Глава X

СПАД БОСФОРСКОЙ ВОЙНЫ

1. Изменение обстоятельств

Одной из основ ведения казаками Босфорской войны и до­стигавшихся в ней успехов являлось тесное запорожско-донское сотрудничество. Чрезвычайная близость двух казачьих сооб­ществ, имевших сходное демократическое устройство, похожие условия экономической, политической и военной жизни, эт­ническое родство и соседство территорий и противостоявших одним и тем же врагам, обусловила возникновение и существо­вание постоянного боевого союза Войска Запорожского и Войс­ка Донского. Как выражается С.М. Соловьев, запорожские и донские казаки «составляли почти одно общество», хотя и были самостоятельными образованиями. Если в 1600г. Сигизмунд III делал Борису Годунову предложение завести на Черном море общий польско-русский флот, то у запорожцев и донцов факти­чески существовал такой почти совместный флот.

При этом братский союз строился вопреки враждебным от­ношениям Польского и Московского государств, полагавших себя сюзеренами казачьих сообществ и постоянно пытавшихся натравить их одно на другое. Еще Э. Дортелли отмечал, что за­порожские и донские казаки «очень дружны между собой, хотя их государи ожесточенно воюют друг с другом».

Принципы отношений Сечи и Дона излагались, в частно­сти, в запорожской грамоте Донскому Войску 1685 г., в которой «писали... они, запорожцы, о своем совете и любви, чтоб река с рекою (Днепр с Доном. — В. К.) меж собою совет и любовь име­ли и о всяком деле ведомость чинили». По словам донского вой­скового атамана Фрола Минаева, комментировавшего это по­слание, «в прежние годы» донцы «с ними, запорожцы, списыва-лись и совет имели, и никогда с ними во вражде не бывали, и о воинских делах ведомости чинили». «А наперед сего, — заявля­ли донцы в 1651 г., — они, запорожские черкасы, с ними, дон­скими козаки, всегда были в дружбе и ссылке и зипун добывали сопча».

И о том же союзе напоминал в 1708 г. атаман Семен Дра­ный в письме кошевому атаману и Войску Запорожскому, за­мечая, что донцы ожидают к себе с их стороны «общей казачей единобрацкой любви и споможения, чтоб наши казачьи реки были по-прежнему и нам бы быть казаками, как были искони казатьство и между ними, казаками, единомысленное брат­ство».

Союз предусматривал взаимную помощь в обороне Запоро­жья и Дона. «А у нас, — говорили в 1632 г. донцы стрелецкому пятидесятнику Василию Угримову, —... з запороскими черкасы приговор учинен таков: как приходу откуды чаять каких [непри­ятельских]¹ людей многих на Дон или в Запороги, и запороским черкасом на Дону нам, казаком, помогать, а нам, донским каза­ком, помогать запороским черкасом...» Теснейшие, всесторон­ние и регулярные связи Войска Запорожского и Войска Донско­го предполагали и согласование усилий в наступательных дей­ствиях. Оба сообщества совместно, единым фронтом и активно участвовали в Босфорской войне.

Вместе с тем роль и место каждого из них в «атаковании» Босфора не были одинаковыми и постоянными. Военно-мор­ские операции в этом районе первыми начали запорожцы, и это было логично и объяснимо. Сечевики раньше донцов присту­пили к военным действиям на Черном море и его побережье, включая и берега Румелии, которые прилегают к Босфору. Ниж­ний Днепр расположен ближе к проливу, чем Нижний Дон, а Войско Запорожское обладало большей мощью, нежели дон­ское сообщество. Кроме того, как отмечено в историографии, запорожцы в начале XVII в., несмотря на участие в российской Смуте, не прекращали морские походы, а донцы, слишком от­влеченные этими событиями, в 1610-х гг. по существу возобнов­ляли свою боевую деятельность на море после некоторого пере­рыва.

В результате большинство казачьих походов, направлявших­ся в сторону Босфора, в 1610— 1620-х гг. начиналось из Сечи, по инициативе и при главенствующей роли Войска Запорожского, которую оно и играло вплоть до середины 1630-х гг. Вскоре пос­ле начала босфорских набегов, со второй половины второго десятилетия XVII в., активное участие в них стали принимать дон­ские казаки, и затем значение донской составляющей в Бос­форской войне постепенно усиливалось.

Это замечалось уже в 1630-х гг., но ослабление Войска Дон­ского вследствие Азовской эпопеи привело к тому, что в 1640-х гг. Сечь снова являлась «главной» участницей войны. Однако за­тем последовала тяжелейшая освободительная война на Украи­не, и в конце Босфорской войны, в 1650-х гг., главенствующую роль играло Донское Войско, осуществлявшее все последние походы к Босфору и на Босфор. Подробнее об этом скажем ниже.

Войско Запорожское располагало гораздо более многочис­ленным населением, чем Войско Донское. Полагают, что в 1625 г. Дон имел около 5 тыс. казаков-воинов, в 1638 г. до 10 тыс., после Азовского осадного сидения это число сократилось до 4 тыс., в середине столетия достигло 10—14 тыс. и к началу вос­стания С. Рази на составляло около 20 тыс. человек. Численность же запорожского казачества была на порядок выше и уже для 20-х гг. XVII в. определяется не менее чем в 40—50 тыс. человек.

В силу этого обстоятельства запорожские флотилии, при­нимавшие участие в Босфорской войне, оказались значительно более мощными по числу судов, чем донские: состав первых до­ходил до 100 и даже более чаек, а вторых — до 40 стругов. Соот­ветственно, отличалась и численность участников запорожских и донских экспедиций к Босфору: в первом случае в максималь­ном варианте она доходила до 8 тыс. казаков², во втором при максимуме приближалась к 4 тыс. Следовательно, если учиты­вать соотношение численности населения, то надо сделать вы­вод, что снаряжение крупных экспедиций требовало от донцов значительно больших усилий, чем от сечевиков. Это сказалось на развитии событий в дальнейшем, когда Войску Донскому пришлось продолжать Босфорскую войну без участия Сечи.

Обе стороны были заинтересованы в проведении совмест­ных, «объединенных» акций, которые усиливали общий каза­чий натиск на Босфор и Стамбул и увеличивали силу наносив­шихся ударов. Для осуществления таких операций среди проче­го была и совершенно реальная «людская» основа. Российские и польские представители неоднократно отмечали, что донские казаки постоянно «ездят к ним (сечевикам. — В. К.) в Запороги, а они к атаманом на Дон ездят».

Об этом в 1626 г. конкретно рассказывал в московском По­сольском приказе запорожско-донской атаман А. Шафран: «Жи­вет...он, Олеша, на Дону 18 лет; а иные его товарыщи живут лет по 5-ти и по 6-ти, а всех... их на Дону есть с 1000 человек, А в Запо -рогах... донских казаков так же много: мало не в полы (полови­ну. — В. К.) того, сколько их. Только живут, переходя: они ходят на Дон, а з Дону казаки к ним, и живут сколько где хто хочет. А повелось... у них то з донскими казаки изстари, что меж себя сходятца и живут вместе в одних куренях».

Численность запорожцев в Донском Войске колебалась в зависимости от ситуации на Дону и Днепре и иногда бывала очень большой. Атаман донской станицы в Москве, недавний глава Войска Михаил Татаринов в 1638 г. утверждал в Посоль­ском приказе, что запорожцев тогда на Дону насчитывалось около 10 тыс., ровно столько же, сколько и самих донцов, и что многие сечевики еще идут в захваченный Азов. Часть запорожцев на­всегда оставалась на Дону, полностью ассимилировалась и пре­вращалась в донских казаков³.

То же, но в меньших масштабах происходило с донцами на Запорожье. Уже в первой половине 1550-х гг. на Нижнем Днеп­ре вместе с местными казаками действовали и «московские» ка­заки, о чем польский король Сигизмунд II Август извещал крым­ского хана, замечая, что крымцы ведают «то сами горазд». По­том донцы постоянно находились в рядах запорожцев. Один из 38 куреней Запорожской Сечи даже назывался Донским («Динским») «от звания большинства казаков, составивших впервые курень».

Многие прозвища и фамилии украинских казаков свиде­тельствуют об их донском происхождении: в реестре Войска Запорожского 1649 г., куда занесены только заслуженные каза­ки, упомянуты 163 человека с прозвищем «Донец». У О.Ю. Гермайзе находим конкретные примеры таких лиц XVII в.: казац­кий полковник 1649 г. Донец, сотник Чигиринского полка того же времени Жадан Донец, войсковой есаул 1663 г. Степан До­нец, гадячский полковой сотник 1672 г. Фесько Донец, а также куренной атаман в Сечи Степан Донський. Назовем еще ко­шевого атамана Войска Запорожского 1660-х гг. Алексея Дон­ца (Шкуру)⁴.

О.Ю. Гермайзе считает, что в первой половине XVII в. ред­ко когда морской поход донских казаков обходился без участия запорожцев. Это замечание, вообще справедливое, в связи со сказанным может быть резко усилено. На самом деле запорож­цы или бывшие запорожцы участвовали во всех донских экспе­дициях. Но то же самое относится и к участию донцов в запо­рожских походах, так что донские казаки фактически были задействованы в Босфорской войне с самого ее начала. В этом смыс­ле все набеги на берега пролива и прилегающего к нему района были совместными.

Историки, однако, употребляют понятие «совместные по­ходы», имея в виду экспедиции с участием флотилий и судов обоих казачьих сообществ, отдельно из Сечи и отдельно с Дона, двумя группами в качестве организованных флотских единиц. Такого рода совместные запорожско-донские набеги к Босфору характерны для 1610—1630-х гг. В первой половине XVII в. мы насчитываем, по имеющимся источникам, как минимум восемь подобных набегов с разным числом участников, начиная от 300 человек, но чаще всего свыше 1 тыс. и до 7—8 тыс. казаков. В некотором большинстве совместных походов численно пре­обладали запорожцы, и это вполне согласуется с приведенными данными. Что касается руководителей таких экспедиций, то не всегда известны их имена, но, основываясь на имеющихся све­дениях, можно предполагать, что большинство совместных по­ходов к Босфору возглавляли запорожские атаманы⁵.

В 1629—1646 гг. заметен определенный спад в Босфорской войне: набеги казаков затрагивают Прибосфорский район, а не побережье самого пролива, и являются менее масштабными, чем предыдущие. В первой половине 1630-х гг. источники вообще не фиксируют казачьих походов в сторону Босфора, а далее со­общают о них редко; в 1647—1650 гг. такие походы временно прекращаются. Даже допуская, что ряд экспедиций остается нам неизвестен, нельзя не видеть, что в обозначенное время война пошла «на убыль».

Каковы же причины снижения интенсивности военно-мор­ских действий казаков в районе Босфора? О возможном влия­нии их неудачи в Карахарманском сражении и сооружения двух новых крепостей на севере пролива мы уже говорили. Само про­должение и в последующем даже активизация Босфорской вой­ны, однако, свидетельствуют о том, что воздействие названных обстоятельств вряд ли стоит преувеличивать. Главное заключа­лось отнюдь не в этом, а в очень значительных событиях, проис­ходивших на Украине и Дону и весьма затронувших одну из сто­рон войны — казачество.

Социальные и национальные катаклизмы на Украине — антипольские восстания 1630—1631, 1635 и 1637—1638 гг. под руководством запорожских гетманов Тараса Федоровича (Тря-сила), И. Сулимы, Павла Бута (Павлкжа) и Якова Острянина (Остряницы) и с массовым участием запорожцев, затем начав-шаяся в 1648 г. и продолжавшаяся до 1654 г. освободительная вой­на против Речи Посполитой, возглавленная гетманом Б. Хмель­ницким и украинской казацкой старшиной, — привели Войско Запорожское к резкому ослаблению, а с 1648 г. и к прекраще­нию активности на Черном море вообще и у Босфора в частно­сти.

Мы не можем отчасти согласиться с мнением Ю.М. Ефре­мова, согласно которому «восстание Богдана Хмельницкого и наступившие события в Украине заставляют запорожских каза­ков постепенно отказываться от ведущей роли в организации и проведении морских походов», вследствие чего инициатива в них переходит к донским казакам. О какой постепенности мо­жет идти речь применительно к войне, потребовавшей от укра­инского казачества всех его сил и средств?

В связи с этими событиями тяжесть босфорских операций ложится «на плечи» Войска Донского, которое со времени осво­бодительной войны становится по сути единственным против­ником Османской империи на Черном море. Поскольку запо­рожцы не возобновили походы к Босфору и после 1654 г., закан­чивать Босфорскую войну также пришлось одному Войску Донскому.

Оно же не только обладало меньшими ресурсами, чем Вой­ско Запорожское, но и к тому же с конца 1630-х гг. было сосредо­точено на борьбе с Азовом, которая, как тогда казалось, подхо­дила к успешному финалу. Азовская эпопея 1637—1642 гг., при­несшая донцам европейскую славу, однако «привязавшая» их к этой крепости, значительно обескровившая и приведшая к ос­лаблению Войска и его отступлению от Азовского моря по ос­тавлении Азова, самым непосредственным и негативным обра­зом сказалась на ведении Босфорской войны.

Отдельные историки связывают прекращение военно-мор­ских действий запорожцев и, следовательно, их выход из на­званной войны с документом, который требуется рассмотреть особо.

В 1822 г. в «Собрании государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел» был опубликован по списку (копии) «Договор, заключенный турец­ким султаном с Войском Запорожским и народом руским, каса­тельно торговли на Черном море».

Согласно О.И. Прицаку, документ сохранился в польской копии, которую сумела изготовить для себя дипломатия Речи Посполитой и которая затем, видимо, попала в русские руки, но оригинал был написан по-турецки. Указания на это исследо­ватель усматривает в самом тексте договора: в одной из его ста­тей упоминается «право сие, на турецком языке писанное», а Средиземное море дважды «натурецкий манер» названо Белым⁶. На наш взгляд, приведенные основания «турецкоязычности» документа неубедительны, поскольку, во-первых, договор говорит о предоставлении султанским наместником всем желающим украинцам права на свободное плавание в турецких водах  и торговых привилегий в османской земле, и это «право», естественно, должно было излагаться на турецком языке, а во-вто­рых, Белое море — это не только турецкое, но и казачье назва­ние Средиземного моря.

Публикаторы датировали договор «около 1649 года», и эта датировка далее встречается у ряда авторов. Многие твердо ука­зывают 1649 г. По мнению В.А. Голобуцкого, соглашение было достигнуто в результате переговоров с посланником Турции Осман-агой, прибывшим к Б. Хмельницкому в феврале 1649 г. У Ю.П.Тушина встречаем и дату «около 1649 г.», и точное ука­зание на 1649 г.

В литературе наблюдаются и отклонения от датировки 1649 г. в обе стороны. Например, Л. Львов датирует договор 1650 г., а И.П. Крипьякевич — «очевидно», началом 1650-х гг. или даже, возможно, второй половиной XVII в., хотя последняя датиров­ка непонятна: после 1654 г. Украина, вошедшая в состав Рос­сии, не могла заключать самостоятельные договоры с Турцией⁷. О.И. Прицак полагает, что в 1649 г. документ не мог быть подписан, и, ссылаясь на анализ текста договора, сообщение Мустафы Наймы об обязательстве Б. Хмельницкого перед крым­ским ханом 1648 г. уничтожить казачий флот и на ситуацию того времени, относит документ к числу договоров, которые заклю­чил с великим везиром Ахмедом Хезар-пашой украинский посол Ф. Джалалия, прибывший в Стамбул в июне 1648 г.⁸. Ю.А. Мы-цык дает датировку 1649 г., но замечает, что в последнее время документ стали относить к 1648 г.

Договор имеет 13 статей, содержание которых может быть сведено к следующему:

• Османский султан позволяет Украине и ее жителям («вой­ску казаков и народу их») иметь свободное торговое плавание ко всем своим и иностранным портам и островам на Черном и Сре­диземном морях, а также по всем рекам Средиземноморско-Черноморского бассейна, «вторги икупеческиеделавходить... продавать, покупать и менять, по воле своей стоять в портах ивыезжать когда захотят, без всякого препятствия», со всем, что имеется на судах. Торговле казаков «затруднений и препятствий делать никогда и никто в государстве Турецком не будет».

• Украинские суда, их люди, товары и оружие не будут упот­ребляться «ни на какие потребы, ни на какую службу» Турции, но капитаны этих судов перед отправлением в заграничный рейс обязаны принести присягу в том, что не сделают «никакой из­мены против государства султанова». В случае нарушения суд­ном в чем-либо «права султана» будет наказываться капитан, а не само судно, которое «останется свободным» с товарами и ра­ботниками.

• Украине позволяется заложить «несколько городов пор­товых» на Нижнем Днепре и в Днепровско-Бугском лимане («ниже Порогов даже до устья реки Буга в Днепр»), откуда будет производиться торговля.

• «Для споспешествования» торговле украинские купцы и их товары, ввозимые в Турцию или вывозимые из нее, освобож­даются на 100 лет от пошлин и сборов («от всякой пошлины, мыта и подати»), а по истечении этого срока будут установлены небольшие подати — с такой же «тягостью», какую несут и сами турки. В турецких городах и портах Черного и Средиземного морей украинцам разрешается заводить «домы для складки то­варов» и торговать там беспошлинно в продолжение упомяну­тых 100 лет. «По долгам купеческим» украинцам предоставля­ется такое же право, как и туркам, и «суд немедленный». Если украинский купец умрет в Турции или в ее водах, то все его иму­щество никем не будет удерживаться, «хотя бы что кому отказал или записал при смерти», но подлежит передаче его наследни­кам. В случае кораблекрушения украинского судна «при береге султанском» «вещи... кои могут сохраниться», будут спасены и также переданы наследникам.

• Украинское государство обязуется «само собою» обеспе­чить «безопасность на море против своевольства», используя порты, которые будут заложены на Нижнем Днепре и в лимане. Схваченные украинские морские разбойники подлежат суду, который «учинить должно Войско Запорожское при наместни­ке султанском». Украинские власти «вместе с турецкими галера­ми» будут ловить и наказывать донских казаков, вышедших в море для разбоя. Стороны обязуются «взаимно друг другу вспо­моществовать, чтоб море было чисто и свободно».

• Украинским купцам позволяется свободно выкупать у ту­рок христианских невольников, «как и турецких у христиан».

Если христианский невольник, находящийся в Турции, убежит на украинское судно, то его капитан обязан выдать беглеца и не понесет при этом вместе со своим судном «никакого убытка или обиды». В случае бегства с украинского судна «работника какого вольного или невольного» турецкая сторона также выдаст его хозяевам.

• В Стамбуле учреждается представительство Украины в лице «наместника Войска Запорожского», который «иметь будет свое пребывание с должным почтением и без всякой опасности и обязан ходатайствовать о правосудии обиженным казацким куп­цам». Турция в «портовом городе» Украины будет держать «на­местника султанского», которому надлежит со взиманием не более червонца выдавать украинцам «пашпорты» для свободно­го плавания «куда захотят», принимать упоминавшуюся прися­гу от капитанов и выдавать каждому требующему «право сие, на турецком языке писанное... за своеручною подписью и с прило­жением печати».

Договор, чрезвычайно выгодный Украине, таким образом, обеспечивал ей свободу мореплавания и торговли — по замеча­нию одного из авторов, такую, какой Россия добьется на Черном море только по Кючюк-Кайнарджийскому трактату 1774 г. Укра­инский народ и Запорожское Войско достигали своей вековой цели. Украина обязывалась прекратить запорожские военно-мор­ские походы против Турции, но они без того прекратились с на­чалом антипольской освободительной войны, да и, по сути, ис­черпывались с достижением свободы мореплавания и установле­нием дружественных украинско-турецких отношений.

Ю.П. Тушин обращает внимание на известное сходство ряда статей данного договора со статьями древнерусских договоров X в. и замечает, что эта параллель не случайна: «Как и семь веков назад, в Черноморском бассейне завоевывалось право народа на жизнь, обеспечивалась свобода русского и украинского море­плавания и торговли на Черном море на равных правах с Турци­ей. В этом была историческая заслуга казачьего морского войс­ка в новый период русской истории. Тот факт, что договор 1649 г. должен был обеспечить населению Поднепровья свободу мо­реплавания, торговли и морских промыслов и положить конец боевым действиям запорожских казаков на море, — лучшее тому доказательство».

Одновременно Украина, по сути дела, заключала союз с Тур­цией, направленный против Дона, и обязывалась бороться с антиосманскими действиями Войска Донского. О разрыве ук-раинско-донского союза при этом речи идти не может, посколь­ку его и не существовало за отсутствием на политической карте до 1640-х гг. самого Украинского государства. Однако Войско Запорожское входило теперь в состав независимой Украины, которая в целом также стала именовать себя Войском Запорож­ским, и получалось, что украинские власти, выступая как бы и от лица «настоящего» Войска Запорожского, разрывали вечный и братский запорожско-донской союз.

О.И. Прицак не совсем правомерно называет договор «во­енно-морской конвенцией», хотя в документе есть и военно-морской «момент». Из контекста договора вытекает, что Украи­на, прекратив операции на море, все-таки должна была иметь хотя бы минимальный собственный военный флот: без военных судов было невозможно удерживать своих людей от разбоев на море и тем более ловить донских морских «своевольников».

Важнейшее значение содержания договора нельзя преуве­личить, но возникает кардинальный вопрос: имел ли этот дого­вор место в действительности? Еще в первой половине XIX в. некоторые историки считали документ недостоверным⁹, а в XX в. М.С. Грушевский оставил его «незамеченным». И.П. Крипья-кевич рассматривает документ как проект, не осуществленный по разным причинам, тогда как Ф.П. Шевченко — какдоговор, по неизвестным причинам не подписанный.

Вместе с тем группа историков полагает документ действо­вавшим, и, по их мнению, причины его подписания турецкой стороной очевидны. А.В. Висковатов утверждает, что «нападе­ния запорожцев довели наконец Порту до того, что она вынуж­денной нашлась заключить около 1649 года с знаменитым Бог­даном Хмельницким формальный договор о торговле, предос­тавив казакам свободный проход ко всем своим гаваням и островам».

По мнению Ю.П.Тушина, условием для заключения догово­ра послужили успешная казачья морская война первой половины XVI] в. и внешнеполитическая обстановка: воюя с Венецией, «ту­рецкое правительство не могло позволить использовать свой флот еще и для борьбы с казаками и потому вынуждено было искать временного союза с ними». Этот же автор и В.А. Голобуцкий об­ращают внимание на желание Турции удержать украинцев от со­юза с антиосманской коалицией.

Что касается Украины, то в ходе освободительной войны, как отмечает Ю.А. Мыцык, «на первый план, естественно, вы­двинулась борьба против магнатско-шляхетской Речи Посполитой, и поэтому руководство повстанцев было вынуждено не только прекратить морские походы, но и подписать весной 1648 г. военный союз с Крымским ханством, а в 1649 г. договоре Османской империей». Ю.П. Тушин, замечая, что Б. Хмель­ницкий предотвратил этим договором союз Турции и Крыма с Польшей и «показал себя выдающимся дипломатом», пишет еще, что договор «в таком виде... мог быть заключен только в том случае, если торговые связи (Украины. — В.К.) счерномор-скими городами существовали раньше и нуждались в дальней­шем развитии»¹⁰.

Многим историкам представляется, что украинско-турецкий договор вступил в силу, однако действовал не вполне. Л. Львов считает, что если он и «не приводился в исполнение во всех своих пунктах», то все-таки свидетельствовал «ожелании каза­ков, главным образом, несомненно, запорожцев, завести на Чер­ном море другой флот, кроме чаек, и другое мореходство, кроме разбойнического». По О.И. Прицаку, первый, короткий союз Украины с Турцией существовал в июне — августе 1648 г., и Б. Хмельницкий выполнил свое обязательство уничтожить ка­зачий военный флот, который «в самом деле после 1648 года... не играл больше никакой значительной роли».

Ю.П. Тушин пишет, что основные статьи договора не были выполнены, но он все-таки «привел к временному перемирию: украинскому народу в известной степени обеспечивалась безо­пасность на южных границах, и в то же время на некоторый срок прекратились морские походы запорожцев на турецкие и татар­ские селения и города». Б. Хмельницкий, вынужденный искать внешней поддержки и получивший помощь от крымского хана, «вследствие этого строго следил за соблюдением запорожцами мира с Крымом и его сюзереном — Османской империей». Вме­сте с тем, говорит историк, «запорожцы не собирались высту­пать против своих верных и давних союзников — донских каза­ков», т.е. выполнять один из пунктов договора, хотя и обраща­лись к донцам с просьбами не нападать на Крым и Турцию».

На взгляд В.А. Сэрчика, договор действовал, оживил тор­говлю с Турцией, но постоянные войны второй половины XVII в. не позволили украинским казакам в полную силу воспользо­ваться привилегиями этого соглашения. Согласно В.А. Золота­реву и И.А. Козлову, запорожцы получили свободу плавания по Черному и Эгейскому морям и право захода в турецкие порты, и это было «большим успехом длительной и упорной борьбы за право свободного плавания и торговли на Черном море», одна-ко данный успех «все же носил временный характер, так как про­блема выхода Русского государства к Черному морю в целом решена не была».

Ю.А. Мыцык полагает, что Б. Хмельницкий в конце 1640-х и начале 1650-х гг. строго придерживался взятого по договору обязательства не совершать военно-морские походы против Ос­манской империии и даже обращался к царю Алексею Михай­ловичу и Войску Донскому с просьбой воздержаться от соответ­ствующих походов донцов, но отмечает, что часть повстанцев отказывалась принимать тяжелый союз с Крымом и запрет мор­ских походов и выступала за возобновление военно-морских операций против Турции и Крыма.

Добавим еще, что, согласно Н.И. Костомарову, с договора 1649 г. начались даннические отношения Б. Хмельницкого к султану, утвердившиеся к 1650 г., и что советские авторы отвер­гали такую «невозможную» ситуацию. Один из них, например, писал, что Б. Хмельницкий, «заключая этот договор, ведя даже переговоры о некоторой политической зависимости от султа­на... не придавал всему этому серьезного значения», что это «была с его стороны лишь перестраховка да еще демонстрация перед другими державами, имевшая целью повысить его акции». Подлинное же «стремление Хмельницкого заключалось, конеч­но, не в том, чтобы связать себя союзом с Турцией, а в том, чтобы добиться тесного союза с Москвой»¹².

Что касается нашей оценки договора, то мы приходим к вы­воду, что опубликованный текст — всего лишь проект договора. Это с очевидностью вытекает из его второй статьи, в которой имеется следующая фраза, совершенно невозможная для уже подписанного международного соглашения: «... султан турец­кий освобождает купцов их (украинских. — В. К.) от всякой по­шлины, мыта и подати, а также и товары их... сроком на сто лет (если не на сто лет, то хотя на пятьдесят или, по крайней мере, на тридцать), за чем должностные начальники повсюду смот­реть будут...»

Кем и когда был составлен проект, с кем обсуждался, каковы результаты обсуждения, мы, к сожалению, не знаем. Известные по источникам факты говорят о том, что договор не действовал ни в главной своей основе, относящейся к свободе мореплава­ния, ни по части других статей.

Ю.П. Тушин, не ограничившись замечанием о существова­нии торговых связей Украины с черноморскими городами, ут­верждает, что статьи договора «дают основание предполагать наличие казачьего торгового мореплавания по Днепру (мореплавание на реке? — В.К.) и, может быть, далее в Крым» и показывают, что существовали «купцы казацкие — владельцы галер с невольниками». Последняя фраза приводится в кавычках и у Ю.П. Тушина, так что его читатель, не знакомый с текстом договора, должен полагать, что цитируется именно этот текст, хотя там вовсе нет приведенного выражения, а казацкие торговые «галеры или (и) корабли» несколько раз упоминаются только в плане имеющего начаться свободного мореплавания. Торговые же суда, плававшие в то время под украинским или запорожским флагом, на Черном море, не говоря уже о Средиземном, не фиксируются ни в рассматриваемом документе, ни в других источниках.

Впрочем, в диссертации Ю.П. Тушин шел еще дальше, за­являя, что статьи договора будто бы «раскрывают и подтвержда­ют наличие казачьего торгового мореплавания по Днепру и да­лее в Крым, на Кавказ и анатолийское побережье». Этого, конечно, не могло быть в условиях перманентной войны с Турцией и ее известного отношения к плаванию иностранных судов по «внутреннему» морю.

Удивительно, но в одной из своих работ, предшествовавших диссертации и монографии, Ю.П. Тушин особо останавливался на опровержении суждений о «наличии у запорожцев, кроме "чаек", и больших кораблей» и писал: «Ни один источник XVII в. не говорит о наличии у казаков такого рода кораблей. Они им были просто не нужны... Не располагая морскими база­ми, казаки не могли иметь морских кораблей, таких, как турец­кие суда или корабли типа "Фридерик", "Орел"... базирующихся в низовьях рек или морских портах»¹³.

Не приходится говорить и о создании тогда Украиной своих портов на Нижнем Днепре и в Днепровско-Бугском лимане. Хотя Л. Подхородецкий уверяет, что сечевики с 1649 г. имели в Стамбуле своего постоянного представителя, мы ничего не зна­ем об учреждении и функционировании украинского «постпред­ства» в османской столице. В.А. Голобуцкий думает, что рас­сматриваемое соглашение «обеспечивало Украине важные ком­мерческие выгоды», но уходит от ответа на вопрос, использовала ли она на самом деле эти выгоды и как именно.

Наконец, прекращение запорожских морских походов вовсе не обязательно связывать с подписанием этого договора, а относи­тельно продолжавшихся донских набегов нам известно, что ника­кого реального противодействия им Б. Хмельницкий не оказал¹⁴.

Все сказанное заставляет нас до обнаружения каких-либо новых источников отрицательно относиться к реальности дого­вора. Не имеем ли мы дело с планом украинского руководства, точнее, его части, который не смог осуществиться? Может быть, как раз по причине прекращения военно-морской активности Сечи, произошедшего из-за войны с Речью Посполитой, когда казачья угроза с моря резко ослабла, а воевавшая Украина была слаба, правительство Турции не видело никакой необходимос­ти предоставлять украинцам существенные льготы, не говоря уже о свободе плавания в своих морях.

2. Кампания 1629г.

Однако вернемся непосредственно к босфорским казачьим экспедициям, их конкретному ходу и особенностям.

Наиболее ярким событием войны в Прибосфорском районе в 1629 г. было дело у Сизеболы. В историографии этому собы­тию явно не повезло с датировкой. Основываясь на заявлениях турецкого посла в Москве Ф. Кантакузина, И.Ф. Быкадоров от­носит бой к 1625 г., а С.М. Соловьев к 1626 г., причем первый историк и сами заявления неверно датирует 1629 г., тогда как они относились к следующему 1630 г. В. Б. Броневский в первой части своей «Истории Донского Войска» указывает, что дело происходило в 1628 г., а в третьей называет 1620 г. За В.Б. Бро-невским 1628 г. появляется у А. В. Висковатова и других авторов. Ю.П. Тушин заметил, что В.А. Голобуцкий ошибочно да­тирует событие 1630 г. Однако впервые эта дата появиласьуС. Руд­ницкого и М.С. Грушевского, ссылавшихся на И. фон Хам-мера, у которого тем не менее четко указан 1629 г. Можно было бы подумать, что украинских авторов смутила отписка 1630 г., в которой рассказывалось о кампании предшествовавшего года, но этот документ, без сомнения, им был неизвестен. В.А. Го­лобуцкий и Л. Подхородецкий поверили М.С. Грушевскому. Б.В. Лунин само дело у Сизеболы относит к 1629 г., а казачьи действия в Румелии, частью которых оно являлось, — все-таки к 1630 г. Наконец, А.Л. Бертье-Делагарддатирует, кажется, «наше» дело («бой под Монастырем») даже 1640 г.¹⁵.

Между тем упомянутая отписка русских послов Лаврентия Кологривова и Александра Дурова, ездивших в Крым, и турецкие источники, с которыми работал И. фон Хаммер, ясно и недвус­мысленно говорят о том, что бой у Сизеболы произошел в 1629 г.

В.Д. Сухорукое попытался сузить хронологические рамки события и указал, что казаки достигли Сизеболы «около Петро­ва дня» и что турецкая эскадра была направлена против казаков, действовавших на Черном море, также «о Петрове дни». Однако это уточнение неприемлемо, так как строится на сообщении в статейном списке русских послов, что «во 137-м году о Петрове дни и Павлове» (29 июня 1629 г.) султан послал свою армию в Персию. Далее список упоминает и отправление эскадры, но без указания конкретной даты; из текста лишь вытекает, что дело было в том же 1629 г.¹⁶.

С весны этого года и донцы, и запорожцы уже находились в море. В.Д. Сухорукой замечает, что угрозы московского царя наложить опалу на Войско Донское и патриарха Филарета отлу­чить его от церкви в случае продолжения походов на Турцию и Крым¹⁷ «произвели между казаками распрю: одни страшились гнева государева и ужаснулись отлучения от церкви и потому советовали прекратить на время поиски; другие, напротив того, не столь рассудительные, не слушали первых. Сих последних собралось около двух тысяч человек, в числе коих была знатная часть черкас и татар; буйная вольница сия, поссорившись в кру­гу с старыми и лучшими казаками и пренебрегши советами их, выбрали из среды себя атамана, сели на струги, отправились в море...»¹⁸.

М.С. Грушевский, указывая, что 18 мая в Польшу из Стам­була пришли известия о нахождении казаков в море, рассматри­вает этот поход как диверсию с целью удержать османский флот от посылки в Крым. Шахин-Гирей, выбитый к тому времени с полуострова, намеревался идти с запорожцами на Крым, и по­явление там имперского флота послужило бы поддержкой но­вому протурецкому хану.

Донские историки предлагают два варианта появления от­ряда донцов и запорожцев в 1629 г. у берегов Румелии и в При-босфорском районе.

Первый принадлежит В.Д. Сухорукову, который связывает действия в Румелии с предшествовавшим погромом крымских владений. «Непослушные» донцы, соединясь с запорожцами, 1 мая напали на Карасубазар, разграбили его и выжгли многие окрестные селения, потом направились к столице ханства Бах­чисараю, жители которого, напуганные вторжением казаков в глубь полуострова, вывезли ценное имущество в соседний Ман-гуп, а ханши и «знаменитейших вельмож жены» спаслись бег­ством.

Казаки заняли Бахчисарай, а затем и Мангуп, где захватили богатую добычу. Наконец, собралось до 5 тыс. татар, с которы­ми казаки упорно сражались два дня, убили до 200 неприятелей и потеряли до 100 своих людей, но из-за превосходства сил вра­га были вынуждены отступить к берегу моря и вернуться на свои суда. Статейный список русских послов в Крыму, послуживший В.Д. Сухорукову источником, не совсем так излагает детали втор­жения и, в частности, говорит, что все казаки были запорожца­ми в числе 500—700 человек.

«Отсюда (от Крымского полуострова. — В. К.), — продолжа­ет В.Д. Сухорукое, — одна часть казаков возвратилась на Дон, а другая совокупно с черкасами запорожскими на 6 стругах вы­шла в Черное море и направила путь свой к румелийским бере­гам...»

Второй вариант находим у И.Ф. Быкадорова, который упо­минает крымский погром 1629 г., однако полагает, что вовсе не с ним были связаны действия казаков у Румелии. Согласно это­му историку, весной с Дона ушли в поход 33 струга под коман­дованием атамана И. Каторжного, а 3 июня домой вернулись 19 стругов. «Казаки шли под Трапезунд по кавказской стороне. Поход был неудачен. Казаки потеряли в бою 1 струг, причем 30 человек погибло, атаман Каторжный и 5 казаков были ране­ны. На море осталось 6 стругов с донцами, в числе которых были и запорожцы». Именно эти суда и действовали затем у берегов Румелии.

В отличие от В.Д. Сухорукова И.Ф. Быкадоров при после­днем утверждении ссылается на архивные данные, но, как ука­зывалось, относит события к 1625 г. и, кроме того, дает непо­нятный расчет состава отряда. Если из 33 стругов погиб 1 и вер­нулись на Дон 19, то в море должно было остаться не 6, а 13 стругов. К тому же далее автор говорит, что у Румелии дей­ствовали не 6, а «9 стругов, оставшихся в море из отряда атамана И.Д. Каторжного», чем окончательно запутывает вопрос.

По турецким данным, казачьи суда в эту кампанию беспо­коили гавани Килии, Мидье, Измаила, Балчика, Варны и Сизе-болы. Обращает на себя внимание «неправильный» порядок их перечисления. Географически сначала должны бы называться Килия и Измаил на Дунае, затем к югу Балчик, Варна, Сизеболы и, наконец, Мидье. Очевидно, турки упоминали крайние северный и южный пункты казачьих нападений, а потом уже по порядку, за исключением разве что Измаила, с севера на юг пе­речисляли остальные порты данного побережья¹⁹.

Возможно, к 1629 г. относится упоминание Сизеболы в грамоте царя Алексея Михайловича крымскому хану Селим-Гирею от 4 июня 1673 г., где говорилось, что донские казаки в свое  время «преславной город Трапезой, Мисервию, Ахенло, Созополи (Трабзон, Мисиври, Анхиало, Сизеболы. — В.К.) и иные поймали и под самый царствующий град Константинополь многожды прихаживали».

Румелийское побережье в результате казачьих налетов 1629 г. . пострадало весьма заметно²⁰. Главнокомандующий османским флотом Хасан-паша был в то время на Средиземном море, где потерял несколько кораблей, но правительству и командованию пришлось все-таки направить к Румелии против казаков эскад­ру из 14 галер под начальством везира Кенаан-паши²¹. В отпис­ке русских послов в Крыму говорилось, что «салтан послал на Черное море янычен 15 каторг, а на всякой... каторге янычен по 300 человек (всего, таким образом, 4,5 тыс. воинов. — В. К.), для черкас и донских казаков, которые ходят по морю и карабли и каторги громят».

Именно эта эскадра встретилась с казачьим отрядом напро­тив Сизеболы у небольшого острова Манастыра (Мегало-Ниси, ныне Свети-Иван, остров Св. Ивана), на котором располагался известный тогда греческий православный «монастырь честного славного пророка и Предтечи и Крестителя Иоанна»²².

Согласно отписке Л. Кологривова и А. Дурова, «турские янычене у моря на пристани у греческого монастыря у Сизе-бола, у самово берега нашли 3 струга черкас да 3 ж струги дон­ских казаков, а... на тех стругех было 300 человек. И...янычаня у тех черкас и казаков отбили все струги да черкас и каза­ков на берегу поймали 150 человек, а другая половина тех черкас и казаков же 150 человек от них отошли боем пеши в тот греческой монастырь и сели в том монастыре в осаде. И те... янычаня к тому монастырю приступали, и был у них бой и приступ 8 день».

«И после... того, — продолжает отписка, — пришли под тот монастырь 80 стругов черкас, а на стругу... было по 40-у человек (всего получается 3,2 тыс. — В.К.)²³. И как... те черкасы под тот монастырь пришли, и те... янычане от тех черкас от того монас­тыря побежали. И те... черкасы с теми турскими людьми билися и взяли... 2 каторги с янычены. А тех...черкас и казаков 150 че­ловек, которых было те яныченя взяли с стругами, отбили, а 13... каторг турских янычен отошли от них боем и пришли во Царьгород».

По-видимому, этот источник весьма точно передает ход дела, поскольку и Павел Алеппский, побывавший в Сизеболы 29 лет спустя и, несомненно, слышавший рассказ местных жителей о случившемся там примечательном событии, рисует в основном примерно такую же картину. Путешественник говорит, что «в каком-то году несколько человек донских казаков, измученные бурей на море, нашли убежище на этом острове (Манастыре. — В.К.). Турки немедленно выступили, чтобы напасть на них; но казаки, собрав свои силы в названный монастырь, перебили боль­шое число турок, которые не могли одолеть их. Потом казаки сели на свои суда и удалились».

Ряд подробностей, приводимых в литературе о деле у Сизебо­лы, не вытекает из информации посольской отписки. С.З. Щелку­нов пишет, что казаков «настигла сильная турецкая эскадра и, прижав к берегу, заставила искать спасения в стенах греческого монастыря». Согласно Л. Подхородецкому, османский флот встретил у болгарского побережья шесть чаек и в неравном мор­ском бою все их взял вместе с половиной казаков, а остальные сумели выскочить на берег и укрыться в спасительных стенах монастыря. Автор еще утверждает, что казачья флотилия при­шла на помощь к осажденным на восьмой день, тогда как, по источнику, это произошло на девятый день. В.А. Голобуцкий говорит, что эскадра наткнулась на шесть чаек «у православного монастыря Сизебола» и что казаки, причалив к берегу, стали с боем пробивать себе дорогу к морю, потеряв при этом 150 чело­век пленными.

Из отписки же ясно видно, что струги стояли у берега, види­мо, с минимальной охраной, а казаки в это время находились на берегу и действовали в Сизеболы или его окрестностях; собствен­но, по этой причине суда и были легко захвачены. Именно так понимает развитие событий В.Д. Сухорукое: «Пристав к берегу, (казаки. — В. К.) немедленно рассеялись для грабежа, оставив струги у берега почти без всякого охранения». Затем вскоре (по мнению историка, через несколько часов) к тому же месту при­шла турецкая эскадра и захватила струги и 150 казаков, которые, как считает В.Д. Сухорукое, возвращались с добычей. Другие 150 человек, «видя пред собою многочисленного и сильнейше­го неприятеля, составили плотно соединенный строй и, защи-щаяся, отошли в... монастырь к единоверцам своим и запер­лись в оном».

В восьмидневном геройском «сидении» казаки проявили мужество и доблесть, но силы сторон были столь неравны, что, по мнению С.З. Щелкунова, «если бы не подоспели 80 стругов из Сечи, устрашивших турок, донцам пришлось бы вскоре сло­жить свои головы». Отметим еще стремительный удар подошед­шей флотилии и боевое искусство ее казаков: враг потерпел по­ражение, хотя только в янычарах имел почти полуторное пре­восходство над казаками.

По-другому передавал московским властям события у Сизе­болы османский посол Ф. Кантакузин. Он утверждал, что дон­цы и запорожцы разгромили монастырь Иоанна Предтечи, рас­положенный на море, от Стамбула верст с 200²⁴, и взяли там много казны и что для охраны обители имелось турецкое войско в трех галерах, но их «воевода» бежал с ними от казаков, и за это султан повелел предать его казни.

Полагаем, что версия о разграблении казаками монастыря, возможно, отталкивалась от изложенных ранее событий 1623 г. и была запущена в пропагандистско-политических целях. От­нюдь не в пользу этой версии свидетельствует сообщение Павла Алеппского, заинтересованного представителя православной церкви, об отношении турецких властей к пострадавшей обите­ли. Оказывается, после «сидения» «монастырь по повелению султана был перемещен (в иное место. — В.К.), чтобы казаки не могли в другой раз найти в нем убежище». Тем не менее в оче­редной царской грамоте на Дон последовали упреки за разоре­ние монастыря, а многие историки и публицисты в последую­щем распространяли турецкую версию. С.А. Холмский даже ут­верждал, что казаки якобы «взяли приступом» эту обитель.

О событиях, происходивших по окончании «сидения» и боя у монастыря, рассказывают русские, османские и западноевро­пейские источники, но с различающимися деталями.

«И после...того, — говорит отписка Л. Кологривова и А. Ду­рова, — турской салтан послал за теми черкасы (за 80 чайка­ми. — В.К.) другую посылку турских янычен 14 каторг. И те... яныченя у того монастыря тех черкас не нашли, а встретились... они на море меж города Варны и Неварны²⁵ (Коварны. — В. К.) с ыными черкасы, а черкас... было 8 стругов, а людей... втех стру-гехбыло 260 человек (по 32—33 казака на судне. — В. К.). И те... яныченя тех черкас всех поймали и побили, а иных живых при­везли в Турскую землю, и тех... черкас турской (султан. — В.К.) взял всех на себя»²⁶.

И. фон Хаммер, основываясь на сообщении Мустафы Най­мы, объединяет действия казаков и турок у Сизеболы и между Варной и Каварной и представляет следующее развитие собы-тий после отправки в море 14 галер Кенаан-паши: «Триста каза­чьих судов, каждое с пятюдесятью мужчинами (всего, следова­тельно, 15 тыс. — В. К.), были в виду острова Манастыра, но ушли назад в камыши, и только с восемью была стычка, в которой семь были взяты и с пленными триумфально привезены в Кон­стантинополь».

Согласно заявлениям Ф. Кантакузина, после бегства от мо­настыря трех галер против казаков направили новых «воевод» с новыми силами, «и те воеводы взяли 7 донских стругов и приве­ли казаков в Цареград, и султан велел их расспросить, по чьему они повелению на то место войною ходили и турских людей громили; и донские казаки сказали: ходили воевать собою, а ни по чьему-либо повелению, а царского повеления на то нет; и Мурат-султан велел всех казаков казнить»²⁷.

У М. Бодье читаем, что казаки после взятия двух галер у Сизеболы «продолжали бы побеждать, так что из четырнадцати галер... ни одна не вернулась бы в Константинополь, если бы не крепчавший ветер, ограничивший их успех такими небольши­ми трофеями. Со своей стороны они потеряли восемь лодок, которые неосторожно отдалились от основной части судены­шек, чтобы ограбить несколько сел; двенадцать турецких галер атаковали и захватили их, и турки, чтобы прикрыть свои потери присущей им пышностью, увели их в Константинополь с тре­мястами пятьюдесятью пленными и седьмого числа октября ме­сяца (27 сентября старого стиля. — В.К.) триумфально вошли в порт, ведя на буксире эти небольшие лодки».

Мы видим, что и французский современник не различает бой у Сизеболы и последующие действия, атакже увеличивает потери казаков на одно судно и приводит число пленных, значительно превышающее общую численность казаков в сражавшемся отряде, как ее дает посольская отписка. В предыдущей главе уже говори­лось об участии этих пленников в восстании рабов в Неаполе.

Далее М. Бодье утверждает, что «русские намеревались про­должить свои набеги», но «узнали, что двадцать пять тысяч та­тарской конницы вошли в Польшу, чтобы уничтожить огнем и мечом все, что им попадется под руку. Это заставило их (каза­ков. — В. К.) покинуть море и отправиться в Польшу, чтобы за­щищать свои очаги и спасать жизнь и свободу своих жен и де­тей» ²⁸. По М. Бодье, правителя Боснии Абаза-пашу направили с «неисчислимым количеством лодок» на Черное море, но паше «на сей раз не пришлось действовать за отсутствием врагов, и его вояж был скорее прогулкой, чем военным походом».

Н.И. Костомаров, Д.И. Эварницкий и Б.В. Лунин верят в то, что у казаков в самом деле насчитывалось 300 судов, и допускают при освещении событий разные неточности и даже неле­пости. Согласно первому историку, Кенаан-паша будто бы «с сорока галерами следил за ними (казаками. — В. К.), когда три­ста козацких чаек сидели близ острова Монастыря»; по второму автору, Кенаан-паша «открыл» казаков «близ какого-то острова Монастыря», где они «стояли со своими чайками и с добычей». Согласно третьему историку, казаки на 300 чайках якобы «заня­ли принадлежавшие туркам местности возле Измаила, Килии, Варны». По Н.И. Костомарову и Д.И. Эварнникому, такая ог­ромная флотилия (по семь-восемь чаек на галеру, даже если бы турецких кораблей было 40) будто бы уклонилась от боя, и в сражение вступили только восемь чаек, а остальные «счастливо избежали опасности» и «благополучно вернулись в Сечь».

Сомнение относительно верности «турецкого» числа каза­чьих лодок находим у М.С. Грушевского, согласно которому «это число, вероятно, сильно преувеличено» в реляции Кенаан-паши. Контекст событий позволяет без всяких оговорок говорить о значительном преувеличении²⁹.

В распоряжении историков имеется источник, рассказыва­ющий о набеге казаков в 1629 г. непосредственно на Стамбул, но являющийся апокрифом. Речь идет об известном письме кошевого атамана Войска Запорожского И. Сирко крымскому хану от 23 сентября 1675 г.

«Потом, — говорится в письме после упоминания некото­рых предыдущих походов, — року 1629 братья наши запорожь-ци, с певним (испытанным. — В.К.) вождем своим воюючи в чолнах по Евксинопонту, коснулися мужественно и самих стен константинопольских и, оные довольно окуривши дымом муш-кетним, превеликий сультанов и всем мешканцам (жителям. — В.К.) цареградским сотворили страх и смятение, и, некоторые оглейшии селении константинопольские запаливши, тожь (как и в предшествовавших набегах. — В.К.) щасливе и с многими добычами до Коша (в Сечь. — В.К.) повернули... чему, ваша хан­ская мусць (милость. — В.К.), ежели не поверишь, то изволь в своих крымских и константинопольских книгах писарям своим приказати поискати, — певне (наверняка. — В.К.) знайдеш»³⁰. Ф. Устрялов, НА. Маркович и Ю.П. Тушин полагают, что письмо было адресовано Мурад-Гирею, а что касается атамана, возглавлявшего поход, то НА. Маркович замечает: «История не знает, кто был этот вождь. Может быть, Тарас (Трясило. —В.К.) булаву свою сдал другому кому-нибудь...» Однако в 1675 г. на крымском престоле находился Селим-Гирей (Мурад-Гирей займет трон в 1677 г.), а М.С. Грушевский говорит, что в 1629— 1630 гг. гетманом Запорожской Сечи был Г. Черный и только в 1630г. — Т.Трясило³¹.

Последний упомянутый историк и авторы, следующие за ним, не веря апокрифу, игнорируют приведенные в нем сведе­ния. Но есть и диаметрально противоположное мнение. На взгляд Д.И. Эварницкого, «участие запорожцев в походе 1629 года на Константинополь не подлежит сомнению». Письму доверя­ют многие историки первой половины XIX в., а из новейших Ю.П. Тушин, В.А. Золотарев, И.А. Козлов и, кажется, М.А. Алекберли.

Д.Н. Бантыш-Каменский, имея в виду набег 1629 г., утверж­дает, что запорожцы «дерзнули ночью войти в самый Канал Константинопольский, овладели двумя неприятельскими гале­рами, причинили значительный вред турецкому флоту, возвра­тились с богатою добычею». Затем автор цитирует письмо И. Сирко. Почти дословно сказанное Д.Н. Бантышом-Каменс-ким повторяет Н.А. Маркович. Первый из этих историков ос­новывается на известии Ф. де ла Круа и, как видим, совмещает побег, охарактеризованный в письме, с боем у Сизеболы.

Еще дальше идет Ф. Устрялов, опирающийся на того же Ф. де ла Круа, а также на И.Х. фон Энгеля. «В 1629 году, — читаем у Ф. Устрялова, — казаки приблизились к Константи­нополю: 12 челнов их под покровом ночи вошли в канал и были вогнаны ветром в средину 14 турецких галер; тогда удальцы, окруженные неприятелем, поспешно сделали высадку на бе­рег, овладели одним греческим монастырем и защищались там в продолжение четырех часов. Товарищи их, догадываясь по пушечным выстрелам о происходившем, спешили на помощь, вошли с 50 челнами в канал, овладели двумя галерами, выру­чили своих сподвижников и возвратились с победою и добы­чею. Кошевой атаман Серко писал о сем подвиге запорожцев к крымскому хану...»³²

Таким образом, у Ф. Устрялова соединяются уже не только набег, охарактеризованный в письме И. Сирко, и морской бой при Сизеболы, но еще и монастырское «сидение» казаков. Не исключаем, что некоторые из приведенных деталей соответство­вали действительности, однако применительно к действиям у Сизеболы. Например, подоспевшая на выручку «сидельцев» флотилия в самом деле могла состоять из 50 судов, а не из 80, как говорили в Крыму. В Стамбуле в XVII в. действительно су­ществовал монастырь Иоанна Предтечи, но он не имел никако-,го отношения к «сидению» казаков³³. У некоторых авторов набег 1629 г., как в письме кошевого \ атамана, сопровождается разорением предместий Стамбула: : казаки, грабя прибрежные города, дошли до османской столицы, навели тревогу на ее жителей и самого султана, сожгли ее [ дальние предместья и возвратились на родину с богатой добы­чей.

Д.И. Эварницкий приписываетруководствонабегом Б. Хмель-' ницкому: «Выплыв... на 300 лодках в море под предводитель­ством Богдана Хмельницкого, будущего гетмана, они (казаки. — В.К.) добрались до окрестностей Царьграда, мужественно кос­нулись самых стен константинопольских, зажгли несколько ок­рестных с Константинополем селений и, окуривши их мушкет-ным дымом, задали султану и всем обывателям столицы «преве­ликий страх и смятение»...»

Н.Д. Каллистов пишет, что в 1629 г. бой под Константино­полем закончился победой запорожцев, которые «вернулись домой с богатейшею добычею», и даже перечисляет, с чем имен­но: «коврами, парчою, шелковыми тканями, посудою, драго­ценным оружием».

Ю.П. Тушин цитирует письмо И. Сирко без комментариев и, следовательно, принимает содержащуюся там информацию, хотя в своей же «летописи» морских походов XVII в. почему-то обходит молчанием набег на Стамбул 1629 г. В.А. Золотарев и И.А. Козлов, говоря вообще «скороговоркой» о казачьих мор­ских походах, конкретно упоминают лишь набег 1629 г. в интер­претации все того же письма. М.А. Алекберли утверждает, что в названном году «казаки добились значительных успехов в борь­бе с турками, разрушая оборонительную систему неприятеля вплоть до столицы Османской империи»³⁴.

Наконец, скажем, что, по Д.И. Эварницкому, запорожцы «потом от турецкой столицы ударились на запад» и совершали известные уже нам набеги на поселения Румелии. Историк здесь следует за Н.И. Костомаровым, который, перечисляя казачьи действия, ставит стамбульский набег перед опустошением по­бережья Румелии. В таком же порядке перечислены события и у Ю.П. Тушина.

Увы, те версии, которые идут от письма И. Сирко, не нахо­дят подтверждения в известных источниках. И если С. Рудниц­кий, считающий рассказ письма очевидным преувеличением, слишком доверчиво обосновывает свое мнение тем, что турец­кие источники, которые будто бы очень скрупулезно отмечают казачьи набеги вплоть до Стамбула, ничего о нем не сообщают, то ведь о босфорском набеге 1629 г. молчат и нетурецкие источ­ники, а спутанное сообщение Ф. де ла Круа противоречит дру­гим известиям.

Вместе с тем апокриф отражает представления украинцев более позднего времени, но, по-видимому, все же XVII в., о мор­ской войне казачества. Что же мы в таком случае имеем в доку­менте?

«Разумеется — считают В.Б. Антонович и М.П. Драгома­нов, — годы (набегов. — В.К.), которые приводит Сирко, только приблизительно верны». Обращает на себя внимание, что в пись­ме не упомянуты действительные нападения казаков на Босфор и даже не фигурирует мощный набег 1624 г. (хотя М.А. Алекбер-ли уверяет в обратном). Может быть, этот последний набег и имеется в виду, но только ошибочно датирован 1629 г.? Или же автор письма хотел сказать о ближайшем по времени набеге 1628 г., а «приблизительная верность» даты объясняется тем, что не запорожцы играли в нем ведущую роль? До обнаружения новых источников эти вопросы, очевидно, останутся без ответа.

3. Походы 1630—1640-х гг.

Инициаторами первого похода к Босфору в четвертом деся­тилетии XVII в. выступили запорожцы. 16 марта 1630 г. их от­ряд из 500 человек прибыл на Дон, «и учали... атаманом и ясау-лом, и казаком те черкасы говорить, чтоб итти на море для до­бычи; и... атаман Епиха Радилов велел атаманом и ясаулом, и казаком сбиратца, и собралось... тысяча человек». 5 апреля 1,5 тыс. донцов и запорожцев на 28 стругах, приблизительно по 54 казака на судно, вышли в Азовское море.

Казаки наверняка «пошарпали» его побережье, а 29 апреля, войдя в Керченский пролив, приступали к городу Керчи, но были отбиты с потерями — «черкас и казаков побили и перера­нили человек со ста и больши». Нападавшие отошли от Керчи, направились к выходу в Черное море, «шли... морем неделю и приходили... на крымские и греческие деревни», и вообще «во­евали... крымские юрты... во все лето». Во время погрома на­званных «деревень» неприятелю удалось захватить двух участ­ников похода, примкнувших к казакам белгородских крестьян, руских людей Ваську Иванова, Федьку Семенова», которые и дали крымским властям и московским послам в Крыму сведения об этой экспедиции.

31 мая с казачьей флотилией встретились две турецкие гале­ры, среди пассажиров которых находились и русские — послы дворянин Андрей Савин и дьяк Михаил Алфимов. Перед Кафой эти корабли предупредили с берега, чтобы они шли «бережно», так как «за горой за лиманом» стоят будто бы 46 донских стругов, пришедших из Керченского пролива и громивших суда и селения близ Кафы. «Каторжный бей» повернул назад, струги его преследовали, но не смогли догнать, «потому что на катаргах гребля большая» (на борту было 500 гребцов). И.Ф. Быкадоров, изложив этот эпизод по статейному списку послов, говорит, что, согласно словам взятого в плен казака, в казачьей флотилии на­считывалось 26 стругов с 1100 доннами и 500 запорожцами. Без сомнения, речь шла о той экспедиции, что началась 5 апреля. В.Д. Сухорукое поворачивает флотилию от крымских бере­гов домой, на Дон («били на крымские греческие деревни и по­том со значительною добычею возвратились в жилища свои»), и одновременно замечает, что летом того же года еще одна партия донцов «разорила несколько других греческих деревень, под­властных турецкому султану, как то: Айсерее, Арпаты и Небола, за три дня езды от Царяграда отстоящие, и иные».

Однако историк ошибается относительно времени нападений на «другие» греческие селения, равно как неточен в определении их местоположения. В приводимом же в сочинении В.Д. Сухору-кова, в примечаниях, статейном списке русских послов³⁵ сказано: «Да... казаки воевали в 138 году весною турскова салтана грече­ские села и деревни, которые живут блиско Крыму, село Айсерес (у Н.А. Мининкова Аскерень. — В. К.), село Арпаты и иные села и деревни, и имали у них войною животы их и животину, а в полон... гречен не имали; да втурской же земле... казаки повоевшш... село Небыла (у Н.А. Мининкова Инебала. — В.К.) и многих людей в полон и животы поймали, и издобылись они в той войне гораздо, и то... село (Инебала. — В.К.) сидит подле моря блиско города Си-няпы (Синопа — В.К.), от Царягорода в трех днищах».

Послы имели в виду Инеболу, заметный населенный пункт, а впоследствии немалый город, расположенный на черноморс­ком побережье Малой Азии, между Синопом и Эрегли, ближе к первому.

Далее в списке говорится: «Да во 138 году поймали турские люди в Турской земле близко города Синяпы... восьм стругов, аказаков было в тех стругах триста человек, и привели тех казаков во Царьгород, и турской салтан тех казаков поймал на себя, на каторги». По Н.А. Мининкову, захват стругов и казаков случил­ся именно возле Инебалы³⁶. Похоже, что сведения об этих поте­рях преувеличены турками. Во всяком случае, жилец Тимофей Владычкин, побывавший в конце лета 1630 г. на Дону, слышал там, что «по лету донские казаки ходили на море и воевали тур-ского (султана. — В.К.) город... и которой юрод повоевали, то... он не ведает. А побили... на море казаков 130 человек, а они... привезли с собою огромного руского полону 240 человек».

Из приведенных материалов видно, что набег на греческие селения относится к весне, и, вероятно, там действовала та же самая флотилия, что нападала на Керчь. К Босфору же и Стам­булу она подходила, очевидно, гораздо ближе «трех днищ». 22 июня русский посол узнал в Кафе, что донские казаки гро­мили села и деревни близ города Легра, «в днище и в двух от Царе града»³⁷. Под «Легром», как уже говорилось, скорее всего, имеется в виду Эрегли.

На помощь селениям, подвергшимся нападению, прибыли сипахи, и в завязавшемся бою оказались «побиты немалые люди с обеих сторон». Но донцы разгромили два турецких корабля, пленили кади и предлагали затем выкупить его за 2 тыс. золо­тых³⁸.

К 1630 г., может быть, относятся действия казаков и в райо­не Бургаса. М. Бодье в одном из изданий своей книги, вышед­шем в 1631 г., сообщал свежие новости на этот счет. «Русские (казаки. — В.К.), привыкшие совершать набеги, — читаем здесь, —продолжают их чинить летом...тысяча шестьсот трид­цатого года... они вновь вышли в Черное море, чтобы, как обыч­но, нанести урон туркам, используя реку Танаис и Борисфен...» До М. Бодье дошли слухи, что в походе участвовали какие-то «несколько отрядов московитов-добровольцев», хотя султан «жил в мире с их народом».

«Русские, — утверждает французски и современник, — вы­садились в Анатолии, захватили там несколько удаленный от моря город Ямбол, ограбили его и увезли богатую добычу, со­стоявшую из разных вещей, но главным образом меди, которая производится в большом количестве в этом крае». Кафинский паша, «видя эти беспорядки», направил в Стамбул гонца с сооб­щением о них и советовал «паше моря» «ввести в Черное море не менее ста галер, если он намерен обуздать дерзость русских, их врагов».

Согласно М. Бодье, капудан-паша «смог собрать лишь ше­стьдесят пять парусов» — галер, галиотов и бригантин — и в июне (22 мая — 20 июня старого стиля) выступил, «чтобы выгнать рус­ских из империи своего государя», но «не добился большого успеха».

Можем предположить, что, несмотря на упоминание Ана­толии, разгрому подвергся болгарский город Ямбол, располага­ющийся на заметном расстоянии в глубь материка от Бургаса. В этом районе, между Бургасом и Ямболом, недалеко от мор­ского побережья, как раз залегают месторождения медной руды. Однако все же не исключен и вариант с Анатолией: в XVI в. порт Инеболу вывозил медь, которую добывали в районе между Си-нопом и Кастамону; в XVII в. основными поставщиками меди в Стамбул являлись анатолийские города Синоп, Амасра, Эрзу­рум, Токат и Гюмюшхане (в районе Трабзона)³⁹. Хотя, кажется, правителя Кафы больше должны были беспокоить «беспоряд­ки» в Болгарии, чем в Анатолии.

23 мая, в разгар военных действий казаков на море, в Моск­ву прибыл посол султана Фома Кантакузин — важная фигура османской дипломатии, потомок византийского аристократи­ческого рода, один из представителей которого, Иоанн VI, в XIV в. даже занимал константинопольский престол и, как счи­тается, «привел османов в Европу». Провозгласив себя импера­тором в противовес законному наследнику трона, Иоанн всту­пил, по определению болгарского царя, в «нечестивый союз» с турками, которые переправились из Малой Азии в Европу и, между прочим, осаждали Константинополь.

Ф. Кантакузин привез московскому царю удивительный план решения «казачьего вопроса» путем перевода донских казаков на службу не только Михаилу Федоровичу, но и Мураду IV. Н.А. Мининков полагает, что этот проект не случайно выдвинул именно в 1630 г. главнокомандующий османским фло­том Дели Хюсейн-паша. Здесь следует уточнить, что капудан-пашой в названном году был не Дели Хюсейн-паша, который займет этот пост позже, а Фирари Хасан-паша, ярый недруг ка­заков⁴⁰, энергичный адмирал и администратор, прилагавший много усилий для улучшения и увеличения турецких военно-морских сил и опиравшийся на свою жену Фатиму, сестру Му-рада IV, и на тещу, султаншу-валиде (мать султана), однако все же отставленный в 1631 г.

Несмотря на то что, согласно вестям, пришедшим из Стам­була и распространившимся в Европе, турки в 1630 г. «претер-пели большой урон от казаков на Черном море», идея Фирари Хасан-паши не являлась следствием лишь одной этой кампа­нии, только начинавшейся, когда посол с упомянутым планом отправлялся в Москву. Идея была результатом всех предшеству­ющих кампаний, в первую очередь, конечно, казачьих опера­ций третьего десятилетия XVII в., которые охватили весь Бос­фор вплоть до самой османской столицы, не говоря уже о других районах Причерноморья.

Капудан-паша с целью прекращения тяжелой войны пред­лагал совместную российско-турецкую выплату жалованья каза­кам, а в случае ее невозможности — организацию их переселе­ния в османскую землю, на побережье Средиземного моря.

Излагая это предложение, Ф. Кантакузин сообщил отцу государя, патриарху Филарету, что имел беседу с Фирари Хасан-пашой, и тот спрашивал его, посла, как знатока России, «для чево царское величество не велит донских казаков по­бить или з Дону их збить, чтоб от тех донских казаков меж Мурат-салтанова величества и царскова величества ссоры и нелюбви не было». Дипломат, по его словам, отвечал адмира­лу, что «царскому величеству на донских казаков ратных лю­дей послать немочно, потому что на Дону места крепкие и лесные, и как на них послать ратных людей, и они разбегутца врознь или пойдут к недругу, и учинить над ними никакова наказанья немочно».

Получив такой ответ, главнокомандующий «о том думал много и говорил, чтоб казаком донским давать жалованье обоим государем — Муратову б салтанову величеству давать им от себя, а царскому величеству тем казаком велеть давать от себя, чтоб от тех казаков войны не было... А будет де царское величество тем донским казаком своего государева жалованья давать не изво­лит, ино де казаком донским яз учну давать Мурат-салтанова жалованья из Мурат-салтановы казны, будет на то царсково ве­личества изволенье».

И, наконец, план капудан-паши завершался следующими предложениями: «И перевесть бы их з Дону всех на Белое море на житье. А около де Белово моря Мурат-салтанову величеству многие недруги, и они б на тех недругов ходили и под ними добывались. И ныне б, дав им жалованье, послать их войною на полского короля вместе с сердаром (турецким главнокомандую­щим. — В. К.)».

Белым морем (Акдениз) турки и вслед за ними казаки назы-вачи Средиземное море и отдельные его части. В данном случае имелось в виду не ближайшее Мраморное море, которое было тогда внутренним османским «озером» без каких-либо врагов на его берегах, а Средиземное море вообще.

Хотя в принципе турецкие власти могли поселить казаков и на Мраморном море, из которого можно было Дарданелльским проливом выходить «добываться» в Эгейское море. Впоследствии османское правительство разместит казаков-некрасовцев срав­нительно недалеко от Стамбула, на побережье именно Мрамор­ного моря — у озера Майноса, в 25 км от южномраморноморского порта Бандырмы⁴¹. Однако гипотетическое поселение бес­покойных донцов первой трети XVII в. на Эгейском море, на его турецком или греческом побережье или на многочисленных ос­тровах, пожалуй, имело бы больше удобств для Турции — по­дальше от столицы и поближе к «недругам».

Н.А. Смирнов предполагает, что частые поездки Ф. Канта-кузина в Москву через Дон (визит 1630г. был третьей такой по­ездкой) свидетельствуют об изучении послом казачьего вопроса и «изыскании средств к отвлечению донских казаков от набегов на турецкую землю».

«Хотя никаких прямых документов о деятельности в этом направлении Фомы Кантакузина не имеется, — пишет исто­рик, — но сопоставление отдельных фактов и событий не остав­ляет сомнений в том, что Фома Кантакузин видел разрешение донской проблемы в натравливании московского правительства и его представителей на казаков с тем, чтобы вызвать между ними вооруженное столкновение. Он через своих агентов искусно пус­кал слухи о готовящемся погроме донских казаков со стороны Москвы; его же агенты спровоцировали убийство воеводы Кара-мышева, посланного с 50 стрельцами на Дон сопровождать ту­рецкое посольство. В конце концов этот великий интриган пал жертвой собственных интриг».

На фоне сказанного явно неудачно выглядит мнение Н.А. Смир­нова же о «наивности» предложения Фирари Хасан-паши: по­сол «высказал наивную мысль, которая якобы пришла в голову капудан-паше». Эту идею можно воспринимать как нереальную, даже фантастическую, но не наивную хотя бы с точки зрения упомянутого историком натравливания Москвы на Войско Дон­ское. Не видим мы и основания характеризовать видного турец­кого дипломата как интригана, поскольку он делал свое дело в интересах государства, которому служил (другой вопрос, что донцы считали такую активную службу «зазорной» для право­славного грека), равно как и отрицать принадлежность идеиФирари Хасан-паше. Почему бы «великому адмиралу» не могла прийти в голову мысль о прекращении войны «на два фронта» — умиротворении на Черном море и подключении казаков к вой­не против средиземноморских неприятелей Турции?

Между прочим, в том же 1630 г. дипломаты Шарль Талей-ран князь де Шале и Жак Руссель, прибывшие в Москву из Стам­була и вынужденные по пути на Черном море заплатить выкуп перехватившим их донским казакам, предлагали царю проект союза Турции, вассальной ей Венгрии, Швеции и России про­тив Австрии, Испании и Польши.

Замысел перетянуть Войско Донское на свою сторону не ос­тавлял османские власти и позже. Такой переход на службу сул­тану, согласно «Поэтической» азовской повести, предлагал ка­закам в 1641 г., в первый день осады Азова, турецкий парламен­тер — «янычарский голова».

«А естьли вы, люди божий, — говорил парламентер, — слу­жить похочете... государю нашему царю Ибрагиму-салтану, его величеству, принесите тако ему... винныя свои головы раз-бойничи в повиновение на службу вечную. Радость будет: от­пустит вам государь наш... и паши его всиваши казачи грубо­сти прежние и нонешние и взятье азовское. Пожалует вас, казаков, он, государь наш турецкой царь, честию великою. Обогатит вас... он... многим и неисчетным богатством, учи­нит вам... у себя во Цареграде покои великий во веки, поло­жит на вас, на всех казаков, плате свое златоглавое, печати подаст вам богатырские золоты с царевым клеймом своим. Всяк возраст вам... в государьстве его во Цареграде будет кла-нятся, станут вас всех... называти — Дону славного рыцари знатныя, казаки избранныя».

Донцы отвечали: «Как служить можем ему, царю турскому неверному, оставя пресветлой здешней свет и будущей? Во тму (в ад. — В.К.) итти не хощем! Будем впрямь мы ему, царю тур­скому, в слуги надобны, и как мы отсидимся от вас в Азове-городе, побываем мы у него, царя, за морем под ево Царемгоро-дом, посмотрим мы Царяграда строенье и красоты ево. Там с ним, царем турским, переговорим речь всякую, —лише бы ему... наша казачья речь полюбилась! Станем мы служить ему... пищалми казачими да своими сабелки вострыми».

Предложения перейти на службу Турции делались и запо­рожцам. В частности, в 1648 г. игумен Петроний Ласко, ездив­ший к Б. Хмельницкому с письмом от брацлавского воеводы Адама Киселя, сообщал, что «если бы казаки не хотели воевать с Польшей», то крымский хан мог бы обещать им «от имени ту­рецкого царя хорошее жалованье с тем, чтобы они отправились из Запорожья на море в наибольшем количестве, хоть и сто ты­сяч, чтобы отплыли и помогли (туркам. — В. К.) воевать с вене­цианцами».

Действия казаков на море в 1630 г. вызвали отнюдь не со­вместный русско-турецкий патронаж, а царскую опалу на Войс­ко Донское. Последовали арест и ссылка зимовой станицы во главе с атаманом Н. Васильевым и убийство на Дону упомянуто­го выше царского представителя, присланного к казакам с опаль­ной грамотой и неприемлемыми требованиями. Утверждение Н.А. Смирнова о том, что агенты Ф. Кантакузина спровоциро­вали убийство Ивана Карамышева, — это лишь версия истори­ка, но по крайней мере косвенно турецкий дипломат сыграл определенную роль в трагическом конце воеводы. Похоже, что именно посол склонил московское правительство выдвинуть тре­бование к донцам идти вместе с турками на поляков.

Это было единственное предложение капудан-паши, кото­рое приняла Москва, однако и оно оказалось невыполнимым. Долголетняя ожесточенная война донцов с Турцией и их на­строения, хорошо видные из азовской повести, не позволяли никаких совместных казачье-турецкихдействий, не говоря уже о службе Войска Донского султану и тем более о переселении казаков в глубь Турции. Здесь не могли помочь и предприни­мавшиеся, по-видимому, попытки Ф. Кантакузина склонить к «взаимопониманию» атамана Е. Родилова, который был дав­ним знакомцем посла и сопровождал его в предыдущих поезд­ках в Москву в 1622 и 1627 гг.

Московское же правительство, всячески открещивавшееся от «разбоев» донцов на море и враждебно относившееся к воль­ным порядкам на Дону, было заинтересовано в существовании Войска Донского — своего фактического защитника на юге и необходимого противовеса Османской империи и Крымскому ханству. И даже если бы в Москве вдруг приняли самоубийствен­ное решение отказаться от этого противовеса, то для переселе­ния казаков требовалось сначала «сбить» их с Дона. Как раз одну из причин невозможности этого Ф. Кантакузин объяснял Фи­рари Хасан-паше. Другая причина заключалась в том, что у Мос­ковского государства просто не было сил, способных произвес­ти означенное «сбитие». Естественно, план капудан-паши и Ф. Кантакузина не был принят и остался в истории в качестве забавного, но характерного эпизода.

У В. Миньо говорится, что в 1634 г. главнокомандующий османским флотом боролся с казаками в Дарданеллах (о чем сказано в предыдущей главе), но мы не имеем никаких сведений о босфорском походе этого года.

Затем набег к Босфору совершили запорожцы. Весной 1635 г., несмотря на сопротивление властей Речи Посполитой и запорожских «старших», некоторое число сечевиков пошло в дальний морской поход. 17 июня османский каймакам Байрам-паша сообщал польскому королю Владиславу IV, что в месяце зилькаде, т.е. между 18 апреля и 17 мая⁴², «разбойников казац­ких днепровских семь лодок, вышедши на Черное море, при­шли даже сюда до устья морского (до входа в Босфор. — В. К.), потому что галеры и армата цесарская были на Белом море, а иные военные корабли по делам военным пошли в Трапезунт». Заходили ли запорожцы в сам пролив, неизвестно. Соглас­но каймакаму, они «много зла наделали несчастным поддан­ным, немало забрали имущества; галеры, которые были на устье морском, вышли на них и погнались, и захватили две лодки, которые, убегаючи, были выброшены на берег, а другие темной ночью бежали и пошли в свои стороны».

М.С. Грушевский, ошибочно датируя само послание меся­цем зилькаде, упоминает и письмо короля польному гетману Николаю Потоцкому от августа 1635 г. о том, что казаков, хо­дивших на море вопреки запрещению, надо поймать и пока­рать, и замечает: не знаем, о том же или о другом походе писал король, но таких походов в то время, вероятно, было несколько; Львовская летопись даже категорически говорит, что именно в 1635 г. казаки пять раз ходили на море, «хотя на достоверность этой цифры, разумеется, нельзя сильно полагаться».

В составленном в 1634 г. «Описании Черного моря и Тата­рии» Э. Дортелли сообщал о причинении запорожцами нема­лого вреда «прибрежным местам Татарии и проливу Черного моря» (Крыму и Босфору) и замечал, что казаки «наводяттакой страх не только в Татарии и всем Черном море, но и в Констан­тинополе», и что «из-за них там вооружают ежегодно флот, час­тью или весь». С 1637 г., после взятия донскими казаками Азова и перехода в их руки господства на Азовском море, резко усили­лись опасения турок перед ожидавшимися донскими и доно-запорожскими набегами на Черное море, Босфор и, вполне воз­можно, сам Стамбул.

Образно эти опасения охарактеризовал А.И. Ригельман: «Как скоро Амурату (Мураду IV. — В.К.) о потере Азова весть дошла, вообразилось ему тотчас, что по этим обстоятельствам соединившиеся козаки (донцы и запорожцы. — В.К.), естьли похотят, то легко уже и в Серале посетить его могут». В самом деле, в Стамбуле говорили, что отныне туркам никогда не быть в покое и всегда ожидать погибели, а по умножении казаков и укреплении захваченной ими крепости, «не взяв Азова, и... во Царегороде не отсидетца», и что Азов поэтому стал «пуще и тош­нее Багдада»⁴³.

Тревога в османской столице возросла в связи со слухами о возможном восстании греков, которые могли соединиться с ка­заками. В июне 1638 г. по подозрению в государственной изме­не и связях с казаками был умерщвлен константинопольский патриарх Кирилл Лукарис, о чем подробно расскажем в даль­нейшем. В предшествовавшем месяце прибывший в Москву грек Петр Юрьев, гонец от сучавского митрополита, говорил в По­сольском приказе, что султан «сам, остерегаяся от Запорог и от донских казаков, на проходе к Царюгороду с Черного моря 10 000 янычан поставил для обереганья».

Неудача азовской осады 1641 г. еще больше усилила пани­ческие настроения в Стамбуле. Весь город, сообщали находив­шиеся там русские дипломатические гонцы Богдан Лыков и Афанасий Буколов, состоит в «великом смятении», «и ни от ко­торой стороны такого спасенья не имеют, как от Азова». Сведе­ния о ходе осады засекретили: была «великая заповедь, чтоб нихто про Азов ничего не говорил». Великий везир приказал немедленно казнить двух гонцов, разгласивших «в миру» ин­формацию о неудачной осаде. Пленники рассказывали москов­ским представителям, что секретность поддерживалась, чтобы рабы «и всякие християне не взволновались на басурман», но великий везир скрывал информацию и от султана.

Молдавский гонец, будущий посол в России Атанасе Иоан поведал в Москве, как на его глазах 28 октября 1641 г. в Стамбул «пришли испод Азова 26 катарг с побитыми и с ранеными людь­ми, а иные порожжие, и в те поры... во Царегороде у турок добре было кручинно». «И салтан... велел было гречан во Царегороде всех побить. И то... отговорили салтану мать же ево салтанова да муфти, что у них по их турской вере в патриархово место».

По словам гонца, те воины, «которые были под Азовом, го­ворили: будет де салтан и с ним и везирь пойдут под Азов (в новый поход. — В.К.) сами, и они с ними будут готовы, а будет де они, салтан и везирь, сами под Азов не пойдут, и им никакие хаживать, лутче де им во Царегороде всем помереть, а под Азов без салтана и без везиря не хаживать, то де не богдатцкая (баг­дадская. — В. К.) служба, под Богдатом де было туркам гулянье, а под Азовом кончина бусурманская».

В общем, как замечал В.Д. Сухорукое, «в Константинополе проведали о состоянии дел азовских, и ужас объял всех жителей; твердили, что им не усидеть в Цареграде, и страх распростра­нился на все окрестности».

Однако, к радости турок, ожидания массированных атак ка­заков на Анатолию и Босфор не оправдались. Сосредоточен­ность донцов на защите Азова, необходимость проведения в первую очередь разведывательных экспедиций, гибель донской флотилии в Адахунском сражении и блокада османским фло­том Керченского пролива не позволили развернуть казачье на­ступление на Турцию. Дело ограничилось отдельными похода­ми, усиливавшими, правда, тревогу в Анатолии и Стамбуле.

Набег 1638 г. на окрестности османской столицы, живопи­суемый В.Б. Броневским («самый Царьград освещаем был заре­вом пожаров») и за ним С.А. Холмским («зарево пожаров было видно в самом Константинополе»), не находит подтверждения в источниках. Первый известный поход донцов в сторону Стам­була, относящийся к периоду казачьего Азова, датируется 1639 г. Атаман донской станицы в Москве Сидор Алфимов 3 ноября этого года сообщил в Посольском приказе, что «в прошлом... 147-м году (т.е. до 1 сентября 1639 г. — В. К.) из Озова ходили казаки на море судами для языков, и меж... Керчи и Темрюка взяли они полонеников русских людей 123 человека; а после... тово посыл­ка послана из Озова другая, подале, к Царюгороду, для языков подлинных вестей, а при них... та посылка не бывала (не верну­лась на Дон до отъезда станицы в Москву 7 октября. — В. К.)».

К сожалению, ничего больше об этом походе мы не знаем, если не считать, что к данной экспедиции относится сообще­ние в Посольском приказе атаманов двух других донских станиц И. Каторжного и Нефеда Есипова от 16 декабря. Из сообщения видно, что после 1 сентября «посылано из Озова на море каза­ков для языков 9 стругов; и с моря... пришло казаков 7 стругов, а два... струга потопило волною, а языков... не добыли».

Впрочем, скорее всего, эта неудачная экспедиция вовсе не была стамбульским походом. Последний же являлся своего рода исключением из казачьей практики тех лет по дальности марш­рута: разведывательные операции, связанные с обороной Азова, обыкновенно проводились донцами в акватории Азовского моря и Керченского пролива.

В 1640г. казаки, но уже не донские, а запорожские, появи-[лись «супротив Константинополя и перед Трабзоном». В до­рожном дневнике польского посольства в Турцию, возглавляв­шегося В. Мясковским («Диариуше турецкой дороги»)⁴⁴, под 11 (1) мая этого года есть запись о полученном известии с Чер­ного моря:«... запорожские казаки взяли город над морем неда­леко от Константинополя».

Некоторые интересующие нас сведения о тогдашних дей­ствиях казаков имеются в записках Эвлии Челеби. В 1643 г. он вернулся в Стамбул из большого путешествия вокруг Черного моря. Последними пунктами его пути перед столицей были ос­тров Игнеада и крепость Теркоз, располагавшаяся сравнитель­но недалеко от Стамбула. «Поблизости от этого места, — заме­тил Эвлия о Теркозе, — есть покрытый цветами луг и славное место Скумрыджаир, где располагаются лагерем янычары и куруджи (вид привилегированных войск, разновидность янычар. — В.К.) и отсюда следят за безопасностью близлежащих сел, так как несколько лет тому назад эти берега были наводнены каза­ками».

Трудно сказать, к какому из казачьих походов можно отнес­ти эту информацию. Набег 1630 г. как будто бы не укладывается в рамки «нескольких лет», набег 1640 г. произошел, кажется, слишком недавно, а поход 1639 г. был разведывательным. Пред­положительно можно говорить об экспедиции 1635 г. и, вероят­но, о неизвестном нам казачьем набеге к Босфору⁴⁵.

Несмотря на отступление Войска Донского 1642 и следую­щих лет турки продолжали строго охранять пролив и Стамбул. Тот же Эвлия Челеби, к примеру, описывая местность Мандру поблизости от Теркоза, упоминал находящуюся там роту адже-миогланов (из ленного ополчения) и замечал, что они охотятся за беглецами и русами, которые приходят с Черного моря. На месте оставались и другие части и подразделения османских войск.

Время от времени среди них и населения появлялись новые слухи о возможном приходе казаков. 25 мая 1644 г. русский агент грек И. Петров писал из Стамбула царю Михаилу Федоровичу: «А царствие ваше произволь оберегати накрепко от татар по вся­ко время, а от турского (султана. — В.К.) ни в чем не оберегайся. А турской сам боится и опасается от великого вашего царствия, и как услышит казаков на море, страсть свое емлет».

Не совсем понятные сведения имеются о морской экспеди­ции запорожцев 1646 г. В мае этого года король Владислав IV известил иностранных дипломатов о начале похода сечевиков на Черное море, затем о выходе в море второго отряда казаков и, наконец, об успехах, одержанных первым отрядом. 12 (2) мая и 6 июня (27 мая) австрийский посол в Польше Вальдероде и 4 июня (25 мая) венецианский посол Джованни Тьеполо доно­сили своим правительствам о королевском приказе выйти в море, полученном запорожцами, и о самом их выходе.

28 (18) мая Д. Тьеполо сообщал, что речь идет об экспеди­ции к Стамбулу, а в середине июля (начале месяца по старому стилю) французский посол де Брежи писал из Варшавы, что 8 тыс. казаков пустились на море, чтобы «потревожить Констан­тинополь». Известны и донесения послов из Польши от августа и сентября (июля — сентября по старому стилю) и заявление короля, сделанное в сентябре (августе старого стиля), о том, что экспедиция осуществляется.

Однако польский историк Виктор Чермак, специально изу­чавший турецкую политику Владислава IV, не нашел подтверж­дения его заявлениям об этой экспедиции ни в каких других источниках, помимо посольских реляций, которые были осно­ваны на тех же монарших заявлениях. Августовско-сентябрьские (июльско-сентябрьские) депеши Д. Тьеполо хотя и содержат общие сведения о походе, но в то же время показывают и удив­ление посла, что до него не доходят вести, которые подтвердили бы слова короля. Более того, говорит В. Чермак, из письма гет­мана Н. Потоцкого, писанного 31 (21) марта 1648 г., вытекает, что в 1646 г. казачьего морского предприятия не могло быть, ибо еще и в марте 1648 г. не окончились приготовления к похо­ду. Получается, что Владислав обманывал европейских дипло­матов?

Тем не менее у историка остаются сомнения в таком выводе. В 1646 г. запорожцы приходили на Дон посуше и вместе с дон­цами действовали против Азова. Но, продолжает В. Чермак, со­общение Н. Потоцкого на сей счет можно понять так, что при обложении этой крепости донскими и запорожскими казаками последние облегли ее с моря. Как это могло быть, если запорож­цы пришли сушей? — спрашивает В. Чермак. Выходит, что в указанном году они все-таки выходили в море?

Добавим, что в «Вестях-Курантах» приводится письмо ки­евлянина Михаила Баки от мая 1646 г. из Литвы, неизвестно на чем основанное, но указывающее точную дату выхода запорож­цев в море:«... корол послал казаков 20 000 на море на чолнах, а вышли они на море на Михаилов день 23 майя...» И еще скажем, что в послании Ибрахима I Владиславу IV от 20 ноября того же 1646 г. содержал ось требование укротить днепровских и ) донских казаков и не пускать их чаек на Черное море. Но, может быть, это было «дежурное» требование? В итоге вопрос о «королевской» экспедиции к Стамбулу остается открытым⁴⁶.

В 1647 г. в Европе распространилось венецианское извес­тие о взятии казаками бывшей османской столицы Эдирне (Ад­рианополя): «В последних грамотах пишут из Веницеи, что рус-кие люди и казаки (т.е. запорожцы и донцы. — В. К.) на Чорном море взяли три именитые места: Трабусунду (Трабзон. — В.К.) да Адрианопел, да еще одно место, которому имяни неведомо...» Сообщение, однако, не находит подтверждения в других источ­никах.

В конце 1640-х гг. на Украине и в Крыму в связи с украин­ско-крымским союзом и стремлением хана Ислам-Гирея III до­биться большей самостоятельности от Турции стала витать идея будущего совместного похода запорожцев и татар на османскую столицу. Крымский военачальник Тугай-бей в 1648 г. говорил стамбульскому греку Исаю Остафьеву, что после мира с Польшей татары и казаки «хотят итти войною, большим собраньем, к Царюгороду на турского султана». Источники не раз фиксиру­ют и подобные высказывания Б. Хмельницкого. Иерусалимский патриарх Паисий после переговоров с ним, состоявшихся в де­кабре того же года, рассказывал в Москве, что гетман хочет «на весну итти с войском на турского, и струги... учали делать, а татаровя... крымские от турского поотложились и на турского с черкасы (украинцами. — В.К.) войною пойдут».

В апреле 1649 г. украинский лидер говорил русскому послу Григорию Унковскому: «А как за помощию божиею ту войну (против Польши. — В.К.) скончаем в добром счастье, и царь (хан. — В. К.) со всем Крымом также хочет свобожатца из нево­ли от турского царя, и меня и Войско Запорожское в помочь себе зовут... И мы за помощию божиею помогать им будем; да чаять того, что крымскому царю освободитца из неволи от тур­ского царя Бог и поможет, что ныне у турского царя от немец (венецианцев. — В. К.) большие упадки, много у него людей нем­цы побили и на Белом море путь к Египту отнели».

Через несколько месяцев, в ноябре, в беседе с другим мос­ковским послом, Г. Нероновым, Б. Хмельницкий повторил по­добные рассуждения, дополнив их сообщением о будто бы уже начавшемся массовом строительстве чаек для грядущего похода на Стамбул.

Если Польша заключит мир с Украиной, заявил гетман, то он намерен вместе «с крымским царем и с волохи, и с серби, и с мутьяны» воевать Турцию, и уже изготовлено на Днепре под Кодаком 300 стругов и, кроме того, ведено сделать еще 200. На этих судах запорожцы пойдут на турок морем, а он, Б. Хмель­ницкий, с запорожцами же пойдет сухим путем на Аккерман. Гетман, по его словам, «ведает подлинно, что турскому царю против их стоять будет неким потому, что многих ево ратных людей побили виницейские немцы».

Г. Неронов, будучи на Украине, слышал о таких планах не только от Б. Хмельницкого, но и «ото многих людей». Однако сбыться мечтам было не суждено. Освободительная война ока­залась затяжной и изнурительной, союз с Крымским ханством — непрочным, и Украине, чья только что созданная государствен­ность порой стояла на грани гибели, было не до похода на Стам­бул.

Тем не менее информация о подобных настроениях и пла­нах доходила до османских властей и вызывала в Турции серь­езные опасения. Упомянутый патриарх Паисий сообщал, что «во Царегороде от черкас и от татар спасенье большое, пото­му что у них (турок. — В. К.) ныне малолюдно, многие по­биты от виницеян и меж себя в межусобье». В ноябре 1649 г. Б. Хмельницкий уверял Г. Неронова, что раньше крымские ханы были «страшны» от султана, «а ныне... и сам турской царь от крымского царя и от великого Войска Запорожского страшен».

В Турции опасались и нападения с Дона. Жилец Иван Ку-зовлев, приехавший в октябре того же года из Стамбула в Моск­ву, свидетельствовал, что не только в Азове и Кафе «чают на себя приходу государевых ратных людей и донских казаков», но и в самой османской столице.

Сделаем выводы:

1. Между Войском Запорожским и Войском Донеким суще­ствовал постоянный боевой союз, благодаря которому удары казаков по Анатолии и Босфору приобрели мощный характер. При этом Сечь располагала более значительными возможнос­тями для ведения военных действий, но оказалась вовлеченной в социальные и национальные катаклизмы на Украине и затем поглощенной освободительной войной против Речи Посполи-той. Ведущее положение в морских операциях постепенно пе­реходило к Войску Донскому, которое, в свою очередь, оказалось «привязанным» к борьбе за Азов, а потом было вынуждено временно отступить от Азовского моря.

2. Украинско-турецкому договору 1649 г., якобы предоставлявшему Украине свободу мореплавания на Черном и Средиземном морях, приписывают большое значение в прекращении запорожцами войны на море. Однако нет доказательств факти­ческого действия этого договора. Предствляется, что это был всего лишь нереализованный проект, а морские операции Сечь Прекратила независимо от него, в связи с началом украинско-польской войны.

3. С 1629 г. наблюдается спад Босфорской войны, хотя во­енные действия продолжались. В этом году казаки действовали вевропейской части Прибосфорского района, выдержав добле­стное «сидение» в монастыре на острове близ Сизеболы. Набег на Стамбул 1629 г., описанный в письме И. Сирко 1675 г., не находит подтверждения в других источниках.

4. В 1630 г. был совершен доно-запорожский поход, в ходе которого разгрому подверглись селения азиатской части При­босфорского района. Возможно, тогда же казаки действовали и у Бургаса. В 1635 г. запорожцы подходили к устью Босфора и разгромили окрестные места.

5. В 1630 г. Турция предложила Москве план решения «каза­чьего вопроса». Капудан-паша Фирари Хасан-паша предлагал со­вместную выплату жалованья донским казакам или их переселе­ние на Средиземное море. План не был принят, поскольку проти­воречил интересам Московского государства и Войска Донского.

6. В результате взятия донцами Азова в 1637 г. и неудачи османской осады этой крепости в 1641 г. в Стамбуле весьма опа­сались массированного казачьего наступления на Черное море и Босфор. Однако необходимость обороны Азова не позволила казакам развернуть широкие военные действия. В этом периоде известен только один донской разведывательный поход к Стам­булу 1639 г.

7. В 1640 г. запорожская флотилия действовала поблизости от османской столицы. Реальность же стамбульского похода за­порожцев, о котором в 1646 г. заявлял европейским послам Вла­дислав IV, остается под вопросом.

8. В конце 1640-х гг. в связи с установлением союза между Украиной и Крымским ханством возникли планы совместного украинско-татарского похода на Турцию и Стамбул. Их осуще­ствление связывалось с успешным окончанием войны против Польши и на практике не реализовалось.

Примечания

¹ В тексте стоит «донских», но это явная описка.

² По Г. де Боплану, максимальное число запорожцев в набеге составля­ло 6—10 тыс. человек. П. делла Балле для более раннего периода опреде­лял этот максимум в 7—8 тыс.

³ Интересно, что Эвлия Челеби, описывая путешествие по Дону 1667 г., называл донских казаков «запорожцами». Не он один из тогдашних сто­ронних наблюдателей путал донцов и запорожцев.

⁴ Из донских казаков в значительной степени состояла личная охрана Б. Хмельницкого в период освободительной войны, и это несмотря на слож­ные тогда украинско-донские отношения. В хрониках XVII—XVIII вв. опи­сан подвиг «нового Геркулеса» этой войны, безымянного казака, геройски сражавшегося до последнего вздоха в лодке на озере у Берестечка и с пре­зрением отвергнувшего королевское помилование, — согласно Иоганну-Георгу Шледеру, он был «москвитином».

⁵ Попутно укажем здесь на довольно странный вывод В.А. Бреху-ненко, проистекающий из преобладания запорожцев и учитывающий, как говорит автор, «сопоставление качественных характеристик морских вылазок, осуществляемых совместно и однолично донскими казаками». Согласно историку, в первой половине XVII в. «именно участие запо­рожцев в предпринимавшихся с территории Дона походах на Турцию и Крым обеспечивало этим походам мощь и разрушительную силу». По­нятно, что чем больше участников похода, особенно опытных, тем значительнее сила их ударов. Но можно подумать, что донские удары без заметного участия запорожцев были вялыми и неэффективными. Добавим, что сопоставления именно качественных, а не количествен­ных характеристик донских и совместных, донских и запорожских, по­ходов и их результатов никто из историков, в том числе и В.А. Брехуненко, еще не проводил.

⁶ «Было бы интересно, — пишет автор, — если бы в турецких архивах можно было установить турецкий оригинал этого документа».

⁷ Автор, может быть, имел в виду «нероссийскую» часть Украины?

⁸ У Э. Хеша также фигурирует 1648 г. К сожалению, мы не смогли по­знакомиться с его статьей: Ноsch Е. Dеr turkisch-kosakische Vertrag von 1648 / / Forschungen zur osteuropaischen Geschichte. В., 1980.

⁹ И. Срезневский ошибочно употребляет определение «неапокрифи­ческий» вместо «апокрифический».

¹⁰ Ю.П. Тушина в отношении сильных позиций украинского купечества на Черном море поддерживает В.П. Кривонос.

¹¹ В более ранней работе Ю.П. Тушина читаем: «Договор 1649 г., так по существу и не претворенный в реальность в своих основных статьях, все же имел известное практическое значение для обеих сторон. Вследствие дого­вора прекращаются морские походы запорожцев. Правда, договор является не единственной и далеко не главной причиной подобного положения. Все силы Украины были вовлечены в освободительную борьбу против шляхет­ской Польши, что исключало возможность войны на море, столь характер­ной для первой половины XVII в.».

¹² Автор, кстати, не читал сам договор, поскольку утверждает, что он был заключен будто бы на 99 лет.

¹³ Впрочем, еще задолго до Ю.П. Тушина некоторые авторы утверждали, что «запорожцы в то время на кораблях и галерах вели свою торговлю; следовательно, у запорожцев были корабли и галеры». В.В. Мавродин в предисловии к книге Ю.П. Тушина говорит только о торговле по Днепру на турецких судах и о том, что Сечь фактически контролировала эту днепровскую торговлю. Военное использование казаками захваченных турецких галер — это особый вопрос, которого мы здесь не касаемся.

¹⁴ Некоторые авторы в свое время полагали, что рассматриваемый дот-вор будто бы существовал еще в конце XVI в. и был лишь подтвержден при Б. Хмельницком, а Н.П. Загоскин утверждал, что такого рода договор был не один: «Неожиданные набеги казаков на берега Турции и Крыма побуждали турецких султанов вступать с ними в мирные договоры, которыми запорожцам подобно тому, как некогда и южным руссам, константино­польские властители предоставляли за прекращение набегов свободу мор­ского плавания и торговли, договаривались с ними относительно взаимного охранения товаров, взаимной помощи судам и их экипажам, — словом, вхо­дили в соглашения, близко напоминающие собою соответствующие опре­деления старых русских договоров с греками».

Касаясь «договора» XVI в., Ю.П. Тушин пишет, что точка зрения Н.А. Марковича, А.А. Скальковского и др. «ничем не обоснована, кроме весьма шатких предположений», и добавляет, что в том столетии казачьи морские походы «еще не были ни регулярными, ни крупномасштабными» и что «казачество еще не получило решающего преобладания на море», ины­ми словами, отсутствовали условия для заключения подобного договора.

Добавим, что рассуждения о нескольких казачье-турецких договорах совершенно умозрительны и не основаны на источниках. Любопытно еще, что авторы находят параллели у договора 1649 г. и древнерусско-византий-ских соглашений, не замечая определенного сходства этого договора с европейско-турецкими «капитуляциями» более близкого времени.

¹⁵ Впрочем, историк говорит, что казаки при Карахармане и в бою 1640 г. нападали на турок из озера Разине, и после сказанного, учитывая, что Карахарман и Сизеболы расположены вовсе не рядом друг с другом, стано­вится совсем непонятно, о чем идет речь.

¹⁶ Посылку галер привязывает к Петрову дню и Н.А. Мининков. У него же сказано, что В.Д. Сухорукое ошибочно относит поход к 1628 г., однако это недоразумение: В.Д. Сухорукое четко говорит о 1629 г.

¹⁷ Здесь автор в примечании дает грамоту на Дон, в которой царь угро­жает от себя «великой опалой и... великим наказаньем», а от Филарета — «вечным запрещеньем». Но эта грамота датирована 2 июля 1629г., тогда как, по В.Д. Сухорукову же, события, о которых он далее рассказывает, происходили до 1 мая. Хотя, заметим, казаки, собираясь в походы, и без подобных грамот знали о будущем гневе царя.

¹⁸ У автора нет отсылки на источник, в котором говорилось бы о «воль­нице», ссоре в кругу и т.п. Поэтому возникает вопрос, не отредактирован ли этот текст, чтобы показать неповиновение царским требованиям именно «нерассудительной» и малой части казачества.

¹⁹ Н.И. Костомаров, Д.И. Эварницкий и Ю.П. Тушин в этом списке почему-то опускают Мидье, и все говорят о «разорении» гаваней (у Д.И. Эвар-ницкого даже: «взяли и разорили гавани»), хотя, как отмечалось, гавани разорить нельзя.

²⁰ С. Рудницкий и М.С. Грушевский к 1629 г. относят письмо Мурада IV польскому королю Сигизмунду III с сообщением о том, что люди с берегов Черного моря, «как со стороны румелийской, так и ассирийской (малоазий-ской. — В.К.), приходили в Константинополь с жалобами, что казаки во множестве лодок пришли на море и причинили большие потери, грабили и разрушали города, села и поселения». В публикации документ помечен 1628г. См. также письмо каймакама королю о гом же: 249, с, 76—77.

²¹ М.С. Грушевский называет везира Кенан-пашой, Н.И. Костомаров и за ним Д. И. Эварницкий— Кеенан-пашой, Б.В. Лунин— Кинан-пашой. У Н.И. Костомарова и Д.И. Эварницкого он командует 40 галерами.

²² По И.Ф. Быкадорову, монастырь «был расположен в большом посе­лении», по К.К. Абазе — «возле Цареграда», что неверно. Как увидим, не­которые авторы располагают обитель даже на Босфоре.

²³ Ю.П. Тушин на основании этих и ранее приведенных данных делает следующее, в целом неверное обобщение: «Более 3 тыс. запорожских и 2 тыс. донских казаков успешно действовали (в 1629г. — В.К.) у Килии, Измаила, Балчика, Варны, Сизополя, Кара-субазара и других приморских городов». Выходит, что всего казаков было свыше 5 тыс.

²⁴ От этого пункта до Стамбула по прямой примерно 180 км. У В.А. Брехуненко в одном месте фигурируют 200 верст, в другом 100.

²⁵ У Н.А. Мининкова — Инварны.

²⁶ Вопреки источнику С.А. Холмский уверяет, что эскадра настигла тех же казаков, что были в монастыре. По Л. Подхородецкому, эскадра, не найдя флотилию из 80 судов, на обратном пути случайно столкнулась с 8 запоздавшими чайками, обрушилась на них и, наконец, одержала победу. На основании чего автор говорит об обратном пути и запоздавших судах, неизвестно. С. Рудницкий утверждает, что Порта была вынуждена послать на Черное море капудан-пашу, который смог захватить лишь некоторое число чаек. Сведений о посылке главнокомандующего флотом в 1629г. на Черное море мы не имеем.

²⁷ В. Б. Броневский подчеркивает, что казаки на допросе не убоялись смер­ти, заявляя, что царь здесь не причем, и все были «преданы лютой казни».

²⁸ Осенью 1629г. татары действительно совершили крупное нападение на польские земли.

²⁹ В.А. Голобуцкий пишет, что после случая у монастыря султан катего­рически требовал от польского короля «черкас из Запорог свесть», угрожая в противном случае войной, но правительство Речи Посполитой отвечало, что ничего не может сделать, и, кроме того, ссылалось на сочувствие к казакам со стороны известной (христианской) части населения Турции.

³⁰ Отметим разночтения. У С.В. Величко: «превеликий султанове»; у Д.Н. Бантыша-Каменского: «при великом султанове»; у Н.А. Марковича, по-другому расставляющего запятые, получается, что казаки окурили сте­ны Стамбула «при великом султане». Селения у С.В. Величко «отлеглейшии», у Д.Н. Бантыша-Каменского «одлеглейшие» (по-польски оdieglejcy — отдаленный, далекий). Последний историк и Н.А Маркович пишут: «толь щасливе». УС.В. Величко: в «летописних книгах».

³¹ В.И. Сергийчук считает, что, вполне возможно, вождем был И. Сулима.

³² Версию Ф. Устрялова затем повторяет А. В. Висковатов.

³³ Речь идет о мужском монастыре Иоанна Предтечи, располагавшемся «блиско Болотцких ворот... за городовою стеною на самом море» (у ворот Балаткапусы в глубине Золотого Рога). В османской столице был тогда же и одноименный женский монастырь — «у Ядринских ворот». Обе обители имели связи с Россией.

³⁴ Конец фразы («вплоть... империи») у автора взят в кавычки, но снос­ка не приводится.

³⁵ Текст уточнен по Н.А. Мининкову.

³⁶ Ю.П. Тушин говорит об этом походе и захвате, ссылаясь на Э. Дортелли, однако у него нет таких сведений.

³⁷ И.Ф. Быкадоров полагает, что это в 100 верстах от Стамбула.

³⁸ У А. Ситона говорится, что в 1630 г. запорожцы вместе с донцами снова штурмовали Константинополь, но источники это не подтверждают.

³⁹ На Черном море известен еще один Ямбол: польский автор XVI в. Мартин Броневский называет Ямбольдом и Ямболем Балаклаву.

⁴⁰ По Эвлии Челеби, именно он строил в 1625 г. замки на Днепре для непропуска запорожцев в море, что, впрочем, не согласуется со сведениями И. фон Хам.мера.

⁴¹ Между прочим, некрасовцы были известны в Турции как отличные мореходы. В XVIII в. еще из Кубани они добирались до Стамбула и устьев Дуная, а в XIX в. из Мраморного моря ходили в Черное море к Дунаю, Синопу, Самсуну и Трабзону и в Средиземное к берегам Греции и арабских стран. «Недаром отважные предки нынешних майносцев, — замечал В.Ф. Минор-ский, — удивили некогда турецкого султана своим появлением на Босфоре...»

⁴² А не ранней весной, как указывает В.И. Сергийчук.

⁴³ Ср. у В.Д. Сухорукова: «Турки и крымцы их (казаков после 1637 г. — В.К.) боялись; султан опасался, что не уцелеть ему в Царьграде, а двор его откровенно сознавался, что казачий Азов сделался для них "пуще и тош­нее Багдада"». Н.А. Полевой утверждал, что «весною 1638 года тысячи лодок казацких рассеялись по Черному морю. Ужас распространился от них по берегам Анатолии: Трапезонт, Синоп, Риза, самый Царьград были угрожаемы опустошением и пожарами. Гарнизоны турецкие, заставаемые врасплох, перехитренные казаками, не могли защищать жителей. "Азов ста­новится нам тошнее Багдада!" — говорили турки». Упоминаемый здесь Баг­дад явился для турок камнем преткновения в войне с Персией, а «тысячи лодок» и т.п. — явное и сильное преувеличение. Впрочем, именно такого нашествия казаков и опасались в Турции.

На тесную зависимость положения османской столицы от обладания Азовом указывалось и впоследствии, уже в петровское время, в 1696 г. на совещании у великого везира: «Помилуй Бог, если враг веры овладеет Азо­вом! Тогда не только побережьям Черного моря, но и самому Стамбулу не будет покоя».

⁴⁴ Автор — член посольства Збигнев Любенецкий.

⁴⁵ У Константина Базили есть рассказ о набеге донцов на Босфор в 1641 г.: «... север послал на этот берег вместе с тучею Черного моря тучу своих буйных детей. Несколько тысяч Козаков на ладьях переплыли море и налетели на Босфор. Крепости их не удержали; удалые витязи Дона и Азовского моря успели ограбить берега Босфора до самого Неохори (Еникёя. — В.К.), прежде нежели султан Ибрагим выслал на них флот и войско (1641 г.)». Однако это чистая фантастика, являющаяся отголоском прежних набегов на Босфор.

⁴⁶ О посвященных ей переговорах Польши, Венеции и Ватикана см. гла­ву XII.