Глава IV

УПАДОК ГОСУДАРСТВ ЮГО-ВОСТОЧНОЙ АЗИИ В  РЕЗУЛЬТАТЕ  ЕВРОПЕЙСКОЙ  АГРЕССИИ

Государство Магарам и голландская Ост-Индская компания

в последней четверти XVII — начале XVIII в.

Восстание Трунаджайи, начавшееся в 1674 г. и сразу при­влекшее к себе массы крестьян, насторожило крупных феода­лов, которые в другом случае приветствовали бы мятеж против ставшего им ненавистным Амангкурата 1. Наследник престола Адипати Аном, сам активный участник заговора, приведшего к этому восстанию, теперь отрекся от Трунаджайи и вскоре возглавил армию, направленную правительством против пов­станцев. Другой участник заговора, Раден Каджораи, также не поспешил на соединение с Трунаджайей, а занял выжидатель­ную позицию, удалившись в свои владения в области Паджанг. Ни один губернатор провинции не воспользовался сложившейся обстановкой даже для сепаратного мятежа — все они сплоти­лись вокруг Амангкурата I [158, с. 283; 215, т. I, с. 161; 280, с. 93].

На помощь Трунаджайе, однако, пришли новые, неожидан­ные союзники. После разгрома в 1669 г. голландской Компани­ей Макасара его жители потеряли возможность заниматься мор­ской торговлей, дававшей им средства к существованию. Они стали массами эмигрировать с Сулавеси и, рассеявшись по всему Индонезийскому архипелагу, предлагали свои услуги местным правителям в качестве военных наемников либо пу­скались на свой страх и риск в пиратские предприятия. В 1675г. на Восточную Яву с Сумбавы и из Бантама стали прибывать многочисленные отряды макасарцев, не ужившиеся ни с бан-тамским султаном, ни с сумбавскими князьями. Избранный ими предводитель Краенг Галесунг вступил с Трунаджайей в союз. Усиленная опытными макасарскими воинами мадурско-яванская армия Трунаджайи в 1675 г. смогла выйти из внутренних райо­нов и приступить к захвату богатых городов Северного побережья Восточной Явы. В короткий срок все главные портовые центры от Паджаранана на крайнем востоке Явы до Сурабаи и Гресика были разграблены и сожжены [135, т. II, 70—74; 209, с. 69; 215, т. I, с. 161—163]. Эти действия были явно вызваны не только буйными нравами макасарской вольницы, но и клас­совой ненавистью яванских крестьян. Для них богатые города Севера, где (за пределами столицы) проживала основная масса крупных феодалов, были символом неправедной жизни, гнезда­ми захребетников, которые надо было разорить.

Сам Трунаджайя был испуган размахом движения, которое он вызвал, и начал искать пути, чтобы повернуть его в более безопасное   для   близких  ему   социальных  слоев   русло.   Сам Амангкурат I сыграл ему на руку, поспешив послать своего сы­на Пангерана Пугера в Батавию, чтобы просить помощи у гол­ландцев [215, т. I, с. 161]. Объединение сусухунана с «неверны­ми» в сочетании с его многолетней политикой террора против мусульманского   духовенства   дало   Трунаджайе   великолепный лозунг — религиозная   «священная»   война    против    иноземных захватчиков   и   стакнувшегося   с   ними   нечестивого   правителя. Этот лозунг  не отталкивал  от него  крестьян  Явы  и  Мадуры, для которых, как и везде в эпоху средневековья, религиозная форма была   нормальной   оболочкой   всякого   рода   социальных движений.  В  то же время он  позволял  привлечь к восстанию достаточно  широкие  «средние  слои»   феодального  общества — мелких торговцев-ремесленников, разоренных   голландской кон­куренцией, низшее духовенство и даже часть духовных феода­лов.   Кроме  того,   антиголландская направленность лозунгов Трунаджайи сразу нашла широкую  международную  поддерж­ку, особенно в тех районах Индонезии, которые еще раньше и в большей степени, чем Матарам, пострадали от экспансии гол­ландской Компании. Начиная с этого времени, в частности, сул­тан Бантама Агенг стал систематически оказывать тайную, но щедрую помощь Трунаджайе [158, с. 283]. Объявив себя потом­ком великого индонезийского правителя XIV в. Хайяма Вурука, Трунаджайя призывал к восстановлению империи Маджапахит, объединявшей во времена Хайяма Вурука всю Индонезию. Это было и призывом к сплочению всех индонезийцев против ино­странной агрессии и в то же время обещанием нового «золотого века», отождествлявшегося в народной памяти с эпохой Маджапахита [263, с. 178].

Руководство голландской Компании в Батавии было серьез­но обеспокоено событиями в Матараме, но из-за войны, которую Голландия в это время вела одновременно с Англией и Фран­цией, не могло выделить достаточных сил для вмешательства в матарамские дела. Все же уже в начале 1676 г. у берегов Восточной Явы появилась голландская эскадра под командо­ванием Яна Холстейна, имевшая целью разгромить здесь базы макасарского флота. Действия голландцев не были успешными. Макасарские моряки не только отразили это нападение, но и полностью разгромили флот Амангкурата, шедший на соедине­ние с голландцами [132, с. 214—215; 158, с. 284; 242, с. 397].

В августе 1676 г. голландцы направили на Восточную Яву новые, более значительные силы под командованием Христиа­на Поолмана. Поолману удалось овладеть макасарским укреп­ленным лагерем Бесуки, сжечь почти все стоявшие в гавани суда и принудить макасарцев отступить в горы. Эффект этой победы, однако, был вскоре уничтожен катастрофическим пора­жением, которое потерпели войска Амангкурата I. 13 октября 1676 г. при деревне Гегодог, к востоку от Тубана, 60-тысячная матарамская армия под командованием Адипати Анома была здесь наголову разбита 12-тысячным войском Трунаджайи. В битве пало большинство матарамских генералов, в том числе дядя сусухунана Пангеран Пурбайя. Адипати Аном еще в на­чале сражения бежал, бросив свои войска, что дало повод неко­торым голландским историкам заподозрить его в сговоре с Тру-наджайей. Но все дальнейшие действия Адипати Анома (буду­щего Амангкурата II) опровергают эту версию [132, с. 215- 235, т. II, с. 115; 158, с. 284; 215, т. I, с. 163].

После битвы при Гегодоге в руки Трунаджайи перешло поч­ти без боя все побережье Центрального Матарама, кроме Джа-пары. В этом городе на помощь правительственному гарнизону пришел вооруженный персонал голландской, английской и французской факторий (враждуя между собой в Европе, здесь они выступили единым фронтом). Той же осенью 1676 г. войска Трунаджайи заняли области Кудус и Демак и создали непо­средственную угрозу домену сусухунана — области собственно-Матарама. Даже отдаленные провинции на западе Матарама — Краванг и Чиребон признали власть Трунаджайи, когда туда прибыли его посланцы. Теперь на сторону Трунаджайи стали переходить и крупные феодалы. Князь-священник Гири, лишен­ный Амангкуратом I в 1660 г. большей части своих владений, но сохранивший огромный духовный авторитет, высказался в пользу Трунаджайи, и вслед за ним вождя восстания поспеши­ли признать более мелкие духовные лица. Раден Каджоран,, также тесно связанный с духовенством, теперь решительно вы­ступил на стороне зятя. Из своих владений, расположенных на восточной границе матарамской области, он попытался атако­вать столицу государства Плеред, не дожидаясь подхода сил Трунаджайи. Этот набег, однако, кончился для него разгромом. Резиденция Каджорана была сожжена, его богатства разграб­лены, сам он едва спасся и с несколькими людьми укрылся в Сурабае, которую к этому времени Трунаджайя сделал своей столицей [132, с. 216, 284; 135, т. II, с. 138—139; 209, с. 86].

К концу 1676 г. под властью Трунаджайи оказался весь Во­сток и Север (кроме Джапары) Матарама, самые богатые и густонаселенные районы страны. У Амангкурата I оставались только районы вокруг столицы и малонаселенный юг. Комму­никации центра с Батавией фактически были перерезаны.

В декабре 1676 г. Трунаджайя направил в Батавию посоль­ство с требованием признать его как суверенного монарха Ма­тарама. Голландское руководство, разумеется, не собиралось признавать такого опасного соседа. Но сам факт прибытия по­сольства устраивал голландцев, они использовали его для даль­нейшей дипломатической игры и для шантажа Амангкурата I.

29 декабря 1676 г. из Батавии в Джапару была направле­на крупная эскадра под командованием Корнелиса Спеелмана, способного генерала и дипломата, победителя Макасара. По до­роге Спеелман сделал остановки в Чиребоне и Тегале и пере­тянул колеблющихся местных правителей опять на сторону Амангкурата I. Таким образом, была восстановлена связь сто­лицы Матарама с морем. Затем Спеелман направил посольст­ва одновременно к Трунаджайе и Амангкурату I с приглаше­нием прибыть в Джапару [132, с. 216; 135, т. II, с. 146, 149; 158, с. 284—285].

Трунаджайя в Джапару приехать отказался. Он полагал, что это приглашение — ловушка, и был прав. Амангкурат I тоже не приехал в Джапару, но по другой причине. На сохра­нившейся за ним территории царил полный хаос. Все четыре его сына, не обращая внимания на внешнюю угрозу, ожесточен­но боролись между собой за власть, ускользавшую из рук отца, и он не мог покинуть столицу. Но его полномочный представи­тель подписал 28 февраля 1677 г. в Джапаре договор с голланд­ской Ост-Индской компанией, по которому Матарам обязывался уплатить за голландскую военную помощь 250 тыс. испан­ских реалов и 2 тыс. ласт риса, если война продлится не более полугода. За каждый следующий месяц он должен был упла­чивать еще 20 тыс. реалов. Голландская компания получала право беспошлинного ввоза и вывоза всех товаров и право стро­ить фактории в любом месте, а также соорудить верфь в Рембанге. Малайцы, макасарцы, индийцы и вообще все азиаты лишались права торговать или проживать на территории Мата­рама без разрешения Компании. Матарам обязывался постав­лять в Батавию каждый год 4 тыс. ласт риса по твердым це­нам. Наконец, Матарам уступал Батавии области Краванг и Прианган, благодаря чему голландские владения на Яве рас­ширились более чем в шесть раз и голландцы получили выход к южному побережью, окончательно отрезая Матарам от Бантама [96, т. III, с. 39—47].

Амангкурат I был вынужден ратифицировать этот кабаль­ный договор, потому что его положение было безвыходным. На­дежда на массированную голландскую военную помощь, однако, несколько стабилизировала положение в правительственном ла­гере. К тому же в марте 1677 г. агентуре Амангкурата I уда­лось добиться крупного успеха. Она спровоцировала раскол в лагере восставших. Между Трунаджайей и Краенг Галесунгом произошел разрыв. Дело дошло даже до боев между бывшими союзниками на Восточной Яве и Мадуре. Старинная вражда между макасарцсми и голландцами была, однако, слишком глу­бока, чтобы Краенг Галесунг объединился с ними. Он отступил со своими войсками в Пасуруан и, укрепившись там, занял вы­жидательную позицию, не вмешиваясь в дальнейший ход войны в Матараме [135, т. II, с. 135, 173; 158, с. 286; 209, с. 71].

Уход  макасарского  флота  лишил  берега     Явы  и  Мадуры прикрытия  с  моря,  и  голландцы  сразу  же  этим  воспользова­лись. В апреле 1677 г. эскадра К. Спеелмана подступила к Сурабае, и высадив значительный десант, начала осаду столицы Трунаджайи. 13 мая после упорной защиты Сурабая пала. Гол-ландско-матарамские войска, однако,   не смогли   организовать преследование войска Трунаджайи во внутренних районах стра­ны. Отступив в полном порядке, Трунаджайя перенес свою сто­лицу в Кедири, бывший некогда центром крупного древнеяван-ского государства. К. Спеелман после этого обрушил свой удар на Мадуру,  отрезанную от Явы,  благодаря  измене  Галесунга. Здесь оставалось сравнительно немного повстанческих войск, и один город за другим переходил в руки голландцев, предавав­ших все огню и мечу. К 10 июля 1677 г. пал последний крупный центр сопротивления Кабиньяр, но в этот момент К. Спеелман получил  известие,  заставившее его  немедленно  бросить Маду­ру и со всеми силами спешно вернуться в Джапару [132, с. 217, 219; 242, с. 399; 263, с. 178],

Отступивший   от   моря   Трунаджайя   перегруппировал   свои силы и в мае — июне  1677 г.  повел  наступление     на  Плеред. Большинство  крупных  феодалов  центра,  поняв  безнадежность борьбы, оставили неспособного монарха и поспешили принести присягу Трунаджайе.  В  их  числе  был  даже  старый  соперник Трунаджайи, его дядя Тьякрадининграт. 2 июля  1677 г. после однодневного боя столица Матарама пала. Огромная сокровищ­ница матарамских монархов, корона и другие символы царской власти, без которых, согласно местной традиции, ни один пра­витель не мог уже считаться законным монархом, и гарем сусухунана попали в руки победителя и были отправлены в Кеди­ри. Плеред был сожжен дотла и никогда больше не восстанав­ливался.  Амангкурат  I  с  немногими  приверженцами  бежал  в джунгли.  Пробираясь  лесными  тропами     на  северо-запад,  он рассчитывал достигнуть Батавии. В дороге к нему присоединил­ся Адипати Аном, который, так же как и другие принцы, после падения   Плереда  скитался  по  глухим   местечкам   в  западной части Матарама. Они почти достигли Тегала, последнего мор­ского порта, из которого еще можно было ускользнуть в Бата­вию на голландском судне, когда Амангкурат I внезапно тяже­ло заболел  и скончался,  успев  завещать сыну положиться  на голландцев [132, с. 217;  135, т. II, с.  181,  188;  158, с. 286; 242, с. 401].

Прибыв в Тегал, Адипати Аном провозгласил себя сусухунаном, приняв имя Амангкурат II (1677—1703). Этот акт, впро­чем, мало что значил, не только потому, что два других сына покойного монарха — Пангеран Пугер и Мартасана также поспешили объявить себя сусухунанами, но и потому, что под властью нового монарха находился только Тегал и его окрест­ности. Тем не менее в Тегал вскоре стали стекаться феодалы, которых не устраивало правление Трунаджайи и его слишком «либеральное» отношение к крестьянам. В их числе был моло­дой и энергичный Марта Лайя, который стал правой рукой Амангкурата II. Прибегая то к дипломатии, то к силе, он рас­ширил территорию, подвластную Амангкурату II, за счет при­легающих областей. Он считал, что непопулярность династии можно будет преодолеть, отказавшись от союза с голландцами, и убеждал сусухунана разорвать союз с Батавией. Амангку­рат II начал колебаться. Но голландские агенты сумели очер­нить Марта Лайю, и он вынужден был бежать к Радену Каджорану. Несколько месяцев спустя он погиб, сражаясь в рядах повстанцев [158, с. 290; 215, т. I, с. 168].

Отбросивший колебания, Амангкурат II 10 октября 1677 г. прибыл в штаб-квартиру К. Спеелмана в Джапаре и 19— 20 октября подписал с Компанией два новых договора. Так как его долг голландцам достиг уже 310 тыс. реалов, а платить было нечем, то Амангкурат II отдал Компании в залог все пор­товые города северного побережья с правом сбора там нало­гов и пошлин. Большинство их, однако, надо было еще снова завоевать (даже Сурабая в августе 1677 г. опять перешла в руки Трунаджайи), затем сусухунан уступил Батавии еще ку­сок матарамекой территории, до реки Паманукан, и предоста­вил Компании монополию на ввоз в страну индийских тканей и опиума. Далее все иностранцы, проживающие в Матараме, как азиаты, так и европейцы, отныне переходили под юрисдикцию голландской Ост-Индской компании (на основе этого пункта К. Спеелман немедленно выдворил из Джапары всех находившихся там французов и англичан). Три месяца спустя, 15 января 1678 г., Амангкурат II был вынужден подписать еще один договор, по которому он уступал Компании в вечную соб­ственность важный порт Семаранг с окрестностями и предо­ставлял ей монополию на скупку сахара в Матараме [96, т. III, с. 70—79, 121 —125][1].

Военные действия союзников против Трунаджайи в конце 1677 — начале 1678 г. шли с переменным успехом. Большая часть страны все еще оставалась в руках восставших. Голланд­ским войскам (большую часть которых составляли навербован­ные в разных частях архипелага индонезийские наемники) уда­лось вытеснить Трунаджайю из некоторых прибрежных районов. Кроме того, в центре страны действовавший сепаратно Пангеран Пугер снова овладел доменом династии — областью Матарам и разместил свою ставку на развалинах Плереда [242, с. 403].

Весной 1678 г. голландско-матарамской дипломатии удалось добиться значительного успеха. Соблюдавший до этого времени нейтралитет Краенг Галесунг, подкупленный богатыми дарами, рыступил из Пасуруана и двинулся на Кедири. Большинство войск Трунаджайи сражалось в это время на Центральной Яве, и столица «нового Маджапахита» едва не стала легкой добычей макасарского авантюриста. Борьба недавних союзников была приостановлена вмешательством послов султана Бантама, которые уговорили Галесунга вернуться на побережье. Там в дельте реки Брантас он возвел новый сильно укрепленный ла­герь Капар, где снова занял выжидательную позицию. Опаса­ясь с его стороны нового удара во фланг, Трунаджайя оттянул большую часть своих сил на Восточную Яву. В центральных об­ластях остался только Раден Каджоран со сравнительно не­большой армией. Наступательная инициатива была таким обра­зом утрачена. Этим немедленно воспользовались голландцы. В конце июля 1678 г. они направили в Матарам новый экспеди­ционный корпус под командованием генерала Антония Хурдта. Чтобы укомплектовать этот корпус, новый генерал-губернатор Рейклоф ван Гуне (1678—1681) уполовинил все голландские гарнизоны, рассеянные по архипелагу, и даже снял с бантамской границы наиболее боеспособное подразделение — бугинезское войско Ару Палаки (голландцы в это время не без осно­ваний ожидали нападения Бантама). В Джапаре экспедицион­ный корпус соединился с реорганизованной армией Амангкурата I и начал движение в глубь Явы. Это был первый поход та­кого рода для европейской армии [132, с. 220—221; 209, с 77; 242, с. 406].

Медленно оттесняя войска Трунаджайи, голландско-матарам-ская армия в середине октября 1678 г. подошла к западному берегу реки Брантас, за которой находился Кедири. Прикры­ваясь широким водным рубежом, Трунаджайя мог бы долго сдерживать войско противника, которое уже начало страдать от болезней и нехватки продовольствия (крестьяне окрестных деревень бежали в горы при приближении армии Хурдта и Амангкурата II, и она фактически двигалась по вымершей зем­ле). К тому же приближался сезон дождей, когда военные дей­ствия вести невозможно. Но голландцам опять помогло преда­тельство Галесунга. Он пропустил мимо своей крепости в устье Брантаса 800 лодок с провиантом, которые собрал губернатор вновь отвоенной голландцами Сурабаи. 16 ноября 1678 г. гол­ландский авангард капитана Фредерика Така под прикрытием артиллерии форсировал Брантас. Началась осада Кедири. Кеди­ри был сильно укреплен, но в решающую минуту несколько от­рядов яванцев под командованием сыновей панембахана Гири (князя-священника, о котором говорилось выше) перешли на сторону  Така,  и  голландцам  удалось  ворваться  в  город  через открытые предателями ворота.

Защитники Кедири упорно сопротивлялись. Бой шел за каж­дый дом, каждая мечеть становилась опорным пунктом. По­следним пал кратон — укрепленный дворец. Трунаджайю в по­следнюю минуту вывели из города подземным ходом. С остат­ками войск он отступил в Маланг, область к востоку от Кедири [158, с. 292; 215, т. I, с. 169; 242, с. 407].

Победители первым делом бросились грабить казну сусухунана, вывезенную в июле 1677 г. из Плереда. Голландские сол­даты разбивали ящики и делили добычу, отмеряя серебряные и золотые монеты шляпами. Амангкурату II пришлось сделать вид, что он и так собирался раздарить войску все сокровища, оставив себе лишь царские регалии. Регалии ему вернули, но во время торжественной церемонии вручения короны оказалось, что в ней не хватает главного бриллианта. Поговаривали, что это дело рук бравого капитана Фредерика Така. Однако ули­чить его в этом никому не удалось. Зато достоверно известно другое. Прежде чем вручить корону сусухунану, Так примерил ее на себя — оскорбление, которое Амангкурату II тоже при­шлось молча проглотить [132, с. 221; 215, т. I, с. 175; 262, с. 101; 263, с. 179; 280, с. 93—94].

Наступление дождей прервало кампанию до весны. В сле­дующем году, собрав новые силы, Трунаджайя вышел из гори­стой местности, где он укрылся на равнине, но, потерпев пора­жение в нескольких битвах, вынужден был снова вернуться в Маланг. Теперь голландцы и Амангкурат II (который, впрочем, не отличался ни воинским мастерством, ни мужеством и боль­шей частью отсиживался в Сурабае, ставшей его временной сто­лицей) могли взяться за менее опасных противников. Первый их удар пришелся по Радену Каджорану, который после паде­ния Кедири покинул лагерь Трунаджайи, вернулся в свои родо­вые земли в Паджанге и снова поднял там восстание. 14 сен­тября 1679 г. его укрепление в горах было взято голландско-индонезийским войском под командованием капитана Альберта Слота. Каджоран был схвачен и по приказу Слота без суда каз­нен. Затем наступила очередь Краенга Галесунга, которому не помогли его многократные предательства. Его крепость Капар в дельте Брантаса была осаждена голландцами той же осенью. Ару Палака, участвовавший со своим войском в осаде, сумел внести разложение в ряды защитников Капара. 21 октября 1679 г. крепость пала. Галесунгу удалось бежать, но в пути он умер по неизвестной причине. Другие командиры макасарцев подписали с Компанией договор, по которому они вместе со своими отрядами обязывались вернуться на Сулавеси. Пока же они влились в войско Ару Палаки [96, т. III, с. 194—196; 158, с. 293; 209, с. 89; 215, т. I, с. 169; 242, с. 408].

Покончив с Каджораном  и Галесунгом, новый голландский командующий Я. Коупер, соединив свои силы с войском Аманг-курата II, начал новое наступление на область, занятую Тру-наджайей. В декабре 1679 г. голландско-матарамские войска окружили горную крепость Нгантанг, где укрепился Трунаджайя. 25 декабря измученный голодом гарнизон крепости сдал­ся. Трунаджайя бежал в лес с тремя сотнями приверженцев, но 27 декабря капитан йонкер с отрядом наемных амбонцев-христиан настиг его и убедил сдаться, гарантировав ему от име­ни сусухунана неприкосновенность. Трунаджайя был доставлен в ставку Амангкурата II, который объявил, что прощает его и назначает наместником Мадуры. Клятва, данная монархом, была, таким образом, соблюдена. Но 2 января 1680 г. Амангку-рат II снова вызвал Трунаджайю к себе и сам нанес ему пер­вый удар крисом. Затем охрана сусухунана добила вождя вос­стания. Вместе с ним были перебиты и другие сдавшиеся в плен повстанческие командиры. Народу было объявлено, что неблагодарный Трунаджайя собирался убить сусухунана во вре­мя аудиенции [132, с. 222; 215, т. I, с. 170; 242, с. 408—409; 263, с. 179].

Но гибель основных повстанческих вождей не положила ко­нец войне. Правда, время огромных повстанческих армий, зани­мавших обширные территории, миновало, восстание приняло очаговый характер. В то же время эти очаги появились в новых районах, не затронутых ранее крестьянской войной,— на юге и в центре страны, и вожаками восстания на этом этапе стали, как правило, выходцы из социальных низов — беглые рабы, мелкие ремесленники, торговцы-разносчики, бродячие мусуль­манские проповедники — «дервиши». Наиболее яркой личностью среди этих вождей второго поколения был Раджа Нимруд. Под­линное имя его осталось неизвестным. Но он, разумеется, не был раджей. Буг по национальности, он в молодости был про­дан в рабство в Батавию, бежал оттуда и в 1679 г. собрал на Центральной Яве многонациональную группу «мусульманских фанатиков», как их именуют голландские источники, и раз­вернул здесь знамя священной войны против голландцев и их ставленника Амангкурата II. Подчеркивая свою связь со всем мусульманским миром в борьбе против «неверных», он назвал свою главную крепость в области Баньюмас «Месир» — «Еги­пет», а сам принял имя Раджа Нимруд (царь Немврод — биб­лейский персонаж, популярный в мусульманской священной ис­тории) [209, с. 88—89].

Социальная программа Раджи Нимруда до нас не дошла, но он явно противопоставлял себя Амангкурату I, как «добро­го» крестьянского царя, который принесет облегчение народ­ным массам. Еще более демократический очаг восстания обра­зовался в деревне Ванакусума в области Паджанга. Источники не называют здесь имени вождя. Руководство восстанием бы­ло, видимо, коллегиальным, так как голландцы называют вос­ставших «люди Ванакусумы». О силе этого восстания свиде­тельствует хотя бы тот факт, что «люди Ванакусумы» в 1680 — 1681 гг. дважды атаковали новую столицу Амангкурата П.Картасуру и эти атаки были с трудом отбиты голландскими вой­сками под командованием капитана Яна Слоота [209, с. 89; 263, с. 180; 280, с. 93].

Подъем народного движения с яркой религиозной окраской активизировал в Матараме еще один очаг сопротивления цен­тральной власти. 80-летний князь-священник Гири, который до этого оказывал Трунаджайе главным образом моральную под­держку, теперь призвал своих приверженцев взяться за оружие. Возможно, он хотел теперь сам стать главой общеяванского восстания. Но расположенное на Северном побережье княжест­во Гири было слишком далеко от новых очагов восстания на юге и в центре. 25 апреля 1680 г. после тяжелого боя Гири было взято голландскими войсками. Панембахан Гири был схвачен и по приказу Амангкурата II казнен вместе со всеми членами своего рода. Другой крупный феодал — принц Пангеран Пугер, все еще претендовавший на титул сусухунана, потер­пев окончательное поражение в своей сепаратной борьбе с Амангкуратом II, бежал в Баньюмас к Нимруду. Он уже не мог оказать вождю повстанцев серьезной военной помощи, но подал ему ценную идею. Поскольку Амангкурат II, восхищаясь голландским образом жизни, любил одеваться в европейскую одежду и так появлялся на людях, Пангеран Пугер объявил его самозванцем, сыном Корнелиса Спеелмана, которым гол­ландцы якобы подменили законного наследника престола. Эта версия широко разошлась по Яве. Теперь Амангкурат II еще теснее оказался привязан к голландской военной машине и без протеста продолжал наблюдать, как голландцы продолжают отхватывать все новые куски от его державы (в ходе войны голландская Компания установила протекторат над Чиребоном и некоторыми округами Мадуры [132, с. 223—225, 233; 158, с. 294; 215, т. I, с. 173; 242, с. 409—410, 432]).

Голландцы, в свою очередь, не жалели сил, чтобы удержать на троне свою марионетку. В Матарам прибывали все новые подкрепления. Повстанческие деревни, занятые голландско-ма-тарамскими войсками, сжигались дотла. Голландские офицеры и командиры сусухунана состязались между собой в изощрен­ной жестокости. Всех лиц духовного звания, взятых в плен, по приказу Амангкурата II убивали на месте. Не щадили и рядо­вых участников восстания. В декабре 1681 г. после двухлетней борьбы голландцам удалось наконец взять крепость Месир[2]. Тела Раджи Нимруда среди убитых не нашли. Он пропал без вести. В начале 1682 г. голландские войска овладели Ванакусумой и снесли ее с лица земли. Но даже уничтожение этих главных повстанческих центров не привело к окончательному замирению Явы. Уцелевшие участники восстаний в Баньюмасе и Ванакусуме рассеялись по стране и продолжали борьбу, ко­торая вскоре слилась с новым мощным восстанием Сурапати [158, с. 294, 300; 209, с. 89—90; 242, с. 410].

Пока восстания были в разгаре, Амангкурат II терпеливо сносил ограничение своей власти голландцами. В 1681 г. Компа­ния построила в Картасуре мощную крепость и поместила туда свой гарнизон. Кроме того, голландская лейб-гвардия якобы для охраны персоны монарха была помещена непосредственно е дворцовый комплекс столицы. В городах Северного побережья, отданных в залог, голландцы уже распоряжались как в своей колонии. Кроме того, выплата огромного военного долга, нако­пившегося за пять лет, вконец разорила страну. Все это вы­зывало острое недовольство даже у тех феодалов, которые все эти годы сражались бок о бок с голландцами против своего народа. К 1684 г. при дворце Матарама сложилась сильная ан­тиголландская партия, во главе которой стоял патих (премьер-министр) Неранг Кусума. Этот министр, при тайном одобрении Амангкурата II, пригласил на матарамскую службу Сурапати, народного вождя, уже прославившегося своей борьбой с гол­ландцами на Западной Яве [132, с. 233; 158, с. 294].

Сурапати, балиец по национальности, родился около 1660 г. на восточной оконечности Явы. В ранней юности он был продан в рабство в Батавию (рабы, в основном балийцьт, в то время со­ставляли около трети населения Батавии). В конце 70-х годов он бежал и влился в широкое повстанческое движение, которое в эти годы охватило вновь приобретенные территории Ост-Инд­ской компании и прилегающие районы Бантама. После падения Бантама, когда к движению беглых рабов присоединились сто­ронники бантамского принца Пангерана Пурбайи, голландское командование решило переманить на свою сторону Сурапати и его отряд. В марте 1683 г. Сурапати получил звание голланд­ского лейтенанта и принял участие в погоне за Пангераном Пурбайей. Служба Сурапати у голландцев, однако, была недолгой. Когда в январе 1684 г. Сурапати окружил отряд Пурбайи и предложил ему почетную капитуляцию, а бантамский принц ее принял, явившийся в последнюю минуту голландский прапорщик Куффелер изменил почетные условия сдачи на крайне уни­зительные. Смертельно оскорбленный Сурапати помог Пурбайе бежать, а на следующую ночь напал на отряд Куффелера и пе­ребил его. После этого он организовал новую повстанческую базу в неприступных горах Галунггунг, откуда угрожал боль­шей части недавно приобретенной голландцами области Приан-ган [132, с. 234; 215, т. I, с. 174—175; 242, с. 431—432].

Голландцы направили против Сурапати сильную военную экспедицию, но решительного успеха добиться не смогли. В это время подоспело приглашение из Матарама. Сурапати со сво­им отрядом двинулся в Картасуру, однако по дороге большую часть его оставил в провинции Баньюмас, недавнем центре восстания Раджи Нимруда. Уже один этот поступок красноречи­во показывает, чего могли ждать от повстанческого вождя неос­мотрительно пригласившие его матарамские феодалы. Впро­чем, первый свой год в Картасуре Сурапати провел мирно, ис­полняя обязанности начальника балийской лейб-гвардии, кото­рую Амангкурат II хотел противопоставить лейб-гвардии гол­ландцев [209, с. 96; 215, т. I, с. 175].

Между тем голландский генерал-губернатор И. Кампхёйс, обеспокоенный усилением антиголландской партии в Матараме, в конце 1685 г. направил в Картасуру в качестве чрезвычайного комиссара капитана Фредерика Така (того самого, который снискал себе всеобщую ненависть яванцев, примерив матарам­скую корону). Фредерик Так должен был строго взыскать не­доимки по военному долгу, потребовать выдачи Сурапати, а также выдворения из страны балийцев, макасарцев и всех ино­странцев вообще, согласно договору от 20 октября 1677 г. [242, с. 433].

Утром  8  февраля   1686  г.  Так в  сопровождении    сильного эскорта прибыл в   Картасуру.   Здесь он   узнал,   что   Сурапати уже  нет в  городе.  Премьер-министр  Нгранг  Кусума  сообщил Таку, что, спеша выполнить волю голландцев, он еще вчера рас­порядился  истребить  гвардию  Сурапати.    Однако    посланная против Сурапати 10-тысячная армия не смогла с ним справить­ся. Он со своим небольшим отрядом прорвал окружавшее его кольцо войск и ушел из города в восточном направлении. Со­брав  большую  часть  голландского  гарнизона  Картасуры,  Так тут  же пустился  в  погоню.  Но едва он  отошел  на  несколько километров от города, как услышал сильную пушечную стрель­бу в районе дворца. Оказывается, Сурапати никуда не уходил, а затаился  на окраине столицы. Пропустив    войско  Така,  он ворвался в центр города и перебил голландскую лейб-гвардию, находившуюся во дворце. После чего он, при полном бездейст­вии  матарамских  войск, занял укрепленный  кратон.  Балийцы, жившие в столице, а также многие яванцы, переодевшиеся в балийское платье, поспешили на помощь Сурапати. Так начал оса­ду  кратона.  Первые две  атаки голландцев  были  отбиты,  а  во время третьей атаки, когда кратон уже горел и отступать было некуда, воины Сурапати внезапно вышли из-за стен и, прежде чем голландцы успели перезарядить свои мушкеты, перебили их в рукопашной схватке. Так и все офицеры, кроме одного, были убиты. Только  лейтенанту   Антони   Энгелю   с   горсткой   людей удалось укрыться в голландской крепости. После этого Сурапа­ти со своим отрядом спокойно ушел на восток [132, с. 235—236; 158, с. 302; 209, с. 97—98; 215, т. I, с. 175; 242, с. 434—436].

Разгром Така вызвал взрыв ярости в Батавии. Голландцы привыкли по большей части воевать руками наемников. Истреб­ление такого большого количества коренных голландцев было для руководства голландской Ост-Индской компании полной ка­тастрофой. Главное же — был развеян миф об их непобедимости. В Батавии раздавались призывы немедленно оккупировать Картасуру. Когда сюда прибыли послы Амангкурата II с за­верениями о непричастности матарамского правительства к случившемуся, они были арестованы как заложники. Но по трезвом размышлении генерал-губернатор И. Кампхёйс и Совет Индии пришли к выводу, что новая война в Матараме не окупит расходов. В конце марта 1686 г. голландский гарнизон был выведен из Картасуры в Семаранг. Сильно укрепленный Семаранг стал теперь центром управления фактически аннексирован­ных Компанией портов Северного побережья. Все кабальные до­говоры продолжали действовать, но все же уход голландских войск из столицы Матарама несколько поднял авторитет Аманг­курата II и в то же время принес великую славу Сурапати [209, с. 99; 242, с. 436].

Тем временем Сурапати продвигался по Восточной Яве, из­гоняя или подчиняя себе местных губернаторов. Вскоре он со­здал здесь практически независимое государство с центром в Пасуруане. В источниках нет прямых указаний на то, какую именно социальную политику проводил Сурапати в своем госу­дарстве, но признание голландцев, что недовольные бежали к нему из всех областей Матарама, говорит о том, что Сурапати и его окружение по крайней мере не сразу переродились из кре­стьянских вождей в заурядных феодалов [242, с. 436].

Амангкурат II сначала пытался использовать Сурапати и его военную силу в своей игре против Голландии и получал от него тайную корреспонденцию. В 1687 г. Сурапати даже посе­тил Амангкурата II в его столице, но отношений вассала и сю­зерена между ними так и не установилось. Не решаясь прямо напасть на Сурапати, сусухунан попытался его отравить. По­пытка сорвалась. Сурапати вернулся в Пасуруан и навсегда прервал сношения с матарамским правителем. После 1687 г. Сурапати занял области Маланг и Кедири, одно время даже угрожал Мадиуну, но дальше на запад не пошел. Между обои­ми государствами установилось своего рода равновесие, кото­рое было нарушено в 1703 г., когда после смерти Амангкура­та II в Матараме разразился правительственный кризис. У за­конного .наследника сына Амангкурата II — Амангкурата III (он же Сунан Мас) стал оспаривать трон его дядя, уже упоми­навшийся выше Пангеран Пугер. В марте 1704 г. он бежал к голландцам в Семаранг и обещаниями новых уступок склонил к признанию себя сусухунаном. Началась так называемая Пер­вая яванская война за престолонаследие [132, с. 237, 239; 158, с. 310; 263, с. 183].

11 сентября 1705 г. голландские войска взяли Картасуру и посадили Пангерана Пугера, принявшего имя Пакубувана I, на матарамский трон. Сунан Мас бежал к Сурапати. Осенью 1706 г. голландский экспедиционный корпус и вновь сформиро­ванная армия Пакубувана I начали наступление на государст­во Сурапати. 10 октября 1706 г. при осаде крепости Бангил Сурапати был смертельно ранен и месяц спустя умер в Пасуруане. Наследники Сурапати, не обладавшие полководческими талан­тами отца, не могли долго сопротивляться превосходно воору­женному агрессору. В июле 1707 г. Пасуруан пал. Голландцы не погнушались выкопать прах своего старого врага, сожгли его и утопили в море. Сунан Мас пытался еще организовать сопротивление в Маланге. Но 28 июля 1708 г. и он был вынуж­ден капитулировать. Голландцы отправили его в ссылку на Цейлон, где он и умер в 1737 г. [132, с. 240—241; 158, с. 313— 314; 209, с. 103; 263, с. 183].

Падение Бантама

Султан Бантама Абулфатах Агенг (1651—1683) пристально следил за бурными событиями конца 70-х годов XVII в. в Ма­тараме. Стремясь ослабить своего старого соперника, он оказы­вал тайную помощь Трунаджайе и в то же время пытался, за­хватив западные районы Матарама, окружить владения своего другого врага — Батавии. В 1677 г. агенты Абулфатаха устрои­ли «беспорядки» (по выражению голландского историка) в за­падных провинциях Матарама Приангане и Краванге, вскоре после чего эти провинции без боя перешли под власть Банта­ма [132, с. 229; 242, с. 414].

В 1678 г. под власть Бантама перешел граничивший с Ба­тавией с востока Чиребон. Этому предшествовали следующие события. Когда Трунаджайя в 1677 г. захватил матарамскую столицу, в числе прочих пленных, попавших в его руки, были чиребонские князья — братья Сепух и Аном, правившие сов­местно. Трунаджайя отправил их в Бантам. Абулфатах предло­жил им свободу и титул султанов, если князья принесут ему вассальную присягу. Сепух и Аном приняли его условия.

Предвидя, что голландская Компания, хотя и связанная вой­ной в Матараме, может ответить ему контрударом, Абулфатах энергично готовился к войне. Он направил посольство в Анг­лию с просьбой о военной помощи и начал переговоры на ту же тему с французским резидентом в Бантаме. Франция в 1672—1678 гг. вела войну с Голландией и была особенно заин­тересована в том, чтобы натравить Бантам на Батавию, по­скольку почти не имела в Юго-Восточной Азии собственных вооруженных сил. С помощью английских, французских, дат­ских и португальских специалистов, проживавших в Бантаме, а также голландцев-перебежчиков Абулфатах соорудил на бантамском побережье цепочку фортов, построенных по последне­му слову европейской военной техники. Наиболее мощную из этих крепостей — Тиртаясу он сделал своей резиденцией. В эти же годы был значительно усилен бантамский флот, в состав которого вошло восемь крупных кораблей европейского типа, ничем   не   уступавших   голландским   военным    кораблям [132, с. 228; 158, с. 296].

Руководство голландской Компании в Батавии было серьез­но   обеспокоено   этими   действиями   Абулфатаха,   но   не   могло сразу решиться на открытую войну. Вместо этого оно стало при­бегать  к диверсиям  и отдельным  вылазкам    на     территорию, перешедшую под власть Бантама. Так, в 1677 г., благодаря под­стрекательству  голландских   агентов,   английская фактория в Бантаме была разгромлена   местными жителями  [191, с. 67]. Голландцы рассчитывали, что эта провокация приведет к раз­рыву между Бантамом и Англией, но их расчеты не оправда­лись. В 1678 г. голландцы оккупировали район Сумеданг в про­винции Прианган, построили крепость в Танджунгпуре на тер­ритории, номинально подвластной князьям Чиребона, и напра­вили в Чиребон посла, задачей которого было перетянуть чиребонских князей на сторону Батавии. В ответ на это Абулфатах пригласил к себе голландского  представителя  в  Бантаме  и  в присутствии  английского,  французского  и датского  резидентов торжественно предупредил его, что всякое вмешательство Гол­ландии в дела Чиребона он будет расценивать как объявление войны Бантаму. Перед  лицом такого  решительного  демарша генерал-губернатор   И.   Метсейкер   пошел   на  попятную   [242, с. 414]. Война на этот раз не вспыхнула. Но голландцы теперь сосредоточили  свои  усилия  на  том,  чтобы   подорвать  Бантам изнутри, и вскоре им представилась такая возможность.

По традиции, существовавшей во многих государствах Юго-Восточной Азии, султан Абулфатах в  1671 г. сделал своим со­правителем своего старшего сына Абдулкахара.  В  1674 г. Аб-дулкахар отправился в паломничество в Мекку. Помимо чисто религиозных целей в его задачу, видимо, входило прощупыва­ние позиций  Турции  на  предмет заключения     военного  союза против Голландии. Но Турция, традиционно союзная с Голлан­дией (врагом своего врага Испании), всегда холодно относилась к просьбам о помощи со стороны  братьев по вере в Юго-Во­сточной Азии. Абдулкахар  (получивший в результате этого пу­тешествия почетное имя  султан Хаджи)   вернулся  в   1676 г.  в Бантам  ни с чем. Эта дипломатическая неудача окончательно подорвала его положение при дворе, и Абулфатах передал пост соправителя   своему   младшему      сыну — Пангерану   Пурбайе. Султан Хаджи удалился в свой замок Сурусуанг (также укреп­ленный  голландскими  перебежчиками)   и  стал  выжидать [132, с. 228; 263, с. 180].

В 1679 г. голландский резидент ван Дейк сумел завоевать доверие султана Хаджи и перетянул его на голландскую сто­рону. Война в Матараме в это время шла к концу, и престиж голландской Компании снова стал подниматься. Хаджи имел реальные основания рассчитывать с помощью голландцев овла­деть троном Бантама. Тщательно скрывая от всех свой сговор с голландским резидентом, он стал вербовать сторонников, выставляя себя поборником мира. Сторонников же своего отца и младшего брата он клеймил как «партию войны» [113, с. 296; 242, с. 414].

Между тем в начале 1680 г. в Бантам пришло известие о пленении и гибели Трунаджайи, что сразу укрепило позиции Хаджи. Голландцы же, теперь уверенные в успехе своей ди­версии, возобновили провокации против Бантама. Весной 1680г. они захватили бантамское торговое судно, следовавшее на Ба­ли, и сбросили его команду за борт. Узнав об этом, Абулфатах в конце апреля собрал представителей знати в своей резиден­ции Тиртаяса и поставил вопрос об объявлении Голландии вой­ны. Тут-то и выступила «партия мира», сформированная к этому времени султаном Хаджи. Дело дошло до рукопашной в стонах замка. Сторонники Хаджи победили, и 1 мая 1680 г. султан Абулфатах объявил о своем отречении от престола в пользу старшего сына. Из всех владений старому султану был ос­тавлен только замок Тиртаяса, где он жил фактически под до­машним арестом [132, с. 236; 158, с. 305; 242, с. 415].

Новый султан сразу же направил посольство в Батавию для заключения договора, но голландцы заломили за свою неглас­ную помощь такую непомерную цену, что переговоры зашли в тупик. Генерал-губернатор Рейклоф ван Гуне потребовал: 1) выдать всех беглых рабов и перебежчиков, даже если они перешли в ислам; 2) наказать «пиратов и разбойников» (макасарских и малайских моряков, лишившихся из-за морской поли­тики голландской Компании пропитания и поступивших на службу к бантамскому султану); 3) выплатить огромную сум­му в возмещение убытков, якобы нанесенных голландской Компании этими «пиратами»; 4) отказаться от Чиребона; 5) не вмешиваться в матарамские дела; 6) удалить из Бантама всех иностранцев [132, с. 230].

Султан Хаджи понимал, что опубликование этих условий вызовет такой взрыв возмущения в Бантаме, что он вряд ли усидит на троне. Поэтому он ограничился декларацией о друж­бе и мире с Батавией, а формального договора подписывать не стал. После смерти Рейклофа ван. Гунса в ноябре 1681 г. Хаджи тотчас послал в Батавию новое посольство — формаль­но, чтобы поздравить нового генерал-губернатора Корнелиса Спеелмана с назначением, а фактически, чтобы прощупать, не окажется ли он податливее своего предшественника. Но Корнелис Спеелман, один из наиболее агрессивных проводников голландской колониальной политики в XVII в., не оправдал на­дежд Хаджи. Он, по-видимому, решил проучить колеблющегося султана и оставить его без помощи перед лицом растущей оп­позиции, с тем чтобы потом запросить с него втрое больше.

Между тем оппозиция новому режиму в Бантаме действи­тельно вырастала день ото дня. Взойдя на трон, султан Хаджи сменил многих министров и высших чиновников. Часть из них он отправил в ссылку в область Лампунг на Южной Суматре, другие сами добровольно удалились в изгнание. После того как голландцы в конце 1680 г. оккупировали Чиребон и 7 января 1681 г. заставили князей Сепуха и Анома подписать договор, ставивший Чиребон под протекторат Голландии [96, т. III, с. 233—242], а Хаджи не заявил далее формального протеста против этого акта агрессии, число недовольных пополнилось многими чиновниками и из числа тех, кто не подвергся репрес­сиям. К началу 1682 г. недовольство приняло уже общенарод­ный характер. В округах Лампунг, Понтанг, Танара, Тьирингин, Тьярита и даже в пограничном с Батавией округе Тангеранг началось партизанское движение. Отряды, которые султан Хад­жи посылал против повстанцев, переходили на их сторону. Од­новременно взялись за оружие моряки (те самые «пираты», на­казания и выдачи которых добивался Рейклоф ван Гуне). Под предводительством адмирала Пангерана Кидула они стали ата­ковать не только крепости, оставшиеся верными Хаджи, но и Батавское побережье [158, с. 296; 242, с. 416].

В ночь на 27 февраля  1682 г. восстание вспыхнуло в сто­лице султаната. Хаджи, лишившийся почти всех приверженцев, вынужден был поджечь город, чтобы под прикрытием огня от­ступить  в  свою   укрепленную   резиденцию — замок   Сурусуанг. Через  главу  голландской  фактории  в   Бантаме,   которую  пов­станцы не тронули, он обратился в Батавию с отчаянным пись­мом,  в котором обещал любые уступки в обмен на немедлен­ную военную помощь. Между тем собравшийся в Тиртаясе Со­вет знати снова провозгласил султаном Абулфатаха,  которого вскоре признала вся страна. Когда 6 марта 1682 г. на Бантамском рейде появилась голландская эскадра под командованием Исаака   де   Сен-Мартена,   в   руках   султана   Хаджи  оставался только замок Сурусуанг с ничтожным гарнизоном, который дер­жался из последних сил. Попытка де Сен-Мартена высадиться на берег встретила такой решительный отпор, что голландский предводитель поспешил отступить в открытое море и послал в Батавию за  новыми подкреплениями. Такой же крах потерпе­ла и попытка голландских войск вторгнуться в Бантам по су­ше. Мушкетеры под командованием  капитана Хартсинка в те­чение  трех  месяцев  не  могли  форсировать  пограничную  реку Тангеранг [132, с. 230; 158, с. 297; 242, с. 418].

Только 7 апреля 1682 г., когда к Бантаму подошла новая голландская эскадра во главе с победителем Трунаджайи ка­питаном Ф. Таком, голландцы решились снова высадить десант. На этот раз их попытка увенчалась успехом. Замок Сурусуанг, находившийся на грани падения, был деблокирован. Спустив подъемный мост, Хаджи с рыданиями бросился на шею коман­диру десанта. Затем он приказал поднять над замком рядом со своим флагом голландский флаг. Но в руках победителей оказалась только полусожженная столица Бантама. Всю ос­тальную страну надо было завоевывать заново [242, с. 230]. Полностью превратившийся в голландскую марионетку султан Хаджи выполнял малейшие желания своих новых хозяев. Уже 12 апреля он издал указ об изгнании из Бантама всех ев­ропейцев, кроме голландцев. По приказу султана английская фактория была разрушена, а английский флаг, развевавшийся над ней, разорван на куски [132, с. 230; 158, с. 83][3]. Но он не мог предоставить в распоряжение голландцев ни одного боеспо­собного соединения, а голландские солдаты были мало приспо­соблены к войне в джунглях. Лишь когда в Бантам прибыл другой «герой» матарамской войны, капитан Йонкер, с контин­гентом индонезийских солдат христиан, навербованных на Ам­боне, дело сдвинулось с мертвой точки [263, с. 181]. Только после восьми месяцев напряженной борьбы, в декабре 1682 г., голландцы смогли подступить к центру сопротивления — замку Тиртаяса. 29 декабря 1682 г., исчерпав все возможности оборо­ны, султан Абулфатах взорвал крепость и отступил в южные горы вместе с Пангераном Пурбайей и духовным вождем антп-голландского восстания шейхом Юсупом. Здесь сопротивление продолжалось еще три месяца. В марте 1683 г. капитан Йонкер со своими наемниками захватил наконец Абулфатаха и Юсупа. Шейх Юсуп был сослан на мыс Доброй Надежды, а султан Абулфатах заключен в Батавскую крепость, где и умер в 1695г. [132, с. 231; 158, с. 297; 242, с. 419]. (Подробно об обстоятельст­вах пленения Пангерана Пурбайи мы писали в разделе о вос­стании Сурапати).

17 апреля 1684 г. султан Хаджи подписал с голландской Компанией договор, фактически означавший конец независимости Бантама [96, т. III, с. 333—350]. По этому договору голландская Компания становилась протектором Бантама и получала мо­нополию на торговлю в нем всеми важнейшими товарами. Все европейцы, кроме голландцев, навсегда изгонялись из Банта­ма. Бантам лишался права заключать договоры с другими госу­дарствами без разрешения голландской Компании. На террито­рии Бантама возводилась голландская крепость, названная в честь недавно умершего К. Спеелмана «Спеелвейк». Наконец, Бантам обязан был уплатить военные издержки в размере 1,5 млн. гульденов. Так как разоренная страна не могла вы­платить такую гигантскую сумму, Компания соглашалась воз­держиваться от ее взыскания, пока будут соблюдаться остальные пункты договора.

Малайя в последней четверти XVII — начале XVIII в.

Джохор довольно быстро оправился после катастрофы 1673 г. Бату-Савар был заброшен, но энергичный государствен­ный деятель Тун Абдул Джамиль построил новую столицу на острове Риау, где он посадил в качестве своей марионетки но­вого султана, племянника Абдул Джалила — Ибрагим-шаха (1677—1685). Восстановленный джохорский флот вскоре стал серьезной угрозой для Джамби. Тун Абдул Джамиль завязал сношения с восточносуматранским княжеством Сиак, где в эти годы были открыты крупные залежи олова, и убедил князя Сиа-ка отправлять свое олово не в Малакку, а в Джохор. Укрепи­лись также связи Джохора с Аче [253, т. III, с. 56].

Пангеран Джамби, в свою очередь, стал искать союзников и пригласил в свою страну макасарского принца Данг Мангику с дружиной. Отец Данг Мангики султан Мапасоьт Каранг Бисей был в 1677 г. низложен Ару Палакой и голландцами. Этим был положен конец независимости Макасара. Оставшиеся не у дел макасарские воины и моряки эмигрировали тогда в разные районы Индонезии и Малайи. Им суждено было сыграть нема­лую роль в политических событиях последней четверти XVII в. в этом регионе [101, 1682, с. 2].

Буйные макасарские наемники, однако, как правило, оказы­вались ненадежной опорой для правителей, которые их при­глашали. Когда в мае 1679 г. в устье реки Джамби появился джохорский флот из 300 судов, Данг Мангика и породнивший­ся с ним джамбийский адмирал Дипати Анум внезапно из­менили и перешли на сторону Джохора. После двух штурмов столица Джамби пала. Победители посадили на джамбий­ский трон Дипати Анума, который заключил с Джохором до­говор, по которому он обязывался вернуть Джохору все пуш­ки, золото и людей, захваченных в 1673 г., и сверх этого вы­платить большую военную контрибуцию. В обеспечение испол­нения условий договора Джамби давало Джохору заложников. Едва договор был подписан, как в Джамби появился голланд­ский посол и потребовал, чтобы Данг Мангику и его людей вы­дали властям Батавии для последующего водворения обратно на Сулавеси, но реальных сил для осуществления этого требо­вания ни у него, ни у Джамби не было. Новый пангеран лишь уговорил беспокойного принца перебраться со своей дружиной в Палембанг [101, 1679, с. 513].

После нормализации отношений Джохора и Джамби эконо­мика обеих стран пошла на подъем. Поток «незаконного» (с точки зрения монопольной политики голландской Компании) перца устремился с Восточной Суматры в Джохор. Золото Ин-драгири также снова стало бесперебойно поступать в джохорскую столицу на Риау, где английские, сиамские, паттанские и китайские купцы платили за него значительно дороже, чем гол­ландцы. Несмотря на голландскую блокаду, в Джохор время от времени прорывались индийские суда с тканями. После при­бытия в Джохор в 1680 г. французского судна «Вотуар» с пись­мом короля Людовика XIV султану Ибрагим-шаху, Джохор завязывает дипломатические сношения с Францией. Одновремен­но происходит активный обмен посольствами с Сиамом. Сиамский король Нарай предложил Ибрагим-шаху людей и материалы для восстановления джохорской столицы на материке. Джамби, ставшее младшим партнером Джохора, в свою оче­редь, направило в Сиам посольство с предложением платить Нараю ежегодную дань в обмен на защиту. Аче также об­менивалось посольствами с Сиамом и Джохором. В итоге в начале 80-х годов XVII в. возникла реальная возможность со­здания большой антиголландскок коалиции на западе Юго-Восточной Азии [45, с. 128—131].

Руководство голландской Компании, естественно, было серь­езно обеспокоено создавшейся ситуацией и не жалело никаких усилий,  чтобы  нарушить  мир, установившийся  в  этом  районе. И действительно, мир вскоре был нарушен.  В декабре  1680 г. Данг Мангика, укрепившийся в это  время  в  Палембанге,  на­пал на Джамби с макасарско-палембангским войском.  Компа­ния  не оказала Джамби  никакой помощи,  несмотря  на  имев­шийся  договор.  Джамби обратилась  за  помощью  к Джохору. В  марте  1681   г.  лаксамана  Тун Абдул  Джамиль с  флотом  в 100 кораблей прибыл к устью реки Джамби. Во время перего­воров с осаждавшими Данг Мангика был убит. Голландские ис­торики подчеркивают вероломство этого убийства. Так оно, ви­димо, и было. Но мир на Суматре был восстановлен. Немедлен­но после этого голландская разведка развила большую актив­ность среди минангкабау, живших в центральных    и    отчасти прибрежных   районах  Суматры.   Снова   началась     агитация   в пользу так называемого императора Минангкабау, как «истин­ного» владетеля Суматры   (на самом деле власть этого «импе­ратора» распространялась только на небольшой район в горно-лесистом центре Суматры).

В 1682 г., несомненно, при подстрекательстве голландских агентов произошел переворот в Сиаке. Здесь к власти пришел проголландски настроенный феодал Раджа Хитам. Но джохорцы быстро подавили это восстание. Не сумев взорвать малайско-суматранское единство изнутри, голландцы начали морскую блокаду Джохора и его союзников [45, с. 131 —132; 271, с. 140]. В 1682 г. Ибрагим-шах направил в Батавию посольство с предложением урегулировать джохоро-голландские отношения. Но генерал-губернатор К. Спеелман поставил условием заклю­чения мирного договора полную монополию голландской Ком­пании на внешнюю торговлю Джохора и Паханга. Джохорское правительство отвергло это требование, и переговоры были прерваны.

16 февраля 1685 г. умер Ибрагим-шах, отравленный одной из своих жен. На трон был посажен пятилетний сын султана Махмуд-шах (1685—1699). Едва известие об этом достигло Ба­тавии, как генерал-губернатор И. Кампхёйс снарядил в Джохор новое посольство. Голландцы рассчитывали, что смена прави­теля породит неустойчивость в Джохоре, но Тун Абдул Джа­миль по-прежнему прочно держал бразды правления в своих руках.  Когда голландские послы возобновили свое требование о торговой  монополии  и высылке  из Джохора  всех  англичан, датчан и португальцев, последовал решительный отказ. Соглас­но договору, который был подписан 6 апреля  1685 г., голланд­цы получили монополию только на торговлю с Сиаком, причем за джохорцами оставалось право ввозить и вывозить оттуда продовольствие и соль. Далее, всем европейцам, кроме голланд­цев, было запрещено ввозить в Джохор ткани.   Наконец, сторо­ны обязывались выдавать друг другу беглых рабов и должников. Так гласил голландский текст договора [96, т. III, с. 380—387]. У этого  текста,  однако,  были  сильные  расхождения  с  ма­лайским текстом   договора,    который    подписали    джохорские представители. Тун Абдул Джамилю это скоро стало известно, и он заявил решительный протест Батавии.  В малайском тек­сте не было ни слова ни о голландской монополии в Сиаке, ни о голландской монополии торговли индийскими тканями. «Как голландцы  могли написать   (в  договоре.— Э.  Б.), что  Джохор может посылать только одно  малое  судно  в  Сиак,— ведь это наша земля!» — восклицал Тун Абдул Джамиль в своем посла­нии губернатору [45, с. 143]. Далее он вновь заявлял о том, что Джохор  не станет запрещать англичанам, датчанам  и другим европейцам   торговать  на  его  рынках,   и   требовал  прекратить крейсирование голландских военных судов в джохорских водах. В результате договор 6 апреля 1685 г. так и не был ратифици­рован.

После этого Тун Абдул Джамиль обратился к королю На-раю с просьбой оказать помощь против голландцев, которые вредят джохорскому мореходству. Нарай, серьезно рассчитывав­ший на военный союз с Францией, в 1686 г. направил в Бата­вию посольство с требованием прекратить акции против Джо­хора. В то же время он стал систематически посылать Тун Абдул Джамилю пушки и военную амуницию [45, с. 146].

Твердая позиция Джохора вызвала сочувствие многих пра­вителей архипелага. Даже Матарам, связанный с Компанией кабальным договором, стал посылать свои суда на Риау. Огром­ный размах приняла торговля Джохора с Аче. Только за три года (1684—1687), несмотря на голландские запреты, в Аче побывало 106 джохорских кораблей. Когда 2 мая 1687 г. в Джохор прибыло новое голландское посольство во главе с Вил-лемом Валентейном, оно застало в гавани Риау от 500 до 600 судов из разных стран, в том числе сиамскую эскадру из кораблей европейского типа, доставившую в Джохор очередную партию пушек, ядер и пороха. Ничего не добившись, голланд­ское посольство покинуло Риау.

После этого голландцы сосредоточили свои усилия против младшего партнера Джохора Джамби. В октябре 1687 г. гол­ландская агентура организовала здесь переворот. Пангеран Джамби Дипати Анум был свергнут и на трон был посажен его сын. При этом правителе Джамби фактически стало протекторатом голландской Ост-Индской компании, отношения княже-ствй с Компанией сразу резко ухудшились. Восемь месяцев спу­стя, в июне 1688 г., начался феодальный мятеж на Риау, к ко­торому,  несомненно,  также  приложила  руку голландская  раз­ведка.  Время мятежа  было выбрано заговорщиками  исключи­тельно удачно. Сиам, занятый в этот момент отражением фран­цузской агрессии, не мог оказать Тун Абдул Джамилю никакой помощи.   Возглавивший  мятеж   бендахара     Тун  Хабиб   Абдул Маджид  первым   делом   захватил  малолетнего  султана   и  все дальнейшие распоряжения отдавал от его имени. Потерпев по­ражение в  бою  на улицах  столицы,  Тун  Абдул  Джамиль  ре­шил бежать в Паханг, поближе к сиамской границе. Но у ост­рова  Ракит его настигла погоня. После многодневного  боя, в котором, исчерпав   боеприпасы, он вместо   картечи стрелял из пушек  испанскими  реалами,  Тун  Абдул  Джамиль  был  захва­чен в плен и казнен. Его брат и два сына достигли Паханга, но они  не  пользовались  авторитетом  в Джохоре, поэтому  но­вый правитель Сиама Пра Петрача не стал их поддерживать[4], а предпочел вступить в соглашение с бендахарой Тун Хабибом. Новый режим быстро консолидировался. Фактическая власть в государстве перешла  к Совету орангкайя   (знати),  не поль­зовавшемуся  никаким  влиянием  при  правившем  единовластно Тун Абдул Джамиле. В июле 1688 г. столица была перенесена с Риау обратно на материк. Сторонники прежнего режима бы­ли казнены по решению Совета орангкайя [45, с. 166—167].

Переворот Тун Хабиба вызвал ликование в Батавии. Одна­ко, когда в марте 1689 г. в Джохор прибыл голландский посол Ф. ван дер Беле с обширным списком требований  (изгнание из Джохора  всех  иностранных купцов,  предоставление  Компании монополии на торговлю индийскими тканями, шелком, пряностя­ми, оловом, золотом, ограничение плавания джохорских судов в Аче до шести кораблей в год, в том числе два корабля сул­тана, один корабль бендахары, три корабля прочих орангкайя, запрещение  вывоза  в  Аче  перца  или  олова,  голландский  до­смотр китайских джонок в джохорских портах и др.), он встре­тил серьезное сопротивление со стороны Совета орангкайя. Бен­дахара Тун Хабиб заявил,   что он  не полномочен  подписывать подобный договор, пока султан не достигнет совершеннолетия. Тогда голландский посол разыграл новую карту. Он сообщил, что  сыновья  Тун  Абдул  Джамиля  получили  поддержку  Паттани и готовятся напасть с паттанским флотом на Джохор. Да­лее он дал понять, что позиция голландской Компании в этом конфликте будет зависеть от подписания договора. Орангкайя капитулировали. 9 апреля 1689 г. кабальный договор с голланд­ской Ост-Индской компанией был подписан [96, т. III, с. 442— 447; 242, с. 460].

Среди прочих привилегий, полученных Компанией по этому договору, была свобода от пошлин. В то же время голландская Компания продолжала повышать пошлины в своих портах. Так, в 1692 г. экспортные и импортные пошлины в Малакке с 5—9% были подняты до 13%, а в 1698 г. пошлины для азиатских купцов были повышены до 20% [270, с. 50; 271, с. 124].

Торговля Джохора, подорванная договором 1689 г., в конце XVII в. пришла в полный упадок. Пока был жив бендахара Тун Хабиб, джохорское правительство, умело маневрируя, еще ухитрялось частично обходить условия договора. Но после смер­ти Тун Хабиба, в июле 1697 г., никто уже не заботился о про­блемах международной торговли, феодалы перессорились, а до­стигший совершеннолетия султан Махмуд-шах оказался дегене­ратом с садистскими наклонностями. Если верить английскому путешественнику А. Гамильтону, султан, получив от него в по­дарок пистолеты, тут же выехал в город и стал их опробо­вать на прохожих. Во время одной из подобных «прогулок», 3 сентября 1699 г., Махмуд-шах был убит оскорбленным им орангкайя по имени Мегат. Вместе с Махмудом угасла старая династия малаккско-джохорских султанов, правившая около трех веков. Новым султаном был избран бендахара, сын Тун Хабиба, принявший тронное имя Абдул Джамиль Риайят-шах (1699—1718) [271, с. 141].

Власть новой династии в начале XVIII в. была непрочна. Торговые суда почти не посещали Джохор. Олово из вассаль­ных владений Джохора поступало прямо в Малакку, минуя джохорскую столицу. Доходы султанской казны резко упали. Сам султан мало чем распоряжался. Реальная власть перехо­дила от одного временщика к другому. В 1702 г. в Джохоре разрешено было поселиться бугам. Они, так же как и местные жители — оранглауты, занялись пиратством. Работорговля бы­ла единственным видом торговой активности, который не пре­секали голландцы. Во владениях некогда могущественной Джо-хорской империи постоянно вспыхивали сепаратистские восста­ния (в 1702 г.— в Селангоре и Келанге, в 1705 г.— в Сиаке, в 1706 г. в Рембау и Индрагири, в 1707 г. в Бату-Бахаре и Ару) [45, с. 227]. Джохор пришел в глубокий упадок.

Бирма в последней четверти XVII — начале XVIII в.

После смерти короля Пье, в 1672 г., Большой совет знати собрался для выбора короля. Принцип старшинства при выборе монарха был сразу же отвергнут. В обход старших братьев, которые, видимо, в какой-то мере унаследовали энергию отца, был выбран самый младший сын Пье принц Наравара, отли­чавшийся как слабохарактерностью, так и слабым здоровьем. Через год, не совершив ничего примечательного, он умер. Не ис­ключено, конечно, что его смерть ускорили нетерпеливые по­тенциальные наследники.

Когда Наравара еще лежал при смерти, власть в столице перешла в руки еще более узкой клики, чем Большой совет. Во главе ее стояла сестра Наравары, к которой примыкало несколько министров и дворцовых евнухов. Они изолировали королевский дворец от внешнего мира и стали в своем кружке перебирать кандидатов на престол. Старшие сыновья Пье сно­ва были обойдены. Выбор клики пал на троюродного брата Наравары принца Минреджодина, который и был выкликнут королем. Двое старших братьев Наравары попробовали заявить протест, но тут же были казнены. Другие члены королевской семьи перед лицом таких решительных действий поневоле спло­тились и попытались силой низложить узурпатора. Но подня­тый ими мятеж был быстро подавлен, и все они были истреб­лены [142, с. 201; 207, с. 140].

Оставшийся без родственников Минреджодин, возможно благодаря именно этому обстоятельству, царствовал долго, це­лых 25 лет (1673—1698). Но в течение всего этого времени он оставался лишь марионеткой на троне. Реальная власть пере­ходила время от времени от одной феодальной клики к другой, но все эти временщики, спеша обогатиться, пока они находят­ся у государственной кормушки, нисколько не заботились о го­сударственных нуждах. Из всей этой пестрой толпы не вышел ни один министр типа кардинала Ришелье.

Военная мощь страны была подорвана, и она стала легкой добычей своих воинственных соседей. В 1675 г. сиамский ко­роль Нарай произвел опустошительный набег на юго-восточную Бирму и увел в Сиам много пленных. Вскоре после этого с се­веро-запада в страну вторгся раджа Манипура и отторг от Бирмы ряд районов, которые с тех пор так и остались в составе Индии [72, с. 182].

Внешняя торговля все больше приходила в упадок. В 1676г. руководство голландской Ост-Индской компании приняло реше­ние закрыть свои фактории в Бирме (английская фактория в Сириаме закрылась еще в 1657 г.). Торговля с другими азиат­скими странами тоже резко сократилась из-за произвола и вы­могательств таможенных чиновников, которые больше не чув­ствовали над собой твердую руку правительства.

В 80-х годах XVII в. английская Ост-Индская компания сно­ва заинтересовалась Бирмой и предприняла попытку заполнить вакуум, образовавшийся на бирманском рынке. В 1680 г. гу­бернатор форта Сент-Джордж в Мадрасе — центра английской Ост-Индской компании в Индии — начал переговоры с бирман­ским правительством. В Аву прибыл посол губернатора Жуан Перейра, который представил королю Минреджодину проект торгового договора из 18 пунктов. В этом проекте англичане предлагали снизить таможенные пошлины с 16,5 до 5%. Перейра при этом сообщил, что власти Могольской империи вообще освободили английскую компанию от экспортных и импортных пошлин, но это не произвело никакого впечатления на бирманских министров. Далее англичане просили разрешения снова открыть факторию в Сириаме, Аве или Мартабане с предостав­лением им бесплатно земли и дома. В статье 10 проекта пред­лагалось, чтобы судебные споры между англичанами и мест­ными жителями разбирал сам король, а не провинциальные судьи (это было довольно скромное требование, если учесть, что голландцы к этому времени уже добились экстерриториаль­ности в Сиаме и многих других странах). В статье 17 предла­галось, чтобы король дал Компании право наибольшего благоприятствия, т. е. чтобы «все привилегии, которые король даст другим народам, распространялись и на англичан» [140, с. 112]. Наконец, английский представитель просил у короля разреше­ния устроить в Бирме предприятие Компании по добыче селит­ры, важного стратегического сырья, и нанимать для этого по дешевой цене местных рабочих [140, с. 107—115].

В январе 1681 г. Перейра вернулся в Мадрас с ответом бирманского короля. Минреджодин отказался подписать пред­ставленный английской компанией проект договора, но предло­жил прислать в Аву новое посольство для дальнейших пере­говоров.

В сентябре 1684 г. в Бирму прибыло новое посольство во главе с капитаном Питером Додом. Этот посол не был даже допущен в столицу. Видимо, в Бирме стало известно о чрез­мерной активности англичан во враждебном ей Сиаме. В это время король Нарай доверил управление своим важнейшим портом Мергуи, расположенным у границы с Бирмой, так же как и сиамским флотом в Бенгальском заливе, двум англи­чанам — Р. Барнеби и С. Уайту. В гарнизон Мергуи было включено несколько сот английских наемников [10, с. 116— 117]. Все это, естественно, вызвало настороженность бирманско­го правительства, и Дод вернулся в Мадрас только с письмом от губернатора Сириама, составленным в очень сдержанных выражениях [140, с. 121].

Дальнейшие события в значительной мере подтвердили опа­сения бирманского правительства. В конце 1684 г. фаворит Нарая европейский авантюрист К. Фалькон (в то время став­ленник английской Ост-Индской компании) убедил сиамского короля объявить войну Бирме и Голконде, которая велась бы силами сиамского флота под командованием англичан. Основ­ной удар этого флота, однако, был нанесен в 1685 г. по богатой Голконде. А в следующем году сиамо-английский союз был рас­торгнут, и Англия начала войну против Сиама. С. Уайт, все еще командовавший сиамским флотом, успел уже после начала анг­лийской агрессии захватить бирманский остров Негрэ, формаль­но от имени сиамского короля, а фактически для создания там английской базы согласно указанию руководства английской Компании в Мадрасе. Затем он поднял мятеж и с помощью английского флота овладел Мергуи. После того как в июле 1687 г. сиамцы выбили англичан из Мергуи, командир английской эскадры А. Вельтден отправился на Негрэ и поднял здесь британский флаг, официально объявив эту территорию собст­венностью английского короля [10, с. 144].

Английская оккупация Негрэ, однако, продолжалась недолго. Начавшаяся война с Могольской империей вынудила англи­чан стянуть свои силы в Индию, а остров был оставлен. Однако этот эпизод, естественно, не мог благоприятно повлиять на раз­витие бирмано-английских отношений [38, с. 266].

Соперник Англии — Франция воспользовалась ситуацией и к 1688 г. получила разрешение открыть свою факторию в Си­риаме. В 1692 г. в Мартабан зашел английский корабль «Св. Антоний», который был конфискован, как судно враждеб­ного государства. В связи с этим в 1695 г. губернатор Мадраса Хиггинсон направил в Бирму новое посольство, чтобы еще раз попытаться заключить торговый договор [142, с. 203].

31 декабря 1695 г. после долгого ожидания послы Э. Флит­вуд и Дж. Лесли были приняты королем. Переговоры не дали каких-либо серьезных результатов.  В ответ на просьбу англи­чан разрешить им построить судоверфь в Сириаме (бирманский строевой лес — тик славился по всему Востоку) король сначала позволил построить в Сириаме два корабля, но потом, видимо посовещавшись с министрами, исключил это обещание из пись­менного ответа Хиггинсону. В остальном он ответил, что прось­бы  англичан  о льготах  и  привилегиях  будут  рассматриваться только после открытия постоянной фактории в Сириаме и каж­дый  раз  только  в  отдельном   конкретном   случае.   В  сентябре 1697 г. в Бирму прибыло новое английское посольство во главе с Т. Боуером. Оно снова подняло вопрос о добыче в Бирме се­литры, однако переговоры  оказались   неудачными  [140, с. 192]. В   1698  г.  Минреджодин  умер  и  королем   был  избран   его сын Сане   (1698—1714), очередная марионетка на  бирманском троне.  При  нем  несколько оживились воинственные  амбиции бирманской знати. В  1699 г. началась подготовка к походу на Сиам, но   дело   ограничилось   незначительными   пограничными стычками.   В   1707  г.   бирманская   армия   совершила набег   на араканский  город  Сандовай  и  разорила  его.  Необходимость приобретения   европейского   оружия   повлекла   за   собой   сбли­жение бирманского   правительства с   английской   Ост-Индской компанией,   и в   1709 г. в   Сириаме   была   открыта   английская фактория. Вскоре англичанам было разрешено построить в Си­риаме судоверфь. Помимо оружия английская Компания ввози­ла в Бирму некоторые европейские товары, плоды    арековой пальмы и кокосы с Никобарских островов, а вывозила слоновую кость, лак, перец, кардамон, хлопок,   шелк-сырец, драгоценные камни, серебро,  олово,  свинец,  медь,  железо,  нефть   [142, с. 206—207].

Несколько активизировались и внешние сношения Бирмы. В 1711 —1712 гг. два бирманских посольства посетили двор Мо­гольской империи, и одно ответное посольство могольского им-ператора прибыло  в Аву.  Но в целом  королевство Бирма все больше приходило в состояние стагнации [140, с. 201].

При сыне Сане короле Танингангве (1714—1733) положение стало еще хуже. То и дело вспыхивали феодальные мятежи. В 1725 г. Чиангмай окончательно отложился от Бирмы, избрав своего короля. Страна фактически опять распалась на мелкие княжества, как это было на рубеже XVI—XVII вв.

Аракан в последней четверги   XVII — начале XVIII в.

Последние годы правления Сандатудхаммы не были богаты яркими событиями. Покончив с войнами, король стал очень бо­гомолен и занялся строительством пагод. В казне, благодаря прежним грабежам, было еще достаточно денег, но новых дохо­дов не предвиделось. После утраты большей части флота и форпостов :В Бенгале торговля рабами упала до минимума. Кое-что король получал от экспорта риса, но после подчинения Матарама в 1678 г. Батавия перешла в основном на потребление яванского риса и все меньше нуждалась в подвозе продоволь­ствия из Аракана. Письма араканского короля, который не так давно еще называл голландского генерал-губернатора своим вассалом, теперь звучат скромно, почти просительно. Генерал-губернатора он теперь величает «великим и мудрым».

«Пользуюсь случаем, чтобы с отправляющимся судном на­писать Вашему Превосходительству и справиться о Вашем здо­ровье,— говорится в письме Сандатудхаммы от 22 февраля 1680 г.— Капитан Томас Сталь (глава голландской фактории в Мрохаунге.— Э. Б.), находившийся здесь, умер. Вместо него остался купец Антони Крамер. Я полагаю, что он будет утвер­жден на этом посту» [прил., док. 108]. Другими словами, ара-канский король опасается, что голландская фактория в Мрохаун­ге будет закрыта. И действительно, опасения Сандатудхаммы были вполне обоснованны.

В письме нового генерал-губернатора Корнелиса Спеелмана от 20 сентября 1682 г. за обычным вежливым приветствием следует такой текст: «Генерал-губернатор Рейклоф ван Гуне, которому было направлено письмо Его Величества в ноябре 1681 г., был отозван в Голландию, а генерал-губернатором был избран Корнелис Спеелман, который вместе с Советом Индии готов поддерживать и дальше старинную дружбу, связывающую королей Аракана и Компанию. Ради поддержания этой друж­бы мы послали Дирка Вонка заменить покойного капитана То­маса Сталя в Аракане в надежде, что он буоет там приобретать рабов и вести торговлю с прибылью, чтобы окупить расходы на содержание фактории и служащих, но эти надежды, как видно из письма капитана, не оправдались. Поэтому генерал-губер­натор и совет Индии были вынуждены, чтобы освободить Ком­панию от расходов, принять решение закрыть факторию» [прил., док. 112]. Иными словами — нет рабов, нет и торговли. Впрочем, голландцы не совсем отказались от услуг своего старого союз­ника. Уже в следующем году они обратились к нему с не сов­сем обычной просьбой. На отбитой ими сравнительно недавно у португальцев Шри Ланке португальские миссионеры успели обратить в католицизм довольно значительную часть населения. Руководство же Компании предпочитало, чтобы эти католики-шриланкийцы вернулись к своей старой «языческой» вере, а не исповедовали политически неблагонадежный, с точки зрения голландской Компании, толк христианства. По просьбе К. Спе­елмана Сандатудхамма направил на Шри Ланку представитель­ную миссию из сорока монахов, наиболее опытных в толкова­нии буддийского писания. В союзе с местным буддийским ду­ховенством они, видимо, действительно вернули в лоно буддиз­ма многих шриланкийских католиков [107, с. 61; 142, с. 145].

В 1684 г. Сандатудхамма умер и на престол взошел его сын Тиритурья (1684—1685). Ему было суждено царствовать не более года. Огромная армия наемников, собранная из авантю­ристов десятка стран, которую содержали араканские короли, после окончания победоносных пиратских походов оказалась не у дел. Пока был жив Сандатудхамма, их удерживала твердая рука этого правителя. К тому же в казне еще было достаточ­но денег, чтобы выплачивать жалованье войску. Теперь же и деньги стали подходить к концу, и новый правитель не пользо­вался авторитетом. А аппетиты наемников возросли. Поэтому, когда в 1685 г. брат короля Варадхаммараза пообещал гвар­дии[5] богатую награду, если она посадит его на трон, гвардейцы не только убили Тиритурью, но и попутно разграбили королев­скую казну. Естественно, Варадхаммаразе не из чего было за­платить им обещанную награду, и это вызвало новый мятеж наемников, во время которого они сожгли королевский дворец. Затем они рассеялись по сельской местности, добывая себе средства к существованию единственным известным им ремес­лом — грабежом.

Варадхаммараза кое-как договорился с ними о взаимном нейтралитете и продержался на троне семь лет — срок рекорд­ный для этого периода. В 1692 г. гвардейцы свергли и его, по­садив на трон третьего сына Сандатудхаммы принца Мунитуд-хаммаразу, а через два года они убили и этого монарха, поса­див на престол четвертого сына старого короля—пирата, и та­кие события повторялись с монотонностью в среднем раз в два года, пока в 1710 г. араканский феодал Махадандабо сумел собрать достаточные силы, чтобы справиться с наемниками и выселить их на остров Рамри, где их потомки живут до сих пор [38, с. 280—281; 107, с. 63; 142, с. 148].

Сиам и английская Ост-Индская компания

В 1661 г. после почти сорокалетнего перерыва вновь откры­лась английская фактория в Аютии. Сиамское правительство, полагая, что возобновление английской фактории явится серьез­ным ударом по голландской торговой монополии в Сиаме, дела­ло все от него зависящее, чтобы поощрить развитие английской торговли. Английской фактории было вновь безвозмездно пре­доставлено обширное каменное здание, которое она занимала в начале XVII в. Король Нарай решил простить Компании ста­рые долги, сделанные ею в 20-х годах. Сумма этих долгов (оче­видно, вместе с процентами) к этому времени достигла огром­ной цифры— 120 тыс. бат [прил., док. 123] (прожиточный мини­мум в Сиаме в это время оценивался в 6 бат в год).

Первые отчеты английских факторов в Сиаме полны опти­мизма и надежд на большие доходы. Постепенно, однако, вы­яснилось, что конкуренция с голландцами совсем не такое про­стое дело, как казалось в начале. До середины 70-х годов тор­говые дела англичан шли неважно и не раз вставал вопрос о закрытии аютийской фактории.

Новый интерес к сиамской торговле пробудился у англий­ской Ост-Индской компании в конце Третьей англо-голландской войны (1672—1674). В декабре 1674 г. в Аютию прибыло анг­лийское посольство во главе с Хэмоном Гиббоном. Здесь его приняли с почестями, Ост-Индской компании были предоставле­ны большие привилегии, зафиксированные в тарре (жалованной грамоте) министра иностранных дел—пракланга от 13 февра­ля 1675 г. [прил., док. 96]. Английские торговцы в Сиаме были освобождены от всех пошлин. Им было разрешено свободно торговать всеми товарами, кроме «запрещенных», т. е. пред­ставлявших государственную торговую монополию. Причем да­же из государственной монополии для них были сделаны су­щественные исключения. Английской компании было разрешено свободно покупать олово, свинец, медь и (после получения каждый раз специального разрешения) слоновую кость и рога носорога. Чтобы облегчить успешное развитие английской тор­говли, Нарай предоставил Компании беспроцентный заем день­гами и товарами на сумму 31 840 бат [216, т. II, с. 133].

Наконец, в ноябре 1675 г., сиамские власти предоставили Ост-Индской компании еще одну крайне важную привилегию — монопольное право на закупку олова в ряде районов Малакк-ского полуострова (в Чумпоне, Чайе, Татунге и Помпине) [прил., док. 99]. Эта привилегия давала Компании не только торговые, но и стратегические выгоды, так как предоставленные англичанам рудники были расположены вдоль кратчайшего су­хопутного пути через полуостров из Бенгальского в Сиамский залив (на перешейке Кра).

Разумеется, все эти блага король Нарай предоставил Ком­пании отнюдь не из личной симпатии к Гиббону и его коллегам. В своей борьбе с Голландией Сиам нуждался в военной и технической помощи. В том же донесении, в котором они со­общают о полученном займе и привилегиях, Гиббон, Сангер и Рамсден пишут, что король просит прислать ему инженеров, артиллеристов, литейщиков и других специалистов, которые по­могли бы ему наладить оборону [216, т. II, с. 134—135].

Власти Ост-Индской компании, однако, не спешили выпол­нить эту просьбу. Вместо помощи инженерами и военными спе­циалистами бантамский совет английской Ост-Индской компа­нии прислал сиамскому королю художественные изделия из хрусталя и вежливое письмо [46, с. 126, 134].

В сентябре 1678 г. в Аютию прибыл представитель бантамского совета Ричард Барнеби, облеченный чрезвычайными пол­номочиями. Желая укрепить сиамскую факторию новыми опыт­ными кадрами, Барнеби привлек на службу компании извест­ного интерлопера[6] Джорджа Уайта, который уже несколько лет работал в Сиаме в качестве лоцмана на Менаме. В числе слу­жащих английской компании, приехавших с Барнеби из Бантама, был талантливый греческий авантюрист Констанций Фалькон, которому предстояло сыграть крупную роль в ис­тории Сиама 80-х годов XVII в. К этой же группе примыкал младший брат Джорджа Уайта, Сэмюэль, направленный в 1677 г. на сиамскую службу мадрасским советом английской Ост-Индской компании. Опираясь на этот штаб, Барнеби развил энергичную деятельность. Вскоре ему удалось внедрить Фалькона в сиамский административный аппарат [92, с. 55].

Фалькон, свободно владевший тайским, малайским и рядом других языков, быстро продвигался по служебной лестнице и вскоре был приближен королем Нараем. Греческий авантюрист стал пользоваться при сиамском дворе очень большим влия­нием [60, с. 10—11]. По мнению ряда западных авторов, как со­временников Фалькона, так и позднейших исследователей, он даже стал определять внешнюю и внутреннюю политику Сиа­ма. Но это мнение ошибочно. Фалькон, безусловно, имел огром­ное влияние на короля Нарая, особенно в последние два-три го­да его правления. Однако факты показывают, что в целом ряде случаев, даже в эпоху наивысшего могущества Фалькона, сиам­ская внешняя политика делалась вопреки его желаниям. Скорее напротив, могущество Фалькона объяснялось тем, что он всегда с исключительной ловкостью применялся к поворотам сиамской внешней политики, которую король Нарай и та группа феода­лов, на которую он опирался, начали проводить, еще задолго до появления в Сиаме Фалькона.

Безусловно, отвергая руководящую роль Фалькона в сиам­ской внешней политике 80-х годов XVII в., следует тем не менее признать, что деятельность Фалькона, всегда прежде всего заботившегося о своих интересах, а затем об интересах своих английских или французских хозяев, несомненно, в значитель­ной мере усугубила последствия ошибочной политики короля Нарая. Ошибка короля Нарая, состоявшая в том, что он, в своей борьбе с голландцами, готов был впустить на свою тер­риторию войска других европейских держав и даже позволить им сооружать здесь крепости[7],— эта ошибка Нарая была впо­следствии мастерски использована и раздута Фальконом в эпи­зоде французской интервенции в Сиаме. В этом плане, безус­ловно, можно говорить об активном влиянии Фалькона и тех сил, которые за ним стояли, на сиамскую политику.

Одним из первых поручений, данных Нараем Фалькону, бы­ло составление плана военных укреплений. Не имея специаль­ного инженерного образования, Фалькон тем не менее быстро составил такой план, «с помощью англичан», как замечает хо­рошо осведомленный иезуит де Без [60, с. 131. Осуществление этого плана также было поручено Фалькону и его советникам. Строительство велось с большим размахом. Насколько увели­чили вновь построенные крепости военную мощь Сиама — неяс­но[8]. Однако несомненно, что новая барщина легла тяжелым бременем на плечи сиамских крестьян. Даже очень расположен­ный к Фалькону де Без пишет о глубоком возмущении наро­да, о петициях и жалобах крестьян [60, с. 13].

Благодаря щедрым подаркам короля, беззастенчивому каз­нокрадству и ведущимся с большим размахом торговым опера­циям нищий Фалькон быстро превратился в миллионера. Ему лично принадлежало несколько торговых судов. В обеих столи­цах королевства — Аютии и Луво он построил себе роскошные каменные дворцы, которые обслуживали несколько сот рабов. В то же время (пока его не перекупили французы) он оставал­ся верным агентом английской Компании.

Ему удалось добиться назначения Сэмюэля Уайта, уже и раньше служившего в сиамском флоте, шабандаром (комендан­том) порта Мергуи [92, с. 66]. Это внешне скромное звание на деле давало его носителю огромную власть, так как шабандару Мергуи была поручена оборона всего западного побережья Сиа­ма. Ему были подчинены все морские и сухопутные вооружен­ные силы в этом районе и весь королевский торговый флот. Ему же принадлежало право сбора всех пошлин и налогов в провинции Тенассерим.

На должность губернатора Мергуи Фалькон сумел продви­нуть своего бывшего шефа Ричарда Барнеби, который к этому времени оставил службу в Компании, хотя и сохранил с ней тесные связи. Бывший служащий английской фактории Томас Иветт был назначен заведующим сиамской факторией в Масу-липатаме [46, с. 172; 92, с. 55]. Ответственные посты на сиам­ской службе получили и другие англичане.

Постепенно вытесняя из местного аппарата сиамцев и «мав­ров», Барнеби и Уайту удалось почти целиком заполнить его англичанами или португальцами. Число англичан, нахлынув­ших тогда в Мергуи, достигло вместе с семьями 200 человек [92, с. 99].

К началу 80-х годов XVII в. поведение англичан в Сиаме становится все более вызывающим. Так, в 1679 г. английский инженер, состоявший на сиамской службе, Джордж Лоуренс был уличен в убийстве трех человек, причем в двух убийствах он признался сам [46, с. 148].

Большое  возмущение  у  сиамцев  вызвало  также  поведение главы английской фактории в Сиаме Сэмюэля Поттса. Подав­ляющее большинство современников характеризует его как че­ловека,  достигшего  полного  морального  разложения.  Этому  в значительной  мере  способствовало  сознание  своей  экстеррито­риальности и  безнаказанности. Некоторые из «подвигов» Пот­тса кратко излагаются в ноте короля Нарая Ост-Индской ком­пании от  11  августа  1687 г. «Сэмюэль Поттс, уполномоченный английской  Компании  в  2226  г.   (1682  г.— Э.  Б.), собрал  не­сколько хулиганов, которые нарушали покой королевской сто­лицы... своими постоянными дебошами и стрельбой из мушкетов на улицах по ночам, несмотря на строгое запрещение министров Его  Величества.  Когда  же  власти  задержали  одного  из  гла­варей этих бродяг, упомянутый Сэмюэль Поттс и его привер­женцы вырвали его  из  рук правосудия,     применив  оружие» [прил., док. 123]. Несколько позже Поттс, проворовавшись, под­жег английскую факторию   и не допустил к ней сиамских по­жарных [46, с. 174; 152, с. 78].

Все эти эксцессы, естественно, сильно уронили престиж анг­личан в Сиаме, но главным было то, что английская Ост-Инд­ская компания по-прежнему не оказывала никакой военной по­мощи Нараю.

Начавшееся между Сиамом и Англией охлаждение углуби­лось после прибытия в Аютию из Лондона в сентябре  1682 г. посольства во главе с Вильямом Стренгом. Вскоре после при­езда послы  были приняты праклангом. Послам  были оказаны соответствующие  почести.  Однако  высокомерный  тон  Стренга и  требование  односторонних уступок мало  способствовали  ус­пеху переговоров. Стренг потребовал, в частности, чтобы Сиам ежегодно закупал определенные английские товары  на 30 тыс. бат, независимо от того, нужны ли стране эти товары. Серьез­ный конфликт вызвало также притязание Стренга на отмену го­сударственной  торговой  монополии  на  медь  в  пользу   Компа­нии. Когда эти его претензии были отвергнуты, он стал прибе­гать к тайной скупке меди  на черном  рынке.  Эти  махинации вскоре  были раскрыты,  и  Стренгу  было предложено покинуть Сиам [152, с. 83].

Разгневанный столь «непочтительным» обращением, Стренг приказал всему яерсоналу английской фактории выехать вме­сте с ним. В то же время он обратился к властям Ост-Индской компании с предложением немедленно начать агрессивные дей­ствия против Сиама. Предложения Стренга нашли сочувствен­ный отклик в Лондоне и вошли впоследствии в конкретный план нападения на Сиам и Могольскую империю, разработан­ный английской Ост-Индской компанией.

Осенью 1684 г. неофициальный представитель Ост-Индской компании в Сиаме Сэмюэль Баррон, который прибыл в Аютию вскоре после отъезда Стренга, представил правлению Компа­нии подробный план ведения войны против Сиама, основанный на тщательном изучении местной обстановки. Ссылаясь на опыт голландской агрессии против Сиама, он утверждал, что для по­беды над Сиамом англичанам потребуются сравнительно не­большие силы. По его мнению, для этого достаточно будет по­слать два крупных (50—60-пушечных) и два небольших (10— 15-пушечных) военных корабля. Эту эскадру он предлагает разделить на две группы. Одна из них должна будет крейси­ровать в районе острова Уби, перехватывая сиамские суда, иду­щие в Китай и Японию, другая же будет «грабить сиамское побережье... чтобы поразить ужасом прибрежных жителей, а также уничтожать и захватывать сиамские и индийские суда» [216, т. III, с. 326-329].

Военные действия на море Баррон предлагал дополнить эко­номической и политической диверсиями внутри Сиама. Для это­го он советовал, во-первых, переманить многочисленных китай­ских купцов, проживающих в Сиаме, «в какую-нибудь новую английскую колонию в Южных морях», во-вторых, спровоци­ровать антиправительственные восстания в малайских кня­жествах Южного Сиама (Паттани, Сингоре и др.). По мнению Баррона, «их (малайцев.— Э. Б.) легко побудить к восстанию против короля и к подчинению достопочтенной Компании». Бар­рон даже представляет предварительную смету расходов на ор­ганизацию этих мятежей — он их оценивает в 5—6 тыс. долл. [216, т. III, с. 329].

Этот развернутый план войны против Сиама попал в Лон­дон в начале лета 1685 г. и сразу получил горячую поддержку со стороны президента Ост-Индской компании Джошуа Чайлда. Планы, разработанные Джошуа Чайлдом и Советом дирек­торов английской Ост-Индской компании, включали в себя так­же и нападение на империю Великих Моголов. Основным теат­ром военных действий должен был стать Бенгальский залив. На Восточном побережье Бенгальского залива предполага­лось осуществить захват Мергуи. Здесь преследовалось одновре­менно несколько целей: 1) получить в этом районе исключи­тельно удобную военно-морскую базу с прекрасной гаванью и богатыми запасами корабельного леса и провианта; 2) лишить французов возможности завладеть этой базой (базируясь одно­временно на Мергуи и Пондишери, французы, независимо от времени года, могли бы господствовать в Бенгальском заливе). В таком же точно положении оказались бы и англичане, владея одновременно Мергуи и фортом Сен-Джордж (Мадрас); 3) на­ложить руку на торговый путь Бенгальский залив — Аютия — Сиамский залив, крайней западной точкой которого являлся Мергуи [92, с. 190].

Планы Джошуа Чайлда были одобрены правительством Яко­ва   II.  Был  отдан  приказ  снарядить  эскадру  из   10  судов,  во главе которой был поставлен вице-адмирал Николсон. Для дей­ствий  на  суше  эскадре  были  приданы  6  рот  пехоты,  весьма значительная сила для того времени [92, с. 190; 216, т. IV с. 39]. Дело было за предлогом для войны. И он был быстро най­ден: им стал так называемый голкондский инцидент. Уже упо­минавшиеся выше Ричард Барнеби и Сэмюэль Уайт, получив­ший  к тому времени  пост  командующего  сиамским  флотом  в Бенгальском  заливе,  использовали  данную  им  власть  не  для организации  обороны  побережья от голландцев, а для  грабительского набега на богатое индийское государство — Голконду [8, с. 35—41; 82, с. 185; 92, с. 83—85]. Хотя всем было известно, что  Уайт  и  ему  подобные — английские  пираты,     английская Компания потребовала ответ за их пиратство с Сиама.  Впро­чем, еще за полгода до вручения английского ультиматума ко­ролю Нараю, осенью 1686 г., когда на Восток прибыла эскадра адмирала  Николсона,  на  всех  наиболее  оживленных  морских путях от Красного моря до Тихого океана без объявления вой­ны началась охота «а сиамские торговые суда. Между  тем Уайт, продолжая свою предательскую деятельность, готовился к сдаче Мергуи Ост-Индской компании.  В мае  1687 г. ему уда­лось вывести из города сиамские войска.  Когда в конце июня в Мергуи бросили якоря два английских корабля под командо­ванием капитана Энтони Вельтдена, привезшего ультиматум, в этом городе оставалась только одна реальная вооруженная си­ла — местная  английская  колония [46,  с.  338;  92,  с.   151,   168, 182; 216, т. IV, с. 280].

В ожидании ответа на ультиматум из Аютии англичане фор­мально заключили с сиамцами 60-дневное перемирие. Однако английская Ост-Индская компания уже считала город своей полной собственностью. Чтобы внушить «почтение» к новой власти, Вельтден и Уайт установили в Мергуи режим террора. Многие горожане были убиты [141, т. II, с. 65].

Но террор англичан не принес им желаемого результата. Напротив, он ускорил взрыв народного негодования. Толпы крестьян, вооруженных самым разнообразным оружием, дви­нулись к Мергуи. На море близ города появились сотни рыбачь­их лодок, спешно переоборудованных для военных нужд. В са­мом Мергуи горожане под руководством патриотически настроенных чиновников тайно установили в прибрежном лесу новую батарею. Так как арсенал находился в руках Уайта, не­обходимо было срочно наладить производство боеприпасов. Эта задача была успешно решена. В качестве артиллерийских сна­рядов использовали, в частности, сосуды, наполненные поро­хом. Крестьяне окрестных деревень отказывались продавать ок­купантам продовольствие, весь свой скот они угнали в горы [46, с. 342—343; 92, с. 217—218].

В ночь на 15 июля 1687 г. в Мергуи началось народное вос­стание. Уверенные в своем военном превосходстве и считав­шие, что сиамцы способны действовать только по приказу выс­шей власти, англичане были захвачены врасплох. Потеряв поч­ти всех солдат, Уайт и Вельтден еле добрались до своих ко­раблей и, преследуемые сиамскими судами, были вынуждены укрыться в лабиринте островов у Тенассеримского побережья [92, с. 237; 216, т. IV, с. 280].

Между тем власти Ост-Индской компании, ничего не подо­зревая, в августе 1687 г. направили в Мергуи еще один ко­рабль с воинскими подкреплениями на борту. Фрегат вошел в гавань Мергуи, где был окружен сиамскими судами. Англича­нам пришлось сдаться [46, с. 356; 92, с. 263].

После такого сокрушительного поражения англичане уже больше не решались открыто нападать на сиамское побережье, хотя и продолжали охотиться на сиамские торговые суда. Су­щественную роль здесь сыграло также прибытие в Сиам осенью

1687 г. второго французского посольства и размещение в Банг­коке и Мергуи французских гарнизонов. Последние Стюарты, тесно связанные с Людовиком XIV, ни за что не решились бы на открытый военный конфликт с Францией. Поэтому англий­ская Ост-Индская компания в этой ситуации заняла выжида­тельную позицию.

Сиамское правительство, со своей стороны, также не стре­милось раздувать конфликт с Англией. Весной 1688 г. оно про­явило инициативу в ведении мирных переговоров. Но формаль­ный мир так никогда и не был заключен из-за бурных событий 1688 г., повлекших за собой фактическое закрытие Сиама для европейцев.

Французское проникновение в Сиам

Французы появились в Сиаме позже других европейцев, но французская агрессия против Сиама в 80-х годах XVII в. стала наиболее серьезной угрозой для независимости страны в этом столетии, полном войн и конфликтов.

Первыми разведчиками, проложившими дорогу в Сиам для французских купцов (а затем и войск), были католические мис­сионеры. Во главе их стояли епископы Ламбер де Ла Мотт и Франсуа Паллю, руководители Французской иностранной миссии, основанной в 1659 г. французским духовенством в противо­вес португальским католическим миссиям, которые до этого вре­мени пользовались монополией пропаганды христианства на Во­стоке.

Прибыв в Сиам в 1662 г., французские епископы сразу оце­нили  выгоды  этого  места (в  географическом   и  политическом отношениях)  для развертывания пропаганды христианской ве­ры. Здесь можно было встретить представителей  всех восточ­ных   народов. Терпимость сиамского правительства к другим религиям способствовала образованию в стране многочисленной христианской общины. Значительную ее часть составляли пор­тугальцы  и  их  потомки.   В  Сиаме  проживало большое  число японских   и   вьетнамских   эмигрантов   христиан.  Были  также христиане китайцы и бирманцы. Христиан из местного населе­ния — тайцев было очень мало, но епископы надеялись изменить это положение.  Всего  же только в  столице Сиама — Аютии в 1662  г.  насчитывалось  свыше  2  тыс.  христиан.  Учитывая  это обстоятельство, Ламбер де Ла Мотт и Паллю решили сделать Аютию штаб-квартирой Французской иностранной миссии, что­бы   распространять  отсюда  христианскую  веру  по  всей   Юго-Восточной Азии и Дальнему Востоку [123, с. 59; 148, с. 10].

Свою  деятельность  в  Сиаме  епископы  начали   с  того,  что установили  тесный  контакт с  сиамскими  властями.  Они  твер­дили  королю  Нараю о могуществе и  бескорыстии  Франции  и намекали на возможность ее помощи против Голландии. Сиам­ский король, в свою очередь, оказывал миссионерам самую ши­рокую  поддержку.   Религиозная   пропаганда  миссии  не  встречала никаких препятствий со стороны местных властей.  Боль­шинство миссионеров  было  знакомо  с  ремеслами  и наукой. В Сиам приезжали миссионеры часовщики, механики, матема­тики, даже астрономы.  В 70-х годах врач-миссионер Шербоно завоевал такое расположение короля Нарая, что тот назначил его губернатором острова Джанк Сейлон, одной из важнейших провинций Сиама. Бесплатно обучая сиамских детей различным наукам   и   ремеслам,   миссионеры   стремились внедрить свою идеологию во все слои сиамского общества [58, с. 152—153; 79, т. II, с. 127, 154; 141, т. II, с. 166].

В 1666 г. Паллю возвратился во Францию с массой ценных сведений не столько о состоянии религии в Сиаме, сколько о его политическом и экономическом положении. В письме на имя Людовика XIV он предлагал незамедлительно открыть фран­цузские торговые фактории на сиамском побережье, упоминая многочисленные выгоды, которые можно будет здесь получить. Тогда же впервые французскими миссионерами была пущена в ход версия (совершенно не отвечавшая действительности) о го­товности сиамцев и их короля перейти в христианскую веру, если им ее растолкуют надлежащим образом [148, с. 22].

Сведения, доставленные Паллю, заинтересовали француз­ский двор. Когда Паллю, задержавшийся из-за франко-голландской войны, наконец, в начале 1670 г. отплыл в Сиам, он вез с собой весьма любезное и дружественное письмо Людовика XIV королю Нараю [прил., док. 79] и не менее любезное и дружественное письмо папы Климента IX (прил., док. 78], В этих посланиях оба они горячо благодарили Нарая за под­держку, оказанную французским миссионерам. К письмам при­лагались богатые подарки. Паллю и Ламбер де Ла Мотт были возведены в ранг королевских послов [256, т. I, с. 40]. 16 ок­тября 1673 г. король Нарай с неслыханным почетом принял французских послов. Впервые в истории сиамского двора была отменена церемония, согласно которой иностранные послы должны были простираться ниц перед троном короля. Еписко­пы и сопровождавшие их лица разговаривали с Нараем сидя. Во время этого приема была достигнута договоренность об от­крытии в Сиаме французской фактории. Через несколько дней послам был вручен ответ Нарая на письмо Людовика XIV. Од­новременно им сообщили о решении Нарая послать посольство к французскому королю [238, с. 136].

Однако в разгар этих приготовлений в Сиам пришло изве­стие о начале Второй франко-голландской войны (1672—1678). При безусловном господстве Голландии в восточных морях у посольства не было фактически никаких шансов добраться до Франции. По этой же причине открытие фактории пришлось отложить на семь лет. Не дошло до адресата и письмо Нарая к Людовику XIV. Миссионер де Шамессон, взявшийся доста­вить его во Францию и заодно навербовать там новых миссио­неров, не сумел добраться дальше восточного побережья Ин­дии. Здесь весной 1674 г. он был арестован голкондцами, воз­мущенными разбойничьим нападением французских войск на город Сен-Томе, заключен в тюрьму и умер вскоре после осво­бождения.

Связи между Францией и Сиамом были прерваны на не­сколько лет [148, с. 15; 245, с. 54].

Только в сентябре 1680 г. в Аютию прибыл Буро-Деланд, первый директор французской фактории в Сиаме. Он сразу же вступил в тесный контакт с преемником Ламбера де Ла Мотта на посту главы французских миссионеров в Сиаме епископом Лано. Вдвоем им удалось привлечь на французскую сторону Констанция Фалькона, который в 1682 г. перешел в католиче­ство. Продолжая до 1685 г. оказывать услуги англичанам, Фалькон сначала тайно, а потом и явно стал французским аген­том [46, с. 159; 152, с. 85].

В декабре 1680 г. во Францию было отправлено первое си­амское посольство во главе с Пья Пипат Косой. Послы везли с собой богатые подарки и письма короля Нарая и пракланга к Людовику XIV, папе, Кольберу и главе французской Ост-Инд­ской компании Берри. Но судно с посольством пропало без ве­сти между Индией и мысом Доброй Надежды. Среди современ­ников ходили упорные слухи, что оно было потоплено голландцами, несмотря на то что формально Голландия не воева­ла в это время ни с Францией, ни с Сиамом [152, с. 64—66].

Не   обескураженный   этой   неудачей,    Нарай    направил    во Францию новое посольство во главе с Кун Пичай  Валитом  и Кун Пичит Майтри, которое прибыло в Париж в октябре 1684г. Внутреннюю и внешнюю политику Франции в это время направляли иезуиты. В стране царила католическая реакция. Сам Лю­довик XIV чувствовал себя чем-то вроде крестоносца, распро­странителя «истинной веры». В такой обстановке прибытие по­сольства  из  «языческой»  страны,  которая,  по уверениям  мис­сионеров, уже почти готова принять христианство, Людовик XIV и его окружение приняли с энтузиазмом [152, с. 99; 238, с. 139]. Было  решено немедленно послать ответное посольство. По мысли Людовика XIV и его приближенных, распространение христианства  в  Сиаме  повлекло  бы  за  собой  установление  в этой стране (в той или иной форме)   власти французского ко­роля.  Французская Ост-Индская  компания  тогда получила бы полную свободу действий в Сиаме, а европейским  соперникам Франции — Англии  и  в  особенности  Голландии — был  бы   на­несен тяжелый удар. Людовик XIV намеревался в дальнейшем превратить Сиам в базу  для   распространения  французского влияния на все страны Дальнего Востока.

В сентябре  1685 г. французское посольство во главе с ше­валье де Шомоном прибыло в Сиам. Заместителем де Шомона был  назначен   аббат де  Шуази.  На  него  возлагалась  обязан­ность после обращения Нарая  стать его духовником, т. е., по понятиям   французского  двора,  руководителем  сиамской  поли­тики.  Вместе с посольством ехало четверо новых миссионеров, членов Французской иностранной миссии. Разумеется, дело не обошлось без иезуитов.  В состав экспедиции    входило    шесть представителей этого всесильного ордена, специально отобран­ных из большого числа кандидатов. Помимо ведения христиан­ской пропаганды им  была поручена еще одна весьма ответст­венная, по сути дела чисто военная, задача — составление карт, изучение  морских  течений  и  господствующих ветров.  Все они обладали специальными познаниями в математике и астрономии [82, с. 1—2; 156, с. 198; 245, с. 55; 247, с. 211].

В Сиаме посольству был оказан внешне очень торжествен­ный прием. Однако на деле не все шло так гладко, как могло казаться поверхностному наблюдателю. Даже в Королевском совете, отличавшемся исключительным сервилизмом, Нарай не сразу добился одобрения своего курса в отношении Франции. Многие члены Совета считали, что этот курс ведет к иност­ранному засилью в стране [82, с. 144].

Во время переговоров борьба в основном разгорелась во­круг предъявленного Нараю требования перейти в христианство (и, следовательно, христианизировать свою страну) [прил., док. 118]. Само по себе это требование было настолько абсурдно, что даже во Франции XVII в. многие представители интеллигенции открыто издевались над ним. Еще до отъезда де Шомона известный французский писатель Лабрюйер писал: «Бели бы нам сказали, что подлинная цель сиамского посольства заклю­чается в том, чтобы заставить нашего христианнейшего короля отречься от христианства, допустить в свое королевство буд­дийских монахов, которые проникнут в наши дома, чтобы убеж­дать наших жен, детей и нас самих принять их религию, разре­шить им построить пагоды в центре наших городов, где они воздвигнут металлические статуи для поклонения,— с какой на­смешкой, с каким возмущением восприняли бы мы эти столь экстравагантные требования. Мы, однако, направляемся за шесть тысяч лье по морю для обращения Индии, Сиама, Китая к Японии, т. е. для того, чтобы совершенно серьезно делать всем этих народам предложения, которые должны им казаться смешными и безумными...» (цит. по [245, с. 103]).

Тем не менее де Шомон с завидной настойчивостью на каж­дой аудиенции вновь и вновь возвращался к этому вопросу, ставя в зависимость от него решение всех остальных вопросов. А поскольку главным требованием сиамского правительства было заключение оборонительного союза против Голландии, оба эти вопроса оказались неразрывно связанными на всем про­тяжении переговоров и так и остались неразрешенными. Тем не менее Нарай не счел возможным прервать переговоры.

В ответе на меморандум де Шомона он с большим достоин­ством отклонил предложение французского посла о перемене религии, «которая существует в его королевстве 2229 лет» [150, с. 219]. Вместе с тем Нарай вновь подтвердил свои дружеские чувства к Франции и готовность в любой момент подписать до­говор о союзе. Он обещал дать всевозможные льготы и приви­легии французской Ост-Индской компании. Словом, он готов был сейчас идти на любые односторонние уступки в надежде добиться, хотя бы в будущем, поддержки Франции. И действи­тельно, дальнейшие переговоры свелись к тому, что де Шомон, фактически ничего не обещая, выставлял одно требование за другим, а сиамское правительство их удовлетворяло.

Важнейшим вопросом, обсуждавшимся в этой части перего­воров, был вопрос о привилегиях христиан. Полуторавековой опыт португальских и французских миссионеров в Сиаме по­казал, что местное буддийское население очень слабо подда­ется воздействию христианской пропаганды. Это было вполне естественно, так как Сиам уже давно пережил период фор­мирования классового общества, наиболее благоприятный для распространения религии типа христианства. В то же время в Сиаме еще не было таких мощных антифеодальных движений, как в Японии, которые могли бы использовать христианство в качестве своего знамени. Наконец, буддийская церковь в Сиаме пользовалась в это время еще большим авторитетом, христиан­ство же ко второй половине XVII в. было уже сильно ском­прометировано разбойничьими подвигами португальцев, испанцев, голландцев и англичан. Французские миссионеры вполне отчетливо понимали, что сколько-нибудь значительное распро­странение христианства в Сиаме возможно лишь искусственным путем, т. е. в результате административного нажима либо в результате предоставления христианам особых, исключитель­ных прав и привилегий.

Именно с этой целью были выработаны де Шомоном (оче­видно, в сотрудничестве с епископом Лано и аббатом Шуази) его «Пять требований» по вопросам религии [прил., док. 119]: 1) полная свобода христианской пропаганды; 2) предоставле­ние сиамцам, обучающимся в христианской школе, так же как и ушедшим в христианский монастырь, прав буддийских мона­хов, т. е. освобождение от всех налогов и повинностей; 3) ос­вобождение христиан от всех работ по воскресеньям и в дни многочисленных церковных праздников; 4) передача дел об ос­вобождении от повинностей больных и престарелых христиан особому чиновнику; 5) неподсудность христиан обычным сиам­ским судам, т. е. практически их экстерриториальность незави­симо от подданства.

Опубликование этих требований, в особенности пятого, как замечал проницательный иезуит де Без, могло повести только к взрыву народного негодования и «сделать христианскую ре лигию и христиан одиозными» в глазах народа [60, с. 49].

Тем не менее де Шомон настоял на своем, и 10 декабря 1685 г. Фалькон, преодолев сильную оппозицию в Королевской совете, подписал от имени сиамского правительства «Трактат о предоставлении привилегий апостолическим миссионерам», полностью принимавший «Пять требований», хотя опубликова­ние его было отсрочено до более подходящего времени [60, с. 49].

На следующий день были подписаны «Привилегии, дарован­ные королем Сиама французской Ост-Индской компании», со­стоявшие из 13 статей [прил., док. 120]. Компании было дано право свободно торговать в Сиаме с освобождением от всех пошлин на ввоз и вывоз. Она получала монопольное право тор­говли в округе Джанк Сейлон. Таким образом, в распоряжение французов были предоставлены богатейшие оловянные место­рождения Сиама. В последней, секретной статье король Сиама даровал французской Компании весь округ Сингору (полуза­висимое от Сиама малайское княжество) с правом укреплять его и использовать по своему усмотрению.

Для руководства фортификационными укреплениями в Сиа­ме был оставлен опытный инженер де Ла Мар. Нарай, кроме того, назначил адъютанта де Шомона — графа Форбена коман­дующим флотом и губернатором Бангкока [82, с. 216; 116, с. 46].

Односторонние уступки Сиама были весьма велики, но наи­более «экстремистской» части французского посольства — иезуи­там они казались незначительными. Параллельно с официаль­ными переговорами происходили тайные, засекреченные даже от де Шомона и де Шуази, переговоры Фалькона с иезуитом Ташаром, доверенным лицом духовника Людовика XIV. Фалькон и Татар совместно разработали конкретный план полного подчинения Сиама французскому королю и католической церк­ви, сводившийся в основном к подрыву сиамского государствен­ного аппарата изнутри путем размещения французов на всех важнейших постах и оказанию давления на Сиам извне путем создания на его территории французских городов-колоний с мощ­ными гарнизонами [прил., док. 121]. Фалькон предлагал при­слать из Франция 60—70 человек, которым бы он, пользуясь своим влиянием, предоставил посты губернаторов провинций и городов, комендантов крепостей, генералов и офицеров сиам­ской армии и флота и даже членов Королевского совета. В их число, по его мнению, должны были входить иезуиты, одетые л светское платье, но никто, даже среди европейцев, не должен был подозревать об их принадлежности к ордену. Большое вни­мание Фалькон уделял созданию в Сиаме опорных пунктов для французских войск. «Необходимо иметь две хорошие колонии, обеспеченные достаточным количеством солдат,— писал он.— После того как это будет осуществлено, нечего будет бояться» [прил., док. 121].

Формально во главе государства по-прежнему оставался бы сиамский король, но он превратился бы в марионетку в руках французского наместника. На роль последнего Фалькон, разу­меется, прочил себя. Была заранее заготовлена и кандидатура марионеточного короля — им должен был стать приемный сын Нарая принц Мон Пит. Этот честолюбивый, но недалекий юно­ша, права которого на престол признавались далеко не всеми, мог бы послужить удобным орудием в руках опытного интри­гана Фалькона[9].

18 июня 1686 г. третье посольство, направленное Нараем к Людовику XIV, прибыло во Францию. Во главе посольства стоял Пья Висут Сунтон, один из талантливейших сиамских дипломатов. Он раньше многих осознал опасность европейского проникновения в страну и не скрывал этого. Посольство сопро­вождал Ташар, который вез тайный план Фалькона [87, с. 11; 167, с. 81].

8 ходе переговоров с Пья Висут Сунтоном за военную по­мощь, на которую рассчитывал Сиам, французы потребовали передать им Мергуи и Бангкок, обладая которыми флот Фран­ции мог бы господствовать как в Бенгальском, так и в Сиам­ском заливах и контролировать важнейшие торговые пути меж­ду Индией и Китаем. Но для Сиама передача этих городов в чужие руки была равносильна потере государственной незави­симости. Поэтому такое требование встретило со стороны си­амских послов самый решительный отпор, после чего французский двор потерял  к послам всякий интерес [60,    с. 81;  245, с. 74].

Правительство Людовика XIV начало спешно готовить но­вое, на сей раз хорошо вооруженное посольство, доводы ко­торого должны были подкреплять эскадра из шести военных судов и 12 рот пехоты под командой генерала Дефаржа. Во главе посольства стояли королевский представитель адвокат Ла Лубер и один из директоров французской Ост-Индской ком­пании — Себре дю Буллэ. Вместе с пушками и солдатами в Сиам были направлены 12 тщательно отобранных иезуитов, об­ладавших различными полезными специальностями [152, с. 155; 156, с. 207; 238, с. 143—146].

Послы Франции были снабжены следующей инструкцией Людовика XIV: «Его Величество желает, чтобы о. Ташар пред­ложил г. Констанцию (Фалькону.— Э. Б.) поместить именем и по уполномочию сиамского короля французского губернатора в Бангкоке и разместить в этом городе французский гарнизон с правом укреплять его на европейский лад и охранять его для короля Сиама от покушений соседних королей или голландцев. Порт Мергуи имеет такое же значение для торговли с Короман­дельским побережьем и остальной Индией, как Бангкок для торговли в Сиамском заливе и с Китайским побережьем. По­этому надо требовать, чтобы в обоих городах были поставле­ны французские губернаторы с гарнизоном... Это позволит Ком­пании не зависеть от голландцев, так как отпадает надобность пользоваться Зондским или Малаккским проливом... В случае, если будет потеряна всякая надежда добиться этого путем пере­говоров, Его Величество приказывает атаковать Бангкок и ов­ладеть им силой» [245, с. 79—80].

1 марта 1687 г. тщательно снаряженное посольство отплыло из Бреста. 27 сентября того же года после семимесячного пла­вания французская эскадра стала на якорь у отмели, преграж­дающей вход в устье Менама.

Однако Ла Лубер и Себре не спешили съехать на берег. Вся артиллерия эскадры была приведена в боевую готовность. Сиамские послы содержались в своих каютах на положении почетных пленников. Единственным человеком, высадившимся на берег, был Ташар. Он вез Фалькону ультиматум, суть кото­рого сводилась к требованию, изложенному в инструкции Лю­довика XIV, и известие, что усердие Фалькона вознаграждено Людовиком XIV, пожаловавшим ему титул графа и высший французский орден [60, с. 81; 248, с. 143].

На срочно созванном заседании Королевского совета мнения разошлись. Командир слоновой гвардии Пра Петрача убеж­дал короля и Совет не соглашаться с доводами Фалькона, тре­бовавшего принять ультиматум. «Король может отрубить мне голову,— заявил тогда, по словам де Беза, Пра Петрача,— но я никогда не дам своего согласия на допуск французских войск, гибельный для Сиама». В страстной полуторачасовой речи Пет-рача убеждал короля и Совет не поддаваться доводам Фалько­на. «Петрача напомнил Совету все случаи, когда восточные мо­нархи, дружелюбно приняв у себя португальцев или голланд­цев, теряли потом свои государства и сами были обращены в рабство»,— писал об этом заседании де Без [60, с. 88].

Однако большинство членов Совета высказалось за при­нятие французского ультиматума. Тут сказалось, видимо, не только дипломатическое искусство Фалькона, но и убеждение в том, что, имея на руках войну с Англией и назревающую вой­ну с Голландией, немыслимо начинать войну с третьей евро­пейской державой. Лучше уж иметь французов в качестве сомнительных друзей, чем открытых врагов.

Поэтому, несмогря на энергичные протесты Петрачи, кото­рый наотрез отказался приложить, свою печать (заменявшую в то время подпись) к решению Совета, французский ультиматум был принят.

16 октября Ташар, по уполномочию Фалькона, подписал вместе с Ла Лубером и Себре «Соглашения», оформляющие эту уступку [прил., док. 124].

«Соглашения 16 октября» состояли из 15 статей, к которым добавлена шестнадцатая, секретная, содержание которой, разу­меется, не было известно сиамскому правительству. Желая ог­радить себя от всяких случайностей, Фалькон и Ташар не стали .заносить ее на бумагу и отметили в соглашениях лишь самый факт существования такой статьи — «секретной договоренности относительно войск (имеются в виду французские войска в Сиа­ме.— Э. Б.), достигнутой между Его Высокопревосходительст­вом Константином Фальконом и о. Ташаром, которая сообщена их Высокопревосходительствам г. г. де ла Луберу и Себре, при­чем они поклялись на святом Евангелии хранить эту тайну и обещали не помещать ее в своих отчетах и не сообщать нико­му ни прямо, ни косвенно, кроме как Его Христианнейшему Величеству и Его Высокопревосходительству г-ну маркизу де Сеньеле, и то только устно, а не письменно».

Подробностей этого тайного соглашения мы, видимо, никогда не узнаем, но нетрудно догадаться, что такая, исключительная секретность могла быть вызвана только тем, что в этой статье говорилось об использовании французских войск против Сиама с целью его подчинения.

Опубликованные статьи «Соглашений» закрепляли режим полной и фактически бесконтрольной оккупации Бангкока и Мергуи. Они устанавливали, что французские войска, которые разместятся в Бангкоке и Мергуи, не будут подчиняться нико­му из сиамцев и иностранцев-нефранцузов, а будут исполнять приказы короля Сиама, переданные через его первого министра, т. е. Фалькона, при условии, если они не противоречат прика­зам короля Франции. Седьмая статья обеспечивала француз­ским войскам экстерриториальность. В ряде статей подчеркива­лась исключительная роль иезуитов. В соответствии с четырнадцатой статьей, например, глава иезуитов в Сиаме назначал­ся заместителем и преемником Фалькона на посту премьер-ми­нистра.

На следующий день после подписания «Соглашений» нача­лась высадка французских войск в Бангкоке. 18 октября гене­рал Дефарж торжественно въехал в город и принял на себя обязанности губернатора. 19 октября съехали на берег Ла Лу-бер и Себре. Первый шаг, который они предприняли после того, как убедились, что все укрепления Бангкока находятся под контролем французов, было нарушение только что заключенно­го договора. Послы объявили, что пребывание сиамских войск в Бангкоке «несовместимо с честью Франции и величием фран­цузского короля» [245, с. 83—84], и потребовали их немедленно­го вывода. Фалькону удалось добиться принятия и этого тре­бования. Для того чтобы хоть немного замаскировать веролом­ство французов, он предложил «компромиссное решение». В Бангкоке оставалось 100 сиамских солдат под командой че­тырех французских офицеров — военная единица, имеющая чи­сто символическое значение. Укрепившись в Бангкоке, францу­зы стали добиваться от Нарая дальнейших уступок.

11 декабря 1687 г. был заключен «договор о торговле и привилегиях в области торговли». Новый договор существенно расширял привилегии, уже предоставленные французской Ост-Индской компании в 1684 и 1685 гг. [прил., док. 125].

Французам удалось добиться отмены государственной торго­вой монополии на орлиное дерево и некоторые другие виды товаров. Кроме того, если в договоре 1685 г. нарушение фран­цузской Компанией государственной монополии и других усло­вий договора каралось лишением привилегий, то в новом дого­воре не предусматривалось никаких санкций для французов в случае нарушения договора. Безнаказанное нарушение торговой монополии облегчалось еще тем, что в новом договоре Ла Лубер и Себре выговорили французской Компании свободу от та­моженного досмотра. Теперь при въезде и выезде «служащие Компании обязаны только предъявлять письменную деклара­цию о грузе судна» (ст. 2). Это, разумеется, обеспечивало для них полную бесконтрольность торговых операций. Послы до­бились также установления твердых, выгодных для Компании цен, по которым она будет покупать товары на государственных складах (ст. 2).

Весьма важной уступкой, которую удалось вырвать Ла Лу­беру и Себре, было обязательство короля по требованию фран­цузской Компании перепродавать ей купленные им импортные товары «по той цене, по которой они были куплены у доставивших их» (ст. 2). Таким образом, сиамское торговое ведом­ство превращалось в своеобразную «заготовительную контору» французской Компании и при этом работающую за свой счет. По договору от 11 декабря 1687 г. Франция получила также новое территориальное приобретение, на этот раз не в завуалированной форме передачи «для вечной охраны», а непосред­ственно в полную собственность. «Король Сиама благосклонно предоставляет французской Компании в полную собственность любой остров на расстоянии не менее 10 миль от порта Мергуи, с правом укреплять его, возводить здания и использовать по своему усмотрению... и предоставляет полностью суверенные права и осуществление правосудия и все прочее, что может быть передано на этом острове указанной Компании» [245, с. 84]. Через день после подписания договора Фалькон получил вознаграждение за свое усердие. 13 декабря Себре подписал с ним конвенцию, по которой в дальнейшем Фалькон должен был ежегодно получать 10% прибыли, извлекаемой Фракцией в Сиаме [245, с. 88].

Поскольку общие итоги переговоров не могли ни в малой степени удовлетворить сиамское правительство, король Нарай решил послать во Францию еще одно, четвертое по счету, по­сольство. Посольство это носило не совсем обычный характер. Во главе его был поставлен не сиамский мандарин, а иезуит Ташар. По-видимому, Нарай считал, что такое назначение польстит Людовику XIV, сделает его более податливым [238, с. 144].

Но расчет Нарая был, конечно, совершенно ошибочным. Действуя в качестве сиамского посла, Ташар заботился, разу­меется, только об интересах Франции, Общества Иисуса и став­ленника иезуитов Фалькона.

Вернувшись во Францию, Ташар 1 марта 1689 г. подписал от имени короля Нарая новый франко-сиамский договор, со­стоявший из девяти пунктов. В договоре еще раз подчеркива­лось, что приказы сиамского короля могут приниматься к исполнению только в том случае, если они не противоречат при­казам Людовика XIV. Далее устанавливалось, что француз­ские войска могут находиться только под командой францу­зов, т. е. французские отряды не могут входить как составная часть в сиамскую армию, а должны действовать самостоятель­но. Пресловутый вопрос о присяге разрешался следующим об­разом — французские войска должны приносить присягу в том, что будут выступать вместе с сиамцами «только против общих врагов». Проще говоря, помощь против Голландии или других агрессоров будет оказана Сиаму только в том случае, если сама Франция находится в состоянии войны с этими странами. В благодарность же за эту сомнительную услугу сиамское пра­вительство должно построить для французов в Бангкоке за свой счет крепость с четырьмя фортами [245, с. 911.

Для закрепления достигнутых успехов и их дальнейшего развития начиная с осени 1688 г., во Франции спешно готови­лась новая, третья по счету, военная экспедиция в Сиам. Даже угроза надвигающейся европейской войны не могла заставить французское правительство отменить ее.

Примерно в это же время был выдвинут проект перенесения центра французской Ост-Индской компании на Востоке из Пондишери в Мергуи. Помимо политических соображений в пользу этого перемещения приводился тот довод, что Мергуи обладает значительно лучшей гаванью [238, с. 148—149].

В марте 1689 г. Людовик XIV подписал указ, назначающий генерального директора французской Ост-Индской компании в Индии Франсуа Мартина главою всех торговых факторий в Сиаме и инспектором французского гарнизона в Мергуи. Ему было предоставлено право «свободно требовать от короля вой­ска и вооружения в количестве, необходимом для интересов Компании» [156, с. 217].

В то время как французская Ост-Индская компания гото­вилась развернуть свою торговую деятельность в Сиаме, Та­шар и его коллеги иезуиты с не меньшей энергией вербовали кандидатов на военные и административные должности в Сиа­ме. Вместо 60—70 человек, которых просил Фалькон в своем плане 1685 г., было набрано более 100 агентов, значительная часть которых, по-видимому, тайно состояла в иезуитском ор­дене [152, с. 114].

Для доставки экспедиции в Сиам было приказано сформи­ровать эскадру, первоначально из четырех, затем из шести ко­раблей (три судна принадлежали Компании, три — государст­ву). Помимо экипажа и добровольцев Ташара суда должны были доставить в Сиам значительный отряд пехоты и отряд гвардейской конницы под командой капитана королевской гвардии маркиза д'Эраньи, который также должен был осуществлять общее командование в качестве генерал-инспектора французских войск в Сиаме [238, с. 147—148].

Полномочия д'Эраньи этим «е ограничивались. Кавалерий­ский отряд под его командой должен был стать личной охраной короля Нарая, осуществляющей одновременно две задачи — ох­ранять короля от недовольства его подданных и держать его род стражей как почетного пленника. Такая «дружественная охрана» явилась бы осуществлением старого плана Фалькона, который любил повторять: «Кто владеет королем, тот владеет королевством» [60, с. 93].

Подобная тактика, к которой в свое время прибегал и Кор­тес в Мексике, имела известное основание, учитывая тот огром­ный авторитет, которым пользовалась королевская власть в Сиаме (конечно, как и испанцы в Мексике, французы не могли бы бесконечно долго пользоваться этим обстоятельством, но некоторое время, безусловно, держа в своих руках короля На­рая, д'Эраньи оставался бы фактически правителем Сиама). Точная характеристика задач, поставленных французским правительством перед д'Эраньи, дается в работе таиландского историка Констри Субамонкала: «Создать в этом королевст­ве подлинный протекторат под маской дружбы и союза и при удобном случае, хотя бы и силой, установить суверенитет ве­ликого монарха Запада» [245, с. 91].

В инструкции, составленной для д'Эраньи, говорилось: «...в случае, если, вопреки всем ожиданиям, король Сиама, убежденный или принужденный своими злонамеренными под­данными, захочет переменить политику и совершит или допус­тит совершить что-нибудь во вред интересам Его Величества, безопасности его войск и указанных мест (т. е. городов, окку­пированных французами.— Э. Б.), Его Величество желает, что­бы г-н Дефарж вооруженной силой удерживал эти места, и кон­фисковал для этой цели доходы и плоды земли района Бангкока, и захватил бы крепость Таланкан и город Пипли (Петбу-ри.— Э. Б.), и принял бы все меры, которые посчитает нужны­ми, для того, чтобы заставить мятежников сдаться и признать авторитет Его величества Людовика XIV» [прил., док. 128].

В случае смерти короля Нарая инструкция предлагает д'Эраньи добиться, хотя бы и вооруженной силой, чтобы Фаль-кон сохранил за собой всю ту власть, которой он пользовал­ся при покойном короле. В этом разделе инструкции власть Фалькона, по сути дела, отождествляется с властью францу­зов. Инструкция предусматривает и возможность гибели Фаль­кона в результате этого восстания. В таком случае д'Эраньи и Дефарж должны немедленно захватить все важнейшие пунк­ты королевства и, не дожидаясь враждебных действий со сто­роны сиамцев, взять заложниками наиболее влиятельных ман­даринов [прил., док. 128].

К весне 1689 г. все уже было готово, но объявление войны Испании, 15 апреля 1689 г., задержало отплытие. Вскоре после этого Людовик XIV присоединил суда, предназначенные для Сиама, к эскадре, действующей против Ирландии, в помощь Якову II. Отплытие было отложено до осени. В сентябре 1689г. по приказу Сеньеле вновь была сформирована эскадра из ше­сти судов во главе с адмиралом Дюкен-Гиттоном. Но 6 ноября, за несколько дней до предполагавшегося отплытия во Фран­цию, наконец пришло запоздалое известие о том, что полтора года назад, в мае 1688 г., король Нарай был низложен, а фран­цузский гарнизон после нескольких месяцев кровопролитной борьбы с позором изгнан из Сиама (156, с. 218—219].

Изгнание французских войск из Сиама

Сразу же после отплытия посольства Ла Лубера и Себре оставшиеся в Сиаме французы, пользуясь вновь заключенными договорами, начали энергично «осваивать» богатства Сиама. Глава французской фактории в Аютии Вере развернул обшир­ную коммерческую деятельность, вытесняя с помощью Фалько­на индийских и голландских купцов. Наряду с этим он добился монополии на разработку медных рудников близ Луво. К нача­лу февраля 1688 г. работа здесь шла уже полным ходом, сот­ни сиамских крестьян, принудительно согнанных на рудники, трудились под присмотром привезенных из Франции мастеров — специалистов горного дела [175, с. 347].

Подневольный труд местного населения широко использовал­ся   и   при   постройке   новых   укреплений   европейского   типа   в Бангкоке и Мергуи, которые должны были послужить оплотом французской власти в Сиаме. По приказу Фалькона для строи­тельных  работ  в   Бангкоке   было  направлено     1500    человек. На строительстве крепости в Мергуи работало 3 тыс. местных жителей. Силами местного населения в спешном порядке строи­лись новые церкви   и семинарии для иезуитов в Лопбури и Аю­тии, казармы и госпиталь в Бангкоке [60, с.  109;   167, с.  271]. Кроме этого, не поддающееся учету число сиамских крестьян было оторвано от работы для   транспортировки   в   Бангкок   и Мергуи. строительных материалов  (камня, леса, металла)  и ог­ромного количества продовольственных запасов. Предвидя воз­можность долговременной осады Бангкока в случае разрыва с Сиамом, французские послы, несмотря на сильное противодей­ствие короля Нарая, сумели настоять на том, чтобы в Бангкоке был создан  18-месячный запас провианта, и теперь этот запас усиленно выколачивался  из тех же сиамских    крестьян    [175, с. 344].

Почувствовав себя увереннее после прибытия французских войск, Фалькон еще глубже запустил руку в сиамскую казну. «Роскошь, в которой он жил, была почти оскорблением для нищей нации, которую, как думали, он грабил»,— писал даже положительно относившийся к нему списком Тюрпин [256, т. 1, с. 49]. Фалькон щедрой рукой раздавал подачки своим друзьям иезуитам и французским офицерам, многие из которых устре­мились в Сиам специально, чтобы поправить свою фортуну. На одни только «подарки» за три года (1685—1688) Фалькон истратил более 100 тыс. крон. К этому надо еще прибавить стоимость непрерывных пиров, праздников и фейерверков, кото­рые он устраивал в честь своих французских и английских дру­зей [204, с. 111].

Немалая доля труда тайского народа ушла за море в виде подарков от могущественного временщика королям, принцам, папе, кардиналам, министрам, директорам Ост-Индской ком­пании и всем, кто в той или иной мере мог быть полезен Фаль-кону. Большие средства были вложены Фальконом в Ост-Инд­скую компанию. К началу 1688 г. эта сумма возросла до 300 тыс. ливров [238, с. 148]. Кроме того, есть основания пола­гать, что он успел переправить в Англию и Францию при по­мощи частных лиц не меньшие суммы.

Наконец, деньги сиамцев Фалькон использовал для идеоло­гической диверсии в их собственной среде: жена Фалькона спе­циально скупала детей у родителей, которые вынуждены были их продавать, чтобы расквитаться с долгами или уплатить не­доимку. Детей тут же крестили, чтобы воспитать из них рев­ностных поборников христианской веры и преданных слуг французского короля. Дело было поставлено с большим размахом. В доме Фалькона одновременно воспитывалось более 120 детей [60, с. 33].

Не менее вызывающим образом вели себя и хозяева Фаль­кона — французы. «Овладев Бангкоком, французы стали нестер­пимо  заносчивы»,— писал   по  этому  поводу   английский   путе­шественник  Гамильтон [141,  т.  II,  с.   173].  Более  развернутую характеристику поведения оккупантов дает Тюрпин: «Француз­ские офицеры  и солдаты,  которые  остались  в  Сиаме,  злоупо­требили  доверием,  которое  им  оказали.   Убежденные  в  своем превосходстве, вытекающем  из  их силы и знаний,  на  которые они слишком полагались, вместо того чтобы расположить к се­бе сиамцев, они стали требовать, чтобы те оказывали им поч­тение.   С   непристойными   насмешками  они  осуждали  все,   что не   соответствовало  их  обычаям   и  предрассудкам»  [256,   т.   I, с. 90]. Положение особенно обострилось, когда Фалькон, поощ­ряемый  иезуитами,  стал  притеснять  мусульман  и   буддийских монахов, начал изгонять из государственного аппарата наиболее ревностных сторонников буддизма и заменять их своими став­ленниками [245, с. 93]. Это не могло не вызвать возмущение все­го народа.  Если в   1685 г.  антифранцузская партия  была  еще слабо оформлена и состояла главным образом из представите­лей   верхушки,   то  теперь  антифранцузское  движение  приняло массовый, народный характер.

Организованная оппозиция еще к началу 1688 г. была чис­ленно невелика. Во главе ее стоял уже упоминавшийся Пра Петрача, талантливый военачальник, выдвинувшийся во время войны с Камбоджей и Южным Вьетнамом.

Ближайшим  помощником  Петрачи  был  глава     буддийской церкви   Сиама,   санкрат   королевского   храма   в   Лопбури,   где была резиденция Нарая. Поскольку Нарай мало благоволил к буддийской церкви, так же, впрочем, как и ко всякой другой, то отношения у санкрата и короля были весьма натянутые. Во­обще  следует  сказать,   что   король  по  своим   убеждениям,   по крайней  мере  в  последние годы,  был  близок к  атеизму.  Пет­рача, напротив, был очень тесно связан с буддийским духовен­ством и при каждом удобном случае подчеркивал свою привер­женность   национальной   религии — буддизму  [60,  с.    34;    127, с.   190]. Буддийские монахи, которых в первую очередь задело французское проникновение, сыграли огромную роль в органи­зации сопротивления иностранцам.

Третьим вождем заговора стал Пья Висут Сунтон (будущий пракланг и первый министр Пья Коса Тибоди) — типичный представитель сиамской служилой знати, которую вытесняли с государственных постов европейские авантюристы, ставленни­ки Фалькона. Видную роль в заговоре играл также командир конной гвардии Нарая Пья Хуссейн Хан, индиец по националь­ности. За ним стояли многочисленные индийские купцы-мусуль­мане, жестоко страдавшие от преследования Фалькона, который стремился полностью вытеснить их из Сиама. Моральную поддержку заговорщики получали от других восточных госу­дарств, с тревогой и негодованием следивших за проникнове­нием французов в Сиам [167, с. 26—27; 261, с. 172].

Некоторую помощь заговорщикам оказали даже голландцы, которыми руководило желание насолить своим торговым сопер­никам [245, с. 94].

Но главной силой восстания, без которой кучка заговорщи­ков была бы легко и быстро раздавлена французской военной машиной, конечно, был народ. Крайне тяжелое положение на­родных масс, из которых в последние годы правления короля Нарая выжимали все соки, значительно повысило их политиче­скую активность. «Эти несчастные,— писал иезуит Ле Блан,— стонавшие под тяжестью своей нынешней нищеты, смотрели на любое движение как на перемену судьбы, которая может быть для них только благоприятной» [167, с. 49—50].

Примерно ту же мысль высказывает в своем отчете де Без. Феодальный грабеж в государстве Нарая, в силу развития товарно-денежных отношений, достиг таких размеров, что неиз­бежно должен был произойти революционный взрыв. Француз­ское вторжение могло только ускорить падение династии Прасат Тонга. Следует отметить, что заговорщики умело исполь­зовали настроение народа. В своей агитации Петрача и его при­верженцы напирали не только на защиту национальной рели­гии. Они обещали народу снижение налогов [121, с. 31].

В начале 1688 г. заговорщики еще пытались привлечь к ан­тифранцузскому движению и самого короля Нарая. На прием к королю один за другим являлись патриотически настроенные представители чиновничества и публично обвиняли Фалькона в государственной измене. Но король Нарай не желал ничего слушать. Обвинители Фалькона были приговорены к смертной казни — растерзанию тиграми. После этого «хождение во дво­рец» прекратилось. Среди заговорщиков стали брать верх сто­ронники более решительных мер [60, с. 87, 90; 167, с. 28].

После трагической гибели обвинителей Фалькона и грубо­го ответа Нарая султану Джохора, который также предосте­регал его от французов, у заговорщиков уже не оставалось никакой надежды, что король изменит свою политику. Судьба Нарая была решена в марте 1688 г. на многолюдном собрании в пагоде, расположенной близ Луво. Перед собравшимися со страстной речью выступил Петрача, обладавший, по свидетель­ству современников, незаурядным ораторским талантом. Речь, начатую словами: «Мы — узники!», он закончил призывом к свер­жению Нарая. Собрание руководителей заговора единодушно решило низложить короля [122, с. 13; 167, с. 51].

Осведомленный через своих шпионов о заговоре, Фалькон решил прибегнуть к крайним мерам. Он вызвал из Бангкока в Лопбури генерала Дефаржа с отборным отрядом француз­ских войск, чтобы нанести заговорщикам решительный удар, прежде чем они приступят к действиям. Но Дефарж, выступив­ший из Бангкока 13 апреля, не сумел продвинуться дальше Аютии. По городу распространился слух, что король умер и французы идут в Лопбури грабить дворец и сажать на трон своего ставленника. Аютия закипела. На улицах стали соби­раться воинственно настроенные толпы. Дефарж счел за луч­шее вывести войска из сиамской столицы и вернуться в Банг­кок [60, с. 109—110; 122, с. 14; 175, с. 348].

Поход Дефаржа на Лопбури еще больше накалил обста­новку в стране. Заговорщики решили развернуть активную борь­бу. В провинции были посланы поднимать народ буддийские монахи. В короткое время заговорщикам удалось стянуть в Лопбури значительные силы. В ночь с 17 на 18 мая 1688 г. в Лопбури началось восстание. Основным лозунгом повстанцев было: «Освободить короля, захваченного чужеземцами!».

Случайно оказавшийся в толпе Ле Блан дает красочную картину этого действительно всенародного выступления: «Тол­па людей без порядка и почти без оружия...— пишет он,— одни с топорами, которыми они рубили деревья, другие с бам­буковыми палками, окованными железом или обожженными на конце, мандарины с саблями и щитами, пехота, кавалерия — все перемешалось... В первых рядах шесть человек несли на ру­ках санкрата, который жестами и голосом вдохновлял восстав­ших» [167, с. 144].

Несмотря на внешнюю беспорядочность движения, во всем чувствовалась большая организованность и дисциплина — ко дворцу толпа подошла в полнейшем молчании. В самый дворец вошла лишь небольшая группа заговорщиков, которая без еди­ного выстрела арестовала короля, соблюдая, впрочем, весь при­дворный этикет (король был изолирован в своей спальне). На­роду объявили, что больной король передал власть в руки Петрачи. Вождь восстания был провозглашен регентом королев­ства [60, с. 116; 167, с. 144][10].

В тот же день был арестован Фалькон и казнен принц Мои Пит — кандидат на роль марионеточного короля под француз­ским протекторатом. Первоначально Петрача, видимо, хотел использовать Фалькона как заложника. Но французы проявили полнейшее равнодушие к судьбе своего ставленника, и 5 июня сиамский суд приговорил Фалькона к смертной казни[11].

Захватив власть, Петрача вступил в переговоры с француз­ским командующим об эвакуации французов. Дефарж, одна­ко, затянул переговоры до тех пор, пока в начале июня в Банг­коке не было закончено строительство укреплений и на них ус­тановлены батареи. Затем он приказал безжалостно топить все суда, идущие по Менаму. В ответ на протест еще оставав­шихся в крепости примерно 40 сиамских солдат и офицеров Дефарж разоружил их и повесил двух солдат на валу — на ви­ду у жителей города [155, т. I, с. 33; 204, с. 125].

По существу, это было объявлением войны Сиаму. Но сиам­цы воздержались от немедленного ответного нападения на кре­пость, а лишь придвинули свои войска к Бангкоку. Петрача вы­звал к себе епископа Лано и предложил ему ехать в Бангкок парламентером, чтобы прекратить кровопролитие. Тем време­нем Дефарж непрерывно бомбардировал сиамские позиции, хо­тя ответных залпов не было [121, с. 26; 167, с. 243, 247].

В эти же дни французам удалось захватить на подступах к форту несколько сиамцев. Дефарж распорядился посадить их на кол и выставить на видном месте [прил., док. 129]. Гнев и возмущение народа после этого нового злодеяния уже не име­ли границ. Люди толпами шли из ближайших и дальних дере­вень, чтобы принять участие в борьбе с иностранными захват­чиками. Сам Дефарж был вынужден отдать должное муже­ству, энтузиазму и самоотверженности народа, боровшегося за свою независимость. «Их ярость была так велика и всеобща,— пишет он,— что распространялась даже на женщин. Одни из них добровольно приносили и готовили пищу для солдат, а другие работали на фортах вместе с мужчинами, желая, таким образом, принять участие в нашем поражении» [121, с. 33].

С изумлением смотрели французы на неслыханные темпы работы сиамцев — этих «признанных лодырей», по их мнению. Ведь до сих пор им был известен только сиамец, работающий из-под палки на феодала. «В короткий срок они проделали не­вероятное количество работы,— сообщает Дефарж,— помимо ук­репления, построенного ночью, несмотря на наш обстрел, на Западном форте они также окружили нас палисадами на близ­кой дистанции от наших пушек, а за ними выстроили 9 фор­тов, на которых установили пушки. Более того, от Бангкока до устья реки они построили несколько фортов, чтобы предотвра­тить помощь извне. Они привезли 140 пушек из Аютии и, что­бы доставить их на форты, минуя нас, прорыли специальный канал... Они заградили отмель в устье реки пятью-шестью ря­дами высоких и толстых деревьев, оставив лишь узкий проход, который легко было закрыть железной цепью, и держали для охраны прохода большое число вооруженных галер» [121, с. 35— 36]. Такие достижения в течение считанных дней тем более удивительны, что работе мешали тропические дожди.

Поняв, что борьба предстоит нешуточная, Дефарж стал по­думывать о том, чтобы окончить дело миром. В это время Пет­рача предоставил ему возможность начать переговоры. 24 июня он возвратил французскому командующему обоих его сыно­вей — офицеров, которые попали в плен к сиамцам, не ставя при этом никаких условий. В ответ на принципиальное согла­сие Дефаржа покинуть Бангкок и Мергуи сиамское правительство  немедленно прекратило все  враждебные действия  против французов и их приверженцев [175, с. 355].

В августе 1688 г. были выработаны условия соглашения об эвакуации Бангкока (вопрос об эвакуации Мергуи отпал, так как французы были выбиты оттуда еще 24 июня). По этому соглашению правительство Петрачи предоставило в распоряже­ние французов крупный корабль и денежный заем в размере 24 тыс. бат для покупки двух судов меньшего размера и про­довольствия. Главными поручителями и вместе с тем заложни­ками, гарантировавшими возвращение займа и арендованного корабля, были объявлены глава духовенства французской ко­лонии епископ Лано и ее политический руководитель Вере [прил., док. 129].

Ко 2 ноября 1688 г. погрузка провианта, снаряжения и ар­тиллерии на суда была наконец закончена, и настал день от­плытия. «Дефарж потребовал включить в договор, что (от Бангкока.— Э. Б.) до устья реки его будут сопровождать два сиамских заложника,— писал в 1693 г. пракланг Пья Коса Тибоди.— Он объяснял это тем, что опасается вероломства сиам­цев» [прил., док. 129]. Однако как раз французы увенчали этот последний день своего пребывания в Сиаме таким неслыхан­ным вероломством, перед которым, пожалуй, бледнеют все их прежние «подвиги».

Сиамцы, как было уговорено, представили двух заложни­ков — губернатора Аютии и видного чиновника по имени Пра Ранг Сонграм, которые были помещены на судно Дефаржа. В свою очередь, два французских офицера были помещены на судно Лыанг Калиярачамайтри, бывшего второго посла в по­сольстве 1686 г. во Франции. В числе провожающих были так­же главные поручители-заложники епископ Лано и Вере. Сиам­цам, по-видимому, и в голову не могло прийти, что эти люди способны бежать, нарушив данную клятву, а главное, бросив на произвол судьбы своих многочисленных соотечественников и подчиненных [184, с. 360].

Между тем это было так. Де Без прямо обвиняет епископа Лано и Вере в предварительном сговоре с этой целью [60, с. 163]. Однако в последнюю минуту нервы Вере не выдержа­ли, и он очутился на французском судне раньше, чем его сообщ­ник успел туда добраться. Видя, что каждую минуту все может открыться, Дефарж решил действовать напролом. Под предло­гом завтрака он пригласил к себе на судно Лыанг Калиярача­майтри вместе с обоими временными французскими заложника­ми — молодым Дефаржем и военным хирургом и в тот момент, когда судно вышло в море, внезапно арестовал всех троих сиам­цев [167, с. 92].

В руках сиамцев остались 6 тыс. фунтов солонины, шлюпка с больными и ранеными и епископ Лано, немедленно аресто­ванный возмущенным Пья Коса Тибоди.

Естественным  результатом  этого  явились  массовые  репрессии против французов. Все французские подданные в Сиаме были брошены в тюрьмы и закованы в кандалы. Впрочем, как резонно замечает в своей ноте от 27 декабря 1693 г. Пья Коса Тибоди, по сиамским законам эти репрессии могли быть гораздо более жестокими. Ни один из французов и сиамских христиан не был казнен. Епископу Лано тюрьма вскоре была заменена домашним арестом [167, с. 96].

4 февраля 1689 г. суда Дефаржа достигли Пондишери. Сюда же тремя неделями раньше, после долгих блужданий в Бен­гальском заливе, добрался бывший комендант Мергуи дю Брю-ан с остатками своего отряда [156, с. 264].

Еще раньше, 19 декабря 1688 г., сюда вернулось судно «Кош» под командой капитана д'Арманьяна. В сентябре 1688г. он отплыл из Пондишери в Мергуи, но в пути разминулся с дю Брюаном. Прибыв в сиамский порт и заподозрив неладное, д'Арманьян на всякий случай напал на вышедшую к нему навстречу сиамскую галеру и захватил ее во время перегово­ров. Вскоре после этого в Мергуи приехал французский офицер из Бангкока, чтобы объявить о заключении мира. Ознакомив­шись с условиями соглашения, капитан д'Арманьян решил не­медленно «отомстить» — захватить сиамские батареи, сжечь су­да в гавани, разграбить и поджечь город.

Начал он с того, что заманил на свой корабль всех анг­личан и голландцев, находившихся в Мергуи, под предлогом демонстрации товаров, и заковал их в кандалы. Однако об­щими усилиями всех европейцев его удалось отговорить от это­го «карательного мероприятия», несомненно страшно повредив­шего бы французам, которые еще находились в Бангкоке [167, с. 329].

В общей сложности к началу февраля 1689 г. в Пондишери собралось 8 судов и 350 солдат, силы вполне достаточные для того, чтобы предпринять еще одну военную авантюру.

6 февраля, через день после своего прибытия, Дефарж со­брал военный совет с участием Мартина и Вере. Представите­ли Компании играли на этом совещании наиболее активную роль. Мартин предложил направить новую экспедицию против Мергуи. В противовес этому Вере выдвинул предложение за­хватить остров Джанк Сейлон (Пукет), где помимо хорошей гавани имелись богатейшие оловянные рудники. Его точка зре­ния была принята большинством военного совета. 10 апреля 1689 г. Дефарж отплыл из Пондишери с эскадрой из четырех судов, имея на борту 330 солдат, в направлении острова Пукет, чтобы предупредить идущую из Франции эскадру Дюкен-Гиттона. С прибытием подкреплений предполагалось начать боль­шую войну против Сиама [156, с. 265].

Но эти планы были сорваны событиями, развертывавшимися в Европе. Экспедиция Дефаржа, проблуждав три месяца в пу­танице островов у Сиамского побережья, только в июле до­стигла Пукета. Овладеть островом Дефаржу не удалось, гарнизон его был готов к упорной обороне. В этот момент с при­бывшего на Пукет португальского судна Дефаржу сообщили о начавшейся восемь месяцев назад войне с Голландией, к ко­торой вскоре присоединились Англия, Испания и другие дер­жавы.

Дефаржу пришлось тут же вернуть сиамцам захваченных им чиновников и спешно возвращаться в оставшийся почти без всякой защиты Пондишери. Немедленно после возвращения Лыанг Калиярачамайтри и Пра Ранг Сонграма епископу Ла­но была предоставлена свобода [156, с. 286].

Сиам в конце XVII — начале XVIII в.

Известие о перевороте в Сиаме не охладило Ташара, хотя ему пришлось распустить 100 своих «добровольцев». Едва уз­нав о воцарении Петрачи, он стал разрабатывать планы но­вых интриг, построенные на уважении, которое сын Петрачи Лыанг Сорасак питал «к учености отцов иезуитов» [245, с. 97]. Дипломатию Ташара, снабженного письмом Людовика XIV к новому королю, должна была поддержать военная сила эскадры Дюкен-Гиттона, состоявшей из 6 кораблей. 24 февраля 1690 г. эскадра покинула Францию и в августе 1690 г. прибыла в Пондишери. К этому времени Дефаржа уже не было в жи­вых. Сам он и большая часть его солдат и офицеров погибли от болезней. Не решившись напасть на Мергуи или Бангкок, Дюкен-Гиттон ограничился «робким крейсированием у берегов Сиама» [238, с. 379].

Попытка Ташара пробраться в Сиам вместе с членами чет­вертого сиамского посольства, которое он некогда возглавлял, не увенчалась успехом. Правда, после возвращения сиамских послов все арестованные французы были тотчас освобождены, несмотря на то что взятые взаймы деньги и суда так и не бы­ли возвращены Сиаму. Но вступать в какие бы то ни было пе­реговоры с Ташаром сиамское правительство отказалось. Не до­бившись никаких результатов, в январе 1691 г. эскадра Дюкен-Гиттона отплыла во Францию. Пользуясь оказией, глава фран­цузской базы в Пондишери Мартин послал Сеньеле еще одно пространное письмо, в котором доказывал, что вернуться в Си­ам можно только силой [156, с. 277].

Татар решил, однако, еще раз испытать свои дипломатиче­ские способности и остался в Индии. В июле 1691 г., уже зная о том, что французы в Сиаме выпущены из тюрем, он, чтобы завязать разговор, обратился к праклангу Пья Коса Тибоди с просьбой освободить их. В сентябре того же года в Пондишери приехал сиамец-христианин в сопровождении двух чиновников с ответом.

В этом письме Пья Коса Тибоди заявлял протест против ве­роломного нарушения договора Дефаржем. Далее он сообщал Ташару то, что тому уже было известно — о гуманном отношении сиамского правительства к французским подданным. Пись­мо еще раз подтверждало готовность Сиама возобновить торго­вые отношения с Францией. Однако об уступке французам Мергуи, подчеркивал Пья Коса Тибоди, не может быть и речи [156, с. 282].

После этого французы задержали всех трех послов (в том числе и своего единоверца), а Ташар направил праклангу но­вое письмо, обещая прибыть в Сиам вместе с французской эскадрой. Год спустя, в сентябре 1692 г., когда стало ясно, что эскадра не придет (Людовику XIV, занятому войной на не­скольких фронтах, было не до Сиама), сиамских послов приш­лось отпустить, снабдив их новыми письмами. В ответ Пья Коса Тибоди направил обширную ноту, излагающую все претензии Сиама к Франции [прил., док. 129].

Падение Пондишери, захваченного голландцами в сентяб­ре 1693 г., временно прервало дипломатическую переписку. Но в 1697 г., когда стало ясно, что война в Европе кончается, интерес французского правительства и Ост-Индской компании к Сиаму пробудился с новой силой. Едва лишь французские послы выехали в Рисвик для ведения переговоров о мире, пре­емник Сеньеле, маркиз Поншартрен, отдал приказ готовить но­вую эскадру под командой адмирала Ожье [156, с. 356].

Через несколько дней после подписания Рисвикского мира 17 августа 1697 г. директор французской Ост-Индской ком­пании Дю Бар предоставил Поншартрену меморандум, в кото­ром излагал задачи этой эскадры: «С прибытием судов Ташар должен возвысить голос и потребовать Мергуи в возмещение убытков, причиненных французам» [156, с. 358]. Номинальный суверенитет, в крайнем случае, дю Бар советовал оставить Сиа­му, добившись, однако, права немедленно начать постройку ук­реплений. Если же не удастся захватить Мергуи, следует захва­тить остров Джанк Сейлон [156, с. 359].

В августе 1698 г. мощная эскадра Ожье прибыла в Баласор (Бенгал). Оттуда 52-пушечный корабль доставил Ташара в Мергуи. На этот раз французский посол был допущен в Аютию и смог вручить Петраче письмо Людовика XIV, написанное десять лет тому назад.

Однако Петрача проявил такую же твердость, как и 10 лет назад, и решительно отверг захватнические требования фран­цузов. После торжественной аудиенции, состоявшейся 28 ян­варя 1699 г., Ташар покинул Сиам, увозя с собой очень веж­ливое, но ни к чему не обязывающее письмо Петрачи. Всю вину за свою неудачу Ташар сваливал на Ожье, который недо­статочно энергично поддержал его требования вооруженной си­лой (Ожье оправдывался тем, что у него не было провианта для ведения войны) [156, с. 439; 245, с. 97][12].

Однако подлинную причину краха посольства Ташара впол­не объективно изложил миссионер Бранд, занявший место епис­копа Лано после смерти последнего (около 1700 г.): «Если хо­тите договориться с сиамцами для блага религии,— писал он,— надо передать все дело в руки директоров Королевской Индий­ской компании. Эго будут подходящие люди. Сиамцев интере­суют только торговые вопросы. Если преподобный отец опять явится сюда один, я не думаю, чтобы дела приняли лучший обо­рот» [245, с. 100].

Разумеется, уже сама личность Ташара, ставшая для сиам­цев символом французской агрессии и иезуитских интриг в Сиа­ме, никак не могла внушить сиамскому правительству веру в дружелюбные намерения французов. Еще менее приемлемы бы­ли для них его предложения. Испытав один раз опасность поте­ри государственной независимости, сиамцы были готовы сра­жаться до последнего, но не уступать ни пяди своей территории. Бранд и его коллеги, находясь на месте, лучше понимали это, чем Ташар и Людовик XIV во Франции.

В 1700—1703 гг. Ташар и Мартин продолжали делать все новые попытки добиться своего. Например, в одном из писем, направленных Петраче, сообщалось о желании Людовика XIV построить в Мергуи торговую факторию и... два форта «с со­вершенно мирными намерениями!» [245, с. 1011. Но разразив­шаяся в Европе война за испанское наследство и полный крах французской Ост-Индской компании принудили Францию ос­тавить наконец Сиам в покое.

В тяжелой борьбе отстояв свою независимость, Сиам в то же время был вынужден отказаться от активной роли экспор­тера и торгового посредника между странами Южных морей, которая и привлекала к нему в XVII в. внимание иностранных купцов и завоевателей. Фактически Сиам был теперь закрыт для европейцев.

Официального запрета европейцам посещать Сиам никогда не издавалось. На протяжении полутора веков «закрытого» периода в Сиаме продолжало действовать Общество иностран­ных миссий. Сиамские власти не трогали его, так как его влия­ние на местное буддийское население было, как и прежде, практически ничтожным. Никто не изгонял из Сиама и голланд­цев. Однако обширные кварталы Аютии, заселенные в XVII в. европейскими, индийскими, арабскими и китайскими купцами, пришли в запустение. Голландцы, например, сами закрыли свою факторию в начале XVIII в. как нерентабельную. Центр меж­дународной торговли переместился в Индонезию, где господст­вовал голландский торговый капитал и куда со второй полови­ны XVIII в. начали проникать и английские купцы или их тор­говые агенты, плававшие под британским флагом.

Почти полное прекращение внешней торговли повлекло за собой и упадок внутренней торговли и ремесла в Сиаме. Как сообщает в XVIII в. французский епископ Тюрпин, уже при сыне Петрачи — Пра Чао Сыа (1703—1709) в основном зани­мались тем, что строили новые храмы, а торговля и ремесло захирели [256, с. 143]. В XVIII в. в ряде случаев происходил возврат от денежной ренты к натуральной.

Доходы государства, поступавшие от торговых монополий, исчезли, а новые источники доходов изыскать было крайне труд­но. В 1690 г. Петрача издал приказ разыскивать и арестовы­вать людей, уклоняющихся от несения повинностей. Крестьян­ство, разоренное до последней степени уже во второй половине правления Нарая, ответило на новый нажим столь внушительны­ми восстаниями, что они удостоились даже упоминания в сиам­ских летописях, которые, как правило, замалчивают подобные факты.

Одно такое восстание вспыхнуло в 1690 г. в пров. Након-найок, к востоку от Аютии, и быстро охватило ряд других про­винций Центрального Сиама. Крестьяне именно этого района подвергались особо тяжелой эксплуатации. Возглавил восста­ние бывший монах Там Тиен, выдававший себя за чудом спас­шегося от гибели брата Нарая — принца Апайота.

Повстанцы на первых порах добились значительных успе­хов. Им чуть не удалось захватить в плен наследника престола Сарасака. Их войско подошло к летней столице сиамских коро­лей Лопбури и начало ее осаду. На этом, однако, успехи за­кончились. Во время одного из сражений Там Тиен получил ранение, упал с боевого слона, был захвачен солдатами Петра­чи и казнен. Как это часто бывало в крестьянских восстаниях, гибель вождя рассеяла войско. Не желая покорно возвращать­ся под иго сиамской феодальной деспотии, почти все повстан­цы с семьями бежали в Бирму. Провинции Наконнайок, Лоп­бури и Сарабури опустели [273].

Другое крестьянское восстание началось в 1699 г. на восточ­ной окраине страны, в пров. Корат, но также быстро распро­странилось на Центральный Сиам. Сведения об этом восстании еще более скудны, чем о первом. По официальной версии, за­чинщиками были лаосский колдун Бун Кванг и 28 его учени­ков. Бун Кванг сумел якобы так запугать своими колдовскими чарами местного губернатора, что тот без борьбы уступил ему власть в Корате. Затем повстанцы, как и в 1690 г., двинулись на Лопбури, где, вероятно, находился в это время король. Армия Бун Кванга тогда насчитывала 4 тыс. человек. Но правитель­ству удалось внести раскол в среду восставших (по-видимому, были даны какие-то щедрые обещания), и они сами отправили на казнь Бун Кванга и его учеников.

Параллельно с крестьянскими восстаниями в правление Пет­рачи происходили сепаратистские феодальные мятежи (в 1691 г. в Корате, в 1691 —1692 гг.— в Лигоре), для подавления которых требовалось большое напряжение сил.

Немалые страдания населению приносили стихийные бедст­вия. В 1703 г. страну поразили жестокая засуха и голод.

Правительству приходилось приспосабливаться ко всем этим обстоятельствам. Пра Чао Сыа имел достаточно здравого смыс­ла, чтобы строить не только новые храмы, но и каналы и из­бегать войн. Его сын, король Тайсра (1709—1733), также стро­ил каналы. Кроме того, при нем была издана целая серия указов, которые в какой-то степени облегчали положение крестьян и должны были тормозить процесс их дальнейшего за­крепощения.

В указе 1717 г. говорилось: «Если жители станут убегать из своих домов .от своих начальников, губернатор должен по­слать туда, где они поселились, своего чиновника, чтобы уз­нать причину бегства. Если он видит, что народ собирается вме­сте, он должен выяснить причину этого. Если он узнает, что это движение возникло из-за притеснения со стороны кого бы то ни было, он обязан доложить (вышестоящему начальству.— Э. Б.)» [13, с. 137].

Указ призывает королевских прокуроров — чакрапатов к усилению контрольной деятельности, обязывает их расследовать случаи, когда чиновники отбирают имущество, доносить о всех злоупотреблениях властью, невзирая на лица. Предусматрива­ется и тот, видимо, нередкий случай, когда и губернатор и чакрапат оба заражены коррупцией. В этой ситуации донос может подать любой чиновник провинции. Указ грозил чиновникам, не оправдавшим доверия, смертной казнью (заливание глотки рас­плавленным серебром — «смерть мздоимца»), но на практике это, видимо, случалось редко. Вместе с тем чиновникам предпи­сывается контролировать крестьян, потерявших всякий интерес к расширению производства: «В сельскохозяйственный сезон губернатор, чакрапат и чиновники должны побуждать народ обрабатывать землю. Работа, которую можно сделать за дни, не должна тянуться месяцами» [13, с. 138].

Указ 1722 г. обязывал чиновников следить за тем, чтобы государственные крестьяне — прай лыанг, побывавшие в мона­хах, возвращались в свое сословие, а не в крепостные к како­му-нибудь феодалу. В соответствии с указом 1723 г. устанавли­валось, что при браке крепостного крестьянина — прай сом со свободной крестьянкой — прай лыанг в категорию прай лыанг переходят все их дети, а не половина, как раньше. По указу 1724 г. сильно задолжавший прай лыанг мог работать на го­сударство не шесть, а только четыре месяца в году, а четыре месяца он работал на кредитора.

Все эти указы помимо частичного облегчения положения крестьянства были направлены и на то, чтобы сократить по­стоянную утечку рабочей силы из сектора свободного (государ­ственного) крестьянства, бывшего основой могущества централь­ной власти. Крупные феодалы в первые десятилетия XVIII в. полностью восстановили свои позиции, утраченные при дина­стии Прасат Тонга, и посулами лучшей жизни, угрозами или ис­пользованием долговой зависимости с каждым годом перетягивали в свои крепостные все больше и больше свободных крестьян. Таким образом, уже в начале XVIII в. появились пер­вые признаки того тяжкого кризиса, который разразился в Сиа­ме в 60-х годах XVIII в.

Камбоджа в последней четверти XVII в.

В 1672 г. Анг Сур погиб в результате дворцового заговора. Он был убит своим племянником, который вступил на престол под именем Чей Четты III (1672—1673). Брат убитого ко­роля, принц Анг Тан, бежал во Вьетнам, а его вдова осталась в стране и даже вышла замуж за узурпатора. Но через несколь­ко месяцев она сумела поднять против него малайскую гвар­дию, и Чей Четта III был убит [84, с. 204; 104, с. 79; 191, с. 117].

На престол взошел сын Преах Батом Реатеа — Анг Тей (1673—1674), но в том же году его право на трон стал оспари­вать с оружием в руках вернувшийся из Вьетнама его дядя Анг Тан. Военное счастье в этой борьбе стало склоняться на сто­рону Анг Тея. Вскоре под властью Анг Тана осталось лишь не­сколько районов в Восточной Камбодже: Этим обстоятельством, как предлогом для нового вмешательства в камбоджийские дела, немедленно воспользовался Хиен Выонг. Он предоставил Анг Тану щедрую военную помощь. 22-тысячный корпус вьетнамских войск под командованием видного полководца Зыонг Лама вторгся в Камбоджу и начал теснить войска Анг Тея к западу. В 1674 г. в одном из сражений Анг Тей был убит. Но Анг Тан не успел пожать плоды своей победы. Он скончался почти од­новременно со своим соперником, и вьетнамские войска поса­дили на камбоджийский трон его младшего брата Анг Нона [191, с. 118]. Этот вьетнамский ставленник, однако, недолго про­держался на престоле в Удонге. В стране началось патриоти­ческое движение, которое возглавил девятнадцатилетний млад­ший брат Анг Тея принц Анг Сор. Собрав новую армию, он из­гнал войска Анг Нона и Зыонг Лама из столицы и большей части районов Камбоджи. В 1675 г. он короновался в Удонге под тронным именем Чей Четта IV (1675—1706). Анг Нон и вьетнамцы отступили в дельту Меконга. Здесь Анг Нон объявил Прейкор (Сайгон) столицей Камбоджи и принес от имени всей страны вассальную присягу Хиен Выонгу. Так, в Камбодже сложилось двоевластие, затянувшееся на 16 лет [22, с. 91; 125, с. 373].

С 1675 по 1682 г. между соперничающими королями не про­исходило крупных военных действий. Оба они накапливали си­лы. Чей Четта IV в этот период, возможно по стратегическим соображениям, перенес столицу из Удонга в провинцию Сам-ронгтонг. В начале 80-х годов положение Анг Нона значительно укрепилось благодаря прибытию в Южный Вьетнам множест-ва китайских эмигрантов, остатков разбитых войск павшей Минской династии. Правительство Хиен Выонга переправило их на территорию, контролируемую Анг Ноном и поселило в провинциях Бариа и Донгнай. Китайские эмигранты поселились также в Прейкоре, Диньтхыонге, Кампеанг Секатрей (Бьенхоа). Так начало формироваться китайское национальное меньшинст­во на Юге Вьетнама. Из этих китайских поселенцев, обладав­ших большим военным опытом, Анг Нон сформировал армию и, соединив ее со своими кхмерскими войсками и вьетнамскими подкреплениями, в 1682 г. вторгся в Центральную Камбоджу [104, с. 80; 125, с. 373; 191, с. 119].

В 1682—1683 гг. войска Анг Нона заняли юг страны и такие важные центры, как Пномпень и Удонг. В руках Чей Четты IV осталась лишь западная окраина королевства — провинции Ангкор, Баттамбанг и Пурсат. Тогда он обратился за помощью к Сиаму. Сиамский король Нарай послал в Камбоджу экспеди­ционный корпус под командованием опытного генерала Петрачи. В 1684 г. союзники перешли в наступление. Вскоре Анг Нон опять был вынужден отступить в дельту Меконга [104, с. 80; 125, с. 374],

Потерпев военное поражение, Анг Нон решил прибегнуть к дипломатическому маневрированию. Он обратился к сиамско­му королю с просьбой стать арбитром между ним и его пле­мянником. Но король Нарай присудил камбоджийскую корону Чей Четте IV.

В 1688 г., когда Сиам подвергся англо-французской агрес­сии и не был в состоянии оказывать влияние на дела в Кам­бодже, Анг Нон решил снова попытать счастья и обратился за помощью к южновьетнамскому королю. Тот выделил ему армию под командованием генералов Тхуен Хуона и Тхум Мона. Вьетнамская армия успешно продвинулась в центр страны и заняла Удонг. Но войско самого Анг Нона было разбито ар­мией Чей Четты IV. После этого отступили и вьетнамцы [104, с. 80; 191, с. 120].

В кампании 1689 г., однако, соединенными действиями вьет­намских войск и китайских наемников Анг Нона был взят Пномпень. Страна была вконец разорена войной. Чей Четта IV отступил в Кампонглуонг и начал переговоры. Чтобы покон­чить наконец с гражданской войной и интервенцией, он был вынужден признать сюзеренитет южновьетнамского короля. Раскольник Анг Нон получил отступное в виде удела в Срей Сантхоре, где он и умер в 1691 г. После его смерти южновьет­намский король объявил, что, поскольку Анг Нон не назначил наследника для своих владений в дельте Меконга, его наслед­ство, согласно восточнофеодальному обычаю, отходит в казну, иначе говоря, аннексируется [104, с. 180; 191, с. 120—121].

После 1691 г. положение в Камбодже, границы которой те­перь примерно соответствовали нынешним, стабилизируется. В 80-х годах XVII в. Чей Четта IV осуществляет широкую программу реформ. Он ревизует и кодифицирует 12 книг законов королевства, реорганизует суды, смягчает многие статьи уго­ловного кодекса и даже отменяет смертную казнь. Дело здесь, конечно, не в личной гуманности Чей Четты. Просто, как даль­новидный правитель, он принимает меры, чтобы избежать но­вого взрыва крестьянских восстаний в разоренной стране, по­добного тому, который произошел на рубеже XV—XVI вв. И действительно, после этих реформ Чей Четте IV приходилось бороться только с мятежами отдельных феодалов, подстрекае­мых Южным Вьетнамом (1699 г.— восстание Ема, 1701 г.— восстание Кима), а сведений о народных волнениях в летописях не содержится.

В последние годы своей жизни Чей Четта IV несколько раз отрекался от престола в пользу своих родственников (1695 г., 1699—1701 гг., 1702—1704 гг.), но каждый раз снова брал власть в свои руки. Видимо, он хотел обеспечить при своей жизни мирный переход власти к надежному преемнику, но так и не смог найти подходящей кандидатуры. Некоторая ста­бильность, достигнутая во второй половине правления Чей Чет­ты IV, после его смерти, в 1706 г., сменилась новым кризисом.

Вьетнам в последней четверти   XVII — начале XVIII в,

Последняя четверть XVII — начало XVIII в. были для Вьет­нама периодом относительно мирного развития. Хотя локальные войны время от времени велись и на Севере, и на Юге (Чини продолжали свою экспансию в северных горных районах и прилегающих к ним областях Лаоса, а Нгуены завершили по­корение Тямпы в 1693 г. и районов дельты Меконга, принад­лежавших ранее Камбодже), все же в целом Север и Юг уже не представляли собой противостоящие друг другу военные ла­геря. Роль военных в обществе, особенно на Севере, заметно снизилась.

Полувековая война с Югом, истощившая ресурсы государст­ва Чиней, сопровождалась ростом эксплуатации небогатого крестьянства аграрно перенаселенного Севера. В летописях за­мелькали упоминания о борьбе с «разбойниками», т. е. кресть­янскими повстанцами. Правительство Чиней было вынуждено пойти на снижение нормы эксплуатации путем периодической отмены в голодные годы налогов, стало прибегать даже к раз­даче риса или денег в голодающих районах. Крестьян стали освобождать от налога по старости не в 60, а в 50 лет. Для по­ощрения частной торговли рисом и облегчения его переброски из урожайных в неурожайные места были отменены внутрен­ние таможни и сборы на причалах рек. В то же время была усилена борьба с произволом отдельных чиновников (была, в частности, проведена судебная реформа, ограничивающая во­локиту и взяточничество). Государство стало пополнять свою казну за счет экспроприации части феодалов. У довольно об­ширной категории их были изъяты «наследственные», т. е. част­новладельческие, земли. Наконец, были ограничены привилегии королевской гвардии — так называемых силачей, профессио­нальных солдат, набиравшихся, по традиции, в провинциях Тханьхоа и Нгеан[13]. Как пишет Д. В. Деопик, «известно, что феодальные государства идут на такие меры лишь в критиче­ской ситуации» [31, с. 37].

Все эти своевременно принятые меры правительства Чиней привели к тому, что локальные выступления «разбойников» не слились в общенародное восстание, крестьянская война во Вьет­наме разразилась лишь столетие спустя. Положение на Севере постепенно стабилизировалось.

На Юге правительство Нгуенов имело больше свободы для маневра в своих отношениях с крестьянами. Вновь завоеванные огромные и слабо заселенные территории Тямпы и Камбоджи образовали практически неисчерпаемый для того времени зе­мельный фонд. Нгуены охотно позволяли переселяться на эти земли не только своим подданным из старых провинций, но и многочисленным китайским иммигрантам, хлынувшим в Южный Вьетнам после окончательного завоевания Китая войсками ди­настии Цин. Уже в 70-х годах XVII в. (намного раньше, чем на Севере) Нгуены стали поощрять развитие частновладельче­ских хозяйств в противовес общинным. Д. В. Деопик пишет: «Что же касается распашки нови, вырубки леса и подъема це­линных земель с последующим созданием там обрабатываемых полей, то их разрешалось превращать в частные земли для постоянной (т. е. вечной) обработки при условии внесения осо­бого налога. Этот важнейший законодательный акт, узаконив­ший поместное землевладение, был принят в Дангчаунге (Юж­ном Вьетнаме.— Э. Б.) за полвека до появления аналогичного закона в Дангнгоае (Северном Вьетнаме.— Э. Б.)» [31, с. 67— 68]. Зажиточные крестьяне, отделившиеся, таким образом, от общины и превратившиеся в мелких помещиков, стали надеж­ной опорой режима Нгуенов.

Стабилизация внутреннего положения в обеих частях Вьет­нама сопровождалась дальнейшим развертыванием междуна­родной торговли, в которой чем дальше, тем больше стала пре­обладать ориентировка на китайский рынок[14]. Одновременно продолжала вестись торговля с Голландией и в меньших раз­мерах с Англией и Францией. Любопытно, что, хотя военные действия между Чинями и Нгуенами прекратились в 1673 г., борьба внутри северовьетнамского правительства между сторонниками мира и сторонниками продолжения войны, видимо, продолжалась еще около семи лет. Так, в письме короля Ле Зя Тонга генерал-губернатору И. Метсёйкеру, написанном в на­чале 1674 г., говорится: «В прошлом году король Батавии при­слал мне две большие пушки, которые в своем письме описал как очень хорошие, но это не так. Мой специалист по артилле­рии говорит,- что снаружи они кажутся хорошими, а внутри ис­порчены и негодны к употреблению. Тем не менее я благодарю короля Батавии и прошу не обижаться, что я их отсылаю об­ратно... Нам необходимы пушки для укрепления и обороны на­ших городов. Поэтому я прошу короля Батавии, чтобы он эти две пушки обменял на две другие хорошие и прислал бы еще две хорошие пушки, всего четыре. А также прислал бы серу, селитру, ядра и другие военные материалы» [прил., док. 92].

В следующем году Ле Зя Тонг снова жалуется на то, что голландцы присылают ему либо бракованные, либо малокали­берные пушки, которые он посылает назад вместе с деревян­ной моделью пушки, которую ему хотелось бы иметь [прил., док. 97]. На подобные требования голландский генерал-губер­натор отвечал уклончиво, то ссылаясь на трудности, связанные с войной против Англии и Франции, то объясняя, что заказан­ные Ле Зя Тонгом крупнокалиберные пушки можно изготовить только в Голландии и доставка их во Вьетнам займет не менее трех лет [прил., док. 93, 98].

Только в 1680 г. тон писем северовьетнамского правитель­ства в Батавию меняется. Новый король Ле Хи Тонг (1675— 1705) пишет генерал-губернатору Р. ван Гунсу: «В прежние времена мои предки договорились с голландцами, что они будут ежегодно приходить торговать в наше королевство и привозить пушки, сукмо, янтарь и испанские реалы, но впоследствии гол­ландцы стали манкировать доставкой этих товаров, и, несмот­ря на то что они в это время воевали со своими врагами, было бы справедливо, если бы батавский король уделял нам ежегод­но из своих излишков пушки, ядра, селитру и серу, чтобы ока­зать нам помощь этими военными припасами, тем более что мы с нашими вельможами постановили не разрешать находиться постоянно в нашем королевстве никому из иностранцев, кроме голландцев, о чем король Батавии забыл. А сейчас наше коро­левство находится в мире и безопасности от врагов, поэтому король сообщает, что голландцы впредь не должны присылать нам пушки, ядра, селитру и серу. Когда же нам опять понадо­бятся эти военные припасы, король сообщит об этом в письме генерал-губернатору» [прил., док. 105].

Теперь, когда необходимость в военных поставках Голлан­дии отпала, голландцы утратили возможность диктовать свои цены на северовьетнамском рынке, и король вежливо, но твер­до дает это понять Р. ван Гунсу. «Мы относимся к людям Ва­шего Превосходительства как к своим собственным подданным и так же ценим их, однако ваши люди отличаются от наших тем, что они хотят всегда поддерживать одну и ту же цену на товары, между тем следует учитывать, что товары бывают до­рогие и дешевые» [прил., док. 105].

Это письмо Ле Хи Тонга вызвало сильное раздражение в Батавии. В ответном письме Р. ван Гуне недвусмысленно грозит сворачиванием голландской торговли в Северном Вьетнаме. «Прежде,— пишет он,— от продажи товаров в Тонкине мы полу­чали некоторую прибыль и могли покрыть наши издержки, и поэтому мы старались посылать в Тонкин все товары, затребо­ванные главами нашей фактории в этой стране. Но уже не­сколько лет вместо того, чтобы получать прибыль, мы в Тон­кине терпим убытки. Товары, которые мы туда послали, дол­гое время лежат непроданными в пакгаузах, а мы могли бы их выгодно продать в других местах. Поэтому Ваше Величест­во в своей высокой мудрости должны понять, что такое поло­жение невозможно, и пока мы не будем получать никакой при­были, мы не можем посылать товары в Тонкин в таком количе­стве, как раньше... В настоящее время мы посылаем в Тонкин малое судно с припасами, необходимыми для наших людей, живущих в земле Вашего Величества, а также некоторое коли­чество денег для покупки шелковых тканей, которые нам нуж­ны для личного потребления» [прил., док. 109].

Ноты шантажа слышны и в письме генерал-губернатора К. Спеелмана Ле Хи Тонгу, посланном в ответ на просьбу вьет­намского короля прислать рис в пораженный неурожаем Север­ный Вьетнам. Рис генерал-губернатор отправил в малом коли­честве, ссылаясь на нехватку его для собственных нужд гол­ландской Ост-Индской компании и явно увязывая дальнейшую помощь со снижением цен на вьетнамский шелк. «Мы...— пишет он,— посылаем... ради старой дружбы между королем и Компа­нией наше судно с припасами для наших людей в Тонкине и некоторым количеством голландских денег, чтобы попробовать закупить по доступным ценам шелк-сырец или шелковые ткани, а если это не удастся, увезти эти деньги обратно» [прил., док. 111].

Голландскую гегемонию на северовьетнамском рынке в эти годы сильно подрывала английская, португальская и, в извест­ной мере, французская конкуренция. В 1672 г. в Северный Вьетнам вновь прибыл представитель английской Ост-Индской компании Гиффорд. 14 марта 1673 г. Гиффорд был принят коро­лем, который разрешил англичанам открыть факторию в Фохиене. В 1683 г. английская фактория была переведена в Тханглонг. Торговля английской Компании с Северным Вьетнамом продолжалась до 1697 г., когда произошел вооруженный кон­фликт между служащими английской фактории и местным на­селением[15]. После этого английская фактория в Северном Вьетнаме была закрыта навсегда [162, с. 30—35; 190, с. 32—34; 191, с. 66—69].

Примерно в это же время англичане попытались завязать торговые отношения с Южным Вьетнамом. В мае 1695 г. пред­седатель Совета английской Компании в Мадрасе Натаниэль Хиггинсон направил ко двору Куоктюа (1691—1725) своего представителя Томаса Боуйера. В инструкции, которую Хиг­гинсон составил для Боуйера, ему предписывалось добиваться для англичан экстерриториальности, права расправы над наня­тыми служащими из местных жителей, свободы от пошлин на все ввозимые и вывозимые товары, предоставления места для строительства дока и ряда других привилегий [прил., док. 130]. В инструкции также говорилось: «Позаботьтесь о том, чтобы все люди на Вашем судне вели себя вежливо и были трезвы, чтобы не было нанесено никакого оскорбления правительству Кохинхины и не причинено вреда местным жителям» [прил., док. 130].

В августе 1695 г. Т. Боуйер прибыл к берегам Южного Вьетнама, 9 октября достиг Хюэ, а 2 ноября 1695 г. был принят Куоктюа. В последовавших переговорах южновьетнам­ский правитель в принципе согласился на основание английской фактории в его стране, но отверг непомерные требования англи­чан. В апреле 1696 г. Т. Боуйер отплыл обратно в Мадрас, так и не основав в Южном Вьетнаме постоянной фактории. В 1702г. англичане предприняли новую попытку овладеть контролем над южновьетнамским рынком. Они захватили остров Пуло Кондор, принадлежавший Южному Вьетнаму, и возвели там форт, но в 1705 г. местное население восстало и с помощью армии Нгуенов изгнало англичан с острова [21, с, 203; 162, с. 38—39].

Французская торговля во Вьетнаме в последней четверти XVII в. была тесно связана с деятельностью Общества ино­странных миссий. Летом 1680 г. в Северный Вьетнам прибыло судно французской Ост-Индской компании «Тонкин» под коман­дованием капитана Шаплена. Французы получили разрешение основать свою факторию в Фохиене, и, предлагая свои товары дешевле английских и голландских, на первых порах завоевали большую благосклонность северовьетнамского правительства. Вскоре, однако, выяснилось, что деятельность французской Ком­пании в Северном Вьетнаме служит лишь ширмой для христианской пропаганды, а в роли купцов, как правило, выступают законспирированные миссионеры [166, с. 241; 191, с. 81—82].

В августе 1681 г. в Северный Вьетнам прибыло французское посольство во главе с епископом Лефебром (он ради конспира­ции также был одет в штатское) с письмом от Людовика XIV Чинь Таку. В начале письма говорилось о взаимных выгодах торговли между Францией и Вьетнамом, а затем Людовик XIV переходил к истинной цели своего послания. «Более всего на свете мы желали бы на благо Вам и Вашей стране, чтобы те Ваши подданные, которые уже приняли веру в истинного Бога неба и земли, получили бы свободу исповедовать эту веру, самую высокую, благородную, святую и к тому же наиболее способствующую поддержанию абсолютной власти королей над народами... Более того, мы совершенно убеждены, что, когда Вы узнаете о достоинствах этой религии, Вы сами первый по­дадите пример своим подданным, приняв ее» [246, с. 85].

Как и следовало ожидать, письмо Людовика XIV отнюдь не вызвало у Чинь Така желания немедленно перейти в христиан­ство. Французское посольство несколько месяцев тщетно до­жидалось приема, но так и не получило его. Сменивший Чинь Така Чинь Кан (1681—1709) также не выразил желания встре­титься с епископом Лефебром. Он лишь передал ему через чи­новника ответное письмо Людовику XIV. В этом письме Чинь Кан сухо разъяснял французскому королю, что порядок есть порядок и нарушение его ни к чему хорошему не приводит. А поскольку изданные его предками законы запрещают хри­стианскую религию, он, Чинь Кан, не может взять на себя от­ветственность за их отмену. «Законы издаются для того, чтобы им точно и верно следовать,— пишет он.— Без верности же ни­что не может быть прочным. Как же можем мы презреть уста­новленный обычай ради личной к Вам приязни» [166, с. 265].

В то же время Чинь Кан подчеркивает в своем письме, что различия в религии не должны мешать взаимовыгодной тор­говле. «Учтивость и забота по отношению к иностранцам — вещь, отнюдь не чуждая нашей стране,— пишет он.— Нет та­кого иностранца, который был бы плохо принят у нас. Как же можем мы отказать человеку из Франции, который из любви к нам хочет нас посещать и привозить свои товары... Сейчас Франция присылает сюда свои товары для продажи или об­мена... Благодаря этому наша дружба может утвердиться на основе справедливости и честности и может стать прочной, как золото и камень» [166, с. 265].

Но у французской Ост-Индской компании не хватало това­ров и кораблей даже для торговли с Сиамом, который в эти годы стал основным объектом французской экспансии. Поэто­му, несмотря на большие колониальные аппетиты Людовика XIV, французские интересы во Вьетнаме представляли лишь миссио­неры, влияние которых падало. К концу XVII в. численность христиан как в Северном, так и в Южном Вьетнаме значитель­но упала. Большая европейская война, в которую была втянута Франция, надолго отвлекла внимание французского правитель­ства от Индокитая. Вслед за Францией интерес к вьетнамскому рынку постепенно пропадает и у Англии и Голландии, и в на­чале XVIII в. их деятельность в этой стране свертывается.

[1] Насколько Амангкурат II «потерял лицо» в переговорах с голландцами, свидетельствуют термины дипломатической переписки. Если для Агунга гене­рал-губернатор Батавии был «сыном», а для Амангкурата I — «братом», то для Амангкурата II он стал «дедом», а К. Спеелман — «отцом» [132, с. 219].

[2] Месяцем раньше, 17 ноября 1681 г., Пангеран Пугер оставил лагерь восставших и примирился со своим братом. Более того, он возглавил прави­тельственные войска, боровшиеся с повстанцами на побережье [132, с. 225; 209, с. 90].

[3] Этот инцидент едва не послужил поводом к новой англо-голландской войне. Англичане, однако, так никогда и не вернулись в Бантам. Они перебра­лись в Венкулен (Бенкулу) на Суматре, где в 1684 г. построили крепость и удерживали эту территорию еще в течение 140 лет.

[4] Тем более что в отличие от свергнутого им короля Нарая Пра Петрача был заинтересован  в борьбе с Голландией за свободу морей.

[5] Ядро ее составляли индийские мусульмане, но характерно, что в стране ее называли «феринги», т. е. «франки» — европейцы [38, с. 281].

[6] Интерлоперы   (нарушители) — не  входившие  в  Ост-Индскую  компанию английские купцы, которые нарушали ее торговую монополию.

[7] Это проявилось уже в предложении уступить англичанам Паттани поч­ти за два года до поступления Фалькона на сиамскую службу [216, т II, с. 183].

[8] Во всяком случае, показательно, что несколько лет спустя, собираясь вступить в войну с голландцами, Нарай готов был отдать приказание срыть их [150, с. 222].

[9] Ища опоры в борьбе с другими претендентами на трои, Мон Пит дей­ствительно стал ревностным сторонником Фалькона и, по-видимому, даже тайно принял христианство [10, с. 182].

[10] После смерти Нарая в начале августа 1688 г. Пра Петрача был из­бран королем [167, с. 349].

[11] Ему отрубили голову, что кажется гуманным по сравнению со звер­скими расправами Дефаржа над сиамскими пленными в Бангкоке [60, с. 132].

[12] Французский корабль, доставивший Ташара, не был даже допущен в гавань Мергуи. Снамиы, наученные горьким опытом, спешно преградили вход в нео цепями и бревнами, вбитыми в дно.

[13] В ответ на это «силачи» под предводительством Ву Зюи Ти подняли восстание в столице в 60-х годах XVII в. Правительству, однако, удалось по­давить это восстание [31, с. 36].

[14] Торговля с Вьетнамом не мешала китайским властям организовывать пограничные инциденты с целью оттягать у Северного Вьетнама часть его зе­мель.

[15] Капитан английского судна Уоллес похитил вьетнамку и удерживал ее на борту корабля. В последовавшем столкновении были убитые с обеих сторон, в том числе и сам капитан [142, т. 1, с. 483].