Часть
III
ПЕРИОД
РАВНОВЕСИЯ СИЛ МЕЖДУ СТРАНАМИ ЮГО-ВОСТОЧНОЙ
АЗИИ И ЗАПАДОМ
С
захватом в
В то же время правители Юго-Восточной Азии недостаточно оценили европейскую угрозу, занятые борьбой друг с другом. Им так и не удалось объединиться, чтобы уничтожить португальскую базу в Малакке. Поэтому XVI в. был периодом равновесия сил между странами региона и европейским колониализмом. Только в XVII в. с появлением голландского флота наступил решительный перелом в пользу Запада.
Глава
1
ОБРАЗОВАНИЕ
ЕДИНОГО БИРМАНСКОГО ГОСУДАРСТВА
В XVI в.
После
захвата Авы шанами в
«Бирманские
пагоды не имеют ничего общего с
религией, — это просто сундуки с
драгоценностями», — заявил
Тоханбва [38, с. 83], и это
послужило сигналом к тотальной
экспроприации буддийского
духовенства. Естественно, такая
политика не могла не вызвать резко
враждебного отношения буддийских
монахов к Тоханбве. Монахи во
многих местах стали лидерами
сопротивления шанскому завоеванию,
а это, в свою очередь, послужило
основанием для жестоких репрессий
со стороны шанских властей. Так, в
Удельное княжество Таунгу, наиболее мощная из составных частей Авского королевства, было единственной бирманской областью, избежавшей шанского завоевания. Правитель Таунгу Минджиньо (1486—1531), о котором говорилось выше, сразу после падения Авы в 1527.г. принял решительные меры, чтобы воспрепятствовать вторжению Тоханбвы в свои владения. Он выступил в поход и дотла разорил обширную полосу Центральной Бирмы, отделявшую Таунгу от областей, захваченных шанами. Поэтому Тоханбва не решился выступить против Минджиньо, а бирманские удельные князья Пиньи, Сагаинга, Чаусхе, Мейктилы со своими приверженцами бежали на территорию Таунгу, укрепив, таким образом, его военный потенциал [146, с. 125].
Поток бирманских беженцев в Таунгу не прекращался и при сыне Минджиньо Табиншветхи (1531 —1550), вступившем на престол в 15-летнем возрасте. При нем окрепшее Таунгу получило реальную возможность стать центром нового объединения всей Бирмы. Уже на пятом году своего правления Табиншветхи вступает на путь широких завоеваний. Первый удар он, однако, решил нанести не против Верхней Бирмы, разоренная земля которой ке сулила большой выгоды (к тому же воинственные шаны были в то время еще слишком серьезным противником), а против государства Пегу, где за 100 с лишним лет мирного развития накопились огромные богатства и в значительной степени утратился воинский опыт.
В
Преследуя
монского короля, бирманцы в том же
Огромные
сокровища, захваченные в Пегу, позволили
Табиншветхи в
В
Пегу Табиншветхи подчеркивал свою
мягкость, а в Мартабане учинил
жестокую расправу. Яркую картину
этих событий рисует очевидец,
известный португальский
путешественник Фернан Мендес Пинто.
После этого Моулмейн и другие
монские города, еще не занятые
бирманцами, поспешили признать Табиншветхи.
Сам он в том же
В
Успехи
Табиншветхи на юге обеспокоили
шанских феодалов в Верхней Бирме. В
В
Пока
Табиншветхи воевал в Аракане,
сиамский король, либо кто-то из его
вассалов, имел неосторожность
вторгнуться в монскую провинцию
Тавой. Это послужило Табиншветхи
прекрасным поводом для войны
против Сиама. В
Военные
походы между тем продолжались. В
Таким образом, Байиннаун в течение двух лет восстановил в прежних границах державу Табиншветхи. Он не стал продолжать его политику в плане похода на Аютию, а поставил своей задачей присоединить к державе север Бирмы и шанские княжества.
Между
тем в Северной Бирме продолжал
царить феодальный хаос. В
После тщательной трехлетней подготовки в 1555г. Байиннаун снова двинулся на Аву. Удар наносился двумя колоннами. Одна половина войска двигалась с юго-востока сушей по долине Ситтаунга, через Яметин. Вторая, во главе с самим Байиннауном, поднималась на речных судах вверх по Иравади и наносила удар непосредственно с юга. На этот раз разгром шанов был полным. Ава пала, а ее последний шанский король Ситуджохтин был взят в плен. Вся Бирма в границах прежнего Паганского государства (за вычетом Аракана) оказалась под властью Байиннауна (1551 — 1581) [38, с. 92; 115, с. 68; 146, с. 164—165].
Глава
2
ЗАВОЕВАТЕЛЬНЫЕ ВОЙНЫ БИРМЫ ПРИ БАЙИННАУНЕ
Завоевав
Аву, Байиннаун не стал переносить
туда свою столицу. Столица
осталась, как и при Табиншветхи, в
Пегу. Байиннаун продолжал начатую
Табиншветхи политику слияния
бирманского и монского этноса.
Разоренный в
В
1556—1559 гг. в ряде последовательных
кампаний он подчинил себе шанские
княжества Мохньин, Могаунг, Моне, Мо-мейк,
Монг Пай, Сага, Локсок, Хсипо,
Яунгхве, Бхамо, Кале. Вторгнувшись в
Северо-Восточную Индию, он подчинил
себе княжество Манипур. В апреле
Такое
расширение Бирманской империи
вызвало серьезное беспокойство у
ее соседей. Король Лаоса уже в
Стремясь закрепить свою власть в шанских областях, Байиннаун начал насаждать гам ортодоксальный буддизм. Как говорится в бирманской летописи, «в Онбаунге (Хсипо), Момейке и других шанских странах, когда умирал собва, (князь. — Э. Б ), люди, следуя языческому учению, убивали его рабов и дорогих лошадей и слонов, на которых он ездил, и погребали их в могиле вместе с ним. Его Величество запретил этот вредный обычай. Более того, видя, что (буддийская. — Э. Б.) религия недостаточно утверждена (там), он построил пагоды в Онбаунге и Момейке и пригласил ученых монахов поселиться там, проповедуя религию. Собва вместе со всеми своими советниками и военачальниками слушали проповедь (буддийского. — Э. Б.) закона четыре святых дня в месяц и познали добродетель. Его Величество поместил одну половину (буддийских. — Э. Б.) писаний в Онбаунге, а другую — в Момейке» [146, с. 166].
Одновременно
Байиннаун боролся с пережитками
анимизма в собственно бирманских
областях. Так, он запретил традиционные
жертвоприношения белых животных (буйволов,
коз, свиней, кур) духу Махигири в
Центральной Бирме (черепами этих
животных издавна украшали
святилища в районах вокруг священной
горы Попа близ Пагана). Совершать
жертвоприношения животных было
запрещено по всей Бирме даже
иностранцам (индуистам) [115, с. 69; 146, с.
166]. Желая поднять авторитет
буддийского духовенства,
помогавшего в деле централизации
страны, Байиннаун демонстративно
совершал периодические паломничества
к наиболее знаменитым пагодам
страны — Шведагону (в нынешнем
Рангуне), Швезигону (в Нагане) и
Шехсандо (в Проме) и щедро одаривал
тамошних монахов. В
Стремясь
поддержать свою репутацию
заботливого опекуна буддийской
церкви и на международной арене,
Байиннаун в
Когда
в
Поддержка буддийского духовенства была крайне нужна Байиннауну, потому что буддийская религия была единственным связующим фактором в его многоэтнической державе. Буддийские монахи присвоили ему звание Чакравартина — Властелина мира, воплощающего Будду, и это послужило идеологическим оправданием для всех его последующих войн на Индокитайском полуострове [38, с. 94].
Идеология
буддизма хинаяны предоставила
также Байиннауну удобный повод для
войны против Сиама. Дело в том, что у
сиамского короля Маха Чакрапата (1549—1569)
в это время было семь белых слонов (Белый
слон — священное животное
буддийской религии), а у Байиннауна
ни одного. Осенью
Наступление против обеих стран велось с чиангмайского плацдарма. Войска Чиангмая были включены в бирманскую армию. Байиннаун быстро замял основные центры Северного Сиама — города Кампенгпет, Сукотай, Саванкалок, Пичай. Последняя опора сиамского короля на севере страны — Питсанулок также продержалась недолго из-за голода и начавшейся эпидемии. Более того, правитель Питсанулока Маха Таммарача объявил себя вассалом Байиннауна и со своим 70-тысячным войском присоединился к бирманской армии [13, с. 85].
Началась
осада столицы Сиама Аютии. Маха
Чакрапат пытался укрепить свой
гарнизон за счет португальских
наемников, но Байиннаун, располагая
неограниченными средствами, привел
в составе своей армии более 1 тыс.
португальских мушкетеров и
артиллеристов. Ввиду явного
неравенства сил Маха Чакрапат
решил капитулировать. Пленный
сиамский король и вельможи,
сторонники сопротивления, были
отправлены в Бирму в качестве
заложников, гарантировавших
соблюдение условий мира, который
заключил с бирманцами в
Менее
удачно для Байиннауна проходила
кампания в Лаосе. В первых
сражениях (при Пак Уй и Мыонг Кем)
бирманские войска потерпели
поражения. Только когда после
падения Аютси Байиннаун прибыл в
Лаос с новым войском, бирманцам
удалось форсировать Меконг и
занять лаосскую столицу Вьен-тян.
Но большая часть населения во главе
с королем Сеттатира-том ушла в
джунгли. Началась ожесточенная
партизанская война. Войска
Байиннауна тщетно гонялись за
неуловимым противником. В разгар
этой изнурительной кампании в
конце
В
Пегу в это время было согнано много
монских крестьян, а также 20—30 тыс.
шанских и сиамских пленных для
строительных работ. Байиннаун
хотел, чтобы его столица была достойна
его звания Чакравартина. 1564 год в
Бирме был неурожайным, страну
охватил голод. Особенно плохо
приходилось строителям Пегу,
жалкий паек которых прикарманивали
чиновники. Достаточно было искры,
чтобы произошел взрыв. Характерно,
что во главе восстания 1564—1565 гг.
встал не мон, а шанский
военнопленный Бинья Чжан [88, с. 46].
Иными словами, это движение
переросло рамки узконационального
движения монов, это было восстание
всех угнетенных империи Байин-науна.
Характерно и то, что во главе
феодалов, выступивших на
подавление восстания, вплоть до
возвращения бирманского короля из
Лаоса, также встал не бирманец, а
шан, бывший король Авы Мобье
Нарапати, еще в
В первый день восстания Пегу оказалось в руках монских крестьян и шанско-сиамских пленных. Дворцы и храмы, на строительстве которых их так нещадно эксплуатировали, запылали. Растерявшиеся придворные едва успели вывезти королевский гарем и готовились к эвакуации двора в Таунгу. В этот момент экс-король Мобье Нарапати вызвался поехать на разведку в город с несколькими спутниками. Вернувшись, он сказал: «Это же просто невооруженная толпа» [88, с. 46], и, наведя порядок в феодальных дружинах, выступил на подавление восстания. Ему удалось вытеснить повстанцев из Пегу, но восстание перекинулось на периферию и охватило всю Нижнюю Бирму. Мобье Нарапати нанес еще несколько поражений отдельным отрядам повстанцев, но погасить растущий пожар восстания он не смог [88, с. 38].
Байиннаун, недооценивший размеры бедствия, послал в. Нижнюю Бирму только 800 гвардейцев при 6 слонах, поручив им произвести разведку. Этот отряд был почти целиком истреблен повстанцами, кое-кого взяли в плен, а командира казнили. Тогда Байиннаун направил на юг губернатора Сириама Байян-камаина с войском в 50 тыс. человек в сопровождении 600 боевых слонов. Бинья Чжан вышел к ним навстречу с главными силами повстанцев и дал бой. Королевские войска в этом сражении одержали верх. Бинья Чжан был убит, но это отнюдь не означало конца восстания, повстанцы отступили в дельту Иравади [88, с. 39].
Узнав
об этом, Байиннаун решил оставить
лаосский фронт и в июне
У города Далла Байиннаун настиг повстанцев и разбил их наголову, 7 тыс. человек было взято в плен. Свою победу над восстанием бирманский король решил отметить неслыханной казнью. Всех пленных, вместе с их женами, арестованными позднее, он приказал отвезти в Пегу, поместить там в большие бамбуковые клетки и сжечь живьем. Но в последнюю минуту он отменил свое решение благодаря коллективной просьбе монских, бирманских и шапских монахов и ограничился казнью 70 вождей восстания [88, с. 40; 146, с. 177]. Буддийское духовенство, видимо, трезво рассудило, что такая неслыханная расправа может вызвать новые волнения и крестьяне снова станут жечь монастыри.
На
несколько лет положение в Бирме
стабилизовалось. Сожженные
строения Пегу были восстановлены, в
апреле
Вскоре в Пегу в результате большого наплыва людей и нового неурожая опять начался голод. Корзина риса стоила 500 медных тикалей [88, с. 50]. На этот раз Байиннаун принял энергичные меры против голода: наказал чиновников, скрывающих зерно, и, чтобы добыть рис, даже в Лаос направил 20-тысячную армию [88, с. 50—51].
Желая возможно больше разгрузить Пегу, Байиннаун разрешил сиамскому королю Маха Чакрапату со свитой вернуться в Сиам для «поклонения отчим святыням». Но тот, едва достигнув Аютии, сбросил монашескую рясу, которую он носил в Пегу, и снова сел на трон. Так началась третья бирмано-сиамская война [146, с. 169].
В
декабре
Тогда Байиннаун решил прибегнуть к хитрости. Он заявил, что снимет осаду, если Махин выдаст ему генерала Пья Рама. Махин тут же пожертвовал своим полководцем и выдал его бирманцам в цепях. Байиннаун не стал казнить Пья Рама. Напротив, он осыпал его милостями и приобрел нового способного генерала [13, с. 86; 88, с. 59].
Положение
Аютии ухудшилось, но в этот момент у
сиамцев вновь появилась надежда. В
мае
Аютия
больше не могла рассчитывать на
помощь. Но и бирманская армия была
сильно истощена и терпела большие
лишения, особенно после того как
начался сезон дождей. Байиннаун
тогда снова прибегнул к хитрости.
Соблазнив большой наградой
пленного сиамского вельможу Пья
Чакри, он убедил его вернуться в
Аютию под видом беглеца из плена. К
этому времени король Махин казнил
последнего умелого полководца —
своего брата, принца Си Сиварачу.
Пья Чакри получил пост
командующего обороной столицы. В
ночь на 30 августа
Незадачливый король Махин, вся его семья, большая часть феодальной верхушки и тысячи рядовых сиамцев были угнаны в ллен. Стены Аютин были снесены. В городе осталось всего 10 тыс. жителей (из 100 тыс.). Предателю Пья Чакри Байиннаун предложил пост вице-короля Сиама, но тот благоразумно предпочел получить награду где-нибудь подальше от своих соотечественников. Он был назначен правителем Дагона. На сиамский трон в качестве вассального короля Байинпаун посадил правителя Питсанулока Маха Таммарачу, верно служившего ему шесть лет. Однако для верности он оставил при своем дворе заложником его сына, малолетнего принца Наресуана [13, с. 86—87; 88, с. 73; 115, с. 69; 146, с. 169-170].
Устроив
дела в Аютии, Байиннаун в ноябре
Военные
действия снова персгллн па левый
берег Меконга. Бирманские войска
опять заняли Вьентян, но разгромить
армию Сеттатирата им не удалось.
Она опять ушла в джунгли. Началась
утомительная погоня. Болезни и
голод косили ряды бирманской
армии. Солдаты питались лесными
фруктами, кореньями, даже травой.
Пол-литровая чашка риса в
бирманском лагере стоила 50
тикалей. В июне
Только
четыре года спустя, осенью
Итак,
к середине 70-х годов империя
Байиннауна распростерлась от
границ Вьетнама и Кампучии до Индии.
Богатства, награбленные в
завоеванных странах, позволили ему
обстроить Пегу с неслыханным
великолепием, поражавшим
европейцев, посещавших двор
бирманского монарха. Венецианец
Чезаре Фредерик и англичанин Ральф
Фитч, видевшие дворцовый комплекс
Пегу во всем его великолепии,
поражались его размерам и
богатству. Они писали, что в
некоторых частях города крыши были
покрыты золотыми листами [146, с. 185].
Чезаре Фредерик, побывавший в Пегу
в
Как
сообщает бирманская летопись,
Байиннаун созвал монахов и
чиновников из всех подчиненных ему
владений и поручил им составить
единый свод законов. Они взяли за
основу «Дхамматат» Вареру и
составили законодательные
сборники «Дхамматаджо» и «Косаунгчок».
Решения суда Байиннауна были
собраны в специальном сборнике «Хантавади
Хсинбью-мьяшин» [146, с. 171]. Байиннаун
пытался также стандартизировать
меры веса по всей державе. Бирма при
нем вела оживленную торговлю с
Индией и всеми странами Юго-Восточной
Азии. Рис и драгоценности при нем
свободно вывозились из страны (в
отличие от порядка,
установившегося в XVII в.). Заморскую
торговлю в Пегу регулировали
восемь деловых посредников,
назначаемых королем. За свой труд
они получали 2% с оборота.
Европейские купцы в своих отчетах
отмечали их деловитость и
честность. Следующими по значению
после Пегу торговыми портами были
Сириам, Далла и Мартабан. Бассейн по
гидрографическим причинам потерял
свою прежнюю значимость. Король с
торговой целью обменивался
посольствами с Бенгалом и даже
направил своих послов ко двору
Великих моголов (
Личная власть Байиннауна была весьма велика, однако централизация страны при нем не достигла еще того уровня, какой она приобрела в XVII в. в Бирме, Сиаме и других странах Юго-Восточной Азии. Называя себя «царем царей», Байиннаун непосредственно управлял только Пегу и другими монски-ми областями, которые он превратил в свой домен. Остальные области своей державы — Аву, Пром, Таунгу, Чиангмай и др. Байиннаун роздал в управление своим родственникам (у него было 97 детей) в ранге вассальных королей или князей. Он гордился тем, что «ему подчинены 24 коронованные головы» (включая шанских князей). Каждые из 20 ворог Пегу были названы по имени вассала, который их построил [146, с. 171].
Основной социальной силой, на которую он опирался, кроме буддийской церкви, была верхушка армии. С наиболее способными военачальниками, независимо от их национальной принадлежности, он устанавливал личную связь особого рода — тхветхаук, пакт крови, побратимство, обряд, восходящий к эпохе военной демократии [146, с. 178]. Он, конечно, мог казнить любого своего побратима, но сам факт формально равных отношений между королем и подданным указывает на относительную неразвитость феодальной монархии XVI в. как по отношению к периоду Паганской империи, так и по отношению к периоду XVII—XVIII вв.
Последние
годы правления Байиннауна
ознаменовались новой вспышкой
войн. В
Глава
3
РАСПАД БИРМАНСКОЙ ИМПЕРИИ ПРИ НАНДАБАЙИНЕ
Сын Байиннауна, король Нандабайин (1581 — 1599) унаследовал от отца обширную державу, но не смог ее долго удержать в своих руках. Силы государства были перенапряжены. Еще Байиннаун издал указ, запрещающий мобилизовать крестьян в армию в период сельскохозяйственных работ с июня по сентябрь. Но ни сам Байиннаун, ни его наследник не прекращали воевать в дождливый сезон, и это все больше подрывало крестьянское хозяйство [146, с. 177].
Западные историки часто называют войны Байиннауна и Нандабайина бессмысленными, потому что они в конце концов дотла разорили страну и привели к краху сколоченной с таким трудом империи. Это верно только отчасти. Бирма (так же как и в известной степени Сиам) во второй половине XVI в. находилась в стадии перехода от периода развитого феодализма с характерной для него феодальной раздробленностью к периоду позднего феодализма, который наступил в XVII в. и для которого характерна высокая централизация государства[1].
Путь к этой централизации был тернистым. Жестокие и на первый взгляд бессмысленные внутренние и внешние войны[2] сыграли здесь свою роль. Наряду с опустошением страны они сильно ослабили крупных феодалов с их частными армиями, подготовив, таким образом, торжество централизованной монархии. Но процесс этот не был автоматическим, необратимым, он проходил в конкретной ожесточенной борьбе конкретных политических сил. И прежде чем он завершился в начале XVII в., история Бирмы совершила еще одну крутую спираль.
Здесь необходимо также отметить, что роль личности в такие критические, поворотные моменты истории резко повышается, а Нандабайин явно не был такой личностью, которая могла бы продолжить и закрепить первые успехи централизации, достигнутые Байиннауном. Он не только не смог консолидировать под общим знаменем буддийской религии все народы и в первую очередь всех феодалов своей империи (что было, пожалуй, нереальной задачей), но даже не сумел способствовать процессу слияния бирманского и монского этноса в самой Бирме, начатому Табиншветхи и Байиннауном, а эта задача была вполне реальна.
.Нандабайин и окружавшие его бирманские феодалы быстро покончили с равноправием, которым до этого пользовались моны. Именно монское крестьянство стало главным объектом эксплуатации королевского двора. Монов массами сгоняли на строительство в Пегу и на другие принудительные работы. Чтобы никто не мог уклониться, Нандабайин приказал ставить всем взрослым монам клеймо на правую руку, содержащее имя, служебный ранг и местожительство (деревню) клейменого. Тех, кто был слишком стар для службы, Нандабайин, как сообщает летопись, отправлял в Верхнюю Бирму и менял там на лошадей. Недовольство монов король подавлял террористическими методами, не щадя при этом и монскую знать. Видных монских монахов он ссылал в Аву и шанские княжества [146, с. 180]. Все эти меры, безусловно, сужали и без того еще непрочную социальную базу бирманской монархии и вскоре повлекли за собой конкретные политические последствия.
В
В
декабре
В
ноябре
Нандабайину
пришлось три года собирать силы,
прежде чем в ноябре
В
159! г., преследуя бирманцев, Наресуан
сам вторгся в Бирму, но в битве при
Виньо бирманцы отразили это вторжение.
В том же году Нандабайин приказал
усилить укрепления Пегу,
перестроив их по образцу Аютии. В
этом же году Лаос формально
провозгласил свою независимость от
Бирмы. Для бирманцев наступила пора
переходить к обороне, однако
Нандабайин, доведя до крайнего
перенапряжения все силы страны, к
концу
Весной
Авторитет
короля оказался сильно подорван и в
коренных бирманских уделах. Когда в
Кризис
в стране продолжал нарастать.
Буддийское духовенство открыто
требовало низложения бездарного
короля (предлагая держать его
взаперти, но для соблюдения
декорума на золотом троне и в
окружении привычных положенных
почестей) [88, с. 182]. В
Сиамский король Наресуан, вторгшийся в это время в Нижнюю Бирму, поспешил к Пегу, но застал там только дымящиеся развалины. Тогда он двинулся на Таунгу и потребовал выдать ему бирманского короля. «Я почитаю Нандабайина как бога и нуждаюсь в его божественном присутствии возле меня», — заявил он. «Я тоже почитаю его, как бога, и не отдам»,— ответил Махадаммаяза. Наресуан не смог взять Таунгу и вернулся в Сиам [88, с. 149; 146, с. 183].
Вскоре
Нандабайин был отравлен, а
Махадаммаяза объявил себя королем
Бирмы (январь
Прибывшие
в
Глава
4
СИАМ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVI в.
В
первой половине XVI в. Сиам продолжал
вести войны с Чиангмаем, истощавшие
страну. Между тем на политическом
горизонте появился новый, пока еще
не ясный противник — португальские
колонизаторы. В
В
В
В
В то же время ни Рама Тибоди II, ни его преемники не думали о том, чтобы вышибить португальцев из Малакки военной силой. Дело в том, что захват португальцами контроля над Ма-лаккским проливом косвенным образом принес Сиаму большую .экономическую выгоду. Восточные купцы, чтобы избежать беспощадного грабежа со стороны португальцев, вынуждены были искать новые пути в обход Малаккского пролива. При этом очень значительная, если не подавляющая часть купцов, на-лравлявшихся из Индии на Дальний Восток (или наоборот), избирала путь через территорию Сиама. Они либо перетаскивали свои суда волоком через перешеек Кра, либо двигались по лути Тенасерим — Аютия. Мощный поток товаров шел от моря к верховьям р. Тенасерим. Здесь товары перегружались на повозки, запряженные волами, и доставлялись через горные перевалы к верховьям одного из притоков Меконга. Там их вновь грузили на лодки и плыли к Сиамскому заливу и далее по Ме-наму в Аютию. Неудобства трехкратной перевалки с избытком возмещались безопасностью и значительным сокращением пути (по сравнению с путем вокруг Малаккского полуострова и тем более вокруг Суматры). При этом большая часть индийских, китайских, индонезийских и вьетнамских купцов, достигнув Аютии, предпочитала продать свои товары здесь же на месте и здесь же закупить все необходимое, всегда в избытке имевшееся на этом крупнейшем международном рынке Юго-Восточной Азии.
Наряду с торговлей привозными товарами Сиам в XVI в. вел значительную торговлю товарами местного производства. Из местных товаров в это время особенно высокие доходы сиамской торговле приносили олово, свинец и селитра (военные материалы), находившие сбыт во всех странах Южной и Восточной Азии, слоновая кость, ценные сорта дерева (сапан, тик), пользовавшиеся не меньшим спросом, а также оленьи и буйволиные шкуры. В конце XVI в. сиамские суда, груженные иностранными и отечественными товарами, курсировали от Японии до Персии и Аравии.
Во
внутриполитической области, однако,
положение Сиама во второй
четверти XVI в. было менее
благополучным, чем в экономической.
Первые признаки нестабильности в
государстве появились уже в конце
долгого правления Рама Тибоди
II, когда в
Первые
годы правления Прачая прошли
довольно мирно. Неурожаев больше не
было, внешняя торговля, как и прежде,
процветала. По приказу Прачая в эти
годы был построен ряд судоходных
каналов для улучшения навигации в
низовьях Менама (близ Бангкока),
куда часто заходили иностранные
суда [282, с. 101]. В
В
Это был первый и едва ли не единственный в истории этой страны случай назначения женщины правительницей государства, и круг недовольных нарушением традиции был весьма велик. Оппозиция сплотилась вокруг младшего брата покойного Прачая, принца Тиен Рачи, наиболее вероятного кандидата на пост регента. Резонно опасаясь за свою жизнь, Тиен Рача после победы партии Тао Си Судачан укрылся в монастыре, но и оттуда продолжал следить за событиями [282, с. 108].
Между тем Тао Си Судачан решила сделать регентом своего фаворита Кун Чинарата, мелкого чиновника, который с ее помощью сделал стремительную карьеру. Воспользовавшись волнениями, которые начались в это время в северных провинциях Сиама, Тао Си Судачан добилась от Совета министров согласия на мобилизацию большого числа войск, якобы для подавления этих волнений. Набор войска она поручила Кун Чи-нарату. Благодаря этому королева и ее фаворит получили возможность так манипулировать войсками, что командование гарнизона Аютии было заполнено лично преданными им офицерами.
Вскоре после этого началась расправа над оппозицией. Португалец Фернан Мендес Пинто, живший в то время в Сиаме, так описывает происходившие события: «Имея на своей стороне сильное войско, она (Тао Си Судачан.— Э. Б.) постепенно стала расправляться с некоторыми из вельмож, ибо знала, что они относятся к ней не так, как ей это было желательно. Первыми, на кого ома посягнула, были два члена ее совета Пинамонтеу и Комприлецан, которых она обвинила в тайных переговорах с королем Шиаммая (Чиангмая. — Э. Б.) на предмет пропуска ее войск в Сиам через их феодальные владения. В наказание за мнимую измену она приказала их казнить и, забрав их земли, поделила их между своим любовником и одним из его свояков, бывшим, по слухам, простым кузнецом. Казнь эта была совершена с чрезвычайной поспешностью и без предъявления каких бы то ни было улик и поэтому встретила неодобрение со стороны большей части королевских сановников, напомнивших королеве заслуги казненных, личные качества их и знатность и древность их царственного рода, ведшего свое начало от сиамских королей, но она на все это не обратила ни малейшего внимания и, притворившись на другой день нездоровой, отказалась от председательства в совете, передав свой голос своему любовнику Укун Шенирату (Кун Чинарату. — Э. Б.), для того, чтобы он мог отныне главенствовать над всеми, распределять милости между теми, кто готов был принять его сторону, и, таким образом, с меньшим риском захватить власть в королевстве и стать самодержавным властителем империи Сорнау (Сиам. — Э. Б.), приносившей двенадцать миллионов золота в год и способной дать еще столько же. Она приложила неимоверные усилия, чтобы сделать своего сожителя королем, а их ублюдка наследником престола, для чего в течение восьми месяцев, пока судьба ей благоприятствовала, предала смерти всю высшую знать королевства и конфисковала их земли, имущество и сокровища, которые потом раздавала другим вместе с почетными титулами, дабы привлечь этих людей на свою сторону. А так как царек, ее сын (король Ке Фа. — Э. Б.), был самым главным препятствием на ее пути, она отравила и его, принеся в жертву своей безудержной страсти.
Покончив
с ним, королева вышла замуж за Укун
Шенирата, своего агента и 11 ноября
В
современной историографии Мендес
Пинто считается увлекающимся
автором, но более краткие и сухие
записи сиамских летописей в целом
хорошо коррелируются с его
сообщением, позволяя одновременно
исправить его некоторые ошибки в датах
и менее значительных фактах.
Основной же факт, массовый террор
против крупных феодалов, летописи
подтверждают, хотя и не приводят
общего числа жертв. Вряд ли все-таки
дело дошло до полного истребления
высшей знати, хотя бы потому, что
после переворота
Западные
историки, в частности В. А. Р. Вуд,
излагая этот эпизод сиамской
истории, обычно сосредоточивают
внимание на патологической
личности Тао Си Судачан, оставляя в
стороне социальный анализ этих
экстраординарных даже для средневековой
восточной монархии событий. Между
тем большая или меньшая роль,
которую специфика личности,
стоящей у власти, играет в истории,
всегда зависит от конкретной
расстановки классовых сил в данной
стране. В Англии, например, в конце XVIII
— начале XIX в. в течение 40 лет на
троне сидел душевнобольной король.
Но этот факт не оказал ни малейшего
влияния на историческое развитие
Англии. В то же время патологические
черты личности Ивана Грозного
сыграли очень существенную роль в
истории России XVI в., донельзя
обострив извечный
внутриклассовый антагонизм между
крупными и мелкими феодалами,
который всегда подспудно
существует в каждом феодальном
обществе. Надо полагать, что нечто
подобное произошло и в Сиаме
середины XVI в. Объективными причинами
государственного переворота и
террора 1548—1549 гг. были, с одной
стороны, падение авторитета
королевской власти в
предшествующие годы (усилившее,
естественно, крупных феодалов), а с
другой стороны (как это ни
покажется странным на первый
взгляд), известный экономический
подъем Сиама в результате роста
внешней торговли после
В
этой обстановке случайный факт
любовной связи сиамской королевы
с мелким феодалом принял для Сиама
значение исторического события. Но
пришедшая к власти группировка Тао Си
Судачан и Кун Воравонга
принялась за дело с таким рвением,
что контрпереворот не заставил
себя долго ждать. Любопытно, что во
главе заговора встал также мелкий
феодал Кун Л трен (видимо, из числа
тех, кто не поспел к дележу пирога),
дальний родственник королевского
дома. Впрочем, он заручился
поддержкой и крупных феодалов —
губернаторов отдаленных провинций
Савапкалока и Пичая, до которых Кун
Воравонг еще не добрался. 2 января
Пересидевший
грозные годы в монастыре принц Тиен
снял монашескую одежду и 19 января
Глава
5
СИАМ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVI в.
До
40-х годов XVI в. Бирма, раздробленная
на ряд феодальных владений, не
представляла серьезной угрозы для
Сиама. Но к
Осада продолжалась около четырех месяцев. Несмотря на еще малый опыт в королевском ремесле, Маха Чакрапат сумел организовать упорное сопротивление. Он лично возглавлял вылазки, нанося внезапные удары бирманцам. В одном из таких сражений он попал в критическую ситуацию, но был спасен благодаря мужеству своей жены королевы Сурийотаи и ее дочери, которые погибли, прикрывая отступление короля.
Многочисленность армии вскоре стала отрицательным фактором для бирманцев, поскольку запасы продовольствия были исчерпаны. К тому же с севера на них надвигался вспомогательный корпус зятя короля Маха Таммарачи (бывшего Кун Пирена). Началось отступление в трудных условиях. В одном из арьергардных боев бирманцам удалось взять в плен Маха Таммарачу и старшего сына короля принца Рамесуана. В последовавших переговорах Табиншветхи в обмен на возвращение пленных потребовал двух слонов и беспрепятственного выхода к границе. Так окончилась первая большая сиамо-бирманская война.
В
целом исход ее был благополучен для
Сиама, несмотря на то, что бирманцам,
помогал кампучийский король,
нанесший в том же
В
то же время, несмотря на то что в
Бирме после смерти Табиншветхи
наступил политический хаос, Маха
Чакрапат не собирался почить на
лаврах. В
Тем
временем в Бирме новый выдающийся
правитель Байиннаун объединил к
Лаосский король не оказал военной помощи Сиаму, ссылаясь на то, что Маха Чакрапат прислал ему в жены не ту принцессу, которую он выбрал.
Подкрепления, прибывшие с юга, из княжества Патани, были ненадежны. Как показали дальнейшие события, князь Патани сам собирался захватить сиамский трон. Оказавшись в политической изоляции, Маха Чакрапат не мог долго сопротивляться, когда артиллерия Байиннауна начала бомбардировать Аютию. В королевском совете победили сторонники мира. Согласно условиям заключенного вскоре мира вожди оборонческой группы — наследник трона Рамесуан, первый министр Пья Чакри и Пья Сунтон Сонгкрам были выданы бирманцам в качестве заложников. Сиам обязался платить Бирме ежегодно дань в 30 слонов и 300 катти серебра, бирманцы получали право собирать пошлины в Мергуи, главном торговом порте Сиама на Бенгальском заливе. Вместо двух белых слонов пришлось отдать четырех.
Главной
же потерей было то, что Северный
Сиам (бывшее королевство Сукотаи)
практически стал независимым от
Аютии под управлением Маха
Таммарачи, который был или считал
себя потомком сукотайских королей.
Аютийское правительство никак не
могло примириться с таким
положением. В конце
В
В
декабре
В
ноябре
Закрепив, таким образом, свою власть в Сиаме, Байиннаун занялся дальнейшим расширением своей империи. Здесь камнем преткновения для него стал Лаос. Бирманцы не раз захватывали столицу страны Вьентян и даже сажали там своих марионеток, но король Сеттатират каждый раз уходил в джунгли и оттуда продолжал борьбу.
Между
тем Маха Таммарача постепенно
восстанавливал хозяйство,
разрушенное войнами, одновременно
защищаясь от набегов кампучийских
королей, спешащих воспользоваться
слабостью соседа. В первые годы
правления Таммарачи кампучийские
войска четырежды вторгались в Сиам
(1570, 1575, 1578, 1581 —1582 гг.), причем в
Внешние
обстоятельства благоприятствовали
Сиаму. В
Выступая
на подавление восстания,
Нандабайип потребовал от Сиама
выставить вспомогательную армию.
Во исполнение приказа принц
Наресуан (за несколько лет до этого
он был отпущен к отцу и успел
проявить себя как искусный
военачальник в войнах с Кампучией)
в мае
Обе
стороны начали готовиться к
решительной войне. Резонно
опасаясь, что главный удар будет
нанесен с севера — по равнине,
Наресуан стянул все население
Северного Сиама в район Аютии. Весь
рис на вражеском пути был собран
или уничтожен. Для охраны горных
проходов на западе и полуостровной
части Сиама были созданы две новые
армии. Общая численность всех
сиамских войск составляла 50 тыс.
человек. В декабре
Около
года борьба шла с переменным
успехом, несмотря на численный
перевес бирманцев. Наконец, в
апреле
В
ноябре
Сразу же после этого Наресуан совершил стремительный поход в Кампучию (в отместку за набег кампучийского короля Сатты на Восточный Сиам во время осады Аютии) и захватил там ряд городов. Затем наступила трехлетняя мирная пауза, которой Наресуан воспользовался для укрепления своей армии и консолидации страны.
В
июле
Осенью
Весной
Король
Нандабайин, впавший в душевное
расстройство, заболел манией
преследования и стал
терроризировать своих вельмож. В
короткое время все крупные феодалы
Бирмы объявили себя независимыми.
В
Попытка
Наресуана в 1599—1600 гг. завоевать
Таунгу не увенчалась успехом, зато
северный сосед Сиама, Чиангмай, где
правил бирманский принц Таравади
Мин, в
Одновременно
с наступательной борьбой в Бирме
Наресуан начинает энергичное
наступление на Кампучию. Вторжение,
начавшееся в мае
В
В
Бирме к
Таким
образом, к моменту своей смерти 16
мая
Глава 6
КАМПУЧИЯ В ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XV—XVI в.
В
Между
тем войска Рамы Тхуфдея в
Центральной Кампучии ссадили
Сорьотея и его приверженцев в
крепости Срей Сант-хор. Узнав о
вторжении сиамцев, король послал на
западный фронт своего брата Тхоммо
Реатеа со значительным войском. Тот,
однако, двинулся не на запад, а на юг
— в Пном-Пень и, захватив там
королевские регалии, вступил в
переговоры с Боромотрайлоканатом.
В обмен на признание королем Тхоммо
Реатеа уступил Сиаму провинции
Чантабун и Корат. Сорьотей, видимо,
предлагал меньше или не обладал
достаточной реальной властью. Во
всяком случае, в
Правление Тхоммо Реатеа продолжалось 20 лет (1474— 1494). Оно не было богато внешними событиями. Однако на протяжении его царствования подспудно вызревали события, потрясшие страну на рубеже XV—XVI вв. Весьма любопытно, что, несмотря на предательство национальных интересов, благодаря которому он взошел на престол, кампучийские летотиси очень похвально отзываются о Тхоммо Реатеа, именуя его великим ученым и истинно благочестивым буддистом [114, с. 60]. Очевидно, этот король имел весьма большие заслуги перед правящим классом своей страны. Вероятно, эти заслуги заключались в том, что он, консолидировав власть феодалов, снова резко поднял норму эксплуатации крестьянства, значительна снизившуюся в ходе социально-политического переворота середины XIV в. Пока Тхоммо Реатеа был жив, все признаки народного недовольства подавлялись железной рукой. Взрыв произошел при его преемнике Дамкхате Соконтхоре (1494—1498). Согласно кампучийским летописям, Дамкхат Соконтхор пришел к власти, свергнув своего отца Тхоммо Реатеа, который бежал в Сиам. Но не успел новый король утвердиться на троне, как против него поднял мятеж младший брат — принц Анг Тян. Мятежный принц действовал так успешно, что даже занял Пном-Пень, принудив короля бежать в Срей Сантхор. Вслед за тем в династическую борьбу вступила вдовствующая королева Кесара (вдова Нореая, деда Дамкхата). Она, опираясь на горные меньшинства, провозгласила королем своего сына Чау Ба. Ее базой стал Пурсат в юго-западной Кампучии. Таким образом, в стране стали править одновременно три монарха [140, с. 11].
Глубокий
раскол внутри правящего класса,
вызванный борьбой феодальных клик,
облегчил победу крестьянского
восстания, которое давно уже
назревало и разразилось в
Часть
феодалов бежала в Сиам и другие
соседние страны, часть поспешила
признать Най Кана, чтобы потом, при
удобном случае, нанести ему удар в
спину, остальные направились в Срей
Сантхор, где находился еще «законный»
король Дамкхат Соконтхор. Дамкхат
со своим феодальным войском
пытался перейти в контрнаступление,
но крестьянское войско наносило
ему одно поражение за другим.
Вскоре под его властью осталась
только одна провинция на востоке
Кампучии — Кампонг Свай. В
Придя к власти, Най Кан сразу вступил на путь широких реформ. Он снизил налоги, смягчил другие формы феодальной эксплуатации, способствовал подъему народного хозяйства и, в частности, развитию торговли. При нем в Кампучии впервые начали чеканить золотую, серебряную и медную монеты[6] (монеты Най Кана в значительном количестве дошли до нашего времени). В страну прибыло много чужеземцев, привлеченных выгодами кампучийского рынка. Португальцы, впервые появившиеся здесь в правление Най Кана, описывали эту страну как богатую и могущественную, с сильным флотом. Основанная Най Каном новая столица королевства — Сралап за три года превысила по численности население Пном-Пеня [36, с. 201; 140, с. 140].
Но
как и всякая крестьянская
революция в эпоху феодализма,
восстание Най Кана, несмотря на
свою военную победу, не привело, да
и не могло привести к крушению
феодальной системы. Место убитых
и изгнанных феодалов заняли
новые феодалы из числа
руководителей крестьянского
восстания. Най Кан сам положил
начало этому процессу, широко
раздавай придворные посты и титулы
своим родственникам. Кроме того,
как уже говорилось выше, Най Кан
оставил старым феодалам,
признавшим его власть, их прежние
должности и привилегии [36, с. 200].
Народ, видя, что восстанавливаются,
хотя и в смягченной форме, старые
порядки, начал постепенно
охладевать к Най Кану. Почувствовав
изменение в обстановке, выжидавший
семь лет Анг Тян в
Захватив
крайнюю северо-западную провинцию
Ангкор, войско Анг Тяна двинулось
на соседнюю провинцию Баттам-банг.
Губернатор этой провинции (из
старой администрации, сохраненной
Най Каном) поспешил признать
претендента и предоставил в
распоряжение Анг Тяна свое 10-тысячное
войско. Губернатор другой
провинции — Пурсат (на юго-западе
страны) сохранил верность Най Кану
и начал собирать войско, чтобы
отразить вторжение. Но здесь
предателем оказался представитель
новых феодалов — бывший вождь
повстанцев по имени Та Мыонг. Он
убил губернатора и убедил жителей
Пурсата открыть ворота Анг Тяну. В
благодарность за это Анг Тяи сделал
его своим главнокомандующим [36, с. 201].
Вскоре в руках Анг Тяна оказалась
вся западная Кампучия. Между тем
Най Кан, узнав о вторжении, собрал
свои войска и двинулся навстречу
Анг Тяну. Противники встретились в
За
время перемирия Анг Тян смог
значительно увеличить свои силы за
счет прибывших с разных сторон
чиновников, офицеров и принцев с их
приверженцами. Эго позволило ему в
Единоличное правление Анг Тяна (1515—1556) стало периодом новой стабилизации кампучийского государства. В самом его начале монархии Анг Тяна пришлось пройти испытание на прочность. Сиамский король Рама Тибоди II в возмещение за помощь, оказанную при подавлении крестьянского восстания, потребовал прислать ему имевшегося у Анг Тяна белого слона. Это было в символической форме требование признать Кампучию вассалом Сиама. Анг Тян ответил отказом. Тогда Рама Тибоди II, считая, чго страна, ослабленная многолетней гражданской войной, не сможет оказать серьезного сопротивления, вторгся со своим войском в Кампучию. Встреча противников произошла недалеко от древней столицы Ангкор. В этой битве Анг Тян наголову разбил сиамцев. 10 тыс. сиамских пленных он пригнал в свою временную столицу Пурсат, которую он (по этому случаю) переименовал в Бантеай Меан Чей — Крепость победы. Небольшой городок, близ которого произошло сражение, также получил новое пышное название — Сием Реап (Поверженные сиамцы) и был сделан центром провинции. С тех пор провинция Ангкор стала называться Сиемреап [36, с. 203].
Борьба
с Сиамом еще не раз возобновлялась
на протяжении долгого правления
Анг Тяна, причем успех в этой борьбе,
как правило, сопутствовал Кампучии.
В
Вскоре
после этого придворные брахманы
торжественно вручили Анг Тяну «случайно
найденные» тронные регалии — золотой
меч (инсигния древних кхмерских
царей) и золотое копье (инсигния «огуречного
короля» Чая). Анг Тян перенес свою
столицу в центр государства, в
город Ловек и повторно короновался
с большой пышностью. В
Во внутренней политике Анг Тян все время имел в виду уроки недавнего крестьянского восстания и придавал большое значение развитию экономики страны. Он содействовал разработке железных рудников, расчистил большие площади от леса, сделав их пригодными к пахоте, восстанавливал и расширял ирригационные сооружения. Так, только в одном Удонге он соорудил три крупных бассейна и пруд для орошения [36, с. 206; 135, с. 129].
Показателем экономического подъема страны в 30—50-х годах XVI в. явилось крупное гражданское и религиозное строительство, которое велось при Анг Тяне. Новая столица Кампучии— Ловек, выстроенная на правом берегу Меконга, была окружена каменной стеной, которая шла в один ряд вдоль берега Меконга, в три ряда на противоположной стороне и в два ряда на северном и южном фасах. В центре Ловека была возведена статуя Ганеши, бога ученых и покровителя города. Однако большинство религиозных строений, возведенных при Анг Тяне, носило буддийский характер. Таков, например, самый крупный храм Ловека Преах Вихеа Меан Дан, в котором была помещена огромная статуя четвероликого Будды. Обширное строительство буддийских храмов и монастырей Анг Тян вел и в других городах страны, в частности в Удонге, где он соорудил два крупных храма. Кроме того, по его приказу был вырублен лес, окружавший Удонг, и на освободившемся месте были разбиты рисовые поля, которые смогли обеспечить рисом монастырь, находившийся вдали от деревень. Эти рисовые поля обрабатывались государственными рабами (военнопленными) под надзором специального чиновника[7] [26, с. 82—83; 36, с. 206]. Иными словами, Анг Тян стремился укрепить влияние буддийского духовенства, которое, со своей стороны, было основной социальной опорой кампучийской монархии.
В конце правления Анг Тяна в страну приехал первый католический миссионер — португальский доминиканец Гаспар да Крус (1555—1556). Он пытался вести здесь христианскую пропаганду, но, не выдержав конкуренции с буддийским духовенством, вынужден был уехать в Малакку, так и не обратив ни одного кхмера, если не считать одного тяжелобольного, которого он обратил на смертном одре. Об Анг Тяне в своих воспоминаниях он отзывается весьма неприязненно, как о человеке, погрязшем в языческих суевериях и поэтому неспособном увидеть подлинный свет христианской веры. Любопытно, что, несмотря на краткость пребывания в стране, Гаспар да Крус хорошо осведомлен о крестьянском восстании 1498—1515 гг. «Король Анг Тян, — писал он, — получил права на трон потому, что народ взбунтовался против одного из его братьев» [36, с. 205]. Видимо, память об этом великом потрясении хорошо сохранилась во всех слоях кампучийского общества.
При наследнике Анг Тяна, его сыне Баром Реатеа I (1556—1567) экономический расцвет страны продолжался. В начале своего правления он перенес столицу в Кампонг Прасанг, начал там широкое строительство, но затем вновь вернулся в Ловек. В правление Баром Реатеа I Кампучию посетил великий португальский поэт Камоэнс, посвятивший стране и ее «гостеприимным берегам» несколько строф в своей знаменитой поэме «Лузиада» [26, с. 83].
В правление Баром Реатеа I Кампучия вела войны с Сиамом и Лаосом. Уже в первый год его правления сиамцы вторглись в Кампучию, надеясь использовать замешательство, которое обычно возникает при смене трона. Но сиамскому королю Маха Чакрапату не удалось на этот раз найти коллаборационистов в среде кхмерских феодалов. Страна объединилась вокруг Баром Реатеа I, и сиамские войска были наголову разгромлены.
В
В
следующем году началась война
между Бирмой и Сиамом.
Воспользовавшись тем, что большая
часть сиамских войск была связана
обороной столицы, Баром Реатеа I в
Некоторое
время спустя в Кампучию вновь
вторглись войска короля
Сеттатирата. На этот раз его армия
насчитывала только 20 тыс. человек.
Она спустилась на речных судах по
Меконгу до деревни Рока Конг (в
В
начале правления международное
положение сложилось крайне выгодно
для Кампучии. В августе
В правление Сатхи в стране продолжался экономический подъем, начавшийся в первой половине XVI в. Продолжался рост таких городов, как Ловек, Пном-Пень, Удонг, Срей Сантхор, где наряду с феодалами и обслуживающим их персоналом проживало значительное число купцов и ремесленников. Расширялись и ремонтировались ирригационные системы. Производилось большое количество риса, который не только потреблялся на внутренние нужды, но и шел на экспорт. Кампучийский рис особо ценился за свое высокое качество. Кампучия поставляла на международный рынок также скот, рыбу и другие продовольственные товары. Особую статью экспорта составлял вывоз обученных слонов. Из промышленных товаров Кампучия производила для внутреннего потребления или на экспорт шелковые, конопляные и хлопчатобумажные ткани, лак, квасцы, сандал, слоновую кость, камфору, воск, благовония, драгоценные камни. Страна производила или реэкспортировала такие металлы, как золото, серебро, олово, свинец, медь. Кампучия импортировала шелковые китайские ткани, изделия из фарфора, серу, ртуть, огнестрельное оружие и боеприпасы. В XVI в. развивалась также и внутренняя торговля по речным путям. Немаловажную роль играла и торговля с Лаосом по Меконгу. На степень развития кампучийского рынка в XVI в. указывает то, что страна в этот период чеканила собственную монету, в то время как такие крупные страны Индокитая, как Бирма и Сиам, своей монеты не имели. Внешнеторговыми операциями наряду с королем и крупными феодалами занимались постоянно проживавшие в стране китайские, малайские и индонезийские купцы. Крупных купцов кхмерского происхождения в Кампучии, как и в Сиаме, не было (их функции в обеих странах выполняли местные феодалы; торговля рядом товаров вообще была государственной монополией, которую осуществляли чиновники короля) [26, с. 84].
При Сатхе продолжалось оживленное религиозное строительство. В 1577—1579 гг. проводилась даже реконструкция грандиозного храма древних кхмерских царей Ангкор Вата, несмотря на его индуистский характер. Но наряду с экономическим процветанием уже в 70-х годах XVI в. появляются первые, пока едва заметные, признаки политической нестабильности.
В
В
начале 80-х годов XVI в. на западе
вновь поднимается сиамская угроза.
В
Вслед за тем, продвинувшись в глубь коренной Кампучии, Наресуан занял Баттамбанг и Пурсат. После этого он осадил столицу страны Ловек. Подошедшие из глубины страны войска деблокировали столицу. Наресуан был вынужден отступить, отчасти из-за начавшейся эпидемии холеры. Но от холеры и начавшегося голода сильно пострадало и население Кампучии [26, с. 85; 114, с. 64].
В
мае
В
Новый
набег сиамцев в
Судя по кхмерским хроникам, в этой подготовке немаловажную роль играла деятельность тайной агентуры. В частности, Наресуан заслал в Ловек двух сиамских монахов. Они под видом лекарства дали королю такое средство, от которого у него началось нервное расстройство. «Почувствовав себя больным, король обратился к этим двум монахам, которые объяснили его болезни присутствием статуи Будды... Король тотчас вызвал рабочих и приказал им сбросить вниз статую Блаженного. Монахи поспешили в Сиам с вестью об этом знаке неуважения, вызвавшем негодование камбоджийцев. Лишившись своего традиционного покровителя, они чувствовали себя беззащитными и готовы были безропотно покориться всякого рода несчастьям» [36, с. 213]. Эту версию, конечно, можно оценить как попытку кхмерского летописца задним числом дать логическое (по понятиям того времени) объяснение постигшей Кампучию национальной катастрофы. Но, возможно, что в данном случае нет дыма без огня. Король Сатха, заискивавший перед католическими миссионерами в надежде на иностранную помощь и даже обещавший (хотя вряд ли искренне) креститься, в конце своего правления явно сильно испортил отношения с буддийским духовенством, бывшим главной опорой власти его предшественников. При этом могли происходить всякого рода эксцессы, хотя вряд ли в такой скандальной форме, как это изображает летописец. Во всяком случае, охлаждение, если не прямой разрыв Сатхи с буддийским духовенством, бесспорно ослабили силу сопротивления сиамскому нашествию.
В
июле
Сатха тщетно пытался остановить продвижение сиамцев, направив одну флотилию перегородить Меконг, другую — на оз. Тонлесап. Сиамские войска с северо-запада, запада, юга и юго-востока надвигались на Ловек. Потеряв присутствие духа, Сатха бросил столицу и бежал с сыновьями-соправителями сначала в Срей Сантхор, а когда сиамцы подошли и к этой крепости, скрылся в Лаосе. Брат Сатхи, Сорьопор, узнав о побеге короля, прорвался сквозь кольцо сиамских войск в Ловек и возглавил оборону города [36, с. 214].
Несмотря
на упорство защитников кхмерской
столицы, Ловек пал после
нескольких месяцев осады в январе
Глава 7
КАМПУЧИЯ НА РУБЕЖЕ ХVI-ХVII вв. ИСПАНО-ПОРТУГАЛЬСКАЯ КОЛОНИАЛЬНАЯ АВАНТЮРА
Первые
португальцы появились на
территории Кампучии вскоре после
Первые документально засвидетельствованные португальские наемники, так же как и первые католические миссионеры после Гаспара де Круса, появляются в Кампучии в 1583— 1584 гг. Это был период тяжелых испытаний для страны — голод, эпидемия, неудачная война с Сиамом. Поэтому, видимо, не слишком далеки от истины утверждения португальских миссионеров, что они прибыли в Кампучию по личному приглашению короля Сатхи [140, с. 28].
В
1583 (или
Все эти миссионеры не добились ни малейших успехов в деле евангелизации Кампучии. Зато они имели массу неприятностей от ревностных буддистов, которых оскорбляли бестактные выпады против их религии со стороны католических монахов. Король Сатха, как правило, мало чем мог помочь незадачливым проповедникам.
Первым
реалистически оценил обстановку в
Кампучии и применился к ней
Сильвестр д'Азеведо. Избегая
столкновений с буддийским
духовенством, он сосредоточил свою
религиозную деятельность в среде
проживающих в Ловеке и Пном-Пене
иностранцев (тямов, малайцев,
японцев, нескольких португальских
купцов). Благодаря своему
дипломатическому искусству д'Азеведо
к концу
23-летний
Диего Велозу приехал в Кампучию в
Относительно положения при дворе Сатхи д'Азеведо хроники того времени сообщают следующее: «В прошлом раб, он достиг самой высокой степени уважения, какая только существовала в королевстве. Король называл его Пае (отец по-португальски) и следовал его советам во всем... он посылал в качестве милостыни доминиканскому монастырю в Малакке джонки, груженные рисом» [36, с. 221].
«Отец» и «приемный сын» короля совместными усилиями стремились втянуть страну в сферу португальского влияния. По их совету Сатха направлял в Малакку искательные письма с просьбой прислать миссионеров и военную помощь. Но португальская Малакка, сильно ослабленная к этому времени посто-. янной борьбой с султанатами Джохор, Аче и другими мусульманскими государствами Индонезии, не могла оказать Сатхе реальной военной поддержки. Малаккские власти охотно присылали все новых миссионеров, а в отношении остального отделывались туманными обещаниями [140, с. 31, 36].
В
20
июля
Корабль
с посольством достиг Манилы в
исключительно короткий для того
времени срок — за одну неделю. Но
генерал-губернатор Гомес Перес
Дасмариньяс не спешил с ответом. Он
был занят подготовкой карательного
похода против Молукк, свергнувших
испанское господство, и это
предприятие требовало напряжения
всех военных ресурсов испанской
колонии на Филиппинах. Только 27
сентября
Только
четыре с половиной месяца спустя
новый губернатор (точнее, временно
исполняющий эту должность Луис
Перес Дасмариньяс — сын убитого)
вручил 8 февраля
Оказавшись
в Сиаме, Велозу быстро
приспособился к местным условиям.
Он завоевал доверие Наресуана, если
верить португальским источникам,
тем, что поразил его воображение —
обещал добыть «философский камень»,
который якобы хранится в Маниле.
На деле Наресуана, конечно, гораздо
больше интересовали поставки
огнестрельного оружия для нужд
продолжающейся войны с Бирмой.
Именно с этой целью он в октябре
В устье Менама посольский корабль встретил нескольких сиамцев, бежавших из Кампучии, которые рассказали, что вся страна охвачена восстанием и на престоле вновь утвердился кхмерский король. Послы и Велозу, естественно, решили, что Сатха вновь отвоевал свой трон.
На деле скомпрометированный Сатха продолжал скрываться в Лаосе, где он вскоре умер. Мощное антисиамское восстание возглавил дальний родственник королевской семьи[12] Тюнг Прей. Благодаря своим выдающимся военным и дипломатическим способностям он сумел сплотить разрозненные группы сопротивления, в большой тайне собрал значительное войско и всего через 8 месяцев после январской катастрофы внезапно ворвался в Ловек, сиамский гарнизон которого совсем не ожидал нападения. 20 тыс. оккупантов было перебито на улицах Ловека. Сиамский губернатор был схвачен и казнен. После этого Тюнг Прей был провозглашен королем под именем Прах Реама. Он не остался в Ловеке, укрепления которого сильно пострадали от военных действий, а перенес столицу в самую неприступную крепость страны — Срей Сантхор [36, с. 225; 56, с. 67; 114, с. 67].
Между
тем посольство Кун Си продолжало
плавание и прибыло в Малакку.
Здесь стало известно о побеге Блас
Руиса и других наемников Сатхи в
Манилу. В сочетании с известиями из
Кампучии эта новость насторожила
сиамского посла. Он не без
основания решил, что прием, который
ему теперь окажут в Маниле, будет
далек от сердечного. Поэтому он
приказал выгрузить и продать
посольские товары в Малакке. Но
Диего Велозу уже принял свои меры.
Как деликатно выражаются португальские
хроники, Кун Си «внезапно умер»[13],
а Велозу захватил власть на корабле
и повел его в Манилу. По дороге он,
видимо, приторговывал, а, может
быть, и занимался пиратством, потому
что прибыл в Манилу только 10 июня
Соединившись
с Бласом Руисом и другими беглецами
из Сиама, Велозу начал в Маниле
усиленную агитацию за посылку
военной экспедиции в Кампучию. В
этом его активно поддерживало
руководство монашеских орденов.
Генерал-губернЗ' тор Луис
Дасмариньяс уже раньше склонялся к
тому, чтобы принять это предложение,
но его заместитель генерал-лейтенант
Антонио де Морга и часть членов
губернаторского совета резко
возражали, указывая, что новая
колониальная авантюра, в настоящее
время окажется непосильной для
испанских военных сил на
Филиппинах [210, с. 82]. Тогда Велозу
бросил на чашу весов решающий
аргумент — письмо, которое он
привеа из Сиама от Грегорио Руиса,
бывшего главой францисканской
миссии в Кампучии. В качестве
эксперта по Восточному Индокитаю
Грегорио Руис представил
развернутый план завоевания не
только Кампучии, но и Тямпы. План
Руиса горячо поддержал в своем
письме от 11 апреля
3
августа
Снаряжение
экспедиции затянулось из-за
нехватки средств в губернаторской
казне, но монашеские ордена по
такому случаю, в виде исключения,
открыли свои сундуки, и 18 января
Почти
сразу же после выхода из Манилы
испанскую эскадру разметал шторм.
Однако корабли под командой Велозу
и Руиса в феврале
Этот дикий акт насилия вызвал определенную реакцию со стороны кхмерского короля. Тюнг Прей, однако, не послал против отряда Велозу войск, так как это означало бы открытую войну с Испанией, а он не чувствовал себя к ней готовым (большая часть кампучийской армии во главе с тямским генералом Канконой и малайским адмиралом Ок Кун Лакшаманой воевала в это время на тямской границе). Он только потребовал, чтобы испанцы полностью возместили все убытки потерпевшим, а также вернули награбленное добро. Велозу и Блас Руис, со своей стороны, предлагали только принести извинения без всякой материальной компенсации. Переговоры затянулись на несколько недель. Видя, что король не решается прибегнуть к силе, испанцы осмелели и решили сами нанести первый удар. Взяв с собой 50 мушкетеров, Велозу, Блас Руис и Хименес 12 мая под покровом ночи ворвались в королевский дворец. Испанцам удалось сразу взорвать пороховые погреба Срей Сант-хора. Это усилило замешательство и принесло успех нападавшим. Доминиканский монах Кирога де Сан Антонио с большим энтузиазмом описывает эту резню, в которой приняли участие его собратья по ордену: «Испанцы, — пишет он, — перешли через две реки и обратили в бегство стражу, стоявшую на одном из мостов. Дойдя до дворца к двум часам ночи, они бросились в атаку, как львы. Испанцы разрушали стены и перегородки, брали приступом башни, ломали двери, убивали людей и продвигались вперед с быстротой молнии. Король с женами бежал, но его настигла пуля и он был убит. Сражение было таким жестоким, что земля дрожала под ногами испанцев. Когда взошло солнце, стали видны следы содеянного: разрушенный дворец, земля, покрытая трупами, улицы, красные от крови, — женщины испускали вопли скорби, одни по своим мужьям, другие по сыновьям и братьям. Город выглядел, как горящий Рим, разрушенная Троя или обращенный в развалины Карфаген. И это не преувеличение, а чистая правда; и это еще не самое страшное, что сделали в ту ночь сорок один испанец» (цит. по [36, с. 226—227]).
После
этого испанцы беспрепятственно
вернулись в Пном-Пень. Преследовать
их было некому. Большая часть армии
находилась вдали от столицы. 15 мая
Велозу
и Бласа Руиса совсем не устраивала
такая развязка. Когда эскадра
Гальинато на обратном пути
проходила мимо порта Файфо, они
высадились на берег и через Вьетнам
отправились в Лаос на поиски Сатхи.
Когда в октябре
Между
тем в Кампучии шла борьба между
двумя претендентами на власть —
вторым сыном Тюнг Прея — Чао Понья
Ну, которого посадила на трон
малайская и тямская гвардия при
поддержке местных китайцев и
японцев, и принцем Чао Понья Кео,
которого поддерживала часть
кхмерских феодалов. Эта борьба
истощала страну, и поэтому в
Кампучии вскоре образовалась
третья партия, стоявшая за то, чтобы
призвать на трон «законного» (коронованного
еще в
Диего Велозу и Блас Руис заняли при дворе Баром Реатеа II (1597 — 1599) еще более высокое положение, чем во времена его отца. Он назначил их губернаторами провинций Бапхном и Треанг, контролировавших доступы к Кампучии со стороны дельты Меконга [114, с. 68]. В страну вновь потянулись толпы испанских и португальских авантюристов, привлеченных высоким жалованьем, которое им сулили Велозу и Руис. Между тем медовый месяц правления Баром Реатеа II быстро подошел к концу. Он оказался совсем неспособным управлять страной в сложных и критических обстоятельствах. Мачеха, тетка и бабка короля образовали придворную партию, которая в союзе с адмиралом Лакшаманой стремилась полностью отстранить Баром Реатеа II от власти. Король чем дальше, тем больше утверждался в мысли, что его единственное спасение в том, чтобы заручиться испано-португальской помощью. Он неоднократно отправлял униженные письма в Малакку. Манилу и даже в Гоа, заверяя, что он с детства привык к опеке католических монахов и не может теперь без нее обойтись [140, с. 46, 51][14].
В
августе
17
сентября
Опираясь
на эту силу, Велозу, Руис и
Мальдонадо начали переговоры с
Баром Реатеа II об установлении
испанского протектората над
Кампучией. Переговоры затянулись
на несколько месяцев. Баром Реатеа
II резонно страшился реакции,
которую вызовет в стране известие о
переходе под власть иностранной и
к тому же чуждой по вере державы.
Между тем волнения в стране,
вызванные бездарным правлением
короля и его чрезмерной близостью к
испано-португальцам, продолжали
нарастать. Вновь появились на сцене
сыновья Тюнг Прея с притязаниями
на престол. Значительная часть
населения считала единственным
законным претендентом на трон
принца Сорьопора, героя обороны
Ловека в 1593—1594 гг., который
находился в сиамском плену. В
разных провинциях стали вспыхивать
разрозненные восстания. Велозу и
Руис со своими наемниками и частью
кхмерских войск, оставшихся
верными королю, к началу лета
Король,
видимо, уже был готов принять
испанские требования. Но в это
время при дворе окончательно
оформился новый заговор во главе с
мачехой короля и ее фаворитом Лакша-маной
(он же Окнха Дего). Испанцы сами
ускорили переворот своим
агрессивным поведением в Пном-Пене,
где находился их основной лагерь. В
июне
После
смерти короля Барома Реатеа II на
трон был избран принц Понья Ят, дядя
убитого и младший брат Сатхи и
Сорьо-пора. Он принял имя Баром
Реатеа III (1599—1600). Его не устраивало
усиление Лакшаманы и его
мусульманской гвардии, и он сумел
избавиться от них, отправив их на
войну против Тямпы, где они почти
все погибли. Но это, в свою очередь,
подорвало военную опору
королевской власти. В стране
вспыхнуло новое крестьянское
восстание под руководством «чудотворца»
Кео, во многом напоминавшее
восстание Най Кана. Не в силах
справиться с этим восстанием Баром
Реатеа III решил продолжить политику
своего племянника по отношению к западным
державам. В
Знать
королевства снова собралась на
совет, но на этот раз решила не
выбирать короля, а лишь назначить
регента, который будет охранять
трон до возвращения из Сиама принца
Сорьопора. На роль регента был
приглашен третий сын Сатхи принц
Ниум. Ему удалось подавить
восстание Кео и казнить
предводителя. Но стабильность в
стране этим не была еще достигнута.
К тому же Кео, сам мечтая о короне,
решил укрепить свои позиции,
возобновив сношения с испанцами и
португальцами. В октябре
Такая
политика Ниума привела к резкому
падению его популярности.
Большинство феодалов объединилось
вокруг вдовствующей королевы (жены
Баром Реатеа I), которая обратилась
к сиамскому королю Наресуану с
просьбой отпустить из плена ее сына
Сорьопора. Наресуан,
рассчитывавший благодаря
Сорьопору укрепить сиамское
влияние в Кампучии, выразил
согласие. Во второй половине
После
Глава
8
КОРОЛЕВСТВО ЛАНСАНГ В XVI в.
При короле Чао Висулраде (1500—1520) Лаос окончательно оправился от военных потрясений конца 70-х годов XV в. Наступил относительно быстрый (учитывая темпы развития феодального общества) экономический подъем. Значительно расширились посевные площади под рисом. Развернулась активная торговля с Сиамом. Лаосские товары (продукты тропического леса) доходили до Явы.
Власть крупных светских феодалов, усилившаяся в XV в., теперь была ограничена. Летописи отмечают только один феодальный мятеж в период правления Чао Висулрада. Зять короля Тао Кон Кам, удельный князь Кабонга, решил превратить свое княжество в независимое государство и отказался от вассальной присяги Чао Висулраду. Тот направил против него другого своего зятя — Чао Сая с войском, который действовал крайне нерешительно. Тогда Чао Висулрад направил против Тао Кон Кама своего дядю Мын Луанга, удельного князя Мыонг Ква. Этот старый полководец быстро подавил мятеж. Тао Кон Кам был взят в плен, попросил помилования и получил его на условии, что уйдет в монастырь [194, с. 131; 267, с. 48].
Чао
Висулрад, подобно своим
предшественникам, укреплял позиции
буддийской церкви. Он построил
многочисленные буддийские храмы
вокруг своего дворца [165, с. 71]. В
На
время правления Чао Висулрада
приходится деятельность многих
видных лаосских мыслителей и
поэтов. При нем было переведено на
лаосский язык с пали буддийское
священное писание «Трипитака».
Были созданы правила лаосского
стихосложения — висумали.
Настоятель королевского монастыря
Висун Махавахаратибоди перевел на
лаосский язык с санскрита
выдающийся памятник индийского
фольклора «Панча-тантру». Другой
видный монах Пра Махатеп Луанг с
помощью знатоков составил первую
книгу легенд о Кун Бороме, мифическом
родоначальнике лаосского народа [194,
с. 131; 267, с. 49]. Чао Висулрад умер в
В
правление короля Потисарата (1520—1550)
Лаос достиг высшей стадии расцвета
за весь средневековый период. Экономика
страны процветала, королевская
казна была переполнена. Для
Антифеодальная
борьба эксплуатируемых масс тоже
находилась в этот момент на самом
низком уровне. Более полувека
мирного развития явно укрепили
крестьянское хозяйство. В другой,
менее спокойной обстановке,
Потисарат вряд ли решился бы на
такой кардинальный шаг, как
наступление на народную религию в
В
После
такой четырехлетней подготовки
кадров проповедников «правильной»
(унифицированной) религии
Потисарат в
Этот решительный шаг в сторону «огосударствления» религии произвел впечатление во всех соседних буддийских странах. К Потисарату прибыли посольства с поздравлениями от многих мелких и крупных государств, в том числе даже из Вьетнама, где теравадский буддизм не практиковался [267, с. 50]. Фактически, однако, Потисарат только загнал культ духов в подполье, а не уничтожил его. Культ продолжал сосуществовать с буддизмом в Лаосе вплоть до XX в. и не искоренен до сих пор. Но реформа Потисарата продемонстрировала мощь центральной власти в Лаосе в первой половине XVI в.
В
Перенос
столицы во Вьентян преследовал не
только экономические цели. Он был
одновременно заявкой на более
активную внешнюю политику.
Политическая ориентация Лаоса при
Потисарате претерпела изменения.
Многолетняя дружба с Сиамом
сменилась прочным союзом с
Чиангмаем, его основным
противником. С Вьетнамом, чтобы не
вести борьбу на два фронта,
Потисарат, напротив, улучшил свои
отношения. Впрочем Вьетнам,
ослабленный внутренней феодальной
смутой, сам не стремился к
конфликту с Лаосом. Так, когда в
Иначе
складывались отношения Лаоса с
Аютией. Согласно лаосским
источникам, в
По-видимому,
этот король идентичен с
упоминающимся в сиамских летописях
королем Рат Сада, который правил
всего несколько месяцев в
В
Сиамские
и лаосские интересы вновь
столкнулись в
Тем не менее Потисарат отправил своего сына в Чиангмай с внушительным эскортом. Судя по лаосским летописям, Сеттатирата сопровождали 9 генералов, 300 тыс. воинов и 200 слонов [267, с. 51]. Войско не встретило в Чиангмае сопротивления, однако Потисарат нашел ему применение, послав его против независимого княжества Вьенг Прангам, граничившего с Чиангмаем. Лаосские войска завоевали Вьенг Прангам, взяли в плен его князя, захватили 1 тыс. слонов и угнали в Лаос 20 тыс. семей [194, с. 133]. Теперь держава Потисарата по площади стала самой большой в Индокитае.
Но в эти же годы на западе полуострова поднялась другая, еще более грозная держава. Бирманский король-полководец Табиншветхи в 40-х годах объединил Южную и Центральную
Бирму
и теперь обратил свои взоры на
восток. В
В
Поскольку старший сын короля Сеттатират находился в Чиангмае, притязания на трон предъявили два младших сына Потисарата, каждый из которых имел приверженцев в среде высших феодалов. Их борьба закончилась тем, что они поделили Лаос на два независимых королевства. Северная часть страны досталась принцу Таруа, южная — принцу Лан Чангу. Узнав об этом, Сеттатират, поручив управление Чиангмаем своему дяде Прайя Конгканграду, поспешил в Лаос, низложил обоих принцев, подавил феодальную оппозицию и вновь объединил страну. Своей столицей он вновь сделал Луангпрабанг [165, с. 76; 194, с. 135—136].
Правление
Сеттатирата (1550—1572) совпало с самым
бурным периодом в истории
средневекового Лаоса. В
Армия Сеттатирата была быстро выбита из Чиангмая. В его руках остался один город Чиангконг. На этой стадии Байиннаун счел нужным начать переговоры. Он предложил Сеттатирату прибыть в его лагерь, обещая в таком случае вернуть ему чиангмайскую корону. Но Сеттатират, не без оснований заподозрив ловушку, приглашения не принял и отступил на лаосскую территорию [165, с. 79].
Потерпев
военное поражение в своем первом
столкновении с Бирмой, Сеттатират
сам теперь прибегнул к оружию дипломатии.
Он направил послов во все шанские и
тайские княжества, бывшие
независимыми до их завоевания
Байиннауном в
Сеттатирату
пришлось вновь отступить на свою
территорию. Но он не пал духом и
продолжал искать союзников. В
В
том же
Ожидавшаяся
все время военная гроза
разразилась осенью
Между
тем король Маха Чакрапат, оказавшийся
в изоляции, смог продержаться
только до февраля
В 1566—1567 гг. война, в сущности, не прекратилась. Просто военные действия были перенесены на другой фронт — в Северный Сиам. Здесь сиамский феодал Маха Таммарача, перешедший на сторону бирманцев, выкроил себе автономное королевство со столицей в Питсанулоке. Сиамский король Махин, стремясь покарать этого изменника, уговорил Сеттатирата совершить совместное нападение на Питсанулок.
Первым выступил в поход Сеттатират. Маха Таммарача, не зная о сговоре, послал за помощью к Махину, который отправил в Питсанулок небольшой отряд, в задачу которого входил внезапный арест Маха Таммарачи. Однако командир этого отряда Прайя Сихаратдечо перешел на сторону Маха Таммарачи и раскрыл ему всю стратагему. Маха Таммарача срочно послал за бирманцами, а на подошедшие к Питсанулоку по реке войска Махина пустил плоты-брандеры и сжег его суда. Лаосские войска стали закладывать подкопы под городские стены, когда к Питсанулоку подошли с войском два бирманских генерала — Пья Суа Хари и Пья Пугам. Они оттеснили Сеттатирата от города, но затем он ложным отступлением заманил их в засаду в ущелье и наголову разгромил. Время для захвата Питсанулока, однако, было потеряно. Сеттатират с войском возвратился во Вьентян [194, с. 142—143].
В
декабре
30
августа
Этот
поход Байиннауна на Лаос оказался
таким же неудачным, как и
предшествующие. Его войска
ограбили и разорили крупные города,
но страна осталась непокоренной.
Голод и болезни довершили урон,
нанесенный партизанскими налетами.
В июне
Два года спустя король Сеттатират погиб при невыясненных обстоятельствах. Не исключено, что это было дело рук бирманских агентов. Согласно лаосским хроникам, фактическими виновинками были генерал Пья Након и бывший настоятель храма Ват Мачимавит, недовольные Сеттатиратом по личным мотивам. Они сфабриковали письмо к королю за подписью двух дочерей князя Мыонг Онг-Кама (независимого княжества между Лаосом и Кампучией, населенного кхмероязычными кха) о том, что их отец якобы умер, и они приглашают лаосского короля на царство. Доверившись этому письму, Сеттатират взял с собою небольшое войско во главе с Пья Наконом и выступил на юг. Князь Онг-Кама был, однако, жив и подчиняться Сеттатирату не собирался. Изменник Пья Након, договорившись с князем, завел лаосские войска в засаду. Во время беспорядочного отступления король пропал без вести. Существовало сильное подозрение, что он был убит в лесу Пья Наконом [165,, с. 90; 194, с. 147—148; 267, с. 67—68].
Гибель Сеттатирата в возрасте 38 лет была тяжелым ударом для Лаоса, так как страна лишилась талантливого полководца и дипломата в момент, когда бирманская угроза еще не миновала. Положение усугублялось тем, что сыну и наследнику Сеттатирата принцу Пра Номыонгу было в этот момент всего пять лет, и сразу же встал вопрос — кто возьмет в руки реальную власть в стране? Лаосские феодалы раскололись на две фракции. Во главе одной стоял генерал Сенсурин, во главе другой — генерал Чангконгнганг. Оба они прославились в войнах с бирманцами и пользовались большим авторитетом.
60-летний Сенсурин сделал необычную карьеру. Сын деревенского старосты, он благодаря своим военным и административным талантам пробился в высшие эшелоны лаосских феодалов и стал тестем Сеттатирата. Малолетний Пра Номыонг приходился, таким образом, ему внуком. Позиция Сенсурина заключалась в том, что в такой критический момент лучше иметь в качестве короля 60-летнего опытного полководца, чем пятилетнего ребенка. Чангконгнганг, феодал во многих поколениях, занимавший к моменту смерти Сеттатирата пост первого министра, был ярым сторонником принципа легитимизма. Он настаивал на немедленной коронации Пра Номыонга, рассчитывая при этом занять пост регента. Победу одержал более решительный в своих поступках Сенсурин. Он внезапно окружил своими войсками королевский дворец, захватил Чангконгнгаига и других министров, его сторонников, и казнил их. Затем он объявил себя королем [165, с. 90—91; 194, с. 148—149; 267, с. 68—69]. Коронация Сенсурина, однако, не прекратила разлада в стране. Многие феодалы не могли перенести того, что на трон взошел бывший простолюдин, и провели против него ожесточенную агитацию среди населения. Они дали ему насмешливое прозвище Сумангала Айяко (Королевский дедушка), которое вошло в употребление вместо официального имени короля. Многие, не желая подчиняться Сенсурину, бежали в Кампучию и Тямпу [194, с. 150; 267, с. 70].
Байиннаун,
пристально следивший за событиями
в Лаосе, решил воспользоваться
создавшейся ситуацией и в
Расколотая
страна не могла долго
сопротивляться, несмотря на
полководческое искусство
Сенсурина. В
Узнав
об этом, Байиннаун послал в Лаос
армию под командованием своего
вице-короля Инсенанку. Восстание
было подавлено. Но, чтобы
предотвратить новые восстания,
Байиннаун вынужден был заключить
компромиссное соглашение с престарелым
королем Сенсурином. Бирманский
король предложил ему вернуть
корону и отпустить с ним на родину
всех лаосских пленных из знати (кроме
Номыонга) в обмен на вассальную
присягу. Сенсурин согласился. Его
второе царствование длилось два
года (1580—1582). Он умер в
На
трон взошел сын Сенсурина Пья Након
Ной (1582— 1583). Он не пользовался в
стране никаким авторитетом. Год
спустя лаосцы подняли против него
восстание, арестовали и отправили
в Бирму. После этого в Лаосе
наступил девятилетний период
междуцарствия (1583—1591). Феодалы
разбились на фракции, которые не
могли договориться между собой.
Страна фактически распалась на
удельные княжества. Бирма, ослабевшая
после смерти Байиннауна, не могла
уже осуществлять эффективный
контроль над Лаосом. Наконец, за
дело объединения страны взялось
буддийское духовенство. В
Король
Пра Номыонг (1591—1598) недолго
соблюдал свою присягу. В
Объединительная
деятельность Пра Номыонга была
прервана его ранней смертью в
В
это время бирманская держава
окончательно рухнула под ударами
извне и изнутри. Лаосские пленные,
угнанные в Бирму в 60—70-х годах,
начали пробираться на родину. По
дороге их пытался задержать
чиангмайский король, чтобы
посадить на свою землю. Это
послужило причиной для войны между
Лаосом и Чиангмаем. Лаосские
войска вторглись в Чиангмай и
быстро захватили его восточные
области. Однако они не смогли
овладеть сильно укрепленной
столицей королевства. Регент Пра
Воранита возложил всю вину за эту
неудачу на генералов,
командовавших армией. Он
намеревался их казнить, но они не
стали дожидаться расправы,
похитили из дворца Воравонгсе II,
привезли его в военный лагерь и
объявили войну регенту от имени «законного
короля». Военные действия длились
долго с большими потерями для обеих
сторон. Эта война была мало
популярна в народе, истощенном
предыдущими бедствиями. В конечном
счете в распрю вмешалось
буддийское духовенство, которое
принудило обе стороны к примирению.
В
На
протяжении своего правления
Воравонгсе II пытался ограничить
самостоятельность крупных
феодалов, которую они приобрели
после смерти Сеттатирата, но без
особого успеха. В
Знать
снова собралась для выбора короля.
На этот раз на трон был избран
престарелый сын Сенсурина Пья
Маханам (ему исполнился 71 год). Под
именем Потисарата IV он правил
четыре года (1623—1627) и сидел на троне
непрочно. Во время феодального
мятежа, разразившегося в
После этого «промежуточного» короля совет знати посадил на трон второго сына Воравонгсе II принца Пра Мои Кео (1627—1633). При нем феодальная анархия достигла своего апогея. Только после того как на трон взошел король Сурья-вонгса (1633—1690), положение в Лаосе начало стабилизироваться [165, с. 102; 194, с. 154—155; 267, с. 74—75].
Глава
9
ВЬЕТНАМ В XVI —НАЧАЛЕ XVII в.
В правление короля Ле Хьен Тонга (1497—1504) Вьетнам продолжал пользоваться плодами политических и экономических успехов, достигнутых при Ле Тхань Тонге. Однако в этот период уже появляются первые, пока еще слабые признаки приближающегося кризиса.
Уже
в
Однако
энергичному королю еще было под
силу, хотя и с помощью экстренных
мер, поддерживать стабильность
вьет чамского государства. В
О
продолжающемся экономическом
развитии при Ле Хьен Тонге
свидетельствует первое упоминание
в летописях в
В
В
Его сменил брат Ле Уй Мын (1505—1509), правитель беспомощный и аморальный. При нем социальные изменения, постепенно происходившие в течение XV в., начали проявляться в потрясениях на политической арене. Как пишет советский историк Д. В. Деопик: «Реформы Хо Куй Ли, Ле Лоя и их преемников постепенно создали политически влиятельный слой чиновников, стремившихся превратить свои „должностные" земли в наследственную собственность, закрепостить крестьян-держателей. В деревне ускорилась дифференциация крестьянства и массовый распад сельских общин. Незначительная часть богатых общинников превращалась в мелких помещиков, а бедные земледельцы становились зависимыми крестьянами» [27, с. 396].
В этой сложной обстановке, когда центральная власть начала утрачивать авторитет, Ле Уй Мын уронил его еще больше мало мотивированными казнями высших чиновников и дикими оргиями, после которых он убивал участвовавших в них женщин. Реальную власть он передал своему дяде по матери и клике вновь назначенных генералов. Один из этих генералов — Мак Данг Зунг был назначен губернатором столицы. Этот энергичный человек, выходец из обедневшего рода конфуцианских ученых (его предки промышляли даже рыболовством), тогда только начинал свою удивительную карьеру [168, с. 233].
Злоупотребления
клики и полная моральная
деградация короля в конце концов
вызвали восстание. Во главе его
встал опальный принц Ле Зиан Ту,
бежавший из тюрьмы, в которую он был
заключен. Группа его приверженцев
благодаря поддержке народных масс
быстро выросла в большую армию. В
Крупные
чиновники-феодалы на периферии
стремились ему подражать. Терпение
крестьянства истощилось. В разных
концах страны, особенно в
провинциях Киньбак, Сонтай и Нгеан,
начались народные движения,
которые в
Чан Као, человек скромного происхождения, объявил себя потомком угасшей династии Чан, а также воплощением бога Индры, спустившегося на землю, чтобы облегчить страдания народа. Десятки тысяч крестьян спешили присоединиться к его армии, когда он двинулся на столицу. В сражении при Боде на правом берегу Красной реки королевским войскам удалось временно остановить его продвижение, и он отступил в Тусон, где стал укрепленным лагерем.
Между тем король Ле Тыонг Дык, не понимая шаткости своего положения, оскорбил влиятельного генерала Чинь Зуй Сана, подвергнув его наказанию палками. Чинь Зуй Сан под предлогом выступления против Чан Као собрал свои войска и внезапно ворвался в цидатель столицы. Ле Тыонг Дык был схвачен и убит. Чинь Зуй Сан провозгласил королем восьмилетнего принца Ле Куанг Чи (1517). Этот малолетний король пробыл на троне всего три дня. Затем генерал Чинь Зуй Дай (брат Чинь Зуй Сана) схватил его, увез в Ламшон и там убил. Там же в Ламшоне Чинь Зуй Дай объявил королем принца Ле Тиеу Тонга (1517—1522) [168, с. 234].
Между
тем еще один энергичный генерал
Нгуен Хоанг Зу подступил с войском
к столице под предлогом мести за
убийство короля Ле Тыонг Дыка. Его
войска отбили Донгкинь у Чиней,
однако во время боев город
загорелся и сильно пострадал от
пожара. В том же
Юный король Ле Тиеу Тонг, которого феодалы перевезли теперь из Ламшона в полусожженную столицу, объявил всеобщую амнистию. Часть крестьян поддалась на эту удочку и сложила оружие. Хотя Чан Као еще представлял значительную угрозу, крупные феодалы после этого вновь стали сводить счеты друг с другом. Так, невзирая на присутствие короля, генералы Нгуен Хоанг Зу и Чинь Туй затеяли сражение у самых ворот столицы. Сражение закончилось вничью. Тогда в борьбу вмешался предводитель третьей феодальной группировки — Чан Тан. Он объединился с Чинь Туем, и вдвоем они выбили Нгуен Хоанг Зу из столичного района, принудив его отступить в пров. Тханьхоа [168, с. 235].
После
этого влияние Чан Тана в столице
настолько возросло, что молодой
король счел политически наиболее
целесообразным организовать его
убийство. После этого войска Чан
Тана подняли мятеж, и король был
вынужден бежать под покровом ночи 'в
Зялам. В это время на политической
арене вновь появляется Мак Данг
Зунг, значительно укрепивший за эти
годы свое влияние. Ле Тиеу Тонг
назначает его командующим королевской
армией. Частью силой, частью
хитростью Мак Данг Зунг подавил все
генеральские мятежи и водворил
короля обратно в столицу. В
Резонно
опасаясь за свою жизнь, король Ле
Тиеу Тонг в
Вначале успех клонился на сторону Чиней. Мак Данг Зунгу и его ставленнику пришлось оставить столицу и отступить в Зя-фук. Войска Чинь Туя заняли Донгкинь. Но вскоре между экс-королем Ле Тиеу Тонгом и Чинь Туем возник конфликт, вызванный тем, что король, не спросив Чинь Туя, казнил его заместителя. Разъяренный Чинь Туй атаковал королевский дворец и арестовал Ле Тиеу Тонга. Но это ослабило силы Чинь Туя. Не рассчитывая удержаться в столице, он, захватив своего царственного пленника, опять ушел на свою основную базу — в Тханьхоа [168, с. 235].
В
В
Самым
энергичным в этой группе феодалов
был Нгуен Ким. Сын Нгуен Хоанг Зу,
погибшего в междоусобной борьбе
начала 20-х годов, Нгуен Ким после
победы Маков эмигрировал в Лаос.
Лаосский король Потисарат,
заинтересованный в ослаблении
Вьетнама, радушно принимал всех
беженцев от Маков. Нгуен Киму он
пожаловал в кормление район Самчау
близ границы вьетнамской
провинции Тханьхоа. Здесь в
После провозглашения реставрации династии Ле, хотя оно носило чисто символический характер, противники Маков стали со всех сторон стекаться в Самчау. Наиболее выдающимся из них стал молодой талантливый генерал Чинь Кием, вскоре ставший зятем Нгуен Кима и его правой рукой.
В
Потеряв
надежду на китайскую поддержку,
Нгуен Ким решил действовать
самостоятельно. В
Различие между двумя государствами, на которые в этот период распался Вьетнам, заключалось в том, что Маки правили сами, а на юге в государстве Ле короли (вуа по-вьетнамски) фактически уступили всю свою власть мажордомам (тюа). Первым таким тюа был Нгуен Ким (1532—1545), затем его сменил Чинь Кием (1545—1570).
При короле Ле Чунг Тонге (1548—1556) Чинь Кием пользовался всей полнотой власти, но когда этот король умер, не оставив прямых наследников, честолюбивому тюа захотелось большего и он стал примеривать корону на себя. По преданию, он обратился за советом к крупнейшему ученому и поэту своего времени Нгуен Бинь Кхиему. Тот, однако, в аллегорической форме отсоветовал ему становиться королем, и Чинь Кием разыскал еще одного представителя рода Ле — принца Ле Зуй Банга, которого он посадил на трон под именем Ле Ань Тонга (1557—1573).
Возможно, что тут сыграли главную роль не мудрые советы, а сложившаяся в это время при южном дворе оппозиция власти Чинь Киема. Во главе ее встали подросшие к этому времени сыновья Нгуен Кима, которые стали претендовать на пост, принадлежавший их отцу. Борьба их с Чинь Киемом закончилась поражением молодых претендентов. Старший сын Нгуен Кима был убит, а младший — Нгуен Хоанг, чтобы избежать смерти, притворился сумасшедшим [56, с. 152; 60, с. 62].
Не
опасаясь его, Чинь Кием отправил
Нгуен Хоанга в
Таким образом, в последней трети XVI в. Вьетнам фактически распался на три государства: государство Маков со столицей Донгкинь, государство Чиней Ле со столицей Анчуонг и государство Нгуенов со столицей Айты (к северу от совр. г. Куангчи) [27, с. 397].
В
центральном государстве вскоре
после смерти Чинь Киема началась
борьба между его сыновьями —
унаследовавшим его пост старшим
сыном Чинь Коем и младшим сыном —
Чинь Тунгом. В этой борьбе Чинь Кой
потерпел поражение и перебежал на
сторону северного короля Мак Мау
Хона (1562—1592), который в
В
течение 70-х годов XVI в. войска Маков
ежегодно вторгались в государство
Чиней, но ни разу не смогли одержать
решительной победы. После гибели в
Только
в
Завершив завоевание Северного Вьетнама, Чинь Тунг направил в Китай посольство с просьбой вновь утвердить династию Ле в качестве «законных государей Вьетнама». Китайский император согласился дать Ле Тхе Тонгу инвеституру при условии, что Чини не будут трогать Маков в Каобанге. Китаю очень важно было сохранить независимым это княжество, как плацдарм для дальнейшего вмешательства во вьетнамские дела.
На
юге государство Нгуенов (Дангуанг)
формально признавало верховную
власть династии Ле, но практически
совершенно отделилось от
остального Вьетнама. В конце XVI —
первой четверти XVII в. интересы
государств Нгуенов и Чиней периодически
сталкивались, но до большой войны
дело не доходило вплоть до
Глава 10
ПОРТУГАЛЬСКАЯ МАЛАККА И ДЖОХОРСКИЙ СУЛТАНАТ В XVI-НАЧАЛЕ XVII в.
Захватив Малакку, д'Албукерки стал строить мощную крепость к юго-востоку от устья р. Малакки, получившую название форт Фамоза (Знаменитая). На строительстве были использованы камни мечетей, султанских гробниц и других сооружений правительственной части города [14, с. 27].
Второй его задачей было создание новой администрации Малакки. Во главе ее был поставлен «капитан крепости», непосредственно подчинявшийся вице-королю Индии и впоследствии сменявшийся каждые три-четыре года. Его заместителем был «капитан порта». Наряду с этим был создан городской совет, состоявший частью из назначаемых вице-королем (главный судья, секретарь совета), частью из избираемых местными португальцами членов (шесть советников, заведовавших городскими финансами и судопроизводством и др.). В городской совет входило также руководство местного католического духовенства [54, с. 57]. Д'Албукерки сохранил часть прежнего административного аппарата Малакки, хотя функции малаккских министров теперь изменились: теменггунг управлял коренным населением Малакки — малайцами, бендахаре было поручено управление всеми остальными нехристианскими жителями Малакки (первым бендахарой стал богатый купец-индуист Ниначату, оказавший португальцам большие услуги в 1509—1511 гг.). Шабандар был помощником бендахары; в его функции входил надзор над непортугальскими судами в порту, прием иностранных послов и представление их губернатору. Основные группы азиатских купцов в Малакке имели выборных «капитанов», которые отвечали перед португальскими властями за порядок в своих общинах. Для нужд торговли были отчеканены новые монеты из золота, серебра и олова. Все суда, идущие через Малаккский пролив, обязаны были теперь заходить в Малакку и платить пошлину. За этим следили португальские морские патрули [159, с. 29—30].
Организация первой европейской колонии в Юго-Восточной Азии проходила в обстановке постоянной внешней угрозы со стороны не смирившегося с поражением Махмуд-шаха и внутренней угрозы заговоров и восстаний местного населения. В первые дни после взятия города д'Албукерки приказал перешедшим на его сторону яванским наемникам ловить разбежавшихся по окрестностям города малайцев и приводить в цепях обратно для работы на строительстве крепости. 1500 рабов султана Махмуд-шаха были автоматически объявлены рабами короля Мануэля и тоже посланы на строительство крепости [209, с. 71]. Между тем, оправившиеся от первого удара малайцы перешли в наступление. Сын султана Ахмад укрепился в Пагохе, недалеко от Малакки, угрожая оттуда португальскому лагерю. Но д'Албукерки оперативно выслал туда 400 португальцев, 600 яванцев и 300 пегуанцев (монов). Это войско, значительно превосходившее войско Ахмада своей огневой мощью, нанесло ему поражение и принудило отступить в глубь страны. Только старый лаксамана Ханг Туах продолжал совершать с небольшим числом бойцов тревожащие нападения на португальцев и их союзников. Его корабли перехватывали суда, везущие в Малакку продовольствие с Явы и из других мест [209, с. 168; 280, с. 71].
В
конце 1511—начале
Глава
яванского купечества в Малакке
Утимураджа, ранее предавший Махмуд-шаха,
теперь вступил с ним в тайные переговоры.
Он сообщил султану, что
строительство крепости еще не
закончено (оно было завершено
только в
Этот
заговор, однако, был раскрыт
португальцами в середине
В
конце декабря
Эта победа подняла авторитет португальцев среди мелких государств Малайи и Индонезии. В Малакку, в частности, прибыл вассал и зять Махмуд-шаха, султан Кампара Абдулла и изъявил желание перейти в португальское подданство вместе со своим княжеством [159, с. 29]. Таким образом, Португалия получила плацдарм на Восточной Суматре, золото, пряности и рис, которые играли немаловажную роль в Малаккской торговле.
Когда
в
В
Северная
Суматра, кроме того, была
древнейшим мусульманским очагом в
Юго-Восточной Азии. Здесь легче
всего была поднять знамя «священной
войны» против неверных. В мае
Эта первая победа над португальцами, одержанная местными жителями, вызвала энтузиазм во всей Индонезии и Малайе. Ободренный Махмуд-шах перенес в том же году свою столицу из Джохора на о-в Бинтанг в архипелаге Риау, откуда гораздо удобнее было вести морскую войну с португальцами. В последующие три года джохорские корабли своими смелыми рейдами сильно дезорганизовали торговлю португальской Малакки [54, с. 59].
Португальцы
пытались наносить контрудары, но
долгое время не имели успеха. Уже в
октябре
Только
отдельные крупные феодалы,
преследуя свои узко личные
интересы, становились на сторону
португальцев. Наиболее видным из
них был Исуп, махараджа архипелага
Лингга. Перебежчики в это время
появились и в португальском лагере.
В конце
Сменив
Жорже д'Албукерки на посту
губернатора Малакки, Маскареньяс
перешел к энергичному
контрнаступлению. Первый его
набег на Бинтанг, однако, был отбит.
Но в октябре
Принц Ахмад к этому времени тоже умер (был отравлен, как полагают, своим отцом). Спор о престолонаследии завязался между следующим по старшинству сыном султана Музаффаром (сыном от келантанской принцессы) и младшим сыном Ала-уд-дином, мать которого происходила из семьи бендахары. Как уже не раз случалось в истории Малакки, победил кандидат семьи бендахары. Новый султан принял имя Ала-уд-дин Риайят-шах II (1528—1564). Муззафар-шах стал султаном вассального Паханга, где его потомки правили вплоть до XX в [54, с. 59; 209, с. 195].
В первые годы своего правления новый султан Джохора продолжал в отношении Малакки политику своего отца. Джохорские корабли по-прежнему вредили португальскому судоходству в проливе, а джохорские агенты продолжали призывать суматранские и яванские княжества бойкотировать торговлю в португальской Малакке. Между тем на политическом горизонте Джохора стала намечаться угроза со стороны нового соперника. Государство Аче к началу 30-х годов XVI в. распространило свое влияние по всей Восточной Суматре, ранее входившей в орбиту Малаккской империи, в частности, захватило богатые торговые княжества Пасей и Педир [280, с. 196].
Это
усиление Аче за счет бывших
вассалов и союзников Ма-дакки
настораживало молодого султана
Джохора. Поэтому, несмотря на общую
ненависть к португальцам, Аче и
Джохор действовали против них
раздельно. Так, в
Вскоре
после фиаско ачехского заговора, в
В
том же
Но
так как и после этого флот Джохора
продолжал дезорганизовывать
малаккское судоходство, Э. да Гама в
Но
уже в следующем,
В
Султан Джохора в создавшейся ситуации призвал на помощь своих вассалов — султанов Перака и Сиака. Их объединенные силы, даже при негласной поддержке Демака, уступали ачехским. Но малайские моряки значительно лучше знали морские и речные течения и другие особенности Малаккского пролива. Это обстоятельство в конечном счете предопределило победу джохорской коалиции.
Фернан
Мендес Пинто так описывает морское
сражение флота Джохора и его
союзников с флотом Аче в начале
Когда эти четырнадцать судов пришли в Ашен (Аче. — Э. Б.) и королю было доложено обо всем случившемся, последний, как говорят, был так потрясен, что двадцать дней не хотел никого видеть, а по прошествии этого срока велел отрубить головы всем четырнадцати капитанам, а воинам, которые находились на спасшихся судах, велел под страхом быть перепиленными живьем сбрить бороды и носить впредь женскую одежду и бить в адуфы, где бы они ни находились. А если они захотят чем-либо поклясться, то пусть говорят: „Да сразит бог моего мужа" или „Не видеть мне радости от тех, кого я родила". И эти люди, видя себя присужденными к столь позорному наказанию, почти все ушли за пределы своей страны, а оставшиеся наложили на себя руки: одни отравились, другие повесились, а третьи зарезались» [35, с. 108].
После
этой внушительной победы Ару до
В
Противоречия
Джохора и Аче в этот раз, как и в
дальнейшем, так и не позволили им
выступить совместно, хотя это явно
могло бы привести к падению Малакки.
В июне
В
Но
и потери Аче, видимо, были весьма
велики. Только в
Гарнизон Малакки состоял в это время из 200 португальцев и 1300 азиатских наемников. В прежних войнах малочисленность португальского войска компенсировалась его превосходством в огневой мощи. Но теперь, с прибытием турецкой артиллерии, португальцы лишились этого преимущества. Находясь в безвыходном положении, губернатор Малакки обратился за помощью к султанам Джохора и Кедаха. И они оказали ему эту помощь. Так еще раз владычество португальцев в Малакке было спасено благодаря соперничеству местных государств [159, с. 36; 178, с. 37; 209, с. 198].
Ачехцы,
однако, не были обескуражены этой
неудачей. На всем протяжении 70-х
годов XVI в. при султане Али Риайят-шахе
(1571—1579) продолжалась борьба на море
между Аче и Малаккой. Особенно
острый характер носили схватки в
районе о-ва Сингапур [192, с. 5]. В
октябре
После
смерти Али Риайят-шаха ачехского в
В
середине 80-х годов политическая
обстановка в этом регионе резко
меняется. Аче выходит из игры и
вплоть до начала XVII в. не ведет
активных действий против Малакки.
Одновременно резко обостряются
отношения между Малаккой и Джохором.
В
После
двух дней бомбардировки Джохор-Ламы
(20—21 июля
И
это был, в сущности, последний
крупный успех Португалии в Юго-Восточной
Азии. В
Эти
дипломатические акции не помешали,
однако, распространению
голландских факторий по всему
региону. Голландцы сначала
вытеснили португальцев с Молукки, а
затем начали наступление на саму
Малакку. В
Глава 11
ПАДЕНИЕ МАДЖАПАХИТА И СТАНОВЛЕНИЕ МУСУЛЬМАНСКИХ ГОСУДАРСТВ НА ЯВЕ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XV—XVI в.
В
Король
Кертавиджайя явно не мог
справиться с управлением страной
в такой сложной обстановке, и
поэтому его царствование
оказалось весьма недолговечным. В
В течение трех лет трон Маджапахита оставался вакантным (1453—1456). Зато потом появилось сразу два короля — Хьянг Пурвавишеса, удельный князь Венгкера (1456—1466), и Синга-викрамавардхана, который все же короновался и принял тронное имя Гирипатипрасута Дьях Сурапрабхава (1456—1466), Каждый из них пользовался поддержкой определенной части феодалов. Один из этих королей или они оба в 1460 и 1465 гг. посылали посольства в Китай, очевидно, желая подтвердить свой титул [15, с. 126—127; 56, с. 83; 249, с. 197].
В
Мусульманская государственность на Яве постепенно вызревала в портовых городах северного побережья внутри Маджапахитского государства в XV в. Внешняя торговля Индонезии достигла своего пика в начале XVI в. Центром, главным нервным узлом торговли региона в XV в. становится Малакка, «глаз солнца», как называли ее тогдашние мореходы. Подъем Малакки привел к некоторому упадку портов Восточной Суматры, таких, как Пасей и Педир, процветавших в XIV в. В то же время на порты Северной Явы подъем Малакки не только не оказал отрицательного воздействия, но, напротив, стимулировал их дальнейший рост.
Северная Ява стала важной, неотъемлемой частью Малакк-ской торговой системы, соединившей сложными экономическими связями все части региона и сам регион с Китаем, Индией и Ближним Востоком. После того как купцы, прибывающие из Индии и Китая, сосредоточились в Малакке и почти перестали посещать Яву, дело снабжения Малакки продуктами Центральной и Восточной Индонезии почти целиком перешло в руки яванского торгового флота. Малакка с ее огромным торговым населением практически не обладала собственными продовольственными ресурсами, в то время как Ява, по сообщению Т. Пиреша, имела «бесчисленное количество риса четырех-пяти сортов, очень белого и лучшего по качеству, чем где бы то ни было, буйволов, овец, коз, свиней... Очень много оленей, фруктов, рыбы, прекрасные вина, много масла разных сортов» [229, т. I, с. 180]. Все это продовольствие регулярно доставлялось в Малакку из яванских портов на яванских судах.
Кроме того, Западная Ява (Сунда) поставляла в Малакку значительное количество перца (1 тыс. бахаров, или 125 т в; год), а также рабов [205, с. 82]. Но самой главной функцией яванского купечества была поставка в Малакку тонких пряностей, росших исключительно на Молуккских островах (гвоздика), а также островах Банда (мускатный орех и шелуха мускатного ореха, которая ценилась в семь раз дороже самого ореха). Эта торговля приносила яванскому купечеству огромные прибыли. На Молуккских островах в начале XVI в. 1 бахар гвоздики стоил 1—2 дуката, в то время как в Малакке за него давали как минимум 10 дукатов [269, с. 90]. Кроме того, яванские купцы получали дополнительную прибыль за счет бартерного характера сделок. Прежде чем отправиться на Молукки, яванские торговые корабли посещали Малые Зондские острова, где меняли тонкие высококачественные ткани Западной Азии на грубые сорта тканей местного производства, которые они потом выменивали на пряности. На Молукки и Банда благодаря яванскому импорту поступало также некоторое количество тонких индийских тканей и китайского шелка, которые ценились там очень высоко и хранились как сокровища наряду с медными гонгами, слоновой костью и фарфором [205, с. 96].
Кроме того, яванцы ввозили на острова топоры, сабли, ножи и другие железные изделия (Ява в то время славилась этим товаром) [229, т. I, с. 216]. Но особенно важную статью экспорта на Молукки составляло продовольствие.
Молукки, так же, как и Малакка, почти не имели собственной продовольственной базы и целиком зависели в этом отношении от Явы. Общий экспорт Молукк к началу XVI в. составлял около 6 тыс. бахаров (750 т) гвоздики в год [229, т. I, с. 213], и подавляющая часть этого товара вывозилась на яванских кораблях. Даже корабли, курсировавшие непосредственно между Малаккой и Молукками, тоже, как правило, принадлежали яванским купцам, постоянно проживавшим в Малакке, где они занимали два предместья. Из Малакки на Яву шел мощный поток товаров из всех стран Азии — от Красного до Желтого морей.
В
этническом плане мощное яванское
купечество лишь в незначительной
части состояло из коренных яванцев.
Оно включало в себя
представителей всех торговых наций
Азии — от арабов до китайцев. Эти
купцы исповедовали все основные религии
Востока — мусульманство, индуизм,
буддизм и конфуцианство. Но для
того чтобы сплотиться в единую
организацию (чего требовали общие
интересы), им была нужна одна, единая
религия, потому что в условиях
средневековья только религия
могла стать стимулом для сплочения
многоэтнической общности. Таким
стимулом для яванского купечества
в первой половине XV в. стало
мусульманство. Это обусловливалось
не только тем, что ислам был
наиболее гибкой и приспособленной
к торговым нуждам религией, но и
конкретными политическими
обстоятельствами: победой ислама в
центре торговой системы региона —
Малакке в
Сплотившись под знаменем ислама, который проповедовал джихад — священную войну против неверных, яванское купечество сумело вырвать власть на большей части северояванскога побережья из рук буддийско-индуистских феодалов — удельных князей и губернаторов Маджапахита.
Португалец Т. Пиреш, который посетил Индонезию в 1513—1514 гг., так описывает постепенный переход власти на Северной Яве в руки мусульман: «Мусульманские пате (патихи, владетели. — Э. Б.) морского берега могучи на Яве и ведут всю торговлю, ибо они сеньоры джонок и людей.
Когда морской берег принадлежал язычникам, сюда приходило много купцов — персов, арабов, гуджаратцев, бенгальцев, малайцев и других. Среди них было много мусульман. Они начали торговать в стране и богатеть. Они строили здесь мечети, и к ним приезжали муллы, и они (мусульмане. — Э. Б.) прибывали во все большем числе, так что сыновья этих мавров (мусульман. — Э. Б.) были уже яванцы и богачи, ибо они жили в этих местах около 70 лет.
В некоторых местах языческие сеньоры стали мусульманами, и эти муллы и купцы-мавры овладели этими местами. Другие мавры укрепили места, где они жили, и с помощью команд своих джонок[19] убили яванских сеньоров и сами стали сеньорами. И так они овладели морскими берегами и захватили торговлю и власть на Яве.
Эти сеньоры-пате не яванцы, но долго жили в стране и происходят от китайцев, персов, клингов (жителей восточного берега Индии. — Э. Б.) и других упомянутых наций. Однако, выросши среди хвастливых яванцев, а еще больше из-за богатства, которое они унаследовали, они сделались более важными среди яванской знати и в государстве, чем сеньоры внутренних земель Явы. Их земли простираются в глубину острова на 7— 8 лиг[20]» [229, т. I, с. 182].
Это точное, хотя и несколько наивное описание процесса перехода власти в XV—XVI вв. было значительно упрощено западными историками, считавшими, что мусульманство пришло на Яву только с Запада — из Индии, Малакки, с Суматры и других стран. Действительно, древнейший мусульманский памятник, дошедший до нас на Яве, это надгробие мусульманского проповедника — перса Малика Ибрагима (в Гресике), которого в Индонезии считают первым апостолом ислама на Яве [269, с. 82]. Конечно, роль мусульман, пришедших с запада, в исла-мизации Явы очень велика, однако Т. Пиреш, говоря о национальном происхождении новых правителей Явы, на первое место ставит все-таки китайцев. Это тонкое наблюдение португальского автора было полностью подтверждено исследованиями выдающегося индонезийского историка Сламетмульоно. Тщательно сопоставив все индонезийские и китайские хроники, посвященные рассматриваемому периоду, он пришел к выводу, что ислам в той форме, в которой он победил на Яве в XV— XVI вв. (суннизм ханафитского толка), не мог прийти в Индонезию с запада. Он пришел на Яву с востока, из Китая, куда, в свою очередь, он проник из Средней Азии в эпоху монгольских завоеваний [249, с. 226].
В
Китае к началу правления династии
Мин китайцы-мусульмане в южных
провинциях уже составляли
значительное меньшинство. Многие
из них занимались торговлей и в
годы войны между минской и юаньской
династиями эмигрировали в Юго-Восточную
Азию. Эта эмиграция резко возросла
во второй половине 80-х годов XIV в.,
после того как император Чжу Юань-чжан
в
Стремясь унифицировать свою державу, китайские императоры ограничивали мусульманское движение внутри страны. В то же время они поощряли его вне страны, потому что китайским мусульманам на императорской службе легче было находить общий язык с многонациональным купечеством Юго-Восточной Азии. Даже командующий знаменитыми морскими походами китайского флота в первой четверти XV в. Чжэн Хэ был мусульманином. Политика Чжэн Хэ состояла в том, чтобы всюду, где это возможно, насаждать резидентов из числа своих единоверцев — китайских мусульман.
Сламетмульоно удалось распутать путаницу арабских хроник и установить, что каждый сколько-нибудь значительный деятель эпохи становления ислама на Яве помимо индонезийского и мусульмано-арабского имени имел также и китайское имя, хотя носители этих имен, как правило, не были чистокровными китайцами. Китайские эмигранты выселялись обычно без женщин, женились на туземках, и доля китайской крови в их потомстве с каждым поколением убывала. В кратком виде восстановленная им история яванского мусульманства выглядит так.
В
В
В
В
В
В
В
Джин
Бун (Раден Патах) в это время
женился на внучке Бо Сви-хо (Раден
Рахмата) и, пользуясь поддержкой
первого министра, возглавил
яванскую мусульманскую общину в
порту Бинтара (Демак), а вскоре
захватил власть в районе Демака. В
Джин
Буну (Раден Патаху) удалось стать
гегемоном новых мусульманских
владетелей. В
Вплоть
до своей смерти в
После краткого царствования сына Джин Буна Панембахан Сабранг Лора (1501—1504) на престол вступил внук основателя Демака Транггану (1504—1546). При нем могущество государства Демак достигло своего зенита. Хотя это государство подчеркив-ало свой воинствующий мусульманский дух, оно все же унаследовало очень много от своего предшественника Маджапахита. Ценности индуистско-буддийской культуры органически вошли в культуру нового мусульманского общества. Демак воспринял и административную организацию Маджапахита. К моменту прибытия португальцев государство Демак состояло из домена короля и семи вассальных княжеств (Черибон, Джапура, Тегал, Семаранг, Тидунан, Джапара, Рембанг), в которых правили его близкие родственники [229, т. I, с. 183—187].
Кроме того, на Восточной Яве находились еще три мусульманских государства (Гресик, Сурабайя и Тубан), из которых первые два были связаны с Демаком скорее союзными, чем вассальными, узами, а последнее (Тубан), хотя и было мусульманским, продолжало признавать власть короля Маджапахита и оказывало ему помощь в войне с мусульманами. Крайний восток Явы занимало индуистское княжество Баламбанган, также сохранившее вассальную преданность Маджапахиту [229, т. I, с. 188].
Во внутренних районах Явы почти повсюду, по-видимому, еще сохранялась власть индуистских феодалов. Однако прежний авторитет короля Маджапахита был совершенно утрачен. Как сообщает Т. Пиреш, «и так как яванцы (государства Маджапахит. — Э. Б.), уверенные в себе, отдались роскошной жизни, они потеряли большую часть своих земель. Короли больше не приказывают и не принимаются в счет, а реальная власть у вице-короля и главного капитана (первого министра. — Э. Б.). Сейчас на Яве (в Маджапахите. — Э. Б.) правит Густе Пате, вице-король и главный капитан. Его почитают как настоящего короля. Все сеньоры Явы (Маджапахита. — Э. Б.) подчиняются ему. Он держит короля Явы в руках, распоряжаясь, чтобы его кормили. Король не имеет голоса ни в чем... Густе Пате правит всей языческой Явой. Он — тесть короля Явы. Он — благородный человек, всегда воюет с маврами на морском побережье, особенно с сеньором Демака. На войну он берет 200 тыс. воинов, в том числе 2 тыс. конных и 4 тыс. мушкетеров. Это мне сказал король Тубана, его друг и вассал, так что, возможно, это — преувеличение» [229, т. I, с. 175—176].
Энергичный
первый министр Маджапахита Густе
Пате пытался предпринять
наступление на мусульман, опираясь
на помощь появившихся в Индонезии
в
После смерти султана Транггану Демак охватили феодальные неурядицы. Сын Транггану султан Сунан Правата (1546— 1549) убил своего дядю, удельного князя Джипанга и вскоре сам был убит сыном этого дяди Арья Панангсангом. После этого свои права на трон предъявил муж старшей дочери Транггану Кали Ньямат. Однако он тоже был убит Арья Панангсангом, который, пользуясь поддержкой видного духовного князя Сунан Кудуса, пытался закрепить трон за собой [160, с. 157; 228, с. 11].
В
стране началась гражданская война.
Против Арья Панангсанга выступил
муж младшей дочери султана
Транггану Джака Тннгкир, удельный
князь Паджанга, в союзе с вдовой убитого
князя Джапары рату Кали Ньямат.
Хаос феодальной междоусобицы
продолжался девять лет. В
В
В
1587т. произошло решающее сражение
между Матарамом и Паджангом, в
котором Ади Виджайя был разбит и
убит. Сутавиджайя провозгласил
себя государем под именем Сенапати
Ингалага. Его власть на первых
порах распространялась только на
Центральную Яву. Поход,
предпринятый Сенапати в
Глава
12
ФИЛИППИНЫ В XIII—XVI вв.
На всем протяжении рассматриваемого периода социально-экономическая и политическая структуры племен и народностей, населявших Филиппины, отличались большой пестротой. На низшей ступени социального развития стояли потомки коренного населения Филиппин — негритосы. Испанский историк Антониа де-Морга, живший в начале XVII в., сообщает о них следующее: «В различных частях острова Лусон проживает значительное число чернокожих туземцев. И мужчины и женщины у них имеют курчавые волосы, рост их невелик, хотя они сильны и крепки телом. Эти люди — варвары и мало развиты. У них нет постоянных домов или поселений. Они бродят группами по горам и лесам, сменяя одно место на другое, смотря по сезону. Иногда они сажают рис на расчищенных полянах, но чаще кормятся охотой. Они очень искусны в применении своих луков. Они питаются также горным медом и кореньями, добытыми из земли. Это варварский народ, которому никто не может довериться. Они весьма склонны к убийству и нападают на поселения других туземцев... И нет ничего, что может их остановить или подчинить, несмотря на все средства, хорошие или плохие, к которым прибегают (их соседи. — Э. Б.)» [210, т. II, с. 74-75].
На высшей ступени развития находился крайний юг Филиппин — архипелаг Сулу, где уже в XIII в. сложилось классовое общество. Арабский путешественник Ибн Баттута, посетивший Филиппины в середине XIV в., дает красочное описание этого государства. Он называет его Тавалиси, как звал его, согласно информаторам Ибн Баттуты, сам король.
«Эта страна очень обширна и король ее равен императору Китая, — пишет Ибн Баттута[24]. Он владеет множеством джонок, с которыми он воюет против китайцев, пока они не запросят мира, и согласятся сделать ему определенные уступки. Народ этот — язычники... Они обычно меднокожие и очень храбры и воинственны. Женщины у них ездят верхом, стреляют и сражаются, как мужчины.
Мы бросили якорь в одном из их портов — Кайлукари. Это один из величайших и прекраснейших городов. Здесь находится резиденция сына короля. Когда мы вошли в гавань, на берег вышли солдаты, и шкипер спустился, поговорить с ними. Он взял с собой подарок для сына короля. Но ему сказали, что король назначил ему в управление другую провинцию[25] и передал этот город своей дочери по имени Урдуджа.
На другой день эта принцесса пригласила накоду (шкипера), карани (казначея), тиндаила (начальника моряков) и сипахсалара (начальника стрелков) к себе на банкет, который она устроила для них по своему гостеприимному обычаю.
Шкипер пригласил меня сопровождать их, но я отказался, потому что этот народ — язычники, и не пристало делить с ними пищу. Когда гости прибыли, принцесса спросила: „Кто-нибудь отсутствует?". Капитан ответил: „Здесь все, кроме одного. Это бакши (искаж. „бхикшу", санскритское — монах), который не ест вашу пищу. Урдуджа сказала: „Пошлите за ним". За мной прислали группу гвардейцев принцессы и часть людей капитана.
Я пришел, а она сидела на высоком кресле или троне. Перед ней стояли ее женщины с бумагами... Вокруг находились пожилые дамы или дуэньи, которые служили ей советницами. Они сидели ниже трона на креслах из сандалового дерева. Перед принцессой были также мужчины. Трон был покрыт шелком и имел шелковые занавески. А сам он был сделан из сандала и обложен золотом.
В зале аудиенций были подставки из резного дерева, на которых стояло много золотых сосудов всех размеров, вазы, кувшины и флаконы. Шкипер сказал, мне, что в этих сосудах напиток из сахара и пряностей, который эти люди пьют после обеда. Он имеет ароматный запах и приятный вкус, вызывает веселость, делает приятным дыхание и облегчает пищеварение.
Когда я приветствовал принцессу, она спросила по-турецки: „Здоровы ли Вы? Как Вы поживаете?"
Эта принцесса также умела писать арабским шрифтом. Она сказала одному из своих слуг: „Дават ва батак катур". („Принеси чернильницу и бумагу"). Он принес их, и она написала „Бисмаллах Аррахман Аррахим („Во имя бога милосердного и сострадательного") (мусульманская формула. — Э. В.), и спросила меня: „Что это?". Я ответил: „Танзари нам" („Имя бога"). Она сказала: „Хушн" („Хорошо"). Она спросила, из какой страны я прибыл. Я сказал: „Из Индии"[26]. Она спросила: „Из страны перца?" Я сказал: „Да". Она задала мне много вопросов об Индии, а я ответил. Потом она сказала: „Я должна пойти войной на эту страну и овладеть ею, ибо ее великое богатство и большие силы привлекают меня". Я сказал: „Хорошо, если вы так сделаете".
Затем принцесса подарила мне одежды, два слоновых груза риса, двух буйволиц, десятерых овец и четыре мартабанских (южнобирманских. — Э. Б.) кувшина с имбирем, перцем, лимонами и манго, все приготовленное с солью, как для морского путешествия.
Шкипер сказал мне, что у Урдуджи в армии есть свободные женщины, а также рабыни и пленницы, которые сражаются как мужчины. Что она имеет обыкновение вторгаться в земли своих врагов, участвуя в битвах и сражаясь со знаменитыми воинами. Однажды в жестокой бигве принцессы с одним из ее врагов большинство ее воинов было убито, и все ее войско готово было бежать. Тогда Урдуджа бросилась вперед и, проложив путь сквозь ряды бойцов, прорвалась к вражескому королю и нанесла ему смертельную рану. Он умер, а его войско разбежалось. Принцесса вернулась с его головой на копье, и семья убитого короля заплатила за нее большой выкуп. И когда принцесса вернулась к своему отцу, он дал ей этот город Кайлукари, которым прежде правил ее брат.
Я слышал от того же шкипера, что многие сыновья королей искали ее руки, но она всегда отвечала: „Я выйду только за того, кто победит меня в бою". И они все избегали испытания из страха осрамиться, будучи побитым.
Мы покинули страну Тавалиси и через 17 дней (всегда с попутным ветром) прибыли в Китай» [97, т. IV, с. 103—108].
Это, к сожалению, единственное дошедшее до нас развернутое описание древнейшего государственного образования на территории Филиппин, в которое, помимо архипелага Сулу, по-видимому, входило также южное побережье Минданао и часть Восточной Индонезии. Судя по отдельным деталям рассказа Ибн Баттуты, это было государство раннеклассового типа, переживавшее свой «героический период», подобный «героическому периоду» в истории древних греков времен Троянской войны или скандинавов в эпоху норманнских завоеваний.
В
целом же по Филиппинам в
доиспанское время уровень
социального развития был гораздо
ниже. Здесь успели образоваться
только микрогосударства (балангаи),
население которых не превышало
несколько тысяч человек. Эти
балангаи время от времени
складывались в более крупные
конфедерации, которые, однако,
легко распадались. Во главе
балангаев стояли князья — дато,
которые еще не успели стать
обособленной кастой. В «Реляции о
завоевании острова Лусон»,
составленной в
Социальная мобильность была еще весьма велика. Как сообщает испанский монах Хуан де Пласенсия, «...человек может быть низкого рождения. Но если он соберет богатство — земледелием, скотоводством, торговлей, ремеслом или грабежом и насилием (как это обычно случается), такой человек присваивает себе название „дато" и собирает вокруг себя родичей и даже чужаков, которые признают его вождем. Его потомки могут потерять власть вместе с богатством. Случается, что сын или брат вождя — раб. А то и раб своего вождя» [107, с. 3—4].
В то же время границы классов и сословий в этот период на Филиппинах прорисовываются достаточно четко. В представлении самих филиппинцев общество того времени было трехсословным. Это были «благородные» (по-тагальски — махарлика), «свободные простолюдины» (тимагуа) и зависимые (алипинг). Отдельного жреческого сословия на Филиппинах не сложилось. В то же время сословие алипинг (зависимые рабы) делилось на две основные категории: алипинг сагигилир (собственно рабы, которые не имели никакой собственности и работали в доме или на полях хозяина, они были в полной власти хозяина, который в любой момент мог их продать) и алипинг намамахай (крепостные, которые имели свой дом и хозяйство и были обязаны отдавать своему хозяину часть урожая, обычно половину, служить ему гребцами и выполнять другие работы; они свободно наследовали и отчуждали свою собственность и землю. Их нельзя было ни продать, ни превратить в рабов) [107, с. 4].
Существовали и промежуточные социальные состояния: так, сын свободного человека и рабыни считался рабом наполовину, его дети от брака со свободной женщиной — рабами на одну четверть и т. д. Такие частичные рабы, а также алипинг нама-махай могли внести выкуп и стать свободными. Полные же рабы права выкупа не имели.
Источником зависимости служили как внутренние войны, так и долговая кабала. Как сообщает испанский конкистадор Мигуэль де Лоарка, «если одалживают рис, и год проходит, а долг не уплачен до посева... то на второй год сумма долга удваивается, а на третий год — учетверяется» [107, с. 5].
Такой
высокий процент роста был связан со
слабой развитостью обмена внутри
филиппинского общества. В то же время
внешняя торговля на Филиппинах
была довольно развита уже в XIII в.
Филиппины в это время торговали не
только со многими странами Юго-Восточной
Азии, но и с Китаем. Писавший в
Торговый обычай у этих диких торговцев таков: они собираются толпами и приносят корзины с товарами. И если (китайские купцы. — Э. Б.) их даже не знают или едва могут узнать людей, которые уносят товары, все равно потерь не бывает. Дикие торговцы после этого перевозят эти товары на другие острова для обмена и, как правило, проходит восемь или девять месяцев до их возвращения, пока они рассчитываются с купцами на корабле добытыми товарами» [104, с. 159—160].
Китайцы вывозили с Филиппин воск, жемчуг, перламутровые раковины, древесную смолу, ткани из волокна абаки, бетель, кокосовые орехи, тропические фрукты, а ввозили изделия из фарфора, стекла, керамику, бумагу, золотые украшения, оружие [32, с. 16]. Археологические раскопки в центре Манилы вскрыли 70 филиппинских захоронений с богатейшим набором китайского фарфора и керамики. С XIII в. местная расписная ритуальная керамика вообще вытесняется китайской — лучше обработанной и богаче орнаментированной [32, с. 16—17]. Во второй половине XIV в., как установила советский историк Ю. О. Левтонова, торговля Филиппин с Китаем несколько ослабла за счет расширения торговых связей с материковыми государствами Юго-Восточной Азии — Сиамом, Кампучией и Вьетнамом. Но с начала XV в. китайцы вновь захватывают гегемонию в филиппинской внешней торговле [32, с. 17].
К моменту прибытия испанцев на Лусоне и в других районах Филиппин существовали китайские торговые общины. В то же время в области культурных связей Филиппины более тяготели к Западу, к странам так называемой индианизированной, а затем исламской культуры. Правда, влияние первой не было особенно глубоким. Китайский путешественник XIII в. видел на Филиппинах медные изваяния Будды, но местное население не могло объяснить ему, что они значат [21, с. 14]. Видимо, ин-дуистско-буддийская культура не успела пустить прочных корней в этой стране. Однако к моменту прихода испанцев на Филиппинах уже существовала письменность, основанная на алфавите индийского типа, а в состав тагальского языка вошло около 340 санскритских слов [288, с. 84—85]. «Склонность островитян к чтению и письму настолько велика, что нет почти ни одного мужчины или женщины, которые не могли бы читать и писать свойственным Манильскому острову шрифтом», — сообщает один испанский миссионер [288, с. 27]. «Даже если это утверждение относится к феодальному сословию наиболее развитых княжеств, — писал академик А. А. Губер, — то подобной грамотностью вряд ли могли похвастаться даже господствующие классы европейских стран XV—XVI вв.» [21, с. 19].
Вслед
за письменностью уже в XIII в. на
Филиппинах появляется писаное
право. Древнейший дошедший до нас
судебный кодекс с острова Панай
относится к
«1. Сознательный отказ работать на полях или сажать что-нибудь для поддержания жизни — самое серьезное преступление, которое заслуживает сурового наказания:
а) ленивый человек должен быть арестован и продан богатой семье как раб, чтобы его там научили работе в доме и на полях;
б) позднее, когда его научат работать и любить свою работу, его следует вернуть в семью. Сумму, заплаченную ему, следует вернуть и его будут считать не рабом, а свободным человеком, который перевоспитался и желает жить плодами своих трудов;
в) если потом выяснится, что он ничуть не исправился и что он тратит свое время в праздности, его следует снова арестовать и послать в лес. Пусть ему не разрешают общаться с другими членами общины, ибо он подает дурной пример.
2. Грабеж любого вида подлежит суровому наказанию. У вора следует отрезать пальцы.
3. Только тот, кто может поддерживать семью или несколько семей, может иметь более одной жены и столько детей, сколько может прокормить:
а) бедная семья не может иметь более двух детей, ибо она не может поддерживать и воспитывать должным образом большее число детей;
б) детей, которых родители не могут содержать, следует убивать и кидать в реку.
4. Если человек имеет ребенка от женщины и он ее бросит, так как не хочет жениться на ней, этого ребенка следует убить, так как женщине без мужа трудно содержать ребенка;
а) родители этой женщины должны лишить ее наследства;
б) деревенские власти должны разыскать этого человека, и, если он по-прежнему будет отказываться жениться, его следует казнить... Отца и ребенка следует похоронить в одной могиле» [288, с. 119—120].
Таким образом, в древнейшем письменном кодексе Филиппин на первом месте стояла жесткая дисциплина подневольного труда, которую только что родившееся классовое общество впервые стало навязывать трудящимся массам. На втором месте стоит охрана частной собственности, также только что народившейся. Охрана достаточно суровая (отрубание пальцев), но в XV—XVI вв. воров станут попросту казнить. Наконец, кодекс ясно указывал на существование бедных и богатых. Богатые могли иметь сколько угодно жен и детей, для бедных же размер их семьи жестко ограничивался их экономическими возможностями.
Значительно
большее влияние (по сравнению с
индуистско-буддийской культурой)
на Филиппины оказал ислам, который
стал проникать сюда уже в XIV в. В
В
80-х годах XIV. в. военная мощь
государства Сулу, так высоко
оцененная Ибн Баттутой сорок лет
назад, явно пошла на убыль. Как это
обычно бывает в молодых варварских
государствах (возьмем, например,
Сукотаи в последней четверти XIII —
первой половине XIV в.), за быстрым
взлетом и огромным
территориальным расширением
наступил столь же быстрый спад.
Общество искало новые, более
адекватные формы для создания
прочного классового государства.
Поэтому, когда около
Новый
приток мусульманской культуры на
Сулу имел место около
В
последней четверти XV в. ислам (возможно,
не без поддержки Абу Бакра) стал
распространяться на юго-западном
Минданао, которое по уровню своего
развития было весьма близко к Сулу.
В
Что
касается остальной части Филиппин,
то там мусульманская пропаганда
не имела такого эффекта, как на юге,
несмотря на то что после падения
Малакки в
Социально-экономические условия на северных и центральных Филиппинах в XV—XVI вв. еще не созрели для массового распространения ислама. Здесь государственность вызревала медленно и трудно, опираясь на привычную местную языческую религию, уходившую своими корнями в доклассовое общество.
Древнейшее известное нам государственное образование на центральных Филиппинах сложилось в середине XIV в. на о-ве Панай благодаря миграции значительного числа индонезийцев с о-ва Калимантан во главе с десятью князьями. После различных передвижек они создали федерацию из трех государств на Панае, которыми управляли семь дато. Главным из них был дато Сумаквел, которому и приписывают авторство Марагтасского кодекса [63, с. 27—28; 288, с. 116].
Эта
федерация просуществовала
довольно долгое время то
распадаясь, то снова сплачиваясь.
Главным (и единственным кроме
Марагтасского кодекса) документом,
рисующим ее внутреннее устройство,
является так называемый Свод
законов Калантиау, изданный в
В нем, в частности, говорится:
«1. Не убивай, не кради, не вреди престарелым, ибо ты можешь заплатить за это жизнью. Тот, кто нарушает эти заповеди, будет утоплен с камнем на шее в реке или сварен в кипящей воде.
2. Своевременно плати все долги вождям. Кто не заплатит, тому на первый раз дадут сто ударов кнутом. Если долг велик, руку должника следует три раза опустить в кипящую воду. Во второй раз должника следует забить до смерти.
3. Не следует жениться на очень молодых, не следует брать больше жен, чем можешь содержать. Того, кто нарушит этот закон, заставят проплыть три часа. За повторное преступление — смертная казнь.
4. Не следует осквернять могил. Проходя мимо них, следует оказывать уважение мертвым. Кто нарушит этот закон, того казнят смертной казнью, положив на муравейник, или забьют до смерти.
5. Соглашения об обмене продовольствием следует выполнять в точности. Кто их нарушит, того будут бить кнутом один час. За второе преступление его посадят на муравейник на один день.
6. Почитай святые места, такие, как священные деревья и тому подобное. Того, кто не подчиняется этому закону, следует оштрафовать на стоимость месяца работы в золоте или в меди.
7. Смертная казнь полагается за следующие преступления: следует казнить тех, кто уничтожает священные деревья, тех, кто пускает ночью стрелы в стариков и старух, тех, кто входит в дома вождей без разрешения, тех, кто убивает акул и полосатых крокодилов.
8. Год рабства полагается: а) за кражу жен вождей; б) за содержание злых собак, которые кусают вождей; в) за поджог чужого урожая.
9. Будут бить два дня: а) тех, кто поет ночью; б) тех, кто убивает птиц манаул; в) тех, кто уничтожает записи вождей; г) тех, кто злонамеренно обманывает; д) тех, кто оскорбляет мертвых.
10. Матери должны подготовлять своих дочерей к браку и материнству. Мужья должны наказывать своих жен за измену.
Тех, кто не подчинится этому закону, следует разрезать на куски и скормить крокодилам.
11. Следует сжигать живьем: а) тех, кто силой или хитростью избегнет наказания; б) тех, кто убивает маленьких детей; в) тех, кто пытается украсть жен стариков.
12. Следует утопить: а) рабов, которые нападают на своих хозяев; б) тех, кто разрушает или выбрасывает идолов.
13. Будут посажены на муравейник на три дня: а) те, кто убивает черных кошек в новолуние; б) те, кто крадет вещи, хотя бы незначительные, у своих вождей и старших.
14. В пожизненное рабство следует обратить того, кто отказывается выдать своих прекрасных дочерей за сыновей вождей или прячет их.
15. Следует бить кнутом: а) тех, кто ест священных насекомых; б) тех, кто убивает или вредит птицам манаул или белым обезьянам.
16. Следует отрезать пальцы: а) тем, кто разрушает идолов из дерева или глины на алтарях; б) тем, кто ломает лезвия, которыми жрецы режут приносимых в жертву свиней; в) тем, кто ломает винные сосуды.
17. Подлежат смертной казни те, кто оскверняют места, где находятся идолы и священные предметы.
18. Тех, кто не подчиняется всем вышеперечисленным законам (если они взрослые), следует бросить в реку на съедение крокодилам» [288, с. 120—122].
Самая
важная для нас в этом своде законов
— статья 12 о рабах, нападающих на
своих хозяев. Это прямое указание
на острую классовую борьбу внутри
Панайского общества. Дело в том, что,
как показывают многочисленные
исторические примеры,
первобытнообщинное общество
далеко не всегда, а скорее всего
никогда не разлагалось беспомощно
и необратимо, добровольно уступая
сцену новому, классовому обществу,
как это представляют себе
некоторые историки. Наоборот, оно
всегда яростно боролось за
сохранение старого образа жизни,
часто переходило в
контрнаступление и иногда даже
начисто сметало пока еще хрупкую
государственную надстройку[28].
Нечто подобное, судя по всему,
произошло и на Панае в XVI в. Когда в
Другим
центром Филиппин, где в XIV—XVI вв.
начинала складываться
государственность, была Манила —
важнейший торговый порт архипелага.
Но здесь территория государства
была крайне невелика, а население
никогда не превышало несколько
тысяч человек. Князья Манилы,
черпавшие доходы в основном от
внешней торговли, не стремились к
территориальным приобретениям, а
встали на путь создания торгового
полиса с режимом максимального благоприятствования
для поселявшихся здесь
иностранных купцов.
Ориентированная не столько на
внутренние, сколько на внешние
связи Манила, видимо, была первым
филиппинским государством,
которое послало в
В
том же
Дальнейший
ход событий неясен, но в
В
После
В
[1] Следует отметить, что период позднего феодализма в Юго-Восточной Азии не идентичен периоду позднего феодализма в Западной Европе. Юго-Восточная Азия не знала такого института, как абсолютная монархия — продукт классового компромисса между дворянством и буржуазией. В Юго-Восточной Азии (в частности, в Бирме) выделение класса буржуазии сильно тормозилось тем обстоятельством, что феодалы здесь не гнушались торговлей, а также в известной мере контролировали ремесленное производство и, таким образом, совмещали в одном лице функции обоих классов, составлявших социальную основу абсолютной монархии.
[2] В качестве
аналогии можно привести
многолетние войны Алой и Белой Розы
в Англии XV в. и религиозные войны во
Франции второй половины XVI в.,
которые предшествовали
установлению в этих странах
централизованной абсолютистской
монархии.
[3] У Пинто описка: коронация Кун Воравонга произошла 11.XI.1548 г. [282, с. 110].
[4] Подробно об этой воине см. в главе 2.
[5] Некоторые историки считают, что Рама Тхуфдей через несколько месяцев был уморен голодом в сиамской тюрьме [26, с. 70]. Однако он прожил в плену еще 12 лет. В Аютии у него родился сын, принц Онг, впоследствии сыгравший видную роль в кампучийской истории.
[6] На них помещалась
гарантийная надпись и изображение
священного гуся, на котором ездил
Брахма [114, с. 61]. Возможно, Най Кан
хотел отчасти ослабить влияние
буддийского духовенства (которое в
это время все больше
феодализировалось) в пользу уже
безопасного индуизма, не имевшего в
стране реальной поддержки.
[7] Характерно, что Анг Тян прикрепил к монастырю не коренных кхмерских крестьян, а рабов-инородцев. Видимо, уровень эксплуатации крестьян при нем еще не достиг норм конца XV в.
[8]
[9] Подробнее об этом см. в главе 7.
[10] Согласно датировке, впервые установленной Б. Гролье. Португальские церковные историки, писавшие в начале XVII в., ошибочно (или преднамеренно) датировали это событие 1565—1570 гг. [140, с. 28—29].
[11] С
[12] Точнее сказать, свойственник. Он был племянником одной из жен короля Баром Реатеа I, матери принца Сорьопора. Последний в это время находился в плену в Сиаме, и клан Сорьопора, видимо, сделал ставку на Тюнг Прея.
[13] Испанский современник событий Антонио де Морга пишет более откровенно: «Однажды утром... Аконси был найден на джонке мертвым, хотя он лег спать живым и здоровым» [210, с. 80].
[14] В качестве иллюстрации
можно привести письмо, которое
Баром Реатеа II в
В
знак благодарности за
многочисленные добрые услуги,
которыми пользовались от
португальцев короли — мои
предшественники и которые я надеюсь
получить сейчас, чтобы не могли
сказать, что память об этом долге
сотрется в моем сердце, я направил
это посольство сразу же, как
согласился принять королевскую
корону, тогда, когда большие войны
могли этому помешать и когда мне
нужны были люди, из которых это
посольство было составлено. Этим я
хотел показать, насколько я уважаю
дружбу этого города, а также
признать то, что я должен, и
установить с ним те же отношения,
что и мои предки. Я прошу сейчас у
этого Ордена и Дома войти в
сношения со мной и позаботиться о
том, чтобы вверить богу дела моего
королевства, как он это сделал во
время короля — моего отца и
повелителя. Прошу прислать ко мне
священников этого ордена, так как
именно они первыми стали проповедовать
христианство в моем королевстве (первыми
миссионерскую работу в Кампучии
начали не францисканцы, а
доминиканцы, но Баром Реатеа II
послал аналогичные письма и
доминиканскому и иезуитскому
орденам, в которых каждому отдавал
первенство в миссионерском
проникновении в страну.— Э. Б.). Еще
ребенком я поддерживал с ними
отношения и очень их уважаю.
Следовательно, христианство имеет
здесь полное право на существование;
и поскольку мои предки
пользовались его благами, я хочу
получить их тоже; я говорю это с тем
большим основанием, поскольку я
стал тем, что эти священники из меня
сделали. И для меня представляет
большой интерес призвать всех их,
чтобы они могли заниматься здесь
своими делами. Я обещаю построить
для них золоченые храмы и дать им
охранные грамоты, чтобы они могли
принести утешение здешним
христианам, которые с большой
настойчивостью просили меня
призвать их, поскольку к моему
несчастью те, кто прибыл сюда, были
убиты джаосами (яванцами.— Э. Б.). Я
был этим глубоко опечален, тем
более, что невозможно было получить
от них удовлетворение. Но я обещаю
отомстить за обиду сразу же, как
только в королевстве будет
установлен мир и войны будут
окончены. Я глубоко скорблю об этом
печальном событии. Я прошу у
Ордена и Дома ходатайствовать,
чтобы мое имущество в Малакке было
бы переправлено мне. Преподобный
отец Кустод, да хранит Вас Бог».
[15] В
[16] Сообщение
о том, что нападения на Сиам и Лаос в
[17] Еще в
[18] Собственно говоря, надписи об учреждении такой династии не сохранилось. Но поскольку имя Гириндравардхана повторяется в именах большинства последних королей Маджапахита, историки и присвоили новой династии это имя. В то же время не вызывает сомнения, что и Гириндравардханы принадлежали к королевскому роду. Подобным же образом Генрих Наваррский — основатель династии Бурбонов, сменивший последнего короля из династии Валуа, так же, как и он, принадлежал к королевскому роду Капетингов.
[19] Джонка — океанское четырехмачтовое судно с командой около 300 человек.
[20] Лига —
около
[21] Т. Пиреш в
[22] Как сообщает Т. Пиреш, это произошло «40—45 лет назад» [229, т. I, с, 187], т.е. примерно в 1470—1475 гг.
[23] Отсюда, видимо, легенда, что Раден Патах был сыном Бре Кертабуми.
[24] Видимо, арабского путешественника, как и его современников, поражала морская мощь государства Сулу.
[25] Государство Сулу в XIV в. явно подчинило себе часть Восточной Индонезии.
[26] Ибн
Баттута в то время (
[27] По мнению
Ю. О. Левтоновой, это событие
произошло в
[28] Крайняя жестокость всех раннеклассовых режимов и их законов — прямое отражение той ожесточенной борьбы, в которой всегда впервые образовывалось государство.