СОМЕРСЕТ БЕЙТМАН

СИМОН ДЕ МОНФОР

ЖИЗНЬ И ДЕЯНИЯ

ЕВРАЗИЯ

Санкт-Петербург

2004

ББК 663.3 (0)4 УДК 94 Б41

Б41

За помощь в осуществлении издания данной книги

издательская группа «Евразия» благодарит

Кипрушкина Вадима Альбертовича

Научный редактор

к. и. н. Муравьева М. Г.

Сомерсет Бейтман

Симон де Монфор. Жизнь и деяния. Пер. с англ. Е. А. Морена-Гоголевой — СПб.: Евразия, 2004. — 320 с. ISBN 5-8071-0146-4

Предлагаемая читателю книга посвящена одной из интереснейших и неоднозначных фигур английской исто­рии — Симону де Монфору, французу, ставшему англий­ским патриотом, палачу катарского восстания, выступав­шему за соблюдение свобод английского народа, закален­ному воину, предпочитавшему худой мир использованию любого оружия. Книга Сомерсета Бейтмана, безусловно, будет интересна отечественному читателю, ибо, по при­знанию многих историков, это одна из самых удачных биографий Симона де Монфора.

© Морена-Гоголева Е. А., перевод, 2003

© Лосев П. П., оформление, 2004

© Евразия, 2004

______________________________________________

OCR и вычитка – Aspar, 2011.

Шествуй, доколе тебе позволит Фортуна. Начнется

Там к спасению путь, где не ждешь ты, — в городе греков».

Энеида, VI, 96-97

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие

Предисловие автора

Глава I. Общий обзор

Глава II. Место действия

Глава III. Семья Монфоров. Ранние годы Симона

Глава IV. Придворный

Глава V. Крестоносец и воин

Глава VI. Наместник

Глава VII. Система английского управления

Глава VIII. Плохое правление Генриха III

Глава IX. Попытки реформ

Глава X. Час расплаты

Глава XI. Реакция

Глава XII. Баронские войны

Глава XIII. Испытание

Глава XIV. Лишенные наследства

Глава XV. Журнал расходов графини Лестера

Примечания

Библиография

Именной указатель

Географический указатель

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предлагаемая читателю книга посвящена одной из интерес­нейших и неоднозначных фигур английской истории — Симо­ну де Монфору, французу, ставшему английским патриотом, палачу катарского восстания, выступавшему за соблюдение свобод английского народа, закаленному воину, предпочитавше­му худой мир использованию любого оружия. О Симоне много писали, имя его обязательно упоминается в учебниках и лю­бых исторических исследованиях, касающихся истории Англии в Средние века и истоков английского парламентаризма, по­священы ему и специальные издания* (* Beamish, Tufton Victor Hamilton, Battle royal; a new account of Simon de Mont fort's struggle against King Henry III (London: F. Muller, [1965]); Cox, D. C. The Battle of Evesham: a new account (Evesham: The Vale of Evesham Historical Society, 1988); Knowles, Clive H. Simon de Montfort, 1265-1965 (London: Historical Association, 1972); Maddicott J. R., Simon de Montfort (Cambridge, 1994); Treharne, R. F. Simon de Montfort and baronial reform: thirteenth-century essays (London: Hambledon Press, 1986).). Однако в отечествен­ной историографии личность Симона де Монфора до сих пор остается известной благодаря Ш. Пти-Дютайи. В классичес­ком труде по английскому Средневековью В. В. Штокмар упо­минает о Симоне только в связи с боевыми действиями, но ничего не говорит о его роли в созыве первого английского парламента** (** Штокмар В. В. История Англии в Средние века. — СПб., 2000. — С. 67-68.), хотя многие работы по истории государства и права роль Симона в созыве первого парламента в Англии раскрывают или хотя бы упоминают о ней. В такой ситуации не приходится говорить о специальных работах, посвященных этому «пионеру английской свободы» и «отцу английских воль­ностей». Поэтому перевод данной книги имеет своей целью вернуть Симона де Монфора к жизни теперь уже исторической, рассказать о его заслугах и о том неоценимом вкладе, который он внес в строительство не только английского, но и европей­ского парламентаризма.

Мы избрали для перевода биографию, написанную Сомер­сетом Бейтманом, не самым маститым английским историком, если сравнивать его с Реджинальдом Трехерном или Джейм­сом Мэдикотом. Однако в книге Бейтмана есть то, чего недо­стает блестящим с научной точки зрения работам вышеука­занных историков, — живость описания, сострадание, сопере­живание правому делу, диалог с героями тех событий, нить, связывающая людей сквозь толщину ушедших эпох. С. Бейтман воссоздает перед нами пусть немного романтизированный, но исключительно живой и страстный образ Симона, со всеми его недостатками и достоинствами, таким, каким, по мнению автора, он должен был бы быть, чтобы совершить все то, что совершил, при этом автор соблюдает предельную точность и скрупулезно работает с источниками. Для самого Бейтмана эта книга стала единственной, ничего не известно о других его публикациях. Сомерсет Бейтман, выпускник Оксфордского уни­верситета (Питерхаус), заинтересовался Симоном де Монфо-ром, работая организатором выставок по истории Англии в Британском музее. Позднее, став директором одной провинци­альной школы, он сохранил свой интерес и превратил его в книгу, одну из первых английских биографий Симона де Мон­фора* (* До него существовало несколько биографий Симона: Bemont, Charles, Simon de Montfort, comte de Leicester: sa vie (1207-1265), son role potitique en France et en Angleterre (Paris: Picard, 1884); Creighton, M. Life of Simon de Mont ford, earl of Leicester, New impression (London, New York [etc.] Longmans, Green, and co., 1905); Qardiner, S. R. «Simon de Montfort», In Historical Biographies (London: Longmans, Green, and Co., 1901); Pauli, Reinhold, Simon de Montfort, Earl of Leicester: the creator of the House of Commons (London: Trubner, 1876); Prothero, G. W. The life of Simon de Montfort, Earl of Leicester: with special reference to the Parliamentary history of his time (London: Longmans, Green, 1877).), ибо первые работы такого плана были написаны французом (Шарлем Бемоном) и немцем (Рейнхольдом Паули). Знаменательно время появления данной книги — 1923 год, послевоенная Британия, возрождающаяся страна, экономичес­кий подъем и на всем этом фоне — постоянные требования о реформе парламента как отголоски реформы 1911 года. Био­графиям Симона было уготовано появляться в связи с рефор­мами парламента, именно так возродилась память о нем (Пау­ли был переведен на английский язык в 1876 году, издан на языке оригинала — немецком — в 1867, Протеро публикует свою книгу в 1877 году, Бемон — в 1884) как о «создателе Палаты Общин». Историков XIX века интересовал, прежде всего, феномен: как француз-аристократ стал поборником анг­лийской демократии?

Несмотря на традиционный вигский взгляд, излагаемый Бейтманом в своей книге, его исследование является весьма оригинальным, ибо основано, прежде всего, на использовании источников, подчас весьма редких. Он редко некритично отно­сится к своим предшественникам, просто перенося информа­цию из их исследований. Автора здесь заботят неточности и расхождения источников и проблемы их интерпретации, неже­ли построения его коллег. Так, для описания битвы при Ивземе он использует сохранившийся в герольдмейстерской конторе манускрипт за номером 3/23В (СоИе^е о! Агтз М5 3/23В), недавно прокомментированный Оливером де Лабордери* (* Olivier De Laborderie, «The Last Hours of Simon de Montfort: A New Account*, English Historical Review, 2 (2002).) как новое слово в источниковедении о Симоне де Монфоре.

Бейтман также концентрирует свое внимание на несколь­ких вопросах: значение баронских войн для последующей ис­тории Англии, роль Симона де Монфора и Генриха III вкупе с Людовиком IX в этом деле и причины неудачи дела, затеян­ного Симоном, причины предательства его соратников-баронов. Расставляя все точки над i, на страницах его книги перед нами медленно предстает образ решительного воина, вождя, рожденного повести за собой, безжалостного и беспощадного, но принципиального, наделенного высокими моральными каче­ствами человека, который ради свободы своей новой родины и справедливости правого дела пожертвовал своей жизнью и жизнью своих сыновей. Здесь Бейтман идет по пути У. Стаббса и других вигских историков XIX века, для которых англий­ская история представлялась в виде прогрессирующего конф­ликта король-парламент (Палата Общин), и перевес в конеч­ном итоге оказывался на стороне Общин. Так и Бейтман рассматривает баронские войны 1258-1265 годов как дело национальной борьбы против засилья чужеземцев, пытавших­ся увлечь Англию по чуждому ей пути развития (читай фран­цузскому/абсолютистскому). Бейтман полностью оправдыва­ет битву при Льюисе, а главное ее необходимость в связи с Амьенской мизой, поскольку для него Людовик IX выступает той «чуждой» силой, заинтересованной прежде всего в ослаб­лении Англии, в совращении ее с истинного пути демократии и парламентаризма.

Даже описание самой битвы при Льюисе укладывается в эту традицию: бароны накануне битвы молятся, они сосредото­чены на отстаивании своей свободы, сам Симон, суровый воин, проводит несколько часов в церкви, наедине с Господом, армия собрана, дисциплинированна, готова к решительному бою. В это время в королевском лагере царят веселье, разгул, пьянство, расхлябанность, тон же всему задает сам король Генрих. Сто­ит ли говорить об исходе битвы? Все приведенное выше опи­сание очень напоминает изображения битв времен событий середины XVII века, вошедших в отечественную историогра­фию под названием «Английской буржуазной революции». Невольно напрашивается сравнение между Симоном де Монфором и Оливером Кромвелем, накануне Нейсби. Параллель же между Генрихом III и Карлом I выглядит еще более уместной. Здесь особняком стоит фигура принца Уэльского, будущего «английского Юстиниана» короля Эдуарда I, чье по­ведение во время кризиса было явно неоднозначным. Бейтман рисует его преданным сыном, готовым отказаться от правого дела ради своего непутевого отца, что, безусловно, являет его нам как человека высоких моральных качеств и твердого духа.

Говоря о причинах неудачи реформ 1258-1265 годов, Бейт­ман однозначен в своем ответе: реформы эти не соответство­вали времени, Симон остался непонятым современниками, на­столько глубоко было его понимание демократии. Но именно благодаря ему на свет появилась нижняя палата английского парламента, ибо впервые он пригласил для участия в ней «общины», то есть горожан, установил порядок, который Эдуард I не посмел нарушить, что делает оного автоматичес­ким преемником Симона де Монфора. Образцовый парламент 1297 года, названный таким образом именно потому, что дол­жен был являться образцом созыва парламента для последую­щих лет, включил в себя горожан города Лондона и рыцарей от каждого графства, дав им пусть небольшое, пусть слабое, но все же представительство, которому в будущем предстояло перерасти с мощное демократическое парламентское движение.

Книга Сомерсета Бейтмана, безусловно, будет интересна оте­чественному читателю, ибо, по признанию многих историков, это одна из самых удачных биографий Симона де Монфора.

Кандидат исторических наук

Муравьева М. Г.

Моей жене

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

«Не популярная вещь, сэр,

зато моя собственная».

В течение многих лет я считал упреком для англий­ских историков тот факт, что биография Симона де Мон-фора написана французом. Преподавание оставляет мало времени для досуга, так что я не претендую на звание историка; могу лишь повторить за маленьким сыном Энея: «Dextrae se parvus Iulus implicuit sequiturque patrem non possibus aequis»* (* Вцепился в правую руку маленький Юл, за отцом поспешав­ший шагом неровным (Вергилий. Энеида, II, 723-724).).

В тот период любые книги, за исключением самых дешевых, были для меня недоступны. Но, к счастью, у меня была возможность компенсировать их отсутствие частыми посещениями Британского музея. Затем об­стоятельства сложились так, что я оказался отрезанным от библиотек и не мог больше доставать необходимые мне книги. Тем не менее до войны я собрал много материала, и теперь оставалось только приложить необ­ходимые усилия для того, чтобы упорядочить его и при­дать ему форму. Многие задачи, возложенные на меня войной, не позволяли уделять внимание музе истории. Следующий период был необходим для того, чтобы опра­виться от напряжения, и только в 1921 году я почувство­вал, что могу возобновить свои занятия. У меня была возможность доставать почти все нужные книги, поэто­му я, в меру своих сил, работал с оригинальными источ­никами. Теперь я отважился представить Университету, в котором учился, маленькое доказательство моих инте­ресов в области истории, которое, к сожалению, заняло лишь очень скромное место в программе исследований тридцатилетней давности.

С моей стороны будет справедливо признать помощь, оказанную двумя моими друзьями, мистером Э. Дж. Фин-чем, магистром искусств, и мистером X. Дж. Стедом, магистром естественных наук, прочитавшими рукопись и сделавшими много предположений, которые пусть и не повлияли на основную часть моей работы, но избавили ее от многих маленьких недостатков и неточностей.

Сомерсет Бейтман

 9 октября 1922 г.

ГЛАВА I

ОБЩИЙ ОБЗОР

Поступки человека и его внутренняя сущность во многом зависят от основополагающих принципов, прису­щих его эпохе и поколению. Из этого следует, что преж­де чем мы сможем понять историю Средневековья, не­обходимо хотя бы частично иметь представление о тех основах, на которых покоилась средневековая цивили­зация.

Видимый мир был создан единым Творцом, который подобно ткачу сплел на своем станке разноцветный узор действий и взаимодействий, из которых слагается челове­ческая жизнь. Все люди составляли единое целое, по­скольку вели свое начало от одного Создателя. Невиди­мый мир вокруг них был населен добрыми и злыми духами, принимавшими активное участие в их жизни. Религия стала главной заботой человека, а в мире мыс­лей царила теология; но она была всеобъемлющей. Тео­логия не только обсуждала отношения между Богом и человеком, она также не упускала из виду политику, философию и образование. Главным представителем Бо­га был Папа, земной глава Святой Римской Церкви. Но поскольку человек состоит из тела и из духа, то были нужны два правителя, которые должны быть одинаково универсальны и могущественны. Если Господь является властителем земли и небес, то на земле Ему нужны два представителя, Папа и император. Следовательно, Свя­щенная Римская Империя являлась эквивалентом Свя­той Римской Церкви и включала в себя те же черты и особенности, но в другом ракурсе. Если бы оба главы работали вместе, не было бы никакой необходимости менять эту теорию. Но все сложилось иначе. Из положе­ния, что духовное превыше светского, следовало то, что Папа превосходит императора. Эта теория подтвержда­лась параллелями из окружающего мира: солнце больше, чем луна, а значит и Римский Папа главнее императора.

Начало тринадцатого столетия застало на престоле Св. Петра Иннокентия III, который провозгласил себя главой не только Вселенской Церкви, но и всего мира. Вместо звания наместника Св. Петра он принял титул наместника Христа¹. Это заявление не ограничилось сло­вами. Когда Педро II Арагонский короновался в Риме в 1204 году, он принес Папе оммаж, как вассал и данник Св. Петра². Этот Папа наложил интердикт на Францию и Англию, заставив короля Франции помириться со сво­ей женой, отлучил от Церкви английского короля и пере­дал его королевство сыну французского монарха³. После того как он добился повиновения Иоанна, который усту­пил свою корону папскому легату, тот получил ее назад, но уже как вассал Папы⁴. Затем Папа направил свой курс против баронов и запретил Филиппу Французско­му позволять своему сыну досаждать королю Англии⁵. Возможно, все тот же Папа, чей властный голос достиг даже удаленных уголков Европы, сумел найти время и записать гимны: «Снизойди, Святой Дух, снизойди» и «У креста она продолжает стоять»⁶. Порой действия лю­дей сочетаются весьма причудливым образом.

Вмешательство со стороны Папы в светские дела — характерная черта XIII в. Вселенская Церковь и мировая империя включали в себя одни и те же составляющие, но смотрели на них с совершенно разных позиций. Когда лидеры двух сил пришли к противоречию, Папа исполь­зовал против императора все имеющиеся в его арсенале средства, и земные и духовные. Как сюзерен он заявлял свои права на контроль за управлением Англии, как Папа — требовал с нее доходы со своих бенефициев и церковные годовые сборы. С какой стороны ни посмотри, его связь с Англией во время правления Генриха III была очень тесной. В результате яркой чертой его правления стало противостояние папским притязаниям и требова­ниям. Когда римский первосвященник отлучил от Церк­ви жителей Лондона в 1215 году, они возмутились: «Сфе­ра светских дел не принадлежит Папе»⁷. Гроссетест при­знавал его право на бенифиции, но писал: «Тот, кто будет злоупотреблять этим правом, да будет гореть в геенне огненной»⁸. Когда Григорий IX низложил в 1239 году Фридриха II и предложил его корону Роберту, младшему брату Людовика IX, последний, будучи человеком благо­честивым, ответил: «Откуда у Папы такая гордыня и дерзость, что он таким образом лишает наследства короля, не имеющего ни господина над собой, ни даже равного себе среди христиан, — короля, не осужденного за про­ступки, в которых его обвиняют»⁹.

Средневековая мысль стремилась к тому же принци­пу единства, который наблюдался в религии и политике. Великие мыслители Запада хотели превратить концеп­цию всеобщего единства во всеобъемлющую систему. Но их построения были основаны в большей степени на метафизических умозаключениях, нежели на наблюде­ниях за окружающим миром. Еще одной примечатель­ной чертой этого века стали просочившиеся из арабского мира знания, пришедшие с Востока в Европу через Си­цилию и Испанию. В то же самое время стали доступны­ми переведенные на латынь труды Аристотеля. Система­тизацией и распространением этих новых знаний стала заниматься группа схоластов во главе с двумя выходцами из Англии — Александром Гельским и Робертом Гроссетестом. Именно в их среде были сделаны первые попытки сформировать идеи нового подхода к вопросам бытия. Альберт Великий, известнейший схоласт, препода­вавший в Кельне и Париже¹⁰, был естествоиспытателем в области ботаники¹¹. Поль Витело изучал оптические явления и линзы. Но воистину великим экспериментато­ром, предвестником современной науки, был Роджер Бэ­кон, который сблизился в Париже с Петром Марикортским, изобретателем вращающегося компаса с размечен­ным кругом. Бэкон написал о нем так: «Посредством эксперимента он получил знания о природных явлениях, медицине, химии, словом обо всем, что есть на небе и на земле»¹². Будучи молодым человеком, Бэкон осмелился дать Генриху III совет под видом загадки: «Господин король, чего больше всего страшатся моряки, переплывая море?» Король ответил: «Им лучше знать». Тогда Роджер ответил: «Я скажу вам, сир. Скал и камней» (Рirres des Roches)¹³. Когда Роджер стал старше, он писал о дорого­визне инструментов, о подверженности их коррозии и о том, как трудно перевозить их с места на место без повреждений¹⁴. Изобретение им черного пороха стало результатом его познаний в области химии; он даже разрабатывал схему летательной машины¹⁵. Огромный прогресс в развитии медицины был сделан в Салерно и Болонье.

Еще одна яркая черта данного столетия — последняя вспышка интереса к крестовым походам, всеми способа­ми раздуваемая Папой, который использовал эту ситуа­цию как способ вытягивания денег, поступавших к нему в обмен на освобождение от принятия клятвы кресто­носца¹⁶. Четвертый крестовый поход привел к образова­нию Латинской Империи на месте Константинополя и стал толчком для распространения влияния Венеции в восточном Средиземноморье. Последний глава этого недолговечного государства провел остаток своих дней, ски­таясь от одного двора к другому, и как последнее средст­во найти себе кров распродавал священные реликвии, которые оставались в Константинополе, несмотря на сце­ны полного разрушения и святотатства, оставленные по­сле его захвата в 1204 году. В 1238 году он посетил Англию в надежде получить помощь от короля. Его радушно встретили, и он вернулся назад с семьюстами марками¹⁷. Он продал королю Франции Терновый венец за десять тысяч серебряных марок. Эту святыню ему пришлось оставить, в качестве залога, венецианцам, что­бы получить ссуду. В случае, если бы он не смог выку­пить ее назад, она становилась их собственностью¹⁸. По­скольку Балдуин был совершенно не способен вернуть долг, Людовик IX сделал это за него, после чего получил Терновый венец в дар. Двое доминиканских монахов отправились за деревянной шкатулкой, опечатанной от­тисками дожей и баронов Византийской Империи, содер­жащей серебряную раку, внутри которой находился золо­той сосуд со святыней. Король вместе со своим двором отправился встречать посланников в Труа. Сам монарх, босой и в одной рубашке, пронес священную реликвию по улицам Парижа. До сих пор сохранилась красивая часовня, построенная специально для этого священного сокровища¹⁹. Ей позавидовал даже Генрих III во время своего визите в этот город. «Есть в Париже часовня, которую я страстно желаю иметь. Я доставлю ее в Лондон прямо на телеге»²⁰. Но он передумал. Некий тамплиер привез в 1247 году в Лондон изящный хру­стальный сосуд, заключавший в себе, как утверждалось, небольшое количество крови Иисуса Христа, пролитой на кресте во имя спасения мира²¹. Король пригласил знать отправиться вместе с ним к собору Св. Павла 13 октября и, подготовив себя молитвой, ночным бдением и постом из хлеба и воды, пришел в назначенный день к собору, чтобы отнести реликвию в Вестминстерское аббатство. Его сопровождала толпа поющих и плачущих от радости епископов и монахов. В присутствии священников с распятиями и свечами Генрих III пронес святыню по улицам города, подняв ее к небу и ни разу не оторвав от нее взгляда, а два помощника поддерживали его в это время под руки. Придя в Вестминстер, король пронес святыню по дворцу и церкви, прежде чем передать ее аббату. Затем епископ Нориджа отслужил мессу и про­читал проповедь о крови Христа. Он имел некоторые сомнения, а благодаря Гроссетесту эти сомнения так и не развеялись. Епископ не доказывал подлинность этой ре­ликвии, а остановился на том, что постарался доказать саму эту возможность²². Таким образом, общественная жизнь в период Средневековья практически вся была сосредоточена вокруг религии²³.

Главой крестоносного движения в это время стал Людовик IX, поклявшийся во время своей болезни совер­шить новый поход в случае своего выздоровления; и те­перь его матушка не знала, радоваться ли ей поправке сына или печалиться его решению²⁴. На Рождество 1245 года король навербовал множество рыцарей при помощи «благочестивой» хитрости. Когда воины пришли к утренней мессе, они обнаружили плащи с великолепно вышитыми золотыми крестами, которые Людовик IX подарил им в качестве рождественского подарка. Все, что им оставалось, — признать его новым ловцом людей²⁵.

Сила религии проявилась также во внезапном воз­никновении и быстром росте двух монашеских орденов. Доминик Испанский возвращался из Рима через Фран­цию вместе со своим наставником епископом Осмы. Недалеко от Монпелье он встретил цистерцианских мо­нахов, которым он должен был помогать бороться с ере­сью в Южной Франции. Они были подавлены своей неудачей в соперничестве с аскетичными еретиками. Но причина их поражения крылась в них самих: роскошная свита ездила с ними из города в город, а упряжки волов везли телеги, наполненные одеждой и провизией. Не удивительно, что, увидев их, люди кричали: «Смотрите, едут служители Бога, которые раньше ходили только пешком; посмотрите на богатых монахов, а ведь прежде они были бедны. Смотрите, это посланники Господа, ко­гда-то они были смиренными и гонимыми, а теперь они нагружены дарами». «Клин клином вышибают!» — вос­кликнул Доминик, поскольку сам он практиковал само­бичевание и другие всевозможные аскезы²⁶. Его пропо­веди в Лангедоке имели только частичный успех; но когда он находился в Риме в 1217 году, ему было виде­ние Св. Петра и Св. Павла, которые дали ему посох и книгу и велели проповедовать. Затем он видел своих учеников, парами разошедшихся по всему миру. Еще до его смерти это видение по большей части воплотилось в жизнь. Его последователи стали монашеским проповед­ническим орденом.

Как и в любое другое время, этот век жаждал не только указаний, но и примера. Если первое дал Доми­ник, то второе продемонстрировал Франциск. Он отрекся от своего земного отца и с тех пор говорил: «Наш отец, тот, что на Небе». Франциск сбросил с себя одежду, которую носил, поскольку не мог оставить себе ничего, принадлежащего его отцу. Его укрыли епископской ман­тией, пока впопыхах не нашли для него грубой крестьян­ской одежды²⁷. Поскольку он стремился следовать заве­ту бедности Христа, он привлек к себе многочисленных единомышленников и заручился поддержкой Папы. В те­чение своей жизни, большую часть которой он посвятил служению во благо других, он завоевал любовь людей и много последователей для своего ордена. Однажды, по­сле того как монахи Фекампа любезно перевезли фран­цисканцев через море, последние попросились на ночлег в богатый дом близ Дувра; но их заперли на ночь, а наутро обвинили в недобрых намерениях. В ответ на это один из монахов предложил свой пояс, сказав: «Если вы приняли нас за грабителей, то вот готовая петля для того, чтобы нас повесить». Разве может тот, кто вот так был готов умереть, замышлять что-нибудь дурное? Их тотчас отпустили²⁸. В другой раз двое монахов заблуди­лись в лесу близ Абингдона. Им срочно нужно было найти убежище от диких зверей, и они укрылись в амбаре одного монастыря. Но хозяева их прогнали, отчасти раз­очаровавшись, что те не были бродячими жонглерами, отчасти из-за своей подозрительности. Тем не менее один монах сжалился над ними и попросил привратника пустить их на сеновал, куда принес им хлеба и пива²⁹. Вскоре кельи францисканцев появились в городах, там они проводили в бедности свою жизнь, посвящая себя милосердию. Еще один пример, данный основателем ор­дена своим последователям, — исцеление прокаженного своим заботливым уходом³⁰. Францисканцы взяли про­каженных под свою защиту. Один плотник в Кембрид­же возвел маленькую часовенку из сорока пар досок всего за один день³¹. Но вскоре орден отошел от строгих примеров и заветов своего основателя. «Я — ваш бревиарий, я — ваш бревиарий!» — кричал он новообращен­ным братьям, которые спрашивали его о псалтыре³². Ко­гда Франциск пришел в Болонью, он отказался принять великолепное здание, построенное для братьев его орде­на. Чтобы смягчить его негодование, оттуда на руках вынесли даже серьезно больных и положили их на от­крытом воздухе³³. Тем не менее «серые» монахи приоб­рели в Оксфорде известность благодаря своим познани­ям в области теологии и медицины. Первая ветвь зна­ний помогала им читать пламенные проповеди, которые люди слушали с большим воодушевлением, в то время как местные приходские священники могли держать свои бенефиции по пятьдесят лет и за все время не сочинить ни единой проповеди³⁴. Другая отрасль помогала им ле­чить больных. Через несколько лет этот молодой орден в своем могуществе и размере владений уже мог соста­вить конкуренцию старым орденам.

В европейской истории этого периода выделились два основных направления в крестоносном движении: пер­вое было связано с продвижением на Запад племен татар и монголов, второе — противостоянием между Папой и императором. Около 1206 года Чингисхан сделался главой монголов, и первой страной, против ко­торой он обратил свои войска, стал Китай. Но убийство у Отрара на Яксарте трех послов и ста пятидесяти купцов дало ему повод атаковать Хорезм. Когда их разбили, монголы направились на Запад и взяли Иерусалим в 1243 году³⁵. Это привело к попытке возродить крестонос­ное движение. В 1240 году объединенные татаро-мон-гольские войска разграбили Киев и заняли большую часть Руси. Население Северной Европы было так испу­гано их набегами, что купцы не отважились, как обычно, плыть в Англию, чтобы закупить партию сельди на зи­му. Как результат, это вид рыбы стал очень дешевым в Англии даже в тех уголках страны, которые находились вдали от моря³⁶. Натиск монголо-татар был окончатель­но остановлен у Ольмютца и Ньюштадта. Наибольший успех в деле борьбы с неверными был достигнут не в Святой Земле, а в Испании. Хайме Великий, арагонский король, принес в 1229 году мир в бурлящие кортесы своим предложением захватить Балеарские острова и либо обратить их население в христианскую веру, либо уничтожить их³⁷. Пожилой архиепископ Таррагоны объ­явил, что теперь его глаза наконец узрели спасение Хри­стово, и предложил королю людей и денег. Главная экс­педиция покорила Майорку, Менорка сама сдалась побе­дителям, а для себя лично архиепископ отвоевал Ивицу. Некий пастух перевел войско христиан через Сьерра Морены, вместо того чтобы отправить их в ущелье, где притаились мавры. Это дало испанцам возможность одер­жать знаменитую победу при Лас-Навас-де-Толоса 16 ию­ля 1212 года, которая стала началом крестоносного дви­жения против мавров³⁸. К концу правления Генриха III владения мавров ограничились Гранадой. Влияние, кото­рое крестовые походы оказали на Европу, заключалось в том, что произошел контакт между Востоком и Западом, который выразился в обмене идеями и предметами быта, а также усовершенствованием образа жизни и повыше­нием комфорта, появившихся в европейской цивилиза­ции. Видимые проявления этого заимствования прояви­лись в виде ветряных мельниц³⁹, чернослива, тутовых деревьев, умения создавать узор на тканях из льна и шелка и подражании Тиринфским стеклам, которые на­учились делать в Венеции⁴⁰.

Обострилось противостояние между императором и Папой. Римского Понтифика очень беспокоила обширная империя Фридриха II, который был не только императо­ром, влияние которого постоянно росло в Германии, но еще и королем Сицилии, правившим чуть ли не всей Италией. В то же самое время власть Папы, оказавшаяся между молотом и наковальней, которыми являлись Лом­бардия и Неаполь, была под угрозой уничтожения. При таком раскладе сил мир между церковным и светским владыками был невозможен. Дитя веселья и солнечного юга Фридрих был безразличен к делам Церкви. Владея несколькими языками и с головой погрузившись в са­мые прогрессивные знания своей эпохи, он уделял слиш­ком много внимания арабским философам, для того что­бы быть пламенным крестоносцем, и видел слишком много своекорыстия в политике Папы, для того чтобы быть хорошим католиком. При нем управление Сицили­ей было почти идеальным. Все сословия были равны перед законом и никого не притесняли⁴¹. В 1235 году женитьба на сестре Генриха III Изабелле привела его к более тесным контактам с Англией. Когда послы его впервые увидели красивую принцессу в зале Вестмин­стера, они невольно воскликнули: «Долгих лет нашей императрице!» Английский король расщедрился, и подар­ки для его сестры действительно были достойны импе­ратрицы: искусной работы золотая корона с фигурами четырех английских королей, особо чтивших веру или мучеников; кольца и ожерелья из драгоценных камней, шелковые одежды, величественная кровать, серебряные сосуды. Путешествие из Вестминстера в Кельн через Сандвич и Антверпен было одной сплошной вереницей празднеств. Процессию всюду встречали песнями и му­зыкой. Десять тысяч жителей Кельна, украшенного паль­мовыми ветвями и цветами, приветствовали сидящую верхом принцессу стуком своих копий. В этом городе она завоевала огромную популярность благодаря тому, что сняла шляпу и вуаль, позволив людям отчетливо рас­смотреть свое лицо. Из-за суматохи ей пришлось оста­ваться снаружи городских стен в течение нескольких недель, а затем в сопровождении свиты она отправилась в Вормс, где стала женой Фридриха II. Супруг отослал домой всю свиту жены, за исключением возглавлявшей ее Маргариты Биссет, прославившейся в Лондоне своим золотым шитьем. Эскорт увез с собой трех леопардов, очень походивших на борзых, как отмечали хронисты⁴². Тринадцатое столетие было отмечено ростом универ­ситетов. Учебные заведения в Падуе, Неаполе и Сиене были основаны в первой половине века, а другой его половине обязаны своим появлением колледжи Окс­форда. Когда произошла стычка между студентами уни­верситета и местными жителями Сен-Марселя в Пари­же, королева Бланка приказала наказать зачинщиков, но это вызвало такое волнение среди студентов, что преподаватели на время отменили лекции и диспуты⁴³. Ген­рих III написал письмо, в котором выражал свои симпа­тии пострадавшим студентам, и предложил им убежище в любой части Англии⁴⁴. Всего за несколько месяцев до этого подобный случай произошел в Оксфорде, когда грабители ворвались в комнаты студентов. После этого епископ местного диоцеза наложил на город интердикт. В конце концов пришли к соглашению, что имущество, украденное из комнат, будет возвращено, а между бедны­ми студентами распределено пятьдесят марок⁴⁵. Когда в 1248 году жители убили клирика, король взял дело в свои руки и заставил население заплатить штраф в восемьдесят марок⁴⁶. В 1256 году он постановил, чтобы рента с тех домов, где размещались студенты, пересмат­ривалась каждые пять лет⁴⁷, а в 1265 году запретил выбирать учащихся на места судейских и присяжных⁴⁸. На юге Франции, в Германии и Исландии поэты начали писать на родном языке и посеяли зерна, из которых впоследствии выросли цветы современной на­циональной литературы. Эта тенденция затронула Анг­лию меньше, чем другие импульсы XIII века, но зато веянья, которые все же ее достигли, укоренились здесь гораздо глубже, чем в соседних странах. Кафедральные соборы Амьена и Шартра во Франции, хоры кафедраль­ного собора в Кельне, баптистерий в Пизе — все это было построено в том же самом столетии. В Англии в 1220 году был заложен собор в Солсбери, о котором Роберт Глостерский писал: «во всем христианском мире нет более прекрасного творения»⁴⁹. В том же году Валь­тер Колчестерский, ризничий Сент-Олбанского аббатства, и Элиас Даремский, каноник Солсбери, выполнили отдел­ку усыпальницы Св. Фомы в Кентербери с замечатель­ным мастерством⁵⁰. Архиепископ Лангтон, большой пат­риот, руководил церемонией перенесения мощей Св. Фо­мы из крипты в новую усыпальницу, расположенную позади главного алтаря⁵¹. Даже для Средневековья эта церемония была воистину удивительна, и люди изо всех уголков Европы съехались, чтобы увидеть ее собствен­ными глазами. Из-за расходов на эту процедуру Кентерберийский монастырь на многие годы попал в долговую кабалу⁵². В том же году, в канун Троицына дня, Ген­рих III заложил первый камень в основание новой часов­ни Пресвятой Девы в Вестминстере⁵³. Король подарил настоятелю в счет расходов золотые шпоры, изготов­ленные по случаю своей коронации⁵⁴. В 1243—1244 годах велись подготовительные работы для перестройки Нор­маннской церкви в Вестминстере. Шерифу Кента было приказано доставить сто барж серого камня⁵⁵, а в 1244-1245 годах было запрещено привозить в Лондон камень для каких-то других целей⁵⁶. В январе 1245 года боль­шую часть старого здания церкви снесли, и вскоре после этого начались новые работы⁵⁷. Оплату этих работ взял на себя ювелир Одо, а затем его сын Эдуард⁵⁸. Ответст­венными за строительство были королевские каменщики мастер Генрих, а затем мастер Джон Глостерский⁵⁹, а на последнем этапе мастер Роберт из Беверли. В 1249 году Джон Сент-Омерский приказал сделать аналой для сво­ей домашней капеллы, лучше чем в Сент-Олбанском монастыре, если это возможно. Среди мастеров, распи­сывающих эту капеллу, были Вильгельм Флорентийский и Петр Испанский, возможно, работой последнего явля­ется также алтарная часть капеллы Святой Веры в этом аббатстве. Хоровые нефы были украшены боевы­ми щитами некоторых влиятельных баронов королевст­ва, среди которых находился и щит Симона де Монфора⁶⁰. В 1241 году по распоряжению короля была изготовлена рака из чистого золота с драгоценными камнями, а в 1244 году королева подарила церкви образ Святой Девы с изумрудом и рубином. В 1253 году было объявлено о покупке стекол по фиксированным ценам — четыре пенса за фунт обычного стекла, восемь за фунт цвет­ного⁶¹. Генрих III не ограничился только Вестминстером. Настоятель Герард продолжил строительство церкви Св. Варфоломея в Смитфилде, и король в счет оплаты расходов в два приема передал 80 фунтов.

ГЛАВА II

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ

Король Иоанн умер в Ньюарке 19 октября 1216 года от болезни, начавшейся после того, как он съел слишком много персиков и выпил молодого сидра¹. Тело короля в соответствии с его волей было похоронено в Вусте­ре². Затем его сторонники отправились в Глостер на совет, в результате которого Томасу Сенфордскому было поручено привезти молодого Генриха III из Девизе, где он находился у своего наставника. Но Вильгельм, граф Пемброка, встретил его у Мальмсбери и отправился вме­сте с наследником в Глостер, где он был посвящен в рыцари 27 октября, а 28 — коронован. Стоя перед высо­ким алтарем в аббатстве Св. Петра, юный король по­клялся на Святом Евангелии и мощах святых быть вер­ным Богу, справедливым к своим людям, принести Рим­ской Католической Церкви и Папе Гонорию III оммаж за Англию и Ирландию и выплачивать Риму ежегодно ты­сячу марок. Вечером был устроен подобающий такому случаю праздник³. Поскольку не было возможности раз­добыть королевскую корону, ее заменили тонким золо­тым обручем.  Чтобы  продемонстрировать свою храб­рость, тех, кто признали Генриха III своим королем, по­просили надеть на голову венки⁴. Людовик Французский и верные ему люди удерживали много земель и замков, но Пемброк, которого совет назначил регентом, был упорным человеком, и Папа прислал своего легата Талона, чтобы сделать решительный шаг против иностранной партии. Замок Линкольн был освобожден 20 мая 1217 года, и силы, занявшие город, были окончательно разбиты; их отступление на север отметилось беспорядочными грабе­жами, а уцелевшие части были теперь безжалостно отре­заны, поскольку находились на юге⁵. Вселяющий ужас морской разбойник, монах Евстахий, был отброшен от Дувра 24 августа Губертом де Бургом, чьи моряки, быст­ро воспользовавшись преимуществами погоды, бросились на французов, взяли на абордаж их корабли и обрубили ванты таким образом, чтобы паруса упали на головы команде, а затем перерезали непрошеных гостей. В то время, когда железные крюки впились в неприятельские корабли, английские лучники подписали врагу смертный приговор. Ричард, внебрачный сын короля Иоанна, ста­щил Евстахия с корабля и убил его⁶. Мир был заключен в Ламбете на великодушных условиях⁷, Лондон предос­тавил Людовику пять тысяч фунтов для расходов на обратную дорогу⁸.

Постепенно в английских землях восстанавливался порядок. Был взят денежный заем под залог драгоценно­стей короны, и король заверил его своей печатью⁹. Неко­торые из баронов отправились в крестовый поход к стенам Дамьетты¹⁰. В 1219 году были восстановлены судебные разъезды¹¹, но без использования ордалий, кото­рые запретил Латеранский собор 1215 года¹². Граф Пем­брока заболел, переправляясь морем из Лондона в свои владения в Кавергеме, он умер там 13 мая и был погре­бен в Темпле три дня спустя¹³. Управление принял на себя Губерт де Бург. Наиболее серьезные проблемы в ранние годы правления Генриха III были связаны с мя­тежными баронами и Ллевелином Уэльским. В 1220 году Вильгельм, граф Альбемарля, сын авантюриста из Пуату в Олероне, был лишен Рокингемского замка и должен был вернуть Бифемский замок своему прежнему вла­дельцу.  В  январе 1221 года он вторгся  в  Бифем  и разграбил прилегающие земли.  Затем он неожиданно направил свои войска к югу и захватил Фотерингей. Но войско обернулось против него, и он бежал в Фаунтинс. В это время его сторонники сдали Фотерингей, но сохра­нили Бифем. В конце концов мятежник подчинился вла­стям и был прощен. В 1222 году жители Лондона дока­зали свое превосходство в большом соревновании по борьбе к досаде управляющего Вестминстерского аббат­ства, который предложил барана в качестве приза для следующего соревнования, которое должно было состо­яться 1 августа. Он собрал сильных людей в надежде одержать победу, но когда стало ясно, что перевес не на их стороне, он силой выпроводил представителей Лондо­на домой. В городе поднялся шум: все давали разные советы. Мэр Серло, человек миролюбивый и благоразум­ный, предлагал обратиться к аббату Вестминстера; а Кон­стантин Фиц-Атульф, влиятельный горожанин, поднял крик: «Ура! Ура! Пусть Бог поможет нашему лорду Лю­довику!»¹⁴ Он собрал большинство, и толпа атаковала здание аббатства. Вследствие этого поступка он, по рас­поряжению юстициария, был немедленно схвачен Фаль­ком де Брете и повешен¹⁵. В 1224 году последний захва­тил земли, принадлежащие Джону Маршалу, и заключил его  бейлифа  в тюрьму¹⁶.  Когда  в Данстебл прибыли разъездные судьи, они нашли целых шестнадцать исков, предъявленных Фальку за захват чужих земель¹⁷. В по­рыве гнева Фальк послал своему брату Вильгельму, удер­живающему для него Бедфордский замок, распоряжение отправить солдат для задержания судей и предотвратить суд.  Солдаты  схватили  одного  из  судей,  Генриха де Брайбрука, и отвели его в Бедфорд. К счастью, королев­ский двор располагался тогда в Нортгемптоне. Жена этого судьи поехала к королю и со слезами на глазах просила восстановить порядок. Большая часть баронов высказалась против такого рода проявления самовла­стия; были немедленно собраны войска для захвата зам­ка. После почти двухмесячной осады он был взят при помощи деревянной башни, которую королевские плот­ники собрали прямо под стенами замка. Король поклялся повесить всех взятых в плен, но трое из них оказались тамплиерами. Для них приговор был отложен, Генрих III не мог нарушить своей клятвы, но их оставили в живых, поскольку они вновь могли сражаться в Святой Земле¹⁸. Напрасно Папа защищал Фалька де Брете¹⁹. Суд пэров, собравшийся в Вестминстере, постановил, что он не бу­дет лишен жизни, поскольку он и его отец много лет верно служили королю, но он должен навсегда покинуть Англию. Вильгельму, графу де Варенну, королем было поручено сопровождать его до побережья и проследить за тем, чтобы он сел на корабль²⁰. После долгих скита­ний изгнанник умер в Св. Кириаке²¹.

В 1218 году Ллевелин, принц Северного Уэльса, был вызван в Вустер, чтобы он принес оммаж новому коро­лю. Для путешествия в оба конца ему предоставлялась охранная грамота. Он зарекомендовал себя как ненадеж­ный сосед и вероломный вассал. В 1223 году, когда графа Пемброка не было в Ирландии, Ллевелин захватил два его замка и обезглавил всех его обитателей. Граф ско­ро вернулся и, собрав большую армию, отвоевал назад свои замки и сделал то же самое с валлийскими пленны­ми. Затем последовали взаимные набеги и репрессалии²². В 1228 году солдаты замка Монтгомери вышли наружу, чтобы расчистить и расширить дорогу через лес как средство защиты от валлийских разбойников, но валлий­цы атаковали их и загнали в замок. Король и юстициарий отправились к ним на помощь. Они вычистили лес, и король приказал возвести замок в долине Керри, к запа­ду от Монтгомери. Некоторые представители англий- ской знати находились в союзе с Ллевелином, и солдаты страдали от нехватки пищи. Вильгельм де Браоз, лорд Брекона, был схвачен во время поисков провизии. В кон­це концов был заключен мир на тех условиях, что Ген­рих III должен снести замок, получивший к тому времени прозвище «глупость Губерта», а Ллевелин должен пре­доставить в качестве компенсации за расходы тысячу коров²³.

Несмотря на молодость короля и вышеупомянутые трудности, сторонники лояльности и порядка постепенно набирали силу. В ранние годы правления Генриха III не было такого количества серьезных проблем, которое по­явится во время его самостоятельного правления. В янва­ре 1227 года на совете, собравшемся в Оксфорде, король объявил себя способным править страной единолично и отстранил своего опекуна Петра де Роша, епископа Вин­честерского. Последний тут же отправился выполнять свою клятву крестоносца и четыре года провел в Палестине²⁴, где его воинские таланты смогли раскрыться полнее, чем в его диоцезе²⁵. Природа создала его солда­том, но судьба пожелала, чтобы он стал епископом. Смерть «миротворца» Гонория III непосредственно при­вела к вступлению на папский престол Григория IX и косвенно к дополнительным проблемам в Англии. Оба вышеназванных Папы призывали Фридриха II сдержать свое обещание отправиться в крестовый поход²⁶ и даже упрекали его в потере Дамиетты. В 1227 году он отплыл из Бриндизи, но из-за своей болезни скоро вернулся и был немедленно отлучен от Церкви Григорием IX. Они никогда больше не были друзьями, несмотря на примире­ние, которое произошло в Сан Германо. «Я больше не помню прошлого!» — воскликнул Фридрих. «Император пришел искать со мной встречи с рвением преданного сына», — отвечал Григорий²⁷. В действительности же они не поверили друг другу. Ссоры дорого стоят, если они

подкрепляются поступками, но эпоха Григория IX способ­ствовала решительным действиям. В 1229 году папский нунций Стефан прибыл в Англию и зачитал перед сове­том, собравшимся в Винчестере, письмо главного Понти­фика, в котором тот требовал десятую часть годового дохода со светских и церковных земель. Все посмотрели на короля, в надежде, что он возразит этому требованию, но тот не проявил решительности. Тогда светская часть знати отказалась, а церковники, под страхом отлучения, согласились. Десятина крайне строго взималась со всех форм дохода, без принятия во внимание долгов и расход­ных статей. Нунций потребовал, чтобы вся сумма была выплачена полновесными монетами новой чеканки, и со­брал даже десятую часть урожая фруктов наступающей осени. Некоторым прелатам пришлось продать или за­ложить алтарные предметы²⁸. В добавление к этому анг­лийские  бенефиции  были  пожалованы  иностранному клиру, который не горел желанием выполнять свои обя­занности.  Со стороны же Папы это было полное не­уважение прав законных держателей церковных земель. В 1231 и 1232 годах оппозиция пришла к власти. Было сформировано секретное общество и обнародовано пись­мо, запрещающее платить налоги иностранным клири­кам. Когда в Сент-Олбансе собрался церковный синод, вооруженные люди с закрытыми лицами захватили Ро­мана Цинция, каноника собора Св. Павла, и удерживали его в течение пяти недель, но в конце концов отпусти­ли целым и невредимым, но без седельных сумок. В то же самое время сбежал Иоанн Флорентиец, архидиакон Нориджа, и в течение многих дней прятался в Лондоне. В следующем году небольшая группа вооруженных людей захватила амбар римского викария Виппингема, забрала его содержимое и часть этого добра раздала бедным. Когда их остановил шериф, они предъявили защитные королевские письма. Затем было совершено нападение на двух папских посланников; одного из них разрезали на куски, а другого оставили полуживым. Их письма были уничтожены, а папская булла растоптана²⁹.

Архиепископ Стефан умер в 1228 году; на его место монахи Кентерберийского аббатства избрали одного из своих братьев, Вальтера Эйншемского. Король отказал ему в этой должности из-за его туманного прошлого. Тогда он обратился к Папе и приехал в Рим, где во время экзамена, проводимого тремя кардиналами, отвечал очень плохо и не знал, умерла ли к этому времени или до сих пор жива «Рахиль, оплакивающая своих детей». Он был признан негодным для службы. Тогда посланник Генри­ха порекомендовал Ричарда, канцлера Линкольна, кото­рый согласно местному уставу носил звание Грант³⁰. Он был рукоположен в сан. В 1231 году архиепископ пожа­ловался Генриху, что Губерт де Бург противозаконно не подпускает его к замку Тонбридж. Но король поддержал юстициария, тогда архиепископ поехал с этим делом в Рим и, конечно, выставил Губерта виновником недавних нападений на иностранных церковнослужителей и их имущество³¹.

Возвращение из Иерусалима в 1231 году Петра де Роша, имевшего большое влияние на короля, принесло опалу Губерту де Бургу. Он выставил его виновником всех неудач во Франции и Уэльсе, так же как и в возник­новении оппозиции иностранным священнослужителям. Король отстранил Губерта от дел 29 июля 1232 года. Петр де Рош вновь обрел власть над молодым королем, который щедро пожаловал государственную должность его сыну или племяннику Петру Риво³², в то время как Стефан Сегрейв, простой юрист, стал юстициарием. Эти новые королевские чиновники тут же завели целое вой­ско, состоящее из наемников, чтобы укрепить свое влия­ние. Первым их шагом стала травля бывшего юстициа­рия. Ему было приказано отчитаться по всем распискам, даже тем, которые появились в дни правления короля Иоанна. На их погашение он имел королевскую хартию, подтверждавшую доверие монарха к честному выполне­нию его службы. Он был обвинен в отравлении разных представителей знати, а жители Лондона пожаловались, что он несправедливо послал на смерть Константина Фиц-Атульфа. Понимая, что к опальным не бывают ни справедливыми, ни милосердными, он нашел убежище у каноников Мертона в Сюррее. Мэр города послал во­оруженных горожан, чтобы привести его обратно, но граф Честера предостерег короля, что могут начаться народные волнения, поэтому погоню отменили. Благода­ря заступничеству архиепископа дублинского Луки Гу­берт получил передышку до января 1233 года, чтобы подготовить ответы на выдвинутые против него обвине­ния. Он присоединился к своей жене, отправившейся к Бери Сент-Эдмундас, но прервал свою поездку в Брентвуде. Король рассердился, когда слухи об этом дошли до него, и отправил солдат в погоню. Но Губерта преду­предили, и он поспешно вскочил с постели и укрылся в часовне, которая была неподалеку. Солдаты застали его держащим распятие в одной руке и священные релик­вии в другой. Несмотря на это, они выволокли его из часовни, надели оковы и отправили в лондонский Тауэр. Когда солдаты позвали бедного кузнеца, чтобы заковать кандалы, он отказался: «Пока на свете существует Бог, я никогда не закую того, кто так часто освобождал Анг­лию». Когда лондонский епископ услышал о поведении Губерта в часовне, он заставил короля вернуть его об­ратно в убежище. Шерифы Эссекса и Хартфорда полу­чили строгий приказ не допустить его бегства. В конце концов голод заставил Губерта сдаться, и он вновь был заключен в Тауэр³³. После того как Генрих получил сокровища, хранящиеся в Нью Темпле, ему стало жаль верного слугу семьи. Получив поручительства четырех крупных графов, он отправил его отбывать почетное за­ключение в замок Девизе³⁴. В следующем году Петр де Рош стал плести интриги, чтобы получить в свое распо­ряжение этот замок, надо полагать, желая таким образом избавиться от соперника. Двое верных слуг предупреди­ли Губерта об опасности и помогли ему бежать. Он нашел убежище в приходской церкви, но опять был изгнан. Тогда епископ Солсберийский быстро взял дело в свои руки и вернул изгнанника на место, откуда его освободили друзья и переправили в Уэльс³⁵. В итоге Губерт все же помирился с королем в Глостере 29 мая 1234 года. Он предстал перед монархом босой, с непо­крытой головой, без перевязи на поясе, с обнаженными по локоть руками. Упав к ногам Генриха III, он взывал к его милосердию до тех пор, пока бледный король, поддер­живаемый под руки двумя приближенными, не поцеловал его в знак примирения. Губерту вернули его земли³⁶.

Между тем в королевстве начались беспорядки, и король запятнал себя несправедливым обхождением с Ричардом Маршалом, который после смерти своего бра­та в 1231 году стал графом Пемброка. Ему было отказа­но во владении имуществом³⁷ до тех пор, пока он не начал собирать силы в Пемброке и Ирландии, и Генри­ху III пришлось уступить, чтобы сохранить мир. Но в душе король ничуть не изменился и не обратил никакого внимания на предупреждения Роджера Бэкона в Окс­форде³⁸. Его приближенные советовали прекратить вол­нения при помощи иностранных наемников. Ричард Мар­шал выехал в Вестминстер в 1233 году, но его сестра Изабелла, жена королевского брата Ричарда Корнуолл­ского, предупредила, что Петр де Рош готовит против него заговор. Ричард тотчас же развернул коня и поспе­шил в Уэльс. Он заключил с Ллевелином тесный союз, разбил короля при Гросмонте и опустошил земли всех иностранцев. Король в гневе поклялся никогда не заключать с ним мира до тех пор, пока тот не упадет перед ним на землю с веревкой на шее. Поскольку Ричарда невозможно было победить в честном бою, нужно было прибегнуть к хитрости. Преданного своими людьми, его заманили в Ирландию, где он столкнулся с многочислен­ными силами противника. Но даже тогда он смог бы выжить, если бы не вероломство его врача, который так плохо обработал раны, что они стали причиной его смер­ти³⁹. Узнав об этом, король прослезился. Возмездие наконец свершилось. Петр де Рош продолжал свои интриги, теперь уже при помощи писем, на которых подложным путем оказалась королевская подпись. После трех неудачных попыток наконец был выбран архиепископ Кентенберийский. Им стал Эдмунд Рич, который принял сторону своих соотечественников в борьбе против ино­странцев. Он даже убедил Генриха III сместить с долж­ности епископа Винчестерского.

Но эта первая волна насаждения иностранного клира скоро растворилась в новой, гораздо более обширной и продолжительной. Планы в отношении женитьбы Ген­риха III в разное время строили герцог Бретонский, гер­цог Австрийский, король Богемии и, наконец, граф Понтье⁴⁰; его женитьбе на дочери последнего претендента помешала оппозиция со стороны французского двора. Супругой Генриха III стала Элеанора Прованская. Это произошло 14 января 1236 года в Кентербери, а чуть позже, 20 января, она была коронована в Вестминстере. Во время этой церемонии граф Пемброка, как Великий Маршал, нес жезл и расчищал перед королем дорогу на пути в аббатство и в праздничный зал. Хранители Пяти Портов несли за королем его мантию. Лондон был уб­ран и украшен знаменами, флагами, свечами и лампами. В это время жители, разодетые в дорогие одежды, при­несли с собой 360 золотых и серебряных кубков, чтобы исполнять во время свадебного праздника свою традиционную функцию стюардов. Симон де Монфор, граф Лес­тера, держал миску с водой, в которой король должен был ополоснуть руки перед трапезой⁴¹. Если жители Лондона были ответственны за доставку вина, то обязан­ность приготовления блюд для праздничного стола по обычаю ложилась на Винчестер. Обладатели придвор­ных должностей исполняли свои церемониальные обя­занности, отдавая дань традиции⁴². На фоне этого радост­ного события произошло первое публичное появление Симона де Монфора в Англии. Начиная с этого момента его судьба и будущее этой страны оказались тесно свя­заны. Будучи иностранцем, он принадлежал к тем пред­ставителям знати, о которых хорошо замечено: «Ни одна страна, кроме Англии, так не обязана личным заслугам людей, не рожденным на ее земле»⁴³.

ГЛАВА III

СЕМЬЯ МОНфОРОВ. РАННИЕ ГОДЫ СИМОНА

На равном расстоянии от Шартра и Парижа располо­жен небольшой городок Монфор л'Амори. Возле него есть небольшая возвышенность, «могучая гора», от кото­рой семейство Монфор ведет свое название. Традиция связывает род с Карлом Лысым (843-877), королем Нейстрии и Бургундии, а через него и с Карлом Вели­ким¹. Посредством браков род оказался связанным с герцогами Нормандскими, это сделало его представите­лей хозяевами Эвре наряду с владениями Монфоров². Права на владение Эвре перешли от Иоанна Английского к Филиппу Французскому таким же образом, каким он подарил его в качестве приданого на свадьбу своей племяннице Бланке Кастильской с Людовиком Француз­ским³. Частое упоминание представителей этого рода встречается в ранних хрониках Англии, но упомянутые персонажи могли принадлежать и к другой ветви⁴. Тес­ные связи с Англией возникли после брака Симона III и Амиции де Бомон, сестры и сонаследницы Роберта Фиц Парнела, графа Лестера⁵. Их сын стал Симоном IV. Ро­берт умер в 1204 году, но сын его сестры не мог полу­чить титул до августа 1206 года. 10 марта 1207 года король Иоанн разделил наследство между Симоном, сы­ном своей старшей сестры, и Саером де Квинси, графом Винчестера, который женился на его младшей сестре Маргарите⁶. Симон де Монфор получил половину граф­ства вместе с третью доходов и титул, а также долж­ность Верховного Стюарда Англии⁷. После смерти своей бабушки Петрониллы и тети Лауренции их вдовья доля также была поделена между двумя графами⁸. Поскольку король лишил Симона графства еще до конца 1207 года⁹, он, вероятно, не получил с земель никакого дохода. Воз­можно, причиной этого были долги перед короной. С этих пор земли, по воле короля, находились в руках Роберта де Ропли¹⁰. Очевидно, что Иоанн не мог надеялся на хорошие отношения с лидером крестового похода про­тив Раймунда Тулузского, мужа его сестры Иоанны, а как раз Симон в 1208 году и был избран предводителем похода против альбигойцев. В 1210 году до Иоанна дошли слухи, что бароны готовят против него заговор и что вместо него на королевский трон хотят посадить Симона де Монфора¹¹. Возможно, это были всего лишь слухи, поскольку едва ли Симон был похож не человека, способного отказаться от реальных плодов успеха, при­шедшего к нему в Южной Франции, ради призрачного титула, на который у него не было никаких прав, а полу­чить и удержать его можно было только при помощи жестокой борьбы¹².

Уже проявив себя и как храбрый воин, и как добрый христианин, Симон принял очастие в четвертом кре­стовом походе и вместе с войском ожидал отплытия в 1202 году. Но непреклонные венецианцы настаивали на захвате Зары в качестве оплаты за переправу на Вос­ток. Не помог даже запрет Иннокентия III, доставленный сюда его легатом. Когда жители Зары заметили воору­женное войско, они предпочли сдаться, но, пока лидер крестоносцев был на совете, Симон стал насмехаться над горожанами за то, что те, имея крепкие стены, так легко сдаются. Послы поспешно вернулись назад, и го­род приготовился к обороне. После шестидневной осады он был взят, и дож Венеции разделил добычу со своими союзниками. Крестоносцы остались в Венеции на зиму, колеблясь между своим первоначальным замыслом ис­тинного крестового похода и атакой на узурпатора Кон­стантинополя. Одни прислушивались к мольбам Алексея прогнать его дядю, захватившего власть, и вернуть трон отцу; в случае удачи им были обещаны деньги и прови­зия для крестового похода. Другая часть, в большей степени следующая предписаниям Папы, отказывалась воевать против христиан. Они были готовы сражаться только в Сирии и исключительно с неверными. Симон де Монфор относился к последним, поэтому он поспешил присоединиться к венгерскому королю¹³.

Задолго до этого события Симон стал героем Альби­гойского похода. Несмотря на силу Церкви, существова­ло много центров, противостоящих ортодоксальной вере. Некоторые из них подпитывались старыми манихейскими идеями, другие — желанием очищения веры. Юг Франции был своего рода оранжереей, где песни и все­возможные нетрадиционные течения расцветали пыш­ным цветом, а любая новая идея находила благоприятный климат для развития. Процветавшая здесь разновидность ереси сочетала в себе как созидающее, так и разруши­тельное начало. Многие пытались вернуть инакомысля­щих южан в лоно ортодоксальной веры. Но проповеди Св. Доминика не возымели результата, точно так же не смог добиться успеха и его предшественник, Св. Бернар¹⁴. Уговоры тоже не помогли, пришлось прибегнуть к силе. Церковь призвала феодальный север обратиться против своевольного юга¹⁵. После первых успехов Безье и Каркассон оказались в руках победителей. Но никто бы не признал выгоду резни, пока Симон не пошел на этот шаг, после небольшого раздумья¹⁶. Симон описы­вается как человек высокого роста, широкоплечий, обла­дающий впечатляющей силой и гибким телом. Вдобавок к физической силе он был наделен высокими моральны­ми и нравственными достоинствами; он был не просто красноречивым, любезным, честным и сдержанным чело­веком, но и ревностным католиком, жаждущим испол­нить волю Церкви и искоренить ересь. Но, несмотря на это, он мог быть суровым и жестоким, и не исключено, что к действиям его часто подвигали амбиции¹⁷. Когда северная знать вернулась в свои земли, легко получив освобождение от клятвы крестоносца, Симон стал серд­цем и душой войска. И зима, и лето заставали его скачущим от одного города к другому, из замка в замок, не оставляющим врагу компромисса и проявляющим почти сверхъестественную энергию. Ему был неведом страх, ведь он, поддерживаемый молитвами церкви, сра­жался за Христа. Его жена Алисия, дочь Бушара V графа Монморанси, была Симону под стать. Она делила риск и опасности своего супруга, приводя ему новые войска, удер­живая для него замки и не теряя мужества ни при каких обстоятельствах. Тем не менее она не утратила свою женскую заботливость и перевозила на крупе своей ло­шади больных крестоносцев¹⁸.

Но в конечном итоге плоды всего, что сделал Симон, достались французскому королю. Даже Иннокентий III, по­бежденный общим мнением Латеранского собора 1215 го­да, не смог отдать Симону Тулузу¹⁹. Как он жил, так и умер: камень, брошенный из-за стены Тулузы, попал ему в голову. Он лишь успел с последним вздохом передать себя в руки Господа и Святой Девы

В сражении подобен Марсу, Париса стан,

С Катоном в справедливости сравним²⁰.

Его старший сын Амори был посвящен в рыцари епископом Орлеанским, который превратил эту процеду­ру в своего рода таинство²¹. Он потерял крепости и земли, но сохранил многочисленные титулы, добытые его отцом. В 1224 году Амори отказался от всех своих при­тязаний на Южную Францию в пользу Людовика VIII²², а в 1227 году подтвердил их передачу Людовику IX. На совете, проведенном в 1226 году римскими легатами в Бурже, он потерпел неудачу, пытаясь вернуть себе Тулу­зу²³. После своего второго отречения Амори стал извес­тен просто как коннетабль Франции, граф Монфора и Лестера²⁴. Он отправился в крестовый поход, возглав­ляемый графом Шампанским и герцогом Бургундским. Но на протяжении всего пути их преследовали неудачи. Папский легат запретил отправляться в дорогу его лиде­рам, император Фридрих II запретил своим людям помо­гать его участникам, когда крестоносцы высадились в Акре, они узнали, что султан Египта занял Иерусалим²⁵. Во время атаки Дамаска Амори де Монфор был взят в плен и перевезен в Каир²⁶. Он умер в 1241 году во время своего возвращения из похода²⁷. Через его потом­ков французские земли Монфоров перешли к герцогам Бретонским, а когда Бретань была присоединена к Фран­ции, они растворились в королевских владениях.

Мечта вернуть южно-французское наследство была забыта, теперь гораздо более актуальной стала задача превратить английский титул во что-то более осязаемое, чем просто название. Судьбе было угодно, чтобы Си­мон V, четвертый сын Симона IV, преуспел там, где потер­пел неудачу его отец. У нас нет даты его рождения и сведений о том, как прошла его юность²⁸. Его описывают как человека, прекрасно владеющего оружием и весьма мудрого для своих лет²⁹. Другие источники сообщают, что Симон V был высоким и статным. Стоя одной ногой в Англии, а другой во Франции, он имел хорошие связи в обеих странах и надеялся добиться успеха в одной из них. Жребий пал на Англию. После смерти Людовика VIII королева Бланка стала регентшей при своем маленьком сыне, будущем Людовике IX. Бароны хотели использовать несовершеннолетие наследника, но, к счастью, монар­хия во Франции стала пользоваться популярностью и народ горячо поддерживал королеву и ее сына³⁰. Хорошо видно, что Бланка делала очень осторожные шаги в пер­вые годы своего правления. В силу каких-то причин Си­мон навлек на себя неудовольствие королевы, то ли из-за своего открытого противостояния ее планам, то ли просто из-за слишком тесных контактов с Англией. Она помеша­ла его браку с Жанной, графиней Фландрской, ставшей вдовой в 1233 году, а также с графиней Булонской³¹.

Англия и Франция в Средние века гораздо в боль­шей степени походили друг на друга, нежели в наши дни, поскольку обе страны принадлежали к феодальному об­ществу, жившему по единым законам; поэтому француз­ский рыцарь вполне мог чувствовать себя в Англии как дома, а английскому рыцарю было достаточно уютно во Франции³². Но начинали появляться национальные чув­ства. Именно пробуждение патриотизма заставило анг­личан отказать дофину Людовику в 1216-1217 годах и принять молодого Генриха III как законного короля Анг­лии. Другой пример этого чувства мы находим в указе Людовика IX, гласящем, что «ни один человек не может служить двум господам». Созвав ассамблею всех пред­ставителей французской знати, имеющих земельные вла­дения в Англии, он приказал им сделать выбор между ним и английским королем. Когда Генрих III узнал об этом, он отобрал английские земли у тех, кто имел вас­сальную зависимость от Людовика IX, в первую очередь это касалось норманнов. Такое действие явно противоре­чило духу договора, заключенного между двумя короля­ми, но Людовик IX закрыл на это глаза³³.

Сестра Симона IV, Бертрада, вышла замуж за Гуго, графа Честера; их сыном стал Ранульф, в 1215 году король Иоанн подарил ему Лестерские земли, которые держал его дядя для получения с них дохода³⁴. После того как он умер в 1218 году, земли на время перешли к Стефану де Сегрейву и Петру де Рошу³⁵, но в конце концов Ранульф вернул обратно эти владения, а с ними, возможно, и титул³⁶. Амори де Монфор предпринял не­удачную попытку закрепить за собой владения отца, в итоге он отказался от своих притязаний в пользу своего младшего брата Симона, но с сохранением всех своих прав в том случае, если тот умрет, не оставив наследни­ка³⁷. За это отречение Симон заплатил ему полторы тысячи французских ливров³⁸. Он уже был в Англии, чтобы ускорить это дело, и король обещал ему передать родовые земли сразу, как только граф Честера выпустит их из своих рук³⁹. В 1230 году Симон послал в Англию рыцаря Америкуса де Мистернуна, чтобы заявить о сво­ей готовности служить Генриху в Англии или где угод­но еще. После этого король назначил ему содержание — 400 марок в год, до тех пор, пока он не сможет вступить во владение графством Лестера⁴⁰. Его брат, отрекшись от прав на эти земли в 1232 году, частично облегчил Симо­ну задачу. Если раньше его кузен, Ранульф Честерский, был озадачен некоторыми трудностями в вопросах вос­становления своих земель, то его смерть в Уоллингфорде 26 октября 1232 года все решила⁴¹. Генрих III еще 13 августа 1231 года получил оммаж за все земли, кото­рыми владел отец Симона, и теперь шерифу Лестера было приказано ввести его в полное владение⁴². Одним из первых действий Симона стало изгнание евреев из Лестера, «дабы не могли они больше безжалостно при­теснять своими процентами христиан, которые тут жи­вут». Хотя многие евреи были грубыми и вызывали недо­брые чувства, в 1231 году были предприняты попытки им помочь. Тех, кого изгнали из некоторых владений, собирали в других землях и обучали ремеслам, а в Лондоне появился дом, куда принимали обращенных в христианство евреев. Одна из родственниц Симона, вдова графа Винчестера, склонная к благотворительности, при­ютила евреев на своих землях. Роберт Гроссетест, быв­ший в то время архидиаконом Лестера, предупреждал ее об их ужасной манере давать деньги под процент и убеждал ее обучить их ремеслу вместо ростовщичест­ва⁴³. В июне следующего года король подарил Симону все нормандские выморочные земли внутри его фьефа⁴⁴. В 1237 году Симон поспособствовал аресту и заключе­нию Ричарда Сиворда, хотя тот и был вскоре освобож­ден. Зато в следующем году этот вельможа был охарак­теризован как один из самых скверных королевских со­ветников, вызвавший упреки своего брата Ричарда, графа Корнуоллского⁴⁵. Когда в 1237 году по просьбе короля в Англию прибыл легат Ото, он собрал в ноябре синод в соборе Св. Павла; по дороге к собору и на обратном пути его сопровождали несколько вельмож, включая Си­мона де Монфора, и некоторые члены королевской семьи, вооруженные мечами, чтобы защищать посла и его ино­странную свиту⁴⁶. В том же году Симон находился в числе свидетелей, присутствовавших при акте пожалова­ния северным купцам разрешения на свободную торгов­лю с Англией, а также во время улаживания разногласий между королями Англии и Шотландии⁴⁷. Примерно в это же время его имя фигурирует еще в нескольких документах в качестве свидетеля⁴⁸.

Симон извлек пользу из своего пребывания в Англии и всецело завладел расположением короля. Остается проследить, как он распорядился этим положением.

ГЛАВА IV

ПРИДВОРНЫЙ

В тот год, когда король Иоанн подчинился требовани­ям баронов и даровал им Великую Хартию вольностей, у него родилась дочь, которую в честь матери назвали Элеанорой; и не напрасно, со временем оказалось, что она унаследовала красоту и обаяние матери и сильный дух от своей бабушки¹. Она рано осталась без родителей, поскольку отец умер в 1216 году, а мать в 1220 году нашла утешение в новом браке с Гуго де ла Маршем, сыном ее давнего возлюбленного, несмотря на то что он был помолвлен с ее дочерью. Она открыто заявила сво­ему сыну, что вновь вступает в брак ради его благополу­чия. Но истинная причина заключалась в том, что Гуго не давало покоя принадлежащее королеве графство Ангулемское, а она предпочла видеть его в роли мужа, нежели в качестве врага². О воспитании принцессы ничего не известно.

Славный граф Пемброка показал себя добропорядоч­ным наставником короля и управителем королевства в течение первых трех лет несовершеннолетия наследни­ка. Ему наследовал старший из его пяти сыновей. Каж­дому из них графство переходило по очереди, но никто так и не оставил наследника³. Новый граф Пемброка не был таким стойким приверженцем королевской партии, как его отец. Очевидно, он не принял во внимание возможность объединиться с другими баронами против гра­фа Альбемарля⁴, хотя это упущение, возможно, случилось и потому, что граф и Алиса де Бетюн, первая жена Пемброка, были двоюродными братом и сестрой. После ее смерти графу предлагали самые разные кандидатуры для нового брака, но он располагал весьма внушительными владения­ми, поэтому союз с иностранками мог представлять опас­ность для королевства. Необходимо было сохранить его лояльность, поэтому графу предложили руку принцессы Элеаноры. Хотя помолвка состоялась⁵ в 1224 году, она все еще оставалась членом семьи своего брата. Граф уступил папскому легату два королевских замка Мальборо и Людгерсхолл, как об этом условились раньше, но если бы свадьба не состоялась, они должны были вернуться к своему владельцу. Позже бароны стали склоняться к мыс­ли, что принцессу хотят использовать как пешку в поли­тической игре и закрепить альянс с иностранным госу­дарством. Поэтому граф позаботился о том, чтобы полу­чить от Папы подтверждение, гарантирующее ему либо заключение брака, либо освобождение его от договора⁶. Он уже доказал свои возможности в Уэльсе и Ирландии, особенно против Ллевелина. Очевидно, свадьбу отпразд­новали в 1229 году, потому что 18 октября этого года Генрих III выделил Пемброку пять маноров как приданое для своей сестры, которые должны были достаться ей в случае, если ее супруг умрет прежде нее⁷. Генрих III находился в это время в Портсмуте, в сопровождении большого скопления знати, желавшей принять участие во французской экспедиции. Кораблей было недостаточно, несмотря на то что Губерт де Бург приложил все усилия, собрав флот, который был больше, чем обычно⁸. Придя в ярость, король кинулся на графа с обнаженным мечом, и только вмешательство Ранульфа Честерского уберегло его от телесных повреждений. Король заявил, что изменник был подкуплен королевой Бланкой Французской, заплатившей пять тысяч марок, чтобы помешать их отплытию. Граф Бретонский, недавно прибывший в Англию, чтобы возглавить экспедицию, отметил, что зимнее плавание может быть опасным и гораздо разумнее было бы отло­жить кампанию до следующей весны⁹.

В 1230 году сторонники короля отправились в Порт­смут и встретили Пасху в Рединге¹⁰, откуда Генрих III писал 14 апреля епископу Карлайлскому, прося отпра­вить к нему как можно скорее его королевскую мантию, корону, скипетр, жезл, сандалии и перчатки¹¹. Пемброк, зарекомендовавший себя как опытный воин, сопровождал Элеанору. Когда флотилия из 300 кораблей, собранных из Кельна, Фландрии и Фрисландии, отправилась в пла­вание, Элеанора оказалась никудышным «моряком», по­этому пришлось остановиться в Джерси в девять утра 1 мая¹², и вновь отправившись в путь в начале следую­щего дня, 3 мая корабли прибыли в Сан-Мало¹³. Экспе­диция оказалась крайне неудачной. Король в последнее время находился в Нанте, лишь понапрасну растрачивая деньги. Остатки армии предавались разгулу и пьянству на английский манер, так, словно это было Рождество; некоторые даже продали своих лошадей и оружие и теперь находились в бедственном положении¹⁴. Когда король вернулся домой, он оставил вместо себя графов Пемброка, Честера и Альбемарля, чтобы помогать воин­ственному графу Бретонскому совершать набеги на Ан­жу и Нормандию¹⁵. После возвращения из Франции Пем­брок отправился в Ирландию, где у него имелись обшир­ные земли, часть из которых была назначена принцессе в качестве вдовьей доли¹⁶. В 1231 году королевский брат Ричард, граф Корнуолла, женился на Изабелле, вдове графа Глостера и сестре Пемброка, но свадебный празд­ник был прерван из-за внезапной смерти последнего, случившейся 15 апреля. Он был похоронен рядом со своим отцом в Нью Темпле¹⁷. Это неожиданное событие заставило Генриха III воскликнуть: «О! Неужели кровь Св. Фомы еще не полностью отомщена?»¹⁸ То, что Элеанора с любовью относилась к мужу, который был значительно старше ее, легко понять в случае с графом Пемброком, который сочетал в себе все достоинства истинного рыцаря, и она вне всяких сомнений испытыва­ла к нему чувства, которые обычно питают только к гораздо более молодым поклонникам.

Генрих III сразу взял владения Пемброков в свои руки под тем предлогом, что его сестра может ожидать ребенка. Когда это не подтвердилось, он все еще удержи­вал земли и прогнал с них молодого графа, предательски ведущего переписку с его врагами во Франции. В ответ на это граф вернулся в Ирландию и собрал там войска. Английскому королю пришлось уступить и передать ему все права на владения¹⁹. Новый граф отнесся к Элеаноре не как к вдове своего брата, а как к сестре короля, так неучтиво с ним обошедшегося. Ричард Маршал оставил себе роскошную мебель старого графа, которую тот заве­щал Элеаноре; он даже позволил кредиторам за долги своего брата наложить арест на ее земли вместо своих²⁰.

Король отвел под резиденцию своей сестры замок Интеберг в Кенте и 16 апреля 1231 года приказал управ­ляющему и слугам встретить ее с должными почестями. Он повелел предоставить ей три бочки лучшего вина из своих погребов в Бристоле и оленины из королевских лесов. Шерифам тех графств, которые были расположе­ны на территории ее маноров, было приказано отдавать ей годовой доход. Вместо ирландских земель Элеаноре пока были предоставлены другие маноры; но еще до этого было достигнуто соглашение, что граф Ричард бу­дет платить ей четыреста фунтов в год за ирландские и южно-валлийские владения²¹. Если деньги не будут свое­временно выплачиваться, король мог наложить арест на английские земли графа в пределах названной суммы²².

Для нового графа эта договоренность была очень выгод­ной, поскольку земли Элеаноры приносили тысячу триста фунтов годового дохода²³. В 1235 году Генрих III полно­стью освободил ирландские земли сестры от налогов²⁴. Пока Элеанора в уединении находилась в Кентском зам­ке, она получала дрова из Севенокского леса, а также налоги с разных ярмарок и рынков. Она с трудом получа­ла плату с земель графа Пемброка, и ее брату часто приходилось вмешиваться в это дело и настаивать на выплатах. В конце концов король стал поручителем еже­годных четырехсот фунтов, и тогда деньги стали поступать регулярно каждые полгода²⁵. В 1237 году Генрих III пода­рил своей сестре замок и манор Одигем в Гемпшире. Замок был маленьким, но практически неприступным, как это выяснилось в 1216 году, когда тринадцать человек защищали его в течение 15 дней против всех сил Людо­вика. 25 сентября 1244 года король приказал шерифу Гемпшира передать Симону де Монфору все карты и орудия, полученные им в Одигеме от судебного пристава Ангеларда де Сигоня, теперь Симон был ответственным за них перед монархом²⁶. Элеанора часто оказывалась в долгах, и аббат Тинтерна так настойчиво торопил ее с выплатами, что Генрих III пообещал ему, что в случае смерти сестры он получит раньше других кредиторов все, что ему причитается²⁷. Кроме того, он дал ей кредит в 1000 фунтов, который впоследствии простил²⁸. Король на­значил содержание в 10 марок в год одной из ее деву­шек и по просьбе сестры отдал специальное распоряже­ние отпустить одного из ее слуг. Слуга этот вместе с другими схватил людей, проникших в королевский парк и причинивших ему ущерб; слуги сразу же набросились на нарушителей и во время схватки убили одного из них. Закон против убийцы в те времена был настолько суров, что единственный способ, которым Элеанора могла по­мочь слуге, — обратиться за помощью к брату²⁹.

Во вторник 7 января 1238 года, на следующий день после праздника Богоявления, Симон де Монфор женил­ся на Элеаноре, вдове графа Пемброка. Церемония проходила в капелле Св. Стефана в Вестминстерском дворце. Король сам подвел сестру к алтарю, а службу и мессу провел личный королевский капеллан Вальтер. Симон был без памяти влюблен и с огромной радостью получил в жены свою избранницу: ведь она была красива, имела чудесный характер и принадлежала королевскому роду³⁰. Не многим молодым людям дано жениться на дочери и сестре короля, а также сестре императрицы. Молодая пара, была овеяна королевской благосклонностью. Ген­рих III простил сестре долг в 60 фунтов³¹, пожаловал жениху еще 120 фунтов и вскоре послал Пемброку строгое письмо, что тот должен выплатить Элеаноре остальную часть ее приданого в 200 фунтов³². Возмож­но, некоторое время этот брак держался в секрете, пото­му что февральские подарки от короля каждый из них получил отдельно и Элеаноре он был поднесен как гра­фине Пемброка³³. Но правда всплыла наружу, и в январе грянул ураган, настоящий взрыв эмоций против ино­странного выскочки³⁴. Король недавно пообещал ничего не предпринимать без совета баронов, и теперь его брат Ричард выразил всеобщее возмущение, осудив Генри­ха III за этот брак, а также-за свадьбу Ричарда де Клэра, графа Глостера, и Матильды де Ласи, дочери Джона, графа Линкольна³⁵. 3 февраля Ричард был в боевой готовности. Генрих III собирал войска, а также написал баронам Пяти Портов, чтобы они не подчинялись его брату, а слушались своего капеллана Иоанна Гейтсден-ского и прислали по четыре человека из каждого порта на совет³⁶. Бароны появились около Саусверка с лошадьми и оружием, готовые атаковать иностранного жениха, та­ким образом Симон был выведен из королевского сове­та³⁷. Но легат Ото и дядя королевы, Вильгельм де Валенс, использовал всю силу своего дара убеждения, и граф Ричард помирился с Симоном, признал его и заключил с ним мир³⁸. Очередной раз Ричард обманул ожидания ба­ронов и оказался гибким тростником, а не крепкой палкой.

Но не только бароны были недовольны. Служители церкви тоже были рассержены этой свадьбой, поскольку Элеанора поклялась перед Эдмундом Кентерберийским больше не выходить замуж³⁹.

Симон, огорченный таким обилием противодействий своему браку, уступил натиску и отправил свою жену в безопасный Кенилвортский замок. Затем он, собрав все деньги, какие только смог, включая 500 марок, с трудом полученные от Симона де Курлеваша, олдермена Лестера, сел на корабль и отплыл на континент, сохраняя такую секретность, что даже многие из его людей не знали, где он. Очевидно, в отношении именно этих действий Гроссетест предупреждал его быть «образцом милосердия и всепрощения, вместо жестокости»⁴⁰. Король дал ему ох­ранную грамоту и письма к императору и Папе⁴¹. Импе­ратор недавно получил из Англии последнюю часть при­даного своей жены⁴², он был переполнен радостью от победы над папскими сторонниками у Кортенов и сей­час занимался покорением городов Северной Италии. Но Брешия оказала такое сильное сопротивление, что ему пришлось отступить с ослабленной и потрепанной армией⁴³. Если учесть, что Генрих III послал в помощь своему шурину под Брешию деньги и войска, под руково­дством рыцаря Генриха де Трублевиля, клирика Иоанна Мансела и жителя Лондона Уильяма Хардела⁴⁴, вполне вероятно, что и Симон помогал Фридриху II при Брешии. Во всяком случае известно, что император дал ему пись­мо к Папе. В это время в Риме находился архиепископ Кентерберийский⁴⁵, тот, кто, будучи еще учеником Окс­форда, всецело отдал себя Деве Марии, нося ее образ на кольце. Во время студенчества в Парижском универси-тете он поносил греховную Еву, которая могла сбить его с узкой тропинки, указанной его матерью. Тот, кто ходил во власянице и ел ту пищу, которую послало ему Прови­дение, не мог, ни как человек, ни как епископ, проявить милосердие по отношению к человеческим слабостям⁴⁶. Папа уже просил его проявлять свое рвение с умеренно­стью⁴⁷, и на этот раз он не прислушался к его совету. Годом раньше Папа освободил Симона от крестового похода, потому что тот был нужен дома⁴⁸. Сейчас, учиты­вая письма Ото и других посредников, Папа принял по­дарки Симона⁴⁹, дал разрешение на брак и написал лега­ту Ото, чтобы тот выдал специальный декрет, подтвер­ждающий брак. Несмотря на это, брат Вильгельм Абингдонский и другие клирики, боявшиеся Господа боль­ше, чем человека, объявили однажды данную клятву нерушимой. «Но римская курия рассуждает более искус­но, чем это дано нам понять»⁵⁰.

14 октября Симон возвратился из Рима, приказав своим слугам вернуть то, что они взяли у его должников, он поспешил к Элеаноре в Кенилворт⁵¹. Здесь 28 ноября родился его первенец, которого в честь крестного отца— короля назвали Генрихом. Александр, епископ Честерский, по пути в Лондон заехал в замок по просьбе короля и окрестил младенца, но к несчастью последний в тот же день заболел и вскоре умер⁵². На Рождество король послал своей сестре платье из золота и шелка, отделанное мехом горностая и перьями, алую мантию, матрац и покрывало для кровати.

В 1238 году папский легат посетил Оксфорд и оста­новился в Оснее. Но когда пришли студенты и захотели выразить ему свое уважение, их отвергли, а в лица им выплеснули горячий суп. Даже если бы средневековые студенты не славились своей вспыльчивостью⁵³, такое оскорбление нельзя было стерпеть. Один студент принес стрелу и лук и выстрелил в главного повара, который являлся братом легата. Легат наверняка возил его с собой для того, чтобы обезопасить себя от яда, который в те времена частенько применяли по отношению к своим врагам⁵⁴. Легат нашел убежище в башне аббата, откуда потом убежал в Абингдон. В конечном счете был за­ключен мир, но лишь после того, как аббат и каноник Оснея вместе с регентами Оксфорда прошли по улицам Лондона к жилищу легата, которое размещалось в рези­денции епископа Даремского, без обуви, шляп, поясов и верхней одежды и смиренно просили прощения⁵⁵.

В этом же году король чудом избежал смерти. Он остановился в Вудстоке, когда некий рыцарь пришел в королевский дом под видом шута и добился, чтобы его впустили. Но глубокой ночью он пытался найти королев­ские покои, чтобы убить Генриха III ножом. Одна из спутниц королевы, Маргарита Биссет, будучи весьма на­божной особой, читала псалтырь при свете свечи. Заме­тив убийцу, она разбудила весь дом своим криком, и его схватили. Он понес наказание за попытку совершить преступление в Ковентри⁵⁶.

В январе 1239 года было решено, что в случае вдов­ства Элеаноры причитающаяся доля будет обеспечена мужем. После того как старший брат Симона, Амори, прибыл из Франции и еще раз сделал отречение в пользу брата, ему был присвоен титул графа Лестера⁵⁷. Он провел весну этого года в Одигеме, где присматривал за постройкой новой кухни. Когда у короля выдалось свободное время, он посетил Винчестер⁵⁸, Генрих III раз­решил своей сестре пользоваться епископской резиден­цией в Саусверке. Элеанора и ее муж жили там в то время, когда 16 июня у короля родился первый сын. Через четыре дня Симон сыграл во время его крещения двойную роль — крестного и верховного стюарда. В честь этого памятного события королю прислали дорогие подарки. Пока Генрих III принимал самые ценные дары, он приказал, чтобы слуги унесли худшие подарки для младенца и вместо них просили лучшие, на что остроумный придворный заметил: «Господь даровал нам это дитя, но король наш господин продает его нам»⁵⁹. Когда 9 августа Элеанора и ее супруг представились вместе со многими другими знатными дамами с целью сопровождать коро­леву во время посещения церкви, Генрих III налетел на Симона с бранью, заявив, что он бесчестно поступает по отношению к его сестре и является безбожным челове­ком. Супруги пришли в замешательство и вернулись в свое жилище, но король послал слуг, чтобы те выставили их вон. Они вернулись в Вестминстер и попытались смягчить гнев Генриха III, но все было напрасно⁶⁰. Ко­роль всегда был подвержен внезапным порывам чувств и непостоянству. Однажды, точная дата нам не известна, Симон сделал заем в 2800 марок у графа Бретонского, а когда пришло время его вернуть в 1237 году, он был не способен это сделать, поскольку был достаточно бедным владельцем. Его Лестерские владения долгое время пло­хо управлялись. В результате граф Бретонский объявил, что он не способен выполнить свою клятву крестоносца, отчего Папа настолько огорчился, что приказал Симону под страхом отлучения вернуть деньги как можно ско­рее. Чтобы выиграть время, Симон упомянул в письме о Генрихе III, как поручителе, очевидно, не спросив на это у него разрешения. Каким-то образом эта долговая распис­ка попала в руки Томаса Савойского, дяди королевы. Когда он не смог получить деньги с Симона, он обратился к Генриху III, как к лицу, давшему гарантию⁶¹. С этого времени король невзлюбил Симона. Возможно, свою роль сыграла и следующая щекотливая ситуация. На Вербное воскресенье Папа очередной раз отлучил Фридриха II, который приходился шурином Генриху III и Симону. Поскольку император поддержал Симона в прошлом году, Симон, вероятно, мог выступить против оглашения приговора в Англии, поэтому ему следовало удалиться. Приговор об отлучении императора был зачитан пап­ским легатом в Сент-Олбанском аббатстве в течение двух недель после 9 августа, а вскоре эта процедура повторилась перед собором Св. Павла⁶². Оставив своего маленького сына в Кенилворте, Симон и Элеанора сели на маленькое судно и отправились во Францию, чтобы переждать, когда королевский гнев снова сменится на милость⁶³.

Друзья познаются в беде, когда особенно нужен ис­кренний совет. Одним из лучших друзей Симона и Элеа-норы был Роберт Гроссетест, епископ Линкольнский. Он родился в 1175 году в Стредброке, графство Суффолк. Возможно, он был выходцем из бедной семьи, но зато славился своей образованностью. После обучения в Окс­форде и Париже Роберт стал главой Оксфордских кол­леджей и в итоге стал первым проповедником среди францисканцев. С 1210 по 1232 год он сменил несколько архидиаконских постов и получил повышение, от кото­рого отказался, поскольку хотел поехать в Рим. Но его планам было не суждено осуществиться. После серьез­ной болезни он стал епископом Линкольна в 1235 году и на протяжении всей своей дальнейшей жизни был самым выдающимся интеллектуалом и спиритуалистом в Англии⁶⁴. Для того времени его знания были энцикло­педическими и способствовали развитию нескольких от­раслей знаний. Он блестяще знал Святое Писание и использовал его как основу. Этот человек в определен­ной степени владел греческим и древнееврейским и, возможно, писал религиозные романсы на французском. У него были работы по философии, математике и естест­венным наукам, кроме того, он предпринял попытку обоб­щить знания своей эпохи. После того как Роберт стал епископом, он неустанно боролся за очищение от распро­страненных злоупотреблений. Он считал, что папские налоги и поборы являются помехой для веры, и активно выступал против них. В 1250 году в Лионе архиепископ Линкольнский в присутствии самого Папы указал на зло, от которого страдает Церковь: «Причина, первоосно­ва, источник этого — римский двор, не только потому, что он не борется с этим злом и не очищается от мерзости, когда лишь в его только силах сделать это и в свое время похвалялся этим; но в еще большей степени пото­му, что из-за своих диспенсаций, пожалований и провизии под видом пасторской заботы он назначает среди бела дня людей, каких я описал, не пасторов, но разрушителей людских душ. И то, что может обеспечить средства для жизни одной персоны, кидает в лапы смерти много ты­сяч душ, а ведь за жизнь каждой из них Сын Божий был осужден на самую позорную смерть». Когда в 1253 году Папа Иннокентий IV захотел подарить своему племянни­ку Фредерику де Лаваню место каноника в Линкольне, Гроссетест наотрез отказал ему, «прочь из обители поч­тения и послушания». Как того и следовало ожидать, Папа отказался его канонизировать, но англичане в знак своего почтения называют его Св. Робертом⁶⁵.

Епископ Гроссетест получил письмо от Симона, в котором тот рассказывал о постигших его неприятно­стях, и тотчас же на него ответил, призывая своих друзей мужественно вынести свои несчастья, поскольку послед­ние укрепляют дух и украшают земной путь. «Поэтому позвольте горечи временных невзгод не сломать, но укре­пить вас. Испытание подобно обрезанию виноградной лозы, это горькое лекарство, но оно помогает от болезни. Ты будешь честен перед собой, если станешь шагами смирения подниматься к вершине могучей горы, которая есть Христос, потому что ОН — вершина, которая превы­ше всех других вершин». Он обещал замолвить за него словечко перед королем и позаботиться обо всех его слугах, особенно о тех двух, которых он прислал к нему.

ГЛАВА V

КРЕСТОНОСЕЦ И ВОИН

Умирающий Гонт говорит Ричарду II:

Пожар ведь истощает сам себя.

Дождь мелкий каплет долго,

Ливень краток¹.

Это справедливо и по отношению к его предкам, по­скольку между королем и его шурином скоро был за­ключен мир. О том, где остановились Симон и Элеанора во Франции, а также о том, что они там делали, не существует никаких сведений. Они могли отправиться в родовую резиденцию Монфоров или к матери Элеаноры, вдовствующей королеве Англии. Через несколько меся­цев Симон поехал в Англию, а его супруга из-за слабого здоровья осталась во Франции. 1 апреля 1240 года он прибыл и начал готовиться к крестовому походу. Чтобы выручить денег, Симон продал свои леса в Лестере гос­питальерам и каноникам этого города за 1000 фунтов. Уезжая, он взял с собой своего маленького сына Генриха, чтобы отвезти его во Францию².

Войско французских крестоносцев отправилось в Па­лестину в 1239 году, но поход не увенчался большим успехом. Ричарду Корнуоллскому пришлось набрать анг­лийский контингент, чтобы выстоять. В 1240 году епи­скоп и некоторые вельможи собрались в Рединге, чтобы услышать от легата публичное послание Папы. Граф Ричард и его воины покинули своих друзей во время этого совета перед отплытием. Прелат воскликнул вслед графу: «Почему вы покидаете нас? Во время вашего отсутствия нас могут захватить иностранцы!» Он отве­тил архиепископу: «Я бы ушел даже в том случае, если бы не принял крест, чтобы не видеть то зло и разруше­ние, которое происходит в королевстве и которое я не могу остановить»³. Покинув свой Беркхемстедский за­мок, он отправился в Сент-Олбанс, чтобы вверить себя молитвам монахов, затем отправился в Лондон, где пере­дал заботу о своих владениях и сыне Генриху III. После всего этого он отправился в Дувр вместе с Вильгельмом Солсберийским. Они отплыли между Вознесением и не­делей, отделяющей Воскресение Святого Духа от Троицы (24 мая — 3 июня), и собрались в Париже для путешест­вия через Францию. Папа послал легата, чтобы встре­тить их около Марселя, и просил их не отправляться в поход. Тем не менее они отравились в путь и 29 сен­тября достигли Акры. В течение двух дней после высад­ки Ричард объявил, что ни одному воину не нужно от­правляться назад из-за отсутствия денег, потому что он берет их на службу и будет им платить⁴.

Симон де Монфор отправился в поход отдельно от Ричарда, с графом Пемброка, Гуго Уайком, Томасом и Герардом Фурневалями и Амори Сент-Амандским. Их путь пролегал через Ломбардию и Апулию, по направле­нию к Бриндизи. Графийя Элеанора сопровождала сво­его мужа до самого порта и осталась в замке, располо­женном неподалеку, который был предоставлен в ее распоряжение⁵.

В течение этого года архиепископ Эдмунд, страдаю­щий от того зла, которое он наблюдал внутри Церкви и с которым был не в силах совладать, отправился в добро­вольное изгнание в Понтиньи и умер в Суасси, приорстве, расположенном неподалеку. Один хронист описывает его стоящим на холме, около Лондона, с поднятой вперед рукой, которой он благословляет отечество, а затем про­клинает женщину и ее будущее потомство. Это вполне могло относиться к графине Элеаноре, нарушившей свою клятву⁶.

Святой Эдмунд, душой и телом чист,

Но не запятнан злобою людской,

Ты благороден будь, его услышь и помоги,

Когда взывает Англия молиться за нее⁷.

Ничего конкретного о деяниях Симона в Святой Зем­ле мы не знаем. Зато существует явное свидетельство, где он проявил себя и в качестве воина, и как должност­ное лицо в петиции баронов, рыцарей и жителей Иеруса­лимского королевства, которая была написана в Акре 7 июня 1241 года и адресована Фридриху II. В 1225 году император второй раз женился на Иоланде Иерусалим­ской, дочери Иоанна де Бриенна, которая унаследовала королевство от своей матери⁸. Их сын Конрад являлся наследником этих владений. В петиции была просьба, чтобы Фридрих II назначил Симона де Монфора намест­ником этих земель до совершеннолетия Конрада и его прибытия в Иерусалим, или же пусть он пошлет кого-нибудь другого. Граф по собственному желанию поклял­ся защищать права императора и его сына. Они просили императора скрепить эту бумагу своей золотой печатью⁹.

В апреле того же года Генрих III приказал собрать все деньги, какие только возможно, особенно с тех, кто должен был выполнять долг крестоносца, но предпочитал откупиться от него денежной суммой. Его брат ускорил сбор денег при помощи тамплиеров и госпитальеров¹⁰. Примерно в это время доминиканцы и францисканцы убедили многих принять крест, обещая полное освобож­дение от грехов. Но при помощи денег можно было получить отпущение всего за несколько дней, их уверяли, что деньги будут переданы графу Ричарду. Благодаря их популярности была собрана большая сумма, хотя весьма сомнительно, что он ее получил¹¹. Граф заключил с султаном перемирие и добился освобождение всех францу­зов, плененных у Газы, после чего 3 мая отправился на Сицилию, чтобы навестить свою сестру Изабеллу. Когда он прибыл в Трапани, портовые и имперские должност­ные лица, как и полагалось, встретили его с большим, почтением и проводили к императору. По пути его чест­вовали те города, через которые он проезжал, а их жите­ли встречали Ричарда цветами и песнями. Когда граф прибыл к императору, они обняли друг друга. Затем император позаботился о том, чтобы гость принял ванну и ему сделали кровопускание для восстановления сил, после дороги. Через несколько дней граф мог пообщать­ся со своей сестрой, ныне императрицей, и провести вре­мя за развлечениями и музыкой. Больше всего на него произвело впечатление мастерство двух сарацинских девушек, игравших на музыкальных инструментах и испол­нявших много трюков, причем каждая из них в это время стояла на двух шарах. Во время своего визита Ричард побывал в Риме около 24 июня, чтобы попытать­ся примирить Папу и императора. Но он был встречен с вызовом, а Папа был совершенно непреклонен, поэтому граф так ничего и не добился. Когда он вернулся, импе­ратор подчеркнул, что теперь-то он знает правду о Риме и о Папе¹². Выкупленные из плена, которые теперь к своей великой радости вернулись домой, приветствовали Ричарда во время его путешествия. Увидев, в каком бедственном положении они находятся, граф снабдил их всем необходимым. Под конец его пребывания в стране император велел проводить Ричарда до границ империи. В Кремоне его встретил императорский слон, несший на своей спине деревянную башенку с трубачами. Когда он проезжал через Францию, его провожала местная знать, а затем он вернулся домой, где его тоже ждал радушный прием¹³. Можно почти с полной уверенностью сказать, что Симон сопровождал графа во время его возвращения и во время визита к императору¹⁴.

Во время отсутствия Ричарда в Германии было от­крыто месторождение олова, поэтому стоимость Корну­оллских рудников упала и граф фактически уже не был так богат, как раньше¹⁵. В этом году Генрих III поставил перед собой задачу — сделать достойную раку для мощей Эдуарда Исповедника. Хотя она была выполнена из чис­того золота и украшена самыми совершенными драгоцен­ными камнями, стоимость которых составляла 100 тысяч марок, но мастерство исполнения превзошло стоимость материалов¹⁶.

Когда в 1223 г. умер Филипп Август, он все оставил своему сыну, поскольку заботился о том, чтобы не разби­вать Францию на домены. Но Людовик VIII после своего короткого трехлетнего правления под влиянием своей жены свел на нет всю работу, проделанную его отцом, и оставил домены всем своим сыновьям¹⁷. Следовательно, тот факт, что во время возвращения Ричарда домой Лю­довик IX Французский подарил его брату Альфонсу ти­тул графа Пуату на Троицын День (19 мая), находился в соответствии с волей его отца¹⁸. Генрих III уже подарил этот титул своему брату в 1225 году¹⁹, поэтому для графа это действие выглядело как прямое оскорбление ему лично и воину-крестоносцу вообще.

Альфонс вступил во владение своим новым фьефом и получил оммаж с баронов, хотя они, конечно, предпочли бы прежнего владельца, с которым можно было не счи­таться, а не нынешнего, которого приходилось уважать. Жена графа Ла Марша, сторонница королевы Бланки, была недовольна, что ее муж должен приносить оммаж кому-то кроме короля. Во время Рождественского праз­дника в 1241 году, когда Альфонс находился в Пуату, появился граф Гуго. Обвинив его в том, что отнял это владение у Ричарда Корнуоллского, он поджег его жилище и ускакал прочь. Гуго тотчас же укрепил свой замок и приготовился защищаться. Людовик IX решил захватить его замок и наказать. Но его жена была матерью Генриха III, поэтому граф написал ей, прося о помощи. Она намекнула на союз с Тулузой и Арагоном и обещала найти людей, если только Генрих III найдет деньги, чтобы заплатить им.  После  возвращения Ричарда в январе 1242 года Генрих III приветствовал его, а уроженцы Пуату подталкивали обоих братьев к действию. Большой совет резко воспротивился экспедиции и отказался дать денег, но король обратился к баронам по отдельности и собрал больше налогов, чем обычно. Аббат Тьюксбери выслал ему 20 марок в Портсмут²⁰. Во время Великого: поста набожный король отправился к мощам Св. Эдмунда и другим святыням, чтобы просить благословения для своего похода. 17 апреля он покинул Лондон согласно обычаю того времени. Он сел на корабль 9 мая²¹, выса­дился в Финистере в следующее воскресенье на церков­ную службу и затем достиг Руана с 300 рыцарями и 30 бочонками монет. Мать тепло встретила Генриха III и поблагодарила за то, что он приехал: «Дорогой сын, ты так великодушен, что решил помочь своей матери и братьям, которых Бланка Испанская попирает ногами. Но если того пожелает Господь, все может измениться»²². Через несколько дней Генрих III отправился в Пон, где он обратился с воззванием к баронам Гаскони с просьбой помочь ему²³ и послал Людовику IX уведомление, что, несмотря на принятые ранее условия, он аннули­рует перемирие между ними и начинает войну. 8 июня Генрих III написал из Секта, чтобы предупредить французского короля, что он подтверждает окончание переми­рия²⁴. В это же время он написал юстициарию в Ирландию, чтобы уведомить его об этом факте, и просил помочь деньгами и людьми²⁵. Он собрал многих английских баронов²⁶. Генрих III также согласился платить графу Оверньскому 20 пенсов в день за каждую сотню рыца­рей в течение года, начиная с того дня, когда он начнет войну с французским королем²⁷. Пока Генрих III писал письма, люди в Пуату начали действовать. Они перекры­ли проходы для французов в свои земли, спилили ябло­ни и виноградники, разрушали источники и даже отрав­ляли их, и вообще уничтожали все, что могло служить пищей для врага. Безусловно, эти действия способствова­ли возникновению чумы, которая в конце концов подко­сила французскую армию. Людовик IX быстро взял Фонтене, замок, принадлежащий графу де Ла Маршу, но не стал вешать захваченных в плен, как того хотели рыца­ри; ведь слуги всего лишь выполняли приказ и хранили верность своему сеньеру. Эту терпимость короля стоит объяснить не столько данью уважения феодальному пра­ву, сколько его личным чувством справедливости. Один францисканец предупредил его: «Пусть король следит за тем, чтобы быстро и точно восстановить справедливость среди своих людей, таким образом наш Сеньер сможет сохранить мир в своем королевстве на протяжении всей его жизни»²⁹.

Две армии встретились у Тайльбера, города, располо­женного на глубокой реке Шаранте, которую пересекал крепкий мост. Когда французский король стал прибли­жаться, жители вышли вперед, чтобы встретить его и сдать ему город. Людовик IX расположился в нем, а свои войска расквартировал в поле перед его стенами. Анг­лийский король, сопровождаемый графом де Ла Маршем, раскинул лагерь на другом берегу реки. Когда он увидел, как многочисленны силы противника, он принялся бра­нить своего отчима, который, в свою очередь, стал бранить свою жену за то, что та давала много обещаний, но мало их исполняла. Поэтому сейчас англичане оказались в большой опасности, а их король легко мог попасть в плен³⁰. Его брат, граф Ричард, отвел свои войска в сторо­ну, а сам взял в руки знамя пилигрима и пересек мост. Французы встретили его с большим почтением, потому: что многих из присутствующих здесь он освободил из плена в Святой Земле. По этой причине, а также учитывая то, что было воскресенье, Людовик IX согласился дать своему противнику перемирие на этот день и ночь. Ри­чард тотчас же вернулся к своему брату и прошептал: «Быстрее, быстрее уходим отсюда, иначе мы станем пленниками». После обеда, прошедшего впопыхах, каждый собрал вещи, и на закате король сел на своего проворного коня и ускакал, этому примеру последовало и его; войско, причем многие остались без обеда. На следующий день французы  перешли  Шаранту  и  сошлись противником,  который  отступил  в  Сент.  Битве  было трудно развернуться в узких проходах среди виноградников. Англичане сражались так отчаянно, что вполне могли одержать победу, если бы не численный перевес французских сил. Одним из первых в битве был Симон де Монфор³¹. Численность французской армии возрастала с каждым днем, а граф де Ла Марш потерял многие из своих замков. Он обратился к своему другу графу Бретонскому и через его посредничество стремился заручиться королевской милостью. Ему были предъявлены очень жесткие условия, но в конце концов он их принял. Граф Тулузский извинился перед Генрихом III за то, что не пришел к нему на помощь, но уговаривал его продолжить сражение и обещал подойти как можно скорее. Генрих III потерял симпатии жителей Сента, пообещав их город Гуго, сыну графа де Ла Марша, которого они ненавидели.

Французский рыцарь, которого граф Ричард освободил в Святой Земле, тайно сообщил ему, что Людовик IX собирается окружить английского короля и загнать его в Сент. Такое же известие пришло, от сводного брата Генриха III. Это было как раз во время завтрака. Король немедленно отступил в Блуа. Его рыцари и солдаты тоже пустились в позорное бегство. Лишившись завтра­ка, англичане подкрепились семенами шишек и ягодами. Из Блуа Генрих III поспешил в Бордо. Во время бегства он потерял четки и дорогой инвентарь своей капеллы. Когда король оказался в безопасности, отделенный от своего противника широкой рекой, чума ослабила фран­цузские силы, и сам Людовик IX вынужден был отпра­виться домой из-за болезни³². Перемирие можно было заключить прямо тогда, но Генрих III тянул время, остава­ясь в Гаскони всю осень и зиму, стараясь создать альянс и подстрекая к воине друзей и союзников³³. 3 июля он написал письмо из Бордо, чтобы предупредить Варенна де Маншанси не брать 100 марок, которые Симон де Монфор согласился выплатить за пленника, поскольку он должен был отдать их ему самому. Дело в том, что королевский совет решил, что все пленники, захваченные в королевском присутствии, по праву принадлежат ему, как это было в прежние времена³⁴. Генрих III приказал людям Байонны вести войну с Ла Рошелью и всячески досаждать французскому королю, в обмен за их услугу он обещал им первую 1000 марок из добычи для укреп­ления их города³⁵. В октябре он просил Роберта Элиаса из Винчелси приплыть во Францию на своем корабле «Ла Бретт»³⁶. Но граф Бретонский и его бретонские моряки погрязли в междоусобицах, да так, что даже хранители Пяти Портов пожаловались Вальтеру Грею, архиепископу Йоркскому, который присматривал за коро­левством во время отсутствия Генриха III, что из-за этого англичане не могли безопасным путем вернуться из Франции, а моряки даже не могли отправиться на лов рыбы. По причине их жалоб он вынужден был просить короля вернуться назад.

В это время Генрих III тратил свои деньги и время, общаясь с королевой и графиней Беарнской, полной, похожей на великаншу женщиной, что было для него «скорее вредным, нежили полезным»³⁷, потому что она вытянула из него столько денег, сколько смогла. Возмущенная таким положением вещей, английская знать во главе с его братом стала постепенно возвращаться домой. Те, кто возвращался домой через французские земли, стали посмешищем для местных жителей, а те, кто отправились морем, с трудом избежали опасностей. Среди тех немно­гих, которые сохранили верность королю, был Симон. Очевидно, он проводил свое время, внимательно наблю­дая земли и их жителей, отмечая детали и заводя полез­ные знакомства; все это очень ему пригодилось впослед­ствии. Но король Арагона и граф Тулузский пытались настроить короля против него, помня о деяниях его отца во время альбигойского крестового похода³⁸. По приказу короля из Англии вместе с деньгами, полученными от под­нятия штрафов и щитовых денег, для его людей доставля­ли зерно, овес, мясо, соль и одежду³⁹. 7 апреля 1243 года был заключен мир на пять лет⁴⁰. В следующем сентяб­ре Генрих III сел на корабль и высадился в Портсмуте 25 числа⁴¹. Он распорядился, чтобы лошади и багаж были готовы для поездки в Лондон. Около Винчестера знать вышла встречать короля с дорогими подарками, а Генрих III пожелал, чтобы город был украшен гирлянда­ми и свечами и чтобы звонили церковные колокола. Подобный прием ждал его и в Лондоне⁴².

Той же осенью Симон де Монфор приехал домой. Он вернул себе прежнее расположение короля, заслуженное теперь не только родственными связями, но и теми каче­ствами, которые проявил в бою. В 1244 году замок Кенилворт был официально передан Симону и Элеаноре и отныне стал их резиденцией⁴³. Этот манор был пода­рен Генрихом I Годфриду де Клинтону, его камергеру и казначею. Он начал строить башню Цезаря. Замком поочередно владели Клинтоны и представители королев­ской крови до тех пор, пока Генрих де Клинтон, внук его основателя, не передал все права на него королю Иоан­ну. Это была любимая королевская резиденция, которую Генрих II и Иоанн расширили и укрепили. Во время опалы Симона и Элеаноры здесь жил Генрих III со своей женой, за это время он внес сюда весьма ощутимые усо­вершенствования. В 1235 году шериф потратил б фун­тов 16 шиллингов и 4 пенса на отлично сделанное корыто, которое поставили около двери королевской спальни. В 1240 году король обзавелся капеллой, обитой панелями, в которой были места для него и королевы⁴⁴. Все основные постройки были прочными, а главная баш­ня, которая называлась Башня Цезаря, практически не­приступной. Внутри стен размещался парк в 40 акров, а снаружи подобный парк занимал 111 акров. Кроме того, рядом были обширные и густые леса, пригодные для охоты, простиравшиеся больше чем на 20 миль. Тут же была мельница для помола зерна и ярмарка для обмена товарами. В этом владении был установлен жесткий контроль за хлебом и элем, следили за их качеством и ценами. В маноре находились так называемый Соurt Ваron для младших чиновников и Соurt Lееt для опас­ных преступлений* (* Соurt Ваron — вид суда манора, в юрисдикцию которого входили дела, связанные с передачей земли, организацией севооборота, занятиями крестьян и т. д. Судом руководил управляющий, и этот суд встречался каждые 2-3 недели. Соurt Lееt — вид суда манора, ведавший делами, подпадавшими под юрисдикцию сотенного суда, то есть уголовными преступлениями. Встречался 2 раза в год. — Прим. ред.).

В этом замке Симон и Элеанора провели несколько самых счастливых лет своей жизни в окружении чле­нов своего молодого семейства и то приезжающих, то отбывающих назад гостей. Графу уделялись всевозможные знаки королевского внимания. Генрих III сделал его хранителем Лестерского замка, который являлся королевской крепостью. Король также поставил в известность попечителей евреев, что он прощает займы в 110 фунтов 11 шиллингов, которые граф и графиня были должны Давиду, еврею из Оксфорда⁴⁵. В 1245 году Симон заплатил 10 тысяч марок за опекунство над наследником Гилберта де Умфравиля до тех пор, пока тот не достигнет совершеннолетия, включая расходы на его свадьбу, церковные бенефиции, рыцарские фьефы и все другие взносы за выморочные владения⁴⁶. На Вербное Воскресенье, которое в этом году выпало на 1 апреля, графиня Лестера в сопровождении своего набожного мужа, двух сыновей, Генриха и Симона, и трех своих компаньонок посетила монастырь Уэверли. Как только она вошла в капеллу, на время служения мессы в честь Девы Марии гостия была поднята на главный алтарь. Элеанора присутствовала в капелле во время церемонии, на собрании каноников и высшей мессе, а прежде чем выйти, она поцеловала деревянный крест, который хранился здесь как бесценное сокровище. На прощанье графиня подарила богатый покров для главного алтаря, спе­циально для тех дней, когда реликвию доставали наружу. Она пожертвовала монахам 50 марок и еще 16, на поддержание здания в порядке. С ее помощью они смогли купить 150 акров в Нетгеме⁴⁷.

Среди близких друзей графа и графини был Адам Марш. Он выучился в Оксфорде, стал священником и жил недалеко от Веармута, пока не вступил в орден францисканцев. Он являлся первым проповедником в Оксфорде. Являясь членом ордена, Адам Марш основал также свою школу, выходцы которой стали профессорами и лекторами многих стран и университетов Европы. Иностранцы тоже приезжали в Оксфорд, репутация которого в это время могла поспорить даже с парижской. В письмах существуют явные доказательства того, что между графом и епископом Линкольна, а также между ними обоими и обитателями замка Кенилворт существо­вала тесная дружба. В одном случае он напоминал епи­скопу, что еще не получил подарка из его ящичка для милостыни, обещанного бедным школярам из Оксфор­да⁴⁸. В другой раз Адам рассказывал, как сильно один из их братьев нуждается в пергаменте⁴⁹. Папа просил Ада­ма Марша узнать о заслугах епископа Ричарда Честер-ского, чтобы помочь ему решить, действительно ли этот человек обладал необходимыми достоинствами, чтобы заслужить звание святого. В дальнейшем Адама Марша направляли к архиепископу Кентерберийскому, которому постоянно требовалось то что-то подсказать, то помочь ему во время объезда диоцеза. Он ездил на Лионский Собор с епископом Гроссетестом и был желанным гос­тем у короля, королевы, графа и графини Лестера. Адам не боялся открыто выражать свое мнение или навлечь неудовольствие короля за свою проповедь при дворе⁵⁰. Кроме того, как и надлежит истинному ученику Франци­ска, он очень много помогал бедным и облегчал их стра­дания⁵¹. Адам Марш возвратил епископу Гроссетесту его трактат «Принципы королевской власти и тирании», который посылал Симону. В этой небольшой работе епи­скоп показывал различия в методах правления монарха, ответственного перед своим народом, и того, кто правит подобно деспоту. Симона в равной степени заинтересо­вали реформы епископа и в отношении Церкви, и в отношении самой веры, но он полагал, что из-за своей телесной слабости тот едва ли сможет претворить их в жизнь. На тот период, когда граф поехал в Гасконь, он вверил двух своих старших сыновей заботам Гроссетеста, чтобы тот учил и воспитывал их⁵². Адам писал ему, что епископ был в полном порядке и что его сыновья проявляют хорошие способности и подают большие на­дежды, с каждым днем делая успехи⁵³. В другой раз; епископ просил прислать оленины новому декану Лин­кольна, чтобы должным образом провести праздник в честь его назначения. Когда у Гроссетеста умер повар, Адам передал графине его извинения за то, что он задер­живает у себя ее слугу, Джона Лестерского. Но она заверила его, что готова предоставить лучших из своих слуг, лишь бы сделать ему приятно⁵⁴. Когда Симон отвез приходского священника Одигема в Гасконь, Адам стал возражать и просил вернуть пастыря его пастве, за кото­рую тот будет отвечать на Страшном суде⁵⁵. Когда у Симона возникли проблемы в Гаскони, Адам рассказал Гроссетесту, как сильно граф и графиня нуждаются в его совете, и если нельзя поговорить с глазу на глаз, то и письмо сможет помочь⁵⁶. В другой раз он попросил Раль­фа навестить графа Кентерберийского, поскольку тот чрезвычайно нуждается в благотворном влиянии его набожности, искренности и силе, необходимой для того, чтобы побудить его исполнить свой долг⁵⁷. Одним из добрых советов Адама была рекомендация регулярно читать Святое Писание, особенно Книгу Иова вместе с проповедями Св. Григория⁵⁸.

Другим другом Симона был Иоанн Базингстокский, архидиакон Лестерский', который изучал греческий в Афинах у Констанции, дочери архиепископа Афинского. Его смерть очень опечалила графа⁵⁹.

При внимательном прочтении этих писем создается такое впечатление, что это рафинированное и интеллек­туальное общество, глубоко духовное, жадное до знаний, вдохновленное принципами справедливости и порядка, а эти черты были весьма далеки от стандартов того вре­мени. Друзья понемногу оказывали влияние на воззре­ния графа таким образом, что он в первую очередь стал искать благополучия для Англии, а не закрепления баронских привилегий. Гроссетест побуждал его сохранять прежний курс до самой смерти, провозгласив, что Анг­лийская Церковь не сможет пребывать в покое без помощи меча и что все, кто умрет за нее, станут мучени­ками. Некоторые утверждают, что однажды епископ по­ложил руку на старшего сына Симона и предрек: «Мой дорогой мальчик, ты и твой отец оба умрете в один день, одной и той же смертью, но это будет во имя истины и справедливости»⁶⁰.

ГЛАВА VI

НАМЕСТНИК

Когда Людовик IX Французский был болен и думал, что умирает, он поклялся в случае своего выздоровления отправиться в крестовый поход. 12 июня 1248 года ко­роль получил орифламму, суму пилигрима и посох Св. Дио­нисия. 12 сентября он достиг Кипра. Людовик IX про­явил себя как образцовый христианин и благородный рыцарь, но потерпел полную неудачу в Египте и так ничего и не добился за все время своего пребывания в Святой Земле. Примерно тогда же Симон и его жена приняли крест. Возможно, толчком стали угрызения со­вести, связанные с нарушенной Элеанорой клятвой, кото­рую она дала архиепископу Эдмунду, хотя наиболее веро­ятной причиной кажется принявшее широкий размах возрождение крестоносного духа. Многие из их домо­чадцев последовали их примеру. Некоторые представи­тели английской знати пожелали присоединиться к фран­цузским крестоносцам¹. В феврале Симон присутство­вал на сборе парламента, который проходил в Лондоне². Но уже не за горами было время битвы, в которой граф покажет, из какого теста он сделан. Мгновение — и он преобразился. Это был стойкий воин, которому не зани­мать отваги и решимости, а также умный человек, полу­чивший удобный случай, чтобы проявить свои качества. 1 мая 1248 года Симон был назначен наместником Гаскони на семь лет. Ему был присвоен титул «locum tenens» (держащий место), попросту говоря, такой человек тради­ционно назывался сенешалем³. Опыт уже показал Генри­ху III, как непостоянны и ненадежны были гасконцы. Богатство сделало их вспыльчивыми и независимыми. Города были раздираемы группировками, которые боро­лись за верховную власть так же неистово, как предста­вители коммун Северной Италии. В некоторых городах моряки сформировали демократическую партию как про­тивовес аристократическим семьям, которые хотели взять в свои руки все муниципальные должности и привиле­гии. В каждом графстве сеньер являлся деспотом, терро­ризирующим своих вассалов и считающим всех купцов законной добычей. Гасконь и Англию связывали исклю­чительно корыстные интересы. Последняя была хоро­шим покупателем вин, а английский король находился слишком далеко, чтобы представлять угрозу⁴.  Генрих имел наглядное доказательство непокорности гасконцев. Пока он находился в Бордо в 1242-1243 годах, мятеж­ники захватили монастырь Вейран и превратили его в крепость. Он был яростно атакован, но безрезультатно. Иоанн Мансел, один из королевских клириков, принялся упрекать бунтовщиков и собирался привести им пример истинного мужества, когда один из осажденных швырнул огромный камень и сломал ему ногу. Прежде чем бро­савший пустил в ход другой камень, друзья Мансела прикрыли его своими щитами и тем самым спасли ему жизнь⁵. Только Генрих III решил было отправиться до­мой, как его тотчас же отозвали назад из-за яростной стычки между гасконцами⁶. После отъезда короля энер­гичный Николя де Моль стал прикладывать все усилия, чтобы сохранить королевские права, но он очень похо­дил на Гийома де Боэля, который был большой мастак поговорить, как и все нормандцы, но не более того⁷. Гастон де Беарн, несмотря на подарки, сделанные Генрихом ему и его матери всего несколько лет назад, использовал свой шанс и атаковал Дакс. Виконт де Тартас занял Шато « Дусар, построенный Ричардом Львиное Сердце, убил не­которых из его обитателей, забрал у них 100 тысяч су и заставил их поклясться никогда не жаловаться англичанам и не возобновлять с ними союз⁸. 26 февраля 1248 года Генрих III, наделив Ричарда де Грея небывалыми полно­мочиями, послал его восстановить порядок. Но он не добился успеха. Тогда король обратился к Симону де Монфору, как к доблестному рыцарю и бывалому воину, но тот колебался. Только когда королева добавила свои мольбы к просьбам мужа, Симон сдался. Условия его назначения были четко определены. Он назначался наместником Гаскони на семь лет⁹ начиная с только что минувшей Пасхи. Все деньги, потраченные на ремонт старых и постройку новых замков, должны были быть возмещены в конце этого периода. В случае нападения одного из соседних королей Симону должно будет высылаться необходимое подкрепление. Ему также предписывалось жестко и строго обращаться с мятежниками¹⁰.

20 сентября, перед выездом из Лориса, граф продлил  перемирие с Францией, которое должно было истечь в Михайлов день, на три месяца¹¹. Прибыв в Бордо, он занял нейтральную позицию по отношению к соперничавшим партиям Колонов и Ростенов и вскоре отпра­вился в другие столицы четырех областей, на которые была разделена Гасконь. В Даксе он захватил нескольких представителей знати, промышляющих грабежом, принудил их сдать свои замки и освободил их только после того, как получил большой выкуп¹². Когда Раймунд, виконт де Суль, отказался приехать к сенешалю, его город и замок Малеон были взяты силой, а сам он оказался в плену и был вынужден пообещать выкуп в  100 тысяч су¹³. Жители Со заявили о своей привилегии приезжать в Бордо только тогда, когда там присутствует сам король, а сенешаль должен был приезжать к ним сам. Симон надменно ответил, что он никогда не выполнит свою задачу, если станет ездить из одного города в другой, и заставил их прислать своих представителей в Сан-Север. На время он оставил Гастона де Беарна в покое, хотя жители Дакса часто на него жаловались. Но тем не менее граф нарушил его планы. Гастон долгое время зани­мал земли своей тещи, графини Перонелла, которая пять раз была замужем, и ее третьим мужем был Гуго де Мон­фор, брат Симона. От него она получила графство Бигор. Гастон захотел добавить эти земли к тем владениям, кото­рые его жена унаследовала от своего отца, пятого мужа графини Перонелла. Но сенешаль вовремя вмешался и не позволил нарушить права своей племянницы и ее детей. Он также убедил графиню передать ему надзор за сбором годового налога в Бигоре. Владение оставалось в его ведении до тех пор, пока оно не стало покрывать все свои расходы. Кроме того, Симон оборвал все родственные свя­зи между Бигором и Беарном настолько, насколько это было возможно. Когда графиня умерла в 1251 году, полу­чилось так, что Симон де Монфор был должен ей 15500 су ежегодной ренты. Этот долг она умоляла его заплатить, чтобы она смогла исполнить свои последние желания.

Прочный союз с Лиможем обеспечивал достаточную защиту от Тулузы до тех пор, пока смерть Раймунда VII не прекратила все тревоги, связанные с этой четвертью. Переговоры с королем Наварры 6 ноября 1248 года привели к назначению арбитров, которые должны были расставить все точки над i в спорных вопросах между Англией и Наваррой¹⁴. Пока Генрих III праздновал Рож­дество в Лондоне и требовал от его жителей подарки к новому 1249 году, Симон вернулся из Гаскони, взяв с собой нескольких рыцарей и вельмож. Он был встречен с радостью благодаря своим победам, одержанным над Гастоном де Беарном и Вильгельмом де Эгремоном, которого он схватил и держал в заключении¹⁵. Пока граф находился дома, Одо Риго, архиепископ Руана, приехал в Англию, чтобы провести некоторые сборы, имеющие отношение к его церквям, и принес Генриху III оммаж 24 августа в Вестминстере. Адам Марш написал пись­мо, чтобы рекомендовать ему Симона, и возможно даже, что граф беседовал с архиепископом¹⁶. В июне 1249 года Симон отплыл в Гасконь, снабженный войсками и день­гами, необходимыми для того, чтобы продолжить покоре­ние королевских врагов¹⁷. Вскоре после его прибытия, 28 июня, в Бордо разгорелась стычка между партиями Колонов и Ростенов. Симон, разбуженный посреди ночи, схватил оружие и бросился к дерущимся. Ростены были побиты. На следующий день сенешаль, демонстрируя свою беспристрастность, заставил обе стороны предос­тавить заложников.  Но поскольку Симон считал, что Ростены были виноваты в большей степени, он вскоре позволил Колонам заменить своих заключенных старей­шин на более молодых членами своего клана. Некоторые Ростены бежали из города, Симон приказал им вернуть­ся, но когда они не сделали этого, он приказал захватить их имущество из-за отсутствия самих ответчиков. Иму­щество было конфисковано, чтобы создать прецедент. Беглецы, не пожелавшие вернуться, нашли убежище у виконта Фронзака. Симон потребовал, чтобы последний сдал свой замок,  но он этого не сделал. Тогда граф направил к нему войска и разрушил его. Амовэн де Вайрэ приехал в Англию и сообщил, что виконт готовит заговор с целью отдать Гасконь Альфонсу де Пуату. Когда Генрих III услышал об этом, он послал Симону распоряжение, в котором требовал, чтобы виконт Фронзак   предстал   перед   ним   3   февраля   1250   года¹⁸. Монах по имени Гэлард, принадлежавший к семейст­ву Ростенов, привлек к себе внимание еще во время беспорядков 28 июня в Бордо, поэтому граф запретил ему появляться в этом городе. Когда он был выбран настоятелем монастыря Св. Северина, Симон оспорил это решение. Обе стороны отправились к римскому дво­ру, тогда находившемуся в Лионе. В Лионе сейчас нахо­дился Гроссетест, и, возможно, друзья встретились там, чтобы обсудить свои дела. Тем временем граф прика­зал своим людям захватить стада, забрать урожай и виноград настоятеля. В своей жалобе королю Гэлард оценил убытки в 1606 марок серебром¹⁹. Ростены посла­ли двух представителей к Генриху III. Поначалу делега­ты были встречены дружелюбно, но как только приехал глава Колонов, их бросили в Тауэр и совет решил, что их следует выдать гасконскому двору. В свете этого реше­ния, когда Симон приехал в Англию в мае 1250 года, Пьер Дельсолер, Гильом Арно Мюндер и Видаль Леконт были переданы в его руки. Он привез их обратно, отпра­вил в заключение и освободил только после выплаты большого выкупа. Затем, изгнав некоторых жителей из Ла Реоля и захватив Баз, граф двинул свои силы на Гастона де Беарна, который опять принялся за грабежи, и заключил его под стражу. Симон отправил нарушителя просить милости у короля, но тот был встречен с такой радостью, что получил обратно свои земли, а король про­стил всех его сторонников²⁰. Служить Генриху III было сродни сизифову труду. Хотя он обещал Гасконь своему старшему сыну²¹, он все еще нуждался в твердой руке Симона и в равной степени расточал ему и похвалы, и обещания²². Король гарантировал ему, что недостатка ресурсов не будет. Чтобы сохранить Гасконь для принца Эдуарда, юстициарию Ирландии было приказано посы­лать годовой налог со всей этой земли Симону в тече­ние двух лет, с тем расчетом, чтобы тот мог строить форты и замки²³. Для тех же целей король приказал выплачивать Симону  100 фунтов  из поступлений от винной торговли²⁴. Кроме того, Генрих III предоставил сенешалю 800 фунтов стерлингов вместо солдат, которых он не прислал²⁵, и взял на себя ответственность выплаты 1800 марок, взятых Симоном у флорентийских купцов²⁶.

В то время, когда Симон и Элеанора находились в Гаскони, Адам Марш исправно писал им. Он сожалел о том, что монах Григорий де Базель не сможет приехать так быстро, как этого желает графиня, поскольку времен­но понадобился архиепископу Кентерберийскому. Он призывал Элеанору не думать слишком много о платьях и украшениях, но быть верной своему мужу, благоразум­ной и скромной. Адам хотел бы, чтобы его совесть была чиста, чтобы она заметила беспокойство в его сердце и обратилась к серьезным делам, покончив с мелочами. Он снова объяснял, как трудно найти ей подходящего капеллана, и умолял ее попытаться использовать свое влияние на мужа, с тем чтобы избежать конфликтов и добиться своей цели более осторожно и мягко. Как толь­ко он получил неутешительные известия о ее неподо­бающем поведении, то сразу написал письмо, в котором умолял Элеанору изменить свое поведение относительно мужа, детей, семьи и соседей, а самой, как достойной похвалы матроне? быть примером осторожности, благора­зумия и миролюбия. Благодаря графиню за письма, Адам поздравлял ее с успехами мужа и выражал надежду, что Симон полностью победит вероломных и упрямых вра­гов. Письма представляют собой идеальный образец все­поглощающего смирения, со стороны святого человека, при обращении с несколько своенравным характером²⁷.

В это время Симон достиг триумфа. Он покинул Гасконь в феврале 1250 года и прибыл в Англию 3 марта вместе со своей женой и Петром Савойским²⁸. Через четыре дня Генрих III назначил Филиппа, архиепископа Лионского, своего брата Ричарда Корнуолльского и дядю Петра Савойского возобновить перемирие с Францией на 16 лет; но инструкции были внезапно отменены²⁹. По-видимому, вместо них в Париж отправился Симон де Монфор и заключил перемирие на пять лет³⁰. Он напи­сал из Франции письмо в канун Пасхи (26 мая 1250 года), чтобы сообщить королю о выполнении его поручения, а также о том, что с тех пор как гонцы отправились в Англию, он получил очень важные новости из Гаскони. Дело было в том, что те рыцари, чьи земли граф удержи­вал для короля и которые не осмеливались предъявлять свои требования в присутствии сенешаля, в его отсутст­вие сплотились в союз и решили вернуть свои владения силой. Они собирались перейти к действиям после Трои­цы (15 мая). Бесполезно было выходить им навстречу с войском, поскольку их методы ведения войны заключа­лись в том, что они рыскали по стране шайками в двадцать, тридцать или сорок человек, занимаясь грабе­жами, поджогами, а также брали пленников и требовали за них выкуп. Все это они делали под пологом ночи, словно разбойники с большой дороги. Но поскольку о Симоне говорили много недобрых вещей, перед своим отъездом в Гасконь он захотел увидеть короля. Коро­левские замки были прекрасно оснащены для того, что­бы продержаться до его появления, и он послал туда Бидо де Купена, чтобы тот позаботился о них³¹.

Симон отплыл в Англию с Ричардом Корнуоллским, который возвращался из Лиона³², и вскоре вновь вер­нулся в Гасконь. Ситуация была не настолько серьезной, как предполагалось, но Симон все равно усилил свои позиции. В январе прошлого 1250 года сенешаль прину­дил Арно де Бланкфора сдать ему замок Бург, теперь он дал ему другие земли, с тем чтобы тот мог построить замок в Кубзаке³³. Симон заручился расположением вла­дельцев некоторых замков при помощи денег. К Рожде­ственскому посту между Симоном и жителями Бордо был установлен мир. Некоторые из тех, кто был изгнан, смогли вернуться в обмен на денежный залог или письменное свидетельство о своем мирном поведении, заверенное графом. Другим было разрешено вернуться только в случае предоставления заложников, остальные должны были оставаться в изгнании в том месте и на такой срок, который назначил им граф. Те жители, кто выступил против короля, графа, крупных должностных лиц и олдер­менов, будут изгнаны навсегда. Любые тайные общества запрещались. Поскольку имение достаточной безопасно­сти отвечало всеобщему желанию, то двести жителей должны были официально принести клятву соблюдать мир. Всем горожанам надлежало повторять эту клятву каж­дый год. Жители должны сопротивляться всеми силами тем «сынам раздора», которые попытаются нарушить мир. Поскольку обстоятельства постоянно менялись, граф дол­жен иметь право добавлять, изымать, уточнять или ме­нять положения мирного договора, но при этом не забывать об уважении прав мэра и горожан Бордо³⁴.

Бордо было подчинено, но Гасконь стремилась вырваться на свободу. 10 июня 1250 года Генрих III писал Симону, призывая его быть осторожным с виконтом де Фронзаком, который готовился к новой атаке³⁵. Свирепые бароны были недовольны, что путники теперь спокойно могли отправляться в дорогу, а пилигримы и торговцы не подвергались грабежу³⁶. Буря началась внезапно и застала графа врасплох. Он потратил все деньги, а его войска были рассредоточены. Симон стремглав бросил­ся через Францию и добрался до Англии в сопровождении трех вооруженных воинов на обессилевших лоша­дях. Он неожиданно появился при дворе в день Бого­явления  1251  года.  Граф просил помощи оружием и деньгами, для того чтобы обуздать мятежных гасконцев. Он не мог продолжать борьбу на свои собственные сред­ства, поскольку годового дохода с его графства было недостаточно для этой цели. «Господин король, вспомни­те, как они обошлись с вами, когда вы были в Гаскони.

Вы искали у них укрытия от французского короля, но вместо того, чтобы помочь вам, они взяли ваши деньги и позволили вам потерять ваши земли». Гастон де Беарн послал своего капеллана, чтобы пожаловаться на графа³⁷. Генрих III ответил: «Вы сказали правду, граф, и я не откажу в помощи тому, кто так старается ради меня. Но ко мне приходят жалобы, что вы держите в заключении тех, кто пришел к вам с мирными намерениями, и даже осудили некоторых и отправили на смерть». На что Си­мон возразил: «Мой господин, об их вероломстве хорошо известно, поэтому им нельзя доверять». Король выдал ему 3000 марок из казны, кроме того, Симон собрал крупную сумму со своих земель и владений, которые находились под его опекой. После этого он попросил герцога Брабантского собрать для него войска и обещал щедро заплатить за это. В обратный путь он отправился через Фландрию, чтобы встретить войско. Герцог при­слал 300 морских наемников и столько же арбалетчиков, которым пришлась по душе перспектива войны с гаскон­цами, которые в это время укрепляли свои замки³⁸.

Все те, кто имел малейшие претензии к Симону, соби­рались сейчас вместе под предводительством Гастона де Беарна. Двоим посланникам, Николя де Молю и Дрого де Барентану, было поручено разузнать об отношениях между сенешалем и королевскими вассалами и либо использовать их, либо послать Генриху III осторожный отчет. Перед сражением Гастон предложил обратиться за решением спорного вопроса к архиепископу Бургундскому или епископу Анженскому³⁹. Симон отказался и осадил Кастильон, который он вскоре взял⁴⁰. 25 мая 1251 года повстанцы приняли условия, навязанные им Симоном. Они должны были обеспечить безопасность королев­ских комиссаров, чтобы те могли появиться при дворе и принять свое решение. Двое доверенных лиц должны были выбрать четырех судебных представителей от каждого графства Гаскони, которым предстояло разобрать все спо­ры между двумя партиями. Два делегата могли вернуть­ся в Гасконь, исключая Бордо и Ла Реоль, поскольку некоторые из их жителей были изгнаны и не могли вернуться. Далеко не факт, что подобное судебное разби­рательство когда-либо состоялось, но зато повстанцы по­степенно заключили мир с грозным сенешалем.

Примерно в это время Франция была взволнована подъемом «Пастушков». Венгр, знавший несколько язы­ков, ходил по деревням, заявляя, что он получил указания от Пречистой Девы собрать вместе пастухов и других хранителей животных, которые по своему невежеству не участвовали в освобождении Святой Земли и всех хри­стианских пленников из рук неверных. Тронутая тем, что ее сын находился в своем первом крестовом походе, королева-мать Бланка сначала прониклась к ним симпа­тией. Роджер Бэкон видел их лидера в Париже, он ходил перед войсками босой и что-то носил в своих руках с таким видом, словно это святая реликвия⁴¹. Когда они достигли Орлеана, епископ обвинил их в том, что они нападают на клириков и безоружных людей, а также ведут себя крайне неумеренно. Это обратило королеву против них. Многие были наказаны, а остатки присоеди­нились к Людовику IX в Святой Земле. Когда их войско приблизилось к Бордо, Симон приказал закрыть перед ними ворота. Они потребовали, чтобы их впустили, но сенешаль спросил, по чьему приказу они действуют. «Ав­торитет Папы или епископа нам не указ, но лишь всемо­гущий Бог и благословенная Мария, которые выше их». Тогда Симон ответил: «Уходите отсюда как можно быст­рее, иначе я соберу свои войска и порежу вас на куски»⁴².

После удачного завершения кампании 1251 года Си­мон поручил заботы о Гаскони своему заместителю Вильгельму Пигорелу, хорошо проявившему себя во вре­мя войны и отражения атак гасконцев, и вместе с графиней отправился в путешествие по Франции. Где-то в пути граф встретил Гуго Лузиньянского, второго двою­родного брата короля, и сел вместе с ним 9 ноября в Висанте на корабль. Когда они были около Дувра, ветер переменился и отбросил их назад к Висанту. Это послу­жило поводом для остроумных замечаний, что королев­ских братьев в Англии такое количество, что море от­вергает их избыток. Дождавшись попутного ветра, оба графа благополучно добрались до Дувра. Когда Генрих III услышал о прибытии своего брата, он с огромной радо­стью встретил его и просил жителей Лондона приветст­вовать его. Но горожане, по-видимому, холодно отнеслись к его зятю⁴³. Симон предложил уступить провинцию в обмен на возмещение всех своих расходов, но король заявил, что сенешаль должен нести ответственность за все захваченные и возвращенные им замки⁴⁴.

Блистательное общество собралось в Йорке на Рож­дество 1251 года по случаю свадьбы дочери Генриха III Маргариты и сына Александра III Шотландского. Сами жители попытались сдержать неуправляемых шотланд­цев и сохранять на улицах порядок. Но это вылилось в потасовки, и королю пришлось выделить для поддержа­ния мира специальную гвардию. На Рождество молодой король был посвящен в рыцари и женился в день Свя­того Стефана. Чтобы предотвратить беспорядки со сто­роны толпы, церемония была проведена рано и тайно. Архиепископ Йоркский пригласил на пир всю партию. В качестве первого блюда подали 60 жареных быков. Содержание того и другого двора в течение нескольких дней легло тяжелым бременем на прелата⁴⁵. По всей вероятности, Симон де Монфор появился на свадебной церемонии, но в это время Генриху III сообщили о новой вспышке в Гаскони⁴⁶. Король сразу же обвинил в этом Симона и все списал на его несправедливость и жесто­кость. Тогда тот предложил, чтобы в Гасконь послали комиссию и все недовольные предстали перед англий­ским судом. Другой источник показывает, что Симон был против каких-либо расследований. «Почему, мой господин король, вы слушаете тех, кто признан изменни­ками, больше, чем меня, вашего верного слугу, и проверяе­те мои действия?» Король ответил: «Если все это правда, какой вред нанесет вам это расследование? Ваша слава лишь станет от этого еще больше»⁴⁷. Королева попыта­лась повлиять на обоих, и 4 января 1252 года король назначил 11 арбитров, чтобы определить, чем оправданы траты Симона в Гаскони⁴⁸. Один из королевских клири­ков Генрих де Венгем и капитан тамплиеров Росцелин де Фо были посланы для проведения расследования. Во. многие города отправили письма, чтобы местные пред­ставители прибыли в Англию⁴⁹. Посыпались жалобы. Если король был готов слушать, что ж, он многое услы­шал⁵⁰. Прибыв в Гасконь, комиссия застала мятеж в Ла Реоле. Гастон де Беарн объединил более сотни горожан и заставил сторонников Симона укрыться в замке. Бы­ло заключено перемирие, а городским представителям выданы охранные грамоты⁵¹, но Гастон отказался ехать в Англию, хотя и послал своего заместителя и клирика, которые его представляли. Генрих III запретил Симону возвращаться в Гасконь⁵², но спустя некоторое время граф появился там 7 апреля. 16 марта 1252 года Генрих III выдал ему 2 тысячи марок⁵³. С ними он набрал сильную армию из французских рыцарей и наемников и вернулся в свою провинцию⁵⁴. Под защитой королевских охранных грамот многие представители отправились в Англию, и Симон вновь поспешил вернуться туда, чтобы не быть осужденным в свое отсутствие, несомненно взяв с собой свидетелей со своей стороны⁵⁵.

Геральд, архиепископ Бордо, и другие гасконцы при­были туда в мае и подали королю свои жалобы, в которых обвиняли Симона во многих нарушениях: одних он повесил, а других до смерти продержал в заключении. Граф заявил, что готов отвечать по законам Англии и Бордо, но делегаты заявили королю, что никогда не при­мут его снова в качестве правителя и не станут ему подчиняться⁵⁶. Генрих тотчас же послал в Гасконь но­вых поверенных — Николя де Моля и Дрого Барентана. Они доложили, что Симон обращался с гасконцами жест­ко, но последние заслуживали подобных мер⁵⁷. Суд над графом длился с 9 мая по 11 июня. Гасконцы обвинили Симона в грабеже, мошенничестве, обмане и притесне­нии. Делегаты База заявили, что в гасконских землях был мир и их население процветало до прибытия Симона де Монфора. Когда он появился, его встретили как коро­левского зятя и надеялись, что он будет править так же славно и им на благо, как это делает сам король, но вместо этого сенешаль принес им много вреда. Они умоляли Генриха III сместить его и прислать взамен принца Эдуарда, при котором все будут жить в мире⁵⁸. Им вторили послы из Байонны: «Мы советуем Вам не посылать графа назад, потому что, если Вы поступите так, это будет вредным и опасным для вас и Ваших земель. Но мы просим вас приехать самого или прислать принца Эдуарда»⁵⁹. Гастон де Беарн прислал длинный список причиненных нарушений и заявил, что больше не собира­ется их терпеть⁶⁰. Симон спокойно переносил крики и обвинения в свой адрес. Бароны волновались, поскольку знали о добром расположении короля к иностранцам. Но Симона де Монфора поддержали графы Корнуолла, Глостера и Херефорда. В то же самое время епископы превозносили его победоносные действия, блестящую Доблесть и непоколебимую верность. Сам граф настаи­вал на необходимости своих действий от начала до конца и показывал, насколько они были умеренными. Среди его свидетелей были как солдаты, так и горожане, которые одобряли его меры наказания по отношению к бунтовщикам и для улучшения общественной безопасности. Они утверждали, что оппозицию поднял человек, который не хотел считаться ни с королем, ни с законом, но жить грабежом, святотатством, обманом и убийствами. Сто­ронники графа заявили, что они готовы поддержать его дело в сражении или предстать перед любым судом. Но гасконцы не пошли на это, заявив, что они пришли по_; королевскому приказу, чтобы показать ему положение дел в землях, и независимо от того, поверит он им или нет, они не дадут никакого поручительства⁶¹. Для фео­дальных баронов отказ от сражения был почти равнозначен признанию вины, что подтверждалось в данном; случае. Король хотел осудить Симона, но не осмелился, сделать это в присутствии его сторонников. Граф напомнил королю, как тот приказал ему сокрушить изменников и предоставить необходимую помощь и совет. «Господин король, ваше обещание должно быть твердым, останьтесь верным своему слову и возместите мои траты в Гаскони, поскольку хорошо известно, что я, находясь у вас на службе, делал все лучшее для графства». На что король сухо ответил: «Я не стану сдерживать обещаний по отношению к изменнику, который желает занять место властителя, если сможет. Когда одна часть договора нарушена, другая более не является связанной обязательствами».  Симон поднялся и заявил, что король — лжец. «Не будь он королем, для него настал бы недобрый час с тех пор, как он произнес такие слова». Генрих III хотел приказать схватить Симона, но знал, что знать этого не позволит. Граф продолжал: «Кто сможет поверить, что вы христианин? Вы когда-нибудь исповедовались, ваше величество?» — «Я, да». — «Чего стоит исповедь без покаяния?» — «Я  никогда не жалел ни о каком из моих действий так, как я жалею о том, что! позволил тебе приехать в Англию, разжиреть и пойти против меня». Тогда бароны вмешались и разняли их⁶².

В Виндзоре 13 июля Генрих продлил перемирие с гас­концами, заключенное их доверенными лицами, до 2 февра­ля 1253 года. Тогда или он сам, либо его сын Эдуард должны были приехать в Гасконь. Тем временем замки были возвращены, а узники отпущены, но некоторые долж­ны были готовиться держать перед королем ответ, когда он прибудет. Это перемирие должно было соблюдаться всеми, и никто не был обязан отвечать за свои поступки перед Симоном де Монфором⁶³. Была подтверждена пере­дача Гаскони принцу Эдуарду, узников, которых захватил Симон, было приказано освободить, а Росцелин де Фо и Николя де Моль были назначены уполномоченными пред­ставителями, которые будут поддерживать этот мир⁶⁴. Ген­рих пригласил архиепископа Бордо и других гасконских представителей в Лондон и просил их в будущем пови­новаться принцу Эдуарду, а также потребовал, чтобы они принесли ему клятву верности, что последние охотно сде­лали. Затем король осыпал их подарками из золота, сереб­ра, ожерельями, поясами и шелковыми одеждами, а также пригласил их на пир, во время которого они посылали Симону де Монфору гневные угрозы. Гасконцы собира­лись выгнать его с позором или, если он попадется им в руки, разорвать его на части. Чувствуя поддержку короля, как им тогда казалось, они вернулись назад для того, чтобы исполнить свои обещания. Но Симон выжидал, чтобы потом заставить их дорого заплатить за эти слова⁶⁵.

Генрих III либо дал Симону расплывчатое разрешение вернуться, или сознательно послал его обратно в надежде, что там он будет убит⁶⁶, подобно тому, как Давид послал Урию в самое пекло битвы. «Возвращайся в Гасконь, чтобы насытиться войной и извлечь из нее те же награды, что и твой отец». Граф немедленно ответил: «Я охотно отправлюсь, но не вернусь до тех пор, пока не заставлю упасть врагов к вашим ногам». 16 июня он отплыл из Дувра со своей женой, старшим сыном и свитой и высадился в середине дня в Блуа. Во Франции с помощью друзей и родственников Симон набрал сильную армию наемников, пообещав им военную добычу и награбленное добро, и поспешил в Гасконь⁶⁷. Когда гасконские делегаты вернулись из Англии, они обнаружили готового к встрече с ними Симона. Они немедленно набрали войско, чтобы сокрушить своего угнетателя как их всеобщего врага раз и навсегда. Граф устроил засаду, но она была раскрыта, предводитель схвачен, а остатки сил рассеяны. Симон ждал знака для вступления в бой, когда один из убежавших прискакал на загнанной лошади и вошел к нему раненый и окровавленный, чтобы рассказать о случившемся. Граф словно пробудился после долгого сна и спросил, как далеко находился враг. Узнав это, он с воодушевлением поспешил в бой, обрушившись на неприятелей как ураган, атакуя их сверкающим мечом. Он освободил пленников, но гасконцы накинулись на него все вместе и отрезали его от лошади благодаря своему численному превосходству. Граф был на волосок от смерти, когда солдаты, которых он освободил, увидели, как опасно его положение, и поспешили к нему на помощь. Их предводи­тель пробрался к Симону и вновь помог ему сесть коня. Битва продолжалась полдня, после чего гасконцы потерпели поражение; многие были убиты, некоторые взяты в плен. Четверо наиболее знатных пленников были? посланы королю. Никогда ранее Симон не оказывался в таком серьезном положении, но победа, одержанная им, была такой полной, что враги прекратили подавать на него жалобы⁶⁸. Тем не менее бунтовщики еще раз осмелились помериться с ним силами, и граф снова оказался в опасности. Однажды он приехал в замок Монтобан, который; был практически неприступен, но там не было достаточного количества людей и провизии. Симон спасся благодаря преданности своих сторонников, а также за счет выдачи части недавно захваченных пленников⁶⁹.

Генрих III захотел сам посетить Гасконь, но королева Бланка не разрешила ему проехать через территорию Франции, а пуститься в опасное и дискомфортное плава­ние по зимнему морю он не отважился. Тогда король потребовал денег от своих баронов, чтобы отправиться в крестовый поход, поскольку в 1250 году он принял крест. Бароны отказались, поскольку знали, что он не являлся воином и не имел ни одного шанса на успех там, где потерпели поражение французские рыцари, а их король стал пленником. Когда Генрих III вновь собрал их, чтобы спросить у них совета по гасконскому вопросу, бароны поддержали Симона и напомнили королю, как гасконцы предали его, когда он искал у них убежища. «Многие гасконцы, — сказали они, — всего лишь воры и грабите­ли, которые живут за счет грабежа пилигримов и куп­цов». Генрих III был разочарован их советом, поскольку он искал оправдания тому, что назвал графа изменником и лишил его земель. Когда Симон услышал об этом, он сказал: «Я хорошо знаю, что король разоряет меня, чтобы обогатить некоторых провансальцев или выходцев из Пуату за счет моего графства»⁷⁰.

Из Монтобана Симон поспешил в Ла Реоль, на по­мощь друзьям, которые были заключены в замке, и опус­тошил земли своих врагов, чтобы наказать их за эту атаку. После этого Николя де Моль и Росцелин де Фо пришли к нему, чтобы обязать его соблюдать перемирие. Но граф указал на невозможность сложить оружие пе­ред вооруженным врагом, а также заявил, что они не могут сместить его с назначенного ранее поста намест­ника. Чтобы подкрепить свое заявление, что он все еще остается тут хозяином, Симон осадил Рион⁷¹. Давид про­играл, пытаясь убить Урию, оставалось от него откупить­ся. Король пообещал выплатить долги Симона и вдоба­вок заплатить 7 тысяч марок за то, что он сдаст принцу Эдуарду все замки, которые он удерживал, и дать возможность пленникам заплатить за себя выкуп⁷². Вскоре Генрих III понял свою ошибку. Гасконцы не проявили ни миролюбия, ни лояльности. Альфонс X, хорошо из­вестный как «астроном», «философ», «мудрый», недавно стал королем Кастилии. Он вошел в историю как осно­ватель национальной литературы своей страны и автор первой истории Испании на местном диалекте. Он как раз закончил усовершенствование планетарных таблиц, называемых также «альфонсовы таблицы», которые обош­лись ему в 40 тысяч дукатов⁷³. Альфонс X был внуком Генриха II и таким образом унаследовал спорные права на Гасконь⁷⁴. Сейчас он вспомнил об этом и призвал себе на помощь Гастона де Беарна и других влиятельных людей провинции, которые в результате отвернулись от короля Англии. Среди перешедших на его сторону было много богатых купцов. Их груз вин Генрих III захватил в Англии и конфисковал без видимых причин. Но кас­тильскую опасность легко было отвести. Король послал Вильгельма Баттона, епископа Бата и Иоанна Мансела, очень богатого настоятеля Беверли, скрепить союз с Кас­тилией благодаря браку принца Эдуарда с сестрой Аль­фонса X, Элеанорой⁷⁵.

Когда было уже слишком поздно, король пожалел об отставке Симона. В апреле 1253 года граф был отозван из Франции и его отъезд стал сигналом для новых вол­нений в Гаскони⁷⁶. Королева Бланка, правившая Франци­ей во время отсутствия своего сына в крестовом походе, недавно умерла⁷⁷. Бароны, назначенные управлять коро­левством до возвращения Людовика, дважды делали Си­мону очень заманчивое предложение стать главным кон­нетаблем, но он отказывался, чтобы не выглядеть измен­ником, а также по той самой причине, что «один и тот же человек не может служить двум господам». Возможно, примерно в это время в Булони у него состоялся разго­вор с Адамом Маршем⁷⁸. Когда король Генрих получил предупреждение об опасности, которой подверглась Гас­конь, он собрал своих баронов, чтобы те встретили его в Портсмуте, и приказал захватить все корабли в англий­ских гаванях. В течение трех месяцев флот оставался в портах, ожидая попутного ветра, а армия в это время жила за счет соседа. Забота о королевстве была возло­жена на королеву и графа Ричарда Корнуоллского⁷⁹. Ко­роль отбыл 6 августа, после того как попрощался с прин­цем Эдуардом, который не хотел покидать берег до тех пор, пока были видны паруса кораблей. Примерно 15 августа король прибыл в Бордо, где его встретили горожане⁸⁰. Гастон де Беарн бежал в Кастилию, но многие его сто­ронники были загнаны в Ла Реоль и осаждены англича­нами. Осознав трудность своей задачи, Генрих III позвал на помощь гасконских баронов и даже графа Лестера, таким образом, имя Симона появилось в одних списках вместе с его бывшими врагами. Очевидно, граф отказал­ся появиться после общего воззвания, тогда Генрих III прислал ему настойчивое приглашение приехать в Гас­конь для совещания. В случае, если граф не сможет остаться, ему будет предоставлено надежное сопровож­дение для безопасного возвращения. Но если он может, то пусть защищает своего короля от всех его врагов. Друг и исповедник Симона, епископ Гроссетест, побудили его принять приглашение из-за выгод, которые предло­жил ему Генрих III. Король особенно просил Симона привести с собой столько конных арбалетчиков, сколько он сможет найти⁸¹. Гасконцы приуныли, поскольку их главная поддержка отошла в сторону, а многочисленные противники вернулись. Война велась активно, Бенож и Ла Реоль вскоре были взяты, а войска короля опустоши­ли земли гораздо сильнее, чем это было при Симоне. Но неразумный король подарил захваченные замки ино­странцам, и когда те объединились с его врагами, все усилия были сведены к нулю⁸². Еще одной помехой стал жестокий голод, и еда была настолько дорогой, что анг­лийским рыцарям едва удавалось поддерживать свое существование. Даже вино, местный продукт этого графства, стало дорогим. Генрих III был вынужден отправить в Лондон особое послание, чтобы обеспечить себя необходимыми продуктами. С лондонцев были собраны деньги, а зерно и солонина погружены на корабли. Но эти продукты скоро закончились⁸³.

Положение короля в Гаскони никак нельзя было назвать стабильным. Он встретил Рождество 1253 года в Базе и подарил богатые дары гасконцам, которые питали гораздо меньшую любовь к своему господину, нежели к его деньгам. Королева послала ему 500 марок в подарок, чтобы он имел возможность продолжать войну. Папа запретил атаковать короля, поскольку он являлся давшим обет крестоносцем⁸⁴. Симон де Монфор согласился остаться с ним до Рождества, но провел тамз еще и начало 1254 года. В ноябре 1253 года король приказал выплатить графу некоторую сумму денег в соответствии с его нуждами⁸⁵. Примерно 2 февраля Гастон де Беарн попытался захватить Байонну, но попытка не увенчалась успехом. В Англию были отправлены письма, скрепленные королевской печатью⁸⁶, в которых Генрих III просил денег под предлогом атак со стороны Кастилии. Королева сообщила в ответ своему мужу, что бароны согласились прийти на помощь в случае необходимости, но горожане отказываются оказывать содействие без подтверждения Хартий. Высший клир окажет поддержку, если действительно возникнет угроза для Гаскони,  а низший — только при определенных условиях⁸⁷. Когда знать собралась после Пасхи⁸⁸, было подтверждено обещание прийти на помощь, но замечено, что король Кастилии никогда не атаковал Гасконь в то время, когда там находился Симон. Выслушав графа, бароны стали рассматривать просьбу короля, как очередной повод выманить у них деньги⁸⁹. Вследствие этого Генриху III пришлось одалживать деньги у любого, кто мог их дать. Он был не в состоянии платить своим солдатам, и ему даже пришлось продать за 20 марок лошадь одного из своих клириков. Недостаток денег продолжался до июня 1254 года, до тех пор, пока Симон Паслю, один из королевских клириков, не доставил королю слитки золота, драгоценности, тарелки и монеты, присланные английским казначеем⁹⁰.

Когда королева заявила о своем намерении посетить Гасконь, моряки Винчелси приготовили для нее корабль⁹¹, а жители Ярмута прислали великолепное судно для прин­ца Эдуарда. Но поскольку второй корабль был намного лучше первого, люди Винчелси разрушили его за исклю­чением мачты, которую они поставили на корабль коро­левы. В пятницу перед Троицей, 29 мая 1254 года, она села на корабль со своими двумя сыновьями и свитой из рыцарей и высадилась в Бордо 31 мая. Из Гаскони принца Эдуарда проводили в Бургос, где он женился на принцессе Элеаноре, сестре короля Кастилии. Генрих III передал своему сыну Ирландию и обеспечил вдовью долю невесте⁹². Король потратил большую сумму денег и влез в многочисленные долги, поэтому он приказал регентам в Англии удерживать для него все свободные епархии и аббатства. Генрих III сделал новый заем и, заручившись разрешением Людовика IX, недавно вернув­шегося из Святой Земли, стал готовиться к возвращению через Францию. Подобно тому, как зимний ветер рассеи­вает опавшие листья, Генрих III растрачивал деньги в городах, через которые он проезжал. В Фонтевро, где были погребены Генрих II и Ричард I⁹³, он обнаружил, что его мать похоронена во дворе церкви. Генрих III перенес ее тело в усыпальницу внутри здания. В Понтьё, куда он заехал, чтобы посетить могилу Святого Эдмунда, король поправил свое здоровье и принес богатые дары. Людо­вик IX встретил его в Шартре, и оттуда они отправились в Париж, где его великолепно приняли и где сам Генрих истратил на праздники и подарки тысячу фунтов серебра⁹⁴. В декабре король отправился морем из Блуа и высадился в Дувре, где его встретили жители Лондона с подарком в тысячу фунтов. Поскольку король не был удовлетворен, жители подарили ему дорогую чашу. Он поблагодарил их, но без особой теплоты⁹⁵.

Граф Симон служил королю верой и правдой в соответствии с наставлениями, с которыми был туда послан, но получил за это мало благодарности. Таким образом, в отношениях между королем и графом возникла трещина. На смену преданности пришло недоверие.

ГЛАВА VII

СИСТЕМА АНГЛИЙСКОГО УПРАВЛЕНИЯ

До Нормандского завоевания отличительной чертой английского государственного устройства были местные институты. Теоретически каждый свободный человек имел право присутствовать на народном собрании и мог принимать участие во всех его делах. Инэ, король Уэссекса издал свои законы около 690 года, в преамбуле к которым говорилось, что они являются «великим собра­нием служителей бога»¹. После Нормандского завоева­ния примечательной особенностью Английского коро­левства стала сильная административная система. Теоре­тически король был деспотом, главой своего народа, хозяином всех своих решений и способов претворения их в жизнь, верховным сеньером всех вассалов, законо­дателем и наместником Бога на земле, поставленным вершить суд между правыми и неправыми и следить, чтобы соблюдались права всех его подданных². При этом, когда Вильгельм I разделил церковный и светский суды, он заявил, что делает это со всеобщего согласия и по совету высшего клира и главных людей королевства³. Генрих I начал свою Хартию вольностей с заявления, что он является королем божьей милостью и с согласия баронов⁴. Но с другой стороны, когда архиепископ Кентерберийский зачитал королю Иоанну требования баронов, собравшихся в Брекли, тот презрительно высмеял их. «А почему они не просят мое королевство? У них никаких оснований, чтобы предъявлять свои пустые требования». Король гневно заявил, что он будет не иначе, чем рабом, если позволит им такие свободы⁵. Истинная сила английских королей крылась в их системе администрации, благодаря которой их власть распространялась на всех подданных. С одной стороны, король получал феодальные сборы, а с другой — у него была отдельная система общенационального налогообложения.  Король мог призвать вассалов на военные сборы, но мог собрать и народное ополчение. В двух этих существенных пунктах он не  зависел от  своих баронов  и  поэтому мог расстроить их планы, если это было ему нужно. Когда появилась необходимость ограничить неразумное правление короля или тиранию, бароны не смогли сделать этого без помощи всего народа. Это хорошо видно во время правления Генриха III, когда бароны одержали лишь частичную победу при Раннимеде. Заслуга Симона де Монфора заключается как раз в том, что он способствовал возникновению полного представительства в парламенте, который постепенно стал учиться исправлять колролевские ошибки и навязывать монарху народную волю. Во главе государства находился король, в его ведении был совет, состоявший из главных держателей короны. Он в большей степени походил на суд, нежели на настоящий совет, поскольку мелкая знать хоть и могла теоретически принимать в нем участие, была лишена этого на практике. Это было собрание верхушки знати во время крупных праздников, таких как Рождество, Пасха и Троица. В это время король публично носил корону и делился с советом своими планами относительно законов, финансов и войны. Совет также являлся инстанцией, которая рассматривала серьезные судебные дела. В этом случае бароны становились присяжными, а король судьей. Например, во время Рождественской встречи 1075 года в Вестминстере бароны осудили графов Вальтеофа и Роджера. Генрих I вызвал Роберта де Белламе, чтобы тот предстал перед ним в 1102 году для ответа по 45 статьям, уличавшим его в измене⁶.

Но нужен был постоянный институт, который все время должен был находиться при короле. Для этих целей была создана королевская курия, фактически яв­лявшаяся постоянным филиалом более крупного инсти­тута. Ее функции были связаны с исполнительной вла­стью и правосудием. Она играла роль королевского пра­вительства, хотя не могла ни принимать законы, ни определять размер налогов. Курия состояла из двух раз­ных классов чиновников. Первый включал в себя круп­ные придворные чины: констебль, чемберлен, стюард, мар­шал, кравчий. В скором времени они стали передаваться в некоторых семьях по наследству. Например, долж­ность верховного стюарда закрепилась за родом Лестеров до конца правления Генриха II⁷. Исключительно важными были должности юстициария, канцлера и казна­чея. Первый был главным лицом, представляющим коро­ля и являвшимся регентом во время его поездок во Францию. В самом начале этот важный пост обычно занимал клирик, зачастую не имевший благородного про­исхождения; по этой причине он зависел от короля и не был заинтересован в союзе с баронами. Его легко было наградить, поспособствовав его продвижению по церков­ной лестнице, кроме того, он не мог создать семью и не испытывал жажды захватить королевскую власть. Поз­же король почувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы держать на службе светских чиновников. После Губерта де Бурга, последнего великого юстициария, держателями этой должности были представители светского сословия; постепенно этот пост потерял свою политическую значимость.

Первоначально канцлер был простым клириком, который записывал королевские письма, но пришло время, когда он стал оказывать большое влияние на их содержание. Затем он стал государственным секретарем всех департаментов⁸. Когда Бекет был канцлером, под его началом находилось 50 клириков⁹. Постепенно дела канцелярии стали более важными и многочисленными, и королю понадобился свои собственный секретарь, не зависящий от канцлера¹⁰. Третье главное лицо в государстве – казначей, в ведении которого находилась королевская сокровищница в Виндзоре и государственная казна Вестминстере, где он получал отчеты от шерифов на Пасху и Михайлов день. Королевская курия сочетала себе три основные функции — давала королю советь ведала финансами и рассматривала судебные дела. Курия рассматривала все дела, касавшиеся главных держателей, а также те дела, которые специально были перенесены в курию благодаря королевскому вмешательству или в которых появлялись новые законодательные аспекты. Норманнские короли разбирали судебные дела во время своих путешествий или поездок по стране, но эта система пришла в упадок во время беспорядков, случившихся в правление Стефана. Генрих I время от времени посылал представителей своей курии с визитами во многие графства, а Генрих II создал на их основе институт разъездных судей. В это же самое время пять членов курии, два клирика и три представителя светского сословия, должны были постоянно находиться в Вестминстере для того, чтобы разбирать поступающие жалобы, в итоге до короля доходили только спорные дела¹¹.

Пока король являлся сувереном и почти не имел ограничений со стороны центральной администрации, его власть была лимитирована только необходимостью иметь поддержку Большого совета, когда ему требовались собрать деньги сверх обязательных налогов. Для этого ему главным образом нужен был шериф, заведо­вавший системой местной администрации. После назна­чения шерифу часто приходилось искать поручителей для полноценного выполнения своих обязанностей. Ген­рих III пожаловал Вустерское графство Вальтеру де Бошаму на четырнадцать лет до совершеннолетия короля по поручительству Вальтера де Ласи, Гуго де Мортимера, Джона де Монмаута и Вальтера де Клиффорда¹². Иногда шерифу приходилось давать присягу, что он хорошо будет выполнять свою службу. Около 1258 года Генрих III связал клятвой своих шерифов, что те будут служить ему верой и правдой и будут одинаково справедливы ко всем. Что они не будут идти на поводу у предпочтений, ненависти, страха или желания наживы и будут выпол­нять свои обязанности одинаково добросовестно по от­ношению и к бедным и к богатым. Что они, проезжая по своим графствам, будут брать еды и питья только на один день и не будут иметь при себе больше чем пять лошадей в месте, где будут жить. Они не будут останав­ливаться у того, кто имеет со своей земли годовой доход меньше 40 фунтов. Что они не будут брать подарки дороже 12 пенсов, что они будут следить за тем, чтобы не позволять своим приставам брать у кого-нибудь крупы, зерно, шерсть или деньги¹³. В обязанности шерифа входи­ло присматривать за королевскими замками и манерами, расположенными в их графстве. Генрих III поручил Годфриду де Краукуму опеку над графством и замок в Оксфорде, вместе с принадлежащими ему лугом и мельницей¹⁴. Шериф был ответствен за сбор королевских налогов на территории своего графства и доходов с его маноров, а еще он следил за тем, чтобы маноры получали необходимое снабжение, а здания вовремя ремонтирова­лись. Гуго де Боско, шерифу Гемпшира, было предписано вычесть из доходов манора Мьенс стоимость трех бы­ков по три шиллинга каждый и сотни овец — по четыре пенса¹⁵. Шериф отвечал за охрану королевского замка и за обеспечение его амуницией и припасами. В 1266 году Годфрид ле Рус, шериф Бедфорда и Бэкингема, просил принять в расчет то, что для поддержания порядка принц Эдуард приказал ему купить оружие и лошадей, а через некоторое время шериф просил также учесть ущерб, нанесенный ему баронами¹⁶.

Кроме того, шерифу приходилось собирать фирму, де­нежные выплаты со всех городов, расположенных в королевских владениях и, следовательно, находящихся непосредственном ведении  короны.  Он также взимал плуговый сбор с каждой сотни акров графства. Во время слушанья дел и восстановления правосудия шериф собирал такое количество штрафов, что для короля судебные слушанья представляли интерес главным образом именно из-за тех денег, которые они приносили. Шериф был ответствен за разные феодальные поборы, главными из которых были три обязательных — в случае посвящения в рыцари старшего сына короля, при замужестве его старшей дочери и при тех обстоятельствах, когда глава королевства попадал в плен во время войны. Он собирал и рельеф, имущественный налог, который выплачивал наследник при вступлении во владение землей. В ведении шерифа находились те, кто нуждался в опеке, и те, кто не достиг совершеннолетия, а также их владения. Если все члены семьи умирали или владелец терял свои права на землю из-за измены, шериф передавал эти земли королю.  Он  взыскивал штрафы  с тех,  кто производил королевских лесах несанкционированные расчистки, щитовые деньги, которые выплачивались вместо личной военной службы, бывшей обязательной для всех рыцарей. Дважды в год шериф привозил в Лондон серебряные монеты, которые необходимо было взвесить, а не пересчитывать, чтобы король не нес потерь из-за обрезанных краев, они также проходили проверку на содержание в них неблагородных металлов. Отмечалась сум­ма обрезанных монет, а затем оба, и шериф и казначей, делали записи в протоколе.

Два раза в год шериф проезжал через все округа своего графства и посещал каждый сотый двор. Когда на главное судебное заседание приезжали судьи, шериф про­сто сбивался с ног. К началу судебных слушаний он должен был предоставить все иски, передать все свои дела, а затем получить их обратно с дальнейшими указаниями от судей. Шериф посылал приглашения всем влиятель­ным людям графства, чтобы те пришли на заседание. Нужно было подготовить списки шерифов с последнего судебного выезда, которое могло быть много лет назад, а в случае смерти последних отыскать их наследников или душеприказчиков. Шерифу нужно было быть готовым отвечать на бесчисленные вопросы, связанные с выполне­нием законов в его графстве. Он должен был публично огласить во всех городах обращение, предписывающее всем, кто обладал особыми правами и привилегиями, прийти и подтвердить их перед судьями. Он был ответствен за то, чтобы предоставить двух рыцарей и двух помощников для проверки качества и цен на вино и пиво в той округе, где остановились судьи. Шериф взимал штрафы и приво­дил в исполнение постановления судей. Нетрудно понять, почему в 1223 году, когда судьи приехали в Корнуолл, население в страхе убежало в леса¹⁷. Матвей Париж­ский описывает, как в следующем году король направил судей в объезд земель королевства для того, чтобы испра­вить нарушения и собрать огромную сумму денег под маской административного суда¹⁸.

XIII век принес с собой перемены. Королевская курия практически развалилась и потеряла свой унитарный характер. Произошло разделение на казну, суд общих тяжб и суд королевской скамьи, который занимался дела­ми, связанными с налогами, тяжбами между подданными и особыми случаями, имевшими отношение к высшим; чинам государства. Особенность административного правления Генриха III заключалась в попытке вернуться на позиции его норманнских предшественников и управлять страной при помощи своего двора. В то время ка» казначейство и канцелярия занимались финансовыми и текущими делами, королевский двор в качестве королевской резиденции продолжал управлять делами. Среди этих дел наиболее ответственные задачи находились в ведении королевского гардероба. Это была комната, примыкающая к королевской спальне, в которой хранились одежда, меха, драгоценности, украшения, деньги в монетах и слитках, а также тарелки. Здесь же были украшения для капеллы, молитвенники и рыцарские романсы. Во времена короля Иоанна для того, чтобы перевезти гардероб, требовалось два сундука и две длинные повозки. При гардеробе числились девять лошадей, но обычно и телеги и лошади для перевозки нанимались. Однажды, когда Лондонский мост был сломан, пришлось нанимать лодку для того, чтобы переправить «гардеробную кладь» из Вестминстера в Ламбет. При гардеробе было необходимо иметь пилу и молоток на случай, если понадобится открыть бочонок с деньгами, и специальную ткань, на которой можно было бы пересчитать монеты. Вся знать в те дни имела печати, которые носили в кошельках или маленьких сумочках, какие и по сей день носят в восточных странах. Печать была объектом карманных краж, а ее утрата сулила владельцу много беспокойства¹⁹. Поскольку печать была главным методом подтверждения подлинности всех публичных и частных документов, король нуждался не только в большой печати, для общегосударственных дел, но и малой, для более личных нужд, которую он мог постоянно носить с собой. Хранение и использование этой второй печати было связано с обязанностями его гардероба.

Во время несовершеннолетия Генриха III служители гардероба управляли двором и их работа органично со­четалась с деятельностью казначея, от которого они по­лучали свое основное жалованье. Им приходилось опла­чивать все расходы, связанные с осадой Бедфордского замка в 1224 году и экспедицией Ричарда Корнуоллско­го в Гасконь в 1225 году. Во время французской экспе­диции Генриха III в 1230 году служители были особенно сильно заняты, отправляя королю деньги. Кроме того, гардероб устраивался в каждом месте, где он останавли­вался, и у них были дополнительные заботы сверх их обычных обязанностей. 2 декабря 1230 года, вскоре по­сле своего возвращения домой, король начал использо­вать свою личную малую печать, о чем свидетельствуют дошедшие до нас документы²⁰. После опалы Губерта де Бурга Генрих III сделал свою первую серьезную попыт­ку сломать старую систему администрации. Петру де Риво, племяннику Петра де Роша, пожизненно была пору­чена забота о королевском гардеробе, королевской палате, придворной казне и малой печати. Он был назначен шерифом 21 графства, но отказался от большинства из них перед своим назначением на пост казначея государ­ственной казны в январе 1233 года. Вероятно, ни один человек за всю английскую историю не являлся облада­телем такого количества постов, которое досталось ему²¹. Если бы Петр был настолько же честным человеком, насколько и способным, король мог бы с его помощью создать совершенную унифицированную систему управ­ления, на мысль о которой он же сам и навел его при поддержке своего дяди. Но последний не пользовался популярностью, а сам Петр был недостоин таких почес­тей и ответственности. Он привел в страну целое пол­чище выходцев из Пуату, ослаблявших ее богатства и терроризировавших ее население. Это сыграло свою роль в его отставке, случившейся после того, как он использовал свой доступ к малой печати таким образом, что это чуть не привело к смерти Ричарда Маршала в Ирлан­дии. «Ты изменник! — воскликнул король, — из-за твоих злых советов я, сам того не ведая, ставил свою печать на письмах, которые способствовали предательству графа Маршала. Через твои советы я изгнал его и других англичан из своего королевства, тем самым настроив их против себя и потеряв их любовь. По вине твоих вредных советов я вступил с ними в войну и опустошал свою казну против своих же подданных»²². После его отставки король продолжил свой план преобразования двора в центр государственной администрации и таким образом  управлял  страной  при  помощи  придворных должностных лиц. В соответствии с его замыслом, на ключевые посты назначались люди неблагородного про­исхождения, которые зависели от доброго к ним расположения короля. Например, юстициарием вместо Губер­та де Бурга стал Стефан де Сегрейв, рыцарь-юрист без особых способностей, но готовый умереть за идеи короля. Сначала он был клириком, затем превратился в солдата, но в конце концов вновь вернулся к своему церковному статусу²³. Благородный придворный стюард был заменен на стюарда из неблагородного сословия. Таким образом бароны уступили свои тесные связи с двором представителям низших рангов.

С 1234 по 1240 год служителями королевского гардероба были главным образом англичане,  которые сла­вились своей экономностью. С 1240 по 1258 год им на смену пришел неиссякаемый поток иностранцев. В этот период Генрих III держал своих баронов-соотечественни­ков на расстоянии, а свое доверие отдал иностранцам или родственникам жены, авантюристам, вышедшим из церковного сословия, или просто выскочкам. Главной целью баронской группировки было разрушить данную систему и заменить королевскую манеру править опираясь на иностранные чины на предыдущую, во главе кото­рой стояли баронские фамилии. Бароны не доверяли иностранцам не потому, что те были недостаточно ком­петентными, а по той причине, что те сохраняли систему, не зависящую от национального правительства и нацио­нального совета. Когда они достаточно усилили свои позиции, они не стали менять сам способ управления, но только чиновников, которые его контролировали. Они также не пожелали менять устройство и законы, но стре­мились поставить под свой контроль исполнительную власть. Дальнейшее развитие английской независимости опиралось на тот факт, что в одиночку бароны не могли создать прослойку, которая выстояла бы против коро­левской автократии. Им пришлось обратиться за помо­щью к другим классам страны²⁴.

Когда Симон де Монфор, будучи лидером баронской партии, захотел заручиться поддержкой других сословий, на его счастье под рукой оказался готовый инструмент. Идея выборных представителей не являлась новшеством для англичан. Эта традиция имела глубокие корни. Вот почему Симону не составило труда при помощи этого метода перетянуть на свою сторону не только баронов, но и другие классы, и с их помощью усилить свои пози­ции. В XII веке все свободное население уже не участво­вало в суде графства. Этим занимались лендлорды вме­сте со своими стюардами и четырьмя представителями от каждого города, которые представляли его население²⁵. Согласно Кларендонским постановлениям 1164 года бы­ло установлено, что шериф должен выбрать 12 уважае­мых человек, чтобы они приняли решение в том случае, когда был виновный, но никто не решался открыто его осудить. Подобным образом 12 человек должны были под присягой вынести решение, принадлежит ли то или иное имущество Церкви или светскому лицу²⁶. По Кларендонской Ассизе 1166 года 12 законопослушных человек от каждого округа и 4 от каждого города под присягой обещали предоставить нарушителя судьям²⁷. В 1181 году согласно Ассизе  о  вооружении  комиссары  в  каждой сотне и небольших городах должны были определять размер обязательной службы в соответствии с благосостоянием человека²⁸. Когда была введена саладинова десятина в 1188 году, четверо или шестеро уполномоченных должны были решить, сколько человеку следует заплатить, если он не в состоянии выплатить положен­ную сумму²⁹. В 1194 году перед началом судебной сессии от каждого графства должно было избираться по! 4 рыцаря, те, в свою очередь, под присягой выбирали двух представителей от каждой сотни, а уже они, в свою очередь, выбирали 10 свободных законопослушных граж­дан, все вместе эти 12 человек разбирали дела своего графства. Подобным образом собиралась комиссия из 12 человек для  подтверждения  прав  короля³⁰.  Когда в результате решения Латеранского Собора 1215 года в Англии в 1219 году были запрещены ордалии³¹, в обыч­ную практику постоянно вошел обычай держать на службе двух судей от каждой сотни, первый решал, действительно ли дело нуждается в рассмотрении, а второй определял, виновен обвиняемый или нет. Описание одно­го такого  процесса,  который  проходил в Лондоне в 1242-1243 годах, демонстрирует нам размер и внуши­тельность судейской комиссии и торжественность всей этой процедуры³². В 1249 году, когда Генрих III находился в Винчестере, двое купцов из Брабанта пожаловались ему, что во время поездки их ограбили на 200 марок. Люди, подозреваемые в краже, были арестованы, но отпу­щены на поруки своей сотни. Король, недовольный тем, что ему не удалось установить правосудие, и тем, что было украдено его вино, собрал байлифов и фрименов из ближайшей округи и пригрозил, что объявит их изменни­ками. Было выбрано 12 человек из города Винчестера и графства Гемпшир, которые поклялись назвать имена гра­бителей. Когда этого не произошло, Генрих III приказал заключить их в оковы и бросить в самое темное подзе­мелье. Король приказал собрать другую комиссию, которая без сомнения была напугана судьбой своих предшествен­ников и потому назвала много имен. Среди правонару­шителей было несколько представителей королевского двора, которые всю свою вину свалили на Генриха III, поскольку тот не платил им жалованье³³.

Подобный подход король применял не только для сбора налогов, но и для пожалования сбора налогов сво­им подданным. В 1220 году в указании о сборе плугово­го налога шерифам предписывалось сделать это при по­мощи двух рыцарей, выбранных по решению совета всего графства³⁴. В предписании о сборе пятнадцатой части доходов 1225 года решение о количестве размера вы­плат было поручено комиссии из 12 честных и законо­послушных человек³⁵. А в 1254 году таким же образом были выбраны по два рыцаря от графства в помощь королю³⁶. В 1213 году король Иоанн не только собрал по 4 уважаемых человека от каждого округа, чтобы те мог­ли давать ему советы, а также созвал мэров и 4 человек из каждого города королевских владений, чтобы они при­шли на совет в Сент-Олбансе³⁷.

Ниже мы рассмотрим, каким образом Симон де Мон­фор использовал систему представительства в тех труд­ных условиях, которые возникли благодаря королевскому методу управления.

ГЛАВА VIII

ПЛОХОЕ ПРАВЛЕНИЕ ГЕНРИХА III

Подобно тому, как маленькие ручейки объединяют в небольшие речки, а те в свою очередь становятся могучей рекой, так же скапливались и пороки правления Генриха III, за исключением никем не замеченных протестов, превратившихся в силу, подорвавшую народное терпение и воззвавшую к поиску средств исправления. К этому привели три основные причины. Первой из ню было пристрастие короля к иностранцам. Генрих III не нес ответственность за тех чужеземцев, которые пришли в английские земли вместе с Людовиком Французским. Патриотически настроенные англичане вытеснили их из страны к 1221 году. После отставки Губерта де Бурга Петр де Рош и Петр Риво привезли с собой целую толпу выходцев из Пуату, но они были вынуждены отправить­ся назад благодаря широкомасштабным действиям Эдмунда Рича, нового архиепископа Кентерберийского. Когда состоялась свадьба Генриха III и Элеаноры Прованской, она приехала в Англию в сопровождении своего дяди по матери Вильгельма, епископа Валенса, очень способного человека и опытного солдата.

«Королева привезла так много французов,

Что права англичан обратились в ничто;

Король позволял им все, словно сами они короли.

Они забирали добро бедняков, но сами ничего не платили»¹.

Как и все остальные члены его семьи, Вильгельм был напористым и беспринципным. Он остался в Англии после свадьбы своей племянницы, вместе со своим по­мощником Петром Эгебланшским. Людям такого скла­да, как Генрих III, вежливые манеры и изысканность иностранцев нравились гораздо больше, чем грубова­тость и прямолинейность его соотечественников. Поэто­му король избрал нового дядю своим тайный советни­ком; не исключено, что последний организовал один из секретных внутренних советов, рекомендациям которого король старался следовать. В 1237 году Вильгельм воз­вратился домой из Дувра с седельными сумками, напол­ненными золотом, серебром и другими королевскими по­дарками. Раздав их в Провансе, он вернулся в Англию². После его смерти в Витербо в 1239 году Генрих III был так глубоко опечален этим известием, что порвал на себе одежду и бросил ее в огонь, отказавшись от кого бы то ни было принимать утешение³.

В 1241 году в страну прибыл брат Вильгельма, Петр Савойский, которому были пожалованы обширные Ричмондские владения в Йоркшире. 5 января он был посвя­щен в рыцари, а на следующий день по этому поводу был устроен щедрый пир⁴. В 1247 году Петр привез с собой из Прованса двух знатных девиц, которые были выданы замуж за молодых графов Кента и Линкольна⁵. Годом раньше другой брат Вильгельма, Бонифаций, был избран архиепископом Кентерберийским. Он был высоким и статным, но ему недоставало годов и знаний. Хотя мона­хи и избрали его под давлением короля, не желая но­вых неприятностей, некоторые из них, устыдившись сво­его поступка, вернулись или перешли в картезианский орден, чтобы искупить слабость своего духа длитель­ной епитимьей⁶. Новый архиепископ не был возведен на престол до 1249 года. В следующем году Бонифаций, вдохновленный примером епископа Гроссетеста, решил совершить визитацию в своих землях. Он начал с монахов Кентербери, и они горько пожалели, что выбрали невежественного и неопытного иностранца вместе мудрого наставника, какими были все его предшественники.  Прибыв  в Лондон,  архиепископ  без приглашения остановился в доме епископа Чичестерского, вместо того чтобы направиться в свою собственную резиденцию в Ламбете, и приказал своим слугам силой добыть для себя провизию. 13 мая он направился в монастырь Св. Варфоломея в Смитфилд, где ему были оказаны все знаки почтения: помощник приора и братья встретили его торжественной процессией, с зажженными свечами и колокольным звоном. Молодой архиепископ отправился по направлению к хорам и захотел видеть каноников, не один из монахов возразил, что право наносить им визит имеет только их епископ и никто более. Бонифаций тотчас же подскочил к нему и ударил кулаком в лицо. «Вот как надлежит поступать с вами, английские предатели». Затем Бонифаций потребовал меч и рванул ризу старого монаха с такой силой, что дорогая пряжка с золотом и драгоценностями упала ему под ноги и потерялась. Ему показалось, что этого недостаточно, и он так толкнул его в промежуток между креслами, что тот получил серьезные повреждения. Когда архиепископ шел назад, к ужасу очевидцев, под его мантией явственно виднелось оружие. Напрасно обиженные каноники искали восстановления справедливости у лондонского епископа и короля, зато это взволновало горожан и они в ярости преследовали епископа до самого Ламбета⁷.

Плачь, дочь Сиона!

Епископы церкви

Больше не чтят Христа,

Он им не служит примером.

Больше они не пастыри, а наемники,

Которые насмехаются над святыми обрядами!

Их заботят мирские дела;

И торгуют они милостью Бога⁸.

В 1247 году в Англию хлынула новая волна, на этот раз из Пуату. Мать Генриха III умерла в 1246 году, а в 1250 году он приказал, чтобы в этот день в память о ней велись службы в аббатствах Нормандии⁹. Но его уважение и память о ней выразились и более ощутимым образом, в его заботе о ее второй семье. С тех пор как Пуату стало частью домена короля Франции, его могуще­ство ослабло и сыновья вдовствующей королевы были рады перебраться в Англию¹⁰. Старший сын, Гуго, уна­следовал Ла Марш, графство своего отца, а второй — получил графство Ангулемское, владения своей матери. Прибыв в Англию, он был посвящен в рыцари королем в Троицын день¹¹. Перед его возвращением царствен­ный брат дал ему так много денег, что уроженцу Пуату пришлось нанимать дополнительных лошадей, чтобы увезти их. Вильгельм де Валенс, называемый так из-за места своего рождения в Пуату, был с большой помпой посвящен в рыцари в тот день, когда перенес так назы­ваемую кровь Христа из собора Св. Павла в Вестмин­стер. Ему был отдан Хартфордский замок, а затем он женился на богатой наследнице Джоанне, дочери Варенна де Маншанси, благодаря чему Вильгельм также полу­чил часть владений Пемброков, поскольку его невеста была внучкой великого регента¹². Однажды Вильгельм охотился в землях, принадлежащих епископу Или, без ведения последнего. Он захотел пить и поехал в манор епископа. Вильгельм сильно хотел пить, но обнаружил только пиво, и в конце концов взломал дверь погреба. Он напился отборного вина и предложил его своим спут­никам с такой щедростью, словно это была вода. Когда охотники покидали это место, они были пьяны, и слуги епископа нашли вино, разлитое по полу. Услышав об этом вторжении, священнослужитель куртуазно заметил: «Зачем он украл и испортил то, что я готов был ему предоставить после вежливой просьбы!»¹³

Самый младший из братьев, Этельмер или Эймер, был направлен учиться в Оксфорд, получал продвижения по церковной лестнице, ожидая, пока не освободится место епископа. Его не приняли собравшиеся в Дареме кано­ники, поскольку для того, чтобы быть епископом, ему недоставало годов и образования¹⁴. В 1250 году Виль­гельм Ралей скончался в Туре, где он жил в скромности для того, чтобы сэкономить деньги и отдать долги Папе. Генрих III тут же послал двух своих лучших клириков, чтобы уговорить монахов Винчестера избрать его брата епископом. Когда их попытка не увенчалась успехом, король приехал лично и произнес, что «Справедливость и Мир идут рука об руку», но закончил он угрозой, что уничтожит их, если они будут продолжать упорствовать¹⁵.

В то время, когда для братьев было уже сделано так много, не была забыта и незамужняя сестра. Она стала женой молодого графа Сюррея. Щедрость короля не ограничилась его родственниками. В 1250 году он поручил Роберту де Монте Пессулано смешивать ему напитки во время праздников, а в 1258 году пожаловал 200 фунтов Вильгельму де Сан-Эрмиту, уроженцу Пуату, который резал для него мясо и подавал салфетки. Когда в 1255 году умер его повар Ричард де Норрис, он оставил 5 тысяч: марок¹⁶.

Второй источник, порождавший огромное число проблем во времена царствования Генриха III, — тесные свя­зи Англии с папством и политика сменявших друг друга на этом посту Понтификов. Эти особого вида проблемы начались с тех пор,  как король Иоанн признал себя вассалом Папы. Это как сеньеру давало ему право использовать английские ресурсы в своей отчаянной борь­бе с императором. Известно, что Гонорий III дал Генри­ху III хороший совет, когда тот едва достиг совершеннолетия: «Поскольку ты глава всех людей своего королевства, ты должен стараться вести себя безупречно со всеми и каждому показывать свое доброе расположение. А если среди твоих подданных возникнут какие-нибудь разногла­сия, как это часто случается, ты не должен склоняться к одной из сторон, но старайся контролировать и исправлять каждую с одинаковой беспристрастностью и усердием. Тогда, узнав о твоей непреклонности, они не осмелятся вверять тебе свои дела и станут смотреть на тебя подобно тому, как вассалы смотрят на своего лорда или сыновья на своего отца»¹⁷. Но это не мешало Папе поддерживать Фалька де Брете, который некоторое время был в Англии даже больше, чем король¹⁸. В 1246 году Иннокентий IV увидел красивую золотую кайму на ризах английских священников. Он спросил, где она была сделана, и получил ответ: «В Англии». Тогда Папа воскликнул: «Поистине, Англия для нас — сад наслаждений; Поистине, она — неисчерпаемый источник. Оттуда, где есть изобилие, мож­но многое взять»¹⁹. Не позднее 1225 года деньги потекли из Англии в Рим, и, по-видимому, эта сумма превышала любую статью государственных расходов²⁰. В 1226 году легат Ото потребовал для Папы двойную пребенду с каждого собора и церкви, одну от епископа или аббата и одну от собрания каноников или общины²¹. В начале 1240 года папский посланник потребовал пожертвования в размере 4 марок от каждой церкви на свои личные расходы. Затем он завладел пятой частью всех годовых поборов с английских бенефициев, занятых иностранным клиром. Опьяненный своими успехами, он попытался по­лучить такие же взносы от епископов, которые собрались в Рединге. Сначала они отказались, но потом архиепи­скоп Эдмунд заплатил 800 марок, и остальные последова­ли его примеру. Для того чтобы заручиться поддержкой жителей Рима в своей борьбе с императором, Папа по­обещал похлопотать об их сыновьях и родственниках, избравших духовную карьеру. Вследствие этого архиепископу Кентерберийскому и епископам Линкольна и Солсбери было приказано обеспечить бенефициями 300 ино­странцев и не назначать англичан до тех пор, пока все они не будут устроены. На этом коварство Папы не ограничилось, он отправил в Англию агента, обладавшего низкими моральными принципами и имевшего низкое; происхождение. Умелой ложью и навязыванием клятвы держать сведения о пожертвованиях в секрете он вытя­гивал деньги из разных монастырей. Получив единодуш­ную поддержку в Нортгемптоне, он использовал свой; дар убеждения по отношению к церковнослужителям Беркшира. Последние встретили его весомыми аргументами, но он и тут собрал свой урожай при помощи лжи и софистики, объяснив им, почему он не может действо­вать открыто.  Его  последней  попыткой  в этом  году стали цистерцианцы, но они пожаловались на легата самому Папе и выиграли день²². В 1257 году, когда монахи обедали, трое путников тихо вошли в собор Йорка и попросили его служителя указать им, где находится кресло настоятеля. Двое из них подвели третьего к этому месту и посадили его туда: «Брат, мы помещаем тебя; сюда именем Папы». За сопротивление этому тайному назначению архиепископ Севаль был отстранен от долж­ности. Мир был восстановлен только тогда, когда незва­ному гостю пообещали содержание 100 марок в год из суммы годового церковного сбора, до тех пор пока он не получит бенефиций²³.

В 1244 году Папа послал в Англию магистра Мартина как особого легата с экстраординарными полномочиями и пустыми бумагами с уже проставленными печатями, чтобы он добыл по меньшей мере 10000 марок. Англий­ские клирики дали бойкий ответ на его притязания в такой же манере, как это сделали их братья из Беркшира несколько лет назад: «Римская Церковь имеет свои собственные владения, которые находятся в ведении Папы, подобным образом по щедрому великодушию короля и принцев другие церкви имеют свои земли. Но они не обязаны платить налоги или пожертвования Папе, так же как прелаты не получают поборов с земель своих церквей. Христос сказал: "Любое может быть ограниче­но или потеряно на земле", а не "Любое может быть захвачено или изъято". Это неправильно, что имущество Церкви используется для войны»²⁴. Но несмотря на это, Мартин ловкостью или силой захватил все, что смог. Тогда бароны отравили Фулька Фиц Варена в Темпль, где остановился легат. С хмурым видом посланник при­казал ему немедленно удалиться. «По чьему приказу?» — «По распоряжению собрания баронов, которые порежут тебя на куски, если обнаружат, что через три дня, считая с сегодняшнего, ты еще здесь». Перепуганный легат ки­нулся к королю, но нашел там слабое утешение. Когда Мартин попросил охранную грамоту, чтобы он мог поки­нуть королевство, Генрих III пришел в ярость, но в конце концов решил отправить одного из своих страж­ников, чтобы проводить легата до побережья. По пути в Дувр бедняга Мартин вздрагивал при виде каждого про­хожего. А близ Кентербери он страшно разволновался, заметив несколько мирных крестьян, которые заготавли­вали для продажи строевой лес архиепископа. Проводник же притворился, что он едва спас легата из их лап, так что легат бежал до Дувра с поразительной скоростью и там, к великой радости всего королевства, сразу же сел на корабль²⁵.

Во время Собора в Лионе, который проходил в 1245 го­ду, представители Большого совета Англии представили Папе протест против его поборов от имени всего госу­дарства. Они признавали Римскую Церковь, но они были против бесчисленных назначений итальянцев в англий­ские бенефиции, поскольку последние ничуть не заботились о душах своих прихожан, но отпугивали их, словно голодные волки. Иностранцы не давали ни милостыни, ни радушия, но ежегодно вывозили из королевства 60 000 марок. Они возмущались неслыханными полномочиями, данными магистру Мартину, так же как его вымс гательствами и жестокостью. Англичане не могли больше выносить такого давления и скромно просили егс ослабить²⁶. Папа сделал весьма незначительные уступки и не приложил никаких усилий, чтобы сдержать свое обещание, потому что уже на следующий год он пообещал архиепископу Бонифацию годовой сбор со всех свободных бенефициев в Кентерберийской провинции, чтобы помочь ему рассчитаться с долгами. Было очевидно, что эти доходы осядут в карманах его родственников и Папы²⁷.

Когда парламент собрался в Лондоне 18 марта 1246 года, в адрес Папы поступили жалобы от короля, английского народа, аббатов и баронов, в числе которых был Симон де Монфор. «Если король и государство не освободятся в скором времени от ноши, возложенной на них, нам придется воздвигнуть стены, чтобы защитить Божьи обитель и свободу королевства. Если вышеупомянутое зло не будет искоренено как можно скорее, то потом будет невозможно отыскать способа устранить опасность, которая нависла и над Римской Церковью и над королем»²⁸. Но, несмотря на протест, зло беспрепятственнс продолжало расцветать. Папа приказал францисканцам доминиканцам изъять в его пользу все имущество, оставшееся от представителей духовного сословия, умерших без завещания²⁹. В 1250 году Папа обрадовался, что Генрих III принял крест, и освободил его от крестового похода в обмен на десятую часть от церковного годового налоги его королевства³⁰. Папа не только выкачивал из Англии деньги, но в 1255 году его легаты также поддерживали короля в уменьшении общегосударственного благосостояния, накладывая аннаты на всех, кто противостоял его политике и его сумасбродствам³¹.

Смерть Вильгельма епископа Илийского в Испании послужила примером другого порока, которому была под­вержена Церковь. Если Папа сломал ее изгороди, то Генрих III вытоптал ее посевы. Король послал в Илийский монастырь письмо, в котором рекомендовал Генри­ха Венгемского, который был преемником Вильгельма Килкенийского на посту хранителя королевской печати, чтобы его поставили епископом на освободившееся ме­сто. Но монахи предпочли проверенного человека незна­комцу и выбрали помощника приора Гуго де Бальшема. Тотчас же они испытали на себе королевский гнев. Ио­анн Валеран, который присматривал за епископством в то время, пока оно оставалось вакантным, вырубил в нем леса, осушил рыбные пруды, перегнал скот, разорил мона­хов и вообще повел себя как волк среди овец. Когда Гуго де Бальшем приехал в Рим, его кандидатуру утвер­дили, но это дорого обошлось ему и его церкви³².

Корни третьей причины тянутся в далекое прошлое и имеют тесную связь с борьбой императоров с папст­вом. В 1184 году Фридрих Барбаросса одержал свою величайшую дипломатическую победу. Она увенчалась подписанием Аугсбургского договора, согласно которому его сын Генрих получал согласие на брак с Констанцией, наследницей Сицилии. Через два года эта свадьба была отпразднована в Милане с большой помпой. Таким об­разом Генрих IV на короткое время объединил сицилий­скую и германскую корону. После его смерти вдова получила обратно наследие своих предков и две короны вновь оказались разделены. Но при Фридрихе II они вновь стали единым целым³³. Если бы император оста­вался покорным слугой Папы, то мог бы править вместе с ним, но Верховный Понтифик не мог удержаться от зависти к обширным владениям Фридриха II и опасался, что Рим окажется орехом, который словно между молотом и наковальней оказался между Пьемонтом и Сицилией. Свергнув императора Фридриха на Лионском Соборе 1245 года, Иннокентий IV объявил, что Сицилийское королевство является частью духовного наследия, которое принц держит в качестве вассала престола Св. Петра, и что сам он вправе распоряжаться им так, как сочтет нужным³⁴. Даже смерть Фридриха II не умиротворила враждебности Папы, злоба которого была такой же горькой, что и у его мула, который сносил его пинки в течение семи лет. «Уничтожить под корень его наследников и его семя!» — кричал Иннокентий IV. Но мастерство сыновей императора, Манфреда и Конрада, позволило им получить Сицилию, несмотря на интриги Папы. Тогда Иннокентий решился применить в отношении империи следующий план: предложить Сицилию иностранному принцу³⁵. В 1253 году Папа провозгласил, что один и тот же человек не должен носить две короны³⁶, той же политики придерживался его преемник в 1255 г.: «Наша цель заключается в том, чтобы Сицилийское королевство никогда вновь не объединилось с Империей, поскольку один человек не может быть и Римским императором и королем Сицилии»³⁷.

5 апреля 1250 года, в тот самый день, когда Людовик Французский попал в плен возле Дамьетты, Папа принимал у себя Ричарда Корнуоллского. Создается впечатление, что он предложил последнему корону Сицилии, но он отказался. В 1252 году папский посланник, магистр Альберт, приехал в Англию, чтобы повторить свое предложение, поскольку Ричард был богатым человеком благодаря своим оловянным рудникам в Корнуолле и мог позволить себе затраты, необходимые для отвоевания Сицилийского королевства. Письмо Иннокентия IV побуждало английского короля использовать свое влияние, чтобы убедить брата принять корону: «Он сможет служить Богу, Церкви и всему христианскому миру, если возло­жит на себя это бремя и примет эту славу; потому что, если будет улажено это нелегкое дело, все будут пребы­вать в мире»³⁸. В следующем году Генрих III ответил, что если его брат согласится, он предоставит ему под­держку со стороны английского клира³⁹. У Ричарда было много всяческих мотивов, чтобы отказаться: слабое здо­ровье, отсутствие воинского мастерства, его нежелание повторять путь его племянника Генриха, сына Фердинан­да и Изабеллы. Вероятно, Конрад также просил его не отвечать на показные мольбы Папы. Смерть Генриха в 1253 году убрала это препятствие. Но Ричард согласился принять предложение только на определенных условиях: что Папа будет посылать крестоносцев к нему на по­мощь, возьмет на себя часть расходов, даст заложников, как гарантию соблюдения мира, и предоставит замки, в которые он сможет отступить в случае необходимости. Граф передал Альберту, что если Папа откажется при­нять эти условия, он может с таким же успехом просить его принести с неба луну. На что Папа сухо возразил: «Мы не станем вступать в союз с таким человеком или иметь с ним общие дела»⁴⁰.

Папа предложил корону нескольким другим принцам, особенно братьям французского короля, но они наотрез отказались. Но если одна птица минует силок, другая обязательно в него попадется. На этот раз Папа предло­жил корону Сицилии Генриху III для его сына Эдмунда, пообещав прислать ему в помощь крестоносцев, а также заверял его, что окажет любую посильную помощь⁴¹. Тогда Генрих радостно поздравил своего сына как короля Сицилии, но легат просил его проявлять осторожность. Английский король собрал все деньги, какие смог, и по­слал их Папе, чтобы продолжить войну против Конрада. Формальное пожалование королевства Эдмунду было сде­лано в 1254 году, и архиепископу Кентерберийскому и епископу Чичестера было приказано  собрать столько денег, сколько возможно, чтобы выплатить долг Церкви и отстранить клириков любого ранга, которые проявляют недостаточно понимания к этому делу⁴². Генрих послал Папе записку с обещанием и списками, по которым он сделает выплаты итальянским держателям, а также, что он будет выплачивать долги и соблюдать интересы своей страны. За счет этих денег Папа собрал большую армию. Смерть Конрада не имела большого значения, поскольку Манфред поднял меч вместо него. Тогда Папа написал Генриху III, прося его избежать всех ненужных расходов, а также королеве и Петру Савойскому, чтобы те использовали свое влияние на короля в этом деле. Папа был готов выплатить сто тысяч фунтов дорожных денег в два приема, потому что если только Эдмунд соберет крепкую армию, он сможет пройти без сопротивления. Иннокентий IV также приказал Генриху III приготовить к 29 сентября для Эдмунда королевскую печать для официальной передачи ему Сицилии. Ирония судьбы и пустота тех самых папских обещаний проявились том, что за два дня до этой даты Папа подписал мир с Манфредом в Неаполе. А через несколько недель он написал Генриху, чтобы указать на опасность промедления, и даже намекал, что если бы ему пришлось ждать хотя бы еще немного, то пришлось бы выбрать в качестве короля кого-то другого⁴³.

Будучи при смерти в декабре 1254 года, Иннокентий IV просил кардиналов активнее заняться войной. Вначале 1255 года новый Папа, Александр IV, проявил на практике искусство дипломатии. С одной стороны, он вел переговоры с Манфредом и родственниками маленького Конрадина, сына Конрада. С другой стороны, он заключил договор с Англией через епископа Херефордского. Война оказалась бездонной ямой. Генрих вложил в нее огромную сумму,  но нужно было еще  больше денег. Король загнал себя в тупик, не зная, как отреаги­ровать на требование Папы, когда епископ Херефорда заявил, что ему нужно ехать в Рим и получить буллу, накладывающую на некоторые английские церкви обяза­тельства выплатить долги флорентийским и сиенским купцам. По договору Эдмунд обязывался никогда не раз­делять две Сицилии и не становиться императором, но держать свое королевство как папский фьеф и платить две тысячи унций чистого золота в год в качестве пожертвования, содержать триста полностью экипиро­ванных рыцарей для службы Папе в любой точке Ита­лии, отказаться от ста тысяч фунтов, обещанных предыду­щим Папой, и отказаться от всех обязательств, которые взял на себя Папа, включая сумму в 135541 марку. Наказанием за нарушение этих условий были конфиска­ция, отлучение и интердикт⁴⁴. В течение года епископ Булони прибыл в Англию и дал принцу инвеституру, вручив ему кольцо, и получил от него оммаж. Он скрыл от короля Генриха истинное положение дел в Италии и вернулся, нагруженный подарками. После его отъезда Генрих III решил отправиться в Аппулию, но не знал, какой туда выбрать путь⁴⁵.

Когда епископ Херефорда вернулся из Рима, он при­вез с собой наиболее опасного из всех легатов, магистра Рустанда. Этот человек получил задание проповедовать всеобщий крестовый поход против Манфреда; в обмен на свою клятву отправиться в Палестину Генрих III мог отправиться в Сицилию. Легат должен был позаботить­ся о том, чтобы все деньги, собранные для крестового похода, были переданы королю для этой цели⁴⁶. Булла следовала за буллой, и во всех них требовались деньги или люди. Папа просил графа Ричарда одолжить своему брату сорок тысяч марок, а сам король умолял брата поддержать его в Парламенте, но Ричард остался глух к мольбам обоих. Хотя Генрих еще после Гаскони имел долг в триста пятьдесят тысяч марок, он не перестал тратить деньги на иностранцев.  Призыв к крестовому походу против Манфреда, как этого можно было ожидать, полностью провалился после призыва Рустанда: «Заложите даже себя купцам в обмен на денежную сумму». Когда легат собрал клириков в Лондоне 13 октября, он встретился с оппозицией. Рустанд пытался сократить срок, отпущенный им для выплат, в надежде, что они будут вынуждены взять долг, а затем нарушить требования купцов, которых он привез с собой. Во время второй встречи Рустанд провозгласил, что все церкви принадлежат Папе, но представитель священнослужителей, отец Леонард, ответил, что раз это так, то Папа должен служить их обороне и защите, а не разрушению. Епископы были против несправедливых требований Папы, но были слишком робкими, чтобы изменить свои действия. Ослушавшись, они рисковали получить отставку или отлучение, а помощи от короля ждать не приходилось, поскольку он состоял с Папой в союзе, который напоминал сговор волка и пастуха, сговорившихся погубить стадо. Было установлено, что король должен Папе двести тысяч фунтов и что епископ Херефорда втайне от своих братьев взял заем в пятьдесят тысяч фунтов. В итоге в Рим были посланы делегаты, но Папа сказал им, что долг должен быть выплачен, хотя он вполне мог вычесть его из десятины, которую должен был король за крестовый поход⁴⁷.

В 1236 году Рустанд собрал аббатов Цистерцианского ордена в Рединге и потребовал от них сумму, равную стоимости их годового дохода от продажи шерсти, для нужд Папы и короля. Но монахи отказались платить без разрешения главы ордена и получили освобождение от самого Папы⁴⁸. К началу 1257 года Генрих собрал цистерцианцев в Лондоне, и они пришли, несмотря на суровую погоду и опасность. Но когда он потребовал от них большую сумму денег, те отказались выплатить ее без одобрения своего главы. За это король практически объ­явил их вне закона и позволил своим людям грабить их как угодно⁴⁹. На Пасху в качестве папского легата прие­хал архиепископ Мессины, он привез с собой буллу, в которой верховный Понтифик убеждал Генриха III при­нять на себя основную тяжесть сицилийских дел и при­зывал его начать новые попытки отвоевания Сицилии. Когда монахи Сент-Олбанса пришли, чтобы выразить ле­гату свое почтение, он потребовал 21 марку и удерживал их в качестве пленников до тех пор, пока они не заняли деньги у купца под обещание возместить их⁵⁰. В самый разгар Пасхи почти вся английская знать собралась на Парламент в Лондоне, и было такое количество посети­телей, что город едва мог вместить их. Генрих III предста­вил собранию своего сына, одетого на аппулийский ма­нер, как короля Сицилии и просил их оказать ему содей­ствие. Он заметил, что сам обязался выплатить сорок тысяч марок и что на пять лет Папа передал ему все вакантные бенефиции и десятину от всех церковных годовых доходов на то же самый период⁵¹.

2 апреля в Вестминстере Рустанд заявил на собра­нии архидьяконов о тех полномочиях, которыми он был наделен. Легат являлся высшим авторитетом во всех делах, связанных с крестовыми походами и наследством крестоносцев. Он мог вмешиваться во все дела клириков, имеющих больше чем один бенефиций, и отсылать их к Папе для решения. Рустанд мог собирать годовой налог со всех бенефиций, где отсутствовал священник, если только его епископ не подтверждал, что его отсутствие вызвано дальнейшим обучением⁵². Епископы обещали королю 42 тысячи марок для отвоевания его сыном Си­цилии, но связали это с заявлением о нарушении их прав по 50 пунктам⁵³. Наконец-то Генрих III засомневал­ся. С одной стороны, он написал Папе письмо, в котором обещал прислать помощь в течение лета, и архиепископ Мессины вернулся в Рим с таким же убеждением⁵⁴. Но с другой стороны, английский король стал следовать рекомендациям Симона де Монфора, Петра Савойского и Иоанна Мансела, советовавшим потребовать у Папы помощь в вопросах церковных налогов, объяснить ему затруднительное положение Англии и, возможно, даже отказаться от Сицилийского королевства, если король считает это нужным. В то же самое время они проинструктировали Эдмунда, чтобы тот попросил у Папы более легких условий владения. Возможно, названные выше представители так и не поехали к Папе, поскольку для той же самой цели вскоре выбрали других посланников⁵⁵. За счет отзыва Рустанда, на которого прелаты пожаловались Папе, будто он сделал себе в Англии состояние, была выиграна короткая передышка, но он вернулся в начале 1258 года⁵⁶. В это же самое время Папа пригрозил Генриху III отлучением и наложил на Англию интердикт, но его смягчил подарок в пять тысяч марок⁵⁷. Незадолго до Пасхи прибыл папский посланник, по имени Херлот, с роскошной процессией, он был тепло встречен королем. Легат прибыл для получения четкого ответа в отношении Сицилии. Но когда Генрих попросил Парламент о необходимой сумме, собравшиеся были поражены этой цифрой⁵⁸. 18 декабря 1258 года Александр IV пригрозил забрать права на Сицилию, если не будут выполняться все условия⁵⁹. Тем временем Манфред управлял Сицилией, а собрание баронов контролировало Англию.

ГЛАВА IX

ПОПЫТКИ РЕФОРМ

Несмотря на разногласия между Симоном де Монфором и Генрихом III, у графини и королевы сохранялись дружеские отношения. Когда младший ребенок графа (а это была дочь) родился в Кенилворте в районе Михай­лова дня в 1252 году, Петр, цирюльник графа, принес королеве эту новость, за что получил в подарок 40 шил­лингов. Королевская кормилица леди Алиса была направ­лена, чтобы заботиться о больной, а гонцы сновали туда-сюда с новостями о ее здоровье. В декабре Вильгельм де Гарден, верный слуга королевы, принес графине в пода­рок от своей госпожи драгоценности. А на Рождество графиня, в свою очередь, послала двух рыцарей, чтобы передать королеве подарки, каждый из посланников был награжден золотой пряжкой. Элеанора провела весну 1253 года в Одигеме, а затем отправилась ко двору для пасхальной церемонии. Обе леди делали все возможное, чтобы восстановить хорошие отношения между своими мужьями. Во время визита в Гасконь Элеанора дала взаймы тысячу марок своему брату, чтобы он мог выпла­тить долг за графство Бигорское. Но она поставила усло­вие, что в случае его неспособности выплатить деньги графство перейдет в ее руки. Граф и графиня провели зиму 1253/54 года в Бордо, после чего Симон отправил­ся в Шотландию в августе 1254 года по личным делам, возможно, связанным с женитьбой шотландского короля на дочери английского короля Маргарите¹. Он также провел некоторое время в Париже, чтобы заключить мир. В 1255 году Симон снова был во Франции, и во время его отсутствия Элеанора получила в подарок от брата шесть оленей. Такой же дар повторился на следующий год. Но подобные подарки не могли возместить денег, которые были нужны Элеаноре. Поэтому Генрих II написал своему казначею в 1256 году, чтобы тот для умиротворения графини выплатил ей долги Роджера Биго, графа Норфолка, а также отдал ей остатки долгов еврея Аарона, сына Авраама. После этого граф Ричард взял от них то, что хотел. В 1257 году Симон получил в подарок несколько маноров и разрешение оградить Шиплайтский лес в Нортумберленде, после чего превратил его в парк. Джон, сын Джона ле Девини, простил ренту, которую граф был должен ему за земли в Торнтоне², в обмен на пару белых перчаток стоимостью в 1 пенни, которые он должен был получать ежегодно. Сэр Вильгельм Кондрей выделил ему земли в церковном приходе Коттесмор в Ратленде в обмен на ежегодный подарок пары золотых шпор³. Роджер Биго в 1253 году пожелал назначить Симона де Монфора, графа Лестера, одним из судебных исполнителей⁴.

Всеобщие проблемы в первую очередь доходят до главы. Симон вскоре занял гораздо более значительную позицию, чем место одного из придворных. К несчастью для Англии, Ричард Корнуоллский был выбран королем Германии в 1257 году из-за своих богатств, своей мудрости и связей между английскими и немецкими королевскими семьями, благодаря браку Генриха Льва Саксонского с Матильдой, дочерью Генриха II. На Вознесение он был коронован в Ахене архиепископом Кельна⁵. Поскольку Ричард часто был посредником между королем и баронами, для обеих сторон очень жалко было потерять его в такое сложное время. 1257 год снова выдался слишком влажным. 15 июля были такие сильные штормы, что дома, стены и деревья были смыты, а многие мосты сломаны. Борозды на полях превратились в кана­вы, рвы — в болота, а реки напоминали моря. Неудиви­тельно, что урожай пропал. В 1257-1258 годах он был очень скудным. Было очень мало яблок, груш еще мень­ше, а вишни и сливы вообще полностью пропали. Зима выдалась настолько суровой, что бедняки были вынужде­ны поддерживать свое существование кониной и корой деревьев, и многие бежали в города⁶. Цена на пшеницу в Нортгемптоне подскочила с 2 шиллингов за четверть до 20 шиллингов, в Бедфорде — до 17, в Данстебле — до 13 шиллингов и 4 пенсов⁷. Во время голода двадцать тысяч человек умерло в одном только Лондоне⁸. Город­ские глашатаи на улицах объявляли дома, где будет раз­даваться милостыня. Когда Ричард столкнулся с недос­татком денег в Германии, он приказал, чтобы его англий­ские леса были срублены и проданы, а деньги пересланы ему. Он разорял свою страну за счет денег, которые выкачивал из нее⁹. В марте 1258 года он послал 50 боль­ших кораблей, груженных зерном, для облегчения поло­жения в стране, но король захватил их в свои руки на правах изъятия провизии для королевского двора и начал торговать зерном. Горожане обратились в суд и заявляли, чтобы король покупал только то количество зерна, кото­рое необходимо для его собственного двора. Таким обра­зом, общественное мнение предприняло попытку остано­вить эту бесчестную акцию¹⁰. Сила английского характе­ра проявилась в обращении к закону и в отсутствии выпадов в сторону короля подобных тем, какие устроила толпа римлян, хотевших убить Кориолана и забрать зер­но, чтобы продавать его по своей цене; или как парижане, которые захватили королевскую семью, чтобы сни­зить цену на хлеб¹¹.

К голоду добавилась война. Неприятности начались еще на границе с Уэльсом, и сейчас они достигли своего пика. Поскольку валлийские конфликты были благоприятным временем для англичан, борьба между английским королем и баронами предоставляла не меньшую возможность для валлийцев, чтобы отстаивать свою независимость. Ллевелин Великий объединился с баронами против короля Иоанна. Он женился на дочери короля, а его дочери вышли замуж в семьи маркграфов, чьи земли находились на английской границе. Несмотря свои достижения, Ллевелин никогда не заменял валлийские  клановые  отношения  истинными  национальными чувствами и никогда не поднимался выше принца Северного Уэльса. После его смерти в 1240 году ему наследовал Давид, который принес оммаж своему дяде и старался сохранить мир. Когда его более энергичный брат Гриффит поднял оппозицию, Давид запер его в Крисиет и передал его Генриху III для заключения в лондонский Тауэр. Не желая больше находиться в заключении, Гриффит постарался бежать в 1244 году, но он был большим тяжелым человеком, и его веревка из простыней и скатертей оборвалась. Он упал и сломал себе шею¹². Два года спустя Давид умер, а сыновья Гриффита поссорились между собой. Таким образом, в  1247 году Генрих разделил Уэльс по своему усмотрению, согласно Вудстокскому договору¹³. Среди многих подарков, щедро подаренных принцу Эдуарду во время его свадьбы с Элеонорой Кастильской, его отец преподнес ему графство Честерское и королевские земли в Уэльсе¹⁴. Когда принц вернулся в Англию в 1255 году, он назначил Годфрида де Лангли смотрителем Северного Уэльса. Этот человек уже успел заслужить незавидную репутацию из-за своей суровости в навязывании лесных законов и за огромные штрафы, которые он взымал в Северной Англии¹⁵. Он хвастался королю и королеве, что держит Уэльс в своих руках. Годфрид пытался вводить в Уэльсе англий­ские законы и делить земли на округа и графства. Вал­лийцы отказались изменять законы своих предков, собрали огромную армию под предводительством Ллевелина и вторглись в марки¹⁶. Принц Эдуард получил помощь от своего дяди Ричарда, который одолжил ему 4 тысячи марок, и от своего отца, который просил его напрячь свои собственные силы и заставить врагов бояться себя¹⁷.

Принц позвал на помощь ирландцев, но валлийцы приготовили галеры, чтобы встретить их в море. Ллеве­лин объединил Северный и Южный Уэльс и ослабил противостояние за счет победоносного шествия через всю страну. Король очень огорчился, узнав об успехах валлий­цев, а значит и о многих своих проблемах. В 1257 году он собрал баронов в Честере с целью провести двойное наступление на Северный и Южный Уэльс из Честера и Бристоля¹⁸. По мере того как он наступал, его армия уничтожала урожай, чтобы тот не достался валлийцам, а последние отступили со своими женами и детьми в глушь Сноудона. Во время отступления они ломали мель­ницы, разрушали мосты и углубляли броды. Ллевелин внушил своим людям веру, что Бог на их стороне и Он пошлет им победу над сильным врагом. Генрих III доб­рался до Деганвийского замка, потерял там месяц и за­тем начал постыдное отступление. Валлийцы, опираясь на свой тыл, разбили английскую армию и насмехались над англичанами, в то время как Генрих III в великолеп­ных доспехах скакал под своим штандартом с драконом и подстегивал своих людей убить этих валлийцев, эти «отбросы человеческой расы». Вернувшись домой, он потребовал щитовые деньги, которые были тяжелым бре­менем для и так отягощенных людей. Яков де Одли сделал успешный набег на Южный Уэльс, но основная экспедиция потерпела поражение из-за беззаботности Ричарда де Клэра, графа Глостера, который оставил своих людей и поехал в компании всего лишь одного рыцаря навестить королеву, остановившуюся в Тутберийском замке, поскольку она не переносила дыма от угля, который жгли в Ноттингеме. Валлийская граница была ослаблена и обычная торговля лошадьми и скотом, выгодная для Англии, пришла в упадок¹⁹.

В 1258 году валлийцы возобновили свои набеги, Генрих III собрал баронов, чтобы прекратить беспорядки. В Парламенте,  собравшемся в Лондоне в Хок-Тайде, Вильгельм де Валенс жаловался  на  их  вторжение в Пемброк, это заявление побудило короля возразить ему, что он мог бы потратить некоторые из своих средств, чтобы наказать их. Тогда Вильгельм всю вину свалил на английских изменников и обвинил графов Глостера и Лестера. Когда он еще раз повторил, что граф Лестер является предателем и лжецом, Симон ответил: «Я не изменник, так же как не был им и мой отец; наши отцы были разными людьми». Потребовалось вмешательство Генриха III, чтобы восстановить между ними мир. Но их отношения уже и так были подпорчены, поскольку в прошлом году Вильгельм вторгся во владения графа и захватил там добычу. Когда управляющий Симона вернул захваченное, гневу Вильгельма не было предела²⁰. Хотя Уэльс образовал союз с Шотландией, а последняя в течение года предложила 4 тысячи марок Генриху III, чтобы навести мир, но он оставил это предложение без внимания²¹.

Между тем положение Англии становилось отчаянным. В 1257 году при помощи простого подсчета выяснилось, что король потратил 950 тысяч марок из доходов страны с начала экспедиции и что королевство больше потеряло, чем приобрело, от этой войны²². Хронист писал следующее о печальном положении дел в  1258 году: «Так много чужеземцев, говорящих на разных языках, наполняли Англию в течение многих лет, они так обога­тились доходами с земель и городов, что считали англичан ниже себя. Некоторые, кто знает их секреты, говорят, что они завоют еще большую власть, отравят знать, за­хватят короля, назначат другого, по своему собственному выбору, и подчинят Англию своему вечному правлению. Четыре сводных брата короля возвысились над всеми другими чужеземцами своим безграничным богатством, плохим отношением к англичанам. Они относились к ним с оскорбительной жестокостью, но никто не смел пожаловаться королю. Как печально! Англичане, в кото­рых возгорелся огонь алчности, поднялись друг против друга, один пытается ограбить другого при помощи зако­нов, штрафов, вымогательств и других несправедливо­стей. Древние законы пришли в упадок и не имеют силы. Единственная правда теперь на стороне сильных, а правосудие может вершиться только за деньги. Но нако­нец в этом году графы и бароны, архиепископы, еписко­пы и другие великие английские мужи увидели положе­ние земель и словно очнулись от долгого сна, собрались вместе и проявили достойную льва отвагу»²³.

Прежде чем охарактеризовать реформы этого года, было бы неплохо взглянуть на предыдущие попытки исправить промахи короля и ввести ограничения доступа иностранцев к богатствам и свободам Англии.

На совете в Мертоне 1236 года была сделана попыт­ка внести гармонию в английские законы, считаясь с каноническим правом, возможно, она исходила от епископа Гроссетеста. Латеранский Собор 1179 года провозгла­сил, что дети, рожденные до брака их родителей, могут считаться законными при условии последующего союза. Гроссетест написал Вильгельму де Ралею, впоследствии епископу Нориджа, а затем Винчестера, с просьбой объ­яснить ему причины этого шага. Вильгельм в иронич­ном тоне ответил, подтрунивая над епископом по поводу знания им права и длины его «краткого письма». Несмотря на доводы Гроссетеста, патриотизм баронов пробудился под влиянием ненависти к чужеземцам и вылился в знаменитую фразу: «Никто не вправе менять английские законы». Когда бароны попытались вырвать у короля разрешение иметь свои собственные тюрьмы, куда можно было бы помещать нарушителей за правонарушения в парках и кроличьих садках, он отказался сделать это²⁴.  Но  вскоре  после  этого  в Кеннингтоне было постановлено, что королевские байлифы не могут брать больше провизии на ярмарках и рынках, чем это было действительно необходимо для нужд короля, ровно столько, сколько им было приказано взять. При этом они должны были набирать провизию таким образом, чтобы  не  мешать другим  покупателям и  не оскорблять торговцев, как они имели обыкновение это делать²⁵. В этом же году Генрих II попытался заставить епископа Чичестерского вернуть большую печать, но он отказался под тем предлогом, что получил ее по распоряжению Большого совета королевства и никому не передаст ее без подобного разрешения²⁶. Когда Большой совет собрался в Вестминстере в январе 1237 года, Вильгельм Ралей, руководствуясь нуждами короля, попросил собрать тридцатую часть налогов. Но это было предоставлено только при условии, что он отбросит советы иностранцев и утвердит Великую хартию. Размер налога часто определялся четырьмя уважаемыми рыцарями, которых избирали в каждом графстве.  Вполне возможно,  что представители городов присутствовали на совете, чтобы подтвердить свое согласие. Среди свидетелей, присутствующих при утверждении хартии 27 января 1237 года был  Симон де Монфор²⁷.  Он  также был  свидетелем договора, заключенного между Англией и Шотландией в Йорке в том же году. В этом документе смутные требования короля Шотландии на северные графства были заменены земельными владениями в Англии с годовым доходом 200 фунтов, которые он держал как вассал английского короля²⁸. В следующем году сам Папа убе­ждал Генриха III уменьшить свою несвоевременную щед­рость, поскольку это снижало доходы Англии как пап­ского фьефа²⁹.

Когда Генрих решился на экспедицию во Францию в 1242 году, он созвал Большой совет 28 января, чтобы обсудить важные дела, касающиеся королевства. На эту тему баронами был составлен тщательный отчет, а затем представлен королю. Согласно ему бароны советовали королю сохранить мир с Францией до истечения сущест­вующего перемирия. Когда Людовик IX явным образом нарушит их, тогда они согласятся на военную экспеди­цию. Они гарантируют ему помощь в разных ситуациях, но надеются, что он не прибегнет к этим обязательствам. В распоряжении короля была внушительная сумма от вакантных епископств и земель, и он использовал выго­ды от судебных разъездов, чтобы собрать большую сумму денег под видом штрафов. Король не только не соблюдал Хартии вольностей, но даже оказывал на лю­дей давление больше, чем когда-либо. Тогда бароны соз­дали оппозицию и стали отстаивать свое право знать, на что король тратит деньги, и направлять его политику таким образом, чтобы она шла на благо государству³⁰. В 1244 году Генрих III влез в долги из-за похода в Гасконь, но он все равно вынашивал в планах поход в Шотландию. Это заставило его вновь созвать парламент. В один из осенних дней магнаты собрались в трапезной Вестминстерского аббатства. Король объявил, что со­гласно их совету намеревается отправиться в Гасконь и что единственный способ, который может помочь ему скинуть бремя долгов, — получить от них щедрую суб­сидию. Тогда прелаты, графы и бароны собрались порознь для обсуждения. После этого епископы предложили светским представителям власти объединиться, чтобы действовать вместе. Светская знать ответила, что ничего не желает делать без одобрения общего совета. Для того чтобы дать ответ, была избрана комиссия из 12 человек, по четыре представителя от каждого сословия. Епископов представляли:  Бонифаций,  выбранный  примасом; Вильгельм Ралей, епископ Винчестера, одно время бывший чиновником и фаворитом короля, но с тех пор, как его избрали в Винчестере, вместо дяди Генриха III, Вильгельма де Валенса, он подвергался жестоким гонениям; Роберт Гроссетест, епископ Линкольна, наиболее ревностный сторонник английских свобод; и Вальтер Кантилуп, епископ Вустера, который на протяжении длительной борьбы с автократией никогда не отклонялся от народной стороны. Графы со своей стороны выдвинули графов Корнуолла, Лестера, Норфолка и Пемброка. Бароны выбрали двух своих представителей и двоих аббатов. Было решено, что комиссия предоставит свое решение всему совету и что она не станет заключать отдельно от него союз с королем. Их вердикт гласил, что с тех пор, как Генрих III утвердил хартии, он никогда их не соблюдал. Что деньги, которые были предоставлены ему в прошлом, он тратил без пользы для себя и государстваю. Что большая печать из-за отсутствия канцлера часто ставилась не на те документы. Что необходимо назначить юстициария и канцлера. Генрих III отказался слушать такие условия и распустил совет на три недели, хотя его представители были готовы пойти на уступки, если только он выберет себе хороших советников и позволит собранию осуществлять контроль за тратами предоставленных ему субсидий. Король надеялся, что баронам это надоест и они уступят его требованиям, но напрасно. Тогда он собрал только духовенство и послал Симона, графа Лестера, и некоторых других светских представителей объяснить им свои потребности и чаянья. Духовенству было представлено письмо, в котором Папа просил клир предоставить поддержку королю, особо угод­ному Римской Церкви благодаря своему послушанию и почтению. Король даже пришел сам лично, чтобы под­держать тех, кто был на его стороне. Возникла угроза раскола, и некоторые были готовы уступить Генриху III, но тогда Гроссетест сказал: «Давайте не будем отделять­ся от общего мнения. Ибо сказано, "Если разделены будем, все мы умрем"»³¹.

В том же 1244 году была создана такая структура парламента, которая, возможно, никогда не работала в реальной жизни, но зато послужила основой некоторых принципов, нашедших свое место в дальнейших рефор­мах Симона де Монфора. Взамен старой Хартии вольно­стей была составлена другая, строгие положения которой никто не должен был нарушать под страхом отлучения от Церкви. Избирались четыре советника, которые под присягой клялись поступать справедливо, невзирая на общественный статус любой персоны. Никто не мог сме­стить их с этого поста, кроме всеобщего совета. По крайней мере двое из них все время должны были нахо­диться возле короля, чтобы выслушивать жалобы и ис­кать способы их исправления. Деньги из королевской казны тоже надлежало тратить в соответствии с их советами. Нужно было выбрать юстициария и канцлера, ими могли быть двое из этой четверки. Но после того, как должностные лица будут избраны, снять или пере­местить их с этого поста сможет только общее собрание. Два судьи королевской скамьи и два барона казначейства должны быть избраны по решению всего совета, хотя их преемников могут назначать четыре советника. «Раз эти чины связаны с делами, касающимися всех, то и выби­рать их следует со всеобщего согласия»³².

Когда спустя три недели совет собрался вновь, король повторил свою просьбу в отношении денег. Был достигнут компромисс. В 1244 году, для того чтобы обеспечить мир на шотландской границе, в то время как король был занят военной кампанией в Пуату, епископ Даремский договорился о помолвке принцессы Маргариты с юным принцем  Шотландии Александром³³.  Когда  состоится свадьба, у короля будет право на помощь, исходя из расчета — 20 шиллингов с каждого рыцарского лена, в соответствии с новыми положениями хартий. В то же самое время королю напомнили перечень всех предыдущих, субсидий и расходов³⁴.

Александр II Шотландский женился на сестре Генриха, Джоанне, в 1221 году, но, став вдовцом после смерти в 1238 году, он вскоре женился на дочери из семьи надменного французского феодала, глава которого хвастался:

Не король и не князь, не принц и не граф

Барон Куси — вот в чем моя гордость³⁵.

Шотландские изгнанники внушили Генриху III подозрение,  что  французы  строят  при шотландском дворе какие-то планы на эту свадьбу. После объяснений Александра оставалось мало причин для беспокойства, но, несмотря на это, его просили приехать в Ньюкасл; в том же месте должен был пройти генеральный смотр войск³⁶. Похоже, что участью Генриха III было попадать в неловкие  положения.  Он  счел  нужным пригласить графа Фландрского, чтобы обеспечить себя наемными войсками так «словно бы Англия уже не протянула одну руку Шотландии». Ни одна из сторон не хотела войны, поэтому был заключен мир³⁷. Тем временем валлийцы грабили границы и ждали, когда же Генрих III двинется на них вместе с объединенной англо-шотландской армией. Но он не сделал ничего подобного, и даже наоборот распустил свою собственную армию. После этого они удвоил свои атаки. Их принц Давид стремился скинуть английский контроль и обратился Папе с заявлением, что роди­тели оставили его на попечение папства³⁸. Когда Ген­рих III собрал совет осенью 1244 года, он потребовал денег для похода на Уэльс в следующем году, но полу­чил отказ. Король задолжал столько денег, даже на свои личные расходы, что не мог появиться в общественном месте без толпы кредиторов, которые собирались вокруг него и выкрикивали, сколько он им должен³⁹.

Главной брешью феодального общества было отсут­ствие сплоченности. Когда барон чувствовал себя коро­лем над всем, что охватывал его взгляд, ему было так же комфортно, как и другому барону. Только крайняя необ­ходимость могла заставить магнатов объединиться и. ос­паривать феодальные права и обязанности своего глав­ного сеньера. Ведь если они создадут прецедент непови­новения своему господину, их вассалы могут поступить подобным образом по отношению к ним самим. Потре­бовалось еще несколько лет притеснений для того, чтобы объединить английское баронство в ядро жесткой оппо­зиции, вокруг которого смогли бы собраться и удержать­ся более широкие элементы. Но отсутствие сплоченно­сти было не единственной слабой стороной баронской партии. У них не было настоящего лидера. Некоторое время их возглавлял Ричард Корнуоллский, но для лидера оппозиции он находился в слишком тесных связях с королем. Симон де Монфор к тому времени оказался где-то посередине между тем положением, которое было у него раньше, и своим наивысшим взлетом. Он начинал как королевский фаворит, иностранец, получивший свои посты от короля, ярый сторонник королевских привиле­гий. Но Симон был отважным и стойким воином. Во Франции он стал свидетелем слабости Генриха III: и в отношении личных качеств, и в умении управлять други­ми⁴⁰. Матвей Парижский говорит о «восковом сердце» короля⁴¹, а Данте описывает его так:

А вот смиреннейший из королей,

Английский Генрих, севший одиноко;

Счастливее был рост его ветвей⁴².

Такой монарх никогда не мог стать героем человека, подобного Симону де Монфору, но, несмотря на это, последний все же служил ему тогда верой и правдой. Но регулярная неспособность Генриха III контролировать расходы, вспыльчивый характер, отсутствие чувства справедливости — все это оказало на Симона эффект, подобный воздействию, которое постоянно падающие капля оказывают на камень.

Протест от имени всего английского народа был сделан на Соборе в Лионе в 1245 году. Он заключался в том, что итальянские священники вывозили из Англия 60 тысяч марок ежегодно, эта сумма была больше той, которую получал сам король⁴³. Папа никак не отреагировал на протест,  но написал английским епископам письмо, в котором просил повторить их клятву верности и отправить в Рим ежегодные пожертвования.  Услышав это, Генрих III разгневался и заявил, что он сам будет защищать интересы своего королевства, если епископы так робки, что собираются подчиниться. Складывалось впечатление, будто непрерывные потоки золота, которые текли в римские сундуки, все никак не могли их наполнить и те постоянно вновь жадно разевали свои рты для новой порции денег. На время Иннокентий IV сделал видимость, что готов пойти на уступки, и дал многим бенефициям послабления и вспомнил о правам светского патронажа⁴⁴. Но в 1246 году в Англию были направлены папские указы, в которых он требовал половину или треть сборов со всех церковных владений за три года, за исключением земель крестоносцев, с которые требовалась только двадцатая часть. И духовенство и бароны были против⁴⁵. Когда парламент собрался во время Великого поста 1246 года, страна находилась в плачевном состоянии. Баронами был составлен список на­рушений со стороны Папы. Симон де Монфор был среди тех баронов, которые поддержали этот акт протеста⁴⁶. Английский клир оказался между молотом и наковаль­ней: Папа требовал с них выплат, а король запрещал им их отдавать. Об английской свободе можно было забыть, доходы страны Папа рассматривал как свою законную добычу, а на негодующие протесты, которые до него дохо­дили, ответил подобно Ровоаму. Англичане подвергались в Риме оскорблениям. В отместку за это Генрих III приказал распространить во всех графствах и деревнях, а особенно на рынках, воззвание против выплат Папе. Римский первосвященник послал в ответ письмо с угро­зой отлучения. Боязнь попасть под интердикт несколько смягчила сердце короля, и оппозиция заглохла, а полчище папских сборщиков вывезло из страны 6 тысяч марок. Такие поборы вели к разложению религии, на смену которой пришло засилье преступлений. Среди наиболее распространенных преступлений была подделка денег. Это доходило до того, что ходовая монета, серебряный пенни, часто на треть терял свой вес. Некоторые совето­вали использовать французский метод борьбы с обрез­кой, но большинство советовало поступить мудрее. Было решено сохранить прежние стандарты процентного со­отношения драгоценного металла и веса. На всю ширину монеты ставился крест, таким образом нельзя было от­резать ни кусочка, поскольку крест должен был оставать­ся целым. Многие были недовольны, когда старые деньги стали менять на новые, потому что в разных местах это проводилось в разное время. Старые деньги меняли на новые по весу и при этом вычитали 13 пенсов с фунта за чеканку. В то время как проводился этот обмен, Ри­чард Корнуоллский приехал к своему брату и потребо­вал, чтобы тот вернул ему долги. Когда он стал настаи­вать, король заявил, что не может этого сделать. Тогда граф заметил, что Генрих мог бы заплатить ему из тех денег, которые он получит от прибыли от денежного обмена. Треть была оставлена королю, а оставшиеся две трети нужно было отдавать графу в течение семи лет.

Когда собрался весенний парламент 1248 года, на котором присутствовал Симон, король снова просил денег, но собравшиеся ответили, что ему должно быть стыдно просить их после того, что он обещал. Генриху III напомнили о совершенных им расточительных и незаконных действиях. Он привел в страну иностранцев, раздал земли, выдавал за английскую знать иноземных девиц недостаточно высокого происхождения, его реквизиции постоянно служили помехой торговле, даже бедные рыбаки боялись приходить в город и свободно размещать на прилавке свой улов. Он захватывал епископства, аббатства и земли, нуждающиеся в опеке, лишь для того, чтобы изыскивать деньги для своих трат, вместо того, чтобы защищать их. Он ни разу не назначил юстициария или канцлера, но правил при помощи мелких чиновников, зависящих только от него и готовых во всем ему подчиняться.  Когда Генрих III  вновь собрал  баронов летом, он заявил, что может делать все, что ему заблагорассудится, а они хотят сделать из него раба. Поскольку сами бароны не позволяют указывать себе своим слугам, то и он не собирается идти на поводу у их самонадеянного желания контролировать его поступки. Король отказался назначать канцлера, юстициария и казначея, как они хотели. Он настойчиво потребовал денег на поход в Гасконь, но вновь получил отказ⁴⁸. Очевидно, Генрих III все же пошел на некоторые уступки, потому что парламент собрался после Пасхи 1249 года с единственной целью — посоветовать ему кандидатов на пост юстициария, канцлера и казначея. Но из-за отсутствия Ричарда, находившегося в отдаленной части Корнуолла, так ничего и не решили и бароны разошлись по домам⁴⁹.

Бароны усвоили урок, который еще пригодится им в дальнейшем. Они начали осознавать, что для хорошего управления не нужно принимать новые законы, посколь­ку и старые были подходящими, но то, что действительно было необходимо, так это контроль над администрацией. Генрих II создал администрацию, для управления которой требовалась сильная рука, умеющая сдерживать своих вассалов. В этой системе были свои слабые места. На­пример, главные должности могли закрепиться за опреде­ленным родом и стали наследственными, или же бароны могли получить полный и постоянный контроль за назна­чением  на  эти  посты.  Но  подобные  опасности  были неактуальны в годы правления Генриха III, причина это­го крылась в слабом характере, который контролировал всю машину управления государством. Теперь у баро­нов появилось более верное понимание истоков их не­приятностей, и они стали осознавать необходимость контроля за исполнительной властью. Существует неболь­шое доказательство, подтверждающее, что Симон занимал положение лидера в оппозиции Генриха III уже в это время. Временное затишье в противостоянии короля и баронов можно объяснить тем, что граф в это время находился в Гаскони. Примечательный случай произо­шел в 1250 году, когда жители Лондона обратились к графам Ричарду, Симону и другим баронам с жалобой, что король отнял у них часть подтвержденных хартией свобод в пользу Вестминстерского аббатства. Посколь­ку король не обратил никакого внимания на мэра и жителей Лондона, ему пришлось выслушать упреки от баронов, которые опасались, что подобный пример может быть распространен и на их свободы⁵⁰.

Поскольку Лондон являлся частью королевских вла­дений, его жителям приходилось мириться с тем, что король постоянно требовал денег. Евреи и Лондон были двумя дойными коровами, благодаря которым в королевском кошельке не переводились деньги. В 1254 год граф Ричард собрал евреев в Лондоне и потребовал для короля огромную сумму денег под страхом заключения. В ответ на это их главный священник попросил разрешения покинуть Англию и затем под воздействием сильных эмоций упал в обморок.  Надо ли говорить,  чт таким ценным «подданным» никто не позволил уехать. В 1256 году евреям предоставили выбор: или они находят 8 тысяч марок, или их повесят. Тем не менее король продал своих евреев через несколько лет брату Ричарду; который проявил к ним больше милосердия, чем Генрих III⁵¹. К каждому еврею в отдельности относились еще хуже, чем ко всей общине. В 1257 году один еврей заразился смертельной болезнью, и король милостиво избави его от беспокойств, связанных с завещанием, приказав, чтобы в случае его смерти все имущество было передано королеве Элеаноре⁵². Еще одним несчастьем для жителей Лондона было то время, когда Генрих появлялся среди них и штрафовал по малейшему поводу. После неудачного соревнования по борьбе, которое в 1222 году выиграл представители Лондона, город был оштрафован на много тысяч марок за беспорядки, которые последовали после того, как горожане стали защищать себя от ничем необоснованного нападения, совершенного на них людьми аббата Вестминстера⁵³. В  1244 году с лондонцев был взыскан штраф в полторы тысячи марок за укрывание горожанина, который был объявлен вне закона. Они заявили, что тот был прощен королем в обмен на денежную сумму, но королевские чиновники возразили, что на тот момент он не достиг совершеннолетия и поэтому прощение считалось недействительным⁵⁴. В 1253 году молодой человек из Лондона предложил павлина, подвешенного на столб, в качестве приза победителю соревнований. Это вызвало возмущение королевских придворных, которые тогда находились в Вестминстере. Очевидно, они считали это вид состязаний подходящим только для благородных людей и насмехались над горожанами более низкого происхож­дения. Когда придворные приняли участие в состязании, то были крепко побиты обломками своих же пик и обратились в бегство. Поспешив к королю, они изложи­ли ему свою версию случившегося, и тогда горожанам дорого пришлось заплатить за свою победу. Они только что выплатили талью в 1000 марок, и сейчас им снова пришлось выложить огромную сумму⁵⁵.

В 1248 году Генрих III оказался в таком затрудни­тельном положении, что вынужден был продать свои золотые и серебряные тарелки. Когда торговая сделка была заключена, он выяснил, кто был покупателем. Узнав, что ценности были проданы в Лондон, король восклик­нул: «Этот грубый люд, который именует себя баронами, купит даже сокровища императора, если у него будет такая возможность. Их город бездонный источник бо­гатств»⁵⁶. Генрих III уже взимал талью с горожан в 1243 и 1246 годах⁵⁷. Теперь же ему пришла в голову идея, каким образом лишить их богатства. Он задумал устро­ить ярмарку в Вестминстере, которая будет длиться как минимум две недели, начиная с праздника, устроенного в честь перенесения мощей Эдуарда Исповедника, который выпадал на 13 октября. Для того чтобы ярмарка прошла успешно, король не только запретил все ярмарки на тер­ритории Англии на этот период, но также все обычные дела были перенесены в Лондон. Толпы людей хлынули в Вестминстер из почтения к Эдуарду Исповеднику, а также чтобы поклониться недавно приобретенной свя­тыне — Крови Христа. Епископ Илийский громко зая­вил об ущербе, нанесенном Св. Этельдреде, и об ущербе, нанесенном его карману по причине отмены ярмарки, назначенной на 17 октября. Но взамен он получил толь­ко слова утешения. Купцы Лондона тоже были недовольны. Этот сезон выдался ветреным и влажным. Земля была мокрой и грязной, а тенты из холста постояннл сдувало. Гораздо удобнее было бы предлагать свой товар под прикрытием хорошей крыши и съесть обед у теплого очага⁵⁸. В 1249 году король потребовал 2 тысячи фунтов, а его чиновники взяли большое количество еды и питья, потому что Генрих III не проявлял по отношению к ним ни капли радушия, хотя еще совсем недавно король просил прощения у подданных со слезами на глазах и извинялся за своих подопечных подобно греческому разбойничьему капитану, который стыдился грубости своих людей⁵⁹. И опять же подобно ему он не возвратил ни гроша из захваченного. Когда Генрих III принудил горожан Лондона дать ему 20 золотых марок 1252 году, они почувствовали себя так, словно были не свободными людьми, а самыми ничтожными из рабов. В 1255 году лондонцы были оштрафованы на 3 тысячи марок за обязательства епископа Лондона. Некий клирик убил одного из родственников королевы в Европе, а затем бежал в Англию. Его встретили францисканцы и дали ему одежду. Но епископ Лондона арестовал его, чтобы предать суду. Поскольку у священнослужителя не было своих узников, он приказал жителям Лондона охранять заключенного в Ньюгете. Но последний, к несчастью, сбежал. Генрих использовал эту возможность и заставил горожан заплатить за их неосторожность. В 1256 году, он потребовал с них талью в 500 марок⁶⁰. Неудивительно; что Лондон оказался в числе стойких приверженцев графа Симона⁶¹.

Медленно, но неотвратимо Генрих вынуждал отвернуться от него представителей каждого класса. Его поведение кидалось из одной крайности в другую, подобно средневековым Джекилу и Хайду, он легко мог принять облик и святого, и грешника. В 1252 году Парламент не захотел предоставить королю десятую часть со всех церковных доходов, которая была обещана ему Папой для его крестового похода. Гроссетест возглавил оппозицию и страстно воскликнул: «Во имя Господа нашего, что это такое? Неужели ты думаешь, что мы согласимся с этими ненавистными поборами? Среди нас нет тех, кто станет на колени перед Ваалом!» Когда этот вопрос был отло­жен по причине отсутствия архиепископа Кентерберийского, король послал за епископом Или. Он встретил его с почтением и поблагодарил за неутомимую службу, а затем попросил его о помощи в тяжелых тратах пред­стоящего крестового похода. Епископ решительно отка­зался. Тогда Генрих заставил его уйти: «Уберите этого неотесанного человека и сделайте так, чтобы больше я его никогда не видел». Он повел себя с епископом очень грубо, но в то же время король подарил богатый бенефи­ций капеллану своего брата, Гуго Лузиньянского. Этот человек совмещал обязанности шута или придворного дурака у одного из братьев с ролью духовного наставни­ка у другого. Во время посещения Сент-Олбанского аб­батства, когда вся королевская свита прогуливалась по фруктовому саду, этого человека видели бросающим в них, включая и короля, торф и зеленые яблоки и выдав­ливающим срок из незрелого винограда в глаза придвор­ным. Это был не единственный пример пословицы: ка­ков хозяин, таков слуга. Когда маршал Гуго прибыл в Сент-Олбанс по какому-то другому случаю, его вышеупо­мянутый слуга вывел из конюшни всех лошадей гостей, которых он обнаружил там, хотя в стойле могли без затруднений разместиться три сотни коней, и еще оста­лось бы отдельное помещение для скакунов его хозяи­на⁶². Еще Людовик Французский сказал о короле, кото­рый свершает и допускает подобные действия: «Какими бы ни были его грехи, молитвы и пожертвования все равно спасут его душу»⁶³. Но магистр госпитальеров воз­разил ему, сказав Генриху: «До тех пор, пока вы чтите законы, вы будете королем; но как только вы станете нарушать их, то перестанете им быть»⁶⁴. Во время визита в Париж Генрих III однажды заставил ждать себя французского короля и Парламент, потому что он слезал с лошади и слушал мессу в каждой церкви, мимо которой проезжал. Ему нравилось слушать мессы настолько сильно, как Людовику проповеди. Генрих III добрался до места так поздно, что в этот день уже ничего не стали делать. Французы попросили его приехать пораньше на следующий день, король поднялся еще до рассвета, но слушал так много месс, что опять приехал так же поздно, как и накануне, и дела вновь были отложены. Тогда Людовик IX приказал, чтобы все церкви на его пути были закрыты. На этот раз Генрих III приехал в Парламент вовремя, но отказался иметь дело с людьми, отлученными от церкви. Французский король спросил, что он имеет в виду, тогда Генрих объяснил, что все церкви, мимо которых он проезжал, были закрыты, так словно на все земли был наложен интердикт. «Дорогой кузен, зачем вам слушать так много месс?» — «А почему вам надо слушать так много проповедей?» В конце концов все дела были поручены лордам, которые сообщили о результатах своих переговоров, когда набожный король наконец прибыл⁶⁵.

В то время как доверие к Генриху III постоянно спадало, не вызывает никаких сомнений тот факт, что по отношению к графу Симону оно постепенно росло. Си­мон де Монфор начинал с несколькими преданными друзьями, которые знали твердость его характера и чис­тоту его сердца. В разговоре с Адамом Маршем о планах Гроссетеста граф даже сомневался, захочет ли его кто-нибудь поддержать⁶⁶. В более поздних письмах тем же друзьям обсуждалась безопасность многих людей, зависящих от него, а в другом случае высказывалось сомнение, когда упоминалось определенное дело большой степени важности⁶⁷. Симон приехал в Англию в качестве придворного и имел близкие связи с королем из-за брачных уз. Но постепенно он отдалялся от Генриха III из-за нестабильности характера последнего и отсутствия в нем королевских качеств. Под влиянием своих друзей из духовного сословия и благодаря своей набожной нату­ре Симон примкнул к религиозному движению тех дней и без сомнения был героем монахов. Благодаря этому он стал известен в стране и особенно в городах. Англий­ский народ не поставил его на одну ступень со Св. Фо­мой Кентерберийским в результате внезапной прихоти. Они узнали о его сочувствии их проблемам и о его твердом решении добиться справедливости. Поэтому, ко­гда граф приезжал ко двору вельмож, музыканты пели о нем так:

«Кто ненавидит ложь и любит правду,

Кто сможет добиться высшей руки,

Поскольку он силен и имеет великий ум,

То может гордиться такой известностью»⁶⁸.

ГЛАВА X

ЧАС РАСПЛАТЫ

Нужно сделать краткий обзор сил противоборствую­щих сторон. С одной стороны был Генрих III, которого поддерживали иностранные родственники и последовав тели, прибывшие вместе с ними. Некоторые бароны и клирики были также на его стороне, но, очевидно, они ни проявляли особого рвения. На последней стадии борьбы эта партия увеличивалась за счет перебежчиков из лагеря баронов и за счет иностранного клира в Англии, находящегося под влиянием Папы и короля Франции. На другой стороне находилась партия баронов, которая включала в себя большинство клира и крупную знать, наряду с более мелкими представителями своего сословия, Лондон и морские порты. Северные бароны, так хорошо проявившие себя на стороне общего дела в 1215 году, сейчас были вытеснены представителями центральных земель. Университеты горячо поддерживали Симона. Но они практически не участвовали в сражении. Главной слабостью было отсутствие сильного лидера. Будь он даже на стороне дела баронов, архиепископ Бонифаций не походил на Бекета и не мог сравниться с Лангтоном. Главному лидеру баронов, Симону де Монфору, мешало его иностранное происхождение и связи с королевским двором. Это лишало его возможности занять место Фиц-Вальтера или Вильгельма Маршала.

Церковь не была достаточно единой, чтобы проявить свое влияние в полную силу. Епископам приходилось использовать весь свой авторитет для подавления наибо­лее распространенных пороков среди клира. Гроссетест счел необходимым написать письмо настоятелю и главе Линкольна, приказывая им отменить праздник дураков, который отмечался в их соборе в день Нового года¹. Во время первой визитации по своему диоцезу он сместил семерых аббатов и четверых приоров². Указы, которые епископ посылал своим клирикам, доказывали необходи­мость реформ. Несколько лет спустя его пример повто­рил Вальтер де Кантилуп, епископ Вустера, вынужденный пойти на такой чрезвычайный шаг, как смещение непо­корных монахов своего аббатства³. Строгость этих визи­таций подтолкнула епископов на то, чтобы утвердить их методы управления своей общиной, что в свою очередь почти привело к разрыву между пастырем и овцами. В дальнейшем, поскольку Папа увидел необходимость успокоить высший клир, он поддержал епископа Лин­кольна в его требовании посещать свое собрание кано­ников⁴ и контролировать власть архиепископов над их епископами. В конце концов епископов стали подозре­вать в слабости и страхе, потому что их собственное представление о папской власти было тесно связано с личностью носителя этой власти.

Светские бароны не являлись подобно клиру объек­том двойного давления со стороны Папы и короля, они имели силу противостоять своим вассалам. Бароны на­ходились в меньшей зависимости, чем духовное сосло­вие, но их приверженность делу оказалась более ценной, когда дело дошло до битвы. Их главная жалоба против короля заключалась в том, что тот слишком благоволит иностранцам. Эту мысль можно было выразить в девизе «Англия для англичан». Знать была против того, что король постоянно нарушает феодальные права. Вдовствующая графиня Арунделя посетила короля, чтобы выра­зить свой протест относительно того, что он захватил; земли, нуждающиеся в опеке, которые принадлежали ей. «При вашем дворе нельзя добиться правосудия. Вы не можете хорошо управлять ни собой, ни государством. И многими способами притесняете ваших баронов». Ко­гда Генрих стал насмехаться над ней, она повторила эти слова в такой смелой манере, что он замолчал, хотя и исправил своей ошибки. Графиня выражала протест против злых советников, которые свернули его с истинной тропы в сторону личных выгод⁵. Незначительные притеснения под прикрытием лесных законов, частые налоги с  последующим  неправильным  использованием денег, плохая работа шерифов и байлифов, скверное управление страной в целом — такими были основные жалобы баронов. В их руках находилось средство для борьбы с взиманием чрезмерных налогов, хотя, очевидно, король иногда все же вытягивал из них щитовые деньги, несмотря на отказ предоставить их. Постепенно бароны стали ощущать, что их права вето на сверхурочные налоги недостаточно, что им также необходим контроль над расходами. Король начал объяснять, почему ему нужны деньги. Таким образом, бароны стали спрашивать, куда он их потратил и промотал.

Постепенно партия баронов пришла к пониманию того, что необходим не только контроль над расходами, но и общее урегулирование всей политики короля и особенно его чиновников. Хуже всего дело обстояло с шерифами. С тех пор как не назначался ни юстициарий, ни канцлер, Генрих III мог использовать своих чиновников для вымогания денег под бесчисленными предлогами. Больше всего для этой цели подходили разъездные судьи и шерифы. Поведение последних хорошо иллюстрирует случай, который пришлось расследовать Симону де Монфору и другим баронам в 1256 году. Некий богатый рыцарь решил стать еще богаче. Он вытеснил шерифа Нортгемптонского и занял его место. Новый шериф забирал деньги всеми правдами и неправдами. Однажды, когда он ехал через свое графство, по пути ему попался прекрасный луг, на котором пасся упитанный скот. Он спросил пастуха: «Кому ты служишь?» И тот назвал имя своего господина, которого шериф ненавидел, потому что тот был честным человеком и часто мешал ему вершить беззаконие. Он решил использовать этот случай для мести и прокричал: «Ты — вор. Ты украл этот скот ночью, а твой господин взял его. Я арестую тебя и захвачу этих животных». Шериф пытал этого несчастного слугу почти до смерти, и тот признал себя вором. Тогда блюститель закона велел привести его. «Ты признаешь себя вором в присутствии тех, кто будет свидетельствовать против тебя. Я могу повесить тебя или отпустить на свободу. Обвини своего господина в краже, и ты будешь свободен». Опасаясь за свою жизнь, несчастный согласился, и условия его содержания не­сколько смягчили, хотя все еще содержали под стражей. Когда известия об этом случае достигли хозяина пастуха, он был болен и послал шерифу взятку, чтобы тот предос­тавил ему отсрочку до выздоровления. Когда сеньер по­чувствовал себя лучше, его законовед подсказал ему наи­лучший способ действий. Приехали судьи, к ним вывели пастуха, но тот полностью отрицал справедливость обви­нения против себя и своего господина. Он также расска­зал о замыслах шерифа. Общественное мнение оказа­лось на стороне слуги и его хозяина. Но судьи побоялись осудить такого влиятельного человека, как шериф. Тем не менее шум, поднявшийся вокруг этого дела, достиг ушей короля, который послал комиссию из четырех чело­век, чтобы те провели жесткое расследование. Они обна­ружили положение дел в еще более худшем состоянии, чем предполагалось, и шерифу грозила казнь. Но его жена поспешила в город к королеве Шотландии и умо­ляла о заступничестве. Иоанн Мансел добавил свое сло­во, и злосчастного шерифа помиловали⁶.

Больше всего от притеснений шерифов страдали не бароны, а средние и низшие слои населения. Поэтому только когда они получили несколько голосов в парла­менте, был поднят вопрос о назначении шерифов, именно эти слои потребовали, чтобы их назначал парламент.

Политическая обстановка этого времени хорошо пред­ставлена в латинской поэме, написанной после битвы при Льюисе, она почти наверняка принадлежит перу францисканского монаха. Скорее всего, он был студен том Оксфорда и поэтому находился под влиянием Адама Марша и епископа Гроссетеста. Он располагал такими подробностями о личных переживаниях Симона, что, воз­можно, являлся человеком, приближенным к графу. Веро­ятно, он присутствовал при сражении, произошедшем при Льюисе, поскольку знал о событиях, которые про­изошли во время и после битвы. Он мог сопровождать Стефана Беркстеда, епископа Чичестера, в его миссии при королевской армии до начала сражения. В поэме есть свидетельство, которое доказывает, что он был знаком с автором Мельрозской хроники, поэтому вполне возможно, что он нашел убежище в Шотландии после того, как дело баронов потерпело поражение.

Автор подтверждает многие требования, выдвинутые баронской партией. Беспорядочное состояние дел в Англии случилось благодаря иностранцам, в то время как ее величие зависит от руководства политикой страны собственными людьми. Выморочные земли и земли, нуждаю­щиеся в опеке, находятся в руках иностранцев, которые хотят еще больше и которые отвращают сердце короля от своих соотечественников. Им следует просто посе­тить Англию, а затем вернуться домой. Английские замки также должны находиться в руках местной родовой знати под контролем совета. Последний должен реко­мендовать кандидатуры для назначения главных минист­ров, которые затем отвечают перед ним. Подобным обра­зом следует назначать шерифов, а правосудие исполнять без взяточничества. Король должен обсуждать свои по­литические шаги с теми, у кого он просит денег на их выполнение.

Главная причина ссор лежала в различии целей двух группировок. Король желал делать практически все, что ему заблагорассудится, и утверждал, что перестанет быть монархом, если его воля не будет законом. «Приказ прин­ца имеет силу закона». И это не дело баронов указывать ему, кто должен заботиться о его замках, кого следует назначить его чиновниками или каким образом он дол­жен вершить суд. Если бароны, или фримены, обладали правом управлять своими делами без вмешательства, то король имел точно такие же права в отношении дел государства, и никто не должен был диктовать ему усло­вия. Иначе он просто слуга, лишенный прав, которыми обладали его предшественники. Но бароны ответили, что не хотят умалять королевского достоинства. Если король подвергнется вторжению врагов, их долгом будет защи­щать его, подобным же образом они обязаны удержать его от несправедливости в отношении внутренней поли­тики. Самые худшие враги короля — злые советники, которые сбивают его с пути ради своих личных выгод. Когда король приводит иностранцев, чтобы вытеснять со­отечественников, а те презирают родовую знать и достига­ют самых высших постов, они вредят королевству так же сильно, как если бы они вели с ним войну при помощи оружия, привезенного из-за границы. Если король прини­мает участие в таких беззакониях, долг баронов заключа­ется в том, чтобы остановить его и освободить земли. Они обязаны исправить заблуждения своими благоразум­ными советами, а король должен приветствовать их стремление помочь ему. Бог любит милосердие больше, чем суд. Поэтому король должен поддержать все попытки и сохранить умеренные законы и свободу от притеснений. Что бароны могли возразить королю на его требования абсолютной свободы? Даже Бог ограничен своей совершенной природой от свершений несправедливостей, а ангелы Господни оберегаемы от падения. Детей следует ограждать от нанесения себе вреда, но от такого мудрого вмешательства они не становятся рабами. Точно так же и свобода короля заключается в совершении добрых дел, а не зла. Король по-настоящему свободен, когда он правит и собой и королевством справедливо. Истинный король — слуга Божий и отвечает перед Всевышним за своих людей, которых он должен учить любви и помощи. Если он защищает их и помогает им, он заслуживает благодарности. Если же король притесняет их и вредит им, он не является истинным принцем и теряет преданность своих подданных. Что же делать, если принц теряет разум? Вероятная причина его неудачи лежит в его собственном выборе советников. Если они оказываются некомпетентными, общество должно собрать совет, который знает, какие законы и советники необходимы. Бароны выберут тех, кто будет защищать страну, потому что их собственные интересы связаны с ней. В данном случае, если король не имеет мудрости для выбора нужных советников, общество должно помочь ему. Управление королевством похоже на управление кораблем. Его следует вести так, чтобы избежать потерь и крушений. Если придворные расходуют свое собственное имущество в ущерб стране, правитель может сдержать их. Подобным образом и королевство следует ог­радить от крушения. Свобода не означает дозволения, править неразумным, поскольку истинная свобода должна быть ограничена правами и преследовать ошибки. Задача истинного правителя заключается не в том, чтобы делать со своими подданными все, что заблагорассу­дится, вредить им или оскорблять их, но она заключается в том, что он должен помогать им, свершать благие по­ступки, удерживать от ошибок и помогать в затруднени­ях. Воля короля — часть закона, который улучшает его образ и дает ему право вершить правосудие. Монарх должен соответствовать своему титулу, он не может жить отдельно и сам для себя, поскольку связан со всеми свои­ми подданными, и должен выступать в роли их защитни­ка. Когда монарх правит на благо своему народу, он дейст­вительно оправдывает звание короля. Но если дело обсто­ит иначе, он терпит поражение. Так Христос часто говорил своим ученикам, что истинный король разделит свои пла­ны с теми, кто должен помогать ему претворить их в жизнь и найти необходимые для этого деньги. Пускай король ищет расположения Бога и собственной безупреч­ности, тогда он будет править людьми, порученными его заботе, справедливо. Бароны должны решать, что хорошо для страны, а должен король выбирать советников из числа соотечественников, а не из иностранных фаворитов, которые не знают традиций их земли⁷.

Когда в 1258 году в Эрло прибыл папский клерк⁸, архиепископ Бонифаций собрал совет епископа и клира в Мертоне, на котором были составлены многие статьи для улучшения тех условий, в которых находилась Цер­ковь в Англии. Главным образом это касалось установ­ления главенства церковной власти над светской. Прела­ты не должны были отвечать перед светским судом за те действия, которые находились в ведении духовенства. Заключенные, которые были отлучены от Церкви, не мог­ли быть освобождены королевскими чиновниками. Тот, кто захватывал собственность Церкви или мешал ее привилегиям, подлежал отлучению. Даже король мог быть отлучен, если он растрачивал собственность неза­нятых бенефициев⁹. На парламенте, собравшемся вскоре после этого, «из цели предосторожности» отсутствовали епископы и клир¹⁰. Король потребовал такую огромную сумму от баронов, что они были изумлены, сицилийский вопрос оставили в стороне и все свое внимание обрати­ли в сторону Уэльса. Было решено, что бароны, готовые для похода в Уэльс, соберутся в Честере 17 июня. Поскольку король не смог получить с них денег из-за своей сицилийской авантюры, ему пришлось обратился к Церкви, и он добился от нее кредита в 2,5 тысячи марок от аббата Вестминстера. Затем он послал доверенных лиц в другие богатые монастыри, чтобы убедить их последо­вать этому примеру, но его ложь и трюки не имели: успеха. На третий день сбора парламента бароны при-шли в Вестминстер раньше 9 часов и в полном вооружении, но оставили свои мечи у входа в палату совета и приветствовали короля с должным уважением. Генрих встревожился и нерешительно спросил, почему они пришли сюда с оружием. «Зачем это, милорды? Я ваш узник?» Роджер Биго ответил: «Нет, лорд король, но это необходимо, чтобы изгнать ненавистных выходцев Пуату и всех других иностранцев с глаз долой, чтобы все добрые люди могли пребывать в мире. Мы готовы послужить вам ради блага и процветания вашего королевства. Если только вы поклянетесь следовать нашим советам, земля сможет отдохнуть от всех бед». Генрих Ш спросил, какие у них будут требования. Бароны ответили, что он и принц Эдуард должны поклясться на Святом Евангелии не предпринимать ничего без ведения совета из 24 человек, которые должны быть выбраны из епископов и баронов, и что король должен доверить большую печать достойному человеку, также избранному советом. Когда Генрих III увидел, как решительны они были, он и принц принесли клятву на мощах Святого Эдуарда, хотя и без своей на то воли, и полностью приняли их требования¹¹.

Затем Симон де Монфор выразил категорический протест против наглости уроженцев Пуату в целом и Вильгельма де Валенса в частности. Имея печальный опыт относительно того, каким «изменчивый Протеем» может быть Генрих III, бароны, прежде чем разойтись, избрали комиссию из 24 человек по 12 человек с каж­дой стороны¹². После этого встреча парламента была отложена до 11 июня в Оксфорде. Но Симон и некото­рые другие бароны так боялись происков иностранцев и отсутствия честности со стороны короля, что они уеха­ли вместе с отрядом вооруженных слуг¹³. 2 мая король издал два указа. В первом из них он заявлял народу, что бароны желают помочь собранию и предоставить помощь королю, чтобы он мог изменить существующее зло при помощи их советов, и чтобы Папа умерил свои требова­ния в отношении Сицилии. Во втором он обязался при­держиваться совета 24 избранных баронов¹⁴. Первым шагом комитета стало посольство во Францию, в кото­рое входил Симон. Очевидно, оно должно было продлить перемирие, но на самом деле умоляли Людовика IX не вмешиваться в ход реформ, которые должны пойти на пользу им самим и окружающим их государствам¹⁵. Бароны заняли морские порты в качестве меры предос­торожности и следили за тем, чтобы ворота Лондона запирались каждую ночь¹⁶.

Бароны собрались в Оксфорде в полном вооруже­нии, в сопровождении всех своих слуг. Формальным предлогом было нестабильное положение на валлийской границе, но настоящая причина крылась в недоверии к иностранцам. Перво-наперво они представили длинный перечень своих жалоб и сопутствующих прошений для восстановления справедливости. Эта акция преследовала три цели. Во-первых, они пожаловались на многие нару­шения, совершенные королем как их феодальным сеньером, и злоупотребление королевскими привилегиями по отношению к подданным: о неопределенности лесных границ, об отчуждении фьефов от монастырей, о продаже вдовами своей части земли, которая не являлась их собственностью, но лишь пожизненным держанием, а затем возвращалась их прежним владельцам, о трудностях, которые появились, когда король даровал освобождение от суда такому количеству рыцарей, что в одном графстве нельзя было установить правосудие, а истцы не могли добиться удовлетворения своих жалоб. Затем они выста­вили много претензий в отношении иностранцев, которые удерживают королевские замки, женятся на королевских подопечных, строят замки на морском побережье или островах, что могло быть крайне опасным для земель. И наконец, они пожаловались на чрезмерные денежные поборы. Так, когда бароны держали земли нескольких графствах, возникали определенные трудности, поскольку они не имели возможности появиться перед судьями в нескольких местах одновременно, ил» когда шерифы вместо того, чтобы штрафовать людей за их преступления, брали с них в качестве выкупа сумму превышающую их возможности, и вообще вымогали деньги всевозможными способами. Этот перечень нарушений заботил в основном баронов, но он также показывал каким широким был круг нарушений, как это уже былс однажды продемонстрировано в 1215 году; другие классы тоже  не  были  забыты.  Купцы объединились попытки ограничить права короля на реквизиции тем количеством продуктов, которое необходимо было для его двора, и устранить помехи, исходившие от иностран­ных купцов, проникавших в Англию и наносящих огромный урон торговле. Все классы находились под воздействием давления  евреев-ростовщиков и  выходцев  из Кагора, поскольку бароны не позволяли должникам выплачивать долги в интересах первых, а также из-за потерь»! королевских налогов, которые были отменены последними из-за тальи, взыскиваемой с жителей Лондона. Все классы были обременены тяжелыми штрафами, которые взыскивались со всех окрестных деревень недалеко от того места, где был убит человек или найден утопленный в том случае, если не было предоставлено никаких сви­детельств, проясняющих причину его смерти¹⁷. Кроме того, бароны требовали точного соблюдения Великой хар­тии 1215 года и назначения юстициария, который мог бы управлять беспристрастным судом, одинаковым для бед­ных и богатых¹⁸.

Король согласился с разумностью этих требований и вместе со своим сыном поклялся принять их, но его сводные братья отказались. После нескольких дней бес­плодных дискуссий бароны собрались под сводами доми­никанского монастыря и торжественно поклялись, что «они не будут колебаться в выполнении своих задач для очищения родной земли от недостойных иностранцев и ради обретения справедливых законов, ни ради жизни, ни ради смерти, ни ради потерь земель, ни ради любви или ненависти». Принц Эдуард скоро начал жалеть о приня­тии этой клятвы, а его кузен Генрих, сын короля Ричарда Германского, отказался принять ее без согласия отца. А затем он прямо сказал, что даже если бы его отец не имел в Англии ни единого клочка земли, он все равно никогда бы не поддержал баронов. Симон тут же осадил его замки в Кенилворте и Одигеме, хотя недавно он потратил крупную сумму, чтобы их отремонтировать. Но сводные братья короля грозились и клялись, что ничего не отдадут им, пока в их теле будет теплиться жизнь. Симон срезал его коротким заявлением: «Ваши замки или ваша жизнь». Выходцы из Пуату оказались в огром­ном затруднении, поскольку они знали, что если найдут убежище в замке, не договорившись предварительно с баронами, то англичане осадят их там и сровняют замки с землей. Иностранцы сбили своих врагов со следа, приказав приготовить для себя обед, а сами поспешили оставить город. Когда они бежали, их люди заняли выгодную позицию, чтобы наблюдать, есть ли за ними погоня. Иноземцы не давали лошадям отдыха, пока не достигли замка Вулвси, крепости епископа Винчестерского¹⁹. По поводу их обеда можно вспомнить слова Горация: «Над чьей безбожной шеей повиснул меч, изъят из ножен, вкус усладить тому не сможет пир и сицилийский», а к их бегству строку: «Сходит, однако, страх тотчас туда же, злые угрозы вслед и черная за ним забота, в крепкой ладье ль он, верхом ли едет»²⁰.

Вулвси изначально был королевской резиденцией. Ег наружные стены построил Св. Свитун* (* Св. Свитун (ум. в июле 862 года) являлся епископом Винчестерским. Будучи доверенным лицом Эгберта, короля западных саксов, помогал ему в церковных делах. Вероятно, являлся воспитателем его сына Этельвульфа. Стал епископом Винчестера в 852 году. День Св. Свитуна празднуется 15 июля. — Прим. ред.), и в них содержалось большое количество римских кирпичей. Альфред провел много времени внутри его стен, и поэтому Саксонские хроники были начаты именно здесь. Король сам вел их в течение 20 лет. Манускрипт был цепью прикреплен  к доске  и  поэтому каждый  мог читать его. Замок получил свое название из-за того, что валлийцы доставили сюда в качестве подношения три тысячи волчьих голов Эдгару Миролюбивому. Но они перестали приходить сюда через три года, потому что тут никого не осталось²¹. Генрих I сделал своего племянника Генриха Блуасского епископом Винчестерским, и во время беспокойного правления Стефана тот удерживал замок Вулвси для своего королевского брата, в то время как Роберт Глостерский и Матильда держали Винчестерский замок. Горящее ядро, выпущенное из башни замка, устроило пожар в городе и сожгло величественное аббатство Гайд, долгое время являвшееся объектом зависти и грабежей Генриха. После смерти Стефана епископы собрали свои сокровища и нашли убежище в своей старой Клюнийской общине, Генрих II сразу же использовал его отсут­ствие, чтобы разрушить крепкие стены Вулвси²². Сюда и бежали пуатевинцы в 1258 году, но мир продолжался недолго. Эймер предупредил своих братьев, что им при­дется дорого заплатить за свои старые грехи, поскольку, когда англичане попросили у них милости, те подвергли их притеснениям. Они могли свалить это на своих стю­ардов и байлифов. Но после того, как король и бароны пустились за ними в погоню, не существовало иного способа, кроме сражения. «Давайте убираться отсюда!» — закричал один из братьев. Выходцы из Пуату отступили в свой городской дом в Саусверке и там устроили прощальный обед, на котором присутствовали многие представители английской знати, впоследствии многие из гостей заболели, а некоторые умерли, возможно, причи­ной этому был яд. Умерли аббат Вестминстера и брат Ричарда Глостерского, и только сам граф Глостера вы­здоровел благодаря искусству доминиканца Иоанна Сент-Жильского, который однажды подобным образом спас жизнь Гроссетесту. Граф Альбемарля и. некоторые дру­гие были выбраны для того, чтобы проводить уроженцев Пуату до Дувра, где Ричард Грей, недавно назначенный баронами хранителем замка, отобрал у них деньги, кото­рые те собрались увезти за границу. В то же самое время бароны захватили в пользу двора огромную сум­му, оставленную иностранцами на хранение в Лондон­ском Темпле. Генрих, старший сын графа Лестера, с одобрения своего отца или самовольно последовал с ни­ми во Францию и настроил против них местных жите­лей. Французы испытывали огромное уважение к Симо­ну де Монфору из-за его благородного происхождения и воинского мастерства и были удивлены, услышав, как молодой выскочка наврал, и заклеймили его как изменника. Беглецы попросили у Людовика IX разрешение остановиться в Булони или отправится через Францию домой, а епископу Винчестера поселиться в Париже в качестве студента. Но король отказал им в этом из-за слуха, что они оскорбили английскую королеву, сестру его жены, и они были с позором выгнаны. Бароны послали в Рим четырех рыцарей, обладавших красноречием, чтобы рассказать Папе о действиях этого епископа. В подтверждение своим словам рыцари привезли письмо, скрепленное печатями баронов. Послы поспешили в Рим, чтобы добраться до города раньше епископа и не дать ему заручиться поддержкой Папы при помощи взятки, поскольку в этом случае епископ мог вернуться назад наделенный еще большей властью противостоять всеобщему делу. Когда вышеупомянутый священнослужитель возвращался из Рима в 1260 году после своего посвящения, он умер в Париже. «Человек предполагает, а Бог располагает». Единственное, чего добился Винчестер, так это того, что его сердце было похоронено здесь в золотой шкатулке. Очевидно, другим беглецам было разрешено проехать через территорию Франции²³.

Тем временем в Лондоне развернулись масштабные действия в поддержку реформ. В первый комитет из 24 представителей вошли такие важные персоны, как сводные братья короля Эймер Винчестерский, Вильгельм де Валенс и Гуго де Лузиньян. С ними был его зять граф де Варенн и Иоанн Мансел, настоятель Беверли, сумевший сделать себе состояние, находясь на королевской службе. Всего два года прошло с тех пор, как он встречал королевскую семью застольем, на котором присутствовало столько людей, что 700 блюд едва хватило для первой перемены. Генрих Германский, королевский племянник, оказался между двух партий, подобно тому, как летучая мышь находится где-то посредине между животными и птицами. Он был героем предыдущей гражданской войны и обладал всеми доблестями и слабостями умеренного человека, умевшего видеть положительные черты у обе­их сторон. Среди представителей баронской партии в комитет вошли Вальтер де Кантилуп, епископ Вустерский, Симон де Монфор и его кузен Петр, графы Глосте­ра, Херефорда и Норфолка. Некоторые из этих двенадца­ти представителей остались верными своему делу до конца, но остальные присоединились к королю перед битвой при Льюисе²⁴. 12 представителей с каждой сто­роны, в свою очередь, должны были выбрать двух чело­век с противоположной стороны. Из числа баронов, поддерживающих короля, были выбраны граф Уорика и Иоанн Мансел. А от баронов — Роджер и Гуго Биго. Эти четверо выбирали пятнадцать представителей для королевского совета. Среди них оказались архиепископ Кентерберийский, Петр Савойский и не менее девяти членов из числа сторонников баронов, что давало им абсолютное большинство. Совет должен был давать ко­ролю советы в отношении всех дел, касающихся управ­ления королевством, а также вносить поправки и исправ­лять все нарушения. Статус членов совета был выше, чем у юстициария и всех остальных чиновников. Они долж­ны были собирать три обязательных парламента весной, летом и зимой, но король мог устраивать созыв и в другое время, если это было нужно. С целью сокращения расходов комитетом были назначены 12 других пред­ставителей, которые должны были собираться вместе с ними и согласовывать решения комитета. Изначальный совет из 24 человек должен был произвести реформу, касающуюся церкви. Был выбран отдельный комитет для того, чтобы представлять интересы общества, когда ко­роль обратился к совету за помощью в вопросах, связан­ных с войной²⁵. Гуго Биго, человек кристальной честности и член партии баронов, был избран юстициарием, Генрих Венгемский был назначен хранителем большой печати, Иоанн Крекхоллский, официально являвшийся стюардом епископа Гроссетеста, вскоре занял место Филиппа Лавелла в качестве казначея. С членов комитета и чиновников была взята очень строгая клятва, а шерифы должны были ежегодно представлять им свои отчеты²⁶.

Такая форма правления не была подходящей; она передавала власть от короля баронам, а не обществу в целом. Крупные бароны избегали ответственности, переложив ее на собрание, а более мелкие держатели земли, горожане и клир вообще остались в стороне. Бароны освободили свои плечи от обременительной обязанности участвовать в долгих парламентских встречах. Но они ничего не предложили представителям других классов, которые желали принимать участие в управлении страной.  Правительственный комитет являлся феодальной олигархией, удерживающей в своих руках бразды правления и ищущей выгоды только для своего собственного класса. Один хронист рассказывает, что Симон сначала отказывался принести клятву и открыто показывал, что недоволен таким решением. Он делал это потому, что считал  подобный  механизм недееспособным.  Когда в конце концов его убедили принять клятву, он воскликнул: «Во имя руки Св. Якова, хотя я даю клятву последним и помимо моей воли, я буду неукоснительно соблюдать ее и никто не помешает мне в этом»²⁷. Единственной  реально  одержанной  победой в Оксфорде стал отъезд иностранцев. Был составлен список замков, которые следовало передать англичанам. Лондон должен был контролироваться юстициарием. Уроженцы Пуату отказывались принимать такое положение вещей до тех пор, пока Генрих III не написал письмо и не приказал Иоанну Манселу продолжить назначение членов комитета и реформы королевства²⁸. Затем бароны и король отправились в Винчестер.  Здесь они противопоставили свою стойкость храбрости Лузиньянов так жестко, что последние предпочли удалиться, чем принять клятву вести себя достойным образом и попасть под покровительство баро­нов. Им было позволено взять с собой 6 тысяч марок, но, очевидно, они ухитрились провезти большую сумму²⁹. По­сле их отплытия принц Эдуард принял постановления, составленные в Оксфорде, и они были также навязаны Симоном мэру и олдерменам Лондона в Гильдхолле. Горожане встретили их с радостью и получили хартию, дающую им полную свободу торговли. Король обнародо­вал письмо, подтверждающее все то, что уже было сдела­но³⁰, и приказал провести расследование всех злоупотреб­лений³¹. Он издал указ в Англии и Франции, в котором публично признавал, что одобряет установившийся поря­док³². Король написал письмо людям Ратленда, прося их проявить терпение, поскольку состояние, в котором дол­гое время находились их земли из-за плохого управления, нельзя было исправить в один момент³³. Винчестерский замок был поручен заботам Симона де Монфора.

Летом 1258 года Симон вошел в число четырех депутатов, посланных навстречу в Камбре с легатами из Англии, Франции и Германии. Генриху III посоветовали остаться дома. Когда посланники прибыли, они обнару­жили, что Людовик IX не явился на собрание из-за отсут­ствия Генриха III. По этой причине ничего не могло быть сделано³⁴. Инцидент, случившийся в июле этого года, показывал истинные чувства короля к своему зятю. Од­ним летним днем король оставил свой дворец в Вест­минстере и отправился на своем кораблике по Темзе, чтобы насладиться обедом на свежем воздухе. К несча­стью, началась гроза с проливным дождем и молниями. А поскольку король очень боялся грома, он приказал своим людям грести к берегу и высадился напротив городского дома епископа Даремского, в котором тогда располагался Симон де Монфор. Граф поспешил встре­тить короля и приветствовал его заверениями, что тому нечего опасаться, потому что гроза уже утихает. На что монарх ответил: «Я очень боюсь молний и грома, но вас боюсь больше, чем всех гроз мира». Симон спокойно ответил: «Это несправедливо по отношению ко мне, мой господин. Вы боитесь меня, вашего преданного друга, всегда верного вам и вашему королевству. Лучше бы вы опасались ваших врагов и лживых льстецов»³⁵.

Тем временем корабль реформ вошел в тихие воды под ярким небом. Эти Провизии давали большие надежды. «Их принятие обеспечит благоденствие всему королевству»³⁶. Хронист Уэверли описывает баронов как людей, только что проснувшихся от глубокого сна благодаря какой-то чудесной силе. В них пробудился дух льва, готового броситься в атаку³⁷. Монахи Бертона получили письмо от друга, находящегося в Оксфорде, в котором он писал: «Великие и трудные дела начаты баронами, хотя их нелегко будет довести до конца. Но бароны все же смело идут вперед навстречу своим задачам. Пусть же судьба дарует им счастливый конец»³⁸.  В ноябре 1258 года Генрих писал своему брату Ричарду Германскому, чтобы тот держал его в курсе событий этого года, и просил его принять клятву, предложенную баронами в случае его посещения Англии³⁹. Когда бароны услышали, что он собирается приехать в январе 1259 года, они встревожились, что он может помешать их реформам и тайно провезти в числе своей свиты некоторых изгнанников. Поэтому они послали представителей, которые встретили его в Европе и потребовали повторить клятву, данную королем в Оксфорде. Но Ричард надменно ответил, что ему нет равных в Англии и что он желает получить некоторые советы для предполагаемых реформ. Один из представителей хотел грубо ответить ему, но соотечественники удержали его. Послы сообщили о результатах своей миссии баронам. Поскольку слова оказались бессильны, нужно было переходить к действиям. На побережье была собрана армия, и корабли Пяти Портов стояли готовыми к бою. Но Ричард согласился принять клятву в ответе на письмо своего брата⁴⁰. В доме главы Кентербери он поклялся на Святом Писании объединить свои усилия с баронами в деле реформирования англий­ского королевства, которому слишком мешали плохие со­ветники. «Я буду хранить эту клятву нерушимой под страхом потери моих английских владений»⁴¹. Жители Лондона оказали ему радушный прием как старому фаво­риту и посреднику между двумя партиями.

К сожалению, недовольство не заставило себя долго ждать. Бароны запретили продавать иностранцам шерсть. Ненависть последних оказалось настолько сильной, что средь бела дня в Лондоне начались убийства и против преступников никто не поднял и пальца. Вышеупомяну­тый легат Рустанд ушел из монастыря и отказался от своей пребенды с собора Св. Павла. Вскоре итальянский священник прибыл с письмом от Папы, назначавшим его каноником на освободившееся место. Он был посвящен в сан 27 февраля 1259 года. Однажды, когда он вышел из церкви с двумя своими компаньонами, трое молодых лю­дей темного происхождения подкараулили его и убили около двери церкви, а затем догнали и убили его попут­чиков⁴². Юстициарий навлек на себя позор из-за своего жесткого судопроизводства. Он нарушал права шерифов Лондона. Мальчик из Данстебла украл 60 марок в Сент-Олбанском аббатстве и отнес их человеку, жившему в его городе, который оставил город и приобрел пожизнен­ную ренту в другом месте. Но преступление было рас­крыто, и его арестовали как подозреваемого. Он ухитрил­ся бежать из заключения и покинул Англию. Услышав об этом, юстициарий послал распоряжение, чтобы этого человека задержали, как только он прибудет в Европу. Из Бедфорда он послал повестку, чтобы Данстеблский мона­стырь предоставил ему обвинение, но монахи не могли этого сделать, поскольку обвиняемый исчез. Затем они сослались на привилегии и сказали, что не будут покидать свой город. Тогда юстициарий послал вторую повестку, а когда и она осталась без внимания, передал все их имущество в руки короля, и братьям пришлось ехать к нему в Хантингдон, лишь тогда он освободил их за штраф в 10 марок⁴³. Когда юстициарий и его судьи были в Варе в Хартфордшире, они потребовали, чтобы люди из Сент-Олбанса передали им свои дела для рассмотрения, но аббат был против такого нарушения свобод и традиций его церкви. Юстициарий ездил из графства в графство в сопровождении искусных судей, которые поклялись вершить правосудие одинаково беспристрастно ко всем, без послаблений отдельным лицам и без взяток. Они рассматривали все дела, которые передавали им четыре рыцаря от каждого графства, исправили много старых нарушений и не делали уступок никому, каким бы важным лицом ни был обвиняемый, и никто не мог заставить их сойти с пути правосудия мольбами или обещаниями⁴⁴.

В довершение к другим неприятностям пропал урожай 1259 года, так же как и в прошлом году. Пшеница подавала в начале года такие надежды, что в случай урожая ее хватило бы на два года. Но лето было очень сухим, а осень такой мокрой, что урожай не оправдал ожиданий. Кроме того, на страну также обрушилась чума, которая унесла даже епископа Лондонского⁴⁵.

Но самая большая опасность лежала в тенденции баронов к разобщению. Некоторые из них попали под влияние королевы и принца Эдуарда и перешли на сторону короля, отколовшись от своей партии, и пренебрегли клятвой соблюдать постановления, которую они дали на Святом Писании⁴⁶. Смертельная опасность заключалась в том факте, что лидер нации, поднявшейся против иностранцев, сам был иностранцем и держал Винчестер, один из ключевых постов страны⁴⁷.  Симон провел во Франции большую часть этого года по государственным и личным делам, это вызвало разочарование баронов и народа⁴⁸. Тем не менее он присутствовал на весеннем парламенте 1259 года и рассказал об истинном положе­нии союза с Францией. 10 марта его имя появилось среди тех пятерых послов, которые были назначены для переговоров с Францией⁴⁹. 1 апреля они отправились в поездку, взяв собой верительные грамоты, так же как и инструкции относительно всех требований по поводу Нормандии⁵⁰. Прежде чем Симон покинул Англию, у него произошла стычка с графом Глостера. Хронист не указывает точной причины, но Симон в гневе восклик­нул: «Я не собираюсь иметь ничего общего с ненадежны­ми вероломными людьми. Мы все объединены клятвой довести до конца наши планы, которые мы обсуждали. Что же касается вас, мой дорогой лорд Глостер, чем выше ваша позиция, тем больше лежит на вас ответственности за то, чтобы претворить в жизнь эти здравые статуты». Вскоре Симон покинул Англию и отправился во Фран­цию. Встревожившись, другие бароны стали давить на Глостера, чтобы тот позвал его назад, и тогда граф не­медленно предпринял шаги, чтобы Провизии были во­площены в жизнь на его землях⁵¹. Общественное мне­ние было на стороне Лестера, и в адрес Глостера были сделаны смелые заявления, звучавшие в песне, сложен­ной в те дни:

О, лорд Глостера, выполни же теперь свою задачу.

В тебе много лжи, но если ты не сможешь

Закончить работу, о которой просит тебя страна.

Со смелостью и отвагой торжествуют люди,

Если дела Англии взращены такой сильной рукой

И корабль государства вернется домой в безопасную бухту.

Если ты лишишь нас своей помощи и причинишь нам вред.

Знай — противно это Господу, и пусть тогда будет проклята

твоя судьба⁵².

В октябре 1259 года рыцарство в целом было так недовольно продвижением реформ, что оно послало протест принцу Эдуарду, в котором утверждалось, что стороны ищут только удовлетворение своих собственных выгод и  ничего не делают для пользы  королевства. Если ситуация в скором времени не улучшится, они будут искать способы ее исправления своими средствами. Эдуард ответил, что намерен сдержать свою клятву, которую дал в Оксфорде, хотя и против своей воли. Но он будет поддерживать их протест. Поскольку бароны предпочитали удержать инициативу в своих руках, они выпустили  новый  вариант  Провизий, известных  как Вестминстерские провизии. Главным образом они рассматривали детали феодальной службы и заботились о том, чтобы определить и ограничить власть феодалов. Например, феодальный сеньер не мог впредь разбирать жалобы своих собственных держателей, но все подобные дела надлежало передавать королевскому двору. Феодальная служба должна была оплачиваться в соответствии с обычаями времен бретонской экспедиция Генриха III 1230 года. Судьи должны были честно рассматривать заявления истцов, а не налагать чрезмерные штрафы.  Графы и бароны, епископы и аббаты были освобождены от судебных разбирательств на местах, за исключением того района, где они действительно жили. Четыре рыцаря в каждом графстве должны были следить за шерифами. Два уважаемых человека или члена совета были обязаны наблюдать за работой судов в Лондоне, чтобы убедиться, что там устанавливается правосудие. Никто не мог прийти в парламент вооруженным, верхом на лошади или с вооруженной свитой. Когда король находился за границей, некоторые представители совета обязательно должны были сопровождать его, а другие оставались вместе с юстициарием⁵³. Специальные судьи были разосланы по стране, чтобы слушать дела и исправлять все нарушения за послед­ние семь лет, которые либо еще не были исправлены, или были улажены только частично. Каждый шериф должен был проследить за тем, чтобы избрать 12 подходящих человек в помощь судьям, если нужно было провести расследование⁵⁴. Учитывая, что эти ограничения феодаль­ной власти исходили от феодальных магнатов, они были составлены в возвышенном тоне. Но вновь бароны забыли, что:

«Не смыть всем водам яростного моря

Святой елей с монаршего чела.

И не страшны тому людские козни,

Кого Господь наместником поставил»⁵⁵.

Ссора между Глостером и Лестером вновь разгоре­лась в Европе, куда представители обеих семей отправи­лись в этом году вместе с многочисленными посольства­ми для заключения окончательного мира с Людовиком IX. Последний настаивал на том, что все требования должны быть сняты не только Генрихом III, но и всеми возмож­ными претендентами, среди которых была и Элеанора. А она была не склонна упускать любые возможные права своего сына и убедила мужа в своей правоте. Таким образом, жаркая борьба разгорелась между Лестером и Глостером, которые рассматривали их (короля и коро­леву) как хваткую парочку⁵⁶. Они чуть не побили друг друга, но их разняли друзья, подталкиваемые насмешками французов⁵⁷. На рассмотрение было выдвинуто несколь­ко требований. Среди предъявленных претензий было давнее требование Англии на все ее прежние владения во Франции, включая Нормандию, которые Людовик IX лично был склонен рассматривать как справедливые⁵⁸. Кроме того, Генрих III требовал вернуть Аженуа. Изна­чально это графство принадлежало Альеноре Аквитан-ской, но было передано Ричардом I своей сестре Джоан­не в качестве ее вдовьей доли, когда она стала женой Раймунда Тулузского. В конце концов по причине отсутствия наследников графство попало к королю Франции согласно договору, заключенному с Раймундом VII Тулузским. Теперь Генрих III требовал его назад для себя, своего брата и своей сестры. Но король вполне мог отказаться от своих требований  в  обмен на годовой доход, а также был готов разделить эти притязания вместе с братом и сестрой. Но на деле он был не уверен в отношении сестры. Поэтому соглашение было подписано в двух экземплярах, в одном из которых имя Элеаноры упоминалось, а в другом отсутствовало. Генрих III специально оговорил, что Людовик IX может не опасаться притязаний Элеаноры и ее детей⁵⁹. Затем графу Глостера, наряду с другими представителями, были даны полномочия подписать договор соглашения вместе с другими⁶⁰. Поскольку Элеанора была упряма, граф потерял свое самообладание и повздорил с ее мужем. Но им двигали и иные мотивы. Вероятно, Генрих III искал средства поддержки своей борьбы с баронами на случай, если те перейдут в наступление. Когда он объявил заключение окончательного договора, он написал архиепископу Мессины, что он надеется более активно взяться за сицилийское дело⁶¹. Но чувство справедливости Людовика IX заставило его настоять на полном отречении, считаясь с мнением всех сторон. Элеанора согласилась при условии, что ей будет выплачено 15 тысяч марок от суммы, которую получит Генрих III. Деньги должны быть положены на хранение в Парижский Темпль и оставаться там на попечительстве арбитров до тех пор, пока вопрос о вдовьей доле не решится в ее пользу. Избранные для этой цели или отказались, или не смогли принять решение, тогда он назначил для этих целей графа Глостера, который не отличался особыми способностями, поэтому в конце концов  все  вопросы  были  переданы  графам Херефорда, Норфолка и Филиппу Бассету.

К величайшему разочарованию графини, ее брат на­значил ей в качестве вдовьей доли 400 фунтов в год, в то время как земли приносили 2 тысячи марок дохода, втрое больше, чем ей доставалось. Она утверждала, что брат воспользовался ее личной печатью без ее ведома, и сейчас она требовала или вернуть земли в ее полное владение с выплатой всех задолженностей, или получать в будущем весь причитающийся с них годовой доход. Но дело было решено не в пользу Элеаноры, и она продолжала получать 400 фунтов в год, как и прежде, кроме того, она получила обещание, что в будущем ей будут переданы некоторые земли, которых, впрочем, было недостаточно, чтобы покрыть все недоимки. В это же время граф Симон, являвшийся владельцем графства Бигор, от имени своей жены, как поручитель долгов короля, уступил эти земли Генриху III за 1000 марок в год, которые она должна получать в течение семи лет. Ко­роль также обещал, что племянница графа выйдет замуж за королевского приближенного, с годовым доходом не ниже 500 фунтов, или же она в качестве свадебного подарка получит 1000 марок, если пожелает выйти замуж по собственному выбору. Принцы Эдуард и Эдмунд ус­тупили свои притязания на Нормандию, и английский совет ратифицировал мир с Францией. Симон и Элеано­ра позже отказались от своих прав. По Парижскому миру⁶² Людовик IX передавал Генриху III Лимузен, Перигор, Керси и часть Сентонжа, Генрих III со своей стороны отказался от претензий на Нормандию, Мен, Анжу, Тур, Пуату и принес оммаж Людовику IX, как верховному сеньеру Аквитании. Жители Перигора были так недо­вольны этим обменом, что долго отказывались праздно­вать день Св. Людовика после его канонизации. Фран­цузский совет тоже был недоволен и не согласен со своим королем. Король-миротворец ответил: «Я вижу, что король Англии только что потерял Нормандские земли, но я не восстанавливал какие-нибудь из его владе­ний, потому что все, что я должен делать, — вернуть добрые отношения между его детьми и моими, которые являются кузенами. Это принесет благо еще и потому, что теперь он является моим вассалом». Генрих III отказался от титула герцога Нормандии и графа Анжу и получил в подарок 300 фунтов, хотя эти земли ежегодно приносили ему 20 тысяч фунтов дохода. Людовик IX предоставил ему 500 солдат, которые должны были служить во славу Богу и Церкви или на благо Англии, в соответствии с указаниями людей, выбранных королем и баронами⁶³. 4 декабря Элеанора окончательно отказалась от своих требований, ее муж в это же время отказался от Тулузы, Безье и других земель, принадлежавших его отцу во время альбигойских крестовых походов. Это отречение позволило Альфонсу, брату французского короля, вступить в полное и неоспоримое владение Тулузой. Симон и Элеанора, должно быть, произвели хорошее впе­чатление на короля и королеву Франции, несмотря на упорство Элеаноры в своих требованиях, потому что в будущем они стали их верными друзьями и в то время, когда графиня стала вдовой, обеспечили ей хорошую поддержку.

За двухлетний период Англия освободилась от ноши и опасностей, связанных с правлением иностранцев, и ее внутреннее  положение  значительно улучшилось. Две противоборствующие партии обозначились четко как ни­когда. Но разобщенность и недоверие были печальными признаками, не предвещающими скорого успеха баронской партии. Кроме того, Генрих III вновь наполнил свои пустые сундуки. Большую часть средств, полученных от Людовика IX, он в дальнейшем использовал для ведения гражданской войны, хотя для успокоения своей совести и отправил небольшую сумму в Святую Землю⁶⁴.

ГЛАВА XI

РЕАКЦИЯ

Когда Генрих отправился во Францию в ноябре 1259 года, он оставил вместо себя регентов — архиепи­скопа Кентерберийского, епископа Вустерского, графа Маршала, юстициария Гуго Биго и Филиппа Бассета. Трое последних относились к партии баронов, если, несмотря на это, выбор Генриха III все же пал именно на них, то можно сделать вывод, что они колебались в отношении своих позиций. В 1264 году году они оказа­лись на его стороне¹. В январе 1260 года король написал юстициарию письмо с извинениями за свое затянувшее­ся отсутствие, объясняя, что оно связано с браком его дочери Беатрисы и Иоанна Бретонского. Свадьба была отложена из-за смерти старшего сына Людовика IX. Пе­реговоры об этом союзе были долгими еще и по той причине, что граф Бретонский решил воспользоваться удобной ситуацией и попытаться вернуть своему сыну графство Ричмонда в качестве части приданого. Но Ген­рих III объяснил, что оно пожаловано Петру Савойскому и не может быть возвращено назад без его согласия². Взамен король предложил жениху денежную субсидию из той суммы, которую ему должен был выплатить Людо­вик IX за графство Аженуа³. Генрих III как раз ждал решения арбитров о размере причитающейся ему суммы. Он также отдал распоряжение, чтобы весенний парламент не собирался  в  его отсутствие⁴.  В следующем месяце король снова написал письмо, в котором отдавал распоряжение не подпускать ректора Бирмингема, как душеприказчика бывшего епископа Или, к вопросу, касающемуся выгод Сицилийской экспедиции, случившейся после дарования Папой весьма сомнительных прав на эту территорию⁵. Эти письма доказывают, что Генрих III не вынес из прошлого никакого урока и был все тем же интриганом, что и раньше. Из-за валлийской угрозы соб­рание парламента пришлось отложить, несмотря на то, что для его созыва существовала очевидная причина: у короля в очередной раз появились деньги, а бездонная яма, которой для Англии являлась Сицилия, вновь должна была ими наполниться. В письме, адресованном Симону де Монфору и другим баронам, Генрих III объяснял свое отсутствие долгим подсчетом суммы, необходимой для его содержания вместе с пятьюстами рыцарями на протяжении двух лет. Он настаивал на том, что парламент ни при каких обстоятельствах не должен собираться без него⁶. Незадолго до этого Генрих III подписал указ, предписывающий шерифам следить за тем, чтобы дороги в их землях были безопасными для проезжающих, а дупла деревьев и кустарники, в которых могли прятаться грабители, вычищены⁷. Генрих просил Папу использовать свое влияние и помешать возвращению своего брата, епископа Винчестерского, в Англию. Он беспокоился, что его присутствие в стране вызовет беспорядки⁸. Все эти хитрости не скрыли от Симона истинных планов короля.  Симон де Монфор вернулся  в страну после своего длительного отсутствия с таким количеством лошадей и людей, что Генриха встревожили его намерения⁹. 10 февраля граф посетил Сент-Олбанское аббатство и, принеся в дар дорогой покров, продолжил на следующее утро свое путешествие¹⁰. На его пути лежало немало трудностей. Папа только что освободил Генриха и Эдуарда от их клятвы соблюдать Оксфордские прови­зии¹¹, а также подверг баронов резкому осуждению за то, что те указали ему на существование некого зла в стенах Церкви. Папа призывал английских баронов вспомнить, с какой заботой он настоял на том, чтобы их викарии служили в церквях, подаренных его итальян­ским друзьям. Он уверял, что назначил очень мало ино­странных священников в английские приходы и ему жаль, что с теми, кого он направил, обходятся так недру­желюбно. Совершенно очевидно, что вмешательство в подобные вопросы не является делом мирян¹².

Несмотря на запрет, парламент собрался в Лондон­ском Темпле¹³ и послал королю письмо, в котором пре­дупреждал, что если он тотчас же не приедет в страну, то потом может просто лишиться такой возможности¹⁴. Кроме того, парламент исключил Петра Савойского из совета. Это было ошибкой, поскольку он принадлежал к умеренной партии, и такой шаг заставил его племянницу, королеву Элеанору, выступить против баронов¹⁵. Ген­рих III, находясь за границей, был обеспокоен поведением своего сына. До него дошли слухи, что бароны поговари­вают о том, чтобы сделать принца Эдуарда регентом¹⁶. Сбитый с толку противоречивой информацией в отно­шении сына, король не знал, чему поверить, и поначалу даже решил вернуться назад с большими силами; но в конце концов успокоился и, распустив всех, кроме трех­сот рыцарей с прислугой, высадился в Дувре в 1260 году в день Св. Марка. Сторонники короля с радостью при­ветствовали его возвращение и отправились вместе с ним в Лондон¹⁷. Перед тем как пересечь Темзу близ Саусверка, король послал свой заграничный эскорт в Сюррей. Генрих III пожелал на некоторое время остаться в Лондоне, поэтому он оставил охрану у городских ворот и приказал никого не пропускать внутрь без своего раз­решения. Это ограничение не распространялось на Иоан-на Мансела, графа Глостера и других членов королевского совета, которые имели право свободного входа и выхода. Король запретил впускать принца Эдуарда или кого-нибудь из баронской партии, воскликнув: «Если мой сын Эдуард покажется мне на глаза, пусть не рассчитывает на поцелуй примирения». Но сердце отца не могло сердиться слишком долго, и вскоре король и королева вновь приветствовали своего сына, хотя его матушка и имела веские причины быть недовольной отношениями сына с баронами. Весь свой гнев король излил на Симона, как на совратителя его сына с верного пути, и решил осудить его по всем статьям. Но граф с таким мастерством ответил на эти обвинения, что парламент был поражен его умом, а король так и не смог ничего против него предпринять¹⁸. В это время с новой силой вспыхнула давняя ссора между графами Лестера и Глостера. Каждый собирал силы, и, казалось, близится гражданская война, но в дело вмешался Ричард Германский. Он смягчил гнев графов и восстано­вил хорошие отношения с обеих сторон¹⁹.

Прибыв в Лондон, Генрих III остановился в доме епископа, недалеко от собора Св. Павла, это было надежное место. Чрезвычайно строгая защита привела к тому, что город казался осажденным. Большинству баронов пришлось остаться за пределами городских стен. Король не собирался возвращаться в Вестминстерский замок до тех пор, пока не спадет напряженная обстановка. Тем временем он узнал, что аббат монастыря Питерборо предоставили принцу Эдуарду большую денежную ссуду, и тут же настойчиво потребовал подобной услуги и для себя, но священнослужитель дал королю понять, что монастырь не сможет выдержать двойного бремени, чем вызвал явное раздражение монарха. Когда король в июле 1260 года созвал парламент в Вестминстере, ему при­шлось решать валлийскую проблему. Во время Оксфордского собрания  1258 года епископ Бангора остался в Сент-Олбанском монастыре, чтобы представлять интере­сы Ллевелина, и убедил хрониста Матфея Парижского в том, что условия, выдвигаемые валлийцами, вполне прием­лемы²⁰. Единственное, что было достигнуто, — перемирие на год, но не прошло и месяца, как стали поступать жалобы о его нарушении. Тогда были назначены дове­ренные лица, призванные их уладить. В следующем году перемирие было продлено еще на год²¹. Тем временем Ллевелин усилил свою хватку в Уэльсе и приготовился к предстоящему сражению. Он держал в боевой готов­ности тяжеловооруженную конницу и осадные орудия, разрушал захваченные им замки и возводил на их месте новые, придерживаясь тех же архитектурных традиций²². В 1259 году валлийцы атаковали Нит, но не смогли его захватить. Весной 1260 года байлиф Билта пожаловался лорду Сноудона, что в то время, когда он аккуратно выполняет его распоряжения не чинить препятствий анг­лийским купцам, Роджер Мортимер, удерживающий для принца Эдуарда замок Билт, совершил налет на ярмарку в Леоминстере, отнял у валлийцев их товары и даже отправил некоторых в заточение²³. В отместку Ллеве­лин захватил Билт, но с Роджера была снята вина за его потерю²⁴. Войска должны были собраться в Честере и Шрусбери, и шерифы получили распоряжения объявить в своих графствах сбор всех королевских вассалов. Лле­велин со своими сторонниками был отлучен архиеписко­пом Бонифацием от Церкви. Симону де Монфору, кзк мудрейшему и отважнейшему воину Англии, было пору­чено командовать армией²⁵. Все закончилось тем, что Мортимер и Одли встретились с послом Ллевелина в форте Монтгомери и заключили перемирие до 24 июня 1262 года²⁶.

В июне этого года Ричард Германский, следуя напоми­наниям Папы, вернулся домой и тем самым лишил Анг­лию своего постоянного влияния. В этом же году в страну прибыл Иоанн Бретонский со своей молодой женой Беатрисой. Генрих III посвятил своего зятя в рыцари вместе с восьмьюдесятью другими молодыми вельможами, которые стали замечательным пополнением для королевской партии. Многие из новобранцев вернулись с принцем Эдуардом в Гасконь, где во время турниров они могли помериться силами с французами. Но на этот раз удача не была к ним благосклонной²⁷. Поскольку Симон в данный момент находился во Франции, он доверил свои обязанности главного стюарда на время королевского банкета 13 октября 1260 года своему племянни­ку, Генриху Германскому²⁸.

В том же 1260 году Гуго Биго, которого бароны в 1258 году назначили юстициарием, отказался от должно­сти. Его место перешло к Гуго Деспенсеру, явному приверженцу баронской партии. В мае Генрих III получил 5 тысяч марок из Франции от имени своего брата Ричар­да, а в июле того же года, согласно Парижскому договору, он получил 14 583 фунта 6 шиллингов 8 пенсов (турские деньги) от Людовика в счет оплаты пяти сотен вооруженных воинов²⁹. Имея эти деньги в казне, Ген­рих III начал осуществлять план, в результате которого он мог избавиться от чрезмерной опеки баронов. В тече­ние зимы Тауэр всячески укреплялся и оснащался всем тем, что необходимо иметь королевскому жилищу. Что­бы оплачивать все эти работы,  король отвел внутри крепости специальное место для кладовой, где стали хра­ниться деньги и откуда они брались для нужд короля. Генрих III велел повесить новые замки и засовы на всех воротах Лондона³⁰. В феврале 1261 года он перенес свою резиденцию в Тауэр. Тринадцатого числа этого же месяца, в полдень, король созвал всех жителей Лондона к собору Св. Павла. В сопровождении своего брата Ричар­да, архиепископа Бонифация и Иоанна Мансела он потребовал от всех собравшихся присяги на верность, а затем герольды объявили о том, что король приглашает добро­вольцев в свою армию³¹. Генрих III хотел провести в Тауэре собрание весеннего парламента, но из-за своих разногласий с королем бароны опасались сделать такой шаг и отказались прийти в его новую резиденцию; они изъявили желание собраться в старом месте, в Вестмин­стере³². Бароны собрались около Лондона вместе со свои­ми вассалами и расположились под его стенами, отказыва­ясь входить внутрь. Сейчас война была близка как нико­гда. Отбросив все уловки, Генрих III проявил свой характер. Нужно было что-то менять, и король решил обратиться к баронам: «Вы утверждаете, что увеличивае­те мои доходы и уменьшаете долги, настаивая, что делаете это для всеобщего блага. Вы поклялись следовать поста­новлениям Провизии и подобной же клятвой связали меня и моего сына, но сами вы никогда не придержива­лись этого договора; вы все обратили себе на пользу и низвели меня до положения своего слуги. Моя казна пус­теет, а долги постоянно растут, в то время как власть моя тает на глазах. Поэтому не удивляйтесь, что я больше не следую вашим советам, я не намерен больше иметь с вами дело и сам буду искать выход из сложившейся ситуации». Король тотчас же написал Папе письмо с просьбой освободить его от данной баронам клятвы и обратился за помощью к Людовику и принцу Эдуарду. Французский король обещал в течение семи лет предос­тавить большое количество солдат, а Эдуард проявил себя в борьбе за восстановление прежнего порядка не как юноша, а как вполне зрелый политик³³.

Действия короля породили массу слухов. Говорили, будто он собирается ввести сверхурочные поборы и об­ложить народ небывалыми долгосрочными налогами; и чтобы пресечь это, король приказал шерифам публично объявить подобные сплетни ложными и арестовать вся­кого, кто будет их распространять. Насколько можно положиться на этот отказ, показано в письмах принца Эдмунда на Сицилию, в которых он приказывает знати произвести необходимые приготовления к его приезду, который он собирался обставить как приезд короля, затем приказывает знати принять его поверенных, которые, после принесения оммажа Папе с его стороны, должны были отправиться на Сицилию, чтобы организовать его прибытие. Он также написал покорное письмо Папе, чтобы  тот принял  их в Риме с благосклонностью³⁴. После Пасхи Генрих III рискнул покинуть Лондон и посетить Дувр, где принял замок из рук Гуго Биго и передал его Роберту Валерану. Никто не стал чинить ему препятствий³⁵. Генрих III послал своему человеку из Пяти Портов приказ, запрещающий высаживаться Симо­ну де Монфору вместе со своими людьми и лошадьми на Английской земле³⁶. Спустя две недели после Пасхи Ги, граф Сен-Польский, прибыл в страну с восьмьюдесятью рыцарями и таким же количеством лучников³⁷. Теперь Генрих III почувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы нанести удар. Он созвал парламент в Винче­стере и представил ему папскую буллу, освобождающую его от клятвы соблюдать Провизии, исключая положения, касающиеся преимуществ Церкви. Клятва была дана по принуждению, но доверия нельзя добиться силой. Клятвы существуют для того, чтобы укреплять доверие, и они не могут основываться на низком вероломстве. Все люди в королевстве не только освобождались от обязательства  соблюдать Провизии, но и должны были, под страхом отлучения от Церкви и интердикта, оказывать полное повиновение королю³⁸. Баронов это нисколько не смутило, и они, продолжая придерживаться своих прежних по­зиций, послали к королю делегатов с просьбой сохранить данную им клятву. Генрих III грубо приказал им убираться вон и позаботиться о своей безопасности. Его с большим трудом удалось убедить назначить трех посредников для переговоров с баронами, но их назначе­ние было отложено до возвращения Эдуарда, который, едва услышав о новых неприятностях в Англии, тотчас же поспешил домой. Вместе с ним вернулся Вильгельм де Валенс, которому было запрещено высаживаться в Англии до тех пор, пока он не примет Провизии. Принц был недоволен непостоянством отца, и в данном случае его симпатии были на стороне баронов. Спустя некото­рое время последние потребовали распустить многих королевских чиновников, потому что с королем невоз­можно было прийти к какому-нибудь соглашению до тех пор, пока он находился под их влиянием. Генрих III отка­зался пойти навстречу их просьбе и поспешно отбыл в Тауэр, где ненавистные советники нашли безопасное убе­жище. Накаленная ситуация устранила разногласия сре­ди баронов. Лестер помирился с Глостером, и баронская партия дала обет: сместить неугодных королевских со­ветников или погибнуть, пытаясь это осуществить³⁹. На­ходясь под защитой Тауэра, Генрих III продолжал назна­чать новых судей и бейлифов и в то же время произво­дить массовую отставку шерифов, которые не были назначены им лично. Он взял в свои руки столько замков, сколько мог удержать. Гуго Биго безотлагатель­но сдал ему Тауэр и Дуврский замок, но некоторое время колебался в отношении Скарборо и Пикеринга, посколь­ку получил их от баронов. После получения папского послания, в котором говорилось, что прежде всего следу­ет повиноваться королю, замки тут же были сданы⁴⁰. Несмотря на позицию Папы, епископы и священники поддержали свободолюбивые взгляды баронов, хотя в то же самое время они отстаивали независимость клира от светской власти. Их требования были такими, что вызы­вали протест даже у Генриха III⁴¹.

Перемены,  внесенные  королем,  были  встречены  с большим подозрением. Там, где люди могли рассчитывать на поддержку баронов, они категорически отказыва­лись иметь дело с «вице-лордами», как они называли новых королевских шерифов. Генрих III счел нужным обратиться к графству Кент, чтобы поблагодарить его жителей за лояльность, проявленную ими во время его весеннего визита⁴². В августе король выпустил прокла­мацию, гласящую, что каждый человек является полным хозяином  своей  собственности  и  что каждый может добиться справедливого суда и он не будет обижен. Его ревностные противники лгали, выставляя его чудовищем, уничтожающим старые традиции, облагающим людей тяжелыми налогами и населившим иностранцами самое сердце королевства. В действительности же нет никакой необходимости беспокоиться, поскольку он передал замки в руки наиболее надежных людей. Если кто-то из новых шерифов совершит беззаконие,  он немедленно будет смещен, а пострадавший получит возмещение убытков⁴³. Действия короля хорошо иллюстрировали посло­вицу «Qui s'ехсuse s'ассuse»* (* На воре и шапка горит. — Прим. ред.). Бароны решили предпри­нять смелый шаг. Если король нашел помощь за границей, они обратятся к помощи национальной. Было решено заручиться поддержкой рыцарей. С этой целью епископ Вустера и графы Глостера и Лестера пригласили по три рыцаря из каждого графства (возможно, это касалось только земель к югу от Темзы) собраться в Сент-Олбансе в день Св. Матфея (21 сентября), чтобы обсудить, каким образом поправить сложившуюся ситуацию. Генрих III отреагировал встречным предложением, пригласив их вместо этого прийти в Виндзор, намекнув, что он сделает все во благо государства⁴⁴. Нет надобности говорить, что рыцари пришли на оба собрания; но действия Генриха III не дали желаемого результата, в октябре пришел в негодование, узнав, что в некоторых графствах его шерифы и байлифы были заменены «смотрителя­ми», которых он туда не назначал⁴⁵. В октябре Ричард Корнуоллский, располагающий иностранными войсками, на­шел другое место для высадки, которое могло составить оппозицию Пяти Портам. Через три дня, 29 октября, Ген­рих III, демонстрируя миролюбивое настроение, пригласил баронов в Кингстон. Но последние пришли туда с боль­шими силами и были так хорошо вооружены, что король побоялся покидать безопасный Тауэр и устроил итоговый общий сбор сторонников. Несмотря на накаленную обста­новку, здравый смысл победил и на этот раз и угроза войны вновь отступила⁴⁶. Миротворцы установили шат­кий компромисс между двумя партиями. Камнем пре­ткновения стал вопрос о назначении шерифов. Было ре­шено, что в следующем году каждое графство пришлет в январе четырех рыцарей и король выберет одного из них шерифом⁴⁷. Шесть арбитров во главе с Ричардом Герман­ским должны были обсудить дальнейший способ выбора шерифов⁴⁸. 7 декабря король объявил, что все разногласия между ним и баронами улажены. В списке из четырна­дцати имен тех, кого монарх пригласил для подписания соглашения, числился и Симон де Монфор⁴⁹. Шестна­дцатого числа каждый из них получил от короля проше­ние скрепить своей печатью условия мирного договора. В 1262 году Ричард считал, что его брат имеет власть назначать и смещать шерифов.

Осенью 1261 года граф Глостера начал склоняться на сторону короля и оставил своих старых союзников. Разо­зленный этим известием Симон тут же покинул Англию, заявив, что скорее умрет вдали от своей земли, чем станет изменником, предавшим правое дело⁵⁰. Его пре­зрение было настолько сильным, что граф всерьез стал подумывать о претворении в жизнь своего давнего обе­та: отправиться в крестовый поход, вместо того чтобы бороться за права Англии⁵¹. В августе 1261 года он отбыл во Францию, где оставался до весны 1263 года, хотя у него были серьезные причины вернуться домой годом, раньше. Еще не был до конца улажен вопрос о приданом его дочери Элеаноры. Получилось так, что от позиции Симона зависело сейчас и разрешение спора двух ветвей маленького семейства, и судьба общегосударственного дела. Весь груз решения семейных вопросов лег на его жену, это дало возможность противникам Симона выставить его жадным и алчным человеком, ищущим только личную выгоду, вместо того чтобы печься о национальном благе. В начале 1261 года Генрих III публично объявил, что он, его сестра и ее супруг готовы подчинить­ся решению третейского судьи, Людовика IX, а если он не пожелает их рассудить, тогда они будут умолять королеву Маргариту и Петра, чемберлена, действовать от их имени. Во втором письме Генрих III высказывал надеж­ду, что Людовик все же не откажет ему в просьбе, поскольку он наверняка хочет видеть своих английских родственников в состоянии мира. Еще Генрих III просил, чтобы предъявитель этого письма вернулся назад с указаниями времени и места, в котором будет проходить их встреча. Людовик ответил, что он глубоко огорчен, поскольку не видит способа их примирить. Маргарита приняла его предложение, но Генрих III сначала писал, как будто обе партии согласились на других арбитров, но затем он написал ей, что все зависит от нее. В последнем письме он заявил, что обсуждаемый вопрос касается баронов, особенно графа и графини Лестера⁵². Обращаясь за третейским судом к королю и королеве Франции, Генрих III столкнулся с негласным проявлением авторитета графа Симона во Франции, где он пользовался гораздо большим уважением,  чем  в Англии.  Его  связь с Людовиком, возможно, является ключом к тому, что называлось разгадкой его истории⁵³.  Французского короля; уважали за его благочестие, искренность и силу его принципов, а не за его политические взгляды. Безусловно, он видел слабость ненадежного характера Генриха III, но в его глазах это не являлось оправданием такого страшно­го греха, как зачинание гражданской войны. Людовик и Симон невольно сдерживали друг друга; позиция графа мешала Людовику оказать поддержку Генриху III, а ува­жение незыблемых монархических традиций не позволяло ему полностью отдать свои симпатии Симону де Монфору. Тонкое равновесие сил мог легко нарушить случай. Ген­рих III, зная правдолюбивый характер Людовика, предос­терегал его в письме, посланном в сентябре 1261 года, быть бдительным и не попадать под влияние Симона⁵⁴. Еще одной неприятной неожиданностью стала для него новость о том, что у баронов есть свой представитель при папском дворе, который изложил ему их взгляд на положение дел в стране; и, очевидно, это имело опреде­ленный вес в глазах Папы. Бароны не забыли урока двойной игры, преподанного им Генрихом III, когда они провозгласили свои представительские действия от име­ни короля⁵⁵. В апреле 1262 года король вежливо намек­нул, что он снова хотел бы встретиться с Людовиком, и был гостеприимно приглашен в Пуаси или Сан Мор-ле-Фосс, по своему выбору. Генрих III выбрал последний. К несчастью, во время своего визита он заболел лихорад­кой и поэтому не смог уладить дела, ради которых он совершил эту поездку. В сентябре он писал своему бра­ту из Сен Жермен-де-Пре, что уже может ходить по своей комнате и надеется скоро снова быть на ногах. Вместе с ним заболели несколько вельмож и многие из слуг; по меньшей мере двое из числа первых и 60 из числа вторых умерли⁵⁶. На обратном пути Генрих III посетил некоторые святые места в Бургундии, чтобы помолиться  об  окончательном  выздоровлении.  Король доехал до самого Реймса, где решил извлечь выгоду из своего близкого местонахождения к Фландрии и взял заем у фламандских купцов, чтобы расплатиться со свои­ми французскими кредиторами. В декабре 1262 года он высадился в Дувре и встретил Рождество в Кентербери⁵⁷. Во время визита английского короля во Францию королева Маргарита хотела организовать встречу Генриха III и Симона для преодоления их разногласий, но последний, воспользовавшись отсутствием в стране английского монарха, поспешил переправиться через Ла-Манш. Граф был на осеннем парламенте, где зачитал письмо, демонстрирующее доброе расположение Папы к баронам⁵⁸. В декабре 1261 года Генрих III получил от Людови­ка IX крупную сумму денег, но смерть Папы Александра IV в мае следующего года помешала ему использовать все эти деньги на свои нужды. Совет из восьми кардиналов, собравшийся в Витербо, провел три месяца в жарких; дискуссиях, решая, кто же будет преемником. Из споров их вывело появление Жака Панталони, главы Иерусалимского королевства. Его тотчас же избрали на папский престол; таким образом, сын сапожника из Труа занял самую высокую должность, существующую на земле. Новый Папа сделал Карла Анжуйского королем Сицилии, и теперь Англия была обязана ему своим полным и окончательным освобождением от «сицилийского кам­ня», который так долго висел на ее шее⁵⁹. Сначала римский первосвященник проявлял колебания, решая, кого же  из послов ему предпочесть:  ставленника  баронов или слугу Генриха III. Но после того, как король дважды написал ему письма, в январе и марте  1262 года, и, поздравил его с избранием, он склонился на его сторону, подтвердив данное  его предшественником освобождение от клятвы. В мае Генрих III провозгласил себя абсолютно свободным от всех обязательств, навязанных ему Оксфордскими провизиями, и осудил тех, кто все еще их придерживается. Тем не менее король по-прежнему был ограничен Великой и Лесной хартиями⁶⁰. Перед глазами были примеры двух предыдущих Генрихов. Первый хо­тел вместе с королем Кастилии отправиться в кресто­вый поход в Африку, но прежде нужно было сделать так, чтобы в его собственном государстве воцарился мир и порядок. Другого к действию подтолкнуло дурное пред­знаменование, в его любимом Вестминстерском замке, украшенном с таким мастерством и вкусом, случился пожар. В конце концов Генрих III тоже решил благо­даря стараниям своих советников пойти с баронами на мировую⁶¹.

В январе 1263 года Генрих отправил послов к Людо­вику IX с просьбой урегулировать мирное соглашение между ним и графом Лестера, поскольку он уже давно желает спокойствия как для себя лично, так и для своего государства⁶². В следующем месяце король получил пись­мо, которое его горько разочаровало. В нем говорилось, что Людовик больше не желает брать на себя какую-либо ответственность в этом деле, поскольку недавно он имел долгий разговор с графом Симоном. Французский король говорил, что Генрих III окружен злыми советника­ми, которые совсем не заботятся о мире в стране. Людо­вик был полностью убежден в добрых намерениях гра­фа по отношению к английскому королю и чувствовал себя обязанным согласиться с его просьбой и не вмеши­ваться более в этот вопрос⁶³. Переговоры закончились провалом. Близилось время меча.

ГЛАВА XII

БАРОНСКИЕ ВОЙНЫ

Звезды благоволили Симону и другим баронам. Летом 1262 года умер его соперник, граф Глостера, и егс младший сын присоединился к врагу своего отца, не пожелав принести оммаж принцу Эдуарду¹. Многие из молодых представителей знати, особенно те, кто, являясь королевскими подданными, были женаты на иностранках, объединились с Симоном². Среди его горячих сторонников были студенты Оксфорда, хотя их количество и рвение во много раз превосходили их воинские способности. Даже принц Эдуард первое время не проявлял особой преданности делу отца. Бароны обнаружили это, когда они предложили ему заключить перемирие, и сохраняли его без нарушений³. О Симоне говорили как о «ключе Англии, который закрывает гавани для иностранцев и никого не  впускает»⁴.  Когда  граф вернулся в Англию примерно 25 апреля 1263 года, он возглавил партию баронов⁵; Симон был из тех людей, которые, однажды положив свою руку на плуг, не собирались его выпускать. Общее впечатление говорило о том, что в стране создалось серьезное положение.

Чувство национального возмущения подтолкнуло греков к изгнанию своего латинского императора Балдуина II. Греков поддерживали генуэзцы, давние враги венецианцев,  которые в свою очередь встали на  сторону Балдуина, бежавшего в Италию при помощи венециан­ского флота. Папа желал присвоить себе мантию своих великих предшественников и, чтобы претворить это в жизнь, превратил чисто номинальный титул Балдуина в реальность. Теперь он стал искать поддержки для осуще­ствления своих планов. В Англию были направлены два нунция, но им было прямо сказано, что страна находится в таком остром положении, что нуждается в помощи больше, чем иностранный принц⁶.

Крупным  подспорьем для дела  баронов оказались затруднения на валлийской границе. Летом 1262 года, еще до того, как истек срок перемирия, Роджер Морти­мер и Иоанн Лестранж совершили набег на владения Грифита Бромфилдского, и Ллевелин потребовал разо­браться в этом происшествии. Тогда Генрих III приказал графу Херефорда и Якову де Одли встретить валлийских послов в форте Монтгомери 24 июля⁷. Встреча не со­стоялась из-за болезни графа, и король перенес ее на 30 сентября⁸. Но изрядная доля лицемерия, которое было видно в отношении Генриха III к баронам, проявилось на этих переговорах с валлийцами. До короля дошел слух, что Ллевелин умер, тогда он назначил генеральный сбор в Шрусбери на 7 сентября, чтобы сыграть роль верхов­ного сеньера Уэльса и решить вопрос о наследнике по своему усмотрению⁹. «Теl maltre, tel valet»* (* Каков хозяин, таков и слуга (фр.). — Прим. ред.). В тот самый день, когда состоялась мирная встреча между юстициарием Честера и представителями Уэльса, первый ограбил и сжег земли Грифита Бромфилдского¹⁰. Ллевелин доказал, что двое могут играть в одну и ту же игру. Петр де Монфор, будучи горячим сторонником своего кузена, Си­мона, был еще и смотрителем замка Абергавенни, и ему приходилось противостоять свирепому натиску валлий­цев. Он успешно справлялся со своей задачей, но вынужден был написать совету, что не сможет больше выдер­живать огромные расходы и вскоре ему придется п доставить людей самим себе в поисках пропитания разрешить им покинуть земли¹¹. Когда Генрих III вернулся из Франции в декабре, он получил от Петра письмо, в котором тот предупреждал, что Южный Уэльс объединился вокруг Ллевелина и что он не сможет вести войн против такого сильного противника, если король не пришлет людей и денег¹². Письма от Генриха III, в которьо он упрекает Ллевелина, возможно, пересекаются с теми письмами, в которых король жалуется на поведение Род­жера Мортимера¹³.

Волнения распространились и на Центральный Уэльс, и многие замки были захвачены валлийцами. Ходили слухи, что у Ллевелина триста рыцарей и 30 тысяч пехоты¹⁴. Даже Мортимер был вынужден искать перемирия и отступить. Чешир был опустошен, и англичанам пришлосы искать убежище в Глостере и Херефорде. Из-за неотложных сборов принц Эдуард поспешил из Франции домой и отправился прямо на границу. Но он привел с собой толпу иностранных наемников, из-за чего потерял симпатию баронов, которые скорее мешали им, нежели помогали¹⁵. В апреле он выступил из Шрусбери и направил свою армию в Северный Уэльс, но противник укрылся в своих цитаделях, и единственным результатом похода стали два захваченных англичанами аванпоста Деганви и Дизерт¹⁶. Эдуарду пришлось взять наемников в Виндзор, а затем разместить их в Бристоле, который одинаково хорошо подходил для контроля над Уэльсом и над баронами. Вскоре принц так глубоко погрузился в английские дела, что у него не хватало времени следить за Уэльсом. Тогда Ллевелин и воспользовался шансом. Он вскоре занял Дизерт и сровнял его с землей, но Деганви держался до осени, несмотря на то, что попытка доставить туда снабжение окончилась неудачно, равно как и попытка заключить перемирие с принцем Уэльса¹⁷. В конце концов замок пал 29 сентября. Победы Ллевелина не только косвенно помогли Симону де Монфору, но между ними существо­вало определенное сотрудничество¹⁸. Верный друг баро­нов послал им письмо в 1263 году, в котором было много полезных советов, Ллевелин предостерегал Симо­на, чтобы тот не допускал обогащения своей собственной семьи. Что они должны делать со своими поражениями и победами, кто должен постараться во имя всеобщего блага? Он опасался вмешательства Людовика IX и сове­товал баронам начать отношения с Ирландией, Шотлан­дией и Уэльсом. В случае смерти Симона они тотчас же должны назначить нового лидера¹⁹.

В мае 1263 года Симон получил подкрепление в виде новых людей и оружия через Дувр²⁰. На Троицу он созвал парламент из числа своих сторонников в Окс­форде без ведома короля. Парламент получился очень многолюдным. Было решено потребовать от Генриха но­вое подтверждение Оксфордских провизии и объявить вне закона тех, кто откажется их принять. Вторая попыт­ка добиться их принятия окончилась обещанием пере­смотреть некоторые положения, касающиеся нанесения ущерба королю или стране, но ни под каким предлогом не должны были изменяться статьи, относящиеся к поло­жениям об иностранцах; эти статьи были обязательны для всех земель. Как только Генрих III обещал дать согласие на это требование, бароны спрятали мечи и развернули знамена в его честь. Вскоре они собрались в весьма внушительное войско. Двумя самыми ненавист­ными людьми в Англии были уроженцы Савойи²¹, епи­скоп Херефорда, Петр Эгебланшский, поскольку он заду­мал аферу при помощи ложных счетов на имя англий­ского клира, и епископ Нориджа, поскольку тот утвердил буллу, освобождающую Генриха от его клятвы. Против обоих повели наступление, но последнему посчастливи-лось найти убежище в монастыре Бери Сент-Эдмунде. А Петр же был захвачен в своем соборе и в качестве узника доставлен в Эрдисли вместе с  иностранными канониками, которых он привез для своей церкви. Его деньги были конфискованы, а земли разграблены. Основ­ные силы баронов были брошены в Глостер, находя­щийся в руках иностранного рыцаря Матвея де Безиля, которого Генрих III в 1261 году заменил на чиновника из числа баронов. Город был взят на четвертый день. Матвея также заключили в Эрдисли. В то время как в Вустере и Бриджнорте остался небольшой отряд, Симон отправился в Бристоль²². Земли иностранцев повсюду захватывались и грабились, а иностранный клир лишался своих должностей. Тем временем принц Эдуард прибыл; в Дувр, чтобы собрать своих вассалов²³, а Симон считал необходимым добраться туда как можно раньше, чтобы перетянуть их на свою сторону. Из-за спешки он отказался от встречи с Ричардом Германским, которая должны была произойти между Редингом и Гильфолдом, и достиг Райгета 30 июня²⁴. Когда граф прибыл в Дувр, принц Эдмунд отказался сдавать замок до тех пор, пока он не получит строгий приказ от своего отца²⁵.

Когда принц Эдуард возвращался из Кента в Лондон в конце июня, стала сказываться нехватка денег, и он попытался их одолжить у жителей Лондона, но те показали свою приверженность Симону радостными криками, которыми они приветствовали его письмо, в котором тот просил их всенародно объявить о принятии Оксфордских провизии в своем городе. Принц направился к Темплю, разбил сундуки с деньгами железным молотом, и захватил сокровища, хранящиеся там как в банке. Затем он поспешил в Виндзор, но жители были недовольны, что король и королева стали в Тауэре практически узниками. Дома Джона де Грея и Симона Пасслю были разграблены, а из конюшен уведены 32 лошади. Иоанн Мансел подвергся особым проявлениям ненавис­ти из-за того, что сделал состояние на своем посту, и за ту помощь, которую он оказывал Папе в освобождении Генриха III от клятвы. В страхе за свою жизнь он бежал из Тауэра и нашел убежище во Франции. Он удерживал много бенефициев, но отказался жертвовать их еписко­пам, исходя из предположения, что это уменьшит его богатства, но все равно был вынужден вести более сдер­жанную жизнь²⁶. Разница между его прежним богатст­вом и его нынешним имуществом была так разительна, что он мог повторить вслед за Вулвси:

Да, я дерзнул

На пузырях поплыть, как мальчуган,

Плыл много лет по океану славы,

Но я заплыл далеко за черту...

Спесь лопнула, раздувшись подо мною.

И вот уж я, усталый, одряхлевший,

Судьбою предоставлен воле волн,

Которые меня навеки скроют²⁷.

Генрих Германский последовал за Иоанном через про­лив, но был захвачен французским рыцарем, возможно с подачи королевы Элеаноры. Королева вела себя особенно несносно. Сначала она страдала из-за изгнания урожен­цев Пуату, но когда ее собственные родственники оказа­лись под угрозой высылки из страны, она применила змеи­ное коварство и настроила короля против Провизии. Те­перь королева постаралась исчезнуть из Лондона, чтобы присоединиться к своему сыну в Виндзоре, но когда коро­левский корабль пересекал Темзу, жители собрались на лондонском мосту и встретили Элеанору оскорблениями и потоком из грязи и камней, поэтому ей пришлось повер­нуть назад. К счастью, мэр спас королеву и разместил в безопасности во дворце епископа близ собора Св. Павла²⁸.

Тем временем Ричард Германский делал все возмож­ное для заключения мира, по большей части потому, что бароны настаивали на освобождении его сына Генриха, которого удерживал Людовик IX. В этом Ричарда поддерживали епископы Личфилда, Линкольна, Лондона и Вустера. В конце концов он убедил своего брата заново утвердить провизии и уступить некоторые замки. Теперь Симон вернулся из Дувра в Лондон, где жители встретили его с радостью и почестями. Граф открыто спросил короля, собирается ли тот принимать Провизии. И он дал согласие при условии, что Провизии будут исправлены комиссией,  назначенной  специально для  этой  цели²⁹. В это время принц Эдуард поспешил в Бристоль, где у него произошло острое столкновение с горожанами, от которых его спас епископ Вустерский, но он не смог правильно оценить положение дел. Теперь он вернулся в Виндзор и отказался сдать его, поэтому бароны ополчились против него. Гражданская война обладает способностью уничтожать все хорошее. Бароны пригласили принца Эдуарда в Кингстон, но они удерживали его в качестве узника до тех пор, пока иностранный гарнизон Виндзора не поклялся покинуть Англию и никогда сюда не возвращаться³⁰. На парламенте, который проводился в Лондоне с 8 по 11 сентября 1263 года, где присутствовали многие бароны, но лишь немногие из них являлись сторонниками короля, Симон представил подробный план реформ, который он надеялся претворить в жизнь³¹. Также была зачитана королевская хартия, где Генрих III соглашался выполнять Оксфордские провизии³². Но Симон не мог удержать бурю, которую он поднял. В адрес его последователей посыпались жалобы о насилии и нападении на невинных граждан. Возможно, именно на этом основании парламент внес предложение передать решение всех вопросов по поводу Оксфордских провизий на третейский суд короля Франции. Вскоре после этого принц Эдуард подарил своему кузену Генриху Германскому Тикхилл в качестве манора, а последний навестил графа Лестера, чтобы сказать ему, что он хочет выйти из баронской партии. Он не хотел сражаться про­тив своего отца и своего дяди, но не мог он сражаться и против графа, поэтому смело ответил: «Лорд Генрих, я не огорчен потерей вашего меча, но меня печалит утрата вашего постоянства. Я возлагал на вас большие надежды. Давайте же, выступайте против меня, я не боюсь вас. Даже если все покинут меня, у меня есть еще четыре сына, которые будут сражаться за правое дело, которое я поклял­ся защищать, во славу Церкви и на благо Королевства»³³.

В конце 1263 года в планах графа Лестера произош­ли большие изменения. Его надменные манеры, жесто­кость его приверженцев³⁴, желание властвовать над мно­гими среди королевских сеньеров, умеренность и взятки принца Эдуарда увели многих из партии баронов, и во­круг принца образовалась весьма внушительная группи­ровка. Последнего оскорбил граф Дерби, неустойчивый и не принадлежащий ни к одной из сторон человек, который захватил три замка принца и отказался их воз­вращать³⁵. Несколько маркграфов перешло на сторону Эдуарда. А еще принц завоевал расположение Роджера Мортимера, подарив ему три Лестерских манора, кото­рые тот моментально принял³⁶. Среди жителей Лондона тоже не было единства: богатые горожане были против Симона, но бедные были заинтересованы в его рефор­мах и избрали демократичного мэра в противовес сто­ронникам короля. В августе король Франции пригласил короля, королеву, принца и многих других представите­лей знати в Булонь. В сентябре они прибыли и были встречены французской знатью. Король Генрих обвинил Симона в личных оскорблениях, незаконном заключе­нии монарха, захвате королевских замков и святотатст­ве. Но последний предоставил Людовику IX убедитель­ное объяснение необходимости этих действий, а затем попросил разрешения вернуться в Англию, чтобы принять участие в  обсуждении  исправления  Провизий³⁷. Принц Эдуард не смог принять предложенные условия и вернулся в Виндзор, где его отец присоединился к нему, возвратившись из Франции. Затем граф занял свое помещение в Тауэре и изгнал своих главных оппонентов из, города. Он не хотел переносить совет в Рединг и отправился в Кенилворт, чтобы убедиться, что замок пригоден для защиты в случае необходимости. Он укрепил стен и установил военные машины, по дорогой цене приобретенные, а затем он и графиня разместили здесь надежный гарнизон³⁸. Из Рединга король поспешил в Дувр, но ег силам было запрещено туда входить. Он пришел, он дел, он проиграл. Было разрешено пройти только королю, но сын констебля отказался позволить пройти армии в отсутствие своего отца, без приказа короля и Оксфордских баронов. Известия об этой попытке заставили Симона прервать свой отдых, и он вернулся в Лондон. В Нортгемптоне горожане поклялись ему в своей верности, а в Данстебле его встретили братья августинского приорства. Он хотел отправиться в Лондон, чтобы встретить короля в Дувре, но поскольку последний возвращался через Вильд, некоторые жители Лондона встретили его и пообещали, что Симон не войдет в город во время своего возвращения из Кента. Затем он узнал, что Генрих покинул Дувр. Горожане закрыли ворота и бросили ключи в Темзу. За это действие впоследствии они были оштрафованы, а эти деньги использованы на укрепление городских фортификаций³⁹. Королевские силы все прибывали, а граф оказался пойманным в ловушку между его войсками и рекой. Тем не менее он отказался сдаваться и приготовился дорого продать свою жизнь. Он и его люди исповедовались, получили причастие и закрепили кресты на груди и спине. Но жители Лондона, узнав о грозящей ему опасности, выломали ворота и спасли графа из этой рискованной ситуации⁴⁰. Тогда король отступил из Саусверка в Кройден и издал указ, приказывающий жителям изгнать графа из Лондона⁴¹.

Так не могло продолжаться. Клир и народ королевст­ва со вздохом облегчения узнали, что благодаря посред­ничеству некоторых епископов Генрих и Симон согласи­лись передать вопрос об Оксфордских провизиях на суд французского короля⁴². Трудно понять, почему Симон пошел на это. Неприятие колебаний его английских сто­ронников заставило воскликнуть его в кругу близких людей: «Я был во многих землях языческих и христиан­ских, но нигде я не видел столько вероломства и лживо­сти, как в Англии»⁴³. Будучи человеком непоколебимой верности, он, вероятно, ожидал, что в своем правосудии Людовик IX проявит такую же твердость. Но здесь не обошлось без влияния Папы. С подачи королевы Элеаноры Иоанн Мансел получил письмо от Урбана IV, в котором он просил французского короля помешать ис­полнению и отменить Оксфордские провизии⁴⁴.  Папа также обратился непосредственно к Симону, упрекая его, что он стал лидером подстрекателей мятежа и за посту­пок, недостойный человека сословия его предков⁴⁵. Ка­кое-то влияние на Людовика IX могло произвести полное отречение со стороны Генриха всех притязаний на Сици­лию, что открывало его брату Карлу Анжуйскому доступ к ней. Но наиболее весомой причиной для вынесения окончательного решения была для Людовика француз­ская концепция неограниченной монархии. Самодержав­ный правитель мог рассматривать любые попытки огра­ничения власти монарха как проявление волнений и бес­порядков⁴⁶. В декабре Генрих III написал обращение, в котором заявлял, что он не имеет намерения привозить в Англию иностранных купцов и в целом согласен придерживаться Оксфордских провизии.  Обе стороны подписали соглашение, что будут придерживаться реше­ния, вынесенного Людовиком IX⁴⁷. Партия короля попала в ужасный шторм и с большими трудностями высадилась в Висанте. На пути из Кенилворта лошадь Симона упала, граф сломал ногу, и его отнесли обратно домой⁴⁸. В результате партию баронов представляли депутаты, наиболее влиятельными из которых были Годфрид де Боэн, Генрих и Петр де Монфоры⁴⁹.  Несколько дней было потрачено на формальное улаживание дела с обеих сторон, после чего 24 января  1264 года Людовик IX вынес свое решение, известное как Амьенская Миза.

Людовик IX, в соответствии с советами Папы, полностью отверг Провизии, ссылаясь на то, что они оскорбительны для короны, Церкви и королевства. Все замки надлежало вернуть Генриху III, который был волен выбирать чиновников на все государственные должности: от юстициария до шерифа. Он имеет полную власть управлять своим королевством в соответствии со своей волей и может держать на своей службе иностранцев, если таким будет его выбор, но все хартии, принятые до« 1258 года, должны соблюдаться. В заключение Людо­вик IX призвал Генриха простить баронов и не питать; по  отношению к ним недобрых чувств⁵⁰. Две  буллы; Урбана IV подтвердили решение французского короля⁵¹. Вот так одним росчерком пера была сведена на нет пятилетняя работа и силы реакции сплотились против английских свобод. Общественное мнение было катего­рически против решения, а Людовик IX был назван несправедливым судьей. Даже королевский хронист соглашается, что он проявил мало мудрости⁵². Средний класс, представленный купцами Лондона и моряками Пяти Портов, образовал ядро оппозиции. Затем бароны сразу же перешли к военным действиям, ведь они защищали на­циональное дело⁵³. Генрих III послал приказы шерифам Глостера разрушить все мосты через Северн, за исключе­нием того, что находился у самого Глостера, и примерно в это же самое время получил предложение помощи от Роберта Невилля, который хотел укрепить Понтефракт и объединиться с Брюсом и другими северными лордами⁵⁴. Симон разделил своих людей на три группы и послал одну часть под руководством своего сына Генриха к Уэльской границе, но его кузен Эдуард легко блокировал эту попытку. Некоторые из баронов при помощи Уэльса отобрали у Мортимера Реднорский замок и разрушили его. Но принц Эдуард дал им взамен Хантингдон и Хей⁵⁵. Силы баронов под предводительством графа Дер­би захватили Вустер, а затем объединились с Генрихом де Монфором перед стенами Глостера. Двое баронов проникли в город при помощи хитрости, они притвори­лись валлийскими торговцами, пришедшими со своими поклажами по делу. Противник открыл ворота, чтобы впустить их. Оказавшись внутри, они скинули свои вал­лийские одежды. Их друзья кинулись на ворота, и город был взят. Принц Эдуард тоже подошел к Глостеру, возвращаясь из Уэльса, и попал в замок, переправившись через Северн на лодке. Благодаря посредничеству епи­скопа Вустерского было заключено перемирие, и Ген­рих де Монфор вернулся в Кенилворт. После его ухода принц Эдуард дал выход своему гневу на Глостерском населении, оштрафовав их и отправив некоторых в за­ключение. Это была первая из крупных ошибок, сделан­ных сыновьями Симона. Если бы Генрих сейчас взял принца в плен, война скоро закончилась бы. Вместо этого он присоединился к своему отцу в Оксфорде, опус­тошив по пути земли всех противников, через которые он проезжал⁵⁶.

На обратном пути из Франции Генриха III отказались впускать в Дуврский замок. Ему пришлось ехать до Виндзора, в котором он оставался около двух недель. А затем двинул свои войска к Редингу. Он выбрал Оксфорд, который подходил на роль стратегического центра. Немного раньше принца Эдуарда отказались впускать в город, и он был вынужден разместиться в королевском доме, Бомонском дворце, расположенном снаружи город­ских стен. Тогда разразился сильный скандал между городом и университетом, который дал Генриху III благовидный предлог приказать студентам разойтись по домам. Они пополнили армию баронов, и их численность составляла до 15 тысяч⁵⁷. Когда Симон ввел свои войска в Брекли, была предпринята последняя попытка мира. Граф встретил королевских посланников в присутствии Иоанна де Валентена, посланника Людовика IX. Затем состоялась вторая встреча, но после ее завершения Генрих приказал своим рекрутам собраться в Оксфорде. Критической точкой стало назначение иностранцев на английские посты.  Симон согласился принять Амьенскую Мизу с этим исключением, но королевский совет был даже тогда готов уладить вопрос о возвращении архиепископа Бонифация и другого иностранного клира⁵⁸. «Все волнения поднялись из-за благоволения, проявленного по отношению к иностранцам»⁵⁹. Во время, своего визита в Оксфорд Генрих остановился в доме доминиканских монахов и частично был убежден ими разрушить злые чары, витавшие над Оксфордом в течение многих лет. Св. Фридесвида, покровительница Оксфорда, была королевской дочерью, которая избрала жизнь девственницы и отказалась выходить замуж за короля. Он стал преследовать ее после отказа, и тогда она бежа­ла в Оксфорд. Он последовал за ней туда, но был поражен слепотой в ответ на ее молитвы, когда вместе со своими последователями подходил к городским воротам. Это заставило его раскаяться. Раскаявшись, он нашел прощение, а прощение возвратило ему зрение. Святая основала в Оксфорде монастырь и умерла в нем. Легенда гласила, что английским королям небезопасно входить в город или приближаться к ее мощам. Доминиканцы убедили своего гостя, что святые короли могли входить сюда без всякого опасения, чего не могли сделать их грешные предки. Они обратили свои молитвы и от­служили ради него мессу, а двое из них сопровождали короля, выдержавшего пост, когда он босой приблизился к церкви, чтобы возложить на алтарь свои дары⁶⁰.

После неудачных переговоров в Брекли Симон де Монфор отправился в Лондон, оставив большие силы для защиты Нортгемптона. Генрих вышел из Оксфорда со своим штандартом с изображением дракона, кото­рый несли впереди него, и появился перед тем городом, который, вероятно, отражал все атаки, кроме предательст­ва внутри своих стен. Клюнийское приорство Св. Андрея имело садик, прилегающий к городским стенам. Там находилась обитель французских монахов из Луары, а приор и многие братья были французами. Они вынули несколько камней из городской стены и укрепили ее бревнами, затем они сообщили Генриху о своем поступ­ке. Таким образом, группа из 40 рыцарей под предводи­тельством Филиппа Бассета получила легкий доступ в город и захватила его. Младший Симон атаковал их так горячо, что его лошадь понесла его прямо в середину пролома, где его и поймали. Замок брали в течение нескольких следующих дней, многие были взяты в плен, а город разграблен⁶¹. Генрих III направился в Лестер, где он развенчал другое суеверие, не одобряющее приезд сюда короля, и в Ноттингем, где его встретила группа северных баронов. Принц Эдуард был послан опусто­шить земли мятежников в Дербишире и Стаффорд­шире. Джон Гиффард, доблестный и смелый воин, состо­ял в отряде Кенилворта на службе графа Лестера. Он направился к Уорику, захватил там замок и привел его господ обратно в качестве пленников⁶².

Когда Симон прибыл в Лондон, горожане заключили союз с баронами на 12 лет⁶³, но его рассказ о неудаче в Брекли послужил причиной для взрыва народного негодования. Мятежники разрушили дом и сады Ричарда Германского в Айлворте, сломали мельницу и опустошили рыбные пруды, находящиеся в маноре, а также разгра­били городские дома нескольких ненавистных сторонни­ков короля.  Услышав об осаде Нортгемптона,  Симон поспешил туда на подмогу, но около Сент-Олбанса услышал о его взятии и сразу же возвратился в Лондон, потому что город был полон диких слухов. Говорили, будто евреи построили секретный проход к городским воротам и приготовили ключи, чтобы закрыть их, в то время как они собирались применить греческий огонь, чтобы сжечь город. Многие были убиты, а их дома раз­граблены. Но было маловероятно, чтобы евреи захотели, помочь королю, который тянул из них все соки по любо­му поводу, а основой этого поступка была вспышка на­родного безумия. Мэр защищал их всеми имеющимися в его распоряжении способами. Подобная участь постиг­ла евреев в Кентербери⁶⁴.

Услышав о пленении своего сына, Симон воскликнул в кругу друзей семьи: «Ладно, пускай радуются теперь. Еще до конца мая все радости будут забыты»⁶⁵. В то время как Генрих III задержался в Ноттингеме, а принц Эдуард осаждал замок в Тутбери, Симон собрал свои силы и двинул их на Рочестер. Он стойко выдерживал осаду и недавно получил подкрепление из Оксфорда. Глостер атаковал с юга, а Лестер — с севера. Последний также производил осаду со стороны воды. Его первая атака потерпела неудачу при попытке пересечь мост, но на следующий день подожженный корабль сжег мост и прилегающие к нему городские ворота. Люди Симона добрались до города на лодках, и оба графа атаковали одновременно. Город был взят и ограблен. Даже собор был осквернен. Беженцев выволокли из алтаря, летопи­си были сожжены, а в монастыре разбита конюшня⁶⁶. На следующий день наружный двор замка был захвачен, но атака на сам замок была отменена из-за новости о при­бытии короля. Королевская армия прошла 156 миль за пять дней. Когда король проезжал через Кингстон, жите­ли Лондона встревожились из-за его близкого нахожде­ния и некоторые строили предательские планы, чтобы сдать ему город. Поэтому мэр послал Симону просьбу о помощи, и он направил войска назад, а Глостер ретиро­вался к Тонбриджу⁶⁷. Всюду, где проходила королевская армия, происходили грабежи, поджоги и убийства. Неко­торые солдаты, оставленные баронами у Рочестера, были варварски искалечены. От Рочестера Генрих III стал продвигаться к Тонбриджу, где ему тотчас же был отдан замок, и король позволил своей племяннице, графине Гло­стера, уехать с миром. Он поспешил к Пяти Портам, в надежде достать там корабли для атаки Лондона и обес­печить вход в порт купцам, которых королева Элеанора вызвала из Фландрии. Но корабельщики отправили свои корабли в море нагруженными запасами и товарами⁶⁸. Король взял заложников и отправился к Бетлу, где он призвал к себе на помощь жителей Вильда с лошадьми и оружием, а затем через Херстмонсо к Льюису, которого он достиг 11 мая⁶⁹. Король расположился в приорстве, в то время как принц занял замок. Приорство было одним из главных детищ Клюни и названо в честь мученика Панкратия, жертвы преследования Диоклетиана. В Риме ходила легенда, что если клятвопреступник приблизится к его могиле, его унесет дьявол или же он упадет замерт­во. Набожный король без сомнения присутствовал на празднике этого святого 12 мая. Замок вместе с обшир­ными прилегающими территориями графства Иоанна де Варенна, графа Сюррея, который был связан с некоторы­ми баронами через свою мать и с королем посредством женитьбы на его двоюродной сестре Алисе в 1247 году. Он недавно отошел от партии Симона и вернулся в ряды сторонников короля.

На собрании епископов, клира и баронов, проходившем в Лондоне 4 мая, было, решено склонить Генриха III перемирию. Надо признать, что партия баронов делала все возможное, чтобы сохранить мир. Безусловно, два, а возможно, и три посла было отправлено к королю. Первоначальный план заключался в том, чтобы предложить ему денежную сумму в качестве компенсации за все те убытки, которые были нанесены за последние месяцы, при условии, что король примет Оксфордские провизии. В тот же день Симон посвятил в рыцари Генриха Гастингса и Джона Фиц-Джона. Два дня спустя он покинул Лондон с армией баронов, которую пополнили 15 тысяч лондонцев, и направился к Флетчингу, деревне, от которой примерно на 6 миль к северу от Льюиса, окруженной в то время деревьями. 12 мая Стефан Беркстед, епископ Чичестера, в сопровождении нескольких францисканских монахов приехал в Льюис по  просьбе  баронов.  Они хотели заплатить 15 тысяч марок в качестве компенсации за разрушения, если король заключит с ними мир и будет придерживаться Оксфордских провизий. Некоторые представители Церкви должны были быть избраны для решения того, какого статуса следует придерживаться и какая клятва должна быть принесена. На это предложение два короля и принц Эдуард дали надменные ответы и освободили графов Лестера и Глостера от всех клятв верности по отношению к ним. Германский король требовал всю эту сумму для возмещения только своих потерь. 13 мая была предпринята другая попыткам заключить мир, на этот раз епископами Лондона и Вустера. Здесь участвовали прелаты разных рангов от епископа Чичестерского, выходца из неблагородного сословия, до епископа, принадлежащего к знатному роду Кантилупов. Но оба священнослужителя принимали активное участие в политических событиях последних лет. Они принесли с собой следующее письмо от баронов: «С тех пор как, согласно многим доказательствам, некоторые представи­тели из числа тех, кто окружает вас, произнесли много лжи против нас и Вашей светлости, используя все зло в своих целях не только по отношению к нам, но и по отношению к Вам и всему королевству. Пускай Ваше Превосходительство знает, что мы хотим сохранить здо­ровье и безопасность Вашей персоны всеми нашими силами и со всей преданностью, которую мы готовы приложить для противостояния, на которое мы способны против людей, которые не только являются нашими вра­гами, но и Вашими и врагами всего королевства. Мы просим Вас не верить их лжи»⁷⁰.

Когда двое епископов вышли в трапезную приорства, в которой находился король, громкий крик последовал после того, как они изложили свои условия, принц Эдуард не выдержал: «Они не получат никакого мира до тех пор, пока на их шеях не окажутся веревки и они не передадут себя в наши руки, чтобы мы могли их повесить или тащить их, по нашему собственному усмотрению». Пись­менный ответ был надменным и грубым, поэтому после того, как король бросил вызов, а епископ вернулся, обе стороны приняли решение начать войну.

Король бросил вызов и наложил запрет

Не на любовь и правду, но на свет,

И не осталось у баронов выхода иного,

Чем Господа о милосердии попросить

и в бой с врагом вступить⁷¹.

Настрой, преобладавший в армии баронов, можно оха­рактеризовать так: «У них была единая вера и единая воля. Их наполняла любовь к Богу и своим собратьям, и они были так единодушны в своей братской привязан­ности, что не боялись умереть за свою страну»⁷². Разница между двумя армиями была отчетливо видна уже по тому, как провели они вечер накануне битвы. Граф Си­мон привык большую часть ночи посвящать не сну, а молитве, что он сделал и на этот раз, в то время кам неутомимый Вальтер де Кантилуп, епископ Вустерский⁷³ ходил по рядам, убеждая солдат исповедоваться, и отпускал грехи. Затем все прикрепили на спину и грудь белые кресты в знак того, что они сражаются за правое дело, и чтобы различать своих во время боя. Совсем иной была картина вблизи Льюиса, где королевская армия проводила эту ночь в попойке. Солдатам было мало песен, плясок и вина, вдобавок к этому они осквернили церковь своими пороками⁷⁴. При Флетчинге Симон посвятил в рыцари Гилберта де Клэра, графа Глостера, Роберта де Вера, графа Оксфорда, Иоанна де Бурга и многих других. Поскольку поблизости не было церкви и алтаря, они провели свое ночное бдение в лесу⁷⁵. Перед рассветом армия баронов начала свое наступление на город. Густой лес покрывал окружающие земли, но граф отдавал такие точные приказы, что  продвижение  вперед было  равномерным.  Около Льюиса армия развернулась и поднялась на вершину холма перед городом. Было странно, что никто из жите­лей деревеньки ничего не сообщил своим господам из Льюиса. Королевские часовые устали, и на месте остался всего один из них, который спал. Первую тревогу подня­ли фуражиры, которые наткнулись на передовые части баронов, несколько человек из них были убиты. Войско баронов продвигалось вдоль гребня холма до тех пор, пока не стали видны башни приорства, тогда Симон спешился и обратился к своим войскам: «Возлюбленные мои товарищи и соратники, приближается время битвы; ради управления страны во славу Господа нашего, Благословенной Девы, святых и нашей матери Церкви, а также во имя сохранения нашей веры. Давайте вознесем молитвы нашему Царю Небесному. Если Ему угодно наше; дело, он дарует нам помощь и силу, чтобы мы смогли победить несправедливость нашего врага. Если мы всецело преданы Ему, вверим Ему наши тела и души». Все опустились на землю, сложили свои руки в форме креста и произнесли молитву: «Господи, даруй нам славную победу, во славу Твою»⁷⁶.

На вершине овраги, тянущиеся в сторону Льюиса, делили холмы на три части. Здесь Симон де Монфор разделил свое войско на четыре дивизии. Слева он рас­положил жителей Лондона, отважных и самоотвержен­ных, но недисциплинированных, под предводительством Николаса де Сегрейва, Генриха Гастингса и Гервея де Боргама. В центре находились новобранцы, недавно по­священные в рыцари, под командованием Гилберта де Клэра, а правый фланг возглавили сыновья Симона, Генрих и Ги. Сам граф встал во главе резервных сил, готовых прийти на помощь любой из дивизий, поскольку все они были хорошо видны с его позиции. Среди его сторонников стоит отметить Роджера Биго, графа Нор­фолка, Гуго ле Деспенсера и Джона Гиффарда, который был «всегда в первых рядах, мудрый, доблестный и не­укротимый».

Многих отважных баронов

Нельзя назвать имена,

Так безбрежны их ряды⁷⁷.

Перед началом битвы секретарь Ричарда Германско­го поспешно написал письмо, в котором Генрих III под­твердил полную выплату денег, причитающихся ему по Парижскому договору от Людовика IX⁷⁸.

Во главе левого фланга королевских войск был принц Эдуард, он вывел его из замка, чтобы подняться на холм, возвышающийся впереди, слева расположились герман­ский король и его сын Генрих лицом к своим племянни­кам. Английский король, который никогда не проявлял способностей в военном деле, остался на месте в окру­жении охраны из 300 рыцарей. Перед ним развевался штандарт с изображением дракона, золотая фигура на фоне красной парчи, его язык извивался, а глаза сияли сапфирами. Это было знаком того, что предстояла битва не на жизнь, а на смерть. Трубачи дали сигнал, и принц Эдуард бросился вперед, желая отомстить лондонцам за оскорбление его матери. Им, которые «были готовы воевать лишь на словах, но не преуспели в воинском искусстве на деле».  Они не могли противостоять натиску всадников и вскоре были сломлены. Их преследовали четыре мили, и они понесли огромные потери, поскольку принц жаждал их крови; 60 человек были сброшены реку и утонули. Когда Симон выехал из Кенилворта Амьен в декабре 1263 года, он сломал ногу, потому что его лошадь споткнулась недалеко от Кетсби в Нортгемптоншире, поэтому сейчас его пришлось везти на повозке. На время сражения при Льюисе его разместили в тылу, среди обозов, возможно, они были сделаны в Лондоне и были обиты железом, под защитой Вильгельма де Бленда. Поскольку они были окружены штандартами флажками графа, королевские солдаты легко могли предположить, что небоеспособный Симон находится именно там, но было ли это сделано нарочно, чтобы ввести их в заблуждение, или нет, они не знали. Передовые войска принца в исступлении кричали: «Эй! Симон, ты, дьявол, давай выходи из телеги!» Но внутри находились два отважных лондонца, которые постоянно сопровождали графа, или четверо предателей, которые залезли туда и закрыли перед его носом дверь. Крики изнутри потонули в общем шуме, и находившиеся там люди были убиты своими же товарищами⁷⁹.

Симон тем временем старался добраться до короля, понимая, что стадо рассеется, как только будет захвачен пастух. Отсутствие короля вскоре вызвало смятение из-за града камней, полетевших сверху⁸⁰. В нужный момент, когда доблесть баронов сверкала подобно молнии, Симон ввел в битву свои резервные войска и, введя в замешательство короля Германии, повернул их в сторону короля. Когда Генрих III был ранен и под ним пали две лошади, он отступил к приорству. Его брат Ричард захватил ветря­ную мельницу, и вокруг этого поднялось много шуток и веселья. Около восьми часов вечера вернулся принц Эдуард и увидел, что битва практически проиграна, и во многом из-за его глупого преследования. Объехав город, он добрался до замка, над которым все еще развевалось знамя Варенна, а затем отправился в приорство, чтобы узнать о судьбе отца. Многие беглецы утонули в реке или топях. Некоторых засосало болото из-за тяжести их доспехов. Вильгельм де Валенс, Гуго де Лузиньян, Иоанн де Варенн, Гуго Биго сумели пересечь мост и поскакали в Пивенси, а на следующий день отплыли во Францию и передали королеве печальную новость. Тем временем продолжался активный натиск на замок и приорство. Гарнизон первого поджег город, в ответ на это бароны подожгли приорство. Принц Эдуард собирал своих лю­дей для броска, когда Симон предложил перемирие до утра, и оно было принято. Вопреки всем ожиданиям, бароны одержали славную победу, которую они припи­сали воле Господа, к чьей помощи они и взывали⁸¹.

Ночью Симон де Монфор блокировал замок и приор­ство таким образом, чтобы оттуда невозможно было убе­жать. Во вторник, 15 мая, была назначена комиссия из четырех человек для составления условий Льюисского мира. Пять арбитров должны были уладить все спорные вопросы, кроме условий освобождения пленных. Каждое решение из трех было хорошо встречено. Советниками отныне могли быть только англичане, это должны были быть люди, преданные королю и государству. Советники должны помогать королю во время судебных процедур и при назначении должностных лиц. Король вновь под­тверждал Великую хартию и Лесную хартию, а также обещал вести скромную жизнь до тех пор, пока не рассчитается с кредиторами и сможет жить на свои собственные доходы, не притесняя купцов и бедный люд. Затем было принято решение, что нужно удерживать в качестве заложников принца Эдуарда и Генриха Германского, чтобы гарантировать сохранение мира и предот­вратить войну. Была гарантирована полная безопасность графам Лестера и Глостера и их сторонникам, что в будущем они не будут подвержены преследованиям. Соглашение, заключенное между двумя сторонами, должно было обсуждаться и окончательно быть принято в следующую Пасху. В пятницу принцы в качестве заложников для их отцов были препровождены Генрихом; де Монфором в Дуврский замок⁸².

По доброй воле или нет

Ты, Эдуард, сядешь на коня без шпор

И прямой дорогой отправишься под защиту Дуврских стен⁸³.

В субботу король отпустил своих сторонников, большая часть из которых сразу же отправилась домой. Некоторых из них догнала группа лондонцев, возвращавшихся после битвы, и они повернули в Кройден, а затем присоединились к гарнизону Тонбриджского замка.

Покидая Льюис в субботу, 17 мая, Симон де Монфор привез короля в Бетлское аббатство, где он подписал распоряжение, чтобы губернатор Виндзора отпустил некоторых пленников, взятых при Нортгемптоне, среди которых был Симон-младший. 25 мая король написал из Рочестера письмо в Дерби, в котором он провозглашали заключение мира с баронами. Он прибыл в Лондон 28 мая и распорядился, чтобы Генриху де Мортимеру был передан Дувр и Пять Портов. К сожалению, Вестминстерский дворец сгорел в 1262 году, и королю приходилось размещаться в доме архиепископа Лондонского, недалеко от собора Св. Павла. 2 июня вышел приказ, чтобьь евреи, укрывшиеся в Нортгемптонском замке, возвращались в город, а четвертого числа появилось распоряже­ние перевезти заключенных там пленников в Лондон, чтобы обменять их, из расчета человек за человека, на тех, кто был взят при Льюисе. В тот же самый день было запрещено носить оружие, а в каждом графстве назначена охрана, которая следила за соблюдением мира. В 1255 году Генрих III обменял евреев на 5 тысяч марок, которые он получил от своего брата Ричарда. 11 июня им позволили вернуться в свои дома в Лондоне и пере­дали заботам мэра⁸⁴.

Симон де Монфор одержал крупную победу и факти­чески стал правителем Англии. Остается только посмот­реть, смог ли он и его сторонники управлять страной лучше, чем король.

ГЛАВА XIII

ИСПЫТАНИЕ

Когда были улажены мелкие дела, на 23 июня был назначен парламент, и всем хранителям мира был разослан приказ, дабы в каждом графстве были выбраны по четыре рыцаря с хорошей репутацией, чтобы они могли представлять свою землю. Поскольку Симон де Монфор питал к Церкви благоговейные чувства, он начал свою законодательную деятельность с того, чтобы обеспечить всем епископам и клиру полное соблюдение их прав. Чтобы направить их всецело на выполнение своих функций, им было запрещено носить оружие. В тех делах, которые касались не только светских, но и церковных вопросов, епископ мог быть судьей. Нужно было выбрать трех епископов, чтобы решить, какая сумма должна быть выплачена Церкви в качестве компенсации за причиненные убытки во время беспорядков последнего года. Архиепископу Бонифацию было приказано вернуться и выполнить свои обязанности, связанные с занимаемой  им должностью¹. Таким образом Симон отблагодарил клир за его стойкую поддержку всеобщего дела. Но главная задача этого парламента заключалась в ордонансе или схеме правительства, составленной и утвержденной в следующем марте.  Согласно ей нужно было выбрать трех представителей, которые под присягой клялись, что будут делать все возможное для короля и государства. Они должны были избрать девятерых советников, трое из них должны были постоянно находиться возле короля, и, опираясь на их советы, он должен был вершить все государственные дела. Если кто-нибудь из этих советни­ков проявлял свою недееспособность, король мог сме­стить его и назначить на его место другого человека при помощи избирателей. Если все девять советников не могли прийти к единому мнению по какому-либо вопро­су, трое представителей должны были принять решение вместо них. Если кто-то из избирателей не справлялся со своими обязанностями, король мог отстранить его и назначить заместителя, после совета с парламентом. Пер­выми тремя представителями были графы Лестера и Глостера и епископ Чичестера, им предстояло выбрать девятерых советников².

Конституция стала результатом представлений Симо­на о государственном устройстве и явно опережала по­литическую мысль своего времени. Она оставляла коро­ля действующим главой королевства, хотя теперь к нему были прикреплены советники. Таким образом был сде­лан прогрессивный шаг от автократии к ограниченной монархии. Но эта схема так и не была претворена в жизнь. «Во время войны законы молчат». В действие вступили силы реакции. Королева обратилась за помо­щью к Людовику IX, кроме того, вокруг нее собрались уцелевшие в битве при Льюисе. Она собрала деньги в Гасйони, чтобы было чем платить иностранным наемни­кам, и обратилась за помощью в борьбе с баронами и епископами к Папе³. К осени она собрала во Фландрии большую армию, готовую к отплытию при первом попут­ном ветре. Симон принял все меры предосторожности. Епископы собрались в соборе Св. Павла и составили обращение, адресованное Папе, в котором они просили не присылать к ним легатов, поскольку они вполне спо­собны сами справиться с нарушениями против Церкви, которые имели место быть во время недавних беспоря ков. Народная армия собралась на свои ежегодные сорок дней службы. Каждый город предоставил положенно количество пеших солдат вдобавок к вассалам рыцарских держаний.  Корабли Пяти Портов наблюдали морем, графы в своих землях следили за побережье Люди собрались в Баргем Дауне, близ Кентербери, чтс бы защищать свою страну. Клир сделал свой вклад в виде сбора десятины. Было послано письмо Людовику IХ, в котором его просили не допускать атаки на Англию с его территории и разрешить встречу между английским и французскими послами в Булони для совместного обсуждения. С наступлением зимы иностранная армия рассеялась и угроза вторжения миновала⁴. Симон и его сторонники не могли удовольствоваться решением арбитров, принятым после Льюиса. Они назначили пять арбитров с двумя заместителями в случае необходимости, чтобы утвердить мир между Симоном и Генрихом III. Но особо оговаривалось, что постановления правительства должны оставаться неприкосновенными и все замки н государственные должности будут сосредоточены в руках англичан. Под поручительство восьми баронов Генрих Германский был освобожден из своего заточения Дуврском замке, чтобы он мог отправиться во Францш для дополнительного арбитража. После его прибытия в Булонь английские  послы  были  окружены толпой и некоторые из них убиты. Папский легат Ги Фулкуа, кардинал Сабины, потребовал, чтобы его пропустили в Англию под страхом строгого наказания. Когда ему было в этом отказано, он вызвал английских епископов, но они прислали свое извинение за то, что бароны не позволили им отлучиться, и прислали вместо себя поверенных. Легат отказался принимать письмо и приказал епископам публично объявить о наложенной на баронов папской анафеме. Папа приказывал освободить короля и заложников и вернуть первому его права. В случае неповино­вения легат пригрозил не только отлучить их от Церкви и наложить интердикт, но еще и наложить бойкот на торговлю Англии с другими странами. Когда прокторы высадились в Дувре, горожане обыскали их, нашли нена­вистный интердикт и порвали его. На их счастье смерть Урбана IV временно лишила легата власти и назойливый посланник отправился на конклав в Перуджу, где его избрали Папой и ему было присвоено имя Климента IV⁵.

Но самые опасные враги Симона таились в его же землях. Во время сражения 1264 года Ллевелин показал себя весьма вялым союзником, хотя отряд валлийских лучников помогал Симону и перестрелял много коро­левских солдат. До тех пор, пока они были под прикрыти­ем деревьев, они оказывали существенную поддержку, но как только оказались на открытом месте, они тут же были смяты конницей. Те их них, кто попал в плен, не получили ни капли пощады. С другой стороны, хорошим подспорьем для Генриха III при осаде Нортгемптона ока­зались маркграфы, и много пленников было взято имен­но с их помощью. При Льюисе пехота находилась под командованием принца Эдуарда, некоторые из них утону­ли или были взяты в плен, но большинство бежало в свои родные земли. Когда они получили королевский приказ явиться в Лондон, они не подчинились, но тем не менее освободили своих пленников⁶. Некоторые из них атаковали Уоллингфордский замок, пытаясь освободить принца Эдуарда. Но его смотритель пригрозил, что вы­бросит принца к ним в качестве ядра для баллисты, и это заставило их отступить⁷.

Достигнув своих земель вблизи валлийской границы, бароны продолжали гнуть свое, и в тех местах было много беспорядочных столкновений. Затем они стали угрожать Честеру, Роберту Феррерсу, графу Дерби, вы­ступив против них с такой огромной армией, что те не рискнули выйти им навстречу. Во время своего наступления они приблизились к ним вплотную и убили сто их людей, в то время как со своей стороны потеряли только одного. Но они были всего лишь грабителями, хотя формально находились на стороне баронов. Вскоре такие вылазки были пресечены.  Когда  приграничные лорды захватили Глостер и Бриджнорт, Симон назначил в Нортгемптоне всеобщий сбор, чтобы остановить их, а Генрих III повел свои силы к Вустеру, но обнаружил, что все мосты через Северн сломаны. Приграничные лорды поняли, что оказались в ловушке, поскольку впереди были силы Симона, а в тылу Ллевелин, было благоразумным сдаться. Они отказались прийти на парламент, который собрался в Оксфорде, но явились на собрание в Вустере. Они приняли условия, согласно которым должны были отправлялись в изгнание в Ирландию на год и один день и должны были закончить свои сборы до 15 января 1265 года. Им даже разрешили поговорить с принцем Эдуардом в Кенилворте⁸.

Посреди всех этих забот, связанных с войной, внимание Симона было сосредоточено на наиболее важных делах. В декабре 1264 года была прислана повестка для сбора парламента в 1265 году.  Когда он собрался в Вестминстере 20 января 1265 года, на нем присутствовали 120 епископов, аббатов, приоров и диаконов, так что клир был очень полно представлен. 32 барона с двумя рыцарями из каждого графства и по два горожанина из каждого города или округа. За счет последних состав представителей значительно расширился и представлял все классы. Но это скорее было собрание сторонников Симона, нежели настоящий парламент. Сначала на заседаниях присутствовали только сторонники баронов, но в дальнейшем некоторые из северных баронов, поддерживавших короля, получили охранные грамоты и приехали на встречу парламента⁹. Но начало расти недовольство

Симоном, и оно стало звучать на встречах его же парла­мента¹⁰. Один хронист пишет, что он всем распоряжался, захватил все королевские замки в свое распоряжение, а королю оставил только тень от его королевского могу­щества, которая следовала за ним¹¹. Ему приписывали захват 18 баронских владений¹². Корабли Пяти Портов промышляли пиратством, и поступали жалобы, что они мешают торговле¹³. Подскочили цены и многие товары стали дорогими, но это было скорее результатом долгих беспорядков в стране, чем явным последствием барон­ского правления. Наиболее ревностные представители баронов доходили в своих патриотических чувствах до того, что были вполне готовы отказаться от иностранных товаров и ходить в одежде из грубой домотканой мате­рии, а не из хорошо обработанной, которую привозили из Голландии. Но были среди баронов и такие, кто причи­нял репутации Симона большой вред. Его сын Генрих получил прозвище «торговец шерстью», потому что он взял в свои руки всю шерсть, которая экспортировалась из страны¹⁴.

Во время заседания парламента разразилась ссора между графами Лестера и Глостера. Последний заявлял, что первый заключил с ним соглашение, согласно кото­рому он должен был разделить с ним весь выкуп и другую добычу, полученную в результате победы при Льюисе, но все забрал себе. Он заявил, что его сыновья отнеслись к нему высокомерно и поэтому он вызывает их на турнир в Данстебле. Услышав это, Симон запре­тил его, строго упрекнул своих сыновей и взял с собой довольно внушительное количество лондонцев, чтобы внушить страх повздорившим сторонам и не допустить проведения турнира. Попытка провести его в Нортгем­птоне закончилась точно так же. Тогда Глостер обвинил Симона в том, что тот удерживает самые сильные замки, и разместил в них иностранные гарнизоны, он даже назвал его «самонадеянным иностранцем». Степень лояльности Глостера хорошо видна уже в том, что он взял под свое покровительство маркграфов, которые еще за­долго до этого были отправлены в изгнание¹⁵. К его величайшему сожалению Бристольский замок, удерживаемый захватившими его уцелевшими после Льюиса беглецами, перешел к Симону де Монфору. Главная проблема заключалась в том, что триумвират постепенно превращался в диктатуру¹⁶. Симон проявил свое беспристрастие, когда захватил графа Дерби, предъявил ему обвинение во время сбора парламента и отправил в Тауэр¹⁷. Затем была сделана попытка создать новое правительство, но роялисты настаивали на освобождении короля и принца Эдуарда. Их освобождение могло стать сигналом для начала новой вспышки гражданской войны. Но держать их в заключении дальше было невозможно. Граф столкнулся с дилеммой: или он выпускает их и сталкивается со всеми вытекающими отсюда последствиями, или же оставляет ситуацию прежней и принимает упреки за свое непостоянство. Этот реформатор родился преждевременно. XIII век не был готов к осуществлению реформ, которые вызовут понимание только в девятнадцатом столетии. 10 марта принц Эдуард подписал бумагу, в которой признавал новый порядок правительства, Великую хартию и Лесную хартию, соглашался придерживаться условий своего освобождения, которые должен был утвердить его отец, и не иметь отношений с теми, кто будет пытаться нарушить мир в королевстве. В тот же день Генрих III скрепил своей печатью свидетельство о том, что получил от Генриха де Монфора своего сына и своего племянника. На следующий день они были публично переданы королю и объявлены условия их освобождения. Конституция 1264 года была составлена на латыни, а клятвы и другие добавления — на французском. Принц Эдуард получил пять замков от своего отца и передавал их баронам, как залог своего мирного поведения. Принц передавал Симону замок и графство Честерское, замки Пик и Ньюкасл-на-Лайме, но взамен получал равные по стоимости земли. Девять епископов со свечами в руках должны были отлучить любого, кто попытается нару­шить этот мир¹⁸. Но все это было всего лишь трюком. Одного узника просто обменяли на другого, принца Эду­арда отпустили, а Генрих Германский остался в заключе­нии, в качестве заложника по своей собственной воле. 17 марта король передал своему сыну пять замков: Дувр, Корф, Ноттингем, Скарборо и Бамборо¹⁹. 5 апреля графу Глостера было приказано отдать Бамборо, хранителем которого он являлся. Таким образом, вся договоренность была нужна лишь для того, чтобы передать замки в руки Симона де Монфора. Еще до окончания парламента Гло­стер ушел и вернулся в свои земли. В марте Симон получил замки Честер, Пик и Ньюкасл-на-Лайме, а в мае уступил принцу Эдуарду равноценные земли из своих владений в Лестере²⁰. Симон все еще надеялся через содействие Генриха Германского заручиться помощью французского короля в качестве посредника²¹.

Когда парламент разошелся, Симон отправился в Одигемский замок, где под охраной находились оба принца²², и оставался там до конца месяца. 2 апреля он попрощал­ся со своей женой, которую он так больше никогда не увидел, и поехал в Нортгемптон с королем и принцем, чтобы предотвратить очередной турнир. Он услышал, что граф Глостера заключил союз с Роджером Мортиме­ром, и понял, что это грозит неприятностями. Симон тут же отправился в Вустер и Глостер, которые занимали очень важное стратегическое положение из-за своих мос­тов через Северн, а затем в Херефорд. Здесь было распространено заявление, что информация о ссоре меж­ду графами Лестера и Глостера является ложной. Затем стало известно, что Иоанн де Варенн и Вильгельм Валенс высадились возле Пемброка. Генрих тотчас же отдал приказ шерифам, чтобы они не допустили содействия, которое может быть оказано им из-за границы, и поддерживали мир на своих границах²³. Соглашение, заключенное между двумя графами 12 мая, было не больше чем уловка. Джон Гиффард, отважный воин и приверженец Симона де Монфора, оставил его, поскольку ему было запрещено брать выкуп со своих пленников, что противоречило условиям мира при Льюисе. Он присоединился к графу Глостера, и они вдвоем решили попытаться захватить Симона или освободить Генриха III на пути Глостера в Херефорд, когда он будет проезжать через Динский лес²⁴. Когда эта попытка провалилась, они последовали за графом в Херефорд и окружили его с трех сторон²⁵. 22 мая Роджеру Клиффорду и Роджеру Лейберну было позволено повидаться с принцем в Херефорде, и они запланировали следующее. Принц только номинально был узником и находился в обществе своего близкого друга Томаса де Клэра, младшего брата графа Глостера. В его окружении также были Роберт де Рос и его кузен Генрих де Монфор. 28 мая принц получил в подарок горячего скакуна и попросил разрешения испытать его на ровной лужайке снаружи городских стен. Небольшая группа людей отправилась вместе с ним, когда приближалось время вечерни. Под видом, что он желает проверить нрав своих коней, принц устроил гонку, и онад продолжалась до тех пор, пока лошади не устали. В это время на соседнем холме появился всадник и махнул ему шляпой. Увидев сигнал, принц Эдуард вскочил на свежую лошадь и помчался во весь опор. Томас де Клэр и несколько оруженосцев последовали за ним. Скрывшись в лесу, принц встретил там своих друзей, и весь отряд поскакал в темноте к Вигмору, замку Роджера Мортимера²⁶.

Последствия побега принца Эдуарда были весьма серь­езными. Эта новость разнеслась в течение нескольких дней. Крупным землевладельцам было объявлено о на­чале военных сборов в Вустере. Был отдан приказ следить за границами и задерживать всех сторонников принца, а епископам было приказано отлучить всех нару­шителей мира. Кроме того, гарнизон Бристольского зам­ка должен был передать его Симону²⁷. 1 июня новость достигла графини Лестера, и она сразу после обеда поки­нула Одигемский замок и всю ночь добиралась в Порчестер под охраной пастуха Доба. Ее сын, Симон-младший, был констеблем этого замка, и она оставалась с ним до 12 июня, а затем переехала в Брамбергский замок, по пути остановившись в Чичестере на обед. Она миновала Вилмингтон, Винчелси и Бетл, после чего достигла Дувра в понедельник, 15 июня. Ее старший сын, Генрих, был смотрителем Пяти Портов и констеблем Дуврского зам­ка, и, несмотря на его отсутствие, Элеанору радушно встре­тили его заместители. Графиня жила в замке, а ее слуги разместились в городе. Здесь она была в безопасности и в случае необходимости могла покинуть страну мо­рем. Очевидно, во время своей поездки графиня очень спешила, поскольку лошадей и карету она приобрела по пути. Графиня Арунделя дала ей под залог карету и пять лошадей, приор Тичфилда одолжил ей лошадь под дам­ским седлом, а приор Саусвика обеспечил конем ее порт­ного. Когда вся ее свита одновременно покидала Брамберг, потребовалось восемь лошадей. Часть багажа была доставлена на телегах в Винчелси и перевезена в Дувр на лодках. В Винчелси графиня пригласила горожан на обед. В честь этого были приготовлены два быка и тринадцать овец, не считая других блюд. Через два дня после ее прибытия в Дувр ее пригласили на обед горо­жане Сандвича, здесь было изобилие рыбы. В Дувре находились два французских посла. Элеанора послала им в подарок вино и позже оплатила их обратную дорогу домой²⁸.

Тем временем граф Глостера встретился с принцем Эдуардом в Ладлоу, где последний согласился соблюдать старые английские законы и не допускать иностранцев на государственные посты, а граф поклялся ему в верности. Принц сразу стал центром роялистского движения. Вокруг него сплотились умеренные, сдержанные и колеблющиеся. Вскоре его сторонники захватили Честер, Шрусбери и Бриджнорт, а Вустер сдался им без боя. После этого партия сторонников короля сожгла ближайший мост и сломала все другие через Северн. Кроме того, они вытащили лодки далеко на сушу или затопили их и выкопали на месте бродов глубокие ямы. Все это было проделано так основательно, что сбор баронов был перенесен вместо Вустера в Глостер²⁹. Симон послал в Глостер, который был немедленно окружен подкрепление. Город пал через два дня, но замок держался в течение трех недель. Затем гарнизону было позволено покинуть его с лошадьми и оружием, при условии, что они в течение 40 дней не будут выступать против принца Эдуарда³⁰. Северн отрезал Симона де Монфора от восточной части Англии. Ничего не поделаешь, пришлось обращаться за помощью к Ллевелину, который спокойно наблюдал за происходящим и ждал, когда граф окажется в таком затруднительном положении, что готов будет дорого заплатить за его помощь. Вероятно, сам граф не особо стремился к тесному союзу с Ллевелином с тех пор, как тот получил Честер от принца Эдуарда. Валлийский принц запросил за свою помощь такую огромную цену, что многие приверженцы Симона возмутились, когда он все же получил то, что хотел. 19 июля Симон был в Пиптоне, близ Хея, всего в 25 милях от Херефорда.  Он заявил о своих условиях, который Генриху III пришлось принять через три дня в Херефорде. Ллевелин потребовал, чтобы признали его титул принца Уэльского, а также тот факт, что он является верховным сеньером всей валлийской знати. Он желал получить замок Матильды, округ Эллисмер и Хеверденский замок. Он также был признан сюзереном Виттингтона, хотя его наследники и так держали от него замок и земли. Вдоба­вок ко всему этому Ллевелину выплачивалось 30 тысяч марок. Англичане предоставили ему заложников, чтобы обеспечить выполнение этого договора, которые тут же были отправлены в удаленные уголки Уэльса. Возмож­но, что тогда же было упомянуто и о браке Ллевелина и Элеаноры, дочери Симона де Монфора, но он так и не был заключен до тех пор, пока Эдуард не стал королем Англии³¹. Одного хрониста поразили грабежи, убийства и пожары, которые случились в результате этого союза, так плохо повлиявшего на дальнейшее течение англий­ской истории³².

Симон покинул Херефорд и вернулся в Монмаут, где он разрушил замок, а Генрих III обратился за помощью к представителям баронской партии³³. Джон Гиффард за­ставлял его ехать в Уск, но подоспевший граф Глостера помог королю продолжить его путь. Тем временем Си­мон приехал в Ньюпорт, надеясь на поддержку вассалов из Бристоля, готовых переправить его самого и войско через пролив. Но маленький флот, посланный графом Глостера, так сильно повредил бристольские суда, что им пришлось искать убежища на Эйвоне. Тогда граф изме­нил восточное направление на северное и отправился в сторону земель, занятых Ллевелином. Как только он при­близился к холмистой территории, за ним последовал принц Эдуард и занял долины вместе с их замками. Армия графа возненавидела молоко и мясо коз, посколь­ку эта была единственная пища, на которую они могли здесь рассчитывать. Она вполне устраивала выносливых валлийцев, но отнюдь не была лакомством для англичан, которым любой ценой нужен был хлеб. В конце концов английское войско повернуло к востоку в надежде найти там достойную пищу. Англичане были утомлены долгим и изнурительным переходом через болота. В результате валлийские союзники пропустили их через Понтипул и Абергавени назад в Херефорд³⁴.

В то время как Симон-старший не смог добиться успеха, Симон-младший набрал рекрутов и мог помочь делу, если бы все его попытки не были безрассудными. Несмотря на затруднительное положение, в котором на­ходился его отец, он тратил время на осаду замка Пивенси только потому, что его удерживал Петр Савойский. В итоге Симон-младший получил срочное послание от отца, которому была нужна помощь. Тогда он направился к Лондону через Тонбридж, получив там девятерых ло­шадей от своей матери, четыре из которых принадлежали ее священнику, повару, стюарду и кузнецу³⁵. Симон был нужен в Лондоне для того, чтобы подбодрить демократическую партию, которая испытывала ощутимое давление, со стороны горожан, поддерживающих короля. Первые сочли нужным отправить 40 представителей последних в заключение под предлогом их тайного сговора³⁶. Из Лондона Симон отправился в Винчестер, но жители города не только отказались его впустить, но даже схватили одного из посланников и казнили его прямо у него на глазах. Тогда сын графа рассердился и осадил город, безжалостно его разорил, перебил еврейское население и отдал на разграбление³⁷. Проведя три дня в Оксфорде, он отправился в Кенилворт через Нортгемптон и прибыл туда 31 июля. Из-за медленного продвижения и окольного пути Симона-младшего он упустил время и предоставил принцу Эдуарду возможность атаковать себя и своего отца по отдельности. Объединение сил было давней идеей графа, но потерянные дни не оставили ей шанса на осуществление. Когда Симон-младший достиг Кенилворта, он уже опаздывал на день. Ни один зал в замке не мог вместить в себя такую армию, поэтому силы при­шлось разместить в деревне и приорстве. Даже коман­диры, которым полагалось остаться внутри замковых стен, расположились в деревне, чтобы иметь возможность спать на мягких кроватях и освежить себя при помощи ванны. Симону следовало быть настороже, поскольку он получил от принца Эдуарда вежливое предупреждение ожидать его визита. Но когда принц узнал при помощи шпионов о прибытии своего кузена и неосторожном размещении его людей, в нем победил опытный воин, он просто не мог упустить такую блестящую возможность. Эдуард поспешил пересечь Вустер, чтобы добраться до Кенилворта к концу дня 1 августа. Еще до прибытия принца его солдаты схватили часть фуражиров и захва­тили их лошадей, чтобы заменить некоторых из своих уставших коней. Эдуард пожелал, чтобы все силы про­тивника были взяты живьем. Поскольку они спали, сол­даты принца разбудили их криками: «Вставайте, вставай­те, предатели, и выходите, иначе все вы умрете». Некото­рые вскочили без одежды, у других одежда была в руках, третьи были лишь в том, что успели надеть впопыхах. Самому Симону удалось бежать благодаря хорошему зна­нию местности. Он переплыл озеро, окружающее замок, на лодке. Большая часть его армии попала в плен. Среди них было несколько влиятельных людей, включая графа Оксфорда. Благодаря большому количеству лошадей, за­хваченных принцем, пехота преобразовалась в кавале­рию. Даже слуги теперь щеголяли на рыцарских конях. Судьба Симона-старшего была предрешена провалом его сына. Принц не мог атаковать таковой многочисленной армией, а долгожданное подкрепление так и не смогло достичь его противника³⁸.

Граф Лестера был вынужден покинуть Херефорд, по­тому что припасы подходили к концу, а его люди дочиста обобрали ближайшие земли. Он подошел к Северну и в воскресенье пересек его на лодке. 2 августа он был в Кемпси, маноре, принадлежащем патриотически настрой енному епископу Вустерскому. Отсюда армия двинулась к Ивзему, которого она достигла в понедельник вечером 3 августа. Войско графа дошло до южного изгиба Эйвона; и зашло сюда с востока. Симон узнал о продвижении своего сына к Кенилворту, но не о его поражении, и; рассчитывал пройти через Олстер и соединиться с ним. Ивзем распологался внутри излучины реки Эйвон, очер­тания которой размыто напоминали бычью голову. Река была защищена с юга низкими холмами, а открытое пространство северной части блокировали более высокие холмы. Главная дорога проходила с юга на север и на севере переходила в дорогу на Олстр. Проход через него был самым кратким маршрутом для графа в Кенилворт, хотя он мог попасть туда и через Стратфорд или Уорик. Две дороги проходили к западу от Вустера, но принц Эдуард не воспользовался ни одной из них. Между крутыми холмами с северной стороны и более пологими с юга было небольшое углубление, в котором размещался город. Строго к югу находилось аббатство Св. Марии, к северу тянулся город. Сейчас над городом возвышается холм, и в наши дни там было бы невозможно устроить битву, но в те времена это было открытое место³⁹. Король и граф провели ночь в аббатстве, вокруг которого разместилось войско.

Принц Эдуард вернулся из Кенилворта в Вустер; здесь он узнал о планах Симона идти в Кенилворт и решил отрезать его от его дома, точно так же, как недавно отделил от него войска его сына. Поскольку он опасался того, что в его лагере могут быть шпионы, принц решил сбить их со следа. Покинув Вустер 3 августа в понедельник вечером северной дорогой, он сделал вид, что направляется в Бриджнорт или Шрусбери. Но едва достигнув Клейнса, находящегося в трех милях к северу, он резко повернул к востоку и во весь опор поскакал к Кливскому приорству. Затем Эдуард повернул на юго-запад и двинулся вдоль Эйвона к Оффенгему. Здесь он пересек реку и стал продвигаться к западу, пока не дос­тиг вершины Гринхилла, где соединялись четыре дороги и был хорошо виден Ивзем. Он расположил своих людей на открытом пространстве, но оставил графа Глостера немного позади таким образом, чтобы его нельзя было сразу увидеть, если смотреть из города. Когда основная часть войска переправилась через Эйвон у Оффенгема, принц приказал Роджеру Мортимеру продолжать дви­гаться по восточному берегу Эйвона, пока он не достиг­нет Бенджворта, для того чтобы блокировать восточный выход из города, через который прошлым вечером в него вошел Симон. Паук умело расставил свои сети, и жертва попалась в них. Скорость, с которой продвига­лись войска сторонников короля за последние четыре дня, резко контрастировала с медлительностью похода Симона-младшего.

Утром 4 августа набожные король и граф прослуша­ли мессу в церкви аббатства, которую отслужил для них епископ Вустерский, и, позавтракав, стали готовиться к дальнейшему пути. Но тут стало известно, что с севера к ним приближаются войска, и граф воскликнул: «Это мой сын! Но пойдемте, посмотрим поближе». Цирюльник гра­фа, обладал острым зрением и некоторыми познаниями в области геральдики. Он поднялся на самую высокую башню аббатства, и его господин последовал за ним. Когда он увидел флажки Симона-младшего и его сторон­ника, его первой мыслью было, что это действительно его силы. Но вскоре заблуждения рассеялись, поскольку за ними он заметил львов принца Эдуарда. Такого опытно­го солдата нельзя было ввести в заблуждение. Симон не думал о прекрасной панораме, открывающейся его глазам: аккуратные сады и красивые постройки аббатства, сады и фруктовые деревья города, река, лежащая к югу, и холмы, возвышающиеся на севере. Сын воина, он и сам прежде всего был воином и думал о предстоящей битве, Когда граф увидел войска принца, занимающие свои пот зиции, у него вырвалось: «Разрази меня Святой Яков, они хорошо стоят. Но этому порядку они научились у меня». А когда он увидел, как многочисленны их ряды, добавил: «О мой Бог, прояви милосердие к душам нашим, потому что тела наши принадлежат им». Неумолимо прибли­жающаяся смерть позволила ему понять то, что сослужи­ло бы ему верную службу, обрати он раньше на это внимание. К тому печальному положению, в котором он оказался, привела глупость его сыновей. Он, который надеялся привести Англию к лучшему управлению, не знал, как управиться со своей собственной семьей. Дру­зья пытались уговорить его бежать, но он не мог позво­лить себе показать спину врагу. Своему сыну, который предложил выступить против сил противника в одиноч­ку, он ответил: «Мои мысли очень далеки от такого поступка, мой дорогой сын! Я рос на войне, и сейчас моя жизнь близится к концу. Наш род всегда славился одной чертой, его кровь говорит: никогда не беги от битвы, даже если тебе хочется бежать. Кроме того, мой мальчик, неу­жели ты предпочтешь покинуть поле боя, чем погибнуть во цвете лет. Сейчас ты, с Божьей помощью, приблизился к тому, чтобы продолжить меня и наш славный род в ратной доблести»⁴⁰. Он умолял бежать Гуго Деспенсера и Ральфа Бассета, для того чтобы они могли продолжить борьбу в более подходящее время. Но они были вооду­шевлены его настроем и отказались покидать своего предводителя. «Тогда пойдем, — сказал он, — и умрем как подобает мужчинам». Престарелый епископ Вустера ходил по рядам и давал отпущение грехов коленопре­клоненным солдатам, которые вновь прикрепили белые кресты на свои плечи, чтобы отличаться от сторонников короля, которые носили красные кресты. Взяв короля с собой, граф поспешил к холму. Но принц уже занял позиции, и все, что оставалось графу, — достичь неболь­шого плато, на котором оставалось место для битвы, но откуда было невозможно бежать. Здесь Симон построил своих людей плотным кольцом и приготовился дорого продать свою жизнь. Бой начал принц Эдуард, а вскоре слева от него появился и граф Глостера, поэтому Симон почти моментально был окружен. Его валлийская пехота, вялая и плохо вооруженная, сразу сдалась, и, поскольку они возвращались через городские сады, по направлению к аббатству, наступающие люди Мортимера оставили их в тылу. Некоторые из тех, кому удалось обогнуть эти войска, переплыли через Эйвон и бежали. Но они погиб­ли, поскольку бродили по тем землям, которые были окружены. Лошадь Симона пала под ним, его старший сын был убит одним из первых. Когда граф узнал об этом, он закричал: «Это действительно так? Тогда наста­ло и мое время умереть». Он обрушился на врага и работал своим мечом с такой яростью, что будь на поле боя еще шесть таких, как он, они бы одержали в тот день победу. Увидев его напор, враг заволновался и начал объединяться. Когда Симон увидел, что окружен, он за­кричал: «Я никогда не сдамся собакам и клятвопреступ­никам, но одному Господу Богу». Один солдат подкрался к Нему сзади и воткнул копье под кольчугу. Симон падал со словами на губах: «Будь милосерден, Господи». Во время сражения король был легко ранен в плечо, а в какой-то момент его жизнь находилась в такой опасно­сти, что он выкрикнул: «Я Генрих Винчестерский, ваш король». Сражение продолжалось два часа и закончи­лось настоящей бойней. Ни одна война не приносит столько зла, как гражданская. Потери со стороны коро­левских войск были, но незначительные. Со стороны графа были убиты 160 рыцарей и баронов, включая самого Симона, его старшего сына, его кузена Петра де Монфора, Гуго Деспенсера, Ральфа Бассета, Томаса Астли и Вильгельма Бирмингемского. В числе попавших в плен был сын Симона Ги, который лежал в куче раненых и умирающих, пока его не подобрали едва живого, Годфрид де Боэн, Генрих Гастингс, Николас де Сегрейв и двое сыновей Петра де Монфора⁴¹.

Во время битвы были ужасающие знамения. Сам бой происходил во время сильной бури с громом и градом. Эта стихия пронеслась по всей стране, и во многих церк­вях монахи не могли видеть букв, чтобы вести службу. Простые люди сочли это знаком того, что небеса таким образом отреагировали на горечь от утраты того, кого народ считал своим героем. После битвы сторонники короля опозорили себя, надругавшись над телом Симона. Его голова была отрезана и надета на копье, руки отруб­лены, положены в сумку и в качестве подарка отправле­ны Матильде, жене Роджера Мортимера, в Вигморский замок.  Оставшиеся части тела разосланы по другим городам. Владелица Вигмора оказалась на мессе в соседнем аббатстве, когда прибыл посланник со своим ужасным подарком и прошептал на ухо своей госпоже радостную новость о победе. В самый торжественный момент  службы  было  видно,  как  руки  поднялись над головой посланника, словно они были движимы некой силой, и по привычке сделали тот жест, который так часто делал их набожный владелец в этом месте служ­бы, когда был жив. Госпожа отказалась принять такой подарок и приказала отвезти его обратно в Ивзем, где монахи уже похоронили убитого. Принц Эдуард отдал приказ, чтобы тело его кузена Генриха было погребено подобающим образом, и сам присутствовал на похоро­нах. Монахи спасли искалеченные остатки тела Симона, почтительно прикрыли их одеждой, привезли их в аббатство на носилках и похоронили перед главным алтарем, вместе с телом Гуго Деспенсера⁴². Их тщательная забота не осталась безответной, вскоре последовали чудеса. Со­хранился список, в котором их перечислено две сотни. Один из пунктов в «Кенилвортском послании» поручал папскому легату наложить церковное осуждение на всех тех, кто отзывался о Симоне как о мученике и называл его чудеса пустым обманом⁴³. В честь погибшего графа сочинили гимны, а францисканцы даже провели службу в память о его заслугах⁴⁴.

Для людей своего времени Симон де Монфор был и изменником и святым. Бароны, поддерживавшие короля, считали его предателем, но простой люд видел в нем мученика, достойного стоять на одной ступеньке с Фомой Кентерберийским. В действительности умереть для Си­мона в тот день было, пожалуй, благом, поскольку он находился в совершенно безвыходной ситуации. Граф умер, но дело его продолжало жить. Симон посеял семе­на, которые проросли и превзошли себя во сто крат. Это похоже на насмешку судьбы, но предназначением его победителя было продолжить начатое дело и укрепить принципы, за которые боролся граф. Эдуард I был поли­тическим наследником Симона де Монфора. Последний был великим воином и доказал свою отвагу и мастерст­во в каждой битве, в которой он сражался. Он был амбициозным человеком, который поднялся из положе­ния бедного младшего сына до королевского зятя. Но Симон был глубоко религиозным человеком, чья жизнь основывалась на вере⁴⁵. Хотя он и не был англичанином по рождению, он был большим патриотом, чем англий­ский король и многие его бароны, которые искали лич­ных выгод, а не всеобщего блага. Вероятно, наиболее яркой чертой всего его существа была непоколебимая преданность. Симон де Монфор никогда не сомневался в деле, которое делал, и был готов защищать его даже ценой собственной жизни. Так из крошечного родника среди холмов, где пробиваются тонкие струйки воды, конце концов получается могучая река, которая течет через большие и маленькие города и несет на своих волнах большие корабли. Река  сегодняшних свобод своим началом многим обязана деяниям Симона де Монфора. Где бы ни находился современный человек, наслаждаясь плодами ограниченной монархии, конститу­ционного правительства, участием в законотворчестве через представителей, пусть он никогда не забывает, что обязан этим Симону де Монфору. Как человек, он был  почти совершенен, насколько это вообще позволяет бренная природа людей. Симон де Монфор был преданным мужем, добрым отцом, верным другом и образцом средневекового человека из благородного сословия. Как госу­дарственный деятель он опережал свое время, но наметил тропинку, по которой пройдут его потомки.

Здесь лежит верный рыцарь и отважный солдат.

Пусть же все окрестные земли плачут над его могилой!

Чтобы освободить церковь и государство от гражданской вражды,

Подобно мученику Фоме отдал он свою жизнь⁴⁶.

ГЛАВА XIV

ЛИШЕННЫЕ НАСЛЕДСТВА

Генрих III вновь стал королем не только номинально, но и во всей полноте своей власти. 7 августа в Вустере он аннулировал все обещания, сделанные Симоном де Монфором от его имени, и отменил все прощения или освобождения от уплаты долгов, данные им. Горожане Херефорда были оштрафованы на 560 марок за то, что поддерживали графа¹. Немного милосердия и раны вой­ны вскоре бы затянулись, но жестокость не только не давала им полностью закрыться, но даже заставляла их делаться шире. Партия баронов ожидала пряника, но вместо этого Генрих отходил их кнутом. В воскресенье 6 сентября 1265 года Симон-младший освободил своего дядю, германского короля, своего кузена Генриха и других пленников из заключения в Кенилворте. На обратном пути в маленьком письме к Кенилвортскому приорству Ричард дал себе слово сделать все возможное для своей сестры Элеаноры и ее семьи настолько, насколько это будет возможно, не нарушая верности своему царствен­ному брату и своему племяннику, принцу Эдуарду². При­мерно в то же самое время вдова юстициария освободи­ла узников Лондонского Тауэра и передала их в руки королевских чиновников. Виндзорский замок был сдан, а Лондон подчинен королю. Затем сорок баронов сдались королю в Виндзоре и тотчас же были отправлены в заключение³. Аббаты и приоры, которые поддерживали дело баронов, предложили королю сумму денег, чтобы заслужить его прощение, но земли и имущество их монастырей все равно были опустошены и ограблены баронами короля⁴. Даже королевский хронист признает, что король и его приверженцы не вынесли никакого урока из событий прошлых месяцев; они вели себя, пожалуй, еще более неразумно⁵. Затем Большой совет королевских баронов  и  епископов  вместе  с  вдовами убитых собрался в Винчестере 11 сентября⁶. Генрих III подтвер­дил конфискацию земель всех его противников, за исключением графа Глостера. Симон де Монфор младший находился под защитной грамотой, данной его кузенами Эдуардом и Генрихом, но вскоре он отбыл из Кенилворта, потому что ему не нравилось нынешнее положение ве­щей. После того как совет завершился, король издал указ о том, чтобы отчет о возвращении всех земель бунтовщиков был послан ему 13 октября⁷. За счет кон­фискованных земель король компенсировал потерю Си­цилии  его  вторым  сыном Эдмундом.  Молодой  принц получил графство Дерби и Лестер вместе со званием главного стюарда и владения Николаса де Сегрейва. Генрих Германский получил земли Вильгельма де Фурниваля, которые находились в Ноттингемском графстве⁸.

Недавно Генрих III переехал из Винчестера в Винд­зор и оттуда прислал жителям Лондона приказ, чтобы они покорились его воле. Сорок из них тут же последовали в Виндзор, под присмотром Роджера Лейберна. Как только они прибыли, их тут же кинули в Круглую башню, но через несколько дней всем, за исключением мэра и четырех других человек, предоставили лучшие условия. Имущество трех из них было передано принцу Эдуарду⁹. Горожанам пришлось отдать ключи от города и снять свои укрепления и цепи¹⁰. Когда король лично прибыл в Лондон, он выгнал шестьдесят человек из их домов и конфисковал все их добро. В довершение к этому он принял 20 тысяч марок в качестве искупления за все последние нарушения горожан. Но король все еще про­должал удерживать город в своих руках.

30 октября 1265 года королева Элеанора и ее сын Эдмунд высадились в Дувре и привезли с собой папско­го легата Оттобона, у которого с собой была целая связка папских булл, осуждающих партию баронов¹¹. Генрих III встретил его в Кентербери и отправился с ним в Лон­дон, где королева вступилась за горожан, и сделала это настолько успешно, что все,  кроме семерых узников Виндзора, были освобождены в течение месяца. На цер­ковном Соборе, который собрался под сводами нефа Вест­минстерского аббатства в декабре 1265 года, легат ли­шил сана четырех епископов, которые оказали поддерж­ку графу Лестера. Папа просил его не проявлять к ним ни капли жалости¹², и в следующем марте на церковном Соборе в Нортгемптоне легат приказал им явиться в Рим. Смерть спасла епископа Вустерского от необходи­мости исполнить это приказание, но другие заплатили за свои патриотические чувства длительным изгнанием¹³. В ноябре 1265 года люди Пяти Портов подожгли Порт­смут, а затем, испугавшись мести принца Эдуарда, размес­тили свои семьи и имущество на борту кораблей и про­вели зиму, грабя земли и море. В марте 1266 года принц Эдуард нанес такое сокрушительное поражение жите­лям Винчелси, что многие утонули, пытаясь бежать. Он захотел повесить их лидера, но последнего спасло за­ступничество графа Глостера. Тогда принц обещал им полное прощение и получил от своего отца в подарок контроль над всеми купцами, въезжающими или поки­дающими королевство, поэтому он мог контролировать взимаемую с них пошлину¹⁴. Если бы совету принца последовали предыдущей осенью, страна смогла бы избе­жать многих беспорядков¹⁵.

После битвы при Ивземе Симон-младший оставил в Кенилворте сильный гарнизон и вместе с Балдуином Уайком поспешил в восточном направлении, чтобы обес­печить базу для наступления на острове Аксголм¹⁶. Вско­ре после этого Генрих III устроил всеобщий созыв своих сторонников в Нортгемптоне, чтобы ослабить его¹⁷. Принц Эдуард вел осаду острова с таким мастерством и напором, что Симон был вынужден отправиться в Норт­гемптон под защитной грамотой и прибегнуть к третей­скому суду своего дяди Ричарда, папского легата и Фи­липпа Бассета. Он поблагодарил своего дядю за то, что тот спас его жизнь и даже король решил быть к нему снисходительным. Перемирию помешал граф Глостера. Симон был готов сдать Кенилворт в обмен на содержа­ние в 500 марок в том случае, если он покинет Англию. Но гарнизон отказался сдавать замок кому-либо, кроме графини, поэтому соглашение провалилось, а Симон под защитой своего кузена Эдуарда был доставлен в Лондон, но он ухитрился исчезнуть и бежать в Винчелси. После покорения Пяти Портов Симон бежал во Францию, где присоединился к своему брату Ги, который сначала был узником в Виндзоре и Дувре, но затем подкупил своего стражника, и тот позволил ему бежать¹⁸.

Несмотря на успехи принца Эдуарда, лишенные зе­мель бароны способствовали сохранению в стране бес­порядков. Папа был так встревожен получаемыми отче­тами, что опасался за жизнь короля и королевы и боялся потерять фьефы верхушки римского клира¹⁹. Генрих III обещал графство Норфолк графу Сент-Поля, но послед­ний не осмелился прийти и вступить во владения²⁰. Вес­ной 1266 года принц Эдуард был вынужден собрать ар­мию и выгнать баронов из Линкольна²¹. Был освобож­ден граф Дерби, но он не получил назад свои земли и поэтому присоединился к бунту Джона д'Эйвиля и Балдуина Уайка. Генрих Германский и Иоанн Баллиоль нагнали их возле Честерфилда, нанесли им тяжелое пора­жение и отправили графа в качестве узника в Виндзор, хотя его союзникам удалось скрыться²². Адам Гурдон, очевидно, удерживал Данстер для Симона де Монфора и отбросил шайку валлийцев под предводительством Виль­гельма де Беркли, который высадился в Майнхиде²³. Те­перь вместе с восемьюдесятью рыцарями он захватил Фарнгемский замок и ограбил соседние графства. Но Вильгельм был удивлен, когда принц Эдуард разбил его в первой же битве, а затем простил²⁴.

В конце 1265 года Генрих III дважды отдавал прика­зы о всеобщем сборе для захвата Кенилворта²⁵, но из этого ничего не вышло. В 1266 году его побудило к действиям то, что защитники замка послали назад коро­левского посланника с отрубленной рукой. Поэтому в марте 1266 года он отдал приказ шерифам, чтобы воен­ные держатели короны собрались в Оксфорде 18 апре­ля²⁶. В другой раз люди Кенилворта показали, что они способны на добрые чувства. Сторонник короля знатно­го происхождения был ранен, взят в плен и перенесен в замок, но там он умер от ран. Его тело положили на носилки, вынесли из стен замка и оставили с горящими вокруг свечами для того, чтобы его друзья со стороны короля могли забрать его и похоронить должным обра­зом²⁷. В то время как королевская армия собралась в Оксфорде, некоторые из баронов короля отказались по­явиться там, потому что они уже исполнили свой долг в отношении военной службы, а король собирал их слиш­ком часто. Другие предпочитали путь компромисса, они попытались через посланников убедить гарнизон Кенил­ворта сдаться. Архиепископ Эдессы, англичанин по про­исхождению, как раз оказался в Англии и был выбран для этой задачи как здравомыслящий и красноречивый человек. Когда он оказался около Кенилворта, то был так напуган слухами о жесткости его защитников, что не отважился войти и расположился в приорстве. Посланник доставил ему туда официальное заявление, что ему не будет причинено никакого вреда, поскольку гарнизон боится, что он отлучит их от Церкви²⁸. После его возвра­щения король отправился в Уорик, чтобы присоединить­ся к своему сыну Эдмунду, который старался сдержать набеги Кенилвортского гарнизона. 24 июня началась не­прерывная осада, но гарнизон был настолько хорошо под­готовлен, что замок был практически неприступным. Тол­пы беженцев увеличили число его защитников. Главной слабостью было наличие внутри его стен большого коли­чества женщин и детей²⁹. Принц Эдуард велел построить деревянную башню, чтобы следить за стенами замка, а баллисты метали камни на другую сторону. Из Честера были доставлены лодки, чтобы попытаться пересечь озе­ро. Все деревянные постройки и крыши были разрушены, но стены стояли непоколебимо. Ворота никогда не за­крывали, но королевские силы не могли войти внутрь, потому что постоянные вылазки держали их на почти­тельном расстоянии. Когда обычное оружие оказалось неэффективным, на помощь призвали духовное. Легат Оттобон и архиепископ Бонифаций призвали гарнизон оказать им содействие, а получив отказ, торжественно отлучили их от Церкви вместе со всеми сторонниками. Но гарнизон воспринял это как шутку. Их лекарь-капел­лан был дерзким и умным человеком. Он оделся как легат, поднялся в своей ризе на стены замка и отлучил короля, легата и всю королевскую армию³⁰.

Генрих III  назначил в  Кенилворте  на  24  августа 1266 года встречу парламента с целью получить денег. Но те, кто пришел, ответили королю, что земле нужен мир³¹. Были назначены три епископа и три барона, кото­рые должны были выбрать шесть других представителей, которые могли бы работать вместе с ними. А все двенадцать должны были провести совет под предводительством легата и Ричарда Германского. Результатом их тру­дов был Кенилвортский Диктум (Кенилвортское согла­шение), окончательно ратифицированный и обнародован­ный в октябре. Он начинался утверждением суприма-тии короля и восстановливал все его права, отнятые баронами. Остальное его содержание было основой для мира. Лишенные земель получали назад свои владения после выплаты штрафа, равного годовому налогу за пери­од, колеблющийся от 1 до 5 лет, в зависимости от степе­ни их связей с баронами. Генрих Гастингс и граф Дерби должны были заплатить за 7 лет³². Семейство Симона де Монфора не включалось в это соглашение. Гарнизон Кенилворта согласился сдаться к концу сорокового дня, если он не получит подкрепления. Но Людовик IX заве­рил, что никакие подкрепления из Франции поступать не будут, однако в это же самое время просил Генриха III помириться со своей сестрой и ее семьей³³. Поскольку никакой помощи не последовало, повстанцы стали тер­петь нужду и приняли условия 8 ноября. С воинскими почестями они вышли из замка 20 декабря.

Но борьба еще не закончилась. В августе остатки сил баронов объединились, чтобы захватить остров Или. Они закрыли туда вход и последовали примеру воинско­го мастерства и отваги защитников Херефорда. Из сво­их укрепленных пунктов они со все возрастающей сме­лостью стали совершать вылазки, грабили Норидж и за­хватывали корабли, которые против них высылали в Уз из Лйнна. С тех пор как сдался Кенилворт, королевские силы были слишком заняты, чтобы обращать на Или внимание. Сочетание сразу нескольких проблем мешало проявиться результатам королевских усилий и способст­вовало росту недовольства. В Кенилворте разразилась ссора между Роджером Мортимером и графом Глосте­ра. Первый был главой группировки, которая противо­стояла любым уступкам лишенных земель, поскольку боялась потерять свою собственную долю конфискованных земель. Последний возглавил национальную партию и требовал для пострадавших баронов приемлемых условий. Генрих III назначил на Рождество встречу совета в Оснее с целью заключения мира между двумя графами, но никто из них не пришел.  Тогда  король приказал графу Глостера явиться в Вестминстер на праздник в честь Эдуарда Исповедника 5 января 1267 года, но тот отказался прийти из-за того, что король выражал свое расположение к иностранцам. Фактически это было выражением всеобщего возмущения,  поскольку на этом празднике, который являлся актом веры, папский легат; расположился на королевском месте и прислуживал ко­ролю. Глостер также не присутствовал на парламенте, который собрался у могилы в Бери Сент-Эдмундс (монастыре мощей  Св.  Эдмунда).  Здесь возникли новые трудности. Генрих III требовал от клира субсидию в счет тех затрат, которые придется сделать для покорения острова Или, но они отказались платить что-то еще, кроме десятины, которую они уже обещали. Духовенство заявило, что их обязанностью является сохранение мира, а не разжигание войны. Бароны также знали, что деньги могли пойти в Рим для нужд Папы. Легат отправил посланников к беженцам в Или, чтобы уговорить их вернуться в лоно Церкви и помирить с королем. В ответ они заявили, что по-прежнему сохраняют веру в единую Церковь, так же как это делали великие английские святые, и признают Римскую Церковь как главу христианского мира, но из этого не следует, что они обязаны соглашаться с ее непомерными требованиями денег. Беженцы вполне были готовы заключить мир с королем, если он будет соблюдать Оксфордские провизии и вернет им  их земли.  Увидев,  что  попытки  не приносят результата, легат отлучил их от Церкви, а затем ночью бежал в Лондон, поскольку боялся, что отступники схватят его. Генрих III вернулся в Кембридж, чтобы провес­ти там Великий пост, но отставил на месте своих людей и лодки, чтобы те продолжали блокаду Или. Но повстан­цы вскоре их уничтожили.

Принц Эдуард был в это время на севере, где он захватил Олнвик и помешал Джону де Вески создать новый центр баронской оппозиции. Во время его отсут­ствия граф Глостера внезапно появился в Лондоне. Жи­тели не решились впустить его, но он показал им коро­левское разрешение на вход. Наиболее вероятно, что впустить его горожан уговорил легат³⁴. Вскоре к нему пришла помощь из Или, и он стал готовить Лондон к осаде. Глостер объявил, что его единственной целью является предоставление лучших условий лишенным зе­мель. Принц Эдуард поспешил вернуться с севера, при­соединился к своему отцу в Кембридже и вместе с ним поехал в Виндзор, где они собрали свои силы. Затем они направились к Стратфорд-ле-Боу и блокировали восточ­ную сторону Лондона. Положение было безвыходное. Глостер не был достаточно силен, чтобы противостоять Генриху III, а король был не способен окружить Лондон, даже после того, как набрал наемников, продав драгоцен­ности, которые хранились в Вестминстере и предназна­чались для новой раки Эдуарда Исповедника³⁵. Гуго Лузиньянский и Иоанн Бретонский посылали обещания вме­сто помощи, хотя в прошлом Генрих III так много сделал для них³⁶. Германский король и его сын Генрих предло­жили стать посредниками. Глостеру было обещано пол­ное прощение, но он должен был предоставить 20 тысяч марок в качестве залога, что он будет сохранять мир. Лондонцы тоже не считались виновными в произошед­шем³⁷. Этот мир предопределил судьбу Или. Некоторые наиболее предприимчивые из его лидеров приехали в Лондон и заключили мир, пока принц Эдуард не отправил все свои силы на их покорение. Из-за жаркого лета снизился уровень воды в болотах, поэтому через них можно было легко проложить гати, а принц мог использовать знание территории местными жителями. Таким образом, все приготовления были закончены и падение Или было только вопросом времени. Принц Эдуард издал обращение, грозящее смертью всем, кто будет упорствовать в своем сопротивлении, а также предложил прощение и свободу всем тем, кто сдастся. Предложение было принято, и Эдуард вошел в Или под приветственные возгласы местного населения. Повстанцам разрешили выкупить их земли в соответствии с Кенилвортским Диктумом³⁸.

Наконец-то в землях воцарился мир. Прекрасное лето, обильный урожай и восстановление внешней торговли, особенно вином, привели к ослаблению недостатков и тревог последних лет. Неудивительно, что Ллевелин Валлийский пользовался затруднительным положением короля в течение последних лет, чтобы опустошить границу и восстановить все то, что он забрал у него. Мир с ним был заключен в Шрусбери в сентябре 1267 года на очень щедрых условиях³⁹. Два месяца спустя Мальборсские Статуты обновили Вестминстерские провизии и стали счастливым предзнаменованием для последующих лет, когда работы, начатые баронами в 1215 и 1258 годах и Симоном де Монфором в 1265 году, нашли свое завершение в образцовом Парламенте 1295 года и утверждении хартий в 1297 году⁴⁰.

Теперь остается бросить беглый взгляд на ту серию неудач, которая погубила семейство Симона де Монфора.

Когда граф Лестера погиб при Ивземе, его жена нахой дилась в Дуврском замке вместе со своим сыном Амори. К ее счастью, у нее в руках находились пленники из числа сторонников короля. Услышав о смерти своего мужа, она была поражена безутешным горем и сразу надела траур, который она уже носила однажды⁴¹. Несколько раз она заказывала мессу за упокой души графа. 12 августа ее сын Ричард прибыл в Винчелси в сопро­вождении примерно сотни моряков. Несколько дней спус­тя Элеанора получила послание от принца Эдуарда, кото­рое, возможно, было ультиматумом о сдаче. Поскольку она рассчиталась со своим осадным инженером 29 авгу­ста, она должна была понимать, что не может находиться в таком неопределенном положении. Она также осозна­вала необходимость обеспечить свой дом достаточным количеством быков и овец⁴². Генрих III был особенно резок по отношению к своей сестре и приказал байлифу Дувра не допустить ее отплытия во Францию⁴³. Тем не менее ей удалось отправить в Гравелен двух сыновей с 11 тысячами марок, и Генрих тотчас же написал письмо Людовику IX, в котором убеждал его схватить их⁴⁴. После того как графиня отправила своих сыновей, она постаралась вывезти свою мебель и личное имущество и наняла французский корабль, чтобы перевезти их через пролив. Но он был захвачен пиратами и ограблен. Сто­ронники короля, заключенные в Дуврском замке, побе­дили своих тюремщиков и захватили его, но были осаж­дены людьми графини со стороны двора. Они продержа­лись до того времени, пока принц Эдуард не прибыл сюда в результате стремительного броска. Оказавшись меж­ду двух огней, люди графини были вынуждены сдаться. Принц был мудрее своего отца и предложил им приемле­мые условия. Графиня и два ее сына были отвергнуты, но 21 человек из числа ее приближенных получили полное прощение⁴⁵. Затем графиня отправилась вместе со своей дочерью Элеанорой во Францию⁴⁶ и умоляла короля Лю­довика IX вступиться за нее. В результате его посредни­чества ее царственный брат предпринял шаги к тому, чтобы она могла получать содержание с земель, являю­щихся ее вдовьей долей. Элеаноре также разрешалось иметь личное имущество, которое должно было остаться в Англии. Благодаря усилиям королевы она в конце концов получила содержание в 500 фунтов со своих земель.  Вдова  поселилась в Монтаржи в  монастыре, основанном сестрой ее мужа Амицией. В 1267 году она убедила короля Франции предоставить Провизию для ее старшего из выживших сыновей, Симона. Гарантия на содержание была подтверждена, и Генрих III согласился, что Симон может получать годовой доход с земель своего отца, но он должен продать их королю, отказаться от всех связей с врагами короля и никогда не приезжать Англию без разрешения. В течение этого же года графиня потребовала часть Ангулемского графства как имущество, принадлежащее ее матери Изабелле. Генрих III отказался выполнить это требование, заботясь о ее второй семье, он сделал это не только ради себя, но также для своих братьев и сестер⁴⁷, согласие которых было принято за подтверждение. Парижский парламент приказал, чтобы Элеаноре выплатили и годовое содержание, и выкуп за заложников. Когда Эдуард I возвращался из Палестины через Францию, Филипп III попросил его подтвердить дарение, сделанное его отцом своей тете. Король сделал это и даже выплатил часть того, что оставалось невыплаченным, а также распорядился, чтобы которые долги, которые все еще не были возвращены е« последнему мужу, были собраны и отданы ей⁴⁸. Дата е« смерти неизвестна, но, вероятно, это произошло в 1274 или 1275 году⁴⁹.

Когда Симон и Ги бежали из Англии во Францию, они на некоторое время остановились у своей матери. Затев Ги отправился в Италию и поступил на службу к Карлу Анжуйскому, который был очень озадачен защитой своего Сицилийского королевства. Он заручился расположением Карла, принца Салерно, старшего сына короля Сицилии, и тот попытался замолвить за него словечко перед Генрихом III, но безуспешно⁵⁰. Унаследовав от своего отца энергию и воинское искусство, Ги быстро поднялся и завоевал руку Маргариты, наследницы графа Альдебрандино Россо⁵¹. Симон рискнул тайно приехать в Ивзем, чтобы увидеть могилы отца и брата⁵². Он вернулся на континент в мрачном расположении духа, приехал к своему брату Ги в Италию, и оба они оказа­лись в Витербо в марте 1271 года. После смерти Папы Климента IV в этом городе 9 ноября 1268 года кардина­лы собрались на конклав, но никак не могли выбрать нового Папу. В сентябре 1271 года они выбрали Теобаль­да Висконти, архиепископа Льежского, который принял имя Григория X. 9 мая этого же года Филипп III Фран­цузский и его дядя Карл Сицилийский прибыли в Витер­бо из Рима в сопровождении Генриха Германского, кото­рый ехал в Палермо со своим кузеном принцем Эдуар­дом, направлявшимся в Палестину. Когда Эдуард отплыл в Святую Землю, Генрих отправился в Гасконь, правите­лем которой он был назначен на время крестового похо­да своего кузена⁵³. Возможно, цель его поездки в Витер­бо заключалась в том, чтобы поторопить кардиналов завершить затянувшиеся выборы Папы⁵⁴. Причина убий­ства, о котором Папа публично заявил в 1273 году, кроется в том, что принц Генрих приехал в Витербо для того, чтобы попытаться примирить своих кузенов с коро­лем Англии. Но те питали к нему недобрые чувства и считали его виновным в том, что тело их отца было изувечено после сражения при Ивземе. 13 марта принц Генрих был на мессе в одной из церквей Витербо и коленопреклоненный стоял перед алтарем, читая молит­вы, в то время как короли Франции и Сицилии в это время находились в другой церкви. Воспользовавшись их отсутствием, братья ворвались в церковь, чтобы выта­щить своего кузена наружу. Поскольку его слуг не оказа­лось рядом, они напали на него с криком: «Генрих Гер­манский, ты — предатель, и ты не уйдешь». Он держался за алтарь, а они вновь и вновь наносили ему удары, пока почти не отрубили четыре пальца на его левой руке. Сочтя его мертвым, братья поспешили к отряду, которьи они оставили снаружи, чтобы обеспечить себе отступление. Один из их спутников спросил, что они сделали, Ги ответил: «Я свершил возмездие!» А другой воскликнул: «Как они тащили твоего отца?» Совсем обезумев, Ги кинулся назад, схватил свою жертву за волосы и выволок из церкви, несмотря на его сжимающие руки и мольбы о пощаде. Осыпая Генриха ударами, Ги кричал: «А ты не проявил милосердия к моему отцу и брату!» Убийцы тут же скрылись в замке графа Россо, тестя Ги⁵⁵. Тело принца Генриха было перевезено в Англию и похороне­но в Хейлзе, в графстве Глостер, а сердце в золотом сосуде поместили рядом с ракой Св. Эдуарда в Вестминстерском аббатстве⁵⁶. Ужас от совершения этого поступка описан Данте в части «Ад»:

Потом мы подошли к неотдаленной

Толпе людей, где каждый был покрыт

По горло этой влагой раскаленной.

Мы видели — один вдали стоит.

Несс молвил: «Он пронзил под божьей сенью

То сердце, что над Темзой кровь точит»⁵⁷.

В тот же день Карл Сицилийский написал об этом ужасном убийстве принцу Эдуарду⁵⁸, а Филипп Французский сообщил об этом императору, но не предпринял никаких шагов для того, чтобы наказать убийц. Симон умер в том же году (1271) в замке около Сиены, но Ги жил достаточно долго для того, чтобы горько заплатить за свое страшное преступление. Возвращаясь в 1273 году из Палестины, Эдуард I прибыл 14 февраля в Овьедо, где тогда находилась резиденция Григория X, и потребовал наказать оставшегося в живых преступника. 1 марта Па­па приказал Ги де Монфору приехать к нему в течение двух недель. Это постановление было вывешено на дверях Овьедского собора. Обвиняемый прислал всевозможные извинения, но не появился, тогда на него был наложен интердикт в самой торжественной манере: «Пускай не уважает его ни один человек, и пусть он никогда не получит ни наследства, ни добра от какого-либо другого. Пускай бесчестные дела его позором лягут на потомство его до четвертого колена! Да будет он отлучен от Церк­ви!» Подобно Каину Ги был отрезан от всего общества⁵⁹. (1 апреля 1273 г.) В следующем июне Григорий X воз­главил Вселенский Собор в Лионе. Его путь проходил через Флоренцию, где Ги де Монфор и его жена попыта­лись вымолить его прощение. Когда глава Католической Церкви покинул Флоренцию, Ги еще более двух миль шел за ним в одной рубашке, босой и с веревкой, обви­той  вокруг шеи.  Упав  перед Папой  ниц и  проливая потоки слез, он взывал к его милосердию и просил отпра­вить его в заключение, только бы получить отпущение грехов и прощение. Было приказано отправить его под надзор Карла Сицилийского в пределах папских владе­ний⁶⁰. Через некоторое время Ги смог бежать и, вероятно, вернулся на службу к сицилийскому королю. Его сын, Карл Салернский попытался примирить Ги с Эдуардом I, на что последний отреагировал не самым великодуш­ным образом⁶¹. Информация о том, что Ги посетил Нор­вегию в 1280 году, вызвала недовольство короля, потому что он не был арестован и доставлен к нему⁶². Папа Мартин IV простил Ги, потому что нуждался в его помо­щи в борьбе с городом Урбино. Ги быстро оправдал его надежды и вернул многие папские земли, которые были потеряны. Когда умер его тесть, Папа разрешил Ги де Монфору вернуться и обеспечил вдовью долю для его жены и дочерей⁶³. В конце концов он снова вернулся на службу  к Карлу Сицилийскому и  помогал  гарнизону Катании, когда был разбит на море и взят в плен извест­ным арагонским адмиралом Роджером де Лауреа. Все узники были освобождены за выкуп, один только Ги остался в заключении до самой своей смерти в 1288 году, безусловно, тут не обошлось без вмешательства Эдуарда I⁶⁴. На младшего брата Амори де Монфора падала тень подозрения причастности к убийству в Витербо, хотя легко было доказать, что в тот день, когда оно произошло, он лежал сраженный лихорадкой в Падуе и был на волосок от смерти⁶⁵. В 1268 году Амори был посвящен в духовный сан и в течение четырех лет учился в Падуе, кроме того, он был должностным лицом Папы. Возмож­но, он изучал медицину, потому что в 1272 году вернул в бенедиктианский монастырь Монте Касино три книги по этому предмету, через своего клерка Питера Стоу⁶⁶. В 1273 году Амори отправился из Франции в Уэльс со своей сестрой Элеанорой, которая уже давно была по­молвлена с Ллевелином. Но к несчастью их корабль был захвачен около Сюлли в Гламоргане и доставлен в Бристоль⁶⁷. Элеанору оставили при дворе, и лишь после того, как она провела там семь лет, 13 октября 1278 года наконец-то состоялась ее свадьба с Ллевелином⁶⁸. Она умерла в 1282 году, родив дочь Гвенсилиану или Гвенллиан, которая стала монахиней в Семпринггеме, где и умерла. Амори сначала был заключен в Корфском зам­ке, а затем в Шерборнском. Напрасно три Папы по очереди хлопотали о его освобождение. Принц Эдуард не был уверен в том, был ли он соучастником убийства его кузена Генриха или нет. Его раздражали родствен­ные связи Амори и Ллевелина, который всегда вызывал подозрение английского короля. И особенно он был не­доволен тем, что Амори старался убедить Папу отменить приговор об отлучении его отца, Симона де Монфора, поскольку последний проявил перед смертью знаки рас­каянья⁶⁹. В конце концов, в 1281 году⁷⁰, принц Эдуард уступил просьбам Иоанна Пекгема, архиепископа Кентерберийского⁷¹, и заверениям Папы, что Амори навсегда покинет Англию. Перед советом, собравшемся в Лондон­ском Темпле, епископ Вустерский сообщил, что он видел­ся с заключенным и осторожно разузнал о его целях. Тот поклялся, что никогда не нарушит мир и не станет строить планов против короля⁷². После этого заверения Амори был освобожден, но в течение двух следующих лет вновь навлек на себя гнев своего царственного кузе­на, поскольку стал причиной того, что брат короля Эд­мунд, тогда уже граф Лестера и Ланкастера, был вызван к римскому престолу. Эдуард I заявил, что дела, касаю­щиеся фьефов, наследства или денег, не могут выходить за пределы Англии⁷³. Получив резкое письмо от короля, Амори оставил свои попытки. Покинув Англию, он от­правился во Францию, откуда сразу вернулся в Италию, где сменил рясу священника на рыцарские доспехи⁷⁴. Он выступал в роли защитника дочерей своего брата Ги до своей смерти в 1292 году. Таким образом, к концу три­надцатого столетия род Симона де Монфора по мужской линии прервался.

ГЛАВА XV

ЖУРНАЛ РАСХОДОВ ГРАФИНИ ЛЕСТЕРА

Многие интересные детали, характеризующие жизнь и особенности этого периода, можно почерпнуть из журнала расходов, которые вела графиня Лестера в первой половине 1265 года. Они также отражают уровень жизни и размер жалований того времени. Датировку можно легко восстановить. Те исторические события, которые упомянуты в документе, можно отнести только к 1265 году. В некоторых случаях выплата жалованья производилась в 49-й год правления,  восьмой день после Крещения падает на среду, что соответствует календарным данным того года¹. Очевидно, графиня Элеанора взяла эти записи с собой, когда покидала Дувр, и скорее всего привезла их в Монтаржи. В 1831 году они были приобретены попечителями Британского музея. Записи начинаются 19 февраля, но ссылки типа «вышеупомянутый» говорят о том, что начала не сохранилось. Домашние траты рассчитаны до 29 августа, хотя некоторые личные расходы дати­рованы более поздними числами.  Если клирик делал записи о ежедневных расходах на лицевой стороне листа, то на обратной его стороне находятся пометки о смешан­ных или персональных расходах, относящихся к тому же периоду, что и цифры на первой стороне. Когда Симон прибыл в Одигемский замок в пятницу 20 марта, начи­нается его личный список, и в день его отъезда 2 апреля он появляется снова. Записи расходов графини начина­ются в Уоллингфорде, но она вскоре покинула это место и через Рединг поехала в Одигем, где оставалась до понедельника 1 июня, а уже оттуда отправилась в Дувр. Элеанора прибыла туда в понедельник 15 июня и пробы­ла там до 29 августа.

Достаточно трудно сравнить цены того времени с нашими, если учесть тот факт, что во времена Генриха III на эти деньги можно было купить в 15 раз больше, чем в 1914 году².

Счета свидетельствуют о том, что к Монфорам посто­янно приходили посетители. Во вторник, 17 марта, стар­ший сын графини Генрих приехал со своими кузенами принцем Эдуардом и Генрихом Германским. Другие сы­новья, Симон, Ги, Амори и Ричард, приезжали и уезжали в разные дни. Среди гостей были графини Альбемарля, Гло­стера и Оксфорда. Чтобы перевезти графиню Глостера из Чиппенгема в Одигем, было потрачено 5 шиллингов. Сле­дует также упомянуть заложников, захваченных баронами и их сторонниками, и священнослужителей. Дважды при­езжал аббат Уэверли. Настоятельница приорства Винтней, в Гемпшире, монахи, а также настоятельница Эймсбери были близки графине по духу. Монах Винтнея получил 10 шиллингов за ризу, которую он сделал для капеллана графини, в качестве подарка к Пасхе. Капеллан Кемсинга в Кенте и Иоанн, настоятель Кетерингтона в Гемп­шире, посещали Одигем. Среди сторонников дела баро­нов, которые были гостями замка, упоминается Томас Астли, рыцарь из Уорикшира, который потом погиб при Ивземе. Когда канцлер остановился в Солсбери, ему послали в подарок вино. Им был Томас де Кантилуп, который занимал этот пост благодаря баронам с 25 фев­раля по 10 августа. Затем он стал епископом Херефорда и был канонизирован после смерти. Раку с его мощами и по сей день можно видеть в Херефордском соборе³.

Среди статей личных расходов постоянно упомина­ются ботинки и туфли для разных людей. Например, туфли прачки Петрониллы стоили 1 шиллинг. Чепчик из черного муслина для графини обошелся в 14 шиллингов, в то время как за 14 длинных шпилек было заплачено два с половиной пенса. К празднованию Троицы обзаво­дились новой одеждой. Двенадцать элей* (* Эль — мера длины, равная в Англии 45 дюймам (1,14 м). — Прим. ред.) алой материи было приготовлено к этому празднику для мантии гер­манского короля. Элеанора и ее дочь приобрели одежду того же цвета, но, возможно, более яркого оттенка. Принц Эдмунд, младший сын короля Римлян, удостоился ткани менее насыщенного цвета, а для летней одежды он полу­чил полосатую ткань из Парижа. В то же время были приобретены три плаща с капюшонами, два из которых были подарены королю и его сыну, а третий оставлен для гардероба графини. Унция шелковых нитей стоила 2 шил­линга, а три унции золотых — шиллинг. Когда заболела «девица Элеанора», потребовалось 8 шиллингов, чтобы послать мальчика и лошадь за цирюльником в Рединг, который сделал ей кровопускание. Его вознаграждение вместе с расходами составило 2 шиллинга 8 пенсов. 6 пенсов было заплачено за доставку письма юной леди ее кузену, принцу Эдуарду. Перед Пасхой монах графини получил 4 шиллинга, а во время пасхальной недели еще шиллинг в подарок. Брат Г. Бойон привез в Лондон 12 дюжин листов тонкого пергамена, чтобы сделать для Элеаноры-младшей карманный бревиарий, а позже запла­чено 14 шиллингов за работу писца, которая была выпол­нена в Оксфорде под надзором вышеупомянутого мона­ха. Шелковый пояс для Амори обошелся в 3 шиллинга и 4 пенса, в то время как 6 овечьих шкур для предметов одежды графини стоили всего 21 пенс. Среди мелких покупок можно назвать перья и иглы. Любопытная ста­тья — расходы домашнего портного, когда он приехал в Лондон, чтобы обновить одежду. Это касалось той одеж­ды, которая имела длинный ворс. Когда становились за­метными потертости, его подрезали и даже старая одеж­да приобретала вид новой.

Для хранения серебряных кубков, принадлежащих гра­фине, был сделан сундук из дубленой кожи. Он стоил 2 шиллинга и 1 пенс и был укреплен железными обруча­ми, стоившими 1 шиллинг и 6 пенсов. 8 серебряных пенсов пошли на починку четырех ложек. Фиал для комнаты графини стоил 1 пенс. Ванна для Одигема, дати­рованная другим числом, стоила 3 пенса. Позолоченную тарелку доставили в Лондон для юной леди и заплатили за нее 2 шиллинга 10 пенсов и 25 маленьких звезд по пенсу каждая, чтобы украсить ее кубок. Золотая пряжка, которую графиня подарила Джону де Хею, горячему сто­роннику партии баронов, стоила 15 шиллингов. Встреча­ются нечастые упоминания о свечах и о том, что было заплачено 2 пенса за замок для сундука, в котором свечник хранил их. Доставка тростника, который стелили на пол зала и комнат графини, стоила 2 пенса. Есть запись и о коте, которого держали для ловли мышей. Был доставлен ящик для хранения ножей графини и два ко­телка для Амори. Моющим средствам отведено очень мало места, возможно потому, что по большей части их делали дома. С 25 декабря по 31 мая на них потратили 1 шиллинг 3 пенса, но эта статья расходов возросла во время поездки из Порчестера в Дувр — 1 шиллинг 4 пенса за несколько дней. Регулярной была статья рас­ходов, связанная с тарелками, блюдами, кубками и скатер­тями. Лошадь для Амори стоила 30 шиллингов, а покупка новой кареты, обитой железом, и починка старой обош­лись всего в 33 шиллинга. Рента за содержание кур в Кенилворте обошлась графине в 13 шиллингов 4 пенса.

Цены на продукты более постоянны. Основной повседневной статьей расходов были цветы, вино, пиво, мясо и рыба. Хлеб скорее всего делали из смеси пшеницы и ржи, хотя иногда упоминается мука более высокого качества, она названа «просеянной» или «измельченной»,; вероятно, для маленьких булочек и сырного пирога. Коробка имбирных пряников стоила 2 шиллинга 4 пенса, а четыре фунта этого же лакомства, как отмечено в другом месте, обошлись в 12 шиллингов. Поскольку мука, из которой пекли хлеб, давалась собакам Генриха Германского и молодых Монфоров, можно сделать вывод, что слугам давали еду не худшего качества и они ели тот же хлеб, что и их хозяева. Вино было преимущественно белым или красным, хотя в августе в Дувре преоблада­ло сладкое вино. Ближе к концу записей упоминается также Гасконское вино. Каждый день выпивали огром­ное количество пива. Как правило, его варили дома из ячменного солода, овса или пшеницы, хотя иногда его покупали в небольших количествах. Женщина-пивовар из Банбери получила 5 шиллингов за свою работу и 1 шиллинг 6 пенсов на дорогу домой. Самое большое количество пива, полученного за один день, — 252 галло­на. Поскольку тогда не использовали хмель, пиво нужно было выпивать сразу и использовать пряности вместо специй. Когда его покупали, пиво стоило от полшиллинга до шиллинга за галлон. Довольно часто упоминается молоко. Его выпивали 9 галлонов в неделю. В другой раз упоминается 10 галлонов вдобавок к тем, которые были куплены за 2 пенса. Есть записи и о воде, но деньги в данном случае скорее всего платили за то, чтобы доставить ее из ближайшего источника. В Дувре принести в замок из города воды на две недели стоило 13 пенсов.

Готовили на огне, а топливом служил древесный уголь или дрова. Есть статья расходов на доставку и рубку последних. Необходимым компонентом для жаркого был жир. Основные сорта мяса — говядина, баранина, свини­на и телятина. Иногда также упоминается мясо козлен­ка. Съедали большое количество кур и гусей. 14 июня в Винчелси за 35 гусей отдали 16 шиллингов 10 пенсов, а на следующий день за 4 дюжины кур заплатили 5 шил­лингов 9 пенсов. Один раз привезли овец из Эверсли. Расходы для охоты на оленя с собаками составляли 6 пенсов. Ближе к истечению срока пребывания графини в Дувре охота стала необходимостью, а также нужно было доставать фураж для животных. Корица, фенхель, петрушка, кислый сок и уксус были незаменимы на кух­не. Съедали огромное количество яиц. 1600 штук обош­лись в 6 шиллингов и 8 пенсов. В другом месте гово­рится, что 150 яиц были отданы в качестве ренты. Нуж­но не забыть про масло и сыр. А вот ассортимент упомянутых овощей весьма ограничен. Иногда они упо­минаются все вместе, но выделены фасоль, горох и лук. Поскольку домочадцы графини Лестера соблюдали Великий пост, а также постились по средам и пятницам, они съедали огромное количество рыбы. Наиболее рас­пространенной была соленая сельдь, которой за один толь­ко день съедали несколько сотен штук. Один раз упо­минается тысяча. Но ели и многие другие виды рыбы. В 15 шиллингов и 1 пенс обошлась доставка из Бристо­ля в Уоллингфорд 108 морских щук и трески, 32 морских угрей, 500 хеков. Из всего этого количества половину оставили на месте, а другую половину отвезли в Одигем. Вся морская собака (акула) была оставлена в Уоллингфорде, за исключением двух небольших кусков. Импера­тору была отправлена бочка осетров. Кроме этого, можно назвать такие морепродукты, как окунь, лещ, лангуст, плот­ва, минога, угорь, солнечник, кефаль, камбала, кит, а также крабы, устрицы, креветки. Рыба, доставленная из Стейнса, стоила 10 шиллингов. Возможно, сам граф ел только свежую рыбу, поскольку во время его пребывания в Одигеме человек, рыбачивший в Фарнгеме 11 дней, полу­чил 6 шиллингов и 3 пенса.

Фрукты упоминаются нечасто. Некоторое количест­во яблок было куплено за 4 с половиной пенса, а 300 груш, доставленные из Кентербери, — за 10 пенсов, в то время как за их доставку Колин Маршал получил 3 пенса. В подарок императору был послан изюм. Также упомя­нут инжир. Постоянно присутствуют записи о разных специях, таких как корица, гвоздика, тмин, финики, гелин-гейл (сорт осоки с пряным корнем), имбирь, лакрица, мускатный цвет, перец, рис, шафран, соль и сахар. 12 фун­тов миндаля закончились за 11 дней. Есть упоминание о «белой пыли», возможно, речь идет о сахарной пудре.

Расходы на лошадей были значительными, поскольку они являлись единственным способом передвижения. Их среднее количество в Одигемском замке обычно не превышало 50, но иногда их число возрастало из-за лоша­дей посетителей. 19 марта тут было 334 лошади, включая коней принца Эдуарда, Генриха Германского и самого графа. Сено и овес упоминаются ежедневно, а иногда встречаются записи о подковах, гвоздях и расходы на кузнеца. 8 пенсов заплатили за то, чтобы накосить тра­вы, и 15 — за клещи. Среди личных расходов много места отводится различным частям доспехов. Значитель­ным пунктом были и гужевые перевозки. 33 шиллинга отдали за доставку шести бочек вина из Саутгемптона в Одигем и 5 шиллингов 8 пенсов — за две бочки из Портсмута. В 7 шиллингов обошлась перевозка бочки вина вместе с тюками воска и миндаля из Порчестера в Одигем. Заплатили 2 шиллинга за то, чтобы привезти финики и специи в Кенилворт для германского короля. За доставку лаврового масла из Лондона отдали 3 пенса и 10 с половиной за то, чтобы привести 200 фиг из Уоллингфорда. Тогда не существовало почты и приходилось использовать посыльных, поэтому встречается мно­го записей о том, что графиня отправляла с посыльным письмо своему мужу в Глостер и Херефорд. Имена по­сыльных наводят на определенные размышления. Среди них встречаются Слингевей и Требоди. Большинство слуг имеют саксонские имена, такие как портной Хике, Гоби-тести, Дикон, Ханде, Вилекин (слуга Ричарда де Монфора), Доб и Гарбаг.

Графиня была щедрой женщиной, поэтому встреча­ются частые упоминания о подарках для капеллы. С 8 по 15 июня она дала 4 шиллинга 6 пенсов. Часто давали еду беднякам. 14 апреля восемьсот человек получили три кварты хлеба и бочонок сидра. Несколько дней спустя слуги и бедняки съели три четверти быка. Покупался воск для свечей капеллы.

Некоторые представления об уровне жизни показы­вают размер жалованья. Обычный слуга-мужчина полу­чал полтора пенса в день. Двое из них присматривали за жеребятами и борзыми графини. Егерь получал 2 пенса ежедневно. Когда рыбак Симона покинул Одигем и по­ехал в Кенилворт, он получил 5 шиллингов в качестве платы за полгода работы. Когда мальчик пекарь был отпущен, он получил 7 шиллингов за два года, но явно был этим недоволен. А когда Роджер Лионский допла­тил ему еще три, он был вполне этим удовлетворен.

Беглое чтение этих записей создает впечатление, что графиня была умной женщиной, которая хорошо управля­лась со своим семейством и хозяйством. Слуги были преданны ей и исполняли все распоряжения, даже когда это было небезопасно, а также сопровождали свою гос­пожу в Дувр и остались с ней в дни ее опалы. В доме всегда было изобилие еды. «Добродетельная женщина — сокровище для мужа, а женская мудрость — подарок для всего дома».

ПРИМЕЧАНИЯ

Глава I

1. Robertson, Regnum Dei, p. 267, note.

2. Luchaire, Innocent III. La Croisade des Albigeois, p. 81.

3. McKilliam, A Chronicle of Popes, pp. 300-304.

4. Davis, England under The Normans and Angevins, p. 368.

5. Wendover, Chronica, II, pp. 176-177.

6. Hearnshaw, Mediaeval Contribunions to Modern Civilization, f p. 79.

7. Green, A Short History of the English People, p. 130.

8. Hobhouse, The Church and the World in Idea and in History, p. 205, note.

9. Cox, Crusades, p. 200. _;

10. Cavanagh, Life of St. Thomas Aquinas, pp. 48-49.

11. Hearnshaw, Mediaeval Contributions to Modern Civilization, pp. 139-140.

12. Bridges, Roger Bacon, pp. 21, 24, note.

13. Johnstone. A Hundred Years of History, p. 31.

14. Colby, Selections from the Sources of England History, p. 86.1

15. Hearnshaw, Mediaeval Contribunions to Modern Civilization,! p. 143.

16. Matthew Paris, II, p. 330.

17. Ibid., I, p. 125; Historia Minor, II, pp. 406-407; Flores Histo-riarum, II, p. 226.

18. Gibbon, VI, pp. 436-437.

19. The Sainte Chapelle.

20. Political Songs, p. 67.

21. Flores Historiarum, II, p. 343; Matthew Paris, II, pp. 239-242. 23. Matthew Paris, Historia Maior, VI, Additamenta, pp. 138-144; Stevenson, Grosseteste, pp. 263-265.

23. Luchaire, Innocent III et les Albigeois, p. 36.

24. Joinville, p. 163.

25. Matthew Paris, II, pp. 127-128.

26. Guiraud, Saint Dominic.

27. Oliphant, Francis of Assisi, pp. 30-32; Sabatier, Life of St. Francis of Assisi, pp. 632-633.

28. Monumenta Franciscans, I, pp. 631-632.

29. Green, A Short History of the English People, pp. 149-150; Monumenta Franciscana, I, pp. 632-633.

30. The little Flowers of St. Francis, pp. 74-77.

31. Monumenta Franciscana, I, pp. 17, 18.

32. Ibid., pp. XXX-XXXI.

33. Oliphant, Francis of Assisi, pp. 182-183; Sabatier, Life of St. Francis of Assisi, p. 86.

34. Jessop, The Coming of the Friars, p. 240.

35. Hassall, European History, s^ecb ynaaan 1243 toa, p. 68; Tout, The Impire and the Papacy, говорит o 1244 годe, p. 457.

36. M. Paris, I, p. 131.

37. Davis, Mediaeval Europe, pp. 194-195.

38. Tour, The Impire and the Papacy, p. 472.

39. Royal Letters, I, p. 289.

40. Duclaux, A Short History of France, p. 69.

41. Greenwood, Impire and Papacy in the Middle Ages, pp. 145-146.

42. Champollinon-Figeac, pp. 44-50; Historia Minor, II, pp. 378-381.

43. Historia Minor, II, p. 308.

44. Salter, Mediaeval Archives of the University of Oxford, pp. 17, 18.

45. Dunstable, pp. 109-110.

46. Salter, Mediaeval Archives of the University of Oxford, p. 19, note.

47. Salter, op. Cit., p. 21.

48. Ibid., p. 26.

49. Robert of Gloucester, II, 1. 10, 669.

50. Ramsay, The Dawn of the Constitution, p. 24, note.

51. Rymer, I, pp. 153-154.

52. Waverley, pp. 293-294.

53. Flores Historiarum, II, p. 170.

54. Lethaby, Westminster Abbey and Craftsmen, pp. 107-108.

55. Ibid., p. 150.

56. Ibid., p. 151.

57. Flores Historiarum, II, pp. 289-290; M. Paris, II, p. 62.

58. Lethaby, op. cit., p. 113.

59. Roberts, Excerta e Rotulis Finium, pp. 283, 339, 342, 450-451.

60. Lethaby, op. cit., p. 165.

61. Lethaby, Westminster Abbey and Craftsmen, p. 299.

Глава II

1. Davis, England under Normans and Angevins, p. 389.

2. Nicolas, Testamenta Vetusta, I, p. 5.

3. Robert of Gloucester, II, 11. 10, 560-571; Wendover, II, pp. 197-198.

4. Pearson, History of England, II, p. 111.

5. Wendover, II, pp. 209-210, 219.

6. Ibid., II, p. 221-223.

7. Rymer, I, p. 148.

8. Historia Anglorum, II, p. 224.

9. Ibid., p. 231.

10. Wendover, II, p. 235.

11. Robert of Gloucester, II, 11. 10, 646-647.

12. Rymer, I, p. 154.

13. Historia Anglorum, II, pp. 231-232.

14. Wendover, III, p. XXVIII.

15. Flores Historiarum, II, p. 176; Historia Anglorum, II, pp. 251-252; Wendover, II, pp. 265-267.

16. Royal Letters, I, p. 222.

17. Ibid., p. 225.

18. Dunstable, pp. 86-89; Flores Historiarum, II, pp. 180-181; Historia Anglorum, II, pp. 262-265; Rymer, I, pp. 175-176; Wendover, II, pp. 278-282.

19. Royal Letters, I, pp. 543-545, 547; Rymer, I, p. 176.

20. Wendover, II, p. 285.

21. Dunstable, p. 89.

22. Historia Anglorum, II, p. 255.

23. Dunstable, p. 110; Flores Historiarum, II, p. 192; Wendover, II, pp. 349-350.

24. Tout, Political History, III, p. 28.

25. Wendover, II, p. 212.

26. Tout, The Empire and the Papacy, p. 364.

27. Dunstable, p. 125; Tout, The Empire and the Papacy, p. 369.

28. Historia Anglorum, II, pp. 315-317; Wendover, II, pp. 377-378.

29. Dunstable, p. 128; Historia Anglorum, II, pp. 337-338; Rymer, I, pp. 203-204; Wendover, III, pp. 16-20.

30. Сравните с французским словом 'grand'.

31. Dunstable, pp. 116, 125-126; Historia Anglorum, II, pp. 302, 309-311,329-330.

32. Французские историки называют этого уроженца Пуату Пьером д'Эрво (де Оривьи), но в английской истории он известен как Петр Рибо. Bemont, p. 114, note.

33. Historia Anglorum, II, pp. 343-349, 351-342; Wendover, III, pp. 31-38.

34. Historia Anglorum, II, pp. 350-351; Rymer, I, pp. 207-208, 210.

35. Dunstable, pp. 129, 137-138; Historia Anglorum, II, pp. 359-361.

36. Robert of Gloucester, II, 11. 10, 821-833; Rymer, I, p. 211.

37. Rymer, I, p. 199.

38. Johnstone, A Hundred Years of History, p. 31.

39. Historia Anglorum, II, pp. 361-362; 364-365; 367-369; Wendover, III, pp. 59-90.

40. Rymer, I, pp. 174, 176, 180, 185, 190, 216-219.

41. Legg, English Coronation Records, pp. XVIII, 59-63; L. W. V. Harcourt, His Grace the Steward, pp. 82-83. Аркур утвер­ждает, что после праздника главный повар получил в каче­стве традиционной платы мантию стюарда.

42. M. Paris, I, pp. 8-10.

43. Freeman,William the Conqueror, p. 1.

Глава III

1. Green, Princesses, II, p. 64; Masterman, The Dawn of Mediaeval Europe, p. 205; Pauli, p. 18.

2. Freeman,History of the Norman Conquest; Green,Princesses, II, p. 64; Palgrave, Collected Works, IV, p. 138.

3. Rymer, I, pp. 79-80.

4. Madox, History of the Exchequer, pp. 20, 22, 28, 40,  114, 179, 203; Rymer, I, p. 16.

5. Nicolas, Historic Peerage of England, p. 283; Pauli, p. 20.

6. Nicolas, Historic Peerage of England, p. 515; Pauli, p. 24.

7. Stubbs, History, I, p. 373.

8. Madox, History of the Exchequer,pp. 35-36; Rymer, I, p. 96.

9. Pauli, p. 21, note.

10. Manners and Household Expenses, p. VIII.

11. Dunstable, p. 33.

12. Harcourt, His Grace the Steward, pp. 75, 193, 196, 198. Аркур считает, что он был изгнан из Англии: «Simon vero pater ejus propter suam inobedientiam a rege exheredatus est et cum filiis suis de Anglia exult».

13. Cox, Crusades, pp. 149-152; Milman, V, pp. 340-343; Pauli, p. 21; Villehardouin, Chronicle, p. 27.

14. Milman, V, p. 388.

15. Duclaux, A Short History of France, pp. 72-73.

16. Luchaire, La Croisade des Albigeois, pp. 142-144 et passim.

17. Luchaire, op. cit, pp. 203-204; Pauli, pp. 21-22, text and note. ]

18. Pauli, pp. 22-23.

19. Dunstable, p. 54; Flores Historiarum, II, p. 169; Milman, V, pp. 461-462; Wendover, II, p. 252.

20. Historia Anglorum, II, p. 240.

21. Luchaire, Social France, pp. 348-349.

22. Luchaire, op. cit., p. 329.

23. Roger de Wendover, II, p. 300. Роджер де Вендовер, вслед за Матвеем Парижским, пишет о попытке восстановления земель, исходящей от Симона. Протеро считает это ошибкой (Prothero, p. 40), а Бемон (M. Bemont, p. 4) приводит доказательства, подтверждающие, что человек, предъявив­ший права на земли, был старшим братом Амори, а не Симоном, который был младше.

24. Pauli, p. 26.

25. Cox, Crusades, pp. 193-194.

26. Paris, I, pp. 272-273.

27. Green, Princesses, II, p. 78, note. Грин пишет, что он умер по пути во Францию и был похоронен в церкви Св. Иоанна Латеранского в Риме. Протеро считает, что Амори умер в Отранто (Prothero, p. 54), а Бемон утверждает, что его по­следним прибежищем стал Рим (M. Bemont, p. 13, note).

28. Pauli, p. 29.

29. Green, Princesses, II, p. 64.

30. Guizot, History of Civilization in France, III, pp. 240-241; Joinville, p. 154; Kitchin, History of France, I, p. 320.

31. Bemont, p. 7 and notes; Pauli, p. 29, note, and p. 30, note.

32. Tout, France and England, chapter I, passim.

33. Davis, England under Normans and Angevins, p. 433; Kitchin, France, I, p. 327; M. Paris, I, pp. 481-482.

34. Household Expenses, p. IX.

35. Pauli, p. 28, note; Patent Rolls for 1218 and 1219.

36. Nicolas, Historic Peerage, p. 104.

37. Rymer, I, pp. 205-206; Patent Rolls for 1230.

38. Green, Princesses, II, p. 66.

39. Ibid., p. 65. Список земель, принадлежащих графу Лестера, см. в Testa de Nevill, pp. 26, 36, 86, 88, 109, 111, 122, 144. На 125 стр. упоминается также, что Ньюбери принадлежал совместно Симону и его жене как часть ее приданого из владений Пемброков.

40. Royal Letters, I, p. 362.

41. Nicolas, Historic Peerage, p. 104; Pauli, p. 28; Patent Rolls for 1232 and 1236; Tewkesbury, p. 87.

42. Bemont, p. 333; Roberts, Excerpta, I, p. 217; Royal Letters, I, pp. 401-402; Close Rolls for 1231.

43. The Chronicle of Jocelin of Brakelond, pp. 2-4; Stevenson, Robert Grosseteste, pp. 99-101.

44. Roberts, Excerpta, I, p. 313. Робертс показывает, что он вла­дел землями в 1236 году;  Royal Letters, I, p. 407.

45. M. Paris, I, pp. 34, 68.

46. Ibid., p. 73.

47. Rymer, I, pp. 231,233-234.

48. Bemont, p. 6, note.

Глава IV

1. Bemont, p. 7. Бемон считает, что она родилась в 1212 году, но Протеро (Prothero, pp. 42-43) и Паули (Pauli, p. 31) называют 1215 год.

2. Champollion-Figeac, pp. 27-28; Davis, England under Normans and Angevins, pp. 407-408; Robert of Gloucester, II, 11. 10, 650-651; Royal Letters, I, pp. 22-23; Rymer, I, p. 160.

3. M.Paris, II, pp. 119-120.

4. Royal Letters, I, pp. 170-171.

5. Davis, England under Normans and Angevins, p. 406; Robert of Gloucester, II, 11. 10, 678-680. Уайкс говорит (р. 64), что свадьба состоялась в 1224 году.

6. Green, Princesses, II, p. 51 h nHctMo na pp. 445-447.

7. Ibid., p. 54.

8. Davis, England under Normans and Angevins, p. 413.

9. Wendover, II, pp. 378-379.

10. Ibid., p. 383.

11. Green, Princesses, II, p. 55, note.

12. Royal Letters, I, p. 364. «Королевские письма» называют 2 мая.

13. Wendover, II, pp.384.

14. Historia Minor, II, p. 327; Wendover, III, p. 7.

15. Robert of Gloucester, II, 11. 10, 720-724.

16. Green, Princesses, II, p. 56.

17. Robert of Gloucester, II, 11. 10, 733-734; Wendover, III, p. 10.

18. Green, Princesses, II, p. 57.

19. Wendover, III, pp. 13-14.

20. Green, Princesses, II, p. 59.

21. Roberts, Excerpta, II, p. 109.

22. Green, Princesses, II, p. 447.

23. Ibid., p. 60; Pauli, p. 81.

24. Roberts, Excerpta, I, p. 285. .

25. Green, Princesses, II,pp. 61,86; Madox,Exchequer,p. 267 and note; Patent Rolls for 1244 and 1245.

26. Roberts, Excerpta, I, p. 424.

27. Rymer, I, p. 212.

28. Roberts, Excerpta, I, p. 410.

29. Green, Princesses, II, p. 62.

30. M. Paris, I, p. 117; Robert of Gloucester, II, 11. 10, 844-847.

31. Close Rolls for 1238.

32. Green, Princesses, II, p. 69.

33. Ibid., pp. 69-70.

34. Historia Anglorum, II, p. 404; M. Paris, I, p. 117.

35. M. Paris, I, p. 121.

36. Royal Letters, II, p. 15.

37. Flores Historiarum, II, p. 224.

38. M. Paris, I, p. 123.

39. Flores Historiarum, II, p. 227; Historia Anglorum, II, p. 403; Wykes, p. 65.

40. M. Paris, I, p. 124; Pauli, p. 39, note; Stevenson, Grosseteste, p. 269 and note.

41. Household Expenses, p. XV; Patent Rolls for 1238.

42. Rymer, I, p. 232.

43. Pauli, p. 33, note; Sismondi, Italian Republics, p. 64.

44. Historia Anglorum, II, p. 408.

45. Bemont, p. 9; M. Paris, I, p. 117.

46. Ward, St. Edmund, pp. 14-17, 19-20.

47. Royal Letters, I, pp. 558-559.

48. Pauli, p. 41, note.

49. Flores Historiarum, II, p. 227.

50. M. Paris, I, pp. 130-131; Pauli, p. 33 and note.

51. M. Paris, I, p. 139.

52. Historia Minor, II, p. 414; M. Paris, I, p. 155.

53. Lightfoot, Historical Essays, p. 162.

54. Blaauw, Barons' War, p. 61; M. Paris, III, p. 296.

55. Dunstable, p. 147; Flores Historiarum, II, pp. 224-225.

56. Historia Anglorum, II, pp. 412-413; Royal Letters, I, pp. 15-16.

57. Bemont, p. 5; Historia Anglorum, II, p. 417; M. Paris, I, p. 160; Pauli, p. 34 and note; Rymer, I, p. 203. Pимер приводит неверную датировку.

58. Ramsay, Dawn of Constitution, p. 88.

59. M. Paris, I, p. 172.

60. Bemont, p. 7. Создается впечатление, что Бемон верит в это обвинение, но не приводит никаких доказательств, кроме своих предположений относительно того, что Элеанора бы­ла весьма фривольной особой. M. Paris, I, p. 194.

61. Bemont, pp. 10-11, 333; Close Rolls for 1239.

62. Historia Anglorum, II, p. 423; Quarterly Review, CXIX, p. 31.

63. Dunstable, p. 151; Historia Anglorum, II, p. 424.

64. Pauli, p. 38.

65. Burton, pp. 311-313; Lightfoot, Historical Essays, pp. 166-167; M. Paris, III, pp. 35-38; Stephens, A History of the English Church, II, pp. 234-243; Stevenson, Grosseteste, passim.

Глава V

1. Шекспир В. Исторические драмы. Ричард II. Пер. М. Дон­ского. Л., 1990. С. 190.

2. Dunstable, p. 152; Historia Anglorum, II, p. 430; M. Paris, I, p. 252.

3. M. Paris, I, p. 262.

4. Dunstable, pp. 151-152; Flores Historiarum, II, p. 241; Historia Anglorum, II, p. 437.

5. Ramsay, The Dawn of the Constitution, p. 95; Bemont, p. 12. Бемон считает, что они покинули Англию вместе с Ричар­дом, но отделились от него во Франции.

6. Household Expenses, p. XIII; Ward, St.  Edmund, p.  148; Lanercost, p. 39.

7. Waverley, p. 327.

8. Tout, The Empire and the Papacy, p. 366.

9. Household Expenses, p. XVIII-XX.

10. Rymer, I, p. 241.

11. M. Paris, I, p. 359.

12. Ibid., pp. 368-371.

13. Flores Historiarum, II, pp. 247-249; Historia Anglorum, II, pp. 452-453; M. Paris, I pp. 385-386; Tewkesbury, p. 120; Waverley, p. 328.

14. Bemont, pp. 13, 334. Бемон считает, что Симон вернулся с герцогом Бургундским; Раuli, р. 42. Паули считает, что он мог действительно подать петицию императору из Иеруса­лима, но дата едва ли совпадает.

15. M.Paris, I, p. 373.

16. Historia Anglorum, II, pp. 454-455.

17. Kitchin, France, I, pp. 314, 317.

18. Dunstable, p. 157; M. Paris, I, p. 362.

19. Royal Letters, I, p. 262; Wendower, II, p. 284.

20. Tewkesbury, p. 122.

21. Ramsay, The Dawn of the Constitution, p. 101. Рамсей гово­рит: «вероятно, 9 мая», но Матвей Парижский называет 16 мая.

22. Green, Princesses, II, p. 79, note.

23. Rymer, I, pp. 244-245.

24. Champollion-Figeac, pp. 55-56.

25. Ibid., pp. 56-57.

26. Rymer, I, p. 246.

27. Champollion-Figeac, p. 57.

28. M. Paris, I, p. 147.

29. Guizot, Civilization in France, III, pp. 248-249; Joinville, Chronicle, p. 149.

30. Dunstable, p. 158.

31. M. Paris, I, p. 422.

32. Joinville, pp. 160-162; M. Paris, I, pp. 394-456 passin; Ramsay, The Dawn of the Constitution, pp. 101-104.

33. Champollion-Figeac, pp. 74-78.

34. Ibid., p. 58. Bemont, p. 14, note. Бемон трактует письмо, как обещание  100 марок Симону, хотя вряд ли именно это имелось в виду.

35. Champollion-Figeac, pp. 58-59; Rymer, I, p. 248.

36. Champollion-Figeac, pp. 65-66.

37. Flores Historiarum, II, p. 256.

38. Bemont, pp. 15-16.

39. Dunstable, p. 160; Roberts, Excerpta, I, p. 385.

40. Rymer, I, p. 251; Historia Minor, II, p. 470. Здесь называется 23 апреля.

41. Tewkesbury, p. 130; Winchester, p. 89.

42. Dunstable, p. 162; M. Paris, I, pp. 455-456.

43. Patern Rolls for 1244; Close Rolls for 1253.

44. Clive Holland, Warwickshire, pp. 166-168; Green, Princesses, II, pp. 81-83.

45. Patern Rolls for 1244.

46. Madox,Exchequer,p. 223; Roberts,Excerpta,I,pp. 436-437.

47. Green, Princesses, II, p. 88; Waverley, p. 336.

48. Monumenta Franciscana, I, p. 135.

49. Ibid, pp. 390-391.

50. Ibid., p. 275.

51. Ibid., p. 260.

52. Ibid, pp. 110-111; Rishanger, p. 36.

53. Mon. Fran., I, p. 268.

54. Ibid. I, p. 170.

55. Ibid. I, pp. 262-263.

56. Ibid. I, p. 107.

57. Ibid. I, pp. 225-226.

58. Ibid. I, pp. 266-268. Cpeди книг Симона была копия трактата «О пороках и добродетелях», напиcанного Домеником. (Bemont, p. 85 and note).

59. M. Paris, II, pp. 483-485.

60. Rishanger, p. 36.

Глава VI

1. M. Paris, II, p. 252.

2. Ibid., II, p. 255.

3. Bemont, pp. 264-265.

4. Bemont, p. 20; Champollion-Figeac, pp. 79-80; Davis, Normans and Angevins, pp. 406, 433.

5. Foss, Judges of England, p. 428; M. Paris, I, pp. 440-441.

6. M. Paris, I, p. 447.

7. Bemont, p. 21, note; Royal Letters, II, p. 400.

8. Royal Letters, II, pp. 57-59.

9. Паули и Протеро считают, что на шесть лет, но Бемон называет семь (Pauli, p. 51; Prothero, p. 88; Bemont, p. 22, 264). Close Rolls for 1248.

10. Bemont, pp. 23, 264-265, 341.

11. Rymer, I, p. 269.

12. Bemont, pp. 312-313.

13. Royal Letters, II, pp. 74-76.

14. Rymer, I, pp. 269-270.

15. M. Paris, II, pp. 288-289; Royal Letters, II, p. 74.

16. Bemont, p. 28; Champollion-Figeac, p. 81; Royal Letters, II, p. 86.

17. M.Paris, II, p. 312.

18. Rymer, I, p. 271.

19. Bemont, p. 31, 89, 317-318; Stevenson, Grosseteste, p. 282.

20. M. Paris, II, pp. 331-332; Royal Letters, II, pp. 56-57.

21. Royal Letters, II, p. 55.

22. Rymer, I, p. 271.

23. Royal Letters, II, p. 55; Close Rolls, IV, p. 55.

24. Royal Letters, II, p. 56.

25. Ibid., p. 382.

26. Ibid.

27. Monumenta Franciscana, I, pp. 292-301.

28. Bemont, p. 33.

29. Champollion-Figeac, p. 82; Rymer, I, p. 272.

30. Bemont, p. 33-34.

31. Bemont, p. 267; Royal Letters, II, pp. 52-53.

32. M. Paris, I, p. 337.

33. Royal Letters, II, p. 383.

34. Rymer, I, pp. 275-276.

35. Royal Letters, II, p. 63.

36. M.Paris, II, p. 421.

37. Bemont, p. 36, note.

38. Flores Historiarum, II, p. 377; M. Paris, II, pp. 420-422, 431.

39. Bemont, p. 37.

40. M. Paris, II, p. 459.

41. Bridges, Roger Bacon, p. 26.

42. Burton, pp. 290-293; Central Period of the Middle Ages, pp. 233-234; Flores Historiarum, II, p. 378; Kitchin, France, I, pp. 335-336; Monumenta Franciscana, I, p. 109; M. Paris, II, pp. 451-458; Tewkesbury, p. 145; Oxenedes, p. 185.

43. M. Paris, II, pp. 464-465.

44. Bemont, p. 336.

45. M. Paris, II, pp. 467-471; Monumenta Franciscana, I, p. 107.

46. Bemont, p. 339.

47. M. Paris, II, pp. 476-477.

48. Royal Letters, II, pp. 68-69.

49. Ibid., pp. 70-72.

50. Ibid., pp. 72-76.

51. Ibid., pp. 76-81.

52. Ibid., p. 82.

53. Ibid., pp. 384-386.

54. M. Paris, II, pp. 477, 483.

55. Royal Letters, II, pp. 82-83.

56. Dunstable, p. 184; M. Paris, II, p. 486.

57. M. Paris, II, p. 487.

58. Bemont, pp. 309, 312.

59. Ibid., pp. 306-307.

60. Ibid., pp. 313-317.

61. Bemont, p. 336; Monumenta Franciscana, I, pp. 125-126.

62. Mon. Fran., I; pp. 122-130; M. Paris, II, pp. 485-493.

63. Rymer, I, pp. 282-283.

64. Royal Letters, II, pp. 388-391.

65. Bemont, p. 47; Dunstable, p. 184; M. Paris, II, p. 508.

66. Royal Letters, II, p. 129.

67. Dunstable, p. 184; M. Paris, II, pp. 507-508.

68. M. Paris, II, pp. 508-510.

69. Ibid., p. 527.

70. Ibid., p. 530.

71. Bemont, pp. 340, 343.

72. Bemont, pp. 337-338; Champollion-Figeac, pp. 94-95; M. Paris, III, pp. 27-28.

73. Magnus, Europen Lit., pp. 5, 63-64; Chambers's Encyclopedia.

74. Rymer, I, p. 32.

75. Foss, Judges, p. 428; M. Paris, III, pp. 41-42; Rymer, I, p. 290.

76. M. Paris, III, pp. 16-17, 20. Уайкс утверждает, что Симон в отместку за свою отставку уступил врагам Генриха III три замка (Wykes, p. 105).

77. Joinville, p. 287; Kitchin, I, p. 336; M. Paris, III, pp. 21-22, 56.

78. Monumenta Franciscana, I, pp. 336, 339.

79. Rymer, I, pp. 290-291.

80. Матвей Парижский (M. Paris, III, p. 34) говорит, что король сошел на берег примерно во время праздника Успения Пресвятой Девы, то есть 15 августа, Рамсей (Ramsay, p. 142) утверждает, что король появился в Бордо 20 августа, Бемон пишет что датой возвращения короля является 24 августа (Bemont, p. 50), а Протеро (Prothero, p. 105) говорит о начале сентября. Patent Rolls, IV, p. 244.

81. Champollion-Figeac, pp. 86-91.

82. M. Paris, III, pp. 30-31, 34-35, 40-41, 52, 56-57.

83. Ibid., pp. 42, 51-52.

84. Champollion-Figeac, pp. 99-101; Rymer, I, pp. 292-294.

85. Tout, Mediaeval Administrative History, I, pp. 272 and note.

86. Ibid., pp. 292-293.

87. Royal Letters, II, pp. 101-102.

88. Ibid., p. 102.

89. M. Paris, HI, p. 75.

90. Tout, op. cit., p. 271.

91. Rymer, I, p. 295.

92. Champollion-Figeac, pp. 122-123; M. Paris, III, p. 83; Rymer, I, pp. 295-310.

93. Gardiner, History of England, I, pp. 139, 164.

94. M. Paris, III, pp. 80-81, 84, 97-98, 104-110; Political Songs, p. 67.

95. M. Paris, III, pp. 111-113.

Глава VII

1. Stubbs, Select Charters, p. 61.

2. Bolland, The General Eyre, p. 19.

3. Stubbs, Select Charters, p. 85.

4. Ibid., p. 100.

5. Wendover, II, p. 115.

6. Davis, Normans and Angevins, pp. 34-35, 124; Stubbs, History, I; p. 401.

7. Stubbs, Select Charters, p. 373.

8. Stubbs, History, I, p. 381.

9. Constitutional Essays, p. 122.

10. Tout, Med. Admin. His., I, pp. 185-186.

11. Stubbs, Charters, pp. 131, 143.

12. Madox,Exchequer,p. 642.

13. Ibid., p. 640.

14. Ibid., p. 636.

15. Madox,Exchequer,p. 643.

16. Ibid., p. 656.

17. Dunstable, p. 135.

18. Bolland, The General Eyre, passim; M. Paris, I, p. 280.

19. Jessop, The Coming of the Friars, pp. 68-69.

20 Это страничка пергамента примерно 6 на 2 дюйма, сохра­нившаяся среди документов канцелярии (Tout, Med. Admin. His., I, pp. 210-211).

21. Royal Letters, I, pp. 517-522.

22. Wendover, III, p. 91.

23. Davis, Normans and Angevins, pp. 417-418; Foss, Judges, pp. 605-606; Wendover, III, pp. 90-91.

24. Quarterly Review, vol. CXIX, pp. 45-48; Tout, Med. Admin. Hist., passim.

25. Constitutional Essays, p. 147.

26. Stubbs, Charters, p. 139.

27. Ibid., p. 143.

28. Ibid., p. 155.

29. Ibid., p. 160.

30. Ibid., pp. 259, 261.

31. Rymer, I, p. 154.

32. Oxford Silver Pennies, p. XVI.

33. M. Paris, II, pp. 294-298.

34. Stubbs, Charters, p. 352.

35. Ibid., p. 356.

36. Ibid., p. 376.

37. Ibid., p. 287; Constitutional Essays, pp. 276-277.

Глава VIII

1. Robert of Gloucester, II, 11. 10. 992-995; Иоанн Оксфордский (Oxendes, p. 225) говорит, что сами англичане были «прак­тически лишены наследства» родственниками королевы.

2. M. Paris, I, pp. 49-50.

3. Ibid., p. 241.

4. Ibid., p. 320.

5. Blaauw, p. 14, note; M. Paris, II, p. 207.

6. Historia Anglorum, II, pp. 448-449; M. Paris, I, pp. 334-336.

7. M. Paris, II, pp. 344-348.

8. Political Songs, pp. 44-46.

9. Rymer, I, p. 275.

10. M. Paris, II, p. 230.

11. Dunstable, p. 171.

12. Blaauw, pp. 21-22; M. Paris, II, p. 247; Ramsay, Dawn of the Constitution, p. 120.

13. M. Paris, II, pp. 534-535. Не удивительно, что Иоанн Окс­фордский приписывает битву при Льюисе симпатиям Ген­риха III по отношению к своим двоюродным братьям и говорит «Sicuti reges Angliae consueverunt».

14. M. Paris, II, pp. 293-294.

15. Ibid., p. 394-398; Winchester, p. 92.

16. Blaauw, pp. 23-24; M. Paris, III, p. 154.

17. Rymer, I, p. 177.

18. Tewkesbury, p. 64.

19. M.Paris, II, pp. 164-165.

20. Richardson, The Barons' War, p. 87.

21. Wendower, II, pp. 299, 301-302.

22. M. Paris, I, pp. 258-259, 261-262, 265, 277-278, 280-287.

23. Ibid., Ill, pp. 195-196, 225-226.

24. Burton, pp. 265-267; Dunstable, pp. 166-167.

25. Dunstable, p. 167; M. Paris, II, pp. 53, 56-58.

26. Rymer, I, p. 262.

27. M. Paris, II, pp. 131-134.

28. Burton, pp. 283-285; M. Paris, II, pp. 148-157; Rymer, I, p. 265.

29. M. Paris, II, pp. 168-169.

30. Rymer, I, p. 272.

31. M. Paris, HI, p. 136.

32. Ibid., Ill, pp. 112, 197-198, 215-216, 221-222, 234-235, 248.

33. Tout, The Empire and the Papacy, pp. 269-270, 316-317, 329.

34. M. Paris, II, pp. 85-86.

35. Burton, pp. 289-290; Tout, The Empire and the Papacy, pp. 478-480.

36. Richardson, The Barons' War, p. 113, note.

37. Rymer, I, p. 317.

38. Ibid., I, p. 284.

39. Ibid., I, p. 288.

40. M. Paris, II, pp. 377, 537-538, III, p. 89.

41. Burton, pp. 339-340; Rymer, I, p. 302.

42. Rymer, I, pp. 297-301.

43. Rymer, I, pp. 302-303, 312.

44. Ibid., pp. 316-318.

45. Burton, p. 349; M. Paris, III, pp. 102, 122-125, 133-138.

46. Rymer, I, pp. 319-320.

47. Burton, pp. 348-364, passim; Dunstable, pp. 199-200; M. Paris, III, pp. 141-194, passim; Rymer, I, pp. 319-350, passim.

48. M. Paris, III, pp. 169-172.

49. Ibid., pp. 214-215.

50. M. Paris, III, p. 218.

51. Ibid., Ill, pp. 224-225.

52. Burton, pp. 388-389.

53. M. Paris, III, pp. 236-237, 455-468.

54. Burton, p. 400; Rymer, I, p. 355.

55. Rymer, I, pp. 359-360.

56. Dunstable, p. 206; M. Paris, III, p. 244.

57. M. Paris, III, p. 260.

58. Burton, p. 409; Dunstable, p. 208; M. Paris, III, p. 265; Tewkesbury, pp. 162-163.

59. Rymer, I, pp. 379-380.

Глава IX

1. Rymer, I, p. 306.

2. Bпоследствии этот город стал известен, т.к. в нем родились сестры Бронте.

3. Green, Princesses, H, pp. 104-113.

4. Nicolas, Testamenta Vetusta, I, pp. 48-49.

5. M. Paris, III, pp. 207-209, 239.

6. Rishanger, Barons' War, p. 113.

7. Dunstable, p. 208.

8. Tewkesbury, p. 166.

9. Dunstable, p. 206; M. Paris, III, p. 256.

10. M. Paris, III, pp. 265-266; Pearson, II, pp. 218-219.

11. Ransome, Short Studies of Shakespeare's Plots, p. 240.

12. Edwards, A Short History of Wales, pp. 47-50; M. Paris, I, pp. 487-488.

13. Rymer, I, p. 267.

14. Ibid., p. 297.

15. M. Paris, II, pp. 40, 358, 476, 531.

16. Dunstable, pp. 200-201.

17. M. Paris, III, pp. 200-201, 204, 217-218.

18. Rymer, I, p. 361.

19. Burton, p. 408; Dunstable, pp. 203-204; M. Paris, III, pp. 233-255, passim; Owens College Historical Essays, IV, pp. 83-88; Tewkesbury, p. 158.

20. M. Paris, III, pp. 233-234.

21. Ibid., pp. 267-269, 293, 304, 311-312; Rymer, I, p. 370.

22. M. Paris, III, p. 228.

23. Waverley, pp. 349-350.

24. Burton, pp. 249-252; Grosseteste. pp. 169-171.

25. Burton, p. 253.

26. Historia Anglorum, II, p. 390; Tout, Med. Admin. Hist. I, p. 223.

27. M.  Paris,  I,  pp.  42-46;  Rymer,  I,  p.  232;  Tewkesbury, pp. 103-104.

28. Dunstable, p. 146; M. Paris, I, pp. 69-70; Ryrner, I, pp. 233-234.

29. Rymer, I, p. 234.

30. M. Paris, I, pp. 396-401; Stubbs, Charter, pp. 368-370.

31. M. Paris, II, pp. 7-11.

32. M. Paris, II, pp. 11-13.

33. Cf. Rymer, I, p. 244.

34. M. Paris, II, pp. 17-18.

35. Kitchin, France, I, p. 341, note.

36. Royal Letters, II, p. 37.

37. Rymer, I, p. 257.

38. Ibid., p. 255.

39. M. Paris, II, p. 36.

40. Bemont, p. 341.

41. Blaauw, p. 10.

42. Божественная комедия, M., 1967. Чистилище, VII, c. 131-133.

43. Dunstable, p. 167; M. Paris, II, pp. 73-76; Rymer, I, p. 262.

44. M. Paris, II, p. 108; Rymer, I, p. 262.

45. Burton, pp. 276-285.

46. M. Paris, II, p. 153.

47. M. Paris, II, pp. 233-234, 262-265 and Additamenta, pp. 150-151; Oxenedes, p. 178; Waverley, p. 339.

48. M. Paris, II, pp. 254-256, 266-267.

49. Ibid., pp. 308-309.

50. M.Paris, II, p. 351.

51. Ibid., Ill, pp. 76, 114-115.

52. Green, Princesses, II, p. 87, note.

53. Dunstable, p. 79.

54. M. Paris, II, pp. 36-37.

55. Ibid., Ill, p. 18.

56. M. Paris, II, pp. 267-268.

57. Ibid., I, p. 445, II, p. 135.

58. De Antiquis Legibus Liber, p. 14, здесь они показаны как «non coacti, et quasi coacti»; M. Paris, II, pp. 272-273, 526.

59. About, Le Roi des Montagnes, C. IV.

60. M. Paris, II, pp. 289-290, 329, 526, III, pp. 113-114, 181.

61. De Antiquis Legibus Liber, pp. 38-39, 53, 58, 77.

62. M. Paris, II, pp. 519, 522-525; 535-536.

63. Prothero, p. 126.

64. M.Paris, II, p. 531.

65. Champollion-Figeac, pp. 140-142.

66. Monumenta Francisciana, I, p. 111.

67. Ibid., pp. 225, 277.

68. Political Songs, p. 61.

Глава Х

1. Grosseteste, pp. 128-129; Maitland, The Dark Ages, pp. 148-157.

2. Dunstable, p. 143.

3. Tewkesbury, pp. 146-147, 150.

4. Dunstable, p. 168.

5. M. Paris, II, pp. 528-529.

6. M.Paris, III, pp. 187-191.

7. Cf. The Cambridge Medieval History, III, p. 461 and note; Kingsford, The Song of Lewes, passim.

8. Протеро называет его легатом [Protero, p. 186]; но Бемон в сноске указывает, что Матфей Парижский говорит: «quamvis legatus non diceretur» (M. Paris, III, p. 265) и называет его «domini pape notarius et clericus specialis» (Bemon, p. 157).

9. Burton, pp. 412-422.

10. Tewkesbury, p. 163.

11. Tewkesbury, p. 163-164.

12. Burton, p. 445. Rymer, I, p. 371.

13. M. Paris, HI, pp. 267-269, 271-273, 278-280.

14. Rymer, I, pp. 370-371.

15. M. Paris, III, p. 280; Rymer, I, p. 371.

16. M.Paris, III, p. 286.

17. Burton, pp. 438-443.

18. M. Paris, III, p. 286.

19. M. Paris, III, pp. 287-288.

20. Перевод Н. С. Гинцбурга.

21. Polit. Hist of England, I, p. 357.

22. Kitchin, Winchester, pp. 12, 14-15, 37, 90-91, 94, 129.

23. Burton, pp. 457-460; Dunstable, pp. 209, 211; M. Paris, III, pp. 289-294, 298, 300-301, 334-335; Rishanger, Chronica, p. 6; Rymer, I, pp. 373-374; Winchester, p. 99.

24. Burton, p. 447.

25. Ibid., pp. 446-455.

26. Dunstable, p. 210; M Paris, III, p. 306.

27. Bemont, p. 178 and note; Lanercost, p. 67; Prothero, p. 200.

28. Royal Letters, II, pp. 127-128.

29. Burton, pp. 444-445; Rymer, 1, p. 377.

30. De Antiquis Legibus Liber, pp. 38-39; Royal Letters, II, p. 129.

31. Burton, p. 456; Rymer, I, p. 375.

32. Rymer, I, p. 378; Select Charters, pp. 396-400.

33. Royal Letters, II, pp. 130-132.

34. M Paris, III, pp. 306-307.

35. M Paris, III, pp. 294-295.

36. Prothero, p. 207, note.

37. Waverley, p. 350.

38. Burton, p. 445.

39. Royal Letters, II, pp. 132-133.

40. Rymer, I, p. 380.

41. M Paris, III, pp. 316-320.

42. Dunstable, p. 214.

43. Ibid., pp. 211-212.

44. Flores Historiarum, II, pp. 426-427.

45. Flores Historiarum, II, pp. 425-439.

46. Tewkesbury, p. 175; Wykes, p. 133.

47. Pauli, pp. 90-91.

48. Flores Historiarum, II, pp. 420-421; M Paris, III, p. 316.

49. Royal Letters, II, p. 138.

50. M Paris, III, p. 324.

51. Ibid., pp. 326-327.

52. Political Songs, pp. 122-123.

53. Burton, pp. 471-484; Pearson, II, pp. 226-227; Royal Letters, II, pp. 394-398; Select Charters, pp. 400-405.

54. Royal Letters, II, pp. 141-142.

55. Шекспир B. Исторические драмы. Pичард II. Пер. M. Донского. Л., 1990. Стр. 214.

56. Osney, p. 123.

57. M Paris, III, p. 327.

58. Guizot, III, p. 244; Kitchin, France, I, p. 337, note.

59. Rymer, I, p. 385.

60. Ibid., p. 386.

61. Royal Letters, II, p. 147-148.

62. Bemont, p. 182, note.

63. Bemont, pp. 183-184; Green, Princesses, II, 114-118, 457-458; Guizot, III, pp. 244-245; Joinville, p. 151; Kitchin, France, I, p. 337; M. Paris, III, pp. 331-332; Rishanger, Chronica, pp. 1-2; Rymer, I, pp. 384-392.

64. Bemont, note on pp. 184-185.

Глава XI

1. Prothero, p. 222.

2. Champollion-Figeac, pp. 132-134; Flores Historiarum, II, p. 441; Rymer, I, p. 391.

3. Rymer, I, p. 392.

4. Royal Letters, II, pp. 148-150.

5. Royal Letters, II, pp. 152-153.

6. Ibid., pp. 153-155.

7. Flores Historiarum, II, p. 442.

8. Royal Letters, II, pp. 150-152.

9. Rymer, I, p. 396.

10. Flores Historiarum, II, p. 443.

11. M. Paris, HI, p. 333.

12. Burton, pp. 487-491; Rymer, I, p 393.

13. Winchester, p. 99.

14. Dunstable, p. 214.

15. Bemont, pp. 187, 351.

16. Pearson, II. p. 229.

17. Flores Historiarum, II, p. 446.

18. Dunstable, pp. 214-215.

19. Flores Historiarum, II, p. 447.

20. M.Paris, III, pp. 208, 312.

21. Rymer, I, pp. 372, 374, 377, 387.

22. Rymer, I, p. 423; Tewkesbury, pp. 167-168.

23. Royal Letters, II, pp. 156-157.

24. Rymer, I, pp. 398 Flores Historiarum, II, p. 454.

25. Flores Historiarum, II, p. 454.

26. Owens College Essays, pp. 92-94; Rymer, I, pp. 398-399, 400, 404.

27. Dunstable, pp. 216-217; Flores Historiarum, II, p. 456; Royal Letters, II, pp. 158-159; Rymer, I, pp. 401.

28. Rymer, I, pp. 402.

29. Rymer, I, pp. 397-398.

30. M. Paris, III, pp. 335-336.

31. Flores Historiarum, II, p. 464; Richanger. Chronica, pp. 7-8.

32. Dunstable, p. 217.

33. Flores Historiarum, II, pp. 463-464.

34. Rymer, I, p. 405.

35. Flores Historiarum, II, pp 434, 467-468.

36. Rymer, I, p. 406.

37. Flores Historiarum, II, p. 472.

38. Rymer, I, pp. 405-406.

39. Flores Historiarum, II, pp. 466-467; M. Paris, III, pp. 336-337.

40. Royal Letters, II, pp. 222; Rymer, I, p. 409.

41. Flores Historiarum, II, pp. 468-469; Ramsay, p. 193.

42. Flores Historiarum, II, pp. 473-474; Rymer, I, p. 407.

43. Rymer, I, pp. 408-409.

44. Royal Letters, II, p. 179; Select Charters, pp. 405-406.

45. Dunstable, p. 217; Royal Letters, II, pp. 192-193.

46. Flores Historiarum, II, p. 447.

47. Royal Letters, II, p. 198.

48. Rymer, I, p. 415.

49. Rymer, I, p. 411.

50. Dunstable, p. 217.

51. Prothero, p. 235.

52. Champollion-Figeac, pp. 135-136; Royal Letters, II, pp. 168-176; Rymer, I, p. 407

53. Prothero, p. 221; Quarterly Review, vol. cxix, p. 50.

54. Green, Princesses, II, p. 121; Rymer, I, p. 409.

55. Royal Letters, II, pp. 188-192, 209-120.

56. Dunstable, p. 219; Taxster, p. 138.

57. Rymer, I, pp. 418, 420-423.

58. Champollion-Figeac, p. 136; Rymer, I, p. 422. В примечании на с. 198 Бемон сомневается в том, что Симон де Монфор приезжал в Англию в октябре 1262 года, но Ример на с. 422 приводит следующие слова Генриха III: «Idem comes regnum nostrum ingressus». Ramsay, p. 197 и Prothero, p. 239 и в комментариях к стр. 239-240 ссылаются на письмо, указанное Римером, и приводят подкрепляющие эту версию факты.

59. Milman, vi, pp. 357-358, 361-363.

60. Royal Letters, II, pp. 206-207; Rymer, I, pp. 414, 419.

61. Flores Historiarum, II, pp. 477.

62. Royal Letters, II, pp. 234.

63. Royal Letters, II, pp. 242-243.

Глава XII

1. Dunstable, p. 220.

2. Ibid., p. 222.

3. Royal Letters, II, pp. 244-245.

4. Rishanger, Barons' War, p. 10.

5. Prothero, p. 240, note.

6. Cox, Crusades, pp. 174-175; Flores Historiarum, II, pp. 478-479.

7. Royal Letters, II, pp. 214-215; Rymer, I, p. 420.

8. Royal Letters, II, pp. 216-217.

9. Rymer, I, p. 420.

10. Royal Letters, II, pp. 218-219.

11. Royal Letters, II, pp. 219-221.

12. Flores Historiarum, II, p. 476; Royal Letters, II, pp. 230-231.

13. Royal Letters, II, pp. 227, 232-233.

14. Flores Historiarum, II, p. 476; Rymer, I, p. 423.

15. Burton, p. 500; Flores Historiarum, II, p. 478.

16. Flores Historiarum, II, p. 478.

17. Dunstable, p. 225; Rymer, I, p. 433.

18. Rishanger, Barons' War, p. 20; Rishanger, Chronica, p. 20.

19. Tewkesbury, pp. 179-180.

20. Royal Letters, II, pp. 245-246.

21. Так пишут Протеро (Prothero, p. 111), Рамсей (Ramsay, p. 100) и Девис (Davis, p. 421), но Бемон ссылается на Ришанжера, который называет его «из народа бургундов».

22. Dunstable, pp. 221-222; Flores Historiarum, II, pp. 479-480; Robert of Gloucester, II, pp. 737-739; Taxster, p. 139.

23. Rymer, I, p. 427.

24. Royal Letters, II, pp. 247-248.

25. Rymer, I, pp. 427-428.

26. Blaauw, Baron's War, p. 96; Melrose, p. 214.

27. Шекспир В. Исторические драмы. Генрих VIII, III, 2. Пере­вод В. Томошевского.

28. Dunstable, p. 222-223; Melrose, pp. 191-192; Political Songs, pp. 62-63; Tewkesbury, p. 177; Waverley, p. 355.

29. Dunstable, p. 224; Rymer, I, pp. 427-428.

30. Flores Historiarum, II, pp. 481-483; Rishanger, Chronica, p. 19.

31. Возможно, на этом парламенте было сделано сравнение между английской системой, где все имущество достава­лось старшему сыну, и французской, где наследство дели­лось между всеми сыновьями. Главная проблема заключа­лась в том, что в первом случае младшие сыновья были вынуждены искать удачу вне дома и многие из них отправ­лялись во Францию. Хотя и Симон и Генрих III были в хорошем расположении духа, никакого результата достиг­нуто не было (Bemont, pp. 261-262, note).

32. Dunstable, p. 224.

33. Rishanger, Barons' War, p. 17.

34. Taxter, p. 139; Wykes, pp. 136, 153-154.

35. Dunstable, p. 224; Rishanger, Chronica, p. 13.

36. Dunstable, p. 226; Rymer, I, p. 430.

37. Dunstable, p. 225; Royal Letters, II, pp. 249-250; Rymer, I, p. 432.

38. Green, Princesses, II, pp. 123-124.

39. Rishanger, Barons' War, p. 16.

40. Dunstable, p. 226.

41. Royal Letters, II, pp. 250-251.

42. Prothero, p. 255, note.

43. Rishanger, Barons' War, pp. 17-18.

44. Tewkesbury, p. 179.

45. Pauli, p. 129.

46. Pearson, II, p. 239.

47. Royal Letters, II, pp. 251-252; Tewkesbury, p. 176; Taxster, p. 140.

48. Dunstable, p. 227.

49. Rishanger, Barons' War, pp. 123-123.

50. Rymer, I, pp. 433-434; Tewkesbury, pp. 177-179; Oxenedes, p. 226. Иоанн Оксфордский говорит, что Людовик IX анну­лировал Оксфордские провизии благодаря взятке, которую он получил от Генриха III.

51. Rymer, I, pp. 436-437.

52. Blaauw, p. 98, note; Prothero, p. 261, note.

53. Blaauw, p. 102, note.

54. Royal Letters, II, pp. 253-255.

55. Flores Historiarum, II, p. 486; Rishanger, Barons' War, p. 20.

56. Dunstable, pp. 227-228; Owens College Essays, pp. 103-105; Rishanger, Barons' War, pp. 20-21; Robert of Glocester, II, pp. 740-747.

57. Robert of Glocester, II, pp. 741-743; Rymer, I, p. 435.

58. Rymer, I, pp. 437-438.

59. Prothero, p. 266, note.

60. Diet. Nat. Biog.; Rishanger, Barons' War, p. 22; Robert of Gloucester, II, pp. 746-747.

61. Dunstable, pp. 229-230; Rishanger, Barons' War, pp. 23-24.

62. Flores Historiarum, II, pp. 488-489; Rishanger, Barons' War, p. 25.

63. Prothero, p. 268.

64. De Antiquis Legibus Liber, p. 61; Dunstable, p. 230; Rishanger, Barons' War, pp. 24-25; Wykes, pp. 142-143. Уайкс пишет, что Симон не принимал участия в ограблении евреев.

65. Rishanger, Barons' War, p. 24.

66. Ibid., pp. 25-26 and 126-128.

67. Dunstable, p. 231.

68. Waverley, p. 356.

69. Blaauw, Barons' War, pp. 113-114; Kingsford, Song of Lewes, pp. 151-152; Wykes, pp. 147-148. Уайкс пишет, что группа валлийских лучников помешала королю пройти через Сюррей и Кент, но как только их поймали, они тут же были обезглавлены.

70. Blaauw, Barons' War, p. 122.

71. Robert Gloucester, II, p. 749.

72. Flores Historiarum, II, pp. 494-495.

73. Melrose, p. 193. Мельроз описывает его скорее как солдата, нежели епископа. В руке ему гораздо сподручнее было держать не епископский жезл, а меч.

74. Blaauw, Barons' War, pp. 143-146; Lanercost, p. 74; Rishanger, Barons' War, pp. 6 and 30.

75. Robert Gloucester, II, p. 749.

76. Blaauw, Barons' War, pp. 149-150; Rishanger, Barons' War, pp. 30-32 and 130.

77. Blaauw, Barons' War, p. 154; Political Songs, pp. 59-60; Rishanger, Barons' War, p. 32.

78. Blaauw, pp. 166-167; Rymer, I, p. 440.

79. Blaauw, Barons' War, p. 168, 172, note; Dunstable, p. 227; Flores Historiarum, II, pp. 495-496; Hutton, Simon de Monfort and his Cause, p. 124; Melrose, pp. 193-194; Rishanger, Barons' War, pp. 31, 131; Rishanger, Chronica, p. 27; Robert of Gloucester, II, p. 749; Oxendes, pp. 221-223. Иоанн Оксфорд­ский пишет, что бароны отправили группу солдат поджечь Льюис еще до начала битвы, с тем чтобы король либо сгорел, либо бежал, либо вышел на поле боя.

80. Melrose, p. 193. Мельрозская хроника говорит, что камни падали «more tonitrus».

81. Blaauw, p. 176; Melrose, p. 196; Political Songs, pp. 69-70; Rishanger, Barons' War, pp. 33-34; Robert of Gloucester, II, p. 750; Wykes, p. 153. Уайкс пишет, что Симон отправил своих пленников в заключение и заковал их в цепи.

82. Blaauw, pp. 190-195; Flores Historiarum, II, p. 498; Rishanger, Barons' War, pp. 37-38.

83. Political Songs, p. 71.

84. Blaauw, p. 201; Palgrave, Collected Works, VI, pp. 250-251 and VII, pp. 858-862; Rymer, I, pp. 315, 441-443.

Глава XIII

1. Rymer, I, pp. 443-444.

2. Ibid., pp. 443-444.

3. Dunstable, p. 233; Rymer, I, p. 448.

4. Flores Historiarum, II, pp. 499-500; Rishanger, Barons' War, pp. 35-46; Royal Letters, II, pp. 257-273; Rymer, I, pp. 444-447.

5. Dunstable, p. 234; Flores Historiarum, II, pp. 501-502; Rishanger, Barons' War, pp. 38-39; Royal Letters, II, p. 278; Rymer, I, pp. 447-448.

6. Rymer, I, pp. 441-442.

7. Flores Historiarum, II, pp. 502-503; Robert of Gloucester, II, p. 752.

8. Dunstable, p. 235; Flores Historiarum, II, pp. 502-504; Owens College Essays, pp. 107-108; Royal Letters, II, p. 283; Rymer, I, pp. 445, 449 and 455; Waverley, p. 358.

9. Rymer, I, pp. 449-450.

10. Ibid., I, pp. 455-457. Ример пишет, что создается впечатле­ние, будто граф называет себя юстициарием и действует наравне с Гуго Деспенсером. Такой же точки зрения при­держиваются Паули (Pauli, p. 170) и Протеро (Prothero, p. 322), но с некоторыми сомнениями. Бемон (Bemont, p. 229) считает это мнение ошибочным, а Аркур (Vernon Harcourt, pp. 128-137) особо подчеркивает, что сам Симон никогда не был юстициарием.

11. Flores Historiarum, II, pp. 504-505; Rishanger, Barons' War, p. 41.

12. Pearson, II, p. 259.

13. Royal Letters, II, pp. 273-274, 281-282; Wykes, pp. 157-158.

14. Prothero, pp. 317-318.

15. De Antiquis Legibus Liber, p. 74; Dunstable, pp. 238-239; Flores Historiarum, III, pp. 1; Rishanger, Barons' War, p. 42; Rishanger, Chronica, p. 32; Robert of Gloucester, II, p. 752; Rymer, I, p. 450; Waverley, p. 358; Worcester, p. 453.

16. Ramsay, p. 235; Robert of Gloucester, II, p. 751.

17. Waverley, p. 358.

18. Royal Letters, II, p. 280; Rymer, I, pp. 451-452; Waverley, pp. 358-361.

19. Rymer, I, p. 454.

20. Pauli, p. 168, and note; Rymer, I, p. 454.

21. Rymer, I, pp. 453 and 455.

22. Household Expenses, p. 13.

23. Royal Letters, II, pp. 282-284; Rymer, I, pp. 455-456.

24. Robert of Gloucester, II, p. 756; Waverley, pp. 361-362.

25. Waverley, p. 362.

26. Blaauw, pp. 235-237; Robert of Gloucester, II, pp. 756-757; Rymer, I, p. 455; Melrose, p. 198. В Мельрозской хронике говорится, что принц отправился на прогулку с членами семейства Симона и во время нее исчез. Иоанн Оксфордский (Охеndes, р. 227) приписывает исчезновение принца неосторожности или попустительству стражников, а бежать ему помог граф Глостера.

27. Rymer, I, pp. 455-456.

28. Household Expenses, pp. 39-50, 65.

29. Rymer, I, p. 456.

30. Flores Historiarum, III, p. 2; Robert of Gloucester, II, pp. 758-759; Royal Letters, II, p. 288; Waverley, pp. 362-363.

31. Owens College Essays, pp. 114-115; Royal Letters, II, pp. 284-287; Rymer, I, p. 457.

32. Flores Historiarum, III, p. 258.

33. Rymer, I, p. 457.

34. Flores Historiarum, III, pp. 3-4; Rishanger, Barons' War, p. 43-44, Wykes, p. 168. Уайкс пишет, что англичане хотели хлеба и не желали есть бедную валлийскую пищу.

35. Household Expenses, pp. 57-58.

36. Ramsay, p. 242.

37. Waverley, p. 363; Winchester, p. 102. Хорт предполагает, что вполне вероятной причиной похода Симона в Винчестер было желание денег.

38. Flores Historiarum, III, p. 4; Melrose, pp. 198-199; Oxendes, p. 228; Prothero, pp. 335-336; Rishanger, Barons' War, p. 44; Robert of Gloucester, II, pp. 761-762; Waverley, pp. 363-364; Winchester, p. 102.

39. Rishanger, Chronica, p. 35.

40. Blaauw, pp. 245-246.

41. Blaauw, pp. 242-250; Flores Historiarum, III, pp. 5-6; Melrose, pp. 200-201; Rishanger, Barons' War, pp. 45-46, 67; Rishanger, Chronica, pp. 35-37; Robert of Gloucester, II, pp. 762-765; Waverley, p. 364-365; Winchester, p. 102.

42. Osney, p. 177. Осней пишет, что тело забрали и сожгли в потаенном месте, известном лишь немногим.

43. Stubbs, Charters, pp. 420-421.

44. Lanercost, p. 77; Melrose, pp. 202-206, 212; Rishanger, Barons' War, pp. 67-110.

45. Melrose, pp. 207-211.

46. Political Songs, pp. 125-127; Waverley, p. 365.

Глава XIV

1. Rymer, I, pp. 458, 463.

2. Blaauw, p. 295 and appendix.

3. Robert of Gloucester, II, p. 767.

4. Rishanger, Barons' War, p. 49.