Часть III

ПЕРИОД РАВНОВЕСИЯ СИЛ МЕЖДУ СТРАНАМИ ЮГО-ВОСТОЧНОЙ АЗИИ И ЗАПАДОМ

С захватом в 1511 г. Малакки португальцами международ­ной торговле Юго-Восточной Азии был нанесен сильный удар. Страны региона, однако, быстро оправились от этого удара. Были созданы новые торговые центры и найдены новые торго­вые пути в обход Малаккского пролива. Португальцы и проник­шие во второй половине XVI в. на Филиппины испанцы до кон­ца столетия так и не смогли подавить морскую торговлю стран Юго-Восточной Азии. Попытки португальцев и испанцев закре­питься в различных районах Индонезии, а также колониальная авантюра в Кампучии в конце XVI в. кончились крахом.

В то же время правители Юго-Восточной Азии недостаточно оценили европейскую угрозу, занятые борьбой друг с другом. Им так и не удалось объединиться, чтобы уничтожить порту­гальскую базу в Малакке. Поэтому XVI в. был периодом рав­новесия сил между странами региона и европейским колониа­лизмом. Только в XVII в. с появлением голландского флота на­ступил решительный перелом в пользу Запада.

Глава 1

ОБРАЗОВАНИЕ  ЕДИНОГО  БИРМАНСКОГО  ГОСУДАРСТВА В XVI в.

После захвата Авы шанами в 1527 г. и воцарения Тоханбвы (1527—1543) различие в уровнях феодального развития шанских окраин и бирманского центра проявилось в гораздо более резкой степени, чем в конце XIII в. Тоханбва и его окружение не стремились приспосабливаться к сложившейся в XIV—XV вв. государственной системе Авы. Города и деревни Верхней Бирмы стали для них лишь объектом бесконтрольного грабежа. Осо­бую алчность шанских князей возбуждали богатые буддийские монастыри. Утверждения западных историков о том, что буд­дизм вплоть до XVI в. не проникал в шанские княжества и что Тоханбва был просто «дикарем» [115, с. 48], т. е. язычником-анимистом, вряд ли можно считать обоснованными. Буддизм, хотя бы и в примитивной, поверхностной форме не мог не проникнуть к шанам на протяжении    их    многовековых    контактов с бирманцами.  Но такие  феодальные  формы,  как  могуществен­ные, практически независимые от центральной власти буддийские монастырские    хозяйства,    были,  конечно, неизвестны в шанских княжествах  и  воспринимались  шанскими  феодалами, как чужеродное, паразитическое тело.

«Бирманские пагоды не имеют ничего общего с религией, — это просто сундуки с драгоценностями», — заявил Тоханбва [38, с. 83], и это послужило сигналом   к  тотальной   экспроприации буддийского духовенства. Естественно, такая политика не могла  не  вызвать  резко  враждебного  отношения  буддийских  мо­нахов к Тоханбве. Монахи во многих местах стали лидерами сопротивления шанскому завоеванию, а это, в свою очередь, по­служило основанием для жестоких  репрессий со стороны шан­ских властей. Так, в 1540 г. Тоханбва, якобы с целью примире­ния, пригласил на пир 350 монахов Авы, Сагаинга и Пинсы,   в том числе 30 наиболее    видных    настоятелей    монастырей. На этом пиру все они были перебиты.   После   этого   более   тысячи буддийских монахов бежало в Таунгу, где к тому времени уже собралось значительное число бирманских беженцев  (как свет­ских и духовных феодалов, так и просто крестьян, спасавших­ся от шанского грабежа)  [115, с. 48; 19, с. 66; 146, с. 107].

Удельное княжество Таунгу, наиболее мощная из составных частей Авского королевства, было единственной бирманской областью, избежавшей шанского завоевания. Правитель Таун­гу Минджиньо (1486—1531), о котором говорилось выше, сразу после падения Авы в 1527.г. принял решительные меры, чтобы воспрепятствовать вторжению Тоханбвы в свои владения. Он выступил в поход и дотла разорил обширную полосу Централь­ной Бирмы, отделявшую Таунгу от областей, захваченных шана­ми. Поэтому Тоханбва не решился выступить против Минд­жиньо, а бирманские удельные князья Пиньи, Сагаинга, Чаусхе, Мейктилы со своими приверженцами бежали на территорию Таунгу, укрепив, таким образом, его военный потенциал [146, с. 125].

Поток бирманских беженцев в Таунгу не прекращался и при сыне Минджиньо Табиншветхи (1531 —1550), вступившем на престол в 15-летнем возрасте. При нем окрепшее Таунгу по­лучило реальную возможность стать центром нового объедине­ния всей Бирмы. Уже на пятом году своего правления Табин­шветхи вступает на путь широких завоеваний. Первый удар он, однако, решил нанести не против Верхней Бирмы, разоренная земля которой ке сулила большой выгоды (к тому же воинст­венные шаны были в то время еще слишком серьезным против­ником), а против государства Пегу, где за 100 с лишним лет мирного развития накопились огромные богатства и в значи­тельной степени утратился воинский опыт.

В  1535 г. Табиншветхи без особого труда завоевал области Бассейн и Мьяушья в западной части дельты Иравади, затем двинулся на столицу монского государства — Пегу. Мощные укрепления Пегу, однако, оказались непосильным препятствием для армии Табиншветхи, почти не обладавшей   огнестрельным оружием. В гарнизон Пегу входило большое число португаль­ских наемников — артиллеристов и мушкетеров. Началась оса­да, затянувшаяся на четыре года. В этой кампании впервые выдвинулся один  из наиболее    известных  полководцев Бирмы Байиннаун, молочный брат и муж сестры Табиншветхи. Он со­рвал попытку деблокировать Пегу, разгромив монскую флоти­лию, в состав которой входил португальский корабль с наем­никами. Важную роль в исходе событий сыграла военная хит­рость, примененная  Табиншвегхи.  При  помощи подложного письма он скомпрометировал двух наиболее выдающихся монских генералов, которые незадолго до этого приезжали к нему парламентерами. Такаюпи поверил в то, что они предатели   и казнил их. Обезглавленный монский гарнизон утратил волю к сопротивлению, и в 1539 г. Пегу пало. Король Такаюпи бежал под защиту своего союзника, удельного князя Прома [38, с. 90; 56, с. 182; 146, с. 154].

Преследуя монского короля, бирманцы в том же 1539 г. дви­нулись на Пром. Но Такаюпи и сеньор Прома призвали на по­мощь шанов. В ходе боев Байиннаун нанес серьезное пораже­ние превосходящим силам Тоханбвы к северу от города, но шанам все же удалось деблокировать Пром. Табиншветхи отсту­пил в Пегу. Здесь благодаря умелой политике (раздача риса голодающим и одежды бедным, утверждение монских феодалов в правах на их прежние феоды) он сумел привлечь к себе зна­чительную часть монского населения. А после известия о вне­запной смерти Такаюпи в Проме (1539 г.) число монов, поже­лавших служить в войсках Табиншветхи, увеличилось еще бо­лее [38, с. 90; 146, с. 154].

Огромные сокровища, захваченные  в Пегу,  позволили   Та­биншветхи в 1540 г. самому нанять большой по тому времени от­ряд португальцев (700 человек во главе с известным авантю­ристом  Жуаном   Кайеро),  что  значительно  повысило  огневую мощь бирманской армии. Несколько позже Табиншветхи нанял еще один отряд португальцев под командой Диого Соарес де Мелло [115, с. 58]. Усилив, таким образом, свою армию, Табин­шветхи осадил крупнейший центр монского государства Марта­бан. После нескольких месяцев осады в городе начался голод. Жители съели даже слонов [126, с. 43]. Правитель Мартабана пытался подкупить Жуана Кайеро, чтобы он со своими порту­гальцами перешел на его сторону. Он обещал стать вассалом португальского короля и отдать тому половину своих сокровищ, если ему разрешат нанять 2 тыс. португальских солдат. Кайеро мало интересовали дела португальской короны. Он согласился тайно вывезти мартабанского князя из города в обмен на его сокровища. Но эта сделка была сорвана другими португальски­ми офицерами, опасавшимися мести бирманцев [115, с. 58; 146, с.  156]. Мартабанскому князю все же удалось получить порту­гальскую военную помощь  (семь военных кораблей, не считая подкрепления к гарнизону). Тогда перешедший на сторону Та­биншветхи монский  генерал  Смим  Пайю,  имевший  опыт  мор­ских операций, построил множество брандеров и направил  их против португальской эскадры. Четыре португальских корабля сгорели,  оставшиеся  три  ушли  в  море,  бросив  Мартабан на произвол судьбы. Тогда к стенам Мартабана подошли плоты с-высокими платформами для пушек.    Началась   бомбардировка города. Затем последовал штурм, и Мартабан нал (1541 г.)  [56, с. 182; 146, с. 156].

В Пегу Табиншветхи подчеркивал свою мягкость, а в Мар­табане учинил жестокую расправу. Яркую картину этих собы­тий рисует очевидец, известный португальский путешественник Фернан Мендес Пинто. После этого Моулмейн и другие монские города, еще не занятые бирманцами, поспешили признать Та­биншветхи. Сам он в том же 1541 г. короновался в Пегу по монскому обряду и перенес туда свою столицу [126, 45; 146, с. 156—157].

В 1542 г. войска Табиншветхи снова выступили против Про­ма. Князь Прома опять призвал на помощь шанов, а также ко­роля Аракана. Но Байиннаун, обойдя город с севера, нанес-шанам удар из засады и разгромил их. Араканское сухопутное войско он ввел в заблуждение подложным письмом (якобы от князя Прома), заманил в засаду и разбил. Араканский флот, узнав об этом поражении, повернул назад, дойдя лишь до Бас­сейна. Оставшийся в одиночестве Пром сопротивлялся 5 меся­цев и, наконец, пал. Затем последовала жестокая расправа. Су­дя по португальским источникам, город был сожжен, большин­ство жителей перебито; 2 тыс. детей якобы разрезали на куски и отдали в пищу слонам. Короля и 300 его приближенных уто­пили [126, с. 46]. Верить таким отчетам дословно нельзя, так же, как и сообщениям, что в армии Табиншветхи было 500 тыс. человек. Но то, что общий характер войн в Бирме в XVI в. стал гораздо более ожесточенным, чем в XIV—XV вв., не подлежит сомнению.

Успехи Табиншветхи на юге обеспокоили шанских феодалов в Верхней Бирме. В 1544 г. соединенные войска семи шанских собва (князей) предприняли новый поход на Пром. Табиншвет­хи, однако, потопил большинство шанских боевых кораблей на Иравади пушками (теперь у него был большой артиллерийский парк) и, перейдя в контрнаступление, глубоко вторгся в Верх­нюю Бирму. Заняв в этом походе древнюю столицу Паган, он короновался здесь королем Верхней Бирмы по паганскому обря­ду. Через два года, в 1546 г., он снова короновался в Пегу, уже как король обеих Бирм, используя в ритуале как бирманские, так и монские обряды [38, с. 91; 56, с. 182—183; 146, с. 157— 157].

В 1546 г. Табиншветхи решил присоединить к своим владе­ниям Аракан. Однако король Аракана Минбин (1531 —1553), уже давно с тревогой следивший за успехами бирманского за­воевателя, успел подготовиться к обороне. Столица Аракана Мраук У была окружена мощными укреплениями и рвом, ко­торый заполняла морская вода. Когда бирманцы подступили к стенам Мраук У, Минбин приказал открыть шлюзы в момент прилива и затопил прилегающую равнину. Табиншветхи приш­лось заключить мир и отступить [146, с. 140, 158].

Пока Табиншветхи воевал в Аракане, сиамский король, либо кто-то из его вассалов, имел неосторожность вторгнуться в монскую провинцию Тавой. Это послужило Табиншветхи пре­красным поводом для войны против Сиама. В 1548 г. началась первая бирмано-сиамская война. Однако 4-месячная осада Аютии не увенчалась успехом. Неудачной была и осада важно­го центра Северного Сиама — Кампенгпета. Бирманские войска вынуждены были начать отход в трудных условиях (наступил сезон дождей). К счастью для Табиншветхи, в одном из боев были взяты в плен близкие родственники сиамского короля Ма­ха Чакрапата. Последний, чтобы выручить родню, поспешил за­ключить с бирманцами мир. Это обеспечило им спокойное от­ступление из Сиама [115, с. 65; 146, с. 159]. Две такие крупные неудачи подряд подорвали дух Табиншветхи. Он отошел от го­сударственных дел, передав их Байиннауну (еще раньше он на­значил его наследником престола), и завел дружбу с португаль­ским авантюристом из Малакки, который приохотил его к спиртным напиткам [146, с. 65—66].

Военные походы между тем продолжались. В 1550 г. Байиннаун, собрав большое войско, отправился воевать с шанскими князьями. Среди монов, от которых продолжали требовать нало­га кровью и деньгами, стало расти недовольство. Когда один из родственников последнего короля Пегу Смим Хто поднял вос­стание в дельте Иравади и захватил города Дагон (Рангун) и Далла, монские придворные Табиншветхи заманили короля в лес под предлогом слоновой охоты и убили его. Теперь восста­ние охватило весь монский юг. Смим Хто был провозглашен королем Пегу [115, с. 66; 146, с. 161]. Байиннаун, спешно вер­нувшись с севера, застал в бывшей державе Табиншветхи пол­ный развал. Все феодалы Центральной Бирмы закрыли перед Байиннауном свои ворота и не желали ему помогать. Каждый из них стремился выкроить для себя независимое королевство. Даже домен Табиншветхи Таунгу отказывался подчиниться его наследнику. Но разрозненность противников Байиннауна позво­лила ему уничтожить их по частям. Прежде всего Байиннаун собрал вокруг себя старых португальских наемников во главе с Диого де Мелло. С небольшим, но верным войском ом дви­нулся с юга страны на Таунгу. Севернее Пегу войска Смим Хто пытались преградить ему дорогу, но опытный полководец лег­ко их обошел. Выбив восставшего губернатора Таунгу из это­го важного центра   (1551  г.), Байиннаун обепечил себе плац­дарм на востоке страны, куда к нему стали стекаться его сто­ронники — бирманцы, шаны, поверившие в его счастливую военную звезду, и даже восемь монских  министров, успевших поссориться со Смим Хто  [146, с. 162]. В том же, 1551 г. Байин­наун овладел Промом и другими городами Центральной Бир­мы. На юге между тем разгорелась борьба между Смим Хто, провозглашенным королем Пегу,   и его конкурентом,   правите­лем Мартабана Смим Сотутом, также претендовавшим на ко­ролевский трон. В сражении между ними Смим Сотут был убит пулей  португальского наемника. Тогда феодальная верхушка Мартабана,  опасаясь  репрессий со  стороны  победителя   Смим Хто, перешла на сторону Байиннауна [115, с. 68;  146, с.  163]. В 1552 г. Байиннаун со своей сильно выросшей армией двинул­ся на Пегу. Одержав победу у ворот города над войском Смим Хто, Байиннаун ворвался в Пегу и предал   его   разграблению. Многие горожане были убиты. Смим Хто продолжал еще не­сколько месяцев сопротивление в джунглях дельты Иравади, но в конце концов потерял все свое   войско    и скрылся    в горах (впоследствии он был выдан местными жителями Байиннауну и казнен) [115, с. 68; 126, с. 50; 146, с. 163—164].

Таким образом, Байиннаун в течение двух лет восстановил в прежних границах державу Табиншветхи. Он не стал продол­жать его политику в плане похода на Аютию, а поставил сво­ей задачей присоединить к державе север Бирмы и шанские княжества.

Между тем в Северной Бирме продолжал царить феодаль­ный хаос. В 1543 г. «гонитель монахов» Тоханбва вместе со всем своим двором был уничтожен в результате заговора, ор­ганизованного бирманским офицером Минджиянаунгом. По­следний, будучи членом авского королевского дома, отказался занять пустующий трон и уступил его князю шанского княже­ства Хсипо по имени Хконмаинг (1543—1546), сам же ушел в монастырь (поступок, характерный для потерпевших полити­ческий крах средневековых государственных деятелей Индоки­тая) [115, с. 49]. Видимо, Минджиянаунг не верил, что в его силах преодолеть феодальный хаос в Верхней Бирме. Впрочем, и шанский король Хконмаинг, и сменивший его Мобье Нарапати (1546—1552) также не пользовались никакой реальной властью и не смогли покончить с междоусобной борьбой шан-ских феодалов. Когда в 1552 г. Байиннаун в первый раз попы­тался захватить Аву, шанские князья, временно объединившись, дали ему отпор, но роль короля Мобье Нарапати при этом бы­ла такой ничтожной, что он, ни на что уже не рассчитывая в Шанском лагере, перебежал на сторону Байиннауна. Шаны тут же выбрали нового короля — князя Ситуджохтина (1552—1555) [146, с. 109].

После тщательной трехлетней подготовки в 1555г. Байиннаун снова двинулся на Аву. Удар наносился двумя колоннами. Од­на половина войска двигалась с юго-востока сушей по долине Ситтаунга, через Яметин. Вторая, во главе с самим Байиннауном, поднималась на речных судах вверх по Иравади и наносила удар непосредственно с юга. На этот раз разгром шанов был полным. Ава пала, а ее последний шанский король Ситуджохтин был взят в плен. Вся Бирма в границах прежнего Паганского государства (за вычетом Аракана) оказалась под властью Байиннауна (1551 — 1581) [38, с. 92; 115, с. 68; 146, с. 164—165].

Глава  2

ЗАВОЕВАТЕЛЬНЫЕ  ВОЙНЫ  БИРМЫ  ПРИ  БАЙИННАУНЕ

Завоевав Аву, Байиннаун не стал переносить туда свою сто­лицу. Столица осталась, как и при Табиншветхи, в Пегу. Бай­иннаун продолжал начатую Табиншветхи политику слияния бирманского и монского этноса. Разоренный в 1552 г. город Пегу вновь отстроился. В нем выросли роскошные дворцы Байиннауна и его придворных вельмож. Заботясь о связи столицы с различными районами своей обширной державы, Байиннаун распорядился построить в Бирме целую сеть стратегических дорог. Особое внимание уделялось дороге Таунгу — Ава, кото­рая была восстановлена в первую очередь [115, с. 68]. Байинна­ун планировал расширять свою державу на севере.

В 1556—1559 гг. в ряде последовательных кампаний он под­чинил себе шанские княжества Мохньин, Могаунг, Моне, Мо-мейк, Монг Пай, Сага, Локсок, Хсипо, Яунгхве, Бхамо, Кале. Вторгнувшись в Северо-Восточную Индию, он подчинил себе княжество Манипур. В апреле 1556 г. войска Байиннауна окку­пировали королевство Чиангмай (на севере современного Таи­ланда), создав, таким образом, угрозу одновременно для Лаоса и для Сиама. В 1562 г. Байиннаун вторгся в Юннань, где под­чинил себе область Кошаннье, заселенную таиязычным нацио­нальным меньшинством. Несколько позже его власть признали княжества Хсенви и Кенгтунг, расположенные в пограш иши полосе между Бирмой и Китаем [146, с. 165].

Такое расширение Бирманской империи вызвало серьезное беспокойство у ее соседей. Король Лаоса уже в 1556 г. пытал­ся выбить бирманцев из Чиангмая, но потерпел неудачу. В 1563 г. Сиам и Лаос заключили оборонительный союз прошв Бирмы [13, с. 84]. Отнюдь не гладко проходил и процесс завоевания шанских княжеств. Пока Байиннаун воевал в Чиангмае, восставшие шаны перебили его гарнизон в Моне. Затем соеди­ненное войско Яунгхве, Моне и Локсока двинулось к р. Салуэн и разрушило мосты через нее, чтобы отрезать Байиннауну об­ратную дорогу. Бирманский король подавил это восстание, од­нако со спорадическими вспышками сопротивления шанов ему приходилось бороться вплоть до последних лет своего правле­ния [146, с. 165].

Стремясь закрепить свою власть в шанских областях, Байин­наун начал насаждать гам ортодоксальный буддизм. Как гово­рится в бирманской летописи, «в Онбаунге (Хсипо), Момейке и других шанских странах, когда умирал собва, (князь. — Э. Б ), люди, следуя языческому учению, убивали его рабов и дорогих лошадей и слонов, на которых он ездил, и погребали их в могиле вместе с ним. Его Величество запретил этот вред­ный обычай. Более того, видя, что (буддийская. — Э. Б.) рели­гия недостаточно утверждена (там), он построил пагоды в Он­баунге и Момейке и пригласил ученых монахов поселиться там, проповедуя религию. Собва вместе со всеми своими советника­ми и военачальниками слушали проповедь (буддийского. — Э. Б.) закона четыре святых дня в месяц и познали добродетель. Его Величество поместил одну половину (буддийских. — Э. Б.) писаний в Онбаунге, а другую — в Момейке» [146, с. 166].

Одновременно Байиннаун боролся с пережитками анимизма в собственно бирманских областях. Так, он запретил традици­онные жертвоприношения белых животных (буйволов, коз, сви­ней, кур) духу Махигири в Центральной Бирме (черепами этих животных издавна украшали святилища в районах вокруг свя­щенной горы Попа близ Пагана). Совершать жертвоприношения животных было запрещено по всей Бирме даже иностранцам (индуистам) [115, с. 69; 146, с. 166]. Желая поднять авторитет буддийского духовенства, помогавшего в деле централизации страны, Байиннаун демонстративно совершал периодические па­ломничества к наиболее знаменитым пагодам страны — Шведагону (в нынешнем Рангуне), Швезигону (в Нагане) и Шехсандо (в Проме) и щедро одаривал тамошних монахов. В 1557 г. он установил в Швезигоне огромный колокол с надписью на трех языках (бирманском, монском и пали), прославляющей его завоевания и меры по развитию религии [146, с. 166]. До­стигнув 52-летнего возраста, он построил в Шведомо 52 буд­дийских монастыря — по количеству своих лет. Согласно древ­нему бирманскому обычаю, король мог разломать свою коро­ну, чтобы отдать драгоценные камни на украшение купола па­годы, Байиннаун делал это многократно (чаще, чем любой дру­гой бирманский монарх) в пользу как крупных, так и малозна­чительных пагод [146, с. 172].

Стремясь поддержать свою репутацию заботливого опекуна буддийской церкви и на   международной    арене,   Байиннаун   в 1555 г. направил богатые дары храму Зуба Будды в Канди (Шри Ланка) и приобрел там землю, на доход с которой долж­ны были постоянно поддерживаться огни в этом самом знаме­нитом храме буддийского мира. Кроме того, по обычаю преж­них монских королей, он срезал волосы у себя и королевы (во­лосы короля считались самой священной частью его персоны, и обряд их стрижки был обставлен сложным ритуалом). Из этих волос он приказал соорудить метелку и отправить в Кан­ди для подметания в храме [146, с. 172].

Когда в 1560 г. португальцы напали на Канди и захватили Зуб Будды, Байиннаун отправил в Гоа посольство с предложе­нием огромного выкупа (8 лакх рупий и любое количество ко­раблей с рисом для снабжения Малакки). Вице-король Гоа ухватился за это предложение, но архиепископ пригрозил ему инквизицией, и сделка не состоялась. В 1561 г. архиепископ Гоа лично на глазах потрясенных бирманских послов истолок Зуб в ступе, сжег порошок, а пепел выбросил в реку. Впрочем, в скором времени Зуб Будды вновь появился на острове и притом, не в одном, а в двух экземплярах — в Канди и Колом­бо (по словам буддийских монахов, Зуб не был истолчен, а проник сквозь дно ступы и, перелетев по воздуху на Шри Лан­ку, зацепился там за цветок лотоса). Король Коломбо первый догадался предложить Зуб (с принцессой в придачу) Байиннауну и получил за это огромные богатства и военную помощь Бирмы. В торжественной обстановке Зуб был помещен в глав­ное религиозное строение, возведенное при Байиннауне — паго­ду Махазеди в Пегу. В заявлении по этому поводу Байиннаун подчеркнул, что впервые в своей истории Бирма стала облада­телем столь драгоценной реликвии. По его мнению, этот факт ставил Бирму на первое место в буддийском мире [146, с. 174].

Поддержка буддийского духовенства была крайне нужна Байиннауну, потому что буддийская религия была единствен­ным связующим фактором в его многоэтнической державе. Буддийские монахи присвоили ему звание Чакравартина — Властелина мира, воплощающего Будду, и это послужило идео­логическим оправданием для всех его последующих войн на Индокитайском полуострове [38, с. 94].

Идеология буддизма хинаяны предоставила также Байиннауну удобный повод для войны против Сиама. Дело в том, что у сиамского короля Маха Чакрапата (1549—1569) в это время было семь белых слонов (Белый слон — священное животное буддийской религии), а у Байиннауна ни одного. Осенью 1563 г. Байиннаун направил в Аютию посольство с пояснением, что ему, как Чакравартину, из этого количества полагается по меньшей мере два слона. По понятиям того времени, согласить­ся с таким требованием означало «потерять лицо». Поэтому, как и предвидел Байиннаун, Маха Чакрапат ответил резким отказом. Так началась вторая бирмано-сиамская война. Одновременно Байиннаун начал военные действия и против лаосско­го короля Сеттатирата, союзника Сиама [13, с. 84—85; 38, с. 92].

Наступление против обеих стран велось с чиангмайского плацдарма. Войска Чиангмая были включены в бирманскую армию. Байиннаун быстро замял основные центры Северного Сиама — города Кампенгпет, Сукотай, Саванкалок, Пичай. Последняя опора сиамского короля на севере страны — Питсанулок также продержалась недолго из-за голода и начавшейся эпидемии. Более того, правитель Питсанулока Маха Таммарача объявил себя вассалом Байиннауна и со своим 70-тысячным войском присоединился к бирманской армии [13, с. 85].

Началась осада столицы Сиама Аютии. Маха Чакрапат пы­тался укрепить свой гарнизон за счет португальских наемников, но Байиннаун, располагая неограниченными средствами, привел в составе своей армии более 1 тыс. португальских мушкетеров и артиллеристов. Ввиду явного неравенства сил Маха Чакрапат решил капитулировать. Пленный сиамский король и вельможи, сторонники сопротивления, были отправлены в Бирму в качест­ве заложников, гарантировавших соблюдение условий мира, который заключил с бирманцами в 1564 г. новый сиамский ко­роль Махин (сын Маха Чакрапата). По этому мирному догово­ру Сиам отказывался от власти над всей северной частью страны с центром в Питсанулоке и сам становился вассалом Бирмы. Сиам обязался платить Бирме ежегодную дань — 30 боевых слонов и 300 катти (ок. 180 кг) серебра. Кроме того, он уступал Бирме право собирать пошлины в Мергуи (главном торговом порте Сиама на Андаманском море) и передавал ей четырех белых слонов. Для присмотра за Махином в Аютии оставался трехтысячный бирманский гарнизон. В Бирму были угнаны тысячи сиамских крестьян [13, с. 85; 146, с. 168].

Менее удачно для Байиннауна проходила кампания в Лао­се. В первых сражениях (при Пак Уй и Мыонг Кем) бирман­ские войска потерпели поражения. Только когда после падения Аютси Байиннаун прибыл в Лаос с новым войском, бирманцам удалось форсировать Меконг и занять лаосскую столицу Вьен-тян. Но большая часть населения во главе с королем Сеттатира-том ушла в джунгли. Началась ожесточенная партизанская война. Войска Байиннауна тщетно гонялись за неуловимым про­тивником. В разгар этой изнурительной кампании в конце 1564 г. Байиннаун получил известие о грозном восстании монов в столице его империи Пегу [38, с. 92—93; 88, с. 38—39; 146, с. 177].

В Пегу в это время было согнано много монских крестьян, а также 20—30 тыс. шанских и сиамских пленных для строи­тельных работ. Байиннаун хотел, чтобы его столица была до­стойна его звания Чакравартина. 1564 год в Бирме был неуро­жайным, страну охватил голод. Особенно плохо приходилось строителям Пегу, жалкий паек которых прикарманивали чиновники. Достаточно было искры, чтобы произошел взрыв. Харак­терно, что во главе восстания 1564—1565 гг. встал не мон, а шанский военнопленный Бинья Чжан [88, с. 46]. Иными слова­ми, это движение переросло рамки узконационального движе­ния монов, это было восстание всех угнетенных империи Байин-науна. Характерно и то, что во главе феодалов, выступивших на подавление восстания, вплоть до возвращения бирманско­го короля из Лаоса, также встал не бирманец, а шан, бывший король Авы Мобье Нарапати, еще в 1552 г. добровольно пере­шедший на сторону Байиннауна [88, с. 38]. Таким образом, раздел между восставшими и карателями проходил не по на­циональной, а по классовой линии.

В первый день восстания Пегу оказалось в руках монских крестьян и шанско-сиамских пленных. Дворцы и храмы, на строительстве которых их так нещадно эксплуатировали, запы­лали. Растерявшиеся придворные едва успели вывезти королев­ский гарем и готовились к эвакуации двора в Таунгу. В этот момент экс-король Мобье Нарапати вызвался поехать на раз­ведку в город с несколькими спутниками. Вернувшись, он ска­зал: «Это же просто невооруженная толпа» [88, с. 46], и, наве­дя порядок в феодальных дружинах, выступил на подавление восстания. Ему удалось вытеснить повстанцев из Пегу, но вос­стание перекинулось на периферию и охватило всю Нижнюю Бирму. Мобье Нарапати нанес еще несколько поражений от­дельным отрядам повстанцев, но погасить растущий пожар вос­стания он не смог [88, с. 38].

Байиннаун, недооценивший размеры бедствия, послал в. Нижнюю Бирму только 800 гвардейцев при 6 слонах, поручив им произвести разведку. Этот отряд был почти целиком истреб­лен повстанцами, кое-кого взяли в плен, а командира казнили. Тогда Байиннаун направил на юг губернатора Сириама Байян-камаина с войском в 50 тыс. человек в сопровождении 600 бое­вых слонов. Бинья Чжан вышел к ним навстречу с главными силами повстанцев и дал бой. Королевские войска в этом сра­жении одержали верх. Бинья Чжан был убит, но это отнюдь не означало конца восстания, повстанцы отступили в дельту Ира­вади [88, с. 39].

Узнав об этом, Байиннаун решил оставить лаосский фронт и в июне 1565 г. прибыл с войском в Пегу. Увидев сожженные повстанцами храмы, монастыри и дворцы столицы, король при­шел в ярость. Он двинул свои войска форсированным маршем в дельту Иравади, и, как подчеркивает бирманская летопись, сам шел пешком впереди своегб войска (поступок неслыханный для монарха, которому подобает воевать только верхом на сло­не) [88, с. 40].

У города Далла Байиннаун настиг повстанцев и разбил их наголову, 7 тыс. человек было взято в плен. Свою победу над восстанием бирманский король решил отметить неслыханной казнью. Всех пленных, вместе с их женами, арестованными позднее, он приказал отвезти в Пегу, поместить там в большие бамбуковые клетки и сжечь живьем. Но в последнюю минуту он отменил свое решение благодаря коллективной просьбе мон­ских, бирманских и шапских монахов и ограничился казнью 70 вождей восстания [88, с. 40; 146, с. 177]. Буддийское духо­венство, видимо, трезво рассудило, что такая неслыханная рас­права может вызвать новые волнения и крестьяне снова станут жечь монастыри.

На несколько лет положение в Бирме стабилизовалось. Сож­женные строения Пегу были восстановлены, в апреле 1568 г. состоялась торжественная церемония открытия вновь отстроен­ного королевского дворца. В ней участвовали четыре пленных короля (Сиама, Чиангмая и два короля Авы). Все эти короли и другие крупные феодалы, содержавшиеся заложниками в Пе­гу, также получили подобающие их рангу жилища. Байиннаун очень заботился, чтобы знать, даже пленная, выглядела импо­зантно в глазах простого народа [88, с. 49].

Вскоре в Пегу в результате большого наплыва людей и но­вого неурожая опять начался голод. Корзина риса стоила 500 медных тикалей [88, с. 50]. На этот раз Байиннаун принял энергичные меры против голода: наказал чиновников, скрываю­щих зерно, и, чтобы добыть рис, даже в Лаос направил 20-ты­сячную армию [88, с. 50—51].

Желая возможно больше разгрузить Пегу, Байиннаун раз­решил сиамскому королю Маха Чакрапату со свитой вернуться в Сиам для «поклонения отчим святыням». Но тот, едва до­стигнув Аютии, сбросил монашескую рясу, которую он носил в Пегу, и снова сел на трон. Так началась третья бирмано-сиамская война [146, с. 169].

В декабре 1568 г. бирманские войска совместно с войсками правителя Питсанулока Маха Таммарачи снова осадили Аютию [115, с. 69]. В следующем месяце умер престарелый Маха Чакрапат и королем вновь стал его сын Махин - бездарный дипло­мат и такой же военачальник. Фактически обороной столицы руководил талантливый генерал Пья Рам. Под его руководст­вом гарнизон Аютии оказал бирманцам упорное сопротивление. Бирманцы построили вокруг Аютии насыпи выше стен города, поставили на них пушки и начали бомбардировку. Штурмы сле­довали один за другим, но сиамцы стойко защищались. Потери при штурмах были так велики, что бирманские солдаты укры­вались за горами тел своих товарищей. Раздраженный Байиннаун казнил десятки своих офицеров за недостаток усердия. Ближайший друг и соратник бирманского короля губернатор Сириама Байянкамаин был казнен за критику бессмысленных штурмов [13, с. 86; 146, с. 169].

Тогда Байиннаун решил прибегнуть к хитрости. Он заявил, что снимет осаду, если Махин выдаст ему генерала Пья Рама. Махин тут же пожертвовал своим полководцем и выдал его бирманцам в цепях. Байиннаун не стал казнить Пья Рама. На­против, он осыпал его милостями и приобрел нового способного генерала [13, с. 86; 88, с. 59].

Положение Аютии ухудшилось, но в этот момент у сиамцев вновь появилась надежда. В мае 1569 г. из-за Меконга появи­лась шедшая на помощь 30-тысячная армия лаосского короля Сеттатирата с 1 тыс. боевых слонов. Армия Сеттатирата раз­громила внезапной атакой под Лопбури высланный ей навстре­чу 40-тысячный бирманский корпус и была уже в нескольких десятках километров от Аютии. Тогда Байиннаун направил к Сеттатирату Пья Рама с подложным письмом якобы от Махи­на. Лаосский король не знал еще, что Пья Рам тепепь служит бирманцам, и попал в устроенную ему засаду. Лаосцы потеря­ли 20 тыс. убитыми и 5 тыс. пленными. Потеряна была и треть слонов. Сеттатират, однако, сумел вывести из окружения при­мерно половину своего войска и ушел в Лаос [88, с. 64].

Аютия больше не могла рассчитывать на помощь. Но и бир­манская армия была сильно истощена и терпела большие ли­шения, особенно после того как начался сезон дождей. Байин­наун тогда снова прибегнул к хитрости. Соблазнив большой на­градой пленного сиамского вельможу Пья Чакри, он убедил его вернуться в Аютию под видом беглеца из плена. К этому вре­мени король Махин казнил последнего умелого полководца — своего брата, принца Си Сиварачу. Пья Чакри получил пост командующего обороной столицы. В ночь на 30 августа 1569 г. он поставил патриотов в местах, недоступных для штурма, а в наиболее уязвимых местах разместил своих приверженцев и впустил бирманцев в Аютию. Город был подвергнут полному разграблению. Если верить сообщению бирманской летописи, каждый солдат из 54 полков, осаждавших Аютию, получил один, а то и два вьюка одежды, расшитой золотом и серебром [88, с. 68].

Незадачливый король Махин, вся его семья, большая часть феодальной верхушки и тысячи рядовых сиамцев были угнаны в ллен. Стены Аютин были снесены. В городе осталось всего 10 тыс. жителей (из 100 тыс.). Предателю Пья Чакри Байинна­ун предложил пост вице-короля Сиама, но тот благоразумно предпочел получить награду где-нибудь подальше от своих со­отечественников. Он был назначен правителем Дагона. На сиамский трон в качестве вассального короля Байинпаун поса­дил правителя Питсанулока Маха Таммарачу, верно служивше­го ему шесть лет. Однако для верности он оставил при своем дворе заложником его сына, малолетнего принца Наресуана [13, с. 86—87; 88, с. 73; 115, с. 69; 146, с. 169-170].

Устроив дела в Аютии, Байиннаун в ноябре 1569 г. двинул­ся походом на Лаос. Сеттатират пытался задержать его на Ме­конге, но бирманцы уничтожили лаосскую речную флотилию.

Военные действия снова персгллн па левый берег Меконга. Бир­манские войска опять заняли Вьентян, но разгромить армию Сеттатирата им не удалось. Она опять ушла в джунгли. Нача­лась утомительная погоня. Болезни и голод косили ряды бир­манской армии. Солдаты питались лесными фруктами, коренья­ми, даже травой. Пол-литровая чашка риса в бирманском ла­гере стоила 50 тикалей. В июне 1570 г. Байиннаун, так и не по­корив Лаос, вернулся в Пегу с сильно сократившимся войском [88, с. 77—81].

Только четыре года спустя, осенью 1574 г. Байиннаун снова вторгся в Лаос, воспользовавшись династической распрей, воз­никшей в стране после смерти Сеттатирата. На этот раз он не стал гоняться за лаосскими отрядами по джунглям, а, сильно укрепив город Маинг-Сан, посадил там свою марионетку — Упахата, младшего брата покойного короля. Затем он разослал повсюду прокламации, призывая население признать королем Упахата. Часть феодалов, которым надоело скрываться в лесу, признала бирманского ставленника. Летом 1575 г. благодаря хитрости был захвачен в плен лаосский король. После этого организованное сопротивление бирманцев прекратилось. Байин­наун обласкал пленного короля и взял его к своему двору в Пе­гу (видимо, он сделал это, чтобы держать в узде Упахата угро­зой возвращения на трон его конкурента) [88, с. 98, 105].

Итак, к середине 70-х годов империя Байиннауна распро­стерлась от границ Вьетнама и Кампучии до Индии. Богатства, награбленные в завоеванных странах, позволили ему обстроить Пегу с неслыханным великолепием, поражавшим европейцев, посещавших двор бирманского монарха. Венецианец Чезаре Фредерик и англичанин Ральф Фитч, видевшие дворцовый комплекс Пегу во всем его великолепии, поражались его разме­рам и богатству. Они писали, что в некоторых частях города крыши были покрыты золотыми листами [146, с. 185]. Чезаре Фредерик, побывавший в Пегу в 1569 г., так описывает церемо­нию королевского приема: «Он сидит на возвышении в боль­шом зале на судейском кресле, и внизу под ним сидят полу­кругом все его бароны. Затем все, кто просит аудиенции, вхо­дят в большой двор перед королем и там садятся на землю в 40 шагах от персоны короля. И среди этих людей нет разли­чия... они все равны. И они сидят, держа в руках свои петиции, которые написаны на длинных листах пальмы... Кроме этих пе­тиций они держат в руках подарок, соответствующий серьез­ности рассматриваемого дела. Затем подходят секретари, бе­рут эти петиции и читают их перед королем. И если король считает нужным оказать им эту милость или справедливость, о которой они просят, он приказывает взять подарки из их рук. А если он считает, что их просьбы несправедливы и незаконны, он велит им удалиться, не приняв от них подарков. Его сила не в морской мощи, а на суше и в людях, владениях, золоте и серебре; он далеко превосходит державу Великого Турка по бо­гатству и могуществу» (цит. [по 146, 175—176]).

Как сообщает бирманская летопись, Байиннаун созвал мо­нахов и чиновников из всех подчиненных ему владений и пору­чил им составить единый свод законов. Они взяли за основу «Дхамматат» Вареру и составили законодательные сборники «Дхамматаджо» и «Косаунгчок». Решения суда Байиннауна были собраны в специальном сборнике «Хантавади Хсинбью-мьяшин» [146, с. 171]. Байиннаун пытался также стандартизи­ровать меры веса по всей державе. Бирма при нем вела ожив­ленную торговлю с Индией и всеми странами Юго-Восточной Азии. Рис и драгоценности при нем свободно вывозились из страны (в отличие от порядка, установившегося в XVII в.). За­морскую торговлю в Пегу регулировали восемь деловых по­средников, назначаемых королем. За свой труд они получали 2% с оборота. Европейские купцы в своих отчетах отмечали их деловитость и честность. Следующими по значению после Пегу торговыми портами были Сириам, Далла и Мартабан. Бассейн по гидрографическим причинам потерял свою прежнюю значи­мость. Король с торговой целью обменивался посольствами с Бенгалом и даже направил своих послов ко двору Великих мо­голов (1579 г.) [146, с. 174—175].

Личная власть Байиннауна была весьма велика, однако централизация страны при нем не достигла еще того уровня, какой она приобрела в XVII в. в Бирме, Сиаме и других стра­нах Юго-Восточной Азии. Называя себя «царем царей», Байин­наун непосредственно управлял только Пегу и другими монски-ми областями, которые он превратил в свой домен. Остальные области своей державы — Аву, Пром, Таунгу, Чиангмай и др. Байиннаун роздал в управление своим родственникам (у него было 97 детей) в ранге вассальных королей или князей. Он гордился тем, что «ему подчинены 24 коронованные головы» (включая шанских князей). Каждые из 20 ворог Пегу были на­званы по имени вассала, который их построил [146, с. 171].

Основной социальной силой, на которую он опирался, кро­ме буддийской церкви, была верхушка армии. С наиболее спо­собными военачальниками, независимо от их национальной принадлежности, он устанавливал личную связь особого ро­да — тхветхаук, пакт крови, побратимство, обряд, восходящий к эпохе военной демократии [146, с. 178]. Он, конечно, мог каз­нить любого своего побратима, но сам факт формально равных отношений между королем и подданным указывает на относи­тельную неразвитость феодальной монархии XVI в. как по от­ношению к периоду Паганской империи, так и по отношению к периоду XVII—XVIII вв.

Последние годы правления Байиннауна ознаменовались но­вой вспышкой войн. В 1579 г. он вновь направил свои войска в Лаос на подавление восстания, вспыхнувшего там против короля-марионетки Упахата. В 1580 г. бирманские войска вторглись в Аракан. В эту войну на стороне Аракана вмешалась Порту­галия. Осенью 1580 г. португальцы напали на бирманский флот у берегов Аракана, но не достигли большого успеха. Война в Аракане тянулась до ноября 1581 г., когда она была прервана известием о смерти Байиннауна [88, с. 118—122].

Глава 3

РАСПАД  БИРМАНСКОЙ  ИМПЕРИИ   ПРИ  НАНДАБАЙИНЕ

Сын Байиннауна, король Нандабайин (1581 — 1599) унасле­довал от отца обширную державу, но не смог ее долго удер­жать в своих руках. Силы государства были перенапряжены. Еще Байиннаун издал указ, запрещающий мобилизовать кресть­ян в армию в период сельскохозяйственных работ с июня по сентябрь. Но ни сам Байиннаун, ни его наследник не прекра­щали воевать в дождливый сезон, и это все больше подрывало крестьянское хозяйство [146, с. 177].

Западные историки часто называют войны Байиннауна и Нандабайина бессмысленными, потому что они в конце концов дотла разорили страну и привели к краху сколоченной с таким трудом империи. Это верно только отчасти. Бирма (так же как и в известной степени Сиам) во второй половине XVI в. нахо­дилась в стадии перехода от периода развитого феодализма с характерной для него феодальной раздробленностью к периоду позднего феодализма, который наступил в XVII в. и для которо­го характерна высокая централизация государства[1].

Путь к этой централизации был тернистым. Жестокие и на первый взгляд бессмысленные внутренние и внешние войны[2] сыграли здесь свою роль. Наряду с опустошением страны они сильно ослабили крупных феодалов с их частными армиями, подготовив, таким образом, торжество централизованной монар­хии. Но процесс этот не был автоматическим, необратимым, он проходил в конкретной ожесточенной борьбе конкретных политических сил. И прежде чем он завершился в начале XVII в., история Бирмы совершила еще одну крутую спираль.

Здесь необходимо также отметить, что роль личности в та­кие критические, поворотные моменты истории резко повы­шается, а Нандабайин явно не был такой личностью, которая могла бы продолжить и закрепить первые успехи централиза­ции, достигнутые Байиннауном. Он не только не смог консоли­дировать под общим знаменем буддийской религии все народы и в первую очередь всех феодалов своей империи (что было, пожалуй, нереальной задачей), но даже не сумел способство­вать процессу слияния бирманского и монского этноса в самой Бирме, начатому Табиншветхи и Байиннауном, а эта задача была вполне реальна.

.Нандабайин и окружавшие его бирманские феодалы быст­ро покончили с равноправием, которым до этого пользовались моны. Именно монское крестьянство стало главным объектом эксплуатации королевского двора. Монов массами сгоняли на строительство в Пегу и на другие принудительные работы. Чтобы никто не мог уклониться, Нандабайин приказал ставить всем взрослым монам клеймо на правую руку, содержащее имя, служебный ранг и местожительство (деревню) клейменого. Тех, кто был слишком стар для службы, Нандабайин, как сообщает летопись, отправлял в Верхнюю Бирму и менял там на лоша­дей. Недовольство монов король подавлял террористическими методами, не щадя при этом и монскую знать. Видных монских монахов он ссылал в Аву и шанские княжества [146, с. 180]. Все эти меры, безусловно, сужали и без того еще непрочную со­циальную базу бирманской монархии и вскоре повлекли за со­бой конкретные политические последствия.

В 1583 г. против Нандабайина поднял мятеж его тесть (и дядя), вице-король Авы Тадомингсо. Иандабайин, заподозрив в заговоре с ним многих чиновников, сжег их вместе с семьями (всего 4 тыс. человек) [146, с. 179] и приказал Чиангмаю, Лао­су и Сиаму прислать подкрепления для похода на Аву. Васса­лы неохотно откликнулись на этот призыв. Особенно долго мед­лил Сиам, и в апреле 1584 г. бирманский король, не дождав­шись сиамцев, выступил в поход против мятежного тестя. В мае 1584 г. на бирманской границе, наконец, появилась сиамская армия (60 тыс. пехотинцев, 3 тыс. конных и 300 боевых сло­нов). Ее командующий наследный принц Наресуан, талантли­вый полководец и опытный политик, быстро и правильно оце­нил напряженную обстановку в Нижней Бирме. Вместо того чтобы идти под Аву на помощь Нандабайину, он провозгласил независимость Сиама и двинулся на Пегу, оставшееся почти без прикрытия. Но к этому времени мятеж в Аве был уже по­давлен. Не рискуя вступить в бой со всей бирманской армией, быстро возвращавшейся назад, Наресуан двинулся обратно к границе, по дороге собирая многочисленных сиамских военнопленных, угнанных сюда в 1569 г. К нему присоединилось так­же немалое количество монов, ждавших только случая, чтобы восстать против бирманского короля [13, с. 89; 88, с. 125—126]. Нандабайин послал в погоню за ним 50-тысячный корпус, затем еще 70 тыс. солдат во главе с наследником престола. Бирман­цы настигли Наресуана у р. Ситаун, но он решительной контр­атакой отбпл у них охоту его преследовать. После этого к Наресуану присоединилось большое число шанов, сосланных в Нижнюю Бирму Нандабайнном. Вместе с выросшим таким об­разом войском Наресуан благополучно вернулся в Аютию [13, с. 89; 88, с. 127].

В декабре 1584 г. бирманские войска вторглись в Сиам с се­вера и запада под командой Таравади Мина (сына Нандабайина), короля Чиангмая. Несмотря на большое численное превос­ходство, они не смогли приблизиться к Аютии ближе чем на 100 км. Вскоре они начали отступление, преследуемые сиамски­ми партизанами. Нандабайин послал в Сиам новую армию, од­нако в апреле 1586 г. в битве под Ангтонгом, прибегнув к лож­ному отступлению, Наресуан заманил армию бирманцев в засаду и нанес ей сокрушительное поражение. Остатки разгромлен­ной армии вернулись в Бирму [13, с. 90; 88, с. 129].

В ноябре 1586 г., собрав три армии общей численностью 250 тыс. человек, Нандабайин лично возглавил вторжение в Сиам. В январе 1587 г. бирманские армии с севера, запада и востока подошли к Аютии. Началась осада. Бирманский ко­роль хотел уморить осажденных голодом, но сиамцы, раз за ра­зом прорывая блокаду, подвозили провиант по р. Менам. Через 5 месяцев иссякли съестные припасы у самих осаждающих, в их лагере начались болезни. В мае 1587 г. Нандабайин снял осаду и начал отступление. Наресуан шел за ним по пятам, на­нося фланговые удары. Отступление приняло катастрофический характер. В июле 1587 г. бирманский король вернулся в Пегу с небольшим отрядом [88, с. 130—134].

Нандабайину пришлось три года собирать силы, прежде чем в ноябре 1590 г. он вновь направил против Сиама 200-ты­сячную армию во главе с Мин Чит Сва (одновременно он был вынужден подавлять восстание шанов в Могаунге). В битве у Лагуна близ сиамской границы Наресуан снова заманил бир­манскую армию в ловушку и разгромил ее; многие бирманские генералы были взяты в плен. Мин Чит Сва бежал [13, с. 91; 88, с. 135].

В 159! г., преследуя бирманцев, Наресуан сам вторгся в Бирму, но в битве при Виньо бирманцы отразили это вторже­ние. В том же году Нандабайин приказал усилить укрепления Пегу, перестроив их по образцу Аютии. В этом же году Лаос формально провозгласил свою независимость от Бирмы. Для бирманцев наступила пора переходить к обороне, однако Нан­дабайин, доведя до крайнего перенапряжения все силы страны, к концу 1592 г. сумел сколотить еще одну 240-тысячную армию с 1500 боевых слонов и, разделив ее на две части, снова напра­вил ее на Сиам с запада и с севера. В феврале 1593 г. запад­ная армия встретилась с войсками Наресуана у деревни Нонг Сарай в Юго-Западном Сиаме. В битве бирманский наследник престола принц Мин Чит Сва был убит. Лишившись команду­ющего, деморализованная бирманская западная армия начала беспорядочное отступление к границам Бирмы. Северная ар­мия, под командованием правителя Прома, покинула террито­рию Сиама, даже не вступив в сражение [13, с 91; 88 с. 137—139].

Весной 1593 г. войска Наресуана захватили монские про­винции Тавой и Тенасерим, утраченные Сиамом в 1568 г. По­явление сиамцев на границах Нижней Бирмы стимулировало сепаратистское движение монов. В 1593—1594 гг. на юге Бирмы вспыхивают восстания монов — в Моби, Мартабане, Моулмейне и др. Центральная власть, однако, была еще в состоянии их подавлять. Нандабайин, подозревая всех монов поголовно, стал без разбора арестовывать и казнить монских вельмож и их приверженцев. В ответ на это началась массовая эмиграция монов в Сиам, Чиангмай и Аракан [13, с. 91; 88, с. 139—140].

Авторитет короля оказался сильно подорван и в коренных бирманских уделах. Когда в 1595 г. король Наресуан вторгся в Нижнюю Бирму и осадил Пегу, Нандабайин обратился к своим вассалам в Чиангмае, Проме, Таунгу и Аве за помощью, но только один князь Таунгу быстро откликнулся на призыв. Что касается князя Прома (брата Нандабайина), то он, узнав, что войска Таунгу ушли под Пегу, поспешил в Таунгу, чтобы са­мому завладеть этим княжеством. И хотя затея его сорвалась, он объявил свое княжество независимым от бирманского ко­роля. Нандабайин, потерявший доверие даже к ближайшим родственникам, потребовал от всех крупных феодалов в качест­ве залога сыновей и боевых слонов. Его братья, правившие в Таунгу и Чиангмае, в ответ на это также порвали вассальные узы, связывавшие их с королем. Более мелкий феодал, князь Ньянгяна заложников выдал, но начал укреплять свой город [88, с. 140]. В довершение ко всему в 1596 г. в королевском до­мене Пегу началось неслыханное нашествие мышей-полевок, почти весь урожай был уничтожен. Цена корзины риса подня­лась до 100 медных монет. Массовое бегство монских крестьян и пленных, посаженных на землю, в Сиам и другие сопредель­ные страны достигло неслыханных размеров. Многие области некогда богатой Нижней Бирмы превратились в пустыню [88, с. 141; 146, с. 181].

Кризис в стране продолжал нарастать. Буддийское духовен­ство открыто требовало низложения бездарного короля (пред­лагая держать его взаперти, но для соблюдения декорума на золотом троне и в окружении привычных положенных почестей) [88, с. 182]. В 1597 г. крупнейший феодал Бирмы, двоюродный брат Нандабайина Махадаммаяза, князь Таунгу вступил в союз с королем Аракана Мин Разаджи, чтобы выполнить эту реко­мендацию. В марте 1597 г. араканский флот захватил важней­ший порт Нижней Бирмы Сириам. В 1598 г. союзники осадили Пегу. В 1599 г. измученный голодом, лишенный какой-либо под­держки извне гарнизон столицы сдался. Город был сожжен и разграблен араканцами. Пленного Нандабайина увезли в Таун­гу [38, с. 96; 88, с. 147].

Сиамский король Наресуан, вторгшийся в это время в Ниж­нюю Бирму, поспешил к Пегу, но застал там только дымящие­ся развалины. Тогда он двинулся на Таунгу и потребовал вы­дать ему бирманского короля. «Я почитаю Нандабайина как бога и нуждаюсь в его божественном присутствии возле ме­ня», — заявил он. «Я тоже почитаю его, как бога, и не отдам»,— ответил Махадаммаяза. Наресуан не смог взять Таунгу и вер­нулся в Сиам [88, с. 149; 146, с. 183].

Вскоре Нандабайин был отравлен, а Махадаммаяза объявил себя королем Бирмы (январь 1600 г.). Впрочем, его власть практически не простиралась за границы его княжеского доме­на. «Почти каждый губернатор стал считать себя королем», — сообщает бирманская летопись «Хманнан Язавин Догьи» (цит. по [88, с. 149]). Крупные и средние феодалы силой и хитростью уничтожали своих соперников, чтобы округлить свои владения.

Прибывшие в 1600 г. в Нижнюю Бирму два иезуита — Нико­лас Пимента и Бовес в своих воспоминаниях рисуют вырази­тельную картину бедствий, постигших страну: «...Теперь едва ли найдешь во всем королевстве людей... ибо они в последнее время доведены до такой нужды и голода, что едят человече­ское мясо... родители пожирают детей, а дети — родителей. Тот, кто сильнее, пожирает более слабого, и если бы у них не оста­вались только кожа да кости, они бы разрывали внутренности своих близких, чтобы питаться ими, и высасывали бы их моз­ги»,— пишет один из путешественников [146, с. 211]. «Я при­был туда с Филиппом Бриту и через 15 дней достиг Сириама, главного порта Пегу. Какое плачевное зрелище — берега реки, раньше засаженные бесконечными фруктовыми садами, теперь завалены руинами позолоченных храмов и роскошных зданий. На дорогах и полях — груды черепов и костей несчастных пегуанцев, убитых или умерших от голода. Трупов в реке так много, что тела мешают проходу любого судна. Я не говорю о пожарах и казнях, которые творит этот жесточайший из тира­нов (король Аракана. — Э. Б.)», — сообщает другой иезуит [146, с. 183—184].

Глава 4

СИАМ В  ПЕРВОЙ  ПОЛОВИНЕ XVI в.

В первой половине XVI в. Сиам продолжал вести войны с Чиангмаем, истощавшие страну. Между тем на политическом горизонте появился новый, пока еще не ясный противник — португальские колонизаторы. В 1511 г., буквально через не­сколько недель после падения Малакки, ко двору короля Рама Тибоди II (1491 — 1529) прибыл первый португальский посол — Дуарте Фернандиш. Вице-король д'Албукерки поручил ему про­щупать позицию Сиама в отношении захвата португальцами Малакки. Первая реакция короля на сообщение португальско­го посла была восторженной: пал вековой враг Сиама — Малакка, а что собой представляли португальцы, Рама Тибоди II в тот момент не понимал. Он охотно откликнулся па предло­жение дружбы со стороны д'Албукерки и, в свою очередь, обе­щал снабжать португальцев в Малакке рисом. На первых по­рах отношения Сиама с Португалией действительно были без­облачными.

В 1512 г. в Аютию прибыл второй португальский посол — Миранда де Азеведо, встретивший такой же радушный прием. Тогда же, видимо, было заключено соглашение о военной по­мощи между Сиамом и Португалией. Португальцы действи­тельно оказали значительную помощь сиамскому королю в его войне 1513 — 1515 гг. против Чиангмая и в значительной степе­ни способствовали победе Сиама [282, с. 99].

В 1516 г. к сиамскому двору прибыл третий португальский посол — Дуарте де Коэльо для заключения нового договора. На этот раз португальцы получили большие торговые привилегии. Им было разрешено свободно селиться и торговать в Аютии, Тенасериме, Мергуи, Патани и Након-Сри-Дхаммарате (Лигоре). Король Рама Тибоди довел свое расположение к порту­гальскому послу до того, что разрешил ему воздвигнуть дере­вянное распятие на одной из площадей Аютии [282. с. 98].

В 1518 г. в Сиаме была проведена военная реформа (в част­ности, были образованы военные округа и районы, и все юноши 18 лет стали подлежать регистрации для военной службы). В том же году была составлена книга о военном искусстве, по-видимому, с учетом нового военного опыта, перенятого у пор­тугальцев. Однако в последующие четверть века (до 1545 г.) внешняя политика Сиама была на редкость мирной. Возможно, сиамские короли в это время внимательно присматривались к стремительному росту португальской морской империи и бе­регли силы на случай, если португальская агрессия обратится против сиамских портов.

В то же время ни Рама Тибоди II, ни его преемники не ду­мали о том, чтобы вышибить португальцев из Малакки военной силой. Дело в том, что захват португальцами контроля над Ма-лаккским проливом косвенным образом принес Сиаму большую .экономическую выгоду. Восточные купцы, чтобы избежать бес­пощадного грабежа со стороны португальцев, вынуждены были искать новые пути в обход   Малаккского    пролива.    При этом очень  значительная,  если   не  подавляющая   часть  купцов,   на-лравлявшихся  из  Индии  на Дальний  Восток   (или  наоборот), избирала путь через территорию Сиама. Они либо перетаскива­ли свои суда волоком через перешеек Кра, либо двигались по лути Тенасерим — Аютия. Мощный поток товаров шел от моря к верховьям  р. Тенасерим. Здесь товары перегружались на по­возки, запряженные волами, и доставлялись через горные пере­валы к верховьям одного из притоков Меконга. Там их вновь грузили на лодки и плыли к Сиамскому заливу и далее по Ме-наму в Аютию. Неудобства трехкратной перевалки с избытком возмещались безопасностью и  значительным сокращением пу­ти (по сравнению с путем вокруг Малаккского полуострова и тем более вокруг Суматры). При этом большая часть индий­ских, китайских, индонезийских и вьетнамских купцов, достиг­нув  Аютии,  предпочитала  продать  свои  товары  здесь  же   на месте и здесь же закупить все необходимое, всегда в избытке имевшееся на этом крупнейшем международном рынке Юго-Во­сточной Азии.

Наряду с торговлей привозными товарами Сиам в XVI в. вел значительную торговлю товарами местного производства. Из местных товаров в это время особенно высокие доходы сиам­ской торговле приносили олово, свинец и селитра (военные материалы), находившие сбыт во всех странах Южной и Во­сточной Азии, слоновая кость, ценные сорта дерева (сапан, тик), пользовавшиеся не меньшим спросом, а также оленьи и буйволиные шкуры. В конце XVI в. сиамские суда, груженные иностранными и отечественными товарами, курсировали от Японии до Персии и Аравии.

Во внутриполитической  области,  однако,  положение  Сиама  во второй четверти XVI в. было менее благополучным, чем в экономической. Первые признаки нестабильности в государстве появились уже  в конце   долгого   правления   Рама   Тибоди II, когда в  1524 г. был раскрыт заговор   феодалов,   стремившихся низложить короля. В  1526 г. Сиам поразил жестокий неуро­жай, что усилило общую напряженность в стране [282, с.  100]. В июле 1529 г. 57-летний Рама Тибоди II внезапно заболел и в тот же день умер  (возможно, он был отравлен). На престол взошел его сын Нох Путгангкун, принявший тронное имя Бороморача IV (1529—1534). Он уже не помышлял о войнах, а, напротив,  направил  в  Чиангмай  посольство,  чтобы  заключить договор о мире. В 1534 г. он умер от оспы, оставив трон свое­му пятилетнему сыну Ратсада  (1534)  [282, с.  100]. Малолетний король процарствовал всего пять месяцев. В том же 1534 году он был убит своим дядей Прачаем, который таким  способом освободил трон для себя.

Первые годы правления Прачая прошли довольно мирно. Неурожаев больше не было, внешняя торговля, как и прежде, процветала. По приказу Прачая в эти годы был построен ряд судоходных каналов для улучшения навигации в низовьях Менама (близ Бангкока), куда часто заходили иностранные суда [282, с. 101]. В 1536 г. Прачай упорядочил судебное законода­тельство, регламентировав следственные методы (в то время они в основном относились к ордалиям). Имел ли он в виду при этом своих политических врагов, сейчас сказать трудно. Во вся­ком случае, в 1538 г. он усилил свою личную охрану, создав лейб-гвардию из 120 португальских наемников [282, с. 102].

В 1545 г. тридцатилетний мир с Чиангмаем был снова нару­шен по инициативе Прачая. Он рассчитывал на легкую победу над войсками правившей в Чиангмае принцессы Чирапрабхи, но вместо этого потерпел жестокое поражение. Окончательная катастрофа произошла при реке Пунсаммык, где отступавшие сиамцы попали в засаду и потеряли трех генералов, 10 тыс. солдат и 3 тыс. лодок. Военное поражение подорвало авторитет Прачая. В июне 1546 г. он был отравлен собственной женой Тао Си Судачан. Официальная летописная версия объясняет это личными мотивами королевской супруги. На деле же за ней, конечно, стояла определенная группа феодалов, которая и провозгласила ее регентшей при малолетнем сыне Кео Фа (1546—1548).

Это был первый и едва ли не единственный в истории этой страны случай назначения женщины правительницей государ­ства, и круг недовольных нарушением традиции был весьма ве­лик. Оппозиция сплотилась вокруг младшего брата покойного Прачая, принца Тиен Рачи, наиболее вероятного кандидата на пост регента. Резонно опасаясь за свою жизнь, Тиен Рача пос­ле победы партии Тао Си Судачан укрылся в монастыре, но и оттуда продолжал следить за событиями [282, с. 108].

Между тем Тао Си Судачан решила сделать регентом свое­го фаворита Кун Чинарата, мелкого чиновника, который с ее помощью сделал стремительную карьеру. Воспользовавшись волнениями, которые начались в это время в северных провин­циях Сиама, Тао Си Судачан добилась от Совета министров согласия на мобилизацию большого числа войск, якобы для по­давления этих волнений. Набор войска она поручила Кун Чи-нарату. Благодаря этому королева и ее фаворит получили воз­можность так манипулировать войсками, что командование гар­низона Аютии было заполнено лично преданными им офице­рами.

Вскоре после этого началась расправа над оппозицией. Пор­тугалец Фернан Мендес Пинто, живший в то время в Сиаме, так описывает происходившие события: «Имея на своей стороне сильное войско, она (Тао Си Судачан.— Э. Б.) постепенно ста­ла расправляться с некоторыми из вельмож, ибо знала, что они относятся к ней не так, как ей это было желательно. Первыми, на кого ома посягнула, были два члена ее совета Пинамонтеу и Комприлецан, которых она обвинила в тайных переговорах с королем Шиаммая (Чиангмая. — Э. Б.) на предмет пропуска ее войск в Сиам через их феодальные владения. В наказание за мнимую измену она приказала их казнить и, забрав их земли, поделила их между своим любовником и одним из его свояков, бывшим, по слухам, простым кузнецом. Казнь эта была совер­шена с чрезвычайной поспешностью и без предъявления каких бы то ни было улик и поэтому встретила неодобрение со сторо­ны большей части королевских сановников, напомнивших коро­леве заслуги казненных, личные качества их и знатность и древность их царственного рода, ведшего свое начало от сиам­ских королей, но она на все это не обратила ни малейшего внимания и, притворившись на другой день нездоровой, отказа­лась от председательства в совете, передав свой голос своему любовнику Укун Шенирату (Кун Чинарату. — Э. Б.), для того, чтобы он мог отныне главенствовать над всеми, распределять милости между теми, кто готов был принять его сторону, и, таким образом, с меньшим риском захватить власть в королев­стве и стать самодержавным властителем империи Сорнау (Сиам. — Э. Б.), приносившей двенадцать миллионов золота в год и способной дать еще столько же. Она приложила неимо­верные усилия, чтобы сделать своего сожителя королем, а их ублюдка наследником престола, для чего в течение восьми ме­сяцев, пока судьба ей благоприятствовала, предала смерти всю высшую знать королевства и конфисковала их земли, имущест­во и сокровища, которые потом раздавала другим вместе с по­четными титулами, дабы привлечь этих людей на свою сторо­ну. А так как царек, ее сын (король Ке Фа. — Э. Б.), был са­мым главным препятствием на ее пути, она отравила и его, при­неся в жертву своей безудержной страсти.

Покончив с ним, королева вышла замуж за Укун Шенирата, своего агента и 11 ноября 1545 г. заставила провозгласить его в Одиа (Аютии. — Э. Б.) королем Сиама» [35, с. 415—416].

В современной историографии Мендес Пинто считается увле­кающимся автором, но более краткие и сухие записи сиамских летописей в целом хорошо коррелируются с его сообщением, позволяя одновременно исправить его некоторые ошибки в да­тах и менее значительных фактах. Основной же факт, массовый террор против крупных феодалов, летописи подтверждают, хотя и не приводят общего числа жертв. Вряд ли все-таки дело до­шло до полного истребления высшей знати, хотя бы потому, что после переворота 1548 г.[3] Тао Си Судачан и Кун Воравонг (имя, которое принял Кун Чинарат, став регентом, а потом ко­ролем) продержались у власти всего несколько месяцев. Под­тверждают летописи и чудовищный факт сыноубийства [282, с. 110].

Западные историки, в частности В. А. Р. Вуд, излагая этот эпизод сиамской истории, обычно сосредоточивают внимание на патологической личности Тао Си Судачан, оставляя в стороне социальный анализ этих экстраординарных даже для средневе­ковой восточной монархии событий. Между тем большая или меньшая роль, которую специфика личности, стоящей у власти, играет в истории, всегда зависит от конкретной расстановки классовых сил в данной стране. В Англии, например, в конце XVIII — начале XIX в. в течение 40 лет на троне сидел душев­нобольной король. Но этот факт не оказал ни малейшего влия­ния на историческое развитие Англии. В то же время патологи­ческие черты личности Ивана Грозного сыграли очень сущест­венную роль в истории России XVI в., донельзя обострив из­вечный внутриклассовый антагонизм между крупными и мел­кими феодалами, который всегда подспудно существует в каждом феодальном обществе. Надо полагать, что нечто подоб­ное произошло и в Сиаме середины XVI в. Объективными при­чинами государственного переворота и террора 1548—1549 гг. были, с одной стороны, падение авторитета королевской власти в предшествующие годы (усилившее, естественно, крупных феодалов), а с другой стороны (как это ни покажется стран­ным на первый взгляд), известный экономический подъем Сиа­ма в результате роста внешней торговли после 1511 г. В Запад­ной Европе в результате крестовых походов и установления торговых связей с Востоком среди феодалов, живших до этого довольно примитивно, развилась необузданная жажда к замор­ской роскоши. Нечто подобное произошло и в Сиаме первой по­ловины XVI в. (после падения Малакки). Но за предметы роскоши надо было платить в конечном счете овеществленным трудом сиамских крестьян и ремесленников. А в новой обста­новке, даже при повышении норм эксплуатации, этого труда (прибавочного продукта) стало не хватать на всех феодалов. Мелкие феодалы, не без основания, считали, что они обделены при дележе прибавочного продукта, и стремились восстановить «справедливость».

В этой обстановке случайный факт любовной связи сиам­ской королевы с мелким феодалом принял для Сиама значение исторического события. Но пришедшая к власти группировка Тао Си Судачан и Кун Воравонга принялась за дело с таким рвением, что контрпереворот не заставил себя долго ждать. Любопытно, что во главе заговора встал также мелкий феодал Кун Л трен (видимо, из числа тех, кто не поспел к дележу пи­рога), дальний родственник королевского дома. Впрочем, он заручился поддержкой и крупных феодалов — губернаторов отдаленных провинций Савапкалока и Пичая, до которых Кун Воравонг еще не добрался. 2 января 1549 г. Кун Воравонг, его брат и королева Тао Си Судачан были убиты во время слоно­вой охоты, на которую их заманили заговорщики [282, с. 110—111].

Пересидевший грозные годы в монастыре принц Тиен снял монашескую одежду и 19 января 1549 г. был коронован под именем Маха Чакрапат (1549—1569). Он, разумеется, осыпал милостями тех, кто возвел его на трон. Так Кун Пирен получил предельно высокий титул и стал губернатором второго центра Сиама — Питсанулока. В то же время, по-видимому, почти все мелкие феодалы, занявшие при Тао Си Судачан посты истреб­ленной знати, остались на своих местах (летописи подтверж­дают, что контрпереворот обошелся «очень малой кровью» [282, с. 112]). Перед лицом надвигающейся с запада бирманской опасности Маха Чакрапат явно не хотел идти на риск новой гражданской войны.

Глава  5

СИАМ  ВО  ВТОРОЙ  ПОЛОВИНЕ XVI  в.

До 40-х годов XVI в. Бирма, раздробленная на ряд феодаль­ных владений, не представляла серьезной угрозы для Сиама. Но к 1540 г. выдающийся бирманский полководец Табиншветхи объединил Южную и Центральную Бирму со столицей в Хан-тавади (Пегу). Пристально наблюдая за событиями в Сиаме, он выбрал удобный момент для нападения на эту страну — пе­реход власти после дворцового переворота к королю Маха Чак-рапату. Воспользовавшись в качестве предлога незначительным пограничным инцидентом, он в начале 1549 г. вторгся в Сиам с армией, которая, по сведениям летописцев, насчитывала 300 тыс. пехотинцев, 3 тыс. конников и 700 слонов. Быстро за­хватив юго-западные города Канбури и Супанбури, он в июне 1549 г. подошел к стенам Аютии.

Осада продолжалась около четырех месяцев. Несмотря на еще малый опыт в королевском ремесле, Маха Чакрапат сумел организовать упорное сопротивление. Он лично возглавлял вы­лазки, нанося внезапные удары бирманцам. В одном из таких сражений он попал в критическую ситуацию, но был спасен благодаря мужеству своей жены королевы Сурийотаи и ее до­чери, которые погибли, прикрывая отступление короля.

Многочисленность армии вскоре стала отрицательным фак­тором для бирманцев, поскольку запасы продовольствия были исчерпаны. К тому же с севера на них надвигался вспомога­тельный корпус зятя короля Маха Таммарачи (бывшего Кун Пирена). Началось отступление в трудных условиях. В одном из арьергардных боев бирманцам удалось взять в плен Маха Таммарачу и старшего сына короля принца Рамесуана. В по­следовавших переговорах Табиншветхи в обмен на возвращение пленных потребовал двух слонов и беспрепятственного выхода к границе. Так окончилась первая большая сиамо-бирманская война.

В целом исход ее был благополучен для Сиама, несмотря на то, что бирманцам, помогал кампучийский король, нанесший в том же 1549 г. удар по восточным районам страны. В каче­стве репрессии Маха Чакрапат совершил против Кампучии успешный поход в 1551 г.

В то же время, несмотря на то что в Бирме после смерти Табиншветхи наступил политический хаос, Маха Чакрапат не собирался почить на лаврах. В 1550 г. началось сооружение кирпичной стены вокруг Аютии вместо земляного вала Рама Тибоди I. В 1552 г. был значительно увеличен сиамский речной флот. Появился новый тип судов. Придавая большое значение элефантерии, Маха Чакрапат организовал массовый отлов сло­нов. За 1550—1562 гг. было поймано и обучено около 300 сло­нов для сиамской армии.

Тем временем в Бирме новый выдающийся правитель Байиннаун объединил к 1555 г. под своей властью все бирманские земли. Сразу же после этого он начал агрессию против сосед­них земель. В апреле 1556 г. войска Байиннауна захватили Чиангмай. Тамошний король Мекути признал себя вассалом Бирмы. Попытка короля Лаоса в  1558 г. выбить бирманцев из Чиангмая не увенчалась успехом.  Перед лицом   общей   опас­ности Сиам и Лаос заключили в  1560 г. оборонительный союз. Осенью   1563  г.  Байиннаун  потребовал  у Маха  Чакрапата подарить ему двух белых слонов  (из семи, которыми в то вре­мя владел сиамский король). Это была, в сущности, традицион­ная  дань  индокитайскому  феодальному  этикету ведения  войн. Получив отказ, бирманский король вторгся в Сиам с севера че­рез чиангмайскую границу. Северные города Кампенгпет, Сукотаи, Саванкалок, Пичай не могли долго сопротивляться объеди­ненной бирмано-чиангмайской армии и капитулировали один за другим. Последний сиамский    центр    на    севере — Питсанулок также продержался недолго из-за голода и начавшейся эпидемии. Его правитель Маха Таммарача (в свое время посадивший Маха Чакрапата на престол) теперь принес присягу бирманскому королю и вместе со своей 70-тысячной армией присоединил­ся к войску победителя. Португальские наемники в этой войне сражались па обеих сторонах.

Лаосский король не оказал военной помощи Сиаму, ссылаясь на то, что Маха Чакрапат прислал ему в жены не ту принцессу, которую он выбрал.

Подкрепления, прибывшие с юга, из княжества Патани, были ненадежны. Как показали дальнейшие события, князь Пата­ни сам собирался захватить сиамский трон. Оказавшись в по­литической изоляции, Маха Чакрапат не мог долго сопротив­ляться, когда артиллерия Байиннауна начала бомбардировать Аютию. В королевском совете победили сторонники мира. Со­гласно условиям заключенного вскоре мира вожди оборонческой группы — наследник трона Рамесуан, первый министр Пья Чакри и Пья Сунтон Сонгкрам были выданы бирманцам в ка­честве заложников. Сиам обязался платить Бирме ежегодно дань в 30 слонов и 300 катти серебра, бирманцы получали пра­во собирать пошлины в Мергуи, главном торговом порте Сиама на Бенгальском заливе. Вместо двух белых слонов пришлось отдать четырех.

Главной же потерей было то, что Северный Сиам (бывшее королевство Сукотаи) практически стал независимым от Аютии под управлением Маха Таммарачи, который был или считал се­бя потомком сукотайских королей. Аютийское правительство никак не могло примириться с таким положением. В конце 1566 г. оно в союзе с лаосцами предприняло нападение на Питсанулок, которое было отбито с помощью быстро подошедших бирманских войск.

В 1568 г., желая упрочить свой статус, Маха Таммарача лич­но отправился в Бирму для получения вассального титула Чао Фа Сонг Кве. В его отсутствие аклийцы напали на Кампенг­пет, а также похитили жену Маха Таммарачи (дочь короля Чакрапата) с детьми. Это событие послужило предлогом для новой сиамо-бирманской войны[4].

В декабре 1568 г. большая бирманская армия осадила Аю­тию. Город держался стойкостью рядовых воинов, но Байинна­ун ускорил свою победу не прямой атакой, а очередной военной хитростью. 30 августа 1569 г. Аютия пала. Король Махин, его семья,  большая часть феодальной верхушки и многие тысячи рядовых сиамцев были угнаны в плен, стены Аютии снесли, в городе осталось 10 тыс. жителей.

В ноябре 1569 г. Байиннаун посадил на сиамский трон Маха Таммарачу, который должен был править королевством под присмотром бирманских чиновников и при помощи  10-тысячно­го бирманского  гарнизона.  В  стране был  введен  ряд бирман­ских законов и обычаев, в частности бирманское летосчисление с 638 г. (сохранилось до XIX в.). В качестве гарантии верности Маха Таммарачи Байиннаун держал при своем дворе его ма­лолетнего сына принца    Наресуана,   которому   суждено   было стать национальным героем Сиама.

Закрепив, таким образом, свою власть в Сиаме, Байиннаун занялся дальнейшим расширением своей империи. Здесь камнем преткновения для него стал Лаос. Бирманцы не раз захватывали столицу страны Вьентян и даже сажали там своих марионеток, но король Сеттатират каждый раз уходил в джунгли и оттуда продолжал борьбу.

Между тем Маха Таммарача постепенно восстанавливал хо­зяйство, разрушенное войнами, одновременно защищаясь от на­бегов кампучийских королей, спешащих воспользоваться сла­бостью соседа. В первые годы правления Таммарачи кампучий­ские войска четырежды вторгались в Сиам (1570, 1575, 1578, 1581 —1582 гг.), причем в 1575 г. их армия и речной флот по­дошли к самой Аютии. Ссылаясь на кампучийскую угрозу, Ма­ха Таммарача в 1580 г. добился разрешения восстановить сте­ны Аютии. В то же время он вновь заселил столицу, переме­стив туда жителей своей старой вотчины — Северного Сиама. Это был первый шаг на пути к возвращению независимости.

Внешние обстоятельства благоприятствовали Сиаму. В 1580 г. умер великий завоеватель Байшшаун, и престол за­нял его сын Наидабайнп, которому не под силу было управлять обширной империей отца. В стране стали вспыхивать феодаль­ные мятежи, в 1584 г. отделилась Северная Бирма. Во главе мятежа встал тесть Нандабайина принц Авы.

Выступая на подавление восстания, Нандабайип потребовал от Сиама выставить вспомогательную армию. Во исполнение приказа принц Наресуан (за несколько лет до этого он был от­пущен к отцу и успел проявить себя как искусный военачаль­ник в войнах с Кампучией) в мае 1584 г. прибыл с войском на бирманскую границу. Здесь, но летописным данным, двое на­емных убийц открылись ему в том, что бирманский король при­казал им его уничтожить. Так ли это было на самом деле — не­ясно. Во всяком случае, Наресуан, трезво оценив ситуацию (король и большая часть бирманской армии сражаются, а сто­лица империи Хантавади почти не защищена), провозгласил тогда, как мы знаем, независимость Сиама и начал военные действия против бирманцев. Захватить Хантавади внезапным ударом, однако, не удалось. Узнав о подавлении мятежа в Аве и возвращении бирманской армии, Наресуан двинулся обратно. По дороге в его армию влились сиамские военнопленные, часть южнобирманских монов, недовольных правлением Нандабайина, и много шанов, бежавших из мест их насильственного переселе­ния. На требование Нандабайина вернуть этих шанов в Бирму последовал решительный отказ.

Обе стороны начали готовиться к решительной войне. Резон­но опасаясь, что главный удар будет нанесен с севера — по равнине, Наресуан стянул все население Северного Сиама в район Аютии. Весь рис на вражеском пути был собран или уничтожен. Для охраны горных проходов на западе и полу­островной части Сиама были созданы две новые армии. Общая численность всех сиамских войск составляла 50 тыс. человек. В декабре 1584 г. началось бирманское вторжение. Западная бирманская армия (30 тыс. человек) сумела прорваться через перевал Трех Пагод, дошла до Сунанбурп, где была раз­бита. Основные силы бирманцев (100 тыс.) иод командованием тогдашнего короля Чиангмая, принца Таравади Мина к февра­лю 1585 г. достигли г. Чайнат на среднем Менаме, но вскоре были вынуждены отступить до Кампенгпета, неся большие по­тери после рейдов сиамских партизан. Нандабайин послал в помощь Таравади Мину новую 50-тысячную армию во главе со своим наследником Мин Чит Сза п инструкцию беспощадно разорять сельское хозяйство в Центральном Сиаме, и в то же время организовать сев риса в обезлюдевшем Северном Сиаме.

Около года борьба шла с переменным успехом, несмотря на численный перевес бирманцев. Наконец, в апреле 1586 г. Наре­суан нанес врагам сокрушительное поражение, сам Таравади Мин едва избежал плена.

В ноябре 1586 г., собрав 250 тыс. воинов, Нандабайин воз­главил вторжение в Сиам. Не имея возможности устоять про­тив таких сил в открытом поле, Наресуан снова укрыл все не­боеспособное население за стенами Аютии, собрав или уничто­жив весь урожай, и развернул против бирманцев широкую пар­тизанскую войну. В январе 1587 г. бирманские армии осадили Аютию. Во время осады, делая частые вылазки, Наресуан не раз сражался не только на слоне, как положено принцу, но и в пешем строю. Ему удалось продержаться до начала дож­дей, после чего бирманцы вынуждены были снять осаду и уйти.

Сразу же после этого Наресуан совершил стремительный поход в Кампучию (в отместку за набег кампучийского короля Сатты на Восточный Сиам во время осады Аютии) и захватил там ряд городов. Затем наступила трехлетняя мирная пауза, которой Наресуан воспользовался для укрепления своей армии и консолидации страны.

В июле 1590 г. умер старый король Маха Таммарача и 35-летний Наресуан, уже шесть лет фактически правивший страной, официально стал королем (1590—1605). Своим заме­стителем и наследником он назначил младшего брата Экатотсарота, с которым его всю жизнь связывала самая тесная дружба (случай редкий в королевских семьях).

Осенью 1590 г. Нандабайин снова предпринял попытку по­корить Сиам. На этот раз Наресуан встретил бирманскую ар­мию близ границы и, разгромив авангард, на его плечах во­рвался в расположение главной армии и принудил командую­щего — принца Мин Чит Сва бежать. Но и эта катастрофа не образумила Нандабайина, и в конце 1592 г. его войска вновь вторглись в Сиам. В феврале 1593 г. при деревне Нонг Сарай (Юго-Западный Сиам) состоялось генеральное сражение. В этой битве, согласно бирманской версии, принц Мин Чит Сва был убит пушечным ядром. Сиамские летописи дают гораздо более драматическое описание этого эпизода. В ходе битвы Наресуан так увлекся, что прорвался до самой ставки Мин Чит Сва, не заметив, что за ним следует только его брат Экатотсарот. Плен или смерть сиамского национального героя, казалось, были неизбежны. Но Наресуан, не теряя присутствия духа, об­ратился к бирманскому   главнокомандующему: «Брат мой принц! Выходи из тени дерева.  Сразимся    ради    чести наших имен и на удивление будущим векам». Законы рыцарского ко­декса не позволили Мин   Чит Сва   уклониться   от   вызова. Он вступил в поединок с Наресуаном  и был убит им.  В  последо­вавшей свалке сам Наресуан был    ранен,    его    слоновожатый убит, но время было выиграно. Сиамцы подоспели на помощь своему королю. Бирманская армия начала поспешно отступать. С этого момента Сиам из обороняющейся стороны превратился в наступающую.

Весной 1593 г. сиамские войска захватывают Тавой и Тенасерим, потерянные в 1568 г. В 1593—1594 гг. на юге Бирмы вспыхивают одно за другим монские восстания, которым Наре­суан оказывает энергичную поддержку. В 1595 г. войска Наресуана начинают осаду бирманской столицы. На этот раз вовре­мя подошедшие подкрепления из Прома, Таунгу и Чиангмая сумели деблокировать осаду, но это было последним успехом единой бирманской державы.

Король Нандабайин, впавший в душевное расстройство, за­болел манией преследования и стал терроризировать своих вельмож. В короткое время все крупные феодалы Бирмы объя­вили себя независимыми. В 1599 г. войска Таунгу в союзе с араканцами взяли штурмом Хантавади. Город был сожжен, а Нандабайин был увезен в Таунгу, где его вскоре отравили. На­ресуан, также вторгшийся в это время в Южную Бирму, опо­здал и пришел только к дымящимся развалинам.

Попытка Наресуана в 1599—1600 гг. завоевать Таунгу не увенчалась успехом, зато северный сосед Сиама, Чиангмай, где правил бирманский принц Таравади Мин, в 1599 г. признал вассальную зависимость от Сиама (Чиангмай оставался васса­лом Сиама до 1615 г.).

Одновременно с наступательной борьбой в Бирме Наресуан начинает энергичное наступление на Кампучию. Вторжение, начавшееся в мае 1593 г., увенчалось в июле 1594 г. взятием кампучийской столицы Ловекя. Король Сатта с двумя сыновья­ми бежал в Лаос. В Ловеке обосновался сиамский губернатор с гарнизоном. Сиамские военнопленные были возвращены на родину. В свою очередь, в Сиам было угнано много кхмеров.

В 1603 г. Наресуан посадил на кампучийский трон своего ставленника Си Супанма, который сохранял вассальную зави­симость от Сиама до 1618 г.

В Бирме к 1604 г, Наресуан подчинил себе все королевство Пегу и 3 из 19 шанских княжеств.

Таким образом, к моменту своей смерти 16 мая 1605 г. На­ресуан возглавлял обширную державу, более чем вдвое прево­сходящую по размерам Сиам до бирманского завоевания.

Глава  6

КАМПУЧИЯ   В   ПОСЛЕДНЕЙ  ТРЕТИ   XV—XVI   в.

В 1467 г. престарелый Понья Ят отрекся от престола в поль­зу своего старшего сына Нореая (1467—1472), тоже уже весь­ма пожилого человека, который умер пять лет спустя почти од­новременно с Понья Ятом. Затем на престол взошел (был из­бран большей частью знати) один из самых младших сыновей Понья Ята — девятнадцатилетний Рама Тхуфдей (1472—1473). Меньшая часть знати выдвигала на трон своего кандидата, сы­на Нореая — принца Сорьотея, и, не желая признавать нового короля, подняла мятеж. Потерпев неудачу в попытке свергнуть законного короля, Сорьотей обратился за помощью к сиамско­му королю Боромотрайлоканату. Тот немедленно воспользовал­ся представившимся предлогом и направил свои войска в За­падную Кампучию. За короткий срок сиамская армия захвати­ла области Чантабун, Корат и Ангкор [26, с. 79--80].

Между тем войска Рамы Тхуфдея в Центральной Кампучии ссадили Сорьотея и его приверженцев в крепости Срей Сант-хор. Узнав о вторжении сиамцев, король послал на западный фронт своего брата Тхоммо Реатеа со значительным войском. Тот, однако, двинулся не на запад, а на юг — в Пном-Пень и, захватив там королевские регалии, вступил в переговоры с Боромотрайлоканатом. В обмен на признание королем Тхоммо Реатеа уступил Сиаму провинции Чантабун и Корат. Сорьотей, видимо, предлагал меньше или не обладал достаточной реаль­ной властью. Во всяком случае, в 1473 г. Боромотрайлоканат сам вторгся в Кампучию с двумя большими армиями. В битве при Самронг Тонг соединенные войска сиамцев и Тхоммо Реа­теа разгромили Раму Тхуфдея и взяли его в плен. Немного погодя был арестован прибывший в сиамский лагерь Сорьотей. Обоих отправили в Сиам [114, с. 60][5].

Правление Тхоммо Реатеа продолжалось 20 лет (1474— 1494). Оно не было богато внешними событиями. Однако на протяжении его царствования подспудно вызревали события, потрясшие страну на рубеже XV—XVI вв. Весьма любопытно, что, несмотря на предательство национальных интересов, благодаря  которому он взошел  на  престол,  кампучийские летотиси очень похвально отзываются о Тхоммо Реатеа, именуя его ве­ликим ученым и истинно благочестивым буддистом  [114, с. 60]. Очевидно, этот король имел    весьма    большие    заслуги    перед правящим классом своей страны. Вероятно, эти заслуги заклю­чались в том, что он, консолидировав власть феодалов, снова резко поднял  норму    эксплуатации   крестьянства,   значительна снизившуюся в ходе социально-политического переворота сере­дины XIV в. Пока Тхоммо Реатеа был жив, все признаки на­родного недовольства подавлялись железной рукой. Взрыв про­изошел при его преемнике Дамкхате Соконтхоре  (1494—1498). Согласно  кампучийским летописям,    Дамкхат  Соконтхор пришел к власти, свергнув своего отца Тхоммо Реатеа, который бежал в Сиам. Но не успел новый король утвердиться на троне, как против него поднял мятеж младший брат — принц Анг Тян. Мятежный принц действовал так успешно, что    даже занял Пном-Пень, принудив короля бежать в Срей Сантхор. Вслед за тем в династическую борьбу вступила вдовствующая королева Кесара  (вдова Нореая,    деда   Дамкхата). Она,   опираясь   на горные меньшинства, провозгласила королем  своего сына  Чау Ба. Ее базой стал  Пурсат в юго-западной    Кампучии.   Таким образом, в стране стали править   одновременно  три   монарха [140, с. 11].

Глубокий раскол внутри правящего класса, вызванный борь­бой феодальных клик, облегчил победу крестьянского восста­ния, которое давно уже назревало и разразилось в 1498 г. под предводительством бывшего храмового раба Най Кана на юге страны. В первую очередь войска повстанцев двинулись на Пном-Пень и выбили оттуда Анг Тяна (он бежал в Сиам, где прожил в эмиграции семь лет). В ходе дальнейших боев неза­метно сошел со сцены принц Чау Ба. В том же 1498 г. повстан­цы провозгласили Най Кана королем. И хотя придворные брахманы успели спрятать королевские реликвии (золотые меч и копье), власть Най Кана признала большая часть страны [26, с. 80; 114, с. 61].

Часть феодалов бежала в Сиам и другие соседние страны, часть поспешила признать Най Кана, чтобы потом, при удобном случае, нанести ему удар в спину, остальные направились в Срей Сантхор, где находился еще «законный» король Дамкхат Соконтхор. Дамкхат со своим феодальным войском пытался перейти в контрнаступление, но крестьянское войско наносило ему одно поражение за другим. Вскоре под его властью оста­лась только одна провинция на востоке Кампучии — Кампонг Свай. В 1502 г. армия Най Кана взяла штурмом последнюю крепость, которую удерживал Дамкхат. Сам он был взят в плен и казнен [36, с. 200; 135, с. 127; 140, с. 13].

Придя к власти, Най Кан сразу вступил на путь широких реформ. Он снизил налоги, смягчил другие формы феодальной эксплуатации,   способствовал   подъему  народного  хозяйства   и, в частности, развитию торговли. При нем  в Кампучии впервые начали чеканить золотую, серебряную и медную монеты[6]  (монеты  Най  Кана  в  значительном  количестве дошли  до  нашего времени). В страну прибыло много чужеземцев,  привлеченных выгодами кампучийского рынка. Португальцы, впервые появив­шиеся здесь в правление Най Кана, описывали эту страну как богатую  и  могущественную, с сильным флотом. Основанная Най Каном новая столица королевства — Сралап за три года превысила по численности    население   Пном-Пеня   [36,   с. 201; 140, с. 140].

Но как и всякая крестьянская революция в эпоху феодализма, восстание Най Кана, несмотря на свою военную победу, не привело, да и не могло привести к крушению феодальной си­стемы. Место убитых    и изгнанных    феодалов    заняли    новые феодалы из числа руководителей крестьянского восстания. Най Кан сам положил начало этому    процессу,    широко    раздавай придворные посты и титулы своим родственникам. Кроме того, как уже говорилось выше, Най Кан оставил старым феодалам, признавшим его власть, их прежние должности и привилегии [36, с. 200]. Народ, видя, что восстанавливаются, хотя и в смягченной форме, старые порядки, начал постепенно охладевать к Най Кану. Почувствовав изменение в обстановке, выжидавший семь лет Анг Тян в 1505 г. появился на западной границе Кам­пучии с 3-тысячным отрядом из кхмерских эмигрантов и экспе­диционным корпусом сиамских войск, который предоставил ему король Рама Тибоди II в порядке классовой солидарности. Это вторжение было подготовлено засылкой в западную Кампучию тайных агентов, в задачу которых    входила    агитация    против власти Най Кана [36, с. 201; 140, с. 140].

Захватив крайнюю северо-западную провинцию Ангкор, войско Анг Тяна двинулось на соседнюю провинцию Баттам-банг. Губернатор этой провинции (из старой администрации, сохраненной Най Каном) поспешил признать претендента и предоставил в распоряжение Анг Тяна свое 10-тысячное войско. Губернатор другой провинции — Пурсат (на юго-западе страны) сохранил верность Най Кану и начал собирать войско, чтобы отразить вторжение. Но здесь предателем оказался представи­тель новых феодалов — бывший вождь повстанцев по имени Та Мыонг. Он убил губернатора и убедил жителей Пурсата от­крыть ворота Анг Тяну. В благодарность за это Анг Тяи сде­лал его своим главнокомандующим [36, с. 201]. Вскоре в руках Анг Тяна оказалась вся западная Кампучия. Между тем Най Кан, узнав о вторжении, собрал свои войска и двинулся на­встречу Анг Тяну. Противники встретились в 50 км к западу от Пном-Пеня. Увидев, что армия Пай Кана значительно превос­ходит по численности все его сиамско-кхмерские формирова­ния, Анг Тян решил прибегнуть к хитрости, чтобы выгадать время. Он предложил заключить перемирие на время сезона дождей, чтобы крестьяне могли спокойно заниматься сельскохо­зяйственными работами. Най Кан согласился и вернулся в свою столицу Сралап. Временной столицей Анг Тяна стал Пурсат. Здесь в 1506 г. он был провозглашен королем [26, с. 81].

За время перемирия Анг Тян смог значительно увеличить свои силы за счет прибывших с разных сторон чиновников, офицеров и принцев с их приверженцами. Эго позволило ему в 1506 г. перейти в наступление и занять Ловек. Но затем успех перестал сопутствовать ему. Война двух королей продолжалась еще 10 лет, в течение которых Най Кан прочно удерживал Восточную Кампучию. Наконец, в 1515 г., закупив большое ко­личество огнестрельного оружия на Яве и в Малакке, Анг Тян перешел в решительное наступление. Най Кан был осажден в крепости Самронг Прей Нокор. После трехмесячной осады кре­пость пала. Най Кан был взят в плен и на следующий день казнен [114, с. 62]. Но это еще не означало конца «смутного времени». Сторонники Кана продолжали сражаться еще не­сколько лет в различных частях страны. Они не выбрали ново­го короля, и движение на этом этапе, судя по всему, приняло более острый антифеодальный характер, чем это было в 1498— 1502 гг. Но и это партизанское движение было потоплено в кро­ви [26, с. 81].

Единоличное правление Анг Тяна (1515—1556) стало перио­дом новой стабилизации кампучийского государства. В самом его начале монархии Анг Тяна пришлось пройти испытание на прочность. Сиамский король Рама Тибоди II в возмещение за помощь, оказанную при подавлении крестьянского восстания, потребовал прислать ему имевшегося у Анг Тяна белого сло­на. Это было в символической форме требование признать Кампучию вассалом Сиама. Анг Тян ответил отказом. Тогда Рама Тибоди II, считая, чго страна, ослабленная многолетней гражданской войной, не сможет оказать серьезного сопротивле­ния, вторгся со своим войском в Кампучию. Встреча противни­ков произошла недалеко от древней столицы Ангкор. В этой битве Анг Тян наголову разбил сиамцев. 10 тыс. сиамских пленных он пригнал в свою временную столицу Пурсат, кото­рую он (по этому случаю) переименовал в Бантеай Меан Чей — Крепость победы. Небольшой городок, близ которого произошло сражение, также получил новое пышное название — Сием Реап (Поверженные сиамцы) и был сделан центром про­винции. С тех пор провинция Ангкор стала называться Сиемреап [36, с. 203].

Борьба с Сиамом еще не раз возобновлялась на протяже­нии долгого правления Анг Тяна, причем успех в этой борьбе, как правило, сопутствовал Кампучии. В 1531 г., воспользовав­шись династической борьбой в Сиаме, Анг Тян вторгся в погра­ничную провинцию Прачин и опустошил ее. В ответ на это в 1532 г. сиамцы вторглись в Кампучию по суше и с моря. Во главе сиамской армии был поставлен родившийся и выросший в Сиаме принц Понья Онг, сын пленного кампучийского коро­ля Рамы Тхуфдея. Понья Онг заявил свои права на кхмерский престол и нашел в Кампучии некоторое количество сторонни­ков. Война продолжалась два года. В 1533 г. войска Понья Ои-га дошли до Ловека. В 1534 г. сиамцы высадили с моря десант, в то время как Понья Онг начал новое наступление с запада [135, с. 128]. Конец войне положило сражение под Пурсатом в 1534 г., в котором Понья Онг был убит. В том же году сиам­ские войска были вынуждены уйти из Кампучии [135, с. 128; 140, с. 14].

Вскоре после этого придворные брахманы торжественно вру­чили Анг Тяну «случайно найденные» тронные регалии — золо­той меч (инсигния древних кхмерских царей) и золотое копье (инсигния «огуречного короля» Чая). Анг Тян перенес свою сто­лицу в центр государства, в город Ловек и повторно короновал­ся с большой пышностью. В 1540 г. мирное развитие Кампучии было вновь нарушено сиамским вторжением, но Анг Тян легко его отразил. В 1549 г., когда бирманская армия осадила Аютию, Анг Тян сам перешел в наступление. Он совершил глубо­кий рейд в Восточный Сиам и угнал в Кампучию большое ко­личество пленных. В 1551 г. сиамцы совершили ответный набег, но без особого успеха [26, с. 82; 114, с. 62—63].

Во внутренней политике Анг Тян все время имел в виду уро­ки недавнего крестьянского восстания и придавал большое зна­чение развитию экономики страны. Он содействовал разработке железных рудников, расчистил большие площади от леса, сде­лав их пригодными к пахоте, восстанавливал и расширял ирри­гационные сооружения. Так, только в одном Удонге он соору­дил три крупных бассейна и пруд для орошения [36, с. 206; 135, с. 129].

Показателем экономического подъема страны в 30—50-х го­дах XVI в. явилось крупное гражданское и религиозное строи­тельство, которое велось при Анг Тяне. Новая столица Кампу­чии— Ловек, выстроенная на правом берегу Меконга, была окружена каменной стеной, которая шла в один ряд вдоль бе­рега Меконга, в три ряда на противоположной стороне и в два ряда на северном и южном фасах. В центре Ловека была воз­ведена статуя Ганеши, бога ученых и покровителя города. Од­нако большинство религиозных строений, возведенных при Анг Тяне, носило буддийский характер. Таков, например, самый крупный храм Ловека Преах Вихеа Меан Дан, в котором была помещена огромная статуя четвероликого Будды. Обширное строительство буддийских храмов и монастырей Анг Тян вел и в других городах страны, в частности в Удонге, где он соорудил два крупных храма. Кроме того, по его приказу был вырублен лес, окружавший Удонг, и на освободившемся месте были раз­биты рисовые поля, которые смогли обеспечить рисом мона­стырь, находившийся вдали от деревень. Эти рисовые поля об­рабатывались государственными рабами (военнопленными) под надзором специального чиновника[7] [26, с. 82—83; 36, с. 206]. Иными словами, Анг Тян стремился укрепить влияние буддий­ского духовенства, которое, со своей стороны, было основной со­циальной опорой кампучийской монархии.

В конце правления Анг Тяна в страну приехал первый като­лический миссионер — португальский доминиканец Гаспар да Крус (1555—1556). Он пытался вести здесь христианскую про­паганду, но, не выдержав конкуренции с буддийским духовен­ством, вынужден был уехать в Малакку, так и не обратив ни одного кхмера, если не считать одного тяжелобольного, которо­го он обратил на смертном одре. Об Анг Тяне в своих воспоми­наниях он отзывается весьма неприязненно, как о человеке, погрязшем в языческих суевериях и поэтому неспособном уви­деть подлинный свет христианской веры. Любопытно, что, не­смотря на краткость пребывания в стране, Гаспар да Крус хо­рошо осведомлен о крестьянском восстании 1498—1515 гг. «Ко­роль Анг Тян, — писал он, — получил права на трон потому, что народ взбунтовался против одного из его братьев» [36, с. 205]. Видимо, память об этом великом потрясении хорошо сохрани­лась во всех слоях кампучийского общества.

При наследнике Анг Тяна, его сыне Баром Реатеа I (1556—1567) экономический расцвет страны продолжался. В на­чале своего правления он перенес столицу в Кампонг Прасанг, начал там широкое строительство, но затем вновь вернулся в Ловек. В правление Баром Реатеа I Кампучию посетил великий португальский поэт Камоэнс, посвятивший стране и ее «госте­приимным берегам» несколько строф в своей знаменитой поэме «Лузиада» [26, с. 83].

В правление Баром Реатеа I Кампучия вела войны с Сиа­мом и Лаосом. Уже в первый год его правления сиамцы вторг­лись в Кампучию, надеясь использовать замешательство, кото­рое обычно возникает при смене трона. Но сиамскому королю Маха Чакрапату не удалось на этот раз найти коллаборацио­нистов в среде кхмерских феодалов. Страна объединилась во­круг Баром Реатеа I, и сиамские войска были наголову раз­громлены.

В  1560 г. над страной нависла новая угроза, на этот раз с севера. Король Лаоса Сеттатират направил к Баром Реатеа I посольство в сопровождении тысячи солдат и боевого слона ростом в 8 локтей (около 4 м). Посольство предложило возоб­новить древний обычай, который уже много веков не практико­вался в Индокитае, — устроить поединок этого слона с любым слоном кхмерского короля. Хозяин побежденного слона по это­му обычаю должен был стать вассалом хозяина слона-победи­теля. Согласно кхмерским хроникам, Баром Реатеа I сумел выставить на поединок слона только ростом в 6 локтей. Этот слон, однако, проявил столько боевого задора, что обратил в. паническое бегство лаосского гиганта. Так ли это было на са­мом деле, сказать трудно. Лаосская версия этих событий до нас не дошла. Во всяком, случае, король Сеттатират остался весьма недоволен исходом этого «божьего суда» и решил при­бегнуть к более обычному способу решения спора о верховен­стве. В следующем году он направил против Кампучии две ар­мии. Одна из них, численностью в 50 тыс., спускалась на судах вниз по Меконгу, другая — 70-тысячная армия во главе с самим Сеттатиратом двигалась по суше [36, с. 208; 135, с. 131]. Пер­вая армия дошла до пров. Срей Сантхор в Центральной Кампу­чии. Здесь, при Прек Прасапе ей преградила путь кхмерская армия под командованием наследника престола принца Сатхи, Несмотря на большой численный перевес, лаосцы были разби­ты. Между тем вторая лаосская армия встретилась при Пном Сонтхоке с кампучийским войском, которым командовал сам Баром Реатеа I. И здесь лаосцы потерпели полное поражение. Кхмерская армия захватила большое количество пленных. Рас­сеянное войско Сеттатирата бежало на север, отставших доби­вали крестьяне. Сам лаосский король с трудом вырвался из западни [36, с. 208—209; 140, с. 16].

В следующем году началась война между Бирмой и Сиа­мом. Воспользовавшись тем, что большая часть сиамских войск была связана обороной столицы, Баром Реатеа I в 1564 г. вторг­ся в Сиам и дошел почти до стен Аютии. В 1566 г. Сиам пред­ложил Кампучии вернуть захваченную в 1473 г. пров. Чантабун в обмен на заключение мира и военный союз. Восстановление старых границ было отмечено каменными пограничными стол­бами. В Сиам был направлен кхмерский экспедиционный кор­пус под командованием сына Баром Реатеа I, принца Сорьопора. Однако совместный поход против Бирмы не состоялся. Под предлогом нанесенного ему оскорбления Сорьопор вскоре увел свои войска обратно в Кампучию [26, с. 83; 140, с. 15].

Некоторое время спустя в Кампучию вновь вторглись войска короля Сеттатирата. На этот раз его армия насчитыва­ла только 20 тыс. человек. Она спустилась на речных судах по Меконгу до деревни Рока Конг (в 30 км к северу от Пном-Пеня). Здесь на реке произошло генеральное сражение между лаосской и кхмерской флотилиями. Вскоре после этого Баром Реатеа I умер. На престол вступил его сын Сатха (1567—1594) [26, с. 83; 36, с. 209].

В начале правления международное положение сложилось крайне выгодно для Кампучии. В августе 1569 г. Аютия паля под ударами войск бирманского короля Байиннауна. Сиам на 15 лет утратил свою самостоятельность. В это время большая часть Лаоса была оккупирована бирманцами, и он надолго пе­рестал представлять опасность для кхмеров. Воспользовавшись этими обстоятельствами, Сатха в 1570 г. вторгся в Сиам и ок­купировал провинцию Корат [13, с. 86].

В правление Сатхи в стране продолжался экономический подъем, начавшийся в первой половине XVI в. Продолжался рост таких городов, как Ловек, Пном-Пень, Удонг, Срей Сантхор, где наряду с феодалами и обслуживающим их персоналом проживало значительное число купцов и ремесленников. Рас­ширялись и ремонтировались ирригационные системы. Произво­дилось большое количество риса, который не только потреблял­ся на внутренние нужды, но и шел на экспорт. Кампучийский рис особо ценился за свое высокое качество. Кампучия постав­ляла на международный рынок также скот, рыбу и другие про­довольственные товары. Особую статью экспорта составлял вы­воз обученных слонов. Из промышленных товаров Кампучия производила для внутреннего потребления или на экспорт шелковые, конопляные и хлопчатобумажные ткани, лак, квасцы, сандал, слоновую кость, камфору, воск, благовония, драгоцен­ные камни. Страна производила или реэкспортировала такие ме­таллы, как золото, серебро, олово, свинец, медь. Кампучия им­портировала шелковые китайские ткани, изделия из фарфора, серу, ртуть, огнестрельное оружие и боеприпасы. В XVI в. раз­вивалась также и внутренняя торговля по речным путям. Не­маловажную роль играла и торговля с Лаосом по Меконгу. На степень развития кампучийского рынка в XVI в. указывает то, что страна в этот период чеканила собственную монету, в то время как такие крупные страны Индокитая, как Бирма и Сиам, своей монеты не имели. Внешнеторговыми операциями наряду с королем и крупными феодалами занимались постоян­но проживавшие в стране китайские, малайские и индонезий­ские купцы. Крупных купцов кхмерского происхождения в Кампучии, как и в Сиаме, не было (их функции в обеих стра­нах выполняли местные феодалы; торговля рядом товаров во­обще была государственной монополией, которую осуществляли чиновники короля) [26, с. 84].

При Сатхе продолжалось оживленное религиозное строи­тельство. В 1577—1579 гг. проводилась даже реконструкция грандиозного храма древних кхмерских царей Ангкор Вата, не­смотря на его индуистский характер. Но наряду с экономиче­ским процветанием уже в 70-х годах XVI в. появляются первые, пока едва заметные, признаки политической нестабильности.

В 1574 г., согласно некоторым кхмерским источникам, король Сатха отрекся от престола в пользу своего десятилетнего сына Чей Четты. Но испанские и португальские источники, основан­ные на показаниях большого числа очевидцев, не говорят ни о какой смене правителей в это время. Вероятнее всего, Сатха просто объявил Чей Четту своим соправителем, чтобы гаранти­ровать передачу короны своим детям (с этой же целью он вско­ре или одновременно с Чей Четтой короновал и своего шести­летнего сына принца Тона)[8]. Этим он хотел отрезать дорогу к трону своему брату Сорьопору, популярность которого в фео­дальных кругах вызывала у Сатхи опасения [36, с. 212].

В начале 80-х годов XVI в. на западе вновь поднимается си­амская угроза. В 1583 г. талантливый сиамский полководец принц Наресуан отвоевывает у Кампучии провинции Корат и Чантабун. С тех пор, вплоть до настоящего времени, эти об­ласти остаются в составе Сиама (Таиланда).

Вслед за тем, продвинувшись в глубь коренной Кампучии, Наресуан занял Баттамбанг и Пурсат. После этого он осадил столицу страны Ловек. Подошедшие из глубины страны войска деблокировали столицу. Наресуан был вынужден отступить, отчасти из-за начавшейся эпидемии холеры. Но от холеры и на­чавшегося голода сильно пострадало и население Кампучии [26, с. 85; 114, с. 64].

В мае 1584 г. Сиам провозглашает свою независимость от Бирмы и начинается новая бирмано-сиамская война. Уже в 1584 г. король Сатха включается в эту войну в качестве союз­ника Бирмы. Это был неосмотрительный шаг, так как Кампучия еще не оправилась от потрясений прошлого года. Кхмерские войска вторглись в Сиам и оккупировали две юго-восточные провинции. Затем Сатха двинулся на Аютию. Но он не учел стремительного характера действий Наресуана. Быстро отразив удары бирманцев, он перебросил свои войска на восток и, обой­дя армию Сатхи с севера, перерезал ее коммуникации с Кампу­чией. Кхмерская армия оказалась на грани разгрома. С боль­шими потерями ей удалось пробиться, к своей границе [36, с. 212].

В 1587 г. Наресуан, в очередной раз разгромив бирманцев, совершил новый набег в глубь кампучийской территории. При этом он, если верить одной дошедшей до нас надписи, даже временно захватил Ловек [140, с. 19]. Авторитет Сатхи, и без того подорванный неудачным походом 1584 г., окончательно упал. Ища выхода из создавшегося положения, он решил об­ратиться за помощью к испанцам и португальцам[9].

Новый набег сиамцев в 1591 г. был отражен благодаря ог­ромному напряжению всех сил страны. Чувствовалось, что мо­нархия Сатхи доживает свои последние дни. В феврале 1593 г. Наресуан в последний раз нанес бирманцам сокрушительное поражение на своей территории. Весной того же года он уже перенес военные действия на территорию Бирмы и одновремен­но начал готовиться к решающему походу против Кампучии.

Судя по кхмерским хроникам, в этой подготовке немаловаж­ную роль играла деятельность тайной агентуры. В частности, Наресуан заслал в Ловек двух сиамских монахов. Они под ви­дом лекарства дали королю такое средство, от которого у него началось нервное расстройство. «Почувствовав себя больным, король обратился к этим двум монахам, которые объяснили его болезни присутствием статуи Будды... Король тотчас вызвал ра­бочих и приказал им сбросить вниз статую Блаженного. Мона­хи поспешили в Сиам с вестью об этом знаке неуважения, вы­звавшем негодование камбоджийцев. Лишившись своего тради­ционного покровителя, они чувствовали себя беззащитными и готовы были безропотно покориться всякого рода несчастьям» [36, с. 213]. Эту версию, конечно, можно оценить как попытку кхмерского летописца задним числом дать логическое (по поня­тиям того времени) объяснение постигшей Кампучию нацио­нальной катастрофы. Но, возможно, что в данном случае нет дыма без огня. Король Сатха, заискивавший перед католиче­скими миссионерами в надежде на иностранную помощь и даже обещавший (хотя вряд ли искренне) креститься, в конце свое­го правления явно сильно испортил отношения с буддийским духовенством, бывшим главной опорой власти его предшествен­ников. При этом могли происходить всякого рода эксцессы, хотя вряд ли в такой скандальной форме, как это изображает летописец. Во всяком случае, охлаждение, если не прямой раз­рыв Сатхи с буддийским духовенством, бесспорно ослабили си­лу сопротивления сиамскому нашествию.

В июле 1593 г. войска короля Наресуана вступили на терри­торию Кампучии и заняли пров. Сиемреап. Затем, погрузившись на 250 кораблей, они пересекли оз. Тонлесап и оккупировали провинцию Кампонг Свай. Другой сиамский корпус, числен­ностью в 20 тыс. человек, на 200 военных кораблях обогнул побережье Кампучии и высадился в глубоком тылу, в пров. Бассак. Третий корпус, состоявший из 10 тыс. тямов, перешедших на сторону Наресуана, также был переброшен по морю для захвата пров. Бантеай Меас. Так было подготовлено окруже­ние Ловека [36, с. 213; 56, с. 132].

Сатха тщетно пытался остановить продвижение сиамцев, на­правив одну флотилию перегородить Меконг, другую — на оз. Тонлесап. Сиамские войска с северо-запада, запада, юга и юго-востока надвигались на Ловек. Потеряв присутствие духа, Сатха бросил столицу и бежал с сыновьями-соправителями сна­чала в Срей Сантхор, а когда сиамцы подошли и к этой кре­пости, скрылся в Лаосе. Брат Сатхи, Сорьопор, узнав о побеге короля, прорвался сквозь кольцо сиамских войск в Ловек и возглавил оборону города [36, с. 214].

Несмотря на упорство защитников кхмерской столицы, Ло­век пал после нескольких месяцев осады в январе 1594 г. По­бедители разграбили город, а затем сожгли его. В огне погиб­ли государственные архивы, летописи, собрания законов, рели­гиозные и поэтические произведения. Многие буддийские святы­ни и большое количество уникальных рукописей были вывезены в Аютию. 90 тыс. жителей Ловека и его окрестностей были угна­ны в Сиам. В их числе был и принц Сорьопор с семьей. В Ловеке был помещен сиамский гарнизон. Независимость Кампучии, казалось, была утрачена надолго [36, с. 215; 114, с. 66].

Глава 7

КАМПУЧИЯ НА РУБЕЖЕ ХVI-ХVII вв. ИСПАНО-ПОРТУГАЛЬСКАЯ   КОЛОНИАЛЬНАЯ  АВАНТЮРА

Первые португальцы появились на территории Кампучии вскоре после 1511 г. Но в отличие от Бирмы и Сиама в горо­дах этой страны вплоть до 70-х годов XVI в., по-видимому, не существовало сколько-нибудь значительных общин из числа по­стоянно проживающих португальцев. Ничего не известно до это­го времени и о португальских наемниках в кхмерской армии, хотя единичные случаи использования таких наемников, воз­можно, имели место.

Первые документально засвидетельствованные португаль­ские наемники, так же как и первые католические миссионеры после Гаспара де Круса, появляются в Кампучии в 1583— 1584 гг. Это был период тяжелых испытаний для страны — го­лод, эпидемия, неудачная война с Сиамом. Поэтому, видимо, не слишком далеки от истины утверждения португальских миссионеров, что они прибыли в Кампучию по личному приглаше­нию короля Сатхи [140, с. 28].

В 1583 (или 1584 г.)[10] в Кампучию из Малакки прибыли два доминиканских монаха — Лопо Кардозо и Жуан Мадейра. Их попытка начать христианскую пропаганду вызвала враждебную реакцию буддийских монахов. Впрочем, как вскоре выяснилось, и король Сатха нуждался не в миссионерских услугах порту­гальских монахов, а в их торговом посредничестве. Лопо Кар­дозо, едва прибыв, должен был, по просьбе Сатхи, вернуться  в Малакку для закупки товаров [140, с. 30] (судя по всему, речь шла о рисе, который поступал в Малакку из разных стран Юго-Восточной Азии; в Кампучии тогда свирепствовал голод). Недолго продержался и Жуан Мадейра. Уже в 1584 г. он отбыл в Малакку, а на его место прибыл  доминиканец  Сильвестр д'Азеведо, которому суждено было сыграть видную роль в по­литических событиях этого десятилетия. Вскоре к нему присо­единились два собрата по ордену — Рейнальдо де Сайта Мария и Гаспар де Сальвадор. Эти двое, испугавшись угроз буддий­ского духовенства, вскоре бежали. В августе 1585 г. им на сме­ну из  Малакки   прислали   двух   доминиканцев   и   нескольких францисканцев. Часть из них вскоре вернулась в Малакку или в более гостеприимный для миссионеров Сиам. Тем не менее руководство монашеских орденов в Малакке упорно продолжа­ло засылать своих агентов в Кампучию. К португальским мис­сионерам постепенно стали присоединяться и испанские пропо­ведники (с Филиппин)[11]  [140, с. 33].

Все эти миссионеры не добились ни малейших успехов в де­ле евангелизации Кампучии. Зато они имели массу неприятно­стей от ревностных буддистов, которых оскорбляли бестактные выпады против их религии со стороны католических монахов. Король Сатха, как правило, мало чем мог помочь незадачли­вым проповедникам.

Первым реалистически оценил обстановку в Кампучии и применился к ней Сильвестр д'Азеведо. Избегая столкновений с буддийским духовенством, он сосредоточил свою религиозную деятельность в среде проживающих в Ловеке и Пном-Пене ино­странцев (тямов, малайцев, японцев, нескольких португальских купцов). Благодаря своему дипломатическому искусству д'Азеведо к концу 1584 г. сделался доверенным лицом короля Сатхи [140, с. 31]. В деле распространения португальского влияния при кампучийском дворе д'Азеведо тесно сотрудничал с португальским авантюристом Диего Велозу [140, с. 36].

23-летний Диего Велозу приехал в Кампучию в 1583 г. с группой таких же, как и он, искателей приключений, которым надоела низкооплачиваемая служба в португальской армии. Эта группа послужила ядром, на базе которого Диего Велозу создал отряд португальских телохранителей для короля Сатхи. Сатха, все меньше доверявший окружавшим его кхмерским феодалам (особенно своим братьям), придавал этой наемной гвардии огромное значение. Чтобы прочнее привязать к себе Велозу, он выдал за него замуж свою двоюродную сестру, по­жаловал ему высокие титулы. Кхмерские хроники сообщают, что он носил даже звание «приемного сына» короля [36, с. 220; 140, с. 36].

Относительно положения при дворе Сатхи д'Азеведо хрони­ки того времени сообщают следующее: «В прошлом раб, он до­стиг самой высокой степени уважения, какая только существо­вала в королевстве. Король называл его Пае (отец по-порту­гальски) и следовал его советам во всем... он посылал в каче­стве милостыни доминиканскому монастырю в Малакке джон­ки, груженные рисом» [36, с. 221].

«Отец» и «приемный сын» короля совместными усилиями стремились втянуть страну в сферу португальского влияния. По их совету Сатха направлял в Малакку искательные письма с просьбой прислать миссионеров и военную помощь. Но порту­гальская Малакка, сильно ослабленная к этому времени посто-. янной борьбой с султанатами Джохор, Аче и другими мусуль­манскими государствами Индонезии, не могла оказать Сатхе реальной военной поддержки. Малаккские власти охотно при­сылали все новых миссионеров, а в отношении остального отде­лывались туманными обещаниями [140, с. 31, 36].

В 1589 г. д'Азеведо умер, так и не выполнив ничего из того, что он сулил королю. Вскоре Сатха, потеряв всякую надежду на получение помощи от Малакки, решил переориентироваться и обратиться с аналогичной просьбой к испанскому генерал-губернатору на Филиппинах. Принятие этого решения ускорил тот факт, что с начала 90-х годов европейская колония в Кам­пучии стала пополняться за счет испанских авантюристов с Фи­липпин. Один из них, Блас Руис де Эрнан Гонсалес сумел за­служить особое благоволение Сатхи и, так же как Велозу, удо­стоился звания «приемного сына» короля [140, с. 37].

20 июля 1593 г., когда, по-видимому, уже стало известно, что войска Наресуана перешли кампучийскую границу, король Сат­ха направил генерал-губернатору Филиппин письмо, написанное по традиции на золотом листе. В этом письме он настоятельно просил о военной помощи, обещая в обмен предоставить ис­панцам торговые привилегии и разрешение свободно проповедо­вать христианство. Не доверяя своим придворным, Сатха соста­вил посольство (которому было поручено доставить это письмо) целиком из европейцев — португальцев Диего Велозу и Панталео Карнейру и испанского капитана Грегорио Варгаса. Бласа Руисз он оставил при себе в качестве командира европейской гвардии [140, с. 37].

Корабль с посольством достиг Манилы в исключительно ко­роткий для того времени срок — за одну неделю. Но генерал-губернатор Гомес Перес Дасмариньяс не спешил с ответом. Он был занят подготовкой карательного похода против Молукк, свергнувших испанское господство, и это предприятие требова­ло напряжения всех военных ресурсов испанской колонии на Филиппинах. Только 27 сентября 1593 г. он составил ответ, в котором предлагал посредничество в переговорах с сиамским королем, не связывая себя никакими другими обещаниями. Не успели послы Сатхи выехать обратно с этим письмом, как в испанской эскадре вспыхнуло восстание азиатской части экипа­жа. 30 сентября китайские матросы флагманского корабля уби­ли Гомеса Дасмариньяса и увели корабль во Вьетнам. Письмо стало неактуальным [114, с. 66].

Только четыре с половиной месяца спустя новый губернатор (точнее, временно исполняющий эту должность Луис Перес Дасмариньяс — сын убитого) вручил 8 февраля 1594 г. Велозу и его коллегам новое письмо с разного рода туманными обеща­ниями, а по существу мало отличавшееся от прежнего. Для выяснения обстановки в Кампучии Луис Дасмариньяс отправил на том же корабле в Ловек собственное посольство во главе с Диего де Вильянуэва [36, с. 224; 140, с. 38]. Прибыв в страну в конце февраля 1594 г., послы Сатхи и Дасмариньяса узнали, что Сатхи в стране больше нет, а Ловек еще в январе 1594 г. занят Наресуаном. Сиамцы тут же арестовали всю компанию и отправили в Аютию. Туда же еще раньше был отправлен Блас Руис вместе с другими взятыми в плен испано-португальскими гвардейцами и миссионерами, но ему по дороге удалось бежать. 2б июля 1594 г. он добрался до Манилы и первый сообщил ге­нерал-губернатору о постигшей Кампучию катастрофе [114, с. 66; 140, с. 38; 210, с. 79].

Оказавшись в Сиаме, Велозу быстро приспособился к мест­ным условиям. Он завоевал доверие Наресуана, если верить португальским источникам, тем, что поразил его воображение — обещал добыть «философский камень», который якобы хранит­ся в Маниле. На деле Наресуана, конечно, гораздо больше ин­тересовали поставки огнестрельного оружия для нужд продол­жающейся войны с Бирмой. Именно с этой целью он в октябре 1594 г. снарядил посольство в Манилу. Во главе посольства был поставлен крупный сиамский чиновник Аконси (Кун Си). В ка­честве переводчика ему был придан Велозу. На посольский ко­рабль погрузили большое количество шелковых тканей, росный ладан, слоновую кость, двух слонов и другие товары, чтобы бы­ло чем расплачиваться за испанское оружие [36, с. 224; 140, с. 39; 210, с. 80].

В устье Менама посольский корабль встретил нескольких сиамцев, бежавших из Кампучии, которые рассказали, что вся страна охвачена восстанием и на престоле вновь утвердился кхмерский король. Послы и Велозу, естественно, решили, что Сатха вновь отвоевал свой трон.

На деле скомпрометированный Сатха продолжал скрываться в Лаосе, где он вскоре умер. Мощное антисиамское восстание возглавил дальний родственник королевской семьи[12] Тюнг Прей. Благодаря своим выдающимся военным и дипломатическим способностям он сумел сплотить разрозненные группы сопро­тивления, в большой тайне собрал значительное войско и всего через 8 месяцев после январской катастрофы внезапно ворвал­ся в Ловек, сиамский гарнизон которого совсем не ожидал на­падения. 20 тыс. оккупантов было перебито на улицах Ловека. Сиамский губернатор был схвачен и казнен. После этого Тюнг Прей был провозглашен королем под именем Прах Реама. Он не остался в Ловеке, укрепления которого сильно пострадали от военных действий, а перенес столицу в самую неприступную крепость страны — Срей Сантхор [36, с. 225; 56, с. 67; 114, с. 67].

Между тем посольство Кун Си продолжало плавание и при­было в Малакку. Здесь стало известно о побеге Блас Руиса и других наемников Сатхи в Манилу. В сочетании с известиями из Кампучии эта новость насторожила сиамского посла. Он не без основания решил, что прием, который ему теперь окажут в Ма­ниле, будет далек от сердечного. Поэтому он приказал выгру­зить и продать посольские товары в Малакке. Но Диего Велозу уже принял свои меры. Как деликатно выражаются португаль­ские хроники, Кун Си «внезапно умер»[13], а Велозу захватил власть на корабле и повел его в Манилу. По дороге он, види­мо, приторговывал, а, может быть, и занимался пиратством, по­тому что прибыл в Манилу только 10 июня 1595 г. [140, с. 39].

Соединившись с Бласом Руисом и другими беглецами из Сиама, Велозу начал в Маниле усиленную агитацию за посыл­ку военной экспедиции в Кампучию. В этом его активно под­держивало руководство монашеских орденов. Генерал-губернЗ' тор Луис Дасмариньяс уже раньше склонялся к тому, чтобы принять это предложение, но его заместитель генерал-лейте­нант Антонио де Морга и часть членов губернаторского совета резко возражали, указывая, что новая колониальная авантюра, в настоящее время окажется непосильной для испанских воен­ных сил на Филиппинах [210, с. 82]. Тогда Велозу бросил на чашу весов решающий аргумент — письмо, которое он привеа из Сиама от Грегорио Руиса, бывшего главой францисканской миссии в Кампучии. В качестве эксперта по Восточному Индо­китаю Грегорио Руис представил развернутый план завоевания не только Кампучии, но и Тямпы. План Руиса горячо поддер­жал в своем письме от 11 апреля 1595 г. епископ Малакки Жуан Рибейро Гайо. Сопротивление скептиков было, таким об­разом, сломлено [140, с. 40].

3 августа 1595 г. Диего Велозу и капитан Варгас в качест­ве «полномочных послов» Сатхи подписали с испанским гене­рал-губернатором договор о подчинении Кампучии Испании, включающий такие пункты, как размещение в стране испанских гарнизонов и обращение в христианство короля и королевы, а затем и всех кхмеров [36, с. 228; 140, с. 40].

Снаряжение экспедиции затянулось из-за нехватки средств в губернаторской казне, но монашеские ордена по такому слу­чаю, в виде исключения, открыли свои сундуки, и 18 января 1596 г. испанская военная эскадра из трех кораблей вышла, наконец, в море. Командовать экспедицией было поручено гене­ралу Жуану Хуаресу Гальинато. На борту эскадры находилось 120 испанских солдат и вспомогательный отряд из японцев и филиппинцев. Кроме Велозу, Бласа Руиса и других кампучий­ских ветеранов, экспедицию сопровождала группа доминикан­ских монахов во главе с отцом Хименесом, который исполнял обязанности заместителя Гальинато [114, с. 67; 140, с. 40—41; 210, с. 81].

Почти сразу же после выхода из Манилы испанскую эскад­ру разметал шторм. Однако корабли под командой Велозу и Руиса в феврале 1596 г. по одиночке достигли берегов Кампу­чии. Прибыв в Пном-Пень, испанцы увидели, что ситуация в стране совсем не такая, как они ожидали. Тюнг Прей оказал им любезный прием, но не пожелал воспользоваться их воен­ными услугами. В отличие от своего предшественника Тюнг Прей предпочитал опираться на наемную гвардию из малай­цев и тямов. Испанцам было предложено поселиться на общих основаниях в иностранном квартале Пном-Пеня. Большую часть иностранного предместья Пном-Пеня занимали зажиточные ки­тайские купцы и ремесленники. Испанцы с алчностью смотрели на их богатства. Китайцы, в свою очередь, весьма неприязнен­но относились к своим новым соседям, потому что китайское торговое мореходство в XVI в. много страдало от пиратских действий испанцев и португальцев. В апреле 1596 г. в Пном-Пень прибыли шесть китайских джонок, владельцы которых были ограблены на Филиппинах. Это обострило отношения в иностранном предместье до предела, и 12 апреля 1596 г. вспых­нул вооруженный конфликт. Пользуясь своим превосходством в оружии и воинской выучке, испанцы захватили эти шесть джо­нок со всеми товарами и дочиста разграбили китайский квар­тал. Более 100 китайских купцов были убиты, а их дома сож­жены [36, с. 226; 114, с. 67; 140, с. 41].

Этот дикий акт насилия вызвал определенную реакцию со стороны кхмерского короля. Тюнг Прей, однако, не послал про­тив отряда Велозу войск, так как это означало бы открытую войну с Испанией, а он не чувствовал себя к ней готовым (большая часть кампучийской армии во главе с тямским гене­ралом Канконой и малайским адмиралом Ок Кун Лакшаманой воевала в это время на тямской границе). Он только потребо­вал, чтобы испанцы полностью возместили все убытки потер­певшим, а также вернули награбленное добро. Велозу и Блас Руис, со своей стороны, предлагали только принести извинения без всякой материальной компенсации. Переговоры затянулись на несколько недель. Видя, что король не решается прибегнуть к силе, испанцы осмелели и решили сами нанести первый удар. Взяв с собой 50 мушкетеров,    Велозу,   Блас   Руис   и Хименес 12 мая под покровом ночи ворвались в королевский дворец. Ис­панцам удалось сразу взорвать пороховые погреба Срей Сант-хора. Это усилило замешательство и принесло успех нападав­шим. Доминиканский монах Кирога де Сан Антонио с большим энтузиазмом описывает эту резню, в которой приняли участие его собратья по ордену: «Испанцы, — пишет он, — перешли че­рез две реки и обратили в бегство стражу, стоявшую на одном из мостов. Дойдя до дворца к двум часам ночи, они бросились в атаку, как львы. Испанцы разрушали стены   и   перегородки, брали приступом башни, ломали двери, убивали людей и про­двигались вперед с быстротой молнии. Король с женами бежал, но его настигла пуля и он был убит.  Сражение было  таким жестоким, что земля дрожала под ногами испанцев. Когда взо­шло солнце, стали видны следы содеянного: разрушенный дво­рец, земля, покрытая трупами, улицы, красные от крови, — жен­щины испускали вопли скорби, одни по своим мужьям, другие по сыновьям и братьям. Город  выглядел,   как   горящий   Рим, разрушенная Троя или обращенный   в    развалины    Карфаген. И это не преувеличение, а чистая правда; и это еще не самое страшное, что сделали в ту ночь сорок один испанец» (цит. по [36, с. 226—227]).

После этого испанцы беспрепятственно вернулись в Пном-Пень. Преследовать их было некому. Большая часть армии на­ходилась вдали от столицы. 15 мая 1506 г. в город прибыл, на­конец, корабль командующего экспедицией Гальинато. Узнав об этом, некоторые кхмерские феодалы явились в испанский лагерь с предложением восстановить на троне Сатху. Большин­ство кхмеров, однако, возмущенное убийством короля, не же­лало вести никаких переговоров с иноземцами. Положение не­большого испанского отряда становилось более опасным. Перед лицом сложившейся ситуации Гальинато решил дезавуировать все действия Велозу и компании. Он заставил их вернуть все добро, награбленное у китайцев и во дворце, уплатил компенса­цию за то, что было сожжено, и в июле 1596 г. отплыл из Кам­пучии, забрав всех участников экспедиции [36, с. 227; 140, с. 42; 210, с. 85—86].

Велозу и Бласа Руиса совсем не устраивала такая развязка. Когда эскадра Гальинато на обратном пути проходила мимо порта Файфо, они высадились на берег и через Вьетнам отпра­вились в Лаос на поиски Сатхи. Когда в октябре 1596 г. они прибыли во Вьентян, оказалось, что и Сатха и его старший сын Чей Четта I уже умерли. В живых остался только 18-летний младший сын Сатхи Понья Тон (Баром Реатеа II) [140, с. 43].

Между тем в Кампучии шла борьба между двумя претенден­тами на власть — вторым сыном Тюнг Прея — Чао Понья Ну, которого посадила на трон малайская и тямская гвардия при поддержке местных китайцев и японцев, и принцем Чао Понья Кео, которого поддерживала часть кхмерских феодалов. Эта борьба истощала страну, и поэтому в Кампучии вскоре образо­валась третья партия, стоявшая за то, чтобы призвать на трон «законного» (коронованного еще в 1584 г.) Понья Тона. Поэто­му, когда весной 1597 г. Понья Тон (Баром Реатеа II) в сопро­вождении выделенного ему королем Тхаммикаратом корпуса лаосских войск начал спускаться вниз по Меконгу, его на пол­пути встретила делегация виднейших кхмерских феодалов. Два других претендента, потеряв большинство сторонников, сошли с политической сцены и в мае 1597 г. Баром Реатеа II утвер­дился на троне в Срей Сантхоре [36, с. 227—228; 114, с. 68].

Диего Велозу и Блас Руис заняли при дворе Баром Реа­теа II (1597 — 1599) еще более высокое положение, чем во вре­мена его отца. Он назначил их губернаторами провинций Бапхном и Треанг, контролировавших доступы к Кампучии со сто­роны дельты Меконга [114, с. 68]. В страну вновь потянулись толпы испанских и португальских авантюристов, привлеченных высоким жалованьем, которое им сулили Велозу и Руис. Между тем медовый месяц правления Баром Реатеа II быстро подошел к концу. Он оказался совсем неспособным управлять страной в сложных и критических обстоятельствах. Мачеха, тетка и бабка короля образовали придворную партию, которая в союзе с адмиралом Лакшаманой стремилась пол­ностью отстранить Баром Реатеа II от власти. Король чем дальше, тем больше утверждался в мысли, что его единствен­ное спасение в том, чтобы заручиться испано-португальской по­мощью. Он неоднократно отправлял униженные письма в Малакку. Манилу и даже в Гоа, заверяя, что он с детства привык к опеке католических монахов и не может теперь без нее обой­тись [140, с. 46, 51][14].

В августе 1598 г. он направил в Манилу специальное по­сольство с просьбой о немедленной помощи. В письме, отправ­ленном с этим посольством, шла речь о постройке на террито­рии Кампучии форта и о размещении там испанского гарнизо­на. Король, однако, признавался, что неспособен построить та­кую крепость за свой счет [140, с. 52]. Но и казна генерал-гу­бернатора Филиппин Франсиско де Гусмана тоже была пуста. Выход предложил бывший губернатор Луис Перес Дасмариньяс. Он изъявил готовность финансировать военную экспеди­цию при условии, что ему будет предоставлен за это пост ге­нерал-губернатора Кампучии [140, с. 53].

17 сентября 1598 г. испанская эскадра из трех кораблей вы­шла из Манилы. Но шторм снова спутал планы испанцев. Один из кораблей утонул, другой потерпел крушение у берегов Ки­тая. Только один корабль под командой капитана Луиса Ортиса (Дасмариньяс после крушения у берегов Китая благора­зумно предпочел ожидать развития событий в Маниле) в октяб­ре 1598 г. прибыл в Пном-Пень. На нем находилась также груп­па доминиканских монахов во главе с отцом Мальдонадо. Силы испанцев были в этот момент слишком незначительны для во­оруженного вмешательства в Кампучии. Но когда в декабре 1598 г. в Пном-Пень прибыл еще один корабль из Манилы с подкреплением и боеприпасами для высланной ранее эскадры, а в начале 1599 г. сюда же прибыл японский торгово-пиратский корабль под командой японо-португальского метиса Гувеа, который согласился принять участие в авантюре, положение ис­панцев значительно укрепилось [140, с. 53—54].

Опираясь на эту силу, Велозу, Руис и Мальдонадо начали переговоры с Баром Реатеа II об установлении испанского протектората над Кампучией. Переговоры затянулись на не­сколько месяцев. Баром Реатеа II резонно страшился реакции, которую вызовет в стране известие о переходе под власть ино­странной и к тому же чуждой по вере державы. Между тем вол­нения в стране, вызванные бездарным правлением короля и его чрезмерной близостью к испано-португальцам, продолжали нарастать. Вновь появились на сцене сыновья Тюнг Прея с при­тязаниями на престол. Значительная часть населения считала единственным законным претендентом на трон принца Сорьопора, героя обороны Ловека в 1593—1594 гг., который находился в сиамском плену. В разных провинциях стали вспыхивать раз­розненные восстания. Велозу и Руис со своими наемниками и частью кхмерских войск, оставшихся верными королю, к нача­лу лета 1599 г. сумели, однако, подавить эти восстания. После этого они снова вернулись в Срей Сантхор, чтобы решительно повлиять на Баром Реатеа II [114, с. 69].

Король, видимо, уже был готов принять испанские требова­ния. Но в это время при дворе окончательно оформился новый заговор во главе с мачехой короля и ее фаворитом Лакша-маной (он же Окнха Дего). Испанцы сами ускорили переворот своим агрессивным поведением в Пном-Пене, где находился их основной лагерь. В июне 1599 г. капитан Луис Ортис поссорил­ся с малайцами из свиты Лакшаманы и в этой стычке был ра­нен. В качестве санкций за это комендант испанского лагеря Луис Вильяфранка с испанскими и японскими солдатами (в Пном-Пене было много японцев-христиан) напал на малай­ский квартал иностранного предместья и сжег его. Лакшамана немедленно привел в действие свою малайско-индонезийскую гвардию, к которой присоединились кхмеры Пном-Пеня и окре­стностей. Испанский лагерь был осажден. Велозу и Руис, узнав об этом, поспешили с малым эскортом в Пном-Пень, но по до­роге были перехвачены войсками Лакшаманы и убиты. Вскоре был взят штурмом и испанский лагерь. Почти все участники неудачной колониальной авантюры были перебиты. Лишь од­ному испанскому кораблю удалось прорвать блокаду и с не­большим числом беглецов уйти в Сиам. Вскоре после этого король Баром Реатеа II был убит по приказу Лакшаманы [36, с. 234—235; 114, с. 69; 140, с. 54—55].

После смерти короля Барома Реатеа II на трон был избран принц Понья Ят, дядя убитого и младший брат Сатхи и Сорьо-пора. Он принял имя Баром Реатеа III (1599—1600). Его не устраивало усиление Лакшаманы и его мусульманской гвардии, и он сумел избавиться от них, отправив их на войну против Тямпы, где они почти все погибли. Но это, в свою очередь, подорвало военную опору королевской власти. В стране вспыхну­ло новое крестьянское восстание под руководством «чудотвор­ца» Кео, во многом напоминавшее восстание Най Кана. Не в силах справиться с этим восстанием Баром Реатеа III решил продолжить политику своего племянника по отношению к за­падным державам. В 1600 г. он разыскал единственного спас­шегося во время пномпеньской резни испанского солдата Хуа­на Диаса и отправил его в качестве своего посла в Манилу с просьбой о помощи и присылке миссионеров. Однако пока шли эти переговоры, Баром Реатеа III был убит оскорбленным им кхмерским феодалом [140, с. 55].

Знать королевства снова собралась на совет, но на этот раз решила не выбирать короля, а лишь назначить регента, кото­рый будет охранять трон до возвращения из Сиама принца Сорьопора. На роль регента был приглашен третий сын Сатхи принц Ниум. Ему удалось подавить восстание Кео и казнить предводителя. Но стабильность в стране этим не была еще до­стигнута. К тому же Кео, сам мечтая о короне, решил укрепить свои позиции, возобновив сношения с испанцами и португаль­цами. В октябре 1602 г. он направил в Малакку францисканца Консейао с письмом — просьбой о помощи. Малакка откликну­лась на этот призыв лишь присылкой новых миссионеров, зато из Манилы в апреле 1603 г. прибыл отряд испанских солдат, присланный генерал-губернатором Педро Браво. Во главе отря­да стоял Хуан Диас, ранее бывший послом Баром Реатеа III. Киум оказал испанцам самый горячий прием, построил для них церковь близ Пном-Пеня, постоянно приглашал ко двору Хуана Диаса и других испанских офицеров. Но так как численность присланного из Манилы отряда была недостаточной для осуще­ствления его политических целей, он уже в мае 1603 г. напра­вил к генерал-губернатору Педро Браво испанского миссионе­ра Иньиго де Санта-Мария с просьбой о присылке новых войск [36, с. 238—239; 140, с. 56—57].

Такая политика Ниума привела к резкому падению его по­пулярности. Большинство феодалов объединилось вокруг вдовствующей королевы (жены Баром Реатеа I), которая обра­тилась к сиамскому королю Наресуану с просьбой отпустить из плена ее сына Сорьопора. Наресуан, рассчитывавший благода­ря Сорьопору укрепить сиамское влияние в Кампучии, выразил согласие. Во второй половине 1603 г. Сорьопор в сопровожде­нии экспедиционного корпуса сиамских войск вторгся в страну. Большая часть кхмерской армии перешла на его сторону. Раз­битый в нескольких сражениях Ниум был схвачен и казнен. Сорьопор, переждавший правление пяти королей и одного ре­гента, наконец, сам стал монархом под именем Баром Реатеа IV (1603—1618) [26, с. 88; 36, с. 240].

После 1603 г. испанцы больше не прибегали к военному вмешательству в Кампучии.  Однако при испанском   дворе   в Мадриде, куда новости доходили с большим запозданием, дол­го еще строили планы покорения этой страны. Миссионеры, вернувшиеся из Кампучии и с Филиппин, один за другим пода­вали разные проекты королю Филиппу III. Но испанская мо­нархия в начале XVII в. была слишком занята отражением на­тиска новых колониальных хищников — Голландии и Англии, чтобы всерьез заняться Кампучией.

Глава 8

КОРОЛЕВСТВО ЛАНСАНГ В XVI в.

При короле Чао Висулраде (1500—1520) Лаос окончатель­но оправился от военных потрясений конца 70-х годов XV в. Наступил относительно быстрый (учитывая темпы развития феодального общества) экономический подъем. Значительно расширились посевные площади под рисом. Развернулась ак­тивная торговля с Сиамом. Лаосские товары (продукты тропи­ческого леса) доходили до Явы.

Власть крупных светских феодалов, усилившаяся в XV в., теперь была ограничена. Летописи отмечают только один фео­дальный мятеж в период правления Чао Висулрада. Зять ко­роля Тао Кон Кам, удельный князь Кабонга, решил превратить свое княжество в независимое государство и отказался от вас­сальной присяги Чао Висулраду. Тот направил против него дру­гого своего зятя — Чао Сая с войском, который действовал крайне нерешительно. Тогда Чао Висулрад направил против Тао Кон Кама своего дядю Мын Луанга, удельного князя Мыонг Ква. Этот старый полководец быстро подавил мятеж. Тао Кон Кам был взят в плен, попросил помилования и получил его на условии, что уйдет в монастырь [194, с. 131; 267, с. 48].

Чао Висулрад, подобно своим предшественникам, укреплял позиции буддийской церкви. Он построил многочисленные буд­дийские храмы вокруг своего дворца [165, с. 71]. В 1502 г. он торжественно перевез из Вьентяна в столицу знаменитую ста­тую Будды «Прабанг»; с этого времени столица Лаоса стала официально называться Луанг Прабанг (Луангпрабанг). В 1503—1504 гг. для этой статуи был построен специальный храм высотой в 40 м [267, с. 48].

На время правления Чао Висулрада приходится деятель­ность многих видных лаосских мыслителей и поэтов. При нем было переведено на лаосский язык с пали буддийское священ­ное писание «Трипитака». Были созданы правила лаосского стихосложения — висумали. Настоятель королевского монасты­ря Висун Махавахаратибоди перевел на лаосский язык с санс­крита выдающийся памятник индийского фольклора «Панча-тантру». Другой видный монах Пра Махатеп Луанг с помощью знатоков составил первую книгу легенд о Кун Бороме, мифиче­ском родоначальнике лаосского народа [194, с. 131; 267, с. 49]. Чао Висулрад умер в 1520 г. в возрасте 55 лет. Его сменил на троне 19-летний сын Потисарат. Характерно, что, хотя права Потисарата на трон были бесспорны, установившаяся церемо­ния избрания короля все же была соблюдена. Чиновники и со­ветники двора единодушно провозгласили Потисарата королем [267, с. 49].

В правление короля Потисарата (1520—1550) Лаос достиг высшей стадии расцвета за весь средневековый период. Эко­номика страны процветала, королевская казна была перепол­нена. Для 1522 г. хроники отмечают уникальный случай, когда король осуществил массовую раздачу даров (в том числе ло­шадей и слонов) не духовным, а светским феодалам [267, с. 49]. Борьба внутри феодального класса утихла, за весь период правления Потисарата зарегистрирован только один случай феодальной смуты. Причем это было не восстание против цент­ральной власти, а локальный конфликт между двумя социаль­но однородными крупными феодалами — князем Сиенг Куанга и его дядей Сен Мыонгом в 1532 г. Король тщетно пытался их помирить, а затем в 1534 г. послал в Сиенг Куанг войска трех других удельных князей, которые потушили междоусобицу [267, с. 49].

Антифеодальная борьба эксплуатируемых масс тоже нахо­дилась в этот момент на самом низком уровне. Более полувека мирного развития явно укрепили крестьянское хозяйство. В дру­гой, менее спокойной обстановке, Потисарат вряд ли решился бы на такой кардинальный шаг, как наступление на народную религию в 1527 г. Эта акция имела свою предысторию. Поти­сарат с детства воспитывался монахами — патриархом буддий­ской церкви Сичанто и видным монахом Маха Самутакоте, ко­торые, в свою очередь, изучали буддизм в более развитых в религиозном отношении государствах — Сиаме и Чиангмае. Во время долгого пребывания наследника престола в монастыре Ват Висун, основанном отцом Потисарата, они сделали из него ревностного поклонника теравадского буддизма сингальского толка, обновленного чиангмайскими теоретиками [194, с. 132].

В 1523 г., явно под их влиянием, Потисарат решил уцепить теоретическую базу лаосского духовенства и направил посольство в Чиангмай к королю Мыонг Кео с просьбой прислать новейшую буддийскую литературу и монахов — экспертов по буддизму. После этого Мыонг Кео отправил в Лаос 60 эк­земпляров «Трипитаки», «очищенной от прежних ошибок», и группу монахов во главе со знаменитым вероучителем Пра Ма­ха Монгконом. Началась энергичная переподготовка лаосских монахов, в ходе которой Потисарат и сам удалился в 1525 г. в монастырь на два «обычных срока», (т. е. на шесть месяцев) [267, с. 49].

После такой четырехлетней подготовки кадров проповедни­ков «правильной» (унифицированной) религии Потисарат в 1527 г. издал указ, запрещающий культ духов «пи», т. е. ду­хов-покровителей земли, общин и отдельных семей, анимистиче­ский культ, сохранившийся в Лаосе с доклассовых времен и особенно популярный среди народных масс. Все храмы духов-хранителей подлежали разрушению. Так, в силу этого указа был разрушен храм духа-хранителя столицы королевства Луанг-прабанга и на его месте была воздвигнута огромная пагода «Сисуваннатевалок», простоявшая до конца XIX в. [165, с. 73]. Храмы и алтари духов-покровителей «пи» были разрушены по всей стране и заменены буддийскими святилищами и монасты­рями [194, с. 132].

Этот решительный шаг в сторону «огосударствления» рели­гии произвел впечатление во всех соседних буддийских стра­нах. К Потисарату прибыли посольства с поздравлениями от многих мелких и крупных государств, в том числе даже из Вьетнама, где теравадский буддизм не практиковался [267, с. 50]. Фактически, однако, Потисарат только загнал культ ду­хов в подполье, а не уничтожил его. Культ продолжал сосуще­ствовать с буддизмом в Лаосе вплоть до XX в. и не искоренен до сих пор. Но реформа Потисарата продемонстрировала мощь центральной власти в Лаосе в первой половине XVI в.

В 1533 г. Потисарат перенес свою резиденцию из Луангпра-банга во Вьентян. Столица Лаоса оказалась, таким образом, в центре страны и на пересечении важных торговых путей Индо­китайского полуострова. Торговля с Сиамом, Вьетнамом, Кам­пучией, а через них и с болге дальними странами приобрела еще больший размах. Наряду с Луангпрабангом и Вьентяном стали не только административными, но и торговыми центрами такие города, как Корат, Бассак, Сиенг-Куанг.

Перенос столицы во Вьентян преследовал не только эконо­мические цели. Он был одновременно заявкой на более актив­ную внешнюю политику. Политическая ориентация Лаоса при Потисарате претерпела    изменения.    Многолетняя    дружба   с Сиамом сменилась прочным союзом с Чиангмаем, его основным противником. С Вьетнамом, чтобы не вести борьбу на два фрон­та, Потисарат, напротив, улучшил   свои    отношения.   Впрочем Вьетнам, ослабленный внутренней феодальной смутой, сам не стремился к конфликту с Лаосом. Так, когда в 1526 г. вьетнам­ский принц Буа Куан Сиео с 3 тыс. сторонников бежал в Лаос и попросил убежища, вьетнамское правительство не потребова­ло его выдачи [267, с. 49].

Иначе складывались отношения Лаоса с Аютией. Согласно лаосским источникам, в 1534 г. король Сиама Пра Чао Атитья­рат наложил опалу на принца Пра Сайярача. Тот бежал в Лаос. Король Аютии потребовал выдачи беглого принца. Поти­сарат ответил отказом. Тогда Пра Чао Атитьярат двинул свои войска к лаосской границе. Но лаосцы отразили нападение сиамского короля у Мыонг Кука (на правом берегу Меконга, напротив Вьентяна). В этом сражении Пра Чао Атитьярат был ранен и умер при отступлении [165, с. 74].

По-видимому, этот король идентичен с упоминающимся в сиамских летописях королем Рат Сада, который правил всего несколько месяцев в 1534 г. [56, с. 558; 128, с. 52].

В 1535 г. король Потисараг предпринял ответный поход в Сиам и дошел до северосиамского города Питсанулока. В 1539 г. он, подстрекаемый принцем Пра Сайярача, возобно­вил войну с Сиамом. На этот раз лаосские войска двинулись в направлении Аютии. Дойдя до местности Вьенг Прангам (к северу от Лопбури), Потисарат остановился. Видимо, он ожи­дал, что в стране разразится восстание в пользу Пра Сайярача. Восстания, однако, не произошло. Сиамский король Прачай, в свою очередь, уклонился от открытого сражения с Потисаратом. После многодневного стояния лаосское войско двинулось в об­ратный путь. Дело ограничилось захватом некоторого количе­ства пленных, которых угнали в Лаос и посадили на землю в качестве государственных крепостных [267, с. 51]. В 1540 г. ко­роль Прачай, в свою очередь, вторгся в Лаос. Сначала его на­ступление развивалось успешно. Он даже захватил некоторое количество пленных. Затем лаосцы перешли в контрнаступле­ние и изгнали Прачая из страны [267, с. 51].

Сиамские и лаосские интересы вновь столкнулись в 1545 г., когда после смерти короля Кетклао чиангмайский трон остал­ся без наследника. Король Прачай попытался воспользоваться случаем и присоединить Чиангмай к Сиаму, но с помощью лаос­ских войск его попытка была отражена. В 1548 г. группа чиангмайских феодалов, опиравшаяся на Лаос, пригласила на чианг­майский трон четырнадцатилетнего сына лаосского короля — Сеттатирата. На этот раз Сиам не мог вмешаться, поскольку король Прачай умер, а пришедшая к власти в 1546 г. королева Тао Си Судачан была слишком занята борьбой с собственны­ми феодалами [13, с. 48].

Тем не менее Потисарат отправил своего сына в Чиангмай с внушительным эскортом. Судя по лаосским летописям, Сет­татирата сопровождали 9 генералов, 300 тыс. воинов и 200 сло­нов [267, с. 51]. Войско не встретило в Чиангмае сопротивления, однако Потисарат нашел ему применение, послав его против независимого княжества Вьенг Прангам, граничившего с Чиангмаем. Лаосские войска завоевали Вьенг Прангам, взяли в плен его князя, захватили 1 тыс. слонов и угнали в Лаос 20 тыс. семей [194, с. 133]. Теперь держава Потисарата по пло­щади стала самой большой в Индокитае.

Но в эти же годы на западе полуострова поднялась другая, еще более грозная держава. Бирманский король-полководец Табиншветхи в 40-х годах объединил Южную и Центральную

Бирму и теперь обратил свои взоры на восток. В 1548 г., гото­вясь к войне с Аютией, которая началась в конце того же года, король Табиншветхи направил посольство к Потисарату, пред­лагая ему совместное нападение на Сиам. Лаосский король, однако, проявил в этом вопросе политическую мудрость. Осла­бевший Сиам представлялся ему куда менее опасным, чем ра­стущая военная сила Бирмы. На предложение Табиншветхи он ответил уклончиво — направил к нему посольство, якобы «за разъяснениями» [267, с. 53].

В 1550 г. после неудачного исхода войны с Сиамом Табин­шветхи направил к Потисарату новое посольство во главе с видным вельможей Ной Мангджа, чтобы еще более настойчиво поставить вопрос о военном союзе. В этот момент при дворе Потисарата собрались послы пятнадцати королевств и кня­жеств. Лаосский король тянул с ответом Табиншветхи, развле­кая между тем послов зрелищем многодневной слоновой охоты, в которой он принимал личное участие. Во время одного из эпизодов охоты Потисарат упал вместе со слоном и был смер­тельно ранен. Он еще находился в сознании достаточно долго, чтобы отпустить послов к их дворам. Семь дней спустя Поти­сарат умер в возрасте 49 лет [194, с. 135].

Поскольку старший сын короля Сеттатират находился в Чиангмае, притязания на трон предъявили два младших сына Потисарата, каждый из которых имел приверженцев в среде высших феодалов. Их борьба закончилась тем, что они поде­лили Лаос на два независимых королевства. Северная часть страны досталась принцу Таруа, южная — принцу Лан Чангу. Узнав об этом, Сеттатират, поручив управление Чиангмаем своему дяде Прайя Конгканграду, поспешил в Лаос, низложил обоих принцев, подавил феодальную оппозицию и вновь объ­единил страну. Своей столицей он вновь сделал Луангпрабанг [165, с. 76; 194, с. 135—136].

Правление Сеттатирата (1550—1572) совпало с самым бур­ным периодом в истории средневекового Лаоса. В 1551 г. Сет­татират объявил, что не вернется в Чиангмай и    предложил трон своей тетке — королеве Чирапрабхе. Поскольку она отка­залась, на трон Чиангмая был избран шанский князь Мекути (1551—1564). Сначала Сеттатират никак не реагировал на это избрание. Но после того как   Чиангмай в 1556 г.   подчинился Бирме, и король Мекути принес   вассальную   присягу   новому бирманскому королю Байиннауну, положение изменилось. Как только бирманские войска ушли из Чиангмая, Сеттатират по­слал туда свою армию. В 1558 г. она нанесла решительное по­ражение Мекути и он лишился бы трона, не появись в Чианг­мае Байиннаун со своим войском [56, с. 184].

Армия Сеттатирата была быстро выбита из Чиангмая. В его руках остался один город Чиангконг. На этой стадии Байинна­ун счел нужным начать переговоры. Он предложил Сеттатирату прибыть в его лагерь, обещая в таком случае вернуть ему чиангмайскую корону. Но Сеттатират, не без оснований заподо­зрив ловушку, приглашения не принял и отступил на лаосскую территорию [165, с. 79].

Потерпев военное поражение в своем первом столкновении с Бирмой, Сеттатират сам теперь прибегнул к оружию дипло­матии. Он направил послов во все шанские и тайские княжест­ва, бывшие независимыми до их завоевания Байиннауном в 1555 г. Ему удалось склонить на свою сторону князей Лакон Чиангконга, Чиангхая, Мыонг Прая и Мыонг Ная. Эти четыре княжества, вступив в тайный союз с Лаосом, в 1559 г. одно­временно подняли восстание. Сеттатират, со своей стороны, вновь вторгся в Чиангмай и занял его второй по значению город Чиангсен. Но прежде чем он успел соединиться со своими союзниками, Байиннаун стремительно ворвался в шанские кня­жества, разгромил повстанцев и захватил в плен их самого ав­торитетного вождя — князя Чиангхая. После этого шаны сло­жили оружие [56, с. 181; 165, с. 79—80].

Сеттатирату пришлось вновь отступить на свою территорию. Но он не пал духом и продолжал искать союзников. В 1560 г. он вступил в переговоры с сиамским королем Маха Чакрапатом, который также укреплял оборону своей страны в ожидании бирманского нашествия. В переговорах были разрешены не ре­шенные раньше вопросы о демаркации сиамо-лаосской грани­цы. Линией пирамидок был обозначен водораздел между бас­сейном Меконга и бассейном реки Нан, притока Менама, ко­торый в дальнейшем должен был служить незыблемой границей между двумя странами. Затем был заключен договор о дружбе и взаимной помощи. Оба монарха принесли в связи с этим сле­дующую клятву: «Пусть наши дружеские узы сохранят наши дети, внуки и правнуки. Пусть между нами никогда не будет ссор, и пусть мир между нами будет царить, пока солнце и лу­на не упадут на землю» [165, с. 79—80].

В том же 1560 г. Сеттатират перенес свою столицу снова во Вьентян. Этим он, с одной стороны, удалил ее от бирманской границы, а с другой стороны, приблизил ее к союзной Аютии. Сеттатират окружил Вьентян мощными стенами с бастионами. В то же время он не щадил средств на украшение этого горо­да, возводя здесь дворцы, монастыри и храмы. В частности, он в короткое время соорудил здесь величественный храм Ват Пра Кео, в котором поместил «Изумрудного Будду», статую, выве­зенную им в 1550 г. из Чиангмая. Прежнюю столицу Луангпра­банг он вверил в управление монахам [165, с. 81—83; 194, с. 140; 267, с. 58].

Ожидавшаяся все время военная гроза разразилась осенью 1563 г., когда войска Нандабайина вторглись в Сиам. Сеттати­рат в этот раз не оказал существенной военной помощи Аютии. Судя по сиамским источникам, это произошло потому, что он был задет обманом сиамского двора[15]. Возможно, причины это­го были более глубокими. В одном лаосском источнике имеется указание, что уже в 1563 г. лаосские силы были связаны напа­дением  бирманцев. В этом году, пишется в хронике, которой следует лаосский историк Маха Сила Виравонг, чиангмайские феодалы Сен Ной и Прайя Самлан, до этого сотрудничавшие  с бирманцами, подняли восстание против бирманского господст­ва и, потерпев поражение, бежали в Лаос. Бирманская армия, следуя за ними по пятам, с ходу заняла Вьентян. Сеттатирата в это время в столице не было. Он, однако, быстро овладел по­ложением, собрал войска, выбил из Вьентяна бирманцев и про­гнал их до княжества Нан (на верхнем Менаме). Группа лаос­ских феодалов, повинная в сдаче столицы, была казнена за из­мену [267, с. 60—61][16].

Между тем король Маха Чакрапат,   оказавшийся   в изоля­ции, смог продержаться только до февраля 1564 г., после чего подписал с Байиннауном унизительный мир.    В   том   же году Байиннаун лично возглавил военные действия    против   Лаоса. Вторжение шло, как и в прошлый раз, через территорию Чиангмая, где восставший против Бирмы король Мекути после недол­гого сопротивления бежал   во Вьентян. Сеттатират   выдвинул навстречу противнику две армии, которые сначала оказывали успешное сопротивление бирманскому авангарду и нанесли ему два поражения — при Пак Гуй и Мыонг Кем. Но появившийся на Меконге бирманский флот в это время подошел к стенам Вьентяна и принудил лаосские войска к отступлению [165, с. 86]. Внезапная атака речного десанта на Вьентян в тот момент, когда большая часть лаосских войск находилась еще на правом берегу Меконга, увенчалась успехом. Лаосская  столица  была взята штурмом. В числе   пленных оказался Упахат (вице-ко­роль), три жены и более двадцати наложниц Сеттатирата. Сам Сеттатират в последнюю минуту бежал из города с небольшим отрядом воинов и, пока бирманцы   его искали,   устремился на соединение с основными силами своих войск. На военном сове­те было решено отступить в глубь страны, не принимая больше открытых сражений, и истреблять бирманские отряды, выслан­ные за провиантом. Эта тактика себя оправдала. Летом 1565 г. Байиннаун был вынужден вывести свои войска из Лаоса и вер­нуться в Пегу. Войска Сеттатирата преследовали его по пятам до границ Лаоса [165, с. 87—88].

В 1566—1567 гг. война, в сущности, не прекратилась. Просто военные действия были перенесены на другой фронт — в Се­верный Сиам. Здесь сиамский феодал Маха Таммарача, пере­шедший на сторону бирманцев, выкроил себе автономное коро­левство со столицей в Питсанулоке. Сиамский король Махин, стремясь покарать этого изменника, уговорил Сеттатирата со­вершить совместное нападение на Питсанулок.

Первым выступил в поход Сеттатират. Маха Таммарача, не зная о сговоре, послал за помощью к Махину, который отпра­вил в Питсанулок небольшой отряд, в задачу которого входил внезапный арест Маха Таммарачи. Однако командир этого от­ряда Прайя Сихаратдечо перешел на сторону Маха Таммарачи и раскрыл ему всю стратагему. Маха Таммарача срочно послал за бирманцами, а на подошедшие к Питсанулоку по реке войска Махина пустил плоты-брандеры и сжег его суда. Лаосские войска стали закладывать подкопы под городские стены, когда к Питсанулоку подошли с войском два бирманских генерала — Пья Суа Хари и Пья Пугам. Они оттеснили Сеттатирата от го­рода, но затем он ложным отступлением заманил их в засаду в ущелье и наголову разгромил. Время для захвата Питсанулока, однако, было потеряно. Сеттатират с войском возвратился во Вьентян [194, с. 142—143].

В декабре 1568 г. Байиннаун вновь вторгся в Сиам и оса­дил Аютию. Весной 1569 г. Сеттатират с 30-тысячным войском и 1 тыс. боевых слонов выступил на помощь своему союзнику. Однако благодаря измене одного из сиамских генералов он по­пал в ловушку у реки Пасак и, потеряв половину войска, вы­нужден был вернуться в Лаос [88, с. 64; 194, с. 143—144].

30 августа 1569 г. Аютия пала. Три месяца спустя, в ноябре Байиннаун начал новую кампанию против Лаоса. Открытое сражение с огромной армией бирманского короля сулило ката­строфу. Поэтому полководец Сеттатирата Прайя Сенсурин по­советовал заранее эвакуировать всех жителей Вьентяна и сдать столицу без боя. Он же сформировал первые партизанские группы под командованием талантливых командиров Прайя Хан Кео, Прайя Хан Паб, Прайя Таммакун. Впоследствии, по мере продвижения бирманских войск, партизанское движение в Лаосе стало всенародным [267, с. 65—66].

Этот поход Байиннауна на Лаос оказался таким же неудач­ным, как и предшествующие. Его войска ограбили и разорили крупные города, но страна осталась непокоренной. Голод и бо­лезни довершили урон, нанесенный партизанскими налетами. В июне 1570 г. бирманские войска вынуждены были покинуть страну. Лаосцы, идя по пятам за врагом, захватили 30 тыс. пленных и 100 слонов [88, с. 77—81; 267, с. 67].

Два года спустя король Сеттатират погиб при невыясненных обстоятельствах. Не исключено, что это было дело рук бирман­ских агентов. Согласно лаосским хроникам, фактическими виновинками были генерал Пья Након и бывший настоятель хра­ма Ват Мачимавит, недовольные Сеттатиратом по личным мо­тивам. Они сфабриковали письмо к королю за подписью двух дочерей князя Мыонг Онг-Кама (независимого княжества меж­ду Лаосом и Кампучией, населенного кхмероязычными кха) о том, что их отец якобы умер, и они приглашают лаосского ко­роля на царство. Доверившись этому письму, Сеттатират взял с собою небольшое войско во главе с Пья Наконом и выступил на юг. Князь Онг-Кама был, однако, жив и подчиняться Сеттатирату не собирался. Изменник Пья Након, договорившись с князем, завел лаосские войска в засаду. Во время беспорядоч­ного отступления король пропал без вести. Существовало силь­ное подозрение, что он был убит в лесу Пья Наконом [165,, с. 90; 194, с. 147—148; 267, с. 67—68].

Гибель Сеттатирата в возрасте 38 лет была тяжелым ударом для Лаоса, так как страна лишилась талантливого полководца и дипломата в момент, когда бирманская угроза еще не мино­вала. Положение усугублялось тем, что сыну и наследнику Сет­татирата принцу Пра Номыонгу было в этот момент всего пять лет, и сразу же встал вопрос — кто возьмет в руки реальную власть в стране? Лаосские феодалы раскололись на две фрак­ции. Во главе одной стоял генерал Сенсурин, во главе другой — генерал Чангконгнганг. Оба они прославились в войнах с бир­манцами и пользовались большим авторитетом.

60-летний Сенсурин сделал необычную карьеру. Сын дере­венского старосты, он благодаря своим военным и администра­тивным талантам пробился в высшие эшелоны лаосских феода­лов и стал тестем Сеттатирата. Малолетний Пра Номыонг при­ходился, таким образом, ему внуком. Позиция Сенсурина за­ключалась в том, что в такой критический момент лучше иметь в качестве короля 60-летнего опытного полководца, чем пяти­летнего ребенка. Чангконгнганг, феодал во многих поколениях, занимавший к моменту смерти Сеттатирата пост первого ми­нистра, был ярым сторонником принципа легитимизма. Он настаивал на немедленной коронации Пра Номыонга, рассчи­тывая при этом занять пост регента. Победу одержал более решительный в своих поступках Сенсурин. Он внезапно окру­жил своими войсками королевский дворец, захватил Чангконгнгаига и других министров, его сторонников, и казнил их. За­тем он объявил себя королем [165, с. 90—91; 194, с. 148—149; 267, с. 68—69]. Коронация Сенсурина, однако, не прекратила разлада в стране. Многие феодалы не могли перенести того, что на трон взошел бывший простолюдин, и провели против не­го ожесточенную агитацию среди населения. Они дали ему на­смешливое прозвище Сумангала Айяко (Королевский дедушка), которое вошло в употребление вместо официального имени ко­роля. Многие, не желая подчиняться Сенсурину, бежали в Кам­пучию и Тямпу [194, с. 150; 267, с. 70].

Байиннаун, пристально следивший за событиями в Лаосе, решил воспользоваться создавшейся ситуацией и в 1574 г. в третий раз вторгся в эту страну. На этот раз он рекомендовал­ся лаосскому народу как «освободитель», желающий свергнуть узурпатора и заменить его младшим братом короля Сеттатира­та упахатом Воравонгсе, который с 1564 г. находился в бирман­ском плену. Не надеясь, впрочем, на одну силу убеждения, Бай­иннаун усилил свою армию чиангмайскими и даже сиамскими контингентами [165, с. 91—92].

Расколотая страна не могла долго сопротивляться, несмотря на полководческое искусство Сенсурина. В 1575 г. Лаос был взят бирманскими войсками, а на трон был посажен марионе­точный король Воравонгсе (1575—1579). Сенсурин и малолет­ний Пра Номыонг были захвачены в плен и увезены в Бирму. Лаосский народ был обложен тяжелой данью. Но марионеточ­ный король продержался на троне всего четыре года. В 1579 г. на юге страны вспыхнуло мощное антибирманское восстание. Во главе его стал самозванец, принявший имя Сеттатирата, якобы скрывшегося от убийц в 1572 г. Армия, посланная королем Во­равонгсе против повстанцев, была разбита. Когда повстанческие войска приблизились к Вьентяну, Воравонгсе решил бежать в Бирму. Но в дороге его лодка перевернулась, и он утонул [165, с. 94—95; 194, с. 150—151; 267, с. 70].

Узнав об этом, Байиннаун послал в Лаос армию под коман­дованием своего вице-короля Инсенанку. Восстание было по­давлено. Но, чтобы предотвратить новые восстания, Байиннаун вынужден был заключить компромиссное соглашение с преста­релым королем Сенсурином. Бирманский король предложил ему вернуть корону и отпустить с ним на родину всех лаосских пленных из знати (кроме Номыонга) в обмен на вассальную присягу. Сенсурин согласился. Его второе царствование длилось два года (1580—1582). Он умер в 1582 г., на год пережив са­мого Байиннауна [165, с. 95; 194, с. 151; 267, с. 71].

На трон взошел сын Сенсурина Пья Након Ной (1582— 1583). Он не пользовался в стране никаким авторитетом. Год спустя лаосцы подняли против него восстание, арестовали и от­правили в Бирму. После этого в Лаосе наступил девятилетний период междуцарствия (1583—1591). Феодалы разбились на фракции, которые не могли договориться между собой. Страна фактически распалась на удельные княжества. Бирма, ослабев­шая после смерти Байиннауна, не могла уже осуществлять эффективный контроль над Лаосом. Наконец, за дело объеди­нения страны взялось буддийское духовенство. В 1591 г. цер­ковная верхушка страны обратилась с просьбой к бирманскому королю Нандабайину отпустить в Лаос принца Номыонга, кото­рому в это время уже исполнилось 24 года. Нандабайин согла­сился отпустить Номыонга на лаосский трон при условии, что он принесет ему вассальную присягу [165, с. 96; 194, с. 151].

Король Пра Номыонг (1591—1598) недолго соблюдал свою присягу. В 1593 г. он провозгласил независимость Лаоса от Бирмы. Нандабайин, истощенный войнами с Сиамом, вынужден был принять это к сведению. Два года спустя, в 1595 г., Пра Номыонг оказал военную поддержку тайскому княжеству Нан, восставшему против Бирмы, а когда восстание было подавлено, предоставил убежище князю Нана и его семье [194, с. 152]. Во внутренней политике Пра Номыонг предпринял ряд шагов, что­бы восстановить единство страны и авторитет центральной власти. Так, в 1592 г. он силой оружия вновь подчинил отде­лившийся было Луангпрабанг. С удельным князем Сиенг-Куан-га в Восточном Лаосе, который в годы анархии вошел в орби­ту вьетнамского влияния, Пра Иомыонг поладил дипломати­ческим путем [165, с. 96—97].

Объединительная деятельность Пра Номыонга была прерва­на его ранней смертью в 1598 г. Так как он не оставил после себя мужского потомства, вопрос о престолонаследии снова встал в Лаосе с большой остротой. После долгих споров вель­можи избрали на трон двоюродного брата Пра Номыонга по женской линии (сына младшей сестры Сеттатирата) Воравонгсе II (1598—1622). Ввиду малолетства нового короля регентом был назначен его отец, крупный феодал Пра Воранита [194, с. 152].

В это время бирманская держава окончательно рухнула под ударами извне и изнутри. Лаосские пленные, угнанные в Бирму в 60—70-х годах, начали пробираться на родину. По дороге их пытался задержать чиангмайский король, чтобы посадить на свою землю. Это послужило причиной для войны между Лао­сом и Чиангмаем. Лаосские войска вторглись в Чиангмай и быстро захватили его восточные области. Однако они не смог­ли овладеть сильно укрепленной столицей королевства. Регент Пра Воранита возложил всю вину за эту неудачу на генералов, командовавших армией. Он намеревался их казнить, но они не стали дожидаться расправы, похитили из дворца Воравонгсе II, привезли его в военный лагерь и объявили войну регенту от имени «законного короля». Военные действия длились долго с большими потерями для обеих сторон. Эта война была мало популярна в народе, истощенном предыдущими бедствиями. В конечном счете в распрю вмешалось буддийское духовенство, которое принудило обе стороны к примирению. В 1603 г. Пра Воранита удалился в монастырь и его сын начал самостоятель­ное царствование [194, с. 153; 267, с. 73].

На протяжении своего правления Воравонгсе II пытался ограничить самостоятельность крупных феодалов, которую они приобрели после смерти Сеттатирата, но без особого успеха. В 1621 г. они подняли против него восстание, которое возгла­вил его собственный сын и наследник принц Упагнуворат. По­терпев поражение в этой войне, король бежал, но был настигнут людьми принца и казнен в 1622 г. Принц Упагнуворат, став­ший королем (1622—1623), пережил его только на 9 месяцев. Он умер при неясных обстоятельствах. Видимо, он был отрав­лен [165, с. 153; 194, с. 153—154].

Знать снова собралась для выбора короля. На этот раз на трон был избран престарелый сын Сенсурина Пья Маханам (ему исполнился 71 год). Под именем Потисарата IV он пра­вил четыре года (1623—1627) и сидел на троне непрочно. Во время феодального мятежа, разразившегося в 1624 г., который возглавлял принц Прайя Вьентон, был даже сожжен королев­ский дворец [267, с. 74].

После этого «промежуточного» короля совет знати посадил на трон второго сына Воравонгсе II принца Пра Мои Кео (1627—1633). При нем феодальная анархия достигла своего апогея. Только после того как на трон взошел король Сурья-вонгса (1633—1690), положение в Лаосе начало стабилизиро­ваться [165, с. 102; 194, с. 154—155; 267, с. 74—75].

Глава 9

ВЬЕТНАМ В XVI —НАЧАЛЕ XVII в.

В правление короля Ле Хьен Тонга (1497—1504) Вьетнам продолжал пользоваться плодами политических и экономических успехов, достигнутых при Ле Тхань Тонге. Однако в этот пе­риод уже появляются первые, пока еще слабые признаки при­ближающегося кризиса.

Уже в 1498 г. новому королю пришлось подавлять феодаль­ные мятежи в провинциях Нгеан и Тхуанхоа. В том же году была проведена первая большая чистка низовых чиновников (лай). К 1501 г. злоупотребления на конкурсных экзаменах, дающих право на звание чиновника, приняли такие размеры, что Ле Хьен Тонг издал указ, карающий мошенничество на этих экзаменах пожизненным рабством. В том же году он был вынужден отменить воинскую повинность для бедняков [57, с. 256; 168, с. 233; 266, с. 108].

Однако энергичному королю еще было под силу, хотя и с помощью экстренных мер, поддерживать стабильность вьет чамского государства. В 1498 г. Ле Хьен Тонг предписал всем чи­новникам, возвращающимся из поездок в провинцию, представ­лять ему доклады о состоянии ирригации в тех местах. В том же году он учредил специальный пост сачыонга для контроля за проведением сельскохозяйственных работ. В 1503 г. он рас­порядился подавать ему на рассмотрение проекты плотин и ирригационных каналов. В 1498 г. был введен налог на земли под шелковицей (вероятно, эта культура получила большое распространение) [57, с. 11, 48—49, 209, 251].

О продолжающемся экономическом развитии при Ле Хьен Тонге свидетельствует первое упоминание в летописях в 1501 г. о практике перевода трудовой повинности в денежную форму. В 1498 г. был издан указ, регулирующий работу ремес­ленников. В 1500 г. было установлено, что в каждой общине составлялись списки ее членов (начиная с 17-летнего возраста), «искусных в ремесле» [57, с. 104, 114—115].

В 1499 г. Ле Хьен Тонг издал для всеобщего сведения «24 правила» — свод основных правил морали и поведения. В их число входило и осуждение феодалов, захватывающих кре­стьянские земли [57, с. 20].

В 1504 г. Ле Хьен Тонг заболел и умер. На престол взошел его ;сын Ле Тык Тонг. Правление этого короля продолжалось всего шесть месяцев, на протяжении которых ему пришлось бо­роться с феодальным мятежом в Каобанге [168, с. 236].

Его сменил брат Ле Уй Мын (1505—1509), правитель бес­помощный и аморальный. При нем социальные изменения, по­степенно происходившие в течение XV в., начали проявляться в потрясениях на политической арене. Как пишет советский историк Д. В. Деопик: «Реформы Хо Куй Ли, Ле Лоя и их преемников постепенно создали политически влиятельный слой чиновников, стремившихся превратить свои „должностные" земли в наследственную собственность, закрепостить крестьян-держателей. В деревне ускорилась дифференциация крестьянст­ва и массовый распад сельских общин. Незначительная часть богатых общинников превращалась в мелких помещиков, а бедные земледельцы становились зависимыми крестьянами» [27, с. 396].

В этой сложной обстановке, когда центральная власть нача­ла утрачивать авторитет, Ле Уй Мын уронил его еще больше мало мотивированными казнями высших чиновников и дикими оргиями, после которых он убивал участвовавших в них жен­щин. Реальную власть он передал своему дяде по матери и клике вновь назначенных генералов. Один из этих генералов — Мак Данг Зунг был назначен губернатором столицы. Этот энер­гичный человек, выходец из обедневшего рода конфуцианских ученых (его предки промышляли даже рыболовством), тогда только начинал свою удивительную карьеру [168, с. 233].

Злоупотребления клики и полная моральная деградация ко­роля в конце концов вызвали восстание. Во главе его встал опальный принц Ле Зиан Ту, бежавший из тюрьмы, в которую он был заключен. Группа его приверженцев благодаря поддерж­ке народных масс быстро выросла в большую армию. В 1509 г. повстанцы заняли Донгкинь. Король Ле Уй Мын был привязан к жерлу пушки, после чего был произведен выстрел, разорвав­ший его на части. После этого Ле Зиан Ту провозгласил себя королем, приняв тронное имя Ле Тыонг Дык [168, с. 233]. Правление Ле Тыонг Дыка (1510—1517) не принесло народу облегчения, которое он ему сулил, поднимая восстание. Пос­ле тщетных попыток навести порядок в администрации он, по­добно своему предшественнику, предался исключительно лич­ным удовольствиям. Знаменитый архитектор Ву Нью То по его приказу создал проект королевского дворца с сотней крыш и де­вятиэтажной башней. Строительство, на которое сгоняли многие тысячи людей, отрывая их от производительного труда, тянулось долгие годы и так и не было завершено. Государственная казна была опустошена. В то время как тысячи строительных рабочих умирали от изнурения и голода, Ле Тыонг Дык устраивал все новые придворные праздники [168, с. 334].

Крупные чиновники-феодалы на периферии стремились ему подражать. Терпение крестьянства истощилось. В разных кон­цах страны, особенно в провинциях Киньбак, Сонтай и Нгеан, начались народные движения, которые в 1516 г. под предводи­тельством талантливого вождя Чан Као слились в мощную кре­стьянскую войну [44, с. 396; 168, с. 234].

Чан Као, человек скромного происхождения, объявил себя потомком угасшей династии Чан, а также воплощением бога Индры, спустившегося на землю, чтобы облегчить страдания народа. Десятки тысяч крестьян спешили присоединиться к его армии, когда он двинулся на столицу. В сражении при Боде на правом берегу Красной реки королевским войскам удалось вре­менно остановить его продвижение, и он отступил в Тусон, где стал укрепленным лагерем.

Между тем король Ле Тыонг Дык, не понимая шаткости своего положения, оскорбил влиятельного генерала Чинь Зуй Сана, подвергнув его наказанию палками. Чинь Зуй Сан под предлогом выступления против Чан Као собрал свои войска и внезапно ворвался в цидатель столицы. Ле Тыонг Дык был схвачен и убит. Чинь Зуй Сан провозгласил королем восьмилет­него принца Ле Куанг Чи (1517). Этот малолетний король про­был на троне всего три дня. Затем генерал Чинь Зуй Дай (брат Чинь Зуй Сана) схватил его, увез в Ламшон и там убил. Там же в Ламшоне Чинь Зуй Дай объявил королем принца Ле Тиеу Тонга (1517—1522) [168, с. 234].

Между тем еще один энергичный генерал Нгуен Хоанг Зу подступил с войском к столице под предлогом мести за убийст­во короля Ле Тыонг Дыка. Его войска отбили Донгкинь у Чиней, однако во время боев город загорелся и сильно пострадал от пожара. В том же 1517 г. к столице подступило крестьянское войско Чан Као. Повстанцы овладели городом и провозгласили Чан Као королем. Крестьянский вождь совершил обряд торже­ственной коронации в столице вьетнамских королей [44, с. 397]. Перед лицом победоносного крестьянского восстания феода­лы на время забыли свои распри. Соединив свои армии, они выбили крестьянского короля из столицы. Крестьянская война полыхала еще три года. Генерал Чинь Зуй Сан, увлекшийся преследованием повстанцев, попал со своим войском в засаду, устроенную крестьянским вождем, и был убит. Чан Као укрепился в Лангнгуене [168, с. 434—435].

Юный король Ле Тиеу Тонг, которого феодалы перевезли теперь из Ламшона в полусожженную столицу, объявил всеоб­щую амнистию. Часть крестьян поддалась на эту удочку и сложила оружие. Хотя Чан Као еще представлял значительную угрозу, крупные феодалы после этого вновь стали сводить сче­ты друг с другом. Так, невзирая на присутствие короля, гене­ралы Нгуен Хоанг Зу и Чинь Туй затеяли сражение у самых ворот столицы. Сражение закончилось вничью. Тогда в борьбу вмешался предводитель третьей феодальной группировки — Чан Тан. Он объединился с Чинь Туем, и вдвоем они выбили Нгуен Хоанг Зу из столичного района, принудив его отступить в пров. Тханьхоа [168, с. 235].

После этого влияние Чан Тана в столице настолько возрос­ло, что молодой король счел политически наиболее целесообраз­ным организовать его убийство. После этого войска Чан Тана подняли мятеж, и король был вынужден бежать под покровом ночи 'в Зялам. В это время на политической арене вновь появ­ляется Мак Данг Зунг, значительно укрепивший за эти годы свое влияние. Ле Тиеу Тонг назначает его командующим коро­левской армией. Частью силой, частью хитростью Мак Данг Зунг подавил все генеральские мятежи и водворил короля об­ратно в столицу. В 1520 г. было окончательно подавлено и кре­стьянское восстание Чан Као. Авторитет Мак Данг Зунга так возрос, что он явно оттеснил на второй план короля. Соперни­ки Мак Данг Зунга погибли один за другим, все важнейшие посты в государстве были заняты его родственниками и сторон­никами. Даже во дворце его встречали с почестями, подобающими только королю. Казалось, он вот-вот взойдет на трон [168, с. 235].

Резонно опасаясь за свою жизнь, король Ле Тиеу Тонг в 1522 г. снова бежал из столицы, на этот раз в пров. Сонтай. От­туда он обратился за помощью к Чинь Тую, укрепившемуся в Тханьхоа. Между тем Мак Данг Зунг в Донгкине объявил ко­роля низложенным и посадил на трон его брата Ле Кунг Хоанга (1522—1527). Теперь внутрифеодальная борьба во Вьетнаме поляризовалась вокруг двух групп. Во главе одной стоял клан Чиней, во главе другой — клан Маков.

Вначале успех клонился на сторону Чиней. Мак Данг Зунгу и его ставленнику пришлось оставить столицу и отступить в Зя-фук. Войска Чинь Туя заняли Донгкинь. Но вскоре между экс-королем Ле Тиеу Тонгом и Чинь Туем возник конфликт, вы­званный тем, что король, не спросив Чинь Туя, казнил его за­местителя. Разъяренный Чинь Туй атаковал королевский дво­рец и арестовал Ле Тиеу Тонга. Но это ослабило силы Чинь Туя. Не рассчитывая удержаться в столице, он, захватив своего царственного пленника, опять ушел на свою основную базу — в Тханьхоа [168, с. 235].

В 1524 г. Мак Данг Зунг, подчинив себе всю дельту Красной реки, вторгся в Тханьхоа с сильной армией. В разыграв-гшемся сражении Чинь Туй был побежден и убит. Ле Тиеу Тонга увезли обратно в Донгкинь, где он вскоре был умерщвлен. Фактически вся власть в государстве перешла к Мак Данг Зунгу. В 1527 г. он оформил этот переход юридически, низложив короля Ле Кунг Хоанга и объявив королем самого себя. Госу­дарственный переворот сопровождался энергичной чисткой среди крупных чиновников, которые еще оставались верны старой династии [168, с. 235—236].

В 1529 г., следуя традиции, установившейся во времена Ча­нов, Мак Данг Зунг отрекся от престола в пользу своего сына Мак Данг Зоаня (1530—1540). Однако вплоть до своей смерти в 1541 г. он сохранил в своих руках все рычаги власти. Прав­ление Маков не принесло никакого облегчения народным мас­сам Вьетнама. Произвол феодалов и эксплуатация крестьянст­ва при них ничуть не уменьшились. В то же время воспомина­ния о подвигах Ле Лоя и «золотом веке» Ле Тхань Тонга были еще живы в народе. Часть феодалов, отстраненных Маками от прибыльных должностей, также стремилась к реставрации ди­настии Ле.

Самым энергичным в этой группе феодалов был Нгуен Ким. Сын Нгуен Хоанг Зу, погибшего в междоусобной борьбе нача­ла 20-х годов, Нгуен Ким после победы Маков эмигрировал в Лаос. Лаосский король Потисарат, заинтересованный в ослаб­лении Вьетнама, радушно принимал всех беженцев от Маков. Нгуен Киму он пожаловал в кормление район Самчау близ гра­ницы вьетнамской провинции Тханьхоа. Здесь в 1532 г. Нгуен Ким провозгласил королем Вьетнама принца Ле Зуй Ниня, сы­на Ле Тиеу Тонга. Новый монарх в изгнании принял тронное имя Ле Чанг Тонга (1532—1548) [168, с. 237—238].

После провозглашения реставрации династии Ле, хотя оно носило чисто символический характер, противники Маков стали со всех сторон стекаться в Самчау. Наиболее выдающимся из них стал молодой талантливый генерал Чинь Кием, вскоре ставший зятем Нгуен Кима и его правой рукой.

В 1535 г. правительство в эмиграции направило посольство в Пекин с просьбой оказать помощь «законному королю» про­тив узурпаторов — Маков. Китай поспешил использовать меж­доусобицу во Вьетнаме в своих корыстных целях. Под предло­гом помощи легитимной династии (той самой, которую импера­торы столько лет не признавали в прошлом веке) китайские войска были продвинуты к границам пров. Лангшон. Но Мак Данг Зунг поспешил им навстречу и, встретив китайских вое­начальников в горном проходе Намкуан, одарил их богатыми дарами и предложил передать Китаю шесть пограничных районов Вьетнама (Тефу, Кимлак, Коксунг, Лиеукат, Лафу и Анлыонг). Китайцы удовлетворились этой солидной территориаль­ной уступкой и увели свои войска. Император же утвердил Ма­ка в звании короля [56, с. 152; 168, с. 236].

Потеряв надежду на китайскую поддержку, Нгуен Ким ре­шил действовать самостоятельно. В 1540 г. он во главе эмигран­тов вторгся в пров. Тханьхоа, родину династии Ле, где скорее всего можно было рассчитывать на поддержку народных масс. После трехлетней борьбы армия Нгуен Кима прочно овладела провинциями Тханьхоа, Нгеан и Хатинь. Север Вьетнама оста­вался в руках Маков. В 1545 г. Нгуен Ким нарушил это равно­весие, начав успешное наступление в Северном Вьетнаме. Но правивший там король Мак Фук Хай (1540—1546) подослал к Нгуен Киму под видом перебежчика одного из своих военачаль­ников, который отравил его. Чинь Кием, сменивший тестя на посту командующего армией Ле, отвел войска назад, на юг. Приблизительно на полвека во Вьетнаме установилось двое-царствие [56, с. 152; 168, с. 238].

Различие между двумя государствами, на которые в этот пе­риод распался Вьетнам, заключалось в том, что Маки правили сами, а на юге в государстве Ле короли (вуа по-вьетнамски) фактически уступили всю свою власть мажордомам (тюа). Первым таким тюа был Нгуен Ким (1532—1545), затем его сме­нил Чинь Кием (1545—1570).

При короле Ле Чунг Тонге (1548—1556) Чинь Кием пользо­вался всей полнотой власти, но когда этот король умер, не оста­вив прямых наследников, честолюбивому тюа захотелось боль­шего и он стал примеривать корону на себя. По преданию, он обратился за советом к крупнейшему ученому и поэту своего времени Нгуен Бинь Кхиему. Тот, однако,   в   аллегорической форме отсоветовал ему становиться королем, и Чинь Кием разыскал еще одного представителя рода Ле — принца Ле Зуй Банга, которого он посадил на трон под именем Ле Ань Тонга (1557—1573).

Возможно, что тут сыграли главную роль не мудрые советы, а сложившаяся в это время при южном дворе оппозиция власти Чинь Киема. Во главе ее встали подросшие к этому времени сыновья Нгуен Кима, которые стали претендовать на пост, при­надлежавший их отцу. Борьба их с Чинь Киемом закончилась поражением молодых претендентов. Старший сын Нгуен Кима был убит, а младший — Нгуен Хоанг, чтобы избежать смерти, притворился сумасшедшим [56, с. 152; 60, с. 62].

Не опасаясь его, Чинь Кием отправил Нгуен Хоанга в 3558 г. управлять областями крайнего юга, некогда принадле­жавшими Тямпе. Это было политической ошибкой, так как при­быв на юг, Нгуен Хоанг сразу проявил способности крупного го­сударственного деятеля и к году смерти Чинь Киема превратил эти области в почти независимое государство. После смерти Чинь Киема в 1570 г. Нгуен Хоанг заключил соглашение с его наследником Чинь Коем, расширявшее его владения и закреп­лявшее его почти независимый статус [27, с. 397; 56, с. 152; 60, с. 62].

Таким образом, в последней трети XVI в. Вьетнам факти­чески распался на три государства: государство Маков со сто­лицей Донгкинь, государство Чиней Ле со столицей Анчуонг и государство Нгуенов со столицей Айты (к северу от совр. г. Куангчи) [27, с. 397].

В центральном государстве вскоре после смерти Чинь Кие­ма началась борьба между его сыновьями — унаследовавшим его пост старшим сыном Чинь Коем и младшим сыном — Чинь Тунгом. В этой борьбе Чинь Кой потерпел поражение и перебе­жал на сторону северного короля Мак Мау Хона (1562—1592), который в 1571 г. воспользовался междоусобицей, чтобы вторг­нуться во владения Чиней. Войска Маков осадили столицу ди­настии Ле — Анчуонг, но, ставший тюа, Чинь Тунг (1571— 1623) умело защищался и в конечном счете вынудил коман­дующего Маков Кинь Диена снять осаду города и отступить на север [168, с. 239].

В течение 70-х годов XVI в. войска Маков ежегодно вторга­лись в государство Чиней, но ни разу не смогли одержать ре­шительной победы. После гибели в 1579 г. их наиболее способ­ного полководца Мак Кинь Диена наступательная инициатива перешла к их противнику. В 1583 г. Чинь Тунг вторгся в се­веровьетнамскую область Соннам. Дальнейшего успеха он раз­вить не мог, так как Маки окружили свою столицу тройным ря­дом мощных укреплений [168, с. 239—240].

Только в 1591 г. Чинь Тунг собрал достаточно сил, чтобы начать новое, генеральное наступление на Северный Вьетнам. Во главе 60-тысячного войска он разгромил армию Мак Мау Хона под Тотламом, а затем осадил Донгкинь. 6 числа первого лунного месяца 1592 г. Донгкинь был взят штурмом. Маки бе­жали на крайний север страны в пров. Каобанг, где с помощью Китая они удерживались до 1667 г. Король из династии Ле — Ле Тхе Тонг (1573—1597) после более чем 60-летнего переры­ва снова сел на трон в донгкиньском дворце, хотя власть его, как и его преемников, была чисто номинальной [44, с. 397; 56, с. 152; 60, с. 62].

Завершив завоевание Северного Вьетнама, Чинь Тунг напра­вил в Китай посольство с просьбой вновь утвердить династию Ле в качестве «законных государей Вьетнама». Китайский им­ператор согласился дать Ле Тхе Тонгу инвеституру при усло­вии, что Чини не будут трогать Маков в Каобанге. Китаю очень важно было сохранить независимым это княжество, как плацдарм для дальнейшего вмешательства во вьетнамские дела.

На юге государство Нгуенов (Дангуанг) формально призна­вало верховную власть династии Ле, но практически совершенно отделилось от остального Вьетнама. В конце XVI — первой четверти XVII в. интересы государств Нгуенов и Чиней перио­дически сталкивались, но до большой войны дело не доходило вплоть до 1627 г. [27, с. 398; 60, с. 63].

Глава 10

ПОРТУГАЛЬСКАЯ МАЛАККА  И ДЖОХОРСКИЙ  СУЛТАНАТ В XVI-НАЧАЛЕ XVII в.

Захватив Малакку, д'Албукерки стал строить мощную кре­пость к юго-востоку от устья р. Малакки, получившую название форт Фамоза (Знаменитая). На строительстве были использо­ваны камни мечетей, султанских гробниц и других сооружений правительственной части города [14, с. 27].

Второй его задачей было создание новой администрации Ма­лакки. Во главе ее был поставлен «капитан крепости», непо­средственно подчинявшийся вице-королю Индии и впоследствии сменявшийся каждые три-четыре года. Его заместителем  был «капитан порта». Наряду с этим был создан городской совет, состоявший частью   из    назначаемых    вице-королем   (главный судья, секретарь совета), частью из избираемых местными пор­тугальцами членов (шесть советников, заведовавших городски­ми финансами и судопроизводством и др.). В городской совет входило также руководство местного католического духовенства [54, с. 57]. Д'Албукерки сохранил часть прежнего администра­тивного аппарата Малакки, хотя функции малаккских минист­ров теперь изменились: теменггунг управлял коренным населе­нием Малакки — малайцами, бендахаре было поручено управ­ление всеми остальными нехристианскими жителями Малакки (первым бендахарой    стал богатый    купец-индуист Ниначату, оказавший португальцам большие услуги в 1509—1511 гг.). Шабандар был помощником бендахары; в его функции   входил надзор над непортугальскими судами в порту, прием иностран­ных послов и представление их губернатору. Основные группы азиатских купцов в Малакке имели выборных «капитанов», ко­торые отвечали перед португальскими властями за порядок   в своих общинах. Для нужд   торговли   были   отчеканены   новые монеты из золота, серебра и олова. Все суда, идущие через Малаккский пролив, обязаны были теперь заходить в Малакку   и платить пошлину. За этим следили португальские морские пат­рули [159, с. 29—30].

Организация первой европейской колонии в Юго-Восточной Азии проходила в обстановке постоянной внешней угрозы со стороны не смирившегося с поражением Махмуд-шаха и внут­ренней угрозы заговоров и восстаний местного населения. В пер­вые дни после взятия города д'Албукерки приказал перешедшим на его сторону яванским наемникам ловить разбежав­шихся по окрестностям города малайцев и приводить в цепях обратно для работы на строительстве крепости. 1500 рабов сул­тана Махмуд-шаха были автоматически объявлены рабами короля Мануэля и тоже посланы на строительство крепости [209, с. 71]. Между тем, оправившиеся от первого удара малай­цы перешли в наступление. Сын султана Ахмад укрепился в Пагохе, недалеко от Малакки, угрожая оттуда португальскому лагерю. Но д'Албукерки оперативно выслал туда 400 порту­гальцев, 600 яванцев и 300 пегуанцев (монов). Это войско, зна­чительно превосходившее войско Ахмада своей огневой мощью, нанесло ему поражение и принудило отступить в глубь страны. Только старый лаксамана Ханг Туах продолжал совершать с небольшим числом бойцов тревожащие нападения на португаль­цев и их союзников. Его корабли перехватывали суда, везущие в Малакку продовольствие с Явы и из других мест [209, с. 168; 280, с. 71].

В конце 1511—начале 1512 г. положение в Малакке стало весьма напряженным. Резко ощущалась нехватка продовольст­вия, люди на строительстве крепости, изнуренные непосильным трудом и голодом, стали болеть и умирать от лихорадки [209, с. 169]. Сами португальцы в большинстве своем, включая д'Албукерки, болели малярией. В то же время насилия захват­чиков настроили против них и ту часть населения Малакки, ко­торая в начале готова была с ними сотрудничать.

Глава яванского купечества в Малакке Утимураджа, ранее предавший Махмуд-шаха, теперь вступил с ним в тайные пере­говоры. Он сообщил султану, что строительство крепости еще не закончено (оно было завершено только в 1514 г.), а порту­гальский гарнизон немногочислен и ослаблен болезнями. Одно­временно Утимураджа наладил связь с правителем яванского города Джапары Пате Унусом, побуждая его к скорейшему нападению на Малакку. В то же время агенты Утимураджи при­зывали бойкотировать новую португальскую монету и стреми­лись, тайно скупая рис, захватить в свои руки контроль над продовольственным снабжением, чтобы уморить португальский гарнизон голодом [159, с. 34].

Этот заговор, однако, был раскрыт португальцами в середи­не 1512 г. Утимураджа был схвачен и казнен вместе со своей семьей. Яванское население Малакки ответило на это восстани­ем, во главе которого встал Патих Кадир. Яванские наемники обратили свое оружие против португальцев. Только после тяже­лого боя яванцев удалось вытеснить из города. Но Патих Ка­дир и его войско не ушли далеко от Малакки, а принялись жечь дома купцов-индуистов в ее окрестностях. Португальцам пришлось вступить в переговоры с Патих Кадиром и пойти на подкуп. Они предложили ему пост, который ранее занимал Утимураджа. Патих Кадир согласился на это и вернулся со своими приверженцами в город (впоследствии, когда положе­ние стабилизовалось, португальцы пытались расправиться с Патих Кадиром, но он вовремя бежал на Яву) [159, с. 34: 280, с. 72].

В конце декабря 1512 г. перед Малаккой появился флот Па­те Унуса, который еще не знал о подавлении восстания яванцев. Флот состоял из 100 кораблей и нес на своем борту десант, со­ставлявший, по разным португальским оценкам, от 12 тыс. до 100 тыс. человек [159, с. 34] (первая цифра представляется более реальной). Но лишенный поддержки внутри города и не поддержанный войсками Махмуд-шаха, с которым он находил­ся ранее во враждебных отношениях, Пате Унус не смог овла­деть Малаккой. В решающей битве 1 января 1513 г. в Малаккском проливе португальская эскадра нанесла поражение яван­скому флоту, и Пате Унусу пришлось снять осаду [54, с. 58].

Эта победа подняла авторитет португальцев среди мелких государств Малайи и Индонезии. В Малакку, в частности, при­был вассал и зять Махмуд-шаха, султан Кампара Абдулла и изъявил желание перейти в португальское подданство вместе со своим княжеством [159, с. 29]. Таким образом, Португалия получила плацдарм на Восточной Суматре, золото, пряности и рис, которые играли немаловажную роль в Малаккской тор­говле.

Когда в 1514 г. первый португальский бендахара Ниначату был смещен якобы за злоупотребления (после чего он покончил жизнь самоубийством), португальский губернатор назначил на этот пост султана Абдуллу. Он, однако, недолго занимал этот пост. Постоянная подозрительность португальцев и их страх перед восстаниями были умело использованы агентами Махмуд-шаха, которые обвинили Абдуллу в тайных сношениях с быв­шим малаккским султаном. В 1515 г. Абдулла был арестован и казнен. После этого многие малайские и суматранские му­сульмане, потерявшие уверенность в завтрашнем дне, покину­ли Малакку. Незначительное сельское хозяйство Малакки при­шло в упадок. Теперь португальские власти Малакки решили завязать более тесные сношения с язычниками минангкабау ра­ди получения продовольствия. Жорже Ботельо с этой целью был направлен к устью Сиака, где область Минангкабау выхо­дила к морю. Его миссия увенчалась успехом. Вскоре в Малак­ку прибыли минангкабауские купцы с грузом продовольствия, золота и алоэ. Другим поставщиком риса стал Сиам, интересы которого пока что не сталкивались с португальскими. Поэтому, хотя Махмуд-шах в 1516 и 1519 гг. осаждал Малакку, взять ее измором ему не удалось [209, с. 192; 280, с. 74—75].

В 1521 г. в борьбу за Малаккский пролив впервые вмеша­лось северосуматранское государство Аче. Именно в этот сул­танат эмигрировало большинство мусульманских купцов из Малакки, что быстро подняло его экономическое могущество.

Северная Суматра, кроме того, была древнейшим мусульман­ским очагом в Юго-Восточной Азии. Здесь легче всего была поднять знамя «священной войны» против неверных. В мае 1521 г. флот Аче наголову разгромил португальскую эскадру в Малаккском проливе [178, с. 36].

Эта первая победа над португальцами, одержанная местны­ми жителями, вызвала энтузиазм во всей Индонезии и Малайе. Ободренный Махмуд-шах перенес в том же году свою столицу из Джохора на о-в Бинтанг в архипелаге Риау, откуда гораздо удобнее было вести морскую войну с португальцами. В после­дующие три года джохорские корабли своими смелыми рейда­ми сильно дезорганизовали торговлю португальской Малакки [54, с. 59].

Португальцы пытались наносить контрудары, но долгое вре­мя не имели успеха. Уже в октябре 1521 г. губернатор (капи­тан) Малакки Жорже д'Албукерки с эскадрой и десантом в 600 мушкетеров пытался захватить малайскую столицу на Бинтанге, но его атака была отражена с уроном; он, потеряв бригантину, вернулся в Малакку. Столь же безуспешными бы­ли атаки португальского флота на Бинтанг в 1523 и 1524 гг. Лаксамана Ханг Надим и бендахара Падука Раджа тем време­нем продолжали вредить португальскому судоходству. Их за­дача облегчалась тем, что португальцы к этому времени свои­ми пиратскими действиями восстановили против себя большин­ство жителей архипелага [280, с. 76].

Только отдельные крупные феодалы, преследуя свои узко личные интересы, становились на сторону португальцев. Наи­более видным из них был Исуп, махараджа архипелага Лингга. Перебежчики в это время появились и в португальском лагере. В конце 1524 г. лаксамана Ханг Надим с помощью так назы­ваемых португальских ренегатов осадил Малакку. В городе, лишенном подвоза продовольствия, стоимость курицы подня­лась до 50 дукатов. Положение португальцев могло стать со­всем отчаянным, если бы в мае 1525 г. к ним на помощь не пришла эскадра из Гоа под командой Педро Маскареньяса, ко­торая прорвала блокаду [159, с. 35; 280, с. 76].

Сменив Жорже д'Албукерки на посту губернатора Малакки, Маскареньяс перешел к энергичному контрнаступлению. Пер­вый его набег на Бинтанг, однако, был отбит. Но в октябре 1526 г. он вернулся с эскадрой в 20 судов и значительным по тому времени десантом из португальцев и малайцев. После ря­да тяжелых боев Копак, столица на Бинтанге, была взята штур­мом и сожжена. Султан Махмудшах бежал в Кампар, который после казни Абдуллы вновь встал на его сторону. Там он умер в 1528 г. [209, с. 192; 280, с. 76—77].

Принц Ахмад к этому времени тоже умер (был отравлен, как полагают, своим отцом). Спор о престолонаследии завязал­ся между следующим по старшинству сыном султана Музаффаром (сыном от келантанской принцессы) и младшим сыном Ала-уд-дином, мать которого происходила из семьи бендахары. Как уже не раз случалось в истории Малакки, победил канди­дат семьи бендахары. Новый султан принял имя Ала-уд-дин Риайят-шах II (1528—1564). Муззафар-шах стал султаном вас­сального Паханга, где его потомки правили вплоть до XX в [54, с. 59; 209, с. 195].

В первые годы своего правления новый султан Джохора продолжал в отношении Малакки политику своего отца. Джохорские корабли по-прежнему вредили португальскому судоход­ству в проливе, а джохорские агенты продолжали призывать суматранские и яванские княжества бойкотировать торговлю в португальской Малакке. Между тем на политическом горизонте Джохора стала намечаться угроза со стороны нового соперни­ка. Государство Аче к началу 30-х годов XVI в. распространи­ло свое влияние по всей Восточной Суматре, ранее входившей в орбиту Малаккской империи, в частности, захватило богатые торговые княжества Пасей и Педир [280, с. 196].

Это усиление Аче за счет бывших вассалов и союзников Ма-дакки настораживало молодого султана Джохора. Поэтому, несмотря на общую ненависть к португальцам, Аче и Джохор действовали против них раздельно. Так, в 1532 г., когда ачехцы организовали в Малакке заговор во главе с богатым малайским купцом, которого португальские источники называют Синая Раджа, а малайские анналы Санг Найя, джохорцы к нему не примкнули. Согласно плану заговора, восстание, поддерживае­мое извне атакой ачехского флота, должно было начаться в один из больших церковных праздников, когда португальцы по обычаю сидели без оружия в церквах. Португальским аген­там в Аче удалось, однако, заблаговременно выведать эту тай­ну. По приказу губернатора Гарсия де Са Санг Найя был схва­чен и без суда сброшен с крепостной башни [280, с. 77—78].

Вскоре после фиаско ачехского заговора, в 1538 г. султан Ала-уд-дин Риайят-шах II перенес столицу с Бинтанга обратно в Джохор. Помимо прочих соображений, этот шаг также дик­товался и отказом от активной морской войны против Малакки. В том же году он направил своего лаксаману Туан Баркалара в Малакку принести поздравления новому губернатору Эстебано да Гама в связи с вступлением на пост, а также предло­жить ему дружбу молодого султана. В ответ на это да Гама направил к джохорскому двору своего посла. Однако, когда он прибыл в джохорскую столицу, его поведение вызвало серьез­ные подозрения у местных жителей, поскольку оно сильно сма­хивало на шпионаж. При дворе вновь возобладала военная партия. Посол был схвачен и по португальскому примеру сбро­шен с высокого дерева (за неимением башни). Сразу же после этого между Джохором и Малаккой начались военные действия [280, с. 78].

В том же 1533 г. джохорский флот, базируясь в низовьях ре­ки Муар, разгромил внезапным налетом португальскую эскад­ру под командованием брата Эстебано да Гамы, Пауло. Порту­гальский командующий был в этой битве убит. Только в июне 1535 г. Эстебан да Гама собрал достаточно сил для ответного нападения на Джохорский султанат. Его суда вошли в реку Джохор и бомбардировали (хотя и без успеха) построенную Ала-уд-дином II крепость Сунгай Телор. Затем он высадил пе­хоту и начал осаду крепости. Болезни в войске и нехватка провианта вынудили его принять решение об отступлении. Но в этот момент малайский гарнизон совершил необдуманную вылазку. Имевшие превосходство в огневой мощи португальцы нанесли при этом гарнизону такие потери, что им удалось на плечах противника ворваться в крепость. Малайцы отступили вверх по реке и устроили там новое заграждение. Да Гама удовлетворился тем, что сжег Сунгай Телор, и вернулся в Ма­лакку [209, с. 195; 280, с. 78].

Но так как и после этого флот Джохора продолжал дезорга­низовывать малаккское судоходство, Э. да Гама в 1536 г. сно­ва отправился к реке Джохор с эскадрой, взяв на борт почти всех боеспособных португальцев, находившихся в Малакке, и большое число малайских наемников. В завязавшейся битве благодаря превосходству своей артиллерии португальцы одер­жали победу. Султан Ала-уд-дин II вынужден был вступить в переговоры. Между Джохором и Малаккой был заключен мир. Нападения джохорского флота на суда, идущие в Малакку, пре­кратились [280, с. 78].

Но уже в следующем, 1537 г., над Малаккой нависла новая грозная опасность, на этот раз со стороны Аче. В сентябре это­го года флот Аче тайно подошел к Малакке и под прикрытием: ночи высадил трехтысячный десант, который внезапно атаковал малаккские укрепления. Португальцам удалось отбить их на­тиск и оттеснить ачехцев к судам. Ачехское войско, однако, предприняло еще два ночных штурма. Сражение шло при свете факелов. Судьба Малакки висела на волоске. Но португальцам удалось удержать город [54, с. 60; 209, с. 196; 280, с. 79].

В 1539 г. Малакка получила передышку на несколько лет, поскольку неприязненные отношения Аче и Джохора переросли в открытую войну. Аче к этому времени подчинила себе не только мелкие государства северо-восточной Суматры, но и се­веро-западную Суматру с королевством Минангкабау, бывшим основным поставщиком золота в Юго-Восточной Азии. Это воз­будило серьезную тревогу не только в Джохоре, но и в мусуль­манских государствах Явы, особенно в султанате Демак [209, с. 196]. В октябре 1539 г. султан Аче Ала-уд-дин Риайят-шах (тезка султана Джохора) захватил Ару, важнейшее вассальное государство Джохора на восточном берегу Суматры. Ару перед этим обращалось за помощью и к Малакке, но португальцы ответили отказом. Губернатор Перо де Фария послал в Ару толь­ко небольшое количество боеприпасов, которые доставил знаме­нитый португальский путешественник Фернан Мендес Пинто [35, с. 80, 82]. Флот Аче составлял грозную силу из 160 кораб­лей, а в ачехскую армию, помимо местных формирований, вхо­дили отряды наемников из Малабара, Гуджарата и даже из Турции и Абиссинии, а также с Калимантана и Филиппин [35, с. 94].

Султан Джохора в создавшейся ситуации призвал на по­мощь своих вассалов — султанов Перака и Сиака. Их объеди­ненные силы, даже при негласной поддержке Демака, уступали ачехским. Но малайские моряки значительно лучше знали мор­ские и речные течения и другие особенности Малаккского про­лива. Это обстоятельство в конечном счете предопределило по­беду джохорской коалиции.

Фернан Мендес Пинто так описывает морское сражение флота Джохора и его союзников с флотом Аче в начале 1540 г.: «Обменявшись обычными артиллерийскими залпами, оба флота "бросились друг на друга, гребя изо всех сил, и, так как обе стороны шли на сближение и не избегали друг друга, бой про­должался примерно около часа без перевеса на чьей-либо сто­роне, пока военачальник ашенцев (ачехцев. — Э. Б.) Хередин Магомет Хайр-ад-дин Мухамед, правитель Бароса (на Западной Суматре и зять ачехского султана. — Э. Б.) не был убит зажи­гательной бомбой, поразившей его в грудь и разорвавшей его на две части. С гибелью его ашенцы настолько пали духом, что решили отойти к мысу под названием Батокирии и укрепиться там до наступления ночи, пока не соберут свои силы. Однако они не (смогли этого сделать, так как весьма быстрое течение в реке разбросало их суда в разные стороны. Таким образом, флот ашенского тирана достался Лаке Шемене (лаксамане Джохора. — Э. Б.), за исключением четырнадцати судов; сто шестьдесят шесть судов было забрано в плен: тринадцать ты­сяч пятьсот ашенцев убито, не считая тех тысячи четырехсот, которые погибли в окопах (при штурме джохорцами Ару. — Э. Б.),

Когда эти четырнадцать судов пришли в Ашен (Аче. — Э. Б.) и королю было доложено обо всем случившемся, послед­ний, как говорят, был так потрясен, что двадцать дней не хотел никого видеть, а по прошествии этого срока велел отрубить го­ловы всем четырнадцати капитанам, а воинам, которые находи­лись на спасшихся судах, велел под страхом быть перепилен­ными живьем сбрить бороды и носить впредь женскую одежду и бить в адуфы, где бы они ни находились. А если они захотят чем-либо поклясться, то пусть говорят: „Да сразит бог моего мужа" или „Не видеть мне радости от тех, кого я родила". И эти люди, видя себя присужденными к столь позорному на­казанию, почти все ушли за пределы своей страны, а оставшиеся наложили на себя руки: одни отравились, другие повесились, а третьи зарезались» [35, с. 108].

После этой внушительной победы Ару до 1564 г. оставалось под властью Джохора. Португальская Малакка использовала годы передышки, чтобы расширить свое влияние в странах Юго-Восточной Азии. С 1545 г. Малакке удалось занять прочное положение на Бантамском рынке (Бантам в это время стал главной гаванью, снабжавшей перцем Индию и Китай) [56, с. 176]. В 40-х годах после прибытия в Малакку знаменитого иезуитского проповедника Франциска Ксавье значительно рас­ширяется миссионерская деятельность на островах Индонезий­ского архипелага. К середине 50-х годов XVI в. португальские католические миссионеры действовали также в Бирме, Сиаме, Кампучии, Южном Вьетнаме. Число обращенных в католичест­во (за исключением некоторых районов Индонезии) было, одна­ко, весьма невелико [12, с. 12 — 14; 192, с. 60].

В  1547 г. период мирной экспансии Малакки был прерван новой войной с Аче. Ачехский флот вновь блокировал Малак­ку. Ворвавшись в малаккскую гавань, ачехцы сожгли стоявшие там португальские суда, но взять крепость внезапным штурмом не смогли и приступили к планомерной осаде. Когда джохорский султан Ала-уд-дин узнал об этих событиях, он приказал соединенному флоту Джохора, Перака и Паханга перебазиро­ваться в устье реки Муар близ Малакки и послал португальцам заверения в готовности    оказать    помощь    согласно    договору 1536 г. Этот флот из 300 кораблей, на которых, кроме экипа­жа, находилось 8 тыс. воинов, вызвал у португальского руко­водства не столько чувство облегчения, сколько страх, что он в решающую минуту присоединится к ачехцам. Они не спешили приглашать его в Малакку. Между тем прибывшие из Патани и других  мест португальские  корабли  с подкреплением  выну­дили ачехцев снять осаду. Они после этого отступили на север в Кедах, где, прогнав местного султана, стали сооружать на ре­ке Перлис форт, который должен был  послужить базой   для дальнейших рейдов против Малакки.   Португальская   эскадра, последовав за ними, нанесла им поражение на море и пресекла строительные работы. После этого флот Джохора и его васса­лов покинул устье Муара, так и не приняв участия в военных действиях [54, с. 60; 159, с. 36; 192, с. 35; 209, с. 196—197].

Противоречия Джохора и Аче в этот раз, как и в дальней­шем, так и не позволили им выступить совместно, хотя это яв­но могло бы привести к падению Малакки. В июне 1551 г. Ала-уд-дин II (джохорский), в свою очередь, предпринял нападение на главную португальскую базу в Юго-Восточной Азии. Аче в этой войне сохраняло нейтралитет. Джохор получил поддержку только от своих вассалов, а также от королевы Джапары (на Яве), которая прислала экспедиционный корпус. Соединенный флот союзников составил 200 кораблей. Они захватили предместье города и сожгли суда в гавани, но решительный штурм крепости Фамоза  (11 июня 1551 г.)  кончился неудачей. Тогда союзники, отрезав все пути снабжения, повели осаду крепости, рассчитывая, что голод принудит ее защитников сдаться. Но в октябре 1551 г. португальские агенты сумели распространить  в лагере противника слух, что якобы прибывший из Гоа флот со­бирается напасть на оставшиеся    без защиты   берега   Малайи. Ала-уд-дин II и его вассалы поспешили увести войска в свои земли. Осаду продолжали одни яванцы. Но их сил было явно недостаточно для прочной осады крепости.  Вскоре португаль­цы перешли в контрнаступление и вынудили яванцев вернуться на свой остров [54, с. 60; 159, с. 35; 209, с. 197; 280, с. 80—81]. Малакка по-прежнему была очагом напряженности в Юго-Восточной Азии, но ее основные противники так и не сумели объединить свои силы. Более того, они взаимно истощали друг друга в междоусобных войнах, что и позволило   португальцам удержаться в Малакке до 1641 г., когда их там сменили гол­ландцы.

В 1564 г. Аче организовала антипортугальскую лигу местных государств, к которой присоединилась Турция[17]. Однако ни Демак, ни Джохор, ни другие государства Малаккского полуост­рова в нее не вошли. Поэтому первый удар новой лиги был на­несен не по Малакке, а по Джохору. Война началась с того, что ачехский флот внезапно атаковал и захватил Ару. Затем ачехский флот и войско двинулись на Джохор. Столица султа­ната была сожжена. Султан Ала-уд-дин Риайят-шах II был за­хвачен в плен и увезен в Аче, где он умер (возможно, был от­равлен). Джохор нескоро оправился от этого удара [192, с. 64; 280, с. 80].

Но и потери Аче, видимо, были   весьма   велики.   Только в 1568 г. оно смогло начать давно планировавшуюся войну про­тив Малакки. Ала-уд-дин ачехский собрал для этого 20-тысяч­ную армию, включая 400   артиллеристов   из   Турции,   которые обслуживали с помощью местного персонала 480 бронзовых пу­шек. Во флот Аче входили теперь суда, построенные по евро­пейскому образцу, в том числе 3 больших галиона с экипажем из малабарцев, 4 галеры, 60 фуст и более 300 мелких судов. Прибыв в малаккскую гавань, он сначала направил к порту­гальскому губернатору посла. Губернатор, пренебрегая   обще­принятыми международными нормами, приказал схватить пос­ла и подвергнуть пытке. Под пыткой    посла    вынудили   «при­знаться», что он прибыл в Малакку с целью убить губернатора и поджечь продовольственные склады. Затем португальцы от­рубили послу ноги, руки и голову и, погрузив окровавленные останки в лодку, отправили ее по течению в сторону ачехского флота. Тогда Ала-уд-дин стал выгружать на берег войска и пушки. Началась осада [192, с. 36; 209, с. 198; 280, с. 81].

Гарнизон Малакки состоял в это время из 200 португальцев и 1300 азиатских наемников. В прежних войнах малочислен­ность португальского войска компенсировалась его превосход­ством в огневой мощи. Но теперь, с прибытием турецкой артил­лерии, португальцы лишились этого преимущества. Находясь в безвыходном положении, губернатор Малакки обратился за по­мощью к султанам Джохора и Кедаха. И они оказали ему эту помощь. Так еще раз владычество португальцев в Малакке бы­ло спасено благодаря соперничеству местных государств [159, с. 36; 178, с. 37; 209, с. 198].

Ачехцы, однако, не были обескуражены этой неудачей. На всем протяжении 70-х годов XVI в. при султане Али Риайят-шахе (1571—1579) продолжалась борьба на море между Аче и Малаккой. Особенно острый характер носили схватки в районе о-ва Сингапур [192, с. 5]. В октябре 1573 г. ачехцы вновь ата­ковали М.алакку с флотом из 90 судов и войском в 7 тыс. че­ловек. Они сожгли южные предместья, но крепости взять не смогли. В конце 1574 г. на Малакку напал флот Джапары, но из-за несогласованности с Аче и он потерпел поражение. 1 фев­раля 1575 г. ачехский флот снова блокировал город, но вскоре, возможно ожидая удара с тыла от Джохора, отошел. В январе 1577 г. произошло большое сражение между ачехским и порту­гальским флотом в Малаккском проливе. И здесь португальцы одержали победу. В последний год своего правления Али Риай­ят-шах направил свой удар против пропортугальски настроен­ного султана Перака. Несмотря на то что подход к столице Перака защищал португальский форт, построенный по просьбе перакского султана, Ала-уд-дин разгромил соединенные силы португальцев и перакцев и овладел княжеством. Таким обра­зом, в его руки перешел контроль над важным источником оло­ва, а Португалия его лишилась [178, с. 38; 280, с. 82].

После смерти Али Риайят-шаха ачехского в 1579 г. Аче не­которое время не вело активной внешней политики из-за внут­ренних неурядиц. Но уже в 1582 г. при султане Мансур-шахе (он же Ала-уд-дин II, 1579—1586 гг.) война возобновляется. На этот раз Аче направляет основной удар на союзника Порту­галии Джохор. Но джохорскому султану Али Джалла Абдул-Джалил Риайят-шаху II (1580—1597) с помощью португальцев удалось отразить этот удар. После этого султан Али Джалла лично прибыл в Малакку, чтобы выразить благодарность порту­гальскому губернатору. Как сообщает португальский историк д'Эредия, в это время «торговля (между Малаккой и Джохо­ром. — Э. Б.) пряностями и металлами, включая большое коли­чество олова, сильно выросла» (цит. по [280, с. 82]).

В середине 80-х годов политическая обстановка в этом ре­гионе резко меняется. Аче выходит из игры и вплоть до начала XVII в. не ведет активных действий против Малакки. Одновре­менно резко обостряются отношения между Малаккой и Джо­хором. В 1585 г. джохорский флот высаживает десант в Упехе и временно захватывает это богатейшее предместье Малакки. В следующем году султан Али Джалла снова осаждает Малакку с суши и моря. Эта блокада длилась до лета 1587 г., пока не прибыли мощные подкрепления, посланные вице-королем Гоа. Сразу же вслед за этим португальский флот под коман­дованием Антонио де Норонья появляется у джохорской сто­лицы.

После двух дней бомбардировки Джохор-Ламы (20—21 июля 1587 г.) Норонья двинулся на штурм. Но гарнизон, состоявший из малайцев, яванцев и минангкабау, отразил португальскую атаку с тяжелыми потерями. Норонья еле унес ноги. Только после того как 6 августа 1587 г. прибыл со значительными под­креплениями новый командир дон Паоло де Лима, португаль­цам (после шестидневных боев) удалось захватить Джохор-Ла­му. Город был предан огню. Защитники его отступили в джунг­ли, а португальцы вернулись на корабли (с тех пор столица была перенесена в Бату-Савар). Ачехский султан прислал в Малакку посольство с поздравлениями по случаю этой победы. Сам вице-король Гоа придавал такое значение этому успеху слабеющей колониальной державы, что специально сообщил о нем известному международному банкиру графу Фуггеру [209 с. 199; 280, с. 83].

И это был, в сущности, последний крупный успех Португа­лии в Юго-Восточной Азии. В 1596 г. в Индонезии появились первые голландские корабли и потом год за годом их станови­лось все больше, и в начале XVII в. голландский флот в Юж­ных морях уже добился решительного перевеса над португаль­ским. Португальская дипломатия пыталась настроить местных правителей против голландцев, выдавая их за бездомных пира­тов, не имеющих своей земли. Так, в 1599 г. ачехское посольст­во в Гоа было принято с особой торжественностью и отправле­но назад на португальском корабле, чтобы как можно быстрее сообщить султану просьбу захватить голландские суда и уби­вать «голландских пиратов и предателей, которые восстали про­тив своего законного короля» (цит. по [280, с. 84]). Такие же ноты были направлены и к другим восточным дворам.

Эти дипломатические акции не помешали, однако, распрост­ранению голландских факторий по всему региону. Голландцы сначала вытеснили португальцев с Молукки, а затем начали на­ступление на саму Малакку. В 1605 г. перед Малаккой впервые появляется голландская эскадра под командой адмирала Корнелиса Мателифа и обстреливает ее. В 1606 г. этот же адмирал начинает планомерную осаду Малакки. Только флоту, посланному из Гоа, удалось снять осаду. В 1608 г. голландцы вновь осадили Малакку [192, с. 72—73]. Португальцы удерживали этот город до 1641 г., но в последние десятилетия он уже не играл прежней экономической роли, да и при голландцах ока­зался на втором месте после Батавии.

Глава 11

ПАДЕНИЕ МАДЖАПАХИТА И СТАНОВЛЕНИЕ МУСУЛЬМАНСКИХ  ГОСУДАРСТВ НА ЯВЕ  ВО  ВТОРОЙ   ПОЛОВИНЕ XV—XVI  в.

В 1447 г., после смерти королевы Сухиты на трон Маджапа-хита взошел ее единокровный брат Кертавиджайя (1447—1451) сын Викрамавардханы и наложницы. При нем, согласно надпи­си 1447 г., число удельных княжеств увеличилось до 14 [249, с. 193—194]. Королевский клан к этому времени настолько раз­росся, что удельными князьями становились только старшие в соответствующих родах внутри клана, а остальные принцы вы­страивались в своего рода феодальную иерархию, получая часть доходов старшего в роду в каждом удельном княжестве. Чис­ленность феодального класса в силу практики многоженства вообще росла быстрее, чем численность крестьян и ремесленни­ков, и на долю каждого феодала к середине XV в. приходилось гораздо меньше прибавочного продукта, чем 100 лет назад. Это приводило, с одной стороны, к усилению эксплуатации трудя­щихся масс, что не могло не вызвать общей напряженности в стране, а с другой стороны, развязывало внутриклассовую борьбу между феодалами, которая еще более усиливала эту об­щую напряженность.

Король Кертавиджайя явно не мог справиться с управлени­ем страной в такой сложной обстановке, и поэтому его царст­вование оказалось весьма недолговечным. В 1451 г. его сверг удельный князь Памотана, Санг Синагара Раджасавардхана, который принял тронное имя Гириндравардхана Дьях Виджайякарана, основав, таким образом, новую династию Гириндра­вардхана[18]. Но и новый король продержался на троне всего два года. В 1451 г. (очевидно, ошибка; должно быть «В 1453 г.». – Прим. ОСР) против него поднял восстание другой крупный феодал — Сингавикрамавардхана, удельный князь Тумапеля. Он низложил Гириндравардхану I, но сам не мог добиться при­знания других феодалов [249, с. 197].

В течение трех лет трон Маджапахита оставался вакантным (1453—1456). Зато потом появилось сразу два короля — Хьянг Пурвавишеса, удельный князь Венгкера (1456—1466), и Синга-викрамавардхана, который все же короновался и принял трон­ное имя Гирипатипрасута Дьях Сурапрабхава (1456—1466), Каждый из них пользовался поддержкой определенной части феодалов. Один из этих королей или они оба в 1460 и 1465 гг. посылали посольства в Китай, очевидно, желая подтвердить свой титул [15, с. 126—127; 56, с. 83; 249, с. 197].

В 1466 г. оба эти короля исчезают со сцены, и их сменяет новый король Бре Пандан Салас (1466—1468). Но через два года в стране вновь вспыхивает гражданская война, и Бре Пандан Салас бежит из дворца под натиском нового претенден­та, Сингавардхана, князя Келинга, который принимает тронное имя Бре Келинг Гириндравардхана II (1468—1474). Гириндравардхане I он приходился внуком. В 1474 г. Гириндравардхану II при неясных обстоятельствах сменяет его дядя Бре Кертабуми (1474—1478). Правление последнего завершилось за­хватом столицы, осуществленным пришедшими с севера мусуль­манскими войсками [249, с. 196—197].

Мусульманская государственность на Яве постепенно вызре­вала в портовых городах северного побережья внутри Маджапахитского государства в XV в. Внешняя торговля Индонезии достигла своего пика в начале XVI в. Центром, главным нерв­ным узлом торговли региона в XV в. становится Малакка, «глаз солнца», как называли ее тогдашние мореходы. Подъем Малакки привел к некоторому упадку портов Восточной Сумат­ры, таких, как Пасей и Педир, процветавших в XIV в. В то же время на порты Северной Явы подъем Малакки не только не оказал отрицательного воздействия, но, напротив, стимулиро­вал их дальнейший рост.

Северная Ява стала важной, неотъемлемой частью Малакк-ской торговой системы, соединившей сложными экономически­ми связями все части региона и сам регион с Китаем, Индией и Ближним Востоком. После того как купцы, прибывающие из Индии и Китая, сосредоточились в Малакке и почти перестали посещать Яву, дело снабжения Малакки продуктами Централь­ной и Восточной Индонезии почти целиком перешло в руки яванского торгового флота. Малакка с ее огромным торговым населением практически не обладала собственными продоволь­ственными ресурсами, в то время как Ява, по сообщению Т. Пиреша, имела «бесчисленное количество риса четырех-пяти сортов, очень белого и лучшего по качеству, чем где бы то ни было, буйволов, овец, коз, свиней... Очень много оленей, фрук­тов, рыбы, прекрасные вина, много масла разных сортов» [229, т. I, с. 180]. Все это продовольствие регулярно доставлялось в Малакку из яванских портов на яванских судах.

Кроме того, Западная Ява (Сунда) поставляла в Малакку значительное количество перца (1 тыс. бахаров, или 125 т в; год), а также рабов [205, с. 82]. Но самой главной функцией яванского купечества была поставка в Малакку тонких пряно­стей, росших исключительно на Молуккских островах (гвозди­ка), а также островах Банда (мускатный орех и шелуха мускат­ного ореха, которая ценилась в семь раз дороже самого оре­ха). Эта торговля приносила яванскому купечеству огромные прибыли. На Молуккских островах в начале XVI в. 1 бахар гвоздики стоил 1—2 дуката, в то время как в Малакке за него давали как минимум 10 дукатов [269, с. 90]. Кроме того, яван­ские купцы получали дополнительную прибыль за счет бартер­ного характера сделок. Прежде чем отправиться на Молукки, яванские торговые корабли посещали Малые Зондские остро­ва, где меняли тонкие высококачественные ткани Западной Азии на грубые сорта тканей местного производства, которые они потом выменивали на пряности. На Молукки и Банда бла­годаря яванскому импорту поступало также некоторое коли­чество тонких индийских тканей и китайского шелка, которые ценились там очень высоко и хранились как сокровища наряду с медными гонгами, слоновой костью и фарфором [205, с. 96].

Кроме того, яванцы ввозили на острова топоры, сабли, ножи и другие железные изделия (Ява в то время славилась этим то­варом) [229, т. I, с. 216]. Но особенно важную статью экспорта на Молукки составляло продовольствие.

Молукки, так же, как и Малакка, почти не имели собствен­ной продовольственной базы и целиком зависели в этом отно­шении от Явы. Общий экспорт Молукк к началу XVI в. состав­лял около 6 тыс. бахаров (750 т) гвоздики в год [229, т. I, с. 213], и подавляющая часть этого товара вывозилась на яван­ских кораблях. Даже корабли, курсировавшие непосредственно между Малаккой и Молукками, тоже, как правило, принадле­жали яванским купцам, постоянно проживавшим в Малакке, где они занимали два предместья. Из Малакки на Яву шел мощный поток товаров из всех стран Азии — от Красного до Желтого морей.

В этническом плане мощное яванское купечество лишь в незначительной части состояло из коренных яванцев. Оно вклю­чало в себя представителей всех торговых наций Азии — от арабов до китайцев. Эти купцы исповедовали все основные ре­лигии Востока — мусульманство, индуизм, буддизм и конфуци­анство. Но для того чтобы сплотиться в единую организацию (чего требовали общие интересы), им была нужна одна, еди­ная религия, потому что в условиях средневековья только рели­гия могла стать стимулом для сплочения многоэтнической общ­ности. Таким стимулом для яванского купечества в первой по­ловине XV в. стало мусульманство. Это обусловливалось не только тем, что ислам был наиболее гибкой и приспособленной к торговым нуждам религией, но и конкретными политическими обстоятельствами: победой ислама в центре торговой системы региона — Малакке в 1414 г. и тем, что в Западной Индонезии  (на Северной и Центральной Суматре)  ислам господство­вал уже более столетия.

Сплотившись под знаменем ислама, который проповедовал джихад — священную войну против неверных, яванское купече­ство сумело вырвать власть на большей части северояванскога побережья из рук буддийско-индуистских феодалов — удельных князей и губернаторов Маджапахита.

Португалец    Т.    Пиреш,    который    посетил    Индонезию   в 1513—1514 гг., так описывает постепенный переход власти на Северной Яве в руки мусульман: «Мусульманские пате (патихи, владетели. — Э. Б.) морского берега могучи на Яве и ведут всю торговлю, ибо они сеньоры джонок и людей.

Когда морской берег принадлежал язычникам, сюда прихо­дило много купцов — персов, арабов, гуджаратцев, бенгальцев, малайцев и других. Среди них было много мусульман. Они на­чали торговать в стране и богатеть. Они строили здесь мече­ти, и к ним приезжали муллы, и они (мусульмане. — Э. Б.) при­бывали во все большем числе, так что сыновья этих мавров (мусульман. — Э. Б.) были уже яванцы и богачи, ибо они жили в этих местах около 70 лет.

В некоторых местах языческие сеньоры стали мусульманами, и эти муллы и купцы-мавры овладели этими местами. Другие мавры укрепили места, где они жили, и с помощью команд своих джонок[19] убили яванских сеньоров и сами стали сеньора­ми. И так они овладели морскими берегами и захватили торгов­лю и власть на Яве.

Эти сеньоры-пате не яванцы, но долго жили в стране и про­исходят от китайцев, персов, клингов (жителей восточного бе­рега Индии. — Э. Б.) и других упомянутых наций. Однако, выросши среди хвастливых яванцев, а еще больше из-за богат­ства, которое они унаследовали, они сделались более важными среди яванской знати и в государстве, чем сеньоры внутренних земель Явы. Их земли простираются в глубину острова на 7— 8 лиг[20]» [229, т. I, с. 182].

Это точное, хотя и несколько наивное описание процесса пе­рехода власти в XV—XVI вв. было значительно упрощено за­падными историками, считавшими, что мусульманство пришло на Яву только с Запада — из Индии, Малакки, с Суматры и других стран. Действительно, древнейший мусульманский па­мятник, дошедший до нас на Яве, это надгробие мусульманского проповедника — перса Малика Ибрагима (в Гресике), которо­го в Индонезии считают первым апостолом ислама на Яве [269, с. 82]. Конечно, роль мусульман, пришедших с запада, в исла-мизации Явы очень велика, однако Т. Пиреш, говоря о нацио­нальном происхождении новых правителей Явы, на первое место ставит все-таки китайцев. Это тонкое наблюдение португаль­ского автора было полностью подтверждено исследованиями выдающегося индонезийского историка Сламетмульоно. Тща­тельно сопоставив все индонезийские и китайские хроники, по­священные рассматриваемому периоду, он пришел к выводу, что ислам в той форме, в которой он победил на Яве в XV— XVI вв. (суннизм ханафитского толка), не мог прийти в Индо­незию с запада. Он пришел на Яву с востока, из Китая, куда, в свою очередь, он проник из Средней Азии в эпоху монгольских завоеваний [249, с. 226].

В Китае к началу правления династии Мин китайцы-мусуль­мане в южных провинциях уже составляли значительное мень­шинство. Многие из них занимались торговлей и в годы войны между минской и юаньской династиями эмигрировали в Юго-Восточную Азию. Эта эмиграция резко возросла во второй по­ловине 80-х годов XIV в., после того как император Чжу Юань-чжан в 1385 г. приказал изгнать из Гуанчжоу — главного тор­гового порта Южного Китая всех мусульман (и пришлых и местных) [249, с. 230].

Стремясь унифицировать свою державу, китайские импера­торы ограничивали мусульманское движение внутри страны. В то же время они поощряли его вне страны, потому что ки­тайским мусульманам на императорской службе легче было находить общий язык с многонациональным купечеством Юго-Восточной Азии. Даже командующий знаменитыми морскими походами китайского флота в первой четверти XV в. Чжэн Хэ был мусульманином. Политика Чжэн Хэ состояла в том, чтобы всюду, где это возможно, насаждать резидентов из числа своих единоверцев — китайских мусульман.

Сламетмульоно удалось распутать путаницу арабских хро­ник и установить, что каждый сколько-нибудь значительный деятель эпохи становления ислама на Яве помимо индонезий­ского и мусульмано-арабского имени имел также и китайское имя, хотя носители этих имен, как правило, не были чистокров­ными китайцами. Китайские эмигранты выселялись обычно без женщин, женились на туземках, и доля китайской крови в их потомстве с каждым поколением убывала. В кратком виде вос­становленная им история яванского мусульманства выглядит так.

В 1408 г. к маджапахитскому двору прибыл китаец-мусуль­манин Ву Бин. В качестве постоянного посла императора Чжу Ди он пробыл здесь до 1415 г., после чего переселился в мор­ской порт Черибон, где построил маяк и основал там китай­скую мусульманскую общину ханафитского толка. Приблизи­тельно в те же годы адмирал Чжэн Хэ основал на Яве еще не­сколько китайских мусульманских общин [249, с. 226].

В 1419 г. Чжэн Хэ назначил мусульманина Бо Да-гена гла­вой китайской общины Тямпы, а также всех заморских китай-цев хуацяо. Бо Да-ген, в свою очередь, назначил мусульмани­на Гань Эн-чжоу главой китайской общины в Маниле. В 1423г. он переместил его на более ответственный пост — сделал гла­вой китайской общины в Индонезии с резиденцией в Тубане. Этот Гань Эн-чжоу быстро укоренился на Яве. Маджапахит-ский король Викрамавардхана и его дочь Сухита покровитель­ствовали ему. Ему был пожалован высокий титул Арья и долж­ность губернатора Вилватикты. Кроме полученного им на Яьс имени Арья Теджа, он носил еще мусульманское имя Абдул-рахман [249, с. 242—2431.

В 1424 г. в качестве китайского посла при маджапахитском дворе на Яву прибыл мусульманин Ма Хонг-фу вместе с же­ной, дочерью Бо Да-гена от тямской женщины. В индонезийские хроники она вошла под именам Путри Тямпы, тямской прин­цессы, якобы вышедшей замуж за короля Маджапахита, а так­же тетки основателя ислама на Яве Раден Рахмата. Жена Ма Хонг-фу (Путри Тямпа) умерла в 1448 г., и ее гробница близ Маджапахита до сих пор служит объектом поклонения яван­ских мусульман [249, с. 233].

В 1443 г. Гань Эн-чжоу (Арья Теджа) назначил некоего Суан Леона главой китайской общины в Палембанге. Этот Суан Леон, как удалось доказать Сламетмульоно, идентичен с Арья Дамаром индонезийских хроник. Он был сыном короля Викрамавардхана (1389—1427) и его китайской наложницы, а значит — единокровным братом королевы Сухиты (1429— 1447). Столица Палембанга уже в конце XIV в. стала по пре­имуществу китайским городом. В начале XV в. здесь правила местная китайская династия, вассальная китайскому императо­ру. В начале 40-х годов XV в. Палембанг вернулся под власть Маджапахита, и королева Сухита сочла целесообразным по­слать туда такого принца, который по крови был полукитаец [249, с. 233, 239—240].

В 1445 г. из Тямпы в Палембанг прибыл внук Бо Да-гена, Бо Сви-хо (в индонезийских летописях — Раден Рахмат или Сунан Нгампел). Ему суждено было стать основателем ислама на Яве.

В 1447 г. Бо Сви-хо, переселившийся к тому времени в Тубан, женился на дочери Гань Эн-чжоу (Арья Теджа) от его жены филиппинки — Ни Геде Манила. В 1451 г. Бо Сви-хо (Ра­ден Рахмат) переселился в пригород Сурабайи — Нгампел и основал там первую массовую мусульманскую общину из ко­ренных жителей. По названию этого предместья он получил ре­лигиозный титул — сунан Нгампел [249, с. 233—237].

В 1455 г. Суан Леон (Арья Дамар) усыновил двух подрост­ков Джин Буна (Раден Патаха) и Кин Сана (Раден Хуссейна). Согласно индонезийским летописям, первый был сыном короля Маджапахита Бре Кертабуми (1474—1478), а второй — сыном самого Арья Дамара. В 1474 г. младший из них — Кин Сан направился в Маджапахит. Сламетмульоно полагает, что он исправлял там должность китайского посла, вакантную с 1448 г., но это маловероятно. Во второй половине XV в. связи китайской общины на Яве с метрополией были уже оконча­тельно разорваны[21], и это ускорило переход местных китайцев-конфуцианцев в ислам [249, с. 238].

Джин Бун (Раден Патах) в это время женился на внучке Бо Сви-хо (Раден Рахмата) и, пользуясь поддержкой первого министра, возглавил яванскую мусульманскую общину в порту Бинтара (Демак), а вскоре захватил власть в районе Демака. В 1477 г. он завоевал область Семаранга. В 1478 г. после смер­ти спиритуального лидера мусульман Бо Сви-хо (Раден Рах­мата) ему подчинилась Сурабайя [249, с. 238]. Примерно в это же время другой мусульманский вождь, имя которого до нас не дошло, бедный крестьянин с Южного Калимантана, разбога­тевший на торговле в Малакке, захватил власть в важнейшем порту Явы, убив местного индуистского правителя[22]. Такие же перевороты происходили, видимо, по всему северному побе­режью Явы в 70-х годах XV в.

Джин Буну (Раден Патаху) удалось стать гегемоном новых мусульманских владетелей. В 1477 г. его силу признал и ко­роль Маджапахита Бре Кертабуми, который объявил его своим сыном[23] и утвердил в должности правителя Демака. Но Джин Буну уже было мало такого признания. В 1478 г. он со своими войсками взял штурмом Маджапахит и увел в плен короля Бре Кертабуми. Вассальным правителем Маджапахита Джин Бун назначил своего родственника Ньо Лай-ва (он же Сунан Гири, основатель мусульманского духовного княжества в Гири, на Восточной Яве). Тот, однако, продержался в Маджапахите только шесть лет. В 1486 г. индуистские феодалы восстали и убили Ньо Лай-ва. На престол Маджапахита взошел последний представитель династии Гириндраварханы — Гириндравархана Дьях Ранавиджайя (1486—1527) [249, с. 255, 256]. В 1498 г. он направил посольство в Китай, видимо, прося императора о под­держке, но успеха не добился [15, с. 133].

Вплоть до своей смерти в 1501 г. Джин Бун (Раден Патах), принявший тронное имя Панембахан Джимбун, так и не смог покорить внутренние районы Явы, однако ему удалось подчи­нить своей власти все северное побережье Явы, включая, ви­димо, и Сунду. Кроме того, он завоевал Южную Суматру (Па­лембанг и Джамби), острова Бангка и юго-западный Калиман­тан.

После краткого царствования сына Джин Буна Панембахан Сабранг Лора (1501—1504) на престол вступил внук основате­ля Демака Транггану (1504—1546). При нем могущество госу­дарства Демак достигло своего зенита. Хотя это государство подчеркив-ало свой воинствующий мусульманский дух, оно все же унаследовало очень много от своего предшественника Маджапахита. Ценности индуистско-буддийской культуры органи­чески вошли в культуру нового мусульманского общества. Де­мак воспринял и административную организацию Маджапахита. К моменту прибытия португальцев государство Демак со­стояло из домена короля и семи вассальных княжеств (Черибон, Джапура, Тегал, Семаранг, Тидунан, Джапара, Рембанг), в которых правили его близкие родственники [229, т. I, с. 183—187].

Кроме того, на Восточной Яве находились еще три мусуль­манских государства (Гресик, Сурабайя и Тубан), из которых первые два были связаны с Демаком скорее союзными, чем вассальными, узами, а последнее (Тубан), хотя и было мусуль­манским, продолжало признавать власть короля Маджапахита и оказывало ему помощь в войне с мусульманами. Крайний восток Явы занимало индуистское княжество Баламбанган, так­же сохранившее вассальную преданность Маджапахиту [229, т. I, с. 188].

Во внутренних районах Явы почти повсюду, по-видимому, еще сохранялась власть индуистских феодалов. Однако преж­ний авторитет короля Маджапахита был совершенно утрачен. Как сообщает Т. Пиреш, «и так как яванцы (государства Маджапахит. — Э. Б.), уверенные в себе, отдались роскошной жиз­ни, они потеряли большую часть своих земель. Короли больше не приказывают и не принимаются в счет, а реальная власть у вице-короля и главного капитана (первого министра. — Э. Б.). Сейчас на Яве (в Маджапахите. — Э. Б.) правит Густе Пате, ви­це-король и главный капитан. Его почитают как настоящего ко­роля. Все сеньоры Явы (Маджапахита. — Э. Б.) подчиняются ему. Он держит короля Явы в руках, распоряжаясь, чтобы его кормили. Король не имеет голоса ни в чем... Густе Пате пра­вит всей языческой Явой. Он — тесть короля Явы. Он — благо­родный человек, всегда воюет с маврами на морском побе­режье, особенно с сеньором Демака. На войну он берет 200 тыс. воинов, в том числе 2 тыс. конных и 4 тыс. мушкете­ров. Это мне сказал король Тубана, его друг и вассал, так что, возможно, это — преувеличение» [229, т. I, с. 175—176].

Энергичный первый министр Маджапахита Густе Пате пы­тался предпринять наступление на мусульман, опираясь на по­мощь появившихся в Индонезии в 1511 г. португальцев. В 1517 г. в Маджапахит прибыло португальское посольство, которое вело с королем Маджапахита переговоры о совместных военных действиях против Демака. В 1521 г. в Маджапахит прибыло еще одно такое же посольство. Индуистский король Сунды в это время также пытается остановить наступление му­сульман, опираясь на португальцев. В 1522 г. он заключил с португальцами договор, по которому важнейший порт Запад­ной Явы Сунда Калапа переходил во владение Португалии [249, с. 256, 257]. Но военные силы Португалии были недоста­точными для того, чтобы активно вмешиваться во внутренние дела Индонезии. Демак быстро подавил эти попытки. В 1524 г. Транггану был провозглашен султаном и объявил священную войну неверным. В том же году войска Демака под предводи­тельством пангулы (духовного руководителя) султана Рахма-туллы атаковали Маджапахит. Эта атака была отбита, а сам Рахматулла был убит [228, с. 8]. Более успешно агенты Дема­ка действовали на Западной Яве. В 1525 г. родственник Транг­гану Фалетахан (Сунан Гунунг Джати) захватил власть в за-паднояванском порту Бантам. Этим было положено начало му­сульманскому султанату Бантам. В 1526 г. он же захватил Сун­да Калапу и этим пресек попытки португальцев утвердиться на яванском побережье. Сунда Калапа была переименована в Джайякарту (совр. Джакарта) [269, с. 97]. В 1527 г. войска Демака под предводительством нового пангулы Сунан Кудуса снова атаковали Маджапахит и на этот раз успешно. Маджа­пахит был взят и разрушен. Король и его приближенные бежа­ли в княжество Баламбанган на крайнем востоке Явы, которое до конца XVII в. продолжало сохранять независимость и ста­рую веру [228, с. 8].

После смерти султана Транггану Демак охватили феодаль­ные неурядицы. Сын Транггану султан Сунан Правата (1546— 1549) убил своего дядю, удельного князя Джипанга и вскоре сам был убит сыном этого дяди Арья Панангсангом. После это­го свои права на трон предъявил муж старшей дочери Трангга­ну Кали Ньямат. Однако он тоже был убит Арья Панангсан­гом, который, пользуясь поддержкой видного духовного князя Сунан Кудуса, пытался закрепить трон за собой [160, с. 157; 228, с. 11].

В стране началась гражданская война. Против Арья Панангсанга выступил муж младшей дочери султана Транггану Джа­ка Тннгкир, удельный князь Паджанга, в союзе с вдовой уби­того князя Джапары рату Кали Ньямат. Хаос феодальной меж­доусобицы продолжался девять лет. В 1558 г. Арья Панангсанг был побежден и убит. Джака Тингкир стал гегемоном яванских князей и перенес столицу государства в Паджанг (1558— 1587). Сын Сунана Праваты — Пангеран Кедири остался кня­жить в Демаке, но за ним сохранился только чисто религиозный авторитет. В то же время значительно выросла самостоятель­ность Джапары, где княжила рату Кали Ньямат. В 1550 и 1574 гг. она даже вела собственными силами войну против пор­тугальской Малакки [228, с. 27].

В  1575 г. на политической  арене появляется новое лицо — Сутавиджайя (Сенапати), сын капитана гвардии короля Паджанга, получившего в награду за свои воинские подвиги не­большую область Матарам (совр. Суракарта) в управление. Онг сумел быстро округлить владения, завещанные ему отцом. И хо­тя в 1581 г. съезд феодальных князей Явы в Гири провозгласил Джака Тингкира султаном под именем Ади Виджайя, центр тяжести феодальной Явы все более стал перемещаться во внут­ренние районы [160, с. 158; 228, с. 15, 27—28].

В 1587т. произошло решающее сражение между Матарамом и Паджангом, в котором Ади Виджайя был разбит и убит. Су­тавиджайя провозгласил себя государем под именем Сенапати Ингалага. Его власть на первых порах распространялась только на Центральную Яву. Поход, предпринятый Сенапати в 1589 г. на Восточную Яву, был отражен местными феодалами во главе с князем Сурабайи. В 1593—1595 гг. восточнояванские феодалы даже перешли в контрнаступление и вторглись на территорию Паджанга. Это наступление Сенапати отбил, но попытавшись в 1598—1599 гг. захватить восгочнояванский порт Тубан, потер­пел неудачу. Только в 1599 г. Сенапати удалось окончательно подчинить главный в то время порт Явы — Джапару. В 1601 г. Сенапати умер, оставив завершение объединения Явы своим преемникам [160, с. 158—159; 228, с. 31—33].

Глава  12

ФИЛИППИНЫ В XIII—XVI вв.

На всем протяжении рассматриваемого периода социально-экономическая и политическая структуры племен и народностей, населявших Филиппины, отличались большой пестротой. На низ­шей ступени социального развития стояли потомки коренного населения Филиппин — негритосы. Испанский историк Антониа де-Морга, живший в начале XVII в., сообщает о них следующее: «В различных частях острова Лусон проживает значительное число чернокожих туземцев. И мужчины и женщины у них имеют курчавые волосы, рост их невелик, хотя они сильны и крепки телом. Эти люди — варвары и мало развиты. У них нет постоянных домов или поселений. Они бродят группами по го­рам и лесам, сменяя одно место на другое, смотря по сезону. Иногда они сажают рис на расчищенных полянах, но чаще кор­мятся охотой. Они очень искусны в применении своих луков. Они питаются также горным медом и кореньями, добытыми из земли. Это варварский народ, которому никто не может дове­риться. Они весьма склонны к убийству и нападают на поселе­ния других туземцев... И нет ничего, что может их остановить или подчинить, несмотря на все средства, хорошие или плохие, к которым      прибегают  (их    соседи. — Э. Б.)»    [210,    т.    II, с. 74-75].

На высшей ступени развития находился крайний юг Филип­пин — архипелаг Сулу, где уже в XIII в. сложилось классовое общество. Арабский путешественник Ибн Баттута, посетивший Филиппины в середине XIV в., дает красочное описание этого государства. Он называет его Тавалиси, как звал его, согласно информаторам Ибн Баттуты, сам король.

«Эта страна очень обширна и король ее равен императору Китая, — пишет Ибн Баттута[24]. Он владеет множеством джо­нок, с которыми он воюет против китайцев, пока они не запро­сят мира, и согласятся сделать ему определенные уступки. На­род этот — язычники... Они обычно меднокожие и очень храб­ры и воинственны. Женщины у них ездят верхом, стреляют и сражаются, как мужчины.

Мы бросили якорь в одном из их портов — Кайлукари. Это один из величайших и прекраснейших городов. Здесь находится резиденция сына короля. Когда мы вошли в гавань, на берег вышли солдаты, и шкипер спустился, поговорить с ними. Он взял с собой подарок для сына короля. Но ему сказали, что король назначил ему в управление другую провинцию[25] и пере­дал этот город своей дочери по имени Урдуджа.

На другой день эта принцесса пригласила накоду (шкипера), карани (казначея), тиндаила (начальника моряков) и сипахсалара (начальника стрелков) к себе на банкет, который она устроила для них по своему гостеприимному обычаю.

Шкипер пригласил меня сопровождать их, но я отказался, потому что этот народ — язычники, и не пристало делить с ни­ми пищу. Когда гости прибыли, принцесса спросила: „Кто-ни­будь отсутствует?". Капитан ответил: „Здесь все, кроме одного. Это бакши (искаж. „бхикшу", санскритское — монах), который не ест вашу пищу. Урдуджа сказала: „Пошлите за ним". За мной прислали группу гвардейцев принцессы и часть людей ка­питана.

Я пришел, а она сидела на высоком кресле или троне. Перед ней стояли ее женщины с бумагами... Вокруг находились пожи­лые дамы или дуэньи, которые служили ей советницами. Они сидели ниже трона на креслах из сандалового дерева. Перед принцессой были также мужчины. Трон был покрыт шелком и имел шелковые занавески. А сам он был сделан из сандала и обложен золотом.

В зале аудиенций были подставки из резного дерева, на ко­торых стояло много золотых сосудов всех размеров, вазы, кув­шины и флаконы. Шкипер сказал, мне, что в этих сосудах напиток из сахара и пряностей, который эти люди пьют после обеда. Он имеет ароматный запах и приятный вкус, вызывает весе­лость, делает приятным дыхание и облегчает пищеварение.

Когда я приветствовал принцессу, она спросила по-турецки: „Здоровы ли Вы? Как Вы поживаете?"

Эта принцесса также умела писать арабским шрифтом. Она сказала одному из своих слуг: „Дават ва батак катур". („При­неси чернильницу и бумагу"). Он принес их, и она написала „Бисмаллах Аррахман Аррахим („Во имя бога милосердного и сострадательного") (мусульманская формула. — Э. В.), и спросила меня: „Что это?". Я ответил: „Танзари нам" („Имя бога"). Она сказала: „Хушн" („Хорошо"). Она спросила, из какой страны я прибыл. Я сказал: „Из Индии"[26]. Она спросила: „Из страны перца?" Я сказал: „Да". Она задала мне много во­просов об Индии, а я ответил. Потом она сказала: „Я должна пойти войной на эту страну и овладеть ею, ибо ее великое бо­гатство и большие силы привлекают меня". Я сказал: „Хорошо, если вы так сделаете".

Затем принцесса подарила мне одежды, два слоновых гру­за риса, двух буйволиц, десятерых овец и четыре мартабанских (южнобирманских. — Э. Б.) кувшина с имбирем, перцем, лимо­нами и манго, все приготовленное с солью, как для морского путешествия.

Шкипер сказал мне, что у Урдуджи в армии есть свободные женщины, а также рабыни и пленницы, которые сражаются как мужчины. Что она имеет обыкновение вторгаться в земли сво­их врагов, участвуя в битвах и сражаясь со знаменитыми вои­нами. Однажды в жестокой бигве принцессы с одним из ее вра­гов большинство ее воинов было убито, и все ее войско готово было бежать. Тогда Урдуджа бросилась вперед и, проложив путь сквозь ряды бойцов, прорвалась к вражескому королю и нанесла ему смертельную рану. Он умер, а его войско разбе­жалось. Принцесса вернулась с его головой на копье, и семья убитого короля заплатила за нее большой выкуп. И когда принцесса вернулась к своему отцу, он дал ей этот город Кайлукари, которым прежде правил ее брат.

Я слышал от того же шкипера, что многие сыновья королей искали ее руки, но она всегда отвечала: „Я выйду только за того, кто победит меня в бою". И они все избегали испытания из страха осрамиться, будучи побитым.

Мы покинули страну Тавалиси и через 17 дней (всегда с по­путным ветром) прибыли в Китай» [97, т. IV, с. 103—108].

Это, к сожалению, единственное дошедшее до нас разверну­тое описание древнейшего государственного образования на территории Филиппин, в которое, помимо архипелага Сулу, по-ви­димому, входило также южное побережье Минданао и часть Восточной Индонезии. Судя по отдельным деталям рассказа Ибн Баттуты, это было государство раннеклассового типа, пе­реживавшее свой «героический период», подобный «героическо­му периоду» в истории древних греков времен Троянской вой­ны или скандинавов в эпоху норманнских завоеваний.

В целом же по Филиппинам в доиспанское время уровень социального развития был гораздо ниже. Здесь успели образо­ваться только микрогосударства (балангаи), население которых не превышало несколько тысяч человек. Эти балангаи время от времени складывались в более крупные конфедерации, которые, однако, легко распадались. Во главе балангаев стояли князья — дато, которые еще не успели стать обособленной кастой. В «Ре­ляции о завоевании острова Лусон», составленной в 1572 г. ано­нимным испанским автором, говорится: «Не следует понимать, что вожди в этой стране абсолютные правители или имеют большой авторитет и власть... Случается в одной деревушке, как бы она ни была мала, есть пять, шесть или девять вождей, каждый из которых имеет 20—30 рабов, которых он может про­дать или обращаться с ним, как пожелает. Другие называются тимагуа (свободные общинники. — Э. Б.); над этими людьми вожди не имеют власти, кроме того, что они обязаны следо­вать ₍за вождем на войну... и даже эта служба не принуди­тельна, ее нельзя добиться силой» [105, с. 199].

Социальная мобильность была еще весьма велика. Как со­общает испанский монах Хуан де Пласенсия, «...человек может быть низкого рождения. Но если он соберет богатство — земле­делием, скотоводством, торговлей, ремеслом или грабежом и насилием (как это обычно случается), такой человек присваи­вает себе название „дато" и собирает вокруг себя родичей и даже чужаков, которые признают его вождем. Его потомки мо­гут потерять власть вместе с богатством. Случается, что сын или брат вождя — раб. А то и раб своего вождя» [107, с. 3—4].

В то же время границы классов и сословий в этот период на Филиппинах прорисовываются достаточно четко. В представле­нии самих филиппинцев общество того времени было трехсословным. Это были «благородные» (по-тагальски — махарлика), «свободные простолюдины» (тимагуа) и зависимые (алипинг). Отдельного жреческого сословия на Филиппинах не сложилось. В то же время сословие алипинг (зависимые рабы) делилось на две основные категории: алипинг сагигилир (собственно рабы, которые не имели никакой собственности и работали в доме или на полях хозяина, они были в полной власти хозяина, который в любой момент мог их продать) и алипинг намамахай (кре­постные, которые имели свой дом и хозяйство и были обязаны отдавать своему хозяину часть урожая, обычно половину, слу­жить ему гребцами и выполнять другие работы; они свободно наследовали и отчуждали свою собственность и землю. Их нель­зя было ни продать, ни превратить в рабов)  [107, с. 4].

Существовали и промежуточные социальные состояния: так, сын свободного человека и рабыни считался рабом наполовину, его дети от брака со свободной женщиной — рабами на одну четверть и т. д. Такие частичные рабы, а также алипинг нама-махай могли внести выкуп и стать свободными. Полные же ра­бы права выкупа не имели.

Источником зависимости служили как внутренние войны, так и долговая кабала. Как сообщает испанский конкистадор Мигуэль де Лоарка, «если одалживают рис, и год проходит, а долг не уплачен до посева... то на второй год сумма долга удваива­ется, а на третий год — учетверяется» [107, с. 5].

Такой высокий процент роста был связан со слабой разви­тостью обмена внутри филиппинского общества. В то же вре­мя внешняя торговля на Филиппинах была довольно развита уже в XIII в. Филиппины в это время торговали не только со многими странами Юго-Восточной Азии, но и с Китаем. Писав­ший в 1225 г. китайский географ Чжао Жу-гуа гак описывает торговлю с филиппинцами: «Когда торговые суда бросают якорь, они останавливаются против места торговли. После то­го как корабль погружен, туземцы свободно его посещают. Вож­ди имеют обычай носить белые зонтики, поэтому торговцы пред­лагают им эти зонтики в дар.

Торговый обычай у этих диких торговцев таков: они соби­раются толпами и приносят корзины с товарами. И если (ки­тайские купцы. — Э. Б.) их даже не знают или едва могут узнать людей, которые уносят товары, все равно потерь не бы­вает. Дикие торговцы после этого перевозят эти товары на дру­гие острова для обмена и, как правило, проходит восемь или девять месяцев до их возвращения, пока они рассчитываются с купцами на корабле добытыми товарами» [104, с. 159—160].

Китайцы вывозили с Филиппин воск, жемчуг, перламутровые раковины, древесную смолу, ткани из волокна абаки, бетель, кокосовые орехи, тропические фрукты, а ввозили изделия из фарфора, стекла, керамику, бумагу, золотые украшения, оружие [32, с. 16]. Археологические раскопки в центре Манилы вскры­ли 70 филиппинских захоронений с богатейшим набором ки­тайского фарфора и керамики. С XIII в. местная расписная ри­туальная керамика вообще вытесняется китайской — лучше об­работанной и богаче орнаментированной [32, с. 16—17]. Во второй половине XIV в., как установила советский историк Ю. О. Левтонова, торговля Филиппин с Китаем несколько ослабла за счет расширения торговых связей с материковыми государствами Юго-Восточной Азии — Сиамом, Кампучией и Вьетнамом. Но с начала XV в. китайцы вновь захватывают ге­гемонию в филиппинской внешней торговле [32, с. 17].

К моменту прибытия испанцев на Лусоне и в других районах Филиппин существовали китайские торговые общины. В то же время в области культурных связей Филиппины более тяго­тели к Западу, к странам так называемой индианизированной, а затем исламской культуры. Правда, влияние первой не было особенно глубоким. Китайский путешественник XIII в. видел на Филиппинах медные изваяния Будды, но местное население не могло объяснить ему, что они значат [21, с. 14]. Видимо, ин-дуистско-буддийская культура не успела пустить прочных кор­ней в этой стране. Однако к моменту прихода испанцев на Фи­липпинах уже существовала письменность, основанная на алфа­вите индийского типа, а в состав тагальского языка вошло около 340 санскритских слов [288, с. 84—85]. «Склонность ост­ровитян к чтению и письму настолько велика, что нет почти ни одного мужчины или женщины, которые не могли бы читать и писать свойственным Манильскому острову шрифтом», — сооб­щает один испанский миссионер [288, с. 27]. «Даже если это утверждение относится к феодальному сословию наиболее раз­витых княжеств, — писал академик А. А. Губер, — то подобной грамотностью вряд ли могли похвастаться даже господствую­щие классы европейских стран XV—XVI вв.» [21, с. 19].

Вслед за письменностью уже в XIII в. на Филиппинах появ­ляется писаное право. Древнейший дошедший до нас судебный кодекс с острова Панай относится к 1250 г. В сохранившейся части этого кодекса имеются следующие статьи, рисующие со­циальные отношения на Филиппинах в XIII в.:

«1. Сознательный отказ работать на полях или сажать что-нибудь для поддержания жизни — самое серьезное преступле­ние, которое заслуживает сурового наказания:

а) ленивый человек должен быть арестован и продан бога­той семье как раб, чтобы его там научили работе в доме и на полях;

б)  позднее, когда его научат работать и любить свою рабо­ту, его следует вернуть в семью. Сумму, заплаченную ему, сле­дует вернуть и его будут считать не рабом, а свободным человеком, который перевоспитался и желает жить плодами своих трудов;

в) если потом выяснится, что он ничуть не исправился и что он тратит свое время в праздности, его следует снова аресто­вать и послать в лес. Пусть ему не разрешают общаться с дру­гими членами общины, ибо он подает дурной пример.

2. Грабеж любого вида подлежит суровому наказанию. У во­ра следует отрезать пальцы.

3. Только тот, кто может поддерживать семью или несколь­ко семей, может иметь более одной жены и столько детей, сколько может прокормить:

а) бедная семья не может иметь более двух детей, ибо она не может поддерживать и воспитывать должным образом боль­шее число детей;

б) детей, которых родители не могут содержать, следует убивать и кидать в реку.

4. Если человек имеет ребенка от женщины и он ее бросит, так как не хочет жениться на ней, этого ребенка следует убить, так как женщине без мужа трудно содержать ребенка;

а) родители этой женщины должны лишить ее наследства;

б) деревенские власти должны разыскать этого человека, и, если он по-прежнему будет отказываться жениться, его следует казнить... Отца и ребенка следует похоронить в одной могиле» [288, с. 119—120].

Таким образом, в древнейшем письменном кодексе Филип­пин на первом месте стояла жесткая дисциплина подневольно­го труда, которую только что родившееся классовое общество впервые стало навязывать трудящимся массам. На втором месте стоит охрана частной собственности, также только что на­родившейся. Охрана достаточно суровая (отрубание пальцев), но в XV—XVI вв. воров станут попросту казнить. Наконец, ко­декс ясно указывал на существование бедных и богатых. Бога­тые могли иметь сколько угодно жен и детей, для бедных же размер их семьи жестко ограничивался их экономическими воз­можностями.

Значительно большее влияние (по сравнению с индуистско-буддийской культурой) на Филиппины оказал ислам, который стал проникать сюда уже в XIV в. В 1380 г. в государство Сулу прибыл первый мусульманский миссионер Карим-уль-Макдум (по преданию, это был араб из Мекки, прибывший сюда через Малайю, тогда еще в основном языческую). Он построил пер­вую мечеть в городе Симупуле [63, с. 24; 288, с. 99].

В 80-х годах XIV. в. военная мощь государства Сулу, так вы­соко оцененная Ибн Баттутой сорок лет назад, явно пошла на убыль. Как это обычно бывает в молодых варварских государ­ствах (возьмем, например, Сукотаи в последней четверти XIII — первой половине XIV в.), за быстрым взлетом и огром­ным территориальным расширением наступил столь же быст­рый спад. Общество искало новые, более адекватные формы для создания прочного классового государства. Поэтому, когда око­ло 1390 г. на Сулу прибыл раджа Багинда (мусульманский князь из Минангкабау на Суматре) с войском, он довольно лег­ко захватил верховную власть и сделал ислам государственной религией [288, с. 99]. И это произошло не потому, что он, со­гласно преданию, располагал огнестрельным оружием, о кото­ром не слыхивали в этих местах, а потому, что сулуанское об­щество было уже внутренне готово к принятию новой классовой религий, и достаточно было не слишком сильного толчка, что­бы этот переход совершился.

Новый приток мусульманской культуры на Сулу имел место около 1450 г., когда в столицу государства Буанса прибыл из Малакки некий Сайид Абу Бакр, выдававший себя за потомка основателя ислама Мухаммеда. Он сумел войти в доверие у правящих кругов Сулу, женился на дочери Багинды и после смерти последнего провозгласил себя султаном Сулу. Время правления Абу Бакра (1450—1480), принявшего на троне му­сульманский титул Шариф-уль-Хашим, стало периодом оконча­тельного оформления мусульманского государства на Сулу. Абу Бакр организовал управление султаната по образцу арабского халифата, издал первый свод законов Сулу, основанный на ша­риате, и возродил военную мощь государства Сулу, которое снова стало серьезной угрозой для своих соседей [63, с. 25; 288, с. 99—100].

В последней четверти XV в. ислам (возможно, не без под­держки Абу Бакра) стал распространяться на юго-западном Минданао, которое по уровню своего развития было весьма близко к Сулу. В 1475 г. еще один мусульманский авантю­рист — шариф Мухаммед Кабунгсуван высадился в устье реки Пуланги с войском, набранным из числа мусульман самалов[27] (по преданию, он был сыном арабского духовного лица и прин­цессы Джохора, но преуспевшие завоеватели часто приписыва­ли себе подходящую генеалогию задним числом). Завоевав до­лину Котабато в низовьях Пуланги, Мухаммед Кабунгсуван женился на местной принцессе Путри Тунсина и обратил побеж­денных жителей в ислам (часть их, однако, бежала в горы, где положила начало нынешним языческим племенам Минданао — билаанам, манобо, субанунам и др.). Так был основан мусуль­манский султанат Магинданао, впоследствии ставший серьез­ным соперником испанских колониальных властей на Филиппи­нах [288, с. 100].

Что касается остальной части Филиппин, то там мусульман­ская пропаганда не имела такого эффекта, как на юге, несмот­ря на то что после падения Малакки в 1511 г., на Филиппины двинулась целая армия миссионеров из числа мусульманских духовных лиц, бежавших от португальцев. К моменту прибытия испанцев только небольшая часть феодальной верхушки Лусо­на приняла ислам.

Социально-экономические условия на северных и централь­ных Филиппинах в XV—XVI вв. еще не созрели для массового распространения ислама. Здесь государственность вызревала медленно и трудно, опираясь на привычную местную языческую религию, уходившую своими корнями в доклассовое общество.

Древнейшее известное нам государственное образование на центральных Филиппинах сложилось в середине XIV в. на о-ве Панай благодаря миграции значительного числа индоне­зийцев с о-ва Калимантан во главе с десятью князьями. После различных передвижек они создали федерацию из трех госу­дарств на Панае, которыми управляли семь дато. Главным из них был дато Сумаквел, которому и приписывают авторство Марагтасского кодекса [63, с. 27—28; 288, с. 116].

Эта федерация просуществовала довольно долгое время то распадаясь, то снова сплачиваясь. Главным (и единственным кроме Марагтасского кодекса) документом, рисующим ее внутреннее устройство, является так называемый Свод законов Калантиау, изданный в 1433 г. верховным князем федерации — дато Калантиау [63, с. 28—30].

В нем, в частности, говорится:

«1. Не убивай, не кради, не вреди престарелым, ибо ты мо­жешь заплатить за это жизнью. Тот, кто нарушает эти запове­ди, будет утоплен с камнем на шее в реке или сварен в кипя­щей воде.

2. Своевременно плати все долги вождям. Кто не заплатит, тому на первый раз дадут сто ударов кнутом. Если долг велик, руку должника следует три раза опустить в кипящую во­ду. Во второй раз должника следует забить до смерти.

3. Не следует жениться на очень молодых, не следует брать больше жен, чем можешь содержать. Того, кто нарушит этот закон, заставят проплыть три часа. За повторное преступле­ние — смертная казнь.

4. Не следует осквернять могил. Проходя мимо них, следует оказывать уважение мертвым. Кто нарушит этот закон, того казнят смертной казнью, положив на муравейник, или забьют до смерти.

5. Соглашения об обмене продовольствием следует выпол­нять в точности. Кто их нарушит, того будут бить кнутом один час. За второе преступление его посадят на муравейник на один день.

6. Почитай святые места, такие, как священные деревья и тому подобное. Того, кто не подчиняется этому закону, следует оштрафовать на стоимость месяца работы в золоте или в меди.

7. Смертная казнь полагается за следующие преступления: следует казнить тех, кто уничтожает священные деревья, тех, кто пускает ночью стрелы в стариков и старух, тех, кто вхо­дит в дома вождей без разрешения, тех, кто убивает акул и по­лосатых крокодилов.

8. Год рабства полагается: а) за кражу жен вождей; б) за содержание злых собак, которые кусают вождей; в) за поджог чужого урожая.

9. Будут бить два дня: а) тех, кто поет ночью; б) тех, кто убивает птиц манаул; в) тех, кто уничтожает записи вождей; г) тех, кто злонамеренно обманывает; д) тех, кто оскорбляет мертвых.

10. Матери должны подготовлять своих дочерей к браку и материнству. Мужья должны наказывать своих жен за измену.

Тех, кто не подчинится этому закону, следует разрезать на кус­ки и скормить крокодилам.

11. Следует сжигать живьем: а) тех, кто силой или хит­ростью избегнет наказания; б) тех, кто убивает маленьких де­тей; в) тех, кто пытается украсть жен стариков.

12. Следует утопить: а) рабов, которые нападают на своих хозяев; б) тех, кто разрушает или выбрасывает идолов.

13. Будут посажены на муравейник на три дня: а) те, кто убивает черных кошек в новолуние; б) те, кто крадет вещи, хо­тя бы незначительные, у своих вождей и старших.

14.  В  пожизненное рабство следует обратить того,  кто от­казывается выдать своих прекрасных дочерей за сыновей вождей или прячет их.

15. Следует бить кнутом: а) тех, кто ест священных насеко­мых; б) тех, кто убивает или вредит птицам манаул или белым обезьянам.

16. Следует отрезать пальцы: а) тем, кто разрушает идолов из дерева или глины на алтарях; б) тем, кто ломает лезвия, ко­торыми жрецы режут приносимых в жертву свиней; в) тем, кто ломает винные сосуды.

17. Подлежат смертной казни те, кто оскверняют места, где находятся идолы и священные предметы.

18. Тех, кто не подчиняется всем вышеперечисленным зако­нам (если они взрослые), следует бросить в реку на съедение крокодилам» [288, с. 120—122].

Самая важная для нас в этом своде законов — статья 12 о рабах, нападающих на своих хозяев. Это прямое указание на острую классовую борьбу внутри Панайского общества. Дело в том, что, как показывают многочисленные исторические при­меры, первобытнообщинное общество далеко не всегда, а ско­рее всего никогда не разлагалось беспомощно и необратимо, добровольно уступая сцену новому, классовому обществу, как это представляют себе некоторые историки. Наоборот, оно всег­да яростно боролось за сохранение старого образа жизни, часто переходило в контрнаступление и иногда даже начисто сметало пока еще хрупкую государственную надстройку[28]. Нечто подоб­ное, судя по всему, произошло и на Панае в XVI в. Когда в 1565 г. туда прибыли испанцы, они не застали гам никаких сле­дов Панайского государства.

Другим центром Филиппин, где в XIV—XVI вв. начинала складываться государственность, была Манила — важнейший торговый порт архипелага. Но здесь территория государства была крайне невелика, а население никогда не превышало не­сколько тысяч человек. Князья Манилы, черпавшие доходы в основном от внешней торговли, не стремились к территориальным приобретениям, а встали на путь создания торгового поли­са с режимом максимального   благоприятствования    для посе­лявшихся здесь иностранных купцов. Ориентированная не столь­ко на внутренние, сколько на внешние связи Манила, видимо, была первым филиппинским  государством, которое послало в 1372 г. посольство ко двору новой китайской династии Мин. Им­ператор приветствовал послов и  подарил  им ткани,  расшитые золотом. В 1375 г. в Нанкин прибыли князья области Пангасинан на Лусоне, а вскоре после них — посольство князей из Ка-малига на том же острове [15, с. 27; 287, с. 90—91]. Отношение к Китаю на Лусоне в последней четверти XIV в. было скорее дружественным,  если учесть   роль,   которую   Китай   играл  во внешней торговле  Филиппин.  Положение  резко  изменилось   в начале XV в., когда   экспансия  Китая переросла в политику прямых территориальных    захватов    в Юго-Восточной Азии. В 1405 г. в Китай прибыло посольство федерации Фэнцзяшилань (на западном берегу Лусона) во главе с князем [15, с. 79]. По-видимому, эта федерация соперничала с Манилой, и ее кня­зю, вольно или невольно, пришлось сыграть роль коллаборацио­ниста, пригласившего китайские войска на Филиппины.

В том же 1405 г. на Лусон направляется китайская военная экспедиция во главе с Го Ча-лао, которого император Чжу Ди назначил губернатором этого острова. Китайские войска оста­вались на Лусоне и в 1406 г. [63, с. 27; 287, с. 89].

Дальнейший ход событий неясен, но в 1408 г. в Нанкин сно­ва прибывает князь Фэнцзяшилань, и вслед за этим на Лусон вновь отправляются китайские войска, которые на этот раз остаются там до 1410 г. [63, с. 27].

В 1417 г. Китай расширяет свою экспансию на Филиппинах, вмешиваясь во внутренние дела государства Сулу, которое в это время раздирала междоусобица (китайские источники назы­вают «западного короля», «восточного короля», «горного короля» Сулу, не считая более мелких правителей этого архипела­га, которые в 1417—1424 гг. присылали свои посольства в Нан­кин). В 1417 г. китайские военные силы вновь направляются на Филиппины. На этот раз их основная цель — Сулу [15, с. 80, 87; 63, с. 27].

После 1424 г. внешняя политика Китая резко меняется. Ки­тайские войска уходят с Филиппин, хотя китайская торговая община, существовавшая в Маниле уже много десятилетий, остается (известно даже имя ее главы в 20-х годах XV в. Это китайский мусульманин Гань Энь-чжоу [249, с. 188]). Почти столетие филиппинцы не видят у своих берегов кораблей ино­странных завоевателей.

В 1521 г. на Филиппины прибывает эскадра Магеллана. Ма­геллану удалось уговорить Хумабона — главу федерации балангаев на о-ве Себу признать верховенство испанского короля Карла и креститься. За это он обещал подчинить Хумабону весь архипелаг. Федерация Себу была таким же хрупким и не­прочным сооружением, как федерация Паная. Поэтому Хумабон ухватился за предложение Магеллана. Но когда испанцы попробовали привести к покорности отложившегося члена фе­дерации — островок Мактан, его князь Силапулапу нанес испан­цам сокрушительное поражение. Сам Магеллан был при этом убит. Это так подорвало престиж испанцев, что Хумабон по­рвал с ними и сам попытался захватить их корабли. Понеся большой урон, испанская эскадра покинула Филиппины. Первая попытка колониального захвата Запада в отношении этой страны, таким образом, полностью провалилась.

[1] Следует отметить, что период позднего феодализма в Юго-Восточной Азии не идентичен периоду позднего феодализма в Западной Европе. Юго-Восточная Азия не знала такого института, как абсолютная монархия — про­дукт классового компромисса между дворянством и буржуазией. В Юго-Во­сточной Азии (в частности, в Бирме) выделение класса буржуазии сильно тормозилось тем обстоятельством, что феодалы здесь не гнушались торговлей, а также в известной мере контролировали ремесленное производство и, та­ким образом, совмещали в одном лице функции обоих классов, составлявших социальную основу абсолютной монархии.

[2] В качестве аналогии можно привести многолетние войны Алой и Белой Розы в Англии XV в. и религиозные войны во Франции второй половины XVI в., которые предшествовали установлению в этих странах централизован­ной абсолютистской монархии.

[3] У Пинто описка: коронация Кун Воравонга произошла 11.XI.1548 г. [282, с. 110].

[4] Подробно об этой воине см. в главе 2.

[5] Некоторые историки считают, что Рама Тхуфдей через несколько меся­цев был уморен голодом в сиамской тюрьме [26, с. 70]. Однако он прожил в плену еще 12 лет. В Аютии у него родился сын, принц Онг, впоследствии сыг­равший видную роль в кампучийской истории.

[6] На них помещалась гарантийная надпись и изображение священного гуся, на котором ездил Брахма [114, с. 61]. Возможно, Най Кан хотел отчасти ослабить влияние буддийского духовенства (которое в это время все больше феодализировалось) в пользу уже безопасного индуизма, не имевшего в стране реальной поддержки.

[7] Характерно, что Анг Тян прикрепил к монастырю не коренных кхмер­ских крестьян, а рабов-инородцев. Видимо, уровень эксплуатации крестьян при нем еще не достиг норм конца XV в.

[8] 1574 г.— дата коронации сыновей Сатхи, принятая Д. В. Деопиком. Су­ществует, однако, и другая датировка этого события—1584 г., принятая, в частности, французскими историками Б. Гролье [140, с. 31] и А. Дофин-Менье [114, с. 65]. Если оставить в стороне чисто хронологические аргументы, дати­ровка 1584 годом, пожалуй, выглядит логичнее, так как резкое падение авто­ритета Сатхи в результате драматических событий 1583—1584 гг. не вызывает никаких сомнений. Кроме того, если младшему сыну Сатхи принцу Тону в 1574 г. было шесть лет, то в 1596 г., когда он начал самостоятельное царство­вание под именем Баром Реатеа II, ему бы исполнилось 28 лет. Между тем современники единодушно утверждали, что Баром Реатеа II был молод и не­опытен. Это было бы вполне логично, если бы принц Тон родился на десять лет позже и прошел обряд коронации в 1584 г.

[9] Подробнее об этом см. в главе 7.

[10] Согласно датировке, впервые установленной Б. Гролье. Португальские церковные историки, писавшие в начале XVII в., ошибочно (или преднамерен­но) датировали это событие 1565—1570 гг. [140, с. 28—29].

[11] С 1580 г. Португалия и Испания были объединены под властью испан­ского короля Филиппа II .и испанцы получили свободный доступ в страны Индокитая.

                [12] Точнее сказать, свойственник. Он был племянником одной из жен ко­роля Баром Реатеа I, матери принца Сорьопора. Последний в это время нахо­дился в плену в Сиаме, и клан Сорьопора, видимо, сделал ставку на Тюнг Прея.

[13] Испанский современник событий Антонио де Морга пишет более откро­венно: «Однажды утром... Аконси был найден на джонке мертвым, хотя он лег спать живым и здоровым» [210, с. 80].

[14] В качестве иллюстрации можно привести письмо, которое Баром Реа­теа II в 1597 г. направил францисканскому ордену в Малакке. «Накве Праункар, суверенный король Камбоджи Ордену и Дому Святого Франциска в Малакке.

В знак благодарности за многочисленные добрые услуги, которыми поль­зовались от португальцев короли — мои предшественники и которые я наде­юсь получить сейчас, чтобы не могли сказать, что память об этом долге сот­рется в моем сердце, я направил это посольство сразу же, как согласился принять королевскую корону, тогда, когда большие войны могли этому поме­шать и когда мне нужны были люди, из которых это посольство было составлено. Этим я хотел показать, насколько я уважаю дружбу этого города, а также признать то, что я должен, и установить с ним те же отношения, что и мои предки. Я прошу сейчас у этого Ордена и Дома войти в сношения со мной и позаботиться о том, чтобы вверить богу дела моего королевства, как он это сделал во время короля — моего отца и повелителя. Прошу прислать ко мне священников этого ордена, так как именно они первыми стали пропо­ведовать христианство в моем королевстве (первыми миссионерскую работу в Кампучии начали не францисканцы, а доминиканцы, но Баром Реатеа II послал аналогичные письма и доминиканскому и иезуитскому орденам, в ко­торых каждому отдавал первенство в миссионерском проникновении в стра­ну.— Э. Б.). Еще ребенком я поддерживал с ними отношения и очень их ува­жаю. Следовательно, христианство имеет здесь полное право на существова­ние; и поскольку мои предки пользовались его благами, я хочу получить их тоже; я говорю это с тем большим основанием, поскольку я стал тем, что эти священники из меня сделали. И для меня представляет большой интерес при­звать всех их, чтобы они могли заниматься здесь своими делами. Я обещаю построить для них золоченые храмы и дать им охранные грамоты, чтобы они могли принести утешение здешним христианам, которые с большой настойчи­востью просили меня призвать их, поскольку к моему несчастью те, кто при­был сюда, были убиты джаосами (яванцами.— Э. Б.). Я был этим глубоко опечален, тем более, что невозможно было получить от них удовлетворение. Но я обещаю отомстить за обиду сразу же, как только в королевстве будет установлен мир и войны будут окончены. Я глубоко скорблю об этом печаль­ном событии. Я прошу у Ордена и Дома ходатайствовать, чтобы мое иму­щество в Малакке было бы переправлено мне. Преподобный отец Кустод, да хранит Вас Бог».

[15] В 1562 г. Сеттатират посватался к сиамской принцессе Нанг Дева Кра-сети, дочери королевы-героини Сурийотаи, совершившей воинский подвиг в сиамо-бирманской войне 1549 г. Но так как эта принцесса была больна, Сеттатирату прислали другую дочь короля Чакрапата. Обман, однако, раскрылся и Сеттатират отправил эту принцессу назад. Чтобы поправить дело, в конце 1563 г., уже после начала войны, в Лаос отправили Нанг Дева Красети. Но по дороге ее захватили в плен бирманцы [13, с. 84; 128, с. 56—57].

[16] Сообщение о том, что нападения на Сиам и Лаос в 1563 г. произошли одновременно, имеются и в бирманских источниках  (см. главы о Бирме).

[17] Еще в 1562 г. в Стамбул прибыло ачехское посольство с просьбой прис­лать пушек и артиллеристов для борьбы против португальцев [178, с. 37].

[18] Собственно говоря, надписи об учреждении такой династии не сохра­нилось. Но поскольку имя Гириндравардхана повторяется в именах большин­ства последних королей Маджапахита, историки и присвоили новой династии это имя. В то же время не вызывает сомнения, что и Гириндравардханы принадлежали к королевскому роду. Подобным же образом Генрих Наваррский — основатель династии Бурбонов, сменивший последнего короля из династии Валуа, так же, как и он, принадлежал к королевскому роду Капетингов.

[19] Джонка — океанское четырехмачтовое судно с командой около 300 че­ловек.

[20] Лига — около 5 км.

[21] Т. Пиреш в 1515 г. писал, что «в последние сто лет китайцы (из Ки­тая.— Э. Б.) сюда не приезжали» [229, т. I, с. 179].

[22] Как сообщает Т. Пиреш, это произошло «40—45 лет назад» [229, т. I, с, 187], т.е. примерно в 1470—1475 гг.

[23] Отсюда, видимо, легенда, что Раден Патах был сыном Бре Кертабуми.

[24] Видимо, арабского путешественника, как и его современников, поражала морская мощь государства Сулу.

[25] Государство Сулу в XIV в. явно подчинило себе часть Восточной Ин­донезии.

[26] Ибн Баттута в то время  (1346 г.)  был послом Делийского султана к китайскому императору.

[27] По мнению Ю. О. Левтоновой, это событие произошло в 1515 г. [32, с. 33], но нам представляется, что вопрос о датировке пока не может быть решен окончательно.

[28] Крайняя жестокость всех раннеклассовых режимов и их законов — пря­мое отражение той ожесточенной борьбы, в которой всегда впервые образо­вывалось государство.