Глава  III

УСТАНОВЛЕНИЕ   ГОЛЛАНДСКОЙ    ГЕГЕМОНИИ   НА   МОРЕ

Государство Матарам и голландская Ост-Индская компания

в третьей четверти XVII в.

В середине февраля 1646 г. султан Агунг умер. Ему насле­довал его сын Амангкурат I (1646—1677). Начало его правле­ния   было   ознаменовано   многими   бурными  событиями. Едва Амангкурат I взошел на трон, вспыхнуло восстание на крайнем Востоке Явы. Его возглавил бывший князь Баламбангана  Таванг Алун. На помощь повстанцам поспешил правитель Бали. В короткое время весь Баламбанган отпал от Матарама и со­здалась  угроза  для  земель,   расположенных  западнее.   Аманг­курат I послал на восток большую часть своих войск во гла­ве   с   лучшим    полководцем   своего   отца   Туменггунгом   Вира Гуной. Военные действия пошли неудачно для матарамцев, В од­ной из стычек Вира Гуна погиб, видимо попав в засаду. Меж­ду тем в столице, пользуясь отсутствием большей части прави­тельственных  войск,  поднял мятеж младший  брат Амангкурата I Пангеран Алит. Он ворвался со своими сторонниками во дворец  и  едва  не  убил  брата,  прежде  чем  пал  под  ударами мадурских  лейб-гвардейцев  [132,  с.  209;   135,  т.   I,  с.  27;  263, с. 174].

Эти события потрясли и без того неустойчивую психику мо­лодого правителя. С тех пор до конца его правления ему всю­ду мерещились измены и заговоры, он не доверял никому и каз­нил своих родственников и вельмож по малейшему подозрению. Один из голландских историков наградил его даже прозвищем «Яванский Нерон» [132, с. 210].

Новый правитель Матарама вошел также в конфликтные от­ношения с мусульманским духовенстзом. Одним из показате­лей этой конфронтации был отказ от титула султана, который носил его отец, и возвращение к старому местному титулу — сусухунан, или сунан. Он ревизовал судопроизводство Матара­ма и ограничил юрисдикцию религиозных судов [263, с. 175]. После восстания принца Алита, который пользовался сочувствием   мулл,   Амангкурат  I прибег  к  прямому  террору  против духовенства. Он приказал начальникам четырех кварталов, на которые делилась столица, составить списки всех проживавших здесь мусульманских священнослужителей. Все они, 6 тыс. че­ловек,  без  суда  и  следствия   были  перерезаны    в  один  день. В  живых оставили только нескольких священников.  Их  выве­ли к народу, и они дали нужные показания об «ужасном заго­воре, который они готовили против сусухунана» [215, т. I, с. 159]. Чтобы как-то укрепить свою шатающуюся власть, Амангку­рат I решил пойти на мир с Голландией. В середине  1646 г. в Батавию  прибыло  матарамское  посольство   (формально  не  от имени сусухунана, а только от его первого министра)  для зон­дирования  почвы.  Генерал-губернатор  Корнелис ван Лейн тут же направил в Матарам ответное посольство во главе с главным  бухгалтером  Компании Себальдом  Вондераром.  Вондерар вернул  матарамскому  правительству  захваченные  на   корабле «Реформация»  сокровища,   а  также  яванских  послов   и  мулл. В ответ на это Амангкурат I освободил 33 голландских плен­ных [242, с. 266].

Вскоре после этого, в сентябре 1646 г., в Батавию прибыло новое матарамское посольство с проектом мирного договора из шести пунктов. Согласно, этому проекту: 1) голландская Компания обязывалась каждый год посылать посольство в Матарам с товарами Компании; 2) послам и паломникам из Матарама разрешался проезд на судах Компании; 3) произво­дился обмен пленными; 4) стороны обязывались возвращать друг другу перебежчиков; 5) стороны обязывались оказывать друг другу военную помощь против всех врагов; 6) подданным Матарама разрешалось свободное плавание во все области, подчиненные голландской Компании [242, с. 286—287].

Генерал-губернатор и его Совет легко согласились на пер­вые четыре пункта, но из-за двух последних завязался ожесто­ченный спор. В конце концов стороны пришли к соглашению, что голландская Компания и Матарам будут помогать друг другу только против таких врагов, с которыми никак нельзя договориться мирным путем (Компания .здесь заявила претен­зию на роль арбитра в международных отношениях Матарама). Что касается шестого пункта договора, то в него была внесена оговорка, запрещающая матарамцам плавать на острова Ам­бон, Банда, Тернате и в Малакку без специального разрешения властей Компании в каждом отдельном случае. В таком виде договор был подписан 24 сентября 1646 г. и ратифицирован Амангкуратом I в начале 1647 г. [96, т. I, с. 483—485- 132, с. 210].

Обеспечив мир с Голландией, Амангкурат I с новыми силами начал борьбу за централизацию страны. Подавив духовную секцию феодального класса, он теперь взялся за светских фео­далов. Некоторые из них, наиболее могущественные, были каз­нены, также, как правило, без суда и следствия. Чтобы не дать укорениться новым феодалам, назначенным на их место, Амангкурат I прибегнул к политике, которую примерно в это же время осуществлял сиамский король Прасат Тонг. Он по­стоянно менял губернаторов, перемещая их с одного поста на другой. Как и Прасат Тонг, он держал губернаторов большую часть года при своем дворе. В то же время он неоднократно менял административное деление Матарама, что вело к новым служебным перемещениям, а также создавал новые должности, благодаря чему был усилен взаимный контроль феодалов друг за другом [132, с. 208—209; 135, т. I, с. 14; 158, с. 280; 215, т. I, с. 159; 280, с. 93].

Чтобы пополнить опустевшую в результате многочисленных войн казну, Амангкурат I стал искать новые источники дохода во внешней торговле. Если предшественник Амангкурата I, Агунг, в начале своего правления гордо заявлял голландцам, что он не купец, и разрешал им торговать в своих портах бес­пошлинно, то теперь в Матараме были введены высокие торго­вые пошлины. Кроме того, так же как в Сиаме в это время, здесь была установлена государственная монополия на боль­шинство товаров, вывозившихся из страны. Для наблюдения за торговыми интересами государства в матарамские порты были назначены специальные суперинтенданты, подчинявшиеся непо­средственно монарху. При Амангкурате I с помощью голланд­ских специалистов на верфях Джапары началось строительство судов европейского типа. Однако, когда новый флот достиг зна­чительных размеров, голландцы внезапно прекратили свою по­мощь, а среди яванцев не нашлось достаточного количества опытных моряков, чтобы укомплектовать суда нового типа. Анг­личане, закрывшие свою факторию в Джапаре еще в 1648 г., также не могли оказать профессиональной помощи Амангкурату I [135, т. I, с. 88, 92, 105; 209, с. 59, 60; 271, с. 104].

Чтобы оказать давление на голландцев, Амангкурат I в 1652 г. заключил мир со своим старинным врагом, султанатом Бантам, но из попытки зажать Батавию между двумя яван­скими государствами ничего не вышло. Бывшие соперники слишком мало доверяли друг другу, а голландская Компания в 50-х годах XVII в. уже настолько усилилась, что практиче­ски полностью контролировала индонезийские воды. Амангкурату I пришлось выступать в отношении Компании в качестве просителя. Голландцы, однако, очень неохотно выдавали матарамским кораблям пропуска для плавания и обычно откло­няли просьбы предоставить матарамским купцам места на гол­ландских судах, идущих в Индию. В 1655 г. отношения Мата­рама с Компанией на этой почве обострились настолько, что Амангкурат I закрыл свои порты для голландских судов. Но голландцы уже могли обходиться без яванского риса. Они наладили его подвоз в Батавию и Малакку из Сиама и других мест. Сам же Матарам, отрезанный от моря, стал терять одно за другим свои внешние владения. Так, в 1657 г. князь Сукаданы на Калимантане окончательно отверг матарамский сюзе­ренитет. В том же году Амангкурат I был вынужден снова от­крыть свои порты для голландцев. В 1660 г., после того как голландский флот разгромил столицу Палембанга, суматранского вассала Матарама, Амангкурат I снова распорядился за­крыть порты. Но эта мера также не принесла пользы Матараму. Занятый вновь вспыхнувшей борьбой с крупными фео­далами, матарамский монарх не мог долго поддерживать на должном уровне государственную торговую монополию, и после 1664 г. она пришла в упадок [135, т. I, с. 42, 60, 67, 105; 152, с. 279; 209, с. 57, 60].

На рубеже 50—60-х годов XVII в. внутреннее положение в Матараме снова обострилось. В 1659 г. Амангкурат I запо­дозрил своего тестя Пангерана Пекика, потомка независимых князей Сурабаи, в покушении на свою жизнь. Пангеран Пекик был казнен вместе со своей семьей, насчитывавшей более 40 че­ловек. Одновременно были истреблены многочисленные сторон­ники Пангерана Пекика в Сурабае. В 1660 г. был убит по при­казу сусухунана еще недавно бывший в большом фаворе гу­бернатор Пати. Он был обвинен в связях с голландцами. Вскоре после этого началось восстание принцев из побочной ветви пра­вящей династии. Войска Амангкурата I подавили восстание, а все повстанцы, попавшие в руки правительства, были казнены. В 1662 г. был казнен губернатор Джапары, обвиненный в са­мовольном возобновлении переговоров с Батавией [135, т. I, с. 125, 134, 143. т. II, с. 4, 13; 215, т. I, с. 160].

Во второй половине 60-х годов террор продолжался.  Всего, по   оценке   голландских   современников,   Амангкурат I   уничто­жил 20 тыс. человек [106, с.  16]. В то же время он чувствовал себя крайне неуверенно и появлялся на людях только в окружении многочисленной стражи из мадурцев (яванским солдатам он не доверял).  Большую же часть времени сусухунан прово­дил в своем дворце, «окруженный 10 тыс. женщин»  (в это чис­ло входило 1 тыс. жен и наложниц, 6 тыс. служанок и 3-тысяч­ная  женская  лейб-гвардия).  Но  и  в  этом  внутреннем  дворце Амангкурату  I  мерещились заговоры.  Когда  в   1667 г. умерла его любимая наложница Рату Маланг, он, заподозрив, что ее отравили, посадил в железную клетку и уморил голодом 43 на­ложницы. Отношения сусухунана со своими четырьмя сыновья­ми от главных жен также были очень натянутыми. Особое его подозрение  вызывал  старший    сын   Пангеран  Адипати  Аном. В конце 60-х годов Амангкурат I лишил его всех владений и со­слал на необитаемый остров у южных берегов Явы.  В  1672 г. Адипати Аном  был помилован, восстановлен в правах наслед­ника престола  и получил  в управление Сурабайскую область. Впрочем,  как и другие  крупные  феодалы,  он  только  получал от нее доходы, сам  же был  принужден  жить в столице под присмотром  шпионов  отца.  Неустойчивость  положения  Адипа­ти Анома побудила его искать выхода в заговоре, и он вскоре нашел себе союзников [132, с. 212;   158, с. 281; 209, с. 66—67; 262, с. 101; 263, с. 152].

В это время при матарамском дворе жил князь Раден Трунаджайя, внук последнего независимого правителя Западной Мадуры. Амангкурат I, казнив отца Трунаджайи, назначил гу­бернатором Западной Мадуры его младшего брата Тьякрадининграта II, и Трунаджайя, считавший себя законным претен­дентом на эту должность, естественно, не испытывал теплых чувств ни по отношению к дяде, ни по отношению к сусухуна-ну. Другой крупный феодал, Раден Каджоран, престарелый потомок духовного правителя Семаранга, также недовольный политикой Амангкурата I, свел Адипати Анома со своим зя­тем — молодым, энергичным Трунаджайей. Три заговорщика договорились о совместном выступлении в центре, на востоке Явы и на Мадуре. В обычных условиях этот заговор вылился бы в краткосрочный феодальный мятеж, каких уже немало бы­ло в истории Матарама. Он кончился бы заменой одного мо­нарха другим, мало от него отличающимся, либо был бы по­давлен правительством с большим или меньшим кровопролити­ем. Но на этот раз заговор трех озлобленных феодалов вызвал к жизни мощную народную войну, охватившую большую часть территории страны, потрясшую основы государства и повлек­шую за собой иностранную интервенцию и фактическую утрату независимости Матарама.

Причиной этому было то, что в первой половине 70-х годов Матарам вступил в полосу тяжелейшего кризиса. Предпосылки кризиса накапливались на всем протяжении правления Аманг­курата I. Внешнеполитические факторы здесь сложно перепле­тались с внутриполитическими. Главной внешней причиной бы­ла экспансия голландской Ост-Индской компании, стремившей­ся подавить местное судоходство в индонезийских водах и преуспевшей в этой задаче в 50—60-х годах XVII в. Если в на­чале XVII в. богатые порты Северной Явы служили перевалоч­ным пунктом в торговле пряностями и были всегда переполне­ны судами, приходившими сюда со всех концов Юго-Восточной Азии, из Индии и Китая, то теперь они опустели. Многочис­ленные колонии азиатских купцов, издавна живших на Север­ной Яве, также пришли в упадок. Многие купцы перебрались б другие страны, не находившиеся в такой опасной близости к Батавии. Традиционный матарамский экспорт на острова Пря­ностей — рис и грубые местные ткани не находили больше спро­са. За ту часть этих товаров, которую голландцы приобретали для своих нужд, они платили смехотворно низкие цены.

Доходы казны резко упали. Для того чтобы поддерживать стабильность матарамского государства, нужны были решитель­ные и гибкие меры. Нельзя сказать, чтобы в этой сложной обстановке Амангкурат I пошел по принципиально неправиль­ному пути. Стремясь восполнить упадок частной торговой ини­циативы купцов и отдельных приморских феодалов, он противопоставил экспансии голландской Компании государственную торговую  монополию  и  строительство   флота   по    европейско­му образцу, о чем уже говорилось выше. Его борьба за укреп­ление  централизации   и  подавление  крупных  феодалов   также Гыла в принципе правильным и прогрессивным шагом   (в Сиа­ме подобная политика  обеспечила  стабильность  государства более чем  на полвека). Тем  не менее целый  ряд как субъек­тивных,  так  и  объективных  факторов  привел  его  политику  к краху.  Немаловажным  субъективным  фактором  была личность самого монарха. Неустойчивость его внешней политики, резкие перемены курса, когда он то дружил с Бантамом, то снова вел с  ним   войну   (1657—1659),  то  воинственно  бряцал     оружием перед голландцами, то искал с ними дружбы, отказываясь от поддержки   своего   естественного   союзника — Макасара,   кото­рый в эти годы  вел упорную  борьбу с  Компанией   (в   1654 г. Амангкурат I  обещал  выдавать голландцам  макасарских  «пиратов», после  1659 г. перестал принимать макасарские посоль­ства) [158, с. 279; 209, с. 58],— все это не позволило Матараму создать   прочную   антиголландскую   коалицию,   которая   в   тот момент могла бы еще выбить голландцев из Батавии.

Дегенеративные черты в характере Амангкурата  I, о кото­рых  так много писали  голландцы, посещавшие Матарам, так­же,   несомненно,   не   были  лишь  плодом   вымысла  этих  враж­дебно  настроенных  свидетелей.  Своей  тактикой  превентивного террора, когда по одному подозрению уничтожались целые фео­дальные кланы, включая женщин и детей, Амангкурат I создал среди   правящего   класса   атмосферу  полной     неуверенности   в завтрашнем  дне.  Естественно,  что он  не мог  рассчитывать  на симпатию и  поддержку   подавляющего  большинства   феодалов в случае серьезного кризиса. Кроме того, каждый феодальный клан  состоял  не  только  из  одних  феодалов.   Из-за  существо­вавшего в Матараме многоженства каждый такой клан с тече­нием   времени   сильно   разбухал,   достигая   нескольких   сот,   а иногда  и  нескольких тысяч  человек.  Младшие ветви феодаль­ного  рода  уже  не  находили  места  в  феодальной  иерархии  и по своему материальному положению ничем  не отличались от простонародья.  Кроме  того,  к  каждому такому  клану примы­кало множество клиентов, зависимых крестьян и разного рода челядинцев, людей, оторвавшихся от общины и искавших про­питание  возле  «сильных  мира  сего».  Все  они   (точно  так  же, как и при репрессиях Ивана Грозного, монарха во многом по­хожего на Амангкурата I)  уничтожались вместе с главой кла­на. Так что среди многотысячных жертв террора число людей из угнетенных классов значительно превышало число собствен­но феодалов. Поэтому народ, обычно равнодушный к личности правящего монарха и, более того, питавший в отношении него царистские иллюзии, в данном случае стал проникаться враж­дебными чувствами к сусухунану.

Разорив и уничтожив одного феодала, Амангкурат I тут же назначал  на  его место другого,  наделяя его  такими  же, если не большими, феодальными доходами.  Более  того, увеличивая в  целях  перекрестного  контроля  феодалов  число  администра­тивных постов, он увеличивал и объем потребляемого феодала­ми прибавочного продукта, в то время как обедневшая страна не могла вырабатывать этот продукт даже в прежнем количе­стве. Единственным выходом из положения мог стать строжай­ший режим  экономии,  но,  и в этом  заключалась объективная причина кризиса, правящий класс был   совершенно неспособен на  самопожертвования.  Даже  такой  своевольный  монарх,  как Амангкурат I, был бы неспособен его к этому принудить. А он и не пытался этого делать, и сам продолжал раздувать расходы своего огромного двора.  Теперь у крестьян  стали  изымать  не только  прибавочный,   но  и  значительную   часть   необходимого продукта.  Достаточно   было   искры,   чтобы   произошел   взрыв. 4  августа   1672 г.  произошло  грандиозное  извержение  вул­кана Мерапи, при котором погибло много тысяч человек. Вла­сти не оказали никакой помощи пострадавшим районам. Насле­дующий год страну поразила страшная засуха. Целые деревни вымирали от голода. Когда в 1674 г. Трунаджайя поднял знамя восстания на Мадуре, крестьяне толпами устремились к нему. Затем восстание перекинулось на Восточную Яву. Так, неожи­данно для себя, Трунаджайя стал вождем крестьянской войны.

Восточная Индонезия в третьей четверти XVII в. (падение Макасара)

К началу 60-х годов позиции голландцев на Калимантане значительно укрепились. В декабре 1660 г. правитель Банджармасина пангеран Рату вынужден был подписать с голландской Компанией договор, в котором признавал, что за разгром фак­тории в Мартапуре в 1638 г. ей полагается возмещение в раз­мере 50 тыс. реалов. Поскольку пангеран Рату не располагал такой огромной суммой, он в погашение ее снизил торговую пошлину для голландцев с 7 до 5% [прил., док. 42].

Но это было только началом его капитуляции перед гол­ландской Ост-Индской компанией. Полгода спустя, 16 мая 1661 г., он подписал новый договор из семи пунктов, в котором предоставлял Компании фактическую монополию на вывоз пер­ца. На перец устанавливалась твердая, выгодная для голланд­цев, цена, которую пангеран не имел права в будущем повы­шать ни при каких обстоятельствах. Наконец, голландцы полу­чили в Банджармасине право экстерриториальности. «В-пя­тых,— говорилось в договоре,— если кто-нибудь из подданных Компании совершит преступление, пангеран Рату не может его наказывать, он должен передать его голландскому начальнику в Мартапуре» [прил., док. 46]. В 1664 г. пангерана Рату на банджармасинском престоле сменил пангеран Сурджаната, который в новом договоре от 7 сентября 1664 г. подтвердил все при­вилегии,  предоставленные  голландской  Компании.

Примерно в это же время дружбы голландской Компании стал искать султан Брунея, приславший в 1666 г. посольство в Батавию. После цветистых приветствий и пожеланий, «чтобы Батавия и Борнео были как одна земля», султан в своем пись­ме И. Метсёйкеру переходит к сути дела: просит прислать пу­шек и мушкетов с порохом и пулями, а также просит выдать несколько морских пропусков, чтобы послать людей с Борнео в Сиам и Паттани [прил., док. 71]. Последняя просьба свиде­тельствует о том, что к середине 60-х годов плавание не только на острова Пряностей, но и вообще в морях Юго-Восточной Азии, предпринятое без специального разрешения голландцев, стало крайне рискованным предприятием.

На Сулавеси голландская Компания в 50-х годах продолжа­ла политику окружения Макасара своими форпостами. В 1654г. Монгондоу — правитель княжества Болоанг обратился к Ком­пании с просьбой о помощи против испанцев, угрожавших ему с Филиппин. Голландцы воспользовались этой просьбой, чтобы возвести на Северном Сулавеси сильную крепость Менадо. Сул­тан Макасара Хасан-уд-дин, считавший Северный Сулавеси зо­ной своих интересов, заявил руководству Компании энергич­ный протест, но он был оставлен без последствий [132, с. 202; 158, с. 259, 277].

Отношения голландской Компании с Макасаром во второй половине 50-х годов XVII в. продолжали ухудшаться до тех пор, пока в 1660 г. не наступил окончательный разрыв. Весной 1660 г. из Батавии против Макасара была направлена огром­ная эскадра из 31 корабля с десантом 2600 человек. Передовой отряд этой эскадры 6 июня 1661 г. ворвался в Макасарскую бухту и завязал бой со стоявшей там португальской эскадрой из шести кораблей. Португальцы понесли тяжелое поражение. Их корабли были пущены ко дну, остатки экипажа вплавь до­брались до берега. После того как у Макасара собрался весь флот, 12 июня, голландцы высадили десант к югу от столицы и захватили макасарскую крепость Панакуканг [132, с. 198; 158, с. 275; 280, с. 87].

Видя, что его оборона не подготовлена к такому массиро­ванному удару, Хасан-уд-дин заключил перемирие и направил своих послов в Батавию для ведения переговоров. Голландский командующий И. ван Дам потребовал, чтобы послами были знатнейшие люди государства и чтобы даже после подписания договора они оставались заложниками в Батавии. 19 августа 1660 г. договор из 27 пунктов был подписан в Батавии, а 1 де­кабря 1661 г. ратифицирован Хасан-уд-дином [242, с. 333, 337]. В этом договоре голландская Компания брала на себя толь­ко одно обязательство — вывести свой гарнизон из крепости Панакуканг, и то при условии уплаты Макасаром военных из­держек. Все остальные пункты договора содержали уступки только со стороны Макасара. В статьях 1 и 2 Макасар отка­зывался от своих притязаний на Бутунг и Менадо, которые из дипломатических соображений объявлялись владением не Ком­пании, а ее марионетки — султана Тернате Мандар-шаха. В статье 4 султан обязывался не вмешиваться в дела на ост­ровах Пряностей, статья 5 гласила: «Подданные или жители Макасара не должны посещать эти острова... Если они нару­шат этот запрет Компании, они будут убиты или обращены в рабство, а их суда и товары конфискованы». Запрет, нало­женный этим пунктом, дополнялся в статье 8, где говорилось: «Так как, по воле Божьей, Компании принадлежит монополия на гвоздику, мускатный орех и мускатный цвет, правительство Макасара не должно разрешать ввоз и торговлю этими пряно­стями на своей земле никому, кроме Компании, и сурово карать контрабандистов». Наконец, в статье 12 султан Макасара обя­зывался выдворить из своих владений всех португальцев [прил., док. 41].

После заключения договора, 19 августа 1660 г., неустойчи­вый мир продержался шесть лет. Голландцы были недовольны тем, что выдворение португальцев из Макасара не было дове­дено до конца, а Хасан-уд-дин протестовал против предостав­ления Батавией убежища его мятежному вассалу Ару Палаке, князю Бони[1].

В 1665 г. началась вторая англо-голландская война. В на­чале 1666 г. в Индонезию стали поступать известия о серьез­ных поражениях Голландии на европейском театре военных дей­ствий. Англичане, находившиеся в Макасаре, стали всячески подстрекать султана вступить с Англией в военный союз про­тив Голландии. Но военные силы Англии в Юго-Восточной Азии были незначительными по сравнению с голландскими, и Хасан-уд-дин, трезво оценив обстановку, на союз с английской Ост-Индской компанией не пошел. Однако голландская разведка уз­нала о переговорах. В Батавии решили, что сам этот факт — достаточный предлог для нападения на Макасар. 5 октября 1666 г. генерал-губернатор И. Метсёйкер и Совет Индии приня­ли решение объявить Макасару войну. 24 ноября 1666 г. из Батавии вышел флот под командованием Корнелиса Спеелмана, состоявший из 21 корабля с десантом 600 голландских муш­кетеров, вспомогательного войска, набранного на Амбоне, и отряда эмигрантов бугов во главе с Ару Палакой [242, с. 338; 263, с. 169; 280, с. 87].

19 декабря 1666 г. эскадра достигла Макасара. Хасан-уд-дин направил к голландскому командующему послов с подарками и деньгами. Спеелман деньги взял (в счет будущих контрибу­ций), а затем приказал открыть огонь по городу. Но за годы, прошедшие после поражения 1660 г., Макасар и его окрестности были сильно укреплены. Хасан-уд-дин возвел вокруг сво­ей столицы кольцо фортов, построенных по европейскому образ­цу. Спеелман не решился сразу штурмовать эти укрепления. Он предпочел нанести удар в другом месте. Эскадра двинулась вдоль побережья на юг и 25 декабря 1666 г. высадила десант на равнине близ города Бантаанга, в районе, который был ри­совой житницей Макасара. Войска Спеелмана сожгли Бантаанг и 30 деревень, лежавших в его окрестностях. При этом были уничтожены огромные запасы риса, хранившиеся в госу­дарственных амбарах [132, с. 199; 220, с. 4—6].

Затем эскадра Спеелмана направилась к городу Бутунг, ко­торый в этот момент осадило макасарское войско численностью 11 тыс. человек под командованием генерала Бонто Марану. Голландский десант был гораздо меньше, но лучше вооружен, а главное — в его составе был Ару Палака, который обратился к находившимся в составе макасарского войска своим сопле­менникам — бугам, и они перешли на его сторону. Измена бугов решила дело. После тяжелого боя, который длился весь день 1 января 1667 г., Бонто Марану прислал к Спеелману парламентеров. 4 января была подписана капитуляция [96, т. II, с. 346—348]. Из 5 тыс. пленных, попавших в его руки, Спе­елман 400 подарил в качестве рабов своим офицерам. Осталь­ные были высажены на необитаемом островке в проливе между Бутунгом и Сулавеси, и здесь они все вскоре погибли от го­лода. С тех пор этот островок получил у местных жителей на­звание «Макасарское кладбище» [220, с. 7—10].

Затем Спеелман предъявил радже Бутунга счет за избавле­ние. 31 января 1667 г. он подписал с ним договор, по которому раджа в обмен на скромную пенсию, 250 гульденов в год, обя­зывался истребить все гвоздичные деревья на своей террито­рии. Силы Макасара, несмотря на поражение при Бутунге, ос­тавались еще весьма значительными, и поэтому Спеелман вме­сто фронтальной атаки решил нанести Хасан-уд-дину еще один удар с тыла. Пока голландская эскадра крейсировала вдоль макасарского побережья, отвлекая внимание защитников Ма­касара, Ару Палака и сопровождавший его капитан Ионкер с небольшим отрядом направились в Бонн, рассчитывая поднять там восстание против Хасан-уд-дина. Расчет оправдался, хотя и не сразу. Пока Ару Палака укреплял свои позиции в Бонн, Спеелман с эскадрой успел побывать на Молукках и подавить начавшееся там вновь сопротивление, видимо активизированное известиями об англо-голландской и голландско-макасарской войне. Между тем Ару Палака к лету 1667 г. сформировал се­митысячное войско, не считая голландских мушкетеров капита­на Ионкера, и сухопутным путем, сквозь джунгли Юго-Западно­го Сулавеси, вышел в тыл макасарских укреплений и внезапной атакой в ночь на 19 августа 1667 г. захватил макасарские фор­ты близ Галесунга к югу от столицы [132, с. 199; 158, с. 273; 220, с. 15—16; 263, с. 170].

Теперь Спеелман получил возможность беспрепятственно высадить десант и в начале сентября 1667 г. начал осаду Ба-ромбонга, ключевой крепости в кольце укреплений, окружавших Макасар. Голландский штурм, однако, был отбит крупнокали­берными 18-фунтовыми пушками со стен крепости. Осада за­тянулась. Спеелман послал за подкреплением на Амбон, где формировались вспомогательные голландские войска из мест­ных христиан. Но в ночь на 23 октября 1667 г. Ару Палака внезапно овладел Баромбонгом. Видимо, дело здесь не обош­лось без измены. Среди местных феодалов, владения которых на периферии были уже сильно разорены союзниками, нача­лись колебания, и кто-то из них под покровом ночи мог впу­стить в неприступную крепость войска Ару Палаки.

После этого соединенные силы Спеелмана и Ару Палаки осадили резиденцию султана — замок Самбупо. Хасан-уд-дин чувствовал себя уверенно за каменными стенами четырехметро­вой толщины, но рыхлая структура макасарского государства скоро дала себя знать. Султан в Макасаре был только «пер­вым среди равных» — крупных феодалов, правивших султана­том в значительной степени коллективно. Эти «гранды», как их называют голландские источники, стали один за другим поки­дать Хасан-уд-дина вместе со своими войсками. Султан вы­нужден был начать переговоры. 18 ноября 1667 г. в деревне Бонгайя был подписан договор, вошедший в историю под на­званием Бонгайского.

Значение этого договора в истории колониального подчине­ния Индонезии велико. Впервые в истории крупное индонезий­ское государство было вынуждено подписать кабальный договор с европейской державой. Голландцы прежде всего позабо­тились о том, чтобы разоружить Макасар. В статье 10 дого­вора говорилось: «Что касается приморских укреплений Мака­сара, построенных для обороны против Компании, то после подписания этого договора они все должны быть срочно сры­ты... Только большой форт Самбупо оставляется королю. И в дальнейшем Макасар не должен нигде строить никаких укреплений без согласия Компании. Что же касается форта Уджунгпанданг, то... макасарский гарнизон должен оставить его и передать Компании в полном порядке, чтобы они поместили там свой гарнизон» [прил., док. 76].

Далее Макасар должен был пойти на значительные тер­риториальные уступки — окончательно отказаться от своих прав на остров Бима (Сумбава), Северный Сулавеси, Бутунг, Бонн. На Макасар была наложена огромная военная контри­буция [прил., док. 76, ст. 29].

Далее ряд пунктов договора был направлен на то, чтобы фактически убить макасарскую международную торговлю. Пор­тугальцы и англичане и все прочие европейцы (кроме голланд­цев) навсегда изгонялись из Макасара. Договор оставлял мест­ным купцам право ввозить «простые ткани, которые производятся на побережье Явы» [прил., док. 76, ст. 6, 7, 23]. На тор­говлю и мореходство самих макасарцев были наложены самые жесткие ограничения, лишившие Макасар основного источника его доходов [прил., док. 76, ст. 8].

Голландская Компания получала право беспошлинной тор­говли в Макасаре [прил., док. 76, ст. 8], а макасарское прави­тельство обязано было взыскивать долги с должников Компа­нии, а если это окажется невозможно, само уплачивать эти долги [прил., док. 76, ст. 5]. Внешняя политика Макасара ста­вилась под контроль голландской Ост-Индской компании [прил., док. 76, ст. 23, 26].

Когда Бонгайский договор был доставлен в Батавию, ликование голландцев было безмерным. Победа над Макасаром была отмечена салютом 200 залпов. Но сопротивление Макаса­ра еще не было окончательно сломлено. Феодалы, покинувшие Хасан-уд-дина, скоро поняли, что Бонгайский договор ударил и по их доходам (все они в какой-то мере участвовали в мор­ской торговле). Многочисленное городское населения Макаса­ра, жившее морской торговлей, и крестьяне, которые могли про­давать на экспорт излишки своего риса, тоже были затронуты Ббнгайским договором. Поскольку укрепления, окружавшие столицу, были снесены, кроме замка Самбупо, а крепость Уд­жунгпанданг, переименованная голландцами в форт Роттердам, держала Макасар под прицелом своих пушек, военное поло­жение султаната было гораздо хуже, чем прежде. Тем не ме­нее число сторонников возобновления войны, которых возглав­лял первый советник султана каранг (князь) Кронрон, росло с каждым днем. Спеелман, получавший регулярные донесения обо всем, что происходило в Макасаре, от своих шпионов, не стал дожидаться, пока силы сопротивления окончательно кон­солидируются, и 12 апреля 1668 г. первым начал военные дей­ствия. Его атака на город, однако, не удалась. Голландцы и их союзники отступили с большими потерями (в числе ране­ных был и Ару Палака) и укрылись в форте Роттердам [132, с. 200; 242, с. 345—346].

Военные действия с переменным успехом продолжались до осени. 12 октября 1668 г., подтянув резервы с Молукк, гол­ландцы предприняли общий штурм крепости Самбупо. Им уда­лось захватить часть укреплений и несколько крупнокалибер­ных пушек. Но вскоре они отступили. В артиллерийском парке Самбупо оставалось еще 272 орудия. Тогда Спеелман решил взять макасарцев измором. Голландский флот плотно блоки­ровал побережье, в то время как отряды Ару Палаки разо­ряли рисовые поля в глубинных районах. В апреле 1669 г., пос­ле того как из Батавии прибыли свежие войска и осадная ар­тиллерия, Спеелман, окружив город и крепость Самбупо новы­ми батареями, начал усиленную бомбардировку. Когда и это не дало должного эффекта, голландцы стали прокладывать под­земные траншеи и подводить под стены мины, как на европейском театре военных действий. 15 июня 1669 г. сильным взрывом была обрушена большая часть стены Самбупо. Гол­ландцы бросились на штурм, но защитники города заранее воз­вели позади каменной стены ряд баррикад из земли и бамбу­ка. Бои шли в течение девяти дней. Каждый дом приходилось брать как маленькую крепость. Только к вечеру 24 июня кре­пость пала [242, с. 347—348].

Между тем в столице, лишенной подвоза продовольствия, начался голод. Малайские и яванские купцы стали покидать го­род. Большинство населения, однако, было готово защищаться до последнего. В голландском же лагере из-за тропических бо­лезней, непрерывно уносивших солдат, уже стали раздаваться голоса в пользу эвакуации. Но и на этот раз голландцам по­могло предательство крупных феодалов во главе с карангом Телло. Они низложили султана Хасан-уд-дина и возвели на трон его слабохарактерного и болезненного сына Мапасамбу. Затем они подсказали Спеелману тактический ход, который должен был внести разлад в ряды защитников города. 30 ию­ня голландское командование объявило «амнистию». Всем, кто сложит оружие, были обещаны свобода и статус союзника Компании. В июле каранг Телло и каранг Линквес начали пе­реговоры со Спеелманом от имени молодого султана Мапасамбы. 21 июля 1669 г. стороны подписали договор, подтверждавший все статьи Бонгайского договора и сверх того обязывавший Макасар выдать все пушки и снести крепостные стены [96, т. II. с. 411—417].

20 декабря 1669 г. в зале Совета Батавии состоялась тор­жественная церемония. Все крупные князья Макасара со сви­той 540 человек вручили свои крисы генерал-губернатору И. Метсёйкеру в знак подчинения. Крисы Метсёйкер тут же вернул, но с независимостью Макасара было покончено на­всегда [242, с.349]. О судьбе макасарских моряков и торговцев, вынужденных отправиться на поиски удачи в другие страны, будет рассказано в следующей главе.

Гегемония над Сулавеси перешла в руки государства Бони, во главе которого встал верный союзник, а теперь и вассал голландской Компании Ару Палака. Так как Бонгайский до­говор запрещал торговлю почти всеми традиционными товара­ми, на Сулавеси именно в это время начинается широкое раз­витие пиратства и работорговли, которую голландцы поощря­ли. «Нет ничего более характерного,— пишет К. Маркс,— как практиковавшаяся голландцами система кражи людей на Це­лебесе для пополнения рабов на острове Ява. С этой целью подготовлялись специально воры людей. Вор, переводчик и про­давец были главными агентами этой торговли, туземные прин­цы — главными продавцами. Украденная молодежь заключа­лась в Целебесские тайные тюрьмы, пока не достигала возра­ста, достаточно зрелого для отправки на корабли, транспорти­ровавшие рабов» [3, т. 23, с. 761].

Голландская Ост-Индская компания и Западная Индонезия

в третьей   четверти XVII в.

В середине 50-х годов XVII в. отношения Компании с за-падноиндонезийскими владетелями резко обострились. В 1656 г. снова началась война с Бантамом [132, с. 158, 228]. Годом раньше острый конфликт с Палембангом также едва не привел к войне. Резидент голландской Компании донес в Батавию, что палембангцы в нарушение договора 1642 г. продают китай­цам перец. Генерал-губернатор И. Метсёйкер направил в Палембанг несколько военных кораблей, которые захватили в га­вани Палембанга китайскую джонку с грузом 400 пикулей (око­ло 24 т) перца. Возмущение местных жителей этой акцией бы­ло так велико, что голландский резидент не осмеливался вы­ходить на улицу без оружия. Пангеран, однако, не собирался воевать с Компанией в одиночку. Лишь в конце 1657 г., когда голландцы прочно увязли в войне против Бантама и Аче, он канес ответный удар. Два голландских судна, зашедших в реку Палембанг, были захвачены, а их команда частью убита, частью взята в плен. Голландцам в этот момент было не до карательных экспедиций, поскольку весь их флот был занят блокадой Бантама и Аче [242, с. 355].

Конфликт с Аче начался с того, что осенью 1656 г. сюда прибыл голландский посол И. Труйтман, который потребовал удовлетворения за антиголландские действия Перака, а также предоставления голландской Компании полной монополии на торговлю с Западным берегом Суматры. В случае отказа он грозил повой блокадой. Ачехцы не приняли ультиматума. Более того, видя, что война неизбежна, они решили нанести удар первыми. В начале 1657 г. они напали на голландские фактории в Приамаме, Тику и Салидо, убили несколько голландцев, а остальных взяли в плен. В марте 1657 г. у Западного берега появилась голландская эскадра под командованием Антони ван Воорста. Несмотря на то что у него было довольно значитель­ное войско, он не решился высадить десант, а лишь бомбар­дировал прибрежные города. Повторилась ситуация, имевшая место в 1648—1650 гг. Ачехцы были отрезаны от морских пу­тей, а голландцам была недоступна суша [158, с. 272; 242, с. 357—358].

После двух лет блокады султанша Тадж Уль-Алам решила первой проявить мирную инициативу. 20 мая 1659 г. в Батавию прибыло ачехское посольство с письмом султанши, предлагаю­щим генерал-губернатору прислать своих послов в Аче [прил., док. 36]. 20 июня 1659 г. между голландской Ост-Индской компанией и Аче был подписан мирный договор [прил., док. 40]. Согласно этому договору, Аче выплачивало Компании контри­буцию в 49518 реалов и, сверх того, гарантировало выплату Пераком контрибуции в 50 тыс. реалов. Перакское олово те­перь делилось между Компанией и Аче в пропорции две трети к одной трети. Далее, Компания получала право беспошлин­ной торговли перцем и монополию на вывоз перца из Аче. Подданные Голландии получали право экстерриториальности.

Вслед за Аче, 10 июля 1659 г., капитулировал Бантам. В до­говоре, который султан Абулфатах Агенг (1651 —1683) подписал с Компанией [прил., док. 39], было зафиксировано изменение границы в пользу Батавии (ст. 9), султан обещал выдать Ком­пании всех перебежчиков и беглых рабов, за исключением тех, кто принял мусульманство более трех месяцев назад (ст. 1) и давал гарантию, что и в дальнейшем будет возвращать Ком­пании всех бежавших из Батавской области (ст. 7).

Побеги рабов и формально свободных, но задавленных на­логами крестьян в соседний Бантам всегда были болезненной проблемой для руководства Батавии. Но еще более острой для них была проблема партизан, которые, базируясь на бантамской стороне границы, совершали постоянные рейды на Батавскую территорию. В статье 10 договора говорилось о том, что «бантамцы не должны приходить на территорию Батавии или другие земли, ей подчиненные, без крайней нужды... А с теми, кто нарушит это правило, можно поступать, как с врагами, брать в плен или убивать, и это не будет нарушением данного мира» [прил., док. 39].

Теперь, когда военные силы Компании высвободились, она получила возможность нанести сокрушительный удар по Па-лембангу. Против него была направлена очень большая по тогдашним масштабам эскадра из девяти боевых кораблей с десантом 700 солдат. Столица Палембанга была взята штурмом и сожжена. Победителям достались огромные трофеи — 73 боль­ших и 150 малых пушек и вся княжеская казна. Уцелевшие жители города во главе с пангераном укрылись в лесу. Од­нако воля палембангцев к сопротивлению не была сломлена. Только через три года сын побежденного пангеряна подписал с Компанией договор, который подтверждал и расширял при­вилегии, полученные голландцами в 1642 г. [прил., док. 50].

В 60-х годах XVII в. Компания, которой дорого обошлись все эти войны, меняет тактику. Теперь она делает ставку не на прямое насилие, а на подрыв западноиндонезийских госу­дарств изнутри. Хотя, конечно, одним из самых убедительных доводов голландских агентов, когда они убеждали мелких мест­ных князей и старейшин изменить своему сюзерену, были мая­чившие за их спиной боевые корабли и вооруженные до зубов отряды наемников. В своих дипломатических интригах голланд­цы умело использовали и противоречия между ачехцами и коренными жителями Центральной и Западной Суматры — минангкабау. Они снова вытащили на политическую арену декоративную фигуру «императора» минангкабау, потомка древ­них властителей острова, о котором говорилось выше. Они уве­ряли местных жителей, что хотят восстановить его власть, ко­торую у него похитили узурпаторы — султаны Аче. На деле же этот незначительный князек был лишь ширмой для распро­странявшейся на Суматре голландской власти [242, с. 359—362]. Эта политика принесла успех. 6 июля 1663 г. в городке Пай-нан на Западном берегу Суматры раджи Сунгайпату, Индрапуры, Тику и Паданга подписали с представителями Компании так называемый Пайнанский трактат. По этому договору, князья вступали в вечный союз с голландской Компанией и становились под ее протекторат. Голландцы получали в их землях абсолютную монополию внешней торговли и свободу от пошлин. В статье 4 князья объявляли, что свергают ачехское ярмо и изгоняют навсегда ачехских губернаторов и их людей [96, т. II, с. 251—255] (к этому договору вскоре присоединились и другие князья Западного берега). В тот же день Компания приняла решение отозвать из столицы Аче своих представите­лей. Столичная область, производившая очень мало перца, гол­ландцев больше не интересовала. Основная масса перца Су­матры (с Западного берега) шла теперь прямо в Батавию. Фактический контроль над источниками его производства был наконец установлен голландской Ост-Индской компанией.

Малайя в третьей четверти XVII в.

К началу 50-х годов XVII в. голландцы усилили свое давле­ние на Перак, который был основным экспортером олова на Малаккском полуострове. Генерал-губернатору Корнелису ван дер Лейну, в частности, удалось, добиться от сусухунана Матарама Амангкурата I указа, грозящего жестоким наказанием всякому, кто станет плавать в Перак. Была усилена морская блокада перакского побережья. В августе 1650 г. Перак, а в де­кабре 1650 г. его сюзерен Аче подписали наконец соглашение с голландской Компанией, по которому половина олова, добы­ваемого в Пераке, должна была поступать в Аче, а другая половина — продаваться Компании. Купцам всех остальных стран запрещалось плавание в Перак [96, т. I, с. 538—541; 105, с. 81].

В Пераке была вновь открыта голландская фактория, но она просуществовала менее года: в июле 1651 г. местные жи­тели ее разгромили, а персонал убили. Генерал-губернатор К. Рейнирсзон послал против Перака карательную экспедицию, но она не добилась успеха. 15 декабря 1653 г. голландский представитель И. Труйтман подписал с султаном Перака Му-заффаром новый договор, в основном повторявший условия до­говора 1650 г., но и этот договор вскоре был разорван. Осенью 1655 г. в Перак прибыл с большой эскадрой генеральный бух­галтер голландской Ост-Индской компании Дирк Схоутен, вто­рое лицо после генерал-губернатора. Он принудил Музаффара подписать новый, третий по счету договор 7 декабря 1655 г., по которому Перак уступал Компании под факторию участок земли длиной в пушечный выстрел, обязывался возместить убытки и наказать виновных в убийстве голландских торговых аген­тов в 1651 г. [96, т. II, с. 77—81].

Но и этот договор остался невыполненным. Только в 1659г., после долгой войны с Аче и Пераком, Компании удалось проч­но закрепиться на перакском рынке и обеспечить себе две тре­ти перакского олова [271, с. 129],

Отношения голландской Компании с Джохором в середине XVII в. носили сложный характер. После того как в 1647 г. руководство Компании наложило запрет на плавания индий­ских купцов в Малайю, Джохор оказался в трудном положе­нии. В апреле 1648 г. султан Абдул Джалил обратился к ге­нерал-губернатору К. ван дер Лейну с просьбой выдать пропуск для плавания джохорских судов на Коромандельское побережье Индии. Пропуск был получен, и в начале 1649 г. джохорские суда совершили пробный рейс в Индию. Но когда в 1650 г. Абдул Джалил снова обратился к К. ван дер Лейну с прось­бой о пропуске на Коромандельское побережье и в Бенгал, по­следовал отказ под тем предлогом, что голландцы сейчас воюют с этими странами. Тогда Абдул Джалил попросил разрешения посылать своих купцов в Индию на голландских кораблях, но и в этом ему было отказано. Голландцы обещали только до­ставлять индийские ткани в Джохор на своих кораблях, но за­возили их в недостаточном количестве и по слишком высоким ценам [45, с. 69—71].

В начале 1650 г. Абдул Джалил обратился к Компании с просьбой выдать ему пропуска для плавания на Тайвань. Гол­ландцы с большой неохотой стали выдавать ему один-два про­пуска в год. А когда Абдул Джалил вступил в сношения с вождем антиманьчжурского движения в Китае Чжэн Чэнгуном, который в это время боролся за изгнание голландцев с Тайваня, выдача пропусков была вообще прекращена. Более того, в апреле 1655 г. голландская эскадра блокировала устье реки Джохор под тем предлогом, что сюда прибыли для тор­говли корабли Чжэн Чэнгуна.

Стремясь как-то ослабить голландскую монополию на джохорском рынке, Абдул Джалил завязал дипломатические отно­шения с испанцами на Филиппинах. Когда в 1659 г. в Бату-Савар прибыл испанский фрегат под командованием капитана Хуана де Хесуса, ему был оказан торжественный прием. Ис­панские суда стали регулярно посещать Джохор, покупая за золото и серебро местные товары. В 1662 г. Хуан де Хесус вы­ступил даже в качестве посредника в переговорах между Джо­хором и Батавией (Абдул Джалил в это время протестовал против захвата голландцами китайских джонок, шедших в Джо­хор, и грозил серьезными санкциями за разбой в джохорских территориальных водах). Но слабеющая Испания не могла ока­зать существенной поддержки Джохору и к середине 60-х го­дов испано-джохорские отношения сошли на нет [45, с. 72—75].

Стремясь компенсировать потери от свертывания  междуна­родной торговли, Абдул Джалил начал расширять свою сферу влияния на Восточной Суматре. В 1655 г. небольшое княжество Тунгкал, вассал Джамби, подняло восстание против своего сю­зерена и отдалось под покровительство Джохора. Вскоре после этого  само   Джамби   стало   играть   роль  в   сложных  династи­ческих расчетах Абдул Джалила. Когда он в 1623 г. взошел на трон, законному наследнику, сыну Хаммат-шаха, Радже Ибра­гиму было несколько месяцев. Абдул Джалил дал обязательст­во уступить трон своему двоюродному брату, когда тот достиг­нет совершеннолетия, но не спешил исполнить свое обещание. Между  тем   самому  Абдул  Джалилу  пошел   восьмой  десяток (он родился в 1587 г.), и легитимная партия, сплотившаяся во­круг Раджи Ибрагима, стала представлять для него все боль­шую опасность. Абдул  Джалил  нашел  выход в  браке  Раджи Ибрагима  с   единственной   дочерью  пангерана    Джамби.    По­скольку Раджа Ибрагим  был к тому же сыном  джамбийской принцессы, сестры пангерана, он получал таким образом, проч­ные права на джамбийский престол, что должно было, по мне­нию Абдул Джалила, компенсировать ему утрату джохорского трона [45, с. 84].

Принц Раджа Ибрагим, однако, не ужился с джамбийской знатью и вскоре вернулся в Джохор. Отношения Джохора и Джамби резке ухудшились. В конце 1666 г. джохорский флот во главе с Раджой Ибрагимом попытался внезапной атакой овладеть столицей Джамби. Атака была отбита. Началась мно­голетняя война Джохора и Джамби, которая шла с перемен­ным успехом. Голландцы, выступая в роли посредников, пыта­лись вырвать дополнительные уступки от обеих сторон, но, ви­димо, не особенно старались установить мир между двумя госу­дарствами. Взаимное ослабление Джохора и Джамби было вы­годно для голландской Компании.

Решительный   перелом   в   ходе   войны   произошел    весной 1673 г., когда Джамби заключило союз с Палембангом. Соеди­ненный   флот  этих   двух   суматранских   государств  4  апреля 1673 г. атаковал Бату-Савар. Столица Джохора была взята штурмом   и   сожжена.   Победителям   достались   огромные   тро­феи— 140 кораблей, 4 т золота, 95 пушек, 3500 пленных. Уце­левшие  жители  Бату-Савара  во  главе  с  султаном   и  Раджой Ибрагимом бежали в джунгли. Наиболее влиятельный феодал Джохора лаксамана  (адмирал) Тун Абдул Джамиль отступил с уцелевшими кораблями  на остров Бинтам, где стал соби­рать силы для реванша. Реальная власть в Джохоре перешла в руки этого энергичного военачальника. Неудачливый претен­дент на трон Джамби Раджа Ибрагим вскоре умер, а 22 нояб­ря 1677 г. скончался  в  90-летнем  возрасте  так  и  не  вернувшийся в коренной Джохор из Паханга султан Абдул Джалил [157, с. 51; 242, с. 459; 271, с. 140].

Бирма в третьей четверти XVII в.

При короле Пиндале  (1648—1661)  в политике Бирмы впервые намечается поворот в сторону ограничения торговли с ино­странцами. Это, в сущности, не было еще курсом на закрытие страны. Просто группа феодалов, пришедших к власти при сла­бохарактерном короле, решила, что можно легко пополнить до­ходы казны (а через нее и свои собственные), резко повысив торговые пошлины. В самом начале правления Пиндале пошли­ны в Сириаме были подняты с 2 до 16,5%. Это, конечно, удари­ло по карману европейские компании  (если в 1639 г. доход гол­ландской фактории в Сириаме составил 83 тыс. гульденов,  то в 1648 г. он упал до 25 тыс.) [27, с. 104; 140, с. 98]. Но эта ме­ра в равной  мере  обескуражила и   многочисленных   азиатских купцов, прибывавших в Сириам со своими товарами и вывозив­ших отсюда бирманские продукты в гораздо больших масшта­бах, чем англичане и голландцы, вместе взятые. Внешняя тор­говля Бирмы начала падать, а казна — пустеть, вопреки ожида­ниям авторов таможенной реформы.

Чтобы пополнить убытки от внешней торговли, правительст­во Пиндале усилило налоговый нажим на крестьянство. Здесь бирманским феодалам тоже изменило чувство меры, в резуль­тате чего в конце правления Пиндале вспыхнуло крестьянское восстание в Нижней Бирме. Неспокойно было и в Верхней Бирме, которая уже в начале 50-х годов пострадала от кон­фликта с Китаем.

В Китае в этот момент сложилась тяжелая ситуация. На его территории в 50-х годах боролись три силы: вторгшиеся в стра­ну маньчжурские завоеватели[2], основавшие здесь в 1644 г. но­вую династию Цин, сторонники старой династии Мин во главе с императором Чжу Юланем и остатки крестьянских армий, ко­торые иногда по тактическим соображениям поддерживали по­следнего минского императора.

К 1651 г. под властью Чжу Юланя осталась только юго-за­падная провинция Юньнань, примыкавшая к северным грани­цам Бирмы. Чтобы пополнить свои ресурсы, он потребовал от пограничных шанских князей, которые давно уже были васса­лами Бирмы, но в прежние века подчинялись Китаю, дани и людских контингентов. Получив отказ, Чжу Юлань вторгся в, Бирму. Войска, посланные Пиндале ему навстречу, потерпели поражение. Развить дальнейший успех Чжу Юланю помешало изменение внутренней обстановки в Китае. Поэтому, разорив: часть Северной Бирмы, он ушел обратно в Юньнань [207, с. 137]

В  1658 г., потерпев окончательное поражение в Китае, Чжу Юлань снова появился в Бирме. На этот раз с ним было только несколько сот солдат. Поэтому он послал в дар бирманско­му королю 100 висе (182 кг) золота и смиренно просил об убежище. Пиндале определил ему и его людям в качестве места жительства город Сагаинг [142, с. 197].

Между тем по ту сторону границы еще продолжались бои между остатками минских войск, которые бросил Чжу Юлань, и союзной с ними армии крестьянского вождя Ли Динго, с одной стороны, маньчжурских войск под командованием предателя-китайца У Саньгуя — с другой. Постепенно отступая на юг, отдельные китайские отряды начали в разных местах проникатьв Бирму. Вскоре их численность   здесь   достигла   значительных размеров. Ли Динго, один из талантливейших полководцев крестьянской войны в Китае, к этому времени, видимо, уже погиб,  а его воины  в поисках  нового вождя опять вспомнили  о беглом императоре Чжу Юлане и потребовали от   бирманского правительства  «освободить» его.  Чжу Юлань,  однако,  отрекся от   своих   недавних   союзников,   заявив,   что   не   имеет   ничего общего с этими «бандитами», а желает спокойно жить, как простой подданный бирманского короля [207, с. 138].

Описывая дальнейший ход событий, бирманские хроники яв­но многое замалчивают. Они сообщают, что по всей Верхней Бирме запылали монастыри, а монахи бежали в джунгли, но утверждают, что монастыри жгли только китайские войска. Между тем известно, что львиную долю прибавочного продук­та, выжатого из крестьян, богомольный Пиндале передавал именно монастырям. Общая же обстановка в Бирме к моменту прихода крестьянской армии, как уже говорилось, была весьма напряженной. Поэтому вполне возможно допустить, что в ряды армии Ли Динго влилось значительное число местных кресть­ян и события 1659 — 1661 гг. в Бирме приняли характер кресть­янской войны.

После битвы при Ветвине, где была разгромлена регулярная бирманская армия[3], бирманское правительство практически потеряло контроль над страной и в мае 1659 г. было осаждено крестьянскими войсками в Аве. Первый штурм был отбит ог­нем португальских артиллеристов, которые со времени Анаупхелуна верой и правдой служили бирманским королям. На сте­нах Авы стояло много пушек, а у крестьянской армии не было артиллерии. Но войско Ли Динго после этого не отступило от бирманской столицы. Оно окружило ее частоколом и более двух лет держало в осаде [142, с. 197].

В 1660 г. на Юге страны вспыхнуло мощное восстание монов с центром в Мартабане. Непосредственным поводом для восстания послужила массовая мобилизация монских крестьян для походов на выручку Авы. Вновь набранное войско выступило в поход под командованием губернатора Мартабана. Уже на первом этапе пути солдаты начали разбегаться. Губерна­тор приказал сжигать дезертиров на кострах. Тогда восстало все войско и, перебив офицеров, двинулось на Мартабан. Ов­ладев городом, повстанцы расправились с находившимися там бирманскими феодалами и призвали на помощь Сиам.

Между  тем   в  осажденной  столице  положение  становилось все более критическим. Горожан терзал голод, хотя в государ­ственных амбарах хранилось еще достаточное количество риса. Придворные,   в   том   числе   королевские   наложницы,   открыто спекулировали рисом, который с трудом доставлялся с юга по реке — единственной   артерии,   не    перерезанной   повстанцами. В мае  1661  г. терпение жителей столицы иссякло. Они собра­лись у дворца и потребовали короля к ответу за  творящиеся безобразия. До насилия не дошло, но феодалы поняли, что их власть висит на волоске. Короля надо было срочно менять. Вы­бор знати остановился на энергичном младшем брате Пиндале, принце Пье. Его и рекомендовали народу, как будущего «хоро­шего короля».  Во главе восставших Пье  ворвался в  королев­ский дворец и арестовал короля и наиболее одиозных времен­щиков. Низложенного монарха со всей семьей, как водится, уто­пили (29, с. 102; 207, с. 138].

Пье действительно оказался подходящим человеком для той критической ситуации, в которой находилась феодальная вер­хушка Бирмы. Он принял энергичные меры против коррупции, организовал раздачу риса населению и довольно быстро создал боеспособное войско, которое смогло перейти в контрнаступле­ние. Ему, конечно, очень помогло то, что осенью 1661 г. в Бир­му вступили войска У Саньгуя и крестьянские отряды оказались между двух огней. Если верить хроникам, У Саньгуй вторгся в Бирму, чтобы потребовать выдачи бывшего императора Чжу Юланя, но более вероятно, что он это сделал в порядке клас­совой солидарности по просьбе самого Пье. Ведь как только с крестьянскими повстанцами было покончено, он, получив Чжу Юланя[4], ушел обратно в Китай, не попытавшись даже отобрать у Бирмы те спорные районы, из-за которых в 1651 г. воевал с Пиндале Чжу Юлань.

Упрочив свое положение на севере, Пье двинулся на юг, где бушевало монское восстание. Мартабан, поддерживаемый сиам­цами, держался до мая 1663 г. Когда Пье наконец овладел го­родом, пришло известие, что сиамская армия вторглась в Чиангмай. Пье с большой частью своего войска бросился на север, но опоздал. Сиамцы захватили Чиангмай. Между тем моны снова овладели Мартабаном, и восстание на юге разгорелось с новой силой. Только в 1664 г. Пье удалось подавить послед­ние очаги сопротивления в провинциях Мартабан и Тавой, но ему досталась почти необитаемая земля: монское население этих районов почти целиком бежало в Сиам [72, с. 179][5]. Таким об­разом, после трех с половиной лет войны Пье сумел восстано­вить королевство Ава в прежних границах. Но, сплотив вокруг себя феодалов в критический час, он должен был расплатиться с ними льготами и привилегиями, которые были немыслимы при прежних монархах.

Теперь бирманские феодалы стали не чиновниками, а скорей соратниками короля. В их руки, в частности, окончательно пе­решел вопрос о престолонаследии. При жизни Пье королевская власть еще поддерживалась авторитетом его незаурядной лич­ности, но его наследники стали простыми марионетками в руках феодальной знати. Такое положение сохранялось вплоть до се­редины XVIII в.

Королевство Аракан в середине XVII в.

В царствование Тиритудхаммы (1622—1638) торгово-пиратское государство Аракан процветало, население столицы стра­ны Мрохаунга в 1630 г. достигало 160 тыс. человек [107, с. 81].

Аракан поддерживал активные дипломатические отношения с Батавией, своим главным контрагентом по торговле рабами и рисом. В то же время и Португалия искала дружбы с Араканом, чтобы повернуть его грозную морскую силу в нужном для себя направлении. В 1630 г. в Мрохаунг прибыло португальское посольство, в составе которого был и августинский монах Се­бастьян Манрик, оставивший ценные мемуары о своем пребы­вании в Аракане [187].

В ходе переговоров португальским послам удалось убедить Тиритудхамму отказаться от санкций против португальцев, ко­торые вновь поселились в Дианге, и договориться о совместных действиях против Могольской империи, которая в это время на­чала наступление на португальские опорные пункты в Восточ­ной Индии. Во исполнение этой договоренности араканский король в 1631 г. послал свой флот на помощь осажденному могольским войском португальскому городу Хугли на одноимен­ной реке в Бенгале. Из-за штормовой погоды флот Тиритуд­хаммы опоздал. К моменту его прибытия город уже пал. Од­нако араканцы атаковали и разгромили могольский флот, воз­вращавшийся с добычей [38, с. 277].

В 1663 г. в Мрохаунг прибыло новое португальское посоль­ство во главе с Каспаром де Мескитой. Послы и король опять строили планы совместной войны против Могольской империи и завоевания Бенгала, но военная мощь Португалии была к этому времени уже настолько подорвана борьбой с более молодыми колониальными хищниками — Голландией и Англией, что араканский король вскоре потерял интерес к этому союзу. К то­му же голландская Компания явно демонстрировала свое недо­вольство заигрыванием Аракана с Португалией, закрыв свою факторию в Мрохаунге, а Тиритудхамма не хотел лишаться столь выгодного торгового партнера. Поэтому, едва проводив посольство де Мескиты, араканский король в том же, 1633 г. направил посольство в Батавию с предложением вновь открыть в его стране голландскую факторию. Руководство Компании, выдерживая характер, вновь открыло факторию в Мрохаунге только через два года, когда стало совершенно ясно, что португало-араканский союз распался [38, с. 278].

Рабов и рис снова стали вывозить в Батавию. Обе стороны хорошо на этом наживались, но вскоре между Тиритудхаммой и главой голландской фактории ван Мандере начались серьез­ные трения, так как каждый считал, что другой наживается больше. Ван Мандере не нравилось, что араканский король ус­тановил государственную монополию на торговлю рисом, а Тиритудхамма был раздражен тем, что голландский торговый агент тайно скупал рис на черном рынке, где цены были ни­же, чем в казенных амбарах. Кроме того, Тиритудхамма рас­считывал, что голландцы сменят португальцев в качестве союз­ников в войне против Могольской империи, и руководство гол­ландской Компании, видимо, сначала его обнадеживало в этом отношении. Когда же араканский король узнал, что посольство ыогольского императора Шах-Джахана с почетом принято в Батавии, он послал голландскому генерал-губернатору Антони ван Димену решительный протест. Дело шло к разрыву, но дальнейшему развитию конфликта помешала внезапная смерть Тиритудхаммы в 1638 г.

Он был кем-то отравлен, вероятно своей женой [142, с. 145]. Неизвестно, принимали ли голландцы участие в феодальных интригах при араканском дворе, но в последние годы жизни Тиритудхаммы его власть серьезно заколебалась. Против него поднял мятеж второй человек в королевстве — его брат, уп­равлявший Читтагонгом — северным форпостом Аракана. Потерпев поражение, он бежал в Могольскую империю. Как и 28 лет назад, Аракану снова стал угрожать претендент в эмиграции, поддерживаемый враждебной державой. Между тем при ара­канском дворе все большую власть стал приобретать министр Лаунггьет, дальний родственник короля и любовник главной ко­ролевы Натшинме. После внезапной смерти Тиритудхаммы ко­ролевский клан возвел на трон его сына Минсапи, малолетнего ребенка. Он отличался слабым здоровьем и через несколько месяцев умер. Если верить сообщениям современников, его «за­лечила» собственная мать [442, с. 145].

После этого Лаунггьет захватил араканский престол и при­нял тронное имя Нарапатиджи (1638—1645). Узурпатор тут же начал резню всех королевских родственников, имевших бо`льшие, чем он, права на престол. Из них, по-видимому, никто не уцелел. По отношению к «подсадившей» его на трон коро­леве Натшинме Нарапатиджи не проявил никакой благодарно­сти. Как только его положение упрочилось, он отправил ее в ссылку. Зато с новым голландским резидентом ван дер Хельмом у него установились самые теплые отношения, что наводит на мысль о причастности голландцев к государственному перевороту. Представители Компании больше не жаловались на ри­совую монополию. Видимо, в первые годы правления узурпато­ра она была отменена [38, с. 278; 142, с. 145].

После захвата голландцами Малакки в январе 1641 г. аген­ты Компании стали меньше церемониться с местными монарха­ми. Засилье голландцев в Аракане, видимо, приняло такие раз­меры, что вызвало серьезную оппозицию части феодальной верхушки. Когда в 1643 г. Нарапатиджи серьезно заболел и ут­ратил контроль над делами, реальная власть оказалась в руках антиголландски настроенной группы феодалов. Голландский ко­рабль, направлявшийся с грузом ценных тканей в Бенгал, был захвачен араканцами, а груз его конфискован. В ответ гол­ландцы закрыли свою факторию в Мрохаунге и начали беспо­щадно топить все араканские корабли, где бы они их ни встре­чали [38, с. 278].

Необъявленная война длилась восемь лет, пока на аракан­ский трон не вступил внучатый племянник Нарапатиджи — Сан-датудхамма (1652—1684). Новый король через третьих лиц дал понять, что готов снова завязать с голландцами торговые отношения, но первый шаг должен сделать генерал-губернатор Батавии, поскольку он ниже рангом. В конце 1652 г. в Мроха-унг прибыло голландское посольство во главе с Иоанном Гессенсом. В 1653 г. после долгих переговоров между Араканом и голландской Компанией был подписан договор. Согласно этому договору, голландцы получали право на беспошлинную торговлю в Аракане. Кроме того, они получали право покупать и продавать свои товары не через королевских чиновников, а на открытом рынке. Иными словами, для голландцев делалось изъятие из государственной монополии внешней торговли, су­ществовавшей в Аракане [101, 1653, с. 93—103].

Вновь открытая в 1653 г. в Мрохаунге голландская факто­рия продолжала свою деятельность в течение 12 лет. О харак­тере отношений Аракана и голландской Компании в это время можно судить по сохранившемуся в голландских архивах пись­му короля Сандатудхаммы генерал-губернатору Иоанну Метсёйкеру, написанному в 1656 г. В этом письме с восточной витие­ватостью говорится: «Я получил письмо и подарки знаменитого и почтенного генерал-губернатора Иоанна Метсёйкера, ядови­того, как рыба в воде... И я был очень рад, что генерал-губер­натор здоров и признает меня своим господином. Этому я был даже больше рад, чем подаркам и товарам» [прил., док. 28]. Отсюда видно, что Метсёйкер в своих письмах к араканскому королю признавал себя вассалом Аракана, давая таким дешевым способом Сандатудхамме возможность «сохранить лицо» после подписания неравноправного договора 1653 г.[6]. Далее араканский король в своем письме затрагивает сюжет, который замалчивают все современные западные колониальные историки. Оказывается, голландцы в это время планировали создать базу в Дианге, чтобы самим наладить захват рабов на Бенгальском побережье. «В письме (генерал-губернатора.— Э. Б.) говорится о Дианге,— продолжает Сандатудхамма.— Он просит разрешения покупать головы (рабов.— Э. Б.)... Генерал-губернатор хочет вторгнуться в Пеха и земли мавров, боль­ших и малых, разрушить, разорить и ограбить бенгальцев в их землях и поместить своих голландцев в Дианге, чтобы по­купать головы» [прил., док. 28].

Араканский король вполне одобрительно относился к пла­нам Метсёйкера, потому что это усиливало его позиции в борь­бе с Могольской империей. И действительно, через несколько лет после написания этого письма у Аракана появилась край­няя нужда в военной помощи голландцев.

События развивались следующим образом. В августе 1660 г. могольский принц Шах-Шуджа, потерпевший поражение в ди­настической борьбе со своим братом, императором Аурангзе-бом, попросил убежище в Аракане. Теперь настала очередь Аракана укрывать у себя претендента на вражеский престол. Сандатудхамма решил максимально использовать выгоды со­здавшегося положения и привязать к себе Шах-Шуджу обще­принятым в феодальном мире способом — брачными узами. По­этому он попросил у Шах-Шуджи в жены одну из его дочерей. По мнению некоторых, эта невыносимая для высокородного принца наглость была для араканского короля лишь предлогом для того, чтобы захватить его сокровища [107, с. 61]. Между тем Сандатудхамма отнюдь не был мелким хищником. Это был реалистически мыслящий политик, много сделавший для укреп­ления как внутреннего, так и внешнего положения Аракана. Родство с королем страны, несколько десятилетий победоносно воевавшей против огромной Могольской империи, не могло быть мезальянсом для беглого претендента.

Тем не менее Шах-Шуджа отказался заключить этот брак. Авантюрист по натуре, он не хотел довольствоваться в Арака­не положением бедного родственника. Ему пришел в голову на первый взгляд совершенно фантастический план — одним ударом уничтожить Сандатудхамму и самому захватить власть в Араканском королевстве. Этот план, однако, не был так фан­тастичен, как это может показаться. Огромное многонациональ­ное население Мрохаунга (португальцы, бирманцы, моны, японцы, индийские мусульмане) не имело никакого понятия о пат­риотизме. А у Шах-Шуджи кроме 500 отборных гвардейцев было 8 верблюдов, груженных драгоценностями. С такими сред­ствами можно было подкупить достаточное число авантюристов, всегда готовых продать свой меч. Наконец, Шах-Шуджа рас­считывал апеллировать к местным мусульманам, рекомендуя се­бя как истинного защитника ислама, а религиозные связи в феодальную эпоху были куда прочнее связей национальных [107, с. 62].

Задуманный мятеж начался в декабре 1660 г. Сторонники Шах-Шуджи подожгли большую часть города и пытались за­хватить королевский дворец. Однако Шах-Шуджа не принял в расчет личной популярности Сандатудхаммы. Тот сумел со­брать достаточное количество войск и довольно быстро пода­вил мятеж [112, т. I, с. 62; 142, с. 146—147].

Взятый в плен Шах-Шуджа, однако, не был немедленно каз­нен. Более того, араканский король поместил его не в тюрьму, а во дворец, сохранив при нем часть его прежнего персонала. Сандатудхамме был нужен живой Шах-Шуджа, как постоянная угроза Аурангзебу. Только 7 февраля 1661 г., убедившись, что беспокойный принц снова начал готовить заговор, аракан­ский король приказал атаковать его резиденцию. Во время по­следовавшей резни Шах-Шуджа пропал без следа. Видимо, ему удалось вырваться из дворца и он погиб на улицах города. Труп же его, как полагали голландские наблюдатели, был изу­родован до неузнаваемости [38, с. 279].

Император Аурангзеб, узнав о гибели брата-соперника, ви­димо, вздохнул с облегчением. Но в плену у араканского коро­ля еще оставались три сына Шах-Шуджи, которые тоже имели, хотя и отдаленные, права на престол. Аурангзеб потребовал их выдачи. Получив отказ, он направил в Мрохаунг своих агентов, чтобы выкрасть принцев. Эта попытка тоже провалилась. Меж­ду тем сыновья Шах-Шуджи оказались такими же беспокойны­ми «гостями», как и их отец. В июле 1663 г. они попытались поднять в Мрохаунге новый мятеж, опираясь на местных бен­гальцев и других индийцев-мусульман. Мятеж был подавлен, а принцы казнены. Теперь Аурангзебу «стало жалко» погибших родственников, и он использовал их смерть как повод для большой войны против Аракана [107, с. 62; 142, с. 147].

Сандатудхамма предпочел нанести первый удар и в начале 1664 г. совершил набег на Дакку, обратив при этом в бегство могольскую флотилию. Но это был последний успех араканско­го короля. Укрепивший к этому времени свои позиции в Индии Аурангзеб стянул в Бенгал огромные силы и приказал тамош­нему наместнику создать наконец боеспособный флот. Затем обе стороны обратились за помощью к голландцам. Руководство голландской Компании оказалось в затруднительном положении. После долгих размышлений было решено сохранить фактории в Бенгале, пожертвовав ради этого факторией в Аракане. 12 ноября   1665 г.  агенты  голландской  Компании  в  Мрохаунге под покровом   ночи   тайно  погрузили  все  имущество   фактории   на четыре корабля и  бежали.  Король Сандатудхамма послал  им вслед скорее  ироническое, чем  гневное,    письмо:  почему,  мол, голландцы так испугались моголов. «Я всегда думал, что Гол­ландия и голландцы ни от кого не зависят,— писал он,— а те­перь   из-за  посольства   Норомсита     (губернатора     Бенгала.— Э. Б.) они так испугались, что убрали факторию из моей страны... Норомсит говорит, что он нас завоюет. Много легче опро­кинуть   Вавилонскую  башню,   чем   захватить  мое  королевство. Пусть об этом знает генерал-губернатор. Он человек осмотри­тельный и мудрый. Больше мне нечего сказать» [прил., док. 67]. Действительно, несмотря на срочную постройку нового фло­та, победить маленький Аракан моголам было не под силу. Тог­да наместник Бенгалии Шаиста-хан прибег к простому и более дешевому средству.  Он  подкупил  португальцев,  находившихся на араканской службе, и они со всеми своими судами перебе­жали  в  Дакку,  где  им   были  выделены  места  для  поселения. Теперь баланс сил резко изменился. В конце 1665 г. могольский флот захватил остров Сандвип, в феврале 1666 г.— Диангу. Не­сколько  месяцев  спустя  пал  Читтагонг — последний     опорный пункт Аракана в Восточном Бенгале. В глубь собственно Аракана могольские войска прорваться не смогли, но теперь, когда его морское могущество  было  сломлено,  Аракан  начал  посте­пенно приходить в упадок.

Сиам в третьей четверти XVII в.

После смерти Прасат Тонга и продолжавшейся более года борьбы за трон, в ходе которой было убито два короля, пре­стол захватил младший сын Прасат Тонга Нарай (1656—1688).

Подобно отцу, Нарай покровительствовал развитию внешней торговли и всемерно расширял государственную торговлю внут­ри и вне страны. В области внешней политики он, однако, в отличие от Прасат Тонга, стремившегося опереться на союз с азиатскими странами (индийскими и индонезийскими государ­ствами) в первую очередь, предпочитал использовать одни ев­ропейские страны в борьбе с другими.

В области внутренней политики Нарай продолжал политику отца. «В начале его правления,— пишет иезуит Ташар,— неко­торые гранды восстали, открыто поддержанные тремя короля­ми, государства которых окружают Сиам, но он атаковал их так энергично, что они были вынуждены оставить мятежников его гневу» [247, с. 315]. Раскрывая секрет быстрых успехов Нарая, миссионер Жерве писал: «Семена гражданской войны, ко­торая ему угрожала, он уничтожил в зародыше, соблазнив го­рожан обещанием новых привилегий» [127, с. 252—253][7].

После подавления феодального мятежа Нарай взял еще бо­лее решительный курс на «истребление наиболее могуществен­ных губернаторов» [161, т. I, с. 251]. Систему заместителей или «временных губернаторов» он распространил почти на всю стра­ну. При этом теперь рядом с «временным губернатором», как правило, не было никакого постоянного. Основное отличие «вре­менного губернатора» (пурана) от «постоянного губернатора» (чао мыанга) заключалось в том, что пуран не мог быть на­значен на срок более трех лет. Кроме того, его жалованье (т. е. доля налогов, конфискаций, штрафов и т. п., собираемых в данной провинции) было вдвое меньше, чем у чао мыанга. Та­кой чиновник, как правило переброшенный из другого района, не мог иметь прочных связей в местной среде и поэтому гораздо больше зависел от правительства.

Не ограничившись этим, Нарай создал специальный инсти­тут прокуроров (чакрапатов), которые должны были контроли­ровать деятельность губернаторов на местах. Главный чакрапат находился в столице и следил за деятельностью министров. На­ряду с постоянными чакрапатами Нарай назначал часто экстра­ординарных ревизоров, облеченных чрезвычайными полномочиями, вплоть до права казнить губернатора на месте [127, с. 85; 165, т. I, с. 255].

В последние годы своего правления Нарай практически уп­разднил должность первого министра (чакри), оставляя ее в течение ряда лет незамещенной, и взял на себя большую часть функций, которые исполнял чакри [127, с. 79, 81].

В итоге деятельности Прасат Тонга и Нарая могущество крупных светских феодалов было серьезно подорвано. Те из них, которые уцелели от казней и опал, превратились в чиновников короля не только по названию, но и на самом деле.

Но истребление крупных светских феодалов поставило На­рая лицом к лицу с другим крупным феодальным владельцем Сиама — буддийской церковью. Взаимоотношения Нарая и буд­дийского духовенства носили сложный характер. В начале его правления монахи оказывали ему значительную поддержку, ви­дя в нем продолжателя дела Прасат Тонга, боровшегося за централизацию страны и ликвидацию крупных светских феода­лов, которые соперничали с духовными. Более того, как при­знают даже католические миссионеры, самим троном Нарай в очень большой мере был обязан именно буддийским монахам [60, с. 35]. Поэтому в первые годы своего правления Нарай щедро одарял буддийские монастыри землями и крепостными и находился в самом добром согласии с верхушкой буддийского духовенства.

Но довольно скоро наступило охлаждение. В первую оче­редь здесь, видимо, сыграло роль то обстоятельство, что после ликвидации крупных светских феодалов буддийская церковь оказалась единственной организованной и могущественной си­лой, противостоящей королевской власти. Несмотря на внешний отказ от мирской суеты, буддийская церковь всегда принимала очень активное участие в политической жизни страны, и ее стремление руководить деятельностью короля, естественно, должно было вызывать с его стороны отпор. Наряду с этим ог­ромные богатства и земли монастырей, пользовавшиеся налого­вым иммунитетом, сами по себе не могли не вызывать соблаз­на у Нарая, постоянно нуждавшегося в деньгах для борьбы с Голландией.

Главная же причина конфликта заключалась в том, что за­давленное непрерывно растущими налогами крестьянство ста­ло массами уходить в монастыри, где эксплуатация была от­носительно меньшей. А в специфических условиях Сиама, при изобилии плодородной земли и относительной редкости населе­ния, рабочая сила представляла собой еще большее богатство, чем рисовые поля. Видимо, поэтому в источниках нет сведений о конфискации правительством Нарая монашеских земель, но довольно часто встречаются свидетельства, показывающие, что при Нарае проводилась весьма энергичная «чистка» монаше­ского сословия, т. е. попросту возвращение беглых крестьян и ремесленников в их прежнее состояние.

Практически такая «чистка» проводилась в форме ежегод­ных экзаменов, которые монахи должны были сдавать комиссии из специально назначенных правительственных чиновников. Ес­тественно, что простой земледелец или ремесленник, не иску­шенный в тонкостях буддийской казуистики и не владеющий священными языками (пали и санскритом), не мог выдержать подобный экзамен, и его, лишив монашеского сана, возвращали в податное сословие.

Такая политика Нарая не могла не встретить противодей­ствие со стороны церкви. Глава буддийского духовенства — сан-крат (настоятель королевской пагоды) неоднократно обращал­ся к Нараю с протестом по поводу «суровых наказаний», кото­рым тот подвергает своих подданных: они-де «по причине это­го ропщут и недовольны королем» [127, с. 254].

В результате дальнейшего обострения отношений Нарай за­претил всем буддийским монахам являться ко двору (кроме главного санкрата, который должен был это делать, так ска­зать, «по долгу службы»). Чтобы противопоставить буддийско­му духовенству свою, всецело зависящую от него религиозную организацию, Нарай стал всячески стимулировать деятельность индуистского духовенства, окружил себя брахманами и поощ­рял исполнение различных индуистских церемоний. Индуистская религия, однако, не получила сколько-нибудь значительного распространения за пределами узкого круга придворных [60, с. 39].

Усиление эксплуатации крестьянства в Сиаме в результате развития товарно-денежных отношений продолжалось на всем протяжении XVII в. Но особенно быстрые темпы этот процесс принял в. правление Нарая. Подавляющее большинство налогов при нем взималось в денежной форме. Был создан целый ряд новых налогов и значительно увеличены размеры старых.

Реальные размеры налогов, выколачиваемых из крестьян, од­нако, были еще больше, чем предписывалось законом, так как аппетиты чиновников-феодалов, ведавших сбором налогов (с ко­торых они получали известный процент), по мере проникнове­ния в страну европейских товаров и вообще предметов роскоши росли с не меньшей быстротой, чем требования королевской казны. Рассказы современников пестрят указаниями на злоупо­требления в области сбора налогов.

Потребности обороны от агрессии европейских держав за­ставляли правительство отрывать от работы многие тысячи крестьян для строительства военных сооружений.

Добавочным источником обогащения для королевской казны и обнищания для народных масс служила также государствен­ная внутренняя торговля. Организованная с широким размахом при Прасат Тонге, она была значительно расширена при На­рае, несмотря на то,   что покупательная   способность   крестьян и горожан в это время, напротив, снизилась из-за роста нало­гов.  В  результате создался  кризис сбыта.  Французский  посол Ла  Лубер  так описывает положение,  сложившееся  в  80-х го­дах XVII в.: «Раньше предшественники   его  (короля   Нарая.— Э. Б.) и он сам посылали... хлопчатобумажные ткани в магази­ны на периферию лишь изредка и в умеренном количестве, после продажи которого частные лица имели возможности для торгов­ли. Теперь ткани поступают все время и их больше, чем можно продать» [161, т. I, с. 286].

Ликвидация торгового кризиса в условиях феодального Сиа­ма производилась, так сказать, административным путем. Сиам­цев попросту заставляли покупать залежавшиеся ткани и одеж­ду. Так, специальные чиновники следили, чтобы родители по­купали для своих малолетних детей одежду значительно рань­ше установленного обычаями срока. По сути дела, это был еще один, дополнительный, налог.

Непомерная эксплуатация крестьянства неизбежно должна была повлечь за собой обострение классовой борьбы. Раньше ьсего эта борьба, как и повсюду, проявилась в форме массо­вых побегов крестьян от своих феодальных владельцев как в другие районы страны, так и за границу. Так, еще в 1633 г. пыталась бежать (по-видимому, в Лаос) значительная часть на­селения северной провинции Након Лампанг, доведенного до отчаяния притеснениями феодалов. «Заговор» был своевремен­но раскрыт и виновники жестоко наказаны — их затаптывали слонами, топили в реке, четвертовали и казнили другими, не менее мучительными способами [264, с. 34].

При Нарае побеги приняли настолько массовую форму, что власти уже не могли с ними эффективно бороться. Крестьяне уходили в джунгли, где феодалы не могли их преследовать. Лишенные возможности заниматься своим основным занятием — земледелием, крестьяне зачастую объединялись в воору­женные отряды, подстерегавшие чиновников и купцов на лесных дорогах или же совершавшие набеги в долину.

Как указывает Ла Лубер, «разбойники», встречавшиеся в сиамских лесах, суть то же, что «разбойники» Китая, собирав­шиеся иногда целыми армиями и становившиеся хозяевами всей страны [161, т. I, с. 230] (здесь явно имеется в виду крестьян­ская война, незадолго до описываемого времени потрясшая Китай). Однако основная масса крестьянства в это время еще не доросла до осознания необходимости вооруженной борьбы с феодальным государством. Отдельные разрозненные высту­пления довольно быстро подавлялись централизованной госу­дарственной машиной. Такая судьба постигла, например, в 60-х годах XVII в. восстание, возглавлявшееся монахом, имя которого осталось неизвестным [249, с. 399].

Мощное антифеодальное восстание произошло в 1678 г. на острове Джанк Сейлон, когда возмущенные притеснениями гу­бернатора жители острова взяли штурмом дворец и убили гу­бернатора со всеми его приближенными. Однако и это восста­ние вскоре было подавлено [64, с. 257].

Несомненно, что подобные антифеодальные выступления в период правления Нарая имели место и в других районах стра­ны, но классовая борьба (если только она не принимает гран­диозных размеров), естественно, освещается в источниках этого времени меньше, чем какой-либо другой вопрос.

Сложность политического положения в Сиаме в последние годы правления Нарая заключалась в том, что антифеодальное движение крестьянства существовало параллельно, а зачастую и переплеталось с борьбой против иностранного (европейского) засилья, в которую были вовлечены не только крестьяне и го­рожане (купцы и ремесленники), но и значительная часть пра­вящего класса, прежде всего духовенство и крупные чиновники, боявшиеся утратить свои посты и доходы. На известном этапе, когда угроза подчинения Сиама Франции стала вполне реаль­ной, это патриотическое движение захватило почти весь народ, в результате чего создалась иллюзия некоего внеклассового единства сиамцев. Но прежде чем возникло это движение, Сиа­му пришлось еще испытать агрессию со стороны Голландии и Англии.

Первые годы правления Нарая, когда он еще неуверенно чувствовал себя на троне, вынужденный бороться с феодаль­ными мятежниками, были золотым временем для голландской Ост-Индской компании. Методы, которыми голландцы утвер­ждали свое монопольное господство на сиамском рынке, отли­чались большим разнообразием. Одним из мощных орудий в борьбе за это господство была так называемая система пропу­сков, введенная еще на рубеже 30—40-х годов XVII в., но проч­но утвердившаяся (по отношению к Сиаму) лишь во второй половине 50-х годов. Согласно правилам, установленным голландской Компанией, каждый корабль, выходящий из порта, где имелся голландский представитель, должен был получить на свой рейс письменное разрешение — пропуск от этого пред­ставителя. Все суда, не имеющие такого пропуска, при встрече -с голландскими кораблями в открытом море или даже в ней­тральных портах, где голландцы обладали достаточными си­лами, подлежали немедленной конфискации.

Большие возможности для подавления своих торговых кон­курентов давала голландцам их монополия на торговлю кожей, которую они получили  в   1659 г.  Ссылаясь на  нее, они могли подвергнуть таможенному досмотру любое судно, пришедшее в Сиам.   При  этом   сама   процедура  досмотра  принимала   такой характер,   что   наносила  тяжелый  ущерб   купцам,   которые  ей подвергались.   Яркий  пример   этому  приводится   в   ноте  сиам­ского  правительства  от   16  февраля   1664  г.:   «В   Год  Свиньи (1659 т.— Э. Б.), когда в Сиам для торговли прибыли и бросили якорь у селения Боангтонбури  (Бангкок.— Э. Б.)   13 китайских джонок из Японии, г-н ван Рейк явился к Коса Тибоди и по­просил  его  доложить  королю,  что  китайцы    якобы     скупают оленьи шкуры.   И  по этой   причине   сн   просил   разрешения   с помощью королевских  чиновников   обыскать  эти  джонки.   Со­гласно этой просьбе,  Коса Тибоди направил    в  распоряжение ван  Рейка  несколько служащих,  вместе  с  которыми  тот  спу­стился вниз по реке (в гавань, где стояли джонки.— Э. Б.), про­держал их там 9—10 дней и, так и не обыскав  их, вернулся обратно   (в  Аютию.— Э.  Б.)   В  результате  этой  задержки  ки­тайцы пропустили время для возвращения в Японию. Поэтому китайцы больше не хотят торговать в Сиаме» [прил., док. 54]. Другим  способом   извлечения  выгоды  из  кожаной  моно та­лии   была  выдача   восточным   купцам   разрешений   на   скупку шкур,  разумеется    за   соответствующее   вознаграждение.   При этом голландские резиденты часто прибегали к такому мошен­ническому трюку:  дав,  например,  китайскому  купцу  разреше­ние на скупку, они выжидали, пока он соберет достаточно боль­шую партию шкур, а затем отменяли свое разрешение и отби­рали кожу. Пострадавший купец при этом, получал в виде ком­пенсации чисто номинальную сумму — значительно меньше той, которую он сам затратил [прил., док. 54].

Методы, применявшиеся в торговле кожей, голландцы нача­ли, так сказать, явочным порядком распространять и на тор­говлю сапаном, хотя сиамское правительство никогда формаль­но не предоставляло им монополии на покупку этого ценного сорта дерева [прил., док. 54]. Одновременно ван Рейк и его коллеги стремились полностью захватить в свои руки торговлю и другими важными видами товаров — оловом, тиком, слоновой костью и др.

С начала 60-х годов, однако, торговая экспансия голланд­ской Компании начинает наталкиваться на скрытое, но с каж­дым годом все более упорное противодействие со стороны сиамского правительства. Укрепив свою власть внутри страны, мо­лодой король с недюжинной энергией взялся за выполнение программы, которая была намечена и частично начала осущест­вляться при Прасат Тонге. Быстрыми темпами велось строи­тельство сиамского торгового флота. Сиамские корабли в Япо­нии и Китае все чаще стали перехватывать товары, которые голландцы привыкли считать своей монополией. Рост сиамского торгового мореходства стал не на шутку беспокоить голландцев [216, т. II, с. 39].

Наряду с развитием собственной морской торговли Нарай стремился привлечь в Сиам торговцев других азиатских и евро­пейских стран, чтобы нанести этим еще один удар по голланд­ской торговой монополии. Продолжая политику своего отца, он поддерживал дружеские отношения с различными индийски­ми государствами и предоставлял индийским купцам сущест­венные привилегии. При Нарае были установлены тесные тор­говые и дипломатические отношения с Персией. С конца 50-х го­дов было отправлено несколько посольств в Китай и Вьетнам [216, т. II, с. 92—98, т. III, с. 341, 366, 372; 236],

Особенно много энергии Нарай затрачивал на привлечение в Сиам европейских купцов, в первую очередь англичан и фран­цузов, которые, по его мнению, могли создать наиболее серьез­ную конкуренцию голландцам на сиамском рынке. Так, уже в 1659 г. Нарай обращается к английской Ост-Индской компании с приглашением вновь открыть свою факторию в Аютии. В 1662 г. прибывшие в Сиам первые французские миссионеры встретили здесь очень радушный прием, подготовивший почву для открытия французской фактории. Таким образом, после тридцатилетней почти полной монополии на сиамском рынке голландцы вынуждены были потесниться.

Естественно, что голландская Ост-Индская компания не мог­ла безучастно взирать на подобное развитие событий в Сиаме. Пользуясь своим безусловным военным превосходством, Ком­пания повела энергичное контрнаступление, стремясь не только восстановить, но и значительно расширить свои позиции в Сиа­ме. Поведение голландцев в Сиаме (особенно после открытия английской фактории в Аютии в 1661 г.) стало принимать все более вызывающий характер. Голландская Компания явно ис­кала предлог для объявления войны.

Уже в 1661 г. голландцы без всякого объявления войны или предъявления каких-либо претензий захватили два сиамских судна, шедших с грузом из Китая в Японию [216, т. II, с. 69]. В 1662 г. напряженность в сиамо-голландских отношениях уси­лилась, поведение голландцев стало еще более вызывающим. По приказу ван Рейка, в частности, на реке Менам был кон­фискован принадлежавший королю груз кожи, находившийся на китайской джонке [101, 1663, с. 174].

В качестве ответной меры Нарай установил внутреннюю мо­нополию на торговлю кожей. Отныне все охотники и другие поставщики оленьих и буйволиных шкур должны были продавать их не голландским факторам и их агентам — местным купцам, а только государству. Одновременно был издан указ анало­гичного содержания относительно торговли оловом в княжестве Лигор, где голландцы пользовались фактически монополией на торговлю этим металлом [101, 1663, с. 656]. Была установлена также государственная монополия на торговлю рисом, деревом, кокосовым маслом, бензоином и другими товарами.

Сложилась своеобразная ситуация. Голландцы формально сохранили свою монополию, но вынуждены были теперь иметь дело с одним мощным продавцом, потеряв, таким образом, воз­можность диктовать свои цены. Тогда голландская Компания решила применить бойкот. «Год-два со шкурами можно будет подождать, сами они их все равно не вывезут», — доносил Энох Поолвут, сменивший в январе 1663 г. ван Рейка на посту главы аютийской фактории [101, 1663, с. 174]. Поолвут, однако, оши­бался. Сиамскому правительству удалось быстро снарядить 12 джонок, укомплектованных китайскими командами. Эти суда, груженные кожей и другими товарами, были направлены в Ки­тай и Японию. Теперь голландцы обеспокоились не на шутку. В мае 1663 г. Совет Батавии принял решение начать войну против Сиама осенью, когда джонки, посланные королем Нараем, будут возвращаться после продажи кож с деньгами и даль­невосточными грузами. Захват этих кораблей нанес бы тяже­лейший удар внешней торговле Сиама. Тем временем главе фактории в Аютии Эноху Поолвуту был послан секретный при­каз подготовить факторию к эвакуации.

29 сентября 1663 г. у отмели, преграждающей вход в устье Менама, бросили якорь три голландских военных судна, кото­рые должны были поступить в распоряжение Поолвута. Поол­вут тайно переправил имущество и персонал фактории на суда и приступил к военным действиям. Первая же джонка, которую он встретил на пути, была им без всяких объяснений пущена ко дну. Команду, не ожидавшую нападения со стороны «союз­ника» Сиама и поэтому не сопротивлявшуюся, голландцы сбро­сили в воду, а товары перегрузили на свои суда. В то время как эскадра Поолвута поджидала возвращения сиамских джо­нок в Сиамском заливе, другая эскадра должна была перере­зать пути между Сиамом и Японией в районе Тайваня. Третья эскадра крейсировала в это время в Бенгальском заливе, охо­тясь на сиамские суда, идущие в Индию.

На Яве голландцы принудили местных владетелей закрыть свои порты для купцов, торгующих с Сиамом. Королевству Аче, придерживавшемуся традиционно дружественной политики в от­ношении Сиама, голландцы объявили войну и блокировали его берега. Изолированный от своих союзников, утративший боль­шую часть своего торгового флота и потерявший надежду на помощь Англии Сиам вскоре вынужден был капитулировать [46, с. 97].

22 августа 1664 г. был подписан мирный договор — первый р. истории Сиама неравноправный договор с европейской стра­ной [прил., док. 56].

В этом договоре, состоявшем из восемнадцати пунктов, Объ­единенная Ост-Индская компания принимала на себя, в сущ­ности, только два обязательства — не вредить судам, управляе­мым сиамцами, «при условии, что они не идут в страну, с кото­рой Компания 'Находится в состоянии войны» (ст. 15), и не вести военных действий против своих врагов на территории Сиа­ма (ст. 17). Кроме того, Компания обещала выплатить некото­рую компенсацию за захваченные и потопленные сиамские су­да (ст. 9—10). Подавляющее же большинство пунктов дого­вора представляет собою односторонние и очень существенные уступки со стороны Сиама.

Пункт второй договора предоставляет голландской Компа­нии «право торговли без помех всеми товарами, которые имеют­ся в данном месте». Этот пункт дополняется правом торговли «с любым лицом по своему выбору» (ст. 3). Эти пункты нано­сили тяжелый удар по установленной в Сиаме государственной монополии на внешнюю торговлю важнейшими видами товаров, которая являлась одним из существеннейших источников дохо­дов короля.

Пункт шестой договора предоставлял голландской Компании навечно монополию на экспорт оленьих и буйволиных шкур. Компания соглашалась переуступить королю 7—10 тыс. шкур «при условии, что их добыча будет на обычном или будет выше обычного уровня» (ст. 11).

Пункт пятый запрещал нанимать на суда матросов китай­цев, японцев или вьетнамцев (именно эти люди составляли ос­новной контингент сиамских экипажей). Голландцы позаботи­лись также о том, чтобы установить контроль над внешними сношениями Сиама. Посольство в Китай, например, они обя­зуются пропустить лишь при условии, что в нем будет состоять не более двух китайцев переводчиков, и притом если сама Ком­пания будет находиться в это время в дружбе с китайским им­ператором (ст. 12).

В следующем пункте это же условие ставится в более об­шей форме: «Джонки или суда Его Величества (короля Сиа­ма. - Э. Б.) и его подданных имеют право плавать в Макао, Манилу, Кантон или другие места, пока Компания состоит в дружбе и союзе с. этими странами». Более того, даже в этом случае сиамские суда должны получать пропуска от голланд­ской Компании (ст. 13). В то же время договор предоставлял свободный доступ в сиамские порты всем союзникам Голландии (ст. 14).

Очень важной уступкой, вырванной у Сиама, было право экстерриториальности для всех голландских подданных, какие бы преступления они ни совершили. Статья 8 договора гласила: «В случае... если кто-нибудь из служащих Компании совершит серьезное преступление в Сиаме, король и судьи (Сиама) не имеют права судить его, но он должен быть передан главе Компании в Сиаме, чтобы быть наказанным согласно нидер­ландским законам, а если случится, что упомянутый начальник окажется соучастником в тяжелом преступлении, Его Величе­ство имеет право держать их обоих под домашним арестом, по­ка не известит о происшедшем генерал-губернатора (голланд­ской Ост-Индской компании.— Э. Б.)».

В то же время договор обязывал сиамское правительство наказать и наказывать в дальнейшем всех лиц, наносящих ущерб Компании (ст. 1), а должников Компании «держать в строгом заключении, пока Компания не получит причитающее­ся, а в случае, если Компания не сможет обеспечить оплату своих... требований таким образом... выдать упомянутых долж­ников Компании».

Наконец, договор запрещал на вечные времена «повы­шать экспортные и импортные пошлины, выплачиваемые Компа­нией» (ст. 4).

Последняя статья, восемнадцатая, торжественно объявляла, что «вышеуказанные пункты (соглашения.— Э. Б.} должны со­блюдаться не только нынешним королем Сиама и нынешним ге­нерал-губернатором И. Метсёйкером и Советом Индии, но и их наследниками на вечные времена».

Вскоре после подписания договора (между 1664 и 1666 г.) голландцам удалось вырвать у Нарая еще одну, важнейшую уступку — право беспошлинной торговли на всей территории Сиама. В то же время сами голландцы, несмотря на протесты Нарая, продолжали взимать высокие пошлины с сиамских ко­раблей, заходивших в принадлежащие голландцам порты [101, 1666—1667, с. 201].

Несмотря на заключение мира в 1664 г., отношения между Сиамом и голландской Компанией продолжали оставаться на­пряженными. Голландские корабли по-прежнему нападали на сиамские суда в открытом море. Так, в начале 1666 г. они обстреляли и захватили близ Коломбо сиамское торговое судно под тем предлогом, что оно без разрешения голландцев перево­зило груз корицы и меди. Капитана судна голландцы увезли в свою факторию в Баласоре (Бенгал). В 1667 г. аналогичный случай произошел с сиамским судном, шедшим в Китай. Хотя в обоих случаях суда и конфискованные товары (частично или полностью) были возвращены сиамцам, данные торговые рейсы, разумеется, уже были сорваны [101, 1666—1667, с. 201, 335].

В 1672 г. голландцы захватили сиамское судно с ценным грузом, шедшее из Бомбея в Бангкок. Не желая возвращать богатую добычу, голландские власти дали указание прекратить отправку товаров в Сиам и подготовить аютийскую факторию к эвакуации [46, с. 110; 216, т. II, с. 103]. Но до войны дело не дошло. Король Нарай, чувствуя свою слабость, не принял вызова. В то же время он напряженно продолжал искать союз­ников в борьбе с голландской агрессией, рассчитывая получить помощь от Англии и Франции.

Камбоджа в третьей четверти XVII в.

После поражения голландской эскадры в 1644 г. руковод­ство Ост-Индской компании несколько раз рассматривало но­вые проекты вторжения в Камбоджу. Однако, приняв во вни­мание опасности плавания по Меконгу с его капризным фарва­тером и постоянный риск быть отрезанными, как и во время пер­вого вторжения, от моря, Совет Батавии отказался от этих пла­нов. Вместо этого было решено подвергнуть Камбоджу морской блокаде и захватывать все идущие туда или оттуда суда. Бло­када причинила значительный вред камбоджийской внешней торговле, но и голландская Компания терпела убытки, лишив­шись продуктов камбоджийского рынка. Из Камбоджи выво­зились дешевый рис, оленьи и буйволиные шкуры, масло, сви­нина, шелк-сырец, слоновая кость, сапан, мускус, бензоин, воск, лак и др. [54, с. 58]. Наконец, в камбоджийских портах можно было приобрести все продукты, производившиеся в Лаосе, не имеющем выхода к морю. В середине 50-х годов Совет сем­надцати в Голландии направил в Батавию инструкцию начать мирные переговоры с Чан-Ибрагимом, поскольку нормальная торговля с Камбоджей сулила гораздо больше доходов, чем до­рогостоящая охота за камбоджийскими судами [242, с. 384].

К этому времени позиции Голландии в Юго-Восточной Азии значительно укрепились, а позиции Чан-Ибрагима — ослабли. Планы создания широкой мусульманской коалиции против ев­ропейской агрессии так и не осуществились. Государства Индо­незии и Малайи продолжали действовать сепаратно, зачастую при этом вступая в борьбу между собой. Оказавшийся в изо­ляции Чан-Ибрагим вынужден был направить в Батавию своих послов, которые 8 июля 1656 г. подписали там договор, содер­жавший весьма значительные уступки голландской Компании [прил., док. 24].

По этому договору король Камбоджи обязан был уплатить Компании 25499 реалов «в возмещение ущерба, который Ком­пания потерпела в Камбодже». Далее голландской Компании предоставлялась монополия сроком на 25 лет на торговлю все­ми товарами, вывозимыми в Японию (а экспорт оленьих и буйволиных шкур в Японию составлял основную доходную статью камбоджийской внешней торговли). Статья 5 договора гласила: «Отныне и впредь всем европейцам, кроме служащих Компа­нии, запрещается торговать в Камбодже без каких бы то ни было исключений». Договор также накладывал запрет на сно­шения с Макасаром (в те годы основным врагом голландской Компании) и на плавания камбоджийцев на острова Пряностей. Для плавания же во все другие места камбоджийские ко­рабли обязаны были получать пропуск у голландского резиден­та в Удонге. Статья 10 договора предоставляла голландцам в Камбодже право экстерриториальности. Любые преступления голландцев в Камбодже отныне были подсудны только голланд­скому суду.

В конце   1656 г. Чан-Ибрагим   ратифицировал   этот договор с двумя оговорками. Утвердив 25-летнюю монополию голланд­ской Ост-Индской компании на торговлю с Японией, он резер­вировал свое право в отдельные годы посылать свои личные корабли со шкурами в эту страну. «В таком случае Компания получит только половину шкур, но, если этого не случится, она получит все шкуры целиком». Далее он решительно отверг статью 5 договора. «Что касается просьбы Его Превосходи­тельства господина генерал-губернатора, — писал Чан-Ибрагим И. Метсёйкеру,— чтобы одни голландцы из всех христиан име­ли право свободно торговать в моем королевстве, то я эту просьбу считаю чрезмерной. Другие христианские народы не сделали мне ничего плохого, и нет никакой причины устанавли­вать такой запрет» [прил., док. 29].

У  Чан-Ибрагима  были  особые  причины  резко  возражать против статьи 5 договора. Дело в том, что в 1651 г. в Камбодже вновь открылась английская фактория (эвакуированная в 1623г., когда   англичане   свернули   свою  торговлю   в   Индокитае) [54, с. 36].  Зная о враждебных отношениях Англии и Голландии, камбоджийский  король  рассчитывал  опереться  на   англичан  в своем   противостоянии  голландской   Компании. Уже  в  марте 1653  г.  посольство  Чан-Ибрагима  посетило  Бантам,  где  в  то время находился главный центр английской Ост-Индской ком­пании в Юго-Восточной Азии. В августе  1653 г. в Камбоджу прибыло ответное посольство английской Компании. В том же месяце в Ловек прибыло французское судно, и завязались пер­вые торговые сношения между Камбоджей и Францией. Но ни англичане, ни  французы не спешили оказывать Чан-Ибрагиму военную помощь. После подписания камбоджийско-голландского договора их торговля в Камбодже сошла на нет [54, с. 51]. Надежда заручиться европейскими союзниками, так же как ранее — союзниками  мусульманскими,  не  оправдалась.  Между тем внутри страны положение становилось все более напряжен­ным. Подписание неравноправного договора с Голландией, уда­рившее  по  карману  не  только  местных  купцов,  ио  и  многих феодалов, активно участвовавших в торговле, несомненно, силь­но подорвало  авторитет Чан-Ибрагима.  Именно теперь в фео­дальных кругах вспомнили о том, что на троне сидит вероот­ступник,   и   вынырнувшие   из   политического   небытия   сыновья Преах  Утея — Анг  Сур  и  Анг  Тан   начали   агитацию  за  вос­становление буддийской монархии. О сложности ситуации, сло­жившейся  в   1656—1657  гг.,  свидетельствуют три  письма Чан-Ибрагима и его министра орангкайя Тьян Понья к голландским представителям с настойчивой просьбой продать порох и се­литру [прил., док. 30—32]. Эти письма, однако, остались без ответа. Голландцы не были заинтересованы в сохранении силь­ной власти в Камбодже.

25 января 1658 г. Анг Сур, Анг Тан и их сторонники под­няли открытый мятеж. Несмотря на горячую поддержку буд­дийского духовенства, мятежникам, однако, не удалось свалить Чан-Ибрагима одним ударом. Число сторонников короля было еще весьма значительным. Даже родной брат мятежных прин­цев Анг Им остался верен королю, и тот назначил его коман­диром авангардного корпуса[8]. После нескольких сражений мя­тежники были оттеснены на восточную окраину Камбоджи. Де­ло их, казалось, было проиграно. Тогда они решили обратиться за помощью к Южному Вьетнаму. В этом им помогла вдова Чей Четты II королева-вьетнамка Анг Чув[9]. Благодаря ее по­средничеству южновьетнамский правитель Хиен Выонг в октяб­ре 1658 г. направил в Камбоджу войско под командованием гу­бернатора пров. Чанбиен, которого камбоджийские хроники называют Ун Пиен Дхур [84, с. 192—194; 191, с. 116].

В конце 1658 г. в сражении на Меконге вьетнамцы нанесли поражение флоту Чан-Ибрагима. Вьетнамские боевые суда ок­ружили королевский корабль, и Чан-Ибрагим попал в плен. Его посадили в железную клетку и увезли во Вьетнам. После этого победители двинулись на Удонг. Из источников неясно, продолжали ли борьбу сторонники плененного короля. Южно­вьетнамские войска, однако, подвергли столицу Камбоджи страшному разграблению. Ун Пиен Дхур захватил и вывез во Вьетнам всю королевскую сокровищницу. Сильно пострадало и население города, в том числе иностранная купеческая колония. Среди прочих были сожжены и разграблены голландская и английская фактории, а их персонал бежал в Сиам[10] [84, с. 195—196; 242, с.'385].

Анг Сур, взошедший в этой обстановке на трон под име­нем Баром Реатеа (1659—1672), не мог игнорировать негодова­ние, охватившее страну, когда стало известно о разгроме Удонга и других насилиях, творившихся интервентами. Согласно летописи, он собрал Совет знати («министров, мандаринов и военных командиров») и обвинил вьетнамского командующего в вероломстве: «Теперь он изменился и стал нашим врагом,— сказал король.— Можем ли мы молчать, если вьетнамцы хотят захватить нашу страну и сделать ее своим вассалом». Вельмо­жи, мандарины и командиры армии простерлись ниц перед ко­ролем и ответили: «Мы отказываемся подчиниться вьетнамцам. Если мы подчинимся им, мы потеряем честь в глазах других народов. Мы все требуем, чтобы вы вели войну всеми силами» [84, с. 198].

Таким образом, Анг Сур, сам призвавший интервентов, те­перь стал вождем освободительной войны. В битве при мона­стыре Сбенг близ столицы войско Ун Пиен Дхура было разби­то. Остатки его погрузились на суда и вернулись в Южный Вьетнам. Хиен Выонг, однако, не оставил планов покорения Камбоджи. Он приказал выпустить Чан-Ибрагима из железной клетки, обласкал его и, приняв от него вассальную присягу, отправил в Камбоджу. Шедшая в это время война с Северным Вьетнамом не позволила Хиен Выонгу снова выделить для по­хода в Камбоджу значительные силы. Поэтому, когда в пути на родину Чан-Ибрагим заболел и умер, экспедиционный кор­пус вернулся обратно. На этот раз Камбоджа избежала новой гражданской войны. У Чан-Ибрагима не осталось наследников, и ветвь потомков Чей Четты II пресеклась. Дальнейшая борьба за трон, разразившаяся в 70-х годах XVII в., происходила уже среди потомков Преах Утея [84, с. 199—200; 191, с. 116].

Стремясь усилить огневую мощь своей армии, Анг Сур, так же как и Чан-Ибрагим в последние годы своего правления, стал искать сближения с Голландией. В 1660—1661 гг., когда пра­витель Матарама Амангкурат I закрыл для голландцев порты своего государства, Анг Сур продал голландской Компании большое количество риса по низким ценам и этим помог раз решить продовольственную проблему Батавии и Малакки. Руко­водство Компании в эти годы, однако, уже не устраивали лишь доходы от равноправной торговли. Сразу же после победонос­ной войны с Сиамом в 1664 г., в результате которой король Нарай был вынужден подписать с голландской Компанией ка­бальный договор [прил., док. 56], в Удонг прибыли голландские послы Ян де Мейер и Питер Кеттинг, потребовавшие подписания нового договора, который подтверждал бы и расширял приви­легии, полученные Компанией в 1656 г. 1 февраля 1665 г. Анг Сур подписал с голландскими послами «Возобновленный дого­вор о мире, дружбе и торговле» [прил., док. 61].

Этот документ интересен тем, что не просто фиксирует до­стигнутую договоренность, а является как бы стенограммой диа­лога, который камбоджийский король вел с голландскими по­слами. Так, в первой части статьи 2 излагается требование гол­ландцев вернуть долги прежнего короля (Чан-Ибрагима), а также уплатить огромную сумму, которую Компания якобы «потеряла в этом королевстве во время опустошения, учиненно­го кохинхинцами».

Во  второй  части  этой  статьи  содержится  ответ Анг  Сура: «Компания просит, чтобы я заплатил некие 8330 таэлей 5 маасов, которые бывший король остался должен Компании. На это я  говорю,  что  не  обязан  платить  упомянутую  сумму,  потому что,  когда  я  вступил  во  владение  этим   королевством,  в   нем не осталось ничего, кроме голой земли, по причине разорения от   кохинхинцев,   которые   разграбили   страну   так,   что   ничего не осталось, ни кожи, ни волоса. Если бы я, приняв страну во владение,  нашел  бы  королевство  таким   же  цветущим,  каким его оставили мой дед и отец, с изобилием королевских сокровищ моих предков, тогда я мог бы подумать, что обязан уплатить (этот долг.— Э.  Б.).  Кроме того,  наши военные бедствия  кос­нулись   (иностранцев.— Э. Б.)   всех наций, которые проживали в  Камбодже,  когда  королевство  попало  в  когти кохинхинских разбойников. И как известно, все они пострадали в полной мере. Тем не менее никто из них не потребовал возмещения за свои убытки. И в силу всего этого я считаю, что господа из Батавии должны проявить благоразумие и больше не говорить со мной о 64 000 таэлей, которые, как утверждает нидерландская  Ком­пания, были потеряны во время вторжения кохинхинцев. Поте­ри из-за войны случались и в других странах, например в Ки­тае, Японии, Лаосе, Сиаме, Тонкине и Кохинхине, но нигде не слыхано, чтобы правитель страны обязан был возмещать убыт­ки иностранцев».

Подобные диалоги иногда с положительным, иногда с нега­тивным   исходом   зафиксированы   во   всех    статьях    договора. В  статье  б  король  решительно  отверг  требование  голландцев изгнать из Камбоджи всех прочих европейцев, в статье 5 отвел, как абсурдное, притязание голландцев на монопольную торговлю с  лаосцами.  «Относительно  лаосских  товаров  я  скажу  так,— заявляет Анг Сур.— Я не могу принудить лаосцев потому, что они иностранцы. Они вольны их (свои товары.— Э. Б.) продавать и  начальнику  голландской  фактории,   и  китайцам,   и   камбод­жийцам, и всякому, кто больше заплатит». В статье 8 на тре­бование прервать всякие сношения с Макасаром он с достоин­ством отвечает: «Из моего королевства всегда плавали в Мака-сар,  а  оттуда  сюда  ради  торговли.  Так  же  поступают  и  все соседние королевства, которые хотят дружбы со мной и моим королевством».  В статье 9 в ответ на  аналогичное требование в отношении Китая, с которым Голландия вела войну, подкреп­ленное  угрозой  захватывать  все  суда,  плывущие  на  север  от Камбоджи, Анг  Сур  отвечает:  «Такое  невозможно.  С  древних времен  до  нынешнего  времени  китайцы  не  переставали  посе­щать это королевство и торговать здесь. И если Компания на­чала войну, это не делает ей чести. Пусть Его Превосходитель­ство и господа Совета (Индии.— Э. Б.) предупредят своих капи­танов... что они не должны захватывать никаких судов по эту сторону мыса Синкотьягас (близ Сайгона.— Э. Б.) и островов Пуло Кондор и Пуло Уби, потому что там проходят границы моего государства. И если они нарушат (это условие.— Э. Б.), я буду считать, что Компания не уважает ни мою дружбу, ни дружбу моего королевства, ибо с древних времен до нынешнего времени мои владения простираются до этих границ». Голланд­ские послы тут же внесли в протокол переговоров свою точку зрения: «Относительно пункта, где Его Величество говорит, что суда Компании не должны захватывать никаких судов, ни бо­роться с нашими врагами в пределах указанных границ (Син­котьягас, Пуло Кондор и Пуло Уби), мы, Ян де Мейер и Питер Кеттинг, заявляем, что мы эти границы не можем признать и не перестанем захватывать призы (корабли с грузами.— Э. Б.) всюду, за исключением устья реки (Меконг.— Э. Б.)».

В то же время Анг Сур подтвердил право голландцев на экстерриториальность, продлил их монополию на торговлю с Японией на 20 лет и согласился без возражений с рядом дру­гих, менее одиозных требований.

Голландцы не были удовлетворены этим половинчатым, с их точки зрения, договором. Питер Кеттинг, ставший руководи­телем фактории голландской Компании в Камбодже, пытался явочным порядком установить голландскую монополию, при­бегая к прямому насилию в отношении своих торговых конку­рентов. В ответ на это в ночь на 9 июля 1667 г. местные китай­цы разгромили голландскую факторию и убили Питера Кеттин-га. По этому поводу Анг Сур направил И. Метсёйкеру письмо с сообщением о том, что хотя виновные в нападении осужде­ны и казнены, их преступление было спровоцировано голланд­цами. Трое голландцев, привлеченных как свидетели, «ответили, что так и было, как сказали китайцы, голландцы первые хоте­ли их убить» [прил., док. 77].

Генерал-губернатор в Батавии провел свое расследование (со слов тех же трех голландцев, высланных из Камбоджи) и, естественно, признал голландцев невиновными. Это послу­жило поводом для нового обмена письмами [прил., док. 82]. Голландская фактория в Ловеке так и не была восстановлена, но Батавия продолжала вести торговлю с Камбоджей через по­средство врейбюргеров — голландцев, не состоящих на службе Компании [242, с. 386].

В правление Анг Сура в Камбодже впервые появились представители будущих колониальных завоевателей страны — миссионеры из французского Общества иностранных миссий. Впрочем, деятельность их в эти годы носила чисто рекогносци­ровочный характер. Коренное население страны — кхмеры и XVII в., как и в последующие столетия, относились совершенно безучастно к христианской пропаганде. Все усилия французских миссионеров завершились лишь образованием в 1666 г. неболь­шой христианской общины в Понхеалу, состоявшей исключи­тельно из португальцев, китайцев и вьетнамцев под руководством отца Луи Шеврейля. Да и тот вскоре был схвачен местны­ми португальцами и отправлен в тюрьму инквизиции в Гоа, как нежелательный конкурент [11, с. 79].

Внутреннее положение Камбоджи при Анг Суре, после по­давления в 1660 г. мятежа тямов, малайцев и яванцев, сторон­ников свергнутого короля, стабилизовалось. Страна постепен­но стала оправляться от потрясений, связанных с южновьетнам­ской интервенцией. Но это затишье было недолгим. В начале 70-х годов Камбоджу снова стали раздирать гражданские войны.

Вьетнам в третьей четверти XVII в.

Весной 1655 г. после семилетнего перерыва возобновилась война Чиней и Нгуенов. Она, как обычно, началась вторжени­ем войск Чинь Чанга в пров. Южный Ботииь. Но южновьетнам­ские войска под командованием Нгуен Хыу Тиена и уже упо­минавшегося неоднократно Нгуен Хыу Зата быстро перешли в контрнаступление и нанесли решительное поражение войскам Чиней. По мере продвижения войск Нгуенов на север местное население встречало их как освободителей. Крестьяне северных провинций надеялись, что приход Нгуенов освободит их от тяж­кого налогового гнета, от которого они страдали при Чинях. На сторону южан стали переходить и отдельные местные фео­далы. Так, летом 1655 г. губернатор пров. Северный Ботинь Фам Тат Тоан капитулировал и официально передал свою про­винцию под власть Хиен Выонга. В сентябре южновьетнамские войска оккупировали семь уездов в южной части пров. Нгеан. Северовьетнамский командующий Чинь Дао укрылся в крепо­сти Анчыонг за рекой Ламзянь [75, с. 168—179; 191, с. 21].

Нгуен Хыу Зат настаивал на дальнейшем наступлении в глубь северных районов, но старший по званию Нгуен Хыу Тиен, которого поддержал Хиен Вьгонг, предпочел занять выжида­тельную позицию. Тем временем южновьетнамские агенты расп­ространяли в деревнях Севера афиши и листовки с призывом переходить на сторону Нгуенов. Известную роль в расчетах пра­вительства Нгуенов играло и христианское меньшинство, состав­лявшее довольно значительную часть населения Нгеана и Бо-тиня. Христианам была обещана полная свобода вероисповеда­ния [11, с. 77; 75, с. 174].

В то же время разведка, которой руководил Нгуен Хыу Зат, пыталась организовать восстания в глубоком тылу Чиней. В ле­тописи «Дайнам Тхык-люк» говорится: «Нгуен Хыу Зат, желая... разделить армии Чиней, немедленно приказал Ван Тыонгу и Хоанг Шиню тайно отправить письма во все чаны (районы.— Э. Б.) Бак-ха (Севера.— Э. Б.), чтобы переманить на свою сто­рону выдающихся людей, установить конечный срок для восста­ния. В Каобанге — Мак Кинь Хоан, в Хайзыонге — Фан, в Шонтае—Фам Хыу Ле — все они повиновались приказу и сказали: „Если армия тюа (Хиен Выонга.— Э. Б.) перейдет реку Лам, то начнем военные действия в поддержку, в Хайзыонге — не бу­дем платить подати и налоги, чтобы кончились продукты пи­тания, в Каобанге — займем Доантхань, чтобы разделить их силы, в Шонтае — обязываемся выступить изнутри, чтобы за­хватить город"» [20, с. 6—7].

В последующие годы Хиен Выонг, однако, так и не решил­ся на наступление в глубь Северного Вьетнама. Арена военных действий ограничилась пограничными провинциями, где южно­вьетнамские войска одержали в  1656—1657 гг. ряд внушитель­ных побед, но обладавшие большим военным потенциалом Чи­ни продолжали присылать сюда все новые армии. Между тем южновьетнамские войска грабили и разоряли население вновь завоеванных   провинций   не   меньше,   чем   их   противники,   что положило начало охлаждению северовьетнамского населения к Нгуенам.  Когда  же в   1658 г.  Хиен   Выонг  провел  перепись в новых провинциях и   обложил   крестьян   налогом не   меньшим, чем раньше, недовольство усилилось. Даже то, что Хиен Выонг набрал чиновников в новых провинциях исключительно из мест­ных грамотеев, не помогло делу. Крестьяне, набранные в армию в новых провинциях, стали массами дезертировать, и южновьет­намские войска начали терпеть поражения.

В то же время новый правитель Северного  Вьетнама  Чинь Так (1657—1682) укрепил свое положение, издав в июне 1658 г. указ,   предлагавший   богатым   крестьянам   сдавать  государству рис в обмен на титулы и почетные звания. Проблема снабже­ния армии Чиней была таким образом решена. В  1659 г. было покончено и с внутренней оппозицией.  Вожди заговоров,  гото­вые поддержать вторжение Нгуенов, были арестованы и казне­ны. 20 декабря  1660 г. южновьетнамцы потерпели решительное поражение при деревне Фулыу и в начале   1661 г. отступили за стену Донгхой.  Все  завоевания  Нгуенов  были  потеряны.  Вой­ска Чинь Така, однако, также были истощены войной, и в ап­реле 1661 г. он вернулся в Тханглонг. В войнах Чиней и Нгуе­нов   наступила   новая   пауза   продолжительностью   11   лет  [75, с. 188—210; 191, с. 22].

Обе стороны использовали новую передышку для консолида­ции своей власти. В этот момент важную роль во внутренней политике как Чиней, так и Нгуенов стали играть отношения с христианским меньшинством. В конце 40-х — 50-х годах распро­странение христианства во Вьетнаме, в особенности на Севере, достигло апогея. В Северном Вьетнаме в этот период, по-види­мому, в одном и том же направлении действовали несколько разнородных сил: недовольство крестьян, сепаратистские уст­ремления феодалов, давление иноземных держав и, наконец, тайные интриги династии Ле, стремившейся избавиться от опе­ки Чиней и вернуть себе былую власть, хотя бы опираясь на португальскую поддержку. Все эти разнородные факторы способствовали быстрому росту христианства, но уже в силу самой своей разнородности не могли сделать христианское население страны политически единым. К тому же с 60-х годов христиан­ские общины во Вьетнаме раскололись из-за жестокого сопер­ничества между иезуитами, опиравшимися на Португалию, и представителями Общества иностранных миссий, созданного во Франции[11].

Между тем силы, выступавшие против христианства, един­ством своих целей выгодно отличались от сил, его поддержи­вавших. Антихристианскую позицию заняли те слои населения, интересам которых соответствовало единство страны и центра­лизация управления ею, ограничение произвола местных феода­лов, предотвращение иностранного засилья. Во главе этого ла­геря стояла династия Чиней.

Уже в июне 1658 г. Чинь Так выслал из страны всех ка­толических миссионеров, кроме двух, которым было запрещено покидать столицу [79, т. I, с. 203—204]. Миссионеры ушли в подполье, но их влияние на массы стало падать. В особенно­сти оно было подорвано после событий 1668 г., когда в Север­ном Вьетнаме разразилось крестьянское восстание под христи­анскими лозунгами. Во главе восстания стояли два брата, вы­ходцы из народных низов,— Нан Канг (в крещении получив­ший имя Лин) и Антуан (его вьетнамское имя неизвестно). Старший брат, Нан Канг, с детства был слугой иезуита Мари-ни. Младший, Антуан, возможно при материальной поддержке христианской общины, получил медицинское образование и про­славился как искусный врач. В склоки между сторонниками иезуитов и представителями Общества иностранных миссий они не вмешивались. По-видимому, они разочаровались как в пор­тугальских, так и во французских миссионерах и не посвящали их в свои планы [166, с. 47].

План восстания, разработанный ими, был типичен для боль­шинства крестьянских антифеодальных восстаний: оно должно было носить форму религиозного (в данном случае — христиан­ского) движения, во главе его должен быть встать самозваный монарх. В ходе подготовки восстания Лин и Антуан, однако, не ограничивались агитацией только в среде христиан. Им уда­лось привлечь к себе значительное число иноверцев — крестьян-буддистов, для которых антифеодальная сущность заговора Лина и Антуана была важнее его христианской оболочки. Вос­стание вспыхнуло весной 1668 г. в Восточной провинции и на первых порах, видимо, имело некоторый успех. Начались вол­нения и в других районах. Явно подражая методам Лина и Антуана, некая христианка Елизавета объявила себя королевой и начала собирать войска на Севере Вьетнама. Однако пов­станцы не имели военного опыта. Поэтому они были быстро разбиты выступившим им навстречу отрядом местного феодала. Сражение было, по-видимому, очень ожесточенным. Из семи вождей восстания четверо пали на поле боя [166, с. 48, 69].

К июню 1668 г. восстание было повсеместно подавлено. На­чались массовые казни. Только за один день в Тханглонге бы­ло казнено 18 руководителей повстанцев, в том числе Лин. Рядовым участникам отрезали нос и губы. Миссионеры не толь­ко не поддержали это восстание, но заняли по отношению к нему резко враждебную позицию. Едва узнав, что «мятежники» выступили против «законных властей» под знаменем с крестом, представитель Общества иностранных миссий Дейдье обратил­ся с посланием к своей пастве. «Катехисты,— писал он,— долж­ны отказать этим мятежникам в праве быть христианами и ска­зать открыто, что они дети дьявола и враги бога, потому что они восстали против своего короля» [166, с. 47]. Не дожидаясь никаких указаний правительства, Дейдье по собственной ини­циативе запретил всякие богослужения, собрания и сходки хри­стиан, чтобы повстанцы не могли использовать их в своих це­лях. Это ускорило отход крестьян от миссионеров. В последую­щих крестьянских восстаниях христианские лозунги уже не зву­чат. Чинь Так также принял во внимание позицию Дейдье. Хотя в 1669 г. он издал серию указов, запрещающих христиан­ские сходки, хранение христианской литературы и предметов культа, никаких серьезных репрессий против христиан за этим не последовало [11, с. 70—71].

Иначе обстояло дело в Южном Вьетнаме. Здесь христиан было примерно в четыре раза меньше, чем на Севере, хотя, исходя только из внешнеполитической обстановки, можно бы­ло предположить преобладание христианского населения как раз на Юге: ведь в своих многолетних войнах с Чинями вла­детели Южного Вьетнама обычно пользовались военной по­мощью католической Португалии. «Еретики» же голландцы, на­против, выступали на стороне Чиней. Однако на деле все было не так просто.

Поддерживая союзные отношения с Португалией, Нгуены гораздо решительней боролись с проникновением христианства, чем Чины. В то время как в Северном Вьетнаме на протяжении всего XVII века христианской церкви не удалось обзавестись ни одним «мучеником», в Южном Вьетнаме за это же время было казнено несколько десятков христианских пропаганди­стов. В Южном Вьетнаме социальные противоречия в XVII в. не достигли еще такой остроты, как на Севере, и христианство, видимо, мало затронуло крестьян. Поэтому правительство Нгу-енов могло гораздо решительнее вести борьбу с иноземной ре­лигией, которая не нашла опоры в крестьянских массах, а рас­пространилась в основном в городах и среди небольшой ча­сти феодалов. После поражения 1661 г., в котором немалую роль сыграло вероломство португальцев, долго не присылавших Хиен Выонгу обещанных пушек, хотя он заплатил за них вперед, гонения на христиан особенно усилились. В 1665 г. всем христианам в Южном Вьетнаме под страхом конфискации иму­щества было вменено в обязанность регулярно попирать ногами распятие. Изображение Христа расценивалось вьетнамскими властями как символический портрет португальского короля. Следовательно, «осквернение распятия» прежде всего должно было означать отказ христиан от вассальной верности инозем­ному государю[12].

Итоги антихристианской (точнее — антиевропейской) кампа­нии Хиен Выонга были плачевны для миссионеров. Большинст­во богатых японских торговцев предпочло расстаться с христи­анской верой, чем со своими деньгами. Массовые отречения от христианства начались и среди вьетнамцев. Прибывший в это время в Южный Вьетнам представитель Общества иностранных миссий Луи Шеврейль мог только констатировать почти полный распад христианской общины [79, т. I, с. 180; 246, с. 33—34].

60-е годы XVII в. отмечены укреплением центральной вла­сти в обеих частях Вьетнама. Так, в 1667 г. Чини покончили с двоевластием в Северном Вьетнаме. Было завоевано княже­ство Каобанг, которое с 1592 г. удерживали Маки. Последний правитель из династии Маков — Мак Кинь Хоанг бежал в Ки­тай. В 1669 г. китайское правительство принудило Чиней вер­нуть Мак Кинь Хоангу его владение, но в 1677 г. Каобанг был окончательно воссоединен с Северным Вьетнамом [14, с. 242— 251].

В 1664—1666 гг. в Северном Вьетнаме были проведены важ­ные налоговые реформы, целью которых была стабилизация положения в деревне'. Если раньше перепись земель и податных душ производилась регулярно каждые 3—6 лет и соответствен­но устанавливались налоги и повинности, то теперь после по­следней переписи все налоги и повинности каждого хозяйства были зафиксированы навсегда. Эта мера стимулировала расши­рение крестьянского производства, так как крестьяне на буду­щее получили свободу от дополнительных поборов с вновь ос­военных или улучшенных земель. Однако на деле такое расши­рение хозяйства было доступно только зажиточным крестьянам, что ускорило процесс расслабления внутри общины [31, с. 35^-39, с. 86].

С середины 50-х годов XVII в. короли из династии Ле и генерал-губернаторы Батавии регулярно, практически ежегод­но, обменивались письмами, в которых помимо обязательного обмена любезностями разговор касался двух основных тем — торговых привилегий для голландской Ост-Индской компании и поставок голландцами пушек, ядер и сырья для пороха (серы, селитры) в Северный Вьетнам [прил., док. 26, 27, 35, 44, 45, 47, 48, 49, 51, 52, 70, 73, 74, 81, 85, 87, 89, 91, 92, 93].

Летом 1672 г. началась новая война, последняя из серии войн между Чинями и Нгуенами. Согласно вьетнамской лето­писи, в четвертый месяц второго года правления короля Ле Зя Тонга (май — июнь 1672 г.— Э. Б.) «Чинь Так отдал указ собрать людей из всех местностей общей численностью 180 тыс. человек, полностью привести в порядок оружие, порох и пули, купленные у западной страны Голландии, а также луки и стре­лы всех видов» [27, с. 2].

Во главе армии встал сам Чинь Так, которого сопровождал 11-летний король Ле Зя Тонг. Опыт пропаганды среди насе­ления, который вели в 1655—1660 гг. южновьетнамские агенты, не прошел для Чинь Така даром. Теперь он, в свою очередь, обратился с прокламацией к населению провинций Тханьхоа н Куангнам, из которых состоял Южный Вьетнам. «Наказать преступников и спасти людей — вот долг тюа и его армии,— го­ворилось в прокламации.— Две провинции и их население из­давна являются людьми и землей мудрых святых предков нашей династии, а вовсе не частным имуществом, которым пользуется семейство Нгуенов... Кто мог подумать, что эти зло­деи не смогут пробудиться от заблуждения, будут произносить высокомерные речи и препятствовать людям, которые привезли с собой высочайший указ. Есть ли такой, кто совершил пре­ступление большее, чем их мятеж и непочтительность. Земля эта — земля вуа, народ — это народ вуа. Не знаю, как и на­звать людей, которые исподтишка захватывают эту землю и, вопреки повелению, роют глубокие рвы, насыпают высокие ва­лы. Они собирают тяжелые налоги, угнетая этим народ. Они заставляют вас брать трезубцы и копья и идти в бой, однако разве вы получите военные должности и титулы? Разве ваши ученые мужи, изучающие Шуцзин и Лицзин, будут разбиты на категории и получат заслуженную репутацию?[13]... Таковы пре­ступления (дома Нгуенов.— Э. Б.), разве можно бездействовать и не призвать за них к ответу. Так бедствует народ, разве мож­но оставаться спокойным и не спасти его... Скоро наши войска одержат полную победу и остановятся лишь после того, как ликвидируют всю вражескую банду. Если вы, солдаты и крестьяне двух местностей, сумеете отбросить зло и повернуться к разуму, последуете за милосердными людьми, отринув пре­ступников, или повернете оружие и порубите преступников, как траву, или прибудете на военные посты и сдадитесь, то знатным людям из этого числа будут прощены ошибки и они получат награду, а простым людям сократят повинности, определенные счетными книгами преступников. Если это люди из других мест­ностей (т. е. с Севера.— Э. Б.), которые либо бежали, чтобы уйти от наказания за преступления, либо послушались совращающих речей врага и укрылись здесь, но по приближении главных сил заблаговременно подчинились указу, то им также будут прощены ошибки и они будут соответствующим образом устроены. Если же вы безрассудно не сможете опомниться, то при пожаре сгорят не только булыжники, но и драгоценные камни» [27, с. 4—6].

Тяжеловесное красноречие Чинь Така, однако, не произвело никакого впечатления на южновьетнамцев. Еще меньше оно подействовало на северовьетнамских крестьян, бежавших на Юг. Оборона Нгуенов была подготовлена заблаговременно. Си­стема оборонительных укреплений была усилена двумя новыми стенами — Чаннинь и Сафу. На стенах через каждые 20 м стоя­ла пушка, через каждые 6м — камнемет. Население Южного Ботпня было эвакуировано в области к югу от стен. Чинь Таку пришлось наступать по обезлюдевшей местности, в то время как его линии коммуникаций все больше растягивались. Опа­саясь внезапных контрударов, которые южновьетнамцы так час­то наносили в прошлом, он, в свою очередь, возвел напротив их укреплений стену протяженностью от моря до гор. Огром­ный северовьетнамский флот (из 800 кораблей) блокировал устья рек Сонгзянь и Ниутле, чтобы помешать флоту Нгуенов прорваться в тыл атакующих войск.

Только в декабре 1672 г., оградив себя от всяких неожидан­ностей, Чинь Так приступил к штурму стены Чаннинь. Северо­вьетнамские войска применили здесь «военную новинку». Как говорится в летописи, «люди Ле Тхой Хиена (генерала Чи-ней.— Э. Б.) приказали солдатам сделать бумажных воздушных змеев на веревках, чтобы использовать их как зажигательное оружие. Пользуясь благоприятным ветром, воздушных змеев запускали высоко в небо, и они по ветру пролетали над укреп­лением. Затем веревку обрывали и змеи падали вниз. Военные лагеря и бастионы сгорали, подожженные издалека, сияние поднималось до неба... Огонь был свирепым и обжигал тела. Многие солдаты, гасившие пожар, погибли или получили ра­нения. Поскольку эти огненные воздушные змеи были пропи­таны жиром выдры, то огонь невозможно было погасить, не ис­пользуя белый песок. Широко применялись зажигательные сна­ряды, которыми заряжались быстростреляющие пушки... Кроме того, для обстрела южан было использовано секретное оружие, заряжавшееся снарядами „одна мать — пятеро детей", звуки рзрывов были подобны грому. Куда бы ни попали снаряды из этого оружия, они разрушали все предметы из меди и железа» [27, с. 7—8].

Был момент, когда стена Чаннинь, казалось, должна была пасть. Положение еще раз спас престарелый полководец Нгуен Хыу Зат. Оставив почти без гарнизона стену Сафу, обороной которой он командовал, полководец устремился на помощь за­щитникам Чанниня. Прибыв туда уже в темноте, он приказал своему немногочисленному войску зажечь факелы. Северовьетнамское командование решило, что к Чанниню подошло сильное   подкрепление,   и   воздержалось   от   новых   атак   до   утра. Между тем за ночь защитники Чанниня успели заложить обра­зовавшуюся в стене  120-метровую брешь брусьями, досками и корзинами с землей. Когда генералы Чинь Така разобрались в положении, гарнизон стены Сафу уже был пополнен подошед­шими с юга резервами, и новые атаки против южновьетнамских укреплений оказались бесплодными. Однако нехватка провиан­та в армии Чинь Така становилась все более острой. В феврале 1673 г. Чинь Так и сопровождавший его король Ле Зя Тонг с частью  войск вернулись  в  столицу,  поручив  ведение  дальней­шей войны генералу Ле Тхой Хиену [27, с. 9; 75, с. 228—229]. Ле Тхой Хиен попытался еще нанести удар по укреплениям Нгуенов с тыла, высадив с юга от них морской десант. Но и эта попытка провалилась. Северовьетнамские войска вынужде­ны  были очистить Южный  Ботинь и отступить за  реку Сонг­зянь. Эта река и стала окончательной границей между владе­ниями Чиней и Нгуенов. Стороны обменялись пленными, и меж­ду ними установился  не  оформленный  официально   мир  [27, с. 9; 75, с. 230—231; 191, с. 24].

[1] Бони — небольшое государство на Юго-Западном Сулавеси, вошедшее в состав Макасарского султаната в 1606 г. [132, с. 199].

[2] Их   пригласила   сюда   часть   местных   феодалов   во   главе   с   генералом У Саньгуем,  чтобы  подавить  бушевавшую  в  Китае крестьянскую  войну.

[3] Множество тяжеловооруженных, т. с. привилегированных воинов, во время бегства утонули в реке Мьитнге, увлеченные на дно тяжестью доспехов [142, с. 197].

[4] Пье выдал бывшего минского императора в январе 1662 г., для прили­чия посоветовавшись со своими приближенными и подыскав подходящие исторические прецеденты [142, с. 201].

[5] Бирманскому королю больше повезло с Чиангмаем. Здесь местное на­селение, традиционно враждебное Сиаму, развернуло такую упорную парти­занскую борьбу, что король Нарай предпочел вывести свои войска и в декаб­ре 1664 г. в Чиангмай вернулся бирманский губернатор [72, с. 180].

[6] Заключение мира с голландской Ост-Индской компанией все же сыгра­ло положительную роль в развитии торговли Аракана. Именно в эти годы в Аракане впервые начали чеканить собственную монету. В королевстве Бирма свои монеты появились только в XIX в. [107, с. 61].

[7] Под горожанами, по-видимому, в данном случае следует понимать не только купцов и ремесленников, но и многочисленных мелких чиновников («служилый люд»), которые, не имея поместий, жили в городах.

[8] Он сражался за Чан-Ибрагима до конца и пропал без вести (видимо, утонул) в последней битве.

[9] Некоторые источники [191, с. 116] утверждают, что она была матерью Чан-Ибрагима но более вероятно, что он был сыном другой жены Чей Чет­ты П.

[10] Южновьетнамский командующий по этому поводу счел даже нужным направить генерал-губернатору И. Метсёйкеру письмо, в котором снимал с себя ответственность за происшедшее. «В прошлый муссон,— писал он,— по приказу короля Кохинхины (Южного Вьтнама.— Э. Б.) я пришел в Камбод­жу с войной и милостью Бога без особых трудностей покорил эту страну. При этом какие-то люди разграбили товары голландских купцов. Я не был в состоянии провести расследование, найти и наказать виновных. А теперь, когда эти люди (голландцы.— Э. Б.) покинули страну, я сообщаю о проис­шедшем в этом письме» [прил., док. 37].

[11] В этой борьбе иезуиты не останавливались даже перед физическим уничтожением конкурентов, а французские миссионеры мало в чем отставали от них [11, с. 72, 75, 79].

[12] Как писал французский миссионер Шеврейль: «Он (Хиен Выонг.— Э. Б.) полагает, что наша святая вера есть лишь предлог, которым пользу­ются отцы (иезуиты.— Э. Б.), чтобы взбунтовать его подданных против него и отдать его страны во владение королю Португалии, когда число христиан здесь превысит число язычников» [246, с. 33].

[13] Присваивать чины и звания формально имел право только «законный» король из династии Ле.