Глава V

СТОЛЕТНЯЯ ВОЙНА В ИСТОЧНИКАХ И ИСТОРИОГРАФИИ

(Вместо заключения)

События Столетней войны широко отражены в источниках. Не одно поколение людей прожи­ло свою жизнь в обстановке непрекращающего­ся вооруженного конфликта между Англией и Францией. В их сознании факты истории англо­французской борьбы получили различное, но не­изменно заметное отражение. Наиболее полно и непосредственно оно дошло до нас в трудах сред­невековых хронистов.

Хроники — интереснейший источник для изу­чения фактической истории международных от­ношений и англо-французской борьбы. Только с их помощью можно воссоздать относительно полную картину многоплановых и масштабных событий международной жизни. Степень досто­верности и полноты этих важнейших источни­ков зависит от многих факторов: времени жизни хрониста, его социальной принадлежности и за­нимаемого в обществе положения, его осведомленности и политических убеждений, наконец, от личных вкусов и привязанностей. Первым показателем достоверности данных хроники слу­жит время жизни автора. Естественно предполо­жить, что наиболее полны и точны сведения о тех событиях, очевидцем которых был хронист. Это обстоятельство строго учитывалось автором настоящей книги. Были использованы около тридцати хроник, написанных в период со вто­рой половины XII в. до середины XV в. в основ­ном в Англии и во Франции; в меньшей степени привлекались также шотландские и испанские хроники. События начального этапа англо-фран­цузского соперничества освещены преимуще­ственно в официальных хрониках, отражающих взгляды и позиции правящих кругов. Наиболее показательны в этом смысле, например, произве­дение аббата Бенедикта «Деяния короля Генриха II» или первая часть хроники Роджера Вендоверского «Цветы истории» (сам автор пи­сал в первой половине XIII в., но начало хрони­ки, посвященное Генриху II, скомпилировал из трудов своих предшественников)¹⁴⁹. Сочинения этих хронистов еще обнаруживают свою генети­ческую связь с анналистикой эпохи раннего Средневековья (большинство из них имело «все­мирный» масштаб), но в них уже ощущается большой интерес к политическим событиям и пристрастность авторов при описании деятель­ности «своего» короля. При конфликтном харак­тере отношений между английской и француз­ской монархиями это уже на самом раннем эта­пе обусловливало некоторую предвзятость оце­нок и даже освещения событий.

Эта тенденция сделалась еще более заметной в хрониках XIII в., когда хронистика достигла высокого уровня как во Франции, так и в Анг­лии. Знаменитая хроника монаха Сент-Олбанского монастыря Матвея Парижского в Англии или труд советника Людовика IX Жана Жуанвиля о деяниях французского короля окрашены отчетливым осознанием глубоких противоречий между Англией и Францией и стремлением авто­ров передать потомкам убежденность в правоте «своего» монарха¹⁵⁰. Посвященная преимуще­ственно событиям второй половины XIII в., хро­ника одного из монастырей в Восточной Англии (т. е. созданная не в официальном королевском скриптории Сент-Олбанса) еще более пристраст­на, чем труд Матвея Парижского¹⁵¹. В ней уже чувствуется не только одобрение деяний англий­ского короля, но и острая неприязнь к тем стра­нам и народам, с которыми он враждует (Фран­ция, Шотландия). Далеки от беспристрастного описания и две испанские хроники XIII в., отра­зившие завоевательные экспедиции Франции на Пиренейский полуостров¹⁵². Хотя их авторы от­дают дань рыцарским достоинствам французов, они не могут сочувствовать самому факту их завоеваний за Пиренеями. Процесс формирова­ния народностей, расцвета самостоятельной го­сударственности в большинстве западноевропей­ских стран привел к тому, что хронисты далеко отошли от беспристрастного описания; событий, в особенности — международных.

Наивысшей степени предвзятость авторов ан­глийских и французских хроник достигла в эпо­ху Столетней войны. В условиях острого и бесконечно долгого военно-политического конфлик­та в трудах хронистов стали проявляться зачатки национального самосознания, связанные с за­вершением формирования народностей и появ­лением предпосылок для возникновения нацио­нальных государств. По мере обострения борьбы между Анрлией и Францией они становились все более яркими, углубляя предвзятость хронистов в передаче и освещении фактов. Так, аббат мона­стыря св. Марии в Йорке Томас Бертон, живший в конце XIV— начале XV в., попытался предста­вить англо-французскую войну как исключитель­но оборонительную со стороны Англии. Его пред­шественники Уолсингем и анонимный монах того же монастыря в XIV в. были и сдержаннее и объективнее¹⁵³. Откровенно пристрастно излага­ли и оценивали события заключительных десяти­летий войны французские хронисты, находив­шиеся под впечатлением высокого подъема осво­бодительной борьбы во Франции¹⁵⁴. Сопоставле­ние данных английских и французских хроник позволяет внести поправки на проявление тако­го рода субъективности, отбросив крайние пре­увеличения и откровенные искажения.

Важный отпечаток на качество содержащей­ся в хрониках информации налагают социальное происхождение и общественное положение ав­торов. Это сближает содержание официальной французской хроники монастыря Сен-Дени и труда Томаса Уолсингема, возглавлявшего скрипторий Сент-Олбанского аббатства в Англии. При всей своей пристрастности обнаруживают боль­шое внутреннее сходство в оценках и подходе к характеру происходящих событий автор «Хроники Англии» Джон Капгрейв и такие французс­кие хронисты, как Тома Базен и Гийом Кузино или бургундский придворный хронист Ангерран Монстреле. Это люди одного круга, сходного об­щественного положения и единых, по существу, взглядов, хотя их оценки диаметрально противо­положны вследствие их принадлежности к раз­ным государствам. Капгрейв — видный церков­ный деятель и придворный, друг герцога Глостерского — брата английского короля Генриха V; Базен — епископ, известный политик; Кузино — секретарь, а затем канцлер французского короля Карла VII; Монстреле — приближенный герцога Филиппа Доброго. Все это сближает их позиции в основных вопросах внутренней и внешней по­литики, делает сходными их по существу¹⁵⁵.

Принципиально отличаются от них по своим взглядам анонимный автор «Хроники первых че­тырех Валуа» и хронист Жан де Венетт¹⁵⁶. Не имея данных о биографии первого из них, мы можем получить довольно полное представление о его личности. Она проявилась на страницах хроники. По всей видимости, он происходил из городского сословия и сохранил горячую симпа­тию к «добрым горожанам» Франции. Показа­тельно, что в его сочинении патриотические чув­ства прозвучали гораздо раньше и отчетливее, чем в официальных придворных хрониках. Вы­ходец из крестьян, Жан де Венетт горячо сочув­ствовал испытаниям, выпавшим на долю народа Франции в первые десятилетия Столетней вой­ны. В силу этого именно он наиболее ярко отра­зил обострение социальных противоречий, выз­ванное военными поражениями и предательским поведением правящей верхушки. По той же при­чине труд Жана де Венетта — один из наиболее полных и ценных источников по истории массо­вого освободительного движения во Франции во второй половине XIV в.

При всей важности фактора социального про­исхождения хрониста он не всегда играет опре­деляющую роль. Яркий пример этого — Жан Фруассар¹⁵⁷. Выходец из мелкого нидерландского бюргерства, он полностью оторвался от своих социальных корней. Придворная служба и страс­тная привязанность к куртуазной поэзии сделали Фруассара восторженным певцом рыцарских добродетелей и подвигов. История англо-фран­цузской войны представляла для него неоцени­мый материал. Фруассар одинаково пылко вос­хищался подвигами рыцарей любой страны. Это отнюдь не означает, что его хроники бесприст­растно рисуют борьбу между Англией и Франци­ей. Напротив, в их разных редакциях проступает сначала яркая проанглийская, а затем профранцузская окраска. Она, однако, не имеет ничего общего с ростками национального самосознания. Фруассар строго ориентировался на интересы своих покровителей и служил сначала при анг­лийском дворе, а затем во Франции.

При всех отмеченных слабостях труд Фруас­сара представляет большую ценность при изуче­нии истории борьбы английской и французской монархий. Прежде всего его огромным достоин­ством является основательная источниковая база. Известно, что Фруассар активно собирал свиде­тельства очевидцев и даже документы в несколь­ких европейских странах. В силу любви к рыцарству он придавал в своей хронике большое зна­чение чисто военным вопросам: вооружению, тактике, численности войск и т. п. При изучении истории конфликтных отношений между Англи­ей и Францией это представляется существен­ным. Заметим, что подобные данные почти пол­ностью отсутствуют в трудах большинства хро­нистов — служителей церкви.

Возвращаясь к вопросу о влиянии социаль­ного, происхождения авторов хроник на содер­жание их произведений, следует отметить «от­ступление от правила» в трудах еще двух извес­тных французских хронистов XV в. — Робера Блонделля и Жака де Бувьера, по прозвищу Берри¹⁵⁸. Блонделль— рыцарь из Нормандии, Берри — герольд Карла VII. Под впечатлением высокого накала массового освободительного движения во Франции оба автора описали исто­рию освобождения Северной Франции в мане­ре, нетипичной для рыцарей. Страницы их хро­ник пронизаны горячим патриотическим чув­ством и презрением к англичанам, не исключая и английских баронов, — например, главноко­мандующего Тальбота. Еще большим отступле­нием от рыцарской идеологии является внима­ние Блонделля и Берри к простым людям Фран­ции. Горожане и даже крестьяне показаны как помощники Карла VII и его армии в деле осво­бождения Нормандии. Все это превращает за­писки Блонделля и Берри в источники неодно-плановые: помимо богатого фактического мате­риала, основанного у Берри на личном участии в Нормандской кампании, в них ценно свиде­тельство особой духовной атмосферы во Франции середины XV в. Они помогают воссоздать то, что называют «духом армии» — фактор, име­ющий решающее значение в массовых освобо­дительных движениях.

При всей ценности источников нарративного характера их данные недостаточно полны и на­дежны для воссоздания истории международных отношений. Они нуждаются в корректировке с помощью других материалов.  Государственные акты заинтересованных стран,  международные договоры, официальная переписка служат самым естественным источником относительно объек­тивной информации. Договоры о мире, тексты соглашений о временных перемириях, инструк­ции послам, журналы переговоров, заключения по итогам третейских судов — таков основной видовой состав этой группы документов. Наибо­лее важны универсальные издания первой поло­вины XVII в., такие, как собрание мирных дого­воров  европейских  государей,   опубликованное Бернаром  Жаком,  или известное многотомное издание дипломатических документов английс­кой короны Фомы Раймера¹⁵⁹.  При всех недо­статках археографического характера эти изда­ния  отличаются  важным достоинством:  состав документов в них позволяет исследователю мак­симально  приблизиться  к  работе  с  архивным фондом, в котором не произведен тематический отбор под утлом зрения той или иной конкрет­ной темы. Среди современных документальных публикаций такой подход почти не встречается. В качестве исключения можно отметить издание дипломатических документов  из  Государствен­ного архива в Лондоне¹⁶⁰.

Начиная с конца XIX в. среди изданий доку­ментов по истории международных отношений абсолютно преобладают тематические сборники и подборки документов, посвященные отдель­ным событиям или межгосударственным связям. Как правило, их отличает высокий уровень архе­ографической работы: подробные комментарии, содержательные предисловия и т. п.¹⁶¹ В работе с этими весьма ценными источниками приходится постоянно иметь в виду возможную предвзятость издателей, вследствие которой самый отбор до­кументов может повлиять на освещение собы­тий. Например, английские публикации по исто­рии англо-шотландских отношений или союза Шотландии и Франции желательно корректиро­вать с помощью данных шотландских или фран­цузских изданий и т. д.

Важным дополнением к публикациям дипло­матических документов являются издания офи­циальной переписки королей¹⁶². Они позволяют проследить процесс подготовки того или иного международного соглашения или нарастания конфликтной ситуации, выявить направления поиска международной поддержки, прочесть то, что подчас оставалось за строками официальных договоров и соглашений. Кроме того, в перепис­ке проступает личность короля, индивидуальные особенности которой налагали заметный отпеча­ток на развитие международных отношений.

Исследование существа отношений между го­сударствами невозможно без пристального вни­мания к их внутреннему развитию. Автором кни­ги широко использовались акты и распоряжения королей — французских, английских, шотландских, кастильских (последние представлены в при­ложениях к монографии Ж. Доме)¹⁶³. Эта группа документов позволяет проследить неразрывное единство внутренней и внешней политики госу­дарства, непосредственную связь централизаторских или универсалистских устремлений монар­хии с ее действиями на международной арене. Содержание   королевских   распоряжений  дает представление о состоянии и эволюции государ­ства, необходимое при изучении значительного исторического периода. Особое место в источни-ковой базе книги занимает издание приговоров Парижского парламента середины XIII — начала XIV в.¹⁶⁴ Поскольку издание включает все приго­воры, вынесенные примерно за полстолетия, оно позволяет   увидеть   место   англо-французского конфликта  из-за  английских  континентальных владений в развитии противоречий между двумя монархиями. Содержание решений королевско­го суда (для английского короля он был в тот период сеньориальным судом) ярко отражает глу­бину противоречий между двумя странами в пе­риод, предшествовавший Столетней войне.

При исследовании одной из крупных про­блем истории международных отношений инте­ресно не только воссоздать объективную карти­ну прошедших событий, но и представить ее отражение в сознании современников. Это не только любопытно, но и существенно важно для понимания истинного характера и масштаба изу­чаемых исторических явлений. Отчетливо осознавая неизбежность искажений объективной картины в субъективном восприятии очевидцев, автор стремился использовать сами эти искажения как важное свидетельство эпохи, как источ­ник для более адекватной реконструкции собы­тий прошлого. Такого рода материал содержат хроники, которые в той или иной мере всегда отражают личность хрониста и состояние обще­ственного мнения. Кроме того, были использова­ны некоторые памятники художественной лите­ратуры, в которых нашло отзвук англо-француз­ское соперничество: романы, стихи, баллады о крупнейших сражениях, подвигах рыцарей, по­бедах Бертрана Дюгеклена и т. п.¹⁶⁵ Литератур­ные произведения — это особый тип историчес­кого источника, их использование требует боль­шой осторожности и корректировки с помощью других документов. Вместе с тем они способны дать то, чего нет в документальных памятниках. В частности, при изучении данной темы литера­турные произведения позволяют понять степень значимости тех или иных событий, их влияние на внутреннюю жизнь стран, действовавших на международной арене.

Например, анонимная поэма «Жалобная песнь о битве при Пуатье» демонстрирует глубо­кое потрясение жителей Франции от поражения 1356 г. и первые симптомы зарождения народной войны. Широко распространенные в 20-х гг. XV в. насмешливые стихи и песенки об англича­нах свидетельствуют о выросшей неприязни к завоевателям, которая стала питательной средой для развития народно-освободительного движе­ния. Особенно чутко художественная литература отразила такой важный для истории междуна­родных отношений процесс, как зарождение на циональногр самосознания.

Как у всякого заметного сюжета в истории прошлого, у темы Столетней войны есть своя историографическая судьба. Вполне естествен­но, что этот сюжет занимал и занимает преиму­щественно английских и французских истори­ков. Ведь это — одна из ярких страниц истории Англии и Франции в эпоху, когда их судьбы были связаны гораздо более тесно, чем в наше время.

В отечественной исторической науке Столет­няя война еще не была предметом специального исследования. Ей посвящены разделы в обобщаю­щих исторических трудах и ряд статей по отдель­ным аспектам англо-французского конфликта.

Глубокая связь причин Столетней войны с экспансией складывающейся централизованной монархии была показана А. Д. Люблинской в со­ответствующем разделе трехтомной «Истории Франции». Автор подчеркнул, что столкновение англо-французских интересов во Фландрии было обусловлено экспансионистскими устремления­ми Франции: «Это была экспансия: погоня за фьефами и деньгами — для сеньоров, овладение областью — для короля»¹⁶⁶. В этой работе также была указана огромная значимость гасконской проблемы. Следует особо отметить книгу В. И. Райцеса о Жанне д'Арк¹⁶⁷. В небольшой по объему работе автору удалось ярко и убедительно дока­зать связь между появлением Жанны д'Арк и общей атмосферой назревающего народно-осво­бодительного движения во Франции, зарождени­ем элементов национального самосознания. Ис­следователь первым в отечественной историо­графии сумел на основе источников провести интересный анализ общественного сознания в один из переломных моментов средневековой истории Франции.

Начиная с конца 60-х гг. мною был опублико­ван ряд статей, посвященных гасконской пробле­ме и ее роли во взаимоотношениях Англии и Франции перед Столетней войной, а также исто­рии англо-французского конфликта. В них были вскрыты глубокие экономические интересы анг­лийской короны в Гаскони, была также рассмот­рена сложная политика Англии в континенталь­ных владениях, направленная на расширение со­циальной опоры ее власти. Исследования показа­ли, что к началу XIV в. англичанам удалось упро­чить свои позиции в герцогстве Аквитанском, со­здав серьезное препятствие на пути централиза­ции Франции. Это явилось одной из важных при­чин вооруженного конфликта. Кроме того, было выдвинуто положение о том, что Гасконь явля­лась для английской монархии одним из объектов феодально-экспансионистской политики.

В 80—90-х гг. вышли в свет написанные мною работы, в которых был отражен более широкий взгляд на Столетнюю войну как на завершаю­щий этап длительного противостояния Английс­кого и Французского королевств на международ­ной арене. Работы, посвященные франко-шот­ландскому союзу, роли стран Пиренейского по­луострова, взаимоотношениям с Германской им­перией и правителями Нидерландов, были на­правлены на то, чтобы показать осевую роль англо-французского противостояния; на полю­сах которой концентрировались западноевропей­ские государства, продвигавшиеся к формированию национальных монархий¹⁶⁸. Особое внима­ние мною было уделено антропологическим ас­пектам Столетней войны, практически отсутство­вавшим в отечественной медиевистике, так, на­пример, было предложено новое прочтение роли личности короля и его взаимоотношений с наро­дом в условиях острого военно-политического конфликта¹⁶⁹.

Постановка подобных вопросов стала есте­ственной в контексте перемен, которые пережи­вала постсоветская историческая наука. Свиде­тельством этих перемен в сюжетах, близких к теме англо-французского противостояния был, например, выход в свет русского перевода книги Р. Перну и М.-В. Клэн «Жанна д'Арк» с моими предисловием и комментариями¹⁷⁰. В этой моно­графии Жанна д'Арк предстала не в виде тради­ционной для советской историографии народной героини (эта грань ее биографии давно признана и очевидна).

Книга Перну и Клэн полностью основана на архивных материалах, — по существу, жизне­описание личности и попытка максимально глу­бокого проникновения в ее внутренний мир от момента рождения героини до ее трагической гибели. Написанное мною обширное предисловие имело целью соединить это антропологичес­кое полотно с реалиями крупных событий англо­французской военно-политической борьбы.

В 1990 г. мною была опубликована статья «Идеи войны и мира в западноевропейском средневековом обществе»¹⁷¹, где была предпринята попытка осмыслить отражение Столетней войны в ментальности средневекового общества, для которого война была практически повседневным естественным явлением, а мир — недостижимым, хотя и желан­ным идеалом. Это также перекликалось с историо­графическими переменами 90-х гг.¹⁷²

История англо-французских отношений до се­редины XIII в. более активно разрабатывается в английской историографии, где она рассматрива­ется преимущественно в контексте так называе­мой «Анжуйской империи» (значительного ком­плекса подвластных английской короне в XII— XIII в. континентальных владений, которые в совокупности с Англией английский король Ген­рих II пытался превратить в единую империю, расположенную на Британских островах и конти­ненте)¹⁷³. Большинство французских исследований посвящено преимущественно первой половине XIII в. — времени, когда французская монархия успешно боролась за возвращение из-под англий­ской власти владений на континенте174.

В отличие от проблем Столетней войны, по которым можно говорить о сложившейся историо­графии, о разности английских и французских концепций¹⁷⁵, история англо-французских отноше­ний в XII—XIII вв. не разработана как специальная тема. Этот сюжет возникает с той или иной степе­нью полноты в трудах английских и французских историков по более широким вопросам, — напри­мер, по истории Европы, Англии и Франции соот­ветствующего периода, в работах, посвященных деятельности отдельных представителей правящих династий и т. п. Наиболее близко подходят к изу­чению непосредственно англо-французских про­тиворечий те английские медиевисты, которые в течение последних десятилетий начали уделять заметное внимание английским владениям на конти­ненте. В совокупности с самой Англией этот ком­плекс земель получил в историографии условное название «Анжуйской империи». Современные английские историки (например, М. Клэнчи и Д. Джиллингхэм) увлеченно рассуждают и спорят об этой «империи», созданной графами Анжуй­скими. Клэнчи считает «Анжуйскую империю» всего-навсего комплексом семейных владений Ген­риха II Плантагенета, «гипотетическим» политичес­ким образованием, не существовавшим реально¹⁷⁶. Подлинный расцвет Англии начался, по мнению автора, лишь после того, как ее правители отодви­нули континентальную политику на второй план (конец правления Генриха III). Многое здесь пред­ставляется неточным — и прежде всего мысль о том, что континентальная политика перестала силь­но занимать Плантагенетов еще в XIII в. Но важен и симптоматичен факт интереса автора к этому сюжету, совсем не занимавшему английских исто­риков в прошлом.

В отличие от Клэнчи, Д. Джиллингхэм рас­сматривает «Анжуйскую империю» как абсолют­но реальное и относительно прочное государ­ственное образование, которое во второй поло­вине XII в. играло ведущую роль в Западной Ев­ропе¹⁷⁷. Распад «империи» этот автор объясняет случайными, по его мнению, обстоятельствами — в первую очередь политическими ошибками анг­лийского короля Иоанна Безземельного¹⁷⁸. Ока­жись в начале XIII в. на троне Англии более дальновидный правитель, судьба «империи» (а значит, и Английского королевства) была бы со­всем иной.

При наличии существенной разницы в оцен­ке степени «реальности» так называемой «Ан­жуйской империи» оба автора близки в основ­ном: они размышляют над возможностью более «блестящего» прошлого средневековой Англии, подчеркивают присущую ей давнюю тенденцию к созданию крупного государственного образо­вания, не ограниченного пределами Британских островов. Это свойство современной английской историографии особенно отчетливо отразила по­пулярная статья Р. Бенжамена «Анжуйская импе­рия». Автор определенно пересказывает утвер­дившийся в Англии за последние десятилетия взгляд на случайно упущенную возможность раз­вития средневекового Английского королевства по пути укрепления крупного государственного образования на континенте и островах, превра­щения его в мощную империю за счет ослабле­ния Капетингов. «Если бы Иоанн победил, — пи­шет Бенжамен, — «Анжуйская империя» пере­шла бы к его сыну, и картина развития европей­ской истории выглядела бы совсем иначе»¹⁷⁹.

Английской историографии XIX — начала XX в. подобные идеи были чужды¹⁸⁰. Введение в научный оборот самого термина «Анжуйская империя» и рост внимания к ее судьбе трудно не связать с послевоенной судьбой Англии, с распа­дом Британской империи и наметившимися на­ционалистическими тенденциями в историогра­фии второй половины XX в. Названные явления ощущаются даже в тех работах, которые не от­личаются «крайностями» идей Клэнчи или Джиллингхэма. Так, автор основательной монографии о Франции X—XIV вв. Э. Галлам решительно отвергает правомерность использования самого понятия «Анжуйская империя», которое было не­ведомо современникам Генриха II или Ричар­да I¹⁸¹. Но и этот труд, отличающийся многими достоинствами, не избавлен от предвзятости при освещении прошлого в отношениях Англии и Франции. Поднявшись над укрепившейся в анг­лийской историографии тенденцией к акценти­рованию прошлого «величия» английской монар­хии, Галлам все же в конечном счете смыкается с поборниками концепции случайно ускользнув­шего шанса сохранить огромные континенталь­ные владения. Судьбу наследства Генриха II ре­шило, по мнению автора, то, что Филипп II Ав­густ был «лучшим, чем Иоанн, воином и политиком»¹⁸². Печатью национального пристрастия Гал­лам отмечены ее многие оценки: в долгой исто­рии соперничества с Францией английская мо­нархия неизменно выглядит «обиженной», более справедливой и т. п.

Проявление некоторых национальных при­страстий при изучении такой острой темы пси­хологически вполне объяснимо. Нельзя не отме­тить, что авторские оценки развития противоре­чий между двумя ведущими западноевропейски­ми монархиями чаще всего сводятся к формули­ровке «если бы...» (не погиб Ричард в 1189г., Иоанн Безземельный был умнее, Филипп II Ав­густ глупее и т.п.). При таком подходе из поля зрения исследователей практически выпадает анализ внутренней структуры межгосударствен­ных отношений.

Отмеченные свойства присущи и некоторым американским работам, непосредственно относящимся к ранней истории отношений между английской и французской монархиями¹⁸³. Авто­ров занимают вопросы о степени прочности объединения Английского королевства и Нор­мандии до возникновения «Анжуйской империи» и о том, кого же можно считать создателем «им­перии» (последних представителей Нормандской династии в Англии или первого Плантагенета?). Опираясь на широкий круг источников XI— XII вв., исследователи приходят к заключению, что в прошлом Западной Европы существовала не только мало известная «Анжуйская империя», но и «Англо-нормандское королевство». Срок жизни последнего — около ста лет: от нормандс­кого завоевания Англии до начала правления Генриха И. В некоторых исследованиях справед­ливо подчеркивается, что XI—XII вв. были вре­менем, когда в западноевропейском регионе еще не сложились границы между государствами, а разногласия отдельных крупных феодальных правителей способствовали перераспределению территорий и изменению вассальных уз и поли­тических контактов. Тяготение к самостоятель­ному развитию толкало нормандских баронов к Англии в противовес притязаниям Капетингов. Авторы убедительно показывают, что англо-французское соперничество началось еще до того, как обе монархии сформировались в силь­ные европейские государства. И в этом они со­вершенно правы. Что же касается утверждений о том, что «Англо-нормандское королевство» было большей реальностью, чем «Анжуйская им­перия», и что если бы Генрих II не создал ее в середине XII в., объединение Англии и герцогства Нормандского продолжало бы развиваться и крепнуть¹⁸⁴, то выглядит это несколько умозри­тельным и недоказанным. Тем более что аргу­ментация авторов по этим вопросам имеет ис­ключительно юридический характер.

В целом отмеченное внимание английских и отчасти американских медиевистов к проблеме «Англо-нормандского королевства» и «Анжуйс­кой империи» представляется вполне оправдан­ным. При всей условности этих терминов оно приоткрыло весьма существенную  страницу в прошлом англо-французских отношений,  пока­зало глубину и генетические истоки широко из­вестного открытого противостояния двух монар­хий в более позднее время. Но эти исследования отличаются и существенными слабостями. Преж­де всего их авторы не акцентируют внимания на том, что раскрытые ими интереснейшие эпизоды в истории отношений между Англией и Франци­ей могут быть по-настоящему поняты и оценены лишь в контексте всей истории англо-французского соперничества в период становления цент­рализованного государства в обеих странах. Французские исследователи практически не уделяют внимания проблеме так называемой «Анжуйской империи», предпочитая начинать историю англо-французских отношений со вре­мени Филиппа II Августа, которому путем сложнейших политических ухищрений и успешных войн удалось нанести серьезный удар по огром­ному королевству Генриха II Плантагенета. Боль­шое внимание уделяется личности Филиппа II, действительно яркой и значительной¹⁸⁵. Безус­ловная заслуга таких исследователей, как Ж. Леврон и Ж. Бордонов, состоит в том, что они пока­зали большое влияние Филиппа II на судьбу от­ношений Франции с английской монархией во времена Плантагенетов. Богатый фактический материал, привлеченный авторами, отчетливо показывает действенность политических усилий Филиппа II в борьбе против сыновей Генриха II. Особенно важной представляется нам выражен­ная скорее в ощущениях, чем в словах, мысль современных французских медиевистов о внут­ренней связи столкновений между двумя монар­хиями в XII—XIII вв. и в период Столетней вой­ны. Так, Леврон пишет, что борьба Филиппа II Августа с Ричардом I Львиное Сердце была «долгим эпизодом первой Столетней войны»¹⁸⁶. Ус­ловно-образное выражение «первая Столетняя война» обладает серьезным внутренним содер­жанием, объективно подчеркивая органическое единство англо-французской борьбы на протя­жении XII—XV вв.

Идея «первой» и «второй» Столетней войны прозвучала и в более поздней работе Ж. Сивери «Святой Людовик и его век»¹⁸⁷. Эта фундамен­тальная монография содержит богатейший фак­тический материал по истории правления одного из крупных политических деятелей средневеко­вой Франции. Автор, претендующий на создание «взвешенной» картины царствования Людови­ка IX, полемизирует с представителями знамени­той французской историографической школы «Анналов», которые, по его мнению, преувеличи­вают историческую роль «тенденций большой длительности» и упускают из вида «историю лю­дей». В то же время Сивери стремится отойти от сложившейся в предшествующей французской историографии традиции создания панегиричес­кой литературы о Людовике IX¹⁸⁸. И все же он также не совсем избежал некоторого преувели­чения значимости личности короля и его полити­ческой деятельности. В его изложении Людо­вик IX — «арбитр Европы», заключавший исклю­чительно «великие договоры»¹⁸⁹.

Как правило, биографическая литература от­личается большой предвзятостью и преувеличе­нием заслуг «своих» королей. Так, названный выше Ж. Бордонов настолько стремится превоз­нести положительные черты Филиппа II Августа, что приносит в жертву этой цели личность анг­лийского короля Ричарда Львиное Сердце: чтобы оттенить огромные достоинства Филиппа II, автор противопоставляет их недостаткам Ричарда (негосударственный человек, жесток и легкомыс­лен и т.д.)¹⁹⁰.

В зарубежной историографии мало работ обобщающего характера, в которых история анг­ло-французских отношений XII—XIII вв. освеща­лась бы широко, а тем более — на фоне между­народной жизни Западной Европы. Но все же они встречаются и заслуживают специального внимания. Хотелось бы отметить «Историю сред­невековой Европы» М. Кина и монографию Ж. Сивери, посвященную анализу средиземно­морского и атлантического направлений во внеш­ней политике Франции¹⁹¹. Последняя работа ох­ватывает широкий период XIII—XV вв., выводя наш историографический анализ на «вторую» Столетнюю войну. В работах Кина и Сивери привлекает стремление авторов поставить крупные проблемы истории международных отноше­ний в средневековой Европе, найти стержневые тенденции их развития. Кин предлагает широкий взгляд на международную жизнь региона в пе­риод XI—XV вв. под углом зрения борьбы за идею «христианского единства». Сама по себе эта концепция расценивается автором довольно сочувственно. И это, вероятно, следует связать с современными идеями европейского сообщества, европоцентризма и т. п. Вместе с тем исследова­тель справедливо отметил, что лидеры движения за «христианское единство» в средневековой За­падной Европе — папство и империя — не были способны выполнить такую задачу. Прежде все­го этому мешало их собственное соперничество, а кроме того, они неизбежно должны были утра­тить лидирующую роль в международной жизни, потому что не были центрами национальными¹⁹². Это глубокое замечание свидетельствует о стрем­лении дойти в анализе международных отноше­ний до самого существа, выделить в качестве определяющих действительно значительные фак­торы, вытекающие из природы средневекового общества.

Закономерно, что именно при таком подходе Кин предлагает содержательно значимую перио­дизацию в истории международных отношений: эпоха экспансии (XI—XIII вв.) и эпоха войн (XIV—XV вв.). С наступлением второй, по мысли автора, разрушается то относительное «христи­анское единство», которое пробивало себе доро­гу со времени крестовых походов¹⁹³.

Монография Ж. Сивери о «средиземноморс­ких миражах» и «атлантических реалиях» в политике Франции вышла в свет раньше его уже упоминавшейся книги о Людовике IX. В оценке личности этого правителя принципиальных рас­хождений между двумя работами нет. Но, в от­личие от монографии 1983г., где автор уделил основное внимание Людовику IX и его внутрен­ней политике, в более ранней работе есть кон­цепция развития международной политики Фран­ции. Сивери считает, что начиная с XIII в. в ней боролись две тенденции: стремление к преобла­данию на северо-западе Европы и тенденция к укреплению французского влияния в Средизем­номорском бассейне¹⁹⁴. Окончательным перехо­дом от «средиземноморских миражей» к «атлан­тической реальности» стала Столетняя война.

В целом по итогам историографической раз­работки истории англо-французских отношений в период Высокого Средневековья следует отме­тить отсутствие пристального специального вни­мания к этой теме. Она затрагивается, как пра­вило, в связи с другими сюжетами. Совсем иначе обстоит дело с историей противоречий между двумя монархиями в XIV—XV вв. Разразившийся в это время крупнейший военно-политический конфликт получил широкое отражение в зару­бежной исторической науке.

Столетняя война — объект давнего и при­стального внимания в английской и французс­кой историографии. Некоторые связанные с ней сюжеты затрагиваются в работах американских авторов. В центре внимания исследователей с давнего времени находятся такие вопросы, как истоки войны, ее характер и последствия. Ог­ромная литература посвящена Жанне д'Арк. Следует, однако, сразу лее заметить, что в исследова­ниях о Столетней войне, по нашему мнению, недостает понимания того, что это событие было заключительным актом долгого и глубокого по­литического противостояния двух ведущих за­падноевропейских монархий.

Для того чтобы представить эволюцию зару­бежной историографии по данному вопросу и направление ее развития в последние десятиле­тия, следует вспомнить наиболее значительных предшественников современных исследователей Столетней войны. В довольно значительной рет­роспективе — с начала XX столетия до 50-х гг. — во Франции это М. Депрэ, А. Ковилль, П. Камбьер и Э. Перруа, в Англии — Т. Таут, Д. Маккиннон, М. Постан, А. Стил. Следует также отметить имеющие существенное значение для исследова­ния Столетней войны работы бельгийского исто­рика А. Пиренна¹⁹⁵.

Названные авторы в основном рассматрива­ли историю Столетней войны в духе традицион­ных либеральных историко-правового и историко-экономического направлений. В их работах выявились наиболее важные проблемы, связан­ные с изучением англо-французских противоре­чий и военных столкновений XIV—XV вв. Ос­новное внимание уделялось истокам войны — ее историческим корням и конкретным причинам. В определенной мере был поставлен вопрос о характере Столетней войны, ее непосредствен­ных и отдаленных исторических последствиях. Для представителей историко-правового направ­ления особенно привлекательным был вопрос о причинах войны. Он требовал изучения действительно интересных и сложных перипетий дипло­матических и юридических столкновений между Англией и Францией до начала военных дей­ствий и позволял рассмотреть ряд специфичес­ких особенностей феодального права в Западной Европе XIV в.

Монография   Э. Перруа   «Столетняя   война» (1945)¹⁹⁶ ознаменовала завершение определенного этапа в изучении истории Столетней войны. Для него была характерна постановка основных про­блем, преимущественное внимание к исследова­нию причин войны, которые рассматривались на основе характерного для позитивистской методо­логии  плюрализма.   Интерес  к  истории  англо­французского конфликта преобладал во француз­ской историографии. Лишь французские истори­ки сделали в эти годы Столетнюю войну и отдель­ные связанные с ней проблемы предметом специ­ального исследования.  Между французскими и английскими историками первой половины про­шлого столетия не было заметных разногласий в трактовке данного сюжета. Постепенно оформил­ся своего рода традиционный взгляд по всем ос­новным вопросам,   нашедший наиболее полное отражение в работах Перруа.

Столетняя война расценивалась как серьез­ный межгосударственный конфликт. Юридичес­кий подход к пониманию вопроса определил при анализе причин войны преимущественный инте­рес к гасконской проблеме, которая рассматри­валась как чисто правовая. Большое внимание уделялось личным качествам королей и психоло­гическим мотивам их поведения. Для отдельных английских историков была характерна опреде- ленная идеализация английских королей как вы­дающихся политических деятелей и полководцев (например, Эдуард III в трактовке Таута). Фланд­рии среди прочих причин войны, как правило, отводилось второстепенное место. Династичес­кий вопрос рассматривался в основном как по­вод к войне.

Проблема изменения характера войны была поставлена серьезно и интересно только в рабо­тах Перруа. В основном же война рассматрива­лась как довольно статичный крупный междуна­родный конфликт с преимущественно юриди­ческой подоплекой. Был принят взгляд о серьез­ных последствиях Столетней войны для обоих государств, особенно тяжелых для Франции.

В 50-е гг. Столетняя война мало фигурировала в историографии. Историки, казалось, утратили интерес к этому сюжету, где имелись прочно ут­вердившиеся традиционные взгляды по основным проблемам. Однако в нескольких статьях намети­лись новые тенденции в оценке Столетней войны. В работе французского историка П. Шаплэ, в це­лом выдержанной в рамках принятой концепции, присутствовала одна достаточно новая тенденция: попытка доказать непричастность французской короны к развязыванию войны¹⁹⁷.

Практически одновременно была опублико­вана статья английского автора Д. Темплемэна, который предложил принципиально новый взгляд на причины и характер Столетней войны. Темплемэн пришел к выводу о том, что Депрэ, Перруа и некоторые историки XIX в. вольно или невольно исказили личную роль английского ко­роля Эдуарда III в развязывании войны. Темплемэн стремился «реабилитировать» Эдуарда и представить его в роли жертвы происков Фран­ции в Гаскони. Деятельность английского коро­ля, по мысли автора, была направлена на то, чтобы оградить Англию от французского вмеша­тельства в Шотландии и бывшей Аквитании¹⁹⁸. Война в таком освещении неожиданно приобре­ла оборонительный со стороны Англии характер. И хотя Темплемэн не развивал открыто такой мысли, это было сделано со временем в других работах английских историков.

В 1953 г. вышла в свет проблемно-обобщаю­щая статья известного французского историка Ф. Вольфа, специально посвященная анализу причин и исторического значения Столетней войны. Этот автор одним из первых попытался рассмотреть Столетнюю войну как явление, свя­занное с определенной стадией развития запад­ноевропейского феодализма. Статья Вольфа оп­ределила многие исследования последующих де­сятилетий. В поисках «общей причины» Столет­ней войны Вольф рассмотрел в комплексе два основных узла англо-французских противоре­чий — аквитанский и фландрский. Подчеркнув сочетание в них политических и экономических интересов, исследователь связал эти противоре­чия с проблемой централизации Франции. Такой комплексный подход был серьезным позитивным достижением французской историографии, хотя ряд положений работы Вольфа можно оспорить. Поиски «общей причины» войны привели его к преувеличению государственно-правового аспек­та. Излишне второстепенной оказалась в осве­щении Вольфа роль Шотландии.

Статья Вольфа, как и работы Шаплэ и Темплемэна, знаменовала собой появление в 50-х гг. качественно новых тенденций в исследовании Столетней войны. Однако если Шаплэ и Темплемэн были склонны усилить значение субъектив­ных личностных мотивов в истории войны, то Вольф, напротив, стремился вывести ее изучение на уровень кардинальных проблем истории За­падной Европы. Не называя своих оппонентов, Вольф, по существу, оспаривал точку зрения ряда английских авторов, резко преувеличивавших роль личности и значение нравственных крите­риев в истории англо-французской войны. «Это смешно, — писал он, — на расстоянии шести ве­ков судить с моральных позиций об «ответствен­ности» двух королей за конфликт». Династичес­кий вопрос в истории борьбы между Англией и Францией Вольф считал только «предлогом»¹⁹⁹.

Дальнейшее развитие английской и француз­ской историографии по проблемам Столетней войны показало, что обе наметившиеся тенден­ции в ее трактовке получили заметное, но не равноценное распространение.

В монографии английской исследовательни­цы М. Мак-Кизак «Четырнадцатый век» было впервые сказано, что противоречивые события Столетней войны порождают много серьезных дискуссионных проблем²⁰⁰. С этого времени дис­куссия и пересмотр прежних концепций стали характерной чертой английской историографии по данному вопросу. Новой была также оценка роли Шотландии: в работе Мак-Кизак позиция Шотландии выглядит, пожалуй, основной причи­ной войны. В трактовке характера Столетней войны Мак-Кизак неоднократно отмечала угрозу французского вторжения в Англию и фактичес­ки подводила читателя к мысли об оборонитель­ном характере войны со стороны Англии (во всяком случае, в XIV в.)²⁰¹.

Основательная ревизия традиционных кон­цепций по истории Столетней войны с позиций, близких к тому подходу к историческому процессу, который характерен для так называемого критического направления, началась в англий­ской историографии с трудов Дж. Ле Патуреля²⁰². Автор прямо ссылался на Темплемэна как на своего предшественника, однако в выводах шел гораздо дальше. Главной причиной Столет­ней войны Ле Патурель считает претензии анг­лийского короля на трон Франции, которые он рассматривает как совершенно справедливые. Автор даже подчеркивает, что их отстаивание было долгом английского короля. Исходя из та­кого понимания причин войны, Ле Патурель, ес­тественно, должен был соответствующим обра­зом пересмотреть и ее характер. В его работах предложены два довольно противоречивых ре­шения этой проблемы. С одной стороны, Ле Па­турель рассматривает войну не как межгосудар­ственное столкновение, а как взрыв внутренних противоречий во Франции: «Это было восстание наиболее крупных французских баронов против королевской централизации, возглавленное их самым крупным представителем, имевшим ог­ромные ресурсы вне королевства — а именно герцогом Аквитанским»²⁰³. Это заключение не является принципиально новым. Здесь есть опре­деленная доля истины, так как гасконская проблема была почвой для проявления сепаратизма, носителем которого в данном случае выступал английский король. Другое дело, что к этому нельзя свести все содержание англо-француз­ского конфликта.

Более радикально опровергает прежние пред­ставления другая идея Ле Патуреля. Начиная с середины 60-х гг., он стремится доказать, что к началу войны вообще не существовали ни Анг­лия, ни Франция. Эти государства возникли поз­же, не ранее середины XIV в. До этого реально существовавшими политическими объединения­ми были владения королевских домов Плантагенетов и Капетингов. При этом автор настойчиво подчеркивает, что Англия не являлась главной среди земель Плантагенетов, а представители это­го дома были более тесно связаны с Францией. Высказав такую гипотезу, Ле Патурель обратил­ся к основательному изучению истории владе­ний Плантагенетов на континенте, рассмотрел истоки владений анжуйского дома начиная с X в., собрал обширный фактический материал по ис­тории скандинавских, а затем нормандских заво­еваний во Франции. Однако концептуальная сто­рона его исследования несовершенна. Не учиты­вая уровня экономического и социально-полити­ческого развития отдельных народов в период раннего Средневековья, автор представляет нор­мандское завоевание в духе колониализма ново­го времени²⁰⁴. Для доказательства наличия «коло­низации» рассматриваются только правовые нор­мы, утверждавшиеся завоевателями.

Ле Патурель стремится доказать, что лишь долгое заблуждение историков привело к появлению самого понятия о войне между Англией и Францией в XIV в. и тем более к представлению, что Франция была объектом разграбления. В све­те положения автора об отсутствии таких поли­тических реальностей, как Франция и Англия к началу войны, все это должно выглядеть бес­смысленным. Напротив, Англия в свое время яви­лась объектом завоевания и колонизации. Имея в виду события XI в., Ле Патурель пишет, что тогда Англия была завоеванной страной, колони­зированной французами²⁰⁵. В таком случае борь­ба за восстановление владений анжуйского дома в XIV в. теряет международный характер и вы­глядит делом «домашним», столкновением вет­вей королевского дома.

Концепция Ле Патуреля наиболее полно от­ражает переоценку представлений о Столетней войне, начатую в английской историографии в конце 50-х гг. Кроме того, она, по-видимому, ока­зала непосредственное влияние на некоторых других современных английских историков.

В 60—70-е гг. Столетняя война стала объек­том пристального внимания в английской исто­риографии, в то время как интерес к этой теме со стороны французских историков несколько снизился. Основные положения Ле Патуреля по­лучили наиболее заметное отражение в работах видных медиевистов Д. Хэя и К. Фаулера. Не при­нимая крайностей взглядов Ле Патуреля, они пытаются совместить в понимании проблем Столетней войны основные положения традицион­ной концепции со значительными элементами оригинальных построений Ле Патуреля. Так, Хэй сохраняет общий плюралистический подход к анализу войны, не игнорируя материальные мо­тивы, но и не расценивая их в качестве принци­пиально важных. Среди причин войны он отме­чает роль Фландрии. Автор упоминает, что война во Франции была одним из средств получения дополнительных доходов для рыцарства. Однако главной причиной столкновения он считает гасконскую проблему, трактуя ее в традиционном юридическом плане: отсутствие в XIV в. соответ­ствующих норм международного права сделало вопрос о Гаскони причиной военного конфлик­та²⁰⁶. Хэй определенно стремится уменьшить зна­чение Столетней войны в истории Англии и Франции. В этом позиция Хэя безусловно смы­кается с концепцией Ле Патуреля, считающего, что войну между Англией и Францией «создала» историческая традиция.

В зарубежной историографии второй полови­ны XX в. наиболее крупным специалистом по ис­тории Столетней войны признан К. Фаулер. Он посвятил этому сюжету первую после Э. Перруа специальную монографию²⁰⁷. Монография Фаулера богата фактическим материалом, образно и ярко написана. В книге представлены разные сто­роны жизни английского и французского обще­ства периода войны, большое внимание уделено вопросам культуры. Фаулер упоминает, что среди разногласий, вызвавших военный конфликт, име­ли место и экономические вопросы. К их числу он справедливо относит заинтересованность Анг­лии в гасконских доходах. Не была забыта и Флан­дрия, являвшаяся объектом столкновения именно экономических, в первую очередь торговых инте­ресов сторон. Правда, упоминание о ней у Фаулера еще более беглое, чем о гасконских доходах. Основное внимание автора отдано юридической запутанности положения английских королей в Гаскони и династическим проблемам. Взгляд на династический вопрос как основную причину вой­ны, предложенный еще в 50-е гг. Темплемэном и получивший затем развитие в работах Ле Патуре­ля, у Фаулера фигурирует как общепринятый и очевидный. В таком подходе есть определенное рациональное зерно: сосредоточив внимание на давности и глубине династических, разногласий между Плантагенетами и Капетингами, англий­ские исследователи объективно приблизились к пониманию единства англо-французских проти­воречий в течение XII—XV вв.

Получило развитие в работах Фаулера и стремление расценить характер войны как обо­ронительный для Англии. Автор пишет о воз­можности использования для вторжения в Анг­лию крестоносного флота, которым командовал Филипп VI, о гипотетическом плане высадки французской армии в Южной Англии²⁰⁸. Стрем­ление найти «несправедливо обиженного» в кон­фликте двух активно развивавшихся государств снижает ценность научного исследования. Еще Ф. Вольф называл «смешными» попытки подхо­дить к событиям Столетней войны с современ­ными нравственными критериями.

Так же как и Ле Патурель, Фаулер утверждает мысль о несоответствии некоторых устоявшихся общих представлений реальной действительнос­ти прошлого. Так, он предлагает полностью пе­реоценить степень отрицательного воздействия войны на развитие Франции, высказывая предположение о сознательном преувеличении со­временниками и историками разорения страны, на территории которой в течение более ста лет периодически велись военные действия. Поло­жительные же изменения в жизни Франции, по­рожденные войной, по его мнению, бесспор­ны: перемещение населения из деревни в город, ломка провинциальных барьеров, создание регу­лярной армии, усиление роли Генеральных шта­тов и даже «политическая гармония»²⁰⁹.

В английской историографии 70-х гг. утверж­дение оборонительного характера Столетней вой­ны для Англии стало общим местом. Так, в моно­графии М. Вейля «Английская Гасконь», где гасконский вопрос расценивается как основной сре­ди причин войны, эта область на юго-западе Франции названа «передовой линией защиты от вторжения». Война же в целом рассматривается в первую очередь как борьба Англии за обеспе­чение своей безопасности; попытки утвердиться во Фландрии и Бретани имели, по мнению авто­ра, цель создания защитного барьера вдоль побе­режья²¹⁰.

В английских работах конца 70-х — начала 80-х гг. особенно прочно укрепилась тенденция к рассмотрению характера войны и задач Англии на континенте в самом благоприятном для нее свете. Весьма характерны в этом отношении тру­ды А. Гудмэна, Ч. Аллманда и Д. Сьюарда.

Гудмэн впервые прямо сказал о том, что власть Генриха V во Франции была вполне за­конной, а договор в Труа — благом для Франции. Английское правление в Нормандии имело преж­де всего созидательные прогрессивные цели (отмечено «упрощение» торговли с Англией, откры­тие университета в Кане и т. п.). И только ошибки ланкастерского правления, преждевременная кончина регента Бедфорда и другие подобного рода субъективные факторы помешали реально­му созданию объединенного англо-французского королевства²¹¹. При таком подходе особенно сложным становится вообще мало разрабатывае­мый в английских исследованиях вопрос об ос­вободительном движении во Франции в период Столетней войны. Однако даже его Гудмэн пред­ставил под углом зрения позитивной оценки анг­лийской власти на французских землях. Причи­ной антианглийских выступлений он считает не недовольство оккупацией, а то, что англичане не всегда были в силах реально защитить мирных жителей от разбойников и мародеров²¹².

Те же установки лежат в основе монографии Ч. Аллманда об английской власти в Норман­дии²¹³. По-видимому, отвечая на французские ис­следования этой проблемы (о них будет сказано ниже), автор стремится подчеркнуть несходство между средневековой «оккупацией» и этим же явлением в новое и новейшее время, оттеняет позитивные стороны английской власти в Север­ной Франции. При всей справедливости требова­ния определенных коррективов при изучении явления применительно к Средневековью это по­строение носит искусственный характер. Анг­лийская власть в XV в. воспринималась населе­нием как иноземная и враждебная²¹⁴.

Д. Сьюард в большей степени придерживает­ся традиционных взглядов на историю Столет­ней войны. В отличие от многих других авторов, он не отрицает ее межгосударственный харак­тер, не поддерживает тенденции к принижению ее исторического значения. Вместе с тем работа Сьюарда свидетельствует об утверждении в анг­лийской историографии по проблемам Столет­ней войны ряда положений, прямо вытекающих из имевшей место в 50—60-х гг. ревизии тради­ционных взглядов: стремление усилить оборони­тельный аспект войны для Англии; уменьшение роли материальных факторов в англо-французс­ких противоречиях; общие ярко выраженные проанглийские позиции²¹⁵.

Автор даже утверждает, что в 80-е гг. XIV в. война носила характер агрессии со стороны Франции: «Тогда французы гораздо более, чем англичане, были агрессорами в Гиени и на море, а Англия со страхом ждала вторжения»²¹⁶. Прав­да, стремясь быть объективным, Сьюард отмеча­ет тяготы войны для Франции, большую выгоду для англичан в период их военных успехов.

Особое место среди современных зарубеж­ных исследований по истории Столетней войны занимает большая биографическая литература. В английской историографии 60—70-х гг. наиболь­ший интерес в этом жанре представляют рабо­ты Р. Воэна о герцогах Бургундских, монографии Ч. Чибберта и Р. Ярмэн, посвященные Генриху V (к ним примыкает книга американского автора М. Лэйбедж), биография Карла VII М. Вейля.

Эти работы представляют несомненный ин­терес прежде всего благодаря богатому факти­ческому материалу, прекрасному знанию автора­ми эпохи, тонким психологическим наблюдени­ям. Столетняя война не является их основным сюжетом, однако новые веяния в ее освещении отразились в этой литературе²¹⁷.

В интересных биографиях двух знаменитых политических деятелей времен Столетней войны герцогов Бургундских Филиппа Смелого и Жана Бесстрашного известный английский историк кембриджской школы Воэн исходит из мысли об оборонительном характере войны со стороны Англии. Английским работам о Генрихе V при­сущ восторженный тон и беспредельное восхва­ление личности короля. «Если бы у французов был только один такой великий лидер, как Ген­рих, они могли бы разгромить английскую ар­мию фактически при любом удобном случае», — пишет Ярмэн²¹⁸. Не менее пышное восхваление Генриху V дано в книге Чибберта. Он к тому же стремится на расстоянии пяти с половиной ве­ков «оправдать» некоторые наиболее непривле­кательные действия английского короля.

Написанная английским историком Вейлем биография Карла VII лишена откровенной пред­взятости. Автор стремится быть объективным в оценке тягот войны для Франции, в отношении к Жанне д'Арк. Однако сам по себе выбор фигуры Карла VII в сочетании с характерной для истори­ков XX в. склонностью к психоанализу приводит автора к подробному рассмотрению «страннос­тей» и слабостей французского короля. Гораздо меньшее место отведено его военным успехам 40—50-х гг. XV в. и немалой роли в укреплении Французского государства.

Эти националистические нотки органично сли­ваются в современной английской историогра­фии с тенденцией к «реабилитации» Англии в Столетней войне и принижению уровня полити­ческого развития Франции. Говоря о событиях 1415 г., Чибберт замечает, что Франция тогда «едва ли была страной вообще» и «французский народ не жаждал в целом сопротивляться английским войскам»²¹⁹. В итоге достаточно естественной и реальной выглядит идея создания объединенного англо-французского королевства. Так, Ярмэн из­лагает ее с определенной симпатией — как прояв­ление высокой религиозности Генриха V, мечтав­шего о создании огромной империи — оплота хри­стианства на Западе. Только преждевременная кончина помешала, по мысли автора, воплоще­нию этого грандиозного замысла»²²⁰.

Однако не все английские медиевисты воспри­няли новую трактовку Столетней войны, несущую отпечаток националистических тенденций. Извест­ный английский историк К. Мак-Ферлейн писал о том, что война принесла значительные экономи­ческие выгоды отдельным представителям англий­ской знати²²¹. По существу, вне влияния новых критических концепций осталась трактовка Сто­летней войны в книге Д. Холмса, посвященной ши­рокому кругу вопросов развития европейских го­сударств в XIV—XV вв. Проблемы Столетней вой­ны в этой работе при всей лаконичности изложе­ния освещены серьезно и полностью в духе пре­жнего либерального направления. Династические притязания английских королей автор расценива­ет как навязчивую политическую идею, сходную с традиционными претензиями «Священной Рим­ской империи германской нации» на Италию²²².

Во французской историографии 60-х гг. со­стояние разработки проблем Столетней войны было иным, чем в английской. До конца 60-х гг. здесь практически исчезли исследования, специ­ально посвященные этому событию. По-видимо­му, установился взгляд о достаточной изученнос­ти войны в международном и военно-политичес­ком аспектах. В ряде французских исследований проявилась новая тенденция к рассмотрению сюжетов, связанных со Столетней войной, в пла­не не внешнеполитической, а внутренней ис­тории Франции. Этот подход наметился еще в 40-х гг. Однако если в тот период внимание ис­следователей было отдано экономическим воп­росам, то во второй половине XX в. историю войны стали связывать в основном с проблемой развития феодального государства. Именно сис­тема «война — государство — армия» является предметом изучения в интересных работах Р. Казелля, Р. С. Тимбаля, Ф. Контамина²²³. Проблемы истории Столетней войны затронуты в этих ра­ботах мало. Французские историки как бы не принимали вызова, брошенного английскими ис­следователями англо-французского конфликта.

Однако в конце 60-х гг. во французской исто­риографии активизировалось изучение истории освободительного движения во Франции в XV в. Этот сюжет неразрывно связан с проблемой ха­рактера Столетней войны, В работах известной французской исследовательницы Р. Перну, в мо­нографии Р. Жуэ события первой половины XV в. освещены с позиций более патриотичес­ких и демократических, чем в либеральной исто­риографии первой половины XX в.²²⁴ Авторы оп­ровергают, по существу, все тезисы, выдвинутые английскими историками в ходе пересмотра тра- диционной концепции истории Столетней вой­ны. В работах Перну и Жуэ показан реакцион­ный характер договора 1420г. в Труа, полностью отвергнута идея объединенной монархии как бла­га для Франции.

Особенно большое внимание эти авторы уде­лили истокам, движущим силам и характеру ан­тианглийской борьбы во Франции XV в. Они по­казали, что англичане установили в захваченных областях жестокий оккупационный режим, по­родивший широкие антианглийские настроения. Это вызвало массовое сопротивление, отражав­шее зарождение элементов национального само­сознания и направленное на сохранение Фран­ции как самостоятельного государства. Была так­же выявлена демократическая основа социаль­ной базы сопротивления.

При освещении этого круга вопросов боль­шое место отводилось роли Жанны д'Арк. Лите­ратура, посвященная ее личности и жизни, прак­тически необъятна и требует специального ана­лиза. В данном контексте важно лишь отметить, что проблема роли французской героини в исто­рии второй половины Столетней войны и ее свя­зи с широким освободительным движением в стране, естественно, оказалась в числе дискусси­онных в связи с попытками английской истори­ографии пересмотреть характер войны. Многие английские исследователи отошли от традицион­ной либеральной концепции и в этом вопросе. Они отказывались признать значительную роль Жанны д'Арк в освобождении Франции, отрыва­ли ее деятельность от массового антианглийско­го движения в стране. В оценке К. Фаулера и Д. Ле Патуреля эта «маленькая патриотка» поме­шала воплощению прекрасного замысла объеди­нения Англии и Франции; в работах А. Гудмэна и Д. Сьюарда она предстала как загадочная в пси­хологическом отношении личность и отчаянная «дофинистка» (т. е. сторонница дофина Карла), но не патриотка и народная героиня.

Ослабление внимания французских истори­ков к международным аспектам Столетней вой­ны и ее истокам привело к тому, что к началу 70-х гг. выработанная в предшествующих трудах концепция по проблеме причин войны начала терять отчетливость, размываться и исчезать за массой фактического материала. Яркий образец такого подхода — многотомные издания по об­щей истории Франции Ж. Люби и А. Кастелло и А. Деко.   Авторы   не   затрагивают   каких-либо сложных явлений, связанных с историей англо­французских отношений и Столетней войной. Их внимание сосредоточено исключительно на конкретных событиях, немалое место отведено также вопросам культуры,  искусства и т. п.  В работе Дюби история Столетней войны даже не выделена  структурно  и  фигурирует лишь  как одно из событий в цепи последовательно воссоз­даваемой картины прошлого Франции²²⁵.

Первым симптомом возрождения специаль­ного интереса французских историков к Столет­ней войне стало появление книги Л. Мирепуа в серии «Мемориал столетий». Сам по себе выбор составителями Столетней войны в качестве наи­более выдающегося события XIV в. во всемир­ной истории свидетельствует, что французские историки не приняли тенденции английской историографии к принижению исторической зна­чимости англо-французской войны. Однако не­которое влияние ревизии взглядов на Столет­нюю войну сказалось на позициях Мирепуа: пре­увеличение роли династического вопроса и дру­гих личностных мотивов; стремление рассматри­вать англо-французский конфликт прежде всего как «семейную ссору» и исторический курьез и даже осторожно высказанная мысль о некото­рой пользе войны для Франции. Несколько при­ниженной выглядит у Мирепуа роль Жанны д'Арк в истории войны. Ее главную заслугу ав­тор видит в беспредельной преданности Кар­лу VII, который якобы платил ей тем же²²⁶.

К концу 70-х — началу 80-х гг. Столетняя вой­на вновь заняла видное место во французской историографии²²⁷. В работах Ж.-М. Сойе, Ж. Фавье, Ж. Бордонова и Э. Бурассена, по существу, полностью восстановлена и углублена традици­онная классическая концепция по проблемам причин и характера войны, подчеркиваются ее серьезное международное значение и тяжелые последствия для Франции. Эти авторы более ре­шительно, чем историки первой половины XX столетия, отвергают самую идею англо-фран­цузской «двуединой монархии» XV в. Они гово­рят лишь о расчленении Франции и оккупации части ее территории²²⁸. Огромное внимание в их работах уделено вопросам разграбления фран­цузских земель англичанами и освободительно­му движению XV в. Продолжая ранее сложив­шиеся традиции французской историографии в исследовании последнего вопроса, они показы­вают широкую демократическую основу антиан­глийской борьбы во Франции во второй половине Столетней войны, высоко оценивают истори­ческую роль Жанны д'Арк²²⁹.

Новые черты французских работ — харак­терный для современной историографии инте­рес к проблемам социальной ментальности²³⁰, не­которое усиление тенденции к «реабилитации» французских королей и политических деятелей. Последнее особенно свойственно книге Ж. Бор­донова об Иоанне II Добром. Любопытной чер­той французских работ второй половины XX в. по Столетней войне является стремление авто­ров не вступать в открытую полемику с английс­кими историками при полной фактической противоположности большинства решений. Более того, на страницах монографий о событиях XIV— XV вв. высказывается мысль о том, что события Средневековья не повлияли на последующее раз­витие дружественных англо-французских отно­шений в новое и новейшее время.

В 90-е гг. историографическая ситуация вок­руг проблем Столетней войны не претерпела ра­дикальных изменений. Пожалуй, можно отме­тить даже некоторое снижение интереса истори­ков к сюжету англо-французского конфликта. Состоялись переиздания некоторых классичес­ких трудов (например, вышли книги Фавье²³¹ и Перну²³²). Новый подход к проблеме отразился в работах, посвященных исследованию ментальных явлений в эпоху Столетней войны²³³. Наиболь­ший интерес среди немногочисленных трудов, касающихся непосредственно Столетней войны, представляет монография английской исследова­тельницы А. Карри «Столетняя война»²³⁴. При­влекательными свойствами этой книги является стремление автора персонифицировать основныесобытия истории, связав их с воздействием лич­ностей королей. Важно также отметить, что ав­тор уделила внимание влиянию событий Столет­ней войны на судьбы Шотландии и Пиренейских стран. Автор интересно показывает условность верхней границы Столетней войны, анализируя события второй половины XV в. и даже XVI в. Ею не упущен момент связи между событиями Столетней войны и процессом становления на­ций во Франции и Англии.

Однако в этой книге по-прежнему, как и во многих других трудах, отсутствуют глубинные истоки англо-французских противоречий, восхо­дящих к событиям второй половины XI — начала XII в. Вызывает недоумение тот факт, что анг­лийская исследовательница умолчала о важной роли освободительного движения во Франции в исходе войны. Между тем начало этого освобо­дительного движения относится даже не к вре­менам Жанны д'Арк, а ко второй половине XIV в.

Констатируя значительное внимание совре­менной зарубежной историографии к Столетней войне, можно отметить устойчивый интерес к этому сюжету. По-видимому, это связано с неиз­менной актуальностью истории войн и их роли в историческом процессе. Особенно убедительно подтверждают это французские исследования предыдущих десятилетий и современные попыт­ки изучения механизма взаимодействия государ­ства и армии в процессе военного конфликта.