ГЛАВА IV

КОРОЛЕВСТВО ТАРЫ

Самые ранние достоверные исторические традиции Ирландии пове­ствуют о борьбе между уладами и коннахтами. Правда, эти традиции содержатся в легендах и сагах, а не в исторических памятниках. Более того, саги записывались в VIII и IX веках людьми, знакомыми с новой монастырской ученостью, и продолжали рассказываться и украшаться каждым последующим поколением как из интереса к древности, так и ради развлечения. Писец, старательно переписавший в XII веке послед­нюю версию «Похищения быка из Куальнге» на 50 страниц Лейнстерской Книги, скептически отметил:

«Я же, который записал эту повесть или, вернее, вымысел, не беру на веру рассказанных тут историй. Ибо многое здесь наущение лукавого, иное причуда поэзии. Одно возможно, другое нет. Иное назначено быть развлечением глупцам» [Похищение. С. 327].

Ученый IX века в предисловии к своему своду генеалогических трак­татов также жалуется на «неразумное племя скоттов» (imprudens Scottorum gens) и их прискорбную привычку предпочитать вымысел прав­дивой истории, хотя несколько портит дело, принимаясь далее пересказы­вать всю мешанину псевдоисторических родословных и ученых подделок, возводящих знатные ирландские роды к сыновьям Миля и в конечном итоге к Адаму.

Памятуя обо всех этих обстоятельствах, тем не менее следует считать справедливым мнение Кеннета Джексона о том, что эти древнеирландские саги представляют собой окно в железный век. Сравнительные исследования в области эпической литературы показали, что легенды героической эпохи обычно содержат зерно исторической истины. Однако в тех случаях, когда мы не располагаем современной описываемым собы­тиям документацией, которая могла бы служить путеводной нитью и [63] позволила бы нам определить степень поэтического искажения (например, в «Песни о Роланде» и «Песни о нибелунгах»), по материалам саг невозможно воссоздать подлинный ход истории. Саги отображают тот образ жизни, который по большей части устарел ко времени их создания. Север Ирландии предстает в них единым королевством, находящимся под владычеством воинской касты, уладов, давших свое имя Ульстеру. Их король правит из Эмайн Махи близ Армы. Уладские герои ведут сраже­ния с колесниц, подобно воинам Гомера и санскритской Махабхараты. Они составляют варварскую аристократию, проводящую время в войнах и пирах, а их жены столь же пылки и страстны, как и они сами. Героичес­кий кодекс чести ставится превыше всего и вовсе не препятствует свире­пой охоте за головами. Утонченная, даже изысканная атмосфера, сквозь которую проглядывают неизжитые черты варварских обычаев, контрасти­рует с другим крупным циклом ирландских саг, который наполнен вол­шебством и посвящен Финну и фениям, ведущим романтическую жизнь охотников и воинов в лесах Ирландии.

Коротко говоря, ирландский эпос, несмотря на то что излюбленной формой сказителей являлась проза, а не стихи, дает нам классическую картину героического века. Еще большую значимость несут в себе близ­кие параллели, которые можно провести между некоторыми отрывками из этих средневековых повестей и ранними описаниями кельтов латенской эпохи, вышедшими из-под пера греческих и латинских писателей. Рассказ Посидония о жизни галлов до завоеваний Цезаря вряд ли был известен ирландским авторам VIII века, хотя их слова порой поразительным обра­зом перекликаются с его наблюдениями. Сам Посидоний отмечал гоме­ровский характер галльских воинов, сражающихся на колесницах: колес­ницы уже вышли из моды в Галлии во времена походов Цезаря, однако Цезарь столкнулся с ними в Британии, а несколькими столетиями позже ту же картину пришлось наблюдать Септимию Северу в ходе экспедиции в Каледонию. Во времена самого Гомера точно так же, как и в раннехри­стианской Ирландии, боевые колесницы уже исчезли. В центре сюжета древнеирландских саг «Пир у Брикрена» (Fled Bricrenn) и «Повесть о кабане Мак Дато» (Scela Muicce Maic DaTho) — первая из которых явилась прототипом «Сэра Гавейна и Зеленого Рыцаря», — находится тема, особенно привлекшая внимание Посидония: бой насмерть на пиру за право обладания «долей героя».

Эти бурные дни уже давно ушли в прошлое, когда саги записывались в монастырях христианской Ирландии. Разумеется, ирландские короли [64] этой эпохи не отличались особенным миролюбием, однако они утратили черты великих военных властителей. Крупные центры прежней поры, — Тара, Круахан, Аленн и Эмайн Маха, — первоначально выполнявшие функции святилищ или укреплений, опустели и заросли травой. Войны сводились к угону скота с целью вынудить непокорного вассала выпла­тить причитающуюся дань: в случаях, когда имели место настоящие сра­жения, они не могли продолжаться долгое время. Возможно, законы брегонов описывают чрезвычайно архаичное общество, но для него не характерна особая воинственность. Даже аристократы высшего ранга в сущности являются крестьянами: их достояние исчисляется в головах коров и овец, а также в количестве земли под плугом, а их престиж определяется размерами свиты и продовольственной платы, составляющей долг клиентов. Все свободные люди, будь то аристократы или простолю­дины, имеют право и обязанность в определенных случаях участвовать в королевских военных походах, однако воинской касты как таковой не существует. Инициатива перешла в руки святых из новых монашеских родов. Возможно, жизнь казалась однообразной и серой даже королям, и это объясняет популярность саг.

Общая достоверность ульстерских традиций до некоторой степени подтверждается археологией, так как довольно скудные находки латенского периода в Ирландии сосредоточены именно на севере страны. В начале II века до н. э. имя уладов появляется на карте Ирландии, составленной Птолемеем Александрийским, хотя в искаженной орфографии рукописей оно выглядит как Ouolontioi (Voluntii), а название их столицы Эмайн Махи записано в древней кельтской форме Isamnion. Археологические данные, судя по всему, указывают на связь с Северной Британией, и хотя нам никогда не суждено будет узнать, правил ли в Эмайн король Конхобар, сын Несс, и был ли Кухулин человеком или полубогом, детское имя великого уладского героя Сетанта тождественно названию племени сетантиев, жившего на территории современного Ланкашира, которое также упоминается Птолемеем.

У нас нет достоверных свидетельств, опровергающих представления средневековых ирландцев о том, что Конхобар и его двор процветали во времена Иисуса Христа, однако подобные временные сопоставления яв­ляются делом рук ученых монахов: подлинной традиции саг неведомо понятие хронологии. Войны между уладами и коннахтами могли иметь место в любой период до V века. Наверняка нам известно только то, что ко времени зарождения документальной истории слава Эмайн была [65] в прошлом. Как уместно предположить, основание Армы, традиционно при­писываемое св. Патрику и произошедшее в 444 или 457 году, говорит о том, что находившаяся неподалеку Эмайн Маха все еще существовала, и если позднейшие притязания Армы на главенствующее положение среди ирландских церквей имеют под собой какое-либо основание, то Эмайн, вероятно, была самым могущественным королевством в Ирландии. Было выдвинуто предположение, что смерть Патрика в Сауле и туманные сообщения VII века о его могиле в Сауле или в Даунпатрике, отражают исторический факт и свидетельствуют о том, что после того, как Эмайн Маха была окончательно разрушена, улады удалились в графство Даун, а Даунпатрик стал их главным центром. Однако в интересах Армы, притя­завшей на старшинство в ирландской Церкви, агиографы Муирьху и Тирехан, писавшие в VII веке, пожелали связать имя Патрика с представ­лениями о верховной власти Уи Нейллов над Ирландией и создали впечатляющую, но, вероятно, совершенно вымышленную легенду о проти­воборстве святого с Аоэгайре, сыном Ниалла, и его друидами в Таре. Сложный и до сих пор неразрешенный вопрос о том, длилась ли миссия Патрика с 432 по 461 либо же с 457 по 492 или 493 год, неразрывно связан с официальной историей династии Уи Нейллов и вытекающими из нее хронологическими натяжками.

Саги повествуют о войне между уладами и коннахтами, которую вели Айлиль и его неистовая супруга Медб из своей твердыни Круахана в современном графстве Роскоммон. Однако в конечном итоге в течение V века пятина Ульстера распалась под ударами Ниалла Девяти Заложни­ков и его сыновей, и династия Уи Нейллов стала именоваться королями Тары. Семантическая двусмысленность, заложенная в наименовании «коннахты», которое первоначально относилось к племени или династии и обозначало потомков Конна Ста Битв, но позднее стало прилагаться к провинции к западу от реки Шеннон, не позволяет с полной уверенностью определить, где помещала первоначальная традиция врагов Ульстера — в Круахане или в Таре. Несмотря на свидетельства существования могущественных кельтских королев в Британии (например, Боудикки и Картимандуи), у нас есть все основания полагать, что в случае с королевой Медб мы имеем дело с евгемеризированной богиней, тождественной зага­дочной Медб Летдерг («Краснобокой») из Тары, о которой говорилось, что никто не может стать королем Тары, не женившись на ней. Точно так же, как Медб из Круахана разделила отряд галеойн (лейнстерский контин­гент в коннахтской армии во время войны с Ульстером) на несколько [66] частей и рассеяла их среди своего войска, чтобы они не завоевали благо­даря своей доблести и Ульстер, и Коннахт, так и Медб Летдерг якобы отравила Лугайда Аайгсе, доисторического короля племени Аойгис, а после этого разделила Лойгис и Фотайрт на семь групп, рассеянных по всему Лейнстеру, чтобы ослабить их могущество.

Имя Медб означает «хмельная» или «опьяняющая», и вряд ли могут возникнуть сомнения в том, что она была богиней королевства Тары, с которой должен был соединиться король после того, как она предлагала ему глоток пива или вина, который в ирландской традиции символизиро­вал королевскую власть. Оборачиваясь враждебной стороной своей бо­жественной природы, богиня предлагала королю смертельный напиток, и легенда мифологизирует политическое положение, в соответствии с кото­рым представители племени Лойгис не имели права избираться королями Лейнстера. Согласно составителям генеалогий, Айлиль был лейнстерцем, хотя это вовсе не противоречит его связи с Круаханом, так как некоторые смутные традиции говорят о доисторическом владычестве лагенов над Коннахтом. Распутный характер Медб, изображаемый в «Похищении быка из Куальнге» и других сагах, объясняется ее истинной природой богини, вступавшей в брак со многими королями. В роли ее самого выдающегося любовника выступает изгнанник из Ульстера, присоединив­шийся к коннахтской армии Фергус, сын Ройга, который был королем Эмайн до того, как его сместил Конхобар. В XIX веке камень Аиа Фаль в Таре был известен местному гэлоязычному населению под названием «фаллос Фергуса» (bod Fhearghusa). Имя героя имеет примечательное значение «мужская сила» и вполне могло быть культовым обозначением ульстерского короля или его бога-покровителя. Имя Фергус носило несколько персонажей, фигурирующих в псевдоисторических списках ко­ролей Эмайн Махи, включая Фергуса, сына Аейте (который, очевидно, является двойником Фергуса, сына Ройга), Фергуса Фоге, последнего короля Эмайн, и каждого из трех королей-соправителей, потерпевших поражение и погибших в битве при Кринне, когда Кормак, сын Арта, предположительно распространил власть Тары к северу от реки Войн. Троичные божества часто встречаются в ирландской мифологии, а их изображения в виде идолов обнаруживаются как в Ирландии, так и в Галлии. У Эмайн также была богиня-покровительница, Маха, также выс­тупающая в тройственном облике и подобно многим кельтским боже­ствам сочетающая в своем образе черты богини-матери и королевы-воительницы; с ней ассоциируются атрибуты хорошо известной бриттской [67] и галльской богини-лошади, Эпоны. В Уэльсе она была известна под именем Рианнон, «великая королева». Эпитет Фергуса «мак Ройг» означает «сын великой лошади», а такие «лошадиные» имена, как Эоху и Эохайд, пользовались большой популярностью у поздних исторических королей Ульстера.

Среди подобного изобилия постоянно меняющих обличье богов и богинь, искаженных в свете поздних политических амбиций легенд, евге-меризированных монахами в угоду христианским рассказчикам и слуша­телям мифов, историку почти невозможно найти истинный путь. И, конеч­но же, задача исследователя становится еще более трудной из-за того, что его средневековые предшественники придавали столь большое значение созданию связного повествования об ирландской предыстории, вращаю­щегося вокруг незапамятного верховного королевства Тары и успехов Уи Нейллов. К счастью, мифологический материал столь богат и разнообра­зен, что ни один даже самый усердный монах-синхронизатор, ни самый изощренный подделыватель родословных не сумел бы внести полный порядок в этот хаос. Возникающие в итоге противоречия и анахронизмы предоставляют в наше распоряжение ценные ключи. Однако с их помо­щью нельзя проникнуть во все закоулки лабиринта. В отсутствие памят­ников той эпохи невозможно воссоздать политическую обстановку V века и уж тем более предшествующих столетий. Ниалл и его сыновья дей­ствительно были историческими лицами, хотя, возможно, составители гене­алогий подчас приписывали им сыновей и внуков, которых они сами никогда бы не признали. Однако жил ли когда-нибудь на свете их великий прародитель Конн или он был, по классическому выражению, «всего лишь богом»? Правил ли когда-нибудь в Таре Кормак, сын Арта, и чем было отмечено его правление? Лишенные воображения римляне приписывали своим легендарным царям практические достижения, а гре­ческие историки сумели сплести правдоподобную и приемлемую раннюю историю Рима с таким успехом, что она торжественно воспроизводится (с большими или меньшими изменениями) в большинстве современных учебников, несмотря на полное отсутствие документальных свидетельств существования этих царей. Однако только чрезвычайно самоуверенный историк в наши дни выведет на страницах своего произведения Конхоба-ра, Конна или Кормака в качестве исторических лиц. На самом деле в том, что мы слишком охотно склоняемся к предположению, будто все подобные доисторические персонажи были чисто мифологическими фигу­рами, я вижу опасную тенденцию. [68]

Впрочем, мы не можем обойти проблемы доисторического прошлого, которые ставят перед исследователем мифы и легенды, так как именно в этом прошлом следует искать объяснения вопросов, связанных с Тарой и ее королевством. Ныне очевидно, что Ниалла и его потомков на протяже­нии нескольких веков нельзя считать верховными королями всей Ирлан­дии в подлинном смысле слова. Конечно, честолюбивые стремления этой династии нашли отражение в произведениях Адомнана и Муирху конца VII века. Однако, хотя они и являются важным свидетельством развития представлений о власти верховного короля, их не следует принимать в расчет из-за предвзятого настроя упомянутых авторов: немногие другие памятники той эпохи говорят об особом уважении, которым пользовались Уи Нейллы за пределами своей непосредственной сферы влияния, а законы не предусматривают должности верховного короля Ирландии.

Главный парадокс заключается в отождествлении верховной королев­ской власти с королевством Тары. Чем дальше в прошлое мы погружа­емся, изучая документальную историю Ирландии, тем меньше мы находим свидетельств в пользу существования централизованной монархии. И все же к IX веку, когда мы сталкиваемся с первыми попытками сформулиро­вать подобные представления, Тара уже давно пришла в упадок. Прибли­зительно в 800 году Энгус Кадди в стихотворном мартирологе радовался торжеству христианской церкви:

Аi-bath borg tromm Temra

le tairthim a flathe;

co llin corad sruthe

maraid Ard mor Machae...

Мощная крепость Тара исчезла

со смертью ее владык;

полная хоров мудрецов,

продолжает жить Ард Маха...

и далее:

«Гордость отважного Лоэгайре усмирена — велико препятствие; имя Патрика, славное, знаменитое, все возрастает.

Вера возросла и будет жить до Судного дня; виновные язычники исчезли, и их крепости необитаемы».

На всем протяжении ирландской истории величие Тары рассматрива­лось как дело прошлого — времен Конайре Мора, Конна Ста Битв, Кормака, сына Арта, Ниалла Девяти Заложников или его сына Лоэгайре. В середине VI века, на туманном рубеже эпох между миром саг и летописными записями, согласно легенде, Тара была проклята св. Руада-ном в правление Диармайта, сына Керрбела, того самого короля, которого [69] Адомнан называл «правителем всей Ирландии» (totius Scotiae regnator). Звание короля Тары сохранило свою значимость и в конечном итоге действительно стало означать «короля Ирландии», но у нас нет данных о том, что само это место когда-либо использовалось вновь, за исключением некоторых редких символических обстоятельств.

Эта картина отчасти подтверждается археологами. Впечатляющий комплекс земляных укреплений на гряде холмов Тары, очевидно, относит­ся к кельтскому железному веку. Римские предметы II и III веков н. э. были найдены в «Доме собраний»; это место традиционно ассоциируется с Собором, якобы проведенным там Адомнаном в 695 году. Больше удивления вызвало открытие, что Тара была важным пунктом в древние доисторические времена. По крайней мере, в этом средневековые истори­ки были правы. Раскопки на «Холме заложников» показали, что холм скрывает неолитическую погребальную галерею, активно использовавшу­юся на протяжении Бронзового века. Среди вторичных захоронений была обнаружена могила мальчика с фаянсовыми бусами египетского происхождения, между тем как сама погребальная галерея датируется 2100 годом до н. э., то есть она на несколько столетий младше крупных мегалитических могильников Ньюгрейнджа и Ноута. Подобно им, она была украшена абстрактной резьбой. Превращение Тары из могильника в королевскую резиденцию имеет параллель в истории Ноута. Это место (о котором средневековые писатели знали, что оно было могильным курганом) начиная с VIII века избрала своим центром местная ветвь династии Уи Нейллов, королей северной Бреги. Два больших круглых замка, размещенных на одной линии с неолитическим курганом (один северней, а другой южнее на скале, занимающей важное стратегическое положение и господствующей над большой излучиной реки Войн) вполне могут представлять собой подлинные места жительства этой династии. Сходное концентрическое расположение земляных укреплений можно наблюдать в Таре применительно к «Холму заложников». Характер этих укреплений, которые все еще по большей части не исследованы, позволяет предположить, что они были воздвигнуты скорее для ритуальных, чем для оборонительных целей. Названия, под которыми они сегодня известны, происходят из стихотворений среднеирландского периода — собрания топографических легенд «Старины мест» (Dindshenchas), которое состав­ляло существенную часть репертуара каждого поэта. Поблизости от ком­плекса сооружений Тары, очевидно, находился менее примечательный замок Рат Мив. [70]

Некоторые намеки в ирландских сагах мифологического цикла позво­ляют предположить, что укрепления в Таре были предназначены для обороны против враждебных сил Иного мира. Древнейшим списком правителей Тары является текст VII века «Видение Конна» (Ваile Chuind). В IX веке он был переработан в сагу «Видение призрака» (Baile in Scail), в которой бог Луг предсказывает Конну Ста Битв имена его потомков, которым суждено будет править Ирландией из Тары. В первых строках этой саги рассказывается, как Конн и его друиды обходили укрепления ранним утром, чтобы оберегать Тару от сверхъестественных захватчиков, и мы вспоминаем гейс, запрещавший королю встречать восход в Таре. В другой саге Финн, сын Кумала, вождь фениев и воплощение Луга, хотя и предстающий перед читателем в евгемеризированном облике предводителя военного отряда при Кормаке, сыне Арта, защищает Тару от арфиста Айлена, который является, чтобы сжечь ее своим огненным дыха­нием, в каждый канун Самайна.

В качестве завоевателя Тары в одной из наиболее известных версий основного ирландского мифа, рассказывающего о том, как божественный герой изгоняет прежнего бога Иного мира и присваивает его жилище, фигурирует Аут. В этом мифе королем Племен богини Дану в Таре является Нуаду Аргатлам («Серебряной Руки»). К Таре подходит Луг, но страж предупреждает его, что ни один человек, не владеющий каким-либо искусством или ремеслом, не допускается внутрь. Луг перечисляет свои умения, однако каждый раз слышит ответ, что в Таре уже имеется другой такой умелец. В конечном итоге Луг называет себя мастером всех ремесел (Samildanach) и одним прыжком переносится через много­численные валы. Луг — это великий кельтский бог, которого Цезарь отождествлял с Меркурием и называл изобретателем всех искусств. Его особо почитали в Галлии, где его имя запечатлено в названиях городов Лиона, Лаона, Лейдена и многих других Лугудунумов. Нуаду — это бог Нуаду Нехт, который в качестве Нехтана, истока реки Войн и супруга ее богини-покровительницы, является кельтской параллелью древнего рим­ского бога вод Нептуна. Он выступает в роли предка большинства ирланд­ских династий и в IV веке почитался в образе бога рыбаков Ноденса в Британии. Ему посвящен храм в Лидии (Глостершир). В Уэльсе он известен под именем Нудд или Ллудд, точно так же, как Финн, сын Кумала (внук или правнук Нуаду, согласно составителям генеалогий), становится в Уэльсе Гвинном ап Нуддом. Он же являлся богом-покро­вителем Лондона, а его имя сохранилось в названии Лудгейт. Вероятнее [71] всего, он также является кельтским прототипом увечного Короля-Рыбо­лова в сказании о Парцифале: хотя после того, как ему отрубили руку, для Нуаду была изготовлена другая рука из серебра, ему пришлось уступить свое место Лугу.

В этой связи можно отметить, что мотив окровавленного копья из сказания о Парцифале, по-видимому, восходит к ирландскому мифу об оружии га булга, ассоциируемом с Кухулином, который был сыном Луга, и Энгусом Болгом, богом-предком Фир Болг или эринов. Энгус Болг, подвергшись евгемеризации в качестве предка десси под именем Энгус Гайбуайбтех («Ядовитого Копья»), нападает на Кормака, сына Арта, в Таре, убивает его сына и управляющего (rechtaire) и ослепляет Кормака на один глаз. Затем Кормак вынужден покинуть Тару и жить в Ахалле на соседнем холме, «ибо не подобает королю с изъяном пребывать в Таре». Образ бесплодной земли из легенды о Парцифале отражает состо­яние страны, священный король которой утратил силу или достоинство. Вскоре после этого Кормак нашел свою смерть в Клеттехе на реке Войн в доме гостеприимца Спелана. Согласно поздней традиции, Кормак пода­вился костью лосося вследствие проклятия друидов, так как он уверовал в истинность христианства. В соответствии со своей новой верой он не пожелал быть похороненым в Бруг-на-Бойне, ньюгрейнджском некрополе, как того требовал от королей Тары обычай.

Говоря об ирландской традиции, мы почти всегда сталкиваемся с проблемой аутентичности; не является исключением и следующий вопрос: на самом ли деле королей Тары в позднекельтский период хоронили на неолитическом кладбище, уже к тому времени насчитывавшем 3000 лет? Или же эти истории представляют собой всего лишь спекуляции средне­вековых ученых? В любом случае у нас нет никакого повода усомниться в необычайной устойчивости традиции, примерами которой могут служить Тара и Ноут. Это обстоятельство само по себе является сильным сви­детельством в пользу точки зрения, согласно которой какая-то часть наро­дов — строителей мегалитических построек и их верований сохранялась в Ирландии и при позднейшем наслоении кельтских племен. Место и традиция всегда имели огромное значение в глазах ирландцев, а на примере «Старины мест» мы видим, какую важную роль отводили им поэты.

В отличие от акрополя Кашеля в Мунстере, Тара, располагающаяся на низком гребне холмов в центре графства Мит, ни в коей мере не произво­дит сильного впечатления. Беспечный посетитель может даже не заметить валы и насыпи. Однако если взобраться на гребень, перед зрителем [72] открывается поразительно широкая панорама. Тара (по-ирландски Теmair) означает «место с видом», а Темайр Брег в Мите является лишь одним из нескольких ирландских мест, носящих сходные названия. С холма Тары можно увидеть горы или холмы во всех четырех провинциях — Ульстере, Лейнстере, Мунстере и Коннахте, — хотя отсюда не видно находящееся относительно недалеко море. Его господствующее положе­ние привело бы в восхищение римских или этрусских авгуров, разделяв­ших небо на четверти жезлом, которым когда-то владели хеттские цари. Король Тары поистине мог бы называться господином четырех четвер­тей. Возможно, именно в этом следует искать подлинное значение Тары. Названия, данные ныне различным местам раскопок в Таре, заимство­ваны из замечательного среднеирландского описания (вероятно, датируе­мого X веком), включенного в Лейнстерскую Книгу, однако в некоторые из них вкрались ошибки и неточности. Названия «Дом Кормака» и «Королевское Сидение» следует поменять местами. Средневековый уче­ный неправильно счел длинное сооружение к северу домом, назвав его «Женским Павильоном» или «большим Домом для тысяч Наемников», но он не называл его «Пиршественным Залом»: из ранних описаний ясно, что последний считался временным сооружением, возводимым специально по случаю крупного торжества в пределах королевской резиденции; мы знаем, что в XII веке ирландские короли обычно строили для по­добных пиров «Пасхальный дом» (Теch Casca). Сходные временные сооружения, по-видимому, изображаются в таких сагах, как «Пир у Брик-рена», а Роджер Хоуденский рассказывает, как ирландские короли пост­роили чудесный дворец из плетеных прутьев для Генриха II во время его посещения Дублина зимой 1171—1172 годов. В этом трактате, посвящен­ном Таре и представляющем собой необычайно точное описание давным-давно заброшенного места, упоминается несколько ныне разрушенных мест (хотя некоторые из них можно различить на аэрофотоснимках). Во время написания текста Аиа Фаль находился на «Холме Заложников», хотя и в лежачем положении, так что автор, вкупе с другими ирландскими псевдоисториками, ошибочно посчитал его плитой (lecc), на которой ко­роль якобы стоял во время инаугурации. Ныне невозможно определить подлинную природу традиций, из которых автор трактата черпал названия различных памятников, однако его основным источником был, вероятнее всего, местный фольклор. Интересно отметить, что хотя этот автор и осознавал погребальный характер неолитических могильных курганов, сооружения на северо-западе (которые современные археологи считают [73]  погребениями железного века) он принял за обычные круглые крепости. Таким образом, скорее всего, все эти памятники уже тогда заросли травой, а их первоначальное предназначение было невозможно установить. Сред­невековые ирландские ученые, которым был известен обычай хоронить королей в знаменитых монастырях, утверждали, что ранних верховных королей Тары хоронили в Бруг-на-Бойне. Однако, несмотря на ошибоч­ное понимание характера этого сооружения, автор трактата, должно быть, передавал подлинную традицию, когда связывал его с празднованием «Праздника Тары» (Feis Temro)[1].

Если учитывать, что долина реки Бойн являлась центром процветаю­щей культуры с самого начала оседлой жизни в Ирландии, кажется вполне уместным предположение, что Тара даже в доисторические време­на могла считаться главным центром страны. Если даже очистить сред­невековую традицию от наслоений и перетолкований, явившихся следстви­ем позднейших политических успехов Уи Нейллов, очевидно, что значение королевской власти в Таре выходило за рамки обычного положения вещей. Иначе невозможно объяснить то упорство, с которым верховные короли из династии Уи Нейллов цеплялись за это звание даже тогда, когда они уже жили в области озера Лох-Эннелл в Уэстмите или в отдаленных северных областях Тир Конайлл и Кенел Эогайн.

Вряд ли монархия Тары объединяла доисторическую Ирландию в политическом плане. Эта королевская власть носила культовый и, веро­ятно, непостоянный характер. В ходе владычества королей Тары из династии Уи Нейллов в VI и VII веках нередки были периоды междуцар­ствия, и, таким образом, мы можем говорить о том, что положение короля Тары не соответствовало положению обычного племенного или династи­ческого короля, которого после смерти следовало немедленно заменить преемником; скорее, оно считалось почетным отличием, которого иногда мог достичь тот или иной правитель. Более того, хотя Уи Нейлы — иногда имея на то исторические основания, иногда нет — и заполнили перечни доисторических королей Тары туманными персонажами из соб­ственных родословных, им пришлось признать, что верховная власть до правления Ниалла Девяти Заложников подчас доставалась представите­лям и других провинций. В искаженных доисторических традициях встре­чаются отчетливые свидетельства, говорящие о том, что в особых отноше­ниях с королевством Тары состояли короли лагенов или Лейнстера. [74] Странным образом в объемном своде древнеирландских правоведческих трактатов Тара упоминается лишь один раз, да и в этом единственном случае сообщение расходится с официальной историей. В правоведческом трактате VIII века о пчелах говорится, что Конгал Кривой, король Ульстера из круитни, погибший в битве при Мойре в 637 году, был королем Тары до тех пор, пока (подобно Кормаку, сыну Арта) не лишил­ся власти, потеряв глаз. Хотя в этом тексте не утверждается открыто, что король Тары был королем Ирландии, очевидно, он занимал чрезвычайно важное положение.

Власть всякого ирландского племенного короля носила сакральный характер, но власть короля Тары имела культовую или жреческую приро­ду в особом смысле. Нельзя отрицать, что она могла иметь «общенацио­нальное» значение. Согласно Цезарю, разъединенные в политическом отношении галлы проводили друидическое собрание близ Шартра на территории карнутов, которая считалась центром Галлии. Профессиональ­ная сплоченность ирландских ученых людей и единообразие литературно­го языка подразумевает, что в доисторические времена в Ирландии суще­ствовало сходное друидическое единство. Правда, омбилическим центром страны был скорее Уснех, а не Тара, и именно к Уснеху средневековая традиция относит проведение друидического огненного обряда. Пяти­угольный каменный столб в Уснехе, по преданию, отмечал точку схождения пяти провинций. Из этой теории вытекает разделение Мунстера на две пятины: по альтернативной традиции, Миде является центральной пятиной, которую выкроил из других четырех пятин Туатал Техтмар, дед Конна Ста Битв, когда он захватил Уснех. Уснех и Тара были культовыми центрами-близнецами, и автор одного среднеирландского источника упо­добляет их расположение в Ирландии двум почкам животного. С ними были тесно связаны два других места: Тлахтга (Холм Уорд) и Тайльтиу (Телтаун), где король Тары проводил оэнах в праздник Лугназад (празд­ник Луга в начале августа). Сообщается, что Тайльтиу прежде принадле­жала Ульстеру, Тара — Лейнстеру, Тлахтга — Мунстеру, а Уснех — Коннахту.

Эти легенды плохо согласуются в политическом и географическом смысле и, возможно, представляют собой всего лишь вымысел. Однако Алвин и Бринли Рисы в книге «Наследие кельтов» выдвинули лю­бопытное предположение, что их следует интерпретировать не буквальным, а символическим образом. Исходя из параллелей, обнаруживаемых в санс­критской литературе и других, еще более удаленных источниках, они [75] разработали теорию, согласно которой пять пятин отражают не столько политическое или этническое разделение, сколько космологическую схему. Теория имеет свои привлекательные стороны, коль скоро поиски пяти пятин в исторической действительности не увенчались успехом, между тем как термин «пятина» представляется прочно устоявшимся. В раннюю эпоху пятины, несомненно, были нечетко очерченными областями, над кото­рыми, возможно, господствовали отдельные племена или союзы племен, но вряд ли подлинными политическими единицами. Согласно этой теории, они также являлись символическим отражением кастовых функций индо­европейского общества, которые выявил Дюмезиль в своих исследованиях индийской, персидской, римской и германской мифологии. Таким образом, Коннахт связывается с белым цветом и кастой брахманов или друидов, Ульстер — с красным цветом и воинским сословием, Лейнстер — с синим или зеленым цветом и с земледельцами, а Мунстер — с черным цветом и шудрами: рабами, женщинами, музыкантами, ведьмами и мертвецами. В центре находится пятый пункт, из которого можно обозревать все остальные и который представляет квинтэссенцию королевской власти, сочетающей и возвышающей функции всех каст. По мнению Рисов, Мунстер занимает место особого микрокосма, отдельного мира с соб­ственным пятеричным делением. Этот тезис подкрепляется множеством любопытных подробностей, в несколько неразборчивой и беспорядочной манере почерпнутых из ирландской литературы и традиций. Не составит особого труда подвергнуть теорию Рисов обстоятельной критике и свести ее к абсурду, так как они осознанно не придавали значения псевдонаучно­му средневековому вымыслу и не подвергли свои источники строгому текстуальному анализу. Однако критиковать их теорию на исторических основаниях бесполезно, так как по сути своей она имеет аисторическую и мифологическую природу.

На примере двух королей: Конайре Мора и Кормака, сына Арта — можно составить наиболее отчетливое представление о функциях доисто­рического короля Тары. Конайре Мор, сын Этерскела, может с большим основанием считаться полностью мифологическим персонажем. Средне­вековые хронографы относили его правление приблизительно ко времени действия «Похищения быка из Куальнге» и рождения Христа, а когда это соотнесение вызывало у них затруднения хронологического характера вследствие противоречивых традиций, по-разному определяющих время жизни его сыновей, они разделили его на двух отдельных персонажей. В действительности Конайре Мор является вневременной фигурой: изначальным [76] справедливым королем, невольно нарушившим свои геисы и идущим к неизбежной гибели. Историки литературы отметили наполняю­щий сагу о Конайре «Разрушение дома Да Дерга» (Togail Bruidne Da Derga) дух греческой трагедии. Так как многие ученые видят в сюжетах «Эдипа» и «Агамемнона» продолжения греческой формы того же коро­левского мифа, это сходство не должно нас удивлять.

В начале «Разрушения дома Да Дерга» описывается признание Конайре и провозглашение его королем Тары, и эта часть особенно интересна для нас:

«Между тем умер король Этерскел. Собрались тогда ирландцы на праздник быка. По обычаю на нем убивали быка, и один из мужей наедался досыта его мясом и пил отвар, а потом над его ложем произноси­ли слово правды. Тот, кого случалось ему увидеть во сне, должен был стать королем. Помертвели бы губы его, лишь осмелься он сказать неправду. (...) И привиделось тогда спящему, что движется по дороге в Тару обнаженный муж, вложив в пращу камень»[2].

Между тем юный Конайре, который был сыном покойного короля, но воспитывался втайне своей матерью Месс Буахалла, охотился на равнине Лиффи. Он гнался за странной стаей птиц до Ат Клиата (Дублин), а когда они полетели за море, он разделся, чтобы продолжить погоню. Тогда птицы превратились в вооруженных воинов и напали на Конайре, но их предводитель выступил вперед и защитил его. Он был королем птиц, который посетил Месс Буахалла в хижине, где ее скрывали пастухи, и той ночью зачал Конайре, до того как она вышла замуж за Этерскела. Он приказал Конайре идти в Тару, где его сделают королем, и наложил на него множество гейсов:

«Будут запреты лежать на правлении твоем, но благородна власть птиц. Вот каковы те запреты. Нельзя обходить тебе Брегу слева направо, а Тару — справа налево. Нельзя убивать тебе диких зверей Керны[3].[77] Каждую девятую ночь не можешь ты покидать пределы Тары. Нельзя тебе проводить ночь в таком доме, откуда наружу виднелся б огонь или свет был заметен оттуда. Три Красных не должны пред тобой идти к дому Красного. Не должен случиться грабеж при правлении твоем. Да не войдут в твое жилище после захода солнца одинокий мужчина или женщина. Не должно тебе решать спор двух рабов». [Предания. С. 105].

Конайре отправился в Тару обнаженным с пращой в руке. Три короля ожидали его на каждой из четырех дорог, ведущих в Тару, и его приняли как короля.

Начало саги, повествующее о матери Конайре Месс Буахалла, связано с сагой «Сватовство к Этайн» (Тосhmarc Etaine). В саге рассказывается, как Эохайд Айрем, король Тары, женился на Этайн, женщине из Иного мира, воплотившейся в человеческом образе, возлюбленной бога Мидира из сида Бри Лейт (в Лонгфорде). Судя по тому, что мужи Ирландии не желали приходить на Праздник Тары, прежде чем Эохайд не обзаведется женой, Этайн является олицетворением богини власти. Мидир отнимает ее у Эохайда, но тот силой принуждает его вернуть ее. Мидир обманывает Эохайда, посылая вместо нее ее дочь, которая так похожа на мать, что замена прошла незамеченной, пока люди не обратили внимание на то, что она разливает напитки не в манере настоящей Этайн (как мы видели, это функция богини). Между тем у Эохайда уже родилась дочь от этого кровосмесительного союза, и ребенка бросили на произвол судьбы. Де­вочку спасли пастухи, тайно вырастившие ее в своей хижине, пока однаж­ды ее красоту случайно не заметили слуги нового короля Этерскела, после чего она вышла за него замуж. По всей видимости, таков был приблизи­тельный сюжет этой истории, которая в ходе переписывания превратилась в крайне туманную и запутанную повесть.

Мы обнаруживаем в ней несколько любопытных мифологических мотивов. Явная неосведомленность Конайре о своих правах на королев­ское звание и его тайное воспитание никак не объясняются, и очевидно, что миф о Рождении Героя, повествующий о кровосмесительном зачатии, подбрасывании, спасении и завершающем признании, был перенесен на его мать. Важное значение в этом контексте приобретают как тема союза между чудесным человеком-птицей и матерью Конайре в пастушьей хижине, так и имя его матери — Месс Буахалла («воспитанница пасту­ха»). Это напоминает священный брак, в данном случае рассматриваемый не с точки зрения короля, но с точки зрения королевы в качестве матери [78] будущего короля. В Афинах V века весенний месяц Антестерион отме­чался архаическим праздником. Разыгрывался священный брак (????? ?????) между богом Дионисом и супругой базилевса, который давно уже был не подлинным царем, а одним из девяти ежегодно избираемых архон­тов, носившим почетное звание для проведения религиозных ритуалов, составлявших прерогативу исчезнувшего царя. Обрядовое жилище, куда при скоплении народа отводили нареченную «царицу» (?????????), на­зывалось «пастушьей хижиной» (??????????). Некоторые склонны счи­тать, что еврейский праздник Скиний уходит корнями в сходный обряд царской свадьбы, совершавшийся во временном шалаше из зеленых веток на осеннем празднике Нового года.

Ассоциация короля с воспитанником пастуха проступает также в за­мечательной повести «Песни дома Бухета» (Esnada Tige Buchet), в ко­торой говорится о том, как Кормак, сын Арта, влюбляется в скромную Этне, которая собирает хворост и доит коров для своего обедневшего приемного отца Бухета. Имя Бухета, хотя и имеет скорее бриттскую, чем ирландскую форму, означает «пастух», и, подобно многим другим божествам, этот образ в соответствии с модой на евгемерическую трактовку был перетолкован в гостеприимца (briugu) короля Лейнстера. Бухета разорили сыновья коро­ля, братья Этне, и ему пришлось перебраться в Келлс. Когда Кормак же­нится на Этне, она возвращает себе королевское звание. Сам Кормак жи­вет в Келлсе, так как лейнстерская королева Медб, вдова его отца Арта, не позволяет ему войти в Тару. Однако теперь, женившись на Этне, которая в конечном счете является воплощением той же самой богини в более бла­готворном аспекте, он обосновывается в Таре и принимается возводить знаменитый Рат-на-Риг и Пиршественный Зал.

Фигура божественного пастуха знакома нам по индийскому сказанию о Кришне, она появляется во многих греческих мифах. В ирландском мифе гостеприимец (briugu) в своем доме (bruiden, слово, которое часто относится к сиду, волшебному холму) часто является очеловеченным богом Иного мира, председательствующим на вечном пиру. Во вредоносном аспекте, например, в облике Да Дерга («Красного бога»), в доме которого Конайре находит свою погибель, его пир приобретает зловещие черты, сближаясь с пиром мертвецов в Ином мире. Эти мифологические мотивы с трудом можно выявить в средневековых сказаниях, в которых общая атмосфера уподобляется привычному человеческому миру, а персонажи подвергаются историзации. С другой стороны, неспособность составите­лей саг приписать своим персонажам адекватные побуждения во многом [79] объясняет непоследовательную манеру повествования, которая не дает многим ирландским повестям достичь совершенства литературной формы. Как ни парадоксально, историк может использовать материал саг только в том случае, если он осознапт, что по большей части имеет дело с мифологией; в качестве мифов они проливают свет на глубинные пред­ставления о королевской власти в древней Ирландии.

Бычий пир в Таре упоминается также в одной из саг Ульстерского цикла, «Болезни Кухулина» (Serglige Con Culainn), по мотивам кото­рой Иейтс создал пьесу «Единственная ревность Эмер». Скорее всего, этот отрывок представляет собой интерполяцию из саги о Конайре. Кухулин получает возможность дать избранному кандидату, своему приемному сыну Лугайду Реодергу, ряд наставлений (tecosca), сходных с наставления­ми, которые приписывают Кормаку. В саге утверждается, что бык был белого цвета, а над спящим пели заклинания четыре друида.

«Разрушение дома Да Дерга», вероятно, было написано в IX веке, но более ранняя версия вступления Конайре на престол содержится в генеа­логическом трактате «О потомстве Конайре Великого» (Dе Shil Chonairi Mor). Ибо Конайре был предком многих племен эринов в Мунстере и других областях — в особенности Мускрайге из Корка и Типперэри, Корко Дуйбне с полуостровов Керри, Корко Байскинн из западной части графства Клэр и Дал Риады из Антрима, короли которых позднее прави­ли в Шотландии. Имя Конайре прочно связывается с королевством Тары, и это — одно из немногих указаний на то, что королевская власть имела какое-то отношение к пятине Мунстера. В трактате о Месс Буахалла говорится: «Высока была она ростом и злобна на вид, да к тому же колдовством проникала в моря и сиды» [Предания. С. 128]. Она зачала ребенка от Этерскела (который в этом трактате считается ее отцом), когда пасла его стада, но держала имя отца своего сына в тайне. После смерти Этерскела люди Лейнстера и род Конна Ста Битв собра­лись в Таре, чтобы избрать нового короля:

«И была в Таре королевская колесница, которую влекли два коня од­ной масти, никогда прежде не знавшие упряжи. Вскачь пускались они пе­ред недостойным стать королем, так что не мог он остановить их и обруши­вались на него те кони. Королевский плащ лежал в той колеснице, что вся­кий раз был велик недостойному власти над Тарой. Два стоячих камня были там, что звались Блок и Блуйгне. Лишь перед назначенным человеком рас­ступались они и пропускали между собой колесницу. В конце колесничной дороги был Фаль, и если должно было кому принять власть над Тарой, то [80] вскрикивал он, когда касалась его ось колесницы, так что слышали это все вокруг».

Месс Буахалла рассказывает Конайре о его происхождении и созыва­ет войска Иного мира, чтобы они сопровождали его в Тару:

«Тогда отправился Конайре через Маг Брег к Таре, а мать его шла впереди войска. И увидели воины в Таре идущее к ним через Маг Брег войско во главе с Конайре и его матерью. Сбросила та с себя плащ и пояс да распустила черные волосы. Осталась она в широком черном одеянии, а впереди нее шли друиды, возглашая жестокие песни, щитоносец, певцы и трубачи в рог. Воистину великое это было воинство» [Предания. С. 128-129].

Люди в Таре приходят в ужас и покидают ее. Конайре поднимается на колесницу и надевает плащ, который приходится ему впору. Он направ­ляет колесницу к камням, которые расступаются перед ним, и Лиа Фаль вскрикивает. «Шаль принял его», — кричит толпа. Конайре признацтся королем, и его спутники из Иного мира исчезают, наложив на короля запрет: никогда не встречать восход и закат солнца в Таре.

Эта история, датируемая VIII веком, очевидно, архаичнее повествова­ния соответствующей саги. Испытание колесницей и лошадьми напоми­нает греческие мифы об Ипполите и Пелопе и о пожирающих людей лошадях Диомеда. Имена Блок и Блуйгне фигурируют в саге «Видение призрака» IX века. Их носят друиды, сопровождающие Конна Ста Битв при обходе им валов Тары. Макалистер истолковывает испытание камня­ми как обряд перерождения. В наши дни Лиа Фаль установлен посреди Королевской Крепости (Rath na Rig), но первоначально он стоял возле Холма Заложников на одной линии с так называемым Пиршественным Залом. Это особое сооружение: параллелограмм 750 футов в длину, который ошибочно отождествлялся с Пиршественным Залом, построен­ным Кормаком, сыном Арта. Скорее всего, это было ритуальное огоро­женное место, а вовсе не пиршественный зал. Сходные сооружения обнаруживаются в Англии (близ Стоунхенджа и в Дорчестере на Темзе), а также на континенте. Иногда отмечается связь с местами неолитичес­ких находок, а иногда — с кельтскими поселениями железного века. Археологи обозначили их латинским словом сиrsus, а ирландские легенды подтверждают пригодность этого термина. В этом тексте королевский плащ обозначается словом саssal, заимствованном из латинского, где оно имело форму саsula; однако оно было полностью адаптировано ирландцами еще в VII веке. Более ученое заимствование проявляется в определении [81] Лиа Фаль — ferp cluiche, где ferp — это латинское слово verра: по-видимому, оно употребляется только в одном этом тексте.

Какие бы сомнения мы ни питали относительно подлинности этих легенд, из данных ирландской традиции с полной очевидностью вытекает, что Тару окружала аура язычества и друидизма. Память о ней поддер­живалась среди ирландцев, считавших ее воплощением национального величия, однако Церковь испытывала к ней неприязнь. Это двусмыс­ленное отношение отразил Муирьху в своем рассказе о противоборстве св. Патрика с Лоэгайре в Таре. Очевидно, повествование строится по образцу библейского состязания пророка Илии с пророками Ваала и торжества пророка Даниила при дворе Навуходоносора. Для усиления эффекта Муирьху исказил подлинные традиции бельтанского огненного обряда, проводившегося 1 мая, поместив празднование в Таре, а не в Успехе, и соотнеся его с христианской Пасхой, тем самым добившись впечатляющего агиографического символизма в сцене, когда Патрик раз­жигает свой пасхальный огонь в Слане. Позднейшие агиографы еще больше запутали традицию, отождествив этот обряд с Праздником Тары. В одном случае Муирьху называет Тару столицей ирландцев (caput scotorum), но всегда подчеркивает, что ее власть основывается на язы­честве:

«Так случилось в том году, что в ту же ночь, когда святой Патрик праздновал Пасху, проводился обряд идолопоклонников, который язычни­ки обычно праздновали с разнообразными заклинаниями и колдовскими затеями и иными идолопоклонническими суевериями, когда собирались короли, управители, вожди, князья и все большие люди и когда друиды, певцы, прорицатели и мастера и умельцы всякого искусства и всякого мастерства (magis, incantatoribus, auruspicibus et omnis artis omnisque doni[4] inuentoribus doctoribusque) были призваны к Лоэгайре, как когда-то к царю Навуходоносору, в Тару, их Вавилон».

Муирьху доводит повесть о состязании Патрика с друидами до подобающей кульминации, описывая обращение Лоэгайре в христиан­ство; однако Тирехан, который был почти что современником Муирьху, приводит более достоверную традицию, говорящую, что Аоэгайре отверг крещение: его отец Ниалл запретил ему переходить в христианство, ибо, когда он умрет, его нужно будет похоронить в стоячем положении и в [82] полном вооружении в валу Тары лицом к его наследственному врагу, сыну Дунлайнга, короля Лейнстера, похороненному в его крепости Муллагмаст.

Библейские реминисценции несколько иного характера привлекались для украшения рассказов о правлении Кормака, сына Арта. Как и подо­бает, образ предка победоносных Уи Нейллов рисуют яркими красками и даже приписывают ему переход в христианство перед смертью. Также ему приписывают возведение Пиршественного Зала, а тщательно продуман­ное описание этого сооружения в «Старине мест» явно восходит к изображению храма Соломона в Книге из Келлса. В другом тексте Кормак открыто уподобляется Соломону и Октавиану Августу. Кормак прославился справедливыми суждениями и авторством самого знамени­того королевского «Наставления», которое, возможно, следует сопоставить с Притчами Соломона.

Хронографы отводили Кормаку сорок с лишним лет правления в III веке н. э., однако вставка в Анналах Улъстера из какого-то источника VIII века относит его смерть к 366 году. Так как хронология правителей из династии Уи Нейллов V века почти наверняка подверглась осознанно­му удревнению, это сообщение, вероятно, соответствует более точной тради­ции. Большое количество легенд и мифов, окружающих имя Кормака, сына Арта, говорит о том, что его потомки — коннахты и Уи Нейллы — считали его основателем верховной королевской власти в Таре. Он является единственным персонажем среди их легендарных предков, кото­рого позволительно считать историческим лицом. Возражение О'Рахилли, утверждавшего, что повесть о юности Кормака носит явный мифологичес­кий характер, не является веским доводом: распространенный во всем мире миф о Рождении Героя, конечно же, очень часто соединялся с именами совершенно исторических деятелей. Для правильной оценки баланса между церковью и государством в раннеирландском обществе симптоматичным выглядит то обстоятельство, что в Ирландии этот миф столь же часто входил в ткань повествования о святых, как и в саги о королях.

Миф о рождении Кормака гласит следующее. Его отец Арт, сын Конна, направляется на сражение при Маг Мукримме в Коннахте, в котором он и его союзник Эоган, предок королей Мунстера из династии Эоганахтов, встретят свою смерть от руки Лугайда Мак Кона, изгнанного представителя более древнего народа эринов. Арт проводит ночь в доме кузнеца по имени Олк Аха, зловещего персонажа, которого день за днем кормит молоком ста коров его дочь Ахтан. Этой ночью Ахтан отдает [83] питье своего отца Арту и его людям, а ее отец советует ей провести ночь с королем. (Отметим лишний раз мотив раздачи напитков и сходство с темой дочери пастуха: в другой версии саги дочь кузнеца носит имя Этайн. В древнейшем тексте говорится, что Олк Аха был также друидом, и мы вспоминаем, что молитва IX века «Броня св. Патрика» должна охранять от «заклинаний женщин, кузнецов и друидов».) Олк Аха пред­рекает Арту смерть, и тот оставляет у Ахтан для сына, которого она принесет, свой меч, золотое кольцо и церемониальное одеяние.

Когда Кормак появляется на свет, его похищает волчица, которая затем вскармливает его вместе со своими щенками. Охотник Лугна Фер Три находит мальчика и возвращает его матери, и она забирает его с собой на север к приемному отцу Арта Фиахре Кассану, сыну Коллы Да Криха из Айргиаллы. На пути через горы на них нападают волки, но их защищают дикие лошади. Фиахра сажает Кормака в сосуд для молока из тисового дерева и накрывает пурпурным платком, чтобы к нему не могли прикоснуться руки многочисленных приветствующих. (Это неубедитель­но: несомненно, первоначально сосуд скрывал Кормака от его врагов.) Закончив тридцатилетнее воспитание у Фиахры, Кормак, охраняемый вол­шебством своего деда, отправляется в Тару в день, отмеченный благопри­ятными знамениями, с отцовским мечом, кольцом и одеянием. Он встреча­ет женщину, которая жалуется на приговор, вынесенный не в ее пользу королем Лугайдом Мак Коном. Ее овцы потравили поле вайды, принад­лежащее королеве, и король забрал их в возмещение убытка. Кормак говорит, что Лугайд никогда прежде не выносил неправедного суждения, но теперь он неправ, так как вайда вырастет снова, и «урожай овец» (одна стрижка шерсти) будет подобающим возмещением за уничтоженный уро­жай. Согласно некоторым версиям, в тот момент, когда Лугайд вынес неправедный приговор, одна стена дома обрушилась, откуда произошло название любопытного сооружения «Кривой вал» (Сloenfherta) в Таре; кроме того, Кормак был еще ребенком на воспитании у Лутайда, когда он изрек свое не по годам зрелое суждение. Тогда Лугайд Мак Кон понял, что тридцать лет его правления подошли к концу и достаточно спокойно отрекся от королевского звания.

Как и все остальные ирландские саги о происхождении героев, эта повесть не замышлялась как прежде всего литературное произведение. Она имела особую, политико-дидактическую цель. Эоган, как и его союз­ник Арт, в ночь накануне битвы встретил Монху, дочь друида Трета мокку Крекки, которая также принесла ему сына, родившегося после смерти [84] отца. Это был Фиаху Муллетан, от которого ведут свой род короли Мунстера. «Потому преступление любому человеку из рода Эоганахтов убивать человека из Крекрайге» (племя, жившее среди народа Коркомруад в северном Клэре и на острове Берри в западном Корке). История о сподвижниках Кормака сходным образом служит для выявления и объ­яснения особых отношений между Уи Нейллами и Айргиаллой (хотя в этом аспекте она противоречит хронологии официальных родословных) и между коннахтами и Корко Фир Три, племенем Луигни в современных баронствах Лейни и Корран, графство Слайго. В поздних версиях (в ко­торых, тем не менее, может быть представлен более близкий к оригиналу коннахтский извод) Ахтан по указанию Арта отводит ребенка Кормака на воспитание к Лугне Фер Три, однако теряет его по пути. Позже его находит в волчьем логове Грек, сын Арода, и Лутна вознаграждает его землей, которую потом населяли его потомки Грекрайге («Грегори» в баронстве Кулавин в южном Слайго). Кажется правдоподобным пред­положение, что Крекрайге и Грекрайге являются различными ветвями одного народа: некоторые другие племена (например Киаррайге) также обитали и на территории Коннахта, и в Мунстере.

Таким образом, в мифологической форме сага отражает представления VIII века о разделе Ирландии на Половину Конна и Половину Муга, при котором коннахты — Уи Нейллы на севере и Эоганахты на юге — стали господствовать над эринами и другими народами. Впрочем, возника­ют некоторые сомнения по поводу того, что эта повесть изначально созда­валась для прославления Кормака. Лугайд получает положительную оцен­ку во всех рассказах о его ссоре с Эоганом и Артом, а в завершающей части истории он поступает по отношению к Кормаку очень благородно. Его прозвище Мак Кон — «сын пса» или «псов» (возможен и перевод «волк») — позволяет предположить, что именно он был первоначальным героем сказания. Оба имени, и Лугайд, и «мак Кон», являются прозвища­ми бога Аута. Под именем Мак Кона бог выступает в роли предка Конмайкне, разбросанных по Ирландии от востока до запада и давших свое название Коннемару (Конмайкне Мара — «морские сыновья пса»). Более того, Аугна Фер Три фигурирует в более узком локальном кон­тексте в темном генеалогическом трактате о Луигни и Гайленга, спасая и воспитывая малоизвестного доисторического королевича Ниа Девяти Зерен (Ниа Ной Грайнне), имя которого странным образом напоминает имя Ниалла Девяти Заложников. Согласно составителю родословных Мак Фирбису, жившему в XVII веке, Кормак лишил племена Гаманрад [85] королевской власти над Коннахтом и передал ее некоему Ниа, сыну Лугны, который якобы был его сводным братом. Возможно, захватившие власть над провинцией коннахты заимствовали древние мифы о героях из тради­ций подчиненных племен. Однако Кормак явно наделяется гораздо более высоким статусом, чем племенной или местный властитель: упоминание пурпурного цвета платка, скрывавшего его убежище, говорит о том, что автор саги полностью осознавал параллелизм с легендой о Ромуле, в то время как тридцатилетний срок воспитания, возможно, должен был напо­минать традиционный возраст Христа.

Главную историческую черту правления Кормака, которую можно из­влечь из традиции, составляет его непрерывная война с Ульстером. Хотя падение Эмайн Махи и сопутствующее ему крушение ульстерского коро­левства произошло позже, весьма вероятно, что началом конца можно считать передачу Кормаком власти над Тарой коннахтской династии. По легенде, Кормак однажды был лишен королевской власти и изгнан улада-ми, а в саге VIII века о битве при Кринне рассказывается, как с помощью Тадга, сына Киана, он прогнал уладов с берегов реки Бойн и вернул себе престол. Конечно, историчность этих сведений вызывает серьезные со­мнения. Возможно, перед нами просто еще одна родовая сага, объясняю­щая политическую ситуацию VIII века, когда Южные Уи Нейллы владе­ли Брегой (королевство, включающее территории современного графства Мит, северную часть графства Дублин и южную часть графства Лаут) и управляли вассальными племенами Луигни, Гайленга и Кианнахтов, кото­рые все возводили свой род к Тадгу, сыну Киана — еще одному аватару знакомого нам бога Ауга. В саге особое место отводится Кианнахтам, названным по имени Киана, отца Тадга, которые занимали земли по обоим берегам нижнего течения реки Войн. Кормак обещал Тадгу столько земли, сколько его колесница объедет за один день, но подкупил колесни­чего, чтобы тот миновал саму Тару, в то время как Тадг лежал без памяти от полученных ран.

Составители генеалогий выводили род Тадга и его потомков из Эли в северном Мунстере, однако коль скоро мы обнаруживаем, что Луигни и Гайленга были тесно связаны с Коннахтом, выступая в роли коннахтских соседей и союзников, и находим Кианнахтов в графстве Лондондерри на территории Северных Уи Нейллов, у нас есть все основания согласиться с мнением Мак-Нейлла, что они представляли собой вассальные племена воинов, которых коннахты и Уи Нейллы привели с запада и посадили на завоеванных землях, подобно тому как Мак-Свини и другие кланы из [86] Шотландии и с Островов получали в награду ирландские территории от гэльских лордов позднего Средневековья. С другой стороны, имеются свидетельства того, что улады, даже после того как они лишились своей древней столицы и утратили власть над центральным и западным Ульсте-ром, все еще владели южными землями до самой реки Войн в первой половине VI века. Таким образом, Уи Нейллы могли поселить здесь Кианнахтов спустя несколько столетий после предполагаемого правления Кормака, как почти наверняка произошло с северной ветвью этого племе­ни, а их связи с Гайленга, Луигни и Сайтне в таком случае оказываются генеалогическим вымыслом.

Каким бы образом ни объяснялось присутствие Гайленга и Луигни в графствах Мэйо и Слайго, одноименные народы, которые населяли Брегу совместно с Сайтне и цепь племенных королевств которых на самом деле охватывала территорию от Гласневина до озера Лох-Рамора в Каване, производят впечатление поразительно гомогенного сообщества. Они были настолько тесно связаны между собой, что в поздний период, незадолго до норманнского вторжения, королем того или иного племени из этого союза мог становиться представитель другого союзного племени. Они резко отличаются от населения Миде, западной части владений Южных Уи Нейллов. В графствах Уэстмит, Лонгфорд и Оффали жили подчиненные племена — Делбна, Корко Ройде, Куиркне и другие — с темным, но во всяком случае различным происхождением. Они вполне могли вести свой род от жителей изолированных и не связанных между собой поселений, появившихся на территории, которая, возможно, даже в относительно не­давний период доисторической эпохи считалась непригодной ни для зем­ледельца, ни для скотовода из-за обилия болот, озер и лесных чащ. Однако долина реки Бойн являлась областью оседлой культуры со вре­мен неолита, и вполне вероятно, что последующие завоевания наложились на историю этой части страны, так и не сумев поколебать фундаменталь­ного единства ее населения.

Вопрос об изначально населявших центральные графства племенах и отношении этой области к древним пятинам остается предметом домыс­лов и догадок. Ее подлинная история начинается с возвышением Уи Нейллов. Основание династических королевств потомками Ниалла Девя­ти Заложников ознаменовало новую ступень в политической организации: медленный переход от чисто племенного общества к местному ирландскому типу феодализма, закончившийся к XII веку. [87]

[1] См.ниже, с. 81.

[2] Цит. по изданию: Предания и мифы средневековой Ирландии. Пер. С. В. Шку-наева. М, 1991. С. 104. Далее — [Предания].

[3] Керна была древним кладбищем. Согласно одной традиции, там были похо­ронены ранние короли Бреги из династии Уи Нейллов, Сил Аэдо Слане. Это название сохранилось до наших дней в форме Карнс (графство Мит), однако соблазнительно отождествить кладбище с неолитическими погребальными галереями в Форноксе примерно в четырех милях от Карнса. Вероятно, в окрестностях сосед­него города Клоналви стоял Лиа Айльбе, считавшийся главным памятником Бреги, пока он не был уничтожен в 999 году верховным королем Маэлсехнайллом.

[4] Гибернизм: ирландское слово dап означает одновременно «дар» и «искусство, ремесло», в особенности «искусство поэзии».