Глава VIII

КАРАХАРМАНСКОЕ СРАЖЕНИЕ

1. Датировка, место и участники

Историк А.Л. Бертье-Делагард справедливо отмечает, что Rарахарманский морской бой «известен... весьма мало и плохо», а «все писанное доселе об этом бое очень мало точно и неопределенно». После 1902 г., когда было высказано приведенное суждение, не произошло сколько-нибудь заметного продвиже­ния в изучении этого сражения. Между тем еще И.В. Цинкайзен характеризовал его как «одно из замечательнейших морских сражений, которые, пожалуй, когда-либо давались в этих водах».

Яркую, но, как выясняется, неточную характеристику бит­вы дает А.Л. Бертье-Делагард. «По отчаянному мужеству, безграничной отваге и вероятной гибели большей части участни­ков боя — Козаков, — полагает историк, — он не имеет не только равного, но и сколько:нибудь подобного себе во всей истории русских морских сражений, с нашими днями включительно. Козаки сделали неслыханное усилие, собрали более 15 000 то­варищей на 300—350 челнах, такой посуде, на которой совре­менные герои-моряки, пожалуй, не решились бы и Днепр пере­плыть; а козаки вышли на этих челнах в открытое море и там ударили на целую эскадру военных каторг падишаха, бывшую под начальством самого капудан-паши; отчаянно сражались целый день и, почти вырвав победу у турок, погибли от стихий­ной силы».

«Подвиги безвестных героев в этом изумительном бою, ис­тинных рыцарей без страха, если и не без упрека, — по мнению АЛ. Бертье-Делагарда, — заслуживают не то что возможно под­робного описания, но и увековечения. Второе мне недоступно, а первому я желал бы положить начало... Поэтому да позволено мне будет рассмотреть... известное нам об основательно забы­том, но великом бое русских людей на море».

А.Л. Бертье-Делагарду принадлежит единственное более или менее подробное описание Карахарманскогосражения, испра вившее ряд ошибок историков-предшественников, но, ксожа-лению, содержащее новые ошибки.

Что касается собственно оценки сражения, то она получи­лась весьма искаженной в силу недостаточного знакомства авто­ра с казачьей морской историей и вытекавшей отсюда чрезвы­чайной примитивизацией запорожских морских судов и вооб­ще флота Войска Запорожского. Представление о чайках как «челнах, сколоченных на живую нитку», в глазах А.Л. Бертье-Делагарда усиливало героизм казаков, но было крайне далеко от действительности. Автор не использовал некоторые, уже опуб­ликованные тогда источники, в первую очередь документы анг­лийского и французского посольств в Турции, и пришел к оши­бочному выводу о результате сражения, в частности о вероятной гибели большинства казаков. Это, однако, не может послужить причиной для отрицания того, что Карахарманское сражение в самом деле было «великим боем».

В новейшее время Ю. П. Тушин замечает, что в 1625 г. состо­ялись «один из крупнейших морских походов казаков и сражение более чем 350 чаек со всем турецким флотом», но не дает более точного определения исторического места данного сражения. Изучение же казачьих черноморских походов показывает, что это была самая крупная морская битва на протяжении всей истории запорожского и вообще казачьего мореплавания, а также круп­нейшее морское сражение на Черном море в продолжение XVI—XVII вв. и, можетбыть, еще более значительного времени. А.Л. Бертье-Делагард подверг в общем справедливой кри­тике освещение хода сражения у предшествующих историков. И. фон Хаммер писал о нем «по турецким или идущим через турок источникам», спутанным и малоточным. «Рассказ Гаммера, — отмечает А.Л. Бертье-Делагард, — видимо, писан со слов людей, имевших слабое представление о морском деле, почему и обстоятельства боя изложены в таком невероятном освеще­нии, что и он сам может казаться недостоверным и даже едва ли статочным». Н.И. Костомаров привлек сведения Мустафы Най­мы, но в целом «повторил Гаммера, местами произвольно изме­нив его просто по соображению и значительно пополнив цвета­ми красноречия, а всем этим немало ухудшив». Д.И. Эварниц-кий же, в свою очередь, «повторил Костомарова».

Сам А.Л. Бертье-Делагард, констатировав, что «о великом бое и гибели Козаков в наших источниках ничего не найдено», добавил информацию Э. Дортелли д'Асколи, которую высоко оценил. Согласно А.Л. Бертье-Делагарду, «несколько слов об этом бое д'Асколи, умного человека, хорошо знакомого с мо­рем, бывшего в Крыму в те именно времена и, вероятно, слышавшего, как было дело, от самих участников, значат очень много, тем более что сказанное им имеет вид совершенной точности и достоверности, ибо по существу повторяет вполне турецкие рассказы, но только с тем оттенком, который выдумку обращает недостоверность; жаль, что он недостаточно подробен». Кроме того, А.Л. Бертье-Делагард разыскал два упоминания о сражении, «хотя в общих чертах», у Эвлии Челеби.  В настоящей главе использован гораздо более широкий круг источников, чем у названных историков, а также у других, не упомянутых авторов, так или иначе касавшихся сражения (по ходу изложения будут отмечены их верные и ошибочные суждения).

Прежде всего попытаемся установить, когда произошло Карахарманское сражение.

И. фон Хаммер считает, что столкновение янычар и джебеджи в Варне случилось в праздникжертвоприношения, т.е. в Курбан-байрам, — 13 (3) сентября 1625 г., или 10 зу-л-хиджжа 1034 г. Хиджры. Эта дата оказывается ключевой: после нее флот Реджеб-паши отправился к Очакову, крейсировал и встретился с казаками в рассматриваемом сражении, которое, следователь­но, произошло поздней осенью.

Тюрколог, пишет А.Л. Бертье-Делагард, «дает время (некото­рых событий. — В.К.)... даже и в числах месяца, но насколько можно доверять такой мелочной точности, можно судить по сле­дующему примеру... он замечает, что капудан-паша 13-го сентяб­ря пошел из Варны к Очакову, заходя по пути во все порты; в Очакове он пробыл шесть недель, потом, идя обратно, вступил вбой с козаками, после которого, значит, никак не ранее начала ноября, возвращаясь в Константинополь, был застигнут бурей... На следующей... странице он же указывает, что эта самая буря была 2-го сентября (12 нов. стиля), а следовательно, предшество­вавший ей бой с козаками был не позже конца августа».

А.Л. Бертье-Делагард не ограничивается указанием на про­тиворечие у И. фон Хаммера, но пытается доказать, что казаки не могли находиться в плавании в указанное им время: «В Чер­ном море выработалось искони общее правило, которого держались все и всегда, — быть в море только летнюю часть года; турки, заимствовав у греков, это выражали, говоря: от Хедерлеза (св. Георгия 23-го апреля) до Хасима (св. Димитрия 26-го ок­тября) (имеются в виду день Хызырильяса, отмечавшийся 23 ап­реля, и день Касыма, приходившийся на 26 октября. — В.К.)... Но и оно касалось только больших судов, а не козачьих челнов». Историк ссылается на Г. де Боплана, согласно которому ка­заки выходили в море после дня св. Иоанна, т.е. 24 июня (4 июля), и возвращались не позже начала августа нового стиля, или 20-х чисел июля старого стиля, и продолжает: «Такое козачье правило неслучайно и даже не козаками выдумано или кем -либо единолично, оно является последствием глубокого и ис­конного знания свойств Черного моря — знания, наследован­ного преемственно от времен греков и римлян, дополненного опытом походов варваров и Руси, переданного козакам прибреж­ным населением и в особенности самими же турецкими капита­нами (рейсами)...»

Процитировав известное изречение генуэзского адмирала Андреа Дориа о том, что лучшими «портами» Средиземного моря являются июнь, июль и Маон (балеарский порт, имею­щий великолепную бухту)¹, А.Л. Бертье-Делагард замечает, что «козаки этого наречия не слышали, носвое море понимали очень хорошо, твердо зная, что в нем надежны только те же месяцы и что... пускаться в море в иную пору года, а особенно в осенние равноденственные бури, уже не отвага, а простое безумие. Как же после этого возможно поверить турецкому рассказу, по кото­рому козаки будто бы вышли в море только в начале сентября (автор отталкивается от упоминавшейся даты 13 сентября ново­го стиля. — В.К.) и пробыли там вместо обычного одного меся­ца почти два самых бурных осенних?»

«Вообще, — по А.Л. Бертье-Делагарду, — все морские козачьи походы были делом высокоотважным, но они не были бе­зумною нелепостью, что доказывается и их частыми, даже чрез­вычайными успехами, возможными только при вполне благо­приятном состоянии моря и чрезвычайной быстроте и неожиданности походов: в три, четыре дня чайки уже достигали дальнего края Анатолии, разносили, что было возможно, и с такою же быстротою спешили назад, чтобы не дать много вре­мени туркам приготовить им встречу на обратном пути. Натиск и быстрота сказаны Суворовым, но не им выдуманы; они-то и лежали в основе всех козачьих морских походов, давая козакам главное орудие победы — неожиданность нападения».

Многие из этих тезисов историка при их видимой убедительности, увы, далеки от истины и еще раз обличают в нем плохое знание морской истории казаков. Вопреки ошибочному суждению Г. де Боплана о сроках казачьих плаваний, и запо­рожцы, и донцы весьма часто выходили в море ранней весной и действовали там не только летом, но и осенью, в том числе и глубокой, в зависимости не от каких-либо «догматических» правил и дней, а от погодных условий конкретной кампании. Известны плавания казаков, правда, не слишком дальние, даже и в ноябре — декабре.

А.Л. Бертье-Делагарду было знакомо несколько сообщений пребывании казаков в море в осеннее время, но он отверг все эти известия как недостоверные². И, к сожалению, историк не ведал, что, помимо скоротечных и стремительных, «кинжаль­ных» набегов, было немало и длительных казачьих плаваний, продолжавшихся не один месяц³.

Тем не менее, невзирая на сказанное, принять даты Й. фон Хаммера действительно невозможно, поскольку они противо­речат имеющимся документальным свидетельствам о крейсировании турецкого флота и Карахарманском сражении. Упомянутый тюркологом праздник фигурирует, как мы видели, и в «.английских посольских известиях от 30 июля, согласно кото-.- рым «в день байрама» Шакшаки-паша высадился у Днепра. Сама  дата известий свидетельствует, что здесь имелся в виду вовсе не Курбан-байрам, как полагает И. фон Хаммер, а Ураза-байрам, отмечавшийся в том году, по нашему пересчету, 27 июня. В ре­зультате вся «осенняя» хронология тюрколога оказывается не­состоятельной, что подтверждает, как увидим далее, и возвра­щение в Стамбул турецкого флота, завершившего кампанию на Черном море, перед 24 сентября.

Для «соглашения противоречий, впредь до нахождения ка­ких-либо новых источников» А.Л. Бертье-Делагард предлагает считать, что Карахарманское сражение произошло не в 1625, а в 1624 г. Доказательства историка сводятся к следующим обстоя­тельствам.

Во-первых, И. фон Хаммер, датировав сражение 1625 г., да­лее говорит, что «на следующий год», т.е., получается, в 1626 г., была жестокая чума, Египет прислал только половину дани, на­значались общественные молитвы об избавлении от эпидемии и об успехе в осаде Багдада. Но все это, по донесениям Т. Роу и венецианским реляциям, происходило не в 1626-м, а в 1625 г., «и, следовательно, сражение было в 1624 г.».

Во-вторых, согласно Эвлии Челеби, в 1625 г. капудан-пашой был уже Хасан-паша, а не Реджеб-паша, «значит, и по этому показанию сражение было в 1624 году».

В-третьих, Э. Дортелли, «достаточно точный в своих хроно­логических показаниях», в 1634 г. писал, что сражение состоялось«10-тьлеттому назад», т.е., выходит, в 1624 г. «Конечно, он мог обмолвиться или ошибиться, но видимости все в его пользу, и не только вышеуказанные недоразумения турецких источни­ков, но и самые козачьи дела на Украине в особенности».

В-четвертых, «1625 год был вовсе не таков, чтобы там (на Ук­раине. — В. К.) в то время нашлось около 15 000 лучших, храбрейших, свободных Козаков, готовых и могших идти позднею осе­нью искать добычи и славы в отважном заморском походе. С июля 1625 года тридцатитысячное польское войско тронулось на Украину для усмирения и наказания Козаков. Частью в перегово­рах, а частью в мелких стычках прошло все лето; сам гетман козачий Жмайло был все время в Запорогах, а в октябре стоял перед польскими войсками с самыми видными козачьими полковни­ками (Дорошенко, Олифер), когда козаки были разбиты у Курюкова озера. Едва ли в такой год впору было думать о морских похо­дах, из-за которых по преимуществу шла польская гроза...»

«Вероятность такого соображения, — пишет А.Л. Бертье-Делагард, — подтверждается документально, как мне кажется: посланный киевским митрополитом луцкий епископ говорил в Москве в начале февраля 1625 года, что весною запорожцы собираются идти морем на турок, а воевода из Путивля доно­сил, что на Запорожье собралось было до 30 000 Козаков около какого-то темного проходимца, будто бы турецкого царька Александра Ахии (Ягья, будто бы брат падишаха Ахмета), но, узнав, что гетман Конецпольский с польским войском идет к Киеву, разошлось, чтобы собираться по городам для сопротив­ления полякам, а 1 -го сентября оттуда уехал и Ахия, объявив­шийся потом через Киев в том же Путивле. Кажется, отсюда ясно, что в 1625 году никакого козачьего похода в море с Днепра не предпринималось именно вследствие нашествия поля­ков на Украину».

Наконец, в-пятых: «За такое объяснение, а не против него говорит и рассказ козачьего полковника Алексея Шафрана, ко­торый ходил с донскими и запорожскими козаками, будучи их старшиной, к Трапезунту в этом самом 1625 году. Г. Эварниц-кий видит в его словах как бы указание на тот же поход, который закончился нашим боем; но поход Шафрана, без сомнения, был

совсем иной, маленький, вышедший вовсе не с Днепра, как наш, а с Дона... и, конечно, это не была та армада, о которой мы говорим, иначе тот же Шафран не преминул бы на то указать, на ее поражение в особенности, да и никак не мог бы Шафран, если он спасся после боя, успеть до конца того же года проделать все свои похождения от устьев Дуная на Дон, к Киеву и, наконец... к Москве... если бы он участвовал в самом конце октября или на­чале ноября в нашем бое...»

Посчитав, таким образом, что поход и сражение состоялись в 1624 г., А.Л. Бертье-Делагард попытался «встроить» их в события указанного года, связав с первым и вторым набегами на Босфор, с походом капудан-паши для смены крымского хана и т.д. Это фантастическое построение мы рассматривать не будем⁴. Что же касается «доказательств» в пользу 1624 г., казавшихся А.Л. Бертье-Делагарду весомыми, то на самом деле они ничего не доказывают.

Ю.П. Тушин уже раскритиковал одно из этих «доказательств», относящееся к обстановке на Украине в 1625 г., заме­стив, что «вступление на ее территорию коронного войска во главе со Станиславом Конецпольским относится лишь к сентябрю», тогда как Карахарманское сражение произошло гораздо раньше, и что это «выступление Конецпольского с коронным войском и посполитым рушением украинских воевод как раз и было обусловлено тем, что большая часть казаков находилась в море».

Обратим внимание на следующее обстоятельство: кажется, доказав, что сражение не могло быть осенью, А.Л. Бертье-Дела­гард далее ломится в открытую дверь, рассказывая о тяжелой обстановке на Украине в конце лета и осенью 1625 г., об отъезде Яхъи из Сечи 1 сентября и о том, что А. Шафран не мог участво­вать в сражении в конце октября или начале ноября.

Касаясь других «доказательств», скажем, что И. фон Хаммер ошибся с датировкой чумной эпидемии, что Эвлия Челеби, судя по иным сообщениям, ошибся с капудан-пашой 1625 г., что Э. Дортелли отсчитывал от 1634 г. 10 лет не с буквальной точно­стью и что набег А. Шафрана, как сказано выше, не имеет отно­шения к рассматриваемому времени и датируется 1626 г.

Забавно видеть, как автор, считающий, что все казачьи экс­педиции были стремительными налетами, и обнаруживший у И. фон Хаммера с его хронологией двухмесячный период уди­вительного бездействия казаков, ничего не разграбивших и неизвестно чем питавшихся, при перенесении событий из 1625 в1624 г. и у себя самого замечает хронологическую лакуну и «прячет» огромную казачью флотилию на довольно продолжитель­ный срок в плавни Дуная.

Казаки-де, «возвращаясь из пролива Царьградского (в 1624 г. — В.К.) со славой и большой добычей... конечно, уже знали, что турецкий флот стережет их у Очакова, а потому и зашли на время скрыться в дунайских плавнях и камышах — [в] места, столь им знакомые и любезные. Отсюда они следили за флотом, здесьже, вероятно, были усилены отдельными парти­ями, в особенности тех Козаков, которые были в Крыму (в борь­бе на стороне хана, которого пытался сместить капудан-паша. — В.К.). Выжидая в плавнях, козаки опозднились значительно, быть может, до половины августа, но, сберегая добычу и себя самих, сидели смирно, никому не показываясь на глаза, в самых глухих протоках Дуная, пока, наконец, не приметили эскадру, возвращавшуюся мимо них...» В результате будто бы и произош­ло Карахарманское сражение.

Вообще рассуждения А.Л. Бертье-Делагарда являются при­мером грубой ошибки историка, основанной на нехватке источ­ников, которая, в свою очередь, провоцирует некоторую излиш­нюю «вольность» в построениях. Эти соображения в дальней­шем должны представлять чисто историографический интерес (и, быть может, еще методологический, но «со знаком минус»), поскольку материалы английского и французского посольств в Стамбуле ясно, четко и недвусмысленно говорят, что сражение состоялось в 1625 г.⁵

Теперь укажем датировки Карахарманского сражения у тех историков, помимо И. фон Хаммера, которые не сомневаются в упомянутом годе.

М.С. Грушевский относит битву к последним дням июня или началу июля нового стиля. «Дата, — пишет автор, — опре­деляется тем, что об этой битве читаем в депеше (Ф. де Сези. — В.К.) от 13 июля как о событии последних дней». Но француз­ский посол говорит здесь вовсе не о Карахарманском сражении и, как мы уже указывали, не о «нашей» флотилии. Ю.П. Тушин полагает, что сражение произошло около месяца спустя после штурма Трабзона. Если донская и запорожская флотилии ра­зошлись у этого порта 25 мая, то, следовательно, речь идет при­близительно о 25 июня (5 июля). Иными словами, Ю.П. Ту­шин следует за ошибочной датировкой М.С. Грушевского.

В. М. Пудавов относит сражение к осени, так как совершен­но путает рассматриваемый поход с уже упоминавшейся отдельной осенней экспедицией запорожцев, которых исчисляли в 10 тыс. человек на 300 чайках, и донцов, которых было 1300 человек на 27 стругах. У Н.А. Смирнова, ссылающегося на Й. фон Хаммера, сражение произошло вскоре после того, как капудан-паша в сентябре прибыл к устью Днепра. И.В. Цинкайзен думает, что битва состоялась в июле, и за ним следуют С. Рудницкий и М.А. Алекберли, не уточняющие, однако, стиль летосчисле­ния и, ествественно, не указывающие чисел месяца.

Между тем, на наш взгляд, дата сражения поддается точному определению. Ф. де Сези сообщает о битве с запозданием, уже по возвращении турецкого флота в Стамбул, в письме от 5 октября (25 сентября) 1625 г., но о сражении рассказано в известиях английского посольства от 30 июля (9 августа) того же года. Следовательно, битва при Карахармане произошла перед 30 июля и, видимо, незадолго до этого числа, учитывая обыч­ную оперативность информации Т. Роу.

Совершенно точно дату сражения называет Р. Левакович — 6 августа 1625 г., и поскольку она дана по григорианскому календарю, это, соответственно, будет 27 июля старого стиля. Полагаем, что названную дату можно принять за действительную на основании следующих соображений.

Во-первых, она не только не противоречит, но и согласуется с информацией известий посольства Т. Роу от 30 июля.

Во-вторых, она в принципе соответствует информации Мустафы Наймы. Турецкий хронист говорит, что капудан-паша поджидал в устье Днепра возвращения казаков, ушедших к Трабзону, полтора месяца. Если к 12 июня, когда Т. Роу сообщал об отданном флоту приказе выйти в Черное море, прибавить пол­тора месяца, то получится приблизительно 27 июля, как раз дата сражения по Р. Леваковичу.

В-третьих, у И. фон Хаммера в связи с тем, что он посчитал Ураза-байрам за Курбан-байрам, события сдвинуты по времени примерно натри месяца. Если, согласно хаммеровскому тексту, сражение произошло около начала ноября, то, отняв от этой даты три месяца, мы снова получаем приблизительно 27 июля (6 августа).

Посмотрим теперь, где случилось сражение, и начнем с ин­формации группы источников, связанной с деятельностью «ца­ревича» Яхьи.

«Капитан» Иван утверждал, что казаки встретились с турец­ким флотом, «направляясь (по контексту — из Синопа. — В. К.) на осаду Константинополя», т.е. где-то между Синопом и вхо- дом в Босфор. В письме Л. Фаброни 1646 г. сказано несколько неопределенно, но в том же смысле: Яхья из Синопа «отправился на Константинополь, где сразился с флотом» турок.

У Р. Леваковича находим больше подробностей. Претендент с авангардом флотилии направился к месту, отстоящему на 25 миль от Босфора, и там стал ждать остальную часть флотилии. Когда Яхья, «казачий генерал» и авангард «шли вдоль бере­га, поджидая свой флот», со стороны Мидье показались кораб­ли османской эскадры («вот со стороны порта Мидии ясно вы -деляются турецкие галеры»). Указание на появление неприятельских кораблей со стороны Мидье, а не со стороны Босфора, несколько странно, но, очевидно, возникло потому, что перед тем было сказано о турецком флоте, стоявшем в Ми­дье.

Впрочем, контекст В. Катуальди, следовавшего за Р. Лева-ковичем, можно понять и так, что дело происходило совсем ря­дом с Мидье (галеры «вышли из индийского порта. Снявшись с якоря... пошли... прямо на ладьи отряда Яхьи»), однако этого не должно было быть, поскольку Мидье расположено уже за Босфором, а сражение трактуется в качестве причины, поме­шавшей казакам зайти в пролив. Остается предположить недо­статочное знакомство автора с географией района. Неизвестно, какие именно мили имел в виду Р. Левакович, но если морские, то 25 миль от Босфора — это 46,3 км, и дело, стало быть, проис­ходило восточнее Шиле.

Информация «прояхьяевских» источников выглядит недо­стоверной, так как резко противоречит английскому и турец­ким источникам, единогласно утверждающим, что сражение состоялось у берегов Румелии, т.е. уже после того, как казачья флотилия прошла мимо босфорского устья. Получается, что казаки не захотели не только штурмовать Стамбул, но даже и зайти в пролив.

Почему они этого не сделали, что произошло между ними и Яхьей, неизвестно. Здесь могут быть высказаны лишь предполо­жения. Возможно, сыграло роль ослабление казачьих сил в ре­зультате ссоры с донцами. На казаков могло повлиять отсут­ствие поддержки Яхьи со стороны малоазийского христианско­го населения. «Недовольные правительством (османские подданные. — В.К.), — говорится у В. Миньо, —...с радостью внемлют (разглашениям о праве «царевича» на престол. — В. К.); ни один, однако же, подкреплять Якаию (Яхью. — В.К.) не отва­живается. ..»6 Нельзя исключить и появление среди местных христиан негативного отношения к самозванцу, вызванного разгромом не чужого для Яхьи Трабзона. Возможно, среди казачьего командования усугубились разногласия по поводу атаки турецкой столицы. Но факт остается фактом: флотилия миновала Босфор и пошла на север. У авторов, рассказывавших о претенденте и расписывавших его «огромное» влияние на казаков, получился своеобразный конфуз. Вследствие этого возникает вопрос: не в попытке ли скрыть «казачий провал» Яхьи и отсюда — его стамбульских планов появилось утверждение, что сражение состоялось не доходя до Босфора и что отказ зайти в пролив явился следствием этого сражения?

Т. Роу  и Ф. де Сези не называют точно место, где случился морской бой, однако в английских известиях от 30 июля сказано, что это произошло во время движения эскадры капудан-паши от северочерноморских берегов к Босфору. Турецкие же источники прямо говорят о месте сражения. Мустафа Найма сообщает, что Реджеб-паша от устья Днепра «поплыл вдоль берегов к югу» и встретился с казачьей флотилией «на высоте местечка, называемого Карахарман». По И. фон Хаммеру, который пользовался и другими османскими известиями помимо Наймы, турецкий флот шел из Очакова вдоль европейского берега и наткнулся на казаков у того же самого населенного пункта.

Карахарман, изображавшийся на картах иногда и как Кара-керман (Кара-Керман), — это нынешнее местечко Караорман в румынской Добрудже, в 30 км к северу от Констанцы⁷. В XVII в. Карахарман и его округа составляли нахие (административно-территориальную единицу) Бабадагской казы Силистрийского эйялета. По словам Эвлии Челеби, посетившего эту местность в 1652 г., когда-то там стоял генуэзский замок, захваченный и срав­ненный с землей Баезидом I. В 1620-х гг. для защиты «этих ок­рестностей от атак своевольных казаков» капудан-паше Реджеб-паше пришлось построить новый замок. Он был «прекрасным», каменным, четырехугольным, возвышался на зеленой равнине, на берегу моря⁸.

На каком расстоянии от Карахармана происходило сраже­ние? Мустафа Найма, мы помним, отмечал, что флот капудан-паши шел вдоль берегов, «не теряя земли из виду». Совсем близ­ко к берегу, до двух-пяти миль, идти не имело смысла, посколь­ку в заливах румелийского побережья наблюдаются круговороты, направленные почасовой стрелке, и корабли могли попадать во встречное течение. И. фон Хаммер на основании турецких ис­точников указывает, что в момент встречи с казаками галеры шли на расстоянии семи-восьми миль от Карахармана. Отсюда, как видим, не вытекает утверждение Н.И. Костомарова, что на­званные корабли «отступили на семь или восемь миль» от Кара­хармана.

А.Л. Бертье-Делагард, пользовавшийся французским изда­нием труда И. фон Хаммера, где показаны не мили, а лье, счита­ет, что, «галерам не было никакого повода идти далеко от бере­га, верстах в 30—40, как выходит, если считать здесь меру в фран -цузских лье или морских милях», и что указание Наймы верно, так как флот «занимался поисками Козаков». По мнению А.Л. Бертье-Делагарда, у И. фон Хаммера фигурируют турецкие мили, «и тогда это будет около 10 верст (5,8 морской мили, или 10,7 км. — В. К.) от берега». Заметим, что капудан-паша не столько искал казаков, сколько стремился к Босфору, и что А.Л. Бертье-Делагард ошибся в пересчете: семь-восемь морских миль состав­ляют не 30—40, а 13—14,8 км⁹.

Историки по-разному определяют состав эскадры Реджеб-паши, участвовавшей в Карахарманском сражении. По Д.И. Эвар-ницкому, в ней насчитывалось 43 галеры, по В.М. Пудавову — 50, по «Всеобщей истории о мореходстве» — 55. Как будет вид­но из дальнейшего изложения, у ряда авторов фигурирует 21 га­лера. Посмотрим, какую информацию на этот счет предостав­ляют источники.

Итальянский документ XVII в. утверждает, что с казачьими чайками встретились 70 галер. Эту же цифру видим и у Р. Лева-ковича. В письме Л. Фаброни 1646 г. читаем, чтоЯхья «сразил­ся с флотом из 72 галер». Эти источники «крута Яхьи», несом­ненно, допускают сильное преувеличение, так как эскадра ока­зывается больше, чем весь тогдашний турецкий флот на Черном море. В. Катуальди, в данном случае отступая от «основополага­ющего» для него Р. Леваковича, не верит его информации и пи­шет, что из 60 галер мидийского порта в сражении принимали участие 20. Эту же цифру встречаем и у Н.И. Смирнова. Она близка к той, что называет Мустафа Найма.

Хронист сообщает, что к началу сражения, «из сорока трех галер, которые составляли ту экспедицию, только двадцать одна находилась в сборе около корабля адмирала, поскольку другие из-за отсутствия ветра и изнурения гребцов оставались далеко позади». Всего, следовательно, согласно хронике Наймы, в сра­жение вступили 22 галеры. И. фон Хаммер утверждает, что у капудан-паши была 21 галера, а также называет другие причины отставания прочих кораблей. «Из сорока трех галер флота, — пишет тюрколог, —с капудан-пашой была только двадцать одна, другие, с течью или плохими парусами, отстали, девять из этой двадцати одной галеры были янычарскими судами». К сожалению, мы не знаем, кто здесь, в отношении 21 или 22 галер, неточен — Найма или, может быть, его переводчик, или И. фон Хам-мер. Вслед за последним состав передового отряда из 21 галеры всей эскадры из 43 галер показывают П.А. Кулиш и М.С. Грушевский. То же затем делает и Ю.П. Тушин, но в другом месте тем не менее говорит, что казаки сразились «со всем турецким флотом»¹⁰.

Нам остается полагать, что в сражении при Карахармане участвовали 21—22 галеры, и это было по тогдашним временам очень мощное соединение с лучшими кораблями, экипажами и адмиралами из тех, что находились под начальством главнокомандующего военно-морским флотом Османской империи. Достаточно сказать, что при Реджеб-паше были второй и, воз¬можно, третий адмиралы флота (терсане кетхудасы и терсане агасы) с их персональными галерами.

В английских посольских известиях из Стамбула от 30 июля казачья флотилия, с которой встретилась эскадра капудан-паши, определялась в 350 «фрегатов». Но здесь же, однако, говорилось, что на одну галеру пришлось по три-четыре лодки казаков, и, следовательно, если галер было 21 или 22, то вся флотилия должна была состоять из 63—88 судов. Даже если имелись в виду 43 галеры, то получается 129—172 судна, а не 350. По возвращении турецкого флота с Черного моря Т. Роу, очевидно, получил информацию о рассказах участников сражения, в частности о том, что на одну галеру нападало почти по 20 чаек (как сказано и у Мустафы Наймы). В сообщении посла Э. Конвею от 24 сентября уже говорилось, что казаки имели свыше 400 «фрегатов», — получается по 18—19 чаек на каждую из 21—22 галер.

Ф. де Сези в письме дела Вий-о-Клеру, написанном на следующий день после названного сообщения Т. Роу, указывал, что у казаков в сражении было 380 лодок.

Мустафа Найма при описании боя вначале говорит, что каждую галеру атаковали «почти по двадцать чаек», и всего, значит, на 22 галеры, если взять по 18—19 судов, их должно было быть 396—418. Но далее, указывая, сколько лодок спаслось к концу боя, Найма исходит из общего их числа 350 (хотя, может быть, он не включил в это число чайки, потопленные ранее?).

И. фон Хаммер, пользуясь сведениями Наймы и исчисляя казачью флотилию в 350 судов, однако, указывает, что он берет эту цифру из материалов Т. Роу. Каждую галеру из 21, по И. фон Хаммеру, атаковали уже от 20 до 30 чаек, что должно было в це­лом составить 420—630 судов. Те же 350 чаек и по 20—30 на га­леру находим и у И.В. Цинкайзена ¹¹.

Посольство Т. Роу, как мы видели, сообщало, что Трабзон разгромили казаки с 300 чаек. Потом запорожская и донская флотилии разошлись, однако при Карахармане у Т. Роу вместо уменьшения казачьих сил появляются уже 350 и даже свыше 400 чаек. Т. Роу и Ф. де Сези при описании сражения явно дове­рились «турецким» цифрам, но они, без сомнения, преувеличе­ны (И. фон Хаммер неслучайно взял у Т. Роу цифру 350, а не более 400) и, разнясь между собой, могут быть скорректированы в меньшую сторону.

У Э. Дортелли, который также писал о сражении по расска­зам турок, фигурируют уже не свыше 400, 380 или 350 лодок, а заметно меньше — «300 слишком челнов». А.Л. Бертье-Дела-гард, относящийся к этому современнику с большим доверием, в общем принимает указанный им состав флотилии, колеблясь между цифрами 300 и 350, хотя в другом месте говорит, что ка­заки были «в исключительно больших силах, вдвое — втрое пре­вышавших обыкновенные (80—100 чаек)», а это должно озна­чать от 160 до 300 судов¹².

У Эвлии Челеби находим число казачьих судов несколько меньше, чему Э. Дортелли, а именно ровно 300.0 техже 300 чай­ках, отправившихся к Трабзону, как помним, говорит и Найма. П.А. Кулиш и к этой последней цифре относится недоверчиво, но принимает ее с учетом сообщения митрополита Иова. «Хотя турки, — замечает историк, — и любили преувеличивать силу побежденного неприятеля, но как предыдущее показание ту­рецкой летописи относительно числа казацких чаек согласно с письмом Борецкого Радивилу (Иова К. Радзивиллу. — В. К.), то я принимаю здесь цифру 300 как вероятную, тем более что вы­везенная из Золотого Рога добыча давал а казакам возможность увеличить свою флотилию вдвое». Далее, говоря, по Найме, о числе чаек при Карахармане, П.А. Кулиш исправляет 350 на 300 ¹³. Согласно Н.И. Костомарову и Д.И. Эварнищкому, как при Трабзоне и Синопе, так и в Карахарманском сражении у казаков было 300 судов¹⁴.

Наконец, М.С. Грушевский, цитируя Мустафу Найму с его 350 чайками, добавляет: «Скромнее описывает эту битву не­сколько более позднее письмо каймакана Махмет-Джурджи. Чаек казацких, запорожских и донских, по его словам, было около 205...»¹⁵ Таким образом, состав казачьей флотилии, приводимый турецким современником, причем весьма осведомленным по должности, уменьшается ровно в два раза по сравнению с упоминавшимися ранее более чем 400 судами.

Очень близкие к цифре каймакама сведения находим у М. Бодье, который утверждает, что к Стамбулу намеревались подойти и участвовали в сражении 200 лодок. И еще меньшее число казачьих судов называет Р. Левакович. По его словам, Яхья  отправился из Синопа к Босфору «со 130 парусами», составляв­шими передовой отряд флотилии и вступившими затем в сра­жение¹⁶.

Нам кажется, что есть способ произвести некоторую «проверку» последнего числа. Уже указывалось, что, согласно Р. Леваковичу, в начале похода у запорожцев было будто бы 660 судов, а у донцов 200. Эти цифры исходят от «капитана» Ивана, который их очень сильно преувеличивал, видимо, ис­ходя из «пропагандистских» соображений возвеличения ка­зачьей силы в глазах западноевропейцев. Представить себе приблизительную степень этого преувеличения можно исхо­дя из сообщенного атаманом А. Старым в Посольском прика­зе числа донских участников набега на Трабзон, а именно 2030 человек.

Если предположить, что на струг приходилось по 50 каза­ков, то тогда в донской флотилии окажется примерно 40 судов, т.е. в пять раз меньше, чем указывал Иван. Соответствующее пятикратное уменьшение цифры 660 дает нам 132 судна — чис­ло, практически равное составу отряда, который, по Р. Левако­вичу, участвовал в рассматриваемом сражении. Думаем, что око­ло 130 чаек, а не 200—400 и более, и находилось в действитель­ности при Карахармане.

«Полагают, — пишет А.Л. Бертье-Делагард, —что на челнах (участвовавших в сражении. — В.К.) было около 15 000 Коза­ков; но эта цифра определяется только соображением, считая, что на каждой чайке обыкновенно бывало около 50 человек; прямого показания о числе Козаков не имеется». В последнем историк заблуждается. Приведем имеющиеся сведения о чис­ленности личного состава казачьей флотилии.

Английские известия от 30 июля утверждают, что в Кара­харманском сражении на каждом казачьем «фрегате» насчиты­валось «от 40 до 80 мушкетеров» (казаков, вооруженных мушке­тами)¹⁷. Поскольку судов по этому сообщению было 350, то, взяв среднее число 60 человек на судно, получим всего 21 тыс. казаков. Несколько меньшая цифра содержится в письме Ф. де Сези от 5 октября (25 сентября): «Их армия была чуть меньше двад­цати тысяч человек...»

Согласно Мустафе Найме, во время сражения «каждая... чайка насчитывала пятьдесят вооруженных ружьями казаков», и, следо­вательно, если чаек было 350, то всего казаков должно было быть 17,5 тыс. (если 396—418 судов, то 19,8—20,9 тыс.). 50 казаков на судне видим и у И. фон Хаммера, и, значит, всего также 17,5 тыс. Отечественные историки, действительно принимая по 50 че­ловек на каждые из 300 судов, определяют число казаков, уча­ствовавших в походе и сражении, в 15 тыс. человек.

Это очень большое число, и потому А.Л. Бертье-Делагард, согласно которому казаков должно было быть даже больше 15 тыс., подчеркивает: «Козаки сделали неслыханное усилие, собрали более 15 000 товарищей на 300—350 челнах...»

Исключением служит Ю.П. Тушин, утверждающий, что, по свидетельству русских источников, весной 1625 г., перед штур­мом Трабзона, запорожцев было 10 тыс. на 300 судах, а присо­единившихся к ним донцов 2030 человек, всего, стало быть, 12 030 казаков. Потом, после Трабзона, флотилии разошлись, и получается, что в Карахарманском сражении участвовало 10 тыс. запорожцев. На самом же деле Ю.П. Тушин объединяет нескла­дываемые цифры: допустив небрежность, он путает рассматри­ваемую экспедицию с осенним походом того же года, когда, со­гласно отписке астраханских воевод, совместно действовали 10 тыс. запорожцев и «тысечи с две» донцов; по расспросным речам А. Старого, донских казаков было при этом осенью не около 2 тыс., а 1300 человек.

Источники «круга Яхьи», как отмечалось, определяют чис­ленность всего казачьего походного войска в 80—88 тыс. чело­век. Если и к этим цифрам применить пятикратное «урезание», то получится 16—17,6 тыс., что близко к приводившимся сведе­ниям. Но если мы принимаем состав флотилии приблизитель­но в 130 судов, то тогда экипаж одной чайки оказывается состо­ящим из 123—135 человек, и это, конечно, слишком много. Положив 50 казаков на судно, мы получим на 130 судах 6,5 тыс. человек, что, видимо, в общем соответствовало действительнос­ти и не требовало для сбора «неслыханных усилий».

Участвовали ли в Карахарманском сражении донские каза­ки? Хотя казачьи флотилии после Трабзона прекратили совме­стные операции, известное столкновение не имело катастрофи­ческих последствий, и разрыва между Войском Донским и Войском Запорожским не последовало; вообще похоже, что взаимное ожесточение быстро прошло. В принципе мы не можем исключить возможность того, что к запорожской флотилии, ушедшей из-под Трабзона, в ходе ее крейсирования по морю могли присоединиться и какие-то донские суда. Как знать, не это ли Обстоятельство, помимо рассказов перепуганных турок, также лежит в основе странных «увеличивающихся» указаний посоль­ства Т. Роу о присутствии 300 казачьих судов у Трабзона и 350 и Свыше 400 при Карахармане и М. Бодье о 150 судах у Трабзона и 200 судах, угрожавших Стамбулу?

Напомним, что в число примерно 205 казачьих чаек, уча­ствовавших в сражении, каймакам включал не только запорож­ские, но и донские суда. Но даже если последних не было при  Карахармане, то донские казаки, без сомнения, там должны были быть: мы имеем в виду тех донцов, которые постоянно находились в Сечи и ходили в походы вместе с сечевиками.

Р. Левакович говорит, что на борту казачьих судов в рассмат­риваемом походе не было орудий. М. Бодье же отмечает в Кара­харманском сражении превосходство турок в пушках и, следова­тельно, уверен в их наличии у казаков. К этому времени они, оче­видно, уже использовали в морских походах фальконеты, и было бы удивительно, если бы их не взяли в такую большую экспеди­цию. Вместе с тем вряд ли в этом походе на каждой чайке находи­лось потри-четыре Фальконета, как считает Д.И. Эварницкий ¹⁸.

2. Ход и результаты

В литературе встречаются разные версии начала сражения. По А.Л. Бертье-Делагарду, турецкий флот, приближаясь к Карахарману, «вероятно, шел очень медленно, к тому же растянул­ся и расстроился... так что из 43 галер... только 21 оказалась в решительную минуту под руками». Казаки, скрывавшиеся в плав­нях, «все это видели», «не стерпели и неожиданно ударили на турок». Впрочем, автор далее утверждает, что казаки «по своему обыкновению подошли как можно ближе, чтобы, не будучи при­меченными, начать бой неожиданно; но это не совсем удалось, и флот встретил их в готовности. Козаки, пользуясь совершен­ной тишиной моря, бросились на рассыпанные галеры...»

«Всеобщая история о мореходстве» подает дело так, что капудан-паша искал казаков и наконец «нашел морских разбой­ников и вступил с ними в сражение». Один из авторов уверяет, что османский флот даже «настиг» казаков, возвращавшихся от Константинополя. Согласно И.В. Цинкайзену, капудан-паша «встретился... с пиратским флотом» и «ни на миг не поколебал­ся» принять в открытом море предложенный бой с мощным не­приятелем. М.А. Алекберли, наоборот, утверждает, что казачий флот, «не колеблясь, принял бой, навязанный ему сильным не­приятелем в открытом море».

По большинству источников, события развивались совсем не так. В известиях посольства Т. Роу от 30 июля рассказано, что капудан-паша отправился с флотом в сторону Босфора «и на следующее утро, на рассвете и в густом тумане, столкнулся с флотом казаков... и так смешался с ними, что не мог ни вос­пользоваться своим строем из-за опасности для своих собствен­ных галер, ни уклониться от них (казаков. — В.К.) без боя. Та­ким образом вовлеченные в бой, казаки неистово начали ата­ку...» В письме Ф. де Сези от 5 октября (25 сентября) также говорится, что казаки «храбро атаковали» турецкий флот.

Мустафа Найма сообщает, что когда флот Реджеб-паши на­ходился у Карахармана, «показались казацкие чайки; сделано затем приготовление к бою», но с капудан-пашой была только часть флота. «Пользуясь этими обстоятельствами, проклятые смело ударили на галеры...» Сражение началось «с самого утра». И. фон Хаммер, основываясь на османских же источниках, пишет, что галеры турок шли в семи-восьми милях от Карахар­мана, «когда раздался крик с мачты: "Козлиные бороды" (так называли они казаков)¹⁹. Все было приготовлено для их встре­чи... Казаки, увидев рассеянный флот и штиль, стремительно погребли в атаку...»

Как видим, источники недвусмысленно говорят о том, что казачья флотилия не находилась в засаде и что турки ее не на­шли и не догоняли — они просто столкнулись с нею. В этих условиях «великий адмирал», конечно, не мог ни навязать бой, ни уклониться от него: пришлось вступить в сражение, так как не оставалось ничего другого. У Реджеб-паши не было времени «все приготовить для встречи», в первую очередь — собрать га­леры; можно было только сделать поспешные и самые элемен­тарные приготовления перед тем, как казаки начнут жестокий абордажный бой²⁰.

Для последних встреча также явилась неожиданной, но, луч­ше организованные и управляемые, более стремительные, ре­шительные и смелые, а может быть, и шедшие более компактно, казаки первыми кинулись в атаку.

Резко противоречат изложенным известиям замечание Эвлии Челеби, что Реджеб-паша атаковал 300 казачьих судов на Черном море, и утверждение М. Бодье, что капудан-паша «несколько дней спустя (после того как вышел из Босфора в Черное море. — В.К.)... встретил казаков, окружил их своими многочисленными галерами, и поскольку у него было превосходство в судах, людях, пушках, он напал на них». Однако Эвлия говорит кратко и в общем плане обо всем сражении, а М. Бодье, который ошибается с «несколькими днями», вряд ли имел более точную информацию, чем посол его страны в Стамбуле.

Теперь рассмотрим изложение начального периода сражения в «прояхьяевских» источниках. «Капитан» Иван говорит только, что казаки, «направляясь на осаду Константинополя,  встретились с турецкими галерами и сходу сразились», и это не противоречит известиям английского и французского посольств и турецким сообщениям. Но Р. Левакович и за ним В. Катуальди рисуют другую картину.

Первый пишет, что 6 августа «ветер стал более свежим и появилась зыбь, очень неблагоприятная» для Яхьи и казачьей фло­тилии, а «вместе с зыбью и ветром, который становился все силь­нее и был встречным для казаков», появились и галеры, «кото­рые с попутным ветром и надутыми парусами пришли захватить 130 лодок» Яхьи. При этом адмиральская галера пошла прямо на судно, в котором находился претендент. По В. Катуальди, галеры «пошли под полными парусами прямо на ладьи» каза­ков, причем адмиральский корабль направился на ладью Яхьи. Далее мы увидим, что ветер сыграл решающую роль не в на­чале сражения, а уже по его ходу, и что не галера капудан-паши атаковала лодку Яхьи, а наоборот, казаки атаковали эту галеру. Возникающая «зеркальность отражения» заставляет полагать, что Р. Левакович имел в своем распоряжении известие о дей­ствительном ходе сражения, но намеренно исказил первоначаль­ный источник, приспосабливая его показания «под Яхью» и выпячивая самозванца на первый план.

По сведениям английского посольства, казаки бросились на абордаж, «имея по 3—4 лодки на каждую галеру». Мустафа Най­ма же во много раз увеличивает это соотношение и заявляет, что каждая галера «имела против себя... почти по двадцать чаек». Сообщение Наймы принимают на веру П.А. Кулиш, М.С. Гру­шевский и Ю.П. Тушин.

Впрочем, И. фон Хаммеру и И.В. Цинкайзену и этого числа показалось мало. «От двадцати до тридцати судов, каждое с пятьюдесятью казаками, — пишет первый ученый, — погребло против каждой галеры...» «Как фурии, — читаем у второго, — ринулись их малые лодки по 20—30 сразу на каждую из тяжелых галер...» С этими цифрами согласны Н.И. Костомаров («двад­цать и даже тридцать чаек возились около одной галеры»), Н.А. Смирнов и М.А. Алекберли. Только А.Л. Бертье-Делагард несколько уменьшает цифры, полагая, что на галеру «пришлось по десяти и даже по двадцати и более челнов».

На наш взгляд, все эти большие соотношения не заслужива­ют никакого доверия. Затем мы увидим, что, по турецкому ис­точнику, на главную адмиральскую галеру ворвалось 200 каза­ков. Мы уже упоминали свидетельство Г. де Боплана об обыч­ном участии в абордаже половины экипажа чайки. Если предположить, что в данном сражении в абордаже участвовало даже две трети экипажа каждого казачьего судна (приблизительно 33 человека из 50), то для образования упомянутого десанта в 200 человек потребовалось бы не более 6 чаек. И наоборот, 200 участников десанта с 10—20 чаек составляли бы только от двух пятых до одной пятой их экипажей, что кажется нереаль­ным хотя бы из-за ожесточенности боя. Кроме того, 20—30 ка­зачьим судам было бы очень непросто пришвартоваться к одной галере.

Наконец, если мы принимаем общий состав флотилии в 130 судов, то на каждую из 21—22 галер должно было прихо­диться примерно по шесть чаек. Это немало: Мустафа Найма подчеркивал, что при благоприятном ветре «двадцати (чаек. — В. К.) мало против галеры», тогда как во время совершенного штиля, который как раз и был в начале сражения, с ней может успешно бороться и одна чайка. Так что, полагаем, гораздо бли­же к истине сведения посольства Т. Роу, а отнюдь не сообщение Наймы.

Последний источник замечает, что «ужасный штиль... не допуская подать взаимную помощь, каждую галеру оставлял собственной участи» и что только на девяти галерах находи­лись янычары²². По мнению Наймы, соотношение числа галер и чаек, янычар и казаков было опасным для османской эскад­ры. Но в целом, учитывая разные классы сражавшихся судов и галерную артиллерию, превосходство сил находилось на сто­роне турок. «Что казакам недоставало из других средств борь­бы, — впрочем, замечает, касаясь этого сражения, И.В. Цин-кайзен, — то возмещали они отвагой атаки и преимуществом личной храбрости»²³.

Описывая ту же битву, Мустафа Найма дал казакам и их военно-морской деятельности самую высокую оценку: «Смело можно сказать, что более дерзкого народа, чем казаки, менее аботящегося о жизни, менее питающего страх к смерти, найти на земле невозможно. По свидетельству лиц, понимающих толк в морском деле, сволочь эта ловкостью и мужеством в подобных на воде сражениях более страшна, чем другой какой-либо народ...» Это эмоциональное признание весьма знаменательно для официального хрониста Османской империи, особенно если  учесть, что тогдашними главными врагами Турции на море, кроме казачества, были Венеция с ее великолепным, «эталонным» флотом и великая Испания — владычица Атлантики и Америки, обладавшая громадными океанскими военно-морскими си­лами.

Отвагу казаков при Карахармане А.Л. Бертье-Делагард оп­ределяет как «отчаянное мужество» («лезли на абордаж с отча­янным мужеством»), подумаем, что здесь подобрано не слиш­ком удачное выражение. Казаки, вовсе не считая свое положе­ние безнадежным, первыми атаковали и надеялись победить, а отчаянно сопротивлялись оборонявшиеся турки. Точнее выра­жается П.А. Кулиш: «Мусульмане бились отчаянно, казаки бе­шено». Собственно, об этом прямо говорит Найма: «Началась ужасная битва, в которой мусульмане сражались с несказанным мужеством и крайним отчаянием...»

Сильнейшей атаке подверглась капудана — флагманский корабль главнокомандующего флотом, великолепно украшен­ная галера, несшая на грот-мачте особый красный флаге изоб­ражением серебряного меча и арабесок и на корме три роскош­ных фонаря и имевшая больше обычного матросов, солдат, греб­цов (7 рядов) и пушек²⁴.

По словам Мустафы Наймы, «корабль капудан-паши ока­зался в страшнейшей опасности и едва не стал добычей разъя­ренной сволочи, ибо проклятые, узнав его по трем фонарям, украшающим корму, бросились на него с яростью с боков и спе­реди, потому что сзади [он] был обсажен орудиями и многочис­ленным ручным оружием²⁵. Несмотря на густо падающие тру­пы, двести негодяев взобрались на корабль²⁶, ожесточеннейший бой начался на палубе, и от носа корабля до мачты все простран­ство так было завалено телами неверных, что пробраться уже было невозможно».

Незавидное положение флагманской галеры заметно усугу­билось тем, что, согласно последнему источнику, ее гребцы, «все собранные из казацких пленников²⁷, перестали работать весла­ми и, наверное, ударили бы с неприятелем на мусульман, если бы им прежде не заковали ноги в железо».

Д.И. Эварницкий замечает, что атаковавшим казакам «по­могали гребцы-невольники тем, что, бросив весла, перестали управлять галерами». Это, конечно, сказано неточно, потому что гребцы и до того не управляли кораблями. А.Л. Бертье-Делагард отмечает «для ясности дела, что мужество Козаков и не­чаянность их нападения (в морских боях. — В.К.) имели огром­ное значение, но не меньшее имело также и то обстоятельство, что невольники, большею частью те же козаки, как только начинался абордаж галеры, бросали весла, переставали грести и тем лишали галеры возможности управляться и двигаться; так и было на капитане, да, вероятно, и на других (галерах. — В.К.)». С ав­тором в целом можно согласиться, добавив только, что источ­ники не подтверждают обычное большинство пленных казаков среди рабов-галерников и что Найма прямо не говорит об отка­зе работать веслами на прочих кораблях эскадры, однако пред­полагать это можно по замечанию об отсутствии при штиле вза­имопомощи между галерами, т.е. об их обездвижении.

Известия английского посольства от 30 июля и письмо фран­цузского посла от 5 октября (25 сентября) сообщают о бое на капудане короче, но в том же смысле и с дополнительными под­робностями. «Дважды они (казаки. — В.К.), — говорится в изве­стиях, — подступали к грот-матче адмирала турок, убив 3 (лю­дей. — В.К.) у штурвала и разбив руль, который опять был при­креплен 4 христианскими невольниками...» Казаки, читаем в письме, «были уже на реале, обрубая снасти²⁸ и снимая румпель, поставив пашу моря в бедственное положение».

Наконец, Э. Дортелли, ссылаясь на очевидцев сражения, сообщает, что казаки «уже было завладели рулем реалы»²⁹. Прав­да, под воздействием А.Л. Бертье-Делагарда, понимавшего эту фразу как фигуральное выражение, переводчик Н.Н. Пименов в полной русской публикации Э. Дортелли «руль реалы» заменил «кормовой частью адмиральской галеры». Сам же А.Л. Бертье-Делагард замечает, что в публикации дан хотя и не дословный, но зато-де более точный перевод. На этом примере видна необ­ходимость, по крайней мере во многих случаях, дословного, а не художественного перевода источников: из сравнения текстов Э. Дортелли, английских известий и Ф. де Сези ясно видно, что итальянец писал о конкретном руле галеры, а не о фигуральной корме³⁰.

Вместе с тем вся палуба капуданы стала ареной ожесточен­ий схватки. Казаки действительно были уже на корме и почти овладели ею, поскольку для турок речь шла о потере руля. В этом отношении неточен И. фон Хаммер, который, также прибегая к фигуральному обороту, говорит, что 200 казаков («пара сотен») взяли свои души, как сабли, в зубы и ринулись сломя голову на судно; они пошли на абордаж и прорвались до средней мачты»³¹. А.Л. Бертье-Делагард замечает, что эта фраза тюрколога «в военно-морском смысле... ничего не поясняет, а добраться до большой мачты не особенно много значит». Другое дело — овладеть кормой.

«На галерах, — пишет историк, — рули делались весьма простого устройства: большего размера, конечно, но по существу такие же точно, как на современных морских шлюпках; таким образом, самый руль, дерево, наложенное на его вершину, которым руль вращают (румпель), и рулевые... находились на корме. Частью поэтому, а частью и по многим иным, еще более важным причинам на корме же, великолепно убранной резьбой, роскошными тентами, коврами и флагами, помещался на троне (буквально) сам капитан, окруженный своими главнейшими подначальными благородными и свободными рыцарями и лучшими воинами, которые составляли главную оборону галеры;  тут же на корме был склад провизии, стояли крупнейшие орудия для боя и мелкие для удержания в повиновении прикован­ных к галерным скамьям невольников или наемников, и тут же, наконец, поднимался флаг (знамя) галеры».

«Таким образом, — заключает А.Л. Бертье-Делагард, — на корме сосредоточивалось, оттуда исходило все управление и вся защита галеры... Из сказанного можно видеть, что корма галеры по своему значению была отчасти тем же, что капитанские мос­тик и рубка на теперешних кораблях, но еще важнее и суще­ственнее для жизни и действия галеры, — это была ее голова и сердце, ее святое место. Теперь будет понятно... выражение д'Асколи: овладели рулем, — что значит, в сущности, овладели жиз­ненным узлом галеры, ее кормою, без чего нельзя овладеть ру­лем»³².

Повторим, что, по Э. Дортелли, казаки «было завладели ру­лем». Последующая роковая роль кормовых орудий показывает, что полностью завладеть кормой не удалось.

Согласно хронике Мустафы Наймы, «когда другие корабли полагали, что адмиральский уже тонет, опустошенный казака­ми, почти сверхчеловеческое мужество доблестной его команды одержало тогда превосходнейшую победу, ибо как только освободили палубу от приступа проклятых, выстрел, данный с одно­го и с другого борта, отправил множество чаек в морскую пучину». Иными словами, янычарам и морякам капуданы крайним напряжением сил все-таки удалось отбить абордаж, а вслед за тем турецкие пушкари произвели по удачному выстрелу из бор­товых орудий.

И. фон Хаммер, ссылаясь на разные источники и ничего не говоря одействии упомянутых орудий, утверждает, что это «пуш­ки кормы потопили подступавшие с обоих бортов суда»³³. Так или иначе, корабельные орудия помешали продолжению абор­дажа, который мог возобновиться с новой силой. И.В. Цинкайзен полагает, что адмиральский корабль, «вероятно, был бы по­терян, если бы не был спасен применением своей тяжелой ар­тиллерии».

Р. Левакович и на его основе В. Катуальди рисуют эти дра­матические события иначе. «Турецкая реала, — уверяет фран­цисканец, — шла прямо, чтобы захватить лодку, в которой на­ходился султан (Яхья. — В.К.), и до того потопила две казачьи лодки, и, проходя над второй, повредила свой руль таким обра­зом, что ею нельзя было управлять и преследовать султана. Ког­да казаки увидели это, они напали на нее, и если бы не подоспел ей на помощь отряд галер, то ей бы пришлось плохо, поскольку казаки уже начали взбираться на нее. Началась рукопашная и продолжалась несколько часов; султан находился все время впе­реди, чтобы могли его видеть...»

В. Катуальди пишет, что неизвестно, почему адмиральское судно направилось на лодку Яхьи: «потому ли, что узнало в ней ту, которая вела отряд, или случайно», — и продолжает: «Еше немного и оно было бы захвачено казаками, которые, узнав его по трем фонарям, окружили со всех сторон и полезли на него с саблями и дубинами. Они уже были на палубе у средней мач­ты, и гребцы... побросали уже весла, как выстрелами из кормо­вых орудий были потоплены ладьи, находившиеся с одной сто­роны судна, с другой — к нему подошли на помощь другие две галеры, открывшие по ладьям сильный артиллерийский огонь. Казаки, однако, были отброшены лишь после больших уси­лий...»

Как видим, у Р. Леваковичатакже были сведения о повреж дении руля капуданы, но причина поломки приведена другая. Освещение же событий в целом повернуто «с прицелом» на Яхью. Кстати сказать, претендент во время схватки едва ли мог находиться впереди с той целью, чтобы его могли видеть: у него не было казачьего опыта абордажного боя, а сам этот бой существенно отличался от битвы в поле с полководцем впереди войска.

В. Катуальди заметил некоторую конкретную нелепость, относящуюся к «поворачиванию» событий в сторону Яхьи, и попытался исправить положение объяснением курса капуданы. Почти вся остальная информация итальянского автора основана на труде И. фон Хаммера. Похоже, и две галеры, подошедшие на выручку к капудане, появились потому, что тюрколог при описании сражения кроме капуданы упоминает еще две галеры, говоря, однако, об их помощи флагману. Казаки яростно атаковали и патрону — корабль второго адмирала турецкого флота³⁴, несший на грот-мачте флаг с изображением серебряных пушек и, как и капудана, вооруженный сильнее рядовой галеры³⁵. Должность терсане кетхудасы тогда занимал Мемибег. «Галера кетхуды адмиралтейства, — сообщает Мустафа Найма, — находилась в неменьшей опасности и с рав­ным же мужеством одолела своих налетчиков».

Й. фон Хаммер тоже говорит, что галера Мемибега «была близка к взятию», и, кроме того, добавляет, что «и галера Пияле выдержала очень жаркий бой». Тюрколог не указывает долж­ность Пияле, а А.Л. Бертье-Делагард по упоминанию в сраже­нии реалы полагает, что он был третьим адмиралом османского флота, т.е. терсане агасы. Не можем в точности сказать, так ли это, учитывая, что обычно терсане агасы оставался «наместни­ком» капудан-паши во время его отсутствия в Стамбуле. Турец­кая риала, галера третьего адмирала, несла на грот-мачте флаг с изображением трех серебряных пушек в красном поле³⁶.

Казаки абордировали и прочие суда эскадры, и Найма отме­чает, что «много других кораблей уже становилось добычей раз­горяченного иноверства».

Турецкую эскадру, находившуюся на краю гибели, спасло резкое изменение погоды. Согласно депешам английского по­сла от 30 июля, 11—12 августа и 24 сентября, в ходе сражения, проходившего сначала в тумане, «появилось солнце, так что га­леры могли применить свои большие ядра, и поднялся ветер», который был сильным. В письме Ф. де Сези от 5 октября (25 сен­тября) также говорилось, что когда казаки «были уже на реале», поднялся «в высшей степени свежий северный ветер». Собствен­но говоря, начинался шторм, и Э. Дортелли прямо указывал на «поднявшуюся сильную бурю»³⁷.

По Т. Роу и Ф. де Сези, ветер оказался «слишком сильным для фрегатов» казаков: «дурная погода затопляла их лодки»³⁸; турецкие же галеры, как сообщает Э. Дортелли, напротив, «мог­ли двинуться против неприятеля на всех парусах». У Мустафы Наймы читаем, что «уже мусульмане, видя неминуемую гибель, падали налицо, прося о помощи Бога, когда ужасная тишина... с приближением сильного ветра счастливо развеялась. Напол­няются паруса, жизнь и надежда возвращаются в сердца отчаявшихся воинов...»³⁹

Сильный ветер и начавшееся волнение, с одной стороны, не только чрезвычайно затруднили действия казаков, но и стали угрожать серьезной опасностью их судам, а с другой — оказал и огромную помощь галерам, которые теперь могли свободно дви гаться и маневрировать. Произошел решительный перелом н ходе сражения.

Источники единодушны в оценке той роли, которую сыгра­ла перемена погоды. Участник сражения Иван говорил, что «если бы не судьба и море не разбросало бы казачьи лодки, то туркам бы не уйти». Э. Дортелли, имевший информацию от противо положной стороны, замечал: «По словам всех очевидцев, если бы вдень битвы была тихая погода, то ни одна галера не вернулась бы обратно...»

В «известии» от 11 августа, приложенном к письму Т. Роу Э. Конвею от 12 августа, говорилось, что «если бы не поднялся ветер, то под угрозой оказался бы весь его (капудан-паши. — В.К.) флот». Английский посол повторил и даже усилил свое замечание в письме Э. Конвею от 24 сентября: «...несомненно, что если бы не поднялся ветер... то весь флот оказался бы в опас­ности быть отбуксированным к северу». Аналогичного мнения придерживался и Ф. де Сези, в письме которого на имя де ла Вий-о-Клера от 5 октября (25 сентября) читаем, что «если бы не поднялся к счастью для паши... ветер, то казаки разбили бы наголову его армию (имеется в виду флот. — В.К.)». Наконец, и письме Л. Фаброни 1646 г. сказано, что «из-за бури, плохой по годы» казачьи суда «были рассеяны и не смогда завершить сра­жение».

Также считают и тюркологи И. фон Хаммер и И.В. Цинкайзен, работавшие с османскими источниками. У первого нахо дим предположение, что «победа, вероятно, осталась бы за ка заками, если бы не помощь ветра, который поднялся во время сражения, надул паруса галер, и последние отбили абордаж» Второй пишет о сильном турецком отпоре: казаки, ворвавшиеся на корабль капудан-паши, «сражались там как львы, человек против человека, часто до последнего из них находили смерть или из-за перевеса сил врага  отбрасывались в лодки», — однако полагает, что «судьбу дня к счастью османов решили» успешное применение ими тяжелой артиллерии и «противный ветер, который чрезвычайно затруднил казакам бой».

Что ветер был именно противным для казачьих судов⁴⁰, И.В. Цинкайзен, видимо, выводит из указания Ф. де Сези о направлении ветра с севера: турецкая эскадра шла на юг, а казачья флотилия — на север. Но поскольку, по Т. Роу, галеры при встрече с противником сильно смешались с его судами, а погода изменилась в разгар сражения, вряд ли направление ветра сыграло какую-то особую роль.

Мнение Д. И. Эварницкого о решающем значении «противного ветра, под конец подувшего в глаза козакам», подверг критике А.Л. Бертье-Делагард, который заметил, что «дело совсем не в том, откуда подул ветер, да и козачьи глаза отвыкли бояться чего-либо, не то что ветра». Историк связывает «пояснение всех, что не поднимись свежий ветер, победа досталась бы козакам», с отказом рабов-гребцов выполнять свою работу: «На веслах гал­еры двигаться не могли, а ветер давал им возможность поставить паруса (силами матросов, а не рабов. — В. К.), от чего у них получалась такая скорость хода, при которой они не только могли уходить от Козаков, но и топить их челны просто своим ходом». Критика в основном справедлива, за исключением, может быть, последнего замечания: потопить чайку «тараном» для галеры было не так просто.

По английским известиям от 30 июля, из-за ветра «казаки были вынуждены прекратить сражение и вернуться к своим вес­лам». Французский посол также говорит, что дурная погода «заставила (казаков. — В.К.) удалиться» с палуб галер. Вероятно, прав В.М. Пудавов, считающий, что казаки «поспешили прекратить битву, удалиться от турок и спасать себя от бури». Отход с галер и возвращение на свои суда в условиях шторма и при сильном артиллерийском огне турок, согласно цитированным известиям, сопровождались «беспорядком». «Наступившие с этого момента замешательство и суета, — считает В. Катуальди, —продолжались несколько часов».

Итальянский автор приписывает Яхье доблестное поведе­ние при отступлении (как Р. Левакович при абордаже): «Яхья отважно пробивался сквозь толпу, становясь впереди своих и одушевляя их возгласами и примером, в расчете, что быстрота и сила ударов умалят значение помехи, причиняемой ветром и морем. С своей стороны, турки отчаянно бомбардировали не приятельские суда... Яхия ждал с минуты на минуту прибытия главного отряда; но последний, встретив противный ветер и не погоду, был рассеян по морю».

Согласно Мустафе Найме, сражение продолжалось «с самого утра почти до четвертого часа». По И. фон Хаммеру, битва длилась «весь день напролет», по И.В. Цинкайзену — «с ранне» го утра до позднего вечера». Р. Левакович сообщает, что одна рукопашная схватка на галерах заняла несколько часов. На ос­новании этих указаний полагаем ошибочным утверждение французской истории морского флота и Ю.П. Тушина, что бой про­должался шесть часов.

Закончился он, как говорят турецкие источники, полным поражением казаков. Если верить Эвлии Челеби, то Реджеб-паша «опрокинул кресты» флагов всех 300 казачьих судов и захватил буквально все чайки. Сведения Мустафы Наймы, несколько ме­нее фантастические, тоже весьма впечатляюще рисуют сокру­шительное поражение казачьей флотилии.

С прекращением штиля и появлением сильного ветра, рас­сказывает хроника Наймы, «в несколько минут множество оп­рокинутых и разбитых лодок покрывает море тысячами неприя тельских трупов, а из трехсот пятидесяти чаек едва лишь трид­цать достигают берега, где горстка проклятых спасается бегством». В ходе сражения (как сказано, почти до четвертого часа), по Найме, турки смогли потопить «только» 70 судов и «не иначе, как собрав все силы (43 галеры? — В. К.)⁴¹, сумели унич­тожить их остаток. По достижении такой прекрасной победы ночь проведена (эскадрой. — В.К.) в техже водах; наследующий же день, кроме ста семидесяти забранных чаек, насчитано семь сот восемьдесят живых неверных, взятых в плен»⁴².

Результат сражения преподносился в Турции в качестве невероятной и огромной победы султанского флота. М.С. Грушев­ский уверен, что начало такому освещению было положено реля -днями самого капудан-паши. В них, а затем и в известных осман -ских источниках Карахарманская битва изображается «как огромный триумф турецкого оружия над козачеством, тоже, дес­кать, показавшим чудеса отваги, но все-таки разбитым турками.

Мустафа Найма утверждает, что описанный им бой, по мне­нию разбирающихся в морском деле, «не может идти в сравне­ние ни с каким на свете». Хронисту вторят тюркологи. «Это была, — уверяет И. фон Хаммер, — самая блистательная победа, какую до сих пор одерживала над казаками османская морская мощь». И.В. Цинкайзен пишет, что «эта морская победа, одно из немногих светлых пятен в те мрачные времена, чествована как одно из самых ярких военных дел. Не усомнились даже бесцеремонно поставить это сражение с пиратами в один ряд с битвой при Лепанто».

Как известно, более чем за полвека до Карахармана, в 1571 г., близ Лепанто, у побережья Греции, встретились османский флот, насчитывавший до 230 галер и 66 галиотов под командованием Мудэзин-заде Али-паши, и флот «Священной лиги» (Испания, Венеция, Генуя и Ватикан), состоявший из более чем 200 галер под начальством принца Хуана Австрийского. Великое сражение закончилось разгромом турок, потерявших свыше 200 кораблей, в том числе 117 захваченных неприятелем, при потере союзниками только 15 галер. Следствием поражения для Тур­ции явилась утрата гегемонии на Средиземном море.

Казалось бы, османы не должны были сравнивать поражение при Лепанто с победой при Карахармане, но именно о та­ком сравнении сообщал 24 сентября Т. Роу, известие которого И.В. Цинкайзен использовал как источник: «Этот морской бой ставят в один ряд с Лепанто и даже как еще более благоприятный по своему исходу...» И далее посол, поясняя причину более благоприятного результата, писал об опасности, в которой на­ходился турецкий флот, и спасшем его ветре. Кажется, в Стам­буле сравнивали скорее не результаты двух сражений, а их вели­чину и размах⁴³, что, разумеется, было бы лестно для казаков, если бы не утверждения об их разгроме.

Реджеб-паше была приготовлена торжественная встреча в столице империи. «Галеры, — писал 24 сентября Т. Роу, — вер­нулись с Черного моря... Капитан-паша с триумфом доставил 270 несчастных казаков...»⁴⁴ Куда подевались более 500 других пленников, неизвестно. В Золотой Рог триумфально привели и захваченные казачьи суда. Правда, их было не 300, как уверяет Эвлия Челеби, и даже не 170, а значительно меньше. Капудан-паша, по сообщению М. Бодье, «чтобы еще больше отметить в Константинополе свою победу... велел отбуксировать до самого порта семнадцать... небольших лодок». Главнокомандующий, согласно Т. Роу, «был принят так, как если бы Помпей снова закончил войну с пиратами, которые почти истощили Рим»⁴⁵. Если Реджеб-пашу сравнивали с Гнеем Помпеем Великим, то это сравнение было неправомерным, хотя и показывало силу и значение казачества. В 67 г. до н.э. Помпеи усилиями римского военно-морского флота (13 эскадр и собственного подвиж­ного отряда, состоявшего из 60 кораблей) и сухопутных сил раз­громил пиратов Киликии, которые многие годы терроризиро­вали Восточное Средиземноморье. При этом было убито 10 тыс. пиратов, примерно 20 тыс. пленено, в руки римлян попали 120 пиратских крепостей и баз, 98 кораблей и сотни небольших судов. Разумеется, Карахарманское сражение и близко не имело таких последствий, которые можно было бы сравнить с послед­ствиями победы Помпея. Но на Реджеб-пашу посыпались на­грады падишаха, и одной из них, как говорит М. Бодье, стало «повышение морского паши в должность каймакама».

Характеристика казачьих потерь, которую дает Мустафа Найма, содержит внутренние противоречия. Первое из них за­ключается в том, что хронист сообщает о множестве потопленных судов и при этом сам же подчеркивает присущее им море­ходное качество — значительную непотопляемость: «Чайки их (казаков. — В.К.), искусно оплетенные камышом⁴⁶ и прутьями, при сильном волнении не тонут, но почти заполняются водой, в которой погруженные по шею⁴⁷ негодяи бьются до упаду».

В. Катуальди, обращая внимание на другое свойство казачь­их судов — маневренность, именно в связи с Карахарманским сражением утверждает, что «турки отчаянно бомбардировали неприятельские суда, но вреда им не наносили; построенные легко и снабженные двумя рулями, один на носу, другой на кор­ме, казацкие ладьи ускользали от выстрелов и, наоборот, быст­ро подступали как раз в то время, как прекращалась стрельба из орудий». Впрочем, контекст сообщения Наймы таков, что если бы не известные особенности чаек, то их при Карахармане по­топили бы гораздо больше, хотя и 70 реально потопленных су­дов были бы огромным числом для казачьего флота⁴⁸.

Второе противоречие возникает собственно из цифр, при­водимых Наимой. Если было потоплено 70 судов и захвачено 170, а всего, значит, потеряно казаками 240 судов, то, спраши­вается, куда подевались еще 110 судов из названного хронистом общего их числа 350? До берега, говорит он, добрались 30 судов, и если турки эти брошенные суда захватили, то они должны быть в числе 170. Если допустить, что турки 30 судов не нашли, то тогда их следует прибавить к казачьим потерям, которые бу­дут исчисляться уже в 270 чаек, но при этом целыми все-таки остаются 80 судов. Найма же рисует полный, абсолютный разгром казачьей флотилии и не ведет речь ни о каких 80 непотоп­ленных и невзятых судах⁴⁹.

Невзирая на это противоречие и имея под рукой гораздо вньшие цифры казачьих потерь, приводимые Т. Роу (о них скаж­ем ниже), И. фон Хаммер принимает сторону Наймы, повторяет его «разгромные» сведения и даже увеличивает число захваченных судов со 170 до 172 ⁵⁰. Н.И. Костомаров также повторяет цифры Наймы и вслед за И. фон Хаммером пишет о самой блистательной победе, «какую когда-либо одерживали мусульмане над своими непримиримыми врагами козаками». В общем верит Найме и Д.И. Эварницкий, который говорит о 780 пленниках, но неизвестно как определяет, что в сражении «было разбито» будто бы 270 чаек. Французская история мор­ского флота в соответствии со сведениями Наймы указывает, что турки захватили половину казачьей флотилии. Во французской же «Всеобщей истории о мореходстве», сообщающей о «великом числе» потопленных судов, вместе с тем  встречаем иронический отзыв о триумфе «великого адмирала»: «Паша привел в Константинополь 17 барок и 300 пленных с та­кою пышностию, как будто одержал одну из самых знаменитейших побед. Впрочем, сие торжество служило больше постыдным титлом слабодушия турков, нежели признаком их могущества». И.В. Цинкайзен полагает, что «османские источники у Хаммера», «естественно, скорее несколько преувеличивают потери казаков», но приводит тс же цифры И. фон Хаммера, разве что уменьшая число пленных с 780 до «около 700». Однако далее ученый говорит о значительной потере в людях и у турок, о просьбе капудан-паши к Стамбулу прислать помощь и отправке ее, о чем расскажем в дальнейшем.

У П.А. Кулиша воспроизведены цифры Наймы со следую­щим мнением историка: «В самом ли деле так много погибло казаков... или число захваченных в плен и уничтоженных чаек турецкими вестниками преувеличено, — во всяком случае каза­ки понесли здесь тяжкие утраты...»

Наиболее противоречив в оценке результатов сражения, пожалуй, А.Л. Бертье-Делагард. С одной стороны, он уверен, что «список козачьих потерь — одно из самых сомнительных мест в... реляции, написанной турками, у которых обычны са­мые нелепые преувеличения, как только дело доходит до рус­ских проклятников». Мы уже отмечали, что историк не верит, что смогли уцелеть лишь 30 чаек. Кроме того, он полагает, что 786 пленных — «это далеко меньше, чем можно было бы ожи­дать по счету взятых челнов — 172», и что 786 могли снять толь­ко с 30 судов⁵¹, а это «дает возможность думать, что остальные спаслись». У Э. Дортелли, продолжает А.Л. Бертье-Делагард, потеря казачьих судов показана минимальной (и об этих сведе­ниях см. ниже), и «едва ли он мог не знать, если бы погибли все или почти все».

С другой стороны, историк заявляет о «вероятной гибели большей части участников боя — Козаков»; они «отчаянно сра­жались целый день и, почти вырвав победу у турок, погибли от стихийной силы». Далее читаем у этого противоречивого авто­ра: «Сколько бы ни ушло челнов из-под выстрелов, но вполне возможно, что и на оставшихся немногие добрались до берега; да и те легко могли погибнуть в дунайских плавнях или еще более в степях Буджака и Дикого Поля, когда тщились сухим путем пробраться в Сечь. Не невозможно, однако, что спаслось немалой, выждав несколько, на уцелевших челнах пробралось домой. Как бы то ни было, потери были громадны, и, может, именно потому и не находим сведений об этом деле в южнорусских источниках»..

«Уцелевший клочок козачьей думы: " По синему морю хвиля грае, / Козацькі корабличек разбивав... / Сорок тысяч війска витопляе, / Гей, сорок тысяч війска ще й чотире", — предпола­гает А.Л. Бертье-Делагард, —быть может, след этого страшного, беспримерного боя».

Полагаем, что цитированная дума с ее поэтически преуве­личенными потерями не имеет прямого отношения к Карахар-манскому сражению. С А.Л. Бертье-Делагардомже произошел казус: выразив недоверие турецким источникам, он в конце кон­цов полностью поверил в трактуемый ими сокрушительный раз­гром казаков⁵².

Из историков новейшего времени М.А. Алекберли вслед за И. В. Цинкайзено.м указывает на преувеличение казачьих по­терь османскими источниками и И. фон Хаммером, но вслед за Наимой говорит об уничтожении 70 и захвате 170 чаек, а также, по И.В. Цинкайзену, о пленении около 700 казаков. Ю.П. Ту­шин, упоминая 172 захваченных судна, 786 пленных и 100 по­топленных чаек (к 70 потопленным присоединил 30 добравших­ся до берега?), пишет: «Но эти цифры сомнительны, так как если считать, что в каждой чайке находилось 40 казаков, то на захваченных челнах должно было быть 5—6 тыс. казаков, даже учитывая значительные потери в сражении (всего на 172 судах при экипажах в 40 человек должно было находиться 6880 каза­ков. — В. К.). Нам кажутся более вероятными сведения о 70 унич тоженных чайках и 786 пленных».

Первым по-настоящему не поверил в османскую «цифирь» и вообще усомнился в карахарманской победе турок В.М. Пудавов, ссылавшийся на изображение конца боя у Ф. де Сези, которое мы приведем далее. Историк посчитал, что в сражении «от турок и бури погибло до 500 донцов и до 800 запорожцев», но, запутавшись в походах 1625 г., взял эти цифры из сообщения о совсем другом, осеннем походе. Затем недоверие известиям османских источников о сокрушительном поражении казаков и безоговорочной победе турок выразили В. Катуальди, С. Рудницкий и М.С. Грушевский, опиравшиеся на западноевропейские сообщения.

Рассмотрим эти последние более полно, учитывая соображения названных авторов и имея в виду, что западноевропейские источники в силу их относительной нейтральности в основном более точны, чем турецкие.

Известия английского посольства в Стамбуле от 30 июля называют казачьи потери, совершенно отличные от тех, что дает хроника Мустафы Наймы: по рассказам, во время упоминавше­гося беспорядка при отходе казаков с галер было потоплено 30 ло­док ⁵³. Р. Левакович называет еще меньшее число потопленных в сражении казачьихлодок — 18. Э. Дортелли же, ссылаясь на турецких очевидцев, вообще говорит, что галеры с появлением ветра смогли двинуться «и тем потопить нескольких» (nе soifondarno alcune), — имеются в виду несколько судов ⁵⁴.

Так или иначе, но получается, что казаки потеряли при Карахармане во много раз меньше судов, чем указывают турецкие сведения. Из сравнения же 17 чаек, участвовавших в стамбуль­ском триумфе, и 170, которые будто бы были захвачены, неволь­но возникает подозрение, что реальное число подверглось деся­тикратному увеличению⁵⁵.

Английское и французское посольства сообщали другие дан­ные и о людских потерях казаков. В известиях Т. Роу от 30 июля сказано, что в плен попало «600 или 700 человек», а из письма Ф. де Сези от 5 октября (25 сентября) вытекает, что казаки по­теряли лишь около 200—300 «своих товарищей»⁵⁶. У М. Бодье читаем, что «некоторые (казаки. — В.К.) спаслись бегством, многие были убиты, многие утонули», но конкретная цифра приведена только в отношении попавших в плен: «обращены в рабство» 300 человек.

По выводу М.С. Грушевского, «потери Козаков совсем не были велики — погибло лишь несколько сот человек». Вообще-то подобные потери не назовешь и малыми, однако историк исходил из общего большого числа участников похода. Похо­же, впрочем, что потери оказались еще меньше, чем думает М.С. Грушевский. Во всяком случае, ни о тысячах казачьих тру­пов, плававших в воде, ни о спасении лишь «кучки» казаков го­ворить не приходится.

Разумеется, не обошлась без людских потерь и османская эскадра, особенно во время абордажа. Согласно Ф. де Сези, ту­рок погибло приблизительно столько же, сколько и казакон. Последние, замечает посол, отступили с галер, «убив две или три сотни человек». «Столкновение, — говорится в английских посольских известиях, — было кровопролитным для обеих сто­рон, когда вступили в рукопашную схватку, и янычары едва не­были полностью истреблены»⁵⁷.

Л. Фаброни отмечал, что в ходе сражения галеры получили повреждения, а о ситуации с рулем на капудане говорилось выше. Уже после Карахармана, 2 сентября, от шторма постра дала и эскадра Реджеб-паши, потерявшая у Балчика четыре корабля.

Вопреки турецкому известию о бегстве «горстки» оставших­ся казаков Р. Левакович утверждает, что первой место сражения покинула османская эскадра: «... поскольку трудно было усто­ять против ветра, моря и врагов, первыми отошли турецкие га­леры... то же самое сделал и султан (Яхья. — В.К.) с оставшими­ся 112 парусами»⁵⁸. Ф. де Сези и вовсе сообщает, что казачья флотилия состояла из «таких решительных и таких отважных» людей, что «они имели славу гнаться за турецкой армией (эс­кадрой. — В. К.), когда к вечеру ветер немного успокоился»⁵⁹. М.С. Грушевский даже полагает, что при этом турки убегали от казаков.

К сожалению, мы не знаем, так ли это, но французский по­сол писал после возвращения эскадры в Стамбул и мог иметь информацию с вернувшихся кораблей; возможно, морякам и солдатам только казалось, что их преследуют. В любом случае, поскольку Т. Роу молчит о преследовании, надо думать, что если оно и имело место, то догнать галеры казакам не удалось. Кроме того, возникает подозрение, не должно ли было сообщение о ночевке эскадры «в тех же водах», подчеркнутое Мустафой Наймой, как-то «прикрыть» поспешный отход Реджеб-паши с места сражения.

И.В. Цинкайзен утверждает, что капудан-паша был вынуж­ден на случай возобновления битвы просить как можно скорее подкрепления60. «Все, что тут (в Стамбуле. — В.К.) разве еше могло держать оружие, поэтому было поспешно собрано и отправлено к флоту». Прямое указание такого рода в бумагах Т. Роу, на которые ссылается тюрколог, нам не встретилось, однако в известии посла от 11 августа сказано, что семь галер «посылаютсядля подкрепления капитан-паши на Черное море против ка­заков, которые в последней схватке очень ослабили его».

Сразу по окончании сражения, но уже по приходе сообщения об османской победе, английское посольство извещало Лондон, что в Стамбуле «все наполнено тревогой и страхом». В «Рассуждении о договоре Испании с великим синьором», которое помечено 2 октября и было вручено великому везиру, Т. Роу, игнорируя «знаменитую победу», отмечал «из опыта», что запорожцев «невозможно обуздать», разве что полякам удастся застать их врасплох зимой и сжечь их лодки, но Польша этого никогда не сделает, пока турки не удержат от набегов татар. А весной следующего года, как увидим, посол будет сообщать о великом страхе на Босфоре и в столице в связи с новыми слухами об ожидавшемся очень большом приходе казаков. Следовательно,  карахарманская победа и триумф Реджеб-паши совсем не впечатлили и не успокоили турецкие власти и население. 

Об этом свидетельствует и итальянский документ XVII в., утверждающий, что османские галеры так пострадали при Карахармане, что султан «впал в тревогу... опасаясь, что это великое множество казаков высадится вблизи Константинополя, как они это делали прежде, а его министры не нашли лучшего сред­ства, чем послать срочного курьера к королю и Республике Польской, грозя им от имени Великого Турка сиюминутной войной, если они тотчас же не пошлют польскую армию на Борисфен, где находились жены и дети казаков, чтобы произвести отвлекающее нападение». То же говорит и Л. Фаброни: султан «был в большей тревоге и боялся, как бы этот казачий флот не приблизился к Константинополю», почему и послал упомяну­тое требование польскому королю.

В письме Ф. де Сези от 5 октября (25 сентября) находим мнение посла о карахарманской победе, сводящееся к тому, что у капудан-паши «не было так много преимущества над казака­ми, как было объявлено в этой Порте». М. Бодье же характери­зует победу и вовсе как «незначительную в военном отношении, но важную для Константинополя». В общем изучение европей­ских источников показывает правоту М.С. Грушевского в том, что «более точные известия значительно ослабляют картину этой победы».

В. Катуальди, ссылаясь на замечания Т. Роу и великий страх в Стамбуле, заставивший турецкое правительство спешить с окончанием работы по дополнительному укреплению входа н Босфор, даже считает, что османы старались «придать характер победы тому, что в действительности было поражением». С этим последним мнением согласиться нельзя, потому что поражение турок должно было означать победу казаков. Ее они, однако, не добились, хотя были близки к ней, на равных сражались с самой мощной эскадрой имперского флота и впервые в казачьей воен -но-морской истории едва не взяли флагманский корабль капудан-паши.

Пожалуй, наиболее точно результат сражения для турецкой стороны определил Т. Роу, который в письме Э. Конвею от 24 сентября, иронически отзываясь о триумфальном возвраще­нии Реджеб-паши, привел латинскую фразу: «Non de victoria, sed de non victo triumphavit» — «Не победу славят, а непораже­ние».

3. После Карахармана

Р. Левакович утверждает, что после сражения Яхья повернул к устью Днепра, «чтобы соединиться с оставшимся (казачьим. — В.К.) флотом, [который] исчез из-за плохой погоды, и с намере­нием потом пристать в другом месте, чтобы отправиться на оса­ду Константинополя». Яснее о том же сказано у В. Катуальди: «Яхия в виду непогоды не мог и не хотел преследовать турецкого отряда и повернул с оставшимися казаками к устью Днепра, спе­ша соединиться с главным отрядом, который, сначала разбро­санный, кончил все-таки тем, что собрался и направился к ус­тью той же реки».

Согласно Р. Леваковичу, решение о возвращении в Сечь было принято только после соединения авангарда с основной флоти­лией. Причины решения объясняются так: «Когда весь флот объединился, казаки захотели вернуться на Запорожье, чтобы отдохнуть и взять новые боезапасы с намерением вернуться, снаб­женные как должно, на осаду Константинополя...». О возвра­щении в Сечь «за военными запасами» говорит и «капитан» Иван.

Приведенные утверждения вызывают большие сомнения. Почему надо было соединяться непременно около днепровс­кого устья, так далеко от Босфора, а не в каком-то более близком к нему месте? Подобное могло произойти, если бы казачье командование не договорилось заранее о возможном пункте встречи на случай разделения флотилии. Однако соединение разбросанных штормом отрядов в ходе других экспедиций свидетельствует о том, что такая возможность обычно предусматривалась. Поскольку флотилия, на которой находился Яхья, давно прошла Босфор (что игнорирует Р. Левакович), полагаем, что и решение возвращаться домой казаки приняли еще до сражения. После Карахармана же они просто продолжили свой путь.

Иван рассказывал, что «в устье Борисфена» им удалось взять и сжечь якобы 300 турецких лодок. У Р. Леваковича находим подробное описание этого дела, произошедшего 23 (13) августа, через 17 дней после Карахармана. «Войдя за два часа до рассвета в устье Борисфена, (претендент. — В.К.) нашел там 300 турецких лодок, и, обнаружив их, [казаки] напали на них внезапно и убили всех подошедших турок». По мнению францисканца, Яхья, произведя немедленное нападение, проявил предусмотрительность, «поскольку, как он сказал, под покровом ночи турки могли бы убежать и оставить лодки, а если бы это было днем, то ему бы пришлось либо убежать, либо сражаться с риском, так как число Яурок было значительно больше, и у них были [пушки]».

Среди прочих, продолжает Р. Левакович, в своей палатке был убит и темишварский паша, спавший в рубашке и не успев­ший даже одеться. Он «привел силой 3 тысячи христиан этого  пашалыка и разных краев Болгарии, которые, приблизившись к  казачьему войску, кричали громким голосом, что они все хрис­тиане и хотят служить султану» (Яхье)⁶¹. По освобождении «им дали оружие и распределили по флоту». Эти христиане и плен­ные османы показали, что «при захвате лодок погибло около 7 тысяч турок». По Р. Леваковичу, казаки «захватили большую добычу, нашли много съестного и боевых запасов» и 300 пушек, «которые были специально изготовлены в Константинополе, чтобы использовать их против казаков». Последние погрузили орудия на чайки, а взятые лодки сожгли.

Видимо, в основе приведенного повествования лежало ре­альное событие, но указанные цифры слишком велики: и 300 за­хваченных лодок, и 300 пушек, и 3 тыс. освобожденных христи­ан, не говоря уже о 7 тыс. убитых турок, — после этого числа В. Катуальди поставил знак вопроса.

Затем, согласно Р. Леваковичу, казаки «отошли на 3 мили от форта Очакова, чтобы подождать отряд своего флота... На тре-тий день (т.е. 26 (16) августа. — В.К.) прибыл весь флот, сильно потрепанный морем, и проявил большую печаль оттого, что не пришлось участвовать в вышеуказанном сражении. Султан (Яхья. — В.К.), утешив свой флот, приказал распределить добы­чу с вышеупомянутых лодок поровну между теми, кто присут­ствовал, и теми, кто отсутствовал». Разместив по судам 300 ору­дий, казаки «стреляли в воздух в знак радости»⁶².

По словам самого Яхьи, запорожцы, ходившие, как мы пола­гаем, в рассматриваемый поход, «пришли с моря в Успеньев день», т.е. 15 августа. Эта дата вполне соотносится со временем разгрома турецких лодок, который Р. Левакович относит к 13 августа, и на один день отстает от гипотетического воссоединения отрядов флотилии. Поход, таким образом, продолжался 3,5 месяца.

П.А. Кулиш думает, что запорожцы вернулись в Сечь «в жал­ком виде», так как «в этом году казакам не "пофортунило", как в прошлом⁶³... Казацкие tirones (ученики ратного дела. — В.К.) вернулись... на Запорожье, растеряв по Черному морю свои соб­ственные и взятые на прокат... чайки... погубив множество от­важного народа, издержавшись попусту на "добычную дорогу" и очутясь в неоплатных долгах у армян и жидов». Этой трагичес­кой картине можно не верить, зная, что на самом деле потери казаков не были столь ужасными, что в поход ходили не одни несмышленые «ученики» и что безысходные долги автор, соб­ственно, додумал от себя⁶¹.

Но все же, как справедливо говорит С. Рудницкий, экспеди -ция в целом оказалась «неудачей казаков, хотя и не великой». Дело заключалось в несоответствии размеров экспедиции и ее результатов. Тот же автор замечает, что и раньше случались не­удачные меньшие набеги, «но это было первый раз, когда поход, снаряженный в таких размерах, окончился неудачею». Подоб­ного же мнения придерживается и М.С. Грушевский. Добавим, что безрезультатной оказалась и вся затея с претендентом на царьградский престол.

Итальянский документ XVII в. утверждает, что поскольку поляки, запуганные угрозой Турции начать войну, послали свои войска на Днепр, казаки, находившиеся с Яхьей, «были вынуж­дены вернуться и защищать свои дома и семьи». Так же излага­ют события Л. Фаброни и Д. Дзаббарелла, а «капитан» Иван даже говорит, что когда запорожцы вернулись домой за военны­ми запасами, то «нашли поляков, которые напали на казаков». Этого не могло быть, так как вторжение польской армии про­изошло уже после возвращения казаков с моря.

В. Катуальди поправляет приведенные сведения: «Получив после сражения в устье Днепра. — В.К.) известие, что поляки, побуждаемые и угрожаемые турками, готовились к походу против казаков, люди Яхии спросили у него позволения отправить­ся домой, клятвенно обещая как можно скорее вернуться к затеянному делу». Разумеется, в действительности не могло быть и речи о такой просьбе со стороны запорожцев, никак не зависев­ших от «царевича», который, напротив, весьма зависел от них. Упомянутый итальянский документ рассказывает, что сече­вики будто бы приглашали Яхью возглавить их в войне с поляка­ми и обещали, справившись с ними, вновь последовать за пре­тендентом на Стамбул. Яхья же не внял мольбам казаков и отвечал, что «он не хочет поднимать оружие против христианских государей». В письме Д. Дзаббареллы, более того, сказано, что  запорожцы якобы «хотели сделать его (Яхью. — В.К.) королем России, если он согласится повести их на поляков, но он поло­жил свою саблю на землю и сказал, что он христианин и пред­почитает скорее лишиться жизни, чем воевать с христианами». Эти известия нельзя расценить иначе, как явную и доволь­но нелепую выдумку, призванную возвысить самозванца. Она выглядит несуразно в отношении запорожских «лыцарей», пред­водители которых на порядок превосходили Яхью и по боевому опыту, и по авторитету среди сечевиков и украинского населе­ния.

Военные действия с поляками закончились подписанием осенью того же года Куруковского соглашения. Одним из его условий являлся полный запрет совершать морские походы про­тив Турции, для чего запорожцы должны были сжечь свои суда. Вскоре же выяснилось, что выполнять это обязательство в пол­ном объеме Сечь не намеревалась.

Московское правительство не имело возможности равным образом наказать Войско Донское, но обрушило гнев на при­бывшую в Москву донскую станицу. За казачьи набеги на Крым и Турцию, в том числе взятие Трабзона в рассматриваемом по­ходе, и совместные боевые действия с запорожцами атаман А. Ста­рой и несколько членов его станицы 21 октября были сосланы на Белоозеро, где находились два года.

В грамоте царя Михаила Федоровича, обращенной к дон­ским казакам, выражалось острое недовольство действиями Вой­ска: «А преже того писано к вам во многих наших грамотах... чтоб вы под турского (султана. — В.К.) городы не ходили и на море судов и катарг не громили... и вы то наше царское повеле-нье поставили ни во что... и нам то в великие подивленье, что вы так делаете... и тем меж нас и турского салтана и крымского царя делаете ссору и нелюбье...» Напомнив о репрессиях в отноше­нии казаков при прежних государях и в последнее время при Борисе Годунове, царь требовал объяснений и угрожал блока­дой Дона.

«Чем отозвались на сие казаки и какое действие имела гра­мота, — замечает В.Д. Сухорукое, — мы не знаем, известно толь­ко, что они и в следующем 1626 году ходили на море...» Из цар­ской грамоты на Дон от 27 сентября 1627 г., однако, видно, что донцы обещали на море не ходить и «судов... и турского салтана городов и мест» не воевать. Обещание давалось в «дипломати­ческих целях» и, конечно, не было сдержано.

1 сентября 1625 г. Яхья покинул Сечь. По словам «капита­на» Ивана, «царевич Александр хотел от них (запорожцев. — В.К.) уйти, и... они ему дали бумагу и клятву, что каждый раз, как он вернется или же пошлет кого-нибудь из своих слуг с вы­шеупомянутой бумагой и определенным знаком, они пойдут со всеми силами куда он прикажет, чтобы служить его делу». Р. Левакович рассказывает, что он в Пьемонте спросил у Яхьи об этой бумаге, и тогда претендент достал ее из шкатулки и дал в руки автору; документ был написан «на рутенском языке». Об обязательстве запорожцев перед Яхьей сообщают также Л. Фаб-рони и Д. Дзаббарелла.

Иван уверял, что «царевич», «чтобы избежать гнева поля­ков, поехал на Танаис ко всеобщему большому неудовольствию (запорожцев. — В.К.) и... с Танаиса... поехал в порт Св. Нико­лая» (Архангельск). Согласно Р. Леваковичу, претендент при расставании говорил сечевикам: «... если вы меня любите, то прошу вас проводить меня... к вашим союзникам, а моим друзь­ям — казакам Танаиса... Там я подожду, пока вы не придете к соглашению (с королем. — В. К.), и тогда мы начнем наш поход (на Стамбул. — В.К.)».

Видя, что Яхью не отговорить, запорожцы «дали ему 120 ко­ней, с которыми он через степи направился клевому берегу Днеп­ра и несколько дней спустя прибыл к донским казакам, которые его приняли очень хорошо». О том, что «царевич» «удалился с другими казаками на Танаис», пишет и Л. Фаброни.

В действительности же Яхья из Сечи направился на Украи­ну и 17 сентября прибыл в Киев к митрополиту Иову, а оттуда по совету владыки и в сопровождении его представителя попа Филиппа поехал в Россию в надежде перетянуть на свою сторону Москву. 2 декабря самозванец прибыл в Путивль и вскоре затем был перемещен в Мценск. Согласно Л. Фаброни, царь принял гостя «с великими почестями» и сделал ему богатые по­дарки. Это, безусловно, большое преувеличение, но приняли Яхью вежливо.

В январе 1626 г. он обратился к Михаилу Федоровичу и его отцу, патриарху Московскому и всея Руси Филарету, с просьбой,  «чтоб они... велели ему итти через свое государьство на Дон и  казаком, которые тут на Дону, позволили б с ним итти; и он бы прошол с ними рекою Доном да Чорным морем в реку Дунай и Дунаем-рекою в Болгарскую землю, а болгары -- ево государьства люди и учнут збиратца тотчас. А будет государь того не по­жалует, донским казаком итти с ним не поволит, и государи б пожаловали ево, велели дати мушкетов, сколько они, государи, пожалуют, и пропустить ево Доном же рекою, чтоб ему проехать Черным морем в Болгары».

«А будет казаком помочи учинить и мушкетов дать не ве­лят, — заключал Яхья, — и они б, государи, пожаловали ево, велели пропустить через свои государьства на Великий Новго­род или на Архангельской город, чтоб ему проехать к шюрину своему, ко князю Флоренскому (Флорентийскому. — В.К.)...» В том же месяце Яхья повторил свою просьбу, добавив, что если царь повелит донцам идти с ним через Черное море, то и «каза­ки запорожские с ним пойдут же».

Царское правительство, придя к официальному выводу, что претендент на царьградский престол является самозванцем, и не желая вступать в открытое столкновение с Турцией, поколе­бавшись, отказало Яхье в поддержке.

Ему было объявлено следующее царское решение: «И тово учинить, что ево на Дон отпустить, немочно, потому что на Дону живут казаки, вольные люди, и государева повеленья мало слу­шают, и воровство от них чинитца многое, и зато на них бывает его государьской гнев, а люди они немногие, большие войны им турскому (султану. — В.К.) учинити нельзе; а с турскими пре­жними салтаны было у великого государя [друже]ство и любовь, и ссылка, а с крымским царем потому ж ссылка и любовь, а не­дружбы меж царьского величества и турсково салтана по ся мес­то не бывало и с крымским царем нелюбья нет...»

Яхье также было сказано, что он не может вернуться в Польшу и Литву или выехать за границу через Новгород и что, «кроме Архангельского города, в немецкие государьства проехать ему некуды».

Не дослушав толком от царских следователей это решение, Яхья, по их словам, «стал ужасен и учал плакать», и успокоился только после четких разъяснений, что его выпустят за рубеж через Архангельск. В 1627 г. претендент отбыл оттуда в Гам­бург⁶⁵.

Из Западной Европы, как указывал Р. Левакович, Яхья по­слал болгарских «капитанов» с письмами к Иову и казакам, что­бы уведомить их о своем благополучном путешествии, а также направил М. Пилато к господарю Валахии и Молдавии Радулу. Оказалось, что последний умер, а из Киева посланцы вернулись с очень любезным ответом митрополита и запорожцев.

Согласно В.В. Макушеву и П.А. Кулишу, похождения Яхьи в Западной Европе продолжались до 1635 г., после которого про­падает всякий след самозванца. Это не так, и последние извест­ные его контакты с казаками относятся к 1637 г. Русский пред­ставитель Степан Чириков, приехавший в Азов 24 июня указан­ного года, сообщал оттуда в Москву, что в Войске Донском получен лист от Яхьи с предложением собираться в Чернигов, что донцы в поддержке претенденту отказали, но что после того у запорожцев, которые находились во взятом казаками Азове, был свой круг, где читали тоже письмо, и сечевики стали соби­раться в дорогу⁶⁶. Донские казаки в то время занимались Азовом, и им было не до поддержки притязаний «царевича Алек­сандра».

Теперь посмотрим, отразилась ли карахарманская неудача на босфорских действиях казаков в ближайшие за ней годы.

8 марта (26 февраля) 1626 г.Ф.деСезидоносилЛюдовикуХШ, что султан хотел бы весной идти на персов, но муфтий и везиры предостерегают его от этого шага: падишах не может покинуть Стамбул, чтобы «не оставить важнейшую часть своей империи во власти короля Татарии (хана. — В.К.}, который объединен с казаками» и может попытаться, придя по суше или через Чер­ное море, взять столицу. Разумеется, морским путем к Стамбулу могли подойти только казаки.

Той же весной английский посол отправил из османской столицы целую серию депеш, рассказывавших о слухах относи­тельно нового прихода казаков, начинавшейся панике на Бос­форе и в Стамбуле и турецких приготовлениях. «Казаки подго­товили лодки, чтобы заполонить море», — писал Т. Роу своему коллеге в Гааге Д. Карлтону 25 марта, добавляя, что англичане в Стамбуле желают казакам «небольшой удачи, если они придут сюда». «Армада, — сообщал посол, — приготовлена для охраны Босфора...» О том же Т. Роу докладывал 8 апреля герцогу Джорджу Вильерсу Бэкингему: «Казаки приготовились заполонить море, а армада здесь — охранять побережье и канал».

Однако подробнее всего обстановка тех месяцев охаракте­ризована в депеше посла Э. Конвею от 6 мая⁶⁷. Т. Роу передавал ..слухи о том, что казаки «готовы с 700 фрегатами⁶⁸ напасть на какое-нибудь место возле этого города⁶⁹; снаряжение предоставлено им от короля (Польши. — В.К.) и польский капитан на  каждую лодку. Они угрожают сражаться с армадой великого синъора⁷⁰ и поклялись окружить и взять приступом адмиральскую галеру. Все селения на Босфоре до ворот Константинополя дрожат, и город не без страха, ослабевши некими предсказаниями  и астрологами, которые предрекают великое несчастье от север­ного народа»⁷¹.

«Двадцать галер, — сообщал посол, — охраняют устье кана­ла; капитан-паша еще примерно с 40 галерами выйдет в течение десяти дней, почти уже побежденный своим собственным и все­общим страхом».

Через день, 8 мая, Т. Роу еще раз писал Д. Бэкингему, что слухи о казаках наполнили турок «суеверным страхом» и заодно новыми подозрениями в отношении самого дипломата.

Депеши посла хорошо передают нервозную атмосферу в пра­вящих кругах и среди населения османской столицы, хотя и с некоторыми неточными представлениями о казачьих реалиях. Ни о каких польских капитанах на запорожских чайках не могло идти и речи даже при гипотетическом желании Речи Посполитой непосредственно руководить казачьими действиями на море. У поляков просто не было людей, способных командовать чай­ками, да и казаки никогда бы не допустили к командованию своими судами посторонних и совершенно неопытных лиц. Впрочем, и в XIX в. это не понял И.В. Цинкайзен, который при пересказе депеши Т. Роу упоминал даже «искусных» польских капитанов. Но еще удивительнее читать утверждение современ­ного историка о том, что король Сигизмунд «снабдил казаков значительным запасом боевых припасов, а их суда... вооруже­нием и искусными водителями».

Донесения английского и французского послов подтверж­даются голландским сообщением 1626 г. Известный купец И. Мас­са прислал из Голландии царю Михаилу Федоровичу вестовой печатный лист, где излагался слух из Стамбула, что янычары и сипахи «волнуют и не хотят против персидцкого (шаха. — В.К.) итти, покаместа им денег не дадут, а для того, что казаки на Черном море турскому (султану. — В.К.) великую шкоду учини­ли, и турскои посылает на тех казаков пятдесят караблей». Со­став флота по этому сообщению точно совпадал с общим чис­лом галер, названным Т. Роу.

О панике в Стамбуле сообщал также С. Конецлольский в письме киевскому воеводе Т. Замойскому от 25 (15) июля. Со­гласно этому известию, она была вызвана слухами о выходе в Черное море уже 1 тыс. чаек.

Паническим слухам о громадном числе казачьих судов по­верили не только тогдашние жители Босфора, но и некоторые позднейшие историки. М.А. Алекберли полагает, что запорож­цы в самом деле «собрали значительную силу, около 700 чаек», но «ограничились действиями в районе Очакова и Босфора, по­теряв при этом 25 чаек». Автор, не поясняя, что это за «ограни­чение», при котором действия происходят в самом центре Ос­манской империи, рядом с ее столицей, приводит и другие све­дения: в экспедиции участвовали не 700, а только 400 чаек, и из них было потоплено до 20.

Ю.П. Тушин называет утверждения М.А. Алекберли о 400— 700 судах предположением и выражает сомнение в том, что «пос­ле тяжелых потерь во время морского похода 1625 г. и жестокой борьбы с поляками... запорожские казаки смогли выставить та­кое число чаек, которого они не собирали даже в наиболее бла­гоприятные для себя годы»⁷². Историк предлагает свой вариант: в 1626 г. 70 запорожских судов предприняли поход к Босфору, закончившийся неудачей, — было потеряно 25 чаек⁷¹.

Нам трудно поверить обоим авторам, некритически исполь­зующим предшествующую литературу и неточно ее понимаю­щим. Так, И.Х. фон Энгель, на сведениях которого основывает­ся М.А. Алекберли, вовсе не говорит, что поход был на Босфор. Согласно немецкому автору, ссылающемуся в свою очередь на Ф. де ла Круа, в 1626 г. казаков на Черном море преследовало несчастье: турецкий адмирал пустил ко дну от 15 до 20 чаек. У И.В. Цинкайзена, ссылку на которого также дает М.А. Алек­берли, мы не нашли сведений о босфорском походе 1626 г.⁷⁴

М.С. Грушевский пишет о некоторых действиях запорож­цев на море в 1626 г., но считает, что тревога турок, связанная с ожиданием мощного набега, «на этот раз была напрасна» и что против такого набега были верхи казачества, заключившие со­глашение с польскими властями⁷⁵.

Вместе с тем в этом году казачьи суда, видимо, все же побы­вали поблизости от Босфора. В голландском сообщении от мая 1626 г. сказано, что казаки грабили до стамбульского пригорода  Фанара. Т. Роу о таком дальнем заходе в пролив молчит, и поэтому возникает вопрос, не путает ли источник пригород столи­цы с босфорским маяком. Для нашей темы еще интересно, что, согласно голландским же сообщениям от 29 июля и 12 августа, казаки взяли и разгромили Карахарман. В связи с неудачей в Карахарманском сражении это действие выглядит вполне оп­равданным в психологическом отношении.

1627 г. на Босфоре также прошел относительно спокойно⁷⁶, хотя снова поднималась волна страха, связанная со слухами о подготовке казаков к очередному набегу. Е. Збараский в письме от 13 (3) июня указанного года сообщал Сигизмунду III извес­тие, полученное из Стамбула: «... пришла из Очакова в Порту весть, что шестьсот челнов казаков вышло на Черное море, отче­го тревога была великая и задержались с посылкой галер на Чер­ное море для строительства... замка под нами (в устье Днеп­ра. - В. К.)»⁷⁷.

Некоторый сбой Босфорской войны и известное ослабле­ние казачьих ударов по черноморскому побережью можно было бы объяснить последствиями Карахарманского сражения. С. Руд­ницкий как раз замечает, что тогдашняя неудача «должна была повлиять пагубно на отвагу и уверенность» казаков. Но, как мы видели, в это не верили сами турки, и скорее всего в первую очередь сказалось давление запорожско-польского соглашения и московской опалы, наложенной на Дон, и, можетбыть, усиле­ние оборонительных мер со стороны Турции.

Не исключено, что это подметил шляхетский писатель Ш. Старовольский. В 1628 г. он опубликовал свою книгу «Ры­царь польский», в последней главе которой «О запорожских ка­заках», упомянув предыдущие казачьи «набеги в Азию вплоть до Трапезунта» на захваченных турецких галерах, утверждал: «Но так обычно случалось прежде; теперь же турок, поставив все свои корабли на охрану моря, значительно затруднил предприятия тех, кто взял за обычай жечь или грабить поместья даже в самой близости от Константинополя. И они не могут поживиться ина­че, как применив какую-либо уловку или военную хитрость».

Однако именно в 1628 г. пауза закончилась, и казаки снова появились на Босфоре. Сведения о новом нападении приводит грамота московского царя на Дон, которую публикаторы «Дон­ских дел» датируют 2 сентября 1627 г. Эту хронологическую ошибку, повторенную затем Н.А. Смирновым и М.Н. Тихоми­ровым, заметил В.П. Загоровский. Можно добавить, что грамо-ту и соответственно набег ошибочно датируют 1627 г. также А.А. Новосельский, Б.В.Лунин, Ю.П.Тушин, Н.А. Мининков и другие историки.

В.П. Загоровский обратил внимание на то, что упоминае­мое в грамоте посольство Семена Яковлева отправилось из Мос­квы в Турцию весной 1628 г. и что отсюда и документ следует датировать 2 сентября 1628 г. Собственно говоря, ошибка вид­на из логики самого текста грамоты. Здесь сообщается, что ту­рецкий посол Ф. Кантакузин в «нынешнем» 136 г. приезжал в Москву и был отпущен из нее на родину, но 7136 г. начался лишь днем раньше, 1 сентября, и, следовательно, надо было ска­зать: в прошлом 136 г. Ф. Кантакузин же прибыл в Москву 11 де­кабря 1627 г. и на обратном пути вместе с С. Яковлевым был передан из Войска Донского в Азов около 13 июля 1628 г.

О набеге к Стамбулу грамота говорит следующее: «И ныне нам... учинилося ведомо, что вы, атаманы и казаки, сложась с запорожскими черкасы, на море ходили и городы турского (сул­тана. — В. К.) воевали, и приходили близко самого Царьгорода, и многие городы взяли, и села и деревни пожгли, алюдей поби­ли, и с Азовом воевались по то время, как пришли на Дон послы наши и турской посол, и то все турской посол и капычеи (капуджи — дворцовые привратники. — В.К.), и турчаня, которые с ними, видели, как вы с моря пришли и полон с собою привезли; и за тем послом нашим и турскому послу на Дону было долгое мешканье».

Причина последнего, несомненно, заключалась в том, что казаки, как и в других случаях, не передавали послов в Азов, пока не вернулась с моря действовавшая там флотилия⁷⁸. По-видимому, это произошло незадолго до 13 июля. Поход, судя по документу, был вполне успешным.

Далее в грамоте прописывался выговор Войску Донскому и одновременно содержалось «прощение», сопровождавшееся, впрочем, очередными угрозами. «А вы, атаманы и казаки, — го­ворилось в послании, — нашего царского указу и повеленья не слушаете и наше государског жалованье ставите ни во что, дела­ете так, забыв свои головы; меж нас, великих государей, ссору делаете, сложились з запорожскими черкасы, а сами ведаете, что запорожские черкасы служат польскому королю, а польской король нам неприятель и всякое зло на наше государство умыш­ляет, и хочет того, чтоб нас со всеми государи ссорить...»

После риторического вопроса, не думают ли казаки, что ве­ликий государь не может с ними «управитца», следовало утверждение, что если бы «не заступленье и милость» к ним патриар­ха Филарета, то он, царь, учинил бы «указ». Однако по совету патриарха же, продолжала грамота, «положили есмя то на милость, наказанья вам ныне учинить не велели, ожидая от вас в ваших винах исправленья». Если же походы на море продолжатся, то «мы вперед терпеть не учнем, и милости нашей к вам вперед не будет: велим за то ваше непослушанье казнити смертью. И вы б, атаманы и казаки, такова дурна вперед отстали... искали б естя к себе нашие милости, а не опалы».

Ю.П. Тушин почему-то рассматривает изложенную ин­формацию о походе как «сообщение турецкого посла в Моск­ве», хотя, как мы видели, казаки вернулись с моря, когда Ф. Кан­такузин уже находился на пути домой. Скорее всего, о походе сообщил с Дона в Москву С. Яковлев. Османскому же послу было особенно оскорбительно ожидать и наблюдать возвра­щение донской флотилии из-под своей столицы. Неприят­ность усугублялась тем, что он привозил в Москву предложе­ние о турецко-русском союзе против Польши с соответствую­щими взаимными обязательствами удерживать от набегов татар и казаков, а московское посольство везло послание Мураду IV, в котором царь заверял падишаха, что донцы на море не ходят, с турками «ничем не зацепляются» и впредь не бу­дут, и просил султана, чтобы «в том... верил слову... государскому».

Турецкие источники подтверждают, что в 1628 г. донцы дей­ствительно совершили массированное нападение на Босфор. «Опустошительный набег на стамбульские окрестности 150-ти шаек (чаек. — В. К.) донских казаков, когда они между прочим разграбили местечко Новую деревню, — пишет тюрколог В.Д. Смирнов, —...упоминается всеми современными истори­ками (автор ссылается на «Фезлеке» Кятиба Челеби, хронику Мустафы Наймы и «Ревзетуль-эбрар». — В.К.) под 14 шевваля 1037 (1628) года». 14 шаввала, по нашему пересчету, соответствует 8 июня⁷⁹. Мы видим, что Еникёй снова, как и в 1624 г., стал объек­том атаки и разгрома. Можно предположить, что были также атакованы какие-то пункты севернее Еникёя — Сарыер, Бююк-дере, Тарабья или Бейкоз. Состав флотилии, совершавшей этот набег, явно преувеличен османскими современниками⁸⁰.

Казачьи нападения 1610—1620-х гг. показали, что замки Румелихисары и Анадолухисары оказались не в состоянии при­крыть имперскую столицу, не говоря уже о том, что они не игра­ли никакой роли в обороне северной части Босфора. Стала оче-видной необходимость предпринять какие-то кардинальные меры, способные предотвратить появление казаков в проливе и их угрозу Стамбулу. По мнению правящих кругов и командова­ния вооруженных сил Турции, лучше всего было возвести новые сильные крепости на Босфоре, но гораздо севернее прежних, при самом входе в пролив из Черного моря.

Мощным толчком к принятию такого решения послужил сокрушительный набег казаков 9 июля 1624 г., о чем свидетель­ствуют современники. Приближенный Мурада IV Кучибей, го­воря о побудительном мотиве сооружения новых фортов на Бос­форе, имеет в виду разгром 1624 г.« После того как в год вступле­ния на престол султана Мурада IV⁸¹ днепровские казаки... совершили нападение, — читаем у Эвлии Челеби, — в ответ на это вышеназванный султан приказал воздвигнуть у входа в Бос­фор крепость Кавак, а напротив нее — крепость Юрус»⁸². «Вслед­ствие этого (разгрома босфорских селений 1624 г. — В. К.), — говорится в греческой записи на рукописи афонского монасты­ря, — построили две новых башни... одну на европейском бере­гу, другую на азиатском».

Согласно Эвлии, конкретное решение о строительстве кре­постей было принято на совещании у султана, обсуждавшем гра­бежи и сожжение Тарабьи и Еникёя, а также Бююкдере и Сарыера. Мурад IV обменивался мнениями со своими везирами и по совету Реджеб-паши и Кузу Али-аги приказал соорудитьдва силь­ных замка на обеих сторонах пролива, чтобы закрыть вход каза­кам из Черного моря. Кучибей говорит, что форты «понадоби­лось построить в проливе» для «отражения... разбоев и зло­действ» казаков и «для защиты стамбульской стороны» (в другом варианте сочинения того же автора: «для защиты стамбульских окрестностей»).

Цель строительства прекрасно понимали и европейские со­временники. В итальянском источнике фигурирует задача удер­жания казаков перед Босфором, а Ж. Шарден писал, что крепо­сти возводились, «чтобы преградить вход в пролив казакам, мос­ковитам и полякам, приходившим прежде на своих судах и совершавшим набеги в виду самого Константинополя»⁸³.

В начале Босфора, в местности, которая при византийцах называлась Гиерон, на мысу с одноименным названием, когда-то⁸⁴ уже существовали два замка. Древнейшим из них являлся располагавшийся на азиатском берегу пролива, севернее по­зднейшего Анадолукавагы, и именовавшийся Гиероном, или Генуэзским замком, а при турках — Юрусом. В свое время это был замок-храм халкедонцев, а под конец византийской эпо­хи — замок генуэзцев, которые собирали там пошлину. Он был захвачен Баезидом I при движении на Балканы и переходе Босфора и затем большей частью сохранен. В XV в.,  при Мехмеде II, в замке стоял турецкий гарнизон, которого в [XVII в. уже не было, но местные жители, как уже говорилось, при появлении казачьей опасности зажигали на замке огни.

Эвлии Челеби Юрус представился в виде старого потемнев­шего замка прямоугольной формы, располагавшегося на вер­шине высокой горы, имевшего в окружности 200 шагов и со всех сторон окруженного каштановым лесом. Эта вершина, по по­зднейшим исчислениям, имела 120 м высоты⁸⁵.

На европейском берегу Босфора, рядом с местом, где впос­ледствии соорудили турецкую крепость, находился замок-храм византийцев, называвшийся Леоматон (Бестелесный)⁸⁶. Впос­ледствии его также именовали Генуэзским замком, хотя генуэз­цам он не принадлежал.

Замок был завоеван Мехмедом II весной 1452 г. и в отличие от азиатского не пощажен. И. фон Хаммер считает, что, воз­можно, оттуда султан брал камень для сооружения Румелихисары; оставшийся камень уже в XVII в. послужил для строитель­ства Румеликавагы, а прочее было разрушено временем⁸⁷.

История сооружения двух новых османских замков у входа в Босфор не изучена (по крайней мере, в известной нам литерату­ре), и в этой истории много неясностей.

И. фон Хаммер, ссылаясь на итальянский источник, заме­чает, что в 1626 г. было «завершено укрепление замка, располо­женного в устье Черного моря для удержания казаков перед Бос­фором выше Бююкдере»⁸⁸. Согласно Эвлии Челеби, обе крепос­ти — Румеликавагы и Анадолукавагы — были окончены за год. В сочинении современника строительства Р. Леваковича сказа­но, что в 1625 г. султан «построил кое-какие деревянные укреп­ления у входа во Фракийский Босфор», затем, что в том же году турки «у входа в Босфор... построили две новые крепости, как было указано выше, задерживая много судов и лодок, чтобы они помешали пройти (в пролив. — В. К.) казачьему флоту».

У В. Катуальди, базирующегося на указанном сочинении, находим упоминания о том, что в 1625 г. вход в Босфор был укреплен несколькими деревянными фортами, что в том же году были сооружены две новые крепости в проливе и что тогда же под впечатлением Карахарманского сражения османское пра­вительство распорядилось срочно завершить строительство кре-пости у входа в Босфор: «Несомненно то, что страх турок был очень велик, если их правительство немедленно приказало окон­чить работы по сооружению крепости близ входа в Босфор в Буюкдере».

М. Бодье, имея в виду 1625 г., говорит, что капудан-паша перед выходом в море с 43 галерами против казаков «бросил якорь на Босфоре, и, чтобы воины, бывшие с ним, не были бес­полезными, он использовал их для возведения форта в канале, чтобы остановить казаков без другой защиты; построив его, он снабдил его людьми, пушками и всем, что было необходимо для обороны...»

Создается впечатление, что деревянные укрепления возво­дились временно, пока сооружались каменные замки. Где рас­полагались деревянные форты, в самом ли деле близ Бююкдере или, может быть, на месте будущих Румеликавагы и Анадолука-вагы (и тогда Бююкдере упоминалось в качестве ориентира по­тому, что было более значительным поселением, чем Сарыер, выше которого строились каменные замки), сказать затрудня­емся. По всей видимости, сооружение и доделка двух новых кре­постей продолжались не один год. В литературе встречается ут­верждение, что они построены в 1628 г.⁸⁹. Ж. Шарден же в 1672 г. утверждал, что замки «возведены только 40 лет тому назад», т.е. около 1632 г.

Новые крепости размещались при устье пролива — по выражению русского пленника XVII в., в «дверях Черного моря под­ле воды», а по словам Е. Украинцева, «въехав в гирло версты с 2 или 3... у самой воды»⁹⁰, — одна против другой, и так близко, что «люди, говоря громким голосом, слышали друг друга на обе­их сторонах пролива». Эвлия Челеби определял это расстояние в полмили; последующие определения дали 395 саженей, или 843 м, т.е. на 15 м меньше расстояния между Румелихисары и Анадолухисары.

В описании, составленном русским пленником, сказано, что новые замки, которые он называл малыми городками, «крепос­тью... тверды, а пушак в них великих и малых зело многа». В со­чинении иеромонахов Макария и Селиверста, побывавших на Босфоре в 1704 г., новые и старые замки пролива, сделанные «для ради сторохи, чтоб с Черного моря до Царягорода никто не прошел без ведома», характеризовались как «четыре города му­рованные», в которых «гармат (орудий. — В. К.) велми много сто­ят, а все по-над водою поприправлено». Через несколько лет И. Лукьянов также напишет, что в новых босфорских крепостях «пушек зело много», а сами «городки для воинского опасу сде­ланы зело крепко». Е. Украинцев, проходя мимо замков, «го­родков небольших», в которых «живут янычаре», отметил: «И видно, что стоят у воды под теми городками пушек неболь­ших по 10 и больше...»

Европейский замок, известный как Румеликавагы (Руме-ликавак), в переводе «Румелийский тополь», Эвлия Челеби называет Богазхисаром («Крепостью пролива») и Каваком". П.А. Толстой в описании Османской империи дал замку стран­ное на первый взгляд наименование Исарчикин Дирумелия. Комментируя это название и не поняв, о чем идет речь, М.Р. Ару-нова и С.Ф. Орешкова высказали предположение, что посол имел в виду, «возможно, крепость Румелифенери на Босфоре либо крепость Юрус, о которой пишет Эвлия Челеби», хотя Юрус размещался не на румелийской, а на анатолийской стороне про­лива. П.А. Сырку указывает, что в XVII в. Румеликавагы называ­ли еще «Второй греческой крепостью» (Isar Eschi Rumeli)⁹², и, по всей вероятности, у П.А. Толстого мы видим именно это, но искаженное название⁹³.

Замок располагался на вершине прибрежных скал Караташа и, согласно Эвлии, имел прямоугольную форму, окружность в 1 тыс. шагов, железные ворота, выходившие в сторону кыблы (на юг), арсенал, два зернохранилища и мечеть. Гарнизон состоял из 300 воинов во главе с диздаром, который вместе с бостанджи­баши осуществлял исполнительную власть. Уже отмечалось, чтр бостанджибаши возглавлял охрану султанских дворцов и садов, и его властные полномочия в этом месте как бы подчеркивали значение замка для падишаха. Если верить Эвлии, то Румелика­вагы имел 200 больших и малых пушек. П.А. Толстой в 1704 г. указывал, что в замке ранее «было 12 пушек и ныне прибавлено 10», но, возможно, не считал малые орудия⁹⁴.

Противолежащий замок Анадолукавагы (Анадолукавак), в переводе «Анатолийский тополь», Эвлия именует «Азиатским замком» и, как и соседний древний замок, Юрусом, что порож­дает некоторую путаницу⁹⁵. У П.А. Толстого он называется так же, как называли и европейскую крепость, — Кавак. Наконец, в XVII в. употреблялось название «Вторая восточная крепость» (Eschi Isar Anadol)⁹⁶.

Анадолукавагы построили у подножия мыса Гиерона, или, согласно описанию Е. Украинцева, над «лиманцем», под горой, на которой стоял «немалый город каменный древнего строения». По Эвлии, замок был крепкой прямоугольной в плане постройкой, с меньшей окружностью, чем Румеликавагы, — в 800 ша­гов, с высотой стен в 20 локтей, воротами, открывавшимися на юг, гарнизоном из 300 человек и 80 домами для них. Число пу­шек турецкий автор определял в 100, замечая, что все они были направлены в сторону противоположного босфорского замка и входа из моря в пролив. П.А. Толстой в отличие от Эвлии указы­вал, что артиллерийское вооружение Анадолукавагы являлось более сильным, чем у его европейского соседа, поскольку «было в нем 18 пушек, а ныне прибавлено еще столко ж»⁹⁷.

Наблюдатели XVII — начала XVIII в. отмечали, что две ста­рые и две новые босфорские крепости, «города большие», сто­яли «в местах крепких» и что Румеликавагы и Анадолукавагы было «мудро пройти», а Эвлия Челеби прямо утверждал, что новые замки «предотвратили опустошения казаков». Однако тогда же высказывались и другие мнения. «Все те каштели, — писал П.А. Толстой о четырех крепостях, — были худы, а ныне их покрепили и... аще... и прибавили в них пушек для всякого подозрения и опасения, которое турки имеют от Азова, но суть те каштели — слабая крепость и малая защита тому гирлу...»

Дипломат, конечно, имел в виду защиту Босфора от создавав­шегося флота Петра!, но и казачий флот, как показали события, новые замки не остановили, хотя, по-видимому, и несколько за­труднили его действия. Оказалось, что создание целой системы обороны Босфора из четырех крепостей не принесло Стамбулу ожидавшуюся полную защищенность от вторжений казаков.

Сделаем выводы:

1. Карахарманское сражение, одно из самых замечательных на Черном море, до последнего времени оставалось крайне сла­боизученным. На основе различных источников устанавлива­ются дата сражения (по всей вероятности, 6 августа 1625 г.), ме­сто сражения (не перед Босфором, как в источниках «круга Яхьи», а у Карахармана, на побережье современной румынской Добруджи), состав турецкой эскадры (21—22 галеры) и казачьей флотилии (не от 200 до более чем 400 чаек, как считалось ранее, а, видимо, около 130). Причины отказа казаков от атаки Стам­була, возможно, связаны с ослаблением казачьих сил из-за раз­деления запорожской и донской флотилий и отсутствием под­держки Яхьи со стороны немусульманского населения Турции.

2. Казаки в сражении атаковали первыми и едва не взяли на абордаж флагманский корабль капудан-паши и многие другие га­леры. Однако резкая перемена погоды, вызвавшая шторм, поставила казаков в чрезвычайно невыгодное положение, тогда как гале-₍ ры смогли использовать паруса, что и вызвало перелом в ходе сражения. Туркам с огромным трудом удалось отбиться от казаков.

3. В Стамбуле результат сражения подавался как выдающа­яся победа над казаками, сражение сравнивали с битвой при Лепанто, а главнокомандующего Реджеб-пашу — с Помпеем. На самом же деле казачья флотилия отнюдь не погибла целиком, потери у казаков были гораздо меньше, чем представляют ту­рецкие источники, сильно пострадааа и османская эскадра. В це­лом все же это была неудача казаков, хотя и не слишком боль­шая. При возвращении на родину запорожская флотилия на­несла удар по турецким силам в устье Днепра.

4. Яхья по возвращении в Сечь пытался привлечь на свою сторону московское правительство, перебрался в Россию и про­сил разрешения отправиться на Дон, чтобы вместе с донскими казаками продолжить «константинопольское дело». Получив отказ, «царевич» вернулся в Западную Европу и в дальнейшем снова пытался установить контакты с казачеством.

5. Карахарманская «победа» не успокоила население Бос­фора и Стамбула. В 1626—1627 гг. там ожидали новое массиро­ванное нападение казаков, в связи с чем наблюдались очеред­ные волны паники. В 1626 г. казаки, очевидно, побывали по­близости от Босфора, но в Босфорской войне произошел кратковременный сбой, связанный, по-видимому, не столько с карахарманской неудачей, сколько с запорожско-польским со­глашением.

6. В 1628 г. донская флотилия совершила мощный набег на Босфор, сопровождавшийся разгромом Еникёя и, возможно, других населенных пунктов северной части пролива.

7. Османское правительство, видя, что замки Румелихисары и Анадолухисары не могут удержать казаков, приняло решение построить две новые крепости на Босфоре, недалеко от его чер­номорского устья, которые должны были стать преградой для проникновения казаков в пролив. Во второй половине 1620-х гг. были сооружены замки Румеликавагы и Анадолукавагы, являв­шиеся сильными, хорошо вооруженными укреплениями.

Примечания

¹ В оригинальном выражении игра слов.

² У Ю.П. Тушина читаем: «Вряд ли следует исключить (как делает А.Л. Бертье-Делагард. — В.К.) возможность боевых действий казаков в бур-мое осеннее время. Действительно, все имеющиеся в нашем распоряжении материалы... говорят о летних месяцах как наиболее благоприятном времени для плавания по Черному морю. Но ведь речь идет о наиболее благоприят­ном времени, а не о возможности плавания вообще. Как мы видели, казаки нередко выходили в море и осенью». Автор далее ссылается на замечание Эвлии Челеби о том, что казаки возвращались с моря после дня Касыма.

³ А.Л. Бертье-Делагард приводит и еще один аргумент: «В разбираемом походе дело не только в необычайном времени: оказывается, что козаки, будучи в исключительно больших силах... выйдя в море и пробыв там более двух месяцев (ранее автор упоминал почти два. — В.К.), за это время нигде и ни в чем себя не проявили, так что об этом никто и ничего не говорит... хотя всегда где-нибудь да отмечены козаикие набеги, даже и небольшие... Как же могло случиться, что в течение двух месяцев такое огромное воин­ство ничего не разграбило и даже неизвестно где пребывало?., и если они (казаки. — В.К.) никуда не показывались, то чем же два месяца кормились 15 000 человек, да и где они могли так бесследно прятаться, чтобы их никто не заметил в течение такого долгого времени?»

Ю.П. Тушин не принимает этот аргумент, основываясь, однако, на ложных посылках, не относящихся к делу, и замечая, что «пассивность, которую приписывает казакам А. Бертье-Делагард, не находит подтверж­дения в источниках. Так, в королевской инструкции сеймикам указывалось, что казаки, не считаясь с королевским запрещением, три раза ходили в 1625 г. на море». Но источники в самом деле молчат о действиях «нашей» флотилии в течение осенних месяцев, и аргумент А.Л. Бертье-Делагарда можно было бы принять, если бы молчание источников не объяснялось той простой причиной, что флотилия еще до осени вернулась в Сечь. Отме­тим и наивное представление упомянутого автора о том, что источники будто бы фиксируют все набеги казаков, даже и малые, тогда как о большом их числе не сохранилось никаких сведений.

⁴ Ю.П. Тушин считает, что «попытка перенести события 1625 г. в 1624 г. ошибочна, потому что в марте — октябре 1624 г. состоялись три больших похода запорожских и донских казаков, о которых хорошо известно. Если бы в том же 1624 г. была и битва 350 казацких челнов с турецким флотом, то о ней стало бы известно не менее точно, чем о трех больших походах». Мы бы несколько поубавили оптимизм автора в отношении состояния источ­ников о казачьих военно-морских действиях в 1624г.

⁵ К числу иных курьезных датировок сражения относится еще утверж­дение одной из французских «Историй морского флота», что битва про­изошла 14 июня 1626г. А.Л. Бертье-Делагард, наткнувшийся на эту «за­метку», говорит, что она «очень короткая и неизвестно по каким источни­кам составленная, но не по одному Гаммеру», и предлагаемую дату считает «явно невозможной». К 1626 г. относит сражение и А. фон Б.

⁶ Автор пишет о недовольстве правительством Ахмеда 1, хотя на престо­ле тогда находился Мурад IV.

⁷ Кара — турецкое «черный», харман — персидские «молотьба, гумно, ток»; керман — турецкие «замок, крепость». По М.С. Грушевскому получа­ется, что Карахарман будто бы располагался у Днепровского лимана. В тек­сте книги Ю.П. Тушина этот населенный пункт, называемый автором Кара-Керменом, как будто бы указан у дунайского устья, но на приводимой карте есть лишь один Кара-Кермен — он же Очаков. В.М. Пудавов не называет место сражения, а пишет, что казаки из района Синопа пошли в море и «среди моря» встретились с турецкими галерами, «крейсировавшими от северного берега». У Н.А. Смирнова сражение происходит «недалеко от Босфора». По А. фон Б., казаки нападают на османский флот, стоявший у Очакова.

Э. Дортелли Карахарман именует Кара-Арманом (Кара-арманом). У историков царит совершенный разнобой в наименовании этого поселения, что лишний раз подчеркивает крайне слабую изученность сражения. И. фон Хаммер и И.В. Цинкайзен называют поселение Кара-Хирменом, П.А. Кулиш, Н.И. Костомаров и С. Рудницкий — Карагарманом (первый еще и Лагараманом, но это, надо полагать, опечатка), А.Л. Бертье-Делагард — Кара-Ирманом. Есть и «экзотические» наименования: Карагман у Д.И. Эварницкого и Кара-Кермене у М.А. Алекберли.

⁸ О строительстве замка, о нем самом и прилегавшем поселении см.: 203, с. 67—68; 57, с. 677. А.Л. Бертье-Делагард в связи со своей идеей об укрывавшихся в том районе казаках пишет, что Карахарман «находится у самой южной оконечности дунайской дельты и представляет прекрасней­шее место для нечаянного нападения челнами, спрятавшимися в камышах дельты; сам по себе это высокий берег, ограничивающий дельту с юга; на ием, вдали от берега, есть довольно большое селение». Касаясь же утверж­дения Э. Дортелли, что Карахарман является единственной очень удобной стоянкой на румелийском побережье, историк замечает, что это место «не представляет никакого укрытия судам, и автор, надо думать, имел в виду возможность для мелких судов войти... в оз(еро) Разине (ныне Разим. — В.К.), куда, вероятно, тогда шел проток, теперь уже не существующий; та­кое соображение объясняет, где прятались и откуда нападали козаки в... сражении».

Согласно Эвлии Челеби, в давнее время в Карахармане был большой порт, засыпанный затем разным мусором, однако зимой все суда находили укрытие в рукаве Дуная. «Рукав этот, который течет близ Карахармана, — это одно из ответвлений Дуная, самое меньшее из всех. Можно отсюда думать, что во времена, когда здесь господствовали неверные, это русло было выкопано людьми». Эвлия несколько раз говорит о расположении замка у устья дунайского рукава, но 3. Абрахамович утверждает, что турец­кий современник ошибается: в окрестностях Карахармана нет ни одного, естественного или искусственного, рукава Дуная, а небольшие речки, впа­дающие там в Черное море, не находятся ни в какой связи с Дунаем.

⁹ Семь-восемь морских лье — это 38,9—44,4 км.

¹⁰ Ю.П. Тушин заимствовал это утверждение из сочинения Э. Дортел­ли, но у него мы видим другой смысл. Казаки, писал доминиканец, от захва­та маленьких судов в конце концов «дошли до того, что... сразились с целым флотом падишаха». 21 галеру находим у А. фон Б. Безветрие и усталость гребцов как причины отставания значительного числа галер, не успевших к сражению, называют П.А. Кулиш, Н.И. Костомаров, М.С. Грушевский, А.Л. Бертье-Делагард и Ю.П. Тушин. По В. Катуальди, прочие корабли «остались позади, так как давали течь и плохо двигались».

¹¹ Ю.П. Тушин указывает, что в походе участвовало 350 чаек, а в Карахарманском сражении уже «более чем 350», причем на каждую из 21 галеры нападало почти по 20 чаек. При умножении 18—19 на 21 получаем 378— 399 судов, но это уже скорее около 400, а не более 350.

¹² Заметим, что и 80—100 чаек — это отнюдь не рядовые, а весьма зна­чительные силы. А.Л. Бертье-Делагард ссылается на Г. де Боплана, но тот, собственно говоря, пишет не о составе обычной флотилии, а о темпах стро­ительства судов у запорожцев, которые «в две или три недели изготовляют от 80 до 100 судов».

¹³ Не знаем письмо Иова о походе 1625 г. Письмо митрополита К. Рад-зивиллу об экспедициях 1624г. с упоминанием 102 и 150 казачьих челнов и 300 турецких ушколов фигурировало ранее.

¹⁴ В это число Д. И. Эварницкий включает и донские суда. До конкрет­ного исследования истории Карачарманского сражения мы также полагали, что в нем участвовала запорожско-донская флотилия из 300судов. О.И. Прицак, заявляя, что 350 лодок — преувеличение, не указывает, сколько же, по его мнению, на самом деле было судов; возможно, имеется в виду цифра 300. Ее же встречаем у А. фон Б.

¹⁵ М.С. Грушевский ссылается на рукопись Публичной библиотеки.

¹⁶ Ср.: «Он (Яхья. — В.К.) шел впереди с 130 судами, вместе с атаманом; позади, разделенный на эскадры, шел остальной отряд». М. Бизаччони в своем сочинении «Жизнь Ахмеда Первого» пишет, что претендент, «желая продолжить поход на Константинополь, был встречен флотом Ахмеда, не имея всех казачьих судов». Мы уже замечали, что Ахмед I правил ранее 1625г.

¹⁷ И. фон Хаммер ошибается, когда говорит, что у Т. Роу упоминаются от 40 до 50 «мушкетеров» на судне.

¹⁸ Наличие малых пушек у запорожцев отмечено еще А. Гваньини в его хронике, опубликованной в 1578 г., и в составленной в XVI в. «Хронике польской» М. Вольского, который был племянником запорожского гетмана Яна Орышовского и получал от него информацию. Впрочем, в первой поло­вине XVII в. пушки находились не на каждом казачьем судне, по крайней мере донском: в 1640г. донская флотилия из 37 стругов имела только 6 ору­дий. Судя по приводившемуся сообщению Г. де Боплана, чайка в среднем несла больше фальконетов, чем струг.

¹⁹ У И. фон Хаммера: Spitzbarte. Н.И. Костомаров излагает сообщение следующим образом: «... как вдруг с высоты мачт увидали приближающиеся чайки с "чубатыми"». У В. Катуальди галеры снялись с якоря, «лишь толь­ко на грот-мачте адмиральского судна был поднят сигнал о приближении "клинобородых" (как турки называли казаков)».

²⁰ По турецким морским уставам второй половины XVII в., во время движения флота впереди него «в трех верстах мерных» (1,7 мили, или 3,2 км) должна была идти «передняя сторожа», а позади в одной версте «задняя сторожа». Верхняя и нижняя стража на борту обязана была круглосуточно следить за морем, чтобы неожиданно не подошел неприятель. Перед сра­жением кораблям надлежало по возможности стать «сверху ветра», чтобы враг оказался «под ветром», чем выигрывалась «половина бою». Сигнал к бою подавался одновременно ударами в барабан и звуками труб, а днем еше и вывешиванием особого знака на мачте.

²¹ Ср. у Н.А. Смирнова: 20 галер «пошли прямо на казачьи лодки. Каза­ки немедленно бросились на веслах вперед».

²² А.Л. Бертье-Делагард пишет, что «янычары и джебеджи неизвестно в каком, но, вероятно, в большом количестве были на эскадре как боевая сила против Козаков; их было настолько много, что в Варне они произвели бунт, с трудом подавленный... Обыкновенно на галере бывало около: «матросов 30—40, янычар и пушкарей 40—60». Автор ошибается в отношении джебеджи: морскими солдатами были янычары и азабы. Число же матросов и солдат А.Л. Бертье-Делагард взял применительно к простой галере первой половины XVI в. И.В. Цинкайзен утверждает, что в первой четверти XVII в. на османской галере, кроме команды моряков, обычно находились 180—200 солдат и 20 пушкарей. К концу XVII в. наиболее распространенная турецкая галера типа закале имела 31 моряка и 100 солдат. 'Так или иначе, на эскадре Реджеб-паши солдат должно было быть боль­ше обычного, поскольку она с самого начала предназначалась для борь­бы с казаками.

²³ И. фон Хаммер также говорит, что казаки «атаковали с неистовой отвагой».

²⁴ В конце XVII в. на капудане было 106 орудий, тогда как на обычной галере их насчитывалось 12. И. фон Хаммер и И.В. Цинкайзен, а за ними и некоторые другие авторы называют капудану баштардой. А.Л. Бертье-Делагард считает это неверным, поскольку баштардой «называлась всякая галера, но особой конструкции, с широкой впалой посредине кормой; такие галеры лучше держались в море и ходили под парусами, чем узкие... а потому и вошли в обшее употребление с XVI века». Капудана же в самом деле принадлежала к типу баштард, самых больших из османских галер. В XVI — XVII вв. баштарда имела 26—36 банок (часто 32), по пять-семь гребцов на весло, экипаж до 900 человек, в том числе примерно 170 моряков, 214 сол­дат и свыше 500 гребиов, три пушки впереди и по четыре-пять с обоих бортов, А.Л. Бертье-Делагард упоминает «великолепное изображение» капуданы на картине боя при Лепанто во дворце дожей в Венеции.

Европейцы называли капудану капитаной, а также реалой (как первый корабль ряда средиземноморских флотов), хотя у турок риалой именова­лась галера третьего адмирала флота. А.Л. Бертье-Делагард предполагает, что Э. Дортелли, упоминая реалу в Карахарманском сражении, имел в виду как раз галеру третьего адмирала, однако это не так, что явствует из контек­ста сообщения и из того, что капудану называют реалой и Ф. де Сези, и Р. Левакович. Заметим еще, что у В.М. Пудавова капудана почему-то пре­вращается в «султанскую галеру». Таковая существовала, но не участвовала в Карахарманском сражении.

²⁵ М.С. Грушевский последнюю фразу переводит так: «ибо сзади его защищали пушки и частая ручная стрельба».

²⁶ И.В. Цинкайзен в соответствии с предлагаемым им соотношением числа чаек и галер «подправляет» здесь Найму, утверждая, что на капудану поднялись многие сотни казаков.

²⁷ И. фон Хаммер и В. Катуальди думают, что преимущественно из казаков.

²⁸ У В.М. Пудавова слишком «сухопутно»: «обрезали на ней веревки».

²⁹ Н.П. Дашкевич не смог перевести оборот и поставил в тексте: «про­брались до тимона della reale». На эту несуразицу обратил внимание А.Л. Бертье-Делагард. «Очевидцев» Н.П. Дашкевич переводит как «бывших там» (в сражении).

³⁰ М.С. Грушевский утверждает, что казаки на капудане еще «разбили каюты». Не знаем, откуда это взято.

³¹ У Н.И. Костомарова казаки «уже достигали главной мачты».

³² О важнейшем значении кормы и о том, что там находилось (среди прочего и мореходные инструменты), см. также: 204, с. 30—31.

³³ «От капитаны, — считает А.Л. Бертье-Делагард, — Козаков уда­лось отразить с большим трудом, действуя кормовыми орудиями, выст­релы которых топили челны, а в особенности очищая палубу своей же галеры, не различая гребцов-невольников от Козаков». Источники в данном случае не говорят о пушечной стрельбе по палубе, хотя в прин­ципе она была возможна. На корме галеры могли устанавливать два «орга­на» (по несколько мелких орудий на двух станках) для стрельбы вдоль корабля.

³⁴ А.Л. Бертье-Делагард напрасно сомневается, что глава адмиралтей­ства мог находиться в море. Ю. (О.И.) Сенковский называет кетхуду «смот­рителем, наместником» адмиралтейства. Отсюда у П.А. Кулиша и М.С. Гру­шевского появился «адмиральский наместник», что не совсем точно.

³⁵ В начале XVIII в. патрона имела 106 пушек. См. о ней: 113, т. 2, с. 465.

³⁶ В начале XVIII в. имела 102 пушки. См. о риале: 113, т. 3, с. 53.

³⁷ Н.П. Дашкевич неверно понял в итальянском тексте значение слова «fortunа» (буря, шторм, откуда и казачья «хуртина»), посчитав его за «счас­тье», и передал фразу доминиканца так: «если бы посчастливилось» (каза­кам), — вместо того, чтобы написать: «если бы не сильная буря». Ошибку заметил А.Л. Бертье-Делагард.

³⁸ А.В. Висковатов последнюю фразу перевел следующим образом: «но погода помешала им (казакам. — В.К.) — волны стали заливать лодки».

³⁹ «Падали на лицо» — переводим дословно. М.С. Грушевский дает пе­ревод: «падали на землю, моля помощи у Бога». У Н.И. Костомарова также сказано, что «мусульмане падали в отчаянии на землю и взывали раздира­ющими криками к Аллаху о помощи свыше». Но о какой земле можно говорить, когда речь идет о людях на кораблях? Вместо нашего «возвраща­ются в сердца» в тексте дословно сказано «в груди».

Фразу об окончании штиля М.С. Грушевский переводит следующим образом: «как вдруг эту страшную тишину... счастливо развеял налетевший шквал». Не можем согласиться с таким переводом, поскольку шквал — это внезапное, резкое, но непродолжительное усиление ветра, а источники вовсе не говорят о его кратковременности в рассматриваемом случае.

⁴⁰ М.А Алекберли практически дословно повторяет замечания И.В. Цин-кайзена, но ветер обозначает как «неблагоприятный».

⁴¹ П.А. Кулиш переводит: «с напряжением всех сил».

⁴² Согласно М.С. Грушевскому, какое-то сообщение о сражении есть еще в письме «Магмет-Дяка, сердара (начальника) войск черноморских», С. Конецпольскому. Историк дает «глухую» отсылку: «см. в украин. изд.». Возможно, имеется в виду сборник материалов по истории украинского казачества, однако мы не нашли там этого письма. Сведений из него М.С. Грушевский не приводит, и, следовательно, они вряд ли добавляют что-то существенное к подробно излагаемому Найме.

⁴³ С. Рудницкий, удивленный сравнением, объясняет его так: осман­ские летописцы «ставят эту победу над казаками рядом с битвой Лепантийской и считают ее (победу при Карахармане. — В.К.) возмещением той». Вряд ли это верное объяснение.

⁴⁴ И. фон Хаммер непонятно почему датирует возвращение флота ап­релем 1626г. У М. Бодье указаны 300 пленников, обращенных в рабство, а во «Всеобщей истории о мореходстве» —300 пленников, доставленных в Стамбул, но, видимо, дело здесь в округлении цифры.

⁴⁵ По М.С. Грушевскому, капудан-паша сам устроил триумфальное шествие, «превознося до небес свою победу и сравнивая ее с триумфами 'Помпея». Из источников, однако, это не видно. А. фон Б. совершенно ошибочно утверждает, что английский посол «сравнивал эту морскую победу с битвой при Лепанто и с победами Помпея над морскими разбойника­ми Средиземного моря». Т. Роу как раз иронизировал над такими сравне­ниями.

⁴⁶ П.А. Кулиш переводит: «ситником».

⁴⁷ Ю. (О.И.) Сенковский в польском переводе поставил «по пояс», сделав следующее примечание: «Автор сообщает: "погруженные по шею", но это только оборот речи, выражающий ничуть не более, как "отчасти погруженные в воду"». У П.А. Кулиша также «по пояс».

⁴⁸ Противоречие находим и во «Всеобщей истории о мореходстве». «Многочисленность и малосложение сих лодий, — сказано там, — делали их не­победимыми. Они устремлялись грудью на неприятельскую галеру, охватывая оную со всех сторон, а сами, напротив того, почти не подвергались опасности. Все их удары обращаемы были на неприятеля, сами же получали их разве очень малое число, подобно тем мелким и почти невидимым тва­рям, которые вредили самому сильному животному, так что сие последнее не в силах было им отметить». Затем, однако, читаем о Карахармане: «Ту­рецкая артиллерия имела великое действие над козаками, которых множе­ство погибло, и барок (казачьих. — В.К.) великое число потоплено».

То же и у И. фон Хаммера. Сказав: «Суда (казачьи. — В.К.) были так легко построены, и если казаки сражались внутри их и по шею в воде, то зато было очень трудно их потопить», — тюрколог, как увидим, «топит» большое их-число.

⁴⁹ А.Л. Бертье-Делагард делает подобный расчет, исходя из общего состава флотилии в 300 чаек, и приходит к выводу, что 30 уцелевших судов Наймы — это маловероятное число и «соображения самого автора» (турец­кого). Поскольку А.Л. Бертье-Делагард принимает число захваченных су­дов за 172 (см. ниже), получается, что уцелеть должно было 58. А. фон Б., полагающий, что казаки при Карахармане потерпели полное поражение, считает, что спаслось едва 60 чаек.

⁵⁰ А.Л. Бертье-Делагард по французскому изданию И. фон Хаммера указывает не 780, а 786 пленных. Н.А. Смирнов, утверждающий, что это была «самая блестящая победа турецкого флота над казаками» и что будто бы эпидемия чумы помешала устроить торжественную встречу победите­лей, ошибочно пишет, что у И. фон. Хаммера говорится о захвате 72 судов.

⁵¹ В самом деле, если допустить, что на каждую из 172 взятых чаек приходилось хотя бы по 10—15 пленников, то их общее число должно было составить не 786, а 1720—2580 человек. Если бы 786 пленников сняли с 30 судов, то тогда на каждое приходилось бы примерно по 26 человек.

⁵² Что касается ветра, сыгравшего в сражении решающую роль, то А.Л. Бертье-Делагард развил целую гипотезу: «По-видимому, этот свежий ветер перешел к вечеру или ночью в настоящую бурю, как говорит д'Асколи, и говорит верно, потому что и по турецким источникам в течение целого боя едва удалось истребить 70 челнов, а на другой день насчитывали взятых 172. Когда же и как их взяли? Наиболее вероятно предположить, что флотв следующий день или дни подобрал как трофеи брошенные челны: те, на которых было перебито много Козаков, или поврежденные выстрелами были покидаемы самими козаками, пересаживавшимися на более целые; выбравшиеся на берег бросали там челны; многие переворачивались в бурю, что не мешало им плавать пустыми и тоже быть выброшенными на берег; все это было подобрано галерами на другой день по берегам. Отсюда же можно заключить, что буря продолжалась недолго и была не особенно сильна, но имела направление в берег, а не в открытое море. Такое объяс­нение необходимо допустить, судя по числу пленных (которых было мень­ше, чем находилось людей на 172 взятых судах. — В.К.)...»

Эти построения, однако, могут иметь смысл только при полном дове­рии к цифрам потерь, исходящим от турок, и становятся бессмысленными в обратном случае. Гипотезе А.Л. Вертье-Делагарда противоречит указание источника на то, что ветер был северный, а не в берег. Наконец, Э. Дортел-ли говорит о буре в день битвы, но не утверждает, что она началась именно к вечеру или ночью, а по Ф. де Сези, ветер к вечеру, напротив, немного стих.

⁵³ Непонятно, правда, о чьих рассказах идет речь. В тексте дословно сказано: «как они рассказывают», — и слово «они» вроде бы относится к упомянутым перед тем казакам. Но каким образом посольство могло столь быстро получить информацию от участвовавших в сражении казаков? Ви­димо, все же в тексте имеет место стилистическая погрешность, и под «они» следует понимать турок.

⁵⁴ Ср. у В. Катуальди: турецкий флот «несколько лодок потопил или взял в плен вместе с людьми». Если бы в письме каймакама, которое цити­рует М.С. Грушевский (см. примечание 36 к главе VII), говорилось о Кара-харманском сражении, то тогда казачьи потери исчислялись бы семью за­хваченными лодками.

⁵⁵ П.А. Кулиш считает показания попа Филиппа, который сопровождал Яхью из Киева в Россию, о том, что на море турки побили казаков «в дву местех, да... ветром потопило 22 или 23 чолна», относящимися к походу, который закончился на Успеньев день, т.е. к рассматриваемой нами экспе­диции. Однако определенных оснований для такого утверждения источни­ки не дают. Филипп говорил об упоминавшемся ранее походе 160 запорож­ских чаек и 60—70 донских стругов, после которого в Сечь прибыл атаман Алексей с 300 доннами, а у П.А. Кулиша они появились там, когда Яхья еще договаривался с сечевиками о походе, иными словами — весной.

Если бы речь шла действительно о «нашем» походе, то тогда в Карахарманском сражении должны были участвовать не 130 казачьих судов, а 160; 2030 донцов имели не 40, как мы условно считаем, а 60—70 стругов, т.е. на один струг приходилось бы по 29—34 человека, что не слишком много для черноморской экспедиции, но все же приемлемо. Р. Левакович мог при­уменьшить силы своего героя, как турки их преувеличивали. Однако при­знанию похода 160 чаек и 60—70 стругов за рассматриваемую экспедицию противоречит текст сообщения Яхьи о переговорах с Алексеем, создающий полное впечатление того, что дело было до ее начала. В ходе экспедиции «царевич» должен был видеть не 300 донцов, а свыше 2 тыс. Но, может быть, Яхья, хитривший с царскими следователями, намеренно давал иска­женные сведения?

⁵⁶ Дословно: «христиан, своих товарищей». А. В. Висковатов неудачно перевел: «своих союзников-христиан».

⁵⁷ И. фон Хаммер переводит: «янычары почти истреблены». У И.В. Цинкайзена: «Янычары были изрублены почти до последнего человека».

⁵⁸ Соответственно у В. Катуальди: турецкий флот, «потерпев аварии свыше меры, вынужден был отступить».

⁵⁹ В переводе А.В. Висковатова: «К чести казаков надо сказать, что к вечеру, когда ветер утих, они... отогнали прочь турецкую армию».

⁶⁰ По изложению Ю.П. Тушина получается, что Реджеб-паша будто бы отправил гонца в Стамбул за помощью еще в ходе сражения.

⁶¹ В. Катуальди считает, что громкими криками они «немало содействовали поражению своих притеснителей-османов».

⁶²У В. Катуальди говорится, что «пушки были расставлены на ладьи, а по прибытии домой казаки на радостях дали из них залп».

⁶³ Автор повторяет замечание Е. Збараского в письме польскому коро­лю от 22 (12) сентября 1625 г. о том, что в этом году запорожцам не очень посчастливилось на море.

⁶⁴ У В.М. Пудавова читаем: «После этого (Карахарманского сражения. — В.К.) донцы и запорожцы доплыли до своих городков спокойно. К донцам на зимовку пришло с моря до 500 запорожцев». Однако это возвращение относится к другому походу.

⁶⁵ Согласно Р. Леваковичу, Яхья перед тем провел несколько месяцев в Астрахани. Тот же автор утверждает, что до Архангельска самозванца будто бы сопровождали 60 казаков из разных краев, в том числе с Дона, и что только в Архангельске претендент распрощался с казаками. По Л. Фабро-ни, Яхья с сопровождавшими его 60 казаками проехал через всю Московию до порта Св. Николая. В. Катуальди сомневается, что эти сопровождавшие являлись казаками. В итальянском документе XVII в. отмечено, что 60 ка­заков, которых Яхье дал Иов, сопровождали претендента из Киева в Рос­сию.

⁶⁶ По С.М. Соловьеву получается, что Яхья в 1637 г. опять явился в Россию, но звал донцов и запорожцев к себе в Чернигов.

⁶⁷ В польском переводе и отсюда у В.И. Ламанского и М.С. Грушевско­го она неверно датирована 18 мая.

⁶⁸ В польском переводе: «до 700 чаек, то есть мелких судов»; в переводе В.И. Ламанского: «до 700 чаек».

⁶⁹ Дословно: «на какую-нибудь часть возле этого города». В польском переводе: «на здешние окрестности».

⁷⁰ И.В. Цинкайзен пишет о намерении казаков разгромить османский флот и ринуться на Константинополь. М.А. Алекберли же совсем неудачно передает цинкайзеновское «разгромить» как «взорвать».

⁷¹ В польском переводе: «тем более, что есть здесь предсказание, что турецкое государство будет опрокинуто северным народом».

⁷² «Добавим, — замечает Ю.П. Тушин, — что именно к этому времени относится восстановление крепостей в устье Днепра...».

⁷³ У Мустафы Наймы о 1626г. сказано, что несмотря на карахарманс-кую победу и истребление казаков ляхами «шестьдесят чаек вышло снова из устьев Днепра и начало забавляться грабежом», что из Стамбула против них выслали несколько галер, «которые захватили около тридцати лодок и привели к Высокому Порогу; прочие рассеялись по морю...»

⁷⁴ Ю.П. Тушин думает, что М.А. Алекберли пишет о 400—700 чайках по материалам зарубежных источников, но тот упоминает лишь литературу.

Сам Ю.П. Тушин цитирует отписку астраханских воевод П. Головина и А. Зубова о том, что донцы и запорожцы на Черном море «ничем не добы-лись» и что «иных... казаков и черкас турские люди, пришел на катаргах, побили», и утверждает, что речь идет о походе 70 запорожских чаек к Бос­фору. Однако отписка ничего не говорит о направлении похода, зато четко указывает, что он был с Дона и что в нем участвовали донские казаки и запорожцы, «которые на Дону зимовали».

⁷⁵ Согласно Ю.А. Мыцыку, черноморский поход донцов и запорожцев 1626г. был «более крупным, нежели утверждалось ранее». Но он не имел отношения к Босфору.

⁷⁶ Утверждение одного из авторов о том, что в 1627 г. казаки совершили нападение на окрестности Константинополя, не подтверждается источни­ками.

⁷⁷ АМ. Лазаревский верит, что в самом деле выходило 600 судов: «В ка­ком количестве челнов козаки пускались в море, об этом говорит письмо от 13 июня...»

⁷⁸ В.Д. Сухоруков ошибается, утверждая, что казаки «проводили по­сланников в Азов без малейшего задержания».

⁷⁹ Пересчет по методу Г.Д. Мамедбейли дает 7 июня 1628 г.

⁸⁰ В. К. Быкадоров говорит, что в 1628 г. донцы, соединясь с запорожца­ми, повторили набег на окрестности Стамбула, разорили их, но жестоко поплатились за свою удаль: высланный султаном сильный флот нагнал их и захватил семь лодок. Все пленные были доставлены к султану, а потом подвергнуты мучительной казни. Откуда автор взял эти сведения, неведо­мо. Последующее же его утверждение, что казаки, мстя за смерть своих товарищей, в 1630г. сделали морской набег и опустошили окрестности Ба­лаклавы, вызывает недоумение по поводу авторской затяжки отмщения: набег на Балаклаву произошел в 1628 г.

⁸¹ Он правил, как мы знаем, с 1623 г., но по хиджре первый год его правления захватывал и 1624г. христианского летосчисления.

⁸² В примечании к этому месту русского перевода Эвлии А. П. Григорьев и А.Д. Желтяков, сказав об июльском набеге 1624г., продолжают: «Тогда-то и был укреплен Босфор еще двумя крепостями». Ниже увидим, что кре­пости были построены отнюдь не в 1624г.

⁸³ Другой путешественник 1650-х гг. замечал, что босфорские замки вооружены артиллерией, охраняющей проход, чтобы препятствовать каза­кам — подданным польского короля — добираться «на своих лодках, или чайках», до Константинополя. Ср. у Жана Паллере: «А чтоб Константино­поль был безопасен от разбойников Черного моря, то при устье сего моря построены две крепости, одна против другой: одна со стороны Европы, а другая со стороны Азии...». См. еще у И. фон Хаммера: 591, т. 2, с. 263.

⁸⁴ По выражению Эвлии Челеби, «во времена Янко, сына Мадияна» — в легендарные времена.

⁸⁵ И. фон Хаммер пишет, что замок еще довольно сохранился. К XX в. от него остались одни развалины.

⁸⁶ Имелся в виду архангел.

⁸⁷ При И. фон Хаммере от старого замка оставались руины.

⁸⁸ На сообщении И. фон Хаммера, понимая его по-разному, основыва­ются последующие историки. С. Рудницкий пишет, что в 1626 г. турки окон­чили укрепления над Босфором около Бююкдере. Н.И. Костомаров утверждет, что в названном году «турки на узком месте Босфора... построили укрепление — замок Бююкдере», хотя в районе Бююкдере пролив совсем узкий, а у австрийского тюрколога нет «замка Бююкдере». П.А. Кулиш и вовсе непонятно излагает вопрос: «... при входе в Черное море, выше Буюкдара, достроена была соединенными дитанскими (султанскими? — В. К.) и ханскими средствами крепость, которая, как надеялись, не даст казакам посылать свои флотилии на добычничанье по Черному морю». Похоже, Горик думал, что Бююкдере располагалось на Днепре.

⁸⁹ Впрочем, здесь же сказано, что Румеликавагы построен в 1620г. Мурадом IV. Это явная опечатка.

⁹⁰ Или, как выражался И. Лукьянов, «мало пошед» от маяков.

⁹¹ Последнее название наряду с Румеликаваком употребляет и И. фон Хаммер.

⁹² Первой крепостью был замок Румелихисары.

⁹³ Нам уже доводилось приводить такое объяснение. См.: 379.

⁹⁴ См. о Румеликавагы у И. фон Хаммера: 591, т. 2, с. 262—267.

⁹⁵ Об этом не знают А.П. Григорьев и А.Д. Желтяков.

⁹⁶ Первой крепостью именовали Анадолухисары. В 1639 г. эскадра Пиале-паши, покинув Касымпашу, стала на якорь в порту Каваке, чтобы оттуда отправиться в экспедицию против казаков на Черное море. Скорее всего, это был Анадолукавагы.

⁹⁷ См. об Анадолукавагы у И. фон Хаммера: 591, т. 2, с. 280—288. Оба замка в конце XVIII в. были перестроены французскими инженерами.