Глава I

ПРЕЛЮДИЯ БОСФОРА

1. Причины и цепи войны

Становление и ранняя история запорожского и донского казачества пришлись на эпоху непрерывного расширения Ос­манского государства и вытекавшей отсюда страшной уфозы, которая имела общеевропейский характер. Казаки оказались на острие борьбы стран и народов Юго-Восточной Европы против турецкой экспансии, за самостоятельное существование.

Современные тюркологи и специалисты по европейской истории признают, что все войны, которые в рассматриваемое время вела Турция, были афессивны. Если говорить только о XVI в., то в его первой трети Османская империя покорила Кур­дистан, Северную Месопотамию, Сирию, Хиджаз со священ­ными для мусульман городами Меккой и Мединой, Египет, Родос и часть Венфии; во второй трети — Аден, Йемен, Ирак и Западную Армению; в последней трети — Кипр, Тунис и Вала­хию. В том же столетии турецкими владениями стали большин­ство островов Эгейского моря и часть Далмации. Затем террито­риальные приобретения османы сделали в результате войн с Венецией 1645—1669 гг., Австрией 1663—1664 гг., Польшей 1666-1672 гг. и Россией 1677-1681 гг.

Регулярные же крымские набеги за «полоном», которые, по выражению М.А. Андриевского, вылились в «людоловлю посред­ством аркана и чембура», тем более не подпадают под определе­ние оборонительных войн. Можно отослать читателя к весьма впечатляющему перечню татарских походов на Русь во второй половине XVI в. и подробному рассказу о таких же набегах пер­вой половины XVII в. у А.А. Новосельского. Согласно подсче­там Алана У. Фишера, между 1475 г. и концом XVII в. из украинских и польских земель было угнано в Крым свыше 1 млн че­ловек. А.А. Новосельский подсчитал, что в первой половине XVII в. татары увели в плен из Московского государства как ми­нимум 150—200 тыс. человек, в том числе за десятилетие 1607— 1617 гг., по самым скромным оценкам, 100 тыс. человек¹.

О турецкой экспансии в Причерноморье скажем подробнее. Еще в первой половине 1210-х гг. тюрки захватили Восточную Пафлагонию в Трапезундской империи и вышли к Черному морю. Вскоре начались пиратские нападения тюркских судов из Синопа на прибрежные населенные пункты Причерномо­рья, в частности Крымского полуострова. В первой половине XIV в. отмечены набеги мусульманских пиратов на Азовское море. Это пиратство не прекращалось и далее, а разбойничьи нападения на венецианские суда, шедшие из Трапезунда, по­служили поводом для объявления Венецией в 1416 г. войны ос­манам. К этому времени уже более полувека, с 1360 г., турецким владением являлась и Западная Пафлагония, отторгнутая у Ви­зантии.

В 1361 г. турки овладели Адрианополем, который преврати­ли в свою столицу Эдирне, после чего началось планомерное завоевание Балкан и, соответственно, побережья Румелии. В 1385—1397 гг. были подчинены все болгарские земли вместе с их черноморскими берегами. Правда, в 1402 г., после монголь­ского вторжения в Малую Азию, Византии удалось вернуть себе побережье от Босфора до Варны, но в 1422 г. турки снова захва­тили эту территорию.

В 1453 г. пал Константинополь и прекратило свое существо­вание Византийское государство — остаток некогда великой и грозной державы. Все Южное Причерноморье и Босфор с обо­ими берегами стали важнейшей частью создававшейся Осман­ской империи. Буквально наследующий год после падения Кон­стантинополя турецкая эскадра приходила к Кафе (Феодосии), обстреляла Монкастро (будущий Аккерман) и разфомила С-бастополис (будущий Сухум), продемонстрировав таким обра­зом появление на Черном море новой ведущей силы и ее готов­ность к экспансии в Северном, Западном и Восточном Причер­номорье. Тогда же Крымское ханство получило от Турции обещание помочь в изгнании генуэзцев из Кафы.

Османский флот усиливал свою активность на Черном море вплоть до начала 1470-х гг., когда Мехмед II Фатих (Завоеватель) «развернул» внешнюю политику империи в сторону Юго-Вос­точной Европы. Результаты не замедлили сказаться: в 1475 г. турки, действуя флотом из 300 кораблей, захватили итальян­ские колонии Кафу и Воспор (Керчь) в Крыму, Тану (Азов) в дельте Дона, Матрегу (Тамань), Мапу (Анапу) и Копу на Куба­ни, ликвидировали крымское Мангупское княжество, затем за­воевали крымские итальянские колонии Чембало (Балаклаву) и Солдайю (Судак), овладев тем самым всеми стратегическими пунктами побережья Крыма и Таманского полуострова.

С 1475 г. Крымское ханство стало вассальным образовани­ем в составе Османского государства. Все черноморские порты Крыма в 1478 г. отошли непосредственно Турции; ханству оста­вили лишь один Гёзлев (Евпаторию). Азов, закрывавший выход из Дона, был превращен в «самый северный форпост Османс­кой империи». Сразу после установления османского господ­ства в Крыму Литовское государство потеряло черноморское побережье между устьями Днепра и Днестра — район современ­ных Херсона, Очакова и Одессы, имевший славянское населе­ние, — он перешел к татарам и, следовательно, к Турции. В 1492 г. была возведена Очаковская крепость, сторожившая выход из Днепра.

В 1456 г. османы заставили платить дань Молдавское княже­ство, которое в 1473 г. сумело от нее освободиться, а в 1484 г. ок­купировали принадлежавшие Молдавии Килию и Аккерман — главнейшие в стратегическом и торговом отношении пункты в устьях Дуная и Днестра. Последний пункт затем превратился в центр Буджакской орды, возникшей из крымских переселенцев. Молдавия долго сопротивлялась турецкой агрессии, пока не была в 1538 г. оккупирована османско-татарской армией и окончатель­но не попала в вассальную зависимость от Стамбула.

По взятии турками в 1461 г. Трапезунда и падении Трапезундской империи в состав Османского государства попало и юго-восточное побережье Черного моря. С того времени уси­лился натиск Стамбула на грузинские земли. В соответствии с турецко-персидским договором 1555г. Османской империи доставались Гурия и Мегрелия с их черноморскими берегами. В 1570-х гг. турки построили прибрежные крепости Сухум, Баладаг (Гагру) и укрепление в устье Риони. Грузинские государ­ственные образования, лавируя между Стамбулом и Тегераном, пытались отстоять свой суверенитет, но в конце концов оказа­лись на положении турецких и персидских вассалов, что под­твердил османско-персидский договор 1639 г.

Султанскому правительству на протяжении XVI— XVII вв. не удалось полностью покорить все адыгские и абхазские племена между Керченским проливом и Мегрелией, но прибреж­ная полоса и этой территории юридически являлась турецкой.

В 1568 г. была образована Кафинская лива (провинция), в которую вошли северо-причерноморские владения османов, а в следующем году, опираясь на Кафу и Азов, Турция совместно с Крымским ханством предприняла неудавшуюся попытку завое­вания Нижнего Поволжья, уже принадлежавшего тогда России (османский флот прошел вверх по Дону до волжско-донской Пе­револоки). Неудача «астраханской экспедиции» и поражение та­тарского войска в 1572 г. под Москвой, которую годом раньше крымцам удалось сжечь дотла, остановили турецко-татарскую экспансию на российском направлении. Планы ее развития, од­нако, существовали и позже, как и идея занять Украину «по Киев»². Характерно, что в Турции, согласно мусульманской традиции, разделяли все соседние немусульманские страны на две катего­рии: территории мира (дар ас-сульх) в случае, если они вы­плачивали дань, и территории войны (дар аль-харб) в противном случае. Соответственно отношения исламского мира с немусуль­манскими государствами теоретически могли быть либо отноше­ниями покровительства, либо отношениями войны.

После завоевания обширных европейских территорий и за­хвата черноморских и азовских берегов османские монархи ста­ли считать себя «султанами двух континентов и двух морей» (Средиземного и Черного), что и нашло отражение в падишахс­ком титуле. Овладев Константинополем, турки, по замечанию С. Дестуниса, «присвоили себе исключительное обладание над тем (Черным. — В.К.) морем и в продолжение трех веков не по­зволяли плавать на нем никакому европейскому народу. Это было легко исполнить, потому что они владели Фракийским Босфором». Однако реального монопольного обладания Чер­ным морем Турция добилась не сразу после 1453 г. Хотя османы по взятии Константинополя закрыли Босфор для прохода су­дов большинства европейских стран, до 1475 г. Генуя с трудом еще сохраняла право судоходства через пролив для сообщения со своими колониями, и такое же, хотя и ограниченное, право до 1520-х или 1530-х гг. имела Венеция. Кроме того, до покоре­ния всего черноморского побережья местные государственные образования пользовались морем без турецкого ведома и разре­шения.

Полный контроль над Азово-Черноморским бассейном Ос­манская империя установила только после покорения Восточ­ного Причерноморья, и о фактическом османском владении всем Черным морем можно говорить применительно к периоду, на­чинающемуся с 1570-х гг. В этот период доступ в море для ино­странных судов был совершенно закрыт, и плавать можно было только под турецким флагом; местное, «туземное» судоходство разрешалось лишь на основе признания соответствующими тер­риториями османского сюзеренитета и под контролем турец­ких властей.

Азово-Черноморский бассейн надолго превратился в осман­ское «внутреннее озеро». Даже в 1699 г., когда Азов и Азовское море уже перешли «под московскую руку», представитель пра­вительства Турции, «тайных государственных дел секретарь» Александр Маврокордато, соглашаясь на мореплавание России до Керчи и отказывая в свободе черноморского судоходства, за­являл, что Османское государство рассматривает два моря — Черное и Красное — «яко чистую и непорочную девицу и не токмо иметь на них кому плавание, но и прикоснуться никого никогда не допустит»³, что поскольку французским, английским, голландским и венецианским судам по Черному морю ходить не дозволено, то и русским это позволить решительно невоз­можно, и что «по Черному морю оных государств кораблям хо­дить будет свободно тогда, когда Турское государство падет и вверх ногами обратится»⁴.

Из этой генеральной позиции безусловно вытекало, что одно только появление на Азовском и Черном морях любого казачье­го судна турки рассматривали в качестве враждебного акта, а вся­кая запорожская чайка или любой донской струг, попав в воды этих морей, оказывались вне закона и должны были быть потоп­лены или по крайней мере задержаны. Появление же казачьих судов у Анатолии и на Босфоре, которое никто в Стамбуле пона­чалу не допускал, расценивалось как крайне возмутительное деяние, едва ли не потрясение основ миропорядка и личное оскорбление «султана двух морей».

Между тем точность обязывает сказать, что упомянутые ра­нее полный турецкий контроль над Азово-Черноморским бас­сейном и османское владение Черным морем не следует пони­мать буквально и безоговорочно: из-за казаков это были не со­всем полный контроль и не совсем полное владение. Как отмечает С. Дестунис, «султаны никогда не были полными об­ладателями всех берегов морей Черного и Азовского. Запорож­ские и донские казаки свободно плавали по тому и другому на своих ладьях и простирали свои грабежи до берегов Анатолии и до самого Константинополя...»

Вопрос о предпосылках, причинах и целях босфорских по­ходов Войска Запорожского и Войска Донского, по существу, совсем не разрабатывался в исторической литературе, которая до сих пор еще четко не определилась и в причинах казачьей войны на море вообще. Последние рассматривались бегло и поверхностно, и дело зачастую сводилось к жизненной необхо­димости для казаков получения добычи, к неудержимой жажде «зипуна», к стихии «разбоев» и т.п., хотя иногда, напротив, встречались слова о казачьем отпоре турецкой агрессии и мще­нии за поруганную родную землю.

Выявление предварительных условий и обстоятельств, из-за которых началась морская война, затруднялось среди проче­го «варшавско-центристскими» или «московско-центристски­ми», «государственными» позициями ряда авторов, смотревших на действия казаков с точки зрения интересов польской или российской внешней политики. Отсюда появлялись упреки в адрес казаков, которые-де не могли «широко взглянуть надело и отрешиться от своих местных интересов», причем эти упреки не сопровождались объяснением причин, по которым казаче­ство должно было приносить свои интересы в жертву интересам «высоких покровителей», воспринимать международные отно­шения только их глазами и непосредственно действовать обяза­тельно так, как считали нужным в далеких столицах.

Н.А. Мининков объясняет расхождения между Москвой и Войском Донским, касавшиеся военных действий против татар и турок, еще и тем, что «донским казакам была гораздо понят­нее, чем крепостническому правительству, ненависть народных масс (России. — В.К.) ктурецко-крымским захватчикам, почти ежегодно уводившим большие массы населения южных окраин. На борьбу с Турцией и Крымским ханством казаки смотрели не глазами правительства, а народа, считавшего полезным и оп­равданным всякое мероприятие против Азова и Крыма».

От этого замечания остается, собственно, один шаг к кон­статации того факта, что Войско Донское (как и Войско Запо­рожское) длительное время было субъектом международного права и что военные действия казаков в первую очередь обеспе­чивали их собственные интересы, политику казачьего Войска, а уже во вторую очередь — интересы и политику московского пра­вительства. Вообще эту мысль в несколько более «мягкой» фор­ме уже высказывал С.И. Тхоржевский: «Войско самостоятельно вело войну и заключало всякие договоры, признавая одно огра­ничение, чтобы в общем их действия служили "дому Пречистой Богородицы" и московскому государю, интересы которых они сами определяли, не забывая, конечно, о своих собственных»⁵. Эти интересы часто совпадали, но случалось, что не во всем, а иногда и вовсе расходились, и в последнем случае Войско Донс­кое, разумеется, действовало в собственных, а не в «посторон­них» интересах, что и приводило к известным конфликтам. То же самое относится и к Войску Запорожскому и Речи Посполитой.

Мы не собираемся обстоятельно рассматривать предпосыл­ки и причины казачье-турецкой войны и затронули их, только имея в виду, что причины появления казаков у Босфора невоз­можно объяснить с «зипунной» или «государственной» (польской или московской) точекзрения, поскольку эти причины будут тог­да выглядеть в первом случае просто как проявление казачьей стихии, а во втором — как выражение казачьего «злодейства». Вряд ли серьезный исследователь согласится с таким «глубоким» объяс­нением, обратив внимание на то, что «стихийность» и «злодей­ство» проявлялись на далеком Босфоре в течение долгого време­ни, упорно и систематически. Без сомнения, причины Босфор­ской войны следует искать не в разгуле стихии и не далеко за пределами казачьих сообществ, а в них самих, в их «местных» интересах и политике.

С этой точки зрения набеги на Босфор являлись логичес­ким продолжением и следствием многолетней и упорной вой­ны на море, которую, по имеющимся на сегодня данным, днеп­ровское казачество вело с конца XV в. и донское — с первой по­ловины XVI в. Но можно полагать, что и в море вообще, вначале в воды Северного Причерноморья, запорожцев и донцов «вытя­нула» логика событий.

Водные промыслы занимали весьма значительное место в занятиях предшественников и предков казаков, равно как и их самих⁶, и оба казачьих сообщества не случайно образовались на двух великих водных артериях. Первыми известными видами хозяйственной деятельности раннего казачества являлись ры­боловство и охота, дававшие ему основные средства пропита­ния. Источники очень рано фиксируют у казаков речные суда, а к концу XV в. днепровцы уже занимались рыбной ловлей в ни­зовьях своей реки, выходили за рыбой в Черное море и ходили на судах за солью в Хаджибейский (Днепровско-Бугский) ли­ман.

Низовья Днепра и Дона в силу природных особенностей этих артерий и биологии их животного мира представляли особую ценность и наибольшие возможности для рыболовства, и не­трудно представить реакцию местных жителей, не покоривших­ся туркам и татарам, на произведенное впервые в истории этих мест перекрытие устьев рек османскими крепостями, армей­скими подразделениями и кораблями⁷. Турки, закрывая «низовцам» выход в море, пытались взять под контроль их жизнь и хозяйственно-торговые занятия, что не могло не вызвать ответ­ные действия.

Вообще говоря, господство над устьями рек любой силы, ко­торая была враждебна населению, проживавшему выше по тече­нию этих же рек, очень часто провоцировало борьбу за речные устья и, следовательно, за выход в море, и еще сугубый материа­лист Карл Маркс считал ее «естественным следствием» такого положения дел⁸. В сущности, замечал И.Е. Забелин, казачьи мор­ские набеги — эта «борьба за «божью дорогу», за свободный выход на море» — являлись «нескончаемою народною войною с турка­ми и татарами за обладание морскими и береговыми угодьями, без которых приморскому населению невозможно было суще­ствовать». Приведем здесь и мнение более позднего историка, который, говоря о турецком наступлении на Дону, начавшемся в XV в., характеризует антиосманскую борьбу казаков как «вынуж­денный ответ» и «акт защиты родной земли»⁹.

Османские черноморско-азовские опорные пункты, распо­лагавшиеся на морском побережье или в непосредственной бли­зости от него и являвшиеся важными политико-экономически­ми центрами новой властной системы, выступали в качестве организаторов набегов на казачьи поселения. И даже когда эти нападения осуществляли татары, наиболее мобильные в нале­тах, казаки знали, что за спинами нападавших стояла Турция. Крымцы, впрочем, это никогда и не скрывали. Наше государ­ство, писал хан Девлет-Гирей I польскому королю Стефану Ба-торию в связи с казачьими действиями, «входит в состав импе­рии его турецкого величества, и империя его турецкого величе­ства — все равно, что наше государство; вред, причиненный его турецкому величеству, — все равно, что нам причиненный вред, и обратно»¹⁰. Для того чтобы «достать» упомянутые опорные пункты, приходилось выходить в море, обеспечивая себе «явоч­ным порядком», или, иными словами, силой, свободу морепла­вания: казаки «Черное море... отпирали своими саблями».

У крепостей и позади них был османский флот, защищав­ший и связывавший их с Анатолией и Стамбулом. Именно там, за морем, находились жизненные центры империи, и для нане- сения наибольшего урона врагу и осуществления наиболее эф­фективных ударов, которые давали возможность захватывать ценные трофеи, казаки должны были действовать на неприя­тельской территории. Чтобы ее достичь, надо было отрываться от северо-причерноморских берегов и быть готовым встретить­ся и сразиться с кораблями турецкого флота. Так начиналась морская война казачества с Османской империей.

Имея свою логику развития, именно она, эта война, сфор­мировала предпосылки босфорских кампаний. Ее ход, возрас­тание ее накала, все большая активизация на Черном море каза­чьего военного флота, обладавшего всеми возможностями для успешных набегов на черноморские города и селения, военно-морское искусство казаков и их наступательная тактика, исхо­дившая из принципа «лучшая оборона — наступление» (по вы­ражению В.Д. Сухорукова, «системой их охранения были набе­ги»)¹¹, — все это не могло не привести к перенесению военных действий от северо-причерноморского побережья к берегам Ру-мелии, а затем и к Малой Азии и собственно Босфору. Можно сказать, что сами обстоятельства войны породили у казаков сме­лый стратегический замысел нанесения ударов прямо в «серд­це» враждебной империи.

Если Д.И. Багалей отмечал, что с образованием казачества «борьба с татарами была перенесена в самую степь», то мы мо­жем констатировать, что с развертыванием морской войны ка­заков их борьба против татар и османов была перенесена «за море» — в самый Крым и в самую Турцию, а затем и прямо к их столицам. Османы и их вассалы, нападавшие на казачью терри­торию, сжигавшие казачьи поселения, пытавшиеся изничтожить казаков или по крайней мере закрыть им выходы из Днепра и Дона и опустошавшие украинские и русские земли, должны были увидеть запорожские и донские флотилии в водах Босфора, раз­валины и пожарища на его берегах.

Именно Босфор и Стамбул рассматривались в Сечи и на Дону как дьявольский молох и средоточие «тьмы», важнейший и крайне чувствительный объект для нанесения ответных уда­ров, «идеальное ристалище» для мщения и проявления казачь­его удальства. Стамбул был резиденцией «сына сатаны» — сул­тана, военных и гражданских властей империи, главнейшим цен­тром имперских вооруженных сил, в том числе командным пунктом и крупнейшей верфью военно-морского флота, и эко­номическим «пупом» государства. В Золотом Роге и на Босфоре формировались турецкие эскадры, действовавшие против казаков на Черном и Азовском морях, из Стамбула и его окрестнос­тей на Днепр и Дон прибывали османские войска и поступали военные припасы. В Стамбуле разрабатывались опаснейшие операции против Запорожской Сечи и Донского Войска, и от­туда же управлялись турецкие крепости в днепровских и дон­ских низовьях и по всему азово-черноморскому побережью.

«В Азове рука, а во Царегороде голова», — говорили донцы и, как и турки, совершенно справедливо связывали оба города и боевые действия здесь и там. Даже и в 1641 г., обороняя завое­ванный Азов, казаки заявляли османам, что если «отсидятся» в осажденной крепости, то побывают затем под Стамбулом и по­смотрят его «красоты».

Наконец, казачьим сообществам было прекрасно известно, что Стамбул являлся самым крупным работорговым центром Османской империи и вообще всего Средиземноморья и Ближ­него Востока и что большинство казаков, попавших в плен, ока­зывалось на Босфоре и в турецкой столице. Если Михаил Лит­вин называл работорговую Кафу «не городом, а скорее ненасыт­ною и мерзкою пучиною, поглощающею нашу кровь», то кровопийственный Стамбул, куда и направлялся преимуще­ственно «живой товар» из Кафы, а также из Азова и многих дру­гих мест, вызывал еще большую ненависть.

С.Н. Плохий в одной из своих работ замечает, что осман­ская столица была «главным объектом казацких нападений». Определение «главный» в русском языке имеет двоякое значе­ние: самый важный и основной. Второе значение здесь непри­менимо, поскольку в морской войне помимо Стамбула и Бос­фора у казаков было много и других объектов атак, но первое значение вполне соответствует реалиям: Стамбул действитель­но был и не мог не быть по своему положению самым важным из всех пунктов, которые подвергались казачьим нападениям.

Так выглядят причины набегов казаков в этот район, и из них, в общем, видны и цели походов. Удары по Босфору, пока­зывая силу казачества, должны были наносить заметный и весь­ма болезненный урон Турции в самом ее центре, непосредствен­но у имперской столицы. Османскую мощь здесь можно было весомо подорвать не только опустошениями и грабежами райо­на, который был богатейшей провинцией государства, но и де­зорганизацией военного и гражданского управления, морских сообщений и торговли, снабжения столицы, а из нее и через нее также других городов. Результатом должно было явиться ослаб­ление турецко-татарского натиска на казачьи земли.

Разгром Босфора мог хотя бы отчасти и на время парализо­вать османские военно-морские силы, отвлечь их с других участ­ков морского театра. Набеговые морские действия, заключаю­щиеся во внезапных стремительных ударах по береговым объек­там противника, во все времена имели целью способствовать завоеванию инициативы на море, и операции казаков здесь не являлись исключением: удары по проливу, имевшему такое боль­шое значение, должны были чувствительно сказаться на поло­жении в Черном и Азовском морях вообще, а следовательно, в Запорожье и на Дону.

Вне всякого сомнения, казаки учитывачи и морально-пси­хологическое воздействие ударов по центру империи на ее пра­вящие круги, вооруженные силы и население. Еще в первой по­ловине XVII в. Якуб Собеский, маршал польского сейма и белз-ский воевода, замечал, что запорожцы своими нападениями «доводили султанов до бешенства» и, «желая навести ужас на столицу, жгли ближайшие к ней села». Современник казачьих набегов, довольно хорошо знакомый с казаками, как видим, был убежден именно в такой цели пожаров, устраивавшихся сечеви­ками на Босфоре ¹². Из истории казаков мы вообще знаем о слу­чаях их военных действий, специально задумывавшихся для того, чтобы нагнать страху на неприятеля, подорвать его моральный дух, и не видим причин, по которым подобные цели не могли преследоваться казаками в окрестностях Стамбула.

Обратим внимание и на другое обстоятельство морально-психологического плана. В.В. Макушев отмечает, что казаки «невероятными подвигами храбрости приводили в трепет ту­рок, поддерживали в наших единоверцах и единоплеменниках (на Балканах. — В.К.) веру в православную Русь и снискали себе уважение даже у расчетливой и дальновидной синьории Венециянской». Казаки догадывались, какой эффект будут иметь их набеги на Босфор, и поэтому очевидно, что одной из целей уда­ров по столичному району было воздействие на антиосманские силы как в самой империи, так и за ее пределами, а также упро­чение казачьего престижа в Европе. Во всяком случае, еще в 1580-х гг. запорожский гетман заявлял представителю Ватика­на, что казаки воюют с Турцией «во славу божию и на вечную память казацкого имени» и что они уверены в поддержке бал­канских народов.

Наконец, казаки в ходе своих набегов освобождали пленни­ков и получали добычу, и цели такого рода, несомненно, пре­следовались и в походах на Босфор.

О роли добычи скажем особо, поскольку отдельные совре­менники из «антиказачьего лагеря», а впоследствии и историки воспринимали ее получение как «генеральный мотив» казачьих действий, в частности и у Стамбула. У Я. Собеского, высказыва­ние которого мы только что приводили, можно встретить и за­мечание, что запорожцы считали грабеж «главной целью войны и победы». А.И. Ригельман объяснял набег казаков на Босфор 1624 г. и другие их военно-морские акции «паче как бы врож­денной уже издавна ненавистью и злобой на турок и татар», но также и «жадностью к грабительству и к воеванию». Из истори­ков в «грабительском» подходе особенно заметен П.А. Кулиш, который утверждает, что набеги казаков на Малую Азию¹³ вызы­вались «необходимостью заработков на стороне» и что именно добыча являлась «побудительной причиной геройства казацко­го» на Босфоре.

Но П.А. Кулиш не одинок. Согласно К. Головизнину, «жаж­да добычи доводила их (казаков. — В. К.) храбрость до того, что... в июне 1624 года они, явясь... в самый Босфор... грабили и жгли окрестности столицы». Б.В. Лунин один из походов донцов к Босфору 1650-х гг., неверно датируемый, относит к числу «раз­бойничьих походов». По лорду Кинроссу, «промышлявшие ма­родерством казаки совершали набеги на черноморское побере­жье, проникая в Босфор и угрожая непосредственно пригоро­дам столицы». Этот автор не говорит ни о каких других действиях и целях казаков, кроме мародерства, которое словари определя­ют как грабеж населения в районах военных действий, а также убитых и раненых на поле сражения.

Конечно, если считать, что пиратство и жалованье монар­хов являлись «основным источником существования» казаче­ства, причем первое было «иногда и основной статьей дохода», и полагать, что между войной, которую казачьи сообщества вели на Черном море, и разбойными действиями отдельных групп казаков против русских и персидских купцов на Волге и Каспии «не было по существу никакой разницы», то, действительно, иной цели, кроме приобретения добычи, в походах на Босфор усмотреть невозможно.

Однако разница между упомянутыми явлениями видна не­вооруженным глазом, что, собственно, и отмечали уже историки, более или менее серьезно касавшиеся казачьих действий в При­черноморье. А.А. Новосельский, например, писал о действиях середины 1630-х гг.: «Этот перечень операций Донского Войска не оставляет никакого сомнения в том, что они не были случай- ными эпизодами казачьей предприимчивости, походами за «зи­пунами», а были систематическими и планомерными боевыми действиями...»¹⁴ Планомерность же означает следование плану, или, иными словами, заранее намеченной системе мер, предус­матривающей порядок, последовательность и сроки выполнения действий. Именно такими планомерными и были босфорские кампании, и они совершенно не похожи на обычные разбои, це­лью которых являлся исключительно захват добычи.

Вместе с тем невозможно и игнорировать получение казака­ми добычи на Босфоре, причем богатой. Как же определить ее место? Н.А. Мининков считает, что московское правительство вообще было недалеко от истины, когда в грамоте на Дон в 1622 г. заявляло, что казаки выходят в море «для того, чтобы... зипуны переменить», и далее замечает, что целью походов являлись да­леко не только «зипуны», хотя и «зипунные» мотивы играли очень важную роль при организации этих походов. С послед­ним утверждением, очевидно, следует согласиться, добавив, что в таком случае вопрос заключается в сочетании «зипунных» и «незипунных» целей в черноморских и босфорских кампаниях казаков.

Что касается босфорских походов, то целый ряд существен­ных обстоятельств — стратегическое значение Босфора и Стам­була, многосторонний реальный эффект от ударов по Босфору, дальность босфорских экспедиций и слишком большой риск появления в проливе только из-за добычи, конкретные детали набегов, которые далее будут изложены (например, сожжение маяка при входе в Босфор, не имевшее никакого касательства к добыче), — позволяет быть твердо уверенным в том, что «зипу­ны» занимали в этих походах отнюдь не первое место. Собствен­но, нигде в «объективных» источниках и не встречается указа­ние на то, что добыча являлась единственной или даже главной целью появления казаков на Босфоре¹⁵.

При этом одновременно следует иметь в виду, что резкое вычленение добычи из перечня целей можно рассматривать и как не слишком правомерный подход. Опустошение и разграб­ление Босфорского района подрывало мощь Османского госу­дарства, и, следовательно, захват этой самой добычи в результа­те упомянутого разграбления был лишь одной гранью весьма многогранного явления.

В этой связи напомним, что казаки, и далеко не только они, рассматривали получение военной добычи, захват трофеев как естественное деяние, необходимое и полезное не только для самообеспечения, но и для подрыва позиций неприятеля, нанесе­ния ему максимального ущерба. «Никакие воины от Ахилла до Наполеона включительно, — замечал в XIX в. донской генерал И.С. Ульянов, — не отказывались от военной добычи и вообще расположения поживиться на счет неприятеля. Древние на этот раз были честнее нас: они вещи называли своим именем и затем вечную подобную добычу признавали подвигом, военною добле­стью. У прежних казаков было то же. Они ходили за моря воевать врагов христианства и "зипуны доставать"»¹⁶.

Особого рассмотрения заслуживает идея освобождения Царь-града в казачьем преломлении. Со второй половины XV в. она была популярна во всем христианском мире. Ватикан и полити­ческие круги западноевропейских стран, враждебные Турции, неоднократно пытались составить антиосманские коалиции для последующего сокрушения Османской империи и взятия («ос­вобождения») Стамбула. С этой целью разрабатывались много­численные проекты, в выполнении которых, как увидим далее, активную и часто ударную роль должны были играть казаки, способные нанести удар непосредственно по бывшей византий­ской столице.

Московское правительство, заинтересованное в мирных, стабильных отношениях с Турцией, подобные планы не строи­ло, но сама мысль об освобождении Царьграда от «поганых» была распространена и на Руси. Этому способствовала официальная трактовка Московского государства как преемника Византии, нового мирового центра православия, «третьего Рима».

Донское и запорожское сообщества хотя бы из-за связи с православной Россией и католической Польшей не могли не попасть в орбиту распространения «царьградской идеи». Обра­зованные казаки хорошо знали и историю Византии и падения Константинополя, и историю христианства, и историю турец­кой экспансии в христианских странах. Казачество вело много­летнюю постоянную и упорную борьбу против Османской им­перии, причем находилось в эпицентре этой борьбы, на ее пере­довом фронте. Противостояние казаков Турции и Крымскому ханству освящалось знаменем священной борьбы за православ­ную веру, против «басурман», и именно Стамбул воспринимал­ся казаками как исходный пункт всех антихристианских, в том числе антиказачьих, походов и действий.

По этим причинам идея сокрушения столицы османов дол­жна была восприниматься и осознаваться на Дону и Днепре не в виде отвлеченной или книжной теории, а «наиболее реально и живо», должна была быть гораздо ближе и понятнее, чем в отда­ленных от «турецко-татарского фронта» районах Московского государства и Речи Посполитой.

В былинном творчестве есть сюжет, в котором Илья Муро­мец отправляется в Царьград и Иерусалим, где вера «не по-пре­жнему», и побеждает «поганое Идолище». По-видимому, в сре­де казаков родился тот вариант былины, в котором Муромец предстает казачьим богатырем и намеревается уничтожить всех турок в Царьграде: « Как издалеча, из чиста поля, / Из раздольи-ца из широкого, / Выезжает тут старый казак, / Стар-старой казак Илья Муромец / На своем он на добром коне. / На левой бедре сабля острая, / Во правой руке тупо копье. / Он тупым копьем подпирается, / Своей храбростью похваляется: / "Что велит ли Бог в Царе граде быть, / Я старых турков всех повыруб­лю, / Молодых турчат во полон возьму"». Далее былина расска­зывает, как съехался казак Муромец с турецким богатырем: «Он поддел турка на тупо копье, /Он понес турка во чисто поле, / Во чисто поле ко синю морю; / Он бросал турка во сине море».

Наиболее ярким письменным памятником, свидетельству­ющим об отношении казачества к идее освобождения Царьгра-да, является «Поэтическая» повесть об Азове. Она подробно излагает ответ донцов турецкому парламентеру, янычарскому «голове», предлагавшему сдать крепость во время знаменитого «осадного сидения» 1641 г. Из ответа видно, что автор повести, предположительно войсковой дьяк Федор Порошин, хорошо знал о существовавшей прежде Византии («то государьство было християнское») и ее сокрушении османами: «... предки ваши, бусорманы поганые, учинили над Царемградом, взяли взятьем его, убили они государя царя крестьянского Констянтина бла­говерного, побили в нем крестьян многия тмы — тысящи, обаг­рили кровию нашею крестьянскою все пороги церковный, ис­коренили до конца всю веру крестьянскую...»¹⁷

«А мы, — заявляют казаки янычарскому голове, — сели в Азове... для опыту... посмотрим мы турецких умов и промыс­лов! А все то применяемся к Еросалиму и Царюгороду. Хочетца нам також взяти Царьград...» Иными словами, взятие Азова по­весть трактует как репетицию перед освобождением бывшей византийской столицы. Казаки готовы осуществить это соб­ственными силами, но считают, что будет вернее, если москов­ский царь двинет на султана свои войска: «Не защитило бы (тог­да. — В. К.) ево, царя турсково, от руки ево государевы и от ево десницы высокия и море Черное. Не удержало бы людей ево государевых! И был бы за ним, великим государем, однем летом Ерусалим и Царьград по-прежнему, а в городех турецких во всех не стоял бы камень на камени от промыслу руского».

Касаясь предложения султанских властей Войску Донскому перейти на турецкую службу, казаки с иронией говорят: «Будем впрямь мы ему, царю турскому, в слуги надобны, и как мы отси­димся от вас в Азове-городе, побываем мы у него, царя, за морем под ево Царемградом, посмотрим мы Царяграда строение и кра­соты ево. Там с ним, царем турским, переговорим речь всякую, — лише бы ему, царю, наша казачья речь полюбилась! Станем мы служить ему, царю, пищалми казачими да своими сабелки вос­трыми». Как ваши предки расправились с Царьградом, импера­тором Константином и христианами, продолжают казаки, «тако бы и нам учинить над вами, бусорманы погаными, взять бы ныне нам Царьград взятьем из рук ваших бусорманских, убить бы про­тив того вашего Ибрагима, царя турского, и со всеми его бусор­маны погаными, пролита бы ваша кровь бусорманская нечис­тая. Тогда у нас с вами в том месте мир поставитца, а тепере нам с вами и говорить болши того нечего».

Автор повести, отмечает А.Н. Робинсон, «рисовал... перед московскими читателями широкие, как ему казалось, горизон­ты, которые будто бы уже обозначились успехом первого "опы­та" — победоносной борьбой казаков за Азов. Он пытался даже развернуть эту перспективу в плане конкретных военных возмож­ностей и устами казаков говорил, что если бы только царь захо­тел, то... русские люди... разгромили бы Турцию и были бы "за ним... Ерусалим и Царьград по-прежнему"». «Предполагаемые автором повести успешные результаты такого " крестового похо­да" осмысляются им в плане возвращения под "руку государеву" "по-прежнему" будто бы собственных земель русского царя» ¹⁸.

Таким образом, А.Н. Робинсон полагает, что царьградская тема «Поэтической» повести была пассажем, обращенным каза­ками к московским читателям в пропагандистских целях. Само же намерение донцов посмотреть «строение и красоты» Царь-града исследователь считает отнюдь «не фантастичным», ссыла­ясь при этом на постоянное разорение казаками турецких и татарских городов и селений. Из-за слабого знакомства с истори­ей казачьих морских походов он утверждает, что «еще на живой памяти участников "азовского сидения" был смелый набег в 1623 г. на окраины самого Царьграда», хотя в действительности эти люди могли участвовать и в более близких по времени похо­дах к Босфору.

Нам представляется неправомерным рассматривать идею освобождения Царьграда в «Поэтической» повести только как пропагандистский пассаж, причем обращенный исключитель­но за пределы Дона. Вовсе не исключено, что в Войске Донском в 1637—1641 гг., не говоря уже о принципиальных сторонниках этой идеи, таких как сам Ф. Порошин, находились люди, кото­рые под влиянием азовского успеха и при удачном стечении обстоятельств надеялись «прибавить к себе» ряд турецких горо­дов и даже захватить Стамбул ¹⁹.

Имеются подтверждения казачьих «царьградских мечтаний» и в других источниках, помимо устного народного творчества и «Поэтической» повести. Итальянский путешественник Пьетро делла Балле, рассказав в своих записках 1618 г. о казачьих дей­ствиях на море и о том, как он в 1616 г. был очевидцем отправки из Стамбула против казаков султанского кузена Махмуд-паши с 10 лучшими галерами и множеством меньших судов, обращен­ных затем ими в бегство, замечал: «После стольких побед и та­ких хороших успехов, которые не могут не вселить в победите­лей храбрость и гордость, я вынужден призадуматься, не имеют ли казаки право претендовать однажды на что-то более возвы­шенное. Я слышал от них, что они надеются со временем стать хозяевами Константинополя, что освобождение этой местнос­ти предназначено их мужеству, что предсказания, которые они имеют, это ясно предвещают»²⁰.

По мнению Д.С. Наливайко, П. делла Балле приписал каза­кам провиденциальную веру в то, что они возьмут Константи­нополь и сокрушат Турецкую империю. Но у нас нет сомнений в том, что этот современник, известный внимательным изуче­нием казаков, в самом деле беседовал с некоторыми из них и что они вполне могли высказывать подобные суждения²¹. Более того, в той реальной обстановке казакам легче всего было «достать» до Стамбула, — венецианцам это сделать было труднее. Что же каса­ется славянского мира, то здесь следует согласиться с П.А. Кули­шом: «Одни только козаки смели мечтать об убиении гидры, засевшей в Цареграде, на развалинах древнего мира, среди христианских народов».

Сказанное, впрочем, не означает, что казаки непосредствен­но ставили перед собой цель овладения Стамбулом. Отмечая заблуждение некоторых историков, полагающих, что «казаки были далеки от мысли уничтожить турецкое владычество», в то же время нельзя не видеть, что между идеями, мечтами и по­мыслами, с одной стороны, и реальными планами и выбором целей — с другой, была дистанция большого размера, и это мы увидим при рассмотрении деятельности самозванца Яхьи и ка­зачьего похода 1625 г.

Идея же освобождения Царьграда продолжала витать в возду­хе на Днепре и Дону и после Азовской эпопеи. В самый разгар тяжелейшей войны украинцев, в 1649 г., русские послы Григорий Неронов и Григорий Богданов слышали на Украине разговоры о том, что по окончании войны с поляками Войско Запорожское вместе с союзным Крымом пойдет на Турцию, «и греки... им, казакам, вспоможенье чинить будут, а грек... православных християн много; и Турская земля без бусурман пуста не будет, и будут жить все православные християне против прежнего, как преж сего благочестивая вера была при царе Костянтине».

Между прочим, сами османы, во всяком случае некоторые из них, допускали возможность взятия казаками Стамбула. Тур­ки, отмечали современники, «не считают невозможным, что они (казаки. — В.К.), будь у них побольше счастья, могли бы овла­деть городом». В первой половине и середине столетия среди христианского населения Османской империи распространял­ся слух, что будто бы у самих турок существует пророчество, со­гласно которому владычество мусульман подходит к концу, а Стамбул будет отнят у них русскими. В 1645 г. грек Иван Пет­ров, советуя царю Алексею Михайловичу направить против Тур­ции донских казаков и ратных людей, говорил, что если это слу­чится, то в результате «султану турскому будет большое посрам­ление, и он смирится, потому что в книгах своих обретают, что царство их будет взято от русского народа». Через два года мит­рополит Силистрийский Иеремия заявлял в Посольском при­казе в Москве, что «опасение у турчан большое от донских каза­ков, а от немцев (западноевропейцев. — В.К.) такого опасения нет, потому что...у них (турок. — В. К.) описует взяту быть Царь-граду с сея государские стороны».

По вопросу, могли ли казаки взять Стамбул и если могли, то при каких условиях, из историков высказались Н.И. Краснов и П.А. Кулиш. Первый считал, что если бы Россия вовремя под­держала донцов, то «и Синоп, и Трапезунд, а пожалуй, и Царь-град давно были бы наши». По мнению Н.И. Краснова, казаки при поддержке Московского государства могли «легко... еще при царе Алексее сделаться владыками Понта и, овладев Керчен­ским проливом, Синопом и Трапезунтом, подготовить овладе­ние Царьградом. Если последовательное занятие анатолийских приморских городов потребовало бы полстолетия, то первенство на Черном море могло совершиться еще до вступления на престол великого преобразователя России (Петра I. — В.К.)». Если бы казаки «остались распорядителями Азовского и Черно­го морей, то по логике исторических событий, наверно, ранее самой России, но, разумеется, с ее поддержкою сделались бы обладателями Анатолии, Румелии, а затем и самого Константи­нополя». Для всего этого требовался коренной поворот россий­ской внешней политики. Его, однако, не произошло, и Н.И. Крас­нов философски замечал, что «выше логики событий есть еще Провидение, поворачивающее судьбы народов и царств по не­ведомому нам плану».

П.А. Кулиш полагал, что казаки могли бы реально взять Стамбул в случае одновременного антиосманского восстания столичных христиан. Говоря об одном из сильнейших христи-анско-мусульманских столкновений в Стамбуле, произошедшем в 1590-х гг. и сопровождавшемся гибелью нескольких десятков тысяч человек, историк замечал: «Недоставало в этот критичес­кий момент явиться в Босфоре разбойникам-козакам, и християнский мир давно бы освободил из рук азиятских варваров колыбель своего просвещения (Константинополь — В.К.). Но козакам в это время предстояла борьба с усердными слугами Христова наместника (католиками-поляками. — В.К)... им пред­стояла Солоница (поражение 1596 г. — В.К.)...»²²

В 1590-х гг. казаки находились еще на подступах к начав­шейся позже морской войне у анатолийского побережья и на Босфоре. В период же мощных казачьих набегов, угрожавших непосредственно Стамбулу, восстания христиан в османской столице не произошло.

Как бы то ни было, идея сокрушения турецкого господства и освобождения Царьграда, разделявшаяся казаками, была по­лезна «казачьему делу». Она приподнимала босфорские и про­чие набеги на качественно новый уровень, соединяла казачью войну с европейской антиосманской борьбой и обеспечивала Войску Донскому и Войску Запорожскому широкую междуна­родную поддержку.

2. Воюющие стороны

Османская империя была невероятно грозным и опасным противником. В XVI в. она как раз достигла наибольшего могу­щества и являлась великой мировой державой. Ее огромная армия, обладавшая громадным опытом ведения боевых действий, имела закаленных, стойких, выносливых и храбрых солдат и, как полагали современники, «самое совершенное в мире» воо­ружение. «Пионеры военного искусства своего времени, пер­вые, кто освоил тяжелую артиллерию, непобедимые в открытом поле в кавалерийском напоре орды, неуязвимые за своими "па­лисадами" пехотинцы — янычары, турки великого века, — по характеристике Л. Кинросса, — были беззаветно преданными своему делу бойцами, прекрасно обученными и высокодисцип­линированными, ведомыми и вдохновляемыми трезвомысля-щими и компетентными командирами, какими очень часто не были их противники того периода».

Османский военно-морской флот еще в XV в. превратился в грозную мировую силу, а к середине следующего столетия, сво­его «золотого века», господствовал на Средиземном море и до битвы при Лепанто 1571 г. считался непобедимым. Он был ог­ромен по количеству кораблей. Уже в осаде и взятии Констан­тинополя в 1453 г. участвовали 16 турецких трирем и бирем, око­ло 15 обычных галер, приблизительно 75 фуст, 20 парандарий и множество шлюпок и парусных лодок, — всего источники на­зывают от 250 до 480 судов.

Согласно подсчетам венецианского байло в Стамбуле Да­ниэле Барбариго, в 1564 г. в турецкой столице находились на плаву, в доках и на верфях 153 галеры, 4 галиота и 10 маон, на Родосе — 10 галер, в Александрии — 6, на Лесбосе — 2 и на Эв­бее — 1 галера; кроме того, в состав имперского флота входили североафриканские корсарские галеры и галиоты, из которых 56 находились в Алжире и Боне, 21 — в Триполи и 11 — в непо­средственных действиях на море. В сражении при Лепанто у ту­рок имелось около 300 галер и галиотов, большинство которых, правда, было потеряно, но уже в 1573 г. османский флот насчи­тывал 280 галер, 12 маон, 12 фуст и значительное число транс­портных судов.

Военно-морские силы Турции обладали кораблями и суда­ми разных типов и назначения, от огромных баштард до малых лодок (подробно см.: 627), с хорошими экипажами. В них было много опытных моряков, в частности греков, и морских офице­ров, в числе которых видное место занимали ренегаты из всех морских стран Европы. Этот флот постоянно воевал, и война, обучая экипажи, давала им несравненный военный опыт. Ту­рецкие морские солдаты, отличавшиеся фанатичной личной храбростью, являлись превосходными абордажными бойцами.

Абордаж же был излюбленным приемом османской морской тактики: турки, как пишет Иоганн Вильгельм Цинкайзен, «вры­вались со страшным криком на вражескую палубу и, сражаясь там человек против человека как львы, подвергали мечу все, что они могли найти и настигнуть. Смелая, стремительная атака при этой тактике, которую они, вероятно, позаимствовали у корсаров... обеспечивала часто победу османам».

Лучшими военными моряками Турецкой империи как раз и являлись североафриканские корсары — закаленные, дерзкие и не знавшие страха воины, действовавшие на Средиземном и Черном морях и выходившие в Атлантику и Индийский океан. Это были в основном «турки по профессии», как их назвал ис­панский современник, бенедиктинец Д. Хаэдо. Две трети кор­сарских капитанов Алжира в 1588 г. составляли европейцы — итальянцы, ирландцы, шотландцы, датчане и проч. Именно корсары дали Турции наиболее известных и выдающихся фло­товодцев²³.

Как несравнимы были силы небольших казачьих сообществ и великой Османской империи ни в отношении численности населения (один Стамбул во много раз превосходил все казачьи поселения, вместе взятые)²⁴ и вооруженных сил, ни в отноше­нии материальных ресурсов, так несравнимы были и флоты про­тивоборствующих сторон. Если по числу судов запорожские и донские флотилии, действовавшие на Черном море, еще могли потягаться с турецкими эскадрами и даже нередко превосходи­ли их, то сами эти суда в основном относились к совершенно разным типам. Османские галеры в сравнении с чайками запо­рожцев и стругами донцов имели много преимуществ: гораздо более крупные и сложно устроенные, лучше защищенные, нес­шие значительно большие экипажи и обладавшие несравнимой огневой мощью, они представляли собой страшную угрозу и, казалось, непреоборимую силу. Борьба казачьих судов с ними могла показаться столь же неравной, как поединок юного Дави­да с великаном Голиафом.

Но у чаек и стругов были особенности, обеспечивавшие ус­пех казачьих морских предприятий и доставлявшие большие неприятности противнику. Эти суда, внешне неказистые, на самом деле имели, по выражению И. В. Цинкайзена, «целесооб­разную постройку» и были отлично приспособлены к условиям плавания по рекам и морю: они обладали малой осадкой, легко­стью, прочностью, устойчивостью и высокой быстроходностью. Тяжелым, неповоротливым турецким галерам, плохо маневрировавшим, особенно в действиях против множества неприятельских кораблей, в боевом столкновении приходилось иметь дело с юркими, маневренными и скоростными казачьими судами.

Мореходные суда запорожцев и донцов, похожие друг на друга, были парусно-гребными, с веслами как главным движи­телем и одной мачтой, несшей прямой парус, который приме­нялся по преимуществу при попутном ветре. По описанию Гийома Левассёра де Боплана, относящемуся к 1650 г., чайка имела в длину 60 парижских футов (около 19,5 м), в ширину 10—12 фу­тов, в высоту 12 футов, в глубину 8 футов, возвышаясь над поверх­ностью воды не более чем на 2,5 фута. У судна было два руля, на носу и корме, ипо 10—15 весел с каждого борта, всего, следова­тельно, 20—30 весел. Струг, согласно сведениям адмирала Кор-нелиуса Крюйса 1695—1696 гг., был длиной от 50 до 70 футов и более (неясно, какие футы имелись в виду; в рейнских футах это 14,8—20,7 м, в английских 15,2—21,3м, в парижских 16,25— 22,75 м и в амстердамских 16,6—23,2 м с возможным превыше­нием максимума в каждом случае). Весел насчитывалось от 16 до 40. На чайке, как сообщал Г. де Боплан, помещалось 50—70 че­ловек. О донских стругах известно, что они разделялись на боль­шие, средние и малые. В 1655 г. атаман Кузьма Дмитриев, рас­сказывая в Москве об очередном походе донцов, говорил, что в море вышли большие струги «по осьмидесят человек», средние «по семидесят и по штидесят человек» и малые «по пятидесят человек»²⁵.

Чайки и струги могли нести небольшие пушки-фальконеты: согласно Г. де Боплану, по четыре-шесть, согласно К. Крюйсу, по одному орудию на судно²⁶, — но главная сила этих судов за­ключалась в самих казаках — великолепных, умелых и храбрых профессионалах войны, которые превосходили турок в искусст­ве мореплавания и оказывались еще более замечательными мор­скими пехотинцами, чем османские морские солдаты.

Тактика казаков на море вытекала из условий войны и осо­бенностей своих и вражеских судов, флотилий и эскадр. В чу­жом враждебном море, побережье которого принадлежало не­приятелю, не обладая на этом побережье постоянными базами, имея в тылу у себя вражеские крепости, используя преимуще­ства чаек и стругов и качества их экипажей, запорожские и дон­ские «адмиралы» вели по сути дела партизанскую, корсарскую войну. Ее характерными действиями были неожиданные, вне­запные, стремительные и дерзкие налеты на территорию про­тивника — приморские торгово-ремесленные центры, военно- морские базы и крепости, их сокрушительный разгром и быст­рый отход в море. Предусмотреть место казачьих ударов было невозможно, как и обеспечить надежной защитой тысячи миль побережья и множество населенных пунктов.

В сражениях с турецкими кораблями и эскадрами казаки прибегали к стремительной, по возможности неожиданной, мощной атаке по несколько судов на галеру и к чрезвычайно смелому, всесокрушающему абордажу, вследствие чего, как вы­ражался французский современник, турки «часто были биты». Завоевав Черное море, османы «расслабились». Их непоко­лебимая и абсолютная уверенность в превосходстве своих войск и флота над любым возможным в этом регионе противником, в недостижимости для него Малой Азии, в полном прикрытии Стамбула крепостями Румелихисары и Анадолухисары оказа­лась роковым заблуждением. В тылу империи появился хотя и незначительный по численности, но сильный и отважный враг — «проклятые казаки» (по излюбленному выражению турецких современников), и оказалось, что слабые крепости старинной, ещедоосманской постройки с недостаточными по составу и не готовыми к ожесточенной войне гарнизонами не в состоянии удержать выходы «вероломных гяуров» в море и что для успеш­ной борьбы с ними остро не хватает сил и средств.

По мнению Ю.М. Ефремова, лишь во втором десятилетии XVII в. «громоздкий и неуклюжий управленческий аппарат вос­точной деспотии наконец-то осознал, какую опасность для ее земель представляли морские экспедиции запорожцев. Нача­лось поспешное восстановление старых укреплений и строи­тельство новых. На все это требовалось много времени и боль­шие деньги. Однако время не ждало. За предыдущие десятиле­тия казаки хорошо освоились на Черном море...»

И.В. Цинкайзен, говоря о «казачьем бедствии», принявшем для турок «рискованный и опасный характер», замечает: «Нич­то... не было более раздражительным и обескураживающим, как то, что приходилось держать наготове чуть ли не всю османскую морскую мощь против этого незначительного пиратского фло­та, чья главная сила состояла разве только в легкости и быстроте судов и ловкости и отваге их экипажей». На самом деле выяви­лось и еще более обескураживающее обстоятельство: вся эта ту­рецкая мощь оказалась не в состоянии ни разгромить казаков, ни остановить их, ни защитить собственное население. Нич­тожные стратегические результаты давали и турецко-татарские нападения на казачьи поселения и опорные пункты: сжигаемые, они возрождались вновь, трофеи оказывались незначительными, вместо убитых и захваченных врагов появлялись новые.

Дерзость казаков возрастала, а решимость к отпору и моральное состояние экипажей османских кораблей падали. «На море, — констатировал в 1634 г. Эмиддио Дортелли д'Асколи, — они (казаки. — В.К.) завладевали сначала маленькими судами , и, поощряемые удачей в своих предприятиях, с каждым годом стали забирать все большие суда и в большем количестве... ни один корабль, как бы он ни был велик и хорошо вооружен, не находится в безопасности, если, к несчастью, встретится с ними, особенно в тихую погоду. Козаки стали так отважны, что не только при равных силах, но и 20 чаек не побоятся 30-ти галер падиша­ха, как это видно ежегодно на деле...» Наконец дело дошло до того, что отпор казакам осмеливались давать лишь самые силь­ные корабли имперского военно-морского флота, а османские порты, находясь в постоянном страхе перед казачьими нападе­ниями, оказались «как бы в блокаде».

Польский коронный канцлер Станислав Жолкевский в 1617 г. рекомендовал королю Сигизмунду III Вазе дать аудиен­цию одному очевидцу, который побывал в Трабзоне как раз тог­да, когда его захватили казаки, «нагляделся и наслушался» об их действиях и, в частности, мог бы рассказать монарху, «как по­том (турки. — В.К.) из Трапезунта в Константинополь от порта до порта прокрадывались... и вещи свои с судов сгружали, а уз­навши, что казаков нет, снова на суда грузили. В каждом порту так сильно страх охватил жителей, как на европейском, так и на азиатском берегу, что цесарю (султану. — В.К.) подали проше­ние: если их не оборонят, то хотят казакам преклониться». Ины­ми словами, население ряда местностей Румелии и Анатолии едва ли не готово было признать казачью власть. Возможно, иногда дело доходило и до взимания казаками своеобразной дани: во всяком случае, Э. Дортелли писал об окрестностях Су­дака, что «это самое прелестное место Татарии, но в настоящее время там нельзя сбирать виноград, потому что козаки ходят туда грабитьдесятину».

У этого же современника читаем: «...если Черное море было всегда сердитым, с древних времен, то теперь оно несравненно чернее и страшнее по причине многочисленных чаек, все лето опустошающих море и сушу... опасаюсь даже, как бы поэтому не пришлось в скором времени совсем прекратить плавание...»

В 1618 г. П. делла Балле замечал, что «больше нет мест, под­чиненных туркам, в окрестностях Черного моря, которые бы они(казаки. — В.К.) не захватывали, которые не грабили и не разо­ряли полностью... они сегодня очень сильны на Черном море, и очевидно, что как бы мало их ни было, никто никогда не осме­лится оспаривать их владычество». Французский посол в Стам­буле Филипп де Арле де Сези в 1625 г. называл казаков «хозяева­ми Черного моря», а тайный советник шведского короля и его посол в Польше Жак Руссель в 1631 г. обращался к ним как к «властелинам Днепра и Черного моря». Запорожцы, замечал тогда же французский автор Мишель Бодье, говоря о противо­стоянии Стамбулу 1620-х гг., явились «бичом для... Турецкой великой державы», которую они терзали, «как мухи терзают и самых больших животных», и «показали туркам, что в каком бы положении они (казаки. — В.К.) ни бьши на этом море, они тут всегда хозяева и что оно не столько море, сколько арена их побед над ними (турками. — В.К.)».

На основании подобных свидетельств современников мно­гие историки XVIII—XIX вв. не сомневались, что казаки време­нами захватывали господство на море. Французская «Всеобщая история о мореходстве» указывает, что в 1614и 1625 гг.они «учи­нялись» «обладателями» и «совершенными обладателями» Чер­ного моря и прекращали там свободу плавания для турецких судов. О том, что казаки «господствовали на опаснейшем из всех морей, Черном море», пишет И.В. Цинкайзен. «Уже турки, мож­но сказать, не владели Черным морем, — говорит о первой чет­верти XVII в. П.А. Кулиш, — и навигация между Лиманом (Днепровско-Бугским. — В.К.) и Босфором перешла в руки но­вых варягов»²⁷.

Сходные оценки нередко дают и историки XX в. Д.С. Нали-вайко считает, что «в период с 1614 по 1634 г. казаки фактичес­ки господствовали на Черном море», что в 1610—1620-х гг. они «почти полностью завладели... морем, и турки бьши бессильны защитить от них свои владения». Я.Р. Дашкевич характеризует второе и третье десятилетия XVII в. как «период почти безраз­дельного господства запорожских казаков на Черном море».

«В XVII в., — пишет Ю.П. Тушин, — турецкий флот на Чер­ном море вынужден был перейти к оборонительным действиям. Он уже не был в состоянии полностью контролировать море­ходство и часто с трудом защищал собственные торговые суда и прибрежные города. Подчас хозяевами моря становились дон­ские и запорожские казаки». Ю.М. Ефремов, называя первую четверть XVII в. «золотым веком» казачьих черноморских похо­дов, говорит, что османский военный флот был вынужден временами уступать инициативу казакам, которые, «бывало... ста­новились господами моря». Наконец, В.П. Загоровский полага­ет, что на протяжении 1650-х гг. донской казачий флот «был в полном смысле слова хозяином в Азовском море и в северной части Черного моря»²⁸.

Приведенные суждения во многом справедливы и в целом отвечают реалиям рассматриваемого времени, но нуждаются в некоторых уточнениях. С точки зрения современного военно-морского искусства господство на море означает создание од­ним из противоборствующих флотов нужного ему режима в час­ти контроля за судоходством, свободы развертывания своих сил, в выборе времени, направлений и характера наступательных действий (иногда даже слабых группировок своих сил). Неприя­тельский флот при этом лишается возможности осуществлять организованные наступательные действия и оказывать реши­тельное противодействие противнику. Вследствие всего этого флот, завоевавший господство на море, может пресекать мор­ские перевозки неприятеля с помощью блокады его портов и беспрепятственно наносить удары по берегу.

Стратегическое господство предполагает такое соотноше­ние сил, при котором противник на всем морском театре не в состоянии сорвать операции, проводимые господствующим флотом. Оперативное же господство означает превосходство в силах и средствах на направлении главного удара и достигается путем широкого и смелого маневра силами, умелым использо­ванием географических особенностей театра и его оборудова­ния.

Исходя из этих положений, о стратегическом господстве казаков можно говорить применительно к 1637— 1641 гг. и Азов­скому морю, которое тогда оказалось под полным контролем Войска Донского и его флота. Что же касается Черного моря, то там запорожцы и донцы достигали оперативного господства на направлениях своих ударов во многих кампаниях 1610— 1630-х и 1650-х гг. Это нельзя расценить иначе как выдающийся успех казачьих флотилий, их командиров и рядовых участников экс­педиций, особенно с учетом того, что казакам противостояли один из крупнейших военно-морских флотов тогдашнего мира и, видимо, самая большая его армия и что Черное море было «внутренним озером» Турции.

Имеющиеся в литературе обзоры морских походов казаков позволяют не освещать здесь конкретный ход морской войны. Отметим лишь, что запорожцы, выходя из Днепра, первоначаль- но атаковали близлежащие порты и крепости Северо-Западно­го Причерноморья, а затем города Крыма. Донцам было слож­нее добраться до Черного моря, поскольку выход в него закрыва­ли еще крепости, располагавшиеся по обоим берегам Керчен­ского пролива, и поначалу донские удары падали на поселения азовского побережья, затем на Керчь и Тамань. В дальнейшем флотилии запорожского и донского сообществ совершали набе­ги на северо-западные и северо-восточные берега Черного моря, Крым, Румелию, побережье Кавказа и Анатолию. Мощным ка­зачьим ударам подвергались укрепления в устьях Днепра и Дона, Очаков, Аккерман, Темрюк, Арбаток, Керчь, Тамань, Кафа, Су­дак, Балаклава, Гёзлев, внутренние города Крымского полуост­рова (включая столицу ханства — Бахчисарай), Килия, Измаил, Балчик, Варна, Гонио, Трабзон, Самсун, Синоп, Инеболу и многие иные центры Азово-Черноморского бассейна. В ходе экспедиций 1600—1650-х гг. казаки не раз добивались побед в сражениях с эскадрами и отрядами кораблей османского воен­но-морского флота.

Начав с небольших и близких морских походов, запорожцы и донцы с течением времени уходили все дальше от устьев Днеп­ра и Дона, охватывая своими операциями все более дальние бе­рега, пока наконец не достигли Прибосфорского района и само­го Босфора. Набеги в «сердце» империи были подготовлены многими предшествовавшими экспедициями, на которые ушел весь XVI в. и первые годы XVII в. и которые дали казакам огром­ную практику и колоссальный опыт²⁹.

Расширению казачьего театра военно-морских действий и успехам казаков много способствовали кризис и упадок Осман­ского государства, признаки которых стали заметны со второй половины XVI в. и в последующем нарастали. По замечанию П.А. Кулиша, слава казаков «возрастала быстро с упадком Отто­манской империи после блистательного... царствования... Со-лимана Великолепного (Сулеймана I Кануни (Законодателя). — В. К.). Неспособность его преемников и начавшееся еще при нем владычество Сераля (Дворца султана, т.е. его Двора, прибли­женных. — Прим. ред.) над войском и флотом благоприятство­вали развитию в Турции анархического элемента на счет прави­тельственного полновластия».

В первой четверти XVII в., как говорят турецкие историки, падишахский трон «был занят молодыми людьми, еще не вы­шедшими из младенческого возраста (лучше бы сказать: юно­шеского. — В.К.), вроде Ахмеда I и Османа II», и психически больным Мустафой I, а затем мальчиком вступил на престол Мурад IV. Его место занял «распутный, полоумный и кровавый» Ибрахим I Дели (Отважный), «в конце концов удушенный», пос­ле которого на троне оказался семилетний Мехмед IV Авджи (Охотник). Отсюда, указывают те же авторы, и проистекали без­началие, внутренние беспорядки, анархия в Стамбуле и во всех областях Османского государства. Разумеется, причины кризи­са имели более глубокие корни, а нарисованная картина, равно как и часто описываемое в литературе всевластие янычар и гос­подство «всех пороков, страшного пьянства, открытого развра­та, роскоши, лихоимства невероятного, лицемерия, открытого предательства», лишь отражали социально-экономические и политические основы начавшегося застоя и затем упадка импе­рии.

Но как бы то ни было, ослаблением Турции умело и активно воспользовались казаки для развертывания наступления на саму Анатолию и Босфор. «Внутренний кризис Турции, восста­ния провинций, разложение всей военной системы, — пишет Н.А. Смирнов, — безусловно, служили удобным мотивом для безнаказанных и смелых морских рейдов... казаков». Неслучай­но первая четверть и первая треть XVII в. дают хронологическое совпадение крайне отрицательных оценок состояния Осман­ского государства и большого числа источников о начале, акти­визации и апогее казачьих набегов на Босфор. Следует еще иметь в виду, что в первой половине XVII в., в то время как Турецкая империя вступила в период застоя и упадка, казачьи сообще­ства достигли расцвета вольностей и, несомненно, связанных с этим мощи и влияния. Пересекшиеся «кривые» развития Тур­ции и казачества были направлены в разные стороны.

Состояние вооруженных сил Османского государства эпохи казачьих босфорских набегов современные наблюдатели и после­дующие авторы, как правило, характеризуют весьма негативно.

«Какие же это воины янычары? — писал в 1624 г. князь Кшиштоф Збараский о лучших и когда-то непобедимых солда­тах Турции. —... Имеют янычарки (мушкеты. — В.К.), которые дают очень сильную отдачу, нельзя стрелять, приблизив к лицу, надо с плеча снять. Порох очень плохой, прицельная стрельба очень затруднена. Одиночным выстрелом не убьют, хотя при залпе нанесут большой ущерб. Молодые воины мало упражня­ются в стрельбе. Это настоящий сброд... Парни молодые изба­лованные. Управляют ими люди без всякого опыта. Есть еще немного старых янычар, среди них попадаются совсем дряхлые».

«Все приморские крепости, — продолжал князь, — плохо ук­реплены. Устроиться служить в них стремятся либо старые вои­ны, либо трусы, сердце которых слишком боязливо для битвы в поле, но таковым оно остается и в крепости».

Турецкие историки констатируют, что в период после Сулеймана I, когда «военное искусство в Европе постепенно про­грессировало», у османов оно «оставалось в своем прежнем со­стоянии», а «военная промышленность не только не развива­лась, но даже некоторые ее виды, как, например, литье пушек, выделка ружей и сабель, пришли в упадок». В то время как в Европе возникли специальная военная наука и военное образо­вание для офицеров и генералов, в Турции «все еще продолжали применять старые приемы», а «высшее командование осман­ской армией подчас находилось в руках министров, чрезвычай­но мало осведомленных в военном деле».

Как подчеркивает Н.А. Смирнов, «турецким войскам нельзя было отказать в храбрости, выносливости, фанатичном пренеб­режении к смерти, в стойкости. Но все эти ценнейшие качества могли бы дать гораздо больший эффект, если бы высшее коман­дование стояло на должной высоте». Султанские войска стано­вились все более «тяжелыми на подъем», и Богдан Хмельниц­кий недаром иронически говорил, что «турки нежные, без про­вианта никогда не ходят». Армию, ее соединения и части сопровождали большие обозы, но интендантская служба, сис­тема снабжения и финансовое обеспечение за счет грабежа не­приятеля перестали соответствовать требованиям времени. Ста­ло не хватать оружия, боеприпасов и предметов снаряжения, да, собственно, и самих войск и особенно военных специалистов.

Маневренность османских войск была чрезвычайно слабой, они избегали воевать безучастия стремительной крымской ка­валерии и старались по возможности не вступать во встречный бой. Особенностями этой армии и ее тактики историки объяс­няют, «почему турецким войскам и даже флоту было крайне труд­но вести борьбу с малочисленными, но обладавшими исключи­тельной маневренностью» казаками, которые были способны очень успешно сражаться против неприятеля, иногда превосхо­дившего их по численности в десятки раз. Объяснение, конеч­но, неполное, но оно верно подмечает некоторые кардиналь­ные минусы османской армии³⁰.

Правители Турции, всегда больше рассчитывавшие на свои сухопутные силы, чем на флот, именно им и отдавали предпоч­тение. Неудивительно, что кризис в еще большей степени коснулся военно-морских сил. Некогда великий османский флот, подчеркивают турецкие историки, в течение XVII и затем ХVIII в. постепенно слабел и к концу последнего столетия «дошел до такого состояния, что был не в силах защищать гавани и Черного, и Эгейского морей».

Приведем конкретную оценку имперского флота, данную в 24 г. К. Збараским: «На Белом море (турки. — В.К.) вот уже несколько лет не могут снарядить более 56 галер. В этом году станет еще меньше, надеются снарядить немногим более 40. Не ошибусь, если скажу, что на Черном море — при самом большом преувеличении — их будет не больше 20. Галеры плохие, оснащены очень скверно. Ни на одной из них, кроме галеры капудан-паши (главнокомандующего военно-морским флотом Империи. — В. К.), нет даже 100 воинов, в основном 70—60, да и  тех насильно завербовали, либо они отбывают повинности. На вооружении [галеры] не более 50—60 ружей. Таково [положе­ние] на Белом море, на Черном еще хуже. Военному делу не обучают уже около 100 лет. На побережье воины столь "муже­ственны", что едва не умирают [от страха], когда должны идти против казаков, которых полно на Черном море. Те же, что на Белом море, такую "храбрость" обнаружили, что их 50 галер не решились сражаться с флорентийскими и едва спаслись от них бегством».

«Происходит это все, — считал К. Збараский, — оттого, что во флоте полно всякого отребья... Невозможно и денег достать на столь обременительные расходы, [как строительство галер], из-за всеобщего разорения».

Действительно, по сравнению с XVI в. число галер в осман­ском флоте резко уменьшилось, и в то же время ухудшилось ка­чество их постройки; сделанные из сырого леса, спешно и не­брежно, они недолго оставались на плаву. Корабли плохо сна­ряжались и снабжались: стало не хватать моряков, морских солдат, гребцов, оружия, боеприпасов и продовольствия.

«Бомбандиры (пушкари. — В.К.), которые служат во флоте турецком, — констатировал Пол Рикоут, — суть зело неискус­ны, оные обыкновенно суть христиане, французы, агличаны, галанцы и других народов, понеже турки верят, что довольно ежели христианин, то доброй бомбандир и бутто знает употреб­лять добре всякого оружия огненного... капитаны обыкновенно суть ренегаты — италианцы или дети ренегатов... Командуют сии офицеры их подчиненными людьми на италианском сме­шенном языке, которой турки называют франк».

Османские моряки, согласно этому современнику, были не­искусны на море, не имели морской практики, и в стране недо­ставало людей, достойных командовать флотом. Большинство высоких флотских должностей покупалось, и лица, их приобре­тавшие, были «того ради принуждены красть колико могут, чтоб получить те деньги, которые издержали на покупку оного чина. Чинят тож капитаны галерные, и не обретается ни един офицер, которой бы не крал у своего государя, когда ему подается к тому случай». Упоминаемый далее «борец с казаками» капудан-паша Эрмени Халил-паша, по словам И.В. Цинкайзена, «один из не­многих, находившихся на своем месте... был смещен, поскольку его преемник изъявил желание внести 50 000 пиастров, необхо­димых, чтобы снарядить две галеры, которые должны были вый­ти в Черное море».

Ядро османских морских войск, все больше терявших боес­пособность и дисциплину, составляли сипахи и янычары, и в со­став морских солдат входил и также азабы и левенды. О янычарах уже говорилось выше. Сипахи по своим воинским качествам, как свидетельствуют современники, были хуже янычар. Азабов («хо­лостяков») на галерах насчитывалось немного, причем треть из них оказывалась неспособной к настоящей службе. Левенды же, согласно И.В. Цинкайзену, хотя и были старейшими, «но самы­ми худшими османскими морскими солдатами». Само слово «левенд» со временем стало у турок синонимом грабителя и бездель­ника. «Они, — указывает цитированный тюрколог, —оставались, однако, еще долгое время в качестве мародеров бичом страны и совершали, особенно в азиатских провинциях, вплоть до 18-го века ужасающие бесчинства, пока, наконец, лишь в 1737 году не удалось... полностью искоренить их и рассеять».

Североафриканские корсары, способные успешно бороться с казаками, являлись на султанскую службу все реже. Галеры, находившиеся в собственности беев Архипелага, «были лучше удовольствованы людми и прочими вещми, нежели константи­нопольские», но владельцы берегли свои корабли, стараясь во время боя избежать «опасных мест», чтобы сохранить «лучшую часть своего имения».

Команды турецких кораблей состояли из трех разнородных элементов: свободно навербованных людей, согнанных со всей империи рекрутов и галерных рабов. Значительная часть коман­ды, по выражению Бернардо, несла оковы вместо оружия и по­тому вовсе не употреблялась в бою. Более того, эти невольники являлись постоянными и непримиримыми «внутренними врагами», от которых в любой момент можно было ожидать «удара в Галину». Так, собственно, было и в предшествующих столетиях. Однако теперь, в связи с упадком флота, разнородность экипа­жей приобретала для османского командования все более зло­вещий характер³¹.

В литературе при очень невысоких в большинстве случаев оценках турецкого флота XVII в. встречаются и иные, подчас диаметрально противоположные характеристики. Хотя флот империи, пишет Ю.М. Ефремов, теперь уже не знал столь громких имен победителей-флотоводцев, как раньше, «все же на протяжении всего этого века и по своей численности, и по выучке экипажей, уровню их боеспособности, и по оснащению и во­оружению кораблей он оставался грозной боевой силой, с чес­тью поддерживавшей на морях былую славу своих знамен».

«Среди матросов, — продолжает историк, — было много гре­ков с Архипелага и левантийцев... Морскую пехоту комплекто­вали из турок и мусульман-албанцев — хороших, стойких сол­дат... Много было в турецком флоте... офицеров из европейцев-ренегатов, бывших офицеров венецианского, французского, испанского флотов... недостающие... знания современной на­вигации турецкий флот восполнял за счет притока опытных мо­ряков-навигаторов из европейских стран. Каждый из них пре­красно знал, что попадись он в руки своих бывших единоверцев, и его вздернут на рее без всякого суда и следствия. Поэтому они верно служили султану, на их преданность он вполне мог рас­считывать. Таким образом, турецкий флот располагал кадрами опытных матросов и знающих свое дело офицеров, вполне со­временными, мощными кораблями, вооруженными многопу­шечными батареями».

В чем причина такого расхождения оценок? На наш взгляд, процитированный автор рассматривает состояние османского флота словно с точки зрения тогдашних казаков, а европейские современники и большинство нынешних авторов, в том числе турецких, сравнивают этот флот с флотами ведущих морских держав Западной Европы. При этом у историков обнаружива­ются разногласия относительно того, когда именно началось отставание турецкого флота и когда европейские военно-мор­ские силы стали решительно его превосходить, а также отмеча­ются периоды усиления османской морской мощи путем стро­ительства десятков новых галер даже в течение XVII в.

Далее следует иметь в виду, что многие европейские совре­менники, в частности и К. Збараский, из-за своих антиосманских взглядов волей-неволей преуменьшали силы Турции, в том числе и ее флота, и преувеличивали признаки ее упадка. И.В. Цинкайзен, приведя тогдашние свидетельства об уменьшении чис­ла османских галер в первой половине XVII в. до 40—56, тем не менее больше доверяет утверждению П. Рикоута о том, что в этот период турки снаряжали, правда, с трудом, до 100 галер.

Мы увидим, что в 1624 г. на Черном море против мятежных крымских правителей и казаков действовали не 20 галер, как полагал К. Збараский, а в полтора раза больше. Согласно Эвлии Челеби, в султанской армаде, отправленной в 1641 г.отбиратьу казаков Азов, насчитывалось 150 галер, калит и баштард, 150 фыркат, 200 шаик и карамюрселей, всего, таким образом, 500 кораблей и судов разных типов³². В ходе кампании 1645 г. на Средиземном море турецкий флот состоял из 81 галеры, 2 га­леасов, 1 большого галиона, 12 малых александрийских и тунис­ских судов, около 360 шаик и карамюрселей, а также 10 союз­ных англо-голландских транспортных судов, имея всего около 470 единиц.

Как видим, в османском флоте были не одни только галеры, игравшие ведущую роль в крупных морских сражениях и осо­бенно интересовавшие европейцев, но и корабли других клас­сов, причем борьбу с казаками подчас эффективнее могли вести как раз средние и малые корабли, и в первой четверти XVII в. в семи морских арсеналах на Черном море турки наладили новую систему «антиказачьего» судостроения³³. На протяжении всего столетия османский флот постепенно совершенствовался, и, как отмечал, несколько преувеличивая, современник, в Турции ви­дели «каждой день что-нибудь новое, касающееся к совершен­ству и к преимуществу мореплавания».

В обычное время, полагает Ю.М. Ефремов, состав этого фло­та «колебался где-то в пределах 180—200 боевых кораблей» и, следовательно, «не уступал в численности таким крупнейшим флотам того времени, как английский и голландский, и превос­ходил флоты таких мощных государств, как Испания (90—100 ко­раблей) и Франция (75—80)», а в военное время благодаря мо­билизации торговых судов доходил до 400 боевых единиц. Кон­кретные подсчеты могут быть разными, но нет сомнения в том, что и в XVII в. у Турции все еще был огромный флот, равно как и великая армия, посредством которых империя и продолжала удерживать завоеванные территории и захватывать новые.

Возможности воссоздания флота, терявшего корабли в ре­зультате поражений, и даже значительного его усиления были далеко не исчерпаны. Государство обладало гигантскими неис­пользованными ресурсами и резервами, и заявление одного из его сановников: империя «настолько сильна и богата, что... мо­жет соорудить флот, заменяя железо серебром, пеньковые кана­ты шелковыми, а льняные паруса атласными», — не кажется слишком фантастическим и для эпохи расцвета казачьего мо­реплавания.

«Трудно домыслится причины, для которой турки суть так слабы на море, — писал П. Рикоут, — понеже у них обретается довольство всяких вещей, которые потребны для строения ка-раблей и для вооружения флота с добрым экипажем: из великих лесов в длину по Черному морю и даже до гольфы Никомидской (Никомидийского, ныне Измитского залива Мраморного моря. — В.К.) во Азию могут довольствоватся на строение бастиментов (судов. — В.К.) деревья болши, нежели им потребно, смола густая и житкая, сало — сие приходит из Албании и из Валахии, пенка и полотна парусные из Каира, сухари из всех стран их империи; большая часть их портов способнейшии на строение караблей, а в арсенале константинопольском есть трит-цать камар, или сводов (доков. — Прим. ред.), определенных на оное строение, того ради могут строитися во едино время без помешания другому».

Английский дипломат считал, что «ежели все вещи соеди­нились бы вкупе», то Стамбул стал бы «господином всего Окиана», и что «надлежит всякому молить Бога для общей пользы христианству, чтоб они (турки. — В.К.) никогда не проснулись от сего глубокого сна, понеже ежели когда им придет в мысль, чтоб быть сильным на море, и ежели будут о том прилежать как подобает, то произошли бы оные страшны всему свету». Тем не менее, как замечает Карл Макс Кортепетер, именно невероят­ные богатства Черноморского региона, «балканского и анато­лийского глубоких тылов», доступность ресурсов и относитель­ная легкость их контроля «позволили Оттоманской империи выдержать очень серьезные внутренние и внешние угрозы своей жизнеспособности в период между концом шестнадцатого века и Кючюк-Кайнарджийским договором 1774 года».

Что же касается приведенного выше недоумения П. Рикоу­та, почему турки не могут в полную силу воспользоваться свои­ми ресурсами для увеличения флота, то «Всеобщая история о мореходстве», пересказав слова этого современника, отвечала ему так: «Они не умеют в пользу свою употреблять выгод, при­родою столь щедро им доставляемых...» И в самом деле, мы позже увидим, как наведение порядка в империи при великих везирах Кёпрюлю, их сильная власть и концентрация усилий госу­дарства для решения жизненно важных задач повлияют на во­енно-морскую активность казачества, в частности в районе Бос­фора.

В эпоху Босфорской казачьей войны Турция хотя и стала отставать от ведущих военных и морских держав мира, но вовсе не находилась на краю гибели. Для небольших в сравнении с гигантской мировой империей сообществ казаков это был чрез­вычайно сильный враг, имевший множество сухопутных частей, крепостей, кораблей и пушек.

Сделаем  выводы:

1. Османское государство с XIII в. непрерывно расширяло свои границы и в XVI в. установило контроль над всем Азово-Черноморским бассейном. Оба его моря превратились во «внут­ренние озера» империи, в которых не допускалось никакое по­стороннее мореплавание.

2. Казачьи сообщества — Войско Запорожское и Войско Донское, хозяйство которых первоначально основывалось на водных промыслах, оказавшись отрезанными от устьев Днепра и Дона и прилегающих морей, не могли смириться с османским господством и начали борьбу за низовья своих рек и свободный выход в море.

3. Логика развития казачье-турецкой войны и казачья так­тика активной обороны привели к осуществлению босфорских морских походов. Казаки рассчитывали нанести Турции весьма ощутимый урон в ее центральном районе и тем ослабить турецко-татарский натиск на свои земли. Среди целей набегов к Бос­фору было и получение добычи, но оно занимало далеко не пер­вое место. Популярная в христианском мире идея освобожде­ния Царьграда воспринималась на Запорожье и Дону вполне реально и была полезна «казачьему делу».

4. Османская империя являлась для казаков чрезвычайно опасным и сильным противником, обладавшим несравнимыми по мощи материальными ресурсами, армией(и флотом.

5. Казачьи суда, уступавшие турецким в части размеров и оснащения, имели ряд особенностей, обеспечивавших казакам успех в сражениях. В сочетании с военным искусством и воин­ским мастерством казаков это позволяло казачеству добиваться оперативного господства на направлениях своих черноморских ударов.

6. Расширению театра казачьей войны способствовали кри­зис и упадок Османского государства, вследствие которых ту­рецкие вооруженные силы в XVII в. оказались слабее, чем в пред­шествующее время. Однако они по-прежнему многократно превосходили силы казачьих сообществ, и у Турции еще были громадные неиспользованные резервы.

Примечания

¹ «Неудивительно поэтому, — писал Михалон Литвин, — что один ев­рей, занимающийся сбором пошлин у... единственных ворот, ведущих в . Таврику (на Перекопском перешейке. — В.К.), и видевший постоянно бесчисленное множество наших людей, угоняемых туда, спрашивал у нас: ос­талось ли еще сколько-нибудь людей в нашей стране или их уже совсем нет? А также откуда берегся такое их множество?» П.А. Кулиш прав, заме­чая, что казаки жили «у самой пасти чудовища, пожиравшего их братии ежегодно, ежемесячно, даже, можно сказать, ежедневно».

² О турецких завоеваниях см.: 632, ч. 1-2; 460; 298; 478; 326; 472; 338; 355; 598; 337; 517; 554; 409 и др. Карту расширения Османского государ­ства см.: 338. Любопытно, что автор карты Халил Иналджык неправомер­но показывает под 1590 г. всю территорию Дона вплоть до Переволоки частью Крымского ханства.

³ У Т.К. Крыловой сказано: «Ь'пе ПНе 1гто1ее йе8 8и11ап$», — так в шутку называют его (Черное море. — В.К.) французские историки». Похоже, ав­торство принадлежит вовсе не шутникам-французам.

⁴ А. Маврокордато также заявлял, что «Черным морем и кругом его всеми берегами владеет один салтан, а иного государя к тому морю никако­го владения, ни места нигде не бывало и ныне нет. И того ради и ныне, и никогда плавания по Черному морю московским кораблям и никаким су­дам для торговли поволено не будет, понеже от веков никто из иных наро­дов при владении турском не имел на том море плавания». По словам турец­кого представителя, исстари и доныне много раз просили и теперь просят о том французы, англичане, голландцы и венецианцы, но Турция издревле им отказывала и ныне отказывает, «говоря, чтобы они никакой в том на­дежды не имели».

В этих заявлениях содержатся некоторые «дипломатические» передерж­ки относительно того, что бывало и не бывало прежде. Но Б.А. Дранов обвиняет А. Маврокордато в «ретроспективной исторической фальсифика­ции», утверждая, в частности, что договоры («капитуляции») Англии и Гол­ландии с Турцией 1604(1607) и 1612гг., равно как и их подтверждения последней трети XVII в., предоставляли судам названных стран право про­хода через Босфор и судоходства на Черном море. В самом деле, «капитуля­ции» формально разрешали ведение черноморской торговли под англий­ским и голландским флагами, в том числе и с Московией через реку Дон, а суда Англии и Голландии при заходе в Кафу или иные черноморские порты должны были пользоваться покровительством османских властей. В дей­ствительности же все это осталось на бумаге, и турки не пропускали упомя­нутые суда в Черное море. По имеющимся источникам, казаки никогда не встречали их ни на Черном, ни тем более на Азовском море. Б.А. Дранов делает свои заключения на основе материалов В.А. Уляницкого (постоян­но называя его Ульяницким), но тот, сказав, что англичане и голландцы имели доступ в Черное море, далее замечает, что «капитуляции» «разреша­ли доступ туда лишь купцам, а не кораблям». Добавим, что и Польша по договорам с Турцией XV—XVI вв. и двум договорам XVII в. (1607 и 1619гг.) формально получала свободу плавания и торговли на Черном море, но из-за противодействия Стамбула не могла воспользоваться этим правом. Рос­сия добилась для себя свободы черноморского судоходства только по Кю-чюк-Кайнарджийскому договору 1774 г.

⁵ См. повторение этой мысли.

⁶ Польские послы в Стамбуле, открещиваясь от казачьих «разбоев», тем не менее твердо заявляли, что казаки на Днепре живут «от веку», существуют там в большем или меньшем числе, но «вечно», что турки Днепром никогда не владели, а татары пришли туда позже казаков. В 1640 г. Войцех Мясков­ский доносил королю о своей беседе с великим везиром: «О Запорожье я сказал, что еще ни татар в Крыму, ни вас тут в Адрианополе и Константино­поле не было, когда казаки от веку на Днепре на земле польских королей начали жить, так что и человеческая память не запомнила их начало».

⁷ Очаковский замок и две крепости у острова Тавани должны были закрыть выход казакам из Днепра, а Азовская крепость и разрушенное затем донцами укрепление на Мертвом Донце — из Дона.

⁸ Автор имел в виду конкретно борьбу Петра 1 за устья Невы, Дона, Днепра и Буга, а также Керченский пролив.

⁹ См. еще позже у Ю.П. Тушина: «Военные походы казаков были вынуж­денным ответом на турецко-татарское наступление, актом самозащиты».

¹⁰ Ср. с замечанием одного из иностранных дипломатов в Польше: «Уничтожить их (татар. — В.К.) значит потрясти до основания всю Отто­манскую империю, ибо для турок тартары то же, что крылья для птицы, и потому лишним будет стараться доказывать, какая обоюдная польза за­ключается в союзе сих двух народов». Определение татар как «крыльев и как бы правого плеча» Порты принадлежит римскому папе.

¹¹ Согласно этому историку, в 1650-х гг. и Москва считала, что для отвращения вражеского вторжения в свою землю казакам «надлежало за­нять врагов в собственной их земле».

¹² Н.И. Краснов пишет о набеге атамана Ивана Богатого: «Дело не в том, что несколько сот удальцов высадились у берегов Золотого Рога и зажгли загородное царьградское селение с роскошными дворцами султана и турецких пашей, а в том впечатлении, которое подобный набег произвел на могущественную державу, первостепенное в то время государство в Ев­ропе». Обстоятельства набега здесь указаны неточно, но интересно пре­имущество, которое автор отдает «впечатлению».

¹³ Автор говорит о «морских набегах на берега Анатолии и Малой Азии», не указывая, как он разделяет эти географические понятия.

¹⁴ А.А. Новосельского поддержал Б.В. Лунин. О «тщательнейшей под­готовке и организации походов», исключающей стихийность, позже писал Ю.П. Тушин.

¹³ Далее мы увидим, что в 1630 г. запорожцы, прибывшие на Дон с призывом идти на море «для добычи», инициировали совместный поход в Прибосфорский район. Но, во-первых, это все-таки был не Босфор, во-вторых, в запорожском призыве не говорилось о походе именно к Босфору, и в-третьих, в Прибосфорский район казаки пошли не сразу, а после об­ширных действий в Керченском проливе, у Крыма и Анатолии.

¹⁶ В ответ на негодующее заявление П.А. Кулиша: «Добыча и слава... воспеты в казацких песнях как одинаково нравственные», — Н.И. Косто­маров спрашивал: «Отчего это г. Кулишу понятие о славе кажется нрав­ственным, а понятие о добыче безнравственным? Разве потому, что гром­кое слово "слава" более пригодно для красноречия, чем слово "добыча"? Но как бы то ни было, нельзя ставить в вину козакам и признавать за ними как бы исключительно им одним принадлежащий порок — склонность к приобретению добычи: это свойство всех военных людей во все времена и во всех странах, начиная от полудиких шаек до армий цивилизованных народов. Разве в наше время на войнах не берут у неприятелей добычи и разве не поставляют себе в особую доблесть отнятие добычи?»

Слава и добыча естественным образом сочетались и во взглядах обыч­ных казаков XVII в. Это подметил Т. Г. Шевченко, в стихотворении которо­го «Гамалия» запорожцы идут к Стамбулу, по их словам, «не дукаты счи­тать», а «славы добиваться», выручать пленников-христиан, «за свободу... братьев с турками сражаться», и, действительно, ломают в Скутари тюрем­ные стены, но одновременно «ссыпают золото в челны» полными доверху шапками, а по возвращении домой, «хлебнув славы», намереваются по­крыть свои курени захваченным «рытым бархатом».

¹⁷ В «Исторической» повести об Азове сказано: «И за наше великое пред господом Богом согрешение в прежние лета прародительства нашего бысть гонение на истинную нашу православную християнскую веру от тех злохитренных, ока[я]нных и свирепых, и немилостивых волков поганского языка бусурманской веры, от агарянского изчадия: первие же паче на вос-точне стране на святый град Иерусалим и при царе Костянтине на Царь-град. И во Ерусалиме и во Цареграде, и во всех окрестных градех от тех окаянных и немилостивых волков поганского языка около Бедово (Среди­земного. — В.К.) и Черного моря, и Синего (Азовского. — В.К.) моря же православная християнская вера разорена и попленена до основания».

⁽¹⁸⁾ {нумерация снсоки пропущена. - ОСR} Московские цари виделись автору, по-видимому, в качестве преемни­ков византийских императоров. А.Н. Робинсон утверждает, что и в «Исто­рической» азовской повести взятие Азова изображается как «богоугод­ное» предприятие, «имеющее в своей перспективе движение на Царьград и даже Иерусалим». Однако «Историческая» повесть прямо не говорит о такой перспективе, и она может быть только «дорисована» воображением читателя.

¹⁹ В апреле 1638 г. донцы заявляли крымскому послу, что хотят «приба­вить к себе город Темрюк да и Табань (Тамань. — В.К.), да и Керчь, да, либо... нам даст Бог, и Кафу вашу».

²⁰ Ср. у В.И. Ламанского. В итальянском оригинале, согласно М. Лев­ченко: «Я слышал от них, что они надеются захватить однажды и Констан­тинополь, — говорят, что освободить ту землю судила им доля и что у них есть пророчества, которые ясно предвещают это...»

²¹ Кстати заметим, что П. делла Балле, кроме итальянского, француз­ского, турецкого, персидского и армянского языков, немного знал и «язык московитов», среди которых прожил два года, сопровождая представителя персидского шаха.

²² Из логики П.А. Кулиша, считавшего казачество разрушительной ан­тигосударственной силой, враждебной порядку и устоям феодального госу­дарства, вытекал следующий вывод: «Если бы казаки и разрушили Отто­манскую империю, то радости в этом для людей порядка и благоустройства было бы мало. Победоносная вольница сделалась бы, пожалуй, опаснее самих мусульман для русского мира...»

²³ Подробнее о корсарах Северной Африки см.: 601; 329; о турецком флоте XVI в.: 207; 601; 632, ч. 3 (здесь же и характеристика флота в XVII в.); 627 и др.

²⁴ Впервой четверти XVII в. численность населения Войска Запорож­ского и Войска Донского вместе взятых определялась десятками тысяч чело­век (конкретные цифры см. в главе X), в то время как в Османской империи проживало приблизительно 22— 25 млн человек (хотя Омер Лютфи Баркан даже для конца XVI в. называет цифру в 30—35 млн). Плошадь империи составляла почти 6 млн кв. км. Для сравнения укажем, что ныне площадь Турции составляет 0,78 млн, Украины — 0,6 млн, Франции — 0,55 млн, Ис­пании — 0,5 млн, Ирана — 0,43 млн и Италии — 0,3 млн кв. км. Площадь Средиземного моря — 2,5 млн и Черного моря — 0,4 млн кв. км.

²⁵ В отдельных случаях команда струга могла превышать и 80 человек. В экспедициях на Азовском море использовались меньшие суда. О скорос­ти казачьих судов и галер см. главу III.

²⁶ Жан Шарлей говорит, что на судах Степана Разина в Каспийском походе было по две пушки.

²⁷ См. также мнения С. Боброва. В.И. Ламанского, Н.И. Краснова.

²⁸ По мнению В.В. Мавродина, казаки «фактически становятся хозяе­вами Черного моря» «на определенном промежутке времени» еще в XVI в. См. также утверждение О.И. Прицака о том, что запорожцы «перекрыли дыхание османскому правительству» морскими походами 1594—1625 гг.

²⁹ По мнению А.И. Латуна, «вырабатывая собственную морскую так­тику и стратегию, «морские волки» степей использовали богатый опыт своих исторических предшественников — воинов и моряков Киевской Руси, а поз­же — воинственных людей Северного Причерноморья, известных истори­кам под именем "бродников" и "берладников"». Вопрос этот чрезвычайно интересен, но не разработан из-за нехватки источников и по другим причи­нам. Берладники действительно являлись искусными мореходами и соверша­ли плавания по Черному морю (их экспедиция 1159 г., согласно В.В. Мавродину, «очень напоминает черноморские походы казаков»), и вполне воз­можно, что мореходством занимались и бродники. Эвлия Челеби, источники которого неизвестны, утверждает, что около 1291 г. Херсонес принадлежал неким польским казакам, и сообщает о последующих морских походах каза­ков, вплоть до их большого сражения с турками в 1481 — 1482 гг. у Адахуна, на Тамани. В журнале русского посла в Стамбуле Я.И. Булгакова под 1781 г. есть запись, сделанная, по-видимому, на основании рассказов местных жи­телей, о «сильном сражении» казаков с генуэзцами на Босфоре у Стении (Истинье).

Что касается походов Киевской Руси на Босфор и к Константинополю IX—X вв., то некоторые старые авторы, в том числе и украинские казацкие летописцы, проводили прямую преемственную связь между ними и набега­ми казаков и ставили знак равенства между древнерусскими и казачьими судами. Киевский митрополит Иов, имевший тесные контакты с запорожцами, писал о них в 1621 г.: «Это войско того поколения, которое при рус­ском монархе Олеге в своих моноксилах (однодеревых судах. — В.К.) по морю и по суше (приделав колеса к челнам) плавало и Константинополь штурмовало. Ведь это они (казаки. — В.К.) при Владимире Великом, святом русском монархе, воевали Грецию, Македонию и Иллирик».

Многие позднейшие историки проводили параллель между древнерус­скими и казачьими походами. «Характер морских экспедиций руссов, как они описаны у Масъуди и византийцев X века, — пишет тюрколог П.С. Са­вельев, — находим в турецких описаниях походов, совершенных днепров­скими и донскими казаками на малоазийские берега и к Константинополю в XVI и XVII веке». Согласно Н.П. Загоскину, память о древнерусском вли­янии на Черном море продолжает жить «в удалых морских набегах днеп­ровских казаков... от времени до времени напоминавших побережьям Ана­толии и Босфора ужасы русских морских нашествий IX и X веков». «Очень близкие черты характера нашествия на половецкие "вежи" и на Царьград первых Рюриковичей и позднейших казацких действий, — отмечает Ф. Ра-вита-Гавроньский. — дали импульс Владимиру Антоновичу связать проис­хождение казачества и казаков с княжением первых Рюриковичей в Киеве... остатки местного населения, жившего над Днепром, в той мере, насколько уцелели от монгольского погрома, не могли стереть в себе традиции про­шлого, от которого отделяло их едва лишь два века, и Днепр оживил их, когда начались татарские походы и начали подниматься богатые турецкие города».

Приведем, наконец, мнение В.В. Мавродина: «Мореходство украинцев и русских восходит к единому источнику — к мореплаванию восточных славян во времена Киевской Руси, во времена антов, к мореплаванию древ­них славян. Походы запорожских казаков, как и суда их, во многом напоми­нают и продолжают традиции русских времен Олега и Игоря». Для полноты картины добавим, что казачьи суда имеют некоторое сходство также с суда­ми черкесов и новгородцев, которые принимали участие в становлении ка­зачества.

³⁰ См. характеристику сухопутных сил Турции первой четверти XVII в. у Луи Деэ де Курменена.

³¹ О турецком флоте первой четверти XVII в. см. также: 200.

³² Подробнее о составе флота у Азова см.: 366.

³³ Об использовании турками против казаков разных типов судов см. также мнение П. делла Балле.