Глава  3

ЭФИОПИЯ НА ВТОРОМ ЭТАПЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ   ЦЕНТРАЛИЗАЦИИ   (1869—1889).

БОРЬБА ЗА СОХРАНЕНИЕ ТЕРРИТОРИАЛЬНОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ СТРАНЫ

Эфиопия после Теодроса II: рецидив «времен князей»

После трагической гибели императора Теодроса II, положив­шей конец первому этапу централизации Эфиопии, страна очу­тилась как бы на историческом перепутье.

Анализируя ситуацию, сложившуюся в Эфиопии после смер­ти Теодроса, современники достаточно пессимистически оцени­вали будущее страны. При всей своей противоречивости личность этого императора настолько возвышалась над окружением, что, казалось, в стране не найдется другого политического деятеля, способного хотя бы частично реализовать его программу по пре­образованию Эфиопии. Называя Теодроса «последним шансом» для Эфиопии, У. Плоуден отмечал, что «если уж он не сумел достичь улучшений, то неудачу потерпит любой другой» [37, с. 269]. Не скрывавший своих сомнений в мрачном будущем страны Г. Дафтон считал лишь вопросом времени взаимное ис­требление эфиопами друг друга, «если какая-нибудь иностран­ная держава не возьмет на себя управление страной» [96, с. 145]. Дань пессимизму отдал и хорошо знакомый с обстанов­кой в Эфиопии В. Мюнципгер, английский вице-консул в Массауа: «Английская экспедиция в Абиссинию возвратилась до­мой, и страна вернулась к своему прежнему состоянию, разве что с тем исключением, что одним великим человеком стало меньше, а несколькими мятежниками больше... Теодрос был единственным представителем и защитником уникальной в сво­ем роде христианской Абиссинии, единственной личностью в стране, кто пытался претворить идеалы в жизнь... он приучил народ к мысли, что у него есть родина и есть император» (цит. по [384, с. 269—270]). С критикой Нэпира выступил известный исследователь Нила А. Мурхед, который считал, что тому нуж­но было оставить в Эфиопии военный гарнизон с целью предо­твратить в стране неминуемое кровопролитие.

В какой-то степени последовавшие события в Эфиопии под­твердили точку зрения европейских обозревателей о неизбежном [64] обострении междоусобных тенденций. Другое дело, что за ка­жущимся возвращением к временам феодальных схваток за власть они не увидели восстановления и укрепления идеи о необходимости консолидации Эфиопии. В новых исторических ус­ловиях борьба велась не за право занять номинальный престол гондэрских императоров, а за право активно возглавить про­цесс воссоздания сильного государства с авторитетным и могу­щественным монархом во главе.

Основных претендентов на императорскую корону было три: правитель Ласты и Амхары уаг-шум Гобэзе, правитель Тыграя дэджазмач Каса и правитель Шоа ныгус Менелик. За этими по­литическими деятелями стояли самые мощные в стране армии, которые и должны были решить спор.

Наиболее слабым из трех претендентов считался правитель Шоа. Его армия значительно уступала в тот период армиям со­перников-северян в оснащении огнестрельным оружием, и Ме­нелик, хотя формально и провозгласил себя новым императором Эфиопии, не предпринял никаких шагов, чтобы закрепить за со­бой этот титул (подробнее см. [246, с. 96]).

Как и во времена Теодроса, ареной схватки за верховную власть в Эфиопии стал север страны. В то время как Каса медлил и терял время, Гобэзе действовал энергично и целенаправленно. Ко времени описываемых событий ему было около 30 лет, но это был уже опытный и известный в стране воин. Принадлежность к правящей фамилии Ласты, прослеживающей свою отдаленную связь с Соломоновой династией, позволила ему заручиться поддержкой многих феодалов Севера. Особое внимание Гобэзе уделял получению помощи со стороны духо­венства. Это свидетельствовало о том, что он извлек необходи­мый урок из печального опыта Теодроса. В частности, первым его шагом в покинутой англичанами Мэкдэле стало выполнение предсмертной просьбы умершего там в заключении абуны Сэламы захоронить его останки в церкви св. Гэбрыэля в Гондэре. Кроме того, претендент на престол вернул духовенству всю цер­ковную собственность, конфискованную Теодросом, и сделал щедрые пожертвования церквам Гондэра, пострадавшим за свою оппозицию прежнему режиму [308, с. 24].

Упрочив свои позиции, правитель Ласты короновался под именем Тэкле Гийоргис II. Точная дата его восшествия на пре­стол неизвестна, но, поскольку он находился у власти три года и три месяца, зная дату его свержения, можно предположить, что коронация произошла в апреле 1868 г., почти сразу же пос­ле падения Мэкдэлы. Возможно, что в этот радостный для нового эфиопского монарха день лишь одно обстоятельство огорчало его. В соответствии с традицией правом осуществлять обряд помазания на престол обладал лишь абуна, а поскольку со смертью Сэламы церковь лишилась своего главы, торопливый Гобэзе решил возникшую проблему, обратившись к ычэге. Этот шаг не принес ему популярности в глазах населения страны, а [65] оппозиционно настроенная часть феодалов посчитала его узур­патором.

Казалось бы, правитель Тыграя Каса имел самые весомые в, тех обстоятельствах основания,  чтобы самому стать императо­ром: ведь именно   ему англичане оставили оружие и боеприпа­сы. Видимо, в 1868 г. он еще не считал себя готовым к борьбе с основным  соперником. Об этом,  в частности,     свидетельствует одно из заявлений Касы французскому миссионеру: «Я правлю только Тыграем, это ¹/₃ эфиопского царства. Я  не уверен, что вся моя армия не разбежится, когда на меня нападет соперник Гобэзе»  [343, с. 33]. Звездный час Тыграя еще не наступил, и правитель  области  приближал  его, наращивая  боевую мощь своей армии. Помня о той высокой боеспособности, которой об­ладал благодаря своей дисциплине английский экспедиционный корпус (урок, прошедший мимо других феодалов), в  1869 г. Каса пригласил  к себе на  службу Дж.    Киркхэма, бывшего адъютанта генерала Ч. Гордона. В его задачу входило не только обучение тыграйской армии обращению с подаренным оружием, но и насаждение в феодальном воинстве некоторых элементов; военной стратегии и тактики.

О серьезности намерений правителя Тыграя в борьбе за пре­стол свидетельствовали его усилия, направленные на получение от александрийского патриарха нового абуны. В случае успеха Каса собирался короноваться в полном соответствии с древними обычаями, не давая недругам повода обвинять его в узурпатор­стве. В целях усиления политической гегемонии Тыграя было решено перенести место пребывания главы эфиопской церкви из Гондэра в древний религиозный центр Эфиопии Аксум, рас­положенный во владениях Касы.

Три года правления Тэкле Гийоргиса II были, в сущности, живым рецидивом «времен князей» с их внутриполитической не­стабильностью. В истории Эфиопии этот период можно охарак­теризовать как отступление от крепнувшей со времени Теодроса тенденции к созданию централизованного государства. Хотя новому императору и удалось, используя свою 60-тысячную ар­мию, подчинить ряд областей страны, среди них такую значи­тельную, как Годжам, оппозиция со стороны Тыграя и Шоа ста­вила под сомнение его шансы на укрепление контроля над всей Эфиопией. Чтобы удержаться у власти, Тэкле Гийоргису нужно было располагать более мощными экономическими и людскими ресурсами, чем имела Ласта, небольшая и малонасе­ленная область.

В условиях укрепления позиций правителя Тыграя император сделал попытку заручиться поддержкой ныгуса Шоа. Хотя по заключенному между ними в 1879 г. соглашению Тэкле Гийор­гису не удалось привлечь под свои знамена шоанскую армию, все же ему удалось нейтрализовать на время одного из своих основных  соперников.   Со   своей   стороны,   обезопасив   себя   от нападения императорской армии, феодальная верхушка Шоа получила [66] возможность беспрепятственно раздвигать пределы об­ласти за счет соседних территорий, населенных оромо.

Безусловно, все действия императора были направлены на решение проблемы Тыграя, откуда исходила самая серьезная уг­роза центральной власти. Попытка урегулировать отношения путем компромисса ни к чему не привела. Напоминая правите­лю Тыграя о родственных узах (сестра Касы была замужем за Тэкле Гийоргисом), император писал ему: «Ты и я — одно це­лое, и наши отношения связаны цепью любви. Ты знаешь, что все, чем я владею, это и твое тоже, моя власть — это и твоя власть...» [77, с. 95]. За признание себя законным императором Тэкле Гийоргис готов был признать права Касы на весь Тыграй и даже освободить его от уплаты налогов в императорскую каз­ну. Фактически тем самым признавалось право Тыграя на пол­ную самостоятельность. Отказ тыграйца прийти к соглашению на условиях, которые при Теодросе считались бы верхом распо­ложенности монарха, ставили на повестку дня решение пробле­мы военным путем.

В июне 1871 г. началось вторжение императорских войск в Тыграй. Исход борьбы решился в двух сражениях, показавших неоспоримое превосходство меньшего по численности, но пре­восходящего по вооружению и боевой выучке тыграйского вой­ска, усвоившего уже некоторые элементы европейского военно­го опыта, например, умение вести непрерывный огонь по насту­пающему противнику. Первое сражение произошло 21 июня при Май-Зулави, когда 12-тысячная армия Тыграя нанесла пораже­ние 60-тысячной императорской армии. 11 июля близ Адуа со­стоялась решающая битва, завершившаяся полным разгромом армии Тэкле Гийоргиса. В хронике о жизни и деятельности Йоханныса IV эти события описываются следующим образом: «Видя, что число тыграйцев невелико, император приказал своей коннице окружить их подобно плотному забору, чтобы никто не мог ускользнуть... Сыны Тыграя и воины Касы сказали друг другу: „Разве не сказано, что после того, как мужчина вырос, он уже не может вернуться в лоно матери, мужчина должен ос­таваться мужчиной". Сказав так, они обнажили сабли и стали убивать всех, кто попадался им на пути. Некоторые из них на­ступали вперед, некоторые — в левую сторону, часть — вправо, некоторые — назад. Так началась великая битва, которая про­должалась с утра до девятого часа. Грохот от пушек звучал по­добно грому в сезон дождей. Потом император Тэкле Гийоргис упал со своего коня. Воин, по имени Лидж Абрэха, увидел его и с мечом в руке бросился к нему. Он схватил его за руку и подвел к своему господину дэджазмачу Касе. Дэджазмач Каса приказал заковать пленника в золотые цепи, поскольку он был царем. Увидев его падающим с лошади, его армия решила, что он погиб, потому что все воины, сражавшиеся от него слева и справа, спереди и сзади,— примерно 576 уважаемых членов его клана, кормящиеся с царского стола,— были уничтожены огнем [67] пушек... Когда стало известно, что император Тэкле Гийоргис пленен, вся его армия разбежалась...» [77, с. 114—115].

Таким образом, долго молчавшие английские пушки и муш­кеты решили судьбы эфиопской короны. Подчеркивая это об­стоятельство, эфиопский историк отмечает, что «с 12 орудиями и 800 мушкетами битва против недисциплинированного войска,, вооруженного кремниевыми ружьями и копьями, закончилась легкой победой» [308, с. 33].

В исторической литературе по Эфиопии, как правило, недол­гому периоду правления Тэкле Гийоргиса уделено немного ме­ста. Некоторые историки, рассматривая историческое развитие страны этого периода под углом процесса централизации, опре­деляют это время как междуцарствие. Другие, в частности ан­гличане А. Джонс и Э. Монро, вовсе не упоминают о нем. Слишком невыразительна фигура императора Тэкле Гийоргиса на фоне процессов, развернувшихся в Эфиопии в период консо­лидации страны под властью единого правителя. Внутриполи­тическая нестабильность, являвшаяся характерной чертой вре­мени его правления, лишний раз показала, что путь преодоле­ния социально-экономической отсталости страны лежит через: объединение всех ее частей в единое национальное государство.

Особенности политики Йоханныса IV по централизации страны

21 января 1872 г. правитель Тыграя Каса был возведен ня престол императоров Эфиопии. В соответствии с эфиопской тра­дицией он принял царское имя Йоханныс IV.

Пытаясь представить себе политического деятеля, который мог бы стать достойным преемником Теодроса, историограф эк­спедиции Нэпира отмечал, что «будущая судьба Абиссинии бу­дет в значительной степени зависеть от появления человека с сильной волей и великими способностями Теодроса, без его фа­натизма и дьявольской гордыни, который сумеет сплотить всех жителей христианского нагорья в одну нацию» [101, с. 369]. Со­ответствовал ли новый император этому умозрительному обра­зу? Сохранилось немало отзывов европейских современников, которые рисуют Йоханныса как незначительную личность, мало­пригодную для руководства страной. Так, К. Маркхэм пишет о нем как о «марионетке в руках более могущественных вож­дей», «жалком существе» [101, с. 381]. Вместе с тем деятель­ность Йоханныса на императорском троне на протяжении 17 лет свидетельствует о нем как о личности, если и уступавшей Теодросу, то, во всяком случае, разумной и ясно осознающей свои цели.

Достаточно емкая характеристика этого политического дея­теля содержится в предисловии эфиопского историка Баиру Тафла к одной из хроник, посвященных правлению Йоханныса: [68] «Абба Бэзбэз Каса, или император Йоханныс IV, был аристократом по происхождению, клириком по образованию, фанати­ком по религиозному рвению, моралистом по наклонностям, монахом на практике, националистом по проводимой им поли­тике, воином и императором по положению» [77, с. 15]. Этой характеристике ничем особо не противоречат оценки ряда евро­пейских авторов, в работах которых Иоханныс изображается как «монах и солдат», личность, известная своей «фанатической ненавистью к мусульманам... и враждебностью к католикам», как человек, «олицетворявший старую, аристократическую и ре­лигиозную Эфиопию» [347, с. 208—209].

В отличие от Теодроса он не помышлял о создании абсолют­ной монархии, ограничиваясь задачей упрочения того, что ему досталось от предшественников. Этим и определялись формы и методы государственной политики по объединению страны на новом этапе ее развития.

Необходимо подчеркнуть, что Йоханныс встал у кормила власти в крайне сложных внутриполитических условиях. В пе­риод нескольких предшествующих лет, представлявших, по су­ти, период междуцарствия, в стране усилились центробежные тенденции и укрепила свои позиции местная феодальная знать. Оплотом сепаратизма все больше становилась Шоа, но и в дру­гих областях империи складывалась аналогичная ситуация. По­этому чуть ли не с первых дней своего правления император был вынужден предпринять ряд военных кампаний по наведе­нию порядка. Нетрудно заметить, что первые шаги и Теодроса и Йоханныса — императоров-северян — сводились к одному и тому же: установлению контроля над Шоа и соседними с ней областями, что свидетельствовало о важной роли, которую про­должала сохранять Шоа на протяжении многих лет в борьбе за политическую гегемонию в Эфиопии.

Подавив относительно быстро антиправительственные выс­тупления племен оромо-азэбо, императорские войска приступи­ли к подчинению Годжама, где проверку на прочность цен­тральной власти устроил правитель этой области рас Адаль Тэсэмма, родственник прежнего императора. Поскольку импе­раторская армия в то время не знала себе равных, в конечном итоге правитель Годжама, несмотря на несколько побед в от­дельных сражениях, был вынужден присягнуть на верность Йоханнысу.

Вне императорского контроля оставалась только Шоа, пра­витель которой Менелик хотя и не вступил в открытую борьбу за корону, тем не менее осуществлял политику на достижение этой цели в будущем. Шоанскую политику в исследуемый пе­риод определяли три характерные цели: расширение территории области в юго-восточном, южном и юго-западном направлениях; установление тесных контактов с европейскими державами; ак­тивность по закупке огнестрельного оружия. Объективно такая политика укрепляла позиции Шоа. [69]

В январе 1878 г. вторжением в Мэнз, северный район обла­сти, императорская армия начала военные действия против Шоа. Первые же сражения показали, что, несмотря на усили­вающуюся боевую мощь шоанской армии, она еще не стала до­стойным соперником армии Йоханныса. При примерно равной численности армия Менелика значительно уступала в вооруже­нии. Если у Йоханныса 46 тыс. воинов были вооружены ружья­ми, то среди шоанцев таковых насчитывалось примерно 25 тыс. При этом 20 тыс. императорских воинов были вооружены ружья­ми «ремингтон», самыми новейшими в тот период в Эфиопии, против 8 тыс. воинов Менелика [343, с. 92—93]. Вследствие это­го совет шоанских военачальников единодушно отказался от сопротивления вследствие превосходства сил противника. В ре­зультате было формально упразднено независимое положение Шоа, и между ее правителем и императором восстановились, по крайней мере внешне, отношения эфиопского сюзерена и вас­сала.

На деле Шоа практически сохраняла свое прежнее незави­симое состояние в системе эфиопских областей. «Между Йоханнысом IV и Шоа,— справедливо отмечают польские историки,— к которой он относился почти как к самостоятельному государ­ству, установились отношения своего рода сосуществования на основе невмешательства императора в шоанские дела при одно­временном отказе Менелика от каких-либо экспансионистских действий на севере» [169, с. 294].

Таким образом, формальное объединение страны было до­стигнуто в какой-то степени за счет компромисса, когда наибо­лее могущественные правители получили в обмен за признание Йоханныса верховным правителем право осуществлять в основ­ных параметрах курс независимой политики. Помимо ныгуса Шоа такими полномочиями пользовался другой видный полити­ческий деятель Эфиопии второй половины XIX в. — правитель Годжама ныгус Тэкле Хайманот, известный до 1881 г. как рас Адаль. Высокий феодальный титул, пожалованный годжамцу императором, был не только платой за лояльность к централь­ной власти. Ныгус Тэкле Хайманот для Йоханныса служил как бы полтическим противовесом возраставшему влиянию Мене­лика. Дав некоторую автономию двум наиболее сильным обла­стям, император умело сталкивал обоих правителей, стремясь к их взаимному ослаблению.

Формы и методы объединения Эфиопии в этот период опре­делялись не только субъективными факторами, проистекавши­ми из видения Йоханнысом будущего страны в виде феодаль­ной империи, но и обусловливались объективными изменения­ми, происшедшими во внешнеполитической обстановке. Необхо­димость защиты территориальной целостности страны отвлекала императора от последовательного решения внутренних проб­лем. Постоянная внешняя опасность, о которой будет сказано ниже, как раз и обусловила компромисс, лежащий в основе отношений [70] верховной власти с номинальными вассалами. Анали­зируя централизаторскую политику Йоханныса, эфиопский ис­торик Зоуде Гэбрэ Сылласе пишет: «Цель, которая постоянно» определяла его правление, основывалась на идее создания не­зависимой объединенной Эфиопии. Поэтому, хотя он не мог не видеть усиления местных правителей, в первую очередь Менелика и Тэкле Хайманота, как возможной угрозы своей власти, он предпочитал заручиться их лояльностью, что и делал в случае необходимости, нежели лишать их полной власти. Для созда­ния сильной Эфиопии, способной противостоять угрозе иност­ранного вторжения, необходимо было разрешить этим правите­лям расширять свои владения к югу, хотя это и повышало их политическое влияние». Поэтому Йоханныс «предпочитал уп­равление страной через традиционных правителей и такую сис­тему ценностей, которая обеспечивала инициативу местных пра­вителей при сохранении контроля из центра» [308, с. 256].

В отличие от Теодроса, уповавшего в своей деятельности по централизации страны целиком на военную силу, не менее ре­лигиозный, но более последовательный в вопросах веры Йохан­ныс в основу объединения Эфиопии положил достижение еди­новерия среди эфиопского духовенства. «От объединения церк­ви — к объединению страны» — таков был главный тезис его концепции политической централизации Эфиопии.

При Теодросе, несмотря на достигнутое между светской и духовной властью соглашение о распространении среди хри­стиан обязательной для всех александрийской догмы, объеди­нения церкви не произошло. Более того, в тот период было на­рушено традиционное единение престола и церкви, которое в прошлом являлось фундаментом эфиопской государственности.

Для решения религиозных проблем, разделявших эфиопское духовенство на различные богословские течения, в 1878 г. в Бору-Меда был создан собор, на котором в присутствии свет­ской и духовной феодальной верхушки страны ересь была пре­дана анафеме и провозглашен обязательный для всех толк тоуахдо. Таким образом был ликвидирован раскол внутри эфиоп­ской церкви, существованию которого способствовало в опре­деленной степени сохранение в стране сепаратистских настрое­ний.

Большое внимание на соборе было уделено выработке ос­новных направлений религиозной политики в отношении нехри­стианского населения Эфиопии. Последовательный сторонник введения в стране единой веры, Йоханныс установил срок в три года для перехода в христианство мусульман и пять лет — для язычников. Что же касается занимавшей административные посты верхушки, то для них срок был еще короче и исчислялся несколькими месяцами [308, с. 58].

Другим последствием собора в Бору-Меда явилась начатая по инициативе императора кампания против европейских мис­сионеров. Равнодушный к техническим новшествам, носителями [71] которых были европейцы, он видел в миссионерах прежде всего людей чужой веры, деятельность которых в стране служила препятствием к осуществлению политики «одна страна — одна вера».

Если Теодрос с его радикальными идеями отважился бро­сить вызов некоторым традициям и вступил в конфликт с цер­ковью, то Йоханныс был плоть от плоти традиционного эфиоп­ского общества с его идеализацией прошлого и невосприимчи­востью ко всему новому. Не будет преувеличением сказать, что этот эфиопский монарх скорее вписывался в образ правителя средневековой Эфиопии, чем в образ политического деятеля последней четверти прошлого столетия. Это обстоятельство, без­условно, не могло не наложить отпечаток на всю внутреннюю жизнь страны. Может, не значительными, но достаточно показа­тельными примерами служат указ, по которому курильщики подвергались наказанию вплоть до обрезания губ, и факты не­довольства императора при виде обуви на ногах молодых эфио­пов, вернувшихся из-за границы [364. с. 297—298].

Своих единомышленников император легче всего находил в церковной среде. Да и сам он по образу жизни в невоенное вре­мя больше напоминал монаха, чем светского правителя. Ано­нимный автор одной из хроник пишет: «Когда Йоханныс гото­вился к коронации в Аксуме, он созвал видных священнослужи­телей со всех концов страны, чтобы получить их благословение и разделить с ними радость правления. Собравшись, эти святые отцы сказали ему: „Йоханныс, по царским законам ты должен избрать себе жену". И ответил он им: „Разве вы не знаете, что сказал апостол Павел: тот, кто имеет жену, служит не богу, а своей жене". После этого он короновался один в соответствии с традицией монахов-анахоретов, потому что победил свою похоть и не видел лица женщин. Его слугой был монах по имени авва Уольдэ Микаэль. Вот такой была царская жизнь йоханныса до самого последнего дня» [77, с. 147]. Можно еще добавить, что лексикон императора в значительной степени напоминал свя­щенное писание.

Период правления Йоханныса был ознаменован дальнейшим укреплением экономических позиций церкви. Земельные владе­ния отдельных церквей, и без того занимавшие обширные прост­ранства, еще больше увеличились. Права духовенства на преж­ние земли, возвращенные сразу же после падения Теодроса, бы­ли официально подтверждены, а затем одни пожалования по­следовали за другими. «В его правление,— отмечает автор хро­ники,— бедность покинула духовенство, поскольку щедрость и богатство Йоханныса наполнили его дома» [77, с. 149]. При этом нужно помнить, что эфиопское духовенство в социальном отношении было неоднородным и главным образом лишь цер­ковная верхушка ощущала результаты императорского благо­воления.

Однако при всей приверженности к традициям, при всем желании [72] сохранить Эфиопию в изоляции от внешнего мира Йохан­ныс не мог не осознавать, что в условиях возраставшего актив­ного проникновения в Африку европейских держав это маловозможно. Угроза иностранного вторжения делала императивом ус­корение экономического развития Эфиопии. Отсюда обращение к Англии с просьбой о присылке опытных инженеров и ремес­ленников, которое осталось без ответа.

Неудачей закончились и попытки продолжить военную под­готовку императорской армии, начатые Киркхэмом. Очень скоро обучению военным приемам пришел конец, поскольку солдаты, не привыкшие к тяготам и однообразию тренировок, стали про­являть недовольство, заявляя, что «лучше умереть сразу, чем столько трудиться» [364, с. 298]. Поэтому пришлось вернуться к традиционной подготовке армии, не соответствующей духу времени и задачам, которые вставали перед страной в исследуе­мый период.

Столь же непоследовательной, как и в предшествующий период, оказалась политика императора в вопросах работоргов­ли. Как и Теодрос, он предпринял некоторые шаги для ее огра­ничения, исходя из внешнеполитических соображений. Когда английский путешественник Де Коссон в беседе с императором намекнул, что ликвидация рабства в стране будет благожела­тельно воспринята в Европе, Йоханныс ответил, что «он серьез­но думал обо всем этом, что рабство противно ему как христи­анскому монарху, но что ни одна из европейских держав не по­просила его уничтожить рабство в стране» (цит. по [362, с. 97]). Императорский указ «тот, кто купит или продаст раба, будет безжалостно приговорен к смертной казни» поражал суро­востью, но практически остался лишь на бумаге. То, что суще­ствовало и развивалось на протяжении многих веков, невоз­можно было уничтожить росчерком пера. В конечном счете проблема уничтожения рабства наряду с другими нерешенными проблемами составила часть его политического наследства, перешедшего впоследствии к Менелику.

Анализируя некоторые мероприятия Йоханныса, нетрудно за­метить, что многие из них являлись как бы продолжением внут­ренней политики Теодроса. Эта преемственность при несомнен­ной несхожести их как личностей — лишнее доказательство то­го, что направление государственной деятельности определялось скорее требованиями времени, а не волей того или иного руко­водителя страны. Вместе с тем политика Йоханныса — это дей­ствия традиционного по мировоззрению и методам политическо­го деятеля, поставленного в определенной степени в новые для; Эфиопии условия, которые характеризовались нарастанием уг­розы внешней опасности. [73]

Эфиопо-египетская война

В конкретных условиях 70-х годов XIX в. первая угроза тер­риториальной целостности Эфиопии исходила не от европейских держав, к этому времени уже вступивших на путь колониальных захватов, а от Египта. В 1868 г. Турция передала ему порт Массауа, и в начале 70-х годов под египетским контролем уже на­ходилось все побережье от Зейлы до Гвардафуя.

В планы хедива входило также расширение египетских вла­дений за счет северо-восточных районов Эфиопии. При этом важное место в них отводилось привлечению на свою сторону находящихся в оппозиции к центральной власти эфиопских фео­далов. Естественно, что особую ценность в этом отношении пред­ставлял ныгус Шоа Менелик, после императора самая значи­тельная фигура на политической арене Эфиопии.

В 1874 г. перешедший на службу к египетскому хедиву швей­царский авантюрист В. Мюнцингер во главе египетского воору­женного отряда вторгся в эфиопскую провинцию Богос и, за­хватив Кэрэн, стал продвигаться к Тыграю. Успех этой кампа­нии породил в Каире надежды на успех и в последующих операциях. Считалось, что император Йоханныс не сможет про­тивостоять хорошо организованной и намного лучше вооружен­ной египетской армии [384, с. 310]. Пытаясь ослабить возмож­ный фронт сопротивления, хедив обратился к Менелику с письмом, в котором в обмен на поддержку в борьбе за император­ский трон склонял шоанца к совместной войне против императора. «Мы будем очень рады,— говорилось в этом посла­нии,— установить с вами отношения, поскольку, по нашему мне­нию, вы более способны и достойны, чем другие, владеть эфиоп­ским престолом» [298, т. 3, с. 310].

Как и во время вторжения Нэпира, осторожный правитель Шоа не пошел на открытую конфронтацию с императором. Не послал он шоанскую армию и в помощь Иоханнысу, ослабление которого способствовало его собственным планам.

Новое наступление египтян началось с неудачи: в ноябре 1875 г. отряд Мюнцингера был разгромлен у оз. Ауаса племена­ми афаров. Однако другой египетский отряд, численностью при­мерно 3 тыс. человек под командованием датчанина С.-А. Арендрупа, высадился в конце сентября в Массауа и, не встретив со­противления, 6 ноября достиг р. Мэрэб у Гундэта.

Неоднократные попытки императора Йоханныса добиться вмешательства европейских держав, прежде всего Англии, в конфликт закончились безрезультатно [384, с. 320]. Убедившись в этом, 23 октября эфиопский монарх обратился к населению страны с призывом объединиться и изгнать мусульман. Нельзя сказать, что этот призыв получил всеобщую поддержку. Со­бравшаяся 70-тысячная армия состояла главным образом из воинов-северян, областям которых непосредственно угрожала египетская агрессия. В то же время на призыв не откликнулся [74] ни один из феодальных правителей центральных и западных об­ластей страны. Так, уже упоминавшийся Менелик уклонился под предлогом волнений оромо в его владениях и слишком ко­ротким сроком для мобилизации [343, с. 40].

В ночь на 16 ноября эфиопская армия переправилась через Мэрэб и атаковала египтян. Сражение закончилось победой эфиопов, завершивших полный разгром противника в битве при Гундэте, во время которого, как говорится в хронике, император «крестил кровью тех, кто никогда не был крещен водой» [343, с. 41]. Военные трофеи, включавшие несколько тысяч современ­ных ружей, в том числе системы «ремингтон», 14 орудий и боль­шое количество боеприпасов, значительно усилили император­скую армию.

Урок, полученный при Гундэте, не пошел впрок египетскому хедиву. В феврале 1876 г. 20-тысячный отряд под командова­нием Мухаммеда Ратиб-паши перешел Мэрэб в районе Гуры и построил там два укрепления. Несмотря на более тщательную подготовку нового вторжения и значительную численность вой­ска, шансы египтян на победу отнюдь не увеличились. Победа эфиопов в первом сражении вызвала огромный энтузиазм среди населения, растущая как на дрожжах армия Йоханныса быстро достигла численности 200 тыс. человек. Хотя египетский коман­дующий и разослал послания о готовности заключить сепарат­ные соглашения с каждым из эфиопских правителей и оказы­вать содействие в восстановлении независимости отдельных об­ластей, никто из крупных феодалов не откликнулся. Более того, на сей раз под знамена Йоханныса собрались многие из тех, кто уклонился в первый раз. Правда, ныгус Шоа опять предпо­чел отсидеться в своих владениях, ограничившись присылкой подарков, среди них 100 лошадей [343, с. 41].

Полный разгром египтян в битве при Гуре 7—9 марта 1876 г. означал устранение угрозы целостности страны со стороны се­верного могущественного соседа. Трофеи включали 12 тыс. со­временных ружей, 16 пушек и другое военное снаряжение [343, с. 213].

Возросшая в результате побед над египтянами популярность императора позволила ему проводить более решительный курс во внутренних делах страны. Для феодалов-сепаратистов она означала, что во главе государства встал не слабый правитель, номинально олицетворяющий верховную власть, а сильный по­литический деятель, способный, при желании, привести в покор­ность любого претендента на власть. Население страны стало видеть в Йоханнысе защитника святой христианской веры, пра­вителя, для которого защита отечества была самым важным де­лом.

Не случайно на последующие после победы над египтянами годы падают самые значительные успехи Иоханныса в укрепле­нии центральной власти и создании в стране стабильной обста­новки. Как уже отмечалось, в 1878 г. о своей покорности императору [75] вынужден был объявить Менелик, при этом правитель Шоа добился сохранения своего контроля над Уолло, что первона­чально не входило в планы Йоханныса (подробнее см. [246, с. 158—160]). Достаточно успешно реализовывались и задачи по созданию в стране однородного конфессионального обще­ства.

Успех процесса утверждения в границах Эфиопской импе­рии единоверия во многом зависел от укрепления структуры церковной иерархии. Многочисленные обращения Йоханныса к александрийскому патриарху, подкрепленные значительными денежными суммами, привели к невиданному в церковной исто­рии страны событию: летом 1881 г. александрийский синод на­правил в Эфиопию сразу четырех абун. Религиозная политика государя постоянно находила широкое отображение на страни­цах эфиопских хроник, авторы которых сами были церковника­ми. И семь хроник, посвященных правлению Йоханныса, уде­лили этому событию больше места, чем всем социально-эконо­мическим изменениям в стране в этот период (см., например, [77]).

По мнению эфиопских историков, приезд в страну сразу че­тырех церковных иерархов представлял собой одно из величай­ших достижений императора Иоханныса IV [308, с. 109]. Во всяком случае, оно способствовало росту авторитета монарха среди христианского населения страны и, следовательно, содей­ствовало дальнейшему укреплению центральной власти.

В целом внутриполитическая обстановка в Эфиопии стано­вилась все более стабильной. Оппозицию центральной власти представляла лишь Шоа, но правитель этой области не стре­мился тогда бросить вызов императору. Консолидация верхов­ной власти монарха сужала возможности феодальных выступле­ний на уровне мелкой и средней знати. Отмечая успехи Йохан­ныса в борьбе с феодальными беспорядками, английский путе­шественник А. Уилд писал, что «в стране появилось больше бо­гатых купцов и благодаря решительным мерам против шаек грабителей на торговых путях значительно возросла торговля внутри страны, ввозится больше иностранных товаров... крестья­не чувствуют себя увереннее и меньше подвергаются притесне­ниям со стороны солдат» [109, с. 44].

Наметившаяся тенденция на достижение внутриполитиче­ской стабильности, в основе которой лежал рост авторитета центральной власти, не смогла в условиях усилившейся борьбы европейских колониальных держав за Африку получить даль­нейшее развитие. Нависшая угроза территориальной целостно­сти Эфиопии вынудила правящую верхушку страны бросить си­лы на решение задач внешнеполитического характера. [76]

Отношения с махдистским Суданом и Италией

Успехи вспыхнувшего в 1881 г. в Судане восстания против англичан во главе с Мухаммедом Ахмедом, более известным как Махди, изменили обстановку во всей Северо-Восточной Африке. Развивая наступление против англо-египетских войск, в 1883 г. махдисты заняли Кордофан, овладели провинцией Дарфур, а в апреле 1884 г. достигли границ Эфиопии и заняли Мэтэму.

Потерпев ряд поражений в Судане, Англия решила привлечь для борьбы против махдистов Эфиопию. Ее участие должно было прежде всего выразиться в помощи в эвакуации египет­ских гарнизонов из окруженных махдистами городов вблизи судано-эфиопской границы. С этой целью весной 1884 г. ко двору императора прибыл английский представитель адмирал У. Хьюитт, а также представитель египетского хедива, губернатор Массауа Мэйсон-бей, американец на египетской службе.

По заключенному 3 июня 1884 г. в Адуа договору, во-первых, Эфиопии предоставлялась свобода беспошлинного провоза че­рез Массауа товаров, в том числе оружия и боеприпасов. Во-вторых, с 1 сентября 1884 г. предусматривалось возвращение Эфиопии Богоса, при этом все оставшееся там имущество егип­тян переходило в собственность Эфиопии. В-третьих, импера­тор Йоханныс брал на себя обязательство обеспечить гарнизо­нам Кассалы, Амдыба и Сэнхета эвакуацию через территорию Эфиопии в Массауа. Остальные три пункта договора имели ме­нее важное значение и были направлены на нормализацию эфиопо-египетских отношений, ухудшенных в середине 70-х годов в результате агрессивных устремлений Египта в отношении Эфио­пии. В частности, египетский хедив предоставлял императору Эфиопии право самому назначать абуну из александрийского патриархата, обе стороны взаимно обязывались выдавать пре­ступников друг другу, император и хедив соглашались предо­ставить Англии право арбитража в случае споров, которые мо­гут возникнуть между обеими сторонами после подписания до­говора [382, с. 225—226].

В целом характер этого соглашения, известного как «договор Хьюитта», был выгоден для эфиопской стороны и в случае вы­полнения всех договоренностей мог бы расцениваться как побе­да эфиопской дипломатии. Не случайно эфиопский историк Зоуде Гэбрэ Сылласе отмечал, что этот договор «явился важным событием в истории Эфиопии. Эфиопами он расценивался как моральная и политическая победа, означавшая восстановление области Богос и первый шаг к получению Массауа. В то время Богос, неотъемлемая часть территории страны, значил для Эфиопии то же, что Эльзас для Франции... Ликвидация блока­ды Массауа, новые условия для эфиопских торговых операций там и перспектива расширения территории империи создавали для эфиопов новые горизонты и стимулы» [308, с. 141 —142].

Действительно, наконец-то, казалось, появилась возможность [77] ввозить через Массауа, до этого заблокированной Египтом, ог­нестрельное оружие, столь необходимое в борьбе за укрепле­ние центральной власти в стране, а в дальнейшем для реализа­ции планов выхода к Красноморскому побережью. Следует от­метить, что такие планы явились частью политического наследства Теодроса; в лице Йоханныса они нашли самого го­рячего сторонника. Не случайно, что требование передачи Эфиопии части побережья с Массауа было первым условием, выдвинутым эфиопским монархом во время переговоров с Хьюиттом. Лишь убедившись в тщетности своих усилий, Йоханныс был вынужден ограничиться правом свободного транзита через Массауа [308, с. 99]. Что же касается Богоса, северной провинции страны, отторгнутой в 1872 г. Египтом, то ее возвра­щение в лоно империи превышало престиж Йоханныса и увеличивало людской и экономический потенциал Северной Эфио­Пии — опоры центральной власти в борьбе против сепаратизма.

Таким образом, привлекательных сторон в этом договоре было достаточно. Другое дело, что, согласно его ст. 3, Эфиопия должна была вступить в боевые действия с махдистами. В ряде работ по истории Эфиопии содержится мнение, что в этой си­туации Эфиопия была послушным орудием политики Англии. Анализ внутри- и внешнеполитической обстановки в этот период позволяет не согласиться с подобной точкой зрения.

В начале 80-х годов Йоханныс, одержав победы над египтя­нами при Гундэте и Гуре, добившись подчинения   крупнейших феодалов страны, находился в зените своего могущества и мог позволить себе проведение независимого курса внешней полити­ки.  Во многом условия  «договора Хьюитта»  были со стороны Египта вынужденной уступкой Эфиопии, практически пять ста­тей этого соглашения были направлены    на то, чтобы убедить эфиопского монарха принять содержание шестой. Стремясь столкнуть Эфиопию с махдистами, английская дипломатия вы­нуждена была учитывать интересы эфиопской стороны в боль­шей степени, чем ей бы хотелось. Необходимо также иметь в виду, что с выходом к Мэтэме махдистские войска стали непос­редственно угрожать Эфиопии.

Эфиопская сторона честно выполнила взятые на себя по до­говору обязательства. Благодаря усилиям императорской ар­мии гарнизоны шести еще не захваченных махдистами городов были успешно эвакуированы через территорию Эфиопии. Одна­ко 3 февраля 1885 г. произошло событие, после которого «дого­вор Хьюитта» превратился, по словам С. Рубенсона, из «дипло­матического успеха в политическую катастрофу» [382, с. 236]. В. этот день при попустительстве Англии итальянские войска за­няли Массауа. Для Эфиопии это означало крах всех надежд на-получение выхода к морю. Таким образом, и на этот раз анг­лийская дипломатия сыграла роковую роль в судьбе Эфиопии. Вместо одного слабого противника страна получила двух силь­ных: махдистский Судан и Италию. Даже британский вице-консул [78] в районе Красного моря А. Уилд, при всех своих антиэфиопских настроениях, был вынужден отметить впоследствии ве­роломность позиции своего правительства. «Посмотрите на на­ше поведение по отношению к императору Иоханнысу с любой точки зрения,— писал он,— и вы не увидите в нем ни грана честности. По-моему это одно из наших наиболее грязных дел сре­ди многих, за которые мы несем ответственность в Африке... Англия использовала императора Йоханныса до тех пор, пока он был хоть сколько-нибудь полезен, а затем бросила его на милость Италии, которая с нашего благословления отправилась в Массауа и захватила территорию, принадлежавшую нашему союзнику, и позволила итальянцам нарушить все обещания, ко­торые Англия торжественно дала императору Йоханнысу» [109, с. 39].

Начало итальянской экспансии в районе Красного моря от­носится к концу 60-х годов. В «Опыте сводки главных данных всемирной истории после 1870 года» В. И. Ленин отмечал три главных этапа в развитии итальянской колониальной экспансии в этом регионе: «81: Италия в Ассабе»; «85: Италия в Мас­сауа»; «96: Абиссиния побеждает Италию» [15, с. 672, 674, 678].

В 1869 г. итальянский монах Дж. Сапето по поручению па­роходной компании «Рубаттино» приобрел за 6 тыс. талеров Марии-Терезии у местных правителей небольшую часть при­брежной территории Ассаб (Асэб). К 1881 г. собственностью компании стала вся естественная гавань Асэб. В этом же году итальянское правительство, заплатив «Рубаттино» отступные, объявило приобретенную территорию итальянской колонией [54, с. 8].

Используя Асэб в качестве опорной базы, итальянцы пред­приняли дальнейшее продвижение вдоль Красноморского побе­режья по направлению к Массауа. Оккупировав в феврале 1883 г. этот порт, они приступили к захвату других населенных пунктов к югу, таких, как Арафали и Аркико.

Итальянская колониальная экспансия осуществлялась в ус­ловиях благожелательного отношения со стороны самой мощ­ной в экономическом отношении державы того времени — Ве­ликобритании, которое объяснялось углублением империалисти­ческих противоречий между Англией и Францией. «Итальян­цам,— писал В. М. Хвостов,— никогда бы не видеть Эритреи, если бы на берега Баб-эль-Мандеба не направил свои взоры и французский империализм. Англо-французские противоречия явились основной предпосылкой итальянской колониальной экс­пансии» [243, с. 3].

Захват итальянцами прибрежных населенных пунктов, рас­положенных в пределах владений египетского хедива, хотя и настораживал правящие круги Эфиопии, все же особого беспо­койства не вызывал. Гораздо больше Йоханныса тревожили попытки итальянской дипломатии установить особые отношения с [79] феодальной верхушкой Шоа. По мнению Рима, усиление сепа­ратистских тенденций и поддержка ныгуса Менелика в его со­перничестве с императором могли привести к ослаблению цент­ральной власти и уходу с политической арены явно антиитальянски настроенного Йоханныса. Эта концепция составляла ос­нову «шоанской политики» Италии, прибегнувшей к испытан­ной колониальной тактике «разделяй и властвуй». Эта идея нашла четкое выражение в донесении итальянского представи­теля при шоанском дворе графа П. Антонелли. «В Шоа,— пи­сал он в Рим,— мы имеем дружественного нам короля, кото­рый, если мы будем продолжать помогать ему, имеет реальные возможности занять императорский трон и который нас щедро вознаградит за то, что мы сейчас делаем для него» [67, с. 29].

Стремясь превратить правителя Шоа в своего союзника, итальянцы с готовностью откликались на его просьбы о присыл­ке огнестрельного оружия. Так, например, в январе 1888 г. пра­вительство Италии направило Менелику I тысячу винтовок си­стемы «ремингтон». В сопроводительном письме итальянский премьер-министр писал: «Пусть они усилят вашу силу и уни­чтожат ваших врагов и врагов моей страны» [67, с. 17]. При этом следует отметить, что правитель Шоа не довольствовался эпизодическими дарами оружия. Еще в 1883 г. он сумел добить­ся от Италии разрешения пользоваться для торговых сделок портом Асэб. Уже в конце этого же года первый караван из 600 верблюдов, груженных золотом и слоновой костью, прибыл из Шоа в Асэб для обмена на оружие [368, с. 151].

По мере укрепления шоанской армии возрастали и опасения императора Йоханныса в отношении намерений как своего са­мого непокорного вассала, так и заигрывавших с ним итальян­цев.

Худшие опасения Йоханныса относительно дальнейших пла­нов Италии оправдались, когда в июне 1885 г. итальянский от­ряд захватил местечко Саати, расположенное уже в пределах империи. Оккупация Саати возвестила начало нового этапа в истории страны, характеризующегося активной колониальной политикой западноевропейских держав против древнейшего го­сударства Тропической Африки.

26 января 1887 г. войска Алулы, пожалуй, самого блестяще­го военачальника Эфиопии того периода, разгромили у Догали итальянский отряд численностью в 550 человек, направленный на помощь осажденным в Саати. Потери итальянцев составили 450 человек убитыми и 82 ранеными [343, с. 86].

Описание этого первого, но далеко не последнего вооружен­ного столкновения эфиопских войск с итальянской колониаль­ной армией содержится в книге воспоминаний одного из евро­пейцев, современника тех событий Дж. Портала, прибывшего ко двору императора с посреднической миссией. «Дорога на Са­ати,— отмечал он,— проходит через узкое ущелье, затем огиба­ет возвышенность в центре равнины и снова затем через ущелье [80] следует дальше. В день сражения абиссинцы скрытно залегли на окружающих холмах и не подавали никаких признаков жиз­ни до тех пор, пока итальянцы не достигли равнины и не оказа­лись зажатыми среди холмов. Итальянцы с уверенностью, свой­ственной неопытности, и с неоправданным презрением к умст­венным способностям противника не подумали об организации разведки или высылке вперед дозоров и не позаботились о про­верке близлежащих холмов. Едва лишь передовая часть италь­янской колонны достигла центра равнины, как послышались выстрелы и со всех сторон на них обрушился град пуль... Италь­янские солдаты, находясь на голой и открытой местности, пред­ставляли собой великолепную мишень. Затем прозвучал еще один залп, за которым последовал новый град пуль справа, за­тем слева, спереди и с тыла — итальянский отряд поистине по­пал в ужасную ловушку.

Итальянцы падали один за другим... Лишь немногие остава­лись в живых — но так и не было ясно, где противник, куда стрелять...» [103, с. 58—59]. Не скрывавший своих симпатий к итальянцам английский дипломат, размышляя об исходе этого сражения, пришел к верному выводу: «Опять повторилась все та же старая история: презрение по отношению к храброму противнику только лишь потому, что цвет кожи его оказался шоколадным, коричневым или черным и он никогда не участво­вал в батальонных учениях или же осенних маневрах» [103. с. 9].

Ряд исследователей, в частности X. Эрлих, рассматривают битву при Догали как «одно из важнейших событий в истории Эфиопии конца XIX в.». Исход этого сражения привел к откры­той враждебности между Италией и императором Эфиопии, что не оставляло Риму никаких надежд на осуществление своих ко­лониальных планов невоенным путем. В этой ситуации италь­янская дипломатия усилила свои действия, направленные на подталкивание правителя Шоа к открытому выступлению про­тив верховной власти [304, с. 122].

Победа при Догали вызвала в Эфиопии огромный энтузиазм. Вместе с тем напряженная внутриполитическая обстановка в стране не позволяла императору развить успех и двинуться на Массауа, как предлагали многие из его окружения. Императора не могла не пугать возможность возникновения еще одного те­атра военных действий. Поэтому, учитывая конкретную обста­новку, складывающуюся в стране — продолжающиеся вторже­ния на западе махдистов и нелояльность правящей верхушки Шоа,— он пошел на решение возникшей проблемы дипломати­ческим путем. Отдавая себе отчет в том, что за спиной Италии стояла Англия, Йоханныс направил в Лондон письмо, в кото­ром сетовал на нарушение «договора Хьюитта», поскольку итальянские власти в Массауа блокировали доступ оружия в Эфиопию (полный текст письма см. [103, с. 172—174]).

Единожды предав Эфиопию в вопросе о Массауа, английская [81] дипломатия продолжала действовать в том же духе. Де­монстрируя свою полную поддержку агрессору, английское пра­вительство в ответном письме посоветовало Йоханнысу найти общий язык с Италией, «мощным государством с дружескими и добрыми намерениями» [367, с. 381]. Кроме того, стремясь на­жить политический капитал, Великобритания предложила свои посреднические услуги в разрешении итало-эфиопского конф­ликта. С этой целью в конце 1887 г. к эфиопскому императору был послан уже упоминавшийся Дж. Портал, английский гене­ральный консул на Занзибаре.

Характер условий, выдвинутых итальянской стороной, не ос­тавлял сомнений в том, что Италия намеревалась использовать события в Догали для расширения своей колониальной экспан­сии. Помимо официального сожаления по поводу «кровавой бойни» при Догали от Эфиопии требовалось признание прав Италии на часть ее территории, в том числе Саати и Уаа, доли­ны Айлет, Сэнхет и некоторых других спорных, по мнению итальянской дипломатии, районов [103, с. 167—168]. Все эти условия были решительно отклонены эфиопской стороной.

В начале 1888 г. 80-тысячная эфиопская армия подошла к Саати, однако приказа о штурме так и не последовало. Опасаясь удара с тыла со стороны шоанского войска или махдистов, им­ператор предпочел сначала укрепить тылы.

Причины, обусловившие в апреле снятие осады с Саати, име­ли под собой реальную основу. 20 октября 1887 г. ныгус Шоа подписал договор о дружбе и союзе с Италией, по которому та обещала ему «военную помощь и другое содействие в достиже­нии его целей». Нелишне будет напомнить, что на протяжении многих лет цель у Менелика была одна — корона царя царей Эфиопии. Со своей стороны, ныгус Шоа обязывался «помогать правительству короля Италии во всех его затруднениях» [67, с. 23—24]. Кроме того, по договору, шоанская армия получила 5 тыс. винтовок системы «ремингтон», что значительно повы­шало ее боевую мощь.

Договор, заключенный шоанцами с Италией, представлял собой акт неповиновения центральной власти, тем более в тот момент, когда страна в целом находилась в состоянии войны с этой европейской державой. И в этом случае местный шоанский патриотизм оказался сильнее общегосударственных интересов. Впрочем, Менелик не собирался выполнять ни своих союзниче­ских, ни вассальных обязательств. Хитрый и опытный политик, он лавировал между обеими сторонами, используя любую воз­можность для укрепления своих позиций.

Уже отмечалось, что другой причиной прекращения военных действий против итальянцев была угроза со стороны махдистов. Итальянская агрессия на время отвлекла внимание императора от этой проблемы. По его приказу всю тяжесть борьбы против махдистов нес правитель Годжама ныгус Тэкле Хайманот, ко­торый в 1886 г. нанес им поражение при Мэтэме. [82]

Это был последний успех Эфиопии в ненужной ни ей, ни махдистскому Судану войне. Используя выгодную для себя си­туацию, когда основные силы эфиопской армии дислоцирова­лись у Саати, в 1888 г. махдисты вторглись в провинции Годжам и Бэгемдыр и в сражении при Сарвуха полностью разгро­мили армию Годжама. Разграбив Гондэр, уничтожив христиан­ские храмы и захватив в плен более 8 тыс. человек, среди них и семью годжамского правителя, махдисты вернулись в Мэтэму.

Таким образом, в 1888 г. Эфиопия оказалась в крайне слож­ном положении. Итальянский колониализм на побережье, заиг­рывания итальянских дипломатов с Шоа и успехи махдистов осложнили для йоханныса внутриполитическую обстановку. Да­же относительно лояльный к верховной власти ныгус Годжама проявлял все большее неповиновение, обвиняя императора в недостаточной помощи против махдистов. Но по-прежнему глав­ная угроза власти императора исходила из Шоа. Воспользо­вавшись ухудшением отношений между Йоханнысом и Тэкле Хайманотом, Менелик установил тесные отношения с годжамцем, призывая его к союзу против императора. Оба правителя отказались выступить на помощь своему сюзерену против мах­дистов, тем самым открыто встал в оппозицию к центральной власти. Сообщая в Рим о складывающейся обстановке, П. Ан-тонелли писал, что страна стоит на пороге неизбежной войны между Иоханнысом и Менеликом, поддерживаемым Годжамом [308, с. 246]. Таким образом, по мере обострения внешнеполи­тического положения Эфиопии набирали силу центробежные тенденции внутри страны.

Серьезность возникшей ситуации побудила Йоханныса пред­принять шаги, мало вписывающиеся в образ действий этого рев­ностного христианина. Преодолев религиозные условности свое­го времени, он обратился к преемнику умершего Махди халифу Абдуллаху с предложением о дружбе. «Давай не будем убивать бесцельно бедных и беззащитных,— говорилось в послании,— но давай вместе объединимся против наших общих врагов европей­цев... Если они покорят меня, они не минуют и тебя и разрушат твою страну... Поэтому в наших интересах договориться и уни­чтожить их» [389, с. 70]. Как видно из содержания письма, Йоханныс достаточно хорошо представлял себе будущее конти­нента в условиях европейской колониальной экспансии.

Инициатива эфиопского императора осталась без ответа, по­скольку требования халифа «оставить свою веру и стать му­сульманином» были неприемлемы. Ненужная война с махдистским Суданом становилась реальной неизбежностью.

Успешные действия на внешнем фронте были невозможны без наличия прочного тыла, без приведения в покорность Шоа и Годжама. В начале 1889 г. императорские войска вторглись в Годжам и разрушили его до такой степени, «что несчастная страна еще много лет не могла оправиться после этого» [413, с. 5]. Наказав за непослушание одного неверного вассала, Йоханныс [83] двинул армию на Шоа. Однако его войско, потрепанное в сражениях с махдистами и итальянцами, не обладало уже тем превосходством, которое оно имело еще несколько лет на­зад. Открытая борьба пугала как императора, так и Менелика. Уступавшая в численном отношении шоанская армия, хотя и усилила за последние годы благодаря итальянской помощи свой военный потенциал, не имела достаточного боевого опыта, по­скольку до сих пор ограничивалась борьбой с более слабыми племенами оромо. Начались переговоры, безуспешно продол­жавшиеся три месяца, вплоть до того момента, когда махдисты вторглись в северо-западные районы Эфиопии.

Новое махдистское вторжение позволило императору, гово­ря словами Г. Маркуса, «спасти престиж и выступить на защи­ту любимой христианской отчизны против неверных. Сами того не осознавая, махдисты, возможно, спасли Эфиопию от разрушительной гражданской войны» [343, с. 110]. Характеризуя сложную внутриполитическую обстановку того времени, автор одной из хроник сетует, что «в момент, когда над страной с обе­их сторон нависла угроза, основные соперники могли вступить в междоусобную войну, поставив свои собственные интересы вы­ше интересов страны» [72, с. 73].

В начале февраля 1889 г. 100-тысячная императорская армия достигла Мэтэмы. Начавшаяся 9 марта решающая битва уже почти завершилась падением города, когда Йоханныс был смер­тельно ранен. Оставшаяся без командующего феодальная ар­мия упустила инициативу и потерпела поражение.

Последним актом умирающего императора было назначение преемника. Им стал сын Йоханныса Мэнгэша, фигура, устраи­вавшая полностью главным образом феодалов Тыграя.

Оценивая исследуемый период в целом, следует отметить, что его основным содержанием была в первую очередь защита территориальной целостности страны, а не процесс централиза­ции, который, казалось бы, мог ускорить свою динамику перед лицом внешней угрозы. Во всяком случае, в буржуазной исто­риографии Йоханныс чаще всего выглядит как правитель, не сумевший поддержать своей деятельностью историческую преем­ственность в объединении страны.

Тем не менее было бы неверным преуменьшать вклад этого политического деятеля в процесс централизации Эфиопии. Воз­можно, этот вклад менее заметен на фоне яркой его деятельно­сти по защите рубежей страны, ратных подвигов на поле брани. Кроме того, умаление роли Иоханныса в объединении Эфиопии происходит и потому, что деятельность эфиопских императоров начиная с Теодроса рассматривается, как правило, в двух ес­тественно связанных между собой аспектах: модернизации Эфиопии и ее централизации, а что касается модернизации, то Йоханныс отнюдь не являлся ее сторонником.

Этим и объясняется отсутствие каких бы то ни было нов­шеств в период его правления. Правда, некоторое развитие [84] получили товарно-денежные отношения, когда нуждавшийся в денежных средствах для закупки огнестрельного оружия Йохан­ныс в 1888 г. был вынужден ввести для получения денег де­нежный земельный налог. Вместе с тем необходимо отметить, что введение товарно-денежных отношений в этот период отнюдь не означало наступления нового качественного этапа в процессе социально-экономического развития Эфиопии. Они не зарожда­лись внутри самого общества, а насильственно насаждались феодальной верхушкой страны.

Тыграи по происхождению, император Йоханныс сумел вый­ти за рамки местного национализма. Своей обязанностью он считал защиту любой части эфиопской империи. В период его правления официальным языком страны стал амхарский язык, наиболее распространенный по всей территории Эфиопии, хотя родным языком императора и его окружения был тигринья. Безусловно, такая языковая политика в известной мере содей­ствовала процессу консолидации народов Эфиопии.

Свидетельством того, что деятельность Йоханныса способст­вовала процессу централизации, является, в частности, то об­стоятельство, что с его смертью страна не распалась, словно карточный домик, на отдельные области, как это произошло в случае с Теодросом. Впервые с начала процесса объединения Эфиопии смена верховного правителя не повлекла за собой феодальной междоусобицы, отбрасывающей назад социально-экономическое развитие страны. «Йоханныс IV,— справедливо отмечают польские историки,— борясь с партикуляризмом от­дельных провинций и осуществляя общегосударственную поли­тику вопреки сепаратистским стремлениям феодалов, остался в истории страны поборником объединения Эфиопии, а также внедрения в сознание народа общеэфиопского патриотизма» [169, с. 296]. Определяя историческое место этого политическо­го деятеля в развитии Эфиопии, Зоуде Гэбрэ Сылласе пишет, что, «если бы не успехи Йоханныса, Менелику и его преемни­кам никогда не удалось бы сохранить независимость страны в почти полностью колонизованной Африке» [308, с. 161]. [85]