Часть II

РАСЦВЕТ ГОСУДАРСТВ ЭПОХИ РАЗВИТОГО ФЕОДАЛИЗМА. XIV—XV вв

Вторая половина XIV—XV в. были периодом небывалого расцвета Юго-Восточной Азии; в это время достигают вершины своего могущества Сиам, Маджапахит и несколько позже Вьет­нам и Малакка. Однако в конце XIV и особенно в начале XV в. положение осложнилось новой экспансией Китая. Но народы Юго-Восточной Азии во главе с Вьетнамом победоносно отра­зили и эту агрессию.

Глава  1

ВЕРХНЯЯ БИРМА В XIV—НАЧАЛЕ XV в.

Сохни (1299—1325) и его сын Уккана V (1325—1369) были последними, чисто номинальными правителями единой Бирмы, которая распалась еще в конце XIII в. на монский юг (Нижняя Бирма) и шано-бирманский север (Верхняя Бирма). В течение 92 лет после 1287 г. потомки паганской династии еще олице­творяли фиктивное единство страны, выполняя положенный ри­туал, а затем незаметно исчезли, когда новая социально-поли­тическая реальность созрела и закрепилась в сознании жителей страны.

Ведущий нентр Верхней Бирмы за это время несколько раз перемещался. В 1289—1312 гг. это был Мьинсайн, в 1312— 1362 гг. — Пииья, с которой начали конкурировать Сагайн (1315—1364), где, как в Пинье, правила шано-бирманская ди­настия (потомки «шанских братьев») и лежащий на окраине Центральной Бирмы Таунгу (на р. Ситаунг), где укрепилась чисто бирманская по происхождению династия, один из предста­вителей которой — Тинкхаба в 1347 г. объявил себя королем [38, с. 70][1]. Все эти центры, впрочем, не имели достаточно осно­ваний на звание столицы единой Верхней Бирмы. Скорее они были гегемонами в конгломерате мелких и средних феодальных владений, постоянно воевавших друг с другом и часто призы­вавших на помощь союзников извне — периферийные шанские княжества, стоявшие на более низкой социальной ступени, ранневарварские государства с сильными пережитками военной де­мократии.

Существование обширной и весьма сильной в военном отно­шении «варварской периферии» (окраинные шаны в своих набе­гах доходили даже до монского юга) во многом определило спе­цифику исторического развития Бирмы в XIV—XVI вв. Такие страны, как Сиам, Чиангмай, Лаос, Кампучия, Вьетнам, не зна­ли подобной проблемы, так как жившие на их окраинах горно-лесные племена были немногочисленны и разрозненны и не мог­ли представлять сколько-нибудь заметной военной опасности. Между тем в Бирме главное противостояние имело место не между чисто бирманским Таунгу и Пиньей, Сагайном, где пра­вили шанские династии, как это часто утверждают западные историки, а между обществом развитого феодализма, сложив­шимся в равнинной Бирме, и обществом рождающегося феода­лизма в периферийных шанских княжествах. Эти районы, еще не вышедшие полностью из стадии военной демократии (для которой военные набеги, дальние походы за добычей были нор­мой существования), своим постоянным давлением сильно за­медляли развитие Бирмы в сторону централизации на новом, более высоком уровне, цивилизации, которая в XIV в. уже сло­жилась в большинстве других стран Индокитайского полуост­рова.

В указанном выше противостоянии шанская феодальная верхушка равнинной Бирмы (быстро усвоившая культурные до­стижения бирманцев) выступала как социальная сила вместе с чисто бирманскими феодалами против своих варваров-едино­племенников, хотя и использовала их в своих внутренних рас­прях.

Особенно активизировались северные (периферийные) шаны в 50—60-х годах XIV в., когда феодальная анархия в равнинной Бирме, по-видимому, достигла апогея. В 1359 г. они захватили главный экономический центр Верхней Бирмы на Иравади — Пиныо. В 1362 г. они вновь захватили Пиныо и удерживали ее до 1368 г., после чего она сошла с исторической сцены. В 1364 г. шаны сожгли и разграбили Сагайн. Последний пра­витель Сагайна Ман План был убит, часть населения бежала в леса, часть во главе с пасынком Ман Плана князем Падо-минья переправилась на другой берег Иравади и закрепилась там в местечке Ава [38, с. 69]. Здесь образовался новый центр феодальной Верхней Бирмы. Отсюда Падоминья (1364—1368) начал успешную борьбу против шанского нашествия и феодаль­ной анархии. Шаны были вытеснены из Центральной Бирмы. И хотя Падоминья вскоре был убит в результате заговора, его наследник, король Минджи Свасоке (1368—1401) продолжал его дело. Ему удалось объединить под своей властью все фео­дальные владения Верхней Бирмы. В 1374 г. он вновь присоеди­няет к Бирме Аракан, послав туда в качестве вассального ко­роля своего дядю Саумунджи (1374—1381) [146, с. 86]. В 1377 г. в состав государства Авы было включено последнее крупное феодальное владение этого района — королевство Таунгу. Его король Пьянчи был вероломно убит по приказу Минджи Свасоке [146, с. 86].

При Минджи Свасоке полностью завершился процесс слия­ния шанских и бирманских феодалов. Сам Минджи Свасоке был одновременно потомком паганского царя Кансу III и од­ного из «шанских братьев». Минджи Свасоке уделял большое внимание восстановлению ирригации, пострадавшей в годы прежних войн; он жертвовал пустующие земли монастырям, что­бы они взялись за их обработку. Стремясь расширить базу сво­ей власти, он определенно заигрывал с крестьянством, лично участвуя в ирригационных работах. Во время одной из таких строек он познакомился с крестьянином Вунуинминяза и, как говорят летописи, за мудрость сделал его министром и женил­ся на его дочери. Сына от этого брака он в 1381 г. сделал араканским королем [146, с. 81, 86].

Минджи Свасоке проявил большое искусство, лавируя меж­ду своими многочисленными врагами. В 1371 г. он встретился с королем Пегу (Нижняя Бирма) Бинья У. Они обменялись драгоценными подарками и установили точную границу между своими государствами [146, с. 82]. Обеспечив, таким образом, свой тыл на юге, Минджи Свасоке обратился на север против шанов. Здесь он также придерживался политики «разделяй и властвуй!»

Когда в 1371 г. началась война между шанскими княжества­ми Кале и Мохньин, обе стороны обратились к королю Авы за помощью. Тогда его министр   (Вунуинминяза)   сказал:  «Ни за что не соглашайся, царь. Дай им передраться и истощить друг друга в войне. Потом ты сможешь взять обоих голыми руками»; Минджи Свасоке, последовал совету своего министра [146, с. 85]. Передышка, однако, длилась всего около двух лет. В начале 70-х годов XIV в. резко изменилась обстановка на северной границе шанских княжеств.   В   Китае   бушевала   крестьянская война против империи Юань. Ее последние сторонники удержи­вали Юннань до начала  1380 г. Но они не могли уже оказы­вать военное   давление    на    своих    южных    соседей — шанов. С 1373 г. начинается новое массовое наступление шанских кня­жеств на государство Ава. Вплоть до 1383 г, набеги из Мохньи-на и других северных княжеств на Аву повторялись почти еже­годно. Минджи Свасоке с большим напряжением сохранял це­лостность своего государства. Как только войска династии Мин подавили окончательно сопротивление сторонников монгольской династии в Юннани, Минджи  Свасоке направил  послов к китайскому наместнику Юннани с просьбой о помощи и предло­жением дани (1383 г.). Китай, обрадованный возможностью вновь вмешаться в дела Бирмы, «приказал» князю Мохньина, лидеру шанской группы княжеств, прекратить войну [38, с. 72].

Обеспечив таким образом свои границы, где наступательная война с бедными шанскими княжествами все равно приносила бы больше убытков, чем доходов, Минджи Свасоке обратил свое внимание на богатый юг. Здесь в монском государстве Пе­гу в 1385 г. сложилась обстановка, благоприятная для вмеша­тельства Авы. На трон только что взошел король Разадари, сын Бинья У. Дядя нового короля Лаукпья обратился к Минджи Свасоке с деловым предложением, облеченным в цветистую во­сточную форму: «Лаукпья, сеньор Маунгмья, склоняется к тво­им стопам. О король Золотого Дворца в Аве, умоляю, выступи против Разадари прежде, чем он укрепится на троне. Я приве­ду своих людей по реке. Когда мы победим его, ты получишь сердцевину дерева и оставишь мне кору» [146, с. 82] (иными словами: «Сделай меня королем, и я стану твоим вассалом»).

Минджи Свасоке принял это предложение. Так началась со­рокалетняя война между Авой и Пегу. Вначале успех был на стороне Авы. Ее войска захватили крупный центр на Ирава­ди — Пром, который впоследствии так и остался за Верхней Бирмой. Минджи Свасоке, соблазнив богатой добычей шанских князей, включил в свою армию войска княжеств Мохньина, Ка­ле, Яунгхве [146, с. 82]. Военные действия перешли в дельту Иравади и низовья Ситауна. Однако сопротивление монов пос­ле первых неудач постепенно стало возрастать. Бирманцам и шанам не удалось больше захватить ни одного крупного города.

В 1390 г. моны перешли в контрнаступление. Разадари за­хватил центр мятежа Мьяунгмья и взял в плен дядю-изменника Лаукпья. Однако его сын Науратха и зять Пьянчи успели бе­жать к бирманцам. Минджи Свасоке щедро наградил их за по­терю родовых владений. Науратху он назначил губернатором Салина, а Пьянчи — губернатором Прома. С тех пор эти мон-ские феодалы с особым упорством стали сражаться против сво­их соотечественников [146, с. 85].

В 1391 г. Разадари изгнал бирманцев из пограничной кре­пости Мьянаунг. Попытка Минджи Свасоке отбить ее кончилась полной неудачей. Моны захватили даже личный позолоченный корабль короля Авы. Впрочем, Разадари вернул его вместе с ранеными бирманцами, взятыми в плен в этой битве [146, с. 85]. Вообще войны Авы и Пегу в XIV — XV вв. не отличались жестокостью или чрезмерным кровопролитием. Так же как и в средневековой Европе в эпоху развитого феодализма, сражаю­щиеся армии были невелики (так, вся армия Авы вместе с союз­никами, выступавшая ежегодно в поход против Пегу, не превы­шала 12 тыс. человек) [146, с. 82]. Военные действия сводились большей частью к стычкам и засадам. В сезон дождей война прекращалась и войска Авы возвращались на свою территорию.

Однако военные действия на юге, видимо, существенно дезорганизовывали сельское хозяйство Нижней Бирмы. Кресть­ян, не укрывшихся в городах, грабили, а иногда и угоняли на север. Поэтому Разадари после победы при Мьянаунге несколь­ко раз предлагал Аве почетный мир. Минджи Свасоке откло­нил эти предложения. Тогда Разадари по-видимому прибег к средствам тайной дипломатии. В 1393 г. крупнейшее шанское княжество Мохньин, до сих пор постоянно выступавшее союзни­ком Авы против Негу, внезапно меняет фронт и совершает на­бег на Аву. Шаны разбили вышедшее им навстречу бирманское войско, подошли к Сагайну и сожгли его предместья. Но взять город им не удалось. Лучший из генералов Минджи Свасоке — его шурин Тхилава вовремя подоспел с новым отрядом и разбил шанов [146, с. 85].

В последние годы правления Минджи Свасоке крупных воен­ных действий не велось.

В 1400 г. он умер глубоким стариком. После нескольких дворцовых переворотов на троне укрепился младший сын Мин­джи Свасоке Минхкаунг (Тряпхья IV) (1401 —1422). При нем война с Пегу вспыхнула с новой силой. Одновременно велась и война с шанами, которые теперь вступили в прочный союз с монами. Король Разадари посылал им золото и оружие обход­ным путем (вокруг владений Авы) через королевство Чиангмай [146, с. 87].

Пользуясь внутридворцовой борьбой в первые годы правле­ния Минхкаунга, Разадари предпринял серию набегов на Аву. Особенно серьезный характер носила кампания 1406 г., когда Разадари с флотом поднялся по Иравади в самое сердце вла­дений Авы. Не пытаясь брать штурмом укрепленные города Пром, Мьеде и Наган, он попросту оставил их у себя в тылу и разбил свой лагерь у стен Сагайна напротив Авы [146, с. 88[.

Этот дерзкий рейд вызвал панику при дворе Минхкаунга. На королевском совете один видный монах из Пиньи предложил свои услуги з качестве парламентера. Минхкаунг ухватился за это предложение. Посол направился в лагерь Разадари в со­провождении 300 монахов, 300 носильщиков с подарками и большого количества слонов, также груженных шелком и дру­гими ценностями. Речи о грехе кровопролития, подкрепленные таким количеством «даров» (по сути дела, выкупом), убедили Разадари вернуться б Пегу. Впрочем, бирманцы тут же нару­шили мир, захватив, в частности, в плен дочь Разадари. В от­вет на это Разадари сразу после сезона дождей осадил Пром [146, с. 88].

Минхкаунг решил деблокировать Пром. Стремительно спу­стившись вниз по Иравади, он на исходе ночи внезапно напал на укрепление, возведенное монами к северу от Прома, и пере­бил его гарнизон. Но большая часть армии Разадари находилась на другом берегу реки и не пострадала. Разадари, в свою очередь, выслал сильный авангард из 300 боевых лодок вверх по Иравади, который перерезал коммуникации Минхкаунга. Оказавшееся между двух огней бирманское войско начало голодать. Над ним нависла угроза полного уничтожения. Минх­каунг вновь вступил в переговоры. Он предложил в обмен на заключение мира освободить пленного монского генерала, отца двух жен Разадари. Старый полководец Бьят За, организатор военных успехов монов, категорически потребовал не упускать победы такой ценой. Разадари сначала был склонен разделить его мнение, но в конце концов поддался на уговоры жен и вы­пустил бирманскую армию из ловушки. Был заключен мир, сто­роны  обменялись  пленными,  граница  была  установлена  ниже Прома, который остался у бирманцев. Более того, Разадари со­гласился вывести свои войска из Мьянаунга, который он захва­тил в 1391 г. [146, с. 89]. Это была блестящая дипломатическая победа Авы. Монархи обменялись ценными подарками и в пагоде Швесандау поклялись  друг  другу  в вечной дружбе [146, с. 90].

На следующий год этот мирный договор был укреплен бра­ком сестры Минхкаунга с Разадари. Сопровождавший ее ста­рый министр Вунуинминяза, сохранивший свой авторитет и при Минхкаунге, сумел еще выторговать в компенсацию за этот брак отчисление в пользу Авы пошлин с монского порта Бас­сейн [146, с. 90]. Советский историк И. В. Можейко высказал мнение, что ведущим мотивом войны Авы против Пегу было стремление первой получить выход к морю [38, с. 74]. Соглаше­ние о Бассейне было, однако, единственным результатом, кото­рого Ава добилась в этом направлении. Объединить под своей властью весь речной путь по Иравади до моря она так и не смогла.

Больших успехов Аве удалось добиться в контроле над во­сточным побережьем Бенгальского залива в Аракане, где в кон­це XIV в. к власти вновь пришла местная династия, а в 1404 г. араканский король Нарамейкхла, отвергнув даже номинальную зависимость от Авы, совершил набег на Центральную Бирму. В ответ на это из Авы в Аракан было двинуто бирманское войско во главе с подающим большие надежды молодым полководцем принцем Минреджавсва (сыном Минхкаунга). Он успешно провел кампанию и занял столицу Аракана Лаунггьет. Король Нарамейкхла бежал в Бенгал. На араканский престол, был посажен второй сын Минхкаунга принц Анаурахта Минсау, власть которого обеспечивал сильный бирманский гарни­зон в Лаунггьете [146, с. 87[.

Но власть Анаурахты Минсау над Араканом оказалась не­долговечной. В конце 1407 г., вскоре после заключения мира между Авой и Пегу, в Бассейн, где тогда находилась ставка Разадари, прибыл сын изгнанного араканского короля Нарамейкхлы с просьбой о помощи (ом к лому времени успел уже отвоевать у бирманцев город Сандовай на юге Аракана, куда стали стекаться его сторонники [146, с. 90]). Разадари сначала, видимо, не собирался вмешиваться в аракакские дела, посколь­ку это означало бы новую войну с Авой.

Но в этот момент новый инцидент изменил ход событий. Младший брат Минхкаунга, принц Тхейддат, оскорбленный тем, что браг назначил ювараджей (наследником престола) не его, а юного принца Мвнреджавсва, бежал в Пегу. Согласно феодальным традициям, которые соблюдались и в средневеко­вой Европе, ему, как феодалу, «отъехавшему» от одного госу­даря к другому, были пожалованы в Пегу значительные владе­ния, соответствующие его высокому титулу. Разъяренный Миихкаунг расценил это, однако, как «казус белли». Он напра­вил посольство к королю Чиангмая с предложением военного союза против Пегу. Посольство это случайно оказалось на монской территории и письмо попало в руки Разадари. Монский король отправил послов с распечатанным письмом обратно в Аву, не присовокупив к этому никакого послания. Вслед за этим он направил военную помощь араканцам. После непро­должительной борьбы араканская столица Лаунггьет была освобождена. Было захвачено в плен 3 тыс. бирманцев, в том числе незадачливый король Анаурахта Минсау, которого немед­ленно казнили [146, с. 91].

Узнав о стерти сына, Минхкаунг пришел в еще большую ярость. Несмотря на советы опытных полководцев не начинать кампанию накануне сезона дождей, он собрал всю свою армию и в мае 1408 г. двинулся на юг через Таунгу, разоряя по доро­ге все монские деревни. Но в местечке Панджау, к северу от г. Пегу, ему пришлось остановиться и возвести укрепленный ла­герь. Непрерывные летние тропические ливни нарушили все коммуникации бирманцев, и лишенный продовольствия Минхка­унг вынужден был начать переговоры. Разадари, со своей сто­роны, уклонялся от определенного ответа. Видимо, полагая, что всякое мирное соглашение вскоре будет снова нарушено Минхкаунгом, он пришел к мысли, что наиболее радикальным реше­нием проблемы будет физическая ликвидация короля. С этой целью на Минхкаунга была организована серия покушений.

Однако представление о магическом характере царской власти и невозможности открытого убийства правящего короля было, по-видимому, еще очень сильно в Бирме XV века. Поку­шения срывались одно за другим. Однажды Минхкаунг почти попал в засаду во время переговоров, но в последнюю минуту был предупрежден своим братом — перебежчиком Тхейддатом. Разадари казнил Тхейддата и поручил террористическую ак­цию монскому офицеру Лагунейну. Лагунейн с 12 добровольца­ми ночью проник в бирманский лагерь и достиг палатки Минх­каунга. Но и он не решился убить спящего короля, а только взял в палатке часть королевских регалий (коробку для бетеля и меч с рубиновой рукоятью) и предъявил их Разадари в доказательство того, что он мог выполнить свою задачу, но отказался, не желая посягнуть на священную особу монарха. Разадари вынужден был согласиться с аргументами Лагунейна и великодушно объявил: «Я дарую тебе жизнь» [146, с. 93].

После этого покушения прекратились, но положение бирман­цев ухудшалось день от дня. Наконец, Минхкаунгу с небольшим отрядом удалось вырваться из окружения, но большая часть бирманской армии погибла под Панджау. Разадари не стал развивать своего успеха и на несколько лет военные дейст­вия прекратились. Удрученный военными неудачами Минхкаунг до конца жизни уже больше не руководил войсками. Но когда несколько оправилась от поражения под Панджау, на первый план в военном   отношении   выдвинулся   принц-наследник Минреджавсва, наиболее выдающийся полководец авской династии, который начал военную    карьеру   в   13 лет   (экспедиция 1404 г. в Аракан). В 1412 г. Минреджавсва снова возглавил поход на Аракан и изгнал араканского короля, восстановленного монамн в 1407 г. [146, с. 94].

Разадари, однако, быстро парировал этот удар. Подкуплен­ные им шанские князья в 1413 г. вторглись во владения Авы, и, когда Минреджавсва со своими войсками поспешил на восток, моны снова вторглись в Аракан и выгнали посаженных там бирманских губернаторов [146, с. 94]. Минреджавсва, в свою очередь, отогнав монов, оставил в покое Аракан и направил ос­новной удар в жизненный центр монского королевства — дельту Иравади. К 1415 г. он завоевал всю западную часть королевст­ва Пегу. Постоянно выигрывая сражение за сражением, он со­вершенно деморализовал монскую армию, которая в это время лишилась своих лучших полководцев во главе с Бьят За. Со­гласно хроникам, сотня монов обращалась в бегство при виде нескольких бирманцев [146, с. 94]. В руках короля Разадари оставались только два крупных центра — столица Пегу и Мар­табан.

Находясь в отчаянном положении, Разадари опять прибегнул к испытанному средству — послал оружие и золото из своей об­ширной казны (накопленной от внешней торговли) шанским князьям. В 1415 г. федерация шанских княжеств с невиданной силой обрушилась на Центральную Бирму и осадила столичный город Аву. Минхкаунг вынужден был снова отозвать Минре-джавсву из Пегу. Разадари получил временную передышку. В 1417 г. войска Минреджавсвы, отразив шанов, вновь верну­лись в дельту Иравади, но их боевая сила была уже подорвана. Когда в 1417 г., осаждая Даллу (близ нынешнего Рангуна), Минреджавсва был тяжело ранен, захвачен в плен и умер в ту же ночь, в бирманской армии началось повальное дезертирст­во. Дельта Иравади была быстро очищена от войск Авы. Но и монская армия была крайне истощена. После смерти Минхка-унга в 1422 г. некоторые советники Разадари предлагали ис­пользовать обычное замешательство при смене трона для напа­дения на Аву. Однако Разадари отделался красивым ответом: «Мой милый враг умер. Я больше ке буду сражаться и посвящу остаток своих дней благочестивым делам». Фактически он и не мог сделать ничего другого. 40-летняя борьба за создание еди­ной Бирмы кончилась сохранением статус-кво. Только в сере­дине XVI в. сложились условия, которые позволили решить эту задачу. Вплоть до этого времени составные части Бирмы — Ава, Пегу, Аракан, Таунгу, шаиские княжества продолжали разви­ваться своими особыми путями.

Глава 2

ГОСУДАРСТВО АВА В 1422—1527 гг.

После смерти Минхкаунга на престол в Аве взошел его сын Тихату (1422 —1426). В начале его короткого правления произо­шла последняя попытка Авы вмешаться в монские дела. В 1423 г., после смерти короля Пегу Разадари, Тихату с вой­ском направился в дельту Иравади, чтобы вмешаться в династи­ческую борьбу сыновей Разадари. Но превратить этот конфликт в новую войну между Авой и Пегу ему уже было не под силу. На престоле Пегу утвердился один из братьев Биннья Даммаяза (1423—1426), и Тихату предпочел уйти с миром, получив в жены его сестру Шинсобу [146, с. 95].

Энергичная принцесса Шинсобу (впоследствие ей предстоя­ло сыграть выдающуюся роль в истории государства Пегу, она стала единственной правящей королевой в истории Бирмы) быстро оттеснила бывшую главную королеву — шанскую прин­цессу Шинбоме. Ведущее положение при дворе заняла партия новой королевы, в основном из числа сопровождавшей ее сви­ты монских монахов. Недовольная таким положением Шинбоме обратилась за помощью к своим шанским родственникам. По­степенно созрел заговор.

В 1426 г., когда Тихату, покинув свой хорошо охраняемый дворец, прибыл на строительство оросительного канала, шан-ский князь Онбаунга (Хсипо) убил его из засады выстрелом из лука. После этого он сам заявил претензию на корону Авы. Большинство вельмож Авского королевства, однако, отвергли его кандидатуру. Шанское засилье при дворе устраивало их не больше, чем монское. На престол был избран девятилетний сын Тихату. Но уже через три месяца Шинбоме отравила короля-ре­бенка и возвела на трон своего фаворита Каледжатаунью (1426—1427), который поспешил сделать ее своей королевой.

Каледжатаунью был кузеном Тихату и формально имел право на трон, как любой член правящей династии при отсутствии четких законов о престолонаследии. Фактически в Аве установи­лась власть триумвирата Каледжатаунью — Шинбоме — князь Онбаунга, в котором последний играл ведущую роль как круп­ный феодал, обладавший реальной военной силой.

Такое  преобладание  внешних  шанов  вновь  вызвало  сопро-ртивление как коренных бирманских,    так    и    обирманившихся шанских феодалов Верхней    Бирмы.    Мохньинтадо, удельный князь Пиньи  (также член царствующего   дома),   двинулся   на Аву со своим личным войском. Большинство вельмож Авы отказались защищать нового короля и уехали в свои владения, чтобы выждать там окончания борьбы. Когда Мохньинтадо разбил войска Онбаунга, Шинбоме с мужем без боя оставили Аву и бежали в Аракан. По дороге незадачливый король Каледжатаунью умер. Шинбоме, растерявшись, решила бежать дальше, но один из ее советников убедил ее укрыться в лесу и выждать; при этом он сказал: «Многие захватывали трон, но никто еще не причинял  вреда  коронованной  супруге своего предшествен­ника» [146, с. 90]. Действительно, едва заняв трон, Мохньинтадо пригласил  Шинбоме стать его главной  королевой.  Он был пятым по счету ее коронованным супругом и браком с ней как бы  поддерживал в  глазах бирманского  феодального общества династическую традицию, особенно если учесть, что его поло­жение на троне не было особенно прочным [146, с. 97].

В правление Мохньинтадо (1427—1440) относительная цент­рализация Верхней Бирмы, достигнутая в конце XIV — начале XV в., уже вновь стала эфемерным призраком. Такие крупные удельные князья, как сеньоры Пинле,   Яметина,   Таунгдвинжи, не говоря уже о владетеле Таунгу, в принципе признавали авского короля только первым среди равных [146, с. 97]. В одной из важнейших надписей, оставленных Мохньинтадо, появляется термин «царские друзья». Как справедливо указывает И. В. Можейко, в паганский период   «такой    социальной   прослойки   не было — царь Пагана имел слуг, а не друзей» [38, с. 81]. Глав­ные жены короля также имели собственные уделы, что увели­чивало их политический вес. Вслед за крупными феодалами все большую независимость приобретают средние и мелкие феода­лы Верхней Бирмы. В надписях XV в., дошедших от этой груп­пы лиц, их придворные титулы и должности отходят на второй план перед указанием на их территориальные владения: госпо­дин Лаккьи, хозяин Мьюпона,    господин Сунайто и т. д. [38, с. 80—81]. Конечно, этот процесс феодального раздробления не был  чисто автоматическим. Бирманские    короли,    в частности Мохньинтадо, по мере своих сил старались повернуть его в об­ратную сторону. Борьба между центральной властью и удельны­ми феодалами продолжалась на всем протяжении XV и в пер­вой половине XVI в., и крушение государства Ава в середине XVI в. не было предопределено, а явилось конкретным резуль­татом многолетней сложной борьбы различных социальных групп.

В борьбе против светских феодалов Мохньинтадо, как и дру­гие короли Авы XIV—XVI вв., стремился опереться на буддий­ское духовенство, которое в своем верхнем эшелоне само, по существу, являлось коллективным феодалом, но было гораздо больше заинтересовано в централизации страны и прекраще­нии внутренних феодальных войн.

В XIV—XVI вв. ведущее место в буддийской сангхе Верхней Бирмы занимали монастыри секты так называемых лесных братьев. Секта эта, основанная монахом Махакассапой в XIII веке, когда Паган уже клонился к упадку, стала в оппози­цию к официозной паганской церкви, скомпрометировавшей се­бя в глазах народа безудержным накоплением богатств и разо­рявшей страну бесконечным храмостроительством (только в столице империи было возведено 5 тыс. храмов). Новая секта на первых порах энергично агитировала за возвращение к про­стым нравам первоначального буддизма. Ее базы создавались в отдаленных лесных окраинах Пагана, вдали от контроля им­перских чиновников. После падения Пагана эти базы (лесные монастыри) стали своеобразными центрами притяжения для на­селения из разоряемых войной основных районов страны [19, с. 57].

В то же время войны и упадок хозяйства Верхней Бирмы способствовали широкому наступлению джунглей на ранее об­работанные поля. Тем самым расширялась сфера деятельности «лесных монастырей». Крестьяне, бежавшие в эти монастыри и ставшие рядовыми монахами, пользуясь относительной без­опасностью, которую давала монашеская ряса, вновь брались за свое крестьянское ремесло, расчищали лес, восстанавлива­ли пашню, создавая, таким образом, экономические ячейки но­вого феодального общества. Короли Авы, естественно, поддер­живали эту деятельность монастырей, так как она приносила им выгоду. Так, в 1429 г. король Мохньинтадо разрешил монахам одного монастыря расчистить около 3 тыс. леев (2,1 тыс. га) королевской (т. е. незанятой) земли, за что получил нечто вро­де выкупа [257, с. 10]. Церемония передачи земли монастырю была обставлена весьма торжественно. На ритуальной трапе­зе в честь этого события было съедено 8 быков, 5 кабанов, 10 коз и выпито 30 горшков рисовой водки. Все это было уве­ковечено в специальной королевской надписи [257, с. 103].

Другой социальной силой, на которую пытались опереться в XV веке авские цари, было свободное тягловое крестьянство. В «Истории Бирмы» говорится: «В надписях XV в. по-прежне­му упоминаются асаны — свободные крестьяне. Очевидно, в это время сохранилась сельская община, выделявшая из своей среды посредников для улаживания отношений с правителями. В надписях того времени встречаются должности, которых нет паганских надписях: асан какса  (староста   деревни), асан сукри, асан рва сукри и даже „асан, правящий землей". Таким эбразом, крестьянство в Бирме в период междоусобиц противостояло общинами или близкими ей коллективами многочисленным врагам и угнетателям» [38, с. 82].

При слабой развитости городских ремесел в Верхней Бирме XV в. только лично свободные крестьяне составляли своего ро­да «третье сословие», в контакт с которым, в обход крупных феодалов, стремились войти монархи. Этим объясняются многочисленные надписи этой эпохи о личном участии короля в кре­стьянском труде в качестве первого земледельца, первого заботника о пропитании народа. Так, в надписи  1429 г. говорится: «Великий царь Сатун (Мохньинтадо. — Э. Б.), знаменитый как справедливый монарх, расчищал зеленые лесные земли для увеличения богатства своей страны. Сказав, что он сам будет пахать эту землю, царь приехал с Северной царицей и остано­вился в месте, называемом Такин» [257, с. 110—111]. Имеется ряд надписей об активном участии бирманских королей в строительстве ирригационных каналов.

Несмотря на все эти меры, положение королевской власти в правление Мохньинтадо оставалось критическим. Шанские внешние княжества продолжали совершать набеги на Аву. Ко­ролю при этом иногда даже приходилось оставлять столицу и переносить свою резиденцию на юг. В 1430 г. полностью отде­лился Аракан, порвав даже формальные вассальные связи с Авой [38, с. 79]. Первый европеец, прибывший в Бирму (1435 г.), венецианец Николо ди Конти утверждал в своем опи­сании Авы, что у короля этого государства 10 тыс. боевых сло­нов, каждый из которых несет экипаж из 8—10 воинов (см. 115, с. 43]). Но это сообщение крайне сомнительно. Кри­зисное состояние к концу правления Мохньинтадо дошло до то­го, что в 1438 г. он пошел на такую необычную меру, как смена летосчисления. 801-й год старой бирманской эры он объявил первым годом новой, более счастливой эры. При этом он собрал всех «принцев, принцесс, королевских внуков, королевских дру­зей, царских родственников, знатных людей, офицеров и сол­дат, монахов и брахманов» [38, с. 79] и раздал все свое имуще­ство, включая белый зонт, символ королевской власти. Новая эра просуществовала два года и была оставлена после смерти Мохньинтадо в 1440 г. О том, на какие средства он жил эти два последние года, летописи умалчивают. При его сыновьях Минреджавсва (1440—1443) и Нарапати (1443—1469) положе­ние королевской власти, однако, заметно укрепляется. Возмож­но, сплочению государства способствовала возникшая вновь на севере китайская угроза. В начале 40-х годов Китай начал тес­нить северные шанские княжества, лежавшие между его грани­цами и Авой. Авские короли, воспользовавшись ситуацией, тут же начали наступление на шанов с юга. К 1445 г. Ава подчини­ла себе шанские княжества Мохньин и Кале, причем при завое­вании последнего был взят в плен не только местный владе­тель, но и бежавший к нему от китайцев наиболее могуществен­ный шанский князь Тонганбва, главный организатор борьбы шанов с китайцами [38, с. 82—83; 146, с. 99].

Китайские и бирманские войска оказались   теперь лицом к лицу. Китай потребовал от короля Нарапати принятия вассаль­ной зависимости, а также выдачи Тонганбвы. Нарапати отверг оба требования. Тогда китайцы начали военные действия про­тив Авы. Несмотря на их военный перевес, армия Нарапати на­несла им в 1445 г. сокрушительное поражение в районе Бхамо. Китайцы были изгнаны из пределов Бирмы. Разъяренный импе­ратор приказал послать в Бирму новую армию. На этот раз На­рапати не удалось отразить китайцев на границе. В 1446 г. ки­тайские войска подошли к стенам Авы. Бирманский король вы­нужден был пойти на переговоры, согласиться   на    вассальную зависимость от Китая и обещал выдать Тонганбву  (последний, однако,  успел  покончить  жизнь  самоубийством).   В   обмен  на это Нарапати потребовал от китайцев военной помощи против восставшего вассала — князя Яметина и получил ее. Более то­го, Китай признал значительную часть бирманских завоеваний в шанских княжествах и вернул независимость остальным шанским княжествам, чтобы восстановить   барьер   между собой   и Авой. Видимо, военное    сопротивление    бирманцев    произвело сильное впечатление на китайское   правительство.   Вассальные отношения Авы к Китаю выразились в получении королем На­рапати в  1451    г. золотой    печати    «губернатора    Авы»    [146, с. 100]. Никаких реальных изменений в положении бирманского королевства при этом не произошло. 50—60-е годы XV в. были для Авы периодом относительно мирного, спокойного развития. Нарапати продолжал  сохранять дружеские отношения  с госу­дарством Пегу и способствовал развитию торговых отношений с монским Югом. Аву посещали купцы   из   Негу,   Тенасерима, Сиама и Лаоса [146, с. 100]. В 1455 г. Нарапати нормализовал отношения с Араканом, встретившись с араканским королем   в районе Минбу.  Встреча двух дворов продолжалась целый  ме­сяц. В ходе ее было достигнуто соглашение о демаркации аракано-авской границы [146, с. 100]. Период правления Нарапати был также периодом активной взаимовыгодной торговли с Ки­таем, который, потеряв   в XV   в.   караванные   пути   на   Запад, искал новых торговых путей через Бирму к Индийскому океа­ну. В .1450 г. Нарапати подарил   своему   фавориту  пошлины с китайских товаров на северной границе Бирмы, что составляло весьма значительную сумму [146, с.  102]. Расширяя свои меж­дународные связи, Нарапати в 1456 г. послал богатые дары из золота и драгоценных камней традиционной святыне всех буд­дистов— храму Зуба Будды в Канди  (Шри Ланка), а также купил там участок земли для    содержании    приезжающих из Бирмы монахов [146, с. 100].

Однако эти два десятилетия относительной стабильности были как бы затишьем перед бурей. Когда в 1468 г. Нарапати был тяжело ранен собственным внуком и, опасаясь дальнейших покушений, бежал в Пром, где и умер год спустя, это можно было бы счесть за эпизод частной семейной хроники королев­ского дома, если бы не последовавшие затем события, ставшие началом новой феодальной смуты, постепенно вновь захватив­шей всю Бирму.

Наследник Нарапати Сисахура (1469—1481) не стал нака­зывать своего сына за покушение на деда. Но королева-вдова Нарапати обратилась за помощью против внука-преступника к полузависимому удельному княжеству Таунгу. Владетель Таун-гу, в свою очередь, призвал на помощь короля Пегу. К ним при­соединился также удельный князь Прома, сын Нарапати и брат Сисахуры. Так семейная ссора переросла в общебирман­ский военный конфликт. Сисахуре удалось отбиться от создав­шейся коалиции и вновь подчинить Пром и Таунгу, но это бы­ла Пиррова победа. Снова начались войны с шанскими княже­ствами. В 70-х годах XV в. они еще шли с переменным успе­хом, но к 80-м годам инициатива явно перешла на сторону ша-иов. Не принесло удачи Сисахуре и бессмысленное вторжение в 1476 г. в Пегу [146, с. 101].

При сыне Сисахуры Минхкаунге II (1481—1502) распад го­сударства Ава стал свершившимся фактом. Король не был в состоянии справиться с феодальными мятежами в Яметине и Чаусхе. Войска королевства Пегу в союзе с удельным княжест­вом Пром вторглись в самый центр Верхней Бирмы. Даже та­кие мелкие удельные княжества, как Ньяунгьян и Салин, успеш­но восставали против Минхкаунга П. В 1486 г. владетель круп­нейшего удельного княжества Таунгу был зарезан своим пле­мянником Минджиньо. Последний послал Минхкаунгу II скромную взятку в виде двух молодых слонов, и король Авы за это не тодько утвердил убийцу в должности правителя Та­унгу, но и подарил ему пять королевских регалий, официально присвоив ему, таким образом, титул короля. Минджиньо «от­благодарил» его в скором времени набегом на центральную часть Авы, угнав при этом много пленных [115, с. 54]. Сыну Минхкаунга II Швенанджошину (1502—1527) суждено было стать последним королем авской династии. Уже в первый год своего правления он едва спасся от покушения в собственном дворце. В завязавшейся драке только один из его придворных пришел к нему на помощь. Участники заговора бежали в Таун­гу к Минджиньо, а Швенанджошин не посмел потребовать их выдачи. Более того, заискивая перед Минджиньо, сильнейшим тогда феодалом Бирмы, он отдал ему в жены свою дочь, а в приданое — житницу Верхней Бирмы Чаусхе и полосу земли,  тянущуюся к Чаусхе от границы Таунгу. Он рассчитывал, что Минджиньо поможет ему отразить почти непрерывные атаки шанов и смирить феодальные мятежи. Но владетель Таунгу вовсе не собирался спасать одряхлевшую Авскую монархию. Напротив, в союзе с княжествами Пром и Ньянгаунг он сам продолжал разорять остатки королевского домена [146, с. 105]. Швенанджошин еще пытался маневрировать, заключая союз с одними шанскими князьями против других, но контролируе­мая им территория неуклонно продолжала сокращаться. Аго­ния Авы затягивалась только потому, что противники короля все сильнее враждовали между собой. Наконец, в 1527 г. Саулон, князь Мохньина, нанес последний удар. Его войска взяли штурмом Аву. Швенанджошин был убит в бою на улицах горо­да выстрелом из кулеврины (малокалиберной пушки). Саулон не счел нужным лично принять титул короля Авы, а пожало­вал его своему сыну Тоханбве (1527—1543).

Глава 3

ГОСУДАРСТВО ПЕГУ В XIV—НАЧАЛЕ XVI в.

Упадок Паганской империи в конце XIII в. привел к отде­лению юга страны (Нижней Бирмы), населенной монами. Пер­воначально здесь образовалось несколько независимых кня­жеств, которые, однако, довольно скоро слились в единое госу­дарство. Нижняя Бирма, расположенная у моря, где проходи­ли важные торговые пути, экономически более развитая, чем Верхняя Бирма, гораздо раньше превратилась в единое полити­ческое целое. Конечно, и здесь отдельные феодалы на местах пользовались в XIV — начале XVI в. большой властью, но та­кой феодальной анархии, как в Верхней Бирме, этот район ни­когда не знал. Власть королей была здесь гораздо прочнее, чем на севере.

В силу довольно распространенной исторической случайности основателем династии, объединившей монский юг, был не ко­ренной мои, а авантюрист шанского происхождения по имени Вареру. Он начал свою карьеру служителем при слонах короля Сукотаи Рамы Камхенга и дослужился до поста капитана ко­ролевской гвардии. Затем он, если верить легендарной версии хроник, похитил королевскую дочь и бежал с ней и нескольки­ми приверженцами в монскую область Тхатон. Здесь он пред­ложил губернатору Мартабана в жены свою сестру и, убив его на свадебном пиру, стал в 1281 г. владетелем Мартабанского округа. Затем он заключил союз с восставшим против Пагана губернатором Пегу Тарабьей (чтобы закрепить этот союз, они женились на дочерях друг друга) и общими усилиями очистили Нижнюю Бирму от паганских войск. Затем их союз распался. В завязавшейся борьбе Вареру захватил в плен и казнил Тарабью (1287 г.) и стал, таким образом, единоличным прави­телем монского юга (1287—1296) [146, с. 110].

Но угроза со стороны монголо-китайской империи Юань, подчинившей себе Верхнюю Бирму, побудила Вареру объявить себя вассалом своего бывшего покровителя, могущественного Рамы Камхенга, который как раз в это время сколачивал ан­тикитайскую коалицию в Центральном Индокитае. В 1298 г. наследник Вареру для верности признал себя и вассалом Ки­тая, послав туда посольство с данью. Но такую же процедуру неоднократно проделывал и сам Рама Камхенг. Китайский им­ператор удовлетворился этим формальным признанием и при­слал указ, назначающий монского короля губернатором Марта­бана (до 1363 г. этот город был столицей монского юга) [146, с. 94]. Нижняя Бирма таким образом была избавлена от наше­ствия монголо-китайских войск. В 1318 г. вскоре после смерти Рамы Камхенга Нижняя Бирма провозгласила свою независи­мость от Сукотаи, поскольку больше не нуждалась в опеке это­го слабеющего государства. Более того, в период распада Суко­таи правители Нижней Бирмы подчинили себе некоторые земли на территории нынешнего Западного Таиланда (район Лампу-на). Но после образования в 1350 г. нового тайского королевст­ва Аютия (Сиам) Нижняя Бирма утратила не только эти тер­ритории, но и часть коренных монских земель на восточном берегу Андаманского моря (Тенасерим, Моулмейн), а в 1363 г. сиамские войска захватили монскую столицу Мартабан. Мон­ский король Бинья У (1353—1385) перенес свою столицу сна­чала в Донвук, а затем в 1369 г. в Пегу. Город Пегу оставался столицей Нижней Бирмы до падения монского государства в 1539 г., а само монское королевство получило от него название Пегу.

Вступление на троп сына Бинья У — Разадари (1385—1423) и связанная с этим династическая борьба послужили предло­гом для сорокалетней войны между Авой и Пегу, которая уже была описана нами. В начале своего правления ему пришлось подавлять феодальный мятеж в Бассейне. Сеньор Бассейна с 700 приверженцами бежал в Сандовай (Аракан). Но монские войска во главе с полководцем Бьят За подступили к стенам. Сандовая и добились выдачи изменников [146, с. 113]. Разада­ри пришлось иметь дело также с мятежом своего дяди Лаукпья, владетелем Мьяунгмья, но и этот мятеж был быстро подавлен. Характерно, что Разадари сохранил жизнь захваченному в плен Лаукпья при условии, что последний уйдет в монахи. Лаукпья провел остаток своей жизни в монастыре при Шведагоне, центральном святилище Нижней Бирмы [146, с. 114]. Это сви­детельствует о том, что Разадари был уверен в своих силах.

Действительно, в дальнейшем на всем протяжении правления Разадари в королевстве Пегу не было ни одного феодального мятежа, несмотря на все перипетии тяжелой «сорокалетней» войны с Авой.

В первой половине царствования Разадари его отношения с государствами за пределами Бирмы были мирными. В 1391 г. сиамский король прислал ему белого слона — самый ценный дар из тех, что были приняты между индокитайскими монарха­ми. Разадари также надолго обеспечил нейтралитет королевст­ва Чиангмай, заключив ряд династических браков [146, с. 1141. В начале XV в. Китай, заинтересованный в развитии морской торговли со странами Южных морей, направил в Пегу посоль­ство, которое привезло Разадари золотую печать «губернатора Пегу», знак того, что китайский император берет его под свое покровительство [15, с. 102].

После 1414 г. внешнее положение Пегу, ослабленного вой­ной с Авой, ухудшилось. Как Сиам, так и Чиангмай, несмотря на враждебные отношения друг с другом, начали совершать на­беги на Нижнюю Бирму. Но Разадари сумел отразить и эту угрозу, так же как и довести до успешного конца войну с Авой. Он был, несомненно, не только искусным дипломатом, но и вы­дающимся полководцем, умевшим к тому же подбирать себе талантливых генералов. Немаловажным моральным фактором в специфических условиях войн того времени было и то, что Разадари был непревзойденным мастером в поединках на сло­нах, лично участвовал во многих битвах. Он неоднократно по­сылал вызовы на поединок авским королям Минджи Свасоке и Минхкаунгу, но первый ни разу не решился вступить с ним в бой один на один, а второй бежал в первые минуты поединка и, по понятиям того времени, конечно, навсегда «потерял лицо». Для биографии Разадари, пожалуй, характерно, что он погиб в 54-летнем возрасте во время отлова диких слонов [146, с. 115]. Начиная с правления сына Разадари Бинья Дамаяза (1423— 1426) для Пегу наступил период мирного развития и процвета­ния, продолжавшийся до падения этого королевства в 1539 г. Пегу, имевшее выход к Андаманскому морю, вело оживленную морскую торговлю с другими странами Юго-Восточной Азии, Индией и Китаем, пошлины с которой существенно пополняли казну королей Пегу.

В XV в. сюда начинают проникать даже отдельные европей­ские купцы, привлеченные пегуанским рынком. В 1435 г. здесь провел четыре месяца венецианец Николо ди Конти, оставив­ший нам описание «весьма многолюдного города Панконии» (т. е. Пегу) (цит. по [56, с. 165]). Около 1470 г. сведения о Пегу собрал выдающийся русский путешественник Афанасий Ники­тин (сам он до Нижней Бирмы не доехал, но торговля этой страны его заинтересовала). Это «немаловажный порт, — писал он о Пегу, — населенный главным образом индийскими дервишами. Продукты оттуда   вывозят   и   продают  дервиши»   [56а, с.21].

Разумеется, большинство жителей Пегу были монами, но Никитина интересовало главным образом торговое сословие. Из его сообщения видно, что значительную часть купцов-экспорте­ров, проживавших в монской столице, составляли индийцы.

В 1496 г. в Пегу прибыли генуэзские купцы Иеронимо ди Сан Стефано и Иеронимо Адорио и пробыли здесь полтора го­да, не решаясь продолжать путешествие в Аву, раздираемую феодальными смутами. Ди Сан Стефано продал королю Бинья Рану II такую большую партию товаров, что тот смог распла­титься только через 18 месяцев [56, с. 165]. В 1505 г. в Пегу прибыл болонский купец Лодовико ди Вартема. Он также не смог пробраться в Аву, где по-прежнему бушевала война, но остался очень доволен пребыванием в монском государстве.

В своих мемуарах Лодовико ди Вартема писал: «Город Пе­гу расположен на материке, близ моря. К востоку от него — прекраснейшая река, по которой приходит много кораблей. Го­род окружен стенами. Здесь хорошие дома и дворцы, построен­ные из камня с известковым раствором (каменное гражданское строительство было редкостью в Юго-Восточной Азии. — Э. Б.). У короля очень много воинов, пеших и конных... В этой стране великое изобилие зерна, мяса всех видов и фруктов. Там много строительного леса, стволы высокие, могучие...» (цит. по [115, с. 51—521).

Вартема получил аудиенцию у короля, продал ему кораллы и приобрел взамен рубины. «Король (Винья Ран II. — Э. Б.),— пишет Вартема, — столь человечен и прост, что с ним может беседовать даже дитя» (цит. по [56, с. 1661). Эта черта — сво­бодный доступ к королю лица низкого звания, купца, действи­тельно была нетипична для большинства средневековых восточ­ных монархий. В Пегу она обусловливалась большой заинтере­сованностью феодальной верхушки и в первую очередь короля в развитии внешней торговли. Наряду с относительной просто­той обращения пегуанские короли в то же время стремились поразить иностранных визитеров блеском своего богатства. «Он (король Пегу. — Э. Б.) носит на себе больше рубинов, чем стоит целый большой город, — писал по этому поводу Варте­ма, — Если смотреть на короля при свете огней, ночью, кажет­ся, что он сияет, как солнце» [146, с. 121].

С появлением в начале XVI в. в Юго-Восточной Азии порту­гальцев европейские описания Пегу становятся весьма много­численными, «Это — самая плодородная земля. Она богаче Сиа­ма и почти такая же богатая, как Ява», — писал около 1515 г. португалец Томас Пиреш [229, т. I, с. 97].

Морская торговля Пегу велась в основном через три порта. На юго-западе — Бассейн, основной центр торговли с Бенгалом и другими областями Индии, в центре Дагон (совр. Рангун), большой город с крупной купеческой колонией и судоверфями, где строили корабли из первосортного бирманского тика (эти корабли, в частности, сами были объектом экспорта на Яву). На юго-востоке находился крупнейший торговый центр стра­ны— Мартабан, ведший в основном торговлю с Малаккой и ин­донезийскими островами [229, т. I, с. 97—98]. Главным предме­том экспорта из Нижней Бирмы был рис. Его вывозили в Малакку, Пасе, Педир и другие торговые центры, где было слабо развито земледелие. Из Пегу вывозили также много лакового дерева, бензоин, рубины, серебро, растительное масло, соль, лук, чеснок, горчицу и др. Только в Малакку, Пасе и Педир из Нижней Бирмы ежегодно отправлялось 15—20 крупногабарит­ных торговых кораблей (джонок) и 20—30 кораблей средней емкости [229, т. I, с. 98].

Из Малакки в Пегу ввозили фарфор разных сортов, медь, олово, ртуть, киноварь, китайские шелка. В Индию из Пегу от­правляли серебро и драгоценные камни, а обратно везли ин­дийские хлопчатобумажные ткани, медь, киноварь, ртуть, опи­ум [229, т. I, с. 100—101].

Обширная, широко разветвленная торговля приносила Пегу большие прибыли. Богатая страна могла себе позволить (в от­личие от Авы) довольно крупное храмовое строительство. В частности, в XV в. была почти завершена постройка крупней­шего религиозного памятника Бирмы — пагоды Шведагон.

Политическая история Пегу во второй четверти XV в. была небогата событиями. В 1426 г. король Бинья Даммаяза был от­равлен своим братом, который взошел на трон под именем Бинья Ран I (1426—1446). В начале своего правления он со­вершил кратковременный поход на Аву, куда его пригласил восставший против своего сюзерена князь Таунгу [146, с. 116]. В 1430 г. в Пегу появилась бежавшая из Авы сестра Бинья Ра­на I Шинсобу, о видной роли которой в борьбе при дворе Авы мы уже писали. Энергичная королева вскоре стала пользовать­ся большим влиянием и при дворе Пегу. Умирая, Бинья Ран I оставил трон ее сыну Бинья Вару (1446—1450) [146, с. 116].

Правление Бинья Вару было кратким, однако он успел за­служить у летописцев прозвище «Справедливый». Он железной рукой подавлял всякие проявления феодального разгула. Каж­дый начальник, по его мнению, должен был нести прямую от­ветственность за преступления своих подчиненных (феодалы, конечно, сами не грабили людей на улицах, но это делала их бойкая дворня).

Однажды, как сообщает летописец, слуга одного офицера украл кольцо у уличного разносчика. Дело попало в королев­ский трибунал. Офицер явился к королю с ценным подарком и просьбой освободить слугу. Бинья Вару тут же приказал раз­рубить пополам и слугу и хозяина. Если верить летописцам, он полностью вывел в стране разбой на больших дорогах. Подобно Гарун-аль-Рашиду, он часто бродил по своим владениям, пе­реодевшись простолюдином, чем завоевал себе большую попу­лярность. О нем даже начали складывать легенды: он-де так справедлив, что даже казнил кошку, съевшую мышь, в знак то­го, что ни один злодей не останется безнаказанным [146, с. 116—1171.

Бинья Вару сменил на престоле Бинья Чан (1450—1453), примечательный только тем, что при нем высота пагоды Шве­дагон была доведена до 92 м. После его смерти в живых не осталось никого из потомков Разадари мужского пола (это объясняется тем, что каждый король довольно энергично истреблял своих близких родственников, которые по совмести­тельству являлись и крупными феодалами). Тогда собрание зна­ти избрало на трон 59-летнюю Шинсобу (1453—1472). Это был единственный случай в истории Бирмы, хотя правительницами шанских княжеств или сельскими старостами женщины быва­ли. Благодаря своей мудрости Шинсобу стала национальной героиней монов. Память о ней сохранялась вплоть до XX в. Она завершила строительство Шведагона, пожаловала его монахам обширные земельные угодья и 500 рабов из военнопленных для работы на этих землях. На позолоту купола Шведагона она подарила знаменитой пагоде золотые слитки, равные ее собст­венному весу [146, с. 116]. Желая предотвратить династические распри, Шинсобу еще при жизни, в 1460 г., решила избрать се­бе преемника и соправителя. Ее выбор пал на буддийского мо­наха Даммазеди, входившего в свиту, с которой она бежала из Авы. Монская знать была глубоко возмущена тем, что священ­ные королевские регалии достались простолюдину, а не кому-нибудь из ее среды. Шинсобу, однако, обладала достаточной силой, чтобы подавить всякую оппозицию в этом вопросе. Со­гласно летописям, она якобы переубедила недовольных, прика­зав вынуть бревно из настила моста и высечь на нем изобра­жение Будды. Показав его вельможам, Шинсобу сказала: «Вы говорите, он из простого рода и не может быть вашим королем. А поглядите на это простое дерево. Вчера оно лежало в пыли и вы попирали его ногами, а сегодня разве это не ваш Гос­подь? И теперь вы должны склоняться перед ним» [146, с. 118]. Чтобы укрепить права Даммазеди на трон, королева прибегла, впрочем, к более принятому в феодальной среде спо­собу — выдала за него замуж свою дочь.

Период правления Даммазеди (1472—1492) был, по-види­мому, вершиной расцвета королевства Пегу. Он вел массовое религиозное строительство, верный признак того, что королев­ская казна была переполнена золотом. Ему не приходилось бо­роться с феодальными мятежами или народными восстаниями. Он обменивался посольствами с Китаем и посылал миссии в Бенгал и на Шри Ланку [146, с. 119].

Стремясь еще больше укрепить централизацию страны, Даммазеди решил провести в Пегу религиозную реформу. До этого буддисты страны были разбиты на многочисленные секты, от­личающиеся формой монашеской одежды, обрядами, толковани­ем канонов. В 1475 г. он отправил представительную миссию из 22 видных монахов на Шри Ланку. Миссия везла с собой многочисленные драгоценные подарки королю этой страны и сингальским монахам. Ее целью было перенять стандартную форму буддизма, выработанную в древнейшем буддийском хра­ме этого острова — Махавихаре. По возвращении миссии из Шри Ланки этот стандартный буддизм начал внедряться по всему Пегу. Инициативу Даммазеди вскоре переняли короли Авы, Сиама, Чиангмая и Лаоса, и единая «сингальская» форма буддизма в конце XV — начале XVI в. распространилась на большую часть Индокитайского полуострова [115, с. 51].

Сам Даммазеди, активно участвуя в реформе, составил сборник морально-религиозных наставлений «Даммазеди пьттон», известный в Бирме и в настоящее время [38, с. 88].

Сын и наследник Даммазеди Бинья Ран II (1492—1526) также уделял много внимания религиозным проблемам, не за­бывая и о мирских делах. В 1501 г. в сопровождении большой армии он совершил поход вверх по Иравади, как он утверждал, только для того, чтобы помолиться перед пагодой Швезигон в древней столице Пагане [146, с. 120]. На деле, конечно, это бы­ла демонстрация силы на территории распадающейся Авы, с целью привлечь к себе внимание удельных князей Верхней Бирмы. И, действительно, граничащее с севера с Пегу княжест­во Пром в начале XVI в. если не формально, то фактически стало вассалом Пегу. Здесь нашел свое убежище последний ко­роль монского государства — сын Бинья Рана II Такаютпи (1526—1539), когда Пегу внезапно пало под ударами создате­ля новой бирманской империи Табиншветхи.

Глава 4

ОРГАНИЗАЦИЯ СИАМСКОГО ФЕОДАЛЬНОГО  ГОСУДАРСТВА ВО  ВТОРОЙ  ПОЛОВИНЕ XIV—XV в.

Организация государственной власти в королевстве Аютия (Сиам) в первый век ее существования, так же как и в Суко-таи, была довольно примитивна. В центре государства находился королевский домен (земли, окружающие столицу). Вокруг него были расположены четыре так называемые внутренние провин­ции: Лопбури (Лаво) — на севере, Пра Патом — на юге, Супан-бури — на западе, Након Найок — на востоке, где правили принцы — дети или внуки короля. За ними лежала полоса внеш­них провинций, где правили обычно представители местной знати, а на периферии государства лежали вассальные княжества, прочность связей которых с центром зависела в каждый данный момент от личного авторитета и военной силы правяще­го короля. В этот период один сильный удар извне или сколько-нибудь серьезное внутреннее потрясение легко могли превра­тить Аютию (как перед этим Сукотаи) в конгломерат  мелких независимых друг от друга владений.

Но развитие феодального государства в Сиаме не останови­лось на этом этапе. Уже во второй половине XIV в. в Аютии-стали действовать четыре министерства, во главе которых стоя­ли чиновники с чисто тайскими титулами: кун на — министерст­во земледелия; кун кланг — министерство финансов; кун ванг — министерство Двора, выполнявшее также судебные функций; кун мыанг — министерство внутренних дел, ведавшее охраной порядка, по-видимому, лишь в пределах королевского домена.

В XV в. централизация власти в Сиаме получила дальнейшее развитие и увенчалась в середине столетия реформами ко­роля Боромограйлоканата (1448—1488), которые законодатель­но оформили систему сиамской феодальной государственности. Законы Боромотрайлоканата действовали в Сиаме до конца XIX в.

Среди западных историков существует практически едино­душное мнение, что прелюдией к реформам Боромотрайлокана­та, резко изменившим облик сиамского общества, были захват сиамскими войсками в 1431 г. Ангкора — столицы пришедшей в упадок Кхмерской империи и последовавший затем массовый угон в Сиам представителей кхмерской верхушки (брахманов, чиновников, юристов, идеологов и т. п.).

Действительно, в законах Боромотрайлоканата богато пред­ставлена санскритская терминология, несомненно заимствован­ная через Кампучию. Очевидно также, что курс на обожествление короля, начавшийся в середине XV в., был принят не без влияния культа девараджи (бога-царя), существовавшего в Ангкорской Кампучии. Не случайно, конечно, что в такой чисто буддийской стране, как Сиам, крайне сложную и торжествен­ную церемонию коронации (превращающей простого смертного в некое божественное существо, отделенное от всех своих под­данных, включая ближайших родственников, неизмеримой ди­станцией), эту важнейшую политическую акцию с XV в. до на­ших дней выполняют придворные брахманы, прямые наследники придворных брахманов Кхмерской империи.

Наконец, идеологические обоснования права на власть ко­роля и феодального класса также во многом восходят к индий­ским юридическим теориям, перенятым главным образом через Кампучию.

Но если сравнить в целом сиамскую государственную систе­му с кхмерской, то станет ясно, чго они были совершенно различны[2]. Отдельные черты сиамского феодализма, имеющие аналогии в средневековых Индии и Китае, также не меняют то­го факта, что сиамская государственная система, сложившая­ся во всех основных чертах в середине XV в. и функциониро­вавшая до второй половины XIX в., отличалась глубокой само­бытностью и прекрасной приспособленностью к конкретным местным условиям.

Формально аютийская монархия отнюдь не была самодер­жавной деспотией, и король отнюдь не был волен поступать как ему вздумается.

Вступая на трон, сиамский король приносил присягу из 26 пунктов, которые по глубине своей социальной демагогии, пожалуй, даже превосходили декларации сукотайских королей. Он торжественно обещал: предоставлять блага тем, кто их за­служивает; соблюдать чистоту совести, тела и слова; не жалеть богатств, которые он раздает; быть честным; быть вежливым и не упрямым; исполнять предписания религии, чтобы преодолеть свои недостатки; не впадать в гнев; не причинять зла своему народу; быть терпеливым; всегда идти по пути справедливости; заботиться о, развитии производства; заботиться о нуждах на­рода; добиваться, чтобы его любили; подыскивать кроткие сло­ва, чтобы его любили; заниматься образованием своей жены и детей; поддерживать хорошие отношения с чужеземными стра­нами; поддерживать членов королевской семьи; развивать зем­леделие, распределяя зерно, сельскохозяйственные орудия и скот; заботиться о счастье народа; уважать ученых и поддер­живать их; заботиться о счастье животных; запрещать людям плохо управлять своей жизнью и направлять их на правильный путь; помогать беднякам, не имеющим профессии; советоваться с учеными, чтобы точно знать хороший и плохой путь; с пол­ной ясностью духа изучать науки; подавлять в себе малейшую алчную мысль [13, с. 58—591.

Эта своеобразная «феодальная конституция» отражает страшные потрясения XIII в. и неустойчивое равновесие XIV в., когда новая власть еще не консолидировалась настолько, что­бы диктовать крестьянству свою волю, не вдаваясь ни в какие объяснения.

Но у этой «конституции» с самого начала был один весьма существенный дефект. Она не предусматривала никакого орга­на, который бы контролировал выполнение монархом своих прекрасных обещаний. Король обязывался советоваться во всех важных делах со сведущими (учеными) людьми. Но круг этих советников никак не был очерчен, их право низложить коро­ля — нарушителя присяги не было нигде записано (или по край­ней мере не было отражено в дошедших до нас документах).

В соответствии с неписаным правилом король вплоть до XIX в. часто не просто наследовал корону, а избирался, но круг избирателей не был строго фиксирован, и фактически этот обычай быстро выродился в кровавую борьбу различных феодальных клик за власть. В законодательном порядке была за­фиксирована (буквально по часам) ежедневная программа дея­тельности короля, которую он теоретически обязан был выпол­нять скрупулезнейшим образом. Согласно этой программе, по­мимо государственной деятельности и самообразования, королю отводилось только 5—6 часов на сон и очень небольшое время на личную жизнь.

Но все это было лишь витриной сиамской монархии.

Сущность ее в эпоху расцвета заключалась в тщательно продуманной, жестко иерархизированной всеохватывающей ор­ганизации правящего класса, главной задачей которой было подавление эксплуатируемых масс (крестьян и ремесленников), а вспомогательной задачей — не менее жесткое подавление от­дельных феодалов, которые свои личные интересы противопо­ставляли интересам феодального государства в целом. Вспо­могательная задача в законах Боромотрайлоканата внешне как будто выступает на первый план, однако по всему своему духу это законодательство, резко противопоставляющее титулован­ную знать и чиновников простолюдинам, прежде всего антикре­стьянское.

Законы Боромотрайлоканата фиксируют деление сиамского общества на пять основных сословий — три эксплуататорских (наследственная знать, чиновники, духовенство) и два эксплуа­тируемых (лично свободные простолюдины и «рабы», т. е. лю­ди, лишенные личной свободы). Два последних сословия с те­чением времени все больше сближались по своему социальному положению.

К наследственной знати, в строгом смысле этого слова, за­коны Боромотрайлоканата причисляли только прямых потомков короля, их титул в каждом следующем поколении уменьшался на одну ступень. Так, сын короля от Главной супруги (короле­вы) носил титул Чао фа (что-то вроде герцога или великого князя), его дети, в свою очередь, носили более низкий титул пра онг чао, внуки — титул мои чау, правнуки — мои рача ван-са, праправнуки — мом лыанг. Носители двух последних титу­лов получали от казны весьма скромное пособие, а дети мом лыангов вообще переходили в податное сословие, если они не могли устроиться в чиновничьем аппарате и получать доходы уже как государственные чиновники, а не как наследственная знать.

Наследственные права знати некоролевских родов законами Боромотрайлоканата были попросту отменены. Чиновники со­хранили внешне все отличия и привилегии дворянства, которы­ми это сословие пользовалось в большинстве стран Европы и Западной Азии; но вместе с потерей должности они теряли все.

Статус чиновника внутри феодального государственного ап­парата определялся четырьмя показателями. Первым и глав­нейшим был показатель «знака достоинства», так называемый сакди на — цифра, определяющая размер земельной площади, которая ему полагалась за несение службы. Так, министр выс­шего ранга имел «сакди на» — 10 тыс. единиц, что соответство­вало земельной площади 10 тыс. рай (1600 га) [13, с. 61]. Чи­новники самого низкого ранга, из тех, кто назначался непосред­ственно королем, имели «сакди на» — 400, что соответствовало 64 га.

Система «сакди на» иерархически охватывала не только со­словие чиновников, но и все сиамское общество начиная от на­следника престола (вице-короля) — упарата (100 тыс. «сакди на») до последнего нищего, имевшего символическое «сакди на» в 5 единиц, хотя он, естественно, не обладал никакими земель­ными владениями. Система «сакди на» четко выражала систе­му не столько служебного, сколько социального старшинства. Хотя теоретически все подданные монарха были равны, как его рабы, все судебные тяжбы решались со строгим учетом «сакди на» тяжущихся. Наказание или штраф за преступление против какого-либо лица возрастало строго пропорционально размеру «сакди на» потерпевшего [13, с. 61].

Система «сакди на» имела также и другой аспект. Устано­вив максимальный участок сиамского крестьянина в 4 га (25 «сакди на»), она препятствовала концентрации земли в сиам­ской деревне без разрешения властей.

Между официальными чиновниками-феодалами и крестьян­ством находился промежуточный слой деревенской верхушки — мелкие чиновники, «сакди на» которых (от 25 до 400 единиц) устанавливался министрами или местными властями. В отличие от «настоящих» королевских чиновников эта социальная груп­па, так же как и крестьяне, несла повинности, но имела возмож­ности, продвигаясь по службе, попасть в разряд полноправных феодалов (с «сакди на» от 400 единиц и выше).

Практически «сакди на» не всегда совпадала с реальными земельными владениями его владельцев, поскольку в Сиаме по­мещичье землевладение было, как правило, очень слабо разви­то. Крупные поместья имели только представители самых выс­ших рангов. Обычно же «сакди на» означало пожалование зем-Я,и вместе с сидевшими на ней крестьянами из расчета 25 рай на одно крестьянское хозяйство. Таким образом, чиновник с «сакди на» в 400 единиц мог пользоваться трудом 16 крестьян­ских семей.

Со статусом «сакди на» сочетались еще другие показатели, определявшие иерархическое значение чиновника:

титул («яса») (который не следует смешивать с титулами наследственной знати) — сомдет чао прайя (самый высший), чао прайя, прайя, пра, лыанг, кун, мын (десятитысячник), пан (тысячник);

звание (тамнен) — например, сенабоди — министр высокого ранга, чао кром — начальник министерства или департамента, палат кром — заместитель министра; к этому званию присоеди­нялось название того ведомства, в котором работал чиновник;

так называемые королевские имена (рачатиннама), не имею­щие точных аналогий в западном феодализме (пожалуй, их можно сравнивать с системой орденов, которые жаловались не за заслуги, а полагались к занимаемой должности).

Все эти показатели строго коррелировались между собой. Например, один из двух самых высших чиновников Сиама, ру­ководитель всех гражданских министерств, имел звание аргама-хасенабоди (крома Махаттаи), титул — чао прайя, рачатина-ма — Чакри и «сакди на» — 10 тыс., а заведующий королевски­ми амбарами имел звание чао (крома Чан), титул — лыанг, рачатинама — пипитхасал и «сакди на»—1400 [13, с. 62].

Полное наименование чиновника достигало иногда несколь­ких десятков слов, но взамен он терял свое личное имя, кото­рое носил до того, как получил первый чин. Кроме того, чинов­ник, произведенный в следующий чин или перемещенный на другое место, получал вместе с этим новое наименование. Это создавало затруднения не только для будущих историков (сиамские летописи пестрят упоминаниями о бесчисленных ка; лахомах, чакри и праклангах, но не указывают, что под этими именами даже на протяжении одного царствования подразуме­вались разные люди). Главной целью этой системы была ано­нимность феодальных родов, скрывавшихся за этими чинами и титулами. Простолюдин приучался чтить не своего конкретного начальника как личность, а его должность. По мысли идеологов, сиамской феодальной монархии личность — ничто, а должность — все. Теряя должность, чиновник терял вместе с ней всё свои права, землю и имущество.

Административный аппарат при Боромотрайлоканате приобрел сложную, но четкую конструкцию. Администрация, так же как и все население страны, была разделена на две части — гражданскую и военную. Во главе гражданской части стоял махаттаи (или чакри), который одновременно являлся председа­телем в Королевском совете (Лук кун сала), куда входили гла­вы всех важнейших ведомств, имевшие совещательные функций при короле. Военную часть возглавлял калахом, выполнявший функции главнокомандующего.

Это разделение было в значительной мере условно. Во вре­мя войны все взрослые мужчины страны должны были высту­пать под знаменами короля. В мирное время даже приписанные к военной части, за небольшим исключением, занимались про­изводительным трудом. Постоянными военными формирования-' ми были только численно небольшая, но хорошо вооруженная наемная гвардия из иностранцев и личная охрана короля. Остальные, причисленные к военной части, например, «инже­нерный корпус» (плотники, каменщики и др.), лаосские кавале­ристы, монская пехота (потомки угнанных из Чиангмая, Лаоса и Бирмы)   призывались для несения службы только во время ежегодных воинских сборов.

Гражданская часть состояла из пяти министерств (кромов), из которых одним (кром Махаттаи, соответствующий министер­ству внутренних дел) заведовал сам начальник Гражданской части Махаттаи. Ему же (вплоть до XVII в.) были подчинены четыре других крома, преобразованные из старых министерств (кун).

Кром На (министерство земледелия) заботился об иррига­ции, расчистке джунглей и других общественных работах, не­обходимых для поддержания сельского хозяйства. Глава кро­ма На ежегодно лично выполнял церемонию проведения первой борозды, служившую сигналом к началу сельскохозяйственных работ по всей стране (в прежние времена эта функция принад­лежала самому королю). Кром На также ведал распределени­ем земель среди феодалов, сбором налогов на рис и государ­ственными заготовками зерна и скота.

Кром Пракланг представлял собой королевское казначейст­во, управлявшее сбором большинства налогов и контролировав­шее доходы и расходы всех остальных кромов. В числе цен­ностей, находившихся в ведении главы крома Пракланга, были не только золото и драгоценности, но и все склады различных продуктов, которые король получал в виде натурального нало­га (кроме риса). Впоследствии, в XVI—XVII вв. кром Пракланг стал заниматься вопросами сначала внешней, а потом и внут­ренней торговли Сиама. Вместе с тем в его компетенцию пере­шли вопросы, касающиеся иностранных купцов, прибывающих в Сиам, а потом и вообще всех иностранных подданных на тер­ритории королевства. Дальнейшее развитие этой функции при­вело к тому, что глава крома Пракланг превратился фактически в министра иностранных дел, вел обширную дипломатическую переписку с соответствующими министрами других стран и да­же непосредственно с правителями, если последние по рангу стояли ниже сиамского короля.

Кром Мыанг (или Нагарапала) был первоначально управ­лением столичного округа — ядра королевского домена. Позд­нее к этому ведомству перешли также функции полицейского корпуса и высшего уголовного суда. Кром Мыанг имел право направлять своих представителей для контроля во все провин­ции, а также право собирать некоторые местные налоги.

Военная часть была построена по образцу гражданской — калахом (военный министр) и четыре подчиненных ему марша­ла, командовавших (в военное время) соответственно четырьмя родами войск: пехотой, кавалерией и слоновым корпусом, ар­тиллерией, саперами.

Одновременно с центральным аппаратом была реорганизова­на и местная администрация. Четыре внутренние провинции слились со столичным округом в единый королевский домен — Ван Рачатани. Правившие раньше в них сыновья короля, прин­цы первого ранга получили в управление пограничные провин­ции севера, такие, как Питсанулок, Саванкалок, Кампенгпёт, которым было присвоено звание провинций первого ранга (мыанг эк). Первый ранг был присвоен также пограничным провинциям юга, востока и запада — Након-Сри-Дхаммарат (где правили потомки местной династии), Након Рачасима, Те-насерим, Тавой (эти три последние провинции управлялись высшими чиновниками. Провинции внутреннего Сиама, смотря по значимости, имели второй или третий ранг (мыанг до и мы­анг три) и управлялись принцами низших рангов или чиновни­ками. Провинции четвертого ранга или уезды входили в состав провинций высшего ранга или королевского домена.

Размер «сакди на» губернатора каждой провинции и дру­гих ее чинозников устанавливался соответственно рангу про­винции. Весь этот громоздкий аппарат в первую очередь был направлен на подавление и прикрепление к земле крестьян, ко­торые (при наличии в средние века большого фонда Незанятых земель) были склонны к большой мобильности и ускользанию из-под государственного налогового пресса. Каждый крестьянин и ремесленник, достигший 18 лет, прикреплялся к какому-ни­будь крому, а внутри крома — к определенному начальнику (наю), который руководил его работой на государство. Осво­бождение от повинности давалось мужчинам, достигшим 60 лет или имеющим трех взрослых сыновей на государственной служ­бе. Женщины повинности не несли. Крестьян, уклонившихся от повинности, рассматривали как бродяг и превращали в коро­левских рабов.

Таким образом, государство в средневековом Сиаме соответ­ствовало тому типу феодального восточного государства, кото­рое описывается К. Марксом: «Государство здесь — верховный собственник земли. Суверенитет здесь — земельная собствен­ность, сконцентрированная в национальном масштабе. Но зато в этом случае не существует никакой частной земельной собст­венности, хотя существует как частное, так и общинное владе­ние и пользование землей» [3, т. 25, ч. II, с. 354]. «Если не частные земельные собственники, а государство непосредствен­но противостоит непосредственным производителям, как это на­блюдается в Азии, в качестве земельного собственника и вместе с тем суверена, то рента и налог совпадают, или, вернее, тогда не существует никакого налога, который был бы отличен от этой формы земельной ренты» [3, т. 25, ч. II, с. 354].

Традиционной формой ренты-налога, которую платили фео­дальному государству крестьяне и ремесленники Сиама, была шестимесячная барщина. Со временем к ней прибавился ряд других натуральных и денежных налогов. Фактически же бар­щину в пользу короля несла в основном большая часть кресть­ян собственно королевского домена в центре страны (долина Нижнего Менама). В их обязанность входила работа в коро­левских поместьях, на лесозаготовках, строительстве дорог и каналов, обслуживание нужд огромного королевского двора. Крестьяне, не работавшие на государственной барщине (в окраинных и частично центральных районах страны), должны были платить государству натуральный оброк (рисом, оловом, селитрой, тиком, сапаном, слоновой костью и др., в зависимости от района). Наряду с этим, по-видимому, в XVI в. появляется •и денежный оброк. Помимо государственных, большую катего­рию феодально-зависимого крестьянства составляли крестьяне, пожалованные вместе со своими наделами чиновникам-феода­лам за службу. Число пожалованных крестьян зависело от ран­га этих чиновников, как уже говорилось выше.

Крестьяне, пожалованные феодалам, были обязаны нести в их пользу шестимесячную барщину или платить эквивалентный натуральный либо денежный оброк. Поскольку сиамский фео­дал, как правило, не имел собственного поместья (исключение составляли крупнейшие вельможи, губернаторы провинций и главных городов), то феодальная рента с крестьян данной ка­тегории взималась главным образом в форме оброка. Эти кре­постные крестьяне пользовались (в определенных рамках) сво­бодой перехода от одного владельца к другому и после смерти или отставки чиновника-феодала вновь становились государст­венными крестьянами.

Ремесленники, сосредоточенные в немногочисленных сиам­ских городах, объединялись в цехи с узкой специализацией. Обычно мастера занимались своей профессией наследственно. Во главе каждого цеха стоял специально назначенный прави­тельственный чиновник. Так же как и крестьяне, ремесленники должны были нести государственную барщину и другие повинности. Развитию ремесла в Сиаме мешала необеспеченность частной собственности, характерная для феодального государ­ства. С XVI в. появляются государственные мануфактуры, пре­имущественно военного характера, в которых использовался принудительный труд ремесленников.

Глава 5

ВНЕШНЯЯ  ПОЛИТИКА  И  МЕЖДУНАРОДНАЯ ТОРГОВЛЯ  СИАМА ВО  ВТОРОЙ  ПОЛОВИНЕ XIV—XV в.

Внешняя политика королевства Аютия (Сиам) во второй по­ловине XIV—XV в. имела два основных военных аспекта: тер­риториальное продвижение на запад (к побережью Андаман­ского моря) и на юг (к Малаккскому проливу) с целью устано­вить как можно более полный контроль над торговыми путями из Индии в Китай, а также систематические походы (набеги) на восток (против Кампучии), где целью было не столько по­корение территории (за полтора века войн границы здесь прак­тически не изменились), сколько захват местного населения и угон его в Сиам. Первый аспект был связан с глубокой заинте­ресованностью Сиама в доходах от внешней торговли и тран­зитных пошлин. Второй — с более традиционной формой фео­дальной экономики — необходимостью расширения сословия крепостных крестьян и пополнения убыли в живой силе, вызван­ной почти непрерывными войнами.

Уже в 1363 г. Рама Тибоди I начал борьбу за утраченный наследниками Рамы Камхенга выход к Индийскому океану. Вторгшись в южнобирманское королевство, он не только при­соединил к Сиаму Тенасерим, откуда начинался древний речной и частью сухопутный торговый путь из Бенгальского залива в Сиамский, но и овладел столицей королевства — Мартабаном. В 1369 г. сиамцы развернули наступление на Моулмейн и южно­бирманские моны были вынуждены перенести столицу в Пегу (это название надолго закрепилось за южнобирманским коро­левством). В 1488 г. король Боромарача III захватил Тавой [13, с. 67].

На юге в первые же годы правления Рамы Тибоди I сиам­ские войска вторглись в Малайю и, преодолевая ожесточенное сопротивление малайских торговых полисов — княжеств, устре­мились к Малаккскому проливу, имея в виду захватить и север­ное побережье Суматры и полностью овладеть, таким образом, важнейшей морской артерией Юго-Восточной Азии. Ни разроз­ненные малайские княжества, ни остаток некогда великой тор­говой империи Шривиджайи — государство Малайю, правители которого отвернулись от моря и перенесли свое внимание на внутренние районы Суматры, не могли оказать Сиаму серьез­ного сопротивления.

Если бы планы Рамы Тибоди I осуществились, Сиам из мо­ноэтнического государства превратился бы в могущественную многонациональную империю, занимающую господствующее по­ложение во всем регионе. Но тут в борьбу за проливы вмеша­лась другая нарождающаяся империя — яванское государство Маджапахит. Сиам, по-видимому, обладал более мощной сухо-лутной армией, но его флот был гораздо слабее огромного маджапахитского флота, которым командовал талантливый полко­водец Гаджа Мада. После почти 20 лет войны (к моменту смерти Рамы Тибоди I) Сиаму не удалось достичь своих целей. Правда, в его руках осталась Северная Малайя, но оба берега Малаккского пролива — Южная Малайя и Северная Суматра оказались под властью Маджапахита.

После ослабления Маджапахита, наступившего в 90-х годах XIV в., при короле Викрамавардхане (1389—1429) сиамские ко­роли Рамесуан (1388—1395) и Рамрача (1395—1408) предприняли новую попытку овладеть проливами. Сиамские войска до­вольно быстро оккупировали весь Малаккский полуостров вплоть до Тумасика (Сингапура), но на северном берегу Сумат­ры встретили упорное сопротивление поднявшихся там к этому времени мусульманских султанатов — Пасея, Ламбри (Аче) и др. Полностью «владеть проливом и на этот раз не удалось, а в первой четверти XV в. из-под власти Сиама стали усколь­зать и малайские районы, начавшие объединяться под властью нового торгового государства — Малакки[3]. К концу XV в. в руках Сиама оставались только самые северные малайские кня­жества— Лигор и Патани.

На востоке Сиам в рассматриваемый период по крайней ме­ре четырежды начинал крупные наступательные войны против Кампучии, не считая мелких набегов (1353 г., 1369 г., 1388— 1393 гг., 1431 г.)[4]. В ходе этих войн сиамские войска неодно­кратно захватывали столицу страны Ангкор и в конце концов принудили кхмеров перенести столицу в глубь страны. Ангкор, великолепнейший город бывшей Кхмерской империи, пришел в запустение и был вновь открыт только в XIX в. [13, с. 71].

Несмотря на постоянные победы на начальном этапе этих войн, сиамцам ни разу не удалось утвердить на кампучийском престоле своего кандидата — сиамского или хотя бы кхмерско­го принца-коллаборациониста, который стал бы послушным вассалом Сиама. После каждого поражения кампучийский на­род вновь собирался с силами и изгонял из страны сиамских оккупантов вместе с их марионетками. Тем не менее в ходе этих войн сиамские войска сильно разорили страну, особенно ее за­падную часть. Сотни тысяч кампучийских крестьян были угна­ны на территорию Сиама (только в одном походе 1393 г. войска короля Рамесуана захватили в плен 90 тыс. кхмеров). Военно­пленных и угнанное гражданское население сажали в Сиаме на землю; теперь они несли еще более тяжелые феодальные по­винности, чем коренные тайские крестьяне. Могущество сиам­ского феодального государства от этого продолжало возра­стать.

Такую же борьбу — за добычу рабочих рук (земли в то вре­мя во всем регионе кроме Вьетнама было в избытке) Сиам вел со своим северным соседом Чиангмаем. Эти войны, которые шли с переменным успехом, были особенно долгими и тяжелыми. С 1376 г. по 1546 г. Сиам и Чиангмай воевали 14 раз, причем общие результаты этих войн были на редкость незначительны­ми. Инициатива войны принадлежала то одному, то другому государству. Чиангмайцы, как правило, вторгались в Сиам по приглашению мятежных феодалов беспокойной пограничной об­ласти Сукотаи, а сиамцы вторгались в Чиангмай по приглашению принцев королевского дома, претендовавших на трон. Тер­риториальные приобретения в этих войнах были непрочными, после 170 лет войн граница Сиама и Чиангмая осталась почти неизменной. Обе страны истощили себя в этой борьбе, и поэто­му в XVI в. пали легкой добычей нового феодального хищни­ка— бирманской империи Байиннауна.

Наряду с военной экспансией сиамские короли в рассмат­риваемый период придавали большое значение развитию торгов­ли. В отличие от европейских феодалов феодалы Юго-Восточной Азии охотно занимались торговлей или контролировали ее с целью извлечения максимальных доходов. Активная внешняя торговля стала характерной чертой королевства Аютия с пер­вых десятилетий его существования. Это нашло выражение не только в военной политике (активная борьба за морские порты и контроль над путями из Индии в Китай), но и в дипломатии Сиама. Это можно проследить на истории дипломатических и торговых отношений Сиама с Китаем — крупнейшей торговой державой того времени.

В середине XIV в. официальных сношений с Китаем не было, поскольку там бушевала народно-освободительная война про­тив монгольских императоров. Но стоило предводителю народ­ного восстания Чжу Юань-чжану (1368—1398) объявить себя основателем новой, национальной династии Мин и начать рас­сылку в сопредельные страны манифестов с извещением об этом событии, Сиам едва ли не первым присылает ответное по­сольство, хотя Юго-Западный Китай еще до 1382 г. оставался в руках монголов [15, с. 27[.

В 1370 г. в Аютию прибыл первый китайский посол Люй Цзун-цзюнь, а на следующий год в китайскую столицу Нанкин уже прибыло ответное посольство короля Бороморачи I с бога­тыми дарами-данью и признанием Чжу Юань-чжана верховным сюзереном Сиама. В 1373 г. в Китай прибыло одно за другим два сиамских посольства. В 1377 г. китайский император пожа­ловал Боромораче I почетный титул и серебряную печать вас­сального короля. В 1380 г. Чжу Юань-чжан при посредничестве Сиама пытался оказать дипломатическое давление на Яву, не желавшую идти в фарватере китайской политики. В 1380— 1390 гг. в Китай ежегодно прибывало одно, а зачастую и два сиамских посольства. Этот поток посольств, почти не ослабе­вая, продолжался до 1436 г. Дань императору, которую приво­зили сиамские суда, носила внушительные размеры. Так, в 1387 г. из Сиама было прислано 10 тыс. цзиней (ок. 5970 кг) черного перца и 10 тыс. цзиней сапана; в 1390 г. Сиам прислал 17 тыс. цзиней (ок. 10 149 кг) ароматного осветительного масла [15, с. 143].

Секрет такой необычной «верноподданности» сиамских ко­ролей объясняется просто. Минское правительство из престиж­ных соображений поставило за правило отдаривать правителей, принесших дань, более дорогими дарами. Помимо этой выгоды, послы, прибывавшие, как правило, на нескольких крупных су­дах, пользовались в Китае правом беспошлинной торговли. Та­ким образом, под видом дипломатических отношений велась ак­тивная внешняя торговля, в первые десятилетия весьма выгод­ная для Сиама. Из Сиама в Китай ввозились в основном пред­меты местного производства: сапановое дерево, слоновая кость, черный перец, камедь и другие тропические продукты.

Ответные дары китайских императоров состояли прежде все­го из знаменитых китайских тканей — шелка, атласа и др. В некоторых случаях императоры отдаривали сиамских коро­лей китайской медной монетой (в связках) или бумажными ас­сигнациями, имевшими хождение на юго-восточном рынке. По ассортименту товаров, импортируемых из Китая, Сиам в XV— XVI вв. стоял на первом месте в Юго-Восточной Азии. Если, со­гласно китайским источникам, Кампучия ввозила 13 видов ки­тайских товаров, Палембанг — 17, Тямпа — 32, Малакка — 44, Ява — 54, то Сиам ввозил 65 видов китайских товаров [15, с. 164]. В это число входило до 12 сортов шелка, два сорта ат­ласа, парча, полотно, холст, газ и тюль, ситец и другие ткани; готовая одежда, фарфоровая посуда, изделия из бронзы, желе­за, ювелирные изделия, предметы художественного ремесла, бу­мага, некоторые пищевые продукты (зерновые культуры, ревень и др.). Китайские купцы специально изучали спрос в Сиаме и пришли к выводу, что в этой стране пользуются особым спро­сом белый фарфор с синей росписью, ситец, разноцветные шел­ка, атлас, золото, серебро, медь, железо, стекло, ртугь и зон­тики.

В целом Китай ввозил из Сиама главным образом сырье для своего ремесла и мануфактуры, а вывозил туда готовые изделия и медную монету.

Развитие торговли с Китаем имело свои сложности, отливы и приливы, в зависимости от перемен внешней и внутренней по­литики китайских императоров. Уже в 1374 г. минское прави­тельство, добившись международного признания, попыталось ограничить приток торговых посольств в Китай, наносивших ущерб казне. В указе, изданном в этом году, Корее разреша­лось присылать дань раз в три года. «Прочим же далеким стра­нам, как Тямпа, Дайвьет, Ява, Палембанг, Сиам и Камбоджа, поскольку каждая из них представляла дань много раз, что влечет для них тяжелые расходы (!), отныне не следует так по­ступать» [15, с. 45].

Однако Сиам, как и другие страны Южных морей, находил способы пренебрегать этим указом. Более того, среди купцов-авантюристов появилось большое число самозванцев, выдавав­ших себя за послов, с тем чтобы пользоваться их торговыми привилегиями. Для борьбы с этими злоупотреблениями в 1383 г. китайское правительство отправила в Сиам так называемые половинные или разрезные печати. Одна половина такой разло­манной пополам печати оставалась при китайском дворе. Дру­гая служила как бы верительной грамотой сиамского посла. Если по предъявлении ее обе половинки сходились, правомоч­ность посла считалась установленной.

В 1394 г. в китайском правительстве снова берут верх сто­ронники курса на прекращение внешних морских сношений. В этом году издается строгий запрет китайцам выходить в мо­ре и заниматься морской торговлей. Ход рассуждений был при­мерно таков — развитие торгового флота ведет к развитию пи­ратства, последнее — к развитию повстанческих движений и подрыву государственных основ. В том же 1394 г. был издан им­ператорский указ о прекращении посольского обмена с замор­скими странами. Привозить дань отныне было разрешено только о-вам Рюкю, Кампучии и Сиаму. Исключение, сделанное для Сиама, показывает, какую особо важную роль он успел завоевать в торговле Китая в последней трети XIV в. [15, с. 57].

Период замораживания морских сношений, впрочем, длился недолго. В 1402 г. на престол взошел император Чжу Ди, при котором морские плавания приняли неслыханный прежде раз­мах. Именно при нем начались знаменитые морские походы Чжэн Хэ от Японии до Африки. Уже в 1403 г. в Сиам прибыл китайский посол Ли Син. Всего в этом году в Сиаме побывало четыре китайских посольства, которые, в частности, привезли королю Рамраче государственную печать и титул вана. Участи­лись и сиамские посольства в Китай. В 1416г. Сиам посетил ки­тайский посол — видный царедворец Го Вэнь. По-видимому, об­суждался вопрос о гегемонии над новым торговым центром Ма-лаккой. Очевидно, китайцам пришлось дать обещание компенси­ровать сиамские потери при переходе Малакки под эгиду Ки­тая. В 1417 г. в Китае была установлена твердая норма подар­ков послам из Сиама (богатая одежда, регалии китайских чи­новников, ткани, бумажные ассигнации и др.). Но в 1426 г. в связи с новым курсом прекращения морских связей норма по­дарков была урезана вдвое.

В первой половине 1430 г. сторонники морской политики по­следний раз взяли верх, и Чжэн Хэ осуществил свои последние плавания. Но в 1436 г. китайское правительство окончательно запрещает морские походы и строительство морских кораблей. Из Пекина были высланы послы 11 стран. Но в том же году норма подарков сиамским послам была восстановлена в преж­нем размере [15, с. 117]. Здесь, однако, не было противоречия. Главной причиной здесь были внутренние изменения китайской экономики, в результате которых китайское правительство утратило в значительной степени интерес к государственной внешней торговле. Это дало возможности для развития частной торговли, которая велась китайскими купцами официально на берегу, а неофициально и в море (при этом они часто маскировались под сиамцев или иных иностранных подданных). Иност­ранным торговым посольствам (по соображениям меньшего зла) было дозволено посещать Китай, но их торговые доходы были уже не такие, как прежде, и во второй половине XV — в XVI в. торговая инициатива и в Сиаме постепенно переходит в руки частных купцов. Если в 1436—1449 гг. Сиам посылал в Ки­тай по одному посольству раз в несколько лет, то к концу XV в. частота посольств стала еще реже, а за весь XVI в. в Китай прибыло из Сиама только девять посольств [15, с. 196].

В XIV—XV вв. Сиам также вел оживленную торговлю с Ин­дией, занимаясь часто реэкспортом китайских товаров.

По отношению к другим странам Юго-Восточной Азии Сиам обычно держался политики торгового соперничества, что не исключало, конечно, товарообмена с ними. Так, в 1405 г. Тямпа жалуется императору на то, что сиамцы ограбили их посольст­во, плывшее в Китай. В 1430 г. сиамское посольство в Китай, в свою очередь, было арестовано и ограблено в Тямпе. При раз­бирательстве дела в Пекине тямы вспомнили еще, что сиамцы в свое время ограбили их посла в государство Самудру в Индо­незии. Трения подобного рода существовали и с Северным Вьет­намом.

В целом внешняя торговля во второй половине XIV—XV в. играла очень большую роль в экономике Сиама.

Глава 6

КАМПУЧИЯ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIV—XV в.

Наследники Чая Ниппеан Бат (1340—1346) и Лампонг (1346—1351) продолжали еще вести борьбу со сторонниками старого режима — шиваитской знатью, отстраненной от власти. Когда в Таиланде распавшееся государство Сукотаи сменилось новым мощным королевством Аютия (Сиам), первый король этой державы Рама Тибоди I решил воспользоваться неустойчи­вым положением в Кампучии. В 1351 г. два сиамских корпуса под командованием короля вторглись в Кампучию и подошли к Ангкору. Кхмерское войско отразило это нападение. После это­го король Лампонг допустил ошибку. Считая войну оконченной, он распустил ополчение. Между тем на помощь Рама Тибоди I подошла новая тайская армия. Началась осада Ангкора. Новая кампучийская армия, спешно собранная братом короля Сорь-опором в восточных районах страны, не смогла деблокировать столицу. В городе начались голод и болезни. Как сообщает кхмерская летопись: «Был слышен только плач жителей. Гене­ралы и начальники умирали один за другим. Даже птицы пели только жалобно в осажденном городе» [114, с. 57]. После того как жертвой эпидемии стал сам король Лампонг, город продержался недолго. В начале 1352 г. сиамцы взяли Ангкор штурмом; Только небольшому отряду гвардейцев удалось прорвать коль­цо осады и унести с собой королевские регалии — золотые меч и копье (без обладания этими регалиями монаршья власть счи­талась неполноценной). Рама Тибоди I, не смущаясь, впрочем, отсутствием этих регалий, назначил королем Кампучии своего сына. А после быстро постигшей того смерти (то ли от эпиде­мии, то ли от кхмерских террористов), второго, а затем и третьего принца [114, с. 57].

Сиамская оккупация страны продолжалась пять лет. За это время в Сиам было угнано 90 тыс. кхмеров. В 1357 г. принц Сорьопор, бежавший от сиамцев в Лаос, вернулся, собрал ар­мию и выбил оккупантов из страны. Он короновался в Ангкоре под тронным именем Сурьявамса (1357—1366) [114, с. 58]. Сурьявамсе наследовал его племянник Баром Рама (1366— 1373). Он старался поддерживать мирные отношения с соседя­ми. В его правление в 1370 г. в Ангкор прибыло первое посоль­ство новой династии Мин, свергнувшей в ходе крестьянской вой­ны монгольскую династию. Баром Рама поспешил послать ответное посольство в Китай с признанием китайского импера­тора своим сюзереном. Он при этом ничем не рисковал, гак как династия Мин в отличие от династии Юань в XIV — начале XV в. не стремилась к территориальным захватам в Камбодже[5], а ограничивалась получением дани, за которую отдаривала рав­ноценными товарами (т. е. происходил своеобразный товарооб­мен между Китаем и странами Юго-Восточной Азии). С 1370 г. по 1403 г. Кампучию посетило 10 китайских посольств. Соответ­ствующее количество кхмерских посольств в это же время посе­тило Китай. Если верить китайским хроникам, в 1371 г. Баром Рама лично возглавил посольство ко двору императора Чжу Юань-чжана [56, с. 108].

В 1373 г. Баром Раму сменил на кхмерском троне его брат Дхармашока (1373—1393), развивавший торгово-дишюмэтиче­ские отношения с Китаем. Он также продолжал мирную внеш­нюю политику своего брата. В середине XIV в., по-видимому, прочно установился новый порядок выбора наследника престо­ла — на совете высшей знати королевства. Ни одному из четы­рех королей, правивших в 1346—1393 гг. (Лампонг, Сурьявам­са, Баром Рама, Дхармашока), не наследовали сыновья, хотя в условиях полигамии каждый кхмерский король имел несколько десятков, а иногда более сотни детей.

В 1392 г. период мирного развития был прерван новой вой­ной с Сиамом. Король Дхармашока выслал к западным грани­цам королевства четыре армии, но войска сиамского короля Рамесуана поочередно разбили их в четырех сражениях. Началась осада Ангкора. В обороне принимало участие все население города, но благодаря измене одного из военачальников на седьмой месяц кхмерская столица была взята штурмом. Король Дхармашока был убит в боях на улицах города. 70 тыс. кхме­ров было угнано в Сиам. Король Рамесуан посадил на кампу­чийский трон своего сына Энто [114, с. 58].

Но после того как основная часть сиамской армии вернулась на родину, в Кампучии вновь поднялась волна сопротивления. Его возглавил родственник Дхармашоки принц Тяо Понья, про­возглашенный королем под именем Сурьяварман (1394—1404). Освободив большую часть страны, он подступил со своей ар­мией к Ангкору и окружил его. В боях за город был убит не­задачливый король-сиамец Энто, однако сиамский гарнизон еще более 10 лет удерживал кхмерскую столицу. Тяо Понья был вынужден создать временную столицу в городе Срей Сантхор на плато Бассак. Стремясь получить поддержку от Китая, Тяо Понья продолжал посылать посольства в Нанкин. Китай, одна­ко, не оказал Кампучии никакой реальной помощи [26, с. 76—78].

После смерти Тяо Понья кхмерским королем стал Понья Ят (тронное имя Сорьопор-Сурьяварман), просидевший на троне 62 года (1405—1467)—дольше всех остальных королей стра­ны. В начале своего правления он полностью очистил Кампу­чию от сиамских войск, освободил Ангкор и торжественно ко­роновался в этом городе [26, с. 77; 135, с. 122].

Ангкор (Яшодхарапура) еще четверть века оставался сто­лицей Кампучии. Но первая треть XV в. стала периодом окон­чательного экономического упадка западного района страны с центром в Ангкоре. Причиной этому послужили как разруше­ние ирригационной сети в результате длительных военных дей­ствий, так и понижение уровня реки Ангкор на 2,5 м [114, с. 59], а также постепенная латеризация почвы, которая сдела­ла бесплодной эту некогда богатейшую житницу страны, давав­шую два урожая в год. Теперь экономический центр страны пе­реместился к востоку от Меконга. Ирригационные системы при­обрели более примитивный характер. Все более значительную роль в хозяйстве играет богарное (неполивное) земледелие. На­чиная с XV в. вплоть до настоящего времени кампучийские крестьяне собирают только один урожай риса в год. Натурали­зация хозяйства, начавшаяся в XV в., получила свое заверше­ние в первой половине XVI в.

10—20-е годы XV в. прошли для Кампучии в войнах с Сиа­мом и Тямпой. Известно, что в 1414 г. Понья Ят направил в Китай посольство с жалобой на тямскую агрессию. В 1421— 1426 гг. тямы снова вторгались в Кампучию [56, с. 109[.

Окончательный отказ от имперских устремлений и переход к организации моноэтнического государства  ознаменовался   в 1431 г. оставлением Ангкора и переносом столицы в географи­ческий центр страны. Согласно сиамским летописям, причиной этого был новый захват и полный разгром Ангкора в 1431 году [13, с. 71]. В кхмерских источниках это событие не упоминается. Но в любом случае Ангкор был обречен. После краткого пребы­вания в Срей Сантхоре Понья Ят перенес свою резиденцию в Пном-Пень [135, с. 123]. С тех пор вплоть до XIX в. столица Кампучии, за малыми исключениями, находилась либо в этом городе, либо в одном из двух расположенных поблизости горо­дов Ловек и Удонг.

В правление Понья Ята завершается начавшийся в XIII в. процесс социальной перестройки страны. Государственное устройство получает большое сходство с государственным устройством сиамского королевства. По мнению многих запад­ных историков, Сиам унаследовал структуру Кхмерской импе­рии благодаря притоку в страну в 1431 г. большого числа плен­ных брахманов и чиновников из Ангкора. Но структура Кхмер­ской империи не имела ничего общего с государственным устройством королевства Аютия. Что же касается кхмерской мо­нархии XIV—XV вв., то она сама в это время находилась в процессе становления и, кроме того, впоследствии никогда не создавала таких четких юридических форм, которые приобрела сиамская монархия при короле Боромотрайлоканате. Сходство в социальном и административном устройстве позднесредневе-ковых Сиама и Кампучии — это не результат заимствования, а итог сходного развития двух государств в изучаемый период.

При короле Понья Яте Кампучия продолжала вести торгов­лю с Минской империей, неоднократно обмениваясь с ней по­сольствами. Оживленная торговля и обмен посольствами ве­лись также со многими странами Юго-Восточной Азии. Наряду с морской торговлей развивалось и речное судоходство (по Ме­конгу) [26, с. 78[. По отношению к своим соседям Понья Ят во второй половине своего царствования проводил политику воору­женного нейтралитета. Он укреплял свои города на западной границе, но войны с Сиамом уже не велись. На востоке Понья Ят избежал искушения ввязаться в борьбу между ослабленной Тямпой и Вьетнамом, которая закончилась в 1471 г. подчине­нием Тямпы Вьетнаму. 30—60-е годы XV в. стали периодом значительного укрепления кампучийского государства. В лето­писях этого времени нет ни одного упоминания о феодальных усобицах и мятежах [26, с. 78; 114, с. 55, 69].

Глава 7

КОРОЛЕВСТВО  ЛАНСАНГ В КОНЦЕ ХIV-ХV в.

Принцу Оунмыонгу, принявшему тронное имя Сам Сен Таи (1372—1417), досталось обширное и могущественное королевст­во, занимавшее всю территорию современного Лаоса, Восточный Таиланд и некоторые части современной провинции Юн-нань и Северного Вьетнама. Согласно переписи, проведенной в 1377 г., в его государстве жило 300 тыс. военнообязанных лао» и 400 тыс. кха — коренных жителей [267, с. 39]. Общее насе­ление страны составляло, таким образом, около 2,8 млн. чело­век.

Перед Сам Сен Таи стояли задачи, аналогичные целям ко­ролей  Сукотаи и Аютии в XIII—XIV вв.:  ассимилировать ко­ренное население    страны    с    пришлым    таиязычным,    точнее сказать, завершить процесс, начавшийся еще за несколько ве­ков до прихода тайских и   лаосских    династий    к    верховной власти. В отличие от Бирмы этот процесс в Лаосе, как и в Таи­ланде, по-видимому, происходил мирно и довольно быстро под эгидой буддийской церкви. В позднее средневековье кха в Лао­се — это немногочисленные анимистические  племена, оттеснен­ные далеко в горы. То, что 46-летнее правление Сам Сен Таи было посвящено в основном решению внутриполитических за­дач, подтверждается его мирной внешней политикой в этот дол­гий период. Только в начале своего правления  Сам  Сен Таи совершает поход против Чиаигмая (Ланнатаи), отказавшегося платить дань. Но, получив традиционное символическое подно­шение букета золотых и серебряных цветов, он вернул захвачен­ные земли и скрепил мир браком с чиангмайской принцессой, которую он сделал главной королевой. Мирные отношения Сам Сен Таи сохранял и с Аютией, взяв в жены дочь сиамского ко­роля [267, с. 39]. С Китаем, который после прихода к власти династии Мин начал активную политику в странах Юго-Восточ­ной Азии, Сам Сен Тан также стремился поддерживать добрые отношения. В начале XV в. он направил в Нанкин посольство с традиционной просьбой о признании. В 1404 г. император Чжу Ди прислал ему знаки королевского достоинства [165, с. 57].

Несмотря на мирную внешнюю политику, Сам Сен Таи при­давал большое значение укреплению и реорганизации армии. Он довел ее численность до 150 тыс., причем разделил войска на три группы; первая для охраны внутреннего порядка, вторая для обороны границ, третья — резерв. Вся армия делилась на 5 корпусов по 30 тыс. воинов. Каждому корпусу придавался вспомогательный состав в 20 тыс. человек, в задачу которого входило снабжение бойцов всем необходимым. Наряду с кава­лерией, пехотой и слоновыми отрядами в армии Сам Сен Таи имелся небольшой артиллерийский парк, импортированный из Китая. Пушки заряжались каменными ядрами [165, с. 56]. Кро­ме того, король располагал специальным гвардейским корпусом для охраны столицы [267, с. 39].

Продолжая упорядочивать свое государство, Сам Сен Таи официально ввел деление всего населения на три сословия, при­ведя, таким образом, социальную номенклатуру в соответствие со сложившимся положением и нанеся решительный удар иллюзиям, сохранившимся от эпохи военной демократии, когда рядовой общинник считал себя равным военному вождю, если они принадлежали к одному клану. Теперь сословия феодалов, простолюдинов (крестьян, ремесленников), купцов и несвобод­ных (рабов и крепостных) были четко отделены друг от друга, хотя принципиально переход из одного сословия в другое был возможен (главным образом по воле короля) [165, с. 55; 194, с. 121]. В сословие несвободных входили военнопленные, дол­говые рабы и некоторые племена кха, целиком переселенные на земли королевского домена. Формально они считались государ­ственными рабами и не могли покинуть свое место жительства, но фактически они обрабатывали земли, платили подати и нес­ли повинности так же, как свободные общинники — лао [165, с. 55].

Большое внимание король Сам Сен Таи придавал укрепле­нию буддийской церкви, которая на первых стадиях развития феодальных государств в Индокитае всегда шла рука об руку с центральной властью. Он вел обширное строительство храмов, пагод, церковных библиотек. Особенными размерами отличался королевский храм Ват Пракео в Луангпрабанге. Этому храму Сам Сен Таи даровал специальную привилегию: преступник, которому монахи давали убежище в его стенах, получал амни­стию [165, с. 52; 267, с. 39].

В целом время правления Сам Сен Таи было для Лаоса пе­риодом экономического подъема, роста обрабатываемых площа­дей, распространения развитого феодального строя и буддий­ской религии в новые районы страны [27, с. 409—410].

У короля Сам Сен Таи было много детей. Только от королев высокого ранга (своей двоюродной сестры Таенфа, дочери сиам­ского короля Ной Онсор и дочери чиангмайского короля Нанг Он Са) он имел пять сыновей и пять дочерей. Это, казалось бы, чисто семейное обстоятельство при отсутствии четкого порядка престолонаследия после его смерти стало причиной феодальной смуты, беспрецедентной даже в бурной истории средневековых королевских дворов Юго-Восточной Азии.

Сын королевы Ной Онсор Лам Камденг, второй по старшин­ству сын Сам Сен Таи, сменивший на троне своего отца, царст­вовал недолго (1417—1428), не проявив особой государственной мудрости. В 1421 г. предводитель национально-освободительного движения против китайцев во Вьетнаме Ле Лой обратился к Лам Камденгу за помощью. Тот охотно направил во Вьетнам армию из 30 тыс. воинов и 100 слонов, но в решающий момент эта армия перешла на сторону китайцев. В итоге войска Лам Камденга были с позором изгнаны из Вьетнама, а вьетнамо-лаосские отношения испорчены на много десятилетий вперед, и полстолетия спустя Лаосу дорого пришлось заплатить за легко­мыслие Лам Камденга [165, с. 58]. Он умер в возрасте 41 года, оставив двух несовершеннолетних сыновей — принцев Помматата и Юкона.

После его смерти на трон вступил Помматат (1428—1429), но его правление продолжалось всего 10 месяцев. Реальна» власть в это время перешла в руки его тетки, старшей дочери Сам Сен Таи, принцессы Нанг Кео Пимпа и ее мужа Сен Луанг Чиенг-Лау, человека незнатного происхождения[6], которого ома сделала первым министром [194, с. 123]. В 1429 г. Нанг Кео Пимпа свергла Помматата с трона и приказала его зарезать на скале Фа-диу близ устья р. Намкан [16.5, с. 60]. Затем она возвела на трон его брата принца Юкона (1429). Он царство­вал 8 месяцев, после чего пожелал вырваться из-под опеки дес­потичной тетки и бежал из дворца. Люди принцессы Пимпы, од­нако, догнали его в Падао и убили [194, с. 124].

Затем Нанг Кео Пимпа провозгласила королем своего еди­нокровного брата принца Кон Кама, самого младшего, пятого сына короля Сам Сен Таи. Кон Кам продержался на троне 18 месяцев (1429—1431), после чего был убит по приказу прин­цессы во время путешествия по стране [194, с. 124; 267, с. 41]. После этого совет знати избрал королем принца Камтемса (1431—1432), четвертого сына Сам Сен Таи, правителя Пакхуэй Луанга. Принцесса Пимпа внешне одобрила этот выбор, но вскоре начала искать средства, чтобы убрать это очередное «препятствие» между собой и троном. Пять месяцев спустя нер­вы короля Камтемса не выдержали. В страхе за свою жизнь он бежал из дворца и укрылся в своем прежнем владении Пак­хуэй Луанг. Там он и умер год спустя то ли естественной, то ли насильственной смертью [194, с. 124; 267, с. 41].

Теперь Нанг Кео Пимпа пригласила на трон старшего сына Сам Сен Таи удельного князя Кабонга Лю Сая. Лю Сай про­царствовал шесть месяцев в 1432 г., а потом, узнав о заговоре, составленном принцессой против него, счел свое положение-безнадежным и сам покончил с собой. Он, видимо, вообще отли­чался слабым характером, поскольку еще в 1417 г. был отстра­нен от престолонаследия в пользу второго сына Лам Камденга [165, с. 59; 267, с. 42].

После этого в живых остался только один законный сын Сам Сен Таи — принц Вангбури, удельный князь Вьентяна. Совет знати послал ему приглашение занять трон, но он благоразум­но отказался покинуть свою вотчину. После этого, согласно од­ному из источников, на трон был посажен королевский родст­венник неизвестной степени принц Кайбуабари, губернатор Чиагкая. После трех лет правления он также был убит по при­казу Нанг Кео Пимпы в городе Собкан [194, с. 124].

Все остальные источники сходятся на том, что следующей марионеткой на тропе стал Камкет, сын короля Сам Сен Таи от дворцовой рабыни. Чтобы поддержать свои притязания, он объявил, что он вновь рожденный Сам Сен Таи. Принцессе этот претендент пришелся по вкусу, видимо потому, что безоговорочно выполнял все ее желания. Он просидел на роне несколько лет и умер своей смертью в 1438 г. [165, с. 62; 94, с. 125; 202, с. 35; 267, с. 42]. Теперь между троном и Нанг Кео Пимпой уже не было ни одного претендента и она объявила себя королевой. Но ее правление не продлилось и нескольких месяцев. В том же 1438 г. организованная оппозиция светской знати и буддийского духовенства низложила кровавую королеву. Нанг Пимпа и ее муж были казнены на той же скале Фа-диу, где по ее приказу была убита когда-то ее первая жертва — король Помматат [194, с. 125].

Бурное десятилетие дворцовой жизни, прошедшее под знаком Нанг Кео Пимпы, основательно пошатнуло авторитет лаосской централизованной монархии. Крупные феодалы за эти годы безвременья сильно укрепили свои позиции и совместно с верхушкой духовенства присвоили себе право выбирать монарха. Традиции выборной монархии начиная с этого периода надолго закрепляются в Лаосе. После казни Нанг Кео Пимпы в течение трех лет (1438—1441) нового короля вообще не выбирали. Вместо этого собрание знати и высшего духовенства назначили главой страны духовного регента Пра Маха Саттатоко (настоятеля центрального столичного храма Пра Кео), а его заместителем сделали другого видного монаха Пра Самутакоте. В помощь им были даны четыре советника из числа высших армейских офицеров, сыновья трех кхмерских экспертов по буд­изму (Норасинга, Норадета и Норарата), которые прибыли в страну в 1358 г. [194, с. 125—126; 267, с. 43].

Только в 1441 г. это временное правительство из шести человек сочло положение достаточно стабилизировавшимся, чтобы пригласить на царствование последнего оставшегося в живых сына Сам Сен Таи — принца Вангбури. Этот монарх под именем Чайячаккапат Пенпео правил страной с 1441 по 1478 гг. [194, 126; 267, с. 43].

На протяжении своего долгого правления Чайячаккапату не аз приходилось иметь дело с феодальными мятежами. Одним из наиболее опасных мятежников оказался его собственный сын принц Муй, которому он передал свое прежнее удельное княжество Вьентян. В 1456 г. этот принц попытался отделиться и соз­вать независимое государство в Центральном и Южном Лаосе. Не доводя дело до войны, король послал во Вьентян переодетых купцами агентов, которые выманили Муя из дворца, а затем убили его. После этого Чайячаккапат больше не посылал во Вьентян принцев, а назначил туда губернатором чиновника [194, с. 126; 267, с. 43—44]. Эти решительные действия, видимо, «сплотили королевскую семью вокруг Чайячаккапата, потому что в конце жизни он сделал своим соправителем старшего сына Тао Конкео, пожаловав ему специально придуманный наивыс­ший титул — Сен   Мыанг  («100   тыс.   городов»)  [165, с. 64].

В 1478 г. губернатор лаосского города Конг-Тао поймал бе­лого слона ростом в 3,5 м и подарил его королю [267, с. 44]. Обладание этим священным животным по традиции сулило вся­ческие успехи и счастье его владельцу, но, как это не раз случа­лось в истории стран Индокитая, произошло нечто прямо про­тивоположное. Король Вьетнама Ле Тхань Тонг, незадолго до этого разгромивший и подчинивший извечного соперника Вьет­нама Тямпу, искал теперь путей для новой экспансии. К тому же по понятиям того времени было вполне уместно отомстить брату изменника Лам Камденга, хотя сам «изменник» умер 50 лет тому назад.

Ле Тхань Тонг направил к Чайячаккапату посольство с просьбой одолжить на время белого слона, зная заранее, что эта просьба будет отвергнута, и тем самым создастся «казус белли». Ответ, однако, превзошел все ожидания. Принц Тао Конкео, в качестве исполняющего обязанности короля, отпра­вил Ле Тхань Тонгу драгоценную шкатулку, наполненную сло­новьим навозом. В том же году вьетнамские войска двинулись на Лаос [267, с. 44]. Согласно хроникам, вьетнамская армия со­стояла из пяти корпусов общей численностью 550 тыс. человек. Лаосская армия, вышедшая ей навстречу под командованием принца Тао Конкео, насчитывала 200 тыс. человек и 2 тыс. сло­нов. Первое столкновение было успешным для лаосцев. Вьет­намские передовые войска попали в засаду и были разбиты. Но в следующей битве при На Мынгкон лаосцы потерпели сокруши­тельное поражение. Два сына короля Чайячаккапата, командо­вавшие отдельными корпусами, были убиты. Последние резер­вы, брошенные в бой принцем Тао Конкео, также были разби­ты. Сам он пытался уйти на лодке и утонул.

Получив известие об этих событиях, престарелый король бе­жал из Луангпрабанга. Вьетнамцы заняли лаосскую столицу без боя[7] [194, с. 127—128; 267, с. 45—46].

В этот момент всеобщей катастрофы военное руководство взял на себя второй сын короля принц Чао Тенкам, подошедший в это время с небольшим отрядом из своего маленького удела в Дансае. Он привел в порядок остатки лаосской армии, пере­бравшиеся на правый берег Меконга, затем дерзким броском вновь форсировал реку и ворвался в Луангпрабанг, где вьет­намские войска только что расположились на заслуженный от­дых. Внезапность нападения, казалось бы, полностью разбитого противника ошеломила вьетнамцев. Чао Тенкам выбил их из Луангпрабанга с огромными потерями. Из 4 тыс. офицеров у вьетнамцев в строю осталось только 600 человек [267, с. 46].

Престарелый король Чайячаккапат, потрясенный всем про­исшедшим, отказался вернуться в столицу, отрекся от престола и вручил корону сыну-победителю. Год спустя он умер. Сиамский король Боромотрайлоканат, обеспокоенный появлением вьетнамских войск у границ своей страны, демонстративно прислал на его похороны делегацию из высшей знати и золотой гроб [267, с. 46].

Молодому королю, принявшему тронное имя Суванна Бангланг (1478—1485), предстояло    еще очистить   большую   часть страны от оккупантов, но перелом в ходе войны уже произошел. Со всех концов Лаоса стекались новые   отряды   добровольцев, воодушевленных освобождением Луангпрабанга. В тылу вьетнамских войск разгорелась партизанская война. К концу 1479 г. вьетнамский главнокомандующий Пуа Куанг Сун увел остатки своих войск за вьетнамскую границу [165, с. 67]. После этого для Лаоса наступил длительный период мирного развития. Король Суванна Бангланг занялся восстановлением разрушенных городов и ирригационной сети, собирал население, бежавшее в леса. Во внешней политике  он   опирался на   прочный   союз с Сиамом [165, с. 66].

В 1486 г. Суванна Бангланг умер, не оставив сыновей. Трон перешел к его брату Ласентаи Пуванаду (1485—1495). При нем дружеские отношения с Сиамом получили дальнейшее раз­витие. Сиамский король прислал на его коронацию делегацию из представителей высшей знати с богатыми дарами. Несколько позже Ласентаи Пуванад лично встретился с королем Боромо-трайлоканатом в городе На Сонг Хак. Во время этой встречи был заключен договор о союзе и торговом обмене и осуществ­лена четкая демаркация лаосско-сиамской границы [267, с. 47]. Во внутренней политике Ласентаи Пуванад опирался на буд­дийское духовенство. Он предоставил, в частности, еще двум буддийским монастырям право давать убежище преступникам. Он продолжал отстраивать Луангпрабанг и украсил его мно­гими зданиями [194, с. 130].

Этот король тоже умер в молодом возрасте, оставив трон семилетнему сыну Сомпу (1495—1500). За малолетством нового короля регентом государства был назначен его дядя Чао Висулрад. За пять лет регентства он забрал бразды правления в свои руки и в 1500 г. заставил Совет знати низложить Сомпу и передать корону реальному правителю [165, с. 70].

Глава 8

КИТАЙСКАЯ  АГРЕССИЯ   ПРОТИВ  ВЬЕТНАМА В НАЧАЛЕ XV в. И ОСВОБОДИТЕЛЬНАЯ БОРЬБА ВЬЕТНАМСКОГО НАРОДА

Минское правительство Китая начиная с 70-х годов XIV в. пристально следило за событиями во Вьетнаме, ожидая наибо­лее благоприятного момента для захвата этой страны. В начале XV в. возникли два обстоятельства, давшие предлог для китай­ского вмешательства во вьетнамские дела, — это было, во-пер­вых, воцарение династии Хо, а во-вторых, обострение вьетнамо-тямских отношений.

В конце 1400 г., после десятилетней передышки, военные действия между Вьетнамом и Тямпой возобновились. На этот раз наступающей стороной был Вьетнам, стремившийся расши­рить свою территорию за счет Тямпы. Этот поход закончился неудачей из-за того, что вьетнамский флот не смог вовремя поддержать свою армию [168, с. 202]. В 1402 г. Хо Куи Ли на­правил против Тямпы новую, более крупную армию. Тямский король Ба Дыть Лай, не вступая в сражение, предложил покон­чить дело миром. Он уступил Вьетнаму две провинции — Тием-донг и Колуй. Хо Куи Ли начал осваивать новые территории, переселив туда большое число безземельных крестьян с севера страны.

Местное тямское население не примирилось, однако, с подчинением Вьетнаму. Одни из коренных тямских жителей бе­жали на свободную территорию Тямпы, другие начали ожесто­ченную партизанскую борьбу против вьетнамских властей и местных поселенцев. Эти враждебные действия в 1403 г. пере­росли в новую вьетнамо-тямскую войну. Войска Хо Куи Ли оса­дили Виджайю, Тогда король Ба Дыть Лай обратился за по­мощью к Китаю. Император Чжу Ди прислал во Вьетнам ма­нифест с требованием прекратить войну и в девятом месяце 1404 г. вьетнамские войска ушли из Тямпы [15, с. 98; 34, с. 176; 168, с. 202].

Китайское правительство, однако, не удовлетворилось этой покорностью. Признав в 1403 г. Хо Хан Тхуонга законным вьет­намским королем, оно уже в 1404 г. весьма благосклонно при­нимало прибывшего в Нанкин вьетнамского авантюриста Чан Кханя, который под именем Чан Тхием Биня выдавал себя за сына Чан Нге Тонга и на этом основании претендовал на вьет­намский престол. Чжу Ди направил во Вьетнам посольство по этому вопросу. Хо Куи Ли тогда прибегнул к хитрости. Он на­правил в Нанкин свое доверенное лицо с приглашением Чан Тхием Биню вернуться во Вьетнам, обещая признать за ним ти­тул принца. Чжу Ди потребовал для самозванца должности, которая соответствовала бы рангу принца крови, а также удел в управление. Вьетнамский король принял и это условие. Но когда Чан Тхием Бинь в сопровождении 5 тыс. китайских сол­дат пересек границу Вьетнама, вьетнамские пограничники рас­сеяли китайский эскорт и убили самозванца [34, с. 180; 168, с. 203].

Незадолго до этого в 1405 г. император Чжу Ди потребовал «вернуть» Китаю якобы принадлежавшие ему раньше провин­ции Лангшон и Локтяу. Хо Куй Ли начал переговоры, однако в этот раз пришлось отдать китайцам 59 деревень. Было ясно, что Нанкин этим не удовлетворится, что территориальные уступ­ки не спасут Вьетнам от нашествия. Хо Куй Ли начал энергич­но готовиться к обороне, строить военный флот, укреплять армию (в солдаты брали теперь даже нищих и бродяг), строить укрытия и   убежища   для   стариков,   женщин    и   детей    [34, 180—181; 168, с. 203].

В 1406 г. китайское правительство побудило тямского короля подать императору жалобу на то, что Вьетнам якобы опять напал на Тямпу. Другим предлогом для вторжения во Вьетнам была объявлена необходимость свергнуть узурпатора Хо и восстановить законную династию Чан. С этой целью китайский двор пригрел еще одного самозванца — Буй Ба Ки. Осенью 1406 г. 200-тысячная китайская армия вторглась во Вьетнам по двум направлениям — в Лангшон из Гуанси и вдоль долины Красной реки из Юннани. Одновременно морем послали в Тямпу 600 военных инструкторов, чтобы возглавить нападение тямских войск на Вьетнам с юга [15, с. 98—99; 34, с. 184—185; 168, с. 204].

Вьетнамские войска, стоявшие на границах, оказали китайцам упорное сопротивление, но после нескольких дней боев вынуждены были отойти в глубь страны. Китайские войска двинулись вслед за ними по сходящимся направлениям и соедини­лись в одиннадцатом месяце 1406 г. на северном берегу реки Батьхак близ Тханглаунга   (Донгдо). Китайский главнокомандующий Чжэн Фу распорядился пускать по реке прокламации, в которых говорилось, что китайцы «пришли только для рестав­рации Чанов». Эта агитация нашла  некоторый отклик  среди вьетнамских войск. Класс феодалов в этот момент отнюдь не был так сплочен, как во время монголо-китайского нашествия в конце XIII в. Противники реформ вновь подняли головы, на­деясь вернуть утраченные привилегии. Даже некоторые старые сторонники Хо Куи Ли были недовольны его самовластным и жестоким правлением. Во вьетнамской армии появились случаи дезертирства. Так, видные военачальники Мак Тыть, Мак Тхюи,  Мак Ньен и Нгуен Хуан вместе с частью флота сдались Чжэн Фу. Император Чжу Ди тут же пожаловал перебежчикам вы­сокие титулы. Благодаря измене вьетнамских феодалов китай­ским войскам удалось форсировать реку Батьхак [34, с. 187; 168, с. 204].

Между тем Хо Куи Ли укрепился в мощной крепости Да-банг, прикрывавшей подходы к слабо укрепленному Тханглаунгу. Крепость Дабанг была дополнительно защищена линией фортов вдоль реки и частоколами, вбитыми в речное дно. В кре­пости было установлено огнестрельное оружие, незадолго до этого изобретенное старшим сыном Хо Куи Ли — Хо Нгуен Чынгом принявшим должность главнокомандующего вьетнамскими войсками [34, с. 183; 168, с. 204].

Первые попытки китайцев взять штурмом Дабанг окончи- лись неудачей. 19 числа первого месяца 1407 г. Чжэн Фу пред­принял новый штурм Дабанга. Вьетнамцы отбили и этот штурм и вышли из города, чтобы предпринять контратаку. Но во вре­мя этой контратаки в результате случайности или предательст­ва их слоны испугались чего-то, повернули назад и смяли свои войска. Китайская пехота устремилась за слонами и ворвалась в ворота Дабанга, которые не успели закрыть. После падения Дабанга участь Тханглаунга была решена. 22 числа первого месяца 1407 г. древняя вьетнамская столица пала; китайцы разграбили город и сожгли его дотла [34, с. 187—188; 168, с. 205].

Вьетнамские войска отступили в Муонхай и стали спешно возводить там укрепления. Но и здесь обороне помешало пре­дательство. Находившиеся во вьетнамском лагере вельможи Чан Нгуен Ти, Чан Ши Хьем и Нгуен Нят Кьен убили коман­дующего округом Муонхай и перебежали к противнику. Битва за Муонхай продолжалась несколько дней. Только с помощью перебежчика Мак Тхюн агрессорам удалось выбить вьетнамцев из Муонхая [34, с. 188].

Китайские войска, однако, тоже были утомлены нескольки­ми месяцами непрерывной борьбы с упорным противником. По­этому Чжэн Фу решил временно прекратить наступление и от­вести войска на отдых в Хамты. Этот отход воодушевил вьет­намское руководство. Главнокомандующий Хо Нгуен Чынг ре­шил нанести немедленный удар по противнику всеми силами вьетнамской армии. Со стратегической точки зрения, это было ошибкой, так как до начала сезона дождей оставался всего ме­сяц. Следовало отложить кампанию до того времени, когда ки­тайские войска начнут страдать от тропического климата, го­лода и болезней, и только тогда атаковать ослабевшего против­ника. Хо Нгуен Чынг, однако, двинулся на Хамты в последних числах четвертого месяца, когда китайская армия была еще очень сильна. В завязавшемся сражении вьетнамцы были раз­биты. Во время боя погибли лучшие вьетнамские военачальни­ки и отборные части армии. Только вьетнамскому флоту уда­лось отойти почти без потерь [34, с. 189—190].

После этого китайцы возобновили наступление. В пятом ме­сяце они вступили в пров. Тханьхоа. В сражении при Лойзянге Хо Нгуен Чынг еще раз пытался переломить ход войны, но ки­тайцы с помощью вьетнамских изменников еще раз нанесли ему сокрушительное поражение. Новая столица государства Тэйдо и вся провинция Тханьхоа были потеряны [34, с. 190].

Теперь в руках правительства Хо Куи Ли оставалась только пров. Нгеан (более южные провинции были захвачены напав­шими с тыла тямами). 16 числа седьмого месяца 1407 г. произо­шло последнее регулярное сражение между китайскими и вьетнамскими войсками. Здесь погиб вьетнамский флот и остат­ки сухопутной армии. 17 числа был взят в плен Хо Куи Ли, а на следующий день на горе Каовонг были пленены король Хо Хан Тхыонг, члены королевской семьи и многие соратники Хо Куй Ли. Вьетнамские военачальники Нго Мьен и Кьеу Бьеу, не желая сдаваться в плен, бросились в реку. Пленных отправили в Китай, где их заключили в тюрьму. Некоторое время спустя 72-летний Хо Куи Ли был освобожден и назначен мелким чи­новником в пров. Гуанси, но по дороге его убили [34, с. 190— 191; 168, с. 205].

Еще за месяц до пленения Хо Куи Ли китайцы в Тханглаунге обнародовали прокламацию, приглашавшую Чанов вер­нуться на трон. Но когда вьетнамские чиновники и знать со­брались в древней столице, чтобы избрать нового короля, от них внезапно потребовали подписать петицию императору Чжу Ди, в которой говорилось, что династия Чан угасла и поэтому они просят восстановить во Вьетнаме древнюю китайскую провин­цию Цзяочжи с китайской администрацией. Окруженные китай­скими солдатами вьетнамские феодалы вынуждены были подпи­сать петицию [168, с. 205].

Минское правительство разделило вновь приобретенную пров. Цзяочжи на административные единицы по китайскому образцу под управлением трех центральных бюро — граждан­ской администрации, правосудия и военного командования. В стратегических пунктах было расположено 12 гарнизонов. Чтобы учесто ресурсы страны, китайские власти провели все­общую перепись населения. Согласно этой переписи, в начале XV в. во Вьетнаме проживало 3125500 жителей равнин и 2 087 500 «горных варваров». Заигрывая с местным населением, китайцы в начале своего правления отменили налоги на три года. Пытаясь привлечь на свою сторону ученых конфуцианцев, они предоставляли им различные льготы и почести [168, с. 205—206; 266, с. 67].

Но вскоре китайская власть во Вьетнаме показала свое подлинное лицо. Была установлена система тяжелейших нало­гов и повинностей. Обложение рисовых земель было увеличено втрое по сравнению с периодом правления династии Хо. Торгов­ля солью была монополизирована китайским государством. Все взрослое население страны было обязано ежегодно отрабаты­вать определенное количество дней на строительстве укрепле­ний, на приисках и рудниках. Из страны безвозмездно вывози­лись ее природные богатства. В Китай угоняли тысячи искус­ных ремесленников, художников, ученых (в их числе был Нгуен Ан, ставший архитектором императорского городка в Пекине) [44, с. 58; 266, с. 67]. Крупным феодалам, согласившимся со­трудничать с оккупантами, китайские власти вернули их об­ширные земельные владения, отобранные Хо Куй Ли. Вьетнам­ские крестьяне попали, таким образом, под двойной гнет [168, с. 217].

Все население страны было поставлено под жесткий полицейский контроль. Жителям было запрещено держать оружие любого вида, даже передвижение по стране было ограничено до минимума. На каждую семью, каждую деревню и каждый уезд были составлены подробные учетные карточки. Вьетнам­ское население подлежало призыву в китайскую армию, причем в 1416 г., например, по приказу китайского наместника в ар­мию забирали каждого третьего, а в некоторых районах даже каждого второго совершеннолетнего мужчину. Любая попытка противодействия властям беспощадно подавлялась [44, с. 58].

Все это способствовало росту ненависти к оккупантам. Но особенное возмущение у вьетнамцев вызывало стремление ки­тайского правительства уничтожить национальную культуру страны и заменить ее унифицированным «китайским образом жизни». Вьетнамское население заставляли одеваться в китай­скую одежду, мужчины должны были носить длинные волосы, татуировка, лакировка зубов и жевание бетеля были запреще­ны, следовало поклоняться китайским божествам, легендарным и историческим лицам. По приказу Чжу Ди китайские солда­ты разрушали памятники вьетнамской культуры, сжигали или вывозили в Китай все произведения вьетнамской литературы, какие только могли найти. Особенно преследовались работы по истории вьетнамского народа. Большинство древних вьетнам­ских летописей были безвозвратно утрачены в те времена. По­гибли древние своды законов, военные трактаты, поэтические произведения [44, с. 58—59; 56, с. 151; 168, с. 208].

Вооруженное сопротивление вьетнамского народа началось уже в первые месяцы после оккупации Вьетнама. На первом этапе его возглавляли уцелевшие принцы королевского дома Чан (династия Хо была полностью истреблена или изолирова­на китайцами). Уже в десятом месяце 1407 г. один из принцев Чан собрал значительное войско в Нин-бинь и провозгласил себя королем Вьетнама под именем Зиан Динь. После первых неудачных сражений с китайскими войсками он бежал в пров. Нгеан, где к нему примкнули многие командиры отдель­ных партизанских отрядов. Самый известный из них Данг Тат одержал ряд блестящих побед над местными китайскими гар­низонами. Вскоре вся территория к югу от Тханьхоа оказалась в руках вьетнамцев [168, с. 206; 266, с. 67].

В конце 1408 г. Зиан Динь во главе большой армии двинул­ся в дельту Красной реки. При местечке Боко его войска одер­жали решительную победу над китайцами. Зиан Динь намере­вался после этого наступать прямо на Тханглаунг, но этому воспрепятствовал Данг Тат, который считал, что армия нуж­дается в отдыхе и подкреплениях. Разногласия в руководстве привели к тому, что Зиан Динь по ложному доносу казнил Данг Тата и другого талантливого полководца Нгуен Кань Тяна. Их сыновья Данг Дунг и Нгуен Кань Ди, возмущенные этой расправой, покинули лагерь Зиан Диня вместе с многими приверженцами. После этого движение Зиан Диня пошло на спад [44, с. 59; 168, с. 206].

Между тем Данг Дунг и Нгуен Кань Ди со своими отряда­ми перешли в пров. Хатинь и там в 1409 г. провозгласили ко­ролем другого принца из дома Чанов — Чан Куй Кхоанга (вну­ка Чан Нге Тонга). Это движение, поддержанное целым рядом народных восстаний в других районах страны, быстро набрало силу. Вскоре повстанцы контролировали всю южную часть страны, включая пров. Тханьхоа. Неудачливый король Зиан Динь пытался оспорить руководство этим восстанием, но был взят в плен Чан Куй Кхоангом. Победитель, однако, не расправился с соперником, а предложил ему высокий титул при условии, что они будут бороться вместе [168, с. 206—207].

Обеспокоенное успехами повстанцев минское правительство послало во Вьетнам новую армию во главе с генералом Чжан Фу. Он сначала разбил авангард повстанцев, которым коман­довал Зиан Динь, а потом, в конце 1409 г., оттеснил всю пов­станческую армию в пределы Нгеана. Чжан Фу, восстанавливая китайскую власть на отвоеванных территориях, прибегал к жесточайшему террору, на пути его армии горели селения и ле­жали груды трупов. К народным бедствиям в этом году приба­вились наводнение и голод [168, с. 207].

В 1410 г. начались военные действия между Китаем и Мон­голией. Это отвлекло внимание Чжу Ди от Вьетнама, и повстан­цы расширили свою территорию, вновь освободив пров. Тхань­хоа. Но в 1411 г., разгромив монголов, минское правительство послало во Вьетнам новые подкрепления. Не имея возможности разгромить китайскую армию в генеральном сражении, Чан Куй Кхоанг действовал мобильно, нанося локальные удары ки­тайским войскам, часто оказываясь у них в тылу. В других провинциях Вьетнама тоже действовали народные повстанцы, однако им не хватало единства. Вплоть до 1413 г. Чжан Фу не мог нанести решительного поражения Чан Куй Кхоангу.

В 1413 г. китайское правительство направило посольство в Тямпу с требованием ударить по Чан Куй Кхоангу с тыла. Од­нако, как доложил императору посол Чэнь Ся, король Тямпы, получив в жены вьетнамскую принцессу, вошел в сговор с вьет­намцами, поделился с ними золотом, шелком и боевыми сло­нами и обещал всяческое содействие, вплоть до вооруженного, в борьбе с Китаем. Император отправил тямскому королю гроз­ный манифест с требованием вернуть «китайские земли», имея в виду те спорные южные провинции, которые в 1406 г. Тямпа отвоевала у Вьетнама [15, с. 99].

В четвертом месяце 1413 г., усилив свои войска подкрепле­ниями, Чжан Фу приступил, наконец, к завоеванию Нгеана. В шестом месяце 1413 г. он вторгся в южную провинцию Хоа-тяу, где произошло решительное сражение на море между ки­тайцами и войсками Чан Куй Кхоанга. Чжан Фу одержал в нем победу, после чего занял всю прибрежную равнину Вьетнама, вплоть до тямской границы. Тямский король поспешил послать в Нанкин покаянное посольство, однако никакой реальной по­мощи китайцам не оказал [15, с. 100; 168, с. 207].

Между тем повстанцы на юге Вьетнама продолжали парти­занскую борьбу. Только в начале 1414 г. китайцам удалось за­хватить в плен первоначальных организаторов движения — пол­ководцев Данг Дунга и Нгуен Кань Ди. Когда их привели к Чжан Фу, Нгуен Кань Ди позволил себе выпад в адрес китай­ского императора. Разъяренный Чжан Фу приказал его каз­нить и, судя по преданиям, съел его печень. Чан Куй Кхоанг бежал в горы Лаоса, был настигнут китайцами и вместе с по­следними соратниками отправлен в Китай. По дороге он бро­сился в море с борта корабля, предпочитая смерть встрече с врагами. С ним вместе погибли два его друга — Данг Дунг и Нгуен Суем [168, с. 207; 266, с. 68].

В течение нескольких лет после гибели Чан Куй Кхоанга во Вьетнаме не было крупных повстанческих движений. Но это бы­ло затишье перед бурей. В 1418 г. на политической арене по­явился новый вождь, которому суждено было завершить дело освобождения Вьетнама. Ле Лой, выходец из семьи крупных феодалов, владевшей более чем 1 тыс. крепостных, родился в 1385 г. в Ламшоне в пров. Тханьхоа и был, таким образом, зем­ляком Хо Куи Ли. Как представитель знати, он неоднократно получал от китайских властей предложения сотрудничать с ни­ми, но неизменно отказывался. По преданию, он отвечал китай­ским мандаринам так: «Каждый человек здесь на земле должен совершить великие дела, чтобы оставить благоухающий запах своего имени в веках. Как же может он согласиться стать рабом чужеземца» [168, с. 210]. Такая независимая позиция рано или поздно должна была навлечь на него гнев. Поэтому вскоре пос­ле подавления восстания Чан Куй Кхоанга он ушел в горы, где в недоступном для китайских войск месте стал собирать едино­мышленников [64, с. 59; 266, с. 68].

Одним из первых к нему пришел его будущий главный со­ветник Нгуен Чай, сын Нгуен Фи Каня, занимавшего высокий пост в правительстве Хо Куи Ли и уведенного вместе с ним в 1407 г. в китайский плен. Нгуен Чай был победителем столич­ного конкурса 1400 г., одним из наиболее ярких представителей национального конфуцианства, принесшим в лагерь Ле Лоя идеи реформаторской группы Хо Куи Ли, которые легли в осно­ву внутренней политики Ле Лоя после освобождения Вьетнама. Нгуен Чай был первым великим вьетнамским поэтом, писав­шим на родном языке и в этом смысле продолжавшим дело Хо Куи Ли [41, с. 73; 168, с. 210—211].

7 февраля 1418 г., когда число воинов, собравшихся в гор­ном убежище, превысило тысячу, Ле Лой торжественно принял имя Бинь Динь Выонг (Принц умиротворения) и начал военные действия против китайских захватчиков. Узнав о новом вос­стании, китайский наместник пров. Тханьхоа генерал Ма Цзи двинулся во главе большого отряда в Ламшонский район, что­бы подавить это восстание в зародыше. Но Ле Лой внезапно атаковал его из засады и одержал свою первую победу. После этого китайские власти направили против него более значитель­ные силы. Тогда Ле Лой отошел со своим отрядом на гору Ти-линь, где создал укрепленный лагерь. Во время одной из выла­зок он едва не стал жертвой предательства. Китайцы, получив информацию от изменника, окружили его маленький отряд тесным кольцом. Вся семья Ле Лоя попала в руки оккупантов. Он, однако, сумел пробиться со своим отрядом из окружения. В мае 1419 г. отряд Ле Лоя уничтожил китайский гарнизон в Нгалаке. После этого ему снова пришлось отступить на гору Тилинь. Китайцы на этот раз плотно блокировали его горный лагерь, намереваясь уничтожить его любой ценой. Положение повстанцев стало критическим. Ле Лой вынужден был принять жертву своего друга Ле Лая, который, надев его доспехи, от­влек китайцев на себя, в то время как Ле Лой вывел остатки отряда из западни. Вскоре он снова оброс людьми, слава о нем, как об удачливом и непобедимом вожде, стала распространять­ся по всей стране [44, с. 60; 168, с. 211; 266, с. 68—69].

В том же, 1419 г. вспыхнули антикитайские восстания в пров. Нгеан, в нижней дельте Красной реки и в Лангшоне. На­родное движение разрасталось, но еще не имело общего руко­водства. В 11420 г. силы Ле Лоя так увеличились, что он пред­принял даже нападение на Тэйдо. И хотя он не смог взять эту мощную крепость, построенную Хо Куй Ли, все же он компен­сировал свою неудачу, разгромив китайские войска при Тиланге [168, с. 212].

В 1421 г. китайское правительство послало на подавление восстания Ле Лоя генерала Чэн Чжэ. При первом столкнове­нии Ле Лой нанес ему поражение. Тогда Чэн Чжэ прибег к най­му лаосских войск. После ряда сражений соединенная китайско-лаосская армия в 1423 г. загнала Ле Лоя на гору Тилинь и перекрыла все выходы. Осада лагеря на Тилине продолжалась два месяца. Повстанцы Ле Лоя, истощив скудные запасы про­довольствия, съели своих лошадей и слонов, потом питались травой и корнями. В мае 1423 г. Ле Лой был вынужден предло­жить китайцам перемирие; войска оккупантов были так измота­ны, что китайское командование согласилось [44, с. 60; 168, с. 211— 2.121.

Перемирие длилось в течение почти полутора лет, и все это время минские власти пытались склонить Ле Лоя к капитуля­ции, суля ему богатства и высокие титулы. Но их усилия оста­лись тщетными. В конце 1424 г. китайские войска возобновили наступление на Ламшон. Тогда Ле Лой, по совету полководца Нгуен Тиня, решил перейти со своей армией в соседнюю провинцию Нгеан, где при поддержке местного населения быстро овладел всеми крепостями, которые удерживали китайцы, кро­ме провинциального центра. Из Нгеана Ле Лой повел наступле­ние на расположенные к югу провинции Танбинь и Тхуанхоа. Местное население всюду с энтузиазмом встречало его и попол­няло его армию. В июне 1425 г. Ле Лой вновь повернул на се­вер и снова вторгся в пров. Тханьхоа. К концу 1425 г. весь юг Вьетнама, за исключением цитаделей Нгеан и Тэйдо, был осво­божден войсками Ле Лоя от оккупантов [168, с. 212—213; 266, с. 69].

Обеспокоенное положением во Вьетнаме, минское правитель­ство направило туда новую армию под командованием генера­ла Ван Туна. Между тем Ле Лой, укрепившись на юге, в сен­тябре 1426 г. вторгся в дельту Красной реки и приступил к ее освобождению. Здесь в его армию влились многочисленные от­ряды местных повстанцев. Вскоре в руках китайцев и вьетнам­ских коллаборационистов остались только укрепленные города. Самая крупная китайская группировка, численностью в 100 тыс. человек, окопалась в районе Тханглаунга. В ноябре 1426 г. генерал Ван Тун решил перейти с этими силами в контр­наступление. Но в сражении при Тотдонге (западный пригород Тханглаунга) Ле Лой нанес ему сокрушительное поражение. Китайцы потеряли убитыми и ранеными 60 тыс. человек и вы­нуждены были снова запереться во вьетнамской столице [44, с. 61; 266, с. 70].

Ле Лой начал готовиться к решительному штурму Тхангла­унга, но Ван Тун запросил перемирия. В ответе, который по поручению Ле Лоя составил Нгуен Чай, вьетнамское командо­вание соглашалось на перемирие при условии, что Ван Тун вы­ведет из Вьетнама китайские войска, чтобы положить конец «страданиям... народа» [44, с. 61]. Ван Тун принял условия пе­ремирия, добавив к ним еще одно: вьетнамцы изберут короля из дома Чан. Этим он надеялся посеять рознь в лагере повстан­цев. Но Ле Лой согласился на это и провозгласил королем принца Чан Као. Ван Тун же незамедлительно послал в Китай курьеров с просьбой прислать новые войска. Часть этих курье­ров была перехвачена вьетнамцами, однако Ле Лой и его со­ратники все же решили использовать временный мир, чтобы укрепить свои вооруженные силы, организовать новые органы власти в освобожденных районах и развернуть в войсках про­тивника агитацию за мирное возвращение на родину. Успе­хи Ле Лоя получили международное признание: во втором ме­сяце 1427 г. в его ставку прибыло посольство из Тямпы с позд­равлениями и подарками [44, с. 61; 168, с. 214—215; 266, с. 70].

В начале октября 1427 г., нарушив перемирие, китайские войска, шедшие на помощь Ван Туну, вторглись на территорию Вьетнама с двух сторон. Одна армия (100 тыс. пехотинцев и 20 тыс. кавалеристов) под командованием генерала Лю Шэна наступала из пров. Гуанси через Лангшон. Другая — в составе 50 тыс. человек под командованием генерала Му Цина двига­лась из Юннани вдоль долины Красной реки. Ле Лой созвал своих полководцев на военный совет. Генералы советовали ему немедленно штурмовать Тханглаунг. Ле Лой, однако, опасаясь, что штурм столицы ослабит его армию и затруднит борьбу со свежими силами противника, оставил вокруг Тханглаунга незна­чительный заслон, будучи уверен, что Ван Тун со своим осла­бевшим войском не решится на прорыв. Меньшую часть своей армии он послал перекрыть дорогу Му Цину. Основные силы он бросил навстречу армии Лю Шэна, представляющей главную опасность [44, с. 62; 168, с. 215; 266, с. 70].

Этот расчет блистательно оправдался: 10 октября 1427 г. войска Лю Шэна попали в засаду, устроенную вьетнамцами в горном проходе Тиланг (пров. Лангшон), и понесли тяжелое поражение. Сам Лю Шэн был убит в рукопашном бою. Остат­ки армии Лю Шэна во главе с генералом Хуан Фу предприня­ли все же попытку пробиться к столице, но 3 ноября были окру­жены и окончательно разгромлены у местечка Сыонгзианг. Войска Му Цина, остановленные вьетнамским заслоном недале­ко от границы, получили известие об этом поражении и обра­тились в бегство. Преследовавшие их вьетнамцы уничтожили почти 40% этой армии [44, с. 62; 168, с. 215—216; 266, с. 70—71].

Ожидавший со дня на день подхода свежих войск Ван Тун увидел со стен Тханглаунга вереницу пленных китайских ге­нералов, за которыми несли захваченные знамена их полков. Ему не оставалось ничего другого как принять предложенную Ле Лоем (по совету Нгуен Чая, который возражал против дальнейшего кровопролития) почетную капитуляцию. Китайцам разрешалось свободно вернуться на родину. Вьетнамское пра­вительство предоставило им транспортные средства (500 джо­нок и несколько тысяч лошадей) и продовольствие. 29 декабря 1427 г. была подписана капитуляция. 3 января 1428 г. послед­ний китайский солдат покинул вьетнамскую территорию [44, с. 62; 168, с. 216; 266, с. 71].

По случаю победы Ле Лой поручил Нгуен Чаю написать для распространения в народе торжественную стихотворную прокламацию. Эта прокламация, которую Нгуен Чай назвал «Оповестительное слово о замирении нго» (китайцев. — Э. Б.), — одно из самых выдающихся произведений великого вьетнамского поэта (цит. по [44, с. 77—83]):

Всеми признано:

Высшая праведность — обеспечить мир и дать счастье народу.

Святая забота воителей — искоренить насилие.

Наша страна, Великий Вьет,

Земля древней и высокой культуры.

В южном царстве у нас и горы и реки,

И нравы, и обычаи свои, не схожие с тем,

что есть на Севере[8]

... Эта земля знала расцвет и упадок,

Но на ней никогда не переводились герои.

Мы развеяли честолюбивые мечты Лю Куна[9]

И отбили воинственные притязания Чжао Ци[10]

Сагату был нами пленен в Хамты,

Омар[11] — обезглавлен на реке Батьданг.

Непреложно величие былого!

... Мины воспользовались смутой и наложили на нас

свое жестокое иго.

До почестей и наживы жадны, предатели сворой пошли

им на услужение.

Враги сжигали черный люд на страшном огне,

Зарывали в подполье беды.

Лгали небу и обманывали народ тысячами уловок.

Несли войну и сеяли зло два десятилетия.

На земле была растоптана гуманность, попрана

небесная справедливость.

Непосильные поборы опустошили горы и воды.

Одних заставляли опускаться на дно морское

за жемчужинами.

Ужасны там акулы и морские драконы.

Других уводили в горы золото добывать — чумны там

джунгли, отравлены источники.

Силки и западни принуждали всюду расставлять —

зимородков и косуль ловить.

Букашкам и травам тоже не было спасения.

Вдовами, сиротами переполнилась земля.

А кровопийцы, беснуясь, жаждали новых жертв.

Сегодня гнали хоромы возводить, завтра — валы

насыпать: повинностям не было видно конца.

Умельцев превратили в нули — в деревнях умолк шум

ткацких станков.

Бамбука в южных лесах не хватит, чтобы записать

злодеяния врагов.

Вод Восточного моря мало, чтобы смыть их подлую грязь.

Как не возмутиться народу.

Как не воспылать гневом небесам!

Скрывшись в горах Ламшона,

Мы замыслили святое дело.

Не в силах видеть страданий любимой Отчизны,

Мы поклялись отомстить ее врагам.

Десять лет праведная ненависть не давала нам покоя.

Питаясь кореньями и лежа на усыпанной шипами земле,

мы проводили дни в трудах и занятиях.

Размышляя над книгами древних воителей,

Сравнивая прошлое с настоящим, мы стремились найти

причины побед и поражений.

Горя желанием принести избавленье стране,

Мы подняли восстание в момент, когда враг находился

в зените могущества...

...На поле боя нам не хватало солдат,

Под походным шатром — помощников и советников...

...Время же не терпело, и, обуреваемые тревогой

за судьбу Отчизны,

Пылая ненавистью к злодеям-захватчикам,

Мы так спешили со своими начинаниями, как спешат

на помощь утопающему.

В Линьшоне мы десятки дней оставались без

продовольствия,

В Кхайнгуене мы потеряли верную дружину.

Небо хотело испытать нашу волю,

И мы напряжением всех сил преодолели невзгоды.

Сплотив в дружную семью землепашцев со всех концов

страны, мы высоко подняли знамя правого дела.

Вместе с воинами, как отец с детьми, мы делили

превратности солдатской жизни.

Прибегая к внезапным атакам, мы, слабые, одолевали

силу.

Устраивая засады, мы малыми отрядами побеждали

несметные вражеские полки.

Так правое дело восторжествовало над варварством,

Человечность укротила насилие и жестокость.

В Боданге мы молнией разящей обрушивались на

оккупантов.

В Чалане валили их, как рубят бамбук.

Чем доблестнее сражались наши солдаты,

Тем шире распространялась их слава...

... В Нанькиеу кровь врагов текла рекой — смрадом несло

на тысячи ли,

В Тотдонге поля усеялись телами захватчиков — земля

там осквернена на сотни весен.

Мы выставили голову Чан Хиена, служки захватчиков,

на осмеяние народа.

За гнусную измену казнили и Ли Лыонга.

Ван Тун ответный удар нам готовил, да лишь усугубил

свою беду;

Ма Инь спешил на выручку своим, но был разбит в пути.

Вконец измотавшись и духом пав, враг ждал своего

смертного часа.

Мы же не силой, а убеждением хотели его сломить.

Казалось, сомнения и раскаяние уже грызут завоевателей,

А на деле они лелеяли новые черные замыслы.

Прихоть одного человека ввергла тысячи тысяч

в пучину бедствий,

Падкие до легкой славы, люди покрыли себя бесчестьем

в веках.

Всем это памятно: Гаденыш Суан Дэ[12], собрав войска,

Велел трусу Лю Шэну тушить пожар маслом,

В девятом месяце года динмуй[13] Лю Шэн выступил

из Хайона,

В десятом — полки Му Цина вторглись из Юннани.

Заманив в засаду, мы разгромили их авангарды,

Ударив с тыла, мы отрезали им путь к отступлению

и лишили снабжения.

Восемнадцатого числа Лю Шэн потерпел поражение

в Тиланге,

Двадцатого нашел смерть на горе Майон...

Мечом карая, мы наступали без передышки;

Охваченные паникой, враги обращали оружие друг

против друга.

Условившись в середине октября добить неприятеля,

Мы окружили его крепости

Несметной армией храбрецов, в военном деле искусных.

Наши солдаты точили о камни сабли — и скалы

рассыпались в прах;

Наши слоны шли на водопой — и реки и ручьи

высыхали…

... Мы действовали, как вихрь, что гонит сухие листья,

Как муравьи, что роями подтачивают дамбу.

Сий Ю, вражеский предводитель, на коленях просил

у нас пощады.

Шаншу[14] Хуан Фу связал себе руки и сдался нам

на милость.

Дороги в Ланзианге и Лангшоне усеялись трупами,

Воды Сыонгзианга и Биньтхана обагрились кровью.

В ужасе застонали ветры и облака изменили цвет,

Солнце и луна в небе померкли.

Столкнувшись с нами в Лехоа, юннаньская армия

познала ад.

Проиграв сражение в Канчаме, полки Му Цина бежали,

давя друг друга.

Реки в Ляньтяу, разбухнув от крови, с рыданиями

прорвали берега,

У стен Данса, где выросли горы трупов, луга стали

красными.

Две армии, спешившие на помощь, не успели повернуть

назад.

Нигде не находя спасения, враги в крепостях сложили

оружие.

Побитые тигры, минские военачальники взывали

к нашему милосердию.

Мы же сражались не для того, чтобы сеять смерть.

И, следуя воле неба, сохранили им жизнь.

Ма Ци и Фэн Жэну мы дали пятьсот джонок,

Ван Туну и Ма Иню — тысячи коней, чтобы они покинули

нашу страну.

Они уже в открытое море вышли, а все еще трепетали

от ужаса,

Они уже до родной земли доскакали, а никак не могли

опомниться.

Враги страшились смерти и искренне просили мира,

Мы же хотели дать народу отдохнуть.

Мудрый расчет нами руководил,

Какой редко кого осенял из смертных.   

Отныне наши пределы неприкосновенны,

Наши горы и реки пробудились к новой жизни.

Счастье приходит на смену бедствиям,

Как светлый день наступает после черной ночи.

Навеки смыв позор порабощения,

Для поколений мы открыли эру благоденствия.

В броню одевшись, мы сотворили подвиг, что будет

славен в веках.

В четырех морях воцарился мир и повсюду повеяло

обновлением.

Пусть же все узнают об этом.

Глава 9

ВЬЕТНАМ ПОСЛЕ ОСВОБОЖДЕНИЯ ОТ КИТАЙСКОГО НАШЕСТВИЯ

(1428—1497)

После изгнания китайцев встал вопрос о носителе верховной власти. Реальная власть находилась в руках Ле Лоя, но офи­циальным королем Вьетнама (согласно договоренности с ки­тайским командованием) был представитель старой династии Чан Као. Китайская дипломатия рассчитывала использовать этот факт, чтобы в какой-то мере сохранить свое влияние во Вьетнаме Часть вьетнамских феодалов, не желавшая продол­жения реформ Хо Куи Ли, также делала ставку на последнего отпрыска Чанов. Во главе этой группы стояли два крупных чи­новника Чан Фаунг и Ньы Хот, сотрудничавшие ранее с китай­цами, но прощенные Ле Лоем. В начале 1428 г. они организова­ли заговор, в который был посвящен и Чан Као. Они обрати­лись за помощью в Китай, обещая поднять восстание внутри страны, если китайцы вновь вторгнутся во Вьетнам. Заговор, однако был вовремя раскрыт. Чан Као бежал, но был пойман и принял яд. Королем Вьетнама в апреле 1428 г. был провоз­глашен Ле Лой, принявший тронное имя Ле Тхай То (1428— 1433). Он основал, таким образом, новую династию «Поздняя Ле», которой суждено было править 360 лет (1428—1788). Сто­лицу Донгдо Ле Лой переименовал в Донгкинь, откуда произо­шло название Тонкин, применявшееся европейцами в XVI— XIX вв. к Северному Вьетнаму [57, с. 346; 168, с. 216—217].

В том же апреле 1428 г. в страну прибыло китайское по­сольство, чтобы вручить Чан Као указ об его утверждении   на троне китайским императором. Вьетнамцы направили в Китай ответное посольство с просьбой утвердить королем Ле Лоя. Но прибывшее в конце 1429 г. из Пекина посольство   потребовало продолжать «поиски потомков Чанов». Тогда вьетнамское пра­вительство направило в Пекин   послание,   в котором   «вожди» (лау мун)  и «уважаемые старцы»  (ки ляо)  страны сообщали, что Ле Лой — «великий вождь государства», что он человек до­стойный, пользующийся    всеобщим    уважением    и    способный управлять страной. Вместе с посланием в Китай были отправ­лены богатые дары. Однако Пекин снова ответил отказом, про­должая настаивать на поисках наследников Чанов [57, с. 350]. Ле Лой, понимая, что пока он не добьется признания, проч­ный мир с Китаем и мирное строительство в широких масшта­бах будут невозможны, пошел на большие жертвы. Он направил в Пекин новое посольство с огромной данью в 50 тыс. лян золо­та и просьбой восстановить порядок ежегодной дани, установ­ленный минской династией в  1370 г. Китайское правительство затягивало процедуру признания, видимо, ожидая, что во Вьет­наме появятся признаки внутренней нестабильности[15]. Только в 1434 г. через год после смерти Ле Лоя, в Донгкинь пришла им­ператорская грамота, дарующая вьетнамскому королю инвести­туру, и то «временную» [57, с. 350].

Индокитай в XIV—XVI вв.

Короткое царствование Ле Лоя было периодом напряжен­ной работы над восстановлением разрушенной войной экономи­ки Вьетнама, в первую очередь его сельского хозяйства. Уже в самом начале своего правления Ле Лой, несмотря на угрозу со стороны Китая, сократил вьетнамскую армию с 250 тыс. до 100 тыс. человек, чтобы направить высвободившуюся рабочую силу в сельское хозяйство [168, с. 217].

Продолжая аграрную политику Хо Куи Ли, Ле Лой провел широкое наделение землей крестьян за счет крупных феодалов. В первую очередь в раздел пошли земли, принадлежавшие фео­далам, сотрудничавшим с Китаем. Ранее зависимые от феода­лов общины были восстановлены в качестве «свободных» пла­тельщиков ренты-налога. При этом основной налог — на рисо­вые поля не взимался с крестьян до 1430 г. [58, с. 91]. Подобно Хо Куи Ли, Ле Лой следил за регулярностью переделов земли в общинах. Сами общины были поставлены Ле Лоем под стро­гий государственный контроль. В 1428 г. был восстановлен ра­нее отмененный институт сакуанов, чиновников, стоящих над общиной [57, с. 7]. По-видимому, Ле Лой хотел не только обес­печить этим регулярную уплату налогов и несение государст­венной повинности (в первую очередь строительство и ремонт ирригационной системы), но и держать под контролем внутрен­нее расслоение общин.

Стремясь добиться наибольшей эффективности в подъеме сельского хозяйства, Ле Лой сселял вместе обезлюдевшие общи­ны на Севере; в то же время он заботился и о заселении ранее малоосвоенного Юга. Здесь он, так же, как и его преемник, создавал привилегированные военные поселения. Решительно велась борьба с бродягами, которых заносили в списки и сажа­ли на землю. В 1429 г. бродяги в последний раз в XV в. упоми­наются во вьетнамской летописи. В том же году всем буддий­ским и даосским монахам было предложено сдать экзамен на знание своей религии. Не сдавшие экзамена перечислялись р податное крестьянство [27, с. 205; 57, с. 22, 199; 168, с. 219].

Наряду с укреплением крестьянского хозяйства Ле Лой за­ботился также об интересах своей социальной опоры — мелких феодалов. Впервые в практике феодального Вьетнама (если не считать ограниченной раздачи при Хо Куи Ли) он стал разда­вать чиновникам земли без крестьян — во временное пользова­ние за службу. Так был сделан первый шаг к формированию поместного землевладения, которое, однако, еще в течение дол­гого времени играло второстепенную роль в экономике страны [27, с. 250].

Наряду с раздачей земель Ле Лой ввел выдачу денежного жалованья чиновникам. Он не вернулся к выпуску бумажных денег, как это было при Хо Куи Ли, потому что эта практика была скомпрометирована массовым выпуском бумажных денег китайскими оккупантами, что привело к финансовому хаосу. В 1428 г., по приказу Ле Лоя, был отчеканен первый выпуск медных монет, которые и стали основным средством обращения [57, с. 73].

Большое внимание Ле Лой уделял законодательной деятель­ности. Он издал уголовный кодекс, весьма сурово каравший пре­ступления против собственности и феодального порядка. Спе­циальные статьи в этом кодексе определяли наказания тунеядцам и игрокам. Игравшие в азартные игры подвергались отрубанию рук (или пальцев); пьянство каралось 100 ударами па­лок. Содержатели харчевен за торговлю спиртными напитками подвергались суровому наказанию [168, с. 218].

Чтобы подготовить компетентные кадры для фактически соз­давшегося заново административного аппарата, Ле Лой вся­чески поощрял развитие в стране конфуцианского образования (конфуцианского не в китайском, а во вьетнамском варианте, основы которого были заложены Хо Куи Ли). Ле Лой реорга­низовал национальную академию Куок Ты Зям и восстановил школы в провинциях и уездах. При этом весьма важным ново­введением было то, что уже в первый год его правления доступ в эти школы был открыт для выходцев из простого народа [57, с. 208; 168, с. 219]. Дети зажиточных крестьян получили, та­ким образом, возможность, сдав экзамены, становиться чиновни­ками, и это значительно укрепило социальную базу вьетнамско­го феодального государства в XV в.

Прогрессивная аграрная политика Ле Лоя привела к тому, что на протяжении его правления на основной территории Вьет­нама не было крестьянских выступлений, хотя бы отдаленно по­хожих на те, что потрясали страну в конце XIV в. Однако на­циональные меньшинства, жившие на окраинах государства, которых реформа не затронула, попытались использовать воен­ное ослабление Вьетнама, чтобы вернуть свою независимость.

В 1431 г. вспыхнуло восстание двух местных вождей в гор­ном районе Тхайнгуен. Войска Ле Лоя подавили это восстание. В 1432 г. вспыхнуло восстание в другом горном районе — Мы-онг Ле, населенном белыми таи. Их вождь Део Кат Хан до это­го признавал двойной сюзеренитет — Китая и Вьетнама. С по­мощью родственного ему по крови вождя из пограничных райо­нов Лаоса Део Кат Хан поднял знамя восстания и атаковал одновременно соседние районы (где, видимо, сидели феодалы, враждебные его союзнику) и вьетнамские провинции Тхайнгуен, Тюйенкуанг, Кюпхоа и Зяхунг. По-видимому, Део Кат Хан стремился создать независимое буферное государство на грани­цах Вьетнама, Лаоса и Китая. Перед лицом этой угрозы Ле Лой лично выступил в поход во главе армии и речного флота. Вос­стание было подавлено, хоть и с немалым трудом, Део Кат Хан и его сын были взяты в плен и увезены в Донгкинь. Здесь они, однако, не были казнены. Ле Лой помиловал их и дал им вы­сокие посты в армии. Этим он явно хотел предотвратить даль­нейшие восстания горцев. Но окончательное замирение горных областей завершилось только в 1448 г. [168, с. 219—220].

В 1433 г. Ле Лой (Ле Тхай То) умер. На трон был возведен его одиннадцатилетний сын Ле Тхай Тонг (1433—1442). Реген­том был назначен старый соратник Ле Лоя по борьбе с китай­цами Ле Сат. Получив известие о смерти Ле Лоя, тямский ко­роль Джайя Синхаварман V (1400—1441) решил проверить прочность вьетнамских границ и вторгся в южновьетнамскую провинцию Хоатяу. Это вторжение велось ограниченными сила­ми и было отражено местными войсками юга Вьетнама. В Л434 г. Ле Сат, в свою очередь, вторгся в Тямпу с большим войском. При этом он воспользовался внутриполитической борь­бой в Тямпе, приняв сторону одного из тямских вождей, боров­шихся за власть. Престарелый Джайя Синхаварман V поспе­шил начать переговоры с вьетнамцами. Его посольство принес­ло регенту извинения, объясняя нападение на Хоатяу тем, что в течение длительного времени между двумя странами не суще­ствовало никаких связей и «обстановка была неясна». Воена­чальник, совершивший нападение на Вьетнам, был наказан. Пленные, захваченные в этом походе тямами, были возвращены. Ле Сат, считавший нецелесообразным начинать большую войну с Тямпой, принял извинения Джайя Синхавармана V и заклю­чил с ним мир [57, с. 351; 168, с. 220—221].

Курс на мир с Тямпой был тем более разумен, что в том же, 1434 г. на западных и южных окраинах Вьетнама снова вспых­нули восстания горных племен, инспирированные Китаем. Вос­стания охватили горцев Тханьхоа и других районов. Китай в то же время отказался предоставить новому королю инвеституру и держал Вьетнам в постоянном напряжении угрозой вторже­ния с Севера. Но Ле Сат энергичными действиями подавил вос­стания горцев. Более того, вьетнамские войска разгромили и подчинили себе мелкие пограничные государства в Лаосе (Бон Ман) и Юннани (Ла-ла-ту), оказывавшие поддержку повстан­цам. В 1437 г. китайское правительство, поняв, что расчет на военную слабость Вьетнама не оправдался, вынуждено было признать Ле Тхай Тонга королем Вьетнама [57, с. 352].

Во внутренней политике Ле Сат продолжал курс Ле Лоя. В 1434 г. он провел финансовую реформу, свидетельствовавшую о дальнейшем укреплении экономики Вьетнама. Денежная еди­ница тьен, девальвированная Ле Лоем до 50 сапек, была вновь приравнена к традиционной норме 60 сапек [168, с. 202]. В том же году был издан указ о разборе жалоб населения, которым должны были заниматься чиновники всех рангов. Наиболее важные жалобы можно было подавать прямо в королевский дворец на имя короля [57, с. 177].

Ле Сат продолжал заботиться об укреплении системы об­разования. В 1434 г. была упорядочена система экзаменов, да­вавших право на должность чиновника. При сдаче экзаменов на местах была введена система четырех испытаний, а в сто­лице и при дворце — трех испытаний. Присвоение высших сте­пеней на экзаменах сопровождалось большими почестями. Лауреаты получали подарки от короля, их имена вносились в «зо­лотой список», вывешивавшийся у Восточных ворот столицы, об их победах на конкурсе сообщалось в родную общину. Имена наиболее отличившихся на столичных экзаменах высекались на специальных каменных стенах, установленных в Храме литера­туры. Вышел указ, допускавший простолюдинов не только к местным, как это было при Ле Лое, но и к столичным экзаме­нам, победители которых могли претендовать на высшие посты в государстве. В 1437 г. были введены специальные облегчен­ные экзамены для кадров, составлявших низшие звенья адми­нистративного аппарата — писцов, секретарей и т. п. [57, с. 201—202, 208].

Ле Сат придавал большое значение ирригационным рабо­там. Так, по его приказу в 1435 г. была произведена расчистка р. Доуннган [57, с. 10—11]. Он стремился не дать укрепиться вновь крупным феодалам, и в их конфликтах с крестьянами часто становился на сторону последних. Ле Сат старался «ог­раничивать» аппетиты средних и мелких чиновников, боролся с их злоупотреблениями.

В подготовленном им в 1435 г. королевском указе, адресо­ванном гражданским и военным чиновникам в столице и на местах, говорилось: «Сейчас очень немногие умеют быть, спра­ведливыми и следовать законам. Казначеи пренебрегают свои­ми обязанностями ...военачальники не заботятся о солдатах. Те, кто управляет народом, не волнуются о его судьбе, они де­лают послабление только для богатых, перекладывают трудо­вые повинности на бедняков; судят несправедливо, думая толь­ко о своих близких, вымогают взятки; в работе не проявляют никакого усердия, а только распивают чай и пируют». Указ при­зывал чиновников «изменить установившиеся привычки, следо­вать по пути добродетели, быть преданными (королю), любить свой народ и заботиться о нем и воинах, поддерживать согла­сие с другими чиновниками, справедливо рассматривать жало­бы и судебные дела, поощрять сельское хозяйство и шелковод­ство, уничтожать и усмирять грабителей» [57, с. 244—245].

Против особенно зарвавшихся крупных феодалов возбужда­лись даже судебные процессы. Однако приговоры были мягки­ми и половинчатыми, что отражало классовую солидарность су­дей и подсудимых в феодальном обществе, солидарность, кото­рую не могли разорвать усилия отдельных реформаторов.

Так, суд над вельможей Ле Шатом в 1436 г., несмотря на его явные преступления, кончился лишь отстранением от долж­ности. Судебная комиссия, разбиравшая его дело, заявила: «Поскольку он неоднократно занимал высшие посты, четверто­вание было бы позором; следующие поколения будут смеяться над нами!» Не были наказаны и 20 военачальников, которые заставляли воинов работать на себя. Только в очень редких случаях отдельные знатные лица (в том числе и королевского рода)  были разжалованы и стали простолюдинами или даже солдатами [57, с. 235].

С середины 30-х годов XV в. Вьетнам вновь пережил не­сколько неурожайных лет после наводнений, засух, тайфунов. Эта неудачная климатическая полоса тянулась с небольшими интервалами до 1447 г. По-видимому, первым официальным документом, который лично издал 16-летний король Ле Тхай Тонг, был «Покаянный манифест», в котором он, по давней ре­лигиозной традиции, брал на себя вину за постигшие страну стихийные бедствия. В манифесте среди многих причин, якобы вызвавших эти бедствия, указывались такие, как назначение на должности чиновников «нехороших людей, повсеместное и офи­циальное распространение взяточничества, неправильное рас­смотрение дел» [57, с. 245]. В том же году Ле Тхай Тонг рас­порядился развернуть ирригационные работы в провинциях Тханьхоа и Нгеан [57, с. 10]. В это время и позднее, в 1441 г., молодому королю пришлось иметь дело с новой агрессией Ки­тая, которая выразилась в организации пограничных инциден­тов, захвате территории, разорении земель и жителей на вьет­намской стороне границы [57, с. 353].

Впрочем, Ле Тхай Тонгу не суждено было править долго. В 1442 г. он посетил дом Нгуен Чая, знаменитого поэта, уче­ного и реформатора, соратника Ле Лоя и Ле Сата. Вскоре после этого 20-летний король умер. Придворная клика во главе с вдо­вой короля поспешила обвинить Нгуен Чая в цареубийстве. Великий ученый был казнен. Одновременно исчезает с историче­ской сцены и Ле Сат [168, с. 221].

Королем стал двухлетний сын Ле Тхай Тонга Ле Нян Тонг (1442—1459), а регентшей — его мать. Рассчитывая на внут­ренние неурядицы в связи со сменой трона, тямский король Маха Виджайя (1441—1446) в том же году вторгся в пределы Вьетнама. На этот раз война затянулась на четыре года. Вплоть до 1446 г. тямы удерживали в ней инициативу. Только к 1446 г. Вьетнам смог создать достаточные резервы продо­вольствия и мобилизовать сильную армию, которая изгнала тямов из пределов Вьетнама. Теперь война была перенесена на территорию Тямпы. Вьетнамцы здесь вновь сумели использовать борьбу внутри правящего класса этой страны. Они привлекли обещаниями трона на свою сторону племянника тямского коро­ля Маха Куплая, и он со своими приверженцами примкнул к вьетнамским войскам. Союзники взяли штурмом столицу Тямпы Виджайю, захватили массу трофеев и взяли в плен короля. Ма­ха Куплай стал новым королем (1446—1449) и признал себя вассалом Вьетнама [57, с. 352—353; 168, с. 221].

Китай тотчас вмешался в события, прислав ноту с требова­нием немедленно освободить пленного короля Маха Виджайю, которого вьетнамцы увезли в Донгкинь. Ответное вьетнамское посольство в Пекин предложило компромисс — будут освобождены все тямские пленные, кроме Маха Виджайи. Китай ком­промисса не принял и в том же 1446 г. организовал новое вторжение в пограничные районы Вьетнама. Три года спустя пекинским агентам удалось организовать в Тямпе заговор про­тив провьетнамски настроенного короля. Маха Куплай был свергнут. На престоле оказался его младший брат Маха Гуй Ю (1449—1458). Вьетнам не признал этого короля, зато Китай по­спешил даровать ему инвеституру [56, с. 553; 57, с. 353].

В 1448 г. Вьетнам потрясли многочисленные восстания гор­ных племен, явно инспирированные Китаем. Горцы восстали в провинциях Тханьхоа, Нгеан, а также на границе с Северным Лаосом. Подавление этих восстаний было связано с большими трудностями, поскольку, ввиду явной угрозы с Севера, значи­тельную часть армии пришлось придвинуть в этом году к ки­тайской границе. В обращении от имени короля к военным по­граничным чиновникам в 1448 г. говорилось, что охрана границ не менее важна, чем сохранение порядка внутри страны [57, с. 68, 112, 231, 354]. Несмотря на то что восстания были повсе­местно подавлены, вьетнамское правительство долго еще не распускало дополнительно призванных солдат по домам. И да­же ирригационные работы велись в 1448 г. силами воинов. В том же году новые военные лагеря были устроены в примор­ских районах [57, с. 10, 104, 354].

Напряженность положения в стране ясно видна и из «По­учения», которое от имени восьмилетнего короля в 1448 г. было направлено всем чиновникам страны: «Государство установило регулярную систему получения доходов с тем, чтобы воспиты­вать в чиновниках дух неподкупности... Однако и сейчас есть люди, которые не соблюдают законов государства, вымогают взятки, устраивают свои личные дела... Это — не мелкое дело. Отныне все должны соблюдать чистоту нравов, справедливо вершить дела. Тот же, кто не исправится, будет разоблачен, его проступок будет наказан более сурово, чем обычные преступле­ния. Если вышестоящие чиновники не будут учить нижестоящих, если они не будут помогать друг другу, то они будут наказаны по закону» [57, с. 245—246].

Этот документ не означает, что вьетнамское феодальное правительство так уж беспокоилось о нуждах народа. В допол­нениях к земельным законам Ле Лоя, опубликованных в 1443—1454 гг., большинство статей ограждает интересы феода­лов и богачей из общинной верхушки. Достаточно привести раз­дел об арендаторах земель, т. е. беднейших крестьянах, не имев­ших своей земли. Он говорит, что если человек, арендующий землю (кай мыон, букв, «обрабатывающий в наем»), начинает спор с «хозяином», то даже при отсутствии у последнего доку­ментов, удостоверяющих сделку, арендатор получает 60 палоч­ных ударов и должен выплатить ему задержанную арендную плату. Если «хозяин» имеет документ, то арендатор должен еще добавить определенную часть натурой. Закон защищал ин­тересы «хозяина» и в том случае, если арендатор приступал к сбору урожая, не оповестив об этом его или соответствующего чиновника. За этот проступок арендатор получал 80 палочных ударов и возвращал собранный урожай хозяину [57, с. 137— 138].

По сути дела указы и «поучения», подобные «Поучению» 1448 г., защищали такие условия эксплуатации крестьян и ре­месленников феодалами, которые исключали бы возможность крестьянских восстаний.

Начиная с 1448 г. во Вьетнаме наступают урожайные годы. В этой обстановке верховная власть может позволить себе даль­нейшее расширение привилегий отдельных феодалов-чиновни­ков, составляющих в целом феодальный класс. В 1449 г. было положено начало законодательному оформлению системы на­следственных привилегий знати, которыми она раньше не поль­зовалась. Эти привилегии (полностью кодифицированные в 1471 и 1478 гг.) заключались в следующем. Наследники зна­ти и высшего чиновничества 1—2 ранга сохраняли титулатуры своих отцов, но с понижением на одну ступень[16]. Они получили право не нести трудовую и воинскую повинности. Они пользо­вались правом смягчения наказания в случае совершения ка­кого-либо преступления [57, с. 236]. Однако знать имела осно­вания быть недовольной этими законами, поскольку они, во-первых, содержали принцип понижающейся титулатуры, во-вторых, распространяли привилегии на сравнительно узкий круг родственников (только сыновья, иногда — внуки), а в-третьих, не были закреплены навечно.

В целом и в XV в. и позднее феодал принадлежал к фео­дальному классу только в том случае, если он занимал какую-либо определенную должность в административном аппарате. Это получило еще более резкое выражение в 1453 г., когда на­чавший самостоятельно править Ле Нян Тонг вместо доли от налогов с общинников или земельных пожалований в качестве основной формы вознаграждения феодалов-чиновников ввел фиксированную годовую плату [168, с. 222]. Государственный сектор феодальной экономики, таким образом, во Вьетнаме XV в. полностью господствовал над ее частным сектором.

В 1459 г. молодой король Ле Нян Тонг был убит своим бра­том Ле Нги Заном, который объявил себя королем. Но узурпа­тор продержался у власти только восемь месяцев. В 1460 г. он сам был убит офицерами придворной стражи и на престол взошел король Ле Тхань Тонг (1460—1497), правление которо­го во вьетнамской национальной историографии оценивается как «золотой век» средневекового Вьетнама. Стела, воздвигнутая одним из его потомков, расточает ему такие похвалы: «Его природные дарования были блестящи. Он исполнял свое призва­ние с непередаваемым величием... Глубина ума и энергия объ­единились в этом монархе. На пространстве (всех) морей тыся­ча народов приносила ему дань. На всем протяжении веков, среди великих монархов и знаменитых ученых нет ни одного, кто бы его превзошел» [168, с. 222].

Правление Ле Тхань Тонга, одно из самых длинных в исто­рии феодального Вьетнама, действительно было весьма богато примечательными событиями. В первый год его правления центральный административный аппарат Вьетнама принял окончательную форму, в которой он просуществовал вплоть до колониального завоевания страны. При нем был покорен веко­вой враг Вьетнама Тямпа, были достигнуты значительные успе­хи в области культуры.

В 30—50-е годы XV в. главными центральными учрежде­ниями оставались три ведомства (шань), функционировавшие еще при династии Чан. Одно из них было совещательным орга­ном, обсуждавшим важнейшие государственные дела (среднее шань), другое — контрольно-исполнительное (нижнее шань). Что касается высшего шань, то оно ведало всеми делами, свя­занными с назначением чиновников, их продвижением по служ­бе и т. п. Кроме того, в этот период существовали два мини­стерства (бо) — бо ле, ведавшее культовыми церемониями, и бо лай, ведавшее назначением чиновников. Между всеми этими органами не существовало четкого разделения функций и среди них вообще не было учреждений, контролировавших хозяйст­венную жизнь Вьетнама [58, с. 136].

В 1460 г. была создана новая четкая система шести мини­стерств бо, в которой к двум старым было добавлено четыре новых: бо хо — министерство финансов, в функции которого входило проведение земельных и душевых кадастров, сбор на­логов и распределение их в виде различных выплат чиновникам; бо бинь — военное министерство; бо хань — министерство юсти­ции и бо коунг — министерство общественных работ. Наряду с этим было создано еще шесть особых органов (ты), в задачу которых входило исполнение решений соответствующих бо, а также шесть органов кхоа, осуществлявших контроль и надзор за деятельностью шести бо и всех чиновников страны. Долж­ности, сохранившиеся от монархии XI—XIV вв., фактически превратились в почетные звания. К концу XV в. они составляли не более 10% общего числа чиновничьих постов. Такой высокой специализации органов власти не знали не только другие стра­ны Юго-Восточной Азии, но и страны средневекового Запада.

Все чиновничьи должности были разделены на 9 рангов, каждый из которых имел 2 подранга — высший и низший. К чи­новникам 1 и 2 ранга были отнесены ближайшие помощники ко­роля и главы министерств. Внутри чиновничества существовало разделение на два корпуса — гражданский и военный. Кроме того, оно делилось на столичное, или внутреннее, и местное, или внешнее. Столичные чиновники строго контролировали местных [58, с. 135].

По данным вьетнамского историка Ле Куи Дона, в 70—90-е годы XV в. в столице и на местах насчитывалось 5398 чиновни­ков, имевших ранговые должности. Это был высший эшелон феодального класса Вьетнама. Кроме того, в класс феодалов входила многочисленная прослойка так называемых общинных феодалов (верхушки общины), которая в определенной степени переплеталась с низшим, не входящим в девятиранговую систе­му чиновничеством (лай), хотя в 1477 г. и оно было разбито на разряды. Сюда входили писцы, секретари низовых учреждений, начальники почтовых станций, государственных мастерских, мелкие чиновники двора. По подсчетам советского историка М. А. Чешкова, общая численность этих мелких чиновников во Вьетнаме второй половины XV в. составляла около 86 тыс. А так как во Вьетнаме этого времени насчитывалось 700 тыс. податных крестьян, то получается, что 8 тягловых общинников должны были содержать одного чиновника [58, с. 135—136].

Местный аппарат, реорганизованный в 1466 г., делился на 12 округов (дао), в которые входило 52 провинции (фу), 178 уездов (хюйенов) и около 8 тыс. общин.

В 1470 г. была окончательно закреплена законом система государственной эксплуатации крестьянства. До этого времени составление земельных и душевых кадастров было нерегулярно. Теперь земельный кадастр и передел всех общинных земель проводились в общих чертах каждые три года и полностью — через каждые шесть лет [58, с. 86]. Душевые паи при этом рас­пределялись неравномерно. Закон 1470 г. разбил крестьянство на шесть разрядов, основными из которых были «воины», «на­род» и «здоровые» (т. е. призываемые в случае войны). Этот же закон установил прямую зависимость между положением кре­стьянина как общинника и несением им государственного тяг­ла. Тот, кто не нес полного тягла, не был полноправным общин­ником, не получал душевого пая и входил в категорию «приш­лых». Экономическая роль пришлых, которые жили в основном арендой земли и работой по найму, до середины XV в. была сравнительно невелика и их вообще не заносили в списки. Те­перь же в каждой общине составлялись два списка — коренных жителей (тинь хо) и пришлых (кхать хо) [57, с. 90; 168, с. 224].

Только коренные жители, которые несли все повинности в пользу государства, были получателями общинных наделов. За неуплату земельного налога в срок держателя земельного на­дела наказывали 80 ударами палок и он должен был уплатить налог в двойном размере. При новой задержке у него отбира­лась часть земельного пая. Ответственность за уплату налога возлагалась не на общину в целом, а на самого налогоплательщика и на чиновника, контролировавшего общину [57, с. 9].

К 1470 г. наблюдается значительно имущественное расслое­ние и среди коренных жителей общины. Представители ее вер­хушки получают по несколько земельных паев на душу, а низы общины, внесенные законом 1470 г. в категорию бедняков (кунг), получали совершенно ничтожные земельные наделы, вы­ражавшиеся в долях мау. Среди них возникали конфликты, объ­ектами которых были жилые участки и даже могилы, земли которых тоже шли в обработку [57, с. 22—23].

В 1465—1467 гг. Ле Тхань Тонг провел военную реформу, упорядочившую, в частности, порядок призыва в армию: кре­стьянский двор, где имелось три полноправных общинника, должен был поставить в армию двух солдат, двор с пятью-шестью общинниками — трех солдат. Даже если учесть, что они призывались не все сразу, а в две или три очереди, вьетнамская армия достигала 170—250 тыс. человек [57, с. 107—108]. Вся территория страны в 1466 г. была разделена на пять военных округов (Центральный, Северный, Южный, Восточный и За­падный) [57, с. 179]. Кроме того, военные чиновники входили в аппарат окружных, провинциальных и уездных органов власти. В их обязанности, в частности, входило составление мобилиза­ционных списков и мобилизация крестьян в армию. Армия, де­лившаяся на центральные (столичные) и местные войска, нахо­дилась в состоянии высокой боевой готовности. Ежегодно весной проходили воинские сборы и учения. На высоком уровне находи­лось и военное искусство. Существовали уставы, в которых зна­чительное место уделялось взаимодействию между различными родами войск. Военные поселенцы стали важной опорой коро­левской власти [58, с. 140].

Вьетнамское правительство заботилось также и об идеоло­гической подготовке офицерского корпуса. Согласно королев­скому указу, изданному в 1467 г., офицеры обязаны были чи­тать конфуцианские каноны, а также сдавать соответствующие конкурсные экзамены [57, с. 201, 256]. Помимо общих мер по укреплению армии, Ле Тхань Тонг с большим размахом про­должал начатую еще Ле Лоем политику создания привилегиро­ванных военно-трудовых поселений. К 1467 г. было создано 43 таких поселения, главным образом в южных пограничных райо­нах страны [57, с. 265].

Вьетнамскому феодальному правительству приходилось сталкиваться и с нежелательными для него последствиями практически поголовного военного обучения крестьянства. Вскоре после крестьянского восстания 1466 г. в районах близ китайской границы был издан королевский указ, запрещавший изготовление, продажу и хранение оружия в частных домах 157, с. 265, 354].

При Ле Тхань Тонге много внимания уделялось подъему эко­номики страны, в первую очередь сельского хозяйства. Любо­пытен в этом отношении указ 1461 г., в котором король сетует на то, что народ стремится заниматься    «второстепенным   де­лом» — ремеслом в ущерб земледелию [57, с. 61].

В 1467 г., когда страну постиг неурожай и голод и впервые со времен Ле Лоя в летописях появляется упоминание о бродя­гах [57, с. 81, 82], Ле Тхань Тонг приказал произвести в сто­личном округе принудительную закупку риса у богачей и раз­дать его голодающему населению [57, с. 1311. В том же году по указу короля началось интенсивное строительство ирригаци­онных каналов, главным образом на Юге [57, с. 10]. Вьетнам­ские летописи отмечают также крупные ирригационные работы под 1477 и 1491 гг. [57, с. 11].

Несмотря на официально недоброжелательное отношение к ремеслу, ремесло и торговля при Ле Тхань Тонге получили большое развитие, особенно в столице. В 1469 г. столичный гу­бернатор Куан Динь Бао называл Донгкинь «центром четырех стран света», где «обмениваются и продаются разнообразные богатства и товары» [57, с. 64]. В 1477 г. был издан указ, раз­решающий создавать новые рынки; в 90-х годах правила осно­вания рынков были включены в свод законов [57, с. 61].

Стремясь предотвратить крестьянские восстания, Ле Тхань Тонг старался сдерживать   эксплуатацию    крестьян   рамками, установленными законом. Так,   в 1467 г.   вскрылись   крупные злоупотребления местных   чиновников   в Ламшоне,   на родине Ле Лоя, в первичном очаге антикитайской    борьбы   в   начале XV в. Чиновники-феодалы производили здесь активный захват общинных земель и превращали их в частнофеодальные. Для расследования конфликта между чиновниками  и  крестьянами туда были направлены министр   финансов   и   государственный контролер пров. Тханьхоа; затем последовал королевский указ: «Лямкинь (другое название Ламшона) это родина короля и по­этому она несравнима    с другими    местностями.    Но   недавно знать, вопреки закону и принципам морали, захватила там об­щественные земли, превратив их в свою собственность. Поэтому с этого времени устанавливается точная граница между зем­лями, и человек, нарушающий ее, будет наказан» [57, с. 13—14]. Стремление ввести государственную эксплуатацию крестьян­ства в четкие рамки породило закон 1477 г. о надельной систе­ме. Он кодифицировал все виды и нормы условных земельных держаний всех категорий    феодалов    от    членов    королевской семьи до низших групп чиновников, а также величину общинных «душевых паев». Как пишет советский историк М. А. Чешков, «это означало полное оформление всей государственнофеодаль-ной земельной системы, включавшей как важнейший составной элемент частнофеодальное условное   землевладение   и опирав­шейся на эксплуатацию тяглового крестьянства» [57, с. 14].

В области внешней политики правление Ле Тхань Тонга ознаменовалось рядом удачных войн, которые Вьетнам вел на Юге и Западе. В 1460 г. войска Ле Тхань Тонга подавили восстание вассального княжества Бон Ман, лежавшего на грани­це с Лаосом   [57,   с. 112]. В    1466г.   Ле Тхань   Тонг   провел успешный поход против Тямпы. Пленные, взятые в этой войне, были обращены в рабов (но ти)  и посажены   на   земли знати [57, с. 139].

В 1470 г. Тямпа предприняла ответное нападение на Вьет­нам. Заручившись поддержкой Китая, тямский король Бан-Ла Ча-Тоан вторгся в пров. Хоатяу во главе более чем 100-тысяч­ного войска. Начальник Южного военного округа заперся в ци­тадели окружного центра и послал гонцов к королю. Ле Тхань Тонг тщательно подготовился к походу, которому суждено бы­ло стать решающим в многовековой вьетнамо-тямской борьбе. По его приказу для нужд армии были реквизированы огромные запасы продовольствия. К китайскому императору было на­правлено посольство, целью которого было доказать, что агрес­сором в этой войне является Тямпа. 16 числа одиннадцатого месяца 1470 г. 150-тысячная вьетнамская армия выступила в направлении тямской границы [168, с. 239—240].

7 числа второго месяца 1471 г. произошло первое крупное сражение при Сакы, в котором тямская армия была разгром­лена; тямский король предложил заключить мир, но Ле Тхань Тонг продолжал наступление. 27 числа второго месяца вьетнам­цы овладели Тхинаем, портом тямской столицы. Три дня спустя пала Виджайя. Тямский король был взят в плен и отправлен в Донгкинь. По дороге туда он умер. Вся северная часть Тямпы оказалась в руках вьетнамцев (впоследствии она была преоб­разована в пров. Куангнам) [168, с. 230].

Бежавший на юг Тямпы в Пандурангу тямский полководец Бо-Чи-Чи прислал к Ле Тхань Тонгу посольство с данью и предложением стать его вассалом. Предложение Бо-Чи-Чи было принято с одной поправкой. Он был назначен вассальным кня­зем не всей южной Тямпы, а только одной ее трети — Тием-тхань. На оставшейся территории были организованы еще два вассальных княжества — Хоаань и Намфан, крторые были пре­доставлены другим тямским феодалам. Остатки Тямпы были поглощены государством Нгуенов [56, с. 151; 168, с. 230—231].

В 1478—1479 гг. Вьетнам воевал с Лаосом. Причиной войны послужило восстание в княжестве Бон Ман, князь которого по­желал войти в состав Лаоса. В ходе войны вьетнамские войска заняли большую часть территории Лаоса, включая столицу Луангпрабанг, но затем были вынуждены отступить, хотя удер­жали власть над Бон Маном [168, с. 231].

После этого в течение почти двух десятилетий, вплоть до смерти Ле Тхань Тонга в 1497 г., Вьетнам не воевал.

Глава 10

МАЛАККСКОЕ  ГОСУДАРСТВО В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XV в.

Обосновавшись в Малакке, Парамешвара вынужден был признать сиамский сюзеренитет. Он обязался уплачивать сиам­скому королю дань в 40 лян золота, что для первых лет суще­ствования Малакки представляло довольно значительную сум­му (коренное население Малакки к моменту прихода Параме-швары составляло всего несколько десятков семей, промышляв­ших рыболовством). Эта дань Сиаму    выплачивалась   нерегу­лярно, поскольку, по сообщению китайского автора, относяще­муся к началу XV в., Сиам неоднократно посылал в Малакку свои войска собирать дань силой [185, с. 108]. Тем не менее, не­смотря на нажим со   стороны    Сиама,   население  Малакки   в первые годы XV в. быстро росло, очевидно, за счет беглых кре­стьян, а также другого рода изгоев из разных районов полу­острова[17]. Уже в 1403 г. китайцы заинтересовались этим выгод­но расположенным и быстро развивающимся портом и напра­вили туда посольство во главе с видным придворным чиновни­ком Мнь Дином    [15, с. 93].    Прибывший  в Малакку  в конце 1403 г. Инь Цин по достоинству оценил ее гавань как возмож­ную центральную базу для будущей широкой морской экспан­сии Китая, которая готовилась в это время, и сразу начал гото­вить для этого почву. Он завоевал расположение Парамешвары ценными подарками и рассказами о величии и могуществе ки­тайского императора Чжу Ди, который может стать покровите­лем новорожденного государства, и рекомендовал ему послать в Нанкин (тогдашнюю столицу Китая)    посольство с данью. Парамешвара быстро оценил выгоды, которые он получит от китайского покровительства при обороне против Сиама. Угроза прямого китайского господства казалась ему тогда весьма от­даленной. Когда Инь Цинь отплыл из Малакки, на борту его корабля находилось первое посольство Парамешвары к китай­скому императору [15, с. 93; 209, с. 122].

Осенью 1405 г., согласно китайской летописи «Мин ши», малаккские послы прибыли в китайскую столицу и вручили импе­ратору Чжу Ди дары (из местных малаккских и привозных товаров) и письмо от Парамешвары, в котором тот изъявил го­товность платить Китаю ежегодную дань и просил считать его земли частью территории Китайской империи. Парамешвара просил также, чтобы согласно китайскому обычаю одну из гор Малаккской области император наименовал «горой — охрани­тельницей государства», что должно было закрепить ритуаль­ную связь между новой колонией и ее метрополией. На такой далеко идущий шаг не решалось до сих пор добровольно еще ни одно государство Юго-Восточной Азии. Естественно, что письмо Парамешвары вызвало большую радость при китайском дворе. Немедленно было снаряжено ответное посольство во гла­ве с тем же Инь Цином. Оно прибыло в Малакку в 1406 г., ве­зя с собой указ императора о назначении Парамешвары ваном (вассальным королем) и подарки: шелк и другие ткани, одеж­ды и регалии для торжественных случаев. По стоимости эти подарки значительно превышали дань, присланную Парамешварой.

Индонезия и Малайя в XIV—XVI вв.

Посольский корабль вез также каменную стелу, на который была выбита надпись, провозглашающая западную (ближнюю к Сиаму) гору страны Малакка «горой — охранительницей го­сударства». Возглавить торжественную церемонию водружения этой стелы было поручено Инь Цину [15, с. 93; 54, с. 70; 209, с. 122; 280, с. 47].

Осенью 1407 г. Парамешвара направил в Китай новое по­сольство с данью. В ответ адмиралу Чжэн Хэ, возглавившему в 1409 г. третью экспедицию китайского флота в страны Южных морей, было поручено произвести в Малакке церемонию титу­лования Парамешвары вассальным королем. Чжэн Хэ в торже­ственной обстановке провозгласил указ Чжу Ди о присвоении Парамешваре этого высшего по китайским нормам звания (не считая императора), а также вручил ему две серебряные госу­дарственные печати, шляпу, пояс и халат присвоенного этому званию образца. Кроме того, он воздвиг в Малакке каменную стелу, провозглашавшую Малакку городом, а прилегавшие к ней земли государством, независимым от Сиама. Из Китая бы­ли привезены также пограничные каменные столбы для обо­значения границ нового государства [15, с. 93—94; 185, с. 108; 209, с. 47—48].

С этого момента Малакка прочно становится центральной базой китайского флота, действовавшего в Южных морях. Ги­гантский флот Чжэн Хэ с экипажем в несколько десятков ты­сяч человек выходил регулярно из южных портов Китая и раз­делялся затем на эскадры, которые посещали различные стра­ны от Филиппин до африканского побережья. Выполнив свои задачи, они собирались в Малакке, откуда возвращались в Ки­тай.

Как сообщает китайский летописец Гун Чжень, «китайские корабли, отправляющиеся в Западные моря, создали в этом месте (Малакке. — Э. Б.) свою зарубежную резиденцию (вай-фу). Здесь построен частокол и возведено четверо ворот и сто­рожевые башни. Внутри сооружена вторая стена и склады, на­полненные всеми необходимыми припасами. Корабли главной эскадры Чжэн Хэ, посетив Тямпу, Яву и другие страны, а так­же корабли авангардных флотилий, высылаемых в Сиам и дру­гие страны, — все при возвращении причаливают к берегам той страны. Корабли собираются все вместе. ...Всевозможные день­ги и припасы, доставленные из различных стран, разбираются здесь и грузятся на корабли. Флот остается до пятого месяца, когда начинают дуть попутные ветры, и в полном составе от­правляется в обратный путь» (цит. по [15, с. 96]).

Китайский чиновник Хуан Чун, посетивший Малакку позд­нее, отмечал, что часть дворца малаккского правителя крыта черепицей, оставленной здесь Чжэн Хэ, и что в городе много дворцов и зданий, построенных по китайскому образцу [15, с. 96]. При возвращении флота Чжэн Хэ в Китай в июле 1411 г. на его борту находился Парамешвара со своей семьей и сви­той в 540 человек, решивший лично выразить китайскому им­ператору благодарность за оказанное покровительство [15, с. 94; 54, с. 43; 209, с. 123].

В Нанкине Парамешваре был оказан радушный прием. Ки­тайская летопись сообщает: «Он был принят императором и снова получил в подарок пояс с драгоценными камнями, лоша­дей с седлами, 100 лян золота, 500 лян серебра, 400 тыс. ли­стов бумаги, 2600 связок медной монеты, 300 штук прозрачного шелка, 100 штук простого шелка и две штуки шелка, расшито­го, золотыми цветами. Его жене, сыну, племяннику и свите бы­ли оказаны соответствующие почести, и каждый получил по­дарки сообразно его рангу. Затем чиновники Управления обря­дов устроили в их честь два банкета на почтовых станциях (по дороге к морю)» (цит. по [280, с. 47]). Для возвращения на родину Чжу Ди подарил Парамешваре морской корабль [185, с. 109].

В 1412 г. к императорскому двору прибыло новое малакк-ское посольство во главе с племянником Парамешвары. Офи­циально его целью было выражение благодарности за оказан­ный в прошлом году прием. На деле, видимо, малаккский вла­ститель пытался добиться от императора возвращения своего родового владения — княжества Палембанг на Суматре. Одна­ко китайское правительство, последовательно проводившее по­литику фрагментации государств Юго-Восточной Азии, не было заинтересовано в чрезмерном укреплении своего нового вассала и предпочло оставить Палембанг под номинальным сюзерените­том сильно ослабевшего Маджапахита. Малаккское посольст­во вернулось обратно ни с чем [280, с. 47].

Предприимчивый Парамешвара не примирился с этим отка­зом. В 1413 г. он направил королю Маджапахита подложный указ, составленный якобы от имени Чжу Ди, с требованием пе­редать ему (Парамешваре) Палембанг. Подлог был раскрыт находившимся в это время на Яве китайским послом У Цином. Император Чжу Ди по этому поводу направил в Маджапахит следующее послание: «Недавно стало известно, что Малакка требует возврата земли Палембанга, а ван Явы (король Маджапахита. — Э. Б.) и подозревал подлог и в то же время боялся, Я искренне обхожусь с людьми и если бы было на то мое по­зволение, то обязательно был бы послан на Яву императорский указ. Как же ван мог усомниться? Мелкие люди не держат сло­ва, не следует им легко доверяться» (цит. по [15, с. 941].

Таким образом, Парамешвара попал в немилость у китай­ского двора. Он, однако, не оставил своих планов установить гегемонию в малайско-суматранском районе. С этой целью он решил опереться на новую силу, сравнительно недавно здесь появившуюся, — мусульманство, занесенное купцами из Индии и Аравии. Мусульманскими в этом районе к началу XV в. бы­ли несколько торговых городов-государств на Северо-Восточной Суматре. Крупнейшим из них был султанат Пасей, одноимен­ный порт которого в XIV в. был главным центром торговли в проливах. В первые годы существования Малакки ее отношения с Пасеем, могучим конкурентом, были натянутыми. Томе Пиреш сообщает, что Парамешвара (видимо, около 1410 г.) аре­стовал прибывших к нему послов Пасея и держал под стражей три года [229, т. II, с. 240]. Теперь владетель Малакки резко изменил курс, освободил послов, установил дружбу с султаном Пасея, женился в возрасте 72 лет на его дочери и принял ис­лам вместе со своими приближенными.

Большинство историков считает, что переход Парамешвары в ислам произошел в 1414 г. [54, с. 44; 56, с. 157; 209, с. 123]. Однако переводчик 4-й экспедиции Чжэн Хэ Ма Хуань, который сам был мусульманином, посетивший Малакку в 1413 г., сооб­щает, что он видел Парамешвару с белым тюрбаном на голове и что все жители страны, так же как король, мусульмане [185, с. 110]. По-видимому, Парамешвара сменил религию сразу же после, фиаско с Палембангом.

Перейдя в ислам, Парамешвара принял имя Мегат Искан­дер-шах. Это звучное имя должно было не только прибавить ему популярности в международных мусульманских кругах. В 1414 г. он вновь отправился в Китай и, видимо, дал крупную взятку тамошним чиновникам, потому что они занесли в соот­ветствующие документы, что в Китай прибыл Исыганьдерша, чтобы сообщить о смерти своего отца — вана Малакки Пара­мешвары и получить новую инвеституру на трон Малакки. Это внесло путаницу в построения позднейших историков, но сняло с него опалу императора, поскольку, выступая в качестве собст­венного сына, он, естественно, не отвечал за преступления от­ца [15, с. 95; 56, с. 157; 229, т. II, с. 245].

Утверждение мусульманства способствовало новому притоку мусульманских купцов различных наций в Малакку. Как сооб­щает Т. Пиреш, «много богатых маврских купцов перешли из Пасея в Малакку. Здесь были персы, бенгальцы, арабы. В то время большинство купцов принадлежало к этим трем нациям. Они были очень богаты и привезли с собой своих мулл. Они сказали, что готовы платить подати, ибо стало известно, что лю­ди Явы хотят привозить сюда гвоздику, мускатный орех, мускат­ный цвет и сандал... Хакем Даркса (Мегат Искандер-шах) ока­зал им почести, дал землю для постройки домов и мечетей. Тор­говля стала быстро расти благодаря этим богатым маврам. И так же быстро стали расти доходы короля. ...И с Суматры стали прибывать люди, начали работать и зарабатывать на жизнь, и из Сингапура, и с ближних островов селатов, и из дру­гих мест. И так как король был справедлив и шедр к купцам, его любили» [229, т. II, с. 240—241].

Звезда Пасея стала постепенно закатываться, в то время как звезда Малакки всходила все выше. Однако растущее бо­гатство Малакки не могло не привлекать внимания Сиама. В 1419 г. Парамешвара (Мегат Искандер-шах), несмотря на преклонный возраст, снова лично отправился в Китай с прось­бой оградить его от сиамской агрессии [209, с. 124].

Выслушав жалобу Парамешвары, император Чжу Ди в кон­це 1419 г. направил в Сиам указ следующего содержания: «Я, почтительно получив на то соизволение Неба, правлю как государь китайцами и иноземцами. Руководствуясь в своем правлении помыслами любви ко всему живому между Небом и Землей, Я на всех взираю с одинаковой гуманностью, не делая различий между теми и другими. Ван Сиама может уважать порядок, предписанный Небом, усердно исполняя свои обязан­ности по присылке дани. Не проходит дня, чтобы я не помыш­лял о его благополучии и покровительстве ему. Недавно ван страны Малакка Исыганьдерша (Искандер-шах) унаследовал престол, чтобы воплощать замыслы своего отца. Он является сыном главной супруги вана. Он прислал дань к воротам моего дворца. Он действовал совершенно справедливо, как и подобает всякому вану. Тем не менее Я узнал, что ван Сиама беспричин­но захотел двинуть против него войска. Ведь сражаясь с ору­жием в руках, войска обеих сторон будут нести потери, а по­этому любовь к войне не является гуманным помыслом. Ведь поскольку ван страны Малакка уже подчинился мне, он яв­ляется вассалом императорского двора. Он уже доказал свою правоту перед императорским двором. Пренебрегая долгом, пойти на то, чтобы самочинно двинуть в бой войска, значит не считаться с императорским двором. Наверняка это не является помыслом самого вана Сиама, а, вероятно, кто-либо из его при­ближенных сделал это, ложно прикрываясь именем вана. За­бавляться войной по своему собственному, единоличному усмотрению — достойно негодования. Вану следует глубоко по­размыслить над этим, не впадать в заблуждения, поддерживать дружественные отношения с соседними странами, не нападать на других, но совместными усилиями оберегать свое благополучие. Разве можно впадать в крайности?  Вану Сиама следует принять это во внимание» (цит. по [15, с. 95]).

Прибегая к политике кнута и пряника, китайское правитель­ство вместе с тем одарило согласно установленной традиции сиамского посла, прибывшего в Китай в начале 1420 г., и на­правило вместе с ним в Сиам дворцового евнуха Ян Миня с по­дарками для сиамского короля. Такая двойная политика при­несла свои результаты. В 1421 г. сиамский король Интарача (1408—1424) прислал в Китай посольство в составе 60 человек с дарами и просьбой о «прощении» за вторжение сиамских войск в Малакку [15, с. 95]. В 1424 г. Парамешвара (Мегат Ис­кандер-шах) умер. Трон унаследовал его сын Шри Махараджа (1424—1444). Его тронное имя соответствовало титулу правите­ля раннесредневековой империи Шривиджайя. При жизни отца он, по-видимому, был мусульманином, как и вся семья Парамешвары, но теперь вновь вернулся к старой религии — индуиз­му (в сочетании с буддизмом). При нем ведущую роль при дворе стали играть богатые купцы и феодалы — индуисты и буддисты, которых возглавлял дядя правителя Шри Дева Рад­жа, занимавший пост первого министра [54, с: 45].

Сразу же после вступления на престол Шри Махараджа вместе с женой и сыном отправился в Китай, чтобы добиться признания со стороны императора и помощи против Сиама, ко­торый активизировался после смерти Чжу Ди. В китайских источниках Шри Махараджа фигурирует под именем Силама-хала [56, с. 157]. Но новый император Жень Цзун (1424— 1425) отрицательно относился к практике заморских походов своего предшественника и помощи Малакке не оказал. Только при новом императоре Сюаньцзуне (1425—1435) Китай косвен­но выразил свое недовольство Сиаму, урезав наполовину тради­ционную норму даров сиамскому послу [13, с. 81].

Тем не менее несколько лег спустя над Малаккой вновь на­висла угроза сиамского вторжения. В 1431 г. в Китай на кораб­ле, доставившем послов из Самудры (Северная Суматра), тай­но прибыло малаккское посольство в составе трех человек. Они сообщили, что их правитель хотел бы вновь побывать в Китае, но опасается нападения со стороны Сиама, о подготовке кото­рого ему донесла разведка. Император Сюаньцзун отправил их обратно с флотом Чжэн Хэ. Тот же флот доставил в Сиам им­ператорский указ, предписывавший королю Боромораче II «жить в добром согласии со своими соседями и не нарушать приказов императорского двора» [209, с. 124].

После того как непосредственная угроза сиамского нападе­ния была устранена, Шри Махараджа направился в Китай, где пробыл три года (1433—1436). Такой длительный визит, воз­можно, был вызван болезнью и смертью Сюаньцзуна, а также колебаниями в китайской внешней политике, завершившимися в 1436 г. полным запрещением дальних морских походов и строительства крупных морских кораблей [15, с. 116]. И хотя новый император послал вдогонку Шри Махарадже указ с по­хвалами, а губернатору Гуандуна было приказано сопровождать малаккского правителя на обратном пути [15, с. 96], Шри Маха­раджа понял, что опираться на поддержку Китая, как прежде, больше не удастся.

В этой обстановке он, как и его отец после конфликта 1413 г. с Китаем, решил опереться на растущую в Южных мо­рях силу — мусульманство. В 1436 г. он вновь перешел в ислам и принял тронное имя Мухаммед-шах. При этом на политиче­ской арене Малакки на первое место выдвинулся тесть Шри Махараджи, богатый тамильский купец-мусульманин, детям и внукам которого суждено было сыграть важную роль в исто­рии этого государства [54, с. 73; 280, с. 49—50].

Последние годы правления Шри Махараджи мусульманские купцы и феодалы господствовали при малаккском дворе, но после его смерти в 1444 г. власть снова перешла в руки ин-дуистско-буддийской фракции правящего класса. Ее лидер — бендахара (дядя Шри Махараджи) отстранил от престолона­следия старшего сына покойного монарха Раджу Касима (от жены тамилки) под тем предлогом, что его мать была всего лишь дочерью купца, и посадил на трон младшего сына Ибра-хим-шаха, матерью которого была роканская принцесса[18].

Ибрахим-шах, взойдя на престол, принял смешанное ин-дуистско-мусульманское имя Шри Парамешвара Дева-шах. Это, по-видимому, означало, что сам он, став правителем, не отрекся от мусульманской религии, как его отец, но общий курс его по­литики будет направлен на поддержку индуистских феодалов и купцов. В 1445 г. он направил в Китай посольство, чтобы под­нять свой авторитет утверждением со стороны императора. Реальную власть в Малакке взял в свои руки дядя государя по матери, раджа Рокана. Однако правление Шри Парамешвара Дева-шаха оказалось весьма кратковременным. Индуистско-буддийская фракция насчитывала в своих рядах лишь часть местных феодалов, потомков соратников Парамешвары, и не­значительное число купцов-индуистов из Индии (большинство индийских купцов было мусульманами). Мусульманская же фракция обладала огромными международными связями и мог­ла рассчитывать на поддержку всего мусульманского мира. Когда индийская фракция добилась обложения мусульманских купцов дополнительными пошлинами, обстановка созрела для государственного переворота [54, с. 46; 56, с. 157].

В конце 1445 г. в Малакку прибыли корабли арабского купца Джелаль-уд-дина. Этот купец наряду с торговлей, видимо, занимался и пиратством, поскольку обладал хорошо вооружен­ным и опытным в военном деле экипажем. Лидер мусульман-ской фракции Тун Али (дядя Раджи Касима и сын тамильского купца, тестя Шри Махараджи) предложил Джелаль-уд-дину присоединиться к заговору, на что тот охотно пошел. На семнад­цатом месяце правления Шри Парамешвара Дева-шаха люди Тун Али и Джелаль-уд-дина под покровом ночи внезапно ата­ковали дворец и убили раджу Рокана и молодого монарха. Впоследствии малайские летописцы «исправили историю» в своих аналах следующим образом: Шри Парамешвара Дева-шах был дескать убит не заговорщиками, а своим дядей, рад­жей Рокана, который в предсмертной агонии потерял ориента­цию. В связи с этим Шри Парамешвара Дева-шаху было по­смертно присвоено приличное мусульманское имя — султан Абу Шахид, «государь-мученик» [280, с. 50—51].

После этих событий мусульманство восторжествовало в Ма-лакке окончательно. К середине XV в. мусульманство распро­странилось и по всему Малаккскому полуострову. Может по­казаться странным, что буддизм хинаянского толка (в сочета­нии с элементами индуизма), продержавшийся в Малайе более тысячи лет, был так быстро вытеснен здесь новой религией, в то время как другие страны хинаянского буддизма (Бирма, Сиам, Лаос и Кампучия) остались совершенно глухи к пропа­ганде мусульманских миссионеров. Некоторые историки объяс­няют это тем, что ислам, высоко поднявший статус купцов, ока­зался особенно пригодным для торгового государства Малакки. Но и буддизм также считал торговлю более достойным заняти­ем, чем скотоводство и земледелие, потому что эти профессии находились в противоречии с принципом ахинсы (непричинения вреда живым существам, включая даже земляных червей).

Причины перемены религии заключались в другом. Если в XIII в. торговые города Малайи сражались под знаменем хи-наяны против гегемонии махаянской Шривиджайи, то в XV в. основным врагом Малайи был единоверный хинаянский Сиам, что не могло не ослабить популярности хинаяны в подвергшей­ся агрессии стране в условиях конкуренции ислама. Ислам стал удобным политическим знаменем Малайи, боровшейся за свою независимость. Кроме того, переход в ислам позволял Малакке укрепить союз с мусульманскими государствами Индонезии, а также установить более прочные торговые связи с мусульман­скими торговыми кругами Индии, Персии и Аравии, обеспечи­вавшими приток в Малакку товаров с запада и вывоз ее това­ров в страны Среднего и Ближнего Востока.

Глава 11

МАЛАККСКИЙ  СУЛТАНАТ С СЕРЕДИНЫ XV ДО НАЧАЛА XVI в.

После победы мусульманского заговора на престол взошел племянник Тун Али и внук тамильского купца Раджа Касим, принявший тронное имя Музаффар-шах (1445—1459). В самом начале его правления войска сиамского короля Боромотрайлоканата, рассчитывавшего использовать замешательство, вызван­ное переворотом, напали на Малакку, но были успешно отраже­ны. Сиамская угроза объединила в один лагерь старую инду­истскую и новую мусульманскую знать [54, с. 45—46].

Но после отражения сиамской агрессии вновь вспыхнула старая, распря. Престарелый вождь индийской фракции бендаха-ра Шри Дева Раджа (внучатый дядя и тесть нового монарха) вынужден был принять яд и освободить, таким образом, место первого министра для лидера мусульман Тун Али [280, с. 51]. Но младшее поколение местных феодалов предпочло в значи­тельной части принять ислам и примкнуть к победителям. В их числе особо выделились двое сыновей Шри Дева Раджи — Тун Перак и Тун Путех, братья жены Музаффар-шаха — Тун Куду.

Талантливый полководец Тун Перак отличился еще в войне 1445—1446 гг. с Сиамом. И впоследствии на протяжении не­скольких десятилетий он был главным организатором всех обо­ронительных и наступательных войн Малакки. В конце 40-х — первой половине 50-х годов он быстро поднимался по служеб­ной лестнице, занимая все более ответственные посты. В 1456 г. вновь возникла серьезная угроза нападения Сиама. Перед ли­цом этой угрозы Музаффар-шах счел нужным поставить во гла­ве правительства Тун Перака. Бендахаре Тун Али султан пред­ложил в виде компенсации любую невесту в государстве. Тун Али, желая поставить Музаффар-шаха и Тун Перака в затруд­нительное положение, потребовал себе в жены Тун Куду. Муж и брат султанши согласились принести эту жертву, и Тун Али пришлось передать Тун Пераку пост бендахары. Почти сразу вслед за этим началось сиамское вторжение. Сначала военный успех был на стороне сиамцев. Им даже удалось на короткий срок захватить Малакку. Однако в том же 1456 г. малаккский флот под командованием Тун Перака нанес сокрушительное поражение сиамскому флоту у Бату Пахата. Затем Тун Перак разбил сиамцев и на суше и освободил столицу. Сиамские войска в беспорядке отступили к своим границам [54, с. 46; 209, с. 131 — 132].

С этого времени и вплоть до своей смерти в 1498 г. Тун Пе­рак стал фактическим правителем Малакки. В том же, 1456 г. по инициативе Тун Перака были возобновлены дипломатические отношения с Китаем, прерванные в годы правления тамильской фракции во главе с Тун Али. Китайский император прислал Тун Пераку «головной убор из кожи, платье, повседневные одежды из красного прозрачного шелка, пояс, украшенный ро­гом носорога, и головной убор из тончайшего шелка» (цит. по [56, с. 158]).

Несмотря на недавнюю победу, Тун Перак убедил Музаф­фар-шаха написать сиамскому королю Боромотрайлоканату примирительное письмо. Тот ответил в высокомерном тоне, назвав Музаффар-шаха своим вице-королем, но неустойчивый мир про­должал сохраняться вплоть до смерти Музаффар-шаха, В 1458 г. Малакка послала в Китай новое посольство, стремясь укрепить отношения с Китаем в противовес Сиаму [209, с. 133].

При Музаффар-шахе и Тун Пераке Малакка завязала также тесные дипломатические отношения с Явой. Как сообщает Т. Пиреш, Музаффар-шах даже признал себя формально васса­лом Маджапахита, посылал ему слонов, китайские изделия и ин­дийские ткани [229, т. II, с. 243, 245]. Эти дары должны были облегчить деятельность малаккских купцов на Яве, а также ре­гулярное поступление продовольствия с этого острова в Малак­ку, которая всегда испытывала нехватку в сельскохозяйствен­ных продуктах. Кроме явной дипломатической и торговой дея­тельности, Тун Перак вел на Яве и тайную работу. Как сооб­щает Т. Пиреш, «Модафаркса (Музаффар-шах. — Э. Б.) посы­лал посольство к языческому королю Явы и говорят, что (вмес­те с тем) он тайными средствами через своих мулл побудил видных людей Явы в прибрежных районах стать мусульманами» [229, т. II, с. 245].

В отношении Суматры экспансионистская политика Малак­ки велась более открытыми средствами, часто даже силой ору­жия. Т. Пиреш пишет: «Модафаркса часто воевал с королем Ару и отнял у него королевство Рокан, которое напротив Ма­лакки... Этот король (Музаффар-шах. — Э. Б.) пытался уничто­жить Ару, хотя король Ару стал мусульманином раньше всех других. Но они (малаккцы. — Э. Б.) говорят, что он не истин­ный мусульманин. Он живет в глубине острова. У него много­люден и много кораблей. И они всегда грабят, где ни высадят­ся, и все захватывают. И они с этого живут. Из Ару они могут достигнуть берегов Малакки за один день. Людей Ару все боятся. И со времен Модафаркса, и до 1511 г., и после — они всегда враги (Малакки. — Э. Б.)» [229, т. II, с. 245].

Завоевательная политика велась в эти годы и в других райо­нах Суматры. «Король долго воевал с Кампаром и Индрагири, которые в земле Минангкабау (откуда золото идет в Малакку). И с течением времени Модафаркса так их стеснил, что прину­дил королей Кампара и Индрагири жениться на двух дочерях. Раджа Путеха, своего брата, и эти короли и ближайшие к ним народы стали мусульманами. И сделав этих королей... своими вассалами и мусульманами, он так прославился, что получал письма и дары от королей Ормуза, Камбая, Бенгала. И они по­слали много своих купцов жить в Малакку» [229, т. II, с. 245],

В правление Музаффар-шаха началась экспансия Малакки и на самом Малаккском полуострове, в первую очередь в его южной части. «Король подчинил себе Сингапурский пролив с островом Бинтанг, — пишет Т. Пиреш, — ... и он воевал за этот пролив с королями Паханга, Тренгану и Патани и всегда одолевал их... На стороне Кедаха он приобрел Минджан, хорошее место с небольшой рекой и добычей олова. Он также сделал вассалом Селангор, где есть олово, и другие места» [229, т II, с. 243—244].

В 1459 г. Музаффар-шах умер и на престол взошел Мансур-шах  (1459—1477), сын покойного султана от двоюродной сест­ры Тун Перака. В годы правления Мансур-шаха возобновилась война с Сиамом. Но теперь Малакка была наступающей сторо­ной. Сиам постепенно потерял все   свои владения   на Малакк-ском полуострове, кроме княжества   Лигор   (Након-Сри-Дхам-марат). Первую кампанию в этой войне Тун Перак провел про­тив крупнейшего вассала Сиама    на   полуострове — княжества Паханг.    Сухопутные    силы    Малакки    поддерживал    флот из 200 кораблей. Сиамский губернатор Паханга Махараджа Дева Сура (судя по имени, малаец-индуист) был взят в плен, приве­зен в Малакку и назначен на должность главного надсмотрщи­ка слонов. Заместитель малаккского главнокомандующего гене­рал Шри Биджа Дираджа был назначен    вассальным   князем Паханга. Затем  были завоеваны княжества Кедах, Джохор   и другие более мелкие территории [54, с. 46; 209, с. 133; 280, с. 52]. В Паханге и других завоеванных   областях   внедрялась му­сульманская вера. Задача была облегчена тем, что эти области уже были частично исламизированы в предшествующие десяти­летия.

На юге в эти годы продолжалось наступление на Восточ­ную Суматру. Были вновь завоеваны Кампар, Рокан и Индрагири, отложившиеся было после неудачной попытки мятежа дя­ди султана Раджа Путеха. Раджа Путех, видимо, хотел опе­реться на князей Кампара и Индрагири, своих зятьев, но за­говор был вовремя раскрыт. По свидетельству Т. Пиреша, сул­тан Мансур-шах лично заколол своего дядю во время мирной беседы в доме у последнего [209, с. 134; 229, т. II, с. 247]. После подавления мятежа в Кампаре князь Кампара был лишен своих владений, его княжество было отдано в вассальное держание отличившемуся в этой войне Тун Мутахару, сыну Тун Али. Од­нако он управлял своим княжеством, не выезжая из Малакки. Судьба князя Индрагири неизвестна [280, с. 53].

После восстановления власти Малакки в старых владениях на Суматре последовали новые завоевания. Следующей жерт­вой экспансии Малакки стало важное в торговом отношении княжество Сиак. Как сообщает Т. Пиреш, Сиак вывозил рис, мед, воск, ротанг, вино и продукты тропического леса. Здесь было больше золота, чем в других суматранских владениях Ма­лакки. Кроме того, Сиак был богат корабельным лесом и был важным центром кораблестроения [229, т. I, с. 149—150]. В хо­де войны князь Сиака был убит, а его сын взят в плен. Вскоре, однако, Мансур-шах женил его на своей дочери и отправил обратно править Сиаком в качестве вассального князя [280, с. 52—531. При Мансур-шахе продолжалась война с Ару, нача­тая его предшественником. Малаккские войска захватили при этом город Рупат, «лежащий напротив Малакки» [229, т. II, с. 248]. Тогда же вассалом Малакки стал шейх княжества Порим на Суматре. Так же как и князь Сиака, он был взят в плен, но, принеся вассальную присягу Мансур-шаху, получил свои владения назад [229, т. II, с. 248].

Наконец, дело дошло до открытого столкновения Малакки с главным ее торговым соперником Пасеем. Там в это время произошло восстание против местного султана, и он обещал в обмен на военную помощь стать вассалом Малакки. Тун Перак и Лаксамана (командующий флотом) прибыли в Пасей со значительными силами. Но когда восстание было подавлено, султан Пасея отказался выполнить свое обещание. Тогда войска Тун Перака обратили свое оружие против самого султа­на. Война приняла затяжной характер. Малаккцам не удава­лось прочно закрепиться в Пасее вплоть до конца XV в. В ко­нечном итоге Пасей вошел в состав растущего северосуматран-ского государства. Однако столкновение между Малаккским (Джохорским) султанатом и Аче произошло только в XVI в. после захвата столицы Малакки португальцами [280, с. 54].

В правление Мансур-шаха Малакка стала могучей держа­вой, своего рода экономическим центром Юго-Восточной Азии, торговые связи которого протянулись от Египта до Китая и Японии. В военной мощи Малакка среди прочих стран региона уступала, пожалуй, только Вьетнаму. Огромные богатства сте­кались в Малакку со всех сторон и оседали в руках султана,, крупных феодалов и купцов (эти два статуса часто совмеща­лись в одном лице). Придворная жизнь Малакки отличалась исключительной пышностью. Богатство султана оценивалось в 140 квинталов (14 тыс. фунтов) золота, не считая массы драго­ценных камней [209, с. 134; 229, т. II, с. 250].

Т. Пиреш, писавший между 1512 и 1515 г. и пользовавший­ся живой малаккской традицией о событиях XV в. (он застал в живых некоторых современников Мансур-шаха), дает этому правителю противоречивую оценку. С одной стороны, как пи­шет Т. Пиреш, «мавры Малакки говорят, что Мансур как ко­роль был лучше всех своих предшественников. Он даровал вольности иностранным купцам. Он всегда очень любил право­судие. Говорят, по ночам он лично обходил город, наблюдал за порядком... Мансур построил прекрасную мечеть там, где те­перь (в 1515 г. — Э. Б.) крепость, богатые мосты через реку. Он снизил пошлины на торговлю. Его так ценили туземцы и иностранцы, что он очень разбогател... Мансур часто поднимал людей из ничтожества. Его казначеем был язычник клинг (жи­тель восточного побережья Индии. — Э. Б.), который пользовал­ся у него огромным влиянием. Таким же влиянием пользовался его раб, кафр (негр. — Э. Б.) из Палембанга... Впоследствии они оба, клинг и человек из Палембанга поднялись так высоко, что стали маврами (мусульманами. — Э. Б.) (еще) во вре­мена Мансура. И бендара (бендахара. — Э. Б.), которого обез­главили здесь (в 1510 г., при Махмуд-шахе. — Э. Б.), был вну­ком этого клинга (по женской линии. — Э. Б.). А внук палембангца (негра. — Э. Б.) сейчас лаксамана у бывшего султана Малакки (Махмуд-шаха. — Э. Б.)» [229, т. II, с. 249]. С другой стороны, Т. Пиреш отмечает, что Мансур-шах был страстным игроком, отличался невероятной расточительностью и вел край­не рассеянный образ жизни. «Он забирал всех красивых жен­щин купцов, парсов и клингов в свой гарем (а впоследствии) обращал их в мусульманство и выдавал замуж за сыновей ман­даринов, давая им приданое» [229, т. II, с. 249]. По-видимому, в воспоминаниях стариков, беседовавших с Т. Пирешом, живо­писная фигура Мансур-шаха затеняла державшегося на втором плане подлинного правителя государства — Тун Перака, созда­теля величия Малакки. В написанных позже малайских анна­лах прямо говорится, что Мансур-шах был слабым государем, во всем безропотно следовавшим указаниям Тун Перака.

Особенно яркое выражение эта зависимость получила в во­просе о престолонаследии. Старший сын Мансур-шаха Раджа Мухаммед, видимо, был выразителем настроений той части малаккских феодалов, которая тяготилась властью Тун Перака и добивалась его устранения. Однажды во время игры в мяч Раджа Мухаммед, придравшись к ничтожному поводу, заколол крисом сына Тук Перака. Возможно, этим он рассчитывал вы­звать правительственный кризис. Действительно, многочислен­ная родня Тун Перака немедленно потребовала крови убийцы. Если бы Тун Перак поддержал это требование перед султаном, любящее сердце отца, по расчетам оппозиции, могло бы не вы­держать, и это привело бы к падению первого министра. Тун Перак проявил, однако, государственную мудрость. Он потребо­вал лишь отстранения Раджи Мухаммеда от наследования тро­ном, компенсировав это, впрочем, удельным княжением в Па-ханге, крупнейшем вассальном владении Малакки. Мансур-шах принял этот компромисс. Наследником престола был назначен Раджа Хусейн, сын Мансур-шаха от другой жены, сестры Тун Перака. Таким образом, в результате конфликта могуществен­ный бендахара вознесся еще выше [209, с. 134; 280, с. 54].

В 1477 г. Мансур-шах умер и на престол взошел Раджа Ху­сейн, принявший тронное имя Ала-уд-дин Риаят-шах (1477— 1488), родной племянник Тун Перака. Еще в бытность наслед­ником он женился на Тун Сенадже, племяннице Тун Перака; его зависимость от бендахары была еще сильнее, чем у его от­ца [280, с. 55].

Начало правления ознаменовалось конфликтом между моло­дым султаном и его старшим единокровным братом Махмудом. Этот Махмуд был родным братом убийцы сына Тун Перака, Раджи Мухаммада, который умер (или был тайно устранен?) в 1475 г. Он по праву старшинства считал себя законным наслед­ником, а вместо этого был отправлен в тот же Паханг. Укре­пившись там, он бросил открытый вызов Ала-уд-дину, убив гу­бернатора княжества Тренгану Таланая за то, что он принес присягу новому султану. Ала-уд-дин хотел начать военные дей­ствия против Паханга, но Тун Перак наложил на это решение вето. Он пресек начинающуюся гражданскую войну более эко­номичным способом, направив в Паханг лаксаману Ханг Туа-ха. Этот выдающийся военачальник и будущий главный герой малайского эпоса дерзко вошел во дворец Махмуда с несколь­кими воинами и на глазах у пахангского султана убил одного из его придворных, родственника убийцы Таланая. Опасаясь, что следующий террористический акт будет направлен против него самого, Махмуд поспешил выразить покорность [280, с. 56].

При Ала-уд-дине Малакка продолжала вести войны на Во­сточной Суматре, хотя не смогла добиться новых существенных приобретений. Особенно упорная борьба шла с полупиратским государством Ару. Согласно малайским источникам, Малакка вмешалась в войну Ару и Пасея на стороне последнего и одер­жала решительную победу над флотом Ару [280, с. 56]. Соглас­но португальским источникам, Малакка, напротив, потерпела в войне с Ару поражение [229, т. II, с. 251]. Вторая версия более правдоподобна, судя по отсутствию новых приобретений Малак­ки на Суматре.

Некоторое военное ослабление Малакки в этот период мож­но усмотреть и в посылке Ала-уд-дином в 1481 г. посольства в Китай с просьбой о помощи против короля Вьетнама, который после покорения мусульманской Тямпы собирался, по сведени­ям малаккской разведки, продолжить наступление на запад и напасть на Малакку. Китайский император послал укоризнен­ное послание королю Вьетнама, а Ала-уд-дину посоветовал в случае нападения опираться на собственные силы [280, с. 56].

В оценке личности султана Ала-уд-дина имеются некоторые противоречия. Согласно малайским источникам, Ала-уд-дин был энергичным правителем, который по ночам лично патрулировал в столице и убивал разбойников, а наутро делал выговор свое­му шурину — начальнику полиции Тун Мутахиру за неумение поддерживать порядок [280, с. 56]. Т. Пиреш, напротив, утверж­дает; «Говорят, Аладин был более предан делам ислама, чем чему-либо другому. Он потреблял много опиума и иногда бывал не в своем уме. Он был одинок и не часто наведывался в город. В свое время он собрал много богатств, чтобы ехать в Мекку» [229, т. II, с. 251]. Малайские анналы подтверждают набож­ность Ала-уд-дика и запланированную им поездку в Мекку. Что касается его ночных подвигов, то тут летописцы, видимо, спу­тали его с отцом.

В последние годы правления Ала-уд-дина феодальная оппозиция вновь подняла голову. «Аладин всегда держал королей Паханга, Кампара и Индрагири и их родню при дворе и настав­лял их в исламе, поскольку хорошо знал этот предмет» [229, т. II, с. 251]. Иными словами, султан боялся, как бы вассальные правители не слишком укрепились, находясь в своих владениях. Только однажды Ала-уд-дин отступил от этого правила. Неза­долго до своей смерти он послал своего старшего сына от суматранской принцессы (т. е. полноправного наследника трона) Манувар-шаха вассальным султаном в Кампар, чтобы он там «набрался опыта управления» [280, с. 56]. Р. О. Винстедт не без оснований полагает, что это перемещение было результатом феодальной интриги Тун Перака, желавшего удалить от двора законного наследника, чтобы расчистить дорогу к трону Мах­муду, сыну своей племянницы. В качестве альтернативы Вин­стедт предполагает, что инициатором посылки был Тун Мутахир, родной брат матери Махмуда [280, с. 56]. Эта гипотеза нам представляется сомнительной, так как именно Тун Мутахир был вассальным князем Кампара до того, как его передали Манувар-шаху. Он, скорее, был ущемлен этой перестановкой и зата­ил вражду к своему зятю Ала-уд-дину, с которым у него, судя по всему, и раньше бывали трения.

В 1488 г. почти 30-летний Ала-уд-дин, как сообщает Т. Пиреш, «готовясь к поездке в Мекку, заболел лихорадкой и умер через семь-восемь дней» [229, т. II, с. 25]. Малайская традиция, явно более точная в этом случае, утверждает, что султан был отравлен в результате заговора, организованного вассальным султаном Паханга Махмудом (о котором уже говорилось рань­ше как о претенденте на престол) и правителем Индрагири [209, с. 135; 280, с. 57]. Участвовал ли в заговоре Тун Мутахир, неизвестно. Малайские анналы, описывавшие этот период, со­ставлял его близкий родственник, который не стал бы разгла­шать такую позорную тайну. Во всяком случае, события развивались на пользу Тун Мутахиру. Старший сын покойного султана не получил своего наследия: на трон был возведен ма­лолетний Махмуд-шах (1488—1511), племянник Тун Мутахира и внучатый племянник Тун Перака. Стареющий Тун Перак по-прежнему фактически был главой государства, но он предо­ставлял все больше власти Тун Мутахиру (главе тамильской фракции феодалов), поскольку и тот ему приходился племянни­ком.

В 1498 г. после 42-летнего пребывания на посту бендахары умер Тун Перак. После него в течение двух лет бендахарой был престарелый брат Тун Перака Тун Путех. В годы его правле­ния на Малакку напал Сиам, правительство которого рассчиты­вало на ослабление Малакки после смерти Тун Перака. Тун Путех с помощью военных кадров, созданных его братом, успешно отразил нападение. Малакка выставила против Сиама боеспособную армию в 90 тыс. человек. Командующий малакк-ским флотом наголову разбил сиамский флот у о-ва Пуло Писанг. В результате войны вассальные княжества Сиама Патани, Кедах и Келантан перешли на сторону Сиама и признали его сюзеренитет [54, с. 54; 229, т. II, с. 253].

После смерти Тун Путеха в 1500 г. в феодальных кругах Малакки завязалась борьба за пост бендахары. На него претендо­вало сразу десять человек. Формально наибольшие права были у старшего сына Тун Перака — Падука Туан. Но позиции, за­воеванные Тун Мутахиром, были уже настолько сильны, что он без особого труда отстранил всех других претендентов и сам стал бендахарой [209, с. 136].

В качестве фактического руководителя малаккской полити­ки, однако, Тун Мутахир во многом уступал своему предшест­веннику. Он нарушил установленное Тун Пераком равновесие между малайской и тамильской фракциями высшей феодаль­ной знати Малакки, заполнив все ответственные посты своими тамильскими родственниками. В короткий срок он сумел не только вызвать к себе острую вражду могущественого клана — родни Тун Перака, но и утратить популярность среди богатых купцов, о нуждах которых он не заботился, стремясь монопо­лизировать в руках своей семьи все статьи торговли, и среди простых горожан, недовольных произволом его слуг и клиентов [54, с. 54; 209, с. 137].

Что касается султана Махмуд-шаха, то его и португальские и малайские источники рисуют крайне непривлекательным. Это естественно потому, что для португальцев он был живым вра­гом, малайский же летописец не мог простить ему казни своего дяди Тун Мутахира. Все же, даже учитывая предвзятость источников, следует признать, что Махмуд был слабым прави­телем[19]. Малакка двигалась в начале XVI в. навстречу катаст­рофе, не имея в правительстве ни одного сильного руководите­ля. Эта историческая случайность в значительной мере облег­чила португальцам захват Малакки.

1 сентября 1509 г. в малаккском порту впервые появились португальские корабли. Ими командовал Диогу Лопиш де Сикейра. Португальский вице-король Индии Афонсу д'Албукерки поручил ему двойное задание: явно — завязать торговлю с этим крупнейшим экономическим центром Юго-Восточной Азии, тай­но — разведать военный потенциал Малакки и возможности ее захвата. «В это время, — пишет Т. Пиреш, — в Малакке находилась тысяча гуджаратских купцов, а также парсы, бенгаль­цы, арабы — более 4 тысяч человек, а также много купцов клин-гов (жители восточного побережья Индии, в частности тами­лы.— Э. Б.), которые были в Малакке в особенной чести» [229, т. II, с. 254—255].

Все они слышали от своих соотечественников о разбойных действиях португальцев в бассейне Индийского океана, и, есте­ственно, не ждали от прибытия португальцев ничего хорошего, «Гуджаратцы, — продолжает Т. Пиреш, — первые, за ними пар­сы, арабы и многие клинги обратились к султану с предупреж­дением, что португальцы — шпионы, имеющие целью захватить Малакку. Султан сказал, что посоветуется с бендахарой (Тун Мутахиром. — Э. Б.). Тогда они, особенно гуджаратцы, отпра­вились к бендахаре с большими дарами и склонили его на свою сторону» [229, т. II, с. 255].

Диогу Лопиш уже выгрузил часть своих товаров на берег, когда султан Махмуд-шах собрал высших чиновников на госу­дарственный совет, чтобы решить, как поступить с португальца­ми. На совете мнения разделились. Тун Мутахир считал, что на­до немедленно захватить португальскую эскадру и перебить португальцев. Его поддержал султан, а вслед за ним большинство участников совета. Только лаксамана Ходжа Хасан — недавний победитель Сиама, наиболее компетентный воен­ный специалист, сумевший оценить боевую мощь кораблей ев­ропейского типа, решительно выступил против этого проекта. Он призывал не провоцировать войну с Португалией, а оттянуть ее, чтобы успеть подготовиться к обороне. К нему присоединился только начальник полиции. Тун Мутахир обвинил Ходжу Хасана в трусости и сам вызвался исполнять его обязанности. Сул­тан Махмуд-шах принял это предложение и распорядился поса­дить лаксаману под домашний арест [229, т. II, с. 256- 257].

Сразу же начались энергичные приготовления к одновре­менному нападению на португальцев на суше и на море. Соглас­но плану Диогу Лопиш Сикейра и все португальские команди­ры приглашались на торжественный банкет, во время которого и должна была начаться атака. Но этот план не удалось со­хранить в тайне. Одна яванка, бывшая в связи с португальским моряком, ночью предупредила Сикейру о заговоре. Малаккцам удалось захватить только португальские товары на берегу и два десятка португальцев, охранявших их. Для Сикейры с его малолюдным экипажем (многие погибли от тропических болез­ней) это было, однако, чувствительным ударом. Не добившись выдачи захваченных моряков, он был вынужден сжечь два ко­рабля и с остатком эскадры отплыть в Индию [280, с. 59].

Тун Мутахир, по-видимому, считал, что навсегда избавился от португальцев. Вместо того чтобы укреплять оборону города, он стал готовить почву для свержения султана, чтобы самому занять его место. Он уже присвоил себе и своей семье отдельные знаки султанского достоинства. Однако он не вовремя оскорбил влиятельного члена своей фракции, богатейшего та­мильского купца Раджу Муделяра и тот через лаксаману Ход­жу Хасана, открытого врага бендахары, донес султану о гото­вящемся заговоре. Слабохарактерный Махмуд-шах, всегда под­дакивавший могущественному дяде, на этот раз стал действо­вать стремительно и беспощадно. В 1510 г. Тун Мутахир был казнен вместе со всей своей тамильской родней. Имущество, конфискованное у них, составило 50 квинталов золота, не счи­тая других драгоценностей. К власти вновь пришла малайская фракция феодальной знати. Бендахарой был назначен преста­релый сын Тун Перака Падука Туан [209, с. 139; 229, т II с. 258—259; 280, с. 60].

Между тем в Малакке стало известно о захвате португаль­цами Гоа (25 ноября 1510 г.). Бендахара[20] отреагировал на это известие освобождением пленных португальцев из-под стражи. Более того, он вернул им их товары, чтобы они могли прокор­миться, продавая их, до прибытия за ними соотечественников. Одновременно были приняты спешные меры к обороне города [280, с. 59].

Но все эти мероприятия уже не могли предотвратить неиз­бежного. 20 апреля 1511 г. Афонсу д'Албукерки отплыл из Гоа с сильным флотом из 19 судов, в составе которого, кроме пор­тугальских солдат, находились и индийские наемники. 1 июля 1511 г. его флот появился перед Малаккой. Д'Албукерки потре­бовал выдачи пленных и разрешения построить в городе порту­гальский форт. Султан согласился вернуть пленных, но на вто­рое требование ответил решительным отказом [54, с. 55; 209, с. 159; 280, с. 90].

Обе стороны стали готовиться к сражению. Между тем в малаккском обществе произошел решительный раскол. Нему­сульманская часть населения, особенно купцы-индуисты, кото­рые подвергались дискриминации в последние годы правления Махмуд-шаха, была склонна придерживаться нейтралитета или открыто поддерживать португальцев. Во главе пропортугальской партии стоял богатый купец-индуист Ниначату, с самого начала оказывавший большую материальную поддержку плен­ным португальцам. Примирительную позицию по отношению к португальцам заняла даже значительная часть яванского купе­чества, в числе которых было много мусульман. Глава яван­ской общины в Малакке Утимураджа тайно послал д'Албукерки подарки и обещание поддержки. Яванские наемники, которым несколько месяцев не платили жалованья, тоже не хотели сра­жаться. Этот раскол значительно ослабил ряды защитников Малакки [54, с. 55; 280, с. 69].

Выждав несколько дней, д'Албукерки начал бомбардировку города и сжег все суда, находившиеся в порту, кроме тех, что принадлежали китайцам и индуистам[21]. Решимость Махмуд-ша­ха вновь заколебалась. Он прислал д'Албукерки пленных и со­гласился выделить португальцам участок земли для постройки крепости, а также возместить все убытки.

Но д'Албукерки разведал уже достаточно, чтобы принять ре­шение об общем штурме города. Все подходы к городу были перекрыты прочными деревянными палисадами. Единственные более или менее удобные места находились по обеим сторонам моста через р. Малакку. 25 июля 1511 г. в день Св. Якова, ко­торого д'Албукерки считал своим покровителем, португальский адмирал начал атаковать мост. Португальские суда приблизи­лись к мосту за два часа до рассвета, но малаккцы были начеку и встретили их сильным артиллерийским огнем (в Малакке бы­ло довольно много пушек, отлитых в местных мастерских). Од­нако после нескольких часов жестокого боя португальцам уда­лось захватить оба конца моста. Поскольку ветер дул с моря, им легко удалось поджечь дома, прилегавшие к мосту. Огонь вскоре распространился вглубь. Большая часть города была охвачена пламенем. При этом сгорел и султанский дворец. К двум часам дня силы атакующих стали иссякать. Страдая от голода и тропической жары, находясь под постоянным обстре­лом малаккцев, которые, в частности, пустили в ход отравлен­ные стрелы, португальцы не в силах были удерживать больше мост и плацдармы на берегах. Они вернулись на свои суда и вышли в море [209, с. 164—165].

Отбив первое нападение, малаккцы усилили укрепления моста. Они установили в нем пятьдесят бомбард, оградив края моста прочными палисадами. К северу и к югу от моста они воздвигли новые батареи на месте захваченных ранее порту­гальцами. Время, однако, работало на д'Албукерки. Раскол сре­ди населения города усиливался. Многие купцы, боясь за свои товары, предпочитали тайные переговоры с противником моби­лизации всех сил сопротивления. 10 августа 1511 г. португаль­цы начали новый штурм Малакки. Д'Албукерки приказал пе­реоборудовать крупную китайскую джонку в своего рода пла­вучую осадную башню. Малаккцы, видя, что это сооружение приближается к мосту, попытались поджечь ее, но безуспешно. В то время как португальский флот интенсивно обстреливал го­род, джонка пришвартовалась к мосту и португальцы сильным огнем с вершины башни буквально смели защитников моста. Теперь мост снова оказался в руках солдат д'Албукерки. Защит­ники Малакки отступили за баррикаду, расположенную между мостом и городской мечетью. Португальцы под командой капитана де Лимы овладели и этой баррикадой и стали продвигаться в глубь города. Тогда султан Махмуд-шах и его сын Ахмад лично возглавили контратаку. В авангарде малаккских сил дви­галось 20 боевых слонов. Португальцы сумели ранить передо­вого слона в глаз. Обезумевшее от боли животное повернуло назад и увлекло за собой остальных слонов. На узенькой улоч­ке началась давка. Слоны растоптали многих малаккских вои­нов, оставшиеся в живых отступили [209, с. 167].

Осторожный д'Албукерки, однако, не стал развивать своего успеха, опасаясь, что португальцы в уличных боях понесут слишком большие потери. Он потратил еще две недели на пере­говоры с султаном, рассчитывая, что за это время дух боль­шинства защитников будет окончательно подорван. Только 24 августа начался третий и последний штурм Малакки. На этот раз бой длился недолго. Кварталы, заселенные пегуанцами (монами), яванцами и индуистами, сдались противнику добровольно. Султан Махмуд-шах и его приверженцы бежали в глубь страны. После этого португальцы приступили к плано­мерному грабежу города. Добыча была огромной. Д'Албукерки разрешил своим солдатам в течение недели убивать всех му­сульман, которые появятся на улице. Столица Малаккского сул­таната была навсегда разрушена, а сам султанат с этого вре­мени получает название Джохорского, по району, в котором основал новую столицу султан Махмуд-шах [54, с. 59; 209, с. 168—169].

Глава  12

РАСЦВЕТ  ИМПЕРИИ МАДЖАПАХИТ

Сложившаяся в начале 20-х годов XIV в. новая система феодальных отношений в Маджапахите, хотя и укрепила трон короля, все же не вполне устраивала правившего в тот момент монарха Джайянагару, поскольку его мать была суматранкой и не принадлежала к сингасарскому королевскому роду. По­этому старшей в королевском роде была в настоящий момент другая жена Виджайи, вдовствующая королева Гайятри, дочь Кертанагары.

Таким образом, после смерти Джайянагары трон должен был перейти к Гайятри или ее потомству; она имела двух до­черей — Трибхувану и Дьях Виях Раджадеви, удельных княгинь двух важнейших княжеств — Кахурипана и Дахи (Кедири) [249, с. 60].

В 1328 г. Джайянагара решил обойти новые правила престо­лонаследия, женившись сразу на обеих своих единокровных сестрах, положив, таким образом, начало восстановлению свое­го единовластия. Но Гаджа Мада не мог допустить нарушения сбалансированной системы власти, которая уже оправдала себя в предшествовавшие годы. «Параратон» так повествует об этом конфликте: «...Джайянагара имел двух неродных сестер, которых он не хотел выдавать замуж, так как хотел сам же­ниться на них. Поэтому, когда замечали, что кто-то из кшатри­ев (членов королевского рода. — 3. Б.) заглядывался на них, его убивали. Ведь ему (королю, — Э. Б.) самому хотелось об­ладать сестрами. Кшатрии напугались. Жена Танги распрост­раняла слухи, что прабху (король. — Э. Б.) обидел ее. Гаджа Мада привлек ее к суду. Случайно оказалось так, что у Джай­янагары была опухоль, из-за чего он был вынужден находиться дома. Танга получил приказ вырезать ее, когда правитель был в постели. Он резал ее два раза, но безуспешно. Он попросил монарха снять с себя его доспех (кемитан). Тот сделал это и положил его возле постели. Танга резал еще раз, и все шло хо­рошо, но тут он проткнул прабху и тот умер. А сам он был тут же убит Гаджа Мадой. Между событиями Кути (восстанием Ку­ти в 1319 г. — Э. Б.) и Танги прошло девять лет (т. е. убийство Джайянагары произошло в 1328 г. — Э. Б.).

Снова появились кшатрии в Маджапахите. По желанию кня­гини Кахурипана[22] князь Чахрадхара[23] стал при ней женихом, а затем и ее мужем. Князь Куда Мерти[24] женился на княгине Да­хи[25]...» [45, с. 46[.

Итак, Джайянагара был устранен, и на престол взошла ста­рейшина королевского рода Гайятри [56, с. 78]. Следующие за ней по рангу ее дочери вышли замуж за других членов коро­левского рода, удельных князей Тумапеля и Венгкера. При этом каждый из них сохранил свой удел и голос в королевском совете. Вскоре Гайятри удалилась в буддийский монастырь, пе­редав трон своей старшей дочери Трибхуване (1329—1351). В 1334 т. у Трибхуваны и Кертавардханы родился сын Хайям Вурук. Однако она передала ему трон только в 1351 г., после смерти Гайятри, чтобы самой стать старейшиной королевского рода. Удельное же княжество Кахурипан, принадлежавшее Трибхуване, в 1334—1351 гг. перешло к Хайям Вуруку, в 1351 г. вернулось к Трибхуване, а после ее смерти (около 1371 г.) его унаследовала ее старшая дочь [246, т. II, с. 27].

Четкая система коллегиального правления королевского ро­да ясно видна в указе Трибхуваны от 1351 г., который был из­дан «с согласия семи членов королевского совета», удельных князей [249, с. 60]. К 1365 г. из 12 удельных князей 8 были чле­нами королевского совета (четверо были несовершеннолетними и в совет не входили). Эти 12 удельных князей были: Трибху-вана, княгиня Кахурипана, мать короля и старейшина рода; Кертавардхана, князь Тумапеля, отец короля; Дьях Виях Раджадеви, княгиня Дахи, тетка короля; Виджайяраджаса, князь Венгкера, ее муж; Бре Ласем, княгиня Ласема, сестра короля; Раджасавардхана, князь Матахуна, ее муж; Бре Паджанг, кня­гиня Паджанга, сестра короля; Сингавардхана, князь Пагухана, ее муж; их сын Викрамавардхана, князь Матарама (около 1353 г. рождения); его сестра Суравардхани, княгиня Павану-хана (около 1355 г. рождения); Кусумавардхани, княгиня Кабалана (около 1358 г. рождения, дочь короля Хайям Вурука от королевы Индудеви, его двоюродной сестры, дочери его тетки княгини Дахи и князя Венгкера); Вирабуми, князь Вирабуми (около 1352 г. рождения, сын короля Хайям Вурука от налож­ницы) [249, с. 92—931.

Все совершеннолетние удельные князья не только входили в королевский совет, но и носили такой же титул, как король,— прабху, являясь, таким образом, его пэрами. В этом плане ко­ролевский совет Маджапахита напоминал совет пэров Франции того же времени, также состоявший исключительно из членов королевского рода, удельных князей. К королевскому домену Маджапахита относились только центральная область вокруг столицы, владения, ранее принадлежавшие Вирарадже (Маду­ра и крайний восток Явы), а также, возможно, часть северного побережья с такими стратегически важными портами, как Тубан и Семаранг.

Возвратимся теперь к внешней и внутренней политике Ма­джапахита, которую в годы правления Трибхуваны и в первой половине правления ее сына Хайям Вурука (1351 —1389) опре­делял главным образом Гаджа Мада.

Главной целью внешней политики Гаджа Мады было вос­становление индонезийской империи в тех границах, в которых она существовала при Кертанагаре. Решение этой задачи он начал исподволь подготавливать еще в последние годы правле­ния Джайянагары. В 1325 г. Маджапахит впервые после отра­жения монголо-китайской агрессии устанавливает дипломатиче­ские сношения с Юаньским Китаем. С 1325 г. по 1328 г. по­сольства из Маджапахита в Пекин прибывают ежегодно [100, с. 234; 243, с. 49]. И, по-видимому, совсем не случайно первое из этих посольств возглавляет принц Адитьяварман, внук коро­ля Малайю Мауливармана и сын родной тетки Джайянагары, принцессы Дара Джингги, привезенной в Маджапахит с Су­матры в 1293 г. и выданной здесь замуж за яванского вельмо­жу. В 20-х годах XIV в. Адитьяварман занимал уже важный пост при маджапахитском дворе. Посылая его во главе посоль­ства в Китай, вероятно, имели в виду не только разведать на­мерения китайского правительства в отношении Суматры, но и: заявить притязания Маджапахита на этот остров, представив китайскому императору Адитьявармана в качестве законного претендента на трон Малайю.

Политический кризис в конце правления Джайянагары и необходимость  укрепить позиции центральной власти на самой Яве несколько замедлили эту дипломатическую активность. К началу правления Трибхуваны на востоке Явы еще остава­лись два независимых портовых государства — Саденг и Кета, видимо, возникшие после падения государства Вирараджи в этом районе. В 1331 г. Гаджа Мада организовал поход, в ре­зультате которого эти государства были включены в состав Маджапахита [227, т. III, с. 54].

В следующем же, 1332 г. в Китай вновь направляется по­сольство во главе с Адитьяварманом. Очевидно, это была но­вая и последняя попытка добиться подчинения Малайю мирным путем благодаря императорскому указу, утверждающему Адитьявармана королем этого государства (возможно, велись переговоры о восстановлении сюзеренитета Маджапахита и над другими территориями, утраченными в 1293 г.). Попытка эта ке увенчалась успехом; вплоть до падения Юаньской династии маджапахитские послы не ездили в Китай [100, с. 234; 249, с. 49].

После этого Гаджа Мада, видимо, решает от дипломатиче­ских мер перейти к военным. Он, до сих пор стоявший как бы в тени, занимавший второстепенные должности, в  1334 г. офи­циально принимает на себя пост первого министра Маджапа­хита и произносит на собрании вельмож свою знаменитую клят­ву. Как сообщает «Параратон», он заявил, что не будет поль­зоваться палапой[26] «до тех пор  пока  Нусантара    (островной мир. — Э. Б.)  не будет подчинена,  пока  Гурун, Серам,  Танджунгпура, Хару,     Паханг,     Домпо,   Бали,   Сунда,  Палембанг и Тумасик не будут  подчинены...»   [45, с. 481.   План Гаджа Мады не встретил единодушного одобрения при дворе, однако он быстро подавил оппозицию. Как сообщает далее «Па­раратон»,  «...Кембар выразил  сомнение в успехе предприятия Гаджа Мады... Баньяк тоже   поносил его,   а Джабунг Теревес и Лембу Петенг открыто  рассмеялись.  Гаджа Мада  покинул собрание высших чиновников, он рассказал об этом супругу ко­ролевы, он был огорчен тем, что арья Тадах (бывший первый министр. — Э. Б.) тоже осмеял его. Кембар еще много сделал неправильного. Варак был убран с дороги, так же  как и Кем­бар» [45, с. 48].

Подробная история завоевательных походов Гаджа Мады до нас не дошла. Но, вероятно, он сумел осуществить свой план в общих чертах. В поэме «Нагаракертагама», написанной все­го через год после смерти Гаджа Мады, перечисляется 98 стран и областей, плативших дань Маджапахиту. Сюда входят, в частности, государства на Суматре — Малайю, Джамби, Палембанг, Сиак, Рокан, Кампар, Перлак, Самудра, Ламури (Аче), Лампунг, Барус и др.; на Калимантане — Танджунгпура, Капуас, Катинган и др.; в Малайе — Паханг, Лангкасука, Келантан, Тренгану, Кедах, Тумасик (Сингапур) и др.; острова к востоку от Явы — Бали, Сумбава, Бима, Серам, Ломбок, Южный Сулавеси (Макасар), Солор, Амбойна, Тернате, Тимор и даже часть Западного Ириана [227,т. IV, с. 30—34].

Некоторые гиперкритически настроенные западные истори­ки считают, что все это поэтический вымысел, и что Маджапахит в середине XIV в. оставался в тех же границах, что и в начале века, однако их аргументация носит слишком общий характер и не может опровергнуть свидетельства источников. Конечно, власть Маджапахита над отдаленными районами мог­ла иметь очень ограниченный характер и выражалась иногда только в присылке чисто символической дани[27] и координации внешней политики, но она позволила очистить все морские до­роги архипелага от пиратства и ненормированного таможенно­го грабежа купцов мелкими властителями, что способствовало резкому подъему внутрирегиональной и межрегиональной тор­говли и экономическому расцвету Маджапахита.

Значительная часть программы Гаджа Мады была выполне­на уже в 40-х годах XIV в. Из «Нагаракертагамы» известно, что в 1343 г. был вновь завоеван остров Бали, отпавший от импе­рии в /1293 г. [227, т. III, с. 54]. Китайская летопись «Мин ши» сообщает о подчинении Маджапахиту Калимантана [249, с. 136]. В 40-х годах XIV в. были   подчинены   Южная   и   Центральная Суматра, где в качестве марионеточного правителя был поса­жен упоминавшийся ранее Адитьяварман. Его надпись 1347 г., найденная на Центральной Суматре, свидетельствует о том, что он считал себя в это время представителем Маджапахита [249, с. 50]. Мусульманское государство Самудра (Пасей) тоже было завоевано Маджапахитом  (Ибч Баттута в 1345—1346 гг. застал его еще независимым). Об этом свидетельствуют такие топони­мы Северной Суматры, как Манджак Пахит, Пайя Гаджа, Букит Гаджа  [249, с.  135—136].  Не вызывает сомнения и факт завоевания Маджапахитом  по крайней мере южной половины Малайи, так как он подтверждается малайскими источниками. В 1357 г. маджапахитские войска под командованием  генера­лов Мпу Налы и Питалоки завоевали   королевство   Домпо   на Сумбаве. Покорение Сумбавы    подтверждается   яванской над­писью XIV в., найденной на этом острове [249, с.  138].

Пожалуй, единственная осечка в объединительной политике Гаджа Мады произошла в 1357 г., когда он попытался подчи­нить Маджапахиту западнояванское королевство Сунда. Маджапахитское правительство обратилось к королю Сунды, которого летопись называет просто Махараджей, с предложением вы­дать его дочь замуж за короля Хайяма Вурука. Когда же Махараджа в сопровождении большой свиты (фактически маленького войска) прибыл на Восточную Яву и остановился недалеко, от столицы, в Бубате, чтобы вести там переговоры о браке, маджапахитцы внезапно потребовали, чтобы невесту передали жениху в соответствии с процедурой, принятой в тех слу­чаях, когда вассал вручает дань своему сюзерену [56, с. 80]. По понятиям рыцарской феодальной чести, которые были распро­странены в то время в Индонезии, принять такое предложение было немыслимо. Как повествует «Параратон», «...Менак (пол­ководец Махараджи. — Э. Б.) ... сказал, что лучше умереть в Бубате, чем дать себя унизить, что и привело к кровавым по­следствиям. Слова Менака вызвали большое желание к сраже­нию, сунданские полководцы хотели битвы... все сунданцы вмес­те издали воинственный клич. Усиленный звенящими гонгами, он прозвучал как стон обрушившейся земли. Правитель Маха­раджа первым пал в бою. Он погиб вместе с Тухан Усусом. Бхра Парамешвара (дядя короля Виджайяраджаса, князь Венгкера. — Э. Б.) отправился в Бубат[28], не зная, что многие сунданцы были живы, а знаменитый Менак все еще вел сраже­ние. Сунданцы двинулись на юг, маджапахитцы потеряли конт­роль над ними. Но наступление сунданцев было отражено, и войска были остановлены... Затем сунданцы переменили план, они предприняли еще одно наступление на юго-запад, где как раз был Гаджа Мада. Каждый, кто осмеливался подойти к его колеснице, погибал. Поле битвы было подобно морю крови, среди которого высилась гора трупов. Все сунданцы без иск­лючения были убиты в 1279 г. эры Шака» (1357 г. — Э. Б.) [45, с. 49—50].

Судьба сунданской принцессы неизвестна. Существует пред­положение, что она покончила с собой у тела отца. Сунду же Гаджа Мада до конца своей жизни так и не покорил. Во вся­ком случае, в «Нагаракертагаме» (1365 г.) Сунда не значится ни в списке вассалов, ни в списке друзей Маджапахита. Эта не­удача навлекла на Гаджа Маду временную опалу, но вскоре он вновь вернулся к власти [249, с. 62].

К моменту смерти Гаджа Мады (1364 г.) империя Маджапа-хит достигла вершины своего могущества. Ее вассальные вла­дения простирались от Малаккского полуострова до Западного Ириана. Порядок на всей этой обширной территории поддер­живался с помощью многочисленного маджапахитского флота, мощь которого воспевает Прапаньча в своей поэме [227, т. III, с. 112]. Международные войны внутри архипелага практически прекратились, и это в значительной мере способствовало эко­номическому подъему всей Индонезии.

Маджапахит поддерживал интенсивные дипломатические сношения как со своими соседями по региону, так и с дальни­ми странами. В списке дружественных Маджапахиту государств Прапаньча называет Индию, Шри Ланку, Мартабан (т. е. Нижнюю Бирму), Кампучию, Тямпу, Вьетнам и даже Сиам, с которым велась недавно ожесточенная борьба за Малайю [227, т. III, с. 17—18][29].

В области внутренней политики время правления Гаджа Мады было периодом стабилизации феодальной системы Ма-джапахитского государства. Гаджа Мада стал как бы посред­ником между крупными и мелкими феодалами. Борьба между ними при нем была сведена до минимума. С одной стороны, он укрепил права крупных феодалов, поставив их на одну доску с монархом, сделав их его пэрами. В надписи 1351 г. из Синга-сари он именуется «сапта прабху» — «опора семи королей»[30] (имеется в виду совет королевского рода, который, судя по всему, он же сам и организовал). С другой стороны, при нем число крупных феодалов было четко ограничено членами ко­ролевского рода. Все остальные крупные феодалы (новые и старые), не принадлежавшие к потомкам Кертанагары и Ви-джайи, были уничтожены или отстранены от власти в ходе войн и мятежей, потрясавших страну в конце XIII — начале XIV в.

Пока королевский род был сравнительно невелик, потребле­ние крупными феодалами прибавочного продукта было умерен­ным и не могло вызывать недовольства мелких и средних фео­далов-чиновников, также организованных при Гаджа Мада в четкую административную систему, как бы параллельной влас­ти, через которую он мог контролировать действия крупных феодалов и вовремя пресечь их, если бы они стали клониться к нарушению установленной им феодальной гармонии.

В области религии Гаджа Мада также вел сбалансирован­ную политику, предоставляя на Яве некоторые преимущества буддийскому  меньшинству, чтобы оно было уравновешено во влиянии с шиваитским духовенством. За пределами Явы он на первый взгляд отдавал преимущество шиваитам, которым раз­решалось вести миссионерскую деятельность на всей террито­рии Маджапахитской империи, в то время как буддийским про­поведникам путь в западные районы империи был закрыт; они могли пропагандировать свою религию только к востоку от Явы [249, с. 141]. На самом деле и здесь действовала политика уравновешивания всех сил. На самой Яве, как и к востоку от нее, в XIV в. преобладало индуистское население. Поэтому буд­дийская пропаганда здесь ему представлялась полезной. На западе — в Малайе и на Суматре, напротив, искони преоблада­ло буддийское население и дальнейшее усиление буддизма здесь могло стать основой опасных сепаратистских движений. Поэто­му все преимущества здесь отдавались индуистским миссионе­рам.

В отношениях с эксплуатируемыми массами Гаджа Мада и руководимый им аппарат придавали большое значение пропа­ганде классового мира. Прапаньча (кстати, сам крупный чинов­ник — глава буддийской церкви) в своей поэме так рисует от­ношения государя и подданных: деревня и монарх — это лев и джунгли. Лев охраняет джунгли, а джунгли охраняют льва. Они взаимно необходимы друг другу. Только прочное правительство может защитить страну против врагов, а деревни от разбоя. Если же пострадает деревня, то и двор (правящий класс) будет голодать. Эти сентенции Прапаньча вкладывает в уста самому Хайям Вуруку [249, с. 143].

Благодаря этой социальной демагогии, а также благодаря экономическому подъему Явы в XIV в. антифеодальное движе­ние в Маджапахите в этот период было сведено до минимума. Действительно, мы не встречаем в источниках XIV в. никаких намеков на восстания или волнения как свободных крестьян — общинников, так и зависимых. Это положение изменилось толь­ко в XV в., когда система, созданная Гаджа Мадой, начала себя изживать.

После смерти Гаджа Мады король Хайям Вурук побоялся доверить принадлежавшую покойному огромную власть како­му-нибудь одному лицу и разделил его обязанности между че­тырьмя министрами. Но эта система коллегиального управле­ния под надзором короля не оправдала себя, и через три года Хайям Вурук восстановил должность первого министра. Она была доверена Гаджа Энггону (1367 — 1394), видимо, родствен­нику Гаджа Мады. Этот министр не был такой блестящей лич­ностью, как Гаджа Мада, но он вел страну по накатанной ко­лее, и за время его правления во внутреннем положении госу­дарства не произошло существенных изменений.

Между тем в конце 60-х годов XIV в. в Китае происходили кардинальные изменения, которые существенно повлияли на судьбы всей Юго-Восточной Азии и, в частности, Индонезии.

Глава  13

НАЧАЛО УПАДКА МАДЖАПАХИТА И  КИТАЙСКАЯ  ЭКСПАНСИЯ  В  ИНДОНЕЗИИ В КОНЦЕ XIV—XV в.

В конце 1368 г. одряхлевшая Юаньская династия, уже с 30-х годов XIV в. переставшая вмешиваться в дела Юго-Восточ­ной Азии, была сметена в Китае народным восстанием, и к власти пришла новая минская династия. И хотя борьба со сторонниками старой династии продолжалась   еще   до 80-х годов XIV в., первый   император   новой   династии   Чжу Юань-чжан (1368—1398)   начал  активную   экспансионистскую   политику   в странах Юго-Восточной Азии, стремясь убедить ее монархов (на первых порах дипломатическим путем), что он повелитель все­ленной и все они должны ему подчиняться. Уже в  1369 г.   в Маджапахит прибыл первый посол новой династии У Юн, в то время как другой посол Чжао Шу был направлен в Палембанг [15, с. 20]. Эти первые   посольства,    видимо,   имели   ознакоми­тельный характер, а на следующий год китайские послы Шень Чжи и Чжан Цзин-чжи доставили королю манифест императо­ра Чжу Юань-чжана: «С древности те, кто царил в Поднебесной, простирали свой надзор над всем, что лежит между Небом и Землей, что освещается солнцем и луной. Всем людям, живу­щим далеко или близко,  без  исключения желаем  спокойствия на их землях и радостной жизни.   Однако   необходимо,   чтобы сначала спокойствие воцарилось в Китае, а затем уже, чтобы подчинились ему десять тысяч стран всех четырех сторон света (курсив наш. — Э. Б.). Бывший недавно    юаньским   государем Тогон-Тимур — отпрыск рода, погрязшего в пьянстве и развра­те, — не задумывался о жизни народа... Из сочувствия к бедст­венному положению людей я начал справедливую войну и ис­коренил беспорядки и грабежи. И войска и народ подчинились Мне, и Я занял императорский престол, назвав династию Ве­ликая Мин... В позапрошлом году была взята Юаньская столи­ца и окончательно покорен весь Китай. Тямпа, Дайвьет и Гао-ли (Северная    Корея) — все эти    страны    прислали    ко двору дань... Я управляю Поднебесной, подражая императорам и пра­вителям прежних династий, и желаю лишь того, чтобы и китай­ский и иноземные народы спокойно обретались каждый на сво­ем месте. Засим беспокоюсь, что различные иноземцы, живущие уединенно в далеких странах, еще   не все   знакомы   с Моими устремлениями. Поэтому направляю к ним послов, чтобы всем об этом стало известно»  (цит. по [15, с. 21—22])[31].

Для Хайям Вурука монголо-китайская агрессия против Явы, которую отразил его дед Виджайя, была сравнительно недав­ним прошлым. Поэтому он не решился пренебрегать требова­ниями грозного соседа. В том же году он направил в Китай по­сольство с богатыми подарками, которое прибыло ко двору им­ператора в начале 1371 г. [249, с. 181]. В ответ на новое посольство из Китая в 1372 г. Хайям Вурук направил в Нанкин посольство, которое возвратило минскому императору три указа свергнутой Юаньской династии, присланные в Маджапахит в XIV в. [29, с. 149; 15, с. 44].

Но вскоре выяснилось, что Китаю мало формального выражения вассальной зависимости. Китайская дипломатия с первых шагов  начала стараться раздробить    Маджапахитскую   империю, заставив каждого ее вассала присягнуть лично китайско­му императору. Особенно яркое выражение это нашло в отношениях Китая с Бонн, вассальным королевством Маджапахита на Южном Сулавеси.

Завершив свое посольство в Маджапахите,   Шэнь   Чжи и Чжан Цзин-чжи не вернулись в Китай, а направились непосред­ственно в Бонн, куда и прибыли в 1371 г., где потребовали вас­сальной присяги   от короля    Бонн Махамоши.   Но   Махамоша, согласно китайским источникам, оказался «заносчивым» и «гор­дым» и не захотел выполнить соответствующих церемоний. Тог­да Шзнь Чжи обратился к нему с такой речью: «Под властью императора находятся все четыре моря. Он все озаряет своим блеском, как солнце и луна, власть его простирается повсюду, где выпадает иней   и роса.   Нет   таких стран,   которые   бы   не прислали посланий, называя   себя   вассалами.   Бони же — кро­хотная страна — вознамерилась противиться авторитету Небес­ного трона» [15, с. 25]. Под давлением китайских угроз Маха­моша был вынужден совершить церемониал, которого требова­ли послы. Трон правителя Бонн был убран, а на его место по­ставлен стол, на который среди курильниц с ароматными куре­ниями был положен императорский манифест для страны Бонн. Король приказал своим приближенным по очереди бить покло­ны перед этим столом. Затем Шэнь Чжи торжественно зачитал манифест и передал Махамоше, который принял  его с покло­ном [15, с. 25].

Казалось, цель китайской дипломатии была достигнута. Но на следующий день Махамоша вновь отказался послать посоль­ство с данью в Китай, ссылаясь на то, что жители островов Сулу (Южные Филиппины) в недавнем прошлом напали на Бонн и вывезли из страны все ценные и дорогие вещи, которые мож­но было бы послать императору в виде дани. Поэтому он про­сил дать ему отсрочку в три года. Но Шэнь. Чжи не принял во внимание объяснения Махамоши. «Уже прошли три года,— заявил он, — с тех пор как император вступил на Великий трон. Иноземные послы со всех четырех стран света — на востоке до Японии и Кореи, на юге до Цзяочжи (Вьетнам), Тямпы и Дупо (Явы), на западе до Турфана, на севере — до монгольских пле­мен — один за другим непрерывно приходят ко двору. Если да­же ван (король. — Э. Б.) немедленно пошлет послов, то и тог­да он опоздает. Как же можно говорить о трех годах?» [15, с. 26]. Махамоша вновь стал отказываться, ссылаясь на свою бедность, на это Шэнь Чжи возразил: «Император богат тем, что обладает всеми четырьмя морями. Разве он что-либо вымо­гает? Но он желает, чтобы ван назвался вассалом и подчинился, вот и все» [15, с. 26].

Махамоша созвал на совет своих приближенных. Было реше­но направить в Китай посольство с неким Исымаи (Измаилом) с соответствующим посланием и данью. Однако прежде чем оно успело отправиться в путь, в Бонн прибыли посланцы из Маджапахита. Они обвинили Махамошу в измене Хайям Вуруку, и он решил было отменить отправку посольства. Но Шэнь Чжи вернулся с дороги и оказал вновь сильнейшее давление на ко­роля Бонн. «Вы говорите, чго являетесь вассалом Дупо (Явы) — заявил он, — но ведь Дупо — наш вассал». Далее он открыто пригрозил, что Бонн следует бояться не Маджапахита, а Китая. Растерявшийся Махамоша отправил посольство в Китай.

Подобную политику китайские дипломаты вели и в запад­ной части Индонезии. Суматра и Малайя были дальше от Ки­тая, чем Сулавеси, и тамошние правители считали вассальное подданство Китаю меньшим злом, чем подчинение Маджапахи-ту. Уже в 1373 г. в Нанкин прибыло посольство из Сан-фо-ци (Палембанга), в 1375 г. посольство в Китай с данью направил король Малайю — Адитьяварман, который до этого был верным вассалом Хайям Вурука, своего двоюродного брата по женской линии. Но Адитьяварман к этому времени сильно укрепил свое положение, завоевав центральные районы Суматры и положив этим начало государству Минангкабау. Теперь он был готов сбросить власть Маджапахита [138, с. 69; 249, с. 50].

В 1376 г. в Нанкин прибыло посольство из страны Ланьбан (очевидно, Ламури-Аче), в 1377 г. из страны Таньбан (также на Суматре), в 1378 г. из Паханга и в 1383 г. из Самудры (Пасея) [15, с. 27].

Маджапахит, конечно, пытался положить конец этому мас­совому дезертирству. Так, в 1376 г. к китайскому двору прибыло посольство из Палембанга с сообщением о смерти тамошнего правителя и просьбой утвердить на палембангском троне его сына. Император милостиво удовлетворил эту просьбу. Но на обратном пути палембангские послы были захвачены маджапа-хитцами. После этого Хайям Вурук послал свои войска против Палембанга. В 1377 г. Палембанг был взят штурмом, а китай­ские послы, находившиеся в нем, убиты. Эти решительные дей­ствия произвели впечатление как на Суматре, так и в Китае. Император Чжу Юань-чжан разразился яростными угрозами[32], но своих войск в Индонезию не послал. Вместо этого он попы­тался натравить на Маджапахит Сиам. Война между Сиамом и Маджапахитом, прекратившаяся в середине 60-х годов XIV в.,, по всей видимости вспыхнула вновь после 1380 г. В середине 80-х годов весь   Малаккский  полуостров  оказался  в  руках Сиама.

На Суматре Хайям Вуруку удалось восстановить свои позиции. Около 1378 г. король Адитьяварман умер, а его наследник не решился отправить в Нанкин посольство за инвеститу­рой, т. е. вновь принял подданство Маджапахита. Сепаратные посольства вассалов Маджапахита в Китай после 1383 г. пре­кращаются более чем на 20 лет.

Вплоть до конца правления Хайям  Вурука  положение  маджапахитской империи оставалось   стабильным.   Однако после смерти Хайям Вурука в  1389 г. в стране создался династиче­ский кризис. От своей главной жены, королевы Индудеви, при­ходившейся ему двоюродной сестрой, Хайям Вурук не имел сы­новей. У них была только дочь Кусумавардхани, которую Хай­ям Вурук выдал замуж за своего племянника Викрамавардхану, удельного князя Матарама. Ему-то он и завещал трон. Од­нако на трон заявлял свои притязания и сын Хайям Вурука от наложницы Вирабуми. На первых порах кризис был разрешен тем, что Вирабуми была передана в удельное княжение восточ­ная часть Явы со столицей    в Лумаджанге.   Вирабуми   не был удовлетворен таким разделом и выжидал случая, чтобы захва­тить власть во всем государстве. Такой случай представился ему в самом начале XV в., когда кризис,  начавший  подтачивать здание Маджапахита, углубился.    Первым    признаком  нового обострения  кризиса было новое восстание Палембанга, проис­шедшее в 1398 г. Это восстание было подавлено, но ненадолго. Вскоре власть в Палембанге, опираясь на местных китайцев — хуацяо, захватил   энергичный   авантюрист   эмигрант   из Китая Лян Дао-мин. Это послужило сигналом к началу нового сепа­ратистского движения вассалов Маджапахита [249, с. 183, 192]. В  1399 г., когда умер единственный сын Викрамавардханы от его главной жены, дочери Хайям    Вурука,   вновь   началась борьба за престолонаследие. В качестве компромисса Викрамавардхана в 1400 г. удалился в монастырь, передав власть сво­ей дочери Сухите. Как внучка Хайям Вурука Сухита, по дина­стическим нормам Маджапахита, обладала наибольшими пра­вами на трон. Однако Вирабуми не признал   ее королевой,   а направил в 1401 г. посольство в Китай с просьбой утвердить его государем  Маджапахита. Тогда  Викрамавардхана  вновь  взял власть в свои руки и направил посольство в Китай с аналогич­ной просьбой. Таким образом, Китай вновь получил   возмож­ность вмешиваться в индонезийские дела [15, с. 100, 101].

Только в 1403 г. в Маджапахит прибыло три китайских по­сольства. Придерживаясь политики «разделяй и властвуй», ки­тайский император признал обоих претендентов на трон, и в ки­тайских источниках этого времени Викрамавардхана и Вирабу­ми именуются соответственно западным и восточным королями Явы. Пользуясь междоусобицей в Маджапахите, Китай начал рассылать свои посольства в подчиненные Маджапахиту госу­дарства Индонезии, требуя от них присяги императору. Так, в 1403 г. китайское посольство прибыло в Самудру, а на следую­щий год ко двору императора прибыло посольство султана Самудры Зайнила Абидина с данью [249, с. 187]. В 1405 г. госу­дарство Бонн вновь признало свою вассальную зависимость от Китая. В том же году в Китай прибыло посольство с данью с о-ва Тимор. В 1405 г. китайское посольство прибыло в Палем-банг. Правитель Палембанга Лян Дао-мин тут же направил императору ответное посольство с заверениями в преданности [15, с. 79, 88; 249, с. 183, 187].

В 1406 г. пятилетняя гражданская война в Маджапахнте за­вершилась победой Викрамавардханы. Столица Вирабуми Лу-маджанг, была взята штурмом, а Вирабуми убит. При разгро­ме Лумаджанга было перебито также прибывшее к Вирабуми китайское    посольство  и   170   сопровождавших  его  солдат. В 1407 г. Викрамавардхана направил в Китай посольство с из­винениями за этот необдуманный шаг. Император Чжу Ди за кровь послов потребовал [выкупа в размере 60 тыс. лян золота (2238 кг). Для взыскания выкупа на Яву был направлен адми­рал Чжэн Хэ. Когда Чжэн Хэ в 1408 г. прибыл в Маджапахит„ Викрамавардхана смог предложить ему только 10 тыс. лян зо­лота  (373 кг). Чиновники ведомства обрядов Китая настаивали на том, чтобы заключить прибывшего из Маджапахита  посла в тюрьму вплоть до полной выплаты выкупа. Однако импера­тор Чжу Ди «великодушно» заявил: «Я  желаю только  того, чтобы люди из дальних стран боялись последствий  своих  по­ступков. Разве это золото берется ради наживы?» [15, с. 84]. Видимо, Чжу Ди не хотел доводить обедневший Маджапахит до крайней нищеты. В последующие годы китайское влияние в Ин­донезии продолжало укрепляться.

Однако некоторые индонезийские государства, для которых китайский гнет стал чрезмерным, начали оказывать ему сопро­тивление. Первым в 1407 г. поднял восстание против Китая Палембанг. Правивший там в то время китаец Чэн Цзу-и на­пал на корабли адмирала Чжэн Хэ. Чжэн Хэ подавил это вос­стание. Тогда же указом императора Палембанг был преобра­зован в самоуправляющийся «инородческий округ Цзюцзян». Начальником этого округа был назначен палембангский житель Ши Цзинь-цин [185, с. 100].

В 1409 г. Китай ввел свои войска в государство Бони, кото­рое, видимо, также пыталось скинуть с себя китайскую зависи­мость [15, с. 92]. В те же годы Китай активно вмешался в гражданскую войну в государстве Самудра. В 1415 г. Чжэн Хэ высадил в Самудре сильный десант, который разгромил одного из претендентов на престол Самудры — Искандера. Другой претендент, утвержденный китайцами на троне, как сообщает современник событий Ма Хуань, «был вечно благодарен и постоянно посылал дань императору» [185, с.  117]. Китайцы также укрепили в эти годы свои позиции в государстве Ару (на Суматре), правитель которого    султан   Хусейн   в  1411   и  1414 гг.  посылал императору посольство с данью [15, с. 79; 249, с. 187]. К концу правления Викрамавардханы Маджапахит сохранял власть только над Восточной и Центральной Явой, а также над островами Мадура и Бали. Внутреннее    положение    в    стране осложнилось в результате сильного неурожая и голода, постиг­ших Яву в 1426 г. [33, с. 37].

В 1427 г. Викрамавардхана умер и королевой стала его вдо­ва Кусумавардхани (1427—1429). После ее смерти на трон взо­шла ее единственная дочь Сухита (1429—1447). В годы прав­ления Сухиты внешнее положение Маджапахита несколько ста­билизировалось. Это было связано с ослаблением давления Ки­тая на Индонезию во второй половине 20-х годов XV в. После 1425 г. в Китай все реже стали прибывать посольства из Бони, Палембанга и Самудры. С 30-х годов прекратились посольства на Аче [15, с. 116, 117]. В 1443 г. Маджапахиту удалось вновь восстановить свой сюзеренитет над Палембангом. Правителем Палембанга Сухита назначила полукитайца Арья Дамара [249, с. 190, 193].

В области внутренней политики период правления Сухиты характеризуется продолжающимся упадком авторитета цент­ральной власти. В 1437 г. против Сухиты поднимает мятеж Бре Даха, удельный князь Дахи, сын неудачливого претендента на престол Вирабуми. На короткий срок ему даже удается захва­тить столицу и провозгласить себя королем, а Сухиту разжало­вать в удельные княгини (бре), но вскоре это восстание было подавлено, и Сухита вернулась на трон [33, с. 38; 249, с. 186].

[1] Следуя принятой в советской медиевистике практике, далее мы будем именовать бирманских правителей королями.

[2] Подробно о государственном устройстве Кхмерской империи см. [49].

[3] Подробнее о борьбе Малакки за независимость см. в разделах, посвя­щенных Малайе.

[4] Более подробно см. в разделах, посвященных Кампучии.

[5] В первой половине XV в. китайская агрессия в Индокитае была лока­лизована и отражена героическим сопротивлением Вьетнама.

[6] По другой версии, Сен Луанг Чиенг-Лау был ее внучатым племянником и, стало быть, принадлежал к знати [267, с. 41].

[7] В хронике, которой пользовался П. Ле Буланже, сообщается, однако, что Тао Конкео погиб, сражаясь на улицах столицы, где вьетнамцам прихо­дилось брать штурмом каждый дом [165, с. 66].

[8]  Т. е. в Китае.

[9]  Китайский император, пытавшийся завоевать Вьетнам в XI в.

[10]  Сунский полководец, вторгшийся во Вьетнам в XI в.

[11]  Сагату и Омар — монгольские полководцы XIII в.

[12]  Китайский император.

[13]  1427 г.

[14]  Министр китайского двора.

[15] Во Вьетнаме действительно было несколько заговоров крупных феода­лов, например, Ле Хана, принадлежавшего к роду Чанов, но Ле Лой их бы­стро подавил [168, с. 220].

[16] Такой же принцип для потомков королевского рода был почти в то же время установлен в Сиаме.

[17] Португалец Т. Пиреш писал в начале XVI в.: «Из Ару « других мест стали приходить люди — пираты, рыбаки-селаты и прочий люд. И через три года в Малакке было 2 тыс. жителей. И из Сиама сюда доставляли рис» [229, т. II, с. 238].

[18] Рокан — государство на Восточной Суматре.

[19] Т. Пиреш, в частности, писал о нем: «Махмуд был менее справедлив, чем прежние (правители Малакки), и очень распущен. Он был обжора к пья­ница, каждый день курил опиум... Он велел убить своего брата Сулеймана из страха, что тот поднимет восстание. Заподозрив раджу Зайнал Абидина (отца нынешнего короля Кампара Абдуллы), он отравил его, хотя Зайнал Абидин приходился ему двоюродным братом. А племянника его Раджу Бунко он за­колол крисом. Он заколол крисом свою жену, сестру раджи Зайнал Абидина (мать принца Ахмада.— Э. Б.) без всякой причины. Еще он убил много дру­гих людей» [229, т. II, с. 254].

[20] Португальские источники ошибочно отождествляют его с Тун Мутахиром. Судя по всему, это был уже Падука Туан, поскольку известие не могло достигнуть Малакки раньше февраля 1511 г.

[21] После этого китайцы предложили д'Албукерки свою помощь в осаде Ма­лакки [280, с. 67].

[22] Принцесса Трибхувана, старшая дочь Гайятри.

[23] В надписях — Бхатара Кертавардхана, князь Тумапеля  (Сингасари).

[24] В надписях — Виджайяраджаса, князь Венгкера.

[25] Принцесса Дьях Виях Раджадеви, младшая дочь Гайятри.

[26] Точное значение этого слова неизвестно. Предполагаем, что речь шла о доходах с феодальных владений Гаджа Мады.

[27] Так, государство Бонн  на  Южном  Сулавеси  платило Маджапахиту в год 40 катти (ок. 25 кг) камфоры [249, с. 63].

[28] Очевидно, чтобы забрать невесту.

[29] По-видимому, к 1365 г. Сиам и Маджапахит заключили по крайней ме­ре временное перемирие, договорившись о разделе сфер влияния.

[30] Имеются в виду королева Трибхувана, старейшина королевского рода, ее муж Кертавардхана, ее сын Хайям Вурук, ее младшая сестра Дьях Виях Раджадеви, муж этой сестры Виджайяраджаса и две тогда еще незамужние дочери Трибхуваны — Бре Паджанг и Бре Ласем [249, с. 90].

[31] Еще более ясно претензия на мировое господство была выражена в ма­нифесте, направленном в Маджапахит в 1380 г.: «Я правлю китайцами и ино­земцами, умиротворяю и направляю на путь истинный как далекие, так и близкие народы, не делая между ними различия» (цит. по [15, с. 22]).

[32] В манифесте, направленном в 1380 г. в Сиам для пересылки в Маджа­пахит и Палембанг, в частности, говорилось: «Если Сын Неба сильно разгне­вается, то ему так же легко, как повернуть кисть руки, послать военачальни­ков пограничных гарнизонов во главе стотысячного войска, чтобы они с поч­тением осуществили Небесную кару. Как же вы, различные иноземны, серь­езно не подумали об этом» (цит. по [15, с. 50]).