Глава IX

ВОЙНА ЗА БОСФОРОМ

1. Выходы в Средиземное море

Одним из «белых пятен», связанных с морскими набегами казаков, является вопрос об их возможных выходах из Черного моря в Средиземное, или точнее — из Босфора в Мраморное море и Дарданелльский пролив, а из него, может быть, в Эгейское море. Д. И. Эварницкий в конце XIX в., не ссылаясь на источники, утверждал, что запорожцы во время своих военных экспедиций «выбирались в Белое и Круглое моря, т.е. Архипелаги Мрамор­ное море... проникали... в Египет ("Белую Аравию")». При этом подразумевалось не вообще пребывание казаков в водах Среди­земного моря или на его побережье (далее мы увидим, что плен часто забрасывал туда и запорожцев, и донцов), а выходы сече­виков в названные моря на своих собственных судах. Географи­ческий порядок в высказывании Д. И. Эварницкого несколько нарушен, но явно имелось в виду движение казачьих чаек из Босфора через Мраморное море и Дарданеллы в Эгейское море, затем, видимо, между островами Критом и Кипром по собствен­но Средиземному морю к египетским берегам.

Из предыдущих глав нашей книги вытекает, что казаки во время набегов на Босфор бывали у самого Стамбула и даже вры­вались в его порт, в залив Золотой Рог, и тем самым нередкое казачье присутствие в южной части Босфора не подлежит со­мнению. В те времена и позже считалось, что пролив заканчи­вается у мыса Сарайбурну (угла или оконечности Сераля), а вод­ное пространство далее к югу уже является акваторией Мрамор­ного моря¹. С судна, находящегося между Галатой, Ускюдаром и Сарайбурну, перед входом в Золотой Рог, видны силуэты рас­положенных в этом море Принцевых островов².

В то же море из Черного направлено очень сильное течение Босфора. Мы помним, что от Сарайбурну оно частью идет в Золотой Рог, а большей частью в Мраморное море, причем скорость течения, ударяющего на Сарайбурну, иногда доходит до шести узлов. В этих условиях вполне вероятно, что казакам случалось переходить ту невидимую грань, что отделяет Босфорский пролив от Мраморного моря, и оказываться уже в его акватории.

Имеются сведения и о целенаправленных выходах казачьих флотилий в Мраморное море. Мы приводили показания вышедшего из неволи шляхтича Е. Вороцкого о том, что в 1621 г. перед нападением на Галату казаки разрушили «вежи», где находился в заключении С. Корецкий, т.е. Едикуле. Чтобы достичь этого замка на северном берегу Мраморного моря, запорожцам, естественно, надо было выйти из Босфора. Но если заявление Е. Вороцкого не проверено, то показания пленен­ного донцами азовского татарина о «повоевании» казаками в следующем 1622 г. «на Белом море... многих мест» подтверж­даются тогдашним сообщением Т. Роу о том, что казаки были «вустье Геллеспонта», для чего им, разумеется, пришлось прой­ти все Мраморное море.

Заметим, что пересечь его и дойти до Дарданелльского про­лива казачьим судам, в общем, не составляло особого труда. Это море, самое малое на земном шаре (по площади в 3,25 раза мень­ше Азовского), имеет наибольшую длину в 152 мили, тогда как донцам и запорожцам, чтобы появиться у Стамбула, приходилось преодолевать путь соответственно в пять и два с лишним раза более длинный, чем от Стамбула до Дарданелл-.

Что касается упомянутых азовцем многих разгромленных мест на Мраморном море, то за отсутствием сведений можем лишь высказать предположение, что если казаки пошли от юж­ного конца Босфора прямо к Дарданеллам, то под их удар могли попасть остров Мармара и поселения, размещавшиеся по обе­им сторонам мраморноморского устья Дарданелльского проли­ва. Если же такого прямого маршрута не было, то казаки могли -  напасть на близлежащие к столице Бакыркёй и Ешилькёй на «стамбульском» берегу Мраморного моря, Кадикёй, Фейербахче и Картал на «ускюдарском» берегу и вообще на любые поселе­ния северного и южного мраморноморского побережья и даже зайти в Измитский залив.

Весьма интересную для рассматриваемого вопроса инфор­мацию дает эпизод, произошедший в 1634 г. с послом Франции маркизом де Маршвилем. Он направлялся на француз­ском же корабле в Стамбул⁴ и отказался приветствовать вер­ховного начальника османского флота: турецкий флагманский корабль требовал от французского спустить флаг. С османской эскадрой посол повстречался у острова Хиоса. Оказалось, что ею командовал, как писал французский историк XVIII в., сам капудан-паша, «очищавший море от разбойников-казаков, которые иногда делали набеги даже и по берегам пролива Дарданелльского».

Этот же эпизод упомянут в русском обзоре истории евро­пейских представительств в Стамбуле, причем здесь фигуриру­ет капудан-паша, «совершавший свои разъезды по морю осо­бенно часто с того времени, как казаки стали в своих набегах доходить до Дарданелл».

Хиос расположен в Эгейском море и довольно далеко от южного входа вДарданелльский пролив, но неизвестно, озна­чает ли пребывание эскадры капудан-паши у названного ост­рова, что казаки выходили и в это море, или же эскадра оказа­лась близ Хиоса по каким-то причинам, не имевшим отноше­ния к казачьим набегам. В наших источниках действия казаков ни у берегов Дарданелл, ни тем более в Эгейском море не фик­сируются⁵.

К сожалению, ничего больше о средиземноморских выхо­дах казачьих судов и флотилий мы не знаем.

Имеющиеся же данные, рассмотренные в комплексе, свиде­тельствуют о том, что донцы и запорожцы бывали на своих судах в той части Босфора, где он переходит в Мраморное море, выхо­дили в него и действовали в его акватории вплоть до Дарданелльского пролива. В этой связи, очевидно, следует сделать вывод, что хотя утверждение Д. И. Эварницкого о выходах казаков даже к Египту, вероятно, грешит преувеличением, мнение историка о том, что запорожцы «выбирались» в Белое море, можно счи­тать доказанным.

Вместе с тем у казаков, как представляется, не было особых военных и экономических причин для систематических и регу­лярных выходов подобного рода. Против Войска Запорожского и Войска Донского действовали в первую очередь не средизем­номорские, а черноморские военно-морские базы, многие го­рода Причерноморья предстаатяли собой крупные торгово-экономические центры, дававшие значительные трофеи, а набеги на Босфор и Стамбул вызывали более чем достаточный полити­ческий и иной эффект в Европе и Азии.

Эвлия Челеби дает чрезвычайно интересную информацию о ««лачьей угрозе побережью Мраморного моря и с другой стороны, не с Босфора. Рассмотрим сведения этого турецкого совре­менника.

Рассказывая в 1646 г. о районе малоазийской реки Сакарьи, Эвлия в полном соответствии с реальной ситуацией говорит, что река впадает в Черное море у касабы (селения с мечетью и караван-сараем, обычно резеденции кади) Урвы в санджаке Коджаэли и что Сакарья течет на расстоянии двух часов пути к востоку от озера Сапанджи, которое в свою очередь близко распо­ложено — «всего около 3 часов» — к Измитскому заливу Мра­морного моря, и воды озера «через протоку смешиваются с морем перед Измитской солеварней».

«Реку Сакарью, — утверждает Эвлия Челеби, — можно соединить с этим озером при очень небольших усилиях». Иными сло­вами, имеется в виду, что, повернув течение, можно заставить ее впадать не в Черное море, а в Сапанджу. Более того, согласно Эвлии Челеби, ранее уже предпринимались попытки углубить протоку между названным озером и Измитским заливом, но за­мысел не был доведен до конца. Как повествует автор, «однажды, чтобы [навсегда] соединить это озеро с Измитским заливом, со­брали сотни тысяч землекопов и поденщиков с кирками. Но жи­тели Измита проявили равнодушие, сказав: "Для этого нужна ог­ромная казна и жизнь Нуха (Ноя, который, по Библии, жил 950 лет. — В. К.)", — и помешали осуществлению [этого] дела». И, наконец, самое важное для нас место в описании Эвлии. «Вот если бы, — пишет он, — река Сакарья впадала в эту прото­ку, а она — в Измитский залив, то враг никак не смог бы с Чер­ного моря пройти сюда через Сакарью. [И тогда] город Измит стал бы внутренней территорией и область [протяженностью] в пять стоянок вплоть до реки Болу превратилась бы в процветаю­щую местность».

Под черноморским врагом Турции, вне всякого сомнения, понимались казаки. Только они тогда могли оказаться в районе устья Сакарьи. Однако, естественно, возникает вопрос, была ли реальной или мнимой угроза, живописуемая современником. Попытаемся в этом разобраться.

Упоминавшийся выше Измит был и остается крупнейшим городом и портом Мраморного моря. Турки овладели этим насе­ленным пунктом (греческой Никомидией) в 1337 г. Первый ос­манский флотоводец времени Орхан-бея, правившего в 1324— 1360 гг., Карамюрсель (Кара Мурсал) получил в области Измитского залива тимар с обязательством охранять тамошнее побере­жье от нападений врагов, содержать войско и строить галеры. Так на берегу залива неподалеку от Измита, в местечке, которое ныне является городом Карамюрселем, была основана верфь. В.П. Гри­горьев даже называет ее первой турецкой верфью, хотя таковая возникла в Гелиболу (Галлиполи). Считается, что по имени Карамюрселя получил название и один из типов османских парусно-гребных судов — уже фигурировавший ранее «карамюрсель». Значение Измитской верфи (морского арсенала) оценива­ется по-разному. Р. Мантран, отмечая, что главнейшая верфь империи располагалась в Стамбуле, и характеризуя морские ар­сеналы в Гилеболу, Суэце, Рущуке и Биреджике (на Евфрате) как небольшие верфи, указывает, что арсенал в Измите и соот­ветствующие предприятия в Синопе и Инебаты (в Греции) яв­лялись «скорее ремонтными мастерскими». Л. Подхородецкий полагает, что галеры турецкого военно-морского флота на рубе­же 1610-х и 1620-х гг. были построены на верфях Стамбула, Ге­либолу и Измита. П.А. Толстой сообщал, что в конце XVII — начале XVIII в. османские корабли строились в Стамбуле или у Синопа и иногда близ Измита. Но как бы то ни было, Измит-ская верфь входила в систему турецкого кораблестроения рас­сматриваемого времени и являлась ее заметной и важной со­ставной частью.

Район между Стамбулом и Синопом в XVII в. изобиловал строевым лесом отличных сортов, включая самшит, ель, дуб, ореховое дерево и платан, а бассейн Сакарьи турки вообще ок­рестили «Морем Деревьев». Строевой лес Сакарьи через Измит поставлялся в Стамбул, в Касымпашу. Измитцы издавна под­держивали торговое судоходство со многими портами Среди­земного и Черного морей, в частности с Кафой.

Защищенный с севера укреплениями Босфора и Стамбула, а с юга крепостями Дарданелл, богатый, процветавший и спокой­ный Измит в принципе должен был быть желанным объектом для нападения казаков, если бы туда можно было «дотянуться», и не мог не рассматриваться запорожцами и донцами как враж­дебный город: галеры, которые строились или ремонтировались там, и прочие корабли, создававшиеся из измитского леса, дей­ствовали против казаков на Черном и Азовском морях. Как уже отмечалось, в 1616 г. паша Измита неудачно сражался с донца­ми, попав вместе с четырьмя галерами в их руки.

Казаки неоднократно бывали в том районе анатолийского побережья, где расположено устье Сакарьи, и нападали на селения этого района. Река впадает в Черное море в местности между близко расположенным у берега островом Кефкеном и городом Акчашаром, в 20 милях (37 км) восточное мыса Кефкена. К западу от устья Сакарьи располагались населенные пункты  Кандыра и Шиле, к востоку — Эрегли.

Мы уже цитировали замечание Эвлии Челеби о сожжении казаками Акчашара при Ахмеде I и рассказывали об их нападении на Кандыру и окрестные селения в 1622 г. и еще будем гово­рить о разгроме казаками селений близ «Легра» — по всей вероятности, Эрегли — в 1630 г., об опустошении Шиле в 1651 г., о приступе к Эрегли в 1654 г. и действиях у Кандыры в 1659 г., а также приведем свидетельство Павла Алеппского о казачьих погромах берегов Карамании (западной части черноморского побережья азиатской Турции), в том числе района Эрегли. Так что, полагаем, устье реки казакам было известно.

Могли ли они войти в Сакарью с моря? Вообще ответ на этот вопрос должен быть положительным. На своих морских судах казаки заходили во многие реки — в Дунай, Кубань, Рио-ни, Камчию, Куру и др. Напомним, что запорожцы иногда воз­вращались домой, поднимаясь из Азовского моря сложным реч­ным путем до Днепра. В 1670 г. разницы за восемь суток про­шли вверх по Волге 350 верст, продвигаясь, следовательно, со средней скоростью 43,75 версты (47,25 км) в сутки. В эту реку, как и в Яик (Урал), казаки свободно заходили с моря. В конце концов донцы из походов на Азовское и Черное моря возвраща­лись по Дону в Раздорский, Монастырский, Черкасский и дру­гие городки, равно как запорожцы по Днепру — в Сечь.

Возникает и другой вопрос: не имели ли казаки возможнос­ти добраться с черноморского побережья до Измита по суше? Известно, что практика продвижения казачьих десантов с моря в глубь вражеской территории в XVII в. была нередкой, и, как выражался польский современник Веспасиан Коховский, запо­рожцы не только опустошали берега Малой Фракии и Азии, но и приводили в трепет внутренние районы Османской империи. От черноморского побережья по прямой Измит располо­жен приблизительно в 40 км, т.е. примерно на таком же рассто­янии, как Азов от Ростова. Учитывая отсутствие прямой дороги и условия местности, особенно обилие лесов, «измитское» рас­стояние, конечно, следует удлинить, скажем, на 10—15 км. Раз­беремся, реально ли для казаков было пройти такой путь.

Туристы обычно делают по четыре-шесть км в час, переме­жая движение отдыхом в 10—20 минут, и опытный турист впол-е может преодолеть расстояние в 50 км за один день. Казачьи же марш-броски занимали и гораздо больше времени. «Иног­да, — свидетельствовал Э. Дортелли, — они (казаки. — В.К.)тлрут днем и ночью, углубляясь внутрь страны, чтобы разграбить ка­кое-нибудь богатое место...» При этом темпы их сухопутного передвижения были очень высоки: приходилось использовать ускоренную ходьбу и даже бег.

Как раз в том 1646 г., когда Эвлия Челеби писал об угрозе Измиту, Войско Донское, отказываясь идти в море с непривыч­ным к казачьим походам русским дворянином Ж. Кондыревым, сообщало царю Алексею Михайловичу: «А х которым, государь, пристанем мы... на море преж сево приставывали и на крымские села на удары хаживали, и мы, государь, бежим наспех от при­стани до села день и нощь пешие. А ево, государь. Ждана, с та­кую... службу нужную и пешую не будет».

На какое расстояние от берега можно было отойти при та­ких темпах? Г. де Боплан утверждал, что казаки иногда заходи­ли «около мили в глубь страны», но это явная ошибка. М.А. Алек-берли, поправляя приведенное сообщение, говорит, что они «проникали в глубь Турции более чем на 10 миль». Но насколь­ко более?

Сохранилось довольно много свидетельств казачьих напа­дений на внутренние области и селения Крыма. В 1631 г., по данным русского посольства в этой стране, казаки пристали к берегу под Саркерманом (древний Херсонес), между Гёзлевом и Балаклавой, и «почали воевать крымские улусы, отходя от моря верст по десяти и по пятнадцати». Запорожцы и донцы доходи­ли до Эски-Крыма (приблизительно в 15 км от моря по пря­мой), ханской столицы Бахчисарая (примерно 24 км), Карасу-базара (около 27 км), Мангупа и иных селений, расположенных вдали от побережья.

Учитывая сложность пути от черноморского побережья к Измиту, специально отметим, что в Крыму при передвижени­ях у казаков также были свои трудности. Бахчисарай не имел прямой дороги к морю. Согласно Эвлии Челеби, от долины, где лежит этот город, вели четыре дороги к Эскисалачику, Эс-киюрту, Ак-Мечети и Гёзлеву, имелись и другие, недоступные только для пешего человека, который, направляясь ими, был вынужден «подниматься по горам, как серна, потому что там большие кручи». Мангуп же представлял собой замок между Бахчисараем и Балаклавой, по словам Э. Дортелли, последним сдавшийся туркам при покорении Крыма, «сильнейший по неприступному положению на горе, края которой — высокие ска­лы в виде стен без уступов; на них можно взобраться только с одной стороны по извилистому пути, недоступному телегам». По мнению А.Л. Бертье-Делагарда, в утверждении итальянца содержится преувеличение, и дорога телегами в Мангуп все-таки была. Однако до города в самом деле было трудно до­браться.

Тем не менее в 1629 г. казаки взяли Бахчисарай и Мангуп, куда были свезены «царевы животы» (ценное ханское имуще­ство), и тогда же, как выражался Э. Дортелли, в Карасубазаре, «т.е. в самом центре Татарии... разграбили и сожгли множество лавок, убивая всех им попадавшихся».

Известны и конкретные случаи углубления казаков с моря на территорию Румелии. Например, они нападали на Бабадаг и Провадию, расположенные приблизительно в 15 и 40 км от моря по прямой. Наконец, укажем, что порой казаки забирались во вражескую землю и на более значительное расстояние. Расска­зывая в 1659 г. в Посольском приказе в Москве о последнем ка­зачьем походе на море, известный донской судостроитель Ки­рилл Петров отмечал, что донцы «ходили... от стругов на берег в Крым верст с 50», т.е. на 54 км.

Если верить Эвлии Челеби, то казаки однажды рискнули поохотиться в Карахисарских горах в Анатолии («за Трабзоном», в глубь Турции). «В этих обрывистых... горах, — пишет осман­ский современник, — очень много тигров, зайцев, диких бара­нов, диких ланей, куниц, каменных куниц, гиен, волков, чер­ных волков, лисиц, шакалов. Рассказывают, что однажды тигры и волки разорвали на части казаков, которые, подойдя с Черно­го моря, словно птицы, слетелись в эти горы; когда проклятые сказали: "Давайте поохотимся", — от хищных зверей никто не мог спастись. Так сказывают». Чтобы добраться с моря до Кара­хисарских гор, казакам надо было преодолеть примерно 70 км по прямой.

Если летом 1630 г. казаки нападали на болгарский Ямбол (об этом у нас еще будет идти речь), то он расположен по пря­мой примерно в 75 км от морского побережья.

Таким образом, поставленный вопрос требует положитель­ного ответа: казаки могли попытаться достичь Измита по суше, и это у них могло получиться. Известные на сегодня источники не сохранили сведений о конкретных действиях такого рода, как и о заходах казаков в реку Сакарью. Однако на эти действия, возможно, намекают приведенные слова Эвлии, которые можно понять и так, что враг не только мог прийти, но уже и прихо­дил в обозначенный район.

Во всяком случае возможность казачьих нападений на внут­ренний район Турции, включавший в себя бассейн Сакарьи, Измит и восточное побережье Мраморного моря, была вполне реальной. Она явно держала в напряжении османские власти и нашла отражение в сообщении Эвлии Челеби.

2. Галерные рабы

Независимо от выходов казачьих судов в Средиземное море, для части казаков война продолжалась и за Босфором. Казаки-пленники, обращенные врабство, находились не только в Стам­буле и на Босфоре, но были разбросаны по всей громадной тер­ритории Османской империи, прилегавшей к морям Черному, Белому, Красному, Зеленому (Каспийскому), обоим Синим (Персидскому заливу и Азовскому морю)⁶. Запорожцев и дон­цов можно было встретить в Киликии, Сирии, Египте, Ливии, Тунисе, Алжире, Греции, Хиджазе, Йемене, Месопотамии и иных странах. Среди городов, в которых довелось побывать ка­закам, называют Мекку и Медину, Иерусалим и Багдад, и мно­гие другие.

Совершенно не случайно, а, напротив, на основе выстра­данных и очень широких политико-географических представ­лений казачества в знаменитом письме сечевиков османского султана называют не только «турецким стряпчим», «каменецким палачом», «подольским ворюгой (злодиюкой)», «москов­ским страшилищем», «татарским (казацким) сагайдаком», «цы­ганским чучелом», «армянской свиньей» или «лютеранским рем­нем лошадиным», но и «македонским бражником (пивоваром, колесником)», «ерусалимским калмыком (броварником)», «ва­вилонским поваром», «александрийским козолупом», «Велико­го и Малого Египта свинарем».

Именно казакам в первую очередь грозила опасность попасть на турецкие галеры в качестве рабов-гребцов («пайзенов»). Для их работы требовались физическая сила и выносливость, а у ос­манов, как и во всем Средиземноморье, сложилась своеобраз­ная градация нужных качеств в отношении представителей раз­личных народов — от «лучших» мавров до «худших» черноко­жих африканцев. Казаки же воспринимались турецкими властями как строптивые «проклятые гяуры», но одновременно и как очень сильные, крепкие и физически выносливые люди, закаленные в походах и к тому же имевшие навыки гребли на своих собственных судах. Возможно, какую-то роль играл и психологический момент, выражавшийся в желании заставить об­служивать флот империи ее непримиримых врагов.

Один из знаменитых донских войсковых атаманов XVII в. носил прозвище Каторжный (Иван Дмитриевич Каторжный), и из предложенного С.З. Щелкуновым двоякого объяснения это­го прозвания: «... казаки под его руководством взяли не один десяток громоздких турецких каторг⁷, а может быть... самому ему пришлось томиться на одной из них», — предпочтение сле­дует отдать второму предположению. Атаманам все же реже до­водилось пребывать в рабстве на галере, чем участвовать в захва­те турецких судов⁸.

«На всех военных кораблях турок, —писала 1660-х гг. Ю. Крижанич, — не видно почти никаких других гребцов, кроме людей русского происхождения». Турецкий информатор 1670-х гг. так­же утверждал, что в Стамбуле «на каторгах все неводники руские и малоросийских городов жители». По словам П.А. Толстого, относящимся к самому началу XVIII в., «болшая половина во всей армаде (в имперском флоте. — В. К.) было преж сего напол­нено гребцами русскими и казаками»⁹. Первых, конечно, насчитывалось там гораздо больше, но и вторые встречались не­редко.

Жизнь галерных рабов характеризуется всеми современни­ками как ужасная, причем не на одном только османском фло­те, но и на всех европейских. Прежде всего таких рабов ожидал тяжелейший и изнурительнейший труд. Ни один свободный человек, писал бывший галерный раб, не выдержал бы и часа пытки греблей, а «галерники-невольники продолжают эту рабо­ту иногда 10—12 часов без отдыха». Чешский дворянин Вацлав Вратислав, побывавший гребцом на турецкой галере, воскли­цал: «Невозможно представить себе и поверить нельзя, чтобы могла живая душа человеческая вынесть и вытерпеть такую ужас­ную страду...»

При этом османское военно-морское командование руко­водствовалось террористической системой управления и нака­зания, почему жесточайшее отношение к фебцам было нор­мой. В турецком морском уставе говорилось, что поскольку «не­вольники всегда хотят избежати от работы», следует «принуждати их к работе не токмо словом, но и жезлом, которым их страхом лутче может дело их управлено быть».

Гребцы группами по несколько человек сковывались между собой и за ноги приковывались к банкам или кольцам в палубе. Часто кандалы сковывали и руки, но так, чтобы не мешать гребле. Не покидая банок, рабы тянули паруса и по сменам ели и спали. Вовсе не преувеличением было описание страданий казаков-га-лерников в украинскихдумах: «Кайданы-зализо ногы поврывало, / Билэ тило козацькэ молодэцькэ коло жовтой кости пошмугляло»или «Кайданырукы-ногы позьидалы, /Сырая сырыця до жов­той кости /Тило козацькэе пройидала» (ноги и руки проедены до костей железными кандалами или сыромятным ремнем).

Галерный пристав и его помощники ударами ременных кну­тов по рукам и плечам рабов «управляли» их работой. Бич же служил «единственным средством против болезни», а падавших от изнурения выбрасывали за борт.

После осмотра в 1640 г. у Стамбула кораблей турецкой эс­кадры, направлявшейся против донских казаков под Азов, польский посол В. Мясковский написал:«... сердце наше очень щемило, когда мы видели братью нашу, подданных е[го] к[оро-левской] м[илости], столь многих, на галерах и лодках прико­ванных к веслам и тяжко и нагишом работающих».

Позже московскому паломнику И. Лукьянову, выходивше­му на галерах из османской столицы «на Белое море и на Чер­ное», удастся побеседовать с некоторыми соотечественниками-рабами, и его охватит ужас от их рассказов: «... как есть во аде сидят... Иной скажет: яде на катарге сорок лет, иной тридцать, иной двадцать... Уже на свете такой нужды нельзя больше быть!» А другой паломник, тоже поглядев на гребцов «наших русских и из других земель», запишет: «О, коль на тех каторгах многу нуж­ду претерпевают, ее же описати не вем...»¹⁰

Нет ничего удивительного в том, что пребывание на турец­кой галере, по выражению публикатора документов об одном из возмущений галерных рабов, доводило их «до крайнего предела возможных человеческих страданий, из которых не предвиде­лось никакого выхода до смерти», и стало «в представлении южнорусского народа... синонимом беспредельной скорби и безнадежного бедствия, хуже которого ничего не могло создать даже пылкое воображение». Более того, нечеловеческие усло­вия существования галерников, жесточайшие наказания, страш­ное переутомление при гребле, отвратительная еда, жара и хо­лод, худая одежда, паразиты — все это привело к тому, что само название османской галеры «каторга» (по-турецки «кадырга», от греческого «катергон»), употреблявшееся у казаков, вошло ввосточнославянские языки уже в другом значении, не имеющем никакого отношения к флоту, — в качестве синонима отбыва­ния наказания в особо суровых условиях.

«Свободны они или подневольны, — писал о казаках М. Бо-дье, — они не перестают... беспокоить турок». Действительно, казаки и другие галерные рабы, даже крепко скованные, непре­станно находились под подозрением. Опасаясь отчаянных не­вольничьих бунтов, командование имперского флота и капита­ны галер предпринимали особые меры безопасности.

Гребцы круглосуточно находились под неусыпной охраной, распорядок которой определял морской устав. Капитаны, гово­рилось в нем, «должны смотрит, чтоб сторожа всегда была во дни и в ночи крепка, и ружья бы сторожа из рук не выпускали и стояли б с великим опасением, а в нужное время ставит сторожу вдвое и втрое или как належит по их рассмотрению». Ночью особо требовалось смотреть, «чтоб сторожа была добрая на кор­ме». Капитаны обязывались иметь песочные часы прежде всего для того, «чтоб по них познават, когда переменять сторожу». «...И где порох стоит, чтоб там отнюд не ходил нихто». «Когда увидится флота неприятельская, тогда должно невольников-християн крепчее приковат...»

На галерах внимательно следили за состоянием кандалов и цепей у рабов, сурово наказывали их за отклонение от допусти­мого маршрута передвижения, в особенности за появление у мест содержания оружия и, разумеется, за невыполнение или медленное выполнение распоряжений, попытку оказать сопро­тивление и тем более попытку побега — били по пяткам, отре­зали уши и носы и просто убивали. На случай общего возмуще­ния устанавливались упоминавшиеся «органы», стрелявшие вдоль корабля.

Казаки-галерники, как и прочие рабы, но с еще большей стра­стью мечтали о свободе и, согласно украинской думе, «Господа мылосердого прохалы та благалы (умоляли. — В.К.)...: / Вызволь, Господы, всих бидных нэвольныкив / 3 тяжкой нэволи турэцькой, / 3 каторга бусурманськой...», — и просили, чтобы буря со­рвала эти галеры с якорей. В донской песне казак-невольник «Богу молится, низко кланяется: / "Создай нам, Боже, буйного ветра, / Вынеси наш корабличек из синя моря!"». В некоторых вариантах известной донской песни казаки-пленники мечтают об освобож­дении, находясь на османских кораблях в водах Эгейского моря («Как по морю-морюшку, / Морю Эгейскому/ Плыли-восплывали / Три корабличка... / Все турецкие»)".

 На Черном море, пишет П.А. Кулиш, «могли ежеминутно показаться козацкие чайки», что и являлось «самой поэтичес­кой надеждой на освобождение», но на Средиземном море ка­зачьих судов не было. Оставалось надеяться на неудачное сраже­ние кораблей Турции с ее тамошними неприятелями и на их победу.

Немецкий ландскнехт на московской службе Конрад Буссов сообщал, что руководитель восстания 1606— 1607 гг. казак И. Бо­лотников в Диком Поле «был захвачен... татарами... и продан в Турцию, где он был прикован на галерах и несколько лет был принужден выполнять тяжелую и грубую работу, пока, наконец, его не освободили немецкие корабли, одолевшие турок на море, и не отвезли в Венецию, откуда он направился через Германию в Польшу (и затем в Россию. — В.К.)...»

В 1617 г. вице-король Королевства Обеих Сицилии герцог д'Оссуна передал представителю Речи Посполитой Т. Замой-скому рабов-галерников, освобожденных неаполитанской фло­тилией у берегов Греции. Упоминавшийся выше казак И. Баку-лин, состоявший гребцом на галере Исуп-паши, в 1681 г., вовре­мя похода турецкого флота на Флоренцию, в Тирренском или Лигурийском море был отбит флорентийцами в числе 250 дру­гих полонянников. «Грандука князь Флоренской» (великий гер­цог Тосканский) отпустил казака в «Цесарскую землю» (Авст­рию), откуда он через Польшу добрался до Москвы.

На освобождение можно было надеяться, попав в руки вене­цианцев, испанцев или ускоков — южнославянских корсаров Адриатики, которые, однако, потерпели разгром в 1616 г.¹², но обычно отбитые рабы становились собственностью «освободи­телей». Мальтийцы, воевавшие с турками, таких рабов превра­щали в собственных невольников. Во второй половине XVII в. бывшие турецкие рабы, попадая во Францию, в большинстве случаев также не могли рассчитывать на свободу. В правление Людовика XIV на французских галерах находилось большое чис­ло русских невольников. Жан-Батист Кольбер, увеличивая мор­ские силы, приобретал множество рабов у Турции. «Неудачные набеги татар на Россию, — замечает в этой связи А.В. Фрейганг, — каждый раз отзывались крайне невыгодно для француз­ского гребного флота». Заметим, что торговля рабами-славяна­ми процветала в Марселе, Генуе, Венеции, Барселоне и иных центрах Средиземноморья. Таким образом, венецианцы и ис­панцы, предоставляя свободу вырвавшимся из турецких рук не­вольникам, как бы делали исключение из правил для героев.

Галерника еще могло спасти чудо вроде того, что произош­ло с костромитянином Василием Полозовым. «А на каторге, — рассказывал он, — был я... девять лет, руки и ноги были скова­ны... И божиею милостью каторгу разбило, и наши братья, не­вольники, и бусурманскиелюди все потонули, и я... [к] которо­му бревну был прикован, и на том бревне меня... и другова моего брата-товарища, обоих прибило волной к берегу. И оттоле я... пошел в Иерусалим»¹³. Однако надежды на такое счастье было ничтожно мало.

Чудовищной формой так называемого пассивного сопро­тивления каторжному рабству являлись самоубийства рабов. М. Нечаев писал, что многие невольники «от горести плачут и вопиют: «Лучше бы нам не родиться!», и что «многие себя в море сами бы пометнути готовы, но того они (турки. — В.К.) стерегут крепко: невольников приковывают». Если же самоубийство на галере все-таки случалось, то жестоко карали товарищей ушед­шего из жизни.

То же делали и в случае побега раба. В описанных условиях бежать с галеры было почти невозможно, но находились пленни­ки, которые, не падая духом и не ограничиваясь надеждой на Все­вышнего, упорно искали пути к свободе при малейшей оплошно­сти «басурман». Два случая побегас галеры упоминает Д.И. Эварницкий. Оба они относятся ко второй половине XVII в. и, к сожалению, не содержат подробностей. В одном из них удалось бежать украинскому казаку, в другом —дворянину из города Рыльска. Рассказ В.С. Моложавенко о том, как казак Михаил Сама­рин из Маноцкого городка, оказавшись в плену, был прикован «вместе с другими к галере... целых десять лет изнывал... на ка­торге», азатем «бежал в наручниках в Венецию, добрался оттуда в Запорожскую Сечь», предполагаем, сочинен самим автором.

Но Я.Я. Стрёйс подробно описал реальный случай, кото­рый произошел с ним самим и его русским товарищем. В 1656 г. голландец, находившийся на венецианской службе парусным мастером, у Дарданелл попал в плен к туркам. «Шесть недель, — писал он, — просидел я на галере не без тяжких наказаний пле­тью от надсмотрщика, который угощал ею мою голую шкуру... Мой товарищ, русский, часто уговаривал меня бежать... Этот русский уже несколько раз пытался бежать; но его каждый раз настигали, вследствие чего он потерял уже уши и нос. Это на­гнало на меня страх, однако он придал мне бодрости следующи­ми словами: "Что же, ты предпочитаешь навсегда остаться в ду­раках, чем отважиться потерять что-нибудь ради свободы? И если случится так, что нас сразу поймают, то вся вина падет на меня, а ты отделаешься ударами по пяткам; что же касается меня, то они поклялись, что сожгут меня в случае нового побега; но я скорее умру, чем позволю этим чертовым собакам мучать и пы­тать меня. Нужна большая решимость, если хочешь добиться чего-нибудь значительного, а разве существует более прекрас­ное и лучшее сокровище, нежели свобода?"»

Я.Я. Стрёйс поддался на уговоры, и счастливый случай пред­ставился: в том же 1656 г., накануне сражения турецкой эскадры с венецианской у входа в Дарданеллы, русский и голландец, при­чем первый — получив ранение, смогли выбраться со своей га­леры и проплыть две мили до венецианского корабля «Авраамо-во жертвоприношение». Адмирал Лоренцо Марчелло пожало­вал обоим 50 талеров и «велел приготовиться к бою», в котором голландец и принял затем участие. Я.Я. Стрёйс не говорит, что его товарищ был казаком, но он проявил силу воли, которая была присуща многим казакам, попавшим, казалось бы, в со­вершенно безвыходное положение¹⁴.

«Сухопутным» рабам, находившимся в заморских странах, бежать было также непросто, но все-таки удавалось чаще, чем галерникам. Кроме того, рабовладельцы иногда отпускали од­ного из невольников для сбора выкупа за себя и за другого или других. Напомним, что казачий «капитан» Иван, сообщивший интересные сведения о походе с Яхьей, просил милостыню в Италии, чтобы собрать деньги на выкуп самого себя и сына, ос­тавшегося у хозяина, — надо полагать, в каком-то из средизем­номорских владений Турции.

Но так или иначе вырывавшимся из «беломорского» рабства приходилось покрывать громадные расстояния, чтобы вернуть­ся на родину. Существовали две признанные «дороги свободы». Одна из них вела в Италию и из нее через земли Центральной Европы в польские владения и для сечевиков на Запорожье, а для донцов еще через Украину на Русь и далее на Дон. Другая дорога шла из Восточной Анатолии, Сирии и прочих восточ­ных земель османов через Персию в русские кавказские владе­ния или по Каспию в Астрахань, а затем уже домой. В первом варианте особую роль играла Венецианская республика, помо­гавшая беглецам и служившая для них своего рода сборным пун­ктом. К российскому послу Ивану Чемоданову, прибывшему в Венецию в 1656 г., явилось более 50 русских, освободившихся из турецкого плена и сообщивших, что другие их товарищи уже пошли разными государствами на Москву.

Из конкретных примеров бегства казаков, которые находились в рабстве в средиземноморских владениях, приведем случай с донским атаманом Никифором Половневым. Это дело отложилось в источниках потому, что он, добравшись до Моск­вы, получил «за выход... и за раны... только пять рублев» госуда­рева жалованья и, «живучи на Москве, проел» его, в результате чего оказался «без пристанища» и без денег для возвращения на Дон, а прибывшая тем временем в Москву донская станица ата­мана Осипа Лосева обратилась к царю с просьбой о новом пожа­ловании бывшего пленника.

Оказалось, что Н. Половнев в 1636 г. был послан в качестве атамана на Азовское море для захвата языков, так как при­ехавшему к казакам «государеву дворянину» Федору Олябьеву требовалась информация о положении дел в Крыму. Н. По-ловневу не повезло: «... был бой стотары, и на том... бою ево, Микифора, ранили и, ранив, взяли в полон», затем продали туркам, и атаман оказался «в полону в Турской земли на Бе­лом море». Но в 1637 или 1638 г. пленнику удалось уйти «ис полону... в немецкую землю на Виницею (Венецию. — В.К.) и на многие разные земли». После долгих скитаний он и по­пал в Москву, откуда в 1638 г. вернулся домой с упомянутой станицей О. Лосева.

Помимо пассивных форм сопротивления рабы по возмож­ности прибегали и к активным формам борьбы за свободу. Иног­да невольникам-гребцам хватало решимости, договорившись между собой, прекращать греблю в ходе сражения, в котором участвовал их корабль. Мы помним, что такое случилось в Кара-харманском сражении на галере самого капудан-паши. Возмож­но, подобные случаи бывали, причем не однажды, и в много­численных боях турок на Средиземном море.

Однако высшей формой сопротивления являлись прямые восстания, или, как часто говорят в морской истории, бунты рабов-гребцов на османских галерах. Б. Барановский утвержда­ет, что такие восстания являлись редкими событиями. У Н.И. Ко­стомарова же можно прочитать, что «не раз» казаки, «находясь в плену, успевали воспользоваться случаем, истребляли турок и, овладевши неприятельским судном, возвращались в отечество». Это действительно случалось не один раз, но все-таки из-за осо­бенностей содержания рабов успешные восстания на турецких галерах были чрезвычайно редки, и их можно привести напере­чет. При этом не исключается, что о некоторых возмущениях мы просто не имеем никаких сведений¹⁵.

Известные же по источникам восстания с участием казаков и других представителей восточнославянских народов произошли в разных морях Средиземноморского бассейна, в том числе и за Босфором. Два из возмущений невольников вспыхнули на среди­земноморских османских галерах, когда они сражались с неприя­телем или когда неприятельский флот находился поблизости, а рабы, очевидно, могли надеяться на помощь врагов Турции.

Об одном из этих восстаний, самом раннем из всех, о кото­рых сообщают источники, рассказал московский посол С. Протасьев, направленный в Стамбул в 1613 г. и находившийся там в апреле —июне 1614г. Будучи по пути на Дону, дипломат разго­варивал с четырьмя донскими казаками, которые вернулись из османского плена. Г. Кудинов, А. Иванов, Степан Степанов и Д. Ильин пробыли в неволе от 10 до 20 лет и состояли галерны­ми гребцами. По их словам, во время морского боя в Средизем­ном море между турецкой и испанской эскадрами 400 рабов-христиан из разных стран на двух османских галерах, в частно­сти и они, казаки, взбунтовались, одержали победу и сдали свои корабли испанцам. Последние предоставили рабам свободу. Произошло это, видимо, в 1613 г.¹⁶.

Вместе с товарищами-католикам и донцы прибыли в италь­янский порт Мессину, а оттуда в Рим к папе. Казаки далее по­следовали в Венецию, через чешскую землю добрались до Кра­кова и затем Варшавы. В польской столице они пытались уви­деться с митрополитом и будущим патриархом Филаретом, отцом царя Михаила Федоровича, находившимся в плену, но не смогли этого сделать, поскольку «стража оказалась зорка», а «за­поры крепкие». Тем не менее казакам удалось получить от вла­дыки «способие» (благословение). Выдав себя за запорожцев, они через Запорожье вернулись на Дон.

Может быть, это то же восстание, о котором известно из биографии Ивана Сулимы, бывшего впоследствии гетманом ук­раинских реестровых казаков¹⁷.

Князь А.С. Радзивилл сообщал, что И. Сулима, перейдя в католичество, перед казачьей морской экспедицией 1635 г. на Балтике против шведов обратился к папе Павлу IV с просьбой прислать его золотой портрет за значительную победу, одержан­ную им, просителем, над турками, когда он взял османскую гале­ру, а 300 плененных турок подарил в Риме папе. Здесь содержит­ся ошибка: Павел IV занимал римский престол в 1555—1559 гг., а в 1630-х гг. папой был Урбан VIII. По-видимому, речь идет о Пав­ле V, возглавлявшем католическую церковь с 1605 по 1621 г., и именно так понимают сообщение П.А. Кулиш и М.С. Грушев­ский. И. Сулима получил просимый портрет, с которым по жела­нию и был похоронен после казни, последовавшей в Варшаве за взятие казаками польской крепости Кодака на Днепре¹⁸.

«Судя по временам папы Павла УБоргезе, — пишет М.С. Гру­шевский, —...это (взятие галеры. — В. К.) могло случиться в один из морских походов, таких сильных и частых в середине второго десятилетия XVII в.; правда, из-за того, что со своими неволь­никами Сулима оказался в Риме, можно думать, что это не было результатом морской победы, как выходило бы из слов Радиви-ла (Радзивилла. — В.К.), а восстание украинцев-невольников на некой галере...»

Но значительно раньше к выводу о том, что речь должна идти именно о восстании на корабле, пришел П.А. Кулиш. «Был он (И. Сулима. — В.К.) в плену у турок, — замечал этот исто­рик, — и каким-то способом освободился от галерной каторги, овладел самой галерой... и положил триста турок¹⁹. Это случи­лось не на русском Черном, а на греческом Белом море — Архи­пелаге. Сулима направился с своей добычей в Рим и представил свой приз святому отцу Павлу V». «Не иначе можно объяснить подвиг Сулимы по ту сторону Босфора, как бунтом галерных невольников...»

В 1666 г. представитель московского правительства на Ук­раине дворцовый дьяк Евстратий Фролов, излагая собранные им сведения, сообщал, что узнал о новом восстании на турец­кой галере. По его словам, 27 апреля этого года вернулись на родину «турские полоненики, малоросийского города Кателвы (Котельвы, на Полтавщине. — В.К.) жители» Осип Михайлов и Роман Федоров. Они попали в плен «на Тору у соленого варенья тому пятой год», т.е. в 1662 г., были «проданы в турки» и оказа­лись на галерах. Находясь в Средиземном море и улучив мо­мент, украинцы вместе с невольниками «иных земель» «на дву каторгах турок повыкалали» (перекололи), после чего вышли в Венецию.

В «Тhеаtrum Еuropaeum» приводятся сведения о восстании славянских невольников на османской галере в 1665 г. Гребцы под предводительством поляка Самуэля Чарнецкого побили турок, захватили корабль и выдержали неравный бой с турец­ким военным судном. Затем они сумели уйти от погони и соеди­ниться с венецианским флотом, а несколько позже приняли участие в успешном сражении венецианцев против османской эскадры.

Ю.А. Мыцык считает, что среди восставших рабов были за­порожские и донские казаки, и это вполне вероятно. По наше­му мнению, немецкая хроника повествует о том же восстании, что и сообщение Е. Фролова²⁰.

Жители Котельвы О. Михайлов и Р. Федоров «по отпуску с проезжими грамотами шли (из Венеции. — В.К.)... на Краков, на Варшаву, на Лвов, на Киев». Е. Фролов излагал вести, кото­рые «выходцы» слышали в Турции, Венеции и Польше, в част­ности о том, что «у венецыян с турки война по-прежнему».

Источники сообщают и о средиземноморских восстаниях рабов на османских галерах без упоминания о близости непри­ятельского флота, когда невольники могли рассчитывать только на свои силы и удачу.

Ю.А. Мыцык обнаружил в пятой части «Тhеаtrum Еuropaeum» под 1644г. известие, согласно которому «христианские рабы освободились и захватили 5 турецких галер», убив при этом 400 турок, потом «затопили 4 галеры, а на 5-й приплыли к ост­рову Кандии» (Криту) и далее благополучно пришли в Неаполь²¹. Историк полагает, что речь идет либо об отголоске рассматри­ваемого ниже восстания 1642 г., либо, возможно, об ином, не­известном возмущении рабов. Мы склоняемся к тому, что это «новое» восстание, поскольку заход победивших невольников на Крит не отмечен ни в одном из других случаев, но допускаем, что рассказ о восстании передан с преувеличением.

О восстании 1655 г. известно от донского казака Фильки Исаева сына Новокрешенова, вышедшего 19 или 20 июля 1656 г. из турецкого плена в Путивль, а затем отправленного в Москву и там расспрошенного в Разряде. Казак был родом из «казанского пригородка Алат, толмачов сын», и около 1646 г. ушел на Дон. В декабре 1651 г. в бою с 200 азовцами «под Черкасским город­ком на реке на Дону», при отражении их нападения, Ф. Ново­крешенова «взяли в полон и свезли в Азов, и продали его в Азове царыородскомужильцу, янычаруДелибаглиту. И янычар... свез его с собою в Царьгород и продал его в Царегороде на каторгу каторжному паше Касым-бею» (Касым-аге).

На галере Ф. Новокрещенов находился свыше трех лет, пока указом султана Касым-аги не было «ведено быть на Червонном (Красном. — В. К.) море, от Индии на границе... в городе в Се визе воеводою». Ага вознамерился взять с собой к новому месту служ­бы одну из своих галер — «каторгу небольшую, на которой был он, Филька», а с ним еще «полоняники русские и белорусцы, ли­товские люди, всего 12 человек». Команда состояла из 35 турок.

Летом 1655 г.²², когда эта галера шла Белым морем и находи-,. лась «под турским городом под Станковым», рабы восстали и , «тое каторги турских людей всех до одного человека побили». Ф. Новокрещенов без каких-либо подробностей о ходе дела и последующих действиях сообщает, что он «в то время ушел и пришел в Венецию, а из Венеции... шпанского короля немец­кие торговые люди свезли его на корабле шпанского ж короля в город в Мальту», куда казак прибыл 15 августа 1655 г. В феврале следующего года «немецкие торговые люди взяли его с собою во Флорентскую землю», и таким образом Ф. Новокрещенов обо­гнул весь Апеннинский полуостров.

Но на этом странствия казака далеко не закончились. Вес­ной из великого герцогства Тосканского он зачем-то пошел «один сухим путем папежа (папы. — В.К.) Римского землею», был в Болонье и, переправившись на остров Эльбу, в Портофер-райо, затем из папских владений направился на север, снова в Венецию, а оттуда в Австрию. В Вене видел римского посла, присланного папой склонить императора к оказанию помощи Польше в ее войне с Россией, и у этого дипломата «на дворе... для милостыни был».

Далее путешественник шел «на Венгры, а из Венгрии в Польшу, в город Стрый, именье Конецпольского. А из Стрыя на Соколов да на Сапегину маетность (владение. — В.К.), на Журавну... а из Журавны на Галич да на Подгальцы (Подгайцы. — В.К.)... маетность Миколая Потоцкого; на Теребовли (Теребовлю. — В.К.), на Старый Костантинов да на киевские города — на Поволочье, на Хвастово (Фастов. — В.К.), — да в Киев».

В Польше Ф. Новокрещенов обнаружил сильные антимос­ковские настроения и заметил, что черкасы правобережья Днеп­ра доброжелательствуют Речи Посполитой, тогда как левобе­режные — российскому государю. «А русским... государевым лю-дем и полоняником, откуда кто ни придет, живота поляки не дают, побивают. Да и он... Филька, будучи в Польше, сказывал­ся черкашенином, а только б... сказался русским человеком, и ему б... бытьубиту». Из Киева он пришел в Путивль, а в Москве рассказал о крупном сражении испанского и французского фло­тов 29 июня 1655 г. на Средиземном море, ватиканских, цесар­ских, польских и украинских новостях.

Далеко не все восстания, а может быть, и большинство из них заканчивались победой и прибытием освободившихся не­вольников к «берегам свободы», и о таких неудачах в историо-графин практически ничего не известно. Приведем редкое со­общение на этот счет М. Бодье, рассказывающего о событиях после «сидения» казаков в монастыре у Сизеболы (о самом «си­дении» у нас пойдет речь ниже).

В 1629 г., после захвата османскими галерами на Черном море восьми казачьих судов, пишет французский современник, тур­ки отправили часть пленников в рабство на свои корабли, а «ос­тальные были отвезены в Негропонт (на остров Эвбею у восточ­ного побережья Греции. — В. К.) с несколькими другими их со­отечественниками... товарищами по несчастью. Первис, бей Андроса и Сиры (островов из Кикладского архипелага; послед­ний ныне называется Сирое. — В. К.), имел таких в большом числе, его галера находилась в Наполи -ди-Романия (Неаполе. — В. К.). Здесь он обращался с несчастными русскими с той стро­гостью и суровостью, с какой турки обращаются с христианами, попадающими к ним в руки, и плохое обращение довело этих рабов до отчаяния и заставило их посягнуть на тиранию бея и благородно окончить свою жизнь и свои бедствия». По контек­сту изложения, это произошло в 1630 г.

«Бей, — продолжает рассказ М. Бодье, — повел их (рабов. — В. К.) в какой-то магазин, чтобы взять там продовольственные припасы и отнести их на галеру; тут они на него набрасываются и убивают. Приходят, чтобы взять их и покарать за убийство, они принимают бой, убивают нескольких нападающих и уми­рают с оружием в руках».

Французский автор вслед за тем говорит и о втором, парал­лельном восстании: «Другие русские рабы, бывшие в Негропон-те, берутся за оружие и стараются овладеть площадью, но, встре­тив более сильное сопротивление, чем ониожидали, они сража­ются до последнего дыхания, так что на площади насчитали восемьсот человек убитых — какрусских, так и турок».

3. Восстания у Мидиллю и Стамбула

В силу счастливо сложившихся обстоятельна о двух восста­ниях галерных рабов — 1627 и 1642 гг. — мы имеем довольно полные и обстоятельные сведения, что позволяет подробнее рассказать о подготовке, ходе, особенностях и окончании этих возмущений.

Первое из указанных и одно из самых выдающихся восста­ний произошло у острова Мидиллю (Лесбоса).

В 1627 г. по повелению Мурада IV отряд из четырех галер египетского флота принимал участие в строительстве в устье Днепра нового замка, который должен был препятствовать вы­ходам запорожцев в море. Командовал отрядом адмирал Касым-бей (в итальянском источнике — Касимбек), «губернатор Дамиаты и Розетты» — областей в дельте Нила, очень богатый вельможа, ведший вместе с братом Мехмедом значительную торговлю в Александрии и во всем Египте²³. Закончив работы, галеры пошли домой, миновали Босфор с остановкой в Стамбуле, затем Мраморное море и Дарданеллы, вышли в Эгейское море и по пути вошли в гавань порта Мидиллю (у итальянцев Метеллино, теперь Митилини) в восточной части названного острова.

Там на флагманском корабле отряда и вспыхнуло яростное  восстание рабов. Адмиральская трехрядная галера имела команду, состоявшую из 150 моряков и морских солдат и 242 рабов-гребцов. На корабле находились несколько невольниц и пасса­жиры: в Стамбуле на борт поднялись жена и семья адмирала и известный кади Юсуф, назначенный в Александрию, с женой Рахмет Радини и слугами²⁴.

В составе рабов были 214 славян — русские и украинцы, а также некоторое число белорусов и поляков, три грека, два анг­личанина, итальянец и, кроме того, 22 мусульманина, в основ­ном, видимо, турки, осужденные за разные преступления²⁵. Сре­ди славянских рабов, несомненно, находились и казаки, при­чем Ю.А. Мыцык, изучавший это восстание, полагает, что они должны были сыграть в нем важную роль²⁶.

Инициатором возмущения был «человек хорошего проис­хождения», украинский шляхтич Марко Якимовский (Марек Якымовский), выходец «из королевства Польского, из Бара, зем­ли Подольской» («подольский русин»), хорошо знавший воен­ное дело и попавший в плен в 1620 г. в Цецорском сражении. Сподвижниками М. Якимовскогостали Стефан Сатановский и Иван Стольчина, о происхождении которых ничего не извест­но, и, очевидно, еще один безымянный невольник, потому что источник, рассказывая уже о времени после восстания, говорит о четырех его руководителях. Первые трое, скованные вместе, смогли войти в доверие к туркам, которые днем снимали с них кандалы для прислуживания на палубе.

По изысканиям Ю.А. Мыцыка, возмущение случилось 2 но­ября 1627 г.²⁷. Отряд галер, пополнив в Мидиллю запасы прови­зии и набрав пресной воды, намеревался продолжить свой путьи вышел из порта, но в море начался шторм. Не сумев перебо­роть стихию, Касым-бей приказал своим кораблям вернуться в гавань. Три галеры стали в так называемом «широком порту», а флагманская в «узком», в трети мили от первого²⁸. Во второй половине дня адмирал с 70 своими людьми сошел на берег от­дохнуть, оставив 80 других и всех рабов на галере²⁹. Матросы и солдаты, находившиеся на борту и утомленные морем, решили подремать и ослабили бдительность по отношению к невольни­кам.

М. Якимовский и его ближайшие товарищи, рискнув попы­тать счастья, очень удачно использовали благоприятный момент. По испанскому варианту описания событий, инициатор вос­стания «вверил свою судьбу в божьи руки» и открыл свой план С. Сатановскому и И. Стольчине, которые поначалу пытались его отговорить, но в конце концов поддались его убеждениям. Все трое пробрались на камбуз, где вступили в схватку с ко­ком-турком и греком-потурнаком и осилили их, хотя М. Яки­мовский получил ранения в голову и лопатку. В руки троицы попали тяжелые палки, а затем и настоящее оружие, и зачин­щики начали расковывать остальных невольников. Турки, дре­мавшие на корме, услышали шум, но поленились выяснить его причину, полагая, что это, видимо, драка, которая иногда слу­чалась среди гребцов. Группа рабов между тем, вооружившись палками, котлами и всем, что попалось под руку, ударила на корму. М. Якимовскому удалось при этом убить в поединке неаполитанца-потурнака Мустафу, особо жестоко издевавшегося ранее над невольниками.

Испанская версия излагает дело несколько по-другому. М. Якимовский с дубиной, сделанной им из полена, которое он прежде добыл на камбузе, пробрался в это же помещение, уда­ром по голове свалил замертво кока и взял тесак, после чего отважился прокрасться на корму, где хранилось оружие. Сол­дат-ренегат из греков попытался помешать М. Якимовскому, но был сражен тесаком. Заполучив на корме какое-то оружие, ге­рой распределил его среди своих товарищей, которые затем с железными брусьями, поленами и «всем, что только могли най­ти», атаковали врагов.

Потом, продолжает испанская версия, восставшие броси­лись на нос корабля, где под тентом возлежал начальник коман­ды, не видевший, что происходит, и посчитавший возникший шум за обычный. Увидев рабов, турок схватил в обе руки по теса­ку, но оказался недостаточно проворным: М. Якимовский ударил его в грудь, и он упал мертвым за борт. Турки попытались :рыть мятежников тентом, обрезав у него штерты, но без особого результата.

Рабы сражались отчаянно, и в конце концов все члены турецкой команды были перебиты, выброшены в море и частично взяты в плен. После этого победители перерубили якорные ка­наты, сели за привычные весла и направились в бурное море. Терять им было нечего, поскольку выбор ограничивался между верной смертью от турок позади и определенным шансом на спасение впереди. Орудия с берега и, согласно одному источнику, с других кораблей, стоявших в гавани, открыли по мятежной галере огонь, но он, оказавшись неточным, не причинил ей вре­да. В это время на берег прибежал Касым-бей, в бессильной ярости бросился в море и, стоя по пояс в воде, рвал на себе бороду, сыпал проклятьями и умолял рабов вернуться.

В погоню за ними направились три другие галеры отряда и продолжали ее с трех часов пополудни на протяжении всей ночи И следующего утра. Однако шторм с дождем и грозой, особенно бушевавший в ночное время, вынудил турок прекратить пресле­дование и вернуться к Мидиллю. Оторвавшуюся от погони гале­ру кидало по морю, пока сильный ветер не стал утихать и не подул в нужном направлении.

Освободившиеся рабы избрали М. Якимовского капитаном. Его авторитет был велик, но из-за неимения опыта судовождения корабль вели мореходы, оказавшиеся среди бывших рабов. Гале­ра счастливо прошла через архипелаг многочисленных и разбро­санных поперек всего Эгейского моря Кикладских островов, по­чему-то не пошла к ближайшему Криту, который принадлежал Венеции, а, обогнув Пелопонесский полуостров, направилась на запад и северо-запад, к берегам Италии. По пути не попался ни один турецкий корабль. К концу второй недели плавания вос­ставшие остановились у небольшого острова Строфады в Иони­ческом море, набрали свежей воды и подарили местным гречес­ким монахам 200 реалов из богатой добычи на борту галеры.

Пройдя упомянутое море, бывшие рабы подошли к калаб-рийскому побережью Апеннинского полуострова, вошли в Мессинский пролив и 27 ноября, после 15 дней плавания, бросили якорь в гавани Мессины. Это была территория Королевства Обе­их Сицилии, часть владений испанских Габсбургов — врагов Османской империи, и это была свобода.

В конце декабря повстанцы получили разрешение вице-ко­роля прибыть в столицу — в город Палермо. Мессинским проливом они вышли в Тирренское море и вдоль северного побере­жья Сицилии направились к этому городу. Там они были при­няты вице-королем, высоко оценившим их героизм. По испан­скому источнику, «храбрый и отныне знаменитый Марко» от­казался принять в подарок от вице-короля 1500 экю. В честь спасения и освобождения прибывшие построили в Палермо на свои деньги часовню Св. Розалии, дали волю 22 мусульманским невольникам -гребцам, жене кади (хотя могли попытаться полу­чить за нее богатый выкуп от мужа, оставшегося в Мидиллю), четырем ее служанкам-христианкам и красивой рабыне Катери­не, которую турки купили в Стамбуле и везли на продажу в Алек­сандрию. Испанский источник говорит, что повстанцы «оста­вили у себя» четырех молодых христианок — Анну, еще Анну, другую Катерину и Маргариту и что М. Якимовский и трое его главных помощников женились на них.

В Палермо бывшие рабы расстались со своей галерой, обме­няв ее на два небольших судна, на которых отправились к запад­ному побережью Папской области, чтобы лопасть в Рим (по другому варианту, повстанцы оставили галеру вице-королю, а М. Якимовскому был предоставлен конный экипаж, на котором он выехал с 30 своими товарищами и 5 дамами).

Побывав по пути в Неаполе, герои 6 феврачя 1628 г. прибы­ли в Рим³⁰ и там получили торжественную аудиенцию у папы Урбана VIII и кардиналов Карла и Тадея Барберини. Гости по­ложили «к ногам его святейшества» захваченный на галере ад­миральский штандарт из дорогого белого шелка с изображени­ем четырех полумесяцев и галерный бронзовый фонарь в маври­танском стиле, «инкрустированный золотом и удивительно чеканенный», а флаги с галеры подарили нескольким римским церквам, в том числе церкви Св. Станислава, «патрона польско­го» и «своего защитника», с условием, что эти подарки поместят в церкви Св. Кая по завершении ее строительства³¹.

Внимание к освободившимся рабам было очень большим, и их приход в Италию на захваченной галере воспринимался как сенсация и свидетельство близкого падения Османской импе­рии. Невольники-гребцы получили свободу не в результате по­бедоносного сражения с турками испанцев или венецианцев, а добыли ее сами, причем едва не в центре этой империи.

Немедленное 1628 г. в Риме в типографии Лодовико Гринь-яни была напечатана семистраничная брошюра под заглавием «Повествование о захвате флагманской галеры александрийской флотилии в порту Метеллино, при котором были освобождены 220 невольников-христиан, благодаря отваге капитана Марко Якимовского, что был невольником на этой же галере». Автором, очевидно, являлся итальянец Марко Томмазо Марнавизио, так как ему принадлежат предисловие и посвящение книжки Сципиону Дячетто д'Аквавиве, графу Кастельвилано. Брошюра написана со слов участников события, которых расспрашивали в Риме, и, возможно, даже самого М. Якимовского. Ю.А. Мыцык характеризует ее как исторический источник и памятник ргежславянских и итало-славянских связей, значение которого трудно переоценить.

Известие о восстании в Эгейском море разлетелось по всей Европе, и книжка пользовалась заметным успехом у читателей. В том же 1628 г. она была переиздана в Риме и Флоренции, издана в переводе на испанский язык (в Барселоне) и с сокращениями — на немецкий и польский языки³².

Из Рима освободившиеся невольники отправились в свои страны. Основная группа путников в мае 1628 г. (по новому стилю) прибыла в Краков, где возложила галерный флаг на гроб св. Станислава, и из этого города они направились в родные места³³.

Через 15 лет, в 1643 г., в упомянутой типографии Л. Гринья-ни была выпущена небольшая книжка о новом возмущении га­лерных рабов с названием «Известие о замечательном происше­ствии, недавно случившемся: о том, как взята была лучшая ту­рецкая галера, бывшая под начальством Анти-паши Мариоля, как получили свободу 207 человек невольников-христиан из польской Руси и 70 невольников из других христианских стран, как взяты были в плен 40 турок и 4 богатых еврейских купца, как убит был упомянутый Анти-паша со многими другими турками и какая богатая добыча найдена была на галере».

Об этом же восстании рассказывают челобитная, поданная в 1643 г. царю Михаилу Федоровичу руководителем восстания Иваном Мошкиным и содержащая приписки 20 других участ­ников событий, и отдельная челобитная тому же монарху одно­го изэтихлюдей, москвичаЯкима Быкова. В результате мы имеем уникальный случай подробного и разностороннего описания восстания, которое в самом деле оказалось замечательным и получило международный отклик.

Оно случилось 29—30 октября 1642 г.³⁴ непосредственно у самого Стамбула и являлось самым крупным по числу участни­ков из всех известных возмущений такого рода и единственным известным в Мраморном море.

Источник характеризует мятежный корабль как девятнад-цатипушечную вызолоченную, «изящную и отборную цареград-скую галеру», «принадлежавшую к цареградской дивизии фло­та», «лучшую и богатейшую во всем турецком флоте». Она была снабжена «пятнадцатью прекрасными парусами различной ве­личины, восемью большими канатами, двенадцатью якорями». Командовал ею капитан, которого, как мы видели, итальянская брошюра называет Анти-пашой Мариолем; в публикации чело­битной И. Мошкина это имя передано как Апты-паш Марьев, но мы предполагаем, что в рукописном тексте могло стоять и Анты-паш. Источник называет капитана «жестоким», и, следо­вательно, надо полагать, что на его галере была «обычная», ины­ми словами, невыносимая обстановка.

На борту корабля находились 250 «турских людей», в том числе 40 янычар, и 277 невольников-христиан, в большинстве своем с Украины, среди которых, несомненно, было определен­ное число запорожских казаков³⁵. Донцов на галере состояло четверо: Прон Герасимов, Григорий Никитин, Иван Игнатьев и Юрий Михайлов. В свое время вместе с другими донскими ка­заками они участвовали в попытке перехватить на перевозе че­рез Северский Донец крымских татар, которые пошли «воевать Русь». Столкновение произошло, вероятно, в конце 1637 г.³⁶. П. Герасимов получил в бою три раны стрелами и одну саблей, Г. Никитин потерял отсеченный палец левой руки, был ранен из лука «под титьку» и порублен саблей «по пояснице», Ю. Ми­хайлов получил три раны, и в довершение четыре казака попали в плен и были проданы на галеру.

На галере также пребывали два русских городовых казака — верхнеломовец Тимофей Иванов и Кирюшка (Кирей или Ки­рилл) Кондраев, который еще в Смутное время был послан кня­зем Дмитрием Пожарским из Москвы в Тулу, схвачен под этим городом ногайцами и находился у них в плену 13 лет, пока не стал галерным рабом. Среди невольников было еще 14 русских — жителей городов Белгорода, Валуек, Воронежа, Ельца, Москвы, Одоева, Орла, Чугуева, Шапка, Комарицкого и Лебедянского уездов и других местностей, в том числе четыре сына боярских, три стрельца, стрелецкий сын и пашенные крестьяне. Всего на борту корабля числилось 20 невольников из России и с Дона³⁷. Итальянский источник утверждает, что все рабы оказались «от­борными, молодыми и храбрыми» людьми, но в отношении их поголовной молодости это замечание неверно, так как русские невольники, по их показаниям, провели в плену от 2 до 40 лет.

Восстание возглавил раб, прикованный к первой банке, Иван Семенович Мошкин. Итальянцы называли его «знатным офицером», «капитаном Иваном Симоновичем», но на самом деле это был калужский стрелец, служивший некогда в сторожевой станице на реке Усерде, схваченный крымскими татарами и проданный в Турцию на галеру. Он провел на ней семь лет, которых было вполне достаточно, чтобы воспылать жгучей ненавистью к капитану, его подручным и порядкам на корабле. Однако это еще не объясняет, почему именно бывший стрелец возглавил заговор многонациональной команды и довел его до успешного завершения, почему именно ему рабы вверили свою жизнь. Несомненно, это был опытный, закаленный солдат, и, вероятно, упоминание о его «офицерстве» не случайно. Но одной опытности было мало: и казаки, и некоторые рабы-европейцы, надо полагать, тоже участвовали в разных кампаниях.

«Атаман» до пленения явно не имел отношения к мореходству и военно-морской деятельности, и, может быть, это одно из обстоятельств, подвигших Ю.А. Мыцыка считать руководи­телем восстания украинского казака Р. Каторжного, впоследствии видного соратника Б. Хмельницкого³⁸. Согласно дневни­ку галицкого стольника В. Мясковского, данный казак получил свое прозвище потому, что «галеру из Турции увел в 1643 г.,турок перебив при этом». Ю.А. Мыцык считает, что речь идет о восстании 1642 г., и это вполне возможно, как и то, что Р. Катиржный мог быть одним из предводителей мятежников.

Однако имеющиеся серьезные источники четко и недвусмысленно говорят, что инициатором и главным руководителем восстания являлся И. Мошкин. Это и итальянская брошю­ра, и челобитная самого героя, и приписки других участников мятежа, вполне согласных с его первой ролью, и челобитная Я. Быкова, где о возмущении на галере сказано, что «промысл был атамана нашего Ивана Семенова». Очевидно, «капитан Си­монович» представлял собой человека с железным характером, сильной волей, талантом организатора и авторитетом в среде невольников, и это предопределило дальнейшие события и ме­сто в них бывшего стрельца.

Согласно итальянскому источнику, И. Мошкин «возымел твердое намерение освободить себя и земляков из тяжелой не­воли и в течение трех лет обдумывал и подготовлял план избав­ления своего совместно с товарищами». Он «начал подготов­лять средства для освобождения с большою осмотрительностью и в глубокой тайне, сообща с некоторыми более близкими иверными товарищами». Из последующего рассказа И. Мошкина следует, что эти товарищи сидели рядом с ним. Очень похо­же, что это были казаки с их военным и морским опытом, реши­тельностью и храбростью. Впоследствии царь наградит детей боярских, участвовавших в восстании, по «рангу» несколько щедрее, чем казаков (на деньгу каждого), но в челобитной, кото­рую подаст И. Мошкин, донцы будут идти впереди всех, в том числе и детей боярских.

Постепенно в заговор стали вовлекаться и прочие гребцы. «Я, — вспоминал позже сам предводитель, — живот свой мучил на каторге... и веры христианские не забывал, и стал подговари­вать своих товарыщей, всех невольников, чтоб как турок побить и в православную христианскую веру (т.е. на родину. — В.К.) нойтить. И те... мои товарыши слова моего не ослушались и в православную христианскую веру пошли... и втоммне... прися­гали, что слова моего слушать и ни в чем меня... не выдать, и... счастья исповедать (т.е. пойти на риск. — В.К.)».

Первые практические шаги невольники предприняли во время осады Азова турецко-та гарской армией и османским фло­том в 1641 г. ПодАзовом была и галера Анти-паши Мариоля, и когда с нее свозили на берег ружейный порох, гребцы исхитри­лись каким-то образом потихоньку его красть, завязывать в ме­шочки и отдавать на хранение участнику заговора, одному из капитанских помощников Микуле. Это был тоже раб, «русин», внешне вполне верный паше и исполнявший на корабле обя­занности эконома. Капитан поручил ему «заведывать съестны­ми припасами, назначенными как для его личного стола, так и для продовольствия турецких солдат и невольников; турки по­этому не наблюдали за поведением Микулы; он во всякое время расхаживал без цепей по галере, и только на ночь на него налага­ли оковы».

Рабам удалось выкрасть 40 фунтов (свыше 16 кг) пороха, ме­шок с которым Микула, пользуясь своим положением, спрятал среди мешков, наполненных сухарями. Укрытое «по милости божией... не заметили ни шпионы, ни сторожа турецкие».

На сторону невольников перешел и еще один приближен­ный паши — итальянский юноша-ренегат Сильвестр из Ливор­но, тосканского порта на Лигурийском море. Этот молодой че­ловек был известен даже тогдашнему султану Ибрахиму I в каче­стве «искреннего и убежденного ренегата, между тем как он оставался втайне христианином и состоял искренним пособни­ком заговора».

И. Мошкин писал, что «турские люди доставали Озоев и его не достали, и много войска истеряли, и пошли от Озоева опять в Царьгород, и пришли... во Царьгород». Туда же вернулась и галера Анти-паши.

А по возвращении случилось нечто, заставившее капитана бежать со своим кораблем из столицы. Мы имеем две версии причин этого происшествия. По челобитной И. Мошкина, султан, «опалясь» на турецких командиров, не сумевших взять Азов, многих пашей четвертовал и вешал», и Анти-паша «убоялся и побежал». Согласно итальянской же брошюре, с галеры сбежал грек-невольник, который «донес султану, что несмотря на его Приказы и распоряжения, обеспечивающие безопасность гре­хов, Анти-паша захватил в плен на свою галеру 40 человек из этого народа. Султан сделал выговор Анти-паше и приказал ему отпустить греков на волю. Но паша не желал исполнить этого приказания и поэтому... отправился в путь...» Целью плавания был Неаполь, где капитан «предполагал провести зиму и вести выгодные торговые сделки с купцами этого города».

Так или иначе, «в ночи» корабль снялся с якоря и пошел в  Мраморное море. Однако, отойдя на две мили от Стамбула, он снова стал на якорь, поскольку Анти-паша решил, прежде чем Продолжать движение, дождаться рассвета³⁹. Моряки и солда­ты, в том числе янычары, погрузились в сон. Бодрствовала толь­ко стража, но и она несла службу спустя рукава, не ожидая никаких неприятностей. Вообще дисциплина команды была слаба, что сильно помогло рабам.

И. Мошкин и «его товарищи-русины сочли, что им представился случай освободиться из плена раньше, чем они надея-глись; они решили ускорить исполнение своего предприятия, пока их не настигнут (корабли погони. — В.К.)... Переговоривши быстро между собою, они приготовились: каждый из них запасся камнем, лопатою или топором...» Каким образом это удалось сделать, источник не объясняет.

«В час добрый», по выражению руководителя восстания, в  восьмом часу ночи по древнему счету времени, вынули спрятанный порох, и И. Мошкин подложил его под кормовой кубрик, где спали капитан и 37 (в челобитной 40) «лутших янычар», за-- тем, лежа под банкой, зажег фитиль и стал поджигать порох, в то время как один из товарищей старался закрыть собой зажигате-ля. Порох отсырел и не вспыхивал. «И зажегши я... фитиль... запаливал дважды...» — вспоминал И. Мошкин. Порох не заго­рался.

В эту драматическую минуту огонь заметили турки. Италь­янская брошюра говорит, что на горящий фитиль в руках у «Си­моновича» обратили внимание шесть солдат, расставленных на ночь на галере в качестве часовых. Сам же герой сообщает, что это были паша и янычары (вероятно, не успевшие крепко за­снуть). Капитан стал браниться: «Что... ты, собака, делаешь?» — «И я, — писал И. Мошкин, —... ему сказал, что хочу пить табак дымной (курить кальян. — В.К.)...» — «И ты... пив и ляги спать», — отвечал удовлетворенный ответом паша. И. Мошкин перевел дух: капитан «мне.... потом поверил и... с теми яныча­ры лег спать, и поставил сторожу. И в то время я. ..не мог ничего учинити». В самом деле, третий раз пытаться поджечь фитилем сырой порох было смертельно опасно.

Но предводитель все-таки нашел выход, велев итальянцу Силь­вестру, лежавшему среди турок и притворявшемуся спавшим, «принесть головню огню и... увертеть в плат, чтобы не видали сторожа». Сильвестр незаметно прополз по палубе и принес го­ловню (по итальянскому источнику, «горящие угли, обернутые в тряпку»). Этотже юноша раздобыл и 12 сабель, которые И. Мош­кин раздал «ближним своим товарыщам, которые сидели подле». После этого он «тое головню подложил под порох» («бросил угли вниз в то место, где был заложен порох»), и раздался взрыв.

Зажигатель «обгорел... по пояс», а несколько гребцов, «си­девших в той стороне, где произошел взрыв, получили обжоги». Взрыв вышел «менее сильный, чем ожидали, по причине порчи пороха от сырости», но тем не менее достаточно внушительный. 28 спавших янычар взлетели на воздух, из них 20 выбросило в море. Некоторые другие турки сами бросились туда от огня, ох­ватившего корабль: загорелись кубрики и паруса, огонь осыпал палубу. Часть турок метнулась к невольникам.

Оказалось, что место, где спал Анти-паша Мариоль, не за­тронуло взрывом, но капитан, разумеется, был разбужен и в страшной тревоге и ярости, с саблей в руке выбежал на палубу, «на переднюю лаву», и закричал на рабов: «Ах, вы, христианские собаки! Не трогаться с места, изменники! Сидеть смирно!» И. Мош­кин «с неотразимою отвагою» и криком: «То еси сабака, турча-нин неверный!» — бросился с саблей на пашу и нанес ему смер­тельный удар «в брюхо», а «ближние товарыщи» схватили капи­тана и швырнули его за борт. С камнями, лопатами, топорами, саблями и вовсе безоружные невольники кинулись на турок, воодушевляя себя возгласами: «Вот, вот сейчас овладеем гале­рою!». Впереди был зачинщик восстания.

Растерявшиеся османы не успели пустить в ход мушкеты (как эм оказалось, на галере их было 250 штук), но использовали сабли и несколько луков. Правда, по счастливому стечению об-ртоятельств тетивы многих луков «были уничтожены горящими глями, падавшими из пылавших кают, так что всего два или эй лука остались годными к употреблению».

Некоторые турки ожесточенно сопротивлялись, схватка была продолжительной, а расправа с командой суровой. «Вся задняя часть галеры покрыта была оторванными членами и от­сеченными, окровавленными головами, которые русины сбрасывали в море». И. Мошкин получил ранение и вслед затем «подвергся большой опасности, ибо один старый, крепкий турецкий солдат бросился с желаньем доконать его, но товарищи вовремя пришли к нему на помощь; турок храбро и упорно сражался с дьявольскою неукротимостью: долго русины не могли одолеть его, пока наконец не пронзили его копьем; он пал с страшным пронзительным криком».

Матросы и солдаты бросались за борт, прятались и убегали, 3а ними гонялись по всему кораблю. Согласно итальянской брошюре, «человек восемь или десять, в том числе и сын Анти-паши, спрыгнули в шлюпку; с галеры видно было, как лодка эта, полузалитая водою, кружилась по морю; весьма вероятно, что потонула».

Всего в ходе боя «капитан Симонович» получил четыре ра­внения: турки его «из лука прострелили в голову, а другою стрелою в правую руку, и порубили... саблею в голову и в брюхо». Донец И. Игнатьев был ранен из лука «в стегно» (бедро). Я. Быков получил две раны саблей; бывший московский стрелец Иван Лукьянов был ранен саблей же; бывшего Чугуевского стрельца Догина Макарова «ранили саблею по левой руке да из лука дваж­ды»; сын валуйского стрельца Родион Дементьев был посечен ; «саблею в левую руку да из лука по пояснице»; воронежца Григория Киреева дважды прострелили из лука. «И постреляли... те турские люди моих товарыщей, — писал И. Мошкин, — поранил и 20 человек, а до смерти... убили одного человека; и по­том мы... божиею милостию... тех турских неверных людей побили».

Победа действительно была полной. 210 мусульман погиб­ли или бросились в море. Восставшие наконец получили воз­можность снять цепи, в которых сражались. Гребцы «немедлен­но принялись разбивать свои оковы с большим грохотом и вслед за тем бросились к канатам, желая распустить паруса, но приэтом почувствовали необычную тяжесть; осмотрев паруса, они увидели, что многие турки укрылись туда, пользуясь смятени­ем; последние просили о помиловании, и невольники согласи­лись даровать им жизнь и объявили их пленниками». По словам И. Мошкина, рабы «с своих рук и ног железа посияли и им на руки и на ноги поклали».

Сведения о числе этих пленников несколько расходятся между собой. Руководитель восстания и Я. Быков говорят, что их было 40 человек, итальянский источник называет 40 турок и 4 еврейских купцов, а в другом месте указывает, что в плен попа­ли «34 турка, две турчанки, 3 мальчика, 2 негра и 4 богатые куп­ца-еврея, предложившие 10 000 скуди выкупа», — всего, таким образом, 45 человек⁴⁰.

Потом, в спокойной обстановке, победители найдут на га­лере богатые трофеи: кроме 60 мешков пшеницы, 250 деревян­ных брусьев и 150 больших полос железа, «предназначенных для постройки новой галеры», и прочего груза, еще 8 тыс. талеров, 600 венгерских червонцев, лом серебра, свыше 20 оправленных в золото и серебро сабель и «большой запас» обычных сабель, два набора конской сбруи с серебром, жемчугом и драгоценны­ми камнями, золотую булаву с камнями, 40 кинжалов с серебря­ными рукоятями и камнями, 20 «прекрасных и богатых знамен», 20 подбитых соболем пурпурных кафтанов, мундирные костю­мы для 250 солдат, 15 прекрасных ковров, 20 «одеял из златог­лава», «цельный рог единорога, предмет весьма редкий и цен­ный» (зуб нарвала), множество богатого тонкого белья, много кусков дамасской ткани и др.

Победившие галерные невольники находились в опасней­шем центральном районе Османского государства, совсем ря­дом с его столицей и главной военно-морской базой, недалеко от выхода из Босфора. Существовала угроза погони (по италь­янскому источнику, на следующий день после бегства Анти-паши вдогонку ему отправились шесть галер) и случайной встре­чи с другими турецкими кораблями. Надо было немедленно ухо­дить из этого опасного района и идти быстро.

Среди невольников, несомненно, оказались знатоки Сре­диземноморья и мореходного дела, которые и избрали направ­ление пути. Согласно брошюре 1643 г., было решено идти к ита­льянским берегам, к Калабрии, а далее «пристать к гавани в Чивита-Веккии, порте Орвиетской области, высадиться там, поклониться святым в Риме и оставить галеру в подарок святей­шему папе Урбану VIII». Из челобитной же И. Мошкина вытекает, что, напротив, дарить корабль кому бы то ни было освобо­дившиеся рабы не собирались и пошли к Италии не из-за папы, а потому, что там была «Шпанская земля» — владения Испа­нии, которая вела затяжную борьбу с Турцией.

Почему избрали именно Чивитавеккью в качестве конечного пункта, неясно, но невольно рождается предположение, что кто-то из ведущих мореходов в числе победителей, а может быть, и несколько человек были родом из этого города⁴¹. Чивитавеккья — порт в Тирренском море, сравнительно недатеко от Рима, и чтобы попасть туда, надо было пройти Мраморное море, Дар-данелльский пролив с османскими укреплениями по берегам, Эгейское море, обогнуть Грецию, входившую в состав Осман­ской империи, пересечь Ионическое море, а затем, пройдя Мессинским проливом либо обогнув Сицилию, вступить в Тирренскоеморе.

«И пошли мы, — сказано у И. Мошкина, —... на Шпанскую землю, и дал нам Господь Бог доброй ветер, и чинили мы два паруса, и пошли... мы через Белое море, и шли мы... 7 дней и 8 нощей...» В итальянской брошюре этот путь описан более подробно, хотя и здесь не сказано ни слова о том, как повстан­цы проходили опасные Дарданеллы. «Лишь только окончилась битва и водворился порядок, тотчас все бросились к веслам и принялись гресть изо всех сил; они быстро помчались по морю, тем более что дул попутный ветер. Они непрерывно работали веслами...»

По пути встретили «турецкую фелюку, в которой плыли семь человек турок; последние, увидев одну из своих галер, прибли­зились к ней, спрашивая, нет ли на пути христианских кораб­лей. Один из русинов, выдавая себя за турецкого начальника, ответил им, что кораблей христианских в море нет, и ласково пригласил их к себе, предложив угощение. Но когда они взошли на галеру, то русины разразились громким хохотом, турки же с крайним прискорбием увидели себя неожиданно в плену». Оче­видно, и Дарданелльский пролив корабль повстанцев прошел под видом обычного турецкого судна, нигде не останавливаясь. На восьмой день плавания разразился страшный шторм, на галере поломало 17 весел и раздробило руль, и «вследствие этого беглецы должны были сократить путь, они пристали к берегу в гавани Мессине».

Встретили их не особенно сердечно. «Шпанские земли ино­земцы», писал И. Мошкин, «стали нас... призывать и призвали нас... в город, и зазвали нас в одну палату, и приставили к намсторожу, и воду нам... продавали. И я... не мог в том ничего учинити, потому что ранен и обгорел и два месяца лечился...» Галеру со всем содержимым («со всеми животы») и турецких пленников у бывших рабов отобрали, по выражению И. Мош­кина, «совсем ограбив душею да телом», и прибывшие «не мог­ли ничего учинити».

По выздоровлении руководитель восстания, какой сам за­мечал, «стал писать Шпанские земли до воеводы, чтобы нас... из своей земли отпустил в православную христианскую веру. И он нас пустить не хотел, и давал нам гроши и платья, и жало­ванья, чтобы мы служили шпанскому королю... мне... давал Шпанские земли король по 20 руб. на месяц, и мы ему служить не захотели». В конце концов власти отпустили большинство «русинов» на родину, дав им «лист вольной», но все-таки семь человек задержали силой, посадив в тюрьму.

И. Мошкин, казаки и русские люди переправились из Си­цилии через Мессинский пролив на Апеннинский полуостров и по территории Калабрии и Кампании направились к Риму. «И шли... наги и босы, и голодны...» В Риме «у папы приимали сокрамент» (благословение), и там же ватиканские врачи сдела­ли операцию Г. Кирееву, который до того «лежал... при смерти 2 месяца», — извлекли из раны наконечник стрелы.

Из Рима путники пошли на Венецию, а оттуда в Австрию. «Цесарь, — писал И. Мошкин, —... был нам рад и звал нас на службу, и давал нам жалованье большое, а мне... поместье...» Из Австрии через Венгрию они пришли в Варшаву. Польский ко­роль, говорится в челобитной И. Мошкина, «велел нам дати пити и есть, дал нам пристава своего, королевского коморника Андрея Заклику и... подводы, мне... на дорогу дал 10 руб., а товарыщам моим всем по 2 руб., и вез на подводах до Вязьмы». По дороге к группе примкнул еще один русский, Степан Лукьянов, который сообщил, что взяли его «в полон литовские люди в мос­ковское разоренье маленька», что он трижды пытался бежать из Польши, но его настигали, и один из «литовских людей» при этом его «порубил топором, а другой саблею».

Уже на «государевых», царских подводах путешественники доехали из Вязьмы до Москвы, где и подали царю челобитную с описанием своего подвига и странствий. «И шел я... с товарыщи своими, — писал И. Мошкин, — через многие земли наг и бос, и во всяких землях призывали нас на службу и давали жалованье большое, и мы... христианские веры не покинули и в иных зем­лях служить не хотели, и шли мы... на твою государскую милость». «Милосердый государь царь и великий князь Михайла Федорович всея России! — просил герой. — Пожалуй меня... с моими товарыщи за нация службишка и за поденное нужное терпение своим царским жалованьем, чем тебе, праведному и милосердому государю, об нас, бедных, Бог известит».

21 июня 1643 г. царь «пожаловал» — повелел И. Мошкину и другим бывшим стрельцам «дать корму по 2 алтына, а достальным всем детям боярским по 8 денег, казакам по 7, пашенным крестьянам по 6 денег». Отмечено было лишь то, что они «свободились без окупу», а их героизм и мужество, необычные и тяжелые приключения были оставлены без внимания. Я. Бы­ков, не нашедший в родной Москве ни одного своего «родимца» («всех побили литовские люди в московское разоренье, а иные померли») и вынужденный скитаться «меж двор без приюту, го­ловы приклонить негде», просил, «чтоб... напрасною смертью не умереть», постричь его в монахи одного из монастырей «без Вкладу». Михаил Федорович удовлетворил просьбу человека, который провел 6 лет в литовском плену, 10 лет в крымском и еще 20 лет на турецкой галере. По государеву же указу бывших невольников отослали «под начало к патриарху для исправле­ния для того, что у папы приимали сокрамент», и они затем «в монастырях под началом были».

Надо полагать, донские казаки из Москвы вернулись на Дон и запорожцы из Варшавы в Сечь. Но дальнейшая судьба никого из участников восстания неведома, кроме, может быть, Р. Ка­торжного. Около четырех лет он служил в Палермо (по Ю.А. Мыцыку, в 1642—1647 гг.), затем вернулся на Украину, принял ак­тивное участие в освободительной войне 1648—1654 гг., отли­чился на дипломатическом поприще⁴², был наказным нежинским полковником.

«Автор рассказа, — пишет об итальянской брошюре 1643 г. В.Б. Антонович, — неизвестен, но можно догадываться по его содержанию, что он составлен... Сильвестром... которого дея­тельность во время подготовления восстания невольников осо­бенно тщательно оттенена». Публикатор второго издания той же брошюры на русском языке также считает, что этот «отчет» составлен, «по всему вероятию, итальянцем Сильвестром». У М.А. Алекберли есть замечание, что брошюра и челобитная И. Мошкина — это «два документа, весьма вероятно, написан­ные двумя участниками одних и тех же событий».

Однако у нас есть сомнения в авторстве Сильвестра в связи с его юным возрастом и тем, что подобные сочинения обычносоставляли лица, имевшие отношение к литературе. Кроме того, мы не находим в тексте какой-либо особенно значительной «от-тененности» действий Сильвестра, а внимание, проявленное к нему как соотечественнику, участвовавшему в замечательном деле, вполне понятно. Брошюра составлена, может быть, на ос­новании рассказа Сильвестра или кого-то другого, а скорее все­го нескольких из участников восстания, среди которых могли быть и сам И. Мошкин, и казаки⁴³.

Вернемся здесь к вопросу, который уже затрагивался и имеет отношение к антиосманской борьбе казаков за Босфором. Не­вольникам, добившимся свободы и попавшим в Италию, пе­ред возвращением на родину обычно предлагали службу на ме­стных флотах и в армиях, особенно в Венеции и владениях ис­панского короля. И. Мошкин и его донские и русские товарищи, как мы видели, устремились на родину, но некото­рые казаки по разным причинам принимали подобные пред­ложения, как тот же Р. Каторжный, вернувшийся домой по известию о начале войны с поляками. Ю.А. Мыцык предпо­лагает, что подобно украинскому казаку, возможно, остались на итальянской службе и еще некоторые участники восста­ния И. Мошкина.

Запорожцы и донцы могли появляться на флотах Австрии, великого герцогства Тосканского, Ордена мальтийских рыца­рей, у ускоков⁴⁴. Обратим внимание на сообщение М. Нечаева, правда, выходящее за рамки XVII в., о том, что когда француз­ское судно, на котором паломник направлялся с Кипра в Яффу, было осмотрено мальтийскими корсарами, среди последних ока­зались «2 человека наших русских людей». В этой связи любо­пытно наблюдение, сделанное в 1980-х гг. одним украинским моряком на Мальте. В соборе Св. Иоанна он обнаружил пора­зительную скульптурную композицию — надгробие XVI— XVII вв., где изображены умерший господин и двое его слуг. Первый из них — «с угодливой ухмылкой раб, который покорно ожидает распоряжение от хозяина», а второй — запорожский казак. «На нас глядит волевое, гневное и одновременно исстра­давшееся неволею лицо. Оселедец на голове, напряженные мыш­цы тела, в глазах — тоска... Полоненный, проданный в рабство, но непокоренный»⁴⁵.

Некоторые ученые пытаются связать реальные восстания рабов на турецких галерах с замечательной украинской думой о бывшем запорожском гетмане Самийле Кишке (Самойле Кош­ке), оказавшемся в плену на галере молодого трабзонского князя Алкан-паши. Гребцы этого корабля — запорожские казаки и, возможно, донцы (в конце произведения есть не мотивирован­ная предыдущим описанием здравица в честь Войска Донско­го) — под руководством С. Кишки подняли восстание у крым­ского порта Гёзлева, в другом варианте — у Трабзона, одержали победу, «гуляли» на захваченном корабле по Черному морю вплоть до Стамбула, а затем пришли к острову Тендре, где встре­тили запорожскую заставу, сожгли галеру и благополучно вер­нулись в Сечь⁴⁶.

У П.А. Кулиша есть замечание о том, что «один из запорож­ских пиратов, черкасский козак Сулима» завладел галерой «по­добно кобзарскому Самуилу Кишке». Позже этот историк, на­зывая И. Сулиму, как в львовской летописи, Самуилом, уподо­бит бунт под его руководством «тому, который воспет в кобзарской думе о Кишке Самийле». М.С. Грушевский также считает, что восстание И. Сулимы было «в том роде, как описа­но в думе о Самийле Кишке», и добавляет: «Та подробность, что львовский летописец называет Сулиму Самийлом, могла бы по­казывать на то, что его путали с легендарным Самийлом Киш­кою».

В. Науменко высказывает другое мнение: в итальянской бро­шюре о восстании 1642 г. «нельзя не видеть очень многих мест, совершенно сходных с рассказом думы», — и приводит эти об­щие мотивы. Ренегат Микула помогает бунтовщикам, и ренегат из думы Лях-Бутурлак после победы восставших помогает им в дальнейшем плавании, а в одном варианте, заведуя, как и Ми-кула, провизией, оказывает помощь и в подготовке бунта. Побе­дившие невольники одинаково обманывают встретившиеся ту­рецкие суда, выдавая себя тоже за османское судно. Анти-паша сравнивается с Алкан-пашой из думы с учетом «естественного искажения имени». Сходны описания богатой галеры в брошю­ре и думе. Пашей в ходе обоих восстаний убивают, а тела их сбрасывают в воду. Заметим, что это еще не полный список «со­впадений», и к наблюдениям автора можно добавить некоторые другие сходные моменты, например, восстания 1642 г. и С. Киш­ки происходят глубокой ночью, а в руках рабов в обоих случаях оказываются сабли.

Какже, по В. Науменко, могла возникнуть дума? С. Кишка находился в турецком плену, и в народе об этом «ходили тол­ки... которые, может быть, облеклись даже в песенную формулу, впоследствии совершенно утратившую свой первоначальный вид». «Возвратившиеся из плена вместе с героем италианскогосказания Симоновичем, конечно, рассказывали об этом собы­тии; рассказ переходил от одних к другим, с места на место, быть может, от одного поколения к другому; личность и имя малоизвестного Симоновича забыты, а в то же время жила в па­мяти народной личность героя Самуила Кошки, и ничего нет удивительного, если с течением времени рассказ о забытом Си­моновиче приурочен кдолгопамятному Самуилу Кошке, также бывшему в плену...»

«В общем, — говорит В. Науменко, — факт остался тот же, но дополнен фантазией, а может быть, и еще какими-нибудь неведомыми нам историческими случаями, бывшими с други­ми лицами, и, таким образом, до известной степени пересоз­дался».

Иными словами, считает автор, восстание, описанное вдуме, имело место в действительности, однако это событие произош­ло не с С. Кишкой, а с другими лицами в 1642 г.; народная же фантазия приурочила реальное восстание к «своему герою» и перенесла время события. «В таком виде предания эти, видоиз­меняясь и пополняясь новыми подробностями — то как обще­типическими приемами певцов, то как заимствованиями от дру­гих фактов однородных, распространились в целую думу...» Так бунт 1642 г. «подал повод к сложению думы о Кошке».

В.Б. Антонович согласно с В. Науменко полагает, что ита­льянский рассказ о восстании «Симоновича» имеет «много аналогичного с содержанием... думы» и потому предоставля­ет «некоторые данные для уяснения вопроса о происхожде­нии оной». Публикатор второго русского издания итальян­ской брошюры также высказывает мнение, что события вос­стания 1642 г. послужили основой для создания думы, но она перенесла действие из XVII столетия в XVI и главную роль приписала С. Кишке.

С такой постановкой вопроса не согласен Ю.А. Мыцык. Он замечает, что фольклорист Б.П. Кирдан указал на отсутствие в повествовании о восстании 1642 г. ряда подробностей, которые встречаются вдуме. По Ю.А. Мыцыку, бросается в глаза родство данного произведения с рассказом итальянского же автора о другом восстании — 1627 г. Вполне совпадают главные сюжет­ные линии и даже немало подробностей. В обоих случаях вос­стание вспыхивает, когда паши с половиной команды или с це­лой командой сходят на берег. М. Якимовскому, как и С. Киш­ке, разрешается днем ходить без цепей. Первый убивает потурнака-итальянца Мустафу и сбрасывает труп в море, а второй делает то же с Ляхом-Бутурлаком (т.е. потурнаком). Во вре­мя обоих восстаний часть турок убивают, а других выкидывают за борт.

Историк добавляет, что среди героев думы, как и в восстании 1627 г., действует Марко — бывший войсковой судья Марко Ру­дый (вариант: черкасский судья Марко Грач) и что М. Якимовский попал в плен в 1620 г. под Цецорой — там же, где и С. Кишка. «Есть даже основания считать, — пишет Ю.А. Мыцык, — что Марко Якимовский и Самийло Кишка были одним и тем же ли­цом». Согласно заключению историка, дума воспевает именно восстание 1627 г.

Выскажем наше отношение к изложенным мнениям. Что касается восстания И. Сулимы, то наименование последнего Самийлой, конечно, производит впечатление, но, не распола­гая подробностями этого возмущения, мы не имеем возможно­сти сравнивать его с «думским» восстанием. Относительно же «схожести» восстания 1642 г. и событий думы следует сказать, что некоторые из общих элементов характерны и для других вос­станий галерных рабов и что, главное, между сравниваемыми возмущениями есть существенные различия, о которых В. На­уменко специально не говорит.

Это разное число невольников (по думе, их350 или420,ане 277) и экипажа (700 турок, а не 250, и 400 янычар, а не 40), раз­ные места восстаний в разных морях по обе стороны Босфора, разное начало восстаний (в думе нет никакого взрыва, сыграв­шего решающую роль в 1642 г., но С. Кишка достает из-под го­ловы напившегося Ляха-Бутурлака ключи, рабы размыкают ими оковы, захватывают сабли и бросаются на турок) и разный ко­нец (плавание победивших невольников по Черному морю, за­тем к Тендре и возвращение в Сечь совершенно не соответству­ют путям возвращения на родину повстанцев И. Мошкина) и др. Добавим к тому же, что В. Науменко, не зная, кто такой «Симонович», считает его украинцем и поэтому в попытке вы­яснить происхождение думы «совмещает» слабую известность в народе этого человека с популярностью С. Кишки.

Мы видим также значительные различия многих деталей думы и восстания 1627 г. В думе опять-таки показано совершенно другое число рабов, не фигурируют женщины, бывшие на борту галеры во время восстания М. Якимовского, возмущение про­исходит не в Эгейском, а в Черном море, восстание начинается не так, как в 1627 г. (в частности, паша возвращается до бунта на галеру, а не остается на берегу), вдуме отсутствуют уход восставшего корабля из порта под огнем пушек и погоня, прекращен­ная штормом, события заканчиваются по-иному, чем у М. Яки-мовского, и др. Разумеется, дума ни словом не упоминает Ита­лию, занимавшую важное место в странствиях невольников и в 1627, и в 1642 гг.

Если расхождения в численности людей, участвовавших в событиях реальных восстаний и восстания думы, легко объяс­нить поэтическим преувеличением фольклорного произведе­ния, то с объяснением прочих «несхожестей» дело обстоит слож­нее.

Ю.А. Мьщык предлагает следующий вариант. Итальянский автор писал о восстании М. Якимовского «по живым следам», основываясь на свидетельствах повстанцев в Риме, а дума, хотя и складывалась на основе их же свидетельств на Украине, но зна­чительно позже. При этом трудно рассчитывать на то, что учас­тники восстания одинаково излагали события. Кроме того, нельзя забывать и о влиянии песенных традиций. Именно под их воздействием Эгейское и Ионическое моря заменены в думе Черным морем, которое часто упоминается в украинских исто­рических песнях, а малоизвестный порт Метеллино — Трабзо­ном, на который в первой четверти XVII в. «казаки ходили похо­дами чуть ли не каждые три года». Ю.А. Мыцык подчеркивает, что в фольклорных памятниках, где конкретные факты пропу­щены сквозь призму народного воображения, не следует искать абсолютной точности в изображении событий и хронологии.

Эти соображения резонны, однако, наш взгляд, не стоит забывать, что и в Черном море на турецких галерах случались восстания, и, как знать, не оказались бы они по сюжету и дета­лям ближе к событиям думы, чем средиземноморские возмуще­ния, если бы мы располагали такими же подробными описани­ями первых, какие имеем в отношении вторых. Между прочим, о восстании галерных рабов 1697 г. на пути из Гёзлева в Стамбул Н.И. Костомаров замечал, что оно «представляет такое сход­ство с тем, что описывается в думе о Самийле Кишке, что мы бы не затруднились признать тождество событий, если бы нас не удерживала хронологическая несообразность», т.е. значитель­ный разрыв между временем С. Кишки и последнего восстания. Наша точка зрения заключается в том, что дума вобрала в себя много типического из черноморских и средиземноморских невольничьих бунтов, которые все в определенной степени были похожи друг на друга, как похожими были условия существова­ния рабов на галерах. В. Науменко полагал, что восстание 1642 г. являлось уникальным, но чем больше мы узнаем о возмущениях невольников, тем больше отмечаем схожих элементов, общего, типического.

Впрочем, слабая изученность этих восстаний заставляет нас не исключать в конце концов и другой вариант, при котором в основе типизированных событий думы мог оказаться неизвест­ный нам реальный случай, действительно произошедший с С. Кишкой. В реальности восстания, возглавленного им, уве­рен В.А. Сэрчик. Биография гетмана почти совершенно не из­вестна, а источники содержат такие расходящиеся между собой известия, как смерть героя в 1602 г. и пленение в 1620 г.⁴⁷ Если последнее сообщение верно, то этот плен мог быть и не первым: В. Науменко замечает, что, согласно думе, С. Кишка вер­нулся из плена при гетмане Скалозубе, т.е. около 1599 г., и еще раньше В.Б. Антонович и М.П. Драгоманов относили события думы к этому году.

Однако и при таком варианте нет сомнений в том, что это «прекрасное произведение народного эпического творчества», «самая полная и художественная» из всех дум о судьбе неволь­ников, является памятником казакам-галерникам, поднимав­шим восстания и на Черном, и на Средиземном морях.

Подобные возмущения — чрезвычайно своеобразная фор­ма решительной вооруженной борьбы против османских насиль­ников и угнетателей. Казаки, русские люди, украинцы и пред­ставители других народов Европы в ходе восстаний проявили не сломленный страшными несчастьями дух и удивительный, до­ныне поражающий героизм. Поднимаясь на открытые выступ­ления, рабы шли на верную и мучительную гибель, ожидавшую их в случае неудачи.

Подвиги восставших тем более изумительны, что особо су­ровые условия содержания невольничьих экипажей на турецких галерах фактически лишали рабов самой возможности прямого сопротивления. Тем не менее невольники, скованные цепями, находившиеся под круглосуточной бдительной охраной, изну­ренные непосильной работой и постоянными истязаниями и, наконец, разноязыкие, использовали редкие счастливые слу­чайности и одерживали победы.

Восстания казаков и других рабов на турецких галерах за Босфором дают яркие образцы международной солидарности людей разной этнической и религиозной принадлежности в яростной, смертельной антиосманской борьбе. Победы, одер­жанные невольниками в этой борьбе, имели важное морально-психологическое, воодушевляющее значение как для самих ка­заков, так и для народов Средиземноморско-Черноморского бассейна, противостоявших агрессии Османской империи.

Сделаем выводы:

1. Война казачества с Турцией продолжалась и за Босфором. Иногда казачьи флотилии выходили в Мраморное море и дей­ствовали вплоть до Дарданелльского пролива, хотя вряд ли та­кие выходы были систематическими. По утверждению Эвлии Челеби, со стороны реки Сакарьи существовала угроза главному порту Мраморного моря Измиту, и она подтверждается реаль­ной обстановкой того времени.

2. Казаки, попадавшие в плен, превращались в рабов, поло­жение которых, особенно гребцов на галерах, было невероятно тяжелым. Скованные цепями и находившиеся под непрерыв­ной охраной, галерники тем не менее вели борьбу за свободу. Высшей формой этой борьбы являлись восстания на борту ту­рецких кораблей. Начиная с 1610-х гг. известно несколько та­ких восстаний в морях Средиземноморского бассейна.

3. Источники дают возможность подробно рассмотреть под­готовку, ход и особенности восстаний 1627 г. у острова Мидил-лю в Эгейском море и 1642 г. у Стамбула в Мраморном море. Не павшие духом рабы, воспользовавшись ослаблением бдитель­ности турецкой охраны и счастливыми случайностями, прояви­ли исключительный героизм и одержали победу, после чего при­вели свои корабли к испанским владениям в Италии.

4. Некоторые историки пытаются связать конкретные восста­ния галерных рабов со знаменитой украинской думой о восстании под руководством С. Кишки. Представляется, что дума вобрала в себя черты многих восстаний и является памятником всем каза­кам, принимавшим в них активное и героическое участие.

Примечания

¹ Сейчас моряки проводят границу Босфора южнее, между Ахыркапы и Кадикёем. В учебниках для мореходов и океанологов можно прочитать, что граница между Черным и Мраморным морями проходит по линии мыс Румели — мыс Анадолу. Понятно, что подобные границы абсолютно условны и целиком зависят от представлений людей. Как указывалось, нынешнее ту­рецкое географо-административное районирование относит к Мраморно-морскому, или Стамбульскому, району вообще весь западный черноморский район, расположенный на европейском черноморском побережье Турции и на западной части азиатского, от Босфора до устья реки Сакарьи.

² В главе II приводилось соответствующее замечание С.Н. Филиппова.

³ Современный рейс Ростов — Керчь — Новороссийск — Стамбул по­крывает расстояние 740 миль, рейс Одесса — Стамбул 342 мили.

⁴ Когда в 1699 г. в османскую столицу на русском корабле «Крепость» прибыл посол Петра I Е. Украинцев, посол Франции заявил протест осман­ским властям, указывая, что право присылать послов в Стамбул на своих судах имеет только его страна, а представители других государств должны прибывать туда на турецких судах.

(⁵) {В оригинале нумерация сноски была пропущена. - OCR} Можно еще сказать, что Э. Шюц, публикатор изданного в 1968 г. анг­лийского перевода «Каменецкой хроники» Ахсента, видимо, также допус­кает казачьи плавания за пределами Босфора. Комментируя сообщение хрониста о бегстве в 1620 г. польского посла X. Отвиновского из Стамбула морем в Венецию, историк полагает, что посол при этом мог воспользовать­ся услугами казаков, однако не приводит никаких фактов или рассуждений.

⁶ О средневековом Средиземноморье см.: 577.

⁷ И.Ф. Быкадоров предполагает, что И. Каторжный возглавлял казаков в победоносном сражении с турецкой эскадрой из 10 галер у Керчи в 1616 г. и «после этой блестящей победы над 3-мя турецкими пашами получил про­звище Катаржного».

⁸В подтверждение сказанному добавим, что современник и «одно­фамилец» донского атамана белгородский казачий атаман Иван Федо­рович Каторжный, в свое время схваченный татарами на Северском Дон­це и проданный в Стамбул, долго состоял гребцом на османской галере, но сумел вернуться на родину. Д.И. Багалей правомерно связывает про­звище этого человека, который, вероятно, не участвовал в морских набе­гах, с его пребыванием на каторге. Ниже мы увидим, что украинский казачий деятель Роман Катиржный получит свое прозвище за активное участие в восстании галерных рабов. Вряд ли верно мнение В.М. Пуда-вова, что прозвище Каторжный появилось у донского атамана потому, что он именно на каторгах «отличался... в морских казачьих поисках». Утверждалось, что И. Каторжный «в своих морских поисках доходил до самого Константинополя», и это вполне могло быть, однако является лишь предположением.

⁹ В сражении при Лепанто в руки победителей попало 15,5 тыс. гребцов с турецких кораблей, в том числе 12 тыс. христиан, или 77 %. Надо полагать, многие из них являлись славянами. Впрочем, казаков среди этих рабов по условиям времени не должно было быть много.

¹⁰ Подробнее о положении рабов на галерах см.: 594; 625; 324, с.257— 263; 68, с. 221-222; 587, с. 20-29; 571, с. 57-58; 611; 629 и др.; вообще о положении рабов в Османской империи: 551, с. 147—149, 157; 571, с. 48—61. О рисунке XVI в., изображающем украинского раба-галерника, см.: 505.

¹¹ Донские песни с мечтой казаков-невольников об освобождении с галер см.: 150, с. 128; 96, с. 480-481, 484.

¹² Ускоки имели некоторые общие черты с казаками. О близости этих сообществ друг к другу писали М. Бельский, венецианский дипломат Пьет-ро Дуодо и другие современники. Об ускоках см.: 292.

¹³ Обет сходить к гробу господню В. Полозов дал еще на галере, к Иерусалиму шел «чрез многия грады турския» в турецком платье, «что[б] негде... не задерживали», и после долгих странствий в конце концов сумел вернуться на родину.

¹⁴ Упомянем здесь уникальный случай бегства пленника не с галеры, а с берега на галеру. И. фон Хаммер сообщает, что при отплытии турецкого флота для вторичной попытки отвоевать у донцов Азов «население Кон­стантинополя получило зрелище казни одного русского раба, который при­надлежал к кладовой великого везира, бежал, смешался с галерными раба­ми флота, надеясь с флотом вернуться на свою родину», но был схвачен.

¹⁵ Эта мысль уже высказывалась.

¹⁶ Наша предыдущая датировка — около 1613г. И.Ф. Быкадоров не датирует точно это восстание.

¹⁷ Ю.А. Мыцык предпочитает говорить о восстании И. Сулимы отдель­но от восстания 1613г.

¹⁸ О гетмане см.: 514.

¹⁹ Во второй работе П.А. Кулиш исправляет 300 «положенных» турок на 300 захваченных.

²⁰ Это мнение уже излагалось. Ранее мы предполагали, что речь, воз­можно, идет об одном и том же восстании.

²¹ Тheatrum Euporaeum. Franckfurt am Mayn, 1707. 5. Тheil. S. 490. Бла­годарим Ю.А. Мыцыка за предоставленную информацию.

²² В литературе встречается неточная датировка восстания— 1654г.

²³ Согласно испанскому источнику, отряд возглавлял, напротив, Мех-мед, младший брат Касым-бея (Расимбека), губернатор «Дамиаты и Росеро»; четыре галеры имели назначение, крейсируя, охранять прибрежный район Александрии.

²⁴ У Ю.А. Мыцыка также Рахмет Радина, в испанском варианте Ramer Cadenne.

²⁵ Испанский вариант говорит о славянах, что это были русские, «обыч­но именуемые московитами». У Ю.А. Мыцыка в одной из работ фигуриру­ют два итальянца и англичанин. В.А. Артамонов со ссылкой на польского автора ошибочно говорит всего о 221 рабе, добавляя, что в их числе были три поляка, три грека, два англичанина и итальянец. 192 украинца, русских и поляка, упомянутые в нашей с Ю.А. Мыцыком работе, — результат ошибки в подсчете.

²⁶ Историк замечает, что казаки играли первостепенную роль в восста­ниях галерных рабов на Черном, Азовском, Эгейском и Средиземном мо­рях. На Эгейском море известно только одно, рассматриваемое здесь вос­стание.

²⁷ Основной источник — рассказ М.Т. Марнавизио (см. далее) — не сообщает точной даты события, но по тексту получается, что вся «одиссея» восставших заняла время с ноября 1627 по февраль 1628 г. Согласно ис­панскому варианту этого рассказа, бунт произошел 18 (8) июля 1628 г. В ча­совне Св. Розалии в Палермо есть сообщение, что повстанцы прибыли в этот город 7 декабря (27 ноября) 1626г. Поэтому мы ранее датировали восстание 1626—1628гг.

²⁸ По другим сведениям, примерно в миле.

²⁹ Испанский вариант: Мехмед высадился приблизительно с 60 турками.

³⁰ В испанском варианте повстанцы выехали в Рим 25 (15) августа.

³¹ Кай, понтифик в 283—296 гг., был по происхождению далматинцем. Не являлся ли кто-то из руководителей восстания выходцем из Далмации?

³² Немецкий перевод Ю.А. Мыцык определяет не только как сокра­щенный, но и небрежный.

³³ Рассказ о восстании см. также у Ежи Пертека. Восстанию посвящена поэма Александра Грозы «Марко Якимовский». У В.А. Голобуцкого опе­чатка в фамилии руководителя — Сакмовский.

³⁴ По сообщению И. Мошкина, восстание произошло «на Дмитрову субботу в 8-м часу ноши нынешнего 151 (1642. — В.К.) г.», а но названной итальянской брошюре — в 1642 г. «9 ноября, накануне св. Мартина... в полночь». В русском сообщении речь идет о «второй Дмитровке» (сулени-ках), т.е. о 29 октября (8 ноября). Разницу в один день с датой второго сообщения можно объяснить тем, что И. Мошкин и автор итальянского известия начинали отсчет суток с разного времени: первый — с восхода солнца, а второй — скорее всего с полуночи. Подробнее об определении даты восстания см.: 314, с. 163,170.

³⁵ По челобитной И. Мошкина, с ним было 280 невольников «розных земель», однако это явно округленная цифра.

³⁶ Хотя в челобитной 1643 г. эти донцы указывали, что «живот свой мучали на каторге... 7 лет», т.е. с 1636 г., но, по их же словам, перед пленом они «были под Азоевым (Азовом. — В.К.) и в нем зимовали, и как крымской царь пошел в Русь... вышли из Азоева и пошли за крымскими людьми на перевоз», — следовательно, дело происходило после взятия казаками Азова в 1637г.

³⁷ Или 21, если русским был «русин» Микула, который не значится среди подавших челобитную и о котором см. ниже. К сожалению, в преды­дущих наших работах, что касается числа русских людей и казаков, допуще­ны в одном случае опечатка, в другом — ошибка при подсчете.

³⁸ В более ранней работе Ю.А. Мыцыка И. Мошкин — «один из по­встанцев, благополучно вернувшихся в Москву», а Р. Катиржный — «один из активных участников восстания»; в одной из работ И. Мошкин раздваи­вается: восстание возглавили Р. Катиржный, донской казак (?) Иван Мош­кин, запорожец (?) Иван Симонович и итальянец Сильвестр.

³⁹ В итальянском источнике время выхода галеры из Стамбула показа­но как полночь. Согласно И. Мошкину, на ночевку остановились в двух верстах от столицы.

⁴⁰ Ранее приводились неточные сведения о 220 убитых и выброшенных в море мусульманах и 34 пленных.

⁴¹ Родина Сильвестра (Ливорно) расположена на том же западном по­бережье Италии, что и Чивитавеккья, но почти в 200 км севернее по пря­мой.

⁴² Участвуя в переговорах послов Б. Хмельницкого с представителями Речи Посполитой, завершившихся подписанием Белоцерковского мира, и касаясь причин войны, между прочим указал на запрет казакам совершать морские походы против Турции и Крыма.

⁴³ Ю.А. Мыцык в одной из работ называет автором этой брошюры М.Т. Марнавизио, составителя книжки 1628 г. Полагаем, что это оговорка, возникшая из-за общего типографа обоих изданий.

⁴⁴ Вообще же казачьи отряды на австрийской службе появляются уже в середине XVI в. и на испанской — во второй половине XVI в.

⁴⁵ «Поразительная скульптура! — восклицает моряк. — К сожалению, на ней нет ни имени автора, ни даты создания. Гид тоже ничего не мог рассказать о скульптуре. Догадываемся сами: наверное, казак, который че­рез турецкий полон попал на Мальту, не посрамил своей чести, и это отметил скульптор. Прошли столетия, а наш земляк и дальше живет в мраморе, удивляя красотой и силою своего непокоренного духа». Приложенная к заметке фотография подтверждает, что речь действительно идет о запо­рожце.

Скажем еще о том, что некоторым казакам-пленникам довелось побы­вать и в рядах турецких антиправительственных, повстанческих и разбой­ных отрядов. Казак русского происхождения «Ивашка» «служил у Кара-Язычея» — руководителя антифеодального восстания крестьян Анатолии Кары Языджи, умершего в 1602 г. В этом же году Ивашка вышел из Турции в Иверию, где дал ценные показания. При нем Кара Языджи посылал гра­моту персидскому шаху, в которой просил известить русского царя, авст­рийского императора, папу римского и других христианских государей, «что он против турского Магметь-салтана (Мехмеда III. — В.К.) стоит и с ним воюетца», и обращался с просьбой к шаху и христианским монархам высту­пить против султана. Персидский посол в Иверии подтвердил факт присыл­ки этой грамоты и ее содержание, а Ивашка остался служить у иверийского царя Александра.

В 1697г. вернулся на родину украинский казак Петр Палий-Чеснок, двоюродный брат известного полковника Семена Палия, плененный тата­рами за семь лет до этого. Будучи невольником в турецком городе Касты-мулде, «выше Трапезона», он «ушел к разбойникам турецким, которые... были близко того города, и с ними он, Петр, ходил под... Багдат и под иные и на арапов черных, а было... их всех человек с 50, а разбивали по дорогам торговых людей и которые ходят к пропасти Магметевой» (в Мекку). В этом отряде П. Палий-Чеснок находился в течение четырех лет. Впрочем, был не равноправным членом, а «вместо челядника», и когда «от тех разбойни­ков... ушел было, и они... поймали и продали его» в юрод Эрджиш, на побережье озера Вана, откуда казак бежал в Персию и через Ереван и Ше­маху добрался до Астрахани.

Публикатор этих показаний Д.И. Эварницкий неточно понял их смысл и в своей «Истории запорожских Козаков» из П. Палия-Чеснока сделал двух братьев Семена Палия — родного Петра Палия и двоюродного Петра Чеснока, а также отправил Петра Палия в плен в 1697 г., когда тот уже вернулся домой.

⁴⁶ Текст думы см.: 68, с. 208-220; 404, т. 1, с. 342—355; 174, с. 31—44.

⁴⁷ См. о С. Кишке: 459, с. 218-222, 232; 320, с. 148.