Глава VI

БОСФОРСКАЯ «ТЕХНОЛОГИЯ»

1. Оборона и наступление

Казачьи походы к анатолийскому побережью, в первую очередь на Босфор, вызывали чрезвычайную личную обеспокоенность османских султанов XVII в.

«Запорожские казаки, — пишет Ж.-Б. Шерер, — стали столь грозными для турок, что Амурат, их султан, имел обыкновение говорить, что если бы кто-нибудь вел с ним войну, то он не стал бы от этого спать менее спокойно, но что если бы на него напали запорожские казаки, то это бы его разбудило и нарушило все его планы. Поэтому император Осман и он всегда обусловливали в договорах, заключенных с Польшей, как первый пункт наивыс­шей важности, что казакам запретят плавание по Борисфену и Понту Эвксинскому». В украинской летописи в уста султана ока­залась вложенной фраза:

«Когда окрестние панства (государства. — В.К.) на мя вос­стают, я на обидве уши (на оба уха. — В.К.) сплю, а о козаках мушу (принужден. — В. К.) единым ухом слухати».

С легкой же руки Ж.-Б. Шерера султанское изречение ста­ло «кочевать» по литературе. «Частые походы, и почти всегда удачные, — читаем у М. Лезюра, — сделали их (казаков. — В. К.) для оттоманской державы настоящим бичом: так, гроз­ный Амурат II, который угрожал всей Европе, говорил, что казаки мешают ему спать». По С. Дестунису, «султан говари­вал, что он спал спокойно, когда воевал с христианскими го­сударями, но что одни казаки мешали ему спать спокойно». У Ф.Н. Глинки эта фраза выглядит так: «Если все мои соседи на меня восстают, я сплю, но когда подымутся казаки — про­сыпаюсь!»

Ю.А. Мыцык и А.Л. Сокульский полагают, что изречение падишаха находится в связи с казачьими набегами под Стамбул 1615 и 1624 гг., т.е. могло принадлежать либо Ахмеду I, либо Мураду IV. Первый из этих правителей, хотя и вступил на пре­стол мальчиком, в 1615 г. был вполне взрослым, двадцатипяти­летним человеком. Однако Ж.-Б. Шерер говорит о Мураде IV, что явно вытекает из упоминания одного из его предшествен­ников Османа II и что, в общем, вполне логично: именно на время Мурада, ставшего султаном в 1623 г., приходился апогей Босфорской войны казачества. М. Лезюр, очевидно, также под­разумевает Мурада IV, поскольку названный историком Мурад II, занимавший трон перед взятием Константинополя, еще не мог угрожать всей Европе. У С. Дестуниса это хотя и султан «начала XVII столетия», но «Амурат IV».

Однако вряд ли речь может идти о 1624 г.: Мураду IV в этом году было, по разным данным, 12—15 лет, и до начала 1630-х гг. бразды правления находились в руках его матери. Правда, моло­дой султан в первой половине 1620-х гг. не мог не интересовать­ся «проклятыми казаками», о которых ходило много разговоров при дворе, но высочайший интерес был своеобразным (вроде разглядывания пленных казаков и снятых казачьих голов), и едва ли этому мальчику могла прийти в голову приведенная выше «умная» фраза.

Впрочем, по мере взросления Мурад, как говорят историки, обостренно впитывал знания и жадно наблюдал заходом собы­тий, так что впоследствии, уже после босфорского погрома 1624 г., конечно, мог высказать подобное изречение. Уже ука­зывалось, что в 1635 г. А.С. Радзивилл специально отметил в дневнике, что казаки до того беспокоили турок, доходя под са­мый Стамбул, что и бывший турецкий правитель, и нынешний (Мурад IV) «безопасно в Константинополе сидеть не могли». Преемник Мурада Мехмед IV ъ 1654 г. поручил крымскому хану заявить русским послам, что донские казаки своими набегами на турецкие владения наносят «такие... ему обиды», каких «ни от которые земли не бывает».

Вообще говоря, знаменитое изречение вполне может иметь литературное происхождение, но даже если оно и приписано султану, то, без сомнения, с точным учетом тогдашних реалий, весьма грозных для османской столицы и падишахского двора. Казачьи диверсии на Босфоре 1610—1620-х гг. застали Тур­цию почти совершенно не готовой к эффективной защите про­лива, его поселений да и самого имперского города. Ссылаясь на донесения Т. Роу от 27 июня, 1 и 14 июля 1622 г., И.В. Цинкайзен справедливо замечает: «Мы узнаем отсюда, что Константинополь находился тогда в жалком состоянии обороны и едва был в состоянии успешно оказывать сопротивление дерзким нападениям казаков». Крайне невысоко оценивал британский дипломат оборону Босфора и Стамбула и в последующем.

Маяки Румелифенери и Анадолуфенери в XVII в., помимо основной своей задачи обеспечения нормального судоходства, могли выполнять только функции наблюдения и были безоруж­ны: Е. Украинцев в 1699 г. констатировал, что «пушек при них нет». Но даже сооруженные там впоследствии замки из-за боль­ной ширины устья пролива весьма мало соответствовали цели их  возведения. Надежда турок была только на крепости Анадолухисары и Румелихисары.

Старейшей крепостью, предназначавшейся для противодей­ствия казакам, которые приходили на Босфор, являлся замок Анадолухисары (Анадолухисар, Анатолихисар), или в переводе I «Анатолийская крепость (Анатолийский замок)»¹. Крепость первоначально называлась Гюзельхисары (Гюзельхисар) — «Прекрасной крепостью»; именовали ее и Гюзелъчехисары (Гюзель-чехисар) — «Красивенькой крепостью», как полагают, из-за изя­щества ее архитектуры.

Укрепление было возведено султаном Баезидом I Йилдырымом (Молниеносным) для наблюдения за Босфором в 1396 г. при подготовке к первой осаде Константинополя, на развали­нах греческого храма Юпитера, и обновлено Мехмедом II в 1452 г.² Замок размещался на азиатском берегу пролива, в устье речки Гёкдере, на прибрежных скалах мыса. Это место Босфора считалось самым узким³, и там, по преданию, переправлялись через пролив армия персидского царя Дария, готы, печенеги, крестоносцы и турецкие войска.

Эвлия Челеби описывал Анадолухисары как очень неболь­шую крепость, однако имевшую в окружности 1 тыс. шагов, с воротами, открывавшимися к западу, и гарнизоном, состояв­шим из 200 тимариотов⁴. У крепости имелось пять башен: средняя большая четырехугольная и по бокам четыре малые круглые. Большую называли Каракуле (Черной башней) и ис­пользовали для содержания в жестоких условиях военноплен­ных и политических преступников, многие из которых там и погибали. От этой башни и весь замок иногда именовали «Чер­ным замком». В нем, как сказано в описании Османской им­перии 1703 г., «было... 9 пушек, ныне прибавлено 13». Они обстреливали пролив и были направлены против того места, где потом соорудили Румелихисары.

Чтобы перекрыть Босфор и тем самым блокировать Констан­тинополь с севера, Мехмед II в 1451 г. принял решение постро­ить вторую крепость — теперь уже на европейском берегу про­лива, напротив Анадолухисары, близ местечка Асоматы, где рас­полагались византийские тюрьмы (Башни Лета и Забвения), разрушенные по приказу османского правителя⁵. Согнанные с разных концов мастера по строительству крепостных сооруже­ний и 5—6 тыс. работных людей под руководством великого везира Халил-паши и под личным наблюдением султана в апреле 1452 г. начали и через четыре с половиной месяца закончили сооружение крепости⁶. Византийский император Константин XI, узнав о ее строительстве, предлагал Мехмеду II мир на любых условиях, но тот требовал сдать столицу; послы Константина, протестовавшие против строительства, были обезглавлены.

Первоначально крепость получила характерное название Богазкесен — «Перерезающая пролив», или «Перерезающая гор­ло»⁷. Впоследствии ее стали называть Румелихисары (Румели-хисар), т.е. «Румелийской крепостью (Румелийским замком)»⁸. Кроме того, укрепление именовали по-гречески Неон-Кастроном и по-турецки Енихисары — «Новой крепостью», какой она являлась в сравнении с расположенной напротив нее⁹.

Ендасей Тарановский, коморник польского короля, ездив­ший в Стамбул в 1569 г., называл крепость Карауссаром (Карахисаром) — «Черным замком», т.е. использовал то же название, что применялось к Анадолухисары, и замечал, что в этом замке находились в заключении видные христианские пленники. О Ру­мелихисары как тюрьме говорят и другие источни ки, например «Книга путешествия» Эвлии Челеби. В эту Крепость бросали и там казнили мятежных янычар, и там же в 1638 г. задушили, а затем сбросили в море патриарха Кирилла Лукариса¹⁰.

«Это была, — пишет Джелал Эссад-бей, — одна из самых грозных крепостей своего времени». Она располагалась на мысу, на высоких скалах (по словам П.А. Толстого, «на двух горах»), имела форму неправильного пятиугольника, окружность, соглас­но Эвлии Челеби, в 6 тыс. шагов, в XVII в. внутри 180 домов, прилепившихся к скалам «подобно ласточкиным гнездам», и изначально крепчайшие стены толщиной почти в 10 м и высо­той в 40 локтей¹¹, снабженные бойницами. Ворот было трое: северные (верхние), нижние, открывавшиеся к Стамбулу, и тре­тьи, всегда закрытые, с окованным железом окном.

Стены увенчивались тремя огромными высокими круглыми башнями, которые, по Эвлии, имели в высоту 80 локтей. Всего же башен вместе с малыми насчитывалось 60. На сооружение башен и стен пошел камень из окрестных христианских церк­ви и монастырей, которые приказал разрушить Мехмед II. Ближайшая к проливу башня получила название «Башни Халил-паши», и на нее водрузили пушки очень большого калибра, способные стрелять каменными ядрами весом в 600 фунтов. П.А. Толстой отмечал, что в его время в крепости «было 10 пушек, ныне прибавлено 8». А вообще, как писал русский пленник второй половины XVII в., в Румелихисары и Анадолухисары имелось орудий «великих и малых зело многа». Эвлия указывал, что на стенах румелийского замка стояло 105 пушек, не считая больших орудий. «Диздар (комендант. — В.К.) и триста человек гарнизона, — свидетельствовал этот современник, — несут стражу днем и ночью»¹².

С завершением строительства Румелихисары обе босфорские крепости, которые в Турции, а затем и за рубежом стали называть «Башнями Черного моря», перекрыли пролив и, совершенно пре­кратив подвоз с названного моря хлеба и другого продовольствия в Константинополь, блокировали великий город. Это и явилось одной из главных предпосылок его падения в 1453 г,

В Османском государстве долго считали, что две крепости надежно защищают Стамбул от вторжения любого гипотети­ческого неприятеля с Черною моря и прочно закрывают выход в Средиземное море. Также полагали и в Западной Европе, о чем говорит приводившееся нами утверждение Л. де Курменена, что не будь этих замков, казаки дошли бы до константинопольского порта. Однако печальный для османского командования опыт показал, что Румелихисары и Анадолухисары не имели возмож­ности удержать казаков, которые приходили и в Золотой Рог.

Оба замка, «грозные когда-то... командовавшие Босфором и метавшие... каменные ядра целым дождем», страшные для кораблей XV в. и, может быть, для крупных судов даже и XVII в., оказались гораздо менее опасны для меньших по размерам, бы­строходных и увертливых казачьих чаек и стругов. Замки имели и еще один кардинальный недостаток с точки зрения обороны Босфора: расположенные даже не в его центре, если иметь в виду длину пролива, а ближе к столице, они, естественно, оставляли абсолютно беззащитными всю северную и вообще наибольшую часть этой водной артерии и соответствующие поселения на ее берегах. Что же касается прохождения казачьих судов мимо крепос­тей, то причина заключалась в состоянии и возможностях ар­тиллерии того времени. Хотя Эвлия Челеби уверял, что каждая пушка сооруженного позже замка Анадолукавагы стреляла на 10 миль, это совершенно не отвечало действительности. Даль­ность стрельбы из корабельных орудий большого калибра, быв­шая в XVI в. очень небольшой и не превышавшей 150 или даже 120 м, к середине XVII в. увеличилась до 300 м, а из пушек бере­говых батарей — и несколько больше. Но при этом эффективная дальность была меньше общей приблизительно на треть, а под­час и на две трети. Кроме того, крайне малой была и меткость пушечной стрельбы: попадания в цель на пределе дальности являлись редкими или вовсе случайными.

Таким образом, учитывая расстояния между Румелихисары и Анадолухисары в 857,7 м и между позднейшими Румеликавагы и Анадолукавагы в 842,8 м, мы заключаем, что орудия этих крепостей едва перекрывали всю ширину пролива со слабой ре­зультативностью выстрелов по судам, которые проходили его серединой. Босфор стал перекрываться выстрелами по всей его длине только в XIX в., после устройства многих современных береговых батарей.

К тому же крепостные пушки рассматриваемого времени очень медленно заряжались (порох засыпался в дуло совками) и так же медленно стреляли. В XVI в. скорострельность крупных орудий составляла всего два выстрела в час, небольших — 4 выс­трела; в следующем столетии из крупных и средних пушек дела­ли один выстрел за 5—10 минут, а в середине века — за пять минут. Наконец, крепостные орудия не могли поворачиваться и «следовать» за проходившим судном.

Сами турецкие пушки, по свидетельству П. Рикоута, были «так велики, хороши и добре вылиты», что могли сравниться «с лучшими на свете», но «в фортециях, которые построены в гирле черноморском», стреляли устаревшими каменными ядрами. Главная же беда османской артиллерии, согласно цитируемо­му современнику, заключалась в другом: немногие из ее пуш­карей были «искусны в своем ремесле» и знали «секреты артилерийские», почему и приходилось всячески привечать и «об­рабатывать» пушкарей-христиан, которые попадали в плен. Ручное огнестрельное оружие, имевшее, как и орудия, недо­статочные дальность и скорострельность, тем более было не в состоянии помешать прохождению по Босфору неприятель­ских судов.

Пользуясь всеми этими обстоятельствами, а также быстроходностью чаек и стругов, внезапностью нападения, растерянностью и паникой врага, казаки и «проскакивали» мимо босфорских крепостей.

Поэтому важнейшую роль в предотвращении казачьих нападений и разгроме вошедших в пролив казаков должен был играть османский военно-морской флот, тем более, что его главнокомандующий одновременно состоял и начальником прибосфорских замков, поселений и земель. Во время обострения ситуации соединения галер, иногда весьма значительные, часто охраняли вход в пролив, а в нем самом было достаточно мест, удобных для стоянок эскадр и отрядов кораблей, которые можно было бы использовать в качестве «сил быстрого реагирования».

Однако специальные учения по борьбе с возможными про­рывами казаков на Босфор флот не проводил, ограничиваясь «триумфальным» приведением в Золотой Рог захваченных каза­чьих судов или игровыми зрелищами «боя» с «казаками» для султана и двора. Корабли в «засадах» отсутствовали, поскольку их остро не хватало на проведение других операций и для защи­ты чрезвычайно протяженного средиземноморского и азово-черноморского побережья Османской империи: длина береговой линии только одного Черного моря составляет 2171 — 2214 мили, или 4020—4100 км.

Военно-морские силы были вынуждены делиться на флоты Средиземного и Черного морей, причем последний из-за непре­рывных внезапных нападений казаков на различные приморские пункты Крыма, Анатолии, Румелии, Кавказа и азовского побере­жья должен был все их прикрывать, а также защищать морскую торговлю. Разумеется, эффективно это сделать было невозможно, но флот тем не менее разбрасывался в виде отдельных больших и малых отрядов по всей акватории моря, теряя при этом свою гроз­ную мощь и военно-технические преимущества и резко ослабляя оборону Босфора и самой столицы. Как выражался Т. Роу, «народ казаков» разъединял и раздроблял «морское войско» турок.

Порой дело доходило до полного отсутствия в проливе и Касымпаше снаряженных и готовых к бою галер, и тогда в случае казачьего нападения приходилось спешно мобилизовывать под­вернувшиеся под руку мелкие гражданские суда и лодки, кото­рые, даже имея очень большую численность, совершенно не могли противостоять вторгшимся казакам — как отмечалось, им вообще осмеливались давать отпор даже не все корабли военно­го флота, а только самые сильные.

Османское военно-морское командование пыталось приме нять различные способы защиты Босфора, не останавливавшие, впрочем, казаков: выносило охрану его устья на дальние подсту­пы (в частности, держало отряд кораблей в Мидье), старалось перехватить и разгромить казачьи флотилии еще в Черном море, использовало цепи для перекрытия водного пространства и др. В угрожающие моменты к поселениям Босфора подтягива­лись войска, которых, однако, также недоставало из-за военных действий Турции против ее неприятелей и мятежников в раз­ных концах империи. В некоторых из этих поселений учрежда­лись постоянные гарнизоны и устанавливались орудия. Соглас­но Эвлии Челеби, в Еникёе по указанию султана после казачье­го нападения была размещена рота янычар. Русский пленник сообщал, что в Бешикташе у переправы «всем воиньским людем... у моря... есть... колька пушак».

К охране Босфора привлекалось местное население. Жи­тели Юруса при появлении опасности с Черного моря зажига­ли на замке огни, предупреждавшие, очевидно, гарнизоны Ру-мелихисары и Анадолухисары, но делать это, как замечал Эвлия, позволялось только днем, чтобы суда, находившиеся в море, не могли принять ночной огонь Юруса за огонь маяка Анадолуфенери и направиться прямо на скалы. Уже шла речь о неудачной попытке жителей Тарабьи воспротивиться нападе­нию казаков.

Мы цитировали английские посольские известия 1624 г. о холодной встрече, которая ожидала капудан-пашу, в частности за то, что он имел мало сведений о казаках, пришедших на Бос­фор. Это была еще одна беда османского командования: оказы­валось совершенно невозможно узнать, куда и когда ударят ка­заки, придут ли они в данную кампанию в Прибосфорский рай­он, кустью пролива или в самый пролив, и если придут, то когда именно и в каких силах.

Турецкая разведка здесь была бессильна, и приходил ось де­лать выводы, зачастую ошибочные, основываясь на общих на­блюдениях и известиях о выходах казачьих флотилий из Днепра и Дона, на сообщениях о нападениях казакой на различные го­рода и селения. Но панические слухи, многократно преувели­чивавшие силы казачьих флотилий и отрядов или даже «изобре­тавшие» казаков, когда их совсем не было на море, и медленное прохождение донесений из далеких концов Азово-Черноморья мешали верному и точному анализу стекавшейся в Стамбул ин­формации.

В этих условиях приходилось усиливать бдительность в кре­стях и поселениях Босфора, что не всегда удавалось из-за цдения дисциплины в армии. Стража босфорских гарнизонов обязана была нести охрану днем и ночью, при угрозе нападения усиливались караулы, к действиям которых иногда из-за нехватки сил привлекались даже иностранцы, проживавшие в Стамбуле.

Хотя на Босфоре нет точки, с которой просматривался бы весь пролив, тем не менее с отдельных возвышенных мест можно было наблюдать за его обширными участками. По свидетельству одного из морских офицеров, с горы Бугурлу близ Ускюдара Босфор просматривается до Румелихисары, адапее воды пролива видны в двух-трех местах и кажутся озерами. С горы Малтепеси открывается чрезвычайно обширная панорама: просматривается значительная часть Босфора, видны Черное море за 30 миль от берега, почти половина Мраморного моря и весь Измитский залив. Русский путешественник утверждает, что с самой высокой точки скутарийских холмов пролив виден «почти до последнего заворота к Черному морю», вплоть до Тарабьи и Бююкдере.

Однако служба наблюдения на возвышенностях либо не была поставлена, либо мало что давала при общей неподготовленности к обороне, неповоротливости вооруженных сил и остром недостатке необходимых сил и средств. Сказанное относится и к наблюдениям с маяков Румелифенери и Анадолуфенери и со сторожевых вышек, которые упоминал Иов.

В правящих кругах Османской империи понимали, что ра­дикальным средством прекращения казачьих набегов на Бос­фор было бы уничтожение казачества или его флота, или полная изоляция казачьих сообществ, или по крайней мере закрытие казакам выходов в море. Все это Турция пыталась сделать и соб­ственными силами, и привлекая силы Крымского ханства и дру­гих вассалов, и оказывая сильное давление на Польшу и Россию, но безрезультатно.

Основой казачьей тактики в XVII в. являлись внезапное на­падение мощным, энергичным ударом и быстрота действий¹³. При этом нападение оказывалось неожиданным лишь для про­тивника. «Внезапное нападение, — пишет С.Ф. Номикосов, — только по наружности казалось таковым; в действительности оно было плодом глубоких и серьезных размышлений, основан­ных на точных сведениях о положении противника». Не подле­жит сомнению, что набеги казаков на Босфор и Прибосфорский район отнюдь не являлись стихийными, неорганизован ными, сумбурными налетами, но, напротив, тщательно проду­мывались казачьим командованием, которое учитывало текущие обстоятельства, собственные и неприятельские силы, условия местности и состояние моря¹⁴.

Тактика действий во многом зависела от состава нападав­ших флотилий, которые бывали разными — от нескольких су­дов до многих десятков. В первом случае казаки поочередно об­рушивались единым отрядом на селения, во втором случае де­лились на группы и нападали на несколько населенных пунктов сразу и таким образом создавали широкий фронт разгрома, ох­ватывавший значительную часть побережья.

Под угрозой казачьего нападения находились вообще все поселения района, и, очевидно, абсолютное большинство из них на всем протяжении пролива, вплоть до гавани Стамбула, испытало удары казаков. Но больше всего в силу объективных обстоятельств — близости к Черному морю и структуры непри­ятельской оборонительной системы — страдали селения, рас­полагавшиеся выше замков Румелихисары и Анадолухисары. Из берегов пролива чаще подвергался нападениям европейский как более населенный и богатый; он имел также большее страте­гическое значение по близости к главнейшим частям имперс­кой столицы.

Несомненно, казачье командование в ходе набегов предус­матривало возможность разных осложнений и способы взаимо­действия и взаимовыручки отдельных отрядов, о чем ясно гово­рит участие во втором набеге на Босфор 1624 г. своеобразной «резервной», «засадной» флотилии.

Совершив морской переход, казачьи суда, замечает В.Д. Су-хоруков, «пристают к берегу для нападения на город или селе­ние. Вы подумаете, что там уже проведали о казаках и пригото­вились к обороне: нет, удальцы останавливаются в местах самых скрытых и почти неприступных¹⁵ и, вышед из судов, бегут опро­метью до назначенного места, застают неприятеля в беспечнос­ти и побеждают его». Обычная тактика нападений донцов, под­тверждает С.З. Щелкунов, «заключалась в том, что в сумерки казаки приставали в пустынном месте недалеко от намеченного города и, высадившись, "бежали наспех пеши", чтобы ночью ударить на город "безвестно"». Тот же автор говорит, что когда в походе 1646 г. они оказались в виду крымских берегов до суме­рек, то, чтобы не быть замеченными раньше времени, донским судам пришлось стать вдали в море на якоря и дожидаться ночи.

В Босфорском проливе долго стоять на якоре было нельзя из-за опасности неминуемого обнаружения, и поэтому приходилось точно рассчитывать время захода в пролив и продвижения по нему. Но и там казаки стремились появиться у селения внезапно, может быть, иной раз из-за характера берегов подхо­дили «в лоб», прямо к пристани, а может быть, приставали на своих мелкосидевших чайках и стругах в каком-либо укромном месте и появлялись с неожиданной стороны, казавшейся неудобной для нападения. Во всяком случае, в других районах, в Частности в Крыму, казаки перед налетом успешно преодолева­ли горные кручи и лесные массивы. В. Мясковский утверждал, что запорожцы, часто нападая на Провадию, даже спускались в город «на веревках со скалы».

По свидетельству Эвлии Челеби, «неверные» атаковали по­бережье Черного моря по ночам, Синоп взяли в результате вне­запного налета ночью, в Балчик, как увидим далее, ворвались сразу после полуночи. Согласно Э. Дортелли, Мангуп подвергся запорожскому нападению на рассвете. Эта обычная практика казаков нашла отражение в донской поговорке «месяц — казачье солнышко»¹⁶. Поэтому неудивительно, что и для разгрома босфорских селений нападавшие также использовали темное и пограничное время суток, хотя ночной вход в пролив представлял большие, но преодолевавшиеся казаками трудности¹⁷. В ча­стности, в первом набеге на Босфор 1624 г. казаки вошли в пролив на рассвете.

Сонные жители и даже солдаты, внезапно разбуженные и растерянные, оказывались в крайне невыгодном положении пе­ред лицом организованного неприятеля, хорошо продумавшего атаку. Приведем здесь мнение М.А. Алекберли относительно «особенностей поведения турок в ночное время», даже в походе. «После вечерней молитвы — пятого намаза, очень плотно поев­ши,они, — говорит этот историк об османских воинах, — ложи­лись спать, как в обычное время. В Турции... издавна принято днем довольствоваться легкой пищей, а вечером есть тяжелые блюда. После вечерней еды мусульмане погружались в крепкий сон. Эта привычка из поколения в поколение превратилась в традицию». И, видимо, бывало так, что сонный турецкий кара­ул вырезался раньше, чем успевал схватиться за оружие.

В десанте и атаке населенного пункта участвовало абсолют­ное большинство казаков, поскольку на судах оставлялась лишь небольшая охрана. Г. де Боплан сообщал, что казаки, достиг­нув Анатолии, «высаживаются с ружьями в руках на землю, оставляя при каждой лодке в качестве стражи по два взрослых и по два мальчика», после чего «нападают врасплох». Мы уви­дим, что Эвлия Челеби дает другую информацию о взятии Балчика, когда на казачьих судах оставалось по 5—10 человек. Со гласно И.Ф. Абелину, в 1620 г. при высадке в Азии из прибли­зительно 4,5 тыс. казаков на судах осталось 500 человек, т.е. девятая часть¹⁸.

По-видимому, численность охраны варьировалась в зависи -мости от конкретной ситуации и возможных опасений относи­тельно действий неприятеля, но всегда была допустимо мини­мальной. Именно поэтому в 1629 г. янычары с подошедшей эс­кадры захватят у берега близ Сизеболы шесть казачьих судов, которые будут почти пустыми в связи с нахождением казаков на суше. Мы рассказывали, что в 1621 г. турецкая флотилия не ос­мелилась напасть на 16 лодок, хотя половина их казаков еще находилась на берегу, — без сомнения, дело было уже во время завершения казачьей операции, когда участники налета возвра­щались на свои суда.

Казаки атаковали селения, применяясь к конкретным усло­виям, не допуская шаблона, всегда неукротимо и яростно, и ос­тановить этот порыв было почти невозможно¹⁹. По характерис­тике В.Д. Сухорукова, донцы, привязанные друг к другу «со­юзом братской любви», гнушавшиеся «воровством у своего брата», проводившие «каждый день в битве и страхе» и оттого приобретшие «силу нечеловеческую», развившие «какую-то ди­кую гордость души» и закалившие сердца, считавшие «первей­шими добродетелями целомудрие, храбрость и мужественное презрение опасностей», в то же время были людьми «жестоки­ми в набегах на земли неприятельские» и «страстными к добы­чам». «Самый образ жизни казаков долженствовал соделать их каменными, ужасом для современников...»

Эту характеристику почти повторяет и даже усиливает Д.И. Эварницкий применительно к запорожцам, которые, по мнению историка, являлись «добрыми друзьями, верными то­варищами, истинными братьями в отношениях друг к другу, мирными соседями к своим соратникам по ремеслу» и одновре­менно «жестокими, дикими и беспощадными в отношении сво­их врагов», «хищными, кровожадными, невоздержными на руку, попирающими всякие права чужой собственности на земле... презренного бусурмена».

Впрочем, неуважение к человеческой жизни и жестокость были характерной чертой эпохи, равно как грабеж и разорение неприятельской страны, в том числе ее мирного населения, везде считались совершенно естественным и законным делом в соответствии с принципом «война обязана питать войну», т.е. добыча должна покрывать все военные расходы. Более того, как говорит Н.М. Карамзин, законным полагали и «всякое злодейство в неприятельской стране». Даже такой образованный и много повидавший человек, как Эвлия Челеби, считал страшную жестокость турок и татар проявлением воинской доблести ²⁰. К тому же казаки, которые, по их выражению, «секли» многих турок, рассматривали свои действия и как отмщение за турецкие жестокости и злодеяния на запорожской и донской земле, а также как средство устрашения противника.

Разумеется, злодейства не могли смягчаться в набегах на центральные районы Османской империи. В поселениях Босфора и прилегающих местностей казаки в первую очередь уничтожали неприятельских воинов, однако крепко доставалось и обыкновенным жителям: как высказывался, правда, по другому поводу, Б. Хмельницкий, «при сухих дровах и сырым должно было достаться». Вспомним казачий погром Кандыры и окрестных селений в 1622 г., вызвавший «побитие» многихлюдей. При этом уничтожение врагов часто сопровождалось и сожжением мпс поселений, что также было общепринятой практикой тогдашнего времени: по выражению одного дипломата, воевали «саблею, огнем и полоном»²¹.

Д.И. Эварницкий записал рассказ старого казака Ивана Россолоды (Недоступа), ссылавшегося, в свою очередь, на своего отца, об обычной практике запорожцев в набегах: «Вот как вскочут запорожцы в какой турецкий город, то немедленно его с трех концов зажгут, а на четвертом постановятся да и выжидают турков, да как бегут какие, то немедленно их тут же и покладают. Таким манером как перебьют мужиков, тогда уже по хатам...» Речь здесь идет о XVIII в., хотя нечто подобное, вероятно, случалось и в предшествующем столетии. Мустафа Найма говорит, что в 1614 г. казаки зажгли Синоп «со всех концов». Далее мы приведем рассказ Эвлии Челеби о том, как казаки при нападе­нии на Балчик подожгли его с четырех сторон, ворвались в город и среди поднявшейся паники приступили к грабежу.

Но есть сведения и о поджогах поселений уже после их раз­грабления. В 1613 г. Ахтеболы был сожжен «напоследок», и в 1624 г. босфорское селение казаки сожгли после опустошения. Напомним, что М. Бодье, повествующий о последнем случае, сообщает также, что казаки, ограбившие крымский город, сначала вывезли из него добычу, увели пленников и уже затем пре­дали огню. В 1633 г. «лучшая часть» Гёзлева была подожжена после грабежа.

Н.И. Краснов полагает, что донцы еще до начала похода за готовляли «из высушенной на солнце пакли, селитры и пороху как можно более зажигательных веществ». Согласно А. Кузьмину, запорожцы «с пучками просмоленной пакли в руках» по сигналу поджигали «все подгородние постройки, чтобы осветить город во время предстоящей резни». Если разгром происходил ночью, то необходимость «освещения» могла играть какую-то роль, но совершенно отпадала в случаях сожжения поселений по окончании грабежа.

Точно так же вряд ли стоит соглашаться с тем, что поселе­ния уничтожались из-за «ярости пиратства», которая охватыва­ла казаков. В целом, очевидно, имелись другие и более важные мотивы: стремление вызвать панику и сумятицу у противника, запугать и деморализовать его, лишить способности к сопро­тивлению и преследованию отходивших казаков. Панику уси­ливал и леденивший кровь, громкий, завывающий боевой каза­чий клич, который Эвлия Челеби передает как «ю-ю» (впослед­ствии донцы в атаках будут применять знаменитый «гик»). Как указывалось, Тарабья была сожжена дотла за попытку оказать сопротивление, из чего можно заключить, что в других случаях сожжение селений не носило тотального характера. Было и еще одно обстоятельство, отмеченное Я. Собеским: казаки жгли бос­форские селения с целью навести ужас на османскую столицу, т.е. и здесь присутствовал психологический фактор.

Так или иначе, «картина казацкого мщения» была ужасной: потрясенное, пылающее селение, отчаянные крики, вопли ра­неных и умирающих, плач женщин и детей, треск рушившихся зданий.

В ходе набегов уничтожались сооружения османской обо­роны и инфраструктуры флота, а также корабли. В первом изве­стном набеге на Босфор казаки сожгли два порта, в 1624 г. — маяк при входе в пролив; если верить Е. Вороцкому, разрушили замок Едикуле. В 1620-х гг. в руки казаков у Кандыры попали карамюрсели, в Еникёе пять судов и др.

Жители пытались убегать от казачьих погромов в горы, пря­таться по лесам, спасаться в отдаленных от моря селениях или в самой столице, унося с собой наиболее ценные вещи. В резуль­тате этого некоторые селения на черноморском побережье ока зывались пустыми. В 1621 г. даже жители Перы и Касымпаши спасали свое имущество в Стамбуле. Мы помним, что в следую­щем году люди с турецких судов, едва увидев русское посольство и посчитав его за казаков, устремились на берег и дальше по селам.

Однако всем жителям прибосфорских «жилых мест» укрыть­ся от внезапных казачьих нападений было невозможно. Прята­лись часто уже после разгрома, в ожидании нового прихода ка­заков, а еще чаще до их прихода, по распространявшимся слу­хам о появлении на море «злодеев». Как бы то ни было, казаки могли брать значительный полон, увозя с собой в первую оче­редь богатых мусульман, предназначавшихся для последующе­го выкупа («окупа»), но не только их. На захваченных у Кандыры карамюрселях нападавшие увезли более тысячи пленников, в Еникёе в 1624 г. взяли тысячу человек.

Если бы не значительная удаленность района от казачьих земель и не опасное соседство имперской столицы, то Босфор представлял бы благодатное место для захвата ценнейшей до­бычи. Казаки громили прибрежные дворцы и виллы султанов и османской знати, поражавшие европейцев чрезмерной роско­шью, богатые дома и торговые заведения — магазины, лавки и склады, как это было в 1624 г.

Напрасно А. Кузьмин считает, что «запорожцы, обезумев­шие от крови и выпитого тут же на пожарище вина, врывались во все дома»: дело не только в строгом казачьем запрете упот­реблять спиртные напитки в походе, но и в бессмысленности попыток грабить жилища бедняков. Напротив, и на берегах Турции в известной мере сохранялась своеобразная «соци­альная направленность», присущая походам казаков во время «внутренних» антифеодальных движений: грабежу подверга­лись дома феодалов и других богатых жителей. Как замечал в 1628 г. Ш. Старовольский, «даже в самой близости от Кон­стантинополя» казаки «взяли за обычай жечь или грабить по­местья». Другое дело, что и бедные хижины страдали от пожа­ров, что могли уничтожаться независимо от принадлежности гумна, стога сена и т.п., как это происходило в Северном При­черноморье.

О разгроме казаками именно богатых домов говорит и сам характер «погромной рухляди». В «Поэтической» повести об Азове казаки напоминают туркам, что у них, «сабак», за морем берут «злата и сребра, и платья цветнова, и жемчюга белова, и каменя драгова... всякие диковины». Запорожцы, писал Г. де Боплан, «привозят богатую добычу, как например: испанские реалы, арабские секины (цехины. — В. К.), ковры, золотую пар­чу, бумажные и шелковые материи и другие ценные товары»²². Что касается монет, то казаки могли захватывать обращав­шиеся в Турции в период босфорских походов золотые алтуны, крупные серебряные онлыки, мелкие серебряные акче и пары, а также ходившие в империи западноевропейские монеты: золо­тые дукаты, преимущественно венецианские, и крупные сереб­ряные монеты; иногда на Запорожье и Дон могли попадать ту­рецкие квадратные серебряные харрубы и крупные серебряные монеты восточных имперских провинций²³. В руки казаков по­падали золото, серебро и драгоценные камни в виде браслетов, перстней, колец, ожерелий, брошей и цепочек, драгоценные металлы в слитках и камни отдельно, дорогие ковры, одежда, посуда, оружие, «всякие узорчатые вещи» и т.п. Вывозились и небольшие пушки; разумеется, захватывалось продовольствие для текущих нужд²⁴.

Особенно значительными были трофеи во дворцах и вил­лах. К сожалению, мы не можем привести конкретные примеры по Босфору, но сохранились сведения об аналогичном разгроме казаками дворца персидского шаха в Фаррахабаде, которые по­могают представить богатства и босфорских султанских двор­цов. По словам Ж. Шардена, в шахском дворце «хранилась со­кровищница фарфора, китайских ваз, чаш из сердолика, агата, коралла, янтаря, посуды из горного хрусталя и других бесчис­ленных редкостей, которые эти варвары сломали или похитили. Они разрушили и находившийся в этом здании... большой бас­сейн, выложенный золотыми пластинами».

Внешний вид казаков С. Разина, вернувшихся из персид­ского похода в Астрахань, описал голландский парусный мастер Ян Янсен Стрёйс. Наверное, похожую картину можно было ви­деть и по возвращении донцов из успешного набега на Босфор и разделе добычи. Согласно наблюдениям голландца, «простые казаки были одеты, как короли, в шелк, бархат и другие одежды, затканные золотом. Некоторые носили на шапках короны из жемчуга и драгоценных камней... Они продавали фунт шелку за три стейвера (голландская мелкая разменная монета. — В.К.)... Я купил у казака большую цепь длиной в 1 клафт (1,75 м. — В.К.), состоящую из звеньев, как браслет, и между каждой долей было вплавлено пять драгоценных камней. За эту цепь я отдал не бо­лее 40 рублей, или 70 гульденов». Когда С. Разин «проходил по улицам Астрахани и видел следовавшую за ним большую толпу, то разбрасывал дукаты и другие золотые монеты».

К Павел Алеппский свидетельствовал, что в 1656 г., после на-Ю5ега на Малую Азию, донцы продавали в Москве захваченную добычу — «одежды, вещи, серебро, золото и османие» (турецкие монеты) — «не по цене их, а на фунты». Так что Т.Г. Шевченко, может быть, и не очень преувеличивал, когда в стихотворении «Гамалия» писал о стамбульском набеге, что шапки казаков были «до верху... полны» золотыми и что золото попросту ссыпали в челны.

Любопытна сохранившаяся опись имущества станицы, которая была задержана в 1630 г. в Москве и которую возглавлял известный донской атаман Наум Васильев (Шелудяк), участвовавший во многих морских походах, втом числе, несомненно, к Анатолии и на Босфор. В походном сундуке у атамана находи­лись «ожерелье муское (мужское. — В. К.) жемчюжное», «серьги золотыезжемчюги... золотников с пять (21,3 г. — В.К.) жемчюгу», «перстни золоты со вставками (камнями. — В.К.)», «ковш серебрен», «чарка винная серебрена», «калитка (сумка. — В.К.) серебрена», «яблоко серебреное» (шар), дорогая шелковая одеж­да, атласная и камчатная, в частности атласная чуга (кафтан) с серебряными пуговицами, атласный кафтан с частыми серебря­ными нашивками, шуба на куньем меху, три шелковые фаты, куски бархата и атласа, «боболев хвост», два горностайных «лос­кута», «часы путные» и др.

Среди имущества членов станицы были вещи турецкого про­исхождения: попоны, зипун, сковорода, котлы, полазы (ков­ры), полотенце, кушак и кафтан с золотыми пуговицами, крым­ская и персидская сабли, венгерские ножи, волошские попоны, атакже огнестрельное оружие, шахматы, зерновые кости и пр. Значительная, если не подавляющая часть этой «рухляди», без сомнения, была добыта в походах²⁵.

Разгром казаками неприятельских поселений обыкновенно осуществлялся быстро, в короткий срок, исходя из необходимо­сти безопасного отхода. Н.-Л. Писсо писал, что «грабят и разо­ряют они с присущей им поспешностью не столько из-за нажи­вы , которую они получают, сколько из-за безопасности отступ­ления, которую они себе обеспечивают: это быстрота грома, предупреждаемого вспышками молнии, которые, когда затих­нут, дают картину полного разгрома». В самом деле, налет на босфорские селения в первом походе 1624 г. продолжался всего лишь несколько часов.

Исчезали казаки в большинстве случаев так же внезапно, как и появлялись, до того как неприятель успевал опомниться, подтянуть силы из близлежащих мест и организовать преследо­вание. Современники указывали, что быстрота проведения опе­раций мешала туркам настичь казаков или отрезать им путь от­хода. Попытки «схватить» их обычно не удавались потому, что, согласно замечанию Т. Роу, они «убегали». В. Мясковский, со­общая об одном из казачьих набегов, употребил точное выраже­ние: казаки «отскочили и ушли морем». Г. де Боплан также ука­зывал, что, разгромив город, казаки «тотчас же возвращаются и, севши на суда вместе с добычею, плывут в другое место». Неко­торые авторы утверждают, что для ускорения и облегчения от­хода к берегу казаки даже использовали захваченных лошадей. При отходе с преследованием казаки могли применять различные хитрости вроде той, что была отмечена у Мангупа: Э. Дортелли свидетельствовал, что казаки «по примеру предус­мотрительных охотников на тигров», отходя, бросали добычу, в результате чего «многие из преследовавших разбогатели», а от­ступавшим удалось уйти в леса.

Если не удавалось оторваться от преследования на суше или на море, то казаки решительно принимали бой даже с превосхо­дившими силами. Иногда оплошность или несчастливое стече­ние обстоятельств приводили казаков к окружению, и тогда они, умело используя реальные возможности, выбирали какое-либо более или менее укрепленное или удобное место, «садились в осаду» и мужественно защищались до последнего. Так произой­дет в 1629 г. в монастыре на острове близ Сизеболы, а в Балчике для обороны будут использованы хлебные амбары.

Обычный успех в набегах подчас приводил казаков к излиш­ней самоуверенности и увеличению срока пребывания в захва­ченных селениях и у вражеских берегов. Здесь достаточно на­помнить, как в течение целого дня казачья флотилия стояла на Босфоре против турецкой лодочной «армады», как во втором набеге 1624 г. казаки находились в устье пролива на берегу или поблизости от него в продолжение трех дней или как двумя го­дами раньше турки три дня «манили окупом» казаков, все это время самоуверенно пребывавших в захваченном босфорском селении. В последнем случае это привело к казачьему «расплоху» с соответствующими потерями, но было «исключением из правил».

Чаще всего набеги казаков к Босфору и на Босфор, равно как и в других направлениях, завершались успехом казачьего оружия²⁶. «Внезапность и быстрота в нападениях, — согласно В.Д. Сухорукову, — были главными причинами их счастливых успехов». В более широком плане, конечно, следует говорить о сазачьей тактике вообще: она была чрезвычайно эффективной 41 дала примеры высокого военного и военно-морского искусст­ва, образцы сухопутного и морского боя, взятия с моря крепос­тей и населенных пунктов. Многие историки отмечают, что «эти подвижные и смелые каперы» могли успешно сражаться с гораз­до более многочисленным неприятелем и одерживать победы над ним благодаря умелому сочетанию внезапных массированных ударов с исключительной маневренностью своих флотилий.

Казачьи удары задумывались в такой тайне, что «только Бог святый» знал о планах атаманов, но даже если бы турецкие агенты каким-либо образом выведали намерения казаков, то из-за быстроходности их судов предупреждение попало бы в находившийся под угрозой приморский город уже после свершившего­ся разгрома²⁷. При появлении казаков на море, отмечалось в их описаниях XVII в., «тревога распространяется по всей стране и доходит до самого Константинополя. Султан рассылает гонцов во все концы Анатолии, Болгарии и Румелии, чтобы известить жителей, что казаки в море, и чтобы каждый держался насторо­же. Но все эти меры бывают напрасными, ибо казаки гребут не переставая...» Скорость же их судов «такова, что они часто опе­режают всех гонцов, которые везут весть об их появлении». Даже к самому Стамбулу казаки подходили, по цитировавшемуся вы­ражению С. Твардовского, с неслыханной скоростью.

Не имея возможности узнать и предвидеть конкретные на­правления и время очередных казачьих нападений, османские вооруженные силы, в том числе флот, как сказано, рассредото­чивались на огромной площади Азово-Черноморского бассей­на и тем самым давали казакам возможность ударять «массой» по отдельным поселениям, отрядам и кораблям.

Однако сама по себе большая ширина фронта действия еще не гарантировала внезапность и успех, поскольку необходимы были и многие другие условия. Для казачьих набегов требова­лось иметь вполне отвечавшие их целям суда, в частности обла­давшие высокой скоростью и не нуждавшиеся в специальных десантно-высадочных плавучих средствах, отлично поставлен­ную разведку, знание особенностей неприятельских местнос­тей, хорошо налаженное взаимодействие отдельных судов, от­рядов и флотилий, способность к применению приемов воен­ной хитрости и пр.

Значительную роль играло умелое командование флотилия­ми, для осуществления которого у казаков находились талантли- вые флотоводцы, совершенно не страшившиеся грозных эскадр очень сильной морской державы и способные побеждать ее адмиралов. Неприятель запорожцев Шимон Окульский свидетельство вал, что от них не дождешься доброго слова в адрес своей старши­ны, но каждый, кто обратит на нее внимание, должен признать, что казаки не выберут себе в предводители какого-нибудь «олуха» и не вверят свою судьбу в руки какого-нибудь «завалящего челове­ка». По словам этого польского современника, хотя между каза­ками не было «ни единого князя, сенатора, воеводы», но, однако, были «такие хлопы, что если бы не препятствовали составленные contra plebejos (против плебеев. — В. К.) законы... то нашлись бы достойные называться et Quinctio Cincinato, qui ab aratro ad dictatorium (и Квинкцием Цинциннатом, который из пахарей в диктаторы. — В. К.) был призван, atque Themistocli virtute par (и равным по храбрости Фемистоклу. — В.К.)».

Война, ставшая главным делом жизни казачества и каждого казака и заключавшаяся в борьбе с весьма многочисленным и сильным противником, выработала не только высокое и глубо­ко своеобразное военное искусство казаков, но и их высокие воинские качества. Как замечал летописец, казаки были «воин­скому промыслу... зело искусни паче иных».

«Универсальных воинов»-казаков один из старых авторов неслучайно называл «земноводными ратниками». С молодых лет воины-профессионалы, запорожцы и донцы равно успешно могли действовать в наступлении и обороне, на суше и на море, на лошади и на борту судна, при том что такая «смена военного профиля» являлась совершенно не характерной для вооружен­ных сил тогдашнего времени.

Это были великолепные мореходы, имевшие в своих рядах «морского ходу знатных людей», умевшие «работать» у берега и в открытом море, в кратковременных «кинжальных» набегах и в длительном плавании, в условиях штиля и шторма, в любое бо­лее или менее теплое время года. «Никогда еще не было, как, возможно, никогда и не будет, — считает X. Красиньский, — более славного племени мореплавателей на Черном море, чем были прежде казаки... они никогда не были превзойдены, и для того, чтобы иметь подобную категорию людей, необходимо, что­бы возродились условия, существовавшие тогда, что совершен­но невозможно»²⁸.

Для экипажей казачьих судов весьма примечательными были умение каждого участника набега выполнять все необходимые в нем работы и умело отработанная взаимозаменяемость. П. делла Балле писал о казаках как об «отборных солдатах, которые выполняют обязанности не только солдат, но еще и кормчих и матросов», в результате чего на борту казачьего судна не оказывалось «ни одного человека, который бы не был готов исполнять разные обязанности»²⁹. Казаки были очень сильны в абордаже, но также и в штурме крепостей и укреплений противника, или, как выражается П.А. Кулиш, не останавливались «даже перед нидерландскими батареями, парапетами, валами и шанцами».

Запорожцы и донцы получили известность своей удивитель­ной отвагой, мужеством и дерзостью, и даже враги характеризовали их как «исключительно храбрых кяфиров («неверных». — Прим. ред.)». Нередко буйные в проявлении «казацкой вольности», они соблюдали строгую дисциплину в походной обстановке («куда атаман кинет взглядом, туда мы кинем головы»)³⁰, отличались находчивостью, самостоятельностью и инициативностью в ходе боевых действий. Воспитанные в чувствах преданности «казацкому товариществу», они высоко ставили взаимоподдержку и взаимовыручку. Экипажи казачьих судов заранее морально «переигрывали» турецкие команды, поскольку в резком отличии от них были едины, сплочены и целеустремленны.

Физически крепкие и выносливые, вытягивавшие своей мус­кульной силой всю тяжесть длинных морских переходов, казаки отличались неутомимостью и привыкли «переносить жажду и голод, зной и стужу». Запорожцам и донцам был присущ высо­кий боевой дух, так как они считали, что их борьба справедлива, что их экспедиции, говоря современным языком, являются фор­мой активной обороны на дальних подступах к собственным рубежам и что даже вдали от Днепра и Дона они защищают цен­ности и устои своих- вольных сообществ. Их демократическое устройство и великолепная военная организация лежали в ос­нове казачьих доблестей и успехов³¹.

«Можно с уверенностью сказать, — замечает Д.И. Эварниц-кий, — что у запорожцев (добавим: и у донцов. — В.К.) имелись ъ распоряжении все типы боевого оружия, какие только были в употреблении в свое время у поляков, турок, татар, москалей, волохов, сербов, черногорцев». Это оружие, как и некоторые не упомянутые историком типы западноевропейского оружия, бле­стяще осваивалось казаками, для которых весьма характерным было замечательное индивидуальное боевое мастерство. Они, утверждает одна из летописей, в применении оружия «тако суть искусни, яко и наилучший полский гусарин и немецкий райтарин (рейтар. — В.К.) примерен быти им не может».

Таков был страшный враг Турции, приходивший с Черною моря, и успешно противостоять ему было неимоверно трудно, особенно в условиях начинавшегося упадка и кризиса Осман ской империи.

2. Источники информации

Нападая на Босфор, казаки освобождали рабов в захвачен ных селениях и на судах, и недавние невольники, особенно за­порожцы и донцы, по мере возможности помогали освободителям, делились информацией, выступали проводниками, указы­вали объекты для разгрома и т.п.

Переменчивая судьба войны бросала часть казаков в татар­ский и турецкий плен. Из Азова и портов Крыма, которые являлись сборными пунктами и крупными центрами работорговли, пленников вывозили в разные земли Османской империи. В 1646 г. донской войсковой атаман Осип Петров (Калуженин) писал, что азовцы «полон посылают за моря во Царьгород и в Крым, и в Темрюк черкесом, и в Ногаи, и по иным городом продают».

Согласно свидетельству одного из пленников, составив­шего в XVII в. описание поселений Босфора, «руских людей невольных в неволе на земле их (турок. — В.К.) и на море, и на каторгах» было «зело много множествам без числа». Польский посол, прибывший к султанскому двору в 1640 г., сообщал, что, по подсчетам самих турок, пленных только из земель Речи Посполитой в Стамбуле, на галерах и во Фракии насчитывалось тогда 150 тыс. Известное число этого «много­го множества» приходилось на долю украинских и донских казаков.

Крупнейшим сосредоточием рабов был Стамбул. Пленные трудились в арсеналах Касымпаше и Топхане, на различных предприятиях, обслуживали султанские дворцы, поместья и сады (в старинной донской песне один раб-казак «султанского коня водит», а другой «султанский кисет носит»), обеспечивали бла­годенствие тысяч владельцев османской столицы, ее пригоро­дов и всех босфорских поселений. Главные силы имперского флота базировались в Стамбуле, и там находилось огромное чис­ло пленников, состоявших галерными гребцами. Большинство галер, в том числе и входивших в средиземноморские эскадры, после кампаний на зиму возвращалось в Стамбул, и, таким образом, можно полагать, что подавляющая часть галерных рабов так или иначе бывала в «столице мира». Это, разумеется, относится и к казакам.

В источниках отложилось немало материалов о пребывании пленных казаков в рассматриваемом районе. Приведем некоторые из этих сведений.

Донской казак, сын боярский по происхождению, Андрей Клепиков, когда-то в детстве попавший в ногайский плен и пробывший в нем «лет с пятнатцать и больши», а затем около 30 лет Пуживший казачью службу, в 1642 или 1643 г. снова оказался в плену, на этот раз у азовских татар, которые отослали его в Крым. Оттуда казака направили в Стамбул, где он и находился, пока не удалось «выйти из полона». «А шел я, — сообщал А. Клепиков, — на Волохи, а из Волох на Литовскую землю...» Из Литвы через Севск в 1647 г. он добрался до Москвы.

Донец Андрей Елисеев Шейдеев в 1646 г. участвовал в со­вместном морском походе казаков и русских ратных людей Ждана Кондырева. С Кривой косы Азовского моря казак вместе с еще одним участником экспедиции был послан «с отписками» степью в Черкасск. «На поле у урочища меж Тузлова и Миюса» на гонцов напали азовские татары. А. Шейдеева, «ранена, замертва», взяли в плен и «привели в Азов, и... хотели казнить». Возможно, казака спасли захваченные у него бумаги. «И азовский воевода, — рассказывал впоследствии бывший пленник, — казнить меня не дал и послал меня к турскому царю, и в роспросе перед турским царем я... был; и с роспроса... велел турской царь меня казнить, и от казни упрасил меня у турскова царя везерь, и держал меня везерь две недели у себя и прельщал вся­кою лестью, чтоб я... басурманился». Поскольку полоняник «ни на какия прелести не прельстился», его бросили «в царьскую тюрьму», где держали «от крещенье ва дни господня да вербнова воскресенья», а затем по приказу везира отправили на галеру.

После двухлетнего плена, видимо, во время сумятицы «в те поры, как били на турок францужи», А. Шейдееву в Стамбуле удалось покинуть свой корабль. Через Мутьянскую и Волошскую земли, «Яси и... литовские городы» казак «вышел в Киев, а ис Киева... в Путивль, а ис Путивля... прислан... к Москве».

Лубенский казак Иван Вергуненок около 1640 г., будучи сре­ди донцов и охотясь на диких кабанов на Миусс, был схвачен татарами и увезен в Крым, где стал выдавать себя за московского царевича Дмитрия, сына Лжедмитрия II. Крымский хан держал его у себя в железах, затем отослал в Стамбул. Там самозванца посадили в Семибашенный замок (Едикуле), потом освободи­ли, но «царевич» начал пить и драться с турками, за что был посажен в Кожаный городок на Босфоре³².

В начале 1649 г. подали челобитные московскому царю дон ские казаки Михаил Липовской и Федор Иванов, вышедшие из плена. Оба попали в руки крымцев в бою под Азовом в 1646 г. и были проданы в Стамбул, где находились три года, пока им не удалось бежать.

В плену в османской столице случалось бывать и некоторым видным деятелям казачества, старшинам и атаманам. Полага­ем, что в период галерного рабства не мог миновать Стамбул Иван Болотников, будущий руководитель известного восстания. По-видимому, там же, будучи пленником, побывал Б. Хмель­ницкий.

Прибывший в 1641 г. в Москву во главе донской станицы атаман Денис Григорьев рассказал в Посольском приказе, что два с лишним года назад «посылали ево атаманы и казаки в вер­ховые городки х казаком з грамоты, чтоб они ехали в Азов, и грамоты... он все по городком роздал, и как... он поехал назад, и ево в Голубых взяли в полон крымские и нагайские, и азовские люди». Доставленный в Крым, Д. Григорьев был допрошен са­мим ханом и затем отослан в Стамбул. Там атамана тоже доп­рашивали, особенно интересуясь, каким образом казаки в 1637 г. взяли Азов и «государевы люди с ними под Азовом были ли». Д. Григорьев отвечал, что крепость донцы взяли «собою», без повеления и помощи Москвы.

«А возил... их, полонеников донских казаков, в Царь-город крымского царя казначей Ислям-ага, и он... Денис, посулил ему за себя окуп большой, и он ево на катаргу не отдал и взял ево с собою опять в Крым, и в Крыму... царь ево хотел казнить или на катаргу отдать; и царю... били челом крымцы и азовцы, и тем-рюченя (жители Темрюка. — Прим. ред.), чтоб ево... велел от­дать в Азов на окуп для их полону». Хан согласился, после чего Д. Григорьева переправили в Темрюк, откуда в 1641 г. отдали в Азов на окуп: Войско Донское заплатило за пленника огромную по тем временам сумму — 500 рублей.

В 1644 г. в турецкий плен, вероятно из-за своей беспечнос­ти, попал атаман Родион Карагич, лишившийся затем жизни. Казак Петр Кузьмин рассказал, что когда «шли донские казаки с моря», «их... турские люди на реке на Донце, от Азова за дни­ща, побили, а иных в полон поймали; а было... донских казаков полтораста человек. И их... побито десять человек, а в полон взято сто сорок человек. И привели их в Озов, а из Озову продали в розные турские городы, а атамана... их... из Озову отослали к турскому царю. И турской... царь велел ево казнить. А ево... Петрушку, продали в Царьгород...» Через год П. Кузьмину по-Настливилось «ис турские земли и ис полону» уйти.

В плену побывал и атаман Андрей Семенов Шумейко, донской мастер морского дела и судостроитель, черкашенин по происхождению. В его челобитной 1662 г. сказано, что в свое время он был «на бою... взят в полон в Озоев (Азов. — В.К.) и был в полону в Царе городе, живот свой мучил лет с шесть, а ис Царя-города ис полону... окупился собою, дал за себя триста тарелей (талеров. — В.К.) и вышел после окупу на Дон и на Дону служил... и струги свои держал, и на Черное море ходил».

Источник сохранил подробный рассказ войскового дьяка Войска Донского Михаила Петрова о его пребывании в плену, в Частности и в Стамбуле. В 1646 г. произошло сражение казаков и русских ратных людей с войском трех крымских царевичей на Кагальнике. «А я, — сообщал М. Петров, —... на бою, обливаючися кровию, тут же...был... И на том... бою лошедь подо мною  убили наповал, а меня... взяли в полон Тугай-мурза з братьеми и с татары, исстрелена и изрублена, замертва. А ран на мне... правоя рука в трех местех пробита из луков, да тож правое плечо отрублено саблею, да левое нога пробита из лука ж».

«И... привезли меня в Азов перед крымских двух царевичей и перед азовсково воеводу, перед Мустафу, —продолжал дьяк, — и поставили на меня знатцов азовских и кафимских мужиков, которые... преж сево бывали в Войске в ясырстве и отдаваны... «а обмену на казаков. И те... люди, узнав меня... сказали, что я... дьячишко войсковой и всякие де московские вести и войс­ковую думу бутто все... ведал. И крымские царевичи и азовской Мустафа-бей велели меня ж, бедново и израненова замертва, бить и пытать по подошвам, и всяких... московских вестей и войсковой думы учели у меня спрашивать. И я... замертва про­лежал, а вестей им за собою никаких не сказывал. И муча... меня, повезли из Азова в Крым, а в Крыму... отдали меня паше кафимскому».

Как раз в то время в Кафу пришли из Стамбула, Трабзона и Северной Африки пять галер и восемь «караблей боевых» с люд­скими подкреплениями для Азова. Кафинский паша поставил дьяка перед стамбульским, трабзонским и «барбарейским» па­шами. Его снова пытали, бив по подошвам, посадили на одну из галер и, прикованного к веслу, держали там 18 дней.

О последующих событиях М. Петров рассказал так: «И ви­дя... оне, паши и Тугай-мурза, что я им никаких вестей за со­бою не сказал, и, сняв с каторги, бив же меня еще и муча, и всякими соромными делы соромотя, учел у меня Тугай-мурза просить окупу дву тысечь золотых червонных, трех невольни­ков крымских и кафимских... да трех пансырей царевичевых, погрому из Войска (захваченных казаками. — В.К.). А мне было... таким великим окупом окупитца нечем. И муча... меня и держав в Крыму, по селом своим возя полтора годы, и привел было меня в Азов на окуп и на обмену, и азовцы... с Войским Донским миру и окупу в те поры не учинили, и меня им на окуп... отдовать не велели и продали меня за моря в Царь-го­род, а ис Царягорода завезли меня в горы в турскую ж землю, в город Суваз» (Сивас).

В конце концов дьяку удалось уйти из плена. В 1649 г. череч Персию, Табаксанскую и Кумыцкую земли М. Петров вышел на Терек, оттуда по Каспию на русской бусе (судне) добрался до Астрахани, из которой и вернулся на Дон, где казаки снова «учи­нили» его войсковым дьяком. Вместе с ним из турецкого плена вышли восемь донцов и русских служилых людей, а в Кумыцкой земле беглец еще сумел «выкупить у кумыченина невольника, а дал за нево десять абас, и вывел ево... с собою ж наТеряк».

Далеко не все казаки могли сравнительно быстро «окупить­ся» или бежать из плена. Иным приходилось находиться в раб­стве по многу лет, а то и десятилетий.

Казак Конон Нестеров был схвачен турками в ходе Азовско­го осадного сидения 1641 г., на вылазке, привезен в Стамбул и состоял гребцом на галере «в Царегороде и по иным горадам турскова царя» до 1649 г., когда ему удалось бежать через Пер­сию в русские земли.

Донца Степана Молинского захватили в плен в пятиднев­ном морском бою в Керченском проливе после азовского взя­тия 1637 г. — казачья флотилия столкнулась там с шедшими к Азову турецкими галерами и «мелкими судами». Казак «был в полону в Цареграде, живот свой мучил» долгое время, пока не смог в 1648 г. бежать «уходом» и через Мутьйнскую и Волош-скую земли и Польшу добраться до Путивля и затем Москвы.

Еще один казак Прохор Федоров Старого после двадцати­летней службы на Дону прибыл в Воронеж «Богу помолитца и юртишко (земельный участок. — Прим. ред.) принять», женил­ся там, около 10 лет числился воронежским казаком, потом в 1636 или 1637 г. направился «на вечное житье служить в Козлов-город з донскими казаки», но по дороге встретился «с крымскими и с нагайскими людьми». «И меня, — писал казак, — … те... люди ранили и взяли в полон... с сынишком с Антипком, и привели в Крым, в город Кафу, а ис Кафы меня... продали во Царьгород, и в Царегороде я... живот свой мучил адиннатцать лет. И как был... государев посол Степан Васильевич Телепнев во Царегороде... а сынишко мой Ивашко с тем по­пом был во Царегороде. И окобался (окабалился. — В.К.) сынишко мой свою голову великим кабальным долгом и меня... с турской земли окупил. А окупу дал за меня... пятьдесят рублев. И вышел я... к Москве з греченином з Ываном Петровым». Произошло это в 1649 г.

Украинский казак из гетманского полка Иван Наумов Бакулин был захвачен в плен на Украине в 1660 г., продан в Стамбул .а галеру, где и находился свыше 20 лет, до счастливого случая, о котором еще будет речь³³.

Больше всего конкретных сведений о пребывании казаков в плену содержится в документах 1630—1640-х гг., но это вовсе не означает, что подобных случаев было мало в более ранний период. И в 1610—1620-х гг. у казаков случались поражения, при ко­торых десятки, а иногда и больше запорожцев и донцов оказы­вались в плену. Но тогда среди казаков еще не распространился Обычай подавать челобитные о царском жалованье «за полонное терпение», из которых мы в основном и узнаем подробности плена. В наших примерах не фигурируют казаки, спасенные и вывезенные на родину в ходе босфорских и черноморских набегов, и в первую очередь именно потому, что эти бывшие пленники возвращались прямо в казачьи земли, а не через Москву, где и подавались челобитные.

Следует заметить, что все казаки, чье полонное местона­хождение источники фиксируют в османской столице, были зна­комы не только с нею, но и с Босфором, хотя бы уже потому, что пленники доставлялись в Стамбул на судах по этому проливу.

Английский современник писал, что «есть едина вещь жа­лостная видети множество шаек (шаик. — В.К.), которые при­ходят (из Крыма. — В.К.) по Фраческому (Фракийскому. — В. К.) Босфору, нагруженные бедными христиан ы мужеского и жен­ского полу, неся кождый бастимент (корабль. — В.К.) на вели­кой шогле (мачте. — В.К.)... знамя... для показания качества товару, которой приносит. Есть зело трудно познати число со­вершенное неводников... понеже иногда болшее, иногда мен-шее по щастию татар... в их войне; но толко по выписям тамож- ни константинополской может знатися, что бывают приведены по всякой год болши дватцати тысящь, из которых болшая часть жен и младенцев...»

О том же свидетельствовал и доминиканский патер Арканджело Ламберти: «Почти каждый день можно видеть в Констаи тинополе, что с Черного моря прибывает масса кораблей, нагру­женных невольниками-христианами. По особенным флагам уз­нают, что на этих кораблях везут невольников».

Пленники, попадавшие гребцами на галеры, затем вместе со своими кораблями тем же Босфорским проливом весьма час­то выходили в Черное море, а потом по Босфору возвращались и Стамбул.

Крайне небольшая часть казаков-невольников «басурманилась», переходя в ислам³⁴, но абсолютное их большинство стре­милось вернуться на родину. Это стремление нашло яркое отра­жение в старинных казачьих песнях. Одна из них рассказывает о том, как «во Цареграде» в «белокаменных палатушках» перед султаном стоят трое невольников — поляк, прусак и донской казак, и последний просит владыку отпустить их на волю, до­мой. Другая песня повествует о тех же царьградских палатах, но здесь уже один донец сидит между турецкими «князьями», а стоящая рядом «девочка-турчаночка» уговаривает казака забыть тихий Дон, родителей и молодую жену и взять ее, турчанку, за­муж. Пленник, плача, отказывается и замечает, что ее отец с него «хотел снять головушку»³⁵.

Возвращаясь на Дон и Днепр, пленники приносили с со­бой разнообразные знания о Турции, ее столице и Босфоре. Вполне понятно, что некоторые из таких казаков, будучи про­фессионалами мореходного дела, участниками морских похо­дов, атаманами и грамотными людьми, делали и профессио­нальные наблюдения относительно течений и ветров в проли­ве, характера береговой линии, расположения и особенностей прибрежных населенных пунктов и укреплений, количества и качества местных воинских подразделений и т.п. Многие ка­заки еще до плена владели тюркскими наречиями, а иные ос­ваивали разные языки в полону, и их знание, в особенности турецкого и греческого, разумеется, помогало приобретению важной информации о регионе. Казак И. Бакулин, оказавшись по возвращении из Турции в Москве, даже просил определить его толмачом в Посольский приказ на том основании, что знал турецкий, арабский, итальянский и греческий языки. Пере­водчики приказа провели соответствующие испытания и пришли к заключению, что И. Бакулину, действительно, «в Посолском приказе в толмачах быть... мочно».

Турецкие власти понимали, что освобожденные, бежавшие и отданные на выкуп и обмен казачьи «ясыри» располагали «вредной» информацией, но могли только усиливать строгости по части передвижения пленников, их изолированного содержания, охраны и т.п.

В Турции подозревали в сборе такой информации и последующей передаче ее казакам вообще всех «неверных», в том числе российских и польских дипломатов. В конце 1622 или начале 1623 г. на совещании у великого везира один из крупных сипахи гневно говорил о переговорах властей с польским послом С. Збараским: «... совещаетесь о мире и войне, а нас, которым кровь проливать придется, не спрашиваете!.. Какие гарантии есть у вас... что казаки не совершат набег в этом году?.. Если надеетесь на слово этого гяура, знайте, что он человек переменчивый, хитрый, посланный шпионить. Вы хотите его отпустить на свою голову, когда он все наши дела и беспорядки знает, разведал все важные места, под властью его и его брата (Е. Збараского. — В. К.) больше всего казаков».

В 1633 г. судно с русским послом Афанасием Прончищевым штормом прибило к Синопу, и его обитатели кричали, что жи­тели всей анатолийской стороны идут в Стамбул жаловаться сул­тану: от донских казаков в тех местах жить нельзя, нападают ежегодно, а из Москвы послы беспрестанно ходят в османскую столицу будто бы для доброго дела, в действительности же рас­сматривают всякие крепости и потом рассказывают казакам, и те потому и на море ходят.

Войско Донское и Войско Запорожское имели свою агенту­ру в Стамбуле, однако по условиям ее деятельности в источни­ках сохранились лишь намеки на этот счет. Приведем их.

Сын боярский Семен Мальцев был направлен московским царем к наследнику ногайского князя, но по дороге схвачен азовцами и враждебными Москве ногайцами, продан в рабство, в Кафе посажен гребцом на галеру, на которой участвовал в Астра­ханском походе 1569 г. По возвращении в Азов С. Мальцев, со­гласно его позднейшему докладу, уговорил перейти в будущем «на государьское имя» «Магмета-еныченина (янычара. — В. К.) и Микулу-грека (сказываетца митрополита сын Трепизонского)», которые «тайны дела многие... сказывали». Магмет затем поехал в Стамбул, где должен был собрать разведывательную информацию, а Микула намеревался зимовать в Кафе, а на вес- ну быть в Азове, и предполагалось, что оба из этого города свя -жутся с донскими казаками атамана Савостьяна Попа.

В 1642 г., когда в оставленный казаками Азов уже вошел пе редовой отряд татар, последние схватили нескольких русских «лазутчиков», прибывших из Стамбула с запоздалым предуп реждением казакам о движении к Азову огромной османской армии. Всего таких лазутчиков в турецкой столице тогда насчи­тывалось будто бы 40 человек. Схваченные «шпионы» были до ставлены к крымскому хану, допрошены, сознались, что специ­ально «посланы в эту крепость», и подвергнуты казни.

Казачьи сообщества могли при необходимости засылать сво­их разведчиков на вражескую территорию³⁶. Возможно, намек на некоего казачьего «резидента» в Стамбуле содержится в сооб­щении великого везира Мере Хюсейн-паши польскому послу 1623 г.: в прошлом году турки захватили три донских судна, и плененные при этом казаки «утверждали, что имеют там (в ос­манской столице. — В.К.) своего посла».

В принципе казаки имели основания рассчитывать на со­чувствие и помощь определенной части православного населе­ния региона, прежде всего греков³⁷, о чем скажем в следующем параграфе. Но вовсе не обязательно казачьими агентами долж­ны были быть единоверцы. Во всяком случае, известно, что в Азове и Крыму у казаков имелись так называемые «прикорм­ленные» мусульмане, снабжавшие их ценной информацией, в частности и о делах в Стамбуле. В ответ на царскую просьбу ра­зузнать о положении в Турции московского посла Солового Протасьева Войско Донское сообщало в 1614 г.: «... у нас... ежед­невные вести из заморья во Азов, а из Азова к нам на Дон, что божиею... милостиею... здоров Соловой Протасьев в Цареграде. и царь (султан. — В.К.)... его вельми любит и жалует паче всех послов инших государств; а отпуску... ему чают поздо под зиму, с последним корованом, которые суды зимуют в Азове; и турс-кой... чеуш с ним будет; а нам... сказывают те люди, которые у нас прикормлены... для всяких вестей».

В мае 1646 г. Войско Донское получило сведения о турец­ких делах за Босфором — войне с Испанией'и боевых действиях под Мальтой — от «мужика прикормленого», крымского тата­рина, известного «раденьем ево и правдой», поскольку «преж... сево лжи... от нево ни в каких делах не бывало». Видимо, от этого агента и из других источников казаки узнали, что в Азове распространяются слухи о движении на Дон русских ратных людей и что азовцы «поделали суды», «хотят Азов покинуть и бежать в Царьгород, потому что помочи себе ис Царягорода не чают, для того что у турсково царя ныне война с шпанским ко­ролем и посылает из Царягорода ратных людей на шпансково под Мальт».

Связь с подобными информаторами имела известные трудности, и поэтому зачастую более свежую информацию казаки получали во время своих походов, в том числе и специально  разведывательных, от языков. В октябре 1625 г. атаман Алексей Старой говорил в Москве, что у донцов пока нет свежих новостей из-за границы: «А иных... вестей нет никаких, и что во Ца-регороде и в Литве, и в Крыме делаетца, того они не ведают, потому что еще с моря казаки не бывали. А как казаки с моря придут, и тогды у них вести будут».

Среди захватывавшихся языков попадались и разного рода служители, хорошо информированные о турецких делах. Так, в 1646 г., когда донцы у «Азовского устья» напали на конвой в составе пяти «подвозков» и пяти кораблей, шедший из Стамбу­ла в Азов, и овладели тремя «подвозками», в числе пленных ока­зались не только моряки и янычары, но и чавуш и судья, причем грамоты, которые первый из них вез в Азовскую крепость, «каза­ки взяли ж». Несомненно, этот пленник был внимательно до­прошен.

Языки могли давать конкретные сведения об укреплениях того или иного поселения, их слабых местах, составе и располо­жении гарнизона и пр. В песне о взятии Варны рассказывается, что казаки, раздумывая, «отколь Варны доставаты» — «з поля», «з моря» или из протекавшей близ крепости «рички-невелычкы», — «поймалы турка старейного», допросили его и в соответ­ствии с полученной информацией о слабом месте в варненской фортификации напали с речки, которую затем турки проклина­ли, убегая из крепости.

Разнообразные сведения о положении в Турции, обстанов­ке в Стамбуле, географических и военных особенностях Прибосфорского района и т.п. поступали к казакам от всевозмож­ных неказачьих «выходцев», среди которых особенно много было русских и украинцев. «Русский полон» казаки «отграм-ливали» постоянно, и, кроме того, земля казаков служила при­тяжением для самостоятельно выбиравшихся из плена, в част­ности и «цареградского». К примеру, в 1668 г. в Царицын при­шел терский стрелец Андрей Дербышев, а в расспросе сказал, что был в плену в Стамбуле, затем попал в Азов и из него вы­шел в Черкасск.

Иногда к казакам попадали ренегаты, очень долго жившие н Турции и даже занимавшие там видные должности. «Один зна­менитый ага по имени Рыдван, происходивший из рабов, — рас­сказывает Эвлия Челеби, — продвинулся на службе в Осман­ском государстве и стал капуджибаши (сановником, обеспечивавшим охрану дверей султанского дворца, представлявшим падишаху и Дивану послов и выполнявшим ряддругих важных обязанностей. — В.К.). Через сорок лет этот рус, вспомнив жир­ную свинину своей настоящей родины, улучил удобный момент, бежал к мятежным казакам...»

В ряды казачества вливались отдельные турки и представи­тели других народов Османской империи и интересующего нас региона. Эти люди появлялись на Дону и в Сечи преимуще­ственно в результате пленения и бегства к казакам, совершавше­гося по самым разным причинам. Отмечая один из источников информированности запорожцев о делах в Крыму и Стамбуле, П.А. Кулиш пишет, что невольники, которые спасались бег­ством из турецкого плена, «возвращались в сечевые курени вме­сте с турками, греками, армянами и всякими иными разноверцами, уходившими к днепровским добычникам в видах казац­кого отмщения за претерпенные ими обиды в хаосе турецкой администрации».

Полагаем, что прозвище известного казачьего полковника времен украинской освободительной войны 1648— 1654 гг. Фи­лона Джалалии неслучайно напоминает «джелялийскую смуту» в Анатолии конца XVI — начала XVII в. Далее мы увидим, что в этой смуте участвовал среди прочих казак «Ивашка». Креще­ным турком был запорожский гетман Павлюк (Карп Гудзан), который в свое время служил у крымского хана.

Причины бегства к казакам были не всегда благородными: как замечает немецкий автор, в XVII в. на Дон из морских пор­тов стекались «всевозможные авантюристы всяких националь­ностей, особенно греки и итальянцы».

В качестве примера весьма своеобразных людей, попадав­ших к казакам, упомянем некоего Богдана, ареста и выдачи которого в 1607 г. требовал Ахмед I от польского короля. Этот Богдан, сын валашского воеводы, не раз бывавший в Стамбуле, на Босфоре и в Дарданеллах, подлежал казни за совершенные преступления, но получил прощение из-за намерения при­нять ислам, после чего бежал, разбойничал на море, был пой­ман, сидел в замке Богаз-Кипар (бывший Абидос) «над Гел­леспонтом», стал-таки мусульманином под именем Мустафы, был выпущен на свободу и наконец убежал на Украину. Там, по сведениям османских властей, он собирал казаков для похода на Турцию.

Приведем еще один пример. В 1651 г. зарайский казачий сын Антон Михайлов, торговавший в Крыму, рассказал русским послам, что «был... во Царегороде у турского салтана вор русской человек, назывался воровски Московского государства царевичем. А видел... он того вора в турском городке у Чернова моря у гирла от Царягорода 10 верст, посажен был в башню, и тому... ныне другой год. Ис турские земли тот вор ушол морем в запорожские черкасы к гетману к Богдану Хмельницкому, да с тем же... вором побежал турченин Бустанчей, которому приказано было того вора беречь. И ныне... тот вор и турченин Бустанчей запорожских черкас у гетмана Богдана Хмельницкого».

Особенно многонациональны были команды гребцов на ос­манских судах, оказывавшихся в руках казаков. Когда в 1639 г. на Дон пришла турецкая галера, 140 гребцов которой подняли бунт на Черном море «у Белагорода на усть реки Видовы» и одер­жали победу, Войско сразу пополнилось не только вернувши­мися на родину донцами (они попали в плен, были проданы в Стамбул, «а из Царягорода посожены на каторгу»), но и представителями многих национальностей. Из этого экипажа не­сколько человек отправились в Москву «ко государской милос­ти», и это были два донских казака, четверо русских (один из них, воронежский беломестный (на царской службе. — Прим. ред.) казак Ермол Алексеев показал, что из Кафы попал в Стам­бул, а оттуда на галеру, где находился 13 лет), два грека, турок из города Сакиза «на Белом море» (с эгейского острова Хиоса) и три араба — из Магриба, Испании и «Хабежского государства» («за Египтом, ходу... 5 месяц»).

В общем вполне понятно, почему Исаак Масса отмечал сре­ди казаков людей из Татарии и Турции, а само Войско Донское упоминало в своих рядах турок, татар, греков и «иных розных земель людей». Такая же и даже еще более пестрая картина на­блюдалась и на Днепре. По именам реестра 1649 г. Ф.П. Шев­ченко приходит к выводу о тогдашнем присутствии в составе украинского казачества греков, татар, турок, черкесов, молдаван и румын, сербов, болгар, албанца и др.³⁸

Не стоит удивляться тому, что в числе казаков встречались и уроженцы Стамбула и босфорских селений. Например, среди разбойных донцов, схваченных на Каспийском море и достав­ленных в 1650 г. в Москву, трое объявили себя «царегородцами». Упомянем и казачьих жен-турчанок, в том числе и из инте­ресующего нас района. «А жены себе красныя и любимыя, — говорят казаки в азовской "Поэтической" повести, — водим и выбираем от вас же из Царяграда, а с женами детей с вами вместе приживаем»³⁹. Часть турецких «ясырей» как бы транзитом сле­довала через Дон к Москве, где также можно было встретить и бывших стамбульцев, и босфорских жителей. В записках о пре­бывании в Москве в 1655—1656 гг. Павел Алеппский писал, что видел у москвичей «пленников из восточных земель: из Требизонда, Синопа и их округов, из Еникёя, из татар; всех их захва­тывают в плен... донские казаки».

Особо следует сказать о вливавшихся в ряды казачества ино­земных мореходах, среди которых находились и лица, знавшие Босфор. «Да козаки-то, — говорил в 1602 г. османским предста­вителям польский посол Лаврин Лясечиньский, — и моря не знали, пока ваши же турки-райзы (рейсы, штурманы. — В. К.) не показали себя и не научили их мореплаванию, а потом с ними заодно вас воюют. Сами виноваты, что таких учителей им дали»⁴⁰. Это заявление, конечно, грешило сильным преувеличением — посол отбивался от обвинений Польши в «потворстве» Сечи, но определенное рациональное зерно в словах Л. Пясечиньского присутствовало.

Моряки с торговых и военных судов Османской империи, рейсы, владельцы судов, морские офицеры не раз попадали к казакам. К примеру, в 1646 г. донцы пленили на Азовском море среди прочих «корабельщика Иреиза», посаженного, правда, на окуп. Рейсы, упоминавшиеся послом, по мнению П.А. Кули­ша, были «греческими майнотами, пиратами, вообще примор­скими греками, потомками Перикла и Эпаминонда, готовыми служить службу за деньги тому, чье могущество они презирали (т.е. речь идет о греках на службе султана. — В.К.)». Заметное число именно греков отмечено в Войске Донском, где они зани­мали первое место среди «выходцев», представлявших западно­европейские народы.

В 1655 г. перебежал к казакам из Азова грек Николай Юрь­ев, который затем вместе с донцами «на моря на Азовское под Крым... ходил». Родоначальником одного из донских родов Гре­ковых являлся Савелий, грек с острова Патмоса, захваченный казаками вместе с тремя своими судами и товарами в «Азовском гирле». В XVII в. попал на Дон и затем стал видным казачьим деятелем грек Венедикт Ян, родоначальник одного из донских родов Яновых. По разным версиям, греком, турком или татарином был родоначальник казачьей фамилии Машлыкиных⁴¹. Не •исключено, что еще в XVII в. могли появиться на Дону основатели некоторых из казачьих родов Грековых (других, помимо упомянутого), Грекосариановых, Греченковых, Греченовских (Гречановских) и Гречиных⁴².

3. Отношения с немусульманами

По иронии истории, казаки, атакуя Босфор и Стамбул, были вынуждены действовать не только против турок-мусульман, но и против проживавшего там немусульманского населения, в том числе и своих единоверцев.

В результате переселенческой политики османских султа­нов, заселявших бывший византийский Константинополь раз­нородным торгово-ремесленным людом из Малой Азии, со Сре­диземноморья и Балкан, а затем и в силу естественного притя­жения Стамбула как столицы многонациональной империи в городском населении оказались представлены все ее этносы. Преобладали, разумеется, «титульные» мусульмане, главным образом турки (из мусульман-нетурок немалое число насчиты­вали арабы, преимущественно из Египта и Сирии, и албанцы), но и немусульман было очень много, причем больше, чем в лю­бом другом городе государства.

По официальным турецким данным, в 1638 г. в Стамбуле насчитывалось 9990 мусульманских кварталов и 1005 кварталов «неверных», в том числе 657 еврейских, 304 греческих, 27 армян­ских и 17 «франкских» (западноевропейских)⁴³. Согласно сведе­ниям французского коммерсанта Фабра, в 1689 г. в городе было 2 тыс. турецких хане (единиц податного обложения), 1200 ев­рейских, 120 армянских и 77 греческих, или около 59 % турец­ких и свыше 41 % прочих, что, по Р. Мантрану, повторяет про­порцию, характерную и для XVI в.⁴⁴ Полагают, что в первой тре­ти XVI в. в Стамбуле жило 58 % мусульманского населения и 42 % немусульманского и что в целом в Средневековье эта про­порция выражалась цифрами около 60 и около 40 %⁴⁵. Ш. Ста-ровольский сообщал, что в 1640-х гг. в городе помимо мечетей насчитывалось около 40 греческих церквей, 4 армянских, 2 ка­толических костела и 38 синагог⁴⁶.

Самой значительной немусульманской общиной столицы была греческая, которую составили не потомки греков-визан­тийцев, очень немногочисленные, а переселенцы из Морей, с островов Эгейского моря и из Малой Азии. Затем по численно­сти шли армяне, а после них евреи — потомки византийских евреев, сефарды из Испании и Португалии, ашкенази из Цент­ральной Европы и выходцы из Италии. В Стамбуле, кроме того, жили валахи, сербы, грузины и др., а также «франки» — в боль­шинстве своем итальянцы, французы, голландцы и англичане.

Греческие, армянские и еврейские кварталы возникли вок­руг соответствующих церквей и резиденций глав конфессий — греческого и армянского патриархов и главного раввина. С 1601 г. местопребыванием греческого патриарха являлся упоминавший­ся квартал Фанар, где и обосновались наиболее зажиточные гре­ки. Основными районами проживания греков были Галата, по­бережье Золотого Рога и мраморноморское побережье Стамбу­ла, армян — западная часть города, побережье Мраморного моря и Золотого Рога, Галата и Ускюдар, евреев — побережье назван­ного залива и Галата. Греки и армяне составляли господствую­щее население Перы, армян было много в Ускюдаре. Колония «франков» сложилась в Галате. Иностранные посольства до се­редины XVII в. размещались в специальном «Посольском Дво­ре» (Эльчихане), а с этого времени, как говорилось, — в Пере и Галате.

Что касается поселений, располагавшихся в XVII в. на Бос­форе и формально не входивших в черту столичного города, то, согласно?. Мантрану, чисто турецкими являлись агломерации, которые размещались вокруг крепостей Румеликавагы, Анадолукавагы, Румелихисары и Анадолухисары, мусульманским было население Бейкоза и Канлыджи, а в остальных поселениях жили по большей части христиане или евреи. По мнению названного историка, основанному, впрочем, как он сам отмечает, на «до­вольно неточных сведениях», большинство населения берегов Босфора состояло из «неверных» — греков и евреев. В черно­морских поселениях Прибосфорского района, особенно евро­пейской его части, также жило много греков47. Некоторые сведе­ния об этом населении уже приводились в главе П.

Греки, как и подавляющее большинство казаков, исповедо­вали православие и являлись их прямыми единоверцами, армя­не были христианами монофизитского толка (принадлежали к армяно-григорианской церкви, отделившейся от византийской в начале VI в.), евреи исповедовали иудаизм. Нас интересуют, конечно, прежде всего отношения между казаками и босфор-ско-стамбульскими христианами, в первую очередь «братьями по вере» — греками и затем уже армянами. По этому вопросу в литературе высказаны прямо противоположные точки зрения, вторых мыв свое время уже касались и на которых остановимся еперь с привлечением нового материала.

Одна из позиций изложена П.А. Кулишом и заключается в следующем. Запорожские казаки, враги государства и порядка, были в основе своей беспринципными грабителями и грабили всех, кого удавалось, «без различия званий, религий и племен», в том числе и своих единоверцев. «Казацкая добыча... носила общее название "турецкого добра"... хотя каждому было извес тно, что значительная часть ее в своем первоначальном виде составляла добро христианское...» «Берега Румелии и Анатолии были населены почти исключительно одними христианами» и «пустели от казацких набегов»: «вожаки запорожских флотилий» постоянно «опустошали славяно-турецкие поселения берего­вой Румелии и греко-турецкие приморской Анатолии». «Если б у наших пиратов было на уме християнство, то они, овладевая турецкими кораблями, щадили бы хоть греческих купцов...»

«Мы, — заключает П.А. Кулиш, — не только не отрицаем в казаках религиозности, но думаем, что добычники не могли обойтись без веры; только вера у них, называясь христианскою, была в сущности темным язычеством».

Другое мнение об отношении казаков к грекам высказыва­ют С.И. Мышецкий, говоря о запорожцах, и В.Д. Сухорукое, повествуя о донцах. Сечевики, утверждает первый, вообще «лю­дей с судном топили и никакого им пардону не давали, и в плен не брали», но «ежели кто будет на тех судах из християн, таких брали в полон». «В поисках своих, — замечает второй автор, — казаки брали все, что лучше, ценнее и нужнее для них, в особенности они привозили весьма много пленных и освобожденных ими из неволи разных наций и звания людей. Пленных неприятелей умерщвляли только тогда, когда не было возможности поместить их на своих лодьях. Греков щадили во всяком случае».

Рассматривая этот вопрос, надо для начала сказать, что П.А. Кулиш приводит единственный и неудачный пример бес­пощадности казаков по отношению к грекам при овладении не­приятельскими судами. В 1602 г. в руки запорожцев попало ку­печеское судно, шедшее с товарами из Кафы. Историк, цитируя польского посла Л. Пясечиньского, говорит, что казаки по за­хвате судна истребили турок, а грекам «явили opus misericordiae (образец милосердия. — В.К.), то есть обобрали донага и даро­вали жизнь».

Автор, «зашоренный» своей концепцией, при этом не заме­чает, что запорожцы, как вытекает из его же слов, все-таки от­неслись к грекам по-иному, чем к туркам, и в самом прямом смысле пощадили единоверцев, но, разумеется, в пределах воз­можного. Кстати, в более ранней работе П.А. Кулиша приво­дится цитата Л. Пясечиньского, из которой следует, что турок постиг менее жестокий конец, чем сказано в поздней работе того же историка, а греки получили не только жизнь, но и свобо­ду: «Турки успели бежать, а грекам-христианам казаки показали opus misericordiae: обобрали и дали свободу».

Добавим, что практика ограбления христиан, служивших туркам или каким-то образом содействовавших им, в том числе в сфере морской торговли, была обычной для противников Ос­манской империи и в Средиземноморском бассейне. М. Неча­ев, который шел на французском судне с Кипра в Яффу, расска­зывая о встрече с мальтийскими христианскими рыцарями, за­мечал, что они обычно «турков берут в полон, а у христиан все отнявша имение, самих отпускают на волю». Возмущение же П.А. Кулиша относительно казачьих нападений на поселения, в которых жили христиане, носит несколько искусственный ха­рактер, словно бы до казаков и при них христиане никогда не воевали с христианами.

Если отрешиться от абстрактно-теоретических рассуждений, то нельзя не видеть, что возможности казаков по части misericordiae были ограничены. Они вели ожесточенную войну в неприятельских водах и на вражеской территории. Местное христианское и единоверное население уже давно было интег­рировано в Османское государство и, несомненно, восприни­малось казаками хотя как угнетавшееся в массе, но в большин­стве же и покорное турецким властям, в значительной степени пособничавшее им и отчасти даже враждебное к врагам султана. Ведь и К. Збараский, вернувшись из Стамбула, в 1624 г. пи­сал: «Христиане, которые естественно должны бы были быть враждебны вере турок, как своих тиранов и захватчиков, забыв Бога и свою веру... мучают и терзают собственных отцов и роди­чей, когда они попадают в неволю... душой и телом срастаются с их (турок. — В.К.) законами и порядками. И не турки, но хри­стиане и их потомки являются основой и опорой империи и ее господами... Наследники честных семей, попав в неволю или по собственному желанию там очутившись... являются наихуд­шими и неистовыми [слугами султана]. Как и все другие, и я с изумлением отмечаю это».

Греков-мореходов всегда было много среди командного и нового состава как торгового, так и военного флота Турции, и они играли в нем важную роль. По выражению одного из современников, в плавании по Черному и Средиземному морям никого не было «искуснее греков», которые служили на кораблях «поганцев»-турок и на венецианских судах. Даже в ранний османский флот, создававшийся на европейский лад после завое-юния Константинополя, набирались прежде всего греческие матросы. Приморские селения в дальнейшем обязаны были оставлять моряков на военную службу, причем предпочтение вдавалось опять-таки грекам, и уже во вторую очередь, при острой необходимости, набирали представителей других этносов — евреев, армян и прочих христиан. Почти все мореходные и ры­боловные термины турецкого языка имеют греческое происхож­дение.

После сказанного вряд ли стоит удивляться тому, что в 1638 г. на Босфоре в ходе инсценировки «победоносного» сражения османских кораблей с казачьими чайками, при буксировке «захваченных» неприятельских судов, турецкие моряки пели «Айя мола, тира мола» — «песню греческих матросов, когда они что-нибудь тянут».

Греки, атакже находившиеся на службе султана генуэзцы и венецианцы считались первыми и лучшими судостроителями Турции. Многие османские корабли, действовавшие против ка­заков, были построены именно греками, как, например, оба га­леона из флота, вышедшего в апреле 1640 г. на казаков к Азову и Очакову, что специально подчеркивал польский посол. В XVII в. греческие мастера играли важную роль в работе крупнейшего морского арсенала империи — Касымпаши и других верфей, в изготовлении орудий для флота и армии на «фабрике пушек» Топхане. Среди мастеров-пушкарей последней насчитывалось и немало грузин. Часть греческих и прочих приморских селе­ний освобождалась от всех податей, но взамен была обязана ру­бить лес и изготовлять различные материалы для нужд судо­строения.

Немусульманское население Босфора занималось обслужи­ванием османского флота — людьми, проводкой и ремонтом судов, снабжением их припасами и специальным изготовлени­ем этих припасов, в частности сухарей (среди пекарей в Стамбу­ле и районе было много армян), сушеной рыбы, мяса и пр. Зна­чительная часть выращивавшихся на берегах Босфора овощей и фруктов тоже поставлялась флоту. Наконец, из-за разделения водным пространством Стамбула на три агломерации и Бос­форского района на европейскую и азиатскую части весьма важ­ную роль в перевалке грузов, перевозке людей и транспортиров­ке войск, в частности во время операций против казаков, играли большие и малые суда, специализировавшиеся на этих работах, а около 15 тыс. стамбульских лодочников-перевозчиков состав­ляли влиятельную корпорацию, в которой доминирующее по­ложение, по всей видимости, занимали греки.

В качестве объектов для получения добычи на Босфоре и в Причерноморье вообще казакам были интересны богатые дома, магазины, лавки, склады товаров и т.п. В связи с этим надо ска­зать, что вся торговля Стамбула и пролива находилась в руках греков, армян и евреев, которые занимали важнейшее место так­же в черноморской и международной торговле Османской им­перии. Грекам принадлежало большинство питейных заведе­ний и таверн столицы. Греки, армяне и евреи имели чрезвычай­ный вес в банковском деле и преобладали в ростовщичестве. Греки составляли большинство ювелиров Стамбула, в том чис­ле и весьма богатых.

Преобладание греков в «специфическом бизнесе», позволяв­шем обогащаться и вызывавшем зависть, формировало насторо­женное и подозрительное отношение к ним самих стамбульцев и других жителей Турции, и не только мусульман. Во многих греках тогда и позже видели «пауков», «пенкоснимателей» или даже «героев большой дороги»⁴⁸. Нередко и на Руси в XVII в. считали, что «греки — токмо именем християне, а благочестия и следу в них несть».

Представители немусульманских народов в Стамбуле, на Босфоре и в Причерноморье не гнушались заниматься работор­говлей. Ее крымская часть, главенствовавшая вдоставлении ра­бов в османскую столицу, сосредоточилась у евреев, армян, ту­рок и греков. Богатые греки и армяне сами держали рабов, боль­шинство  которых составляли люди,  исповедовавшие христианскую же религию. Характерную историю рассказывает источник об одной украинке Тетяне, которая в 1649 г. была за­хвачена татарами и уведена в Крым, где ее купил богатый грек из Стамбула. 11 лет она работала на единоверца-хозяина, пока на­конец не получила «вольную», но затем еще почти четверть века не могла выбраться из турецкой столицы, таким образом вы­нужденно прожив на чужбине 35 лет.

«Греки, желая сказать о холопе, рабе, невольнике или мор­ском гребце, — замечал в 1660-х гг. Ю. Крижанич, — называют его по имени нашего народа "склавос», [то есть] славянин: "это мой славянин", то есть "это — мой невольник". Вместо "поработить" говорят "склавонин", то есть "ославянить"».

К сожалению, мы не располагаем цифровыми данными о рабах у христиан-рабовладельцев Стамбула и босфорских селений, но для параллели можно привести свидетельство Павла Алеппского, который в 1650-х гг. писал о греках Синопа, что «в этом месте живет свыше тысячи христианских семейств, и в каждом семействе есть пять-шесть пленных мужчин и женщин, ато и больше». Вряд ли в столице и ее предместьях дело обстояло «хуже», чем в Синопе.

Христиане и иудеи не могли сделать в Турции военную или административную карьеру, поскольку на государственной служ­бе находились только мусульмане. Исключение делалось лишь  для богатых греков-фанариотов, часто служивших драгомана­ми-переводчиками и даже ставших видными дипломатами. Так, убитый донцами посол Ф. Кантакузин, о котором еще будет речь, являлся христианином. Принятие же ислама открывало дорогу служебному продвижению, улучшению имущественного положения и т.п., и многие немусульмане ее выбирали.

Бывшие христиане — потурнаки, как называли их запорож­цы, или ахрияны, как именовали их донцы, испытывали нена­висть со стороны казаков, которые считали, что они «отпали... окаянные, от... православные християнския веры самоволством — ни прелестью, ни мукою турских людей», «для панства великого, для лакомства нещастного». Вероотступники не мог­ли надеяться на казачье снисхождение: ахриян, попавших в плен, донцы обычно вешали на якоре.

Верхушка Османского государства имела космополитичес­кий характер, и в XVI—XVII вв. везиры и прочие сановники в большинстве случаев были по происхождению греками, южны­ми славянами и албанцами. Упоминавшийся выше великий везир Насух-паша родился в семье греческого священника. Султа­ны Осман II, Мурад IV и Ибрахим I имели матерей-гречанок.

Из вероотступников вышли многие турецкие адмиралы, в том числе воевавшие с казаками. Эрмени Халил-паша по крови принадлежал к армянам. Знаменитые флотоводцы XVI в. Хай-раддин Барбаросса и Тургут Рейс были греками, как и известные корсарские адмиралы и капитаны на османской службе XVI— XVII вв. Дели Рейс, Мемми Дели Рейс, Мурад Рейс, Салих Рейс, Хасанико Рейс, Азан Валефат, Али Миникшали Рейс, Бекир Рейс, Ивас Рейс, Мустафа Рейс, выдающийся мореплаватель и картограф Пири Рейс и др. С.М. Тральич приводит весьма внушительный список турецких адмиралов, в частности ВС мно­гих капудан-пашей XVII в., имевших южнославянское проис­хождение.

Однако «турки по профессии», как называли ренегатов, да леко не составляли большинство своих народов, у которых была иная участь. Об ущемленном, неравноправием и унизительном положении христиан в империи и Стамбуле хорошо известно. «Наличие в столице... больших групп подвластных народов, — отмечает Ю.А. Петросян, — было утверждено законами импе­рии. Султаны в первые века существования Османской державы как бы демонстрировали на примере столицы возможность со­существования завоевателей и покоренных. Впрочем, это ни­когда не заслоняло огромную разницу в их правовом статусе». Немусульмане, считавшиеся «кяфирами» (неверными), принад­лежали к «реайе» — податному сословию империи, а именно к той его части, которая называлась «зимми» (иноверцы), плати­ли тяжелую подать «джизье», испытывали многие ограничения и отчуждение со стороны господствовавших турок. Последние, к примеру, почти никогда не селились в Галате и Пере, посколь­ку те являлись обиталищем кяфиров.

Неудивительно, что в христианских массах Турции посто­янно присутствовало недовольство своим положением, витали воспоминания о прошлом и мечты о будущем, которое связыва­лось с грядущим освобождением от османского ига⁴⁹. Отсюда возникали симпатии к казакам — ярым врагам Турецкого госу­дарства и его правившей элиты, постоянно и мужественно вое­вавшим с османской армией и флотом, крепостями и гарнизо­нами. Именно под влиянием казачьих набегов среди греков рас­пространились упорные слухи, о которых мы уже говорили и которые утверждали существование турецкого пророчества от­носительно грядущего освобождения Константинополя и паде­ния мусульманского господства. Греки, констатировал П. Рикоут, очень почитают московского царя, и у них есть пророче­ство, что «оный имеет быти возобновитель их, церкви и их вольности». В.В. Макушев отмечает, что в XVI—XVII вв. хрис­тианские народы империи связывали свои надежды на освобож­дение с Россией, которая была обязана «таким их доверием... преимущественно козакам».

Это христианское население если и не являлось своеобраз­ной «пятой колонной», то рассматривалось в качестве таковой правящими кругами Стамбула. По определению П.А. Толстого, турки всегда имели христиан «за внутренних врагов», и мы уже указывали, что султан и его двор даже опасались их восстания в столице под влиянием набегов казаков и в соединении с ними. Даже П.А. Кулиш не сомневается, что если бы во время сильно­го мусульманско-христианского столкновения в Стамбуле туда пришли казаки, то они и столичные христиане оказались бы вместе⁵⁰.

Массовая работорговля с ее отвратительными наглядными проявлениями, особенно заметными именно в Стамбуле, вызывала человеческое сочувствие крусским, украинцам и казакам, по крайней мере у части «турецкоподданных» греков. С.М. Соловьев замечает, что константинопольские греки сочувствовали войне русских с татарами, поскольку «к их городу (Стамбулу. — В. К.) ежедневно приставали по три и по четыре корабля, напол­ненные русскими пленниками; на торговых площадях стояли священники, девицы, монахи, юноши; толпами отвозили их в Египет на продажу; некоторые добровольно отрекались от хри­стианства, другие принуждаемы были к тому насилием».

Известны и конкретные проявления упомянутых симпатий к казакам и иным «русским». Так, по свидетельству архиманд­рита Иоанникия (Галятовского), ученого XVII в., некоторые гре­ки и армяне, не страшась лютых казней и конфискации имуще­ства, помогали христианским невольникам, бежавшим от своих хозяев и тайно пробиравшимся по турецкой территории на ро­дину. Упоминавшийся ранее С. Корецкий, с именем которого связывается выход казаков в 1621 г. в Мраморное море, во время своего предпоследнего пленения, в 1617 г., с помощью гречес­ких монахов и львовских армян сумел сбежать от турок, до­браться до Венеции, а затем вернуться в Польшу. Армяне и гре­ки часто посредничали в выкупе пленных у турок и татар. На­пример, в 1628 г. армянин Якуб, сын Ивана, выкупил в Стамбуле нескольких пленных украинцев ⁵¹.

Христианское население Причерноморья иногда снабжало казачьи суда припасами, о чем нам известно, в частности, в от­ношении жителей грузинского побережья. Не исключаем мы и подобных случаев, связанных с греками, на что намекает эпи­зод, который относится к плаванию в 1627 г. по Средиземному морю восставшей галеры: дальше увидим, что освободившиеся невольники, набрав на одном из островов воды, сделают пода­рок находящимся там греческим монахам, очевидно, за оказан­ную помощь. Кое-кто из босфорцев мог служить проводниками во время казачьих нападений, а о немусульманах, вступивших в ряды казачества, и говорить не приходится: они вместе с други­ми казаками воевали не только на Азовском и Черном морях, но и на Босфоре.

Разумеется, отношение различных представителей нему­сульман Турции к казакам и их набегам было неоднозначным и зависело от социального положения и имущественных интере­сов, вовлеченности во власть, верноподданнических или проти­воположных настроений и т.п. Весомую роль в этом играл и район проживания: действия казаков воспринимались теми же греками по-разному, скажем, в Греции, до которой не доходили казачьи набеги, и на Босфоре, куда казаки являлись реальной и страшной силой, или в центре собственно Стамбула, где можно было не беспокоиться о приходе казаков, и в пригородах столи­цы, обращенных к проливу и находившихся под непосредствен­ной угрозой казачьего удара.

Казаки во время набегов, по-видимому, вообще стремились без крайней необходимости «простой народ» не трогать и, мо­жет быть, как-то минимизировать причинявшийся ему урон, что и способствовало «приставанию» к казачьему «товарище­ству» представителей зарубежных «низов». Надо полагать, что и приходя на Босфор, казаки не намеревались специально при­чинять ущерб босфорским ремесленникам, рыбакам, садоводам и крестьянам христианского вероисповедания или даже отчас­ти испытывали потребность в завоевании их симпатий.

Во всяком случае, в домах рядовых жителей нельзя было най­ти сколько-нибудь привлекательную добычу, и эти жилища были вполне отличимы. Казаки имели возможность обходить сторо­ной и все немусульманские дома: в поселениях на Босфоре тра­диционно султанские дворцы сияли белизной, турецкие жили­ща имели красную окраску, греческие — черную, а армянские — зеленую. Самих немусульман легко было отличить по одежде: согласно законодательству Мехмеда II, они не могли носить тюрбаны и надевали обувь особых цветов: греки — черного, ар­мяне — фиолетового, а евреи — голубого.

Но если даже в более поздние времена щадящее отношение к мирному населению отходило на задний план перед военной необходимостью, то и на Босфоре в XVII в. суровая реальность выстраивала свои закономерности. Нападения сопровождались жертвами среди мирного населения, пожары затрагивали не толь­ко богачей, погромы работодателей отзывались на простых ра­ботниках, равно как и блокада пролива в конечном счете каса­лась всех. Многие немусульмане босфорских поселений, даже те, кто негативно относился к османскому режиму, попав между двух огней, начинали испытывать нечто вроде «стокгольмского синдрома» (синдрома заложников), и привычные «плохие» вла­сти и порядки оказывались милее тех беспорядков и ущерба, которые приходили вместе с казаками.

Заметка Павла Алеппского, связанная с казачьим «сидением» в монастыре близ Сезеболы, позволяет думать, что иноки этой обители сочувствовали казакам, однако более ранняя за­пнись монаха того же монастыря Митрофана недоброжелательна к предшествовавшим набегам запорожцев. Он, между прочим,  сообщает, что при нападении казаков на Варну в 1606 г. многие  из них были убиты «ромеями» (греками). «Возможно, — считает публикатор записи Е.Э. Гранстрем, — что в этом случае под "ромеями" следует понимать гарнизон крепости Варны, — вряд ли местные жители были в состоянии противостоять хорошо вооруженному казачьему отряду». Из-за отсутствия дополни­тельных сведений остается неясным, кто конкретно были эти ромеи, но случаи, когда представители местного немусульман­ского населения участвовали в сопротивлении казакам, иногда все же происходили.

Эвлия Челеби, рассказывая с известными преувеличениями об отражении другого, более позднего казачьего набега на ту же Варну, утверждает, что «местные жители предприняли ряд на­падений на казаков», а когда те из них, кто не успел уйти, закры­лись в складах около пристани, «жители города, райяты и сво­бодные, собрали много щепок, разложили их на крышах и перед воротами складов и зажгли их. Казаки были вынуждены вы­браться наружу, их хватали в плен и связывали».

Вместе с тем сопротивляться казачьим налетам населению, действительно, было крайне тяжело, и на Босфоре мы знаем только один такой, уже упомянутый случай: в 1624 г. попыта­лись сопротивляться жители Тарабьи, за что и поплатились. Это селение, напомним, состояло из семи кварталов греков и одно­го квартала мусульман. Конечно, возможно предположение, что сопротивлялись только мусульмане, но с еще большей вероят­ностью можно видеть в сопротивлявшихся и греков. Кстати, ра­нее фигурировавшая греческая запись о первом казачьем набеге на Босфор 1624 г. относится к казакам не слишком доброжела­тельно и, как мы видели, фальсифицирует результат экспеди­ции в пользу турок.

Уже говорилось, что стамбульцев буквально сгоняли для за­шиты столицы и пролива от казаков, и среди этих невольных защитников обязательно должны были быть и немусульмане. Иногда значительные отряды из немусульманских подданных Османской империи, включенные в состав турецкой армии, принимали участие в боевых действиях с казаками на их терри -тории. Достаточно вспомнить казачий перечень разноэтнич-ных групп османского войска под Азовом в 1641 г.: «А было с пашами под нами всяких воинских собранных людей всяких розных земель и вер царя турского, его земли и розных земель:

I — турки, 2 — крымцы, 3 — греки, 4 — серби, 5 — арапы, 6 — можары, 7 — буданы, 8 — олшаны, 9 — арнауты, 10 — волохи, 11 — мутьяня, 12 — черкасы, 13 — немцы». Греки здесь постав­лены на третье место, а большинство последующих групп — так же христиане.

В силу сказанного отношение казаков к грекам и другим христианам Причерноморья и Босфора было гораздо более сложным, чем представлялось П.А. Кулишу, С.И. Мышецкому и В.Д. Сухорукову. Это отношение в реальной ситуации объек­тивно не могло быть всегда одинаковым, раз и навсегда установ­ленным и, несомненно, сильно зависело от конкретных обстоя­тельств.

В один ряд выстраиваются сообщения источников о грабе­же и насилиях, которым подвергались турецкие христиане вме­сте с турецкими мусульманами.

В 1606 г., говорит Митрофан, запорожцы «дошли до Вар­ны... и сожгли и разграбили... большинство христиан». Мы увидим, что в 1630 г. казаки будут громить греческие селения «блиско Крыму». По Эвлии Челеби, в 1656 г., когда казаки снова приблизились к Варне, «в городе остались только греки, а дру­гие бежали в горы, унося с собой самые ценные вещи», но во время начавшегося разгрома среди этих греков «слышались та­кие вопли и плач, что кровь стыла в жилах человека». Уже от­мечалось, что в 1623 г. казаки, кажется, пленили монахов пра­вославного монастыря близ Сизеболы. Согласно Э. Дортелли, в Карасубазаре казаки «разграбили и сожгли множество лавок, убивая всех им попадавшихся; такая участь постигла даже не­коего армянского священника». Однажды, говорит П. делла Балле, ссылаясь на информацию армян, «чтобы избежать яро­сти казаков, которые производили невероятные опустошения на всех реках Черного моря», «все жители Трабзона покинули город и отправились в Эрзирум» (Эрзурум). В Трабзоне, как и в разорявшихся казаками селениях Босфора, проживало много немусульман.

Можно здесь снова упомянуть убийство донцами турецкого посла грека Ф. Кантакузина, который по дороге в Москву в 1637 г. находился на Дону и тайно посылал своих сотрудников-греков, перехваченных казаками, предупредить азовцев о казачьих планах ⁵². Турки обвиняли донцов в том, что они, не ограничившись цодним послом, побили и «всех армен и гречан», находившихся при нем, будто бы «для их сребра и злата»; при этом погибли и греки-монахи. Переводчик Ф. Кантакузина ахриян Осанко, казненный казаками, к тому же позволил себе дерзкую насмешку над ними.

Есть, однако, и другой ряд известий, свидетельствующих об особом, щадящем отношении казаков к единоверцам, проживавшим в османских владениях. В 1651 г. в Имеретин стало из­вестно о набеге донцов «к Царюграду», и как раз в этом году имеретинский правитель Александр утверждал, что донские ка­заки «ходят на Черное море и бусурман воюют, а православным христианам никакого вреда не делают». В ходе разгрома греческих сел 1630 г. казаки отказались брать греков в плен. Э. Дортел­ли уже после своего сообщения о расправах казаков в Карасуба­заре и убийстве армянского священника замечает, что они при захвате неприятельских судов турок убивают, тогда как «христи­анам предоставляется выкупиться, если только они сами не по­купали рабов; в таком случае их убивают беспощадно, как и было в прошлом году (1633. — В.К.) со многими армянами».

В 1656 г. греки перед приходом казаков к Варне не ушли из города и, если верить Эвлии Челеби, просчитались. Что там кон­кретно произошло, неизвестно, но вообще христиане могли надеяться на пощаду. Мы еще скажем о взятии казаками Траб­зона в 1625 г. — местные греки, спасавшиеся тогда в городских церквах и осенявшие себя крестным знамением, «были спасе­ны». Подобным же, щадящим образом вели себя даже гораздо менее дисциплинированные разницы во время их персидской экспедиции. При набеге на Фаррахабад, писал Ж. Шарден, ме­стные христиане (это были армяне), «чтобы спастись от их яро­сти и избавить от грабежа свои дома... кричали им: "Христос, Христос!", и, чтобы скорее дать знать о своем христианстве, осе­няли себя большими крестами с головы до ног». Казаки, слыша и видя это, «щадили их и сохраняли их дома».

Турецкий парламентер на переговорах с донцами утверж­дал, что они, «неправие убийцы и разбойницы непощадны», взяв в 1637 г. Азов, «не пощадили... в нем никакова мужеска возраста, ни стара ни мала... посекли всех до единова». Но это было вовсе не так: греков и прочих христиан, как и их имуще- ство, казаки не тронули и предоставили им возможность по-прежнему вести торговлю или идти кто куда хочет. Вскоре же греки, нанятые Войском, заделали разбитое взрывом место го­родовой стены. Известны и некоторые другие случаи «делового сотрудничества» казаков с греками, вроде того, что произошел и 1628 г., когда на Черном море казаки «два корабля встретили и принудили дать выкуп: все у них забрали и продали грекам в Козлове»⁵³.

Эти два приведенных ряда сообщений, как и все другие из­вестия, показывают, что прямолинейные суждения об отноше­ниях казаков и немусульман Босфора ошибочны и далеки от того, что происходило в действительности.

Сделаем выводы:

1. Турция оказалась не готовой к отражению казачьих набе­гов на Босфор. Крепости Анадолухисары и Румелихисары, счи­тавшиеся надежной преградой для любого неприятеля с севера, из-за слабой эффективности их артиллерии и быстроходности чаек и стругов не могли сдержать казаков, оставляя к тому же совершенно беззащитной наибольшую часть пролива, располо­женную севернее крепостей.

2. Османское командование пыталось использовать в борь­бе с казаками многие другие способы и средства, но они не при­носили желаемого успеха. Турецкий флот, стремившийся за­щитить огромное морское побережье и разбрасывавшийся по акватории моря, терял свои преимущества и в силу нехватки кораблей зачастую не мог эффективно оборонять Босфор и даже саму столицу империи. Османская разведка и служба наблюде­ния не справлялись со своими обязанностями.

3. Казаки прибегали к внезапным мощным и скоротечным нападениям, используя фактор неожиданности и максимально применяясь к условиям местности и другим реальным обстоя­тельствам. Успеху казаков способствовали особенности их су­дов, умелое командование, своеобразное казачье военное ис­кусство и высокие воинские качества участников экспедиций.

4. Разгром казаками босфорских поселений носил жесто­кий характер, сопровождался уничтожением живой силы и со­оружений врага, погромом дворцов, богатых домов и торговых заведений, приносившим ценные трофеи.

5. Казачьи сообщества тщательно готовились к набегам и использовали разнообразную информацию о районе и объектах нападения, которую получали от казаков, находившихся в плену в османской столице, всевозможных «выходцев» и «доброхотов», в том числе от турок и даже бывших жителей Стамбула и мореходов, хорошо знавших регион.

6. Значительную часть населения Стамбула и босфорских селений составляли немусульмане, среди которых первое место занимали единоверные казакам греки. Нападавшие были вынуждены сталкиваться с ними, и в литературе высказаны противоположные мнения об отношении казаков к христианам Османской империи: с одной стороны, казаки грабили всех, в частности и христиан, а с другой — щадили своих единоверцев.

7. Стамбульские и босфорские греки были интегрированы в сманскую систему, являлись лучшими моряками и судостроителями Турции, обслуживали османский флот, играли важнейшую роль в экономике государства. В то же время немусульманское население империи находилось в неравноправном, ущем­ленном положении в сравнении с мусульманами, что вызывало мечты об освобождении, симпатии к казакам и даже случаи оказания им помощи.

8. Казаки в ходе своих набегов имели возможность отличать богатые дома от бедных, мусульман от немусульман, однако страдали все босфорцы, которые, как и прочие христиане Осман­ского государства, вовлекались в борьбу с казаками. Отношение нападавших к местному немусульманскому населению было неоднозначным, сочетавшим и действия против него, и его пощаду, и зависело от конкретных обстоятельств.

Примечания

¹ Иногда переводят и как «Восточная, или Азиатская крепость».

² Основание Анадолухисары приписывают также Мехмеду I, Мураду II и Мехмеду II.

³ Многие считают так и в настоящее время. Согласно одному из описа­ний Босфора XIX в., между Анадолухисары и Румелихисары 402 русских са­жени (857,7 м), между Румеликавагы и Анадолукавагы 395 саженей (842,8 м), а самое узкое место между Делитальяном и Юхой — 281 сажень (599,5 м).

⁴ Тимариоты — владельцы военных ленов (тимаров), служившие со сво­ими джебели («латниками»), воинами ополчения, которые находились на обеспечении владельцев.

⁵ Согласно Джелалу Эссад-бею, там стояла генуэзская крепость,

⁶ У И. фон Хаммера ошибочно указано, что крепость построена в 1451 г. за три месяца.

⁷ Название переводят также как «Разрезающая пролив», «Закрываю­щая пролив», «Преграждающая пролив»; эти определения даются и в муж­ском роде, если имеется в виду замок, а не крепость.

⁸ Иногда переводят как «Греческая, или Европейская крепость».

⁹ К.М. Кортепетер ошибается, считая, что Енихисары — это Анадолухисары и что последнюю крепость построил Мурад П.

¹⁰ Вообще все четыре крепости Босфора — Анадолухисары, Румелихи сэры и позднее Анадолукавагы и Румеликавагы — использовались в каче­стве мест заточения. «Эти укрепления, — отмечал в 1672 г. Ж. Шарден, — служат тюрьмами для военнопленных и для знатных людей, которых хотят принудить к каким-либо услугам».

¹¹ Локоть (зира) в Стамбуле равнялся 68,6см.

12 Подробнее о Румелихисары см.: 202; 591.

¹³ У М.Я. Попова есть верное замечание: «Казаки очень широко приме няли правило, которое впоследствии сформулировал и практически применил в крупных сражениях гениальный полководец А.В. Суворов: "быстрота и внезапность заменяют число"». Ср. с замечанием А.Л. Бертье-Делагарда, которое мы цитируем в главе VIII.

¹⁴ См. для сравнения позднейшие рекомендации русского военного агента в Стамбуле В.П. Филиппова о выборе времени для осуществления десанта у Босфора и в проливе: «На выбор времени года для отправления десанта имеют решительное влияние господствующие северные и севере восточные ветры, производящие по всему южному берегу Черного моря огромный прибой, затрудняющий высадку даже на Верх(нем) Босфоре». Наиболее благоприятными для высадки автор признавал май и июнь. Эти месяцы занимали особое место и в босфорских набегах казаков.

¹⁵ По мнению Н.-Л. Писсо, казаки специально выбирали для высадки такие места, где берег «меньше всего подходит для этого» или считается просто невозможным для десантирования.

¹⁶ «Время, выбранное для этих жестоких атак, — полагает Хенрык Красиньский, — обычно было на рассвете или изредка под прикрытием самой темной полуночи».

¹⁷ Впоследствии В.П. Филиппов рекомендовал в случае русской высад­ки у Босфора, если возникнет необходимость ночных действий, для избе­жания обычного замешательства собственных сил выбрать полнолуние, при котором легче ориентироваться на местности.

¹⁸ У Н.-Л. Писсо находим указание на оставление обычно двух или трех человек на каждом судне, у некоторых других авторов — двух человек.

¹⁹ Казачья атака города, подробно описываемая А. Кузьминым и пре­подносимая им как типичная (с засылкой «шпионов», тайным открыванием доброхотами калитки в крепостной стене и т.п.), может быть, когда-то и имела место в действительности, но явно не случалась постоянно. Во вся­ком случае, селения Босфора не имели крепостных стен, а Румелихисары, Анадолухисары, Румеликавагы и Анадолукавагы казаки не атаковали, не видя особого смысла в захвате крепостей и не желая терять многих своих товарищей. В этом отношении к набегам на Босфор не подходит и утверж­дение указанного автора, что «нападение производилось обыкновенно од повременно как на самый город и крепость, так и на суда, стоявшие н гавани», хотя суда в босфорских походах захватывались нередко.

А.Л. Сокульский, говоря о набегах на Босфор 1615 и 1624 гг., замечает, что казаки «обложили и сожгли предместье (предместья? — В.К.) Стамбу ла», но если имеется в виду окружение поселений со всех сторон, то его явно не было.

²⁰ В качестве примера турецких злодейств приведем рассказ Мустафы иаймы о том, как в 1621 г. османское войско поступило с пленными казаками: «... часть их на цели для стрельбы из луков обратило, а из тех несколько сам султан собственными пронзил стрелами; других разорвало слонами; некоторых на растерзание крюками либо на полурастягивание и на даль­нейшее ужасное обрекло мучение; одного из них только, отступника от исламской веры, на мелкие части разрубили». Сообщая Людовику XIII об этой же расправе, Ф. де Сези писал, что некоторые казаки «были раздавлены слонами, иные разорваны на части четырьмя галерами, и оставшиеся погребены совершенно живыми».

Французы, впрочем, вели себя не гуманнее. Тот же Найма, говоря о нескольких сотнях французских солдат, находившихся на службе у Османа II, замечает: «Эти французы, или франки, не убивали обычным способом. Тех из русских и казаков (т.е. донцов и запорожцев. — В.К.), кто попадал в руки мусульман, выдавали этим франкам, которые сначала заживо сажали на вертела, а затем сжигали на костре, поворачивая вокруг до тех пор, ка они не погибали от этого». Может быть, гак проявлялась своеобразная реакция на поражения со стороны казаков (о неудаче французских солдат в устье Дуная в 1607 г. см.: 193)?

²¹ «Самое слово "воевать", — говорит Д.И. Эварницкий, — в недавнем прошлом значило жечь, палить и уничтожать».

²² Согласно этому же автору, на захваченных судах казаки «грабят все •найденные деньги и товары малого объема, которые не портятся от воды, пушки и все, что, по их мнению, может им пригодиться». В.Д. Сухорукой справедливо добавляет к предметам казачьей добычи оружие.

²³ О находках монетных кладов интересующего нас времени на Дону известно мало. В 1940г. в станице Мелеховской найден клад, в котором, кроме русских серебряных монет, находились золотые: венгерский черво­нец 1570г., турецкий алтун 1574г. и голландский червонец 1597 г,

²⁴ В XIX в. на соборной площади Черкасска, бывшем майдане, располагались «солнечные часы, вырезанные на белом цареградском камне». Н.Ф. Погодин в 1920-х гг. упоминал, что перед собором «клыком белым торчит цареградский камень, остаток солнечных часов». Старожилы XIX в. считали, что это старинное сооружение, почему мы ранее относили его к эпохе казачьего мореплавания. Но в книге-перечне малороссиян Дурновской станицы Черкасска, отправлявших станичные тягости в 1795г., есть запись о том, что «Дорофей Власов июня 1-го был в работе в делании войсковых солнечных часов... пробыл 1 неделю». Если речь идет именно о тех часах, то получается, что они изготовлены в конце XVIII в. Может быть, сам камень привезен в XVII в.?

²⁵ Ср. с более поздней описью имущества, оставшегося после казни в 1688г. атамана Кирея (Кирилла) Чюрносова, участника и руководителя ряда морских походов.

²⁶ Ср.: В.А. Брехуненко указывает, что из выявленных им 34 совмест­ных запорожско-донских морских походов первой половины XVII в. 26 за­кончились успешно, а из 9 сражений с турецкими эскадрами, состоявшихся в ходе этих экспедиций, казаки выиграли 7. Иными словами, согласно при­веденным цифрам, победоносно для казаков завершились более трех чет­вертей походов и сражений. При этом надо еще иметь в виду, что «неуспех» ряда набегов может быть оспорен.

²⁷ В.Д. Сухорукое считает, что только выйдя в море, донцы решали, «кула предпринять поход — в Крым ли, к румелийским ли или анадолийским берегам. В войсковом же кругу назначалось просто: итти на море; сим средством пресекали казаки перебежчикам возможность открывать истинное намерение свое». Мнение в первой своей части ошибочно и основано на расспрос ных речах одного из воронежцев, который в 1651 г. говорил, однако, не о решении, принимавшемся в море, а об объявлении этого решения: «... А на которые места итти им, того неведомо, потому что казаки про поход свой, куды им итти, сказывают, вышед на море, а покаместа на море не выдут, и до тех мест мысли своей, куды им итти, никому не объявляют». Если не считать «поисковых» походов, то цели экспедиций определялись заранее, еше на берегу, где ставились также и общие задачи «поисковых» экспедиций.

²⁸ Приведем оценку польского хрониста XVII в. П. Пясецкого: казаки во время черноморских походов своими «неисчислимыми преимуществами» «угнетают оттоманскую мощь и далеко превосходят любые европейские войска, даже по собственному свидетельству турок, которым нет ничего страшнее имени казаков, хотя другие военные христианские ордена напол­няются громкими титулами и знатными фамилиями». По мнению адмирала К. Крюйса, казаки его времени были «паче других народов хитры и остро умны в воинском искустве» и имели в этом отношении «многие чрезвычай­ные дарования и качества». Позже, при описании Карахарманского сраже ния, мы еще процитируем отзыв Мустафы Наймы о военно-морском искус стве казаков.

²⁹ См. о казачьей морской культуре: 371.

³⁰ Мы привели донскую поговорку. У запорожцев в лагере, указывал Ш. Старовольский, была «дисциплина древних римлян», а проступки пре секались по-спартански «или еше строже». Э. Дортелли писал, что в походе казаки «оказывают невероятное послушание» своему предводителю.

³¹ Приведем еще мнение новейшего историка о казачьей пехоте. Ю.М. Ефремов пишет, что она состояла «из стрелков, умевших лопатой и киркой действовать так же хорошо, как и мушкетом... быстро окапываться на от крытой местности, вести огневой бой под прикрытием возового укрепле­ния, использовать естественные препятствия как огневые позиции... В об­щем это была хорошая нелинейная, иррегулярная легкая пехота, в этом своем качестве заметно превосходившая своих соседей: кварцянную пехоту, польских жолнеров... стрельцов Российской державы и ближе всего по вы­учке, вооружению и тактическим приемам стоявшая к турецкой пехоте — знаменитому корпусу янычар». Согласимся с этой характеристикой, доба­вив, что в XVII в. и янычары не однажды уступали казакам.

³² Жизнь И. Вергуненка, как и большинства самозванцев, закончилась трагически. В конце концов он был выдан волошским господарем Москве и казнен.

³³ Бывали редчайшие случаи возврашения в Польшу невольников, про­бывших в турецком плену и по 50 и более лет, но о таких случаях, относя­щихся к казакам, неизвестно.

³⁴ Мы не знаем казаков-ренегатов, сделавших в Османской Империи XVI—XVII вв. большую карьеру, в отличие от некоторых бывших русских и украинских пленников вроде наместника Йемена Хасан-паши, евнуха Сулеймана I Джафер-паши, правителя Эрзурума, Сиваса, Боснии и Очакова адмирала Абаза-паши и др.

³⁵ В «Гамалии» Т.Г. Шевченко рассказывается, как «в Скутари казаки стонали, / Стонали бедняги, а слезы лились, / Казацкие слезы тоску разжигали»; как Босфор, не привыкший «к казацкому плачу», «задрожал» и «вскипел» и как «море отгрянуло голос Босфора» и «в Днепр этот голос волной донесло». Героя поэмы того же автора «Слепой (Невольник)» куренного атамана Степана «В кандалы ковали, / В Царьградскую башню заключали, /тяжелой работой отягчали... / Кандалы по три пуда, / Атаманам по четыре». Степан попал в плен во время морского похода, мечтал об освобождении и совершил неудачный побег, за что турки ему «Глаза вырывали, /Горячим железом выжигали».

³⁶ По крайней мере, известен случай посылки украинского казака Ива-Нечаева на четыре года в Крым для изучения крымско-татарского язы-По возвращении на родину этот человек сообщил интересные сведения о крымских делах.

³⁷ Многие греки тайно помогали русским посольствам в Стамбуле. Любопытно, что в историческом романе В.А. Бахревского «Свадьбы» извест­ный донской деятель Ф. Порошин по заданию войскового атамана под видом инока вместе с паломниками отправляется в турецкую столицу, где через одного христианского священника должен связаться с нужными людьми в Серале и от них узнать время прихода османских войск к захва-ченному казаками Азову. Для возвращения домой агенту надо обратиться в Чеелении в 30 милях от Стамбула к некоему греку-рыбаку, который отвезет его в определенное место в море, где Ф. Порошина первые три дня каждого месяца будет ожидать казачье судно.

³⁸ См. также работу 3. Любер, основанную на материалах того же реестра: 605.

³⁹ В другой азовской повести сказано, что после взятия Азова «многая казаки турецких жен в крещеную веру приведоша и на них поженилися».

⁴⁰ Ср. перевод П.А. Кулиша: «Ведь и морских разбоев казацких никогда не бывало, пока ваши турки-райзы не пристали к казакам и не научили их воевать, как люди, хорошо знающие море и опытные в мореплавании». Тот же Л. Пясечиньский годом раньше заявлял крымскому хану, что между запорожцами есть турки и татары, не говоря уже о многих людях из разных христианских народов.

⁴¹ См. родословные Грековых, Яновых и Машлыкиных: 147; 146.

⁴² То же можно предположить в отношении родов Туркеничевых, Туркиных, Турсковых, Турчаниновых, Турчановых, Турченковых, Турченско-вых и Турчиновых, а также многих семей, фамилии которых «скрывают» этническое происхождение предков.

⁴³ Р. Мантран ссылается на данные, приведенные Эвлией Челеби. Его английский перевод приводит другие цифры мусульманских и греческих кварталов — 999 и 354.

⁴⁴ У этого автора небольшая погрешность в подсчетах: 58,82 и 41,18 % вместо 58,88 и 41,12.

⁴⁵ Чрезвычайно большое немусульманское население столицы отмеча­ли все побывавшие в ней, даже, вероятно, с преувеличением в отношении немусульман. Один из таких путешественников в начале XVII в. утверждал, что в городе живет половина турок, а половина — евреев и христиан, в основном греков. «В Цареграде, — писал в начале 1710-х гг. И. Лукьянов, — турок прямых разве четвертая часть, а то все потурнаки, русские да греки».

⁴⁶ Ю.А. Петросян считает, что в XVII в. в городе сохранилось около 30 греческих церквей. Трансильванец Вейс, описавший Стамбул в конце XVI в., говорил о 494 христианских церквах города. См. карту расположе ния церквей второй половины XVII в. у Р. Мантрана: 607, карта 4.

⁴⁷ Согласно первой русской лоции Черного моря, прибрежное насело ние от устья Босфора до мыса Эмине составляли преимущественно греки.

⁴⁸ Используем здесь позднейшие выражения путешественника и беллетриста С.Н. Филиппова. По его словам, греческая община Перы и Галаты была «вся пропитана разбойно-торгашескими наклонностями, лукавством, низменными инстинктами и развращена до корня». Оценка в целом, ко нечно, несправедлива, но характерно замечание автора: «Все в Константи нополе в один голос говорят так».

⁴⁹ О положении стран и народов Юго-Восточной Европы под османским владычеством и их освободительной борьбе в XVI в.. к началу казачь их походов на Босфор, см.: 472. О том же в XVII в. см.: 473.

⁵⁰ О турецких опасениях, связанных с ожидавшимся греко-казачьим союзом, мы еще скажем в главе XII.

⁵¹ См. там же и другие примеры.

⁵² Ф. Кантакузин, пословам войсковой отписки московскому царю, «выведав... к Озову умышления и думу приступную (планы приступа. — В.К.) и подкопы... велел… в город на колодах нощию приплыть, из града... велел азовским людем посылати в Крым и в Томань, и в Керчь для ратных людей на выручку к Озову». Но посольских людей, отправленных с этим тайным поручением, «пронесло мимо града на низ», где они попали в руки казаков. По решению Войска Ф. Кантакузин и его люди были «побиты до смерти».

⁵³ М.С. Грушевский считает, что это была Балаклава, хотя речь идет о Гёзлеве.