Глава  II

ПЕРИОД  ДИНАМИЧЕСКОГО   РАВНОВЕСИЯ

Государство Матарам и голландская Ост-Индская компания во второй четверти XVII в.

Уже в 1625 г. Агунг поставил перед собой задачу покорить Бантам и снова обратился к голландской Компании с настой­чивым предложением начать совместную войну против этого государства. Голландское руководство снова уклонилось от это­го предложения. Это ухудшило матарамо-голландские отноше­ния. Дальнейшее ухудшение наступило, когда голландцы после 1625 г. перестали посылать в Карту ежегодные посольства с подарками. Агунг расценивал эти подарки как знак признания его сюзеренитета над всей Явой (включая и Джакарту — Бата­вию). Теперь он стал добиваться от Компании более определен­ного признания своего вассального статуса по отношению к Ма-тараму. Тяжелые эпидемии, охватившие Яву в 1625—1627 гг., и борьба с последним независимым княжеством Пати отсрочи­ли решительное столкновение Матарама с голландской Компа­нией, но весной 1628 г. Агунг закрыл все порты Северной Явы для торговли, прервав, таким образом, снабжение Батавии ри­сом. Одновременно он послал в Батавию регента Тегала, по­следний раз предлагая союз в войне с Бантамом, а также тре­буя, чтобы голландцы возобновили присылку в Карту посольств с дарами. Кун снова уклонился, обещав еще раз обдумать во­прос о войне с Бантамом, а относительно ежегодных посольств сказал, что голландцы станут посылать их, когда будет устра­нен от власти матарамский визир Бахуракса, известный своими антиголландскими настроениями [134, с. 132, 145; 158, с. 235;. 209, с. 41].

Выдержав еще несколько месяцев, в течение которых по­зиция Компании оставалась неизменной, Агунг приступил к решительным действиям. 22 августа 1628 г. впервые после боль­шого перерыва в Батавию прибыл матарамский флот из 59 су­дов с большим грузом риса и крупного рогатого скота. У голландцев вызвала подозрение многочисленность судовой коман­ды, и Кун приказал выгружать суда по одному, а после разгрузки тотчас отводить на рейд за оградительные буи. 24 ав­густа в Батавию прибыло семь матарамских боевых судов — прау. Им тоже приказали оставаться за буями. Но в ночь на 25 августа они внезапно прорвались в устье реки Тьиливунг и высадили десант в 350 человек. У стен Батавии завязался бой. Части матарамских воинов удалось проникнуть в крепость. К утру их выбили. Но в этот день на горизонте показалась большая сухопутная армия, которую привел визирь Бахуракса (он же Туменггунг Вира Кусума) [125, с. 155].

Матарамская армия была для голландцев не шуточным вра­гом. У матарамцев были порядок, дисциплина и огнестрельное оружие (правда, они еще не успели подтянуть артиллерию). Они построили перед Батавией полевые укрепления из земли и бамбука и стали приближаться к стенам города зигзагооб­разными траншеями. Кун был вынужден очистить и сжечь юж­ную часть Батавии. Голландская оборона сосредоточилась в цитадели и лежавшем к юго-востоку от города полевом укреп­лении под названием «Голландия», которое было отрезано траншеями от основных голландских сил. Около двух месяцев борьба шла с переменным успехом. Наконец, 21 октября 1628г. голландцы собрали все свои силы — солдат, моряков, бюргеров, японских наемников, китайцев, живших в городе, и даже индо­незийских рабов, которым была обещана свобода. С таким 3-тысячным отрядом Кун совершил глубокую вылазку в лагерь противника, которая была поддержана огнем голландских ко­раблей на реке Тьиливунг. В ходе этого сражения выстрелом из мушкета был убит Бахуракса. Гибель главнокомандующего губительно повлияла на моральное состояние его войска. На­сильно мобилизованные в матарамскую армию жители Преангара (горной области вблизи Батавии, лишь недавно подчи­ненной Агунгом) тут же ушли в свои селения. Остальные бе­жали в лес [132, с. 155; 242, с. 175],

Казалось, борьба окончена. Но когда на следующий день Кун послал отряд, чтобы разрушить укрепления, построенные Бахураксой, этот отряд был внезапно атакован матарамцами и, потеряв более 60 человек убитыми, бежал в крепость. К Ба­тавии, как оказалось, подошла новая Матарамская армия, чис­ленностью 10 тыс. человек; ею командовал Туменггунг Сура Агулагул (он же Туменггунг Ната Явана), который собрал бег­лецов из первой армии и вместе с ними снова окружил город. В отличие от Бахураксы он не пытался штурмовать цитадель, а стал возводить на реке Тьиливунг плотину, чтобы отрезать Батавию от воды. После месяца работы плотина еще не была закончена, а провиант из-за плохого снабжения уже был ис­черпан, к тому же начались тропические дожди. Около трети армии погибло от голода и болезней. Тогда Сура Агулагул по­пытался захватить хотя бы укрепление «Голландия». Матарамцы под командой Мандура Реджа и Вила Тикта целый день упорно штурмовали голландское укрепление. У голландцев кон­чились боеприпасы, и казалось, что форт вот-вот падет. Тогда голландский комендант распорядился поливать осаждавших экскрементами, и чистоплотные яванцы отступили. Пришедший в ярость Сура Агулагул приказал казнить обоих командиров вместе со всеми их людьми — всего 744 человека. Однако в на­чале декабря 1628 г. он сам был вынужден отступить от Ба­тавии и в свою очередь был казнен Агунгом [209, с. 156; 263, с. 142].

Матарамо-голландская война склонила бантамское прави­тельство к поискам мира с Батавией. Бантам уже давно стра­дал от блокады и счел момент подходящим, чтобы вырвать ка­кие-нибудь уступки у ослабленной осадой Батавии. Позицию султана Бантама усиливало то, что англичане, окончательно порвав с голландской Ост-Индской компанией, снова перенесли свой основной торговый центр в Бантам. Боясь, что бантамский перец окончательно уплывет в руки англичан, а также опа­саясь атак со стороны бантамских партизан, Кун пошел на переговоры. Официально мирный договор подписан не был, но военные действия между Бантамом и голландской Компанией прекратились. В Бантаме вновь открылась голландская фактория [242, с. 176].

Между тем Кун от китайских шпионов узнал, что Агунг го­товит новый поход против Батавии. Матарамское командование учло ошибки кампании 1628 г. (отсутствие артиллерии и про­вианта) и очень тщательно готовилось к следующей кампании. Было реквизировано огромное количество крестьянских волов для передвижения тяжелой артиллерии по лесным дорогам. Вблизи театра военных действий, в Тегале и Чиребоне, были созданы огромные склады риса. Чтобы усыпить бдительность голландцев, Агунг послал в конце июня 1629 г. в Батавию 13 кораблей с продовольствием. Это было ошибкой. Кун схва­тил командира матарамской флотилии Варга и приказал его пытать. Под пыткой тот выдал расположение рисовых скла­дов. Кун тотчас послал в Тегал эскадру, которая сожгла там все рисовые запасы, а заодно и весь город. Затем были уничто­жены продовольственные склады вблизи Чиребона. Между тем Матарамская армия уже выступила в поход, и возвращать ее было поздно.

В конце августа 1629 г. авангард матарамской армии подо­шел к Батавии.  В это время  армия уже страдала от голода. Матарамский командующий; дядя  Агунга  Пангеран  Пурбайя тут же начал строить плотину на реке Тьиливунг. Река  была отведена в сторону от Батавии; но голландцы, тоже хорошо ус­воившие уроки предыдущей кампании, заблаговременно вырыли в городе колодцы. К середине сентября подтянулась матарамская тяжелая артиллерия, и на земляных валах были установ­лены батареи для обстрела города. Вылазка из Батавии отряда под командованием Антони ван Димена (будущего гене­рал-губернатора) принесла голландцам лишь частичный успех. Батарейные позиции вскоре были снова восстановлены. Но глав­ными врагами матарамцев были голод и болезни. От болезней страдали и голландцы (21 сентября от холеры умер Кун), но, господствуя на море, они были вполне обеспечены продовольст­вием. 2 октября 1629 г. Пангеран Пурбайя вынужден был под­жечь свой лагерь и начать отступление. В Матарам вернулась едва половина, по другим сведениям — четвертая часть вышед­ших в поход воинов. Отступление, однако, проходило в полном порядке. Вся артиллерия, до последней пушки, несмотря на ис­ключительные трудности пути по лесным дорогам, была достав­лена обратно в Матарам [132, с. 156; 158, с. 237; 215, т. I, с. 156].

Агунг больше не предпринимал сухопутных походов на Ба­тавию. Но он не примирился со своим поражением. Он решил нанести голландцам удар там, где они чувствовали себя силь­нее всего,— на море. Он не пытался строить крупные корабли европейского типа, которые могли бы вступить с голландским флотом в открытый бой, поскольку не располагал для этого технической базой. Но в течение одного года он создал огром­ный флот из маленьких быстроходных судов, которые вскоре совершенно дезорганизовали местное торговое мореходство у берегов Северной Явы. Китайские, индийские, малайские, суматранские купцы стали теперь бояться плавать в Батавию, что существенно подорвало доходы голландской Компании. Даже голландские суда в этих водах не рисковали плавать в оди­ночку, опасаясь внезапного нападения стремительных матарам-ских прау.

В то же время Агунг стал ежегодно обмениваться посольст­вами с португальцами в Малакке и Гоа, побуждая их к сов­местным действиям против голландцев. Приобретя такого мощного союзника, португальцы действительно активизирова­лись и нанесли ряд ударов по голландским морским коммуни­кациям. Так, в 1630 г. португальская эскадра захватила и сожг­ла несколько голландских судов на реке Джамби (Восточная Суматра). В 1632 г. матарамские послы в Гоа заключили с португальским вице-королем договор, предусматривающий сле­дующее: если Батавия будет взята соединенными силами ма­тарамцев и португальцев, сусухунан передаст этот город Пор­тугалии [134, с. 164, 185].

Руководство голландской Компании было обеспокоено эти­ми действиями Агунга. В 1631 г. оно направило эскадру, чтобы в третий раз разорить главный порт Матарама — Джапару. Но к этому времени Джапара была уже настолько сильно ук­реплена с помощью португальских специалистов, что коман­дир голландской эскадры не решился ее атаковать и ушел без боя. В 1632 г. голландцы не выдержали и отправили в Ма­тарам посольство во главе с генеральным директором торговли Корнелисом Масейком и капитаном Питером Вагенсвелдом. Но едва часть посольства — 25 человек — высадилась в Джапаре на берег, как все они были арестованы и отправлены в Матарам, где уже содержалось под стражей несколько десятков захваченных ранее голландцев. В 1633 г. голландская Компа­ния попыталась натравить на Агунга правителя Бали, но уси­лия ее дипломатов были безуспешны.

В том же году бантамский султан, возмущенный преследо­ваниями, которым бантамские купцы подвергались на Молукках, возобновил войну с голландцами. В окрестностях Батавии опять появились бантамские партизаны. Голландцы тщетно обе­щали награду за голову каждого из них: местное население поддерживало партизан. Положение в Батавии становилось крайне напряженным [263, с. 148].

В 1634 г. голландское руководство во главе с генерал-губер­натором Хендриком Броуером вынуждено было пойти на край­нюю меру — признать сюзеренитет Матарама над Батавией. Только после этого, добившись полного унижения голландцев, Агунг прекратил свою корсарскую войну против Батавии. Гол­ландские посольства стали регулярно посещать столицу Агунга Карту, привозя подарки — дань [132, с. 158; 263, с. 153].

В 1635 г. Агунг возобновил свои завоевания на востоке Явы. Его  войска   атаковали  княжество  Баламбанган.  Но  это  втор­жение было отбито вовремя подоспевшими балийскими войска­ми [106, с. 48;  120, с. 213]. Неудаче Агунга способствовало так­же  восстание у него  в  тылу.  Правитель духовного  княжества Гири, Кавис Гува, в 1625 г. вынужденный признать сюзеренитет Матарама, теперь, в  1635 г., попытался восстановить свою не­зависимость. Война с Кавис Гувой, которого поддерживали ки­тайские мусульмане, продолжалась около года. В конце концов зять  Агунга, бывший  наследник  сурабайского  престола,  пере­шедший на матарамскую службу, нанес ему решительное пора­жение. Кавис Гува был взят в плен и увезен в Матарам, где вскоре умер.  Его сыну был оставлен  номинальный титул  вас­сального князя Гири, но вся реальная власть здесь, как в дру­гих «внешних владениях», был сосредоточена в руках прислан­ного из Матарама губернатора [134, с. 213, 256; 209, с. 46, 48]. В   1637  г.  Агунг  занялся делами  Калимантана  и  закрепил здесь свою власть над Банджармасином. Правитель Банджармасина  стал  регулярно посылать в  Матарам  послов  с данью. В 1639 г. Агунг снова начал военные действия на востоке. В ко­роткий  срок  Баламбанган,  последнее  индуистское  государство на Яве,  было полностью завоевано.  В  течение следующих де­сятилетий индуизм здесь был вытеснен мусульманством.

Затем Агунг перенес военные действия на территорию сюзе­рена Баламбангана, Бали, где индуизм сохранил свои позиции до наших дней. Правитель Бали Дева Агунг, ранее избегавший гоюза с голландцами, теперь обратился к ним за помощью. Но руководство Компании не рискнуло нарушить с таким трудом достигнутый мир с Агунгом. Однако и без внешней помощи балийцы оказали Агунгу упорное сопротивление. Войска Агун­га разорили большую часть острова и угнали значительную часть населения в Матарам. Но как только армия сусухунана покинула остров, балийцы снова восстали и изгнали оставлен­ные Агунгом гарнизоны. Бали отстояло свою независимость и религию [263, с. 149].

В январе 1641 г. пала твердыня португальцев в Юго-Восточ­ной Азии — Малакка. Очередное посольство Агунга в Малакку, видимо, едва успело покинуть город перед его взятием голланд­цами. Агунг понял, что навсегда лишился сильного потенциаль­ного  союзника в борьбе   с Голландией, и   стал искать   другую внешнюю силу, которая могла бы восполнить эту потерю. Еди­новерная  Турция  была  в  этот  момент  еще  в  расцвете  своего могущества. В  1641 г.  Агунг направил   посольство   в   Мекку, находившуюся под властью Турции, под тем предлогом, что он заинтересован в получении титула султана. Реальной же целью посольства было зондирование возможности получить военную помощь от Турции.  Но у  Турции  были  традиционно хорошие отношения с  Голландией, так как они  имели общего  врага — Испанию. Поэтому турецкое правительство не оказало Агунгу никакой реальной помощи, хотя и санкционировало присвоение ему звания султана. Тогда Агунг, не оставляя попыток склонить Турцию на свою сторону, завязал отношения с английской Ост-Индской компанией.  Голландской разведке,  видимо,  стало  из­вестно о дипломатических демаршах  матарамского правителя. Ослабленный неудачной войной на Бали и лишившийся порту­гальского союзника, Агунг теперь перестал их страшить. Англи­чане  же,   как  правильно  рассчитало  голландское  руководство, не собирались втягиваться в серьезную войну из-за Матарама. Когда в   1642 г.  Агунг направил в Мекку новое посольство с дарами для подкупа турецких вельмож на английском корабле «Реформация»,  голландцы   перехватили   «Реформацию»   возле Батавии. Они потребовали от англичан выдачи посольства Агун­га,   и   английский  капитан   согласился   выполнить  их  требова­ние.   Матарамцы,   видя,   что   их   предали,   взялись   за   оружие. После  отчаянного  сопротивления  большая    часть    посольства-Агунга была перебита объединившимися против него голланд­скими и английскими моряками.  Сокровища Агунга  достались голландской  Компании.  Поделилась ли  она  ими  с  англичана­ми—неизвестно,   но  самый  факт  английского     предательства оказался достаточным поводом для полного разрыва Матарама с английской Ост-Индской компанией [132, с.  157;  134, с. 268].. В результате всех этих событий Агунг оказался в полной изо­ляции.

Антонио Пауло, старейшину голландских пленных, находив­шихся в Матараме, заподозрили в передаче в Батавию сведе­ний об отплытии английского судна с посольством в Мекку. Его судили, признали виновным и бросили в пруд с крокодилами[1]. Остальных голландских пленных, их было более пяти­десяти, санкции не коснулись. Генерал-губернатор ван Димен предложил Агунгу вернуть его сокровища в обмен на осво­бождение всех голландских пленных, но ответа не получил [132, с. 111; 209, с. 49; 242, с. 262].

В 1642 г. Агунг предпринял еще одну попытку создать ан­тиголландскую коалицию. Он пошел на союз со своим закля­тым врагом — султаном Бантама Абул Мофагиром. В коалицию вошли также номинальные вассалы Агунга — султаны Палем-банга и Джамби. Для этого ему пришлось признать де-юре независимость Бантама и отказаться от планов объединения под своей властью всей Явы. Новые союзники решили взорвать голландскую власть в Батавии изнутри. Для этого они вступили в переговоры с наиболее видными представителями индонезий­ской общины в Батавии. Им удалось привлечь к антиголланд­скому заговору несколько яванских вельмож, живших в Бата­вии, в том числе потомка последнего князя Джакарты. Во гла­ве заговора в 1644 г. стал энергичный тернатец Кетиль (в крещении Ян Пекель). Заговорщики планировали поджечь го­род, в суматохе внезапно напасть на цитадель и расправиться с генерал-губернатором и Советом Индии. Голландской тайной полиции, однако, удалось выследить заговорщиков. Они были схвачены и казнены [242, с. 262].

После провала Батавского заговора хрупкий союз между Бантамом и Матарамом распался. 13 сентября 1645 г. султан Бантама подписал с голландской Компанией мирный договор сроком на 10 лет. По этому договору Бантам признавал де-факто власть голландцев на захваченной Компанией территории княжества Джакарты и отказывался от прежнего требования свободной торговли на Молукках [96, т. 1, с. 457—458]. Еще раньше голландцы подавили сопротивление султанатов Палембанга и Джамби и также принудили их подписать договоры [96, т. I, с. 380—386, 407—412].

Острова Пряностей и голландская Компания во второй четверти XVII в.

К середине 20-х годов XVII в. голландской Ост-Индской компании удалось фактически монополизировать торговлю с островами Пряностей. Англичанам пришлось покинуть эту об­ласть. Испанцы были блокированы в своем форте на острове Тидоре. Голландский флот при встрече беспощадно топил суда азиатских купцов, пытавшихся проникнуть на Молукки, Амбон или Банда. Пользуясь своей монополией, голландцы настолько сбили цены на тонкие пряности и в то же время настолько взвинтили цены на ввозимые товары, что к 1628 г. население островов Пряностей задолжало Компании 477390 гульденов. У жителей островов практически не было никаких шансов рас­платиться с таким огромным долгом. Компания стала отбирать в уплату долга землю и другое имущество неисправных долж­ников, превращая их, таким образом, в своих крепостных [263, с. 158—159].

Из-за недостаточного подвоза продовольствия население ост­ровов Пряностей постоянно находилось на грани голода или просто голодало. Необходимый островитянам рис по объему во много раз превосходил вывозимые пряности, а руководство Компании считало нецелесообразным отправлять свои суда с островов Пряностей почти порожняком. Ведь голландская Ком­пания для поддержания высоких цен на европейских и азиат­ских рынках покупала у островитян меньше половины урожая. Чтобы другая часть не попадала в руки «контрабандистов» (так голландцы называли купцов всех других стран) и с тем чтобы решить продовольственную проблему, руководство Ком­пании пыталось заставить островитян заменить большую часть гвоздичных насаждений рисовыми полями и саговыми план­тациями. Но мелкие гористые острова были плохо приспо­соблены для развития этих культур [132, с. 187; 263, с. 159].

Островитяне решительно отказывались вырубать свои гвоз­дичные плантации и продолжали тайно продавать гвоздику ин­донезийским и малайским купцам, которым удавалось проры­вать голландскую блокаду. Один голландский чиновник доно­сил в 1633 г. генерал-губернатору X. Броуеру: «Мы изумлены так же, как и ваше Превосходительство, что, несмотря на ог­ромные потери, которые иностранцы (яванцы, малайцы, мака-сарцы и др.) терпят в судах и товарах, они все еще продолжа­ют плавать сюда... Но это происходит потому, что, как спра­ведливо указывал Его Превосходительство, алчные до гвоздики португальцы, англичане, датчане и другие подстрекают их к этому. И даже потерпев большие потери, они все же снова и снова отваживаются плавать (к островам Пряностей.— Э. Б.). Мы установили, что среди этих иностранцев преобладают ми-нангхабау, малайцы и в меньшей мере макасарцы» (цит. но [233. т. I, с. 71—72]).

Из этого документа видно, что европейские купцы, не же­лая рисковать, сулили местным мореходам хорошую плату, ес­ли они будут доставлять гвоздику в порты, не находящиеся под контролем Голландии. В обмен на тонкие пряности сопер­ники Компании поставляли своим контрагентам и оружие, ко­торое частично попадало на Молукки, Амбон, Серам и другие острова Пряностей, где постепенно назревало восстание про­тив голландского гнета.

Уже в 1625 г. взялись за оружие жители Малого Серама (другое название — остров Хувамохель), когда голландцы впер­вые попытались силой вырубить здесь гвоздичные насаждения.

Восстание было потоплено в крови [132, с. 187]. Но сопротив­ление, видимо, было настолько сильным, что голландцы после этого семь лет воздерживались от уничтожения гвоздичных плантаций. Только в 1632 г., когда на Амбон прибыл вновь на­значенный губернатор Арт Гейзелс, начался новый этап гол­ландского освоения островов Пряностей.

Уже в 20-е годы голландская Компания стала требовать от закабаленных общин гребцов для своего вспомогательного фло­та. Этот флот, состоявший из больших военных лодок — кора-кора, патрулировал вокруг островов, помогая голландцам пре­секать попытки «контрабанды». Теперь Гейзелс дал этому фло­ту новое задание. Он должен был обходить по очереди все острова и истреблять там гвоздичные плантации, которые гол­ландцам представлялись «излишними». Такие акции получили специальное название — «хонги-тохт». Это вызвало всеобщее возмущение. Жители островов Улиассер отказались служить гребцами. Пока Гейзелс подавлял этот «бунт», восстали жители острова Сапаруа и Юго-Западного Серама [115, с. 238].

В центре голландских владений, на острове Амбон, положе­ние также было очень тревожным. Гейзелс поспешил возвести здесь (как и на Юго-Западном Сераме) новые крепости, но эти меры представлялись ему недостаточными. Стремясь обезгла­вить назревающее восстание, он вероломно захватил в 1634 г. наиболее популярного вождя амбонцев — Какиали, старейши­ну округа Хиту, и отправил его в Батавию. Эта мера, однако, лишь ускорила всеобщее восстание на островах Пряностей. Арт Гейзелс с сильной эскадрой метался от острова к острову, но везде терпел неудачи. Так, когда в начале 1635 г. он осадил Лусисалу, крупное поселение на Южном Сераме, уже через несколько недель у него из 700 голландских солдат осталось только 292, и осаду пришлось снять. После двухлетней безус­пешной борьбы новый губернатор Амбона Иоанн ван Деутен обратился в Батавию с предложением пойти на мир с острови­тянами, освободить Какиали и вернуть ему прежний пост [132, с. 187; 158, с. 243; 242, с. 245].

Генерал-губернатор Антони ван Димен, которому в это вре­мя приходилось одновременно вести войну с Бантамом и Ма-касаром, пытавшимися прорвать блокаду островов Пряностей, в принципе принял предложение ван Деутена. Он решил, од­нако, предпринять еще одну попытку подавить островитян си­лой. В декабре 1636 г. он отплыл из Батавии с огромным по тем временам флотом в 17 кораблей, имея на борту не только Какиали, но и десантное войско из 2 тыс. мушкетов. С этими силами в январе — марте 1637 г. ему удалось овладеть Луси-салой и некоторыми другими опорными пунктами повстанцев. На этом его успехи кончились. В апреле 1637 г. ван Димен вынужден был вступить в переговоры с местными старейшина­ми. В мае 1637 г. он торжественно восстановил Какиали в его прежней должности — «капитан Хиту» и несколько дней спустя подписал   со   старейшинами   Амбона   новый  договор  [96,   т.   I, с. 197—303].

Вскоре после этого, однако, голландцы опять возобновили свою политику рубки гвоздичных плантаций. Обстановка на островах Пряностей снова накалилась. Уже в феврале 1638 г. А. ван Димену пришлось снова с сильным флотом отправиться на эти острова. До прихода голландцев Серам, как и многие другие острова Пряностей, входил в султанат Тернате. И те­перь еще им управляли два наместника султана Тернате, так называемые кимелахи. Эти тернатские чиновники в контакте с Какиали, по мнению голландцев, готовили новое восстание. Ван Димен потребовал от султана Тернате Хамджи, чтобы он сам их сместил и выдал голландцам. Генерал-губернатор рас­считывал, таким образом, соблюсти некий правовой декорум и в то же время скомпрометировать Хамджу в глазах местно­го населения [243, с. 248].

Хамджа, в равной мере боявшийся и повстанцев и голланд­цев, поступил следующим образом: сначала арестовал обоих наместников, а затем передал голландцам только одного из них — наместника Лелиато, а другого — наместника Луху вско­ре освободил и восстановил в должности. Снова арестовать Какиали не удалось. Своевременно предупрежденный, он бежал со своими сторонниками в горы Серама и там возглавил новое восстание, которое продолжалось еще пять лет и охватило поч­ти все острова Пряностей. В 1643 г. Какиали был убит своим слугой испанцем, которому голландские власти посулили за это 200 рейксталеров. Только тогда восстание пошло на спад [132* с. 187—188; 158, с. 242—243; 242, с. 248—250].

Причиной поражения восстания было не только военное пре­восходство голландцев, но и измена части феодалов во главе с султаном Хамджой, обеспокоенных размахом движения, ко­торое из национально-освободительного явно перерастало в социальное. Голландцы же, упрочив свое положение после за­воевания Малакки и успешного окончания войн с Бантамом и Макасаром, приступили к планомерному истреблению гвоздич­ных плантаций на Тернате, Тидоре, Бачане, Макиане, Хальма-хере и Сераме. Их конечной целью было сохранение производ­ства гвоздики только на Амбоне, который им было легче всего контролировать [242, с. 293—294; 263, с. 159].

Консолидируя свою власть на Амбоне, голландцы в сере­дине 40-х годов XVII в. отменили здесь местное самоуправле­ние и посадили везде своих чиновников. Это вызвало новое мощное восстание, во главе которого стал местный вождь Тулу-кабесси, объявивший себя правителем всех островов Пряностей. Центром восстания стала горная крепость Капаха. Голландцы, подавляя это восстание, превратили округ Хиту в пустыню. Вся­кого вооруженного амбонца, который попадал в руки голланд­цев, казнили на месте. В ночь с 24 на 25 июля 1646 г. отбор­ному голландскому отряду удалось по горным тропинкам незаметно зайти в тыл защитникам Капахи и нанести им внезапный удар. Повстанцы, захваченные врасплох, все же сопротивля­лись до последнего, а когда их силы иссякли, стали бросаться в пропасть. Лишь немногим, в том числе Тулукабесси, удалось вырваться из окружения. Некоторое время спустя он был все же схвачен голландцами и обезглавлен. Остальные руководи­тели восстания, попавшие в плен, были отправлены в вечную ссылку на остров Маврикий в Индийском океане [132, с. 188; 158, с. 243—244; 243, с. 294].

Но воля амбонцев к сопротивлению не была сломлена. В 1648 г. восстание на Амбоне вспыхнуло снова: Вскоре оно было поддержано восстанием на Молукках во главе с местным феодалом адмиралом Санди. Санди и его сторонники низложили султана Тернате Мандар-шаха, взошедшего на трон в мае 1648 г., после смерти султана Хамджи. Они считали, что он пресмыка­ется перед голландцами, и провозгласили султаном его брата Манилу. Свергнутый султан бежал в Батавию, где ему был оказан пышный прием. Между тем все острова Пряностей были охвачены восстанием. На помощь повстанцам прибыли отряды макасарцев. На Амбоне на сторону восставших перешел гол­ландский церковный служитель Ян Пайс, который принял ак­тивное участие в восстании [132, с. 189—190].

Генерал-губернатор К. Рейнирсзон направил на острова Пряностей карательную экспедицию во главе с Арнольдом де Вламингом. Эскадра де Вламинга перемещалась от острова к острову, устраивая над местным населением такие дикие рас­правы, что даже спустя несколько поколений именем де Вла­минга здесь пугали детей. Тем не менее новое завоевание остро­вов Пряностей растянулось на несколько лет. Только в 1652 г. де Вламингу удалось окончательно подавить восстание на Халь-махере, Буру и Сераме. Руководитель восстания в этом районе Маджийра бежал в Макасар, Примкнувший к повстанцам голландец Ян Пайс был захвачен солдатами де Вламинга' и четвертован. Дольше всего держалась крепость Ассахуди в го­рах 1Малого Серама (остров Хувамохель), где укрылся летом 1655 г. с остатками своих сторонников Санди. Крепость была практически неприступна, но предатель-мулла 22 июля 1655 г. провел голландцев по горной тропинке в тыл крепости. Санди был схвачен и приведен к де Вламингу. На допросе он дер­жался гордо, отвечая на все вопросы презрительным молча­нием. Тогда де Вламинг лично ударил его три раза саблей по лицу, после чего голландские солдаты зарубили молуккского вождя. Острова Пряностей в ходе этой многолетней войны бы­ли разорены дотла [158, с. 256—257; 242, с. 304—305].

В то время как повстанцы сражались, молуккская феодаль­ная верхушка пришла к соглашению с голландцами. Уже 31 ян­варя 1652 г. беглый султан Мандар-шах подписал в Батавии договор, по которому голландская Компания могла вырубать в его владениях гвоздичные плантации, сколько ей будет угодно, а она в обмен на это назначала ему пожизненную пенсию — 6 тыс. реалов в год. Кроме того, Мандар-шах отказывался в пользу Голландии от своего сюзеренитета над Амбоном и Се­рамом, разрешал голландской Компании строить крепости в любом месте своих владений и запрещал въезд всем иностран­цам, кроме голландцев [96, т. II, с. 37—42].

В 1653 г. капитулировали и подписали с Компанией анало­гичные договоры принявшие участие в восстании братья сул­тана — Манила и Каламата. Они тоже получили пожизненную пенсию, но уже поменьше [96, т. II, с. 62—65]. В том же году на аналогичных условиях заключил договор с Ост-Индской компанией правитель Бачана, а в 1655 г.— правитель Макиана [158, с. 256]. В итоге к началу 60-х годов XVII в. производство гвоздики сохранялось только на островах Амбон и Улиассер. Потеряв доступ к пряностям, испанцы в 1663 г. оставили свою крепость на Тидоре и с тех пор никогда уже не возвращались на Молукки. Население островов, лишенное единственного ис­точника дохода, оказалось на грани вымирания, и только фео­дальная верхушка могла еще безбедно существовать на гол­ландские пенсии.

Восточная Индонезия во второй четверти XVII в.

Во второй четверти XVII в. английской Ост-Индской компа­нии было уже не под силу держать свои фактории на Кали­мантане, и из европейских держав основную торговлю с этим островом в рассматриваемый период вела только Голландия. Во второй половине 20-х годов голландская Компания возоб­новила свою торговлю с Сукаданой. В 1628 г. она заключила торговый договор с княжеством Кота-Варингин на Юго-Запад­ном Калимантане.

В 1631 г. оживились сношения голландцев с Банджармаси-ном. Банджармасин обратился к голландской Компании с просьбой о военной помощи против Матарама, который угро­жал его независимости. Был заключен договор, согласно кото­рому голландская Компания обещала прислать в Банджарма­син свою эскадру, а султан Банджармасина предоставлял ей за это монополию на вывоз перца. Вскоре голландская Компа­ния помогла Банджармасину в его войне с княжествами Кутей и Пасир, расположенными на восточном берегу Калимантана. После 1636 г., однако, отношения голландцев и Банджармасина резко ухудшились. Многочисленные служащие Компании стали вести себя в Банджармасине, как в завоеванной стране. Это вызвало взрыв народного негодования, в результате которого в 1638 г. в банджармасинских портах Мартапура и Кота-Варин­гин (последний в 30-х годах XVII в. вошел в состав Банджармасинского султаната) было одновременно убито более 60 гол­ландцев.

Генерал-губернатор А. ван Димен, занявший свой пост в 1636 г., послал против Банджармасина сильную эскадру, ко­торая расстреляла из пушек и сожгла все приморские города. Однако углубиться на территорию острова голландцы не реши­лись. Периодические набеги голландского флота на побережье Банджармасина продолжались до 1660 г. [158, с. 245—246].

В 30-х годах XVII в. вспыхнула новая война голландской Ост-Индской компании с Макасаром. Поводом к ней послужила осада макасарскими войсками города Бутунга на одноименном острове близ Сулавеси. В ноябре 1633 г. генерал-губернатор X. Броуер принял решение вмешаться в эту борьбу. Ему не было дела до независимого Бутунга, но он давно искал пред­лог для нападения на Макасар, главную базу «контрабанды» гвоздики и мускатного ореха с островов Пряностей. В январе 1634 г. из Батавии отплыла эскадра под командованием адми­рала Г. ван Лоденстейна. Ее задачей была блокада макасарского побережья и уничтожение всех судов, приближающихся к нему. 12 февраля 1634 г. эскадра подошла к месту назначе­ния, но макасарцы были предупреждены о нападении, и гол­ландцы не встретили у берегов Макасара ни одного торгового судна. Зато навстречу их эскадре вышел большой флот лодок прау. Ван Лоденстейну пришлось ни с чем вернуться в Батавию [242, с. 246].

В сентябре 1634 г. против Макасара была направлена вто­рая голландская эскадра, но и она не добилась успеха. Гол­ландцам удалось заблокировать вход в Макасарский порт, но макасарцы за время, прошедшее после первого нападения, ус­пели проложить сухопутную дорогу от своего города к восточ­ному побережью острова, где и разгружались теперь пряности и другие товары. Блокада не удалась. К тому же в 1635 г. Бутунг, в защиту которого якобы выступила голландская Ком­пания, примирился с Макасаром и сам начал враждебные дей­ствия против голландцев. Пришлось часть кораблей направить для карательных действий против Бутунга [242, с. 246].

Тогда генерал-губернатор А. ван Димен пришел к выводу, что с Макасаром лучше заключить мир, выторговав какие-нибудь уступки, чем продолжать разорительную и неэффектив­ную блокаду. 22 июня 1637 г. ван Димен лично прибыл, с эскад­рой на Макасарский рейд. Начались переговоры через капи­тана стоявшего в порту ачехского фрегата. Голландцы потре­бовали, чтобы султан запретил своим подданным посещать государства, с которыми голландская Компания воюет, а так­же Южный Серам (голландцы, таким образом, уже не надея­лись добиться запрета посещать все острова Пряностей). Сул­тан соглашался на мир, но без этих условий, а кроме того, он не разрешал вновь открыть голландскую факторию в Макасаре (ему уже была известна манера голландцев превращать такие фактории в маленькие крепости). Голландцам было разрешено торговать только на берегу под навесом, а перед уходом кораблей с товарами все убрать из импровизированного рынка. Со всеми этими оговорками 26 июля 1637 г. мирный договор был подписан [96, т. I, с. 301].

Голландский представитель при подписании договора не удержался от замечания, что голландцы все равно будут за­хватывать суда, плывущие в запретные, по их мнению, места. А генерал-губернатор А. ван Димен на следующий день после подписания договора писал директорам Компании в Гаагу: «Мир с Макасаром не будет ни прочным, ни долгим» [242, с. 247].

Действительно, мирные отношения голландской Компании с Макасаром длились недолго. На этот раз инициатива разрыва принадлежала макасарскому султану. Голландцев же в период мощного восстания на островах Пряностей во главе с Какиали (1638—1643) устраивал бы нейтралитет Макасара. Но повстан­цы мусульмане обратились за помощью к единоверному Макасару, и султан, начиная с 1640 г., стал оказывать им регуляр­но помощь сначала тайно, а потом и явно. В 1642 г. он послал к Амбону свой флот, чтобы окончательно закрепить свою власть над этим островом, но голландская эскадра под командованием адмирала Кана уничтожила этот флот почти полностью. Даже после этого А. ван Димен не решился прямо напасть на Ма-касар, а только послал султану ноту, в которой угрожал вой­ной, если подобные акции повторятся. Время для расчета с Макасаром, по его мнению, еще не пришло [158, с. 258].

Новое восстание на островах Пряностей (1648—1655) снова обострило отношения голландской Компании и Макасара. Сул­тан Хасан-уд-дин снова начал активно поддерживать повстан­цев. Макасар стал прибежищем повстанческих вождей, потер­певших поражение, а с 1653 г., когда восстание пошло на спад, макасарские вооруженные силы приняли открытое участие в этой борьбе. В ответ на это 21 октября 1653 г. генерал-губер­натор и Совет Индии в Батавии объявили Макасару войну. В конце 1653 г. близ Амбона макасарский флот вступил в бой с голландской эскадрой. Макасарцы понесли тяжелый урон, но и у голландцев были крупные потери. Большие отряды макасарцев были высажены на Южном Сераме, где вернувшийся из эмиграции в Макасаре повстанческий вождь Маджийра снова организовал сопротивление. В 1654 г. макасарцы построили свою крепость на Сераме [158, с. 258; 242, с. 333].

Чтобы пресечь поступление подкреплений повстанцам из Ма­касара, генерал-губернатор И. Метсёйкер послал к берегам Сулавеси эскадру под командованием самого надежного своего командира — де Вламинга, «прославившегося» своими крова­выми «подвигами» на островах Пряностей. Де Вламинг по­строил на острове Бутунг крепость и приступил к блокаде Ма­касара. Хасан-уд-дин, однако, вскоре нанес ответный удар. Его войска форсировали узкий пролив и осадили крепость, на Бутунге. Голландский гарнизон сопротивлялся стойко, но все же был вынужден взорвать крепость, чтобы она не досталась про­тивнику. В это время пала последняя крепость повстанцев на Сераме — Ассахуди. И Метсёйкер решил воспользоваться этим успехом, чтобы начать переговоры о мире (война с Макасаром обходилась Компании слишком дорого). 28 декабря 1655 г. пос­ле долгих переговоров был подписан мирный договор на осно­ве равенства сторон [96, т. II, с. 82—84].

В том же году голландская Компания заключила договор с князьями Солора и Тимора, создав таким образом фланговую угрозу для Макасара. Князья этих островов, озабоченные угро­зой со стороны португальцев, засевших на Восточном Тиморе, заключили с Компанией оборонительно-наступательный союз. «Мы все,— говорилось во втором пункте договора,— с нашими землями и подданными, которых мы имеем или можем приоб­рести в будущем, обязуемся быть верными дружбе с Компанией и не заключать союза ни с кем, кто враждует с упомянутой Компанией, и, напротив, враждовать с ними при условии, что Компания тоже будет оказывать нам помощь против наших врагов» [прил., док. 22].

В ответ на это макасарское правительство усилило свои свя­зи с Восточным Тимором, последним колониальным владени­ем, оставшимся у Португалии в Юго-Восточной Азии после па­дения Малакки в 1641 г. Португальцы встретили самый теплый прием в Макасаре, и постепенно их число в столице достигло 2 тыс. Макасар стал для португальцев последним крупным рын­ком в регионе, которым они могли свободно пользоваться, а макасарские правители, естественно, рассчитывали на их по­тенциальную военную силу в случае возможного конфликта с Голландией. В Макасаре обосновались также, хотя и в мень­шем числе, англичане и датчане, вытесненные голландской Компанией с других рынков.

Борьба за рынки Западной Индонезии

Основным богатством Суматры были перец и золото. Как писал в своем меморандуме об использовании природных бо­гатств Индонезии известный голландский колониальный деятель Я. П. Кун: «Перец растет на горах, лежащих в середине Су­матры, где живет народ, называемый минангкабау. Эти люди спускаются вниз по разным рекам со своими товарами и об­менивают их на ткани, соль и другое нужное им. Это проис­ходит на западном берегу Суматры в Приамаме, Тику и дру­гих местах, а на восточном берегу — в Палембанге, Джамби, Индрагири, Кампаре и других местах. Но по реке Джамби, наиболее удобному пути, прибывает наибольшее количество перца» (цит. по [233, т. I, с. 55—56]).

В первой четверти XVII в. перец начали выращивать и на Западном побережье Суматры за счет сокращения здесь пло-щадей под продовольственными культурами. В это же время султаны Бантама также усиленно внедряют культуру перца в своих владениях, заставляя крестьян заменять рисовые поля плантациями перца. Натуральные налоги здесь также платили главным образцом перцем.

Другое богатство Западной Индонезии — золото добывалось в центральной части Суматры, где номинально правил «импе­ратор» минангкабау, как его называли голландцы. Некогда его предки были властителями большого государства, контроли­ровавшего почти весь остров, но после подъема портовых горо­дов-государств в XVI в. центральносуматранское государство пришло в упадок и распалось на мелкие и мельчайшие княже­ства и даже отдельные общины, которыми управляли старейши­ны. Контроль над перцем и золотом перешел в руки тех, кто контролировал порты, и борьба за власть над портами стала основным содержанием истории Западной Индонезии.

Первоначально эта борьба велась в основном между Аче, Джохором и Бантамом. В первой четверти XVII в. львиную до­лю захватило Аче. Оно отняло у Джохора принадлежавшие ему территории на Восточной Суматре и ряд территорий на Ма-лаккском полуострове. Бантаму удалось захватить лишь об­ласть Лампонг, лежавшую на южной оконечности Суматры. Не­зависимыми остались только два небольших, но очень богатых княжества Юго-Восточной Суматры — Джамби и Палембанг, номинально объявивших себя вассалами Матарама. Матарам был далеко, но, пока его могущество не пошло на убыль, его авторитет как бы охранял эти княжества от захвата со сторо­ны сильных соседей.

В середине 20-х годов XVII в. в эгу многостороннюю борьбу за западноиндонезийский перец и золото вклинились Голландия и Англия. Первые их шаги были скромными. В этот период для них главной задачей было зацепиться за суматранский бе­рег, в особенности в тех местах, которые не были под властью сильных правительств, установивших монополию на торговлю перцем и высокие пошлины[2].

15 сентября 1615 г. первый голландский посол Абрахам Стерн прибыл в Джамби и договорился с местным князем — пангераном об открытии здесь голландской фактории. Он же стал первым голландским фактором в Джамби и с удовлетво­рением доносил Я. П. Куну: «Джамби знаменитый перечный порт и может поставлять от 40 до 50 тыс. бантамских мешков перца ежегодно» [233, т. I, с. 55].

В 1616 г. Стерн вступил в переговоры с послами Палембанга, прибывшими в Джамби, и в принципе договорился об откры­тии фактории и в этом княжестве. Он доносил по начальству: «Палембанг богат не только перцем, но и бензоином, воском, деревом и „драконовой" кровью (красной смолой для сургу­ча)» [242, с. 187]. Палембангский князь, однако, не утвердил этого соглашения, потому что, когда его послы возвращались из Джамби, на них напали голландские суда. Голландский ге­нерал-губернатор поспешил направить в Палембанг посла с извинениями, и конфликт был улажен.

Вслед за голландцами в Джамби и Палембанге появились англичане. Но их маломощная компания не могла составить серьезной конкуренции голландцам. Когда в 1634 г. Аче стало угрожать Джамби войной, пангеран Джамби обратился за по­мощью одновременно к голландцам и англичанам. Англичане отказались, ссылаясь на нехватку военных сил, а голландцы прислали эскадру из нескольких судов, и нападение Аче было предотвращено. Этот эпизод подорвал престиж англичан на Во­сточной Суматре, В 1629 г. голландский посол Геррит Брукман посредничал в заключении мира между Аче и Джамби и снова спас это княжество и голландские барыши [242, с. 189].

После разгрома ачехского флота португальцами в том же. 1629 г. появился еще один претендент на восточносуматранский перец. Португальцы, долгое время находившиеся в глухой обороне, решили перейти в наступление. В апреле 1630 г. они совершили набег на Джамби. В порту Джамби в это время стояли одно английское и три голландских судна. Португальцы потопили один из этих кораблей, а остальные захватили. Гол-. ландцы, однако, быстро подтянули сюда новые силы из Ба­тавии и наголову разгромили португальскую эскадру. Коман­дир ее, адмирал Ботельо, был убит. Это была последняя аг­рессивная акция португальцев в Индонезии. В 1641 г. Малакка пала, и португальский хищник окончательно вышел из игры. Теперь из европейцев на суматранский перец претендовали только голландцы и англичане. Последние, хоть и на вторых ролях, продержались в Джамби до 1681 г. [242, с. 190; 263, с. 123; 270, с. 104].

К 1640 г. положение голландской Компании на Юго-Восточ­ной Суматре так укрепилось, что голландцы, сбросив маску «бескорыстных покровителей», начали диктовать Джамби и 'Палембангу их внешнюю политику, не стесняясь в случае на­добности прибегать к вооруженной силе. В 1641 г. голландцы добились от князя Палембанга разрешения превратить свою факторию в этом княжестве в маленькую крепость и установить в ней восемь пушек, якобы для защиты от врагов Палембанга— Португалии и Матарама [96, т. II, с. 347—348]. Выставленный голландскими послами предлог был явно надуманным, потому что португальская угроза уже миновала, а Матарам был, хотя и номинально, сюзереном Палембанга.

Пангеран Палембанга, серьезно озабоченный такой непро­шеной «защитой», решил обратиться за помощью к сюзерену. Он лично направился в Матарам, чтобы принести Агунгу по­ложенную дань уважения и обсудить создавшееся положение. Агунг обнадежил пангерана и направил вместе с ним в Па-лембанг свой флот. Но голландская агентура своевременно до­несла об этой акции генерал-губернатору Антони ван Димену. В устье реки Палембанг матарамский флот внезапно атаковала стоявшая там в засаде голландская эскадра из семи судов под командованием Иеремии ван Влита и рассеяла его. Ко­рабль пангерана попал в руки голландцев. Ван Влит потре­бовал от палембангского князя немедленного ответа на вопрос: «Князь за Матарам или за дружбу с генерал-губернатором?» [45, с. 63; 158, с. 251 — 252]. У пангерана не было выбора. 20 ок­тября 1642 г. он подписал с ван Влитом договор о «вечной дружбе и союзе» с голландской Ост-Индской компанией. По этому договору в Палембанге запрещалась продажа пер­ца кому-либо, кроме голландцев, голландские подданные в кня­жестве получали право экстерриториальности, князь обязывался «выдавать головой» Компании ее должников и разрешал гол­ландцам нападать на матарамские суда в территориальных во­дах Палембанга [96, т. II, с. 380—386].

Ободренные успехом в Палембанге, голландцы вскоре про­вели аналогичную операцию в Джамби. Когда в конце 1642 г. голландский резидент Хендрик ван Гент узнал, что пангеран Палембанга собирается, в свою очередь, в Матарам, он предъ­явил князю ультиматум — отказаться от поездки или голланд­ская фактория будет закрыта. Пангеран отказался выполнить условия ультиматума, и тогда ван Гент эвакуировал весь гол­ландский персонал и имущество фактории. Это было равносиль­но объявлению войны. В начале июля 1643 г. на рейде Джамби появилась сильная голландская эскадра. 6 июля пангеран был вынужден подписать кабальный договор, аналогичный тому, который подписал Палембанг [96, т. I, с. 407 — 408].

Вслед за малыми государствами Суматры настала очередь. Аче. После смерти султана Искандера Тани (1636 — 1641) муж­ская линия ачехских султанов прервалась. Вновь поднявшие голову крупные феодалы посадили на трон его вдову Тадж Уль-Алам (1641 — 1675), случай довольно редкий в мусульман­ских государствах. Тадж Уль-Алам была первой из четырех султанш, которые правили в Аче до 1699 г., правили в основном номинально, всеми же делами распоряжались сменявшие друг друга придворные клики. Уже в первые годы правления Тадж Уль-Алам начинается довольно быстрый упадок Аче. Оно теря­ет все свои завоевания на Малаккском полуострове (кроме Перака), ослабевает его власть в княжествах на Восточном бере­гу, и только за особенно богатый перцем Западный берег Аче продолжает цепко держаться до 60-х годов XVII в. [158, с. 271; 270, с. 118].

Голландская дипломатия мгновенно использовала политиче­ские изменения в Аче. Султан Искандер Тани умер 15 февраля 1641 г., едва успев получить известие о взятии голландцами Малакки, а уже в марте 1641 г. голландская Компания навя­зала его преемнице договор, по которому Аче предоставляло голландцам право беспошлинной торговли в землях Аче на западном берегу Суматры (в княжествах Тику, Паданг, Приа­мам, Индрапура) и запрещало торговать в этих землях англи­чанам, французам и датчанам [96, т. I, с. 345—346]. Этот дого­вор был ценой за посредничество Компании в переговорах с Джохором о мире, который был заключен летом 1641 г. [45, с. 60; 101, 1640—1641, с. 423—424].

В 1645 г. генерал-губернатор А. ван Димен направил в Аче посольство с требованием, чтобы султанша заставила Перак предоставить голландской Компании оловянную монополию. Переговоры тянулись долго. Тадж Уль-Алам не хотела или, скорее, не могла принудить непокорного вассала выполнить требования голландцев. В июле 1647 г. Совет Батавии решил перейти к санкциям. Он издал постановление, запрещающее всем индийским купцам плавать на Суматру и в Малайю. Вместе с прежним запретом на торговлю англичан, французов и датчан это лишало Аче почти всех торговых контрагентов, кроме самих голландцев. Подобное самоуправство, и притом в мирное время, вызвало бурю возмущения в Аче. Последовал обмен резкими нотами. Тогда в 1648 г. Компания вообще за­крыла свою факторию в Аче и установила морскую блокаду его владений. Аче, целиком зависевшее от внешней торговли, дер­жалось два года, но все же было вынуждено пойти на перего­воры. Голландцы тоже потерпели за это время значительные убытки, поскольку, господствуя на море, они не обладали до­статочными силами, чтобы высадиться на сушу и захватить ис­точники производства олова и перца. 15 августа 1650 г. был достигнут компромисс. По новому договору Аче и голландская Ост-Индская компания делили пополам олово, добываемое в Пераке, другим государствам доступ к нему был закрыт [96, т. I, с. 538—541; 242, с. 289—290]. На несколько лет в отно­шениях Голландии и Аче установилось затишье.

Малайя во второй четверти XVII в.

С 1623 по 1627 г. голландцы ежегодно атаковали Малакку, но все попытки взять этот сильно укрепленный город остава­лись безуспешными. После 1627 г. военный конфликт с Матарамом потребовал от голландцев стянуть все свои силы в Бата­вию. Между тем ачехский султан Искандер Муда, в руках которого к этому времени оказалось все побережье Малаккского пролива, за исключением Малакки, собрал всех своих вассалов для окончательного удара по португальской крепости.

Но чрезмерное возвышение Аче вызвало серьезную тревогу у оставшихся еще независимыми малайских княжеств. Антиачехскую коалицию возглавила княгиня Паттани, Кроме нескольких мелких князей к ней присоединился вышедший из укрытия султан Абдул Джалил, призвавший джохорцев к восстании} против Аче. В 1629 г. ъ морском бою близ Малакки соединен­ный португальско-малайский флот нанес сокрушительное пора­жение флоту Искандера Муда. Ачехцы потеряли 19 тыс. чело­век и почти все свои корабли [157, с. 50; 182, с. 73].

После этого могущество Аче пошло на убыль. Правда, Ис­кандер Муда еще в 1635 г. оказался в состоянии совершить новый набег на Паханг, чтобы отомстить ему за союз с Пор­тугалией, но к моменту смерти воинственного султана, 27 де­кабря 1636 г., почти все владения Аче на Малаккском полуост­рове были утрачены. Только Перак еще признавал себя вас­салом Аче. Но уже в 1632 г. малайские князья настолько не принимали в расчет Аче как крупную державу, что стали пла­нировать полное очищение полуострова от иностранного при­сутствия, т. е. изгнание португальцев, которым они только три года назад так эффективно помогли. Энергичная княгиня Пат­тани предложила организовать новую, антипортугальскую коа­лицию из Паттани, Джохора, Камбоджи, Джамби, Индрагири и Голландии [271, с. 115].

Голландия, однако, отказалась примкнуть к лиге, потому что» хотела приобрести Малакку для себя, а союзники на это не соглашались. Между тем Португалия усилила свои позиции в Юго-Восточной Азии, заключив военный союз с Англией. Поло­жение неустойчивого равновесия сохранялось, до 1637 г., когда голландской Компании удалось разорвать единый фронт ма­лайских союзников, заключив сепаратный договор с Джохо­ром[3] [157, с. 39].

С этого времени Малакка постоянно находилась в плотней блокаде с суши и с моря. Когда ее обширные запасы истощи­лись, летом 1640 г. начался последний этап борьбы за Малак­ку. С июня 1640 г. голландский флот подвергал город постоян­ной бомбардировке. В июле к голландцам подошло подкрепле­ние — 40 джохорских парусных судов с большим количеством воинов на борту. 2 августа 1640 г. союзники высадились у стен Малакки и начали возводить вокруг города земляные укрепле­ния. Тропические болезни косили голландские войска. К нояб­рю 1640 г. у голландцев осталось только 1707 мушкетеров, из которых 470 были больны, и, если бы не подход нового кон­тингента джохорских войск под командованием генерала Шри Биджа Дираджи, осаду пришлось бы снять, К январю 1641 г. осадные батареи пробили бреши в стенах двух бастионов, но-основная крепость все еще держалась. Однако и положение Малакки в это время было отчаянным. Более трети жителей города умерло от голода, еще большее число под покровом ночи бежало из Малакки. Комендант Малакки Мануэль де Сузо Кутиньо решил пойти на сделку с голландцами. После имита­ции штурма 14 января 1641 г. город пал. «Чтобы овладеть Малаккой, — писал К. Маркс,— голландцы подкупили португаль­ского губернатора. В 1641 г. он впустил их в город. Они тот­час же поспешили к его дому и убили его, чтобы „воздержать­ся" от уплаты условленной суммы подкупа в 21875 фунтов стерлингов» [3, т. 23, с. 762].

Павшая Малакка представляла плачевное зрелище. На ули­цах лежали непогребенные трупы. Из 20 тыс. жителей в городе осталось, по одним сведениям, 3 тыс., а по другим — 1400 чело­век [242, с. 260; 271, с. 117]. Голландский командующий М. Кар-теку приказал гражданскому населению снести все свое золо­то, серебро и деньги в церковь св. Павла. Только после этого оно получило разрешение эвакуироваться на голландских су­дах в Негапатам. Офицеры и солдаты остались в голландском плену. Убитый губернатор Сузо Кутиньо через два дня был объявлен «внезапно умершим» и похоронен голландцами с боль­шими почестями [271, с. 117].

Малакка, перейдя в руки голландцев, окончательно утрати­ла свое значение как центр мировой торговли. Голландцы, од­нако, сохранили ее как военную базу, контролирующую Малак-ский пролив. Корабли, приходившие этим путем с запада, обя­заны были заходить в Малакку и приобретать за значитель­ную сумму «пропуска» для плавания в морях Юго-Восточной Азии. Корабли же, идущие с востока и не имеющие уже таких «пропусков», вообще топили без предупреждения. Другой функ­цией Малакки при голландцах было военное давление на бога­тые оловом малайские княжества, с тем чтобы заставить их продавать олово только голландцам.

Уже в 1641 г. первый голландский губернатор Малакки И. ван Влит потребовал от князя Перака, чтобы он прекратил всякую торговлю с иностранцами и предоставил голландской Компании монополию на скупку олова в его княжестве. Полу­чив отказ, голландцы послали эскадру блокировать устья Пе­рака. Но перакский князь держался твердо, и голландцы вре­менно переключились на другие оловоносные районы. 18 июня 1642 г. Компания подписала договор с князем Кедаха, по ко­торому тот обязывался поставлять ей половину своего олова по фиксированным низким ценам. 19 марта 1643 г. небольшое кня­жество Джанк Сейлон (Уджунгсаланг), номинальный вассал Сиама, подписало с Компанией договор, предоставляющий гол­ландцам исключительное право на скупку всего олова (кня­жество в это время экспортировало около 370 т олова в год). 1 января 1645 г. Компания подписала аналогичный договор с княжеством Бангери. Во второй половине 40-х годов XVII в. голландцы добились монополии на торговлю оловом в северо-малайских княжествах Паттани, Сингора и Лигор, которые так­же были вассалами Сиама. Наконец, в декабре 1650 г. послы Компании добились от сюзерена Перака султанши Аче подпи­сания договора, по которому олово Перака должно было в рав­ных долях продавать Компании и Аче, а все остальные кон­куренты устранялись с перакского рынка [253, т. III, с. 81, 170].

Голландцы в этот период не стремились к широким террито­риальным захватам в Малайе. Однако им была необходима оп­ределенная сельскохозяйственная периферия, которая, по их расчетам, могла бы прокормить Малакку. В 1641 г. губерна­тор И. ван Влит заставил правителя лежавшего близ Малакки небольшого княжества Нанинг подписать договор о вассальной зависимости от голландской Компании. Но жители Нанинга не признали этого договора. Голландцы посылали в Нанинг одну за другой военные экспедиции, но они обычно не давали ре­зультата. Более того, экспедиция 1644 г. была полностью раз­громлена нанингцами. Только в 1647 г. Нанинг признал свою вассальную зависимость от Компании, но прочно закрепиться в этом княжестве голландцам так и не удалось. К тому же по­пытки выращивания риса в окрестностях Малакки не увенча­лись успехом (здесь издавна существовали только садовые культуры). Рис и другое продовольствие, как и при португаль­цах, пришлось ввозить из Сиама и с Явы [271, с. 125—126].

Джохор после 1641 г. вступил в период расцвета. Как млад­ший партнер Голландии, он мог теперь диктовать свои условия окрестным государствам и в полной мере воспользовался внезап­но открывшимися перед ним возможностями. Султан Абдул Джалил не только вновь покорил Паханг, но и вопреки старой традиции не посадил никого туда вассалом, а сам принял ти­тул «правитель Паханга». Затем он подчинил себе минангка-баусские княжества Центральной Малайи и вернул прежние владения Джохора на Восточной Суматре — Рокан, Кампар, Сиак и Индрагири. Аче, в это время переживавшее глубокий упадок, ничем не могло ему помешать. Восстановленная столи­ца в Бату-Саваре, хотя и ненадолго, стала крупным междуна­родным портом. Голландцы, хотя и обманули своего союзника при дележе малаккской добычи[4], на первых порах щедро да­вали «пропуска» судам, приписанным к Джохорскому порту. На рынке Джохора в изобилии имелось золото, слоновая кость, камфора, медь, олово, орлиное дерево, съедобные птичьи гнезда, соль, рис, ротанг, воск, китайский шелк, фарфор и фа­янс, индийские ткани, опиум. Большие доходы Джохору при­носила прямая торговля с Китаем, которую он перехватил у Паттани. Ежегодно в Джохор из Китая приходило 8—10 джо­нок — огромных судов с экипажем в несколько сот человек, товары которых раскупались за 2—3 недели. Благодаря сущест­вовавшей в Джохоре системе патронажа (все купцы, местные или иностранные, были обязаны иметь патрона, который за до­лю в прибылях охранял их от произвола других феодалов) феодальная верхушка Джохора хорошо наживалась на торгов­ле. Крупные феодалы и сами участвовали в торговых предприя­тиях, ссужая купцам-мореходам деньги из 25% [45, с. 38].

Джохорский флот патрулировал в Малаккском проливе, пре­секая случаи пиратства, а голландская Компания, также заин­тересованная в том, чтобы местных купцов не мог грабить ни­кто, кроме нее, предоставляла за это Джохору право беспош­линной торговли на Малаккском рынке.

Голландцы, впрочем, пристально следили, чтобы джохорская торговля не приносила ни малейшего ущерба торговым моно­полиям Компании. Когда в 1643 г. Абдул Джалил установил связь с султаном Макасара Ала-уд-дином (через джохорцев, бежавших в Макасар после погрома 1615 г.) и принял на паях с ним участие в «контрабандной» торговле с островами Пря­ностей, голландцы без разговоров захватили джохорскую джон­ку, встретившуюся им близ островов Банда, и послали джохорскому султану грозную ноту протеста. Когда в 1647 г. в Джохор прибыл английский представитель Филипп Уайлд с просьбой разрешить английской Компании открыть здесь факторию, Аб­дул Джалил сначала дал такое разрешение, но потом, под дав­лением голландского резидента, аннулировал его [45, с. 69].

3 июля 1647 г. генерал-губернатор и Совет Батавии приняли решение запретить всем индийским купцам плавать в Малайю, Этим они рассчитывали пресечь «контрабандный» (с их точки зрения) вывоз олова в Индиго. Этот акт произвола вызвал воз­мущение малайцев. Но султан Абдул Джалил и после этого не пошел на разрыв с голландцами. Он по-прежнему посылал свои войска, чтобы подавлять антиголландские движения на полу­острове [242, с. 289].

Бирма во второй четверти XVII в.

Талун, правивший в 1629—1648 гг., вошел в бирманскую историческую традицию как образцовый монарх. Вскоре после его смерти бирманский придворный летописец записал: «Стра­на при нем процветала, и он умер, заслужив прозвище Талуна Справедливого» [250, с. 173]. Это убеждение в целом разделяют современные бирманские и западные историки [38, с. 263; 142, с. 193].

Сам Талун начал заботиться о своей посмертной репутации еще в самом начале своего правления. В одном из своих ран­них манифестов он заявлял: «Вся страна — мой сад, где я вы­ращиваю молодые растения, подготавливаю хорошие грядки и делаю все возможное, чтобы пересаженные деревца выросли и принесли плоды и чтобы эти плоды были наилучшего качест­ва. Таким же образом религия и народ будут процветать в моей стране. Я сделаю так, чтобы жизнь была легкой. Никто не будет ведать невзгод, проходя путь от детства к зрелости и от зрелости к спокойной старости, и от старости к смерти» [250, с. 180]. У такого образцового короля и все чиновники должны были быть образцовыми «заботниками о народе». В указе, изданном в 1635 г., Талун говорит, снова прибегая к излюбленным в феодальной демагогии метафорам: «Лицо, ко­торому дан в управление город или деревня, должно быть по­добно садовнику, который выращивает растение. Он должен обе­регать растение, а уж потом лучшие его листья могут быть взя­ты для продажи. Садовник так зарабатывает себе на жизнь. Подобным же образом и народ следует оберегать от всех при­теснений и вымогательств со стороны алчных младших чинов­ников. Только наиболее добросовестных служащих следует посылать в деревни заботиться о благосостоянии народа. Донесе­ния о народных нуждах следует рассматривать со всей серьез­ностью и принимать в соответствии с этим все необходимые ме­ры. Всем надо твердо понять, что народ и его начальник в каждой местности взаимозависимы. От своего сотрудничества они имеют взаимные выгоды» [250, с. 177].

В другом указе Талун разражается уже прямыми угрозами против феодалов, которые только потребляют народные сред­ства. «Птица ищет дерево с плодами и прилетает к этому де­реву только тогда, когда плоды на нем в изобилии,— говорится в указе.— Она ничем не помогает росту дерева. И если началь­ник в своем владении не интересуется ничем, кроме дохода от него, он ведет себя подобно этой птице. А это недопустимо. Он, безусловно, заслуживает казни» [250, с. 177].

Еще в одном указе уточняется, что, собственно, заботило ко­роля, когда он так много говорил о благе народа. «Если до на­ших королевских ушей дойдет, что народ бежит из какой-ни­будь местности из-за угнетения поставленного там начальника, то этого начальника следует, не предоставляя слова для оп­равдания, казнить на месте» [250, с. 177—178].

Дело здесь, конечно, не только в том, что Талун хотел уве­ковечить себя как справедливого монарха. Такая демагогическая активность в феодальных кругах наблюдается обычно на­кануне или после крестьянской войны. Источники, дошедшие до нас, в силу своего феодального происхождения, естественно, всячески замалчивают факты о крестьянских движениях, на­рочито заслоняя их информацией о феодальных мятежах, раз­бое и пиратской активности, однако ясно, что в Бирме даже после ее нового объединения Анаупхелуном было еще очень неспокойно.

Начавшаяся еще в первые годы XVII в. после падения ве­ликой империи Байиннауна массовая миграция в Аракан и Сиам в начале правления Талуна не только не прекратилась, но даже возросла после кровавого подавления монских вос­станий в Нижней Бирме. У нас нет сведений относительно того, была ли миграция коренного населения из Верхней Бирмы столь же интенсивна, но часть людей вполне могла укрыться на территории полузависимых шанских княжеств, где феода­лизм был примитивнее, а нормы эксплуатации ниже. Бирма после великих потрясений конца XVI —начала XVII в. обезлюдела. По оценке бирманского историка Тхан Туна, в коро­левстве Талуна в 1635 г. проживало не более 2 млн. человек [250, с. 175].

Наконец, и внутри страны крестьяне явочным порядком за­воевали свободу передвижения, которой они раньше были ли­шены, и с земель одного феодала перебегали на землю дру­гого, где налоговое давление было меньше. Весьма значителен был, видимо, отток крестьян на монастырские земли. Ведь каж­дый надевший рясу освобождался от воинской и других по­винностей. Кроме того, очевидно, имели место и случаи ком­мендации в «храмовые рабы», т. е. крепостные, хотя основная масса «храмовых рабов» по традиции формировалась из воен­нопленных, которых жертвовали буддийской церкви бирманские короли. Чтобы восстановить «нормальный» феодальный поря­док, надо было прежде всего покончить с конкуренцией между феодалами, переманивавшими друг от друга крестьян и скры­вавшими их число от налогового ведомства, т. е. снова проч­но прикрепить крестьян к земле. Кроме того, надо было дать и крестьянам хотя бы минимальные гарантии того, что им бу­дет оставляться необходимый продукт, т. е. средства, достаточ­ные для простого воспроизводства крестьянского хозяйства. Иначе государству грозил бы серьезный взрыв[5].

Эта политика кнута и пряника, несомненно, начала прово­диться еще при Анаупхелуне. Одним из крупнейших достиже­ний Талуна современные бирманские и западные историки счи-тают издание им свода законов «Манусарашвемин» — граждан­ского, уголовного и процессуального кодекса. Это был первый в истории Бирмы документ такого рода, написанный не на цер­ковном языке пали, а на бирманском языке и, следовательно, доступный широким массам[6]. Новый кодекс давал крестьянам определенные гарантии от судебного произвола, устанавливал пределы для судебных пошлин, допускал существование инсти­тута адвокатов, регламентировал обязанности судей и права тяжущихся сторон.

Но этот кодекс был издан в 1629 г., а Талун взошел на трон в сентябре этого года. Естественно, что совершенно нереально было бы допустить, что юристы Талуна подготовили этот ог­ромный документ в течение одного квартала. Более правдопо­добно допущение, что он составлялся в течение нескольких, лет, т. е. инициатива его создания исходила от Анаупхелуна, а Талун лишь присвоил себе заслуги старшего брата[7].

Далее, взойдя на трон, Талун издал манифест, в котором, в частности, говорилось: «Покупка и продажа пусть продол­жаются, как обычно, без всяких ограничений» [250, с. 176], что явно означало отказ от государственной монополии на торгов­лю рядом важнейших товаров, существовавшей в XVI в. Но та­кая же точно формулировка содержится и в тронном манифе­сте Анаупхелуна (1605). Талун, таким образом, шел в своей внутренней политике по путям, намеченным Анаупхелуном, но благодаря тому, что его предшественник уже значительно ук­репил позиции королевской власти, Талун мог и поблажки и репрессии осуществлять в более широких масштабах.

Наряду с политикой пряника, о которой уже было доста­точно сказано, он проводил, разумеется, и политику кнута, при­чем любопытно, что первые удары кнута обрушились не на крестьян, а на некоторых чересчур распоясавшихся феодалов. Талун был очень богомолен, однако это не помешало ему в мо­мент последней войны с Сиамом (1630—1632), потребовавшей от Бирмы уже предельного напряжения сил, поднять руку на имущество буддийской церкви, непомерное богатство которой стало вызовом обнищавшей стране.

Земли, которые в последние годы монастыри прибрали к рукам, были у них изъяты. Но в Бирме, как и во всех других странах Юго-Восточной Азии того времени (кроме Вьетнама), главным богатством, которым распоряжались феодалы, была не земля, а работающие на ней люди. Изъятие у церкви людских резервов и стало основной задачей Талуна в первые годы его правления. Прежде всего он издал указ, запрещающий посвя­щение кого бы то ни было в монахи. Этот указ произвел такое сильное впечатление в стране, где каждый хотя бы раз в жиз­ни на несколько месяцев уходил в монахи для накопления ре­лигиозных заслуг, что Талун был вынужден повсеместно разо­слать специальных чиновников с разъяснением, что это вре­менная мера, которая вызвана критическим положением и не содержит в себе ничего антирелигиозного [250, с. 181].

Затем началась энергичная чистка уже посвященных в мо­нахи. Все способные к воинской службе простолюдины, нахо­дившиеся в монастырях, были выявлены и возвращены в мир­ское состояние. Наконец, был издан указ, согласно которому было запрещено обращать в «храмовых рабов» военнопленных. Теперь их сажали на государственную землю (обычно в наиболее плодородной долине Чаусхе), чтобы они занимались земледелием и одновременно несли военную службу [15, с. 73]. Эти люди, представители многих национальностей, оторванные от своих корней, в чуждом окружении, всецело зависели от королевской власти и казались ей поэтому наиболее благонадеж­ными. Хотя юридически они считались «рабами», на деле они были в более привилегированном положении, чем коренные бир­манские крестьяне, формально свободные. Из них формирова­лась в основном королевская гвардия, главный аппарат подав­ления возможных крестьянских бунтов [142, с. 347].

Указ о необращении в храмовое рабство военнопленных, возможно, имел и обратную силу по отношению к сравнительно недавним приобретениям церкви. Во всяком случае, за пер­вые шесть лет правления Талуна число военнообязанных в Бир­ме возросло настолько, что если в 1629 г. он унаследовал от своего предшественника 20-тысячную армию, то к 1635 г. он смог увеличить ее в 20 раз. В этом году Талун издал указ о заготовке для своей армии 100 тыс. мушкетов, 10 тыс. пушек, 50 тыс. луков. 1 тыс. кораблей, 5 тыс. боевых лодок и т. д., что, по подсчетам бирманского историка Тхан Туна, было доста­точно для вооружения 400 тыс. человек, или каждого пятого жителя страны [250, с. 175].

Такое всенародное ополчение было созвано во время прав­ления Талуна только один раз, в 1637 г., когда создалась угро­за вторжения в Бирму китайских войск. Тем не менее есть све­дения, что Талун постоянно держал под ружьем 400-тысячную армию, неслыханную для мирного времени. Видимо, эта армия нужна была ему для подавления внутренней оппозиции, прежде всего сопротивления крестьянства, на права которого с середи­ны 30-х годов XVII в. он повел систематическое наступление.

После того как Талун в 1635 г. окончательно переводит свою столицу в Аву[8], он прежде всего делает ряд примиритель­ных шагов по отношению к духовенству. В том же 1635 г. он возводит в Аве огромную пагоду и помещает в нее статую Будды из золота, вес которого был равен собственному весу короля [207, с. 135]. Тогда же, видимо, был снят запрет на по­священие в монахи.

Затем он издает серию указов, целями которых были проч­ное прикрепление крестьян к земле, выявление всех бродяг и «тунеядцев», уклоняющихся от уплаты податей и воинской; повинности, и «справедливое» (по мнению короля) распреде­ление земли и крестьянского труда между феодалами-чиновни­ками, поддерживавшими его в борьбе за власть. С этой целью началась работа по составлению первого в истории Бирмы полного земельного кадастра, завершение которого было приуро­чено к юбилейному, 1000 году тогдашней бирманской эры (1638) [29, с. 101; 142, с. 194].

При составлении этого кадастра были проведены четкие гра­ницы между всеми земельными владениями, тщательно прове­рены все документы на право владения землей[9], были установ­лены нормы обложения податных земель[10]. Одновременно была проведена всеобщая перепись населения и крестьянам было строжайше запрещено покидать те земли, на которых они на­ходились в момент переписи. Из этого правила было сделано, однако, одно исключение — деревенским старостам было при­казано тщательно проверить генеалогию всех жителей их дере­вень, чтобы выяснить, не является ли кто-нибудь из них рабом или потомком раба, точнее, крепостного. Такие люди подлежали немедленному возврату их прежним владельцам [250, с. 178].

Чтобы внедрить эти меры в жизнь, над крестьянами был уч­режден строжайший полицейский контроль. В деревнях был «даже введен своего рода комендантский час. Всякий, кто без крайней необходимости выходил из дома после девяти часов ве­чера, получал наказание — 100 ударов палками. Жизнь кресть­ян была подвергнута самой мелочной регламентации. Так, один из королевских указов устанавливал, какие танцы можно, а какие нельзя исполнять на деревенских праздниках. Семейная жизнь крестьян также перестала быть их личным делом. Ста­роста был обязан следить, чтобы юноши и девушки своевре­менно вступали в брак. Тех же, кто замешкался, женили в при­нудительном порядке: правительство было заинтересовано в максимальном росте населения. Чиновник, стоявший во главе района, должен был ежегодно представлять правительству под­робный статистический отчет о количестве рождений, смертей, побегов, посвящений в монахи, числе инвалидов, стариков и лиц, годных к службе в своем округе [250, с. 180—184].

Принцип индивидуальной ответственности, установленный кодексом 1629 г., был заменен принципом круговой поруки. Крестьяне несли коллективную ответственность за все право­нарушения, совершенные не только в деревне, но и в ее окрест­ностях, если виновника не удавалось выявить. Талуну стал ка­заться чересчур либеральным институт адвокатов, лиц, знаю­щих право, но не входящих в чиновничий аппарат. Эти, види­мо, первые в Бирме светские интеллигенты вызывали у него сильное подозрение. В специальном указе он так характеризо­вал судебных защитников: «Адвокаты процветают, говоря ежедневно всякую ложь, и поэтому не имеют заслуг (перед госу­дарством.— Э. Б.), Их следует выселить за пределы города. Пусть живут там отдельно» [250, с. 181]. Тот же указ давал пра­во судье лишать адвоката слова (если ему показалось, что тот хочет «запутать» суд), вытаскивать его из суда за волосы и наказывать 100 ударами палок.

Жесткий полицейский режим, введенный Талуном, однако, не был равносилен «закрытию страны», как это произошло в те же годы с Японией. Некоторые историки считают, что пере­нос столицы в Аву повлек за собой глухую изоляцию Бирмы от внешего мира на два с половиной века. На деле все было гораздо сложнее. Талун отнюдь не стремился закрыть свою страну от иностранцев. Он даже издал указ, поощряющий им­миграцию в Бирму из других стран и суливший переселенцам всяческие льготы [250, с. 176]. Этот указ, так же как и госу­дарственный контроль над иностранцами, был вызван тем, что земли в обезлюдевшей Бирме было много, а рабочих рук мало. Не сторонился Талун и сношений с европейцами. Когда в 1635 г. в Сириаме открылась первая голландская фактория, Та­лун, к тому времени уже переехавший в Аву, тут же пригласил ее руководство к своему двору. В сентябре 1635 г. первые гол­ландские представители Дирк Стеур и Вирт Янсен Попта при­были в Аву. Король дал им аудиенцию и устроил для них «различные представления: танцы, прыжки и борьбу». В резуль­тате последовавших переговоров была открыта голландская фактория в Аве. В 40-х годах XVII в. вслед за голландцами, в Верхнюю Бирму прибыли англичане. Они также встретили при дворе радушный прием. К концу правления Талуна обе Ост-Индские компании имели фактории не только в Сириаме и Аве, но и на крайнем Севере Бирмы, в Бамо, городе, от­куда пролегал торговый путь в Юго-Западный Китай [140, с. 58].

Тринадцать мирных лет (1634—1647), если не считать ока­завшегося локальным конфликта с Китаем в 1637 г., способст­вовали известной стабилизации и подъему хозяйства в Бирме. Жесткие полицейские меры Талуна, соединенные с определен­ным ограничением феодального произвола, привели к тому, что угроза крестьянского восстания к концу его правления, видимо, перестала беспокоить феодалов. Соответственно оживилась дея­тельность феодальных клик, которым уже стал невыгоден черес­чур властный король, стремившийся превратить недавно еще полузависимых князьков в простых исполнителей его воли.

Это стало ясно, когда в 1647 г. в стране разразился дина­стический кризис. Придя к власти, Талун объявил наследником трона своего младшего брата Минджиджасву, который сопро­вождал его во всех ранних походах и помог свергнуть племян­ника-отцеубийцу. Теперь этот принц умер. Среди многочислен­ных сыновей Талуна завязался спор о том, кто займет его ме­сто. Талун оттягивал свое решение. Часть знати, недовольная королем, составила заговор, выдвинув своим претендентом прин­ца Шинталока. Под покровом ночи Шинталок и его сторонники внезапно атаковали королевский дворец и захватили его.

Талуну, однако, удалось спастись. Он бежал в расположен­ный поблизости буддийский монастырь, где монахи предостави­ли ему убежище (видимо, во второй половине своего царство­вания Талун сумел щедро вознаградить церковь за все, что он отнял у нее прежде). Шинталок попытался вырвать отца из монастыря вооруженной силой. Если верить хроникам, един­ственной защитой короля в тот момент были монахи., воору­женные палками. Нападение на монастырь по понятиям того времени было таким чудовищным святотатством, что отряд Шинталока действовал очень вяло, и к монастырю успела по­дойти часть королевской гвардии. Заговорщики отступили во дворец, укрепленный пушками, у Талуна же артиллерии не бы­ло. Осада затянулась. Однако позже правительственные вой­ска одержали победу. Вожди заговора были схвачены и сожже­ны вместе с семьями. Шинталок был убит в бою [142, с. 193—194; 207, с. 135—136].

Раджа индийского княжества Манипур, узнав об этих по­трясениях, в том же году вторгся в Северную Бирму. Однако позиции Талуна были еще сильны, и он легко отразил этот набег. В 1648 г. Талун внезапно скончался, видимо не оставив завещания. Совет знати возвел на трон другого его сына — со­вершенно бесцветного Пиндале (1648—1661) [38, с. 264—142, с. 196].

Борьба короля Прасат Тонга за централизацию  Сиама

Общая линия развития Сиама после освобождения из-под власти Бирмы (с конца XVI в.) заключалась в непрерывном возрастании роли внешней торговли и соответствующем ей до­вольно значительном развитии внутренней торговли со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Подобные изменения в сфере экономики Сиама должны бы­ли неизбежно повлечь за собой изменения и в политической об­ласти. Интересы страны требовали создания прочного центра­лизованного правительства, которое могло бы ограничить про­извол местных феодалов, снять таможенные рогатки внутри страны и обеспечить внутренний и внешний мир, необходимый для нормального развития торговли. Борьба за создание такой власти началась еще при первом короле послебирманского пе­риода Наресуане (1590—1605). Однако ни Наресуану, ни его преемникам Экатотсароту (1605—1620) и Сонгтаму (1620— 1628) не удалось сломить могущество феодальной знати.

Основными двумя группами, на которые распадался класс феодалов, в это время были чиновники, служившие в центральном аппарате  (так называемые внутренние чиновники), и про­винциальные чиновники  (так называемые внешние чиновники). В основе такого деления лежало сохранившееся от первых ве­ков  существования  сиамского  королевства  деление  страны  на центральный королевский домен — Ван рачатани и окраинные уделы принцев. К XVII в. королевский домен занимал уже всю долину нижнего Менама   (т. е. самую плодородную и густона­селенную область Сиама),  а уделы были превращены в про­винции во главе с назначаемыми губернаторами. Тем не менее различие между королевским доменом и провинциями, в кото­рых губернаторы, пользуясь удаленностью от столицы, стреми­лись закрепить наследственно свою власть и вести независи­мую политику, сохранилось еще и в XVII в.

Формально   провинции   управлялись   специальными    колле­гиями чиновников, которые в миниатюре   копировали королев­ский Совет министров, но на деле вся полнота власти принад­лежала  губернатору — чао  мыангу,   который  являлся  высшей инстанцией по всем гражданским, военным и юридическим вопросам для данной провинции. Как замечает ван Влит, губер­наторы только не имели права объявлять войну, заключать мир и  вносить  изменения  в  писаные  законы, хотя  и могли  безна­казанно  нарушать эти  законы  на  практике.  Ни один  из  жи­телей провинции не мог покинуть ее пределы без разрешения губернатора. Если же кому-нибудь из жалобщиков и удавалось переправить   свою   петицию   в   Аютию,   жалоба,   как   правило, оставалась  без  последствий [264,  с.  60].  Губернатор,  особенно в отдаленной провинции,  по сути дела,  был маленьким царь­ком и обращал мало внимания на приказания короля.

Между тем к концу 20-х годов XVII в. задача централиза­ции страны стала еще более неотложной, так как к перечислен­ным выше факторам в это время прибавилось еще военное дав­ление и прямая агрессия против Сиама со стороны европейских держав, которые стремились торговую прибыль, получаемую Сиамом от посреднической и иной торговли, перекачать в свои карманы. Интересы обороны страны от европейской агрессии настоятельно требовали создания сильного правительства.

Эта задача была решена основателем новой династии, пра­вившей в Сиаме с 1629 по 1688 г., наиболее известным именем которого было имя Прасат Тонг — Король Золотого Дворца. Прасат Тонг был выходцем из знатной тайской семьи, находив­шейся в родстве по женской линии с царствующим домом. Ис­ключительные полководческие способности, проявленные им во время войны с Камбоджей, выдвинули его в число ближай­ших сотрудников короля. К моменту смерти короля Сонгтама (апрель 1628 г.) он занимал ответственный пост министра дво­ра. Поскольку в Сиаме не существовало четко сформулирован­ного закона о престолонаследии, здесь началась ожесточенная борьба за трон между ближайшими родственниками короля. Прасат Тонг принял активное участие в этой борьбе и в конечном счете после низложения двух несовершеннолетних коро­лей— Четтатирата и Атит Чакравонга (1629 г.) сам овладел троном.

Приход Прасат Тонга к власти ознаменовался значительны­ми  изменениями в личном  составе сиамского правительства  и высшего  чиновничества.   «В  королевстве  Сиам,— пишет  совре­менник этих событий ван Влит,— произошла великая перемена. Знатные вельможи лишились свободы  и  богатств,  в то  время как рабы стали мандаринами и вошли в число могущественней­ших  при дворе» [266,  с.   124—125].  Употребил  ли  ван  Влит  в данном случае термин «рабы» в прямом или переносном смыс­ле, т. е. желая подчеркнуть «низкое происхождение» новых вель­мож, сказать трудно. Во всяком случае, ясно, что, если в число-приближенных Прасат Тонга и входили  бывшие «рабы»,  т.  е. крепостные,  говорить  об   антифеодальном,   революционном   ха­рактере деятельности Прасат Тонга   (как, видимо, представлял ее себе  ван  Влит,  несколько  раз  возвращавшийся к мысли  о рабах-вельможах) не приходится.

Основной социальной базой Прасат Тонга, как и всякого короля, борющегося за централизацию страны, оставались мел­кие феодалы-чиновники (при отсутствии таких жестких гра­ниц между сословиями, какие существовали, например, в сред­невековой Европе, в число чиновников-дворян, конечно, могли проникать отдельные представители крестьянства).

Значительную поддержку оказывала Прасат Тонгу буддий­ская церковь, так же, как и мелкие феодалы заинтересован­ная в установлении сильной централизованной власти (конеч­но, до тех пор, пока та не посягала на ее права) и в ограниче­нии крупных светских феодалов. В благодарность за это Пра­сат Тонг щедро одарял буддийские монастыри землями и золотом [36, с. 72].

Политику Прасат Тонга на первых порах поддерживало так­же многочисленное и влиятельное купечество Аютии и других торговых центров, состоявшее по преимуществу из натурализо­вавшихся в Сиаме индийцев, китайцев, японцев, персов, армян и представителей других национальностей[11].

Народные массы в событиях государственного переворота, приведшего к власти Прасат Тонга, активного участия не при­нимали.

После захвата трона Прасат Тонгу пришлось преодолеть це­лый ряд новых препятствий. Соседние державы не признавали его законным королем, стремясь под этим предлогом отторг­нуть в свою пользу пограничные части Сиама. Особенно воин­ственно вели себя Лаос и находившееся в вассальных отношениях с Бирмой королевство Чиангмай. На южной границе ма­лайские княжества отказывались признать власть Прасат Тон­га, а глава японских наемников при прежних королях Ямада собирал силы на юге страны, в Лигоре, чтобы идти войной в Аютию и свергнуть «тирана» [266, с. 139].

Требовалось незаурядное дипломатическое и военное искус­ство, чтобы удержать в подобных условиях власть в своих ру­ках. Прасат Тонгу, однако, удалось справиться со всеми труд­ностями. Стремительным маршем продвинув свои войска на север, он обратил в бегство войска Чиангмая и Лаоса. Вско­ре после этого он подавил японский мятеж и замирил малай­ские княжества [266, с. 144].

Упрочив свое положение, Прасат Тонг смог всерьез заняться борьбой с крупными феодалами, которая составила основу его внутренней политики на всем протяжении его царствования.

До Прасата Тонга губернаторы обычно постоянно находи­лись в своих провинциях и занимали свои посты, как правило, пожизненно. При этом губернаторы ближних к столице провин­ций являлись ко двору для отчета один-два раза в год, а гу­бернаторы дальних провинций — один раз в три года. Учитывая к тому же, что губернаторские посты фактически занимались наследственно, нетрудно понять, что такая система сплошь и рядом приводила к тому, что губернаторы превращались в са­мостоятельных князей [264, с. 60—61].

В первые же годы своего правления Прасат Тонг резко на­рушил сложившиеся традиции. Каждые 4—8 месяцев он пере­мещал всех губернаторов (так же как и прочих крупных чинов­ников) с одного поста на другой, не давая им нигде укорениться. «Он так часто меняет высших должностных лиц королевст­ва,— писал ван Влит,— что никто из знатных не может с уве­ренностью сказать, что ему принадлежит» [266, с. 154]. В даль­нейшем он прибегнул к еще более радикальной мере, принудив всех губернаторов постоянно жить в столице (исключение было сделано только для губернаторов стратегически важных про­винций Тенассерим, Лигор, Паталунг и Сингора). Обязанности губернаторов на местах стали выполнять их заместители — «люди низкого ранга», т. е. мелкие феодалы, назначенные на этот пост Прасат Тонгом и всецело зависевшие от него [266, с. 154].

Губернаторы и другие крупные феодалы, собранные в Аю­тии, фактически превратились в заложников в руках Прасат Тонга. «Они были полностью лишены прежней свободы,— пишет ван Влит.— Этим мандаринам было позволено разговаривать между собой только в приемном зале дворца и при этом так, чтобы их могли слышать все, даже рабы. Нарушая это пра­вило, они ставили под угрозу свое положение и свою жизнь. Без ведома и согласия короля отец не имел права навещать своих детей, а дети навещать отца, даже в случае болезни или смер­ти. Все вельможи обязаны были под страхом тяжелого наказания трижды в день являться во дворец на перекличку» [264, с. 62].

Наконец, чтобы избежать опасного сосредоточения власти в руках отдельных министров, он перевел слоновый корпус — ос­новную ударную силу сиамской армии из ведомства калахома (военного министра) в гражданскую часть [160, т. I, с. 270]. Та­ким образом военные силы Сиама были разбиты на три части (армия, гвардия и слоновый корпус) под командой трех раз­личных начальников, которым было бы трудно сговориться.

Подобные административные меры соединялись у Прасат Тонга с прямым террором против верхушки феодального клас­са. В воспоминаниях голландского путешественника Яна Стрейса сохранилась яркая картина массовых репрессий против крупных феодалов в период февраля — апреля 1650 г. [36, с. 80—81]. Поводом для репрессий послужила смерть дочери Прасат Тонга. Эта дочь, благодаря явно инсценированному «чуду», была признана отравленной. Следствие велось простым, хотя и безупречным с точки зрения тогдашней юридической науки способом. Обвиняемым предлагалось пройти несколько метров босиком по раскаленным докрасна углям. Всякий, кому удалось пройти это испытание, не получив ожогов, автомати­чески считался оправданным и наоборот. А поскольку доказать свою невинность таким способом не удавалось никому (мно­гие просто сгорали на полдороге), как замечает очевидец,люди, которых подвергали такому испытанию, уже считали себя зара­нее приговоренными (всего было казнено около 1 тыс. человек).

Весь процесс был направлен исключительно против крупных феодалов. Стрейс достаточно точно для своего времени сфор­мулировал эту мысль в таких словах: «Считали, что бесную­щийся адский тиран под предлогом розыска отравителей хотел убрать со своего пути все дворянство, которого он боялся» [36, с. 82—83]. Конечный исход борьбы, как правильно отмечает Стрейс, был решен тем, что «наказанию подверглись только благородные и знатные и гибель их радовала народ, обременен­ный ради них налогами и повинностями» [36, с. 83].

Основной чертой внешней политики Прасат Тонга был отказ от разорительных феодальных войн, необходимый для успешно­го развития торговли. Уже в начале своего правления он посы­лает посольства с предложением мира и дружбы к королям Пегу и Авы (Бирма), старинным врагам Сиама, в Лаос, Аракан, Аче, Тямпу и другие государства Юго-Восточной Азии. Он пре­кращает долголетнюю борьбу за восстановление суверенитета Сиама над Камбоджей, бесплодно уносившую огромные сред­ства и немало жизней, несмотря на то что голландцы подстре­кали Прасат Тонга продолжать ее. Он отказался от традицион­ных походов на Бирму и Лаос [264, с. 32—35, 44].

Забота о развитии торговли занимала значительное место в политике Прасат Тонга. В первые годы своего правления он значительно уменьшил импортные и экспортные пошлины. Были приняты меры, чтобы оградить купцов от феодального гра­бежа. За вымогательство у купцов на феодалов налагали круп­ные штрафы и даже лишали должностей [264, с. 64—65].

В интересах развития торговли Прасат Тонг часто обме­нивался посольствами с различными странами Индии и Ин­донезии. Эти посольства неизменно сопровождались обширной свитой из купцов, которые, пользуясь дипломатическим имму­нитетом, с большим удобством совершали свои торговые сделки. Тесные торговые и дипломатические отношения поддержива­лись с Китаем. Китайский император даже содержал при сиам­ском дворе четырех постоянных представителей [264, с. 93].

На протяжении ряда лет Прасат Тонг упорно стремился вос­становить дипломатические отношения с Японией, разорванные сначала из-за мятежа японских наемников, а затем вследствие закрытия Японии для иностранцев. Всем уцелевшим японцам было разрешено вернуться в Сиам и занять прежние посты. В 1635, 1641, 1643, 1656 гг. в Японию направлялись посоль­ства, снабженные большим количеством товаров для продажи, но сегуны наотрез отказывались принять сиамское посольство. Послам было разрешено продать только часть товаров, чтобы купить провизию на обратную дорогу [129, с. 304—305].

Взаимные выгоды японо-сиамской торговли, однако, были настолько велики, что сиамский король стал посылать в Японию суда с китайской командой[12], которую сопровождали специаль­ные сиамские чиновники. Последние руководили продажей то­варов, не сходя с борта судна.

Необходимость торговой борьбы с европейскими купцами, объединенными в компании, и стремление укрепить экономиче­скую базу королевской власти привели при Прасат Тонге к зна­чительному росту государственных торговых монополий. Боль­шинство из этих монополий было впервые установлено при Пра­сат Тонге. Торговля сапаном, оловом, тиком стала одним из важнейших доходов короля.

Установив монополию на важнейшие статьи экспорта, прави­тельство Прасат Тонга, широко используя традиционное «пра­во первой покупки», принадлежащее королю, все в большей мере захватывало в свои руки также и торговлю импортными товарами. Ведомством пракланга был организован сбыт этих товаров на всей территории страны. «Внутренняя торговля,— писал ван Влит,— приносит королю большие доходы, и много торговых точек открыто в разных провинциях» [264, с. 27].

Сиам  и европейские державы во второй четверти  XVII  в.

Рубеж 20-х и 30-х годов XVII в. явился важным переломным моментом не только во внутренней, но и во внешней политике Сиама. Если до этого времени отношения Сиама с европейскими державами носили неизменно мирный характер, то начи­ная с конца 20-х годов, на протяжении немногим более полу­века, Сиам вынужден был последовательно обороняться от во­оруженной агрессии всех колониальных держав того времени — Испании, Португалии, Голландии, Англии и Франции.

Причиной такого исключительного «внимания» европейцев к Сиаму в 30—80-х годах XVII в., несомненно, было стремле­ние безраздельно завладеть сиамским рынком. По мере того как в торговых операциях европейских купцов и компаний все большую роль стали играть посредническая торговля между странами Востока и импорт в Европу дальневосточных товаров, сиамский рынок приобретал для европейцев все большее зна­чение.

Стремясь занять на этом рынке ключевые позиции и в то же время лишить доступа к нему своих торговых соперни­ков, европейские державы не останавливались ни перед какими средствами, в том числе и перед открытой войной.

В противовес политике европейских государств, каждое из которых хотело установить свою монополию на сиамский ры­нок, сиамское правительство настойчиво проводило политику «равных возможностей», для купцов всех стран, независимо от вероисповедания и национальности (большое число купцов, ес­тественно, позволяло сиамскому внешнеторговому ведомству сбивать цены на привозные товары и поднимать цены на свои). Равным образом сиамское правительство не желало согласить­ся с тем, чтобы его торговый флот, приносивший Сиаму боль­шие барыши, был бы заменен торговым флотом какой-либо из европейских держав. Поэтому на всем протяжении рассматри­ваемого периода давление европейских держав, встречаясь с упорным противодействием Сиама, неизбежно рано или позд­но переходило в кровавые конфликты. Первой на путь откры­той агрессии против Сиама вступила Испания (1628).

Предлогом для объявления войны послужил происшедший за четыре года до этого инцидент с голландским судном «Зе­ландия». В 1624 г. испанская эскадра под командованием Фер­нандо де Сильвы захватила это судно в сиамских территориаль­ных водах в низовьях Менама. Сиамское правительство не осталось безучастным к такому вопиющему нарушению между­народного права. Отряд сиамских войск отбил у испанцев «Зе­ландию», и она вместе с грузом была возвращена законным хозяевам [216, т. I, с. 174]. Тогда испанцы промолчали, теперь же решили направить с Филиппин против Сиама несколько военных судов под командой дона Хуана д'Алькрассы. Внезап­но появившись в устье Менама, эскадра д'Алькрассы веролом­но захватила сиамскую джонку, шедшую с грузом из Кантона. После того как товары были перегружены на испанские кораб­ли, джонка была сожжена вместе со всем экипажем. Такая же судьба постигла сиамское торговое судно, возвращавшееся из Нагасаки [264, с. 52—53]. В 1630 г. испанскую агрессию поддержали морские силы Португалии. В ответ на это король Пра-сат Тонг отдал приказ арестовывать находившихся в столице португальцев и захватывать португальские суда. Одновременно он обратился за помощью к голландцам. Голландская Ост-Инд­ская компания, сама крайне заинтересованная в поражении своего старого соперника, охотно предоставила Сиаму военную помощь. В 1632 г. голландский генерал-губернатор Якоб Спекс направил для поддержки сиамского флота эскадру из пяти крупных военных судов под командой Антонио Кана [216, т. I, с. 178; 264, с. 38].

После этого перевес в морской войне явно стал клониться на  сторону Сиама. Португальцы решили  начать переговоры о мире. В июле 1633 г. в Аютию из Малакки прибыло посольство во главе с капитаном Себастьяном Монтос д'Авилла [264, с. 53]. Посольство встретило сдержанный прием, однако сиамский ко­роль удовлетворил просьбу д'Авиллы освободить  из-под стра­жи португальцев, арестованных в Аютии и захваченных в море. В  ходе дальнейших переговоров  выяснилось,   что  сиамское правительство не собирается  удовлетворять претензии,  выстав­ленные португальцами. Тогда д'Авилла,  не дожидаясь оконча­ния переговоров, в одну из ночей внезапно бежал, захватив с собой  всех  условно  освобожденных    португальцев     (сентябрь 1633 г.). Той же осенью испанцы и португальцы, воспользовав­шись тем, что эскадра Кана возвратилась в Батавию, возобно­вили военные действия против Сиама. Два португальских фре­гата блокировали вход в реку Тенассерим, в то время как дру­гие корабли  охотились на  сиамские суда,  идущие  в  Китай,  и совершали набеги на побережье.

Одновременно с этим испанцы и португальцы поддерживали и раздували феодальные мятежи против сиамского короля, ис­пользовали в своих целях противоречия между Сиамом и госу­дарствами Малаккского полуострова. Так, в  1634 г. португаль­цы, заключив  союз  с султанами  Джохора  и  Паханга, смогли направить  на  помощь восставшему против  Сиама Паттани объединенный   флот  численностью   более   100   судов   и   5  тыс. солдат, которым удалось снять сиамскую осаду. Камбоджа, на­ходившаяся с  1622 г. в состоянии войны с Сиамом и вступив­шая в 1629 г. в открытый союз с испанцами, начала с помощью испанских корабельных мастеров сооружать военный флот [253, т. II, с. 263]. Однако союз хозяев Филиппин и Малакки с мест­ными  правителями не мог быть прочным  и  вскоре  распался. В дальнейших событиях этой войны ни малайские государства, ни Камбоджа уже не принимали активного участия,

Несмотря на то что на этот раз голландцы не оказывали Сиаму реальной военной помощи, сиамцам удалось добиться ряда успехов. Для снятия блокады с Мергуи и Тенассерима было послано большое войско, которым командовали восемь японских наемников. Чтобы создать у португальцев впечатле­ние, что Сиам в союзе с Японией, все войско было переодето в японское платье. Решающим фактором, определившим победу сиамцев, явилось, по-видимому, все же не это обстоятельство, а те несколько десятков пушек, которые они, несмотря на ис­ключительные трудности продвижения по горным и лесным до­рогам, сумели быстро доставить в Мергуи на слонах. Энергич­ный огонь сиамских батарей принудил португальские корабли покинуть реку и гавань Мергуи [46, с. 87].

После  снятия  блокады  война  приняла  характер  взаимного захвата кораблей. В 1634—1635 гг. сиамцам удалось захватить несколько испано-португальских торговых и военных судов. До­бившись  этих успехов,  Прасат Тонг  не  счел  нужным  продол­жать дальнейшую войну, мешающую развитию сиамской внеш­ней торговли. В  1636 г. он без всяких условий освободил всех пленных испанцев и португальцев. Официальный мирный дого­вор был подписан в  1639 г.   (при активном посредничестве ки­тайского посла в Макао)  [264, с. 54; 266, с.  150]. К этому вре­мени  испанцам   и  португальцам,   истощенным   борьбой  с   Гол­ландией и Англией, стало уже не под силу продолжать еще и сиамскую войну.  В  1641  г. пал главный оплот португальцев в Юго-Восточной Азии — Малакка. После этого португальцы на­всегда потеряли возможность серьезно угрожать Сиаму, и роль португальских   купцов  на  сиамском   рынке была  сведена  до минимума. Испания после разрыва унии с Португалией (1640г.) также  потеряла   всякий   интерес  к  сиамской торговле. Таким образом  Сиам  успешно  отразил  первую  агрессию,  направлен­ную против него европейскими державами.

Победа в этой войне, однако, обошлась Сиаму недешево. В борьбе против Испании и Португалии сиамский король вы­нужден был призвать на помощь голландцев. Помощь была оказана, но, конечно, недаром. События испано-сиамской вайны голландцы использовали для того, чтобы укрепить свое поло­жение в Сиаме, добиться новых льгот и привилегий и распра­виться со своими торговыми соперниками на сиамском рынке. Эволюцию сиамо-голландских отношений в 20—40-х годах XVII в. можно наглядно проследить по изменениям тона дипло­матической переписки этого времени.

В письме голландского штатгальтера Фредерика Оранского и Совета семнадцати к королю Сонгтаму, написанном в начале 1627 г., явственно ощущается униженное заискивание. Сиам­ский король титулуется «знаменитейшим, высочайшим и могу­щественнейшим». Получение письма от Сонгтама расценивает­ся как великая честь, которую тот «соблаговолил оказать по­койному принцу Морицу Оранскому». Возвращение захвачен­ной испанцами небольшой яхты «Зеландия» превозносится как величайшее благодеяние. Голландский штатгальтер обращается к Сонгтаму с униженной просьбой «соблаговолить, как и преж­де, оказывать свои королевские милости голландской нации» [прил., док. 4].

Значительно суше тон письма Фредерика Оранского королю Прасат Тонгу, написанного восемь лет спустя. В этом письме сиамский король уже всего лишь «могущественный». Отноше­ние Прасат Тонга к голландскому штатгальтеру характеризу­ется не как «благоволение», а как «любовь и привязанность» и сам Прасат Тонг не «покровитель», а только друг голланд­цев, т. е. здесь голландский штатгальтер уже обращается к сиамскому королю как равный к равному [прил., док. 5].

В 40-х годах и позднее переписка между штатгальтерами и сиамскими королями вообще прекращается. Голландские гене­рал-губернаторы обращаются с письмами непосредственно к королю (а не к праклангу), посылают в Сиам посольства от своего имени, и сиамские короли, нарушая все правила при­дворного этикета, вынуждены им отвечать[13]. Такое резкое из­менение дипломатического тона за сравнительно короткий срок объясняется как изменением международного положения, так и рядом событий во внутренней истории Сиама, в которых не последнюю роль играли голландцы.

Тон первого письма характерен для периода, когда исход тяжелой и затяжной борьбы Голландии с Испанией и Порту­галией за восточные рынки был еще не ясен, когда позиции голландской Ост-Индской компании не только в Сиаме, но и на Яве были еще довольно непрочны, когда даже сама воз­можность удержать Батавию в голландских руках зависела за­частую исключительно от подвоза сиамского риса [216, т. I, с. 170, т. II, с. 4].

Тон второго письма отражает военные и дипломатические успехи Голландии на Востоке в середине 30-х годов, а также непрочное положение нового короля Прасат Тонга в начале его правления. Правители всех соседних государств (и даже Японии) отказались признать Прасат Тонга, открыто называя его «узурпатором и цареубийцей» [216, т. II, с. 4]. Наряду с войной против Испании и Португалии он должен был бороться с многочисленными феодальными мятежами, которые часто смыкались с внешней агрессией.

В этой обстановке внешней изоляции и внутренней неустой­чивости Прасат Тонг готов был заплатить любую цену, лишь бы заполучить сильного союзника. Пристально следившие за развитием событий в Сиаме голландцы учли это. Голландия была первой из иностранных держав, признавших власть Пра­сат Тонга. Голландский посол Иост Схоутен (он же глава аютийской фактории) предложил Прасат Тонгу военную по­мощь не только против Испании и Португалии, но и против восставших вассалов Камбоджи и Паттани.

В награду за помощь Схоутен потребовал немалую цену — предоставление монополии на важнейшие предметы сиамского экспорта — оленьи и буйволиные шкуры и сапановое дерево, а также обширный участок земли для фактории. Земельный уча­сток был предоставлен Компании немедленно, что же касается монополии, то Прасат Тонг обещал предоставить ее на следую­щий день после совместной победы над Паттани [63, с. 249].

В соответствии с этой договоренностью было решено весной 1634 г. нанести по Паттани одновременный удар сиамскими войсками с суши и голландским флотом с моря. Голландцы обещали выделить для этой операции шесть военных кораблей. Однако посылка голландской эскадры настолько затянулась, что она подошла к столице Паттани только тогда, когда сиам­ская армия уже отступила от нее с большими потерями. Не­смотря на большое разочарование, Прасат Тонг щедро возна­градил голландцев — уменьшил вдвое взимавшиеся с них пош­лины [216, т. II, с. 5; 264, с. 39].

Еще более укрепилось положение голландской Компании в Сиаме после того, как Прасат Тонг совершил свою крупней­шую политическую ошибку — изгнал из страны японцев. Япон­ские торговцы были наиболее серьезными конкурентами гол­ландцев на сиамском рынке. Вся сиамо-японская торговля, ко­торая до этого времени находилась в руках купцов этих двух стран, была теперь монополизирована голландцами, которые получили возможность диктовать свои цены на рынке.

Начиная с этого времени и вплоть до начала 60-х годов Гол­ландия оставалась единственной крупной торговой державой на сиамском рынке и продолжала занимать здесь господствую­щее положение и в 60—80-х годах, несмотря на конкуренцию со стороны Англии и Франции.

Стоимость голландского импорта в Сиам неизменно в 1,5— 2 раза превышала стоимость экспорта. Это объяснялось, по-видимому, не столько большим товарным объемом голландского импорта по сравнению с экспортом, сколько голландской по­литикой сбивания цен на местные товары и взвинчиванием цен на свои. Возможности для проведения такой политики обес­печивались голландским флотом, господствовавшим на море. Голландия ввозила в Сиам холст собственной выделки и го­товую одежду, а также индийские ткани, причем последние явно преобладали. Наряду с индийскими хлопчатобумажными тканями (миткаль, ситцы и т. п.) голландцы ввозили, хотя и в меньшем количестве, японский и китайский шелк в виде тканей и готовой одежды.

Из товаров европейского производства Голландия ввозила в Сиам различные промышленные изделия и полуфабрикаты — гвозди, инструменты, корабельное оборудование, металлы в слитках (железо, медь) и, в виде редкого исключения, воен­ные материалы — порох, пули. Являясь фактически монополь­ным поставщиком этих товаров, голландская Компания, несом­ненно, получала от их продажи огромные прибыли и очень ревниво следила за тем, чтобы Сиам не смог ликвидировать ее монополию, наладив производство этих товаров у себя.

Характерно, что упорные, повторяющиеся из десятилетия в десятилетие просьбы сиамских королей прислать им литейщи­ков, корабельных плотников, строителей, пороховых дел масте­ров и других специалистов для обучения сиамцев неизменно вежливо отклонялись голландскими властями, несмотря на то что король Нарай предлагал назначить им любое жалованье, какое запросит Компания [101, 1671 —1672, с. 494].

Огромные доходы голландцы 'Получали также от импорта в Сиам пряностей: гвоздики, корицы, кардамона, мускатного оре­ха и др. Эти пряности не произрастали в Сиаме. После захва­та Молуккских островов голландская Компания стала их мо­нопольным владельцем. Ввоз одной только гвоздики в Сиам в отдельные годы превышал 3,5 тыс. фунтов (голландский фунт — около 500 г), из чего можно заключить, что даже дорогие сор­та пряностей были для Сиама товаром широкого потребления. Товары, вывозившиеся голландцами из Сиама, можно раз­делить на три группы: товары для потребления в голландских колониях в Индонезии и Малайе; товары, вывозившиеся в Гол­ландию; товары, вывозившиеся в различные страны Азии.

К числу товаров первой категории относились рис, кокосо­вое масло, мед и высококачественный корабельный лес, выво­зившийся в значительных количествах в Малакку и Батавию. Эта категория экспорта играла для голландцев особенно боль­шую роль в первой половине XVII в., когда их положение на Яве еще не было достаточно прочным. Но и в 60—70-х годах, в особенности в неурожайные годы, голландцы продолжали вы­возить из Сиама значительное количество продовольствия.

Вывоз в Голландию занимал в экспорте из Сиама наиме­нее значительное место. Сюда отправлялись сравнительно не­большие количества кожи и олова.

Основную массу кожи голландцы сбывали в  Японию, в  то время  как  основную  массу  олова,  слоновой  кости,   ароматич­ные   смолы   и   благовония   они   вывозили   в   Индию   и   страны Ближнего Востока. Таким образом в голландской торговле наи­более важную роль играл экспорт товаров третьей категории. Именно  за  счет этих  товаров  получали  голландцы  большую часть своих прибылей. Особенно доходной была торговля шку­рами оленей и диких буйволов, в то время в изобилии водив­шихся в лесах и речных долинах Сиама и Камбоджи. Для скуп­ки  шкур голландцы создали на местах сеть  агентов из числа местных купцов, которые получали от них авансом  значитель­ное   количество   тканей   и   других  товаров  [46, с. 100].   Около 1650 г. из Сиама в Японию ежегодно вывозилось более 300 тыс. оленьих и буйволиных шкур, причем львиная доля этого экспор­та принадлежала Голландии [36, с. 67]. В результате хищниче­ской  охоты  число  оленей  в  Сиаме  и  Камбодже уже  к концу XVII в. катастрофически упало. Голландцы тем не менее успели нажить  на  этой  торговле  огромные   барыши.   Их  прибыль  от продажи  шкур  в  Японии  в  отдельные  годы  превышала  200%

[101, 1643—1644, с. 134] и редко падала ниже 100%. При­быль в 55% считалась чрезвычайно низкой. Немалые доходы давал также экспорт в Японию и Китай ценного сапано-вого дерева, амарака — краски, из которой в Японии изготов­ляли сургуч, и даже шкурок ската, которые вывозились из Сиама сотнями тысяч[14].

Значительных успехов добились голландцы в борьбе за гос­подство в сиамо-индийской торговле. Если в первые десятиле­тия XVII в. они доставляли индийские ткани в Сиам морским путем вокруг Малаккского полуострова, то теперь голландские купцы появились и в Тенассериме  (1634). Они вступали в оже­сточенную конкуренцию с издавна обосновавшимися здесь ин­дийцами,  персидскими   и   арабскими  купцами   (в   большинстве своем мусульманского вероисповедания). Однако вытеснить из тенассеримской  провинции  мусульманских  купцов  голландцам не удавалось.   Как   правильно    подметил    английский   историк Д. Холл, «повсюду, где велась относительно честная конкурен­ция,  азиат — араб,  перс,  индиец  или  китаец — всегда  мог  со­хранить  свои  позиции.  Только  там,  где  голландцы  прибегали к силе, как это имело место на островах Пряностей, они могли получить преимущество перед азиатским торговцем» [38, с. 215]. Прибегнуть к открытой силе, т. е. захватить Мергуи — един­ственный  верный  способ полностью овладеть тенассеримским торговым путем, голландцы пока еще не могли. С захватом же в 1641 г.  Малакки,  благодаря  которому  голландцы  получили господство над проливом, у них отпала  и  надобность в этом. Поэтому вся дальнейшая политика голландцев в этом вопросе сводилась не столько к тому, чтобы захватить тенассеримский путь в свои руки, сколько к тому, чтобы вообще  закрыть его и   направить  весь   поток  товаров   из   Индии,   Персии   и  стран Ближнего   Востока  в  индонезийские    проливы.     Окончательно удалось им это только в конце XVII в., но существенный ущерб, причиняемый их деятельностью тенассеримской   торговле, стал ощущаться уже в середине столетия.

Стремление голландцев установить свою монополию на си­амском рынке, естественно, не могло не вызвать противодейст­вие со стороны сиамцев. Стремительное расширение областей, охваченных государственной торговой монополией в Сиаме, на­чинающееся как раз в середине 30-х годов, нельзя расценить иначе как реакцию сиамского правительства на торговую поли­тику голландцев. Голландской Компании теперь все чаще при­ходилось иметь дело на сиамском рынке непосредственно с го­сударством, скупавшим товары у производителей, а не с от­дельными купцами. Монопольному покупателю, таким образом, был противопоставлен монопольный продавец.

Не ограничиваясь централизацией внешней торговли, сиамское   правительство  начало   проводить  политику  установления тесных торговых связей  с правительствами других  восточных стран и поощрения купцов этих стран.

На востоке в связи с закрытием Японии и войной в Китае эта политика при Прасат Тонге не дала больших результатов. Поэтому основное внимание сиамского правительства было об­ращено на запад — к Индии. Здесь Прасат Тонгу удалось ус­тановить особенно тесные контакты с правителями государств, расположенных на Коромандельском побережье, и с навабом Бенгалии. «Они ежегодно обмениваются посольствами, снаб­женными дружественными письмами и небольшими подарка­ми»,— писал в 1638 г. ван Влит.— Единственная цель таких по­сольств — способствовать развитию торговли, ибо мусульман­ские и языческие купцы часто пользуются помощью этих по­сольств, чтобы платить меньше пошлин и получать большую свободу торговли, а сиамские подданные (в индийских госу­дарствах.— Э. Б.) добиваются подобных же привилегий. Та­ким образом, эта дружба поддерживается не из политических соображений, а ради получения торговых прибылей» [264, с. 93—94]. Подобная активность сиамского правительства, ко­нечно, не могла понравиться голландцам.

Ухудшению сиамо-голландских отношений способствовало также изменение внешней политики Сиама во второй половине 30-х годов. Начиная с 1636 г. сиамское правительство стало ве­сти явный курс на ликвидацию военных конфликтов и уста­новление мира со всеми соседями. В марте 1638 г. произошло примирение с Паттани. Одновременно с этим начались мирные переговоры с Испанией и Португалией. Еще за несколько ме­сяцев до этого было отправлено посольство в Японию. К этому же периоду относится окончательный отказ Прасат Тонга от попыток восстановить вооруженным путем свое господство над Камбоджей. Когда несколько лет спустя началась война меж­ду Голландией и Камбоджей (1642 г.), Прасат Тонг не поддался искушению ввязаться в нее и, несмотря на настойчивые прось­бы голландцев, отделался от них одними обещаниями [253, т. III, с. 192; 264, с. 41].

Ван Влит, давая общую характеристику нового курса Пра­сат Тонга, писал: «Затем, желая обеспечить спокойствие для своего королевства, поощрить развитие внешней торговли и до­биться для себя и своих подданных свободы торговли и права посылать свои корабли в любое место, он заключил договор о мире и дружбе со всеми индийскими принцами и вообще со всеми королями и государствами, которые известны в Индии» [266, с. 147].

Подобная внешнеполитическая деятельность сиамского ко­роля раздражала голландцев не меньше, чем его экономиче­ская деятельность. Вместо Сиама, истощенного войной и не­прерывно нуждающегося в военной помощи голландской Ком­пании, им теперь предстояло иметь дело с Сиамом, богатеющим от торговли и не нуждающимся ни в чьих услугах. В резуль­тате нарочито дружественное отношение голландцев к Сиаму постепенно стало сменяться явно враждебным, и, по мере того как росла сила Голландии в Южных морях, это враждебное отношение проявлялось все более открыто.

Первый серьезный конфликт, отразивший изменение отно­шений между голландской Компанией и Сиамом, произошел осенью 1636 г. Вина в данном случае, даже по мнению ван Влита, лежала целиком на голландцах. «Случилось так,— пи­шет ои,— что некоторые из служащих Компании, в силу своей развращенности и распущенности, нарушили сиамские законы и оскорбили (буддийских) священников» [264, с. 57]. Разгне­ванная толпа окружила голландцев. Связанными их отвели к властям. Двое голландцев были приговорены сиамским судом к смертной казни по местному обычаю — к затаптыванию сло­нами. Но, благодаря дипломатическому искусству ван Влита, Прасат Тонг помиловал осужденных и все голландцы были вскоре освобождены из-под стражи. Ван Влиту тем не менее пришлось подписать своего рода «гарантийное обязательство» б том, что все служащие голландской Компании будут подчи­няться законам и обычаям Сиама и приказаниям пракланга, основанным на этих законах, и что всю ответственность за воз­можные нарушения законов голландцами ван Влит берет на себя [прил., док. 6].

На этот раз победа оказалась на сиамской стороне. Сам ван Влит, конечно, ни в коей мере не считал себя связанным данным обязательством. Более того, в своем донесении началь­ству он требовал кровью (дословно: мечом) смыть нанесенное Компании «оскорбление» [264, с. 57].

На протяжении 40-х годов взаимная неприязнь и соперни­чество между Сиамом и голландской Компанией непрерывно продолжали нарастать. Голландцы планомерно вытесняли Си­ам с рынков Дальнего Востока и Индонезии. В договоры, ко­торые голландская Компания заключала с малайскими и индо­незийскими государствами, обычно входила статья, запрещаю­щая продажу перца и других пряностей Сиаму [253, т. III, с. 111]. Сиамские джонки, ходившие в Китай и Японию, не были гарантированы от нападений голландских кораблей. Серьезный конфликт возник в 1645 г. в связи с захватом гол­ландцами у побережья Южного Вьетнама судна, принадлежав­шего натурализировавшемуся в Сиаме японцу [253, т. III, с. 231]. Возмущение сиамского населения, в первую очередь местных японцев, этими пиратскими действиями едва не выли­лось в вооруженное нападение на голландскую факторию в Аютии. Правительство Прасат Тонга воспрепятствовало кро­вопролитию, но голландцы воспользовались этим случаем, чтобы укрепить свою сиамскую факторию, превратив ее фактически в маленькую крепость.

Торговая борьба охватила даже отдаленный по тому временит Лаос. По признанию самих голландцев, здесь они «использова­ли все возможные средства, чтобы вставлять палки в колеса сиамцам, которые стремятся монополизировать всю торговлю (Лаоса.— Э. Б.) и захватить в свои руки все золото и благо­вония» [126, с. 271].

Не ограничиваясь вытеснением сиамцев с внешних рынков, голландцы начали захватывать в свою монопольную собствен­ность рынки на территории самого Сиама. Так, в 1643 г. они навязали губернатору Джанк Сейлона договор, по которому все добытое олово должно было продаваться голландцам [253, т. III, с. 170].

В качестве ответной меры сиамское правительство все чаще стало налагать частичные или полные запреты на экспорт то­варов в Батавию, особенно таких, как лес и рис [253, т. III, с. 20].

В конце 40-х годов XVII в. давно назревавший сиамо-голландский конфликт вылился наконец в форму вооруженного столкновения. Поводом для него послужил очередной феодаль­ный мятеж в княжестве Сингора. Голландцы, первоначально дав обещание оказать Прасат Тонгу военную помощь, затем взяли его обратно. Последовал разрыв, после которого голланд­ские военные суда блокировали сиамское побережье (1649). Голландский военный перевес был настолько очевиден, что Прасат Тонг был вскоре вынужден капитулировать [216, т. III, с. 238].

В знак примирения он в 1650 г. впервые направил посоль­ство к голландскому генерал-губернатору Корнелису ван дер Лейну, признав его, таким образом, равным себе по рангу. Ге­нерал-губернатору были преподнесены исключительно богатые дары (в частности, золотая корона и 12 слонов), размер кото­рых носил скорее характер военной контрибуции. Ответное же голландское посольство демонстративно не привезло никаких, подарков [101, 1663, с. 661; 129, с. 321].

Камбоджа во второй четверти XVII в.

В конце 1627 г. король Чей Четта II внезапно заболел и 9 декабря на 41-м году жизни скончался. Старший сын Чей Четты II Анг Тур, которого он прочил себе в наследники, в это время находился в монастыре, куда он вступил в совсем юном возрасте. Совет знати решил дело не в пользу отсутст­вующего и предложил корону брату Чей Четты II 37-летнему Преах Утею, как человеку зрелому и обладающему большим опытом в государственных делах. Хотя летописи умалчивают об этом, решение Совета, видимо, было не вполне единоглас­ным, потому что Преах Утей «скромно» отказался от короны и согласился принять лишь титул регента с дополнительным по­четным званием «великий поборник справедливости, хранитель высшего закона» и в этом качестве правил государством около двух лет [28, с. 255; 84, с. 154—155].

В 1629 г., когда его власть достаточно укрепилась, Преах Утей разрешил Анг Туру покинуть монастырь и занять тро« под именем Тхоммо Реатеа II (1629—1632). Регент рассчитывал, что молодой Король, известный до сих пор лишь как поэт и автор трактатов на религиозные темы, будет в его руках ма­рионеткой. Вскоре, однако, выяснилось, что расчеты регента оказались ошибочными. Тхоммо Реатеа II начал проявлять вкус к власти. Так как аппарат светской и военной власти был целиком в руках Преах Утея, молодой король стал искать дру­гие источники опоры. Он установил тесные связи с главой буд­дийского духовенства Сугандадипати и в то же время стал за­игрывать с довольно многочисленной китайской общиной Кам­боджи. Создав из китайских наемников личную гвардию, он перенес свою резиденцию из Удонга, где особенно сильны были сторонники Преах Утея, в новое место — Кох Гхлок [84, с. 156—167].

В 1632 г. между дядей и племянником происходит открытый разрыв. Если верить камбоджийским летописям, причиной кон­фликта было то, что Тхоммо Реатеа II забрал у Преах Утея его жену, принцессу Анг Водей, свою бывшую невесту. Но суть этого конфликта, видимо, все же была не в споре за женщину, а в споре за власть. В средневековых монархиях Юго-Восточ­ной Азии женитьба на принцессе высокого ранга очень часто была веским доводом, подтверждавшим право на трон. Кон­фликт Преах Утея и Тхоммо Реатеа явно выходил за рамки семейного скандала[15]. Это подтверждается тем, что он нашел свое разрешение не в форме дворцового переворота, как этого можно было бы ожидать, а в форме гражданской войны, охва­тившей всю Камбоджу.

Ядром военных сил Тхоммо Реатеа II стала его китайская гвардия. Ядром сил Преах Утея стали специально нанятые им в этом году 500 европейских авантюристов, главным обра­зом португальцев. Кхмерские же феодалы со своими ополче­ниями выступали как на той, так и на другой стороне. О рас­становке сил в лагере феодалов и о том, к каким прослойкам правящего класса апеллировали соперники, возможно, свиде­тельствует беглое замечание «Королевских хроник» (опубли­кованных Мак Фоеуном в 1981 г.) о том, что все крупные фео­далы изменили королю. «Министры,— говорится в хрониках,— не проявили рвения в сражениях (на стороне Тхоммо Реа­теа II.— Э. Б.), либо они были недовольны королем, который вел себя не так, как подобает монарху по древним обычаям. Многие министры перешли на сторону светлейшего регента, а второстепенные   чиновники,   сообщники   короля,   все   сопровож­дали его в бегстве (после поражения.— Э. Б.)» [84, с. 173].

В конечном счете, как признают хроники, дело решила ог­невая мощь европейских наемников. Разбитый король бежал, но португальские мушкетеры настигли его и застрелили. Совет знати собрался и снова предложил трон Преах Утею, но он предпочел посадить на трон второго сына Чей Четты II — Понья Ниу (1632—1640). Отношения этого короля с регентом были уже совершенно однозначными. Понья Ниу униженно про­стирался перед Преах Утеем, прося разрешения похоронить своего убитого брата с подобающими ему королевскими поче­стями, а тот разрешил похоронить Тхоммо Реатеа II только так, как хоронят рядовых чиновников. Резиденция короля была снова перенесена в Удонг, где он постоянно находился под при­смотром шпионов регента [84, с. 180; 125, с. 363—364].

В годы правления Понья Ниу в пров. Ромеан Трул вспых­нуло серьезное народное восстание, во главе которого, соглас­но хроникам, стоял некий Паланк Рат. К сожалению, подроб­ные сведения об этом восстании, подавленном королевской армией, как и вообще о событиях внутренней истории Камбод­жи в 30-х годах XVII в., до нас не дошли [22, с. 90; 28, с. 257; 84, с. 180].

Гораздо больше известий сохранилось о позиции Камбоджи в международных отношениях того времени, в частности о ее косвенном участии в последнем этапе борьбы за гегемонию на рынках Юго-Восточной Азии между Голландией и Португалией. Обеспокоенный, видимо, растущей мощью Голландии в Юж­ных морях, Преах Утей покровительствовал слабеющим порту­гальцам и поддерживал теснимых голландцами индонезийских купцов, важным торговым центром которых в XVII в. стал Макасар. Это навлекло на него месть со стороны голландской Ост-Индской компании.

13 июля 1635 г. голландцы захватили в водах Макасара камбоджийскую джонку с грузом росного ладана, гумилака и фарфора. Король Понья Ниу заявил по этому поводу реши­тельный протест, и джонку пришлось вернуть. Но камбоджийско-голландские отношения продолжали обостряться. В 1636 г. из Батавии в Камбоджу были направлены корабли «Нордвик» и «Галиас», которые должны были доставить кхмерскому коро­лю письмо генерал-губернатора Батавии Антони ван Димена с предложением продать ему огнестрельное оружие в связи с на­ступившим ухудшением отношений между Камбоджей и Сиа­мом. Но Преах Утей с недоверием отнесся к этому посланию. Согласно голландским источникам, португальцы, жившие в Удонге, сумели его убедить, что голландцы прибыли в страну в качестве шпионов сиамского короля. Во всяком случае, у Преах Утея было достаточно оснований подозревать, что письмо ван Димена — провокация, рассчитанная на то, чтобы стравить Си­ам и Камбоджу и обеспечить себе большую свободу рук в Южных морях. Он не только не принял голландского предло­жения, но, когда корабль «Нордвик» потерпел крушение в устье Меконга, он, ссылаясь на обычное морское право сред­них веков, приказал реквизировать корабль со всем грузом, включая 30 пушек и 500 пикулей (около 30 т) меди. На тре­бование голландцев вернуть их имущество камбоджийский ко­роль ответил категорическим отказом [28, с. 259; 104, с. 75].

В ответ на это голландцы произвели демонстрацию силы. В марте 1637 г. из Батавии вышла эскадра из четырех бое­вых кораблей. На борту эскадры находился посол Хендрик Хагенхаар, которому было поручено вручить Понья Ниу ульти­матум. 11 мая 1637 г. эскадра вошла в устье Меконга и за­хватила шедшее в Пномпень португальское судно «Бассак». На приеме у Понья Ниу в Удонге разговор с послом пошел в очень резких тонах. Хагенхаар требовал возвращения «Нордвика», король, в свою очередь, обвинил его в пиратских дейст­виях на территории Камбоджи. Переговоры кончились полным разрывом отношений. Хагенхаар дал указание главному гол­ландскому торговому агенту Яну Галену закрыть торговую фак­торию и эвакуировать всех голландцев из страны [104, с. 75—76].

На этот раз голландская эскадра, видимо, не решилась от­крыть военные действия. В «Королевской хронике Камбоджи», опубликованной в 1871 г. Ф. Гарнье, однако, пол. 1640 г. отме­чается война с Сиамом [125, с. 364]. В то же время из других источников известно, что в 30-х годах голландская Ост-Инд­ская компания помогала сиамскому королю Прасат Тонгу сво­им флотом в войне против Португалии и Камбоджи [38, с. 215]. Если учесть, что в «Королевской хронике» даты часто сдви­нуты на несколько лет, не исключено, что указанная война име­ла место в 1637 или 1638 г. и, более чем вероятно, что она вспыхнула благодаря подстрекательству голландцев.

Поскольку сиамские летописи об этой войне не упоминают, она, по-видимому, была кратковременной и кончилась плачевно для Сиама и его союзников из Батавии. Уже в 1638 г. голланд­цы были вынуждены вновь вступить в переговоры с Преах Утеем. В Удонг прибыл новый голландский посол Пауль Кроок. Голландская фактория в Камбодже была вновь открыта. Во­зобновилась торговля. Преах Утей даже предоставил голланд­цам кредит на 1 тыс. серебряных таэлей для закупки в стране лака, сандалового дерева и слоновой кости. В 1640 г. этот долг был возвращен с добавлением подарка: 100 таэлей и чу­гунной пушки [104, с. 76].

В июне 1640 г. Понья Ниу умер, и Преах Утей посадил на престол своего сына Анг Нона I (1640—1642), желая таким образом закрепить власть за своим потомством. Но правление Анг Нона I было недолгим. На политическую сцену выдвигает­ся новый претендент — принц Чан, третий сын Чей Четты П. Завоевав популярность среди малайской гвардии (под назва­нием «малайцы» в Камбодже объединяли как собственно малайцев, так и индонезийцев), наиболее боеспособной части в армии кхмерских королей, он в январе 1642 г. с ее помощью совершает дворцовый переворот. Во время королевской охоты малайские гвардейцы убили Преах Утея и арестовали короля Анг Нона I. Последний вскоре был казнен. Та же участь по­стигла большинство министров Преах Утея и его двух внуков, пытавшихся организовать контрзаговор. Трех младших сыно­вей Преах Утея Чан пощадил, за что впоследствии поплатился [22, с. 90; 28, с. 257].

Новый   король  принял   тронное     имя     Рама   Тхуфдей   Чан (1642—1659).  В  начале  своего  правления  Рама  Тхуфдей  Чан продолжал внешнюю политику Преах Утея и поддерживал, по крайней  мере  внешне,  добрые  отношения  с  голландской  Ост-Индской компанией. В начале  1642 г. он направил в Батавию посольство и личное письмо к генерал-губернатору Антони ван Димену  с   предложением   развивать   торговые   связи.   В   ответ на это в мае  1642 г. ван Димен направил в Камбоджу глав­ного фактора (торговца) Корнелиса Клейна с двумя кораблями, чтобы  поздравить  Чана  «с  триумфом  над королями-узурпато­рами   (т. е. Преах Утеем и Анг Ноном  I.— Э. Б.) и предосте­речь его против  интриг португальских  католиков» [104, с.  76]. Но в   1643 г. тесные связи между Рама Тхуфдей  Чаном  и приведшей его к власти мусульманской малайско-тямской гвар­дией переходят в новое качество. Он женится на малайке, при­нимает ислам и меняет свое тронное имя на Ибрагим. В связи с этим  меняется  и  внешнеполитический  курс  страны.  «Вскоре Рама  Дипати   (Чан.— Э.  Б.)   изменил  религию, — пишет совре­менник событий Г. ван Вустхофф,— сделал обрезание и объявил себя последователем Магомета. Он старается привлечь к себе малайцев  и японцев,   которым   он   дает   большие   привилегии, выбирает  среди   них   телохранителей   и   поддерживает  добрые отношения с худшими врагами христианства» [28, с. 261].

Д. В. Деопик называет решение Чана принять ислам «не­ожиданным» [22, с. 90]. Далее он пишет, что Чан «попытался, опираясь на религиозный авторитет монарха, внедрить в стра­не новую религию. Но пропаганда ислама имела не больший успех, чем пропаганда христианства; тогда Чан-Ибрагим всту­пил в открытое противоборство с большинством населения стра­ны и двора» [22, с. 90].

Я позволю себе не согласиться с этой точкой зрения. Пере­ход Чана в ислам, конечно, не был игрой случая, капризом «жестокого и неуравновешенного» [22, с. 90] монарха. Он был попыткой разрешить внешнеполитическую проблему, вставшую впервые перед Камбоджей в середине XVII в., но остававшуюся актуальной вплоть до середины XIX в. В течение этих двух ве­ков Камбоджа была стиснута между двумя сильными соседя­ми — Сиамом и Вьетнамом (в XVII—XVIII вв.— южновьетнам­ским государством Нгуенов), каждый из которых стремился подчинить себе эту страну (в XIX в. дело дошло даже практически до раздела Камбоджи между Сиамом и Вьетнамом). В такой обстановке ни родственный по религии хинаянский Сиам, ни махаяно-конфуцианский Вьетнам не могли возбуждать особенно теплых чувств у кхмерских королей. В то же время в середине XVII в. в Юго-Восточной Азии еще играли весьма важ­ную политическую роль мощные мусульманские султанаты Ма­лайи и Индонезии — Джохор, Аче, Бантам, Матарам. Они, сов­местно с более мелкими мусульманскими государствами малайско-индонезийского мира, представляли наиболее активную си­лу сопротивления европейской агрессии в Юго-Восточной Азии в XVI—XVII вв. Более того, многие районы Индонезии и Фи­липпин приняли мусульманство именно в качестве реакции на испано-португальскую агрессию, проходившую под знаком кре­ста[16]. Хотя эти государства часто воевали и между собой, бо­рясь за гегемонию в мусульманском мире Юго-Восточной Азии, в целом присоединение к группе мусульманских государств бы­ло выгодно для Чана, ибо ни одно из них не имело агрессив­ных намерений в отношении Камбоджи, и, стало быть, каждое из них было потенциальным союзником.

Далее, тезис о том, что Чан пытался внедрить новую рели­гию в Камбодже с таким упорством, что «вступил в открытое противоборство с большинством населения страны и двора» (курсив мой.— Э. Б.), представляется более чем сомнительным. Как известно, «эксперимент» Чана продолжался 16 лет и был прекращен только при помощи вооруженной интервенции Вьет­нама. Имея же против себя «большинство населения страны и двора», Чан-Ибрагим не продержался бы и 16 недель, не то что лет. Отсюда можно сделать вывод, что миф о попытке на­сильственного или даже добровольного обращения камбоджий­ского народа в ислам был создан уже после смерти Чана враж­дебно настроенными летописцами. Судя по всему, в Камбодже при Чане сложилась ситуация, аналогичная положению в боль­шом числе индийских государств средневековья. Монарх и пра­вящая верхушка там исповедовали ислам, а народ, мелкие и средние и даже часть крупных феодалов продолжали держать­ся древней религии — индуизма. Такая система была очень стабильна, она держалась веками и просуществовала до анг­лийского завоевания Индии.

Вступив в группу мусульманских государств Юго-Восточной Азии (хотя и со своеобразным, аналогичным индийскому, ста­тусом), Камбоджа, естественно, сразу же активно включилась в борьбу с Голландией, наиболее мощной колониальной дер­жавой того времени. В этой борьбе, как это ни парадоксаль­но, союзником местных государств выступала Португалия, их бывший враг номер один. После захвата голландцами Малакки в январе 1641 г. Португалия утратила возможность вести са­мостоятельную политику в регионе. Она теперь располагала только двумя второстепенными базами — на Тиморе и в Макасаре, где португальцы обосновались с разрешения местных властей. После падения Малакки большое число тамошних порту­гальцев эмигрировало в Сиам и Камбоджу. Последние усилили армию Чана в качестве артиллеристов и моряков.

В конце 1643 г. Чан-Ибрагим начинает военные действия против голландской Ост-Индской компании разгромом ее фак­тории в Удонге. Весь персонал фактории, включая и ее главу Фрэнсиса ван Регенмортиса, был перебит либо обращен в раб­ство. 3 февраля 1644 г. камбоджийцы захватили голландские корабли, зашедшие в Кампонглуонг. 60 голландских матросов, взятых в плен, было продано в рабство. Вскоре после этого камбоджийский флот захватил в открытом море голландское судно «Орангебоом», шедшее на Тайвань [104, с. 77; 125, с. 364].

В ответ на это генерал-губернатор Батавии Антони ван Димен  23 марта   1644 г. направил против  Камбоджи эскадру из пяти кораблей. На борту эскадры находилось  160 голландских солдат и 240 матросов, не считая азиатских членов экипажа и вспомогательных отрядов. По тем временам это была значитель­ная  сила.  Эскадра,  однако,  продвигалась    весьма     медленно. Только 6 июля   1644  г.  голландские суда, поднявшись по Ме­конгу, стали на якорь близ Пномпеня. Здесь они простояли еще две  недели,  стремясь  демонстрацией  силы  принудить  Чана   к заключению мира  и выплате  репараций. 21   июля,  не получив никакого удовлетворения от камбоджийских властей, командую­щий  эскадрой  Хендрик Харусе  решил  начать  наступление  на Удонг. Но в этот момент выяснилось, что камбоджийцы успели отрезать  голландским кораблям   обратный путь, перегородив Меконг бамбуковой изгородью и  поставив по обеим  сторонам реки батареи. Вместо наступления на столицу голландцам при­шлось с боем  прорываться из ловушки. Потеряв     120 человек убитыми, в том числе командующего, потрепанная голландская эскадра вырвалась 26 июля в море и укрылась в бухте, принадлежавшей Тямпе [242, с. 383—384]. Примерно в тот же пе­риод король Чан лично возглавил  атаку камбоджийской фло­тилии (с португальским экипажем)  на голландский   военный корабль,  проникший в реку   Бассак, приток   Меконга.   Понеся большой  урон,   этот  корабль  с трудом   вырвался   из  террито­риальных  вод  Камбоджи  [104, с. 77]. Второе столкновение  с колониальными  хищниками (первым было  отражение  испано-португальской  агрессии в  конце XVI  в.,  см.  [12,  с.  259—270]) также окончилось успешно для Камбоджи.

Вьетнам во второй четверти XVII в,

Весной 1627 г. начались первые сражения между войсками Чиней и Нгуенов в районе реки Ниутле. Уже упоминавшийся иезуит Александр де Род, который как раз в это время (апрель 1627 г.) прибыл из Южного Вьетнама в лагерь Чинь Чанга, так оценивал происходящие события: «Когда король Тюа Бан Вуан (Чинь Тунг.— Э. Б.) умер, король Кохинхины Тюа Сай (Шай Выонг.— Э. Б.), которого сношения с португальцами сильно укрепили и войска которого приобрели большой опыт во владении оружием, не хотел признать нового короля Тонки-на, своего кузена, и тем более платить ему дань» [223, с. 123—124].

По оценке А. де Рода, флот Чинь Чанга в 1627 г. составлял более 600 военных судов, на каждом из которых было установ­лено по крайней мере три пушки. Описывая внушительное дви­жение армии Чинь Чанга, посаженной на суда, А. де Род сооб­щал: «Перед королем плыло 200 джонок с разными войсками. Затем 24 большие барки с королевской гвардией. В центре их — королевская барка. Джонок арьергарда было еще больше, чем джонок авангарда, а мелких барок — вообще не сосчитать. Кроме того, 500 больших барок везли продовольствие для ар­мии и флота» [222, с. 18—19].

Армия  Шай  Выонга   насчитывала,  видимо,   около   40 тыс., а флот состоял из 200 боевых судов. Однако она обладала пре­восходством в огнестрельном оружии и лучшей разведкой. Пол­ководцы Шай Выонга, среди которых выделялся 24-летний Нгуен Хыу Зат, искусно маневрируя, сводили на нет численное пре­восходство   противника.   Огромный   флот  Чиней   также   принес им   мало   пользы.    Когда    северовьетнамские    корабли    вошли в   устье   Ниутле,   они   внезапно   напоролись   на   вбитые   в   дно остроконечные колья и другие заграждения,   секретно установ­ленные Нгуен Хыу Затом. Многие суда были повреждены и за­тонули. В это время их атаковал с тыла    южновьетнамский флот. Потери были так велики, что теперь Чинь Чангу остава­лось  полагаться лишь на  сухопутную  армию [75,  с.   124—129; 191, с. 20]. Несмотря на успешные действия Нгуен Хыу Зата и других полководцев Шай Выонга, исход кампании все еще ос­тавался  неопределенным.  Но  Шай   Выонг,  никогда  не  жалев­ший  средств  на  разведку,  уже  давно  обзавелся  при  дворе  в Тханглонге обширной агентурой. В июне 1627 г. Чинь Чанг по­лучил подложное донесение из столицы, извещающее его, что в дельте Красной реки якобы вспыхнуло крупное восстание, кото­рое возглавил его родственник Чинь Зя. Чинь Чанг поспешил со всеми войсками на Север. Военные действия на Юге в этом году прекратились. Затем Чинь Чангу пришлось заняться отра­жением вторжения Маков из Каобанга  (возможно, между ними и Южным  Вьетнамом существовала на этот счет дипломатиче­ская договоренность), и Шай Выонг получил передышку на не­сколько лет [75, с. 130—131; 191, с. 20].

Это время южновьетнамский правитель посвятил строитель­ству целой системы долговременных оборонительных сооруже­ний в самом узком месте вьетнамской равнины, между устьем Ниутле и горами. Из этих сооружений особенно мощной была стена Донгхой. Закончив эти оборонительные работы, Шай Выонг сам перешел в наступление и занял южную часть по­граничной северовьетнамской провинции Ботинь [75, с. 131 — 136; 191, с. 20].

Обе стороны, готовясь к новой войне, продолжали искать поддержки у иностранных держав, а за неимением ее рас­пускать слухи, что они такую поддержку имеют. Так, Шай Выонг приказал заготовить большое количество манекенов в форме португальских солдат с палками вместо ружей и установить их в нужный момент на оборонительных стенах, чтобы ввести в заблуждение противника [191, с. 92]. В то же время он продол­жал заигрывать с голландцами — основными врагами порту­гальцев. Когда в 1632 г. голландский корабль у берегов Кам­боджи захватил португальский галион, а затем оба судна были занесены штормом к берегам Южного Вьетнама, Шай Выонг арестовал было голландцев как пиратов, но потом обласкал их и отпустил в Батавию. В июне 1633 г. в Дананг прибыли из Батавии два голландских корабля, и торговля голландской Ком­пании с Южным Вьетнамом, пришедшая в 20-х годах XVII в. в упадок, возобновилась [71, с. 124; 105, с. 80].

Интерес обоих правителей Вьетнама к европейской помощи способствовал также тому, что в 20—30-х годах XVII в. като­лические миссионеры без особых помех могли вести свою про­паганду в обеих частях страны и достигнуть в ней значитель­ных успехов. После выдворения миссионеров из Японии (где правительство вовремя оценило создаваемую ими угрозу) уси­лия отцов иезуитов из всех стран Юго-Восточной Азии (кроме Филиппин) сосредоточились в первую очередь на Вьетнаме. Здесь им удалось не только обратить в христианство некоторую часть феодалов, в основном женщин[17], но и заинтересовать сво­им учением широкие крестьянские массы. Этому способствова­ла особая религиозная ситуация Вьетнама. Население осталь­ных стран Юго-Восточной Азии, исповедовавшее мусульманство или буддизм хинаяны, как показал уже опыт XVI в., оказалось невосприимчивым к христианской проповеди. Во Вьетнаме же господствовало конфуцианство (при второстепенной роли буд­дизма махаяны и анимистических культов). Конфуцианство, ого-сударствленный культ предков, при котором монарх считался как бы отцом и духовным руководителем своего народа, а чиновник-феодал — соответственно отцом и духовным руково­дителем своих крестьян, сливало фактически церковь и госу­дарство в одно целое. Поэтому в сознании эксплуатируемого крестьянина представление о несправедливости существующего феодального государства не отделялось от мысли о несправедливости господствующей религии, как это зачастую имело место в других странах.

Христианская религия предлагала вьетнамскому крестьяни­ну духовную альтернативу, и именно Вьетнам стал первой не­зависимой страной на Востоке, где католическим миссионерам удалось создать массовую церковь. В 1639 г. число христиан в Южном Вьетнаме достигло 12 тыс., а в Северном Вьетнаме 82,5 тыс. (против 1,2 тыс. в 1628 г.). На территории Северного Вьетнама в это время имелось более 100 церквей и 120 часо­вен. В 1640 г. число христиан здесь, согласно миссионерским отчетам, достигло 100 тыс., а к 1648 г.— 195 тыс. [79, т. I, с. 39; 258, с. 110].

Правители обеих частей Вьетнама достаточно рано осозна­ли, что внутри их государств образуется инородное тело, ко­торое может стать объектом колониальных авантюр со стороны европейских держав (а примеры таких авантюр в Камбодже и Бирме, не говоря о реальных захватах португальцев, испан­цев, голландцев в Малайе, Индонезии, на Филиппинах, были еще очень свежи в памяти). Однако меры, которые они при­нимали против христианской пропаганды, были нерешительны­ми и половинчатыми. Миссионеров то высылали из страны, то впускали обратно, отправление христианского культа то запре­щалось, то молчаливо вновь допускалось[18]. Заинтересованность в европейской торговле, и в особенности в поставках оружия, была еще очень велика.

Иезуиты между тем активно готовили местные кадры, ко­торые могли бы заменить их в случае ухода в подполье или окончательной высылки из Вьетнама. Из христианской молоде­жи была сформирована так называемая организация катехи-сюв, лиц, давших обычные монашеские обеты, но не получив­ших звание священника (иезуиты боялись, что собственное пол­ноправное духовенство может побудить вьетнамских христиан к образованию национальной церкви, независимой от европей­ского влияния). Катехисты давали клятву беспрекословного подчинения отцам-иезуитам. Как Южный, так и Северный Вьет­нам были разделены на церковные провинции, в каждой из ко­торых вел христианскую пропаганду особый отряд катехистов. Кроме того, в каждой деревне, где имелось христианское на­селение, был организован церковный совет, во главе которого стоял староста. Последний едва ли умел правильно креститься, но зато был самым влиятельным человеком христианской части деревни (зажиточным крестьянином, может быть даже мелким феодалом). Такая почти по-военному четкая организация позво­ляла немногочисленным европейским миссионерам контролиро­вать весьма значительную часть населения Вьетнама, особен­но Северного [146, т. II, с. 63—65; 229, с. 124; 254, с. 201].

Между тем войны Чиней и Нгуенов шли своим ходом. Вна­чале  1634 г. Чинь Чанг с большой армией подступил к стене Донгхой. На этот раз, как и в 1620 г., главный   расчет был на внутреннюю  диверсию.  Третий  сын  Шай   Выонга,  принц  Ань, не имевший надежды сменить стареющего отца, вступил в сго­вор с агентами Чинь Чанга и обещал атаковать стену Донгхой с  тыла,  когда  будет дан  условный сигнал.  Условный сигнал, выстрел из пушки, был дан, но никто на него не ответил. Види­мо, Ань струсил или, может быть, не мог собрать достаточное количество сторонников для такого дела.  Генерал  Нгуен Хыу Зат защищался с обычным мастерством, и войскам Чиней при­шлось ни с чем вернуться восвояси [75, с.  143 — 144;  191, с. 20]. Год  спустя,   19  ноября   1635 г.,  Шай   Выонг умер,  оставив свой неофициальный престол[19] старшему сыну Нгуен Фук Лану,   более   известному   как   Конг   Тхыонг   Выонг   (1635 — 1648). Принц Ань, бывший в это время губернатором провинции Куан-гнам,  счел  момент подходящим  для  новой  попытки  захватить трон.   Он   привлек  на  свою  сторону  многочисленных  японцев, живших в  Файфо, которые составляли серьезный военный  по­тенциал.   Кроме  того,  к  нему  примкнуло   большинство  феода­лов провинции Куангнам. В   стране   разразилась   короткая, но жестокая  гражданская  война.  Потерпевший  в  конечном  счете поражение Ань пытался  бежать в  Камбоджу, но был схвачен и казнен. Затем началась расправа над его сторонниками. Гла­вари были казнены, остальные лишены должностей с конфиска­цией имущества. Почти весь аппарат провинции был обновлен. Попутно было объявлено иностранным купцам, что все притес­нения, которым  они до сих пор подвергались, происходили по вине казненных преступников. Теперь же торговля будет проис­ходить свободно и без всяких ограничений [71, с. 135; 75, с. 146; 191, с. 20].

Когда в марте 1636 г. в Южный Вьетнам прибыл голланд­ский посол Абрахам Дуэйкер с серьезной претензией по поводу конфискации в августе 1634 г. груза потерпевшего крушение близ Парасельских островов голландского судна «Гротенброк» (пос­лу в Батавии была дана инструкция подкреплять свои требова­ния угрозой войны), Конг Тхыонг Выонг принял его очень лю­безно, но платить отказался, возложив всю вину на прежнюю преступную администрацию, с которой, как говорится, взятки гладки. Взамен этого Конг Тхыонг Выонг предоставил голланд­цам право не платить в будущем портовую пошлину, а также дарить королю  и вельможам  положенные по обычаю подарки [71, с. 137—140].

Руководство голландской Ост-Индской компании не было вполне довольно таким соглашением. Оно пыталось еще потор­говаться. Новое посольство во главе с Н. Кукебакером в июле 1636 г. потребовало дополнительных привилегий — поста­вок Компании в течение 10 лет по 500 пикулей (около 30 т) шелка и 5000 пикулей (около 300 т) сахара по заниженным ценам. Тут терпение Шай Выонга истощилось. «Я король, а не купец,— ответил он.— Если Компания хочет войны, вольно ей, а если хотите мира — торгуйте свободно (т. е. на свободном рынке. — Э. 5.)» [71, с. 143][20].

Поняв, что ничего больше им не удастся выторговать, гол­ландцы приступили к постройке фактории в Файфо. После того как в 1635 г. сегун Токугава Иэмицу под страхом смертной казни запретил японцам покидать свою страну или возвра­щаться в нее, японская торговля во Вьетнаме сразу пришла в упадок и голландская Компания спешила заполнить образовав­шийся вакуум[21]. В следующем году голландцы открыли свою факторию в Северном Вьетнаме. Здесь производство шелка ве­лось в гораздо больших масштабах, и хотя Чинь Чанг пытался контролировать цены, чтобы местные купцы не продавали шелк дешевле, чем государство, Компании при помощи шантажа (уг­розы вступить в союз с Нгуенами) удалось сломить и эту ча­стичную монополию. С этого времени объем торговли между Батавией и Северным Вьетнамом стал нарастать из года в год. Так, в 1638 г. голландцы завезли в страну товаров и денег на сумму 299 тыс. гульденов, в 1639 г.— на 399 тыс., а в 1640 г.— на 440 тыс. Если учесть огромные барыши, которые Компания получила от своей посреднической торговли, ежегод­ная выручка от продажи северовьетнамского шелка и других товаров, видимо, приближалась к 1 млн. гульденов [71, с. 163; 101, 1636, с. 69—74; 105, с. 80; 166, с. 168; 242, с. 387].

Торговые дела в Южном Вьетнаме были менее выгодны для голландской Компании. Хотя местные японцы вышли из игры, в Файфо оставалась еще мощная китайская колония. Генерал-губернатор Антони ван Димен уже в 1637 г. направил своему представителю в Хирадо приказ донести японским властям, что китайские джонки из Южного Вьетнама тайно провозят в Япо­нию католических миссионеров [71, с. 149]. Неизвестно, однако, насколько эффективным оказался этот донос. Между тем Чинь Чанг в ряде писем к генерал-губернатору уже начал прощупы­вать возможности заключения военного союза против Нгуенов. Совет Батавии уже в конце 1639 г., взвесив все за и про­тив, пришел к выводу, что полный, разгром морской торговли Южного Вьетнама обойдется в конечном счете дешевле, чем убытки от продолжающейся конкуренции с местными купцами в Файфо. Генерал-губернатор А. ван Димен предложил Чинь Чангу прислать ему на помощь эскадру и батальон голландских солдат. В обмен на это он, однако, потребовал столько приви­легий и компенсаций, что переговоры зашли в тупик [71, с. 167—169].

Между тем южновьетнамские агенты при дворе в Тханглон-ге донесли Конг Тхыонг Выонгу об этих тайных переговорах, и его отношения с голландской Компанией резко охладились. Прежде всего он отнял у голландцев дарованное им раньше пра­во беспошлинной торговли. В 1641 г. руководство голландской фактории в Файфо само обострило положение, самовольно каз­нив слугу-вьетнамца, который был заподозрен в воровстве. Не­медленно последовали репрессии. Все товары и мебель голланд­ской фактории были вынесены во двор и сожжены. Пз девяти голландских купцов семеро были обезглавлены, а двое посаже­ны на корабль и отправлены в Батавию, чтобы там дать объяс­нение случившемуся. Когда вскоре после этого, в ноябре 1641 г., два голландских корабля потерпели крушение у ост­рова Пуло Тям, Конг Тхыонг, следуя обычному морскому праву средневековья (от которого он отказался в 1636 г.), приказал не только конфисковать их груз, но и задержать команду [71, с. 170; 191, с. 60; 242, с. 387].

В ответ на это в Батавии была немедленно снаряжена силь­ная эскадра под командованием адмирала Якоба ван Лисвельта. В январе 1642 г Лисвельт прибыл в Тханглонг и заключил с Чинь Чангом соглашение о военном союзе. Чинь Чанг обе­щал уплатить Компании военные издержки и указал место встречи для совместных действий в этом же году. Но Лисвельт предпочел действовать самостоятельно. В феврале 1642 г. он ворвался в Туранскую (Данангскую) бухту близ Файфо, сжег прибрежное поселение и захватил в плен 120 местных жителей. В конце мая 1642 г. из Батавии прибыла еще одна эскадра под командованием Яна ван Линги, которая тоже принялась разо­рять южновьетнамское побережье. Их не остановило даже из­вестие, что еще 1 апреля Конг Тхыонг Выонг добровольно и без всяких условий освободил 50 из 74 находившихся в его руках голландских пленных[22] и был готов отпустить остальных на условии прекращения военных действий. Голландцы же сна­чала вероломно захватили парламентеров Конг Тхыонг Выонга, а затем, 16 июня 1642 г., демонстративно казнили 20 человек из числа захваченных ими мирных жителей. Но к этому времени, несмотря на войну на северных рубежах, где с апреля шли бои с армией Чинь Чанга, южновьетнамцы выделили для борьбы с голландцами достаточные силы — флотилию под командованием принца Хиен Выонга. Эскадра Лисвельта была разгромлена, сам он был убит, а эскадра ван Линги поспешно ушла на Тай­вань, так и не соединившись с войсками Чинь Чанга, которые, прождав голландцев до июля на берегу реки Зянь, отступили [71, с. 171 — 178; 191, с. 60—61; 242, с. 387].

Весной 1643 г. Чинь Чанг начал новую кампанию против Южного Вьетнама. Голландские морские подкрепления, однако, прибывали к нему по частям и действовали так нерешительно, что это вызвало законный гнев Чинь Чанга, дорого заплатив­шего авансом за эту мнимую помощь. В письме А. ван Димену от 19 августа 1643 г., подписанном, согласно традиции, коро­лем Ле Тхан Тонгом, говорилось: «Я с великим нетерпением ожидал голландские корабли (которые, как обещали голланд­цы, должны были прибыть в четвертом месяце) (мае 1643 г.— Э. Б.), но они не прибыли до 22-го числа пятого месяца, в то время как мои люди стали ежедневно умирать от болезней, вы­званных плохой водой... Мое расположение к Вам велико, а Вы не доверяете мне настолько, чтобы послать свои корабли мне на помощь. А три (голландских.— Э. Б.) судна, которые были при мне, присутствовали только для виду, ибо эти моря­ки (хотя, по их словам, они великие воины) были очень хваст­ливы, но оказалось, что у них не хватает духа приблизиться к кюинамцам (южным вьетнамцам.— Э. Б.). Вместо того чтобы нападать и истреблять их, они (голландцы,— Э. Б.) под предло­гом, что здесь слишком мелкие воды, ушли далеко в море и там крейсировали туда и обратно. По этой причине голландцы стали великим посмешищем в глазах кюинамцев.

Мне же хотелось только использовать славу голландцев, ко­торые повсеместно известны своим воинским умением, для по­срамления моих врагов. Далее, я приказал им либо уплыть, либо вступить в битву, но они не сделали ни того, ни другого. И я решил написать голландскому принцу, чтобы выяснить, относится ли он ко мне так же хорошо, как я к нему. Все это предприятие закончилось для меня огромным расходом припа­сов и денег. И можете поверить, что я говорю серьезно, и тща­тельно обдумайте все происшедшее... Я еще раз искренне заве­ряю Вам, что голландцы стали посмешищем для кюинамцев. Так что если Вы хотите отомстить за это унижение, приходите сюда со своими судами и 5000 людей и с ними мы нанесем поражение врагу. Только пусть в это число не входят судовые команды, а только крепкие, храбрые солдаты. Иначе, если да­же Вы пошлете к побережью (Вьетнама.— Э. Б.) 20 судов, Вы не причините врагу никакого вреда. Если же (ваши люди.— Э. Б.) снова испугаются кюинамцев, это будет для Вас великим позо­ром, можете мне поверить. Впрочем, если Вы не хотите воевать, а хотите только торговать, можете свободно посещать мою стра­ну, я Вас ни к чему не принуждаю» [прил., док. 17].

8 начале 1648 г. Чинь Чанг предпринял новый поход на го­сударство Нгуенов, но теперь уже без голландцев. Сначала ус­пех был на стороне северовьетнамцев. Они форсировали реку Ниутле и овладели стеной Донгхой. Южновьетнамский коман­дующий Чуонг Фук Фан отступил на вторую линию обороны — за стену Чуонгдык. Артиллерия Чиней пробила огромные бре­ши и в этой стене. Поражение южновьетнамцев казалось неиз­бежным. Тогда Фан лично повел свои поредевшие войска в от­чаянную контратаку. Войска Чиней попятились, а тем време­нем защитники стены заполнили бреши бамбуковыми корзи­нами с землей. Подошедшие вскоре после этого подкрепления во главе с прославленным полководцем Нгуен Хыу Затом на­несли армии Чинь Чанга поражение в битве при деревне Ан-дай. Северовьетнамские войска начали отступление, но флоти­лия под командованием старшего сына Конг Тхыонг Выонга — Хиен Выонга, поднявшись ночью по реке Ниутле, уже пере­хватила все пути отхода. Отступавшие в беспорядке войска Чинь Чанга были частью перебиты, частью утонули в реке. Де­сять генералов было убито, трое попало в плен, общее же число пленных составило 30 тыс. человек. Чинь Чанг после этой катастрофы начал срочно строить новые укрепления на гра­нице, ожидая вторжения в Северный Вьетнам, но смерть Конг Тхыонг Выонга, 19 марта 1648 г., прервала военные действия [75, с. 160—166; 191, с. 20—21], дав передышку Северному Вьет­наму.

Новый правитель Южного Вьетнама Хеан Выонг (1648— 1687) был сторонником мирной политики и не стал развивать свой успех. В войнах Севера и Юга наступил семилетний пере­рыв. Поскольку голландские корабли по-прежнему блокирова­ли основные торговые пути из Южного Вьетнама, Хиен Выонг решил использовать передышку, чтобы нормализовать свои от­ношения с Батавией. Уже в 1648 г. Хиен Выонг предпринял первые дипломатические демарши в этом направлении, но толь­ко 25 апреля 1651 г. Совет Батавии принял решение направить в Южный Вьетнам свое посольство, а голландский посол Бил­лем Верстеген прибыл в столицу Нгуенов лишь 24 ноября, пол­года спустя [71, с. 193; 242, с. 387].

9 декабря 1651 г. был подписан мирный договор, согласно которому стороны возвращали друг другу пленных, голландская Ост-Индская компания вновь получала участок земли для фак­тории и ее служащим возвращались «все привилегии и свобо­ды, которыми они пользовались здесь прежде» (ст. 4). Сверх того, голландцы получали право экстерриториальности (ст. 5), гарантию от конфискации потерпевших крушение кораблей (ст. 6—7) и освобождение от пошлин (ст. 9) [прил., док. 18]. Такой ценой Южный Вьетнам заплатил за восстановление нор­мальной внешней торговли.

Борьба филиппинского народа против колониального ига

Несмотря на тщательно продуманную организацию аппарата колониального господства на Филиппинах, испанцам постоянно приходилось преодолевать упорное сопротивление народных масс, к которым иногда присоединялись и отдельные предста­вители филиппинского правящего класса. Из 227 восстаний, происшедших за 333 года испанского господства, значительная часть приходится на гонец XVI—XVII в. Кроме того, сохранив­шие независимость мусульманские государства Южных Филип­пин — султанаты Сулу и Магинданао в этот период также про­должали наносить частые и чувствительные удары испанским колонизаторам.

Участники большинства восстаний XVI и первой половины XVII в. использовали не только антииспанские, но и ярко вы­раженные антихристианские лозунги. Уже в 1570 г. сопротив­ление под флагом священной войны пытались организовать му­сульманские князья Центрального Лусона. В 1584—1585 гг. восстания прокатились по Лусону (провинции Пампанга, Ило­кос, Манила) и по Висайским островам (Самар, Лейте). Вос­станию в Пампанге и ряде других мест оказали активную под­держку мусульманские купцы Индонезии, ведшие в XVI в. об­ширную торговлю с Филиппинами. Кроме того, повстанцы об­ратились за помощью к султану Брунея на Калимантане. Борьба с Брунеем в конце XVI в. отвлекла значительную часть испанских сил. В самой Маниле в октябре 1588 г. был раскрыт крупный заговор филиппинских вождей, формально принявших христианство, но на деле готовившихся к выступлению против испанского господства и католической религии на островах с помощью Брунея и Японии. В следующем году вспыхнуло восстание в провинциях Кагаян и Илокос. В 1597 г. в ответ ка редукцию (насильственное сселение деревень в крупные населенные пункты с целью установления над ними лучше­го контроля) вспыхнуло восстание в Самбалес, а несколько лет спустя, по той же причине,— в Нуэва Сеговия (пров. Илокос). При появлении кораблей южнофилиппинских мусульман (моро) на Висаях в первые годы XVII в. население целых островов от­вергало навязанную им веру и в союзе с мусульманами вы­ступало против испанцев [18, с. 26; 62, т. 7, с. 95, т. 10, с. 43; 159, с. 302; 208, с. 54].

Наиболее популярным лозунгом борьбы против идеологии колонизаторов было, однако, не единение с мусульманами, а призыв вернуться к вере отцов, т. е. к старой, преимущественно анимистической религии, которая господствовала на Филиппи­нах до прихода испанцев.

В 1621 г. в ответ на насильственное сселение крестьян, про­водившееся монахами на острове Бохоль, здесь возникло мощ­ное антииспанское и антихристианское движение. Идеологами его стали носители старой религии — жрецы, бежавшие в горы от преследований миссионеров. Начало восстания было приуро­чено к декабрю 1621 г., когда почти все бохольские иезуиты со своей охраной уехали на Себу, чтобы отпраздновать возведение знаменитого  миссионера  XVI  в.   Франциска   Ксавье  в  святые. Местный жрец Тамблот объявил в этот момент, что ему яви­лась богиня Дивато и обещала изобильную жизнь без налогов и податей всем, кто откажется от христианства и поднимет зна­мя  восстания против испанцев. На призыв Тамблота ответили почти  все  без  исключения  жители  острова,  вокруг  жреца со­бралось значительное войско.  Католические церкви  были  пре­даны  огню,  христианские  реликвии  уничтожены.  Малочислен­ный   испанский  гарнизон   не  смог  справиться   с   восставшими. Но здесь, как и во многих других колониальных войнах, коло­низаторам помогла изолированность отдельных районов страны, отсутствие общенационального сознания у филиппинцев. Испан­цы перебросили на Бохоль 1 тыс. солдат, завербованных в Пам­панге   и  Себу,   которых  они  снабдили  современным   оружием. Бохольцы же, несмотря на свое численное превосходство, были вооружены  лишь  заостренными  палками,  камнями  и  луками. Тем  не менее  подавить восстание  на  Бохоле удалось лишь  с большим трудом. Последним очагом сопротивления на острове стал храм Дивато, вокруг которого повстанцы успели за корот­кий срок возвести целую крепость [44, т.  I, с.   176;  53, с.  180; 94, с. 85].

Восстание на Бохоле еще не было подавлено, когда анало­гичное по характеру восстание вспыхнуло на острове Лейте. Его возглавили престарелый вождь Банкао, бывший князь ост­рова Лимасава, крещенный еще самим Легаспи, но в старости вернувшийся к религии предков, и его сын Пагали, принявший звание верховного жреца Дивато. Восставшие и здесь отстрои­ли заново храм Дивато и разрушили христианские церкви. Пер­вая попытка испанцев подавить это восстание оказалась безус­пешной. Весь остров вооружился, женщины и дети сражались наравне с мужчинами. Тогда на Лейте была брошена эскадра из 40 кораблей. Командующий карательной экспедицией Аль-карасо загнал восставших в узкое ущелье и перебил их там всех без исключения. Победители посадили голову Банкао на кол, сын его также был обезглавлен [62, с. 38, с 87—94; 159, с. 315].

После этого испанцы на Висайских островах некоторое вре­мя могли чувствовать себя в относительной безопасности. Од­нако в 1622 г. на другом конце страны, в Кагаяне, вспыхнуло новое восстание, которое возглавили Кутапай и Дайяг. Вос­ставшие предложили монахам-доминиканцам (здесь, как и почти всюду, кроме Манилы, монахи были единственной испанской властью на местах) мирно убраться из их страны. Доминикан­цы думали воспользоваться терпимой политикой вождей вос­стания и всячески затягивали переговоры. Более того, монаху Педро де Сан Томасу удалось расколоть восставших и восста­новить в провинции испанское господство.

Опыт этого «умиротворения» был, несомненно, учтен Ланабом и Абабабаном, которые три года спустя подняли восстание в той же провинции. Повстанцы первым делом убили местного священника и разрушили церковь. Аналогичные восстания, ста­вившие своей целью не только истребление испанских солдат, но и физическое уничтожение миссионеров, имели место в 1630: и 1639 гг. на Северном Минданао [44, т. I, с. 117].

Наиболее широкий размах приняло вспыхнувшее в июне 1649 г. восстание на острове Самар, которое возглавил крестья­нин Хуан Суморой. Первой жертвой восстания пал иезуит Понсе, с особой жестокостью выколачивавший налоги и выгонявший население на государственную барщину. Другим иезуитам Су­морой сохранил жизнь и даже позволил беспрепятственно уе­хать. Эта ошибка едва не обошлась ему дорого. Один из отпу­щенных миссионеров, Дамиани, вскоре опять пробрался в ла­герь повстанцев в отсутствие Сумороя и пытался расколоть их ряды, обещая помилование. Своевременное возвращение пред­водителя положило конец подрывной работе иезуита. Повстан­цы сожгли монастырь и церкви и разрезали церковные одеяния, чтобы сделать себе тюрбаны. С Самара восстание перекинулось на Себу, Масбате, охватило северные районы Минданао и Юг Лусона. Генерал, присланный из Манилы для подавления вос­стания, был в полной растерянности. Он боялся концентрации собственного вспомогательного флота с филиппинскими гребца­ми. Существовало серьезное опасение, что они тоже восстанут. Попытка объявить награду за голову Сумороя тоже ни к чему не привела. Повстанцы в ответ на это прислали генералу го­лову свиньи. Испанцам удалось справиться с Сумороем только 14 месяцев спустя, натравив на него незадолго до того крещен­ное племя лутау с Минданао [94, с. 87—88; 159, с. 412—413].

Кровавое подавление восстания Сумороя приостановило ос­вободительное движение филиппинцев. Но в 1660—1661 гг. по стране прокатилась новая волна восстаний. На этот раз основ­ные очаги сопротивления переместились на Северный и Цен­тральный Лусон. Здесь восстания приобретают ряд новых черт, связанных с относительно высоким социальным развитием этих районов. Вожди восставших провозглашают себя королями, формируют правительство, движение носит более организован­ный характер. Немаловажную роль играло и то, что среди пов­станцев, особенно в Пампанге, было немало людей, получивших военную подготовку на испанской службе. Наконец, если рань­ше идеологическая программа повстанцев обычно включала в себя тотальное отрицание христианства, то теперь повстанцы иногда выступают и под знаменем христианства, вернее, хри­стианской ереси (точно так же, как и многие участники анти­феодального движения в средневековой Европе). Так, один из вождей филиппинских повстанцев провозгласил себя богом-отцом назначил своего наследника богом-сыном и распределил прочие «божеские» и «ангельские» звания среди своих привер­женцев [94, с. 90-91; 164, с. 321].

Испанцам с огромным трудом удалось подавить эти разроз­ненные восстания, прежде чем они слились в одно (вождь вос­стания в Пампанге Франсиско Маньяго уже начал переговоры с вождями Пангасинана, Илокоса и Кагаяна о соединении сил и избрании общего короля). Но подавление восстания отняло у испанцев много сил, они не только не могли уже вести на­ступательные операции на Южных Филиппинах против Сулу и Магинданао, но, более того, под натиском султана Магинданао Кударата были вынуждены очистить Северное Минданао. На Северное Минданао испанцы вернулись только в 1718 г., а окончательное покорение Южных Филиппин произошло лишь во второй половине XIX в. [26, с. 69; 94, с. 91—97].

[1] Согласно  голландским  источникам,  Пауло  действительно  сообщил   ге­нерал-губернатору ван Димену об отплытии «Реформации» [242, с. 262].

[2] В 1628 г. голландский агент в Аче доносил в Батавию: «Мы вынужде­ны платить чиновникам короля Аче за ввоз тканей и ввоз перца такие налоги и пошлины, что накладные расходы достигают 21—22%... Времена перемени­лись. Если прежде можно было вести торговлю в разных местах свободно и без помех, то теперь ачехцы заняли весь западный берег Суматры и держат жителей в таком страхе, что они не смеют торговать с нашими судами» [101, 1628, с. 341].

[3] В обмен на помощь против португальцев голландцы обещали султану построить для него в Джохоре крепости европейского образца, снабжать ору­жием и оказывать военную помощь против Аче.

[4] Они вернули Абдул Джалилу только половину джохорскнх пушек, захваченных ранее португальцами, а остальную артиллерию отдали Аче и мелким малайским княжествам, очевидно чтобы уравнять в известной степени баланс сил между местными правителями [45, с. 59].

[5] Из-за специфики источников мы ведь практически не знаем, сколько -претендентов на трон в Бирме и других странах региона, поднимая мятеж,, апеллировало к крестьянам, обещая им «лучшую жизнь».

[6] Бирма, как и другие буддийские страны Юго-Восточной Азии, была страной массовой грамотности, поскольку все дети мужского пола получали начальное образование в монастырях.

[7] О том, что Анаупхелун первым стал демонстрировать внимание к нуж­дам простого народа, повесив у своего дворца колокол для жалобщиков, ;мы уже писали.

                [8] Вопреки мнению ряда современных историков, это не было связано с отказом от завоеваний. Вести войну с Сиамом можно было и из Верхней: Бирмы. И такая война действительно велась при преемнике Талуна в 1660— 1661 гг. К тому же организация и вооружение 400-тысячной армии говорят сами за себя. Просто разоренный и обезлюдевший город Пегу стал неудоб­ным местом для столицы [107, с. 85].

[9] Этих документов к тому времени, видимо, вообще было немного, как из-за непрочности письменного материала, так и в силу преобладания тра­диционного права. Поэтому правительство утверждало или экспроприировало владельцев, исходя не из юридических, а из политических соображений.

[10] Все налоги фиксировались, и сборщик налогов обязан был иметь при себе и предъявлять налогоплательщикам документ с точными цифрами обло­жения каждого участка земли. За нарушение этого правила по указу Талуна ему могли отрубить руки и ноги [250, с. 179].

[11] Впоследствии (в особенности при преемнике Прасат Тонга Нарае), когда ясно обозначился курс на монополизацию всех основных отраслей внешней торговли, те из местных купцов, которым не удалось так или иначе пристроиться к государственному внешнеторговому аппарату, заняли по отно­шению к королю явно враждебную позицию.

                [12] Китайцам и голландцам на известных условиях было разрешено посе­щать Японию.

[13] С точки зрения  сиамской феодальной  идеологии  считалось страшней­шим унижением для короля вступить в переговоры с простым смертным.

[14] Цены на некоторые шкурки скатов доходили до 50—100 дукатов за штуку [36, с. 67, 87].

[15] Согласно голландским источникам, Анг  Водей была старшей сестрой Преах Утея, т. е. самой старшей в королевском роду [125, с. 363].

[16] Принятие новой международной религии, чтобы противопоставить себя иноверному агрессору и приобрести единоверных союзников в других стра­нах, наблюдается и на примере Тямпы, где мусульманство распространилось как ответ на наступление со стороны Вьетнама.

[17] Так, Александр де Род и его коллеги крестили в Южном Вьетнаме сестру Шай Выонга, принявшую имя Мария Магдалина, а в Северном Вьет­наме сестру Чинь Чанга, принявшую имя Екатерина [79, т. I, с. 24; 258, с. 138].

[18] Так, в 1649 г., после указа Чинь Чанга о запрещении христианства, в Восточной провинции Северного Вьетнама произошел любопытный эпизод. Во время мессы в церкви появился правительственный чиновник с отрядом солдат и грозно спросил священника: «Известен ли вам указ короля, запре­щающий христианство?». «Я как раз собирался пойти домой, чтобы заняться его изучением на досуге»,— нагло ответил иезуит. Разговор кончился мирно. Ни сам миссионер, ни кто-либо из присутствовавших на мессе не были аре­стованы. Симпатии чиновника вряд ли были на стороне закона: его мать, как выяснилось, была христианкой по имени Катерина [79, т. I, с. 139].

[19] В Южном Вьетнаме, как и в Северном, до конца XVIII в. номинально продолжали признавать династию Ле.

[20] Любопытно, что в отличие от большинства других монархов Юго-Во­сточной Азии этого времени Шай Выонг не стремился установить государственную монополию внешней торговли. Более того, специальным указом он запретил своим вельможам заниматься торговлей. Они, впрочем, обходили этот запрет, торгуя через подставных лиц — местных китайских и японских купцов [71, с. 144].

[21]  В 1639 г. Япония была закрыта для всех иностранцев, кроме голланд­цев и китайцев, и голландцы фактически получили монополию на вьетнамо-японскую торговлю.

[22] Впрочем, они не добрались до Батавии. На обратном пути их захва­тили португальцы и продали в рабство в Тямпу. Впоследствии они были вы­куплены голландским резидентом в Камбодже [71, с. 173; 242, с. 387].