Глава 4

УКРЕПЛЕНИЕ ЭФИОПСКОГО ГОСУДАРСТВА

ПРИ МЕНЕЛИКЕ II

ИТАЛО-ЭФИОПСКАЯ ВОЙНА

1895—1896 гг.

Наиболее значительные достижения в централизации Эфио­пии приходятся на время царствования императора Менелика II, взошедшего на трон в 1889 г., вскоре после гибели Йоханныса IV. Его правление (1889—1913) явилось завершающей фазой начавшегося с середины XIX в. процесса развития страны от феодальной раздробленности к политической централизации,. в ходе которого в основном было завершено объединение Эфио­пии, ее расширение за исключением Эритреи, до современных границ. К этому же периоду восходит начало процессов модер­низации страны, создания наемной армии и складывания чинов­ничества, проникновения иностранного капитала. Известная исследовательница истории и культуры этой страны С. Панхерст справедливо отмечала: «Современная Эфиопия начина­ется со времени правления императора Менелика II» [373, с. 73].

Восшествие Менелика на трон императоров Эфиопии было обусловлено неуклонным возрастанием на протяжении XIX в. политического влияния и военной мощи его собственного доме­на — Шоа. Несмотря на волю умирающего Иоханныса, в соот­ветствии с которой государственная власть в стране должна была сохраниться за представителем Тыграя Мэнгэшой, в Эфиопии не нашлось никого, кто бы мог реально выступить со­перником ныгуса Шоа. Усилиями нескольких поколений прави­телей этой части империи к началу 90-х годов прошлого столе­тия она превратилась в экономически более развитую и полити­чески более стабильную по сравнению с другими область страны, система управления которой впоследствии была перенесена на всю эфиопскую империю.

Поскольку Шоа явилась как бы лабораторией, в которой отрабатывались методы будущего государственного строитель­ства Эфиопии, необходимо хотя бы в общих чертах представить развитие этого прототипа централизованной эфиопской им­перии. [86]

Шоа в борьбе за политическую гегемонию

Родившийся 17 августа 1844 г. будущий император Эфиопии Менелик II был девятым представителем шоанской династии, основателем которой, согласно устной традиции, являлся Нэгаси Крыстос. В условиях традиционной Эфиопии немаловажным было то обстоятельство, что родословная правящего шоанского дома восходила к императору Либнэ Дынгылю (1508—1540), сын которого нашел в этой области убежище во время нашест­вия племен оромо в XVI в.

Восстановление Шоа в пределах, существовавших до прихо­да оромо, было делом жизни нескольких сменявших друг друга поколений правителей. При пятом мэрыдазмаче Шоа (таков был наследственный титул правителей области) Асфа Уосэне, занявшем шоанский престол в 1777 г., в состав Шоа входили уже четыре обширные области: Йифат, Анкобэр, Мэрхабете и Мэнз.

Укрепление этой области-государства, ее политического и экономического положения падает на период правления деда Менелика — Сахле Сылласе (1813—1848). Эти несколько деся­тилетий отмечены интенсивным расширением территории Шоа, расцветом ремесел и торговли, совершенствованием системы ад­министративного управления.

В результате расселения оромо Шоа оказалась фактически изолированной от Северной Эфиопии, что имело далеко иду­щие последствия для развития области. На одно из них, в ча­стности, указывал посетивший Шоа в начале 40-х годов англи­чанин Харрис, который отметил, что «счастливым обстоятельст­вом как для правителя, так и его владений было существование окружающих галласких племен... полностью освободившее его от необходимости участия в междоусобицах, совершенно опу­стошавших другие провинции» [98, т. 3, с. 34]. Кроме того, эта изоляция обусловила создание сильной центральной власти в Шоа, а также рост местного национализма.

Основой внешней политики шоанских правителей, получив­шей свое наиболее полное выражение при Сахле Сылласе, бы­ла территориальная экспансия в южном направлении, где нахо­дились богатые торговые пути, откуда на внешние рынки посту­пали кофе, золото, слоновая кость и рабы. Кроме того, расши­ряя территорию Шоа за счет земель оромо, феодальная верхуш­ка области, и прежде всего сам Сахле Сылласе, искала союза с влиятельными вождями оромо. Именно тогда впервые широкое распространение получила практика заключения политических браков между представителями амхарской и оромской феодаль­ной верхушки, взятая впоследствии на вооружение императором Менеликом.

В результате долговременной программы по расширению пределов Шоа к началу 40-х годов ее территория значительно увеличилась: на севере ее границы доходили до Уолло, на западе — до р. Аббай, южной границей были пустыни, населенные [87] афарами. За счет включенных в ее состав племен население области достигло примерно 2,5 млн. человек.

Параллельно с расширением территории Шоа вырабатыва­лись и основы межнациональной политики, позднее распрост­раненной Менеликом на всю Эфиопию. В отличие ог северных областей страны Шоа была менее однородной по этническому составу. Постепенно шоанские оромо начали превосходить по численности амхара. Поэтому в этой части Эфиопии националь­ный вопрос стал одной из наиболее важных задач внутренней государственной политики, ведь от взаимоотношений этих двух этнических групп во многом зависела внутриполитическая ста­бильность Шоа. Основными чертами национальной политики были веротерпимость и ассимиляция, главным итогом — созда­ние своеобразной амхаро-оромской общности.

По мере расширения территории Шоа военные действия ото­двигались все далее от центральных районов области, где ста­бильная мирная обстановка создавала благоприятные возмож­ности для развития производительных сил. Шоанское крестьян­ство намного раньше, чем земледельцы северных областей, ощу­тило те преимущества, которые обусловливались централизован­ной государственностью.

Отсутствие феодальных междоусобиц, внутриполитическая стабильность в Шоа привели к развитию торговли и ремесел. Налоги от торговых операций составляли значительную часть, шоанской казны, немалыми были и таможенные пошлины от караванов, направлявшихся через территорию Шоа. Однако больше всего обогащению и процветанию области способство­вала военная добыча, захваченная в ходе многочисленных по­ходов против соседей-нехристиан, и дань, получаемая с населе­ния присоединенных районов.

Относительно высокую степень централизации Шоа отража­ла административная система управления области. Вся ее тер­ритория была разделена на провинции, число которых росло по мере расширения Шоа. Во главе каждой из них стоял губерна­тор, назначаемый ныгусом. Как правило, условием назначения на высокий административный пост в нехристианских провин­циях представителя местной знати было принятие им христиан­ства.

Вместе с тем отсутствие религиозного фанатизма в этни­чески неоднородном шоанском обществе способствовало тому, что в интересах дела на высокий пост порой назначался му­сульманин. Не вызывает сомнения то обстоятельство, что по сте­пени централизации к середине XIX в. Шоа намного опередила остальные области Эфиопии.

Неуклонный рост могущества Шоа не прошел мимо внима­ния эмиссаров европейских держав. В результате в 1841 г. был заключен договор о дружбе и торговле с Англией, а двумя го­дами позже — с Францией. Уже сам факт вступления правителя Шоа в самостоятельные контакты с иностранными державами [88] свидетельствовал о значительной степени независимости этой области.

Шоа сохраняла свою фактическую независимость вплоть до 1856 г., когда начатый императором Теодросом процесс полити­ческого объединения Эфиопии привел к включению этой области в состав единого эфиопского государства. В целом же смутный период в истории эфиопской государственности — «времена князей» — для Шоа явился периодом наивысшего процветания. Характеризуя положение в области, польские историки А. Барт-ницкий и И. Мантель-Нечко определяют его как «совершенно исключительное» и подчеркивают при этом роль государствен­ной политики, проводимой шоанскими правителями. «Все они начиная с Нэгаси последовательно проводили политику, целью которой было экономическое и культурное развитие провинции наряду с военным и политическим укреплением позиций собст­венной династии. Они являлись дальновидными политиками, понимавшими, что в итоге экономическое развитие ведет к ро­сту военной и политической мощи» [168, с. 255].

В последующие десять лет (1856—1865) Шоа превратилась в одну из провинций объединенной Эфиопии, однако шоанская феодальная верхушка использовала любое ослабление цент­ральной власти для укрепления собственных позиций. Не раз императорские войска посылали на подавление сепаратистских выступлений в этой части страны.

Возрождение былых порядков население Шоа связывало с возвращением на шоанский трон Менелика, сына последнего ныгуса области, умершего накануне решающей схватки с арми­ей Теодроса. Доставленный по приказу императора в Мэкдэлу 12-летний шоанский наследник эти десять лет провел при дво­ре Теодроса в качестве заложника.

Находясь все эти годы в эпицентре эфиопской политики, Ме-нелик был свидетелем успехов и неудач политики императора в централизации и модернизации страны и, вероятно, анализи­ровал их причины. Опыт, приобретенный в стенах Мэкдэлы, по­зволил ему в будущем лучше разбираться в проблемах, неиз­бежных в процессе укрепления государственности такой страны, как Эфиопия. Ошибки императора Теодроса, в частности кон­фронтация с церковью, религиозная нетерпимость к эфиопам-нехристианам, предпочтение жестких методов в объединении страны, побуждали Менелика искать альтернативу такого рода политике. Вместе с тем он не мог не оценить мероприятий Теод­роса, отвечавших требованиям развития Эфиопии: создание бо­лее благоприятной обстановки для торговли, использование технических знаний европейцев для модернизации страны, по­пытку реорганизации армии и т. д.

Когда в начале июля 1865 г. наследник шоанского престола, сумев обмануть бдительность охраны, бежал из Мэкдэлы и прибыл в Шоа, он являл собой уже достаточно опытного политика. Кроме того, свое пребывание в крепости он использовал и для [89] установления дружеских отношений со многими другими плен­никами, выходцами из правящих домов областей, силой втяну­тых Теодросом в состав объединенной Эфиопии.

Встав у кормила шоанской власти, молодой правитель стре­мился на практике воссоздать существовавшую до 1856 г. Шоа, с ее фактической независимостью от центральной власти и вну­триполитической стабильностью. Ключ к решению многих из; стоявших перед ним проблем Менелик видел в усилении воен­ной мощи шоанской армии. Итальянский путешественник А. Чекки, находившийся в Шоа в первые годы царствования Менелика, отмечал: «Чтобы реорганизовать систему управле­ния, заставить своих соотечественников снова уважать зако­ны... защитить их от внешней угрозы и особенно от мести импе­ратора, Менелик начал с увеличения и обучения армии» [94, т. 1, с. 265].

В обстановке усиления в середине 60-х годов XIX в. цент­робежных тенденций в стране и ослабления позиций верховной власти император Теодрос, втянутый, помимо того, в конфликт с Великобританией, не счел возможным предпринять каратель­ные действия по отношению к мятежной области. Ликвидация этой угрозы позволяла шоанскому правителю, действуя без ог­лядки, решительно осуществлять курс на укрепление позиции области на политической арене Эфиопии.

Одним из первых его шагов, направленных на достижение внутриполитической стабильности, было наведение порядка в делах шоанской церкви и в вопросах вероисповедания. Продол­жая религиозную политику своих предшественников, Менелик выступил в поддержку принципов веротерпимости, что должно было укрепить полиэтническую основу шоанского трона. «Лю­бые богословские споры запрещены в Шоа, где разрешены все вероисповедания; каждый эфиопский священнослужитель, ули­ченный в разжигании религиозных распрей, будет предан каз­ни» [343, с. 27]. Этим шагом Менелик завоевал популярность, поликонфессионального населения Шоа.

В целом, по мере ослабления империи Теодроса, Шоа все больше набирала силу. Однако должно было пройти еще более-двадцати лет до того момента, когда корона царя царей Эфио­пии увенчала чело ныгуса Шоа. Эти годы стали свидетелями территориального роста области и увеличения численности ее населения, совершенствования системы административного уп­равления и повышения боеспособности шоанской армии вслед­ствие усиленных закупок огнестрельного оружия, установления контактов с европейскими державами и использования в целях Шоа межимпериалистических противоречий.

Опытный  и  осторожный  политик,  Менелик  удержался  от соблазна  играть  на  эфиопской  политической  арене бoльшую роль, чем ему позволяла численность шоанской армии и потен­циальные возможности в борьбе с другими претендентами на императорский трон. Точно так же он не откликнулся на призыв [90] египетского хедива объединить усилия в борьбе против импера­тора Йоханныса, хотя в случае успеха этого предприятия путь к короне мог оказаться много короче. Сокрушительные пораже­ния египтян при Гундэте и Гуре и возросший в результате это­го авторитет верховной власти убедили шоанца в необходимо­сти искать пути решения своих целей не вооруженной борьбой, а всемерным укреплением политического и экономического положения Шоа.

Успешная реализация этой программы требовала обеспече­ния безопасности со стороны северных областей страны, оплота власти Йоханныса. С целью укрепления естественного оромского барьера между Шоа и Тыграем уже в 1868 г. шоанская ар­мия приступила к завоеванию области Уолло, феодальная вер­хушка которой в последние годы все больше ориентировалась на Тыграй [81, т. 1, с. 202].

Опыт развития Эфиопии эпохи централизации убедительно свидетельствовал, что на успех мог рассчитывать тот политиче­ский деятель, армия которого обладала преимуществом в огне­стрельном оружии. Первоначально шоанский арсенал увеличи­вался за счет сделок с мелкими торговцами оружием, преиму­щественно из Адена, но постепенно главным поставщиком ста­новится Италия, стремившаяся в своих колониалистских инте­ресах противопоставить Шоа верховной власти. Так, в 1876 г. 200 винтовок системы «ремингтон» передала Менелику находив­шаяся в Шоа итальянская географическая экспедиция. Вслед за этим в качестве дара от короля Италии прибыли 2 горные пуш­ки, 2 ящика снарядов и 11 тыс. патронов. По подсчетам А. Чек­ки, к началу 80-х годов в шоанской армии имелось 4 тыс. вои­нов, вооруженных современными винтовками, и еще 18 тыс. — кремневыми ружьями [94, т. 1, с. 355].

Оснащая свою армию огнестрельным оружием, Менелик ис­ходил не только из потребности борьбы за верховную власть. В период его правления дальнейшее развитие получила феодаль­ная экспансия Шоа. В 1878—1889 гг. Менелик значительно рас­ширил границы своих владений. Так, в 1882 г. свою зависимость от Шоа признали султанат Джимма, а также населенные оромо области Лиму, Гера и Гума. Несколько позднее, в 1886 г., шоанские войска под командованием раса Гобэны Дачи подчинили Уоллегу [81, т. 1, с. 170].

Если до середины 90-х годов шоанская экспансия осущест­влялась главным образом во внутренние районы страны, то в последующие годы ее направление стало смещаться в сторону Красноморского побережья. Приближение границ Шоа к морю должно было стимулировать торговлю в пределах области, спо­собствовать контактам ныгуса с иностранными державами и со­кращать сроки доставки огнестрельного оружия. По мнению феодальной верхушки Шоа, достижению этих целей могло спо­собствовать присоединение Харэра.

До лета 1885 г. Харэр  находился под египетским управлением, [91] однако после поражений в эфиопо-египетской войне еги­петский гарнизон был эвакуирован и власть в городе перешла к представителю местной династии.

Анализ методов территориального расширения шоанских войск свидетельствует о их значительном многообразии. В част­ности, известно, что во многих случаях Менелик, стремясь к со­хранению традиционных форм хозяйства мусульманских об­ластей, предлагал своим противникам мирное подчинение на условиях своего рода автономии.

Помимо стратегического положения купеческий Харэр при­влекал ныгуса Шоа торговым характером экономики. Стремясь, сохранить хозяйственную жизнь города и деятельность его тор­говой общины, Менелик, как и в случае с Джиммой, обратился к правителю города: «Я пришел вернуть себе свою страну, а не разрушать ее. Если ты подчинишься, если станешь моим васса­лом, я не лишу тебя права управлять страной. Подумай об этом, чтобы не пожалеть потом» [81, т. 1, с. 238]. Поскольку эмир отказался добровольно подчиниться, судьба Харэра была решена в ходе битвы при Челенко 6 января 1887 г. После побе­ды шоанских войск в городе был оставлен гарнизон под ко­мандованием двоюродного брата ныгуса Мэконнына (здесь, в Харэре, кстати, родился и первый сын нового харэрского губер­натора Тэфэри — будущий император Хайле Селассие I).

Проводимая Менеликом политика территориальной экспан­сии отвечала сразу нескольким целям. Во-первых, по мере про­движения границы Шоа к югу менялось ее географическое по­ложение. Из окраинной юго-восточной периферии эфиопской империи она постепенно начинала занимать центральное поло­жение увеличивающейся в размерах страны, что представляло несомненные выгоды в борьбе за политическую гегемонию в Эфиопии. Во-вторых, присоединение новых земель позволяло увеличивать численность шоанской армии. В-третьих, в прямой зависимости от этой политики находилось развитие экономики Шоа. С одной стороны, благодаря коммерческим операциям в страну попадало огнестрельное оружие, необходимое для рас­ширения пределов Шоа, с другой — приобретенные земли явля­лись новыми рынками и источниками сырья, что способствовало развитию торговли и ремесел.

Борьба за политическую гегемонию в стране порой приводи­ла Шоа к вооруженным столкновениям с другими областями Эфиопии, в частности с Годжамом. В начале 80-х годов яблоком раздора между шоанской и годжамской феодальной верхушкой стали богатые золотом и слоновой костью оромские земли за р. Аббай. На стороне ныгуса Тэкле Хайманота была и мораль­ная поддержка со стороны императора Йоханныса. Встревожен­ный изменением политического баланса в стране вследствие бы­строго укрепления Шоа, он пытался противопоставить Менелику другого правителя. Тем не менее в 1882 г. в битве при Ымбабо шоанская армия одержала победу. [92]

Современные европейские исследователи уделяют этому со­бытию незаслуженно малое внимание, считая битву при Ымба­бо одной из привычных междоусобных схваток. Вместе с тем, и на это справедливо указывает эфиопский историк, победа шоан-цев над годжамской армией явилась важнейшим шагом на пути укрепления позиций феодальной Шоа в борьбе за политическую гегемонию [265, с. 4]. Вынужденный все больше считаться с Шоа, император признал за ней все предыдущие завоевания, а также передал Менелику отобранный у правителя Годжама ти­тул царя Кэфы. Хотя сама Кэфа еще сохраняла независимость, носитель этого формального титула получал право на нее.

Сложное внешнеполитическое положение Эфиопии побужда­ло императора искать способы установления более прочного союза с шоанским правителем. В 1882 г. была достигнута дого­воренность о браке между шестилетней дочерью Менелика Зоудиту и двенадцатилетним сыном императора Арая Сылласе. В случае отсутствия наследников от этого брака императорская корона должна перейти к Менелику [343, с. 71]. Таким обра­зом, у правителя Шоа появились законные, хотя и довольно призрачные, права на императорскую корону в будущем.

Однако перспективы отдаленного будущего не могли удов­летворить честолюбивого правителя Шоа. До конца 80-х годов его деятельность по-прежнему была неразрывно связана с пре­творением идеи создания мощной Шоа, с превращением ее в политический центр Эфиопии. Наряду с расширением своих вла­дений большое внимание шоанский правитель уделял установ­лению выгодных связей с европейскими державами. Подобно многим своим предшественникам, он не пренебрегал возмож­ностью использовать технические знания и опыт любого заез­жего европейца. Однако стремление к конечной цели политики побуждало его искать поддержки крупной державы, в интере­сы которой входил бы рост могущества шоанского государства.

80-е годы XIX в. явились свидетелями неуклонного укрепле­ния итало-шоанских связей, подкрепленных рядом договоров и соглашений. Каждая из сторон получала определенные выгоды из такого рода сотрудничества, однако итальянской дипломатии так и не удалось добиться своей главной цели — столкнуть ны­гуса Шоа с императором Йоханнысом. Что же касается фео­дальной верхушки Шоа, то она в полной мере использовала расположение Италии для реализации своих планов.

Одним из примеров являются обстоятельства, которые спо­собствовали захвату Харэра шоанской армией. Известно, что эта акция осуществлялась при молчаливом согласии Италии и ее союзницы по антифранцузской коалиции в этой части Аф­рики Англии. В ответ на письмо, в котором шоанский ныгус обосновывал исторические права на Харэр, итальянское прави­тельство дало понять, что оно не возражает против захвата го­рода шоанскими войсками. «При нынешнем положении вещей,— писал министр иностранных дел Италии Робилант командующему [93] итальянскими войсками в Массауа,— нам не мог быть неприятным захват Харэра правителем Шоа, ибо это закрыло бы дорогу устремлениям другой державы (Франции.— Авт.)» (цит. по [232, с. 109—110]). В период захвата Харэра впервые проявилось присущее Менелику умение использовать в своих целях межимпериалистические противоречия, которое впослед­ствии станет одной из характерных черт эфиопской дипломатии.

За 24 года пребывания Менелика во главе Шоа площадь об­ласти и ее население значительно увеличились. Если в 1840 г. численность населения Шоа составляла приблизительно 2,5 млн. человек, то уже к началу 80-х годов она увеличилась примерно до 5 млн. человек, «христиан, мусульман и язычников» [81, т. 1, с. 182]. Наряду с территориальным расширением владений под шоанской короной шел процесс совершенствования администра­тивной системы управления и национальной политики по отно­шению к неамхарским этническим группам.

Обстановка внутриполитической стабильности в пределах Шоа позволила ее правителю скопить в своей казне огромные средства, необходимые для закупки огнестрельного оружия. В 1888 г. торговые налоги с одного Харэра составили 20 тыс. та­леров Марии-Терезии. В целом же все включенные в этот пе­риод в состав Шоа области приносили ежегодно в денежном исчислении огромную по тем временам сумму в 200 тыс. талеров [308, с. 179]. Поэтому, несмотря на то что по договору 1878 г. тлоанский ныгус был вынужден вносить в императорскую казну значительные суммы, у него еще оставалось немало средств для собственных целей. Если, например, в 1850 г. в шоанской армии на вооружении имелась всего 1 тыс. единиц огнестрельного ору­жия, то к 1889 г. она располагала по крайней мере 60 тыс. вин­товок и ружей различных систем и несколькими миллионами патронов к ним.

Оценивая причины, лежащие в основе укрепления позиций Шоа на общеэфиопской политической арене, многие исследо­ватели выделяют умелую внешнеполитическую деятельность ее правителя и ценность полученного им опыта в этой области. «Когда в 1889 г. г. Менелик стал императором всей Эфиопии,— пишет эфиопист из Ганы К. Дарква,— он имел за плечами более чем двадцатилетний опыт не только в управлении Шоа, но и в сношениях с европейскими странами. И именно опыт пребыва­ния на престоле Шоа явился успехом его правления уже в каче­стве императора Эфиопии» [297, с. 212]. Во всяком случае, в период, когда после гибели императора Йоханныса при Мэтэме страна осталась без верховного правителя, в Эфиопии не ока­залось ни одного политического деятеля, который мог бы соста­вить ныгусу Шоа серьезную конкуренцию в борьбе за импера­торскую корону.

Сравнивая методы Теодроса по централизации Эфиопии с методами шоанских (в том числе и Менелика) правителей по централизации своего домена, нетрудно увидеть их различие. [94] «Теодрос и шоанская династия, — отмечает М. Абир, — представ­ляют старый конфликт между революционным и эволюционным подходами (к проблеме централизации.— Авт.). Какой из них предпочтительнее и более соответствует условиям сложной си­туации Эфиопии — этот вопрос остается открытым» [261, с. XXVI]. Развитие событий в последовавшие годы позволяет считать шоанский эволюционный подход к проблемам объеди­нения страны и централизации власти более эффективным, по­скольку в этом случае больше внимания уделяется учету кон­кретной обстановки и реальных возможностей осуществления того или иного шага на пути к укреплению эфиопской государ­ственности.

Реформы императора Менелика II (1889—1895)

Получив известие о гибели императора Иоханныса, Мене­лик незамедлительно провозгласил себя верховным правителем страны. Продвигаясь во главе своей армии на север, он быстро поставил под свой контроль области Уолло, Ласта, Годжам, Иеджу и Бэгемдыр. Поскольку правители этих областей хорошо осознавали соотношение сил в стране, никто из них не оказал серьезного сопротивления.

Угроза планам нового императора могла исходить лишь из Тыграя, правитель которой, Мэнгэша, формально являлся пре­емником Иоханныса. Однако тыграйские феодалы, армии кото­рых были достаточно потрепаны в последнем бою с махдистами при Мэтэме, постарались лишь укрепиться в своих северных владениях. Что же до Менелика, то немедленное подчинение Тыграя не входило в его планы. Фактически эта область ока­залась как бы между двумя жерновами: с одной стороны, без­опасности местных феодалов угрожала все возраставшая актив­ность Италии, с другой — императорская армия. Менелик не без оснований полагал, что продвижение итальянцев в глубь Тыграя вынудит феодалов этой области искать защиту у вер­ховной власти. И действительно, в марте 1890 г. Тыграй фор­мально признал власть императора.

Коронация Менелика 3 ноября 1889 г. произошла не в Аксуме, традиционном месте коронования эфиопских императоров, а в столице Шоа Энтото, что означало начало шоанского периода в политической жизни страны. Отсюда и начались реформы, озна­меновавшие первые годы правления Менелика в качестве ца­ря царей Эфиопии. Они были прежде всего вызваны необходи­мостью ликвидации сложной ситуации, сложившейся в стране в начале 90-х годов прошлого века. Часть ее территории остава­лась под контролем итальянских колонизаторов и рассматрива­лась ими как плацдарм для дальнейших захватов, некоторые северные области, в частности Бэгемдыр и Сымен, по-прежнему подвергались вторжениям махдистов. [95]

Страна переживала и небывалые экономические трудности. Вспыхнувшая в 1889 г. эпизоотия резко сократила поголовье скота, и многие земельные площади остались невозделанными. В результате начался великий голод.

Ужасающую картину Эфиопии тех лет приводит в своем от­чете русский путешественник В. Машков, находившийся в этой стране в 1891 г.: «В первое мое путешествие по Абиссинии мне пришлось прожить в Анкобере несколько месяцев. Я хорошо знал его окрестности. Они представляли собой обетованную землю, что называется, текущую млеком и медом. Но теперь страна стала неузнаваемой. От голода и эпидемий она потеря­ла большую часть своего населения, оставшиеся же в живых обратились в нищих... Постигшие страну несчастия начались еще в 1889 году эпизоотией. Пал весь крупный рогатый скот. Пахать стало не на чем... Появился страшный голод и сопро­вождающие его эпидемии... Потрясающие картины, которым мы были очевидцами,  навсегда  останутся  в нашей памяти» [18, ф. Политархив, д. 2008, л. 144—145]. Афэуорк Гэбрэ Ийесус сообщает, что тогда были нередки случаи людоедства [84, с. 41]. Сложившаяся   ситуация   требовала   решительных   действий, обусловленных, помимо прочего, и объективными задачами, стоящими перед верховной властью в укреплении государства.

Уже в первый год своего правления Менелик приступил к реорганизации административной системы, используя для этой цели шоанский опыт. Суть реформы заключалась в замене ме­стных правителей чиновниками, назначаемыми самим импера­тором. Введение этой системы означало первые шаги по пути к конечной цели эфиопского монарха — созданию абсолютистско­го государства.

В соответствии с новой административной системой вся стра­на была разделена на провинции, во главе которых находился назначаемый из центра губернатор, наделенный обширными полномочиями. Провинции разделялись на районы, а те, в свою очередь, на округа. Еще более мелкой административной едини­цей была адди, группа деревень, а самой мелкой — деревня, где административная власть принадлежала чыкка-шуму, деревенскому старосте [376, с. 117].

Вместе с тем следует отметить, что в ряде случаев принцип замены местных правителей чиновниками из центра не был осу­ществлен. Во избежание конфликта с наиболее мощными на­следственными правителями император шел на сохранение тра­диционной системы власти, однако при этом местный феодал правил уже не в силу своих исконных прав, а по назначению императора. Так, в Годжаме у кормила власти был оставлен ныгус Тэкле Хайманот.

Введение новой административной системы не внесло особых изменений в самый порядок управления: назначенные из центра администраторы обладали теми же полномочиями, что и преж­ние наследственные правители. Точно так же она не изменила [96] феодально-иерархического характера отношений на администра­тивной лестнице, когда каждый чиновник подчинялся лишь своему непосредственному начальнику. Поэтому любое распо­ряжение императора должно было пройти через все ступеньки этой административной лестницы: от губернатора провинции до деревенского старосты, что требовало немалого времени.

В целом же административная реформа Менелика II сыгра­ла важную роль в процессе консолидации эфиопского государ­ства. Благодаря ее введению стало создаваться положение, по­чти полностью исключавшее междоусобные войны и мятежи феодалов против центральной власти.

Укрепление центральной власти на местах позволило перей­ти к осуществлению военной реформы. Содержание армии ло­жилось тяжелым бременем на крестьянство. Не получавший жалованья эфиопский солдат требовал от земледельца кров и пищу, забирая порой у крестьянина все, что тот имел. Большин­ство людей нашей страны, что зовутся солдатами,— сетует Гэбрэ-Хыйуот Байкэдань,— ничего не делают, а только разгу­ливают по площади и едят хлеб, заработанный трудом несчаст­ных крестьян» [87, с. 13]. Солдатские грабежи мирного населе­ния стали привычными элементами жизни эфиопского общества.

В условиях голода и хозяйственной разрухи начала 90-х го­дов такой порядок вступил в противоречие с интересами госу­дарства. Не регламентированные поборы со стороны солдат до крайности усугубили бедственное положение крестьян и привели к тому, что армию нечем было кормить.

Выход из положения Менелик усмотрел в замене системы постоя введением налога на содержание армии. В октябре 1892 г. был издан императорский указ, согласно которому сол­датам запрещалось размещаться в домах крестьян и требовать от них пропитания. Вместо этого крестьяне были обложены спе­циальным налогом в размере ¹/₁₀ урожая [81, т. 1, с. 325; 294, с. 172—173]. Этот налог получил название «асрат» (десятина).

Действие нового налога проявилось не сразу, но постепенно он привел к улучшению снабжения армии, поскольку в извест­ной степени гарантировал государству получение определенно­го количества продовольствия, необходимого для содержания войска. В соответствии с указом императора во многих районах страны были созданы государственные зернохранилища. Так, во время итало-эфиопской войны 1895—1896 гг. императорская армия на первых порах получала продовольствие из зернохра­нилищ на территории Уолло.

Перевод армии, хотя и не полностью, на государственное содержание дал возможность не только поднять дисциплину в войсках, но и сделать шаг вперед по пути создания постоянной армии. Хотя в целом этот процесс получил свое завершение при Хайле Селассие I, в правление Менелика были сформированы постоянно действующие отряды воинов, дислоцированные в от­дельных провинциях. В условиях осуществления административной [97] реформы император меньше опасался выступления воин­ских подразделений провинций против центральной власти. Кроме того, получавшие довольствие из государственных зерно­хранилищ солдаты уже в меньшей степени зависели от своего местного начальства.

Помимо военной стороны дела замена постоя десятиной в известной мере способствовала и улучшению экономического положения в стране. Если раньше страх земледельца лишиться последних припасов продовольствия служил тормозом к повы­шению производительности труда, то в новых условиях он полу­чил стимул для расширения своего хозяйства. Эфиопский иссле­дователь форм землевладения и землепользования Махтэмэ Сылласе Уольдэ Мэскэль в связи с этим отмечал, что «новая система удовлетворяла и солдат и крестьян, которые получили возможность жить и работать, не опасаясь больше за себя» [339, с. 295].

Впервые с времен аксумских царей была предпринята попыт­ка проведения денежной реформы. Еще в 1888 г. Менелик, бу­дучи ныгусом Шоа, поручил своему советнику швейцарцу Ильгу приобрести в Европе оборудование для чеканки монет. В новых условиях денежная реформа должна была распространиться на всю страну и способствовать укреплению центральной власти, государственного суверенитета и единства Эфиопии. Помимо этого собственная валюта была призвана сыграть важную роль в экономике страны, прежде всего в сфере торговли.

Первоначально предполагалось, что заботу о чеканке эфиоп­ских монет возьмет на себя Италия. В соответствии со ст. 4 до­полнительного соглашения к Уччиальскому договору от 1 ок­тября 1889 г. предусматривалось, что император Эфиопии вы­пустит свои деньги, которые будут изготовляться в Италии [67, с. 31].

В условиях обострения итало-эфиопских отношений (см. ни­же) предусмотренный путь осуществления денежной реформы оказался невозможен. Заказ на выпуск новых денег был пере­дан французскому монетному двору. Сама реформа последовала за денонсацией в начале 1893 г. Уччиальского договора. Со­гласно сведениям Гэбрэ Сылласе, Менелик избрал для денеж­ной реформы момент, когда ему необходимо было показать европейским державам, что Эфиопия не считает себя протектора­том Италии и, как любое независимое государство, обладает всеми необходимыми атрибутами суверенитета [81, т. 2, с. 402].

Началом денежной реформы стал императорский указ, кото­рый гласил: «С целью повысить престиж нашей страны, Эфио­пии, и содействовать процветанию торговли я повелел изгото­вить новый талер... Для оплаты мелких товаров я также изго­товил монеты достоинством в половину, четверть и восьмушку талера, равные половине, четверти и восьмушке старого талера (талера Марии-Терезии.— Авт.). В торговле принимайте новый талер наравне со старым. Того же, кто отказывается принимать [98] новый талер, схватите и приведите ко мне!» (цит по [213 с. 200]).

Новые эфиопские монеты появились впервые в 1894 г., одна­ко количество их было крайне незначительным, около 200 тыс. талеров [315, с. 481]. Несмотря на неоднократные обращения Менелика к населению, ему не удалось добиться широкого внедрения новой денежной единицы. Подавляющее большинство населения страны настороженно относилось к ней и даже отка­зывалось принимать, предпочитая привычную монету — талер Марии-Терезии. Что же касается сельской глубинки, то здесь торговый обмен продолжал осуществляться на основе натураль­ных эквивалентов: соли, шкур животных и т. п. По словам М. де Коппе, европейцы, направлявшиеся во внутренние районы страны, вынуждены были брать с собой талеры Марии-Терезии, бруски соли, патроны и ткани [81, т. 2, с. 595].

Эта ситуация сохранялась в течение всего правления Мене­лика. На это, в частности, обращал внимание Гэбрэ Хыйуот Байкэдань в памфлете, относящемся по времени к последним годам этого императора: «...нынешние деньги нашего государст­ва никуда не годятся. В них нет ни порядка, ни лада. В одной области деньгами служит соль, в другой — патроны. Поэтому, если государство не введет единый денежный порядок для всей Эфиопии, торговля не сможет процветать» [217, с. 138].

Таким образом, очередная попытка насаждения товарно-де­нежных отношений «сверху», волею монарха, потерпела фиаско. Значение денежной реформы в конкретных условиях середины 90-х годов XIX в. целесообразно рассматривать не в экономи­ческом аспекте, а во внешнеполитическом, наряду с другими мероприятиями Менелика, направленными на объединение и упро­чение независимости Эфиопии.

Важным моментом реформаторской деятельности Менелика было основание постоянной столицы эфиопского государства. С упадком в X в. Аксума роль центра страны в разное время при­нимали на себя Гондэр, Мэкэле, Анкобэр и др. Чаще же всего резиденциями эфиопских императоров служили огромные пала­точные городки, которые и играли роль столицы страны. В этом наглядно проявлялась феодальная раздробленность Эфиопии, в ходе которой непрекращающиеся выступления феодалов вы­нуждали верховного правителя страны то и дело выступать в поход против мятежников.

Еще будучи ныгусом Шоа, Менелик решил основать столицу области в районе Энтото, где, по преданию, некогда находилась древняя столица императора Либнэ Дынгыля (1508—1540). Од­нако скорее всего в основе этого решения лежали не романти­ческие, а практические соображения. По мнению М. де Коппе, выбор места объясняется тем, что из Энтото можно было легко достичь любого пункта в центральной части страны [81, т. 1, с. 163]. Тем не менее вскоре пришлось перевести столицу в дру­гое место. По словам французского путешественника Мишеля, [99] «открытая ветрам, лишенная удобных подъездных путей и питьевой воды, гора Энтото представляла собой невозможное место для столицы» [102, с. 105]. Вскоре на склоне Энтото вблизи горячих источников было найдено другое место, где в 1882 г. началось строительство первых зданий постоянной сто­лицы Эфиопии. По желанию жены Менелика Таиту ее назвали Аддис-Абебой (Новый цветок).

С 1889 г. после коронации Менелика новый город стал им­ператорской резиденцией, средоточием веек процессов по цен­трализации и модернизации эфиопской империи. Роль Аддис-Абебы в экономической жизни страны ярко обрисовал посетив­ший ее в конце XIX в. английский путешественник: «На базар в Аддис-Абебу привозят зерно и специи с оз. Тана, хлопок с бере­гов Голубого Нила, золото из Бени-Шангуля, мускус из страны галла. Соль, привозимая издалека, из Тыграя, является заменой талера. Прекрасные шаммы, тяжелые свертки шерстяной мате­рии, ювелирные изделия и оружие, седельное снаряжение и плу­ги — все можно найти здесь. Фактически именно здесь вы мо­жете почувствовать коммерческий пульс Абиссинии, получить возможность ознакомиться с внутренним состоянием ее разви­тия и увидеть, что она хочет от иностранца и что она может дать взамен» [104, с. 108].

Аддис-Абеба стала и тем местом, откуда Менелик осущест­влял руководство процессом присоединения к империи новых областей. Если раньше он определялся логикой борьбы прави­теля Шоа за императорский трон, то в условиях усиления «схватки за Африку» между империалистическими державами политика территориального расширения эфиопского государства стала определяться в значительной степени желанием правящих, кругов страны обеспечить территориальную целостность и поли­тический суверенитет Эфиопии.

10 апреля 1891 г. Менелик направил европейским державам письмо, в котором заявил о своем намерении восстановить Эфиопию в ее прежних границах. В этом письме определялись исконные с эфиопской точки зрения границы империи, которые образовывали как бы круг, начинающийся несколько южнее Массауа на севере, проходящий в районе Фашоды на западе, оз. Рудольф — на юге и Асэба — на востоке. «Я не собираюсь оставаться равнодушным наблюдателем, в то время как дале­кие державы появляются с идеей раздела Африки»,— говори­лось, в частности, в этом письме [18, ф. Политархив, д. 203,. л. 51]. Письмо императора было дипломатической акцией, при­званной оградить эфиопские земли от посягательств колониза­торов. Присоединение новых территорий предотвращало захват империалистическими державами и препятствовало превраще­нию окраинных областей в плацдарм для последующего насту­пления на саму Эфиопию.

В основе территориального расширения Эфиопии в послед­ние десятилетия прошлого века лежали потребности, имевшие [100] вневременной характер, которые вытекали из самой природы феодального государства. В частности, традиционная система содержания армии, когда земельные участки являлись основ­ным видом пожалования за службу, на протяжении всей исто­рии Эфиопии побуждала правителей страны стремиться к при­соединению новых земельных площадей. «Экспансия в южном направлении,— отмечает английский историк Дж. Маркакис,— явилась огромным благодеянием для знати. Расширение границ государства, увеличивавшее возможности для получения дол­жностей, значительно расширяло класс помещиков-землевла­дельцев и вело к росту их земельных владений» [345, с. 90].

В период между воцарением Менелика на эфиопский трон и началом итало-эфиопской войны 1895—1896 гг. в состав эфиоп­ского государства вошли обширные районы к югу и юго-западу, включая Конту и Кулло (1889 г.), Огаден, Бале и Сидамо (1891 г.), Камбата (1893 г.), Уоламо (1894 г.).

С процессом территориального расширения Эфиопии нераз­рывно связано создание гэббарной системы в присоединенных областях, представляющей собой эфиопскую разновидность кре­постничества. Суть этой системы заключалась в выделении для прокормления солдат и императорских чиновников земли вме­сте с проживающими на ней крестьянами. Губернатор получал в свое распоряжение до 1 тыс. гэббаров, а воин, в зависимости от заслуг, от 10 до 20 гэббаров.

Часть земельных площадей завоеванных районов, примерно треть, оставлялась в руках местной знати, остальная делилась между воинами и короной. «Целью этих мероприятий были, во-первых, феодализация земельных отношений, что приводило к превращению местных правителей в феодалов и надежную опору новой власти и к закрепощению местного населения, а во-вторых, вознаграждение войска и снабжение его более чем достаточными средствами к существованию на местах новой службы» [247, с. 38].

В результате распределения земель и крепостных в южных областях образовались три социальные группы: безземельное крестьянство (гэббары), мелкие землевладельцы (местная знать и солдаты-завоеватели) и феодальная аристократия. По словам эфиопского историка, «завоеванные области юга, юго-запада и юго-востока составили оплот эфиопского феодального землевла­дения» [329, с. 30].

На территории вновь присоединенных областей строились кетема, укрепленные военные городки, с гарнизонами, в задачу которых входил не только контроль над местным населением, но и создание оборонительного заслона.

В результате расширения границ Эфиопия включила в себя ряд неамхарских племен и народностей. Национальная полити­ка в отношении этой части населения отражала интересы амхарских феодалов, стремившихся к расширению сферы феодаль­ной экслуатации нехристианского населения. [101]

Сущность административного, политического, социального и культурного вовлечения населения присоединенных областей в состав эфиопского государства обычно определяется как амхаризация. В действительности этот процесс носил «не столько этнический, сколько социальный характер, и шоанские воины (среди них были и амхара и оромо), расселенные по военным городкам и жившие за счет местного населения, проводили эту политику, защищая интересы не своих этнических групп, а гос­подствующего класса феодальной Эфиопии» [247, с. 38].

В стремлении создать социальную опору среди местного на­селения центральные власти старались привить местной верхуш­ке, в сотрудничестве с которой они были заинтересованы, соб­ственную систему ценностной ориентации, главным элементом которой была христианская религия. При этом, хотя правящая верхушка страны и поощряла переход в христианскую веру, она отнюдь не стремилась форсировать этот процесс. В частности, новые власти вообще не вмешивались в религиозную практику мусульманской Джиммы, в соседней Лиму была сооружена лишь одна церковь для поселенцев амхара. В качестве примера можно привести и религиозную политику раса Мэконнына в Ха­рэре [169, с. 396—397]. Такая предусмотрительность в отноше­нии религиозных чувств мусульман была продиктована интере­сами эфиопского государства и сохранения его единства. В це­лом же, как отмечает эфиопский историк Таддэсэ Тамрат, «об­ращение покоренных народов предоставлялось естественному ходу событий. По мере укрепления контроля христиан жители завоеванных областей медленно и не всюду в равной степени вовлекались в орбиту новой религии» [398, с. 173].

Политика Менелика, направленная на «собирание» в единое целое эфиопских земель, с точки зрения государственных инте­ресов имела прогрессивное значение для дальнейшего развития страны. В конце XIX в. Эфиопия представляла собой значитель­ное по размерам и численности населения государство. В ре­зультате роста авторитета центральной власти резко сократи­лось число междоусобных войн и выступлений феодалов, что привело к определенной внутриполитической стабильности. Ре­формы, предпринятые императором накануне войны с Италией, несмотря на свою незавершенность, во многом способствовали успеху в борьбе за сохранение независимости.

Уччиальский договор 1889 г.

В Италии с удовлетворением восприняли провозглашение Менелика императором Эфиопии. Поддержка, которую италь­янская дипломатия оказывала ныгусу Шоа в борьбе за полити­ческую гегемонию в Эфиопии, позволяла надеяться, что на­ступило время получать дивиденды от затраченных усилий.

2 мая 1889 г. в местечке Уччиали (Вучале) между Эфиопией [102] и Италией был подписан договор о дружбе и торговле, в кото­ром было немало выгодных статей для Италии. Так, Менелик признавал за Римом всю захваченную на севере страны терри­торию, включая Асмэру. По выражению С. Рубенсона, эта статья представляла собой как бы «свидетельство о рождении» новой итальянской колонии в Африке [383, с. 11]. Однако гра­ница между итальянскими владениями и Эфиопией не была точно определена, и это устраивало итальянцев, рассчитываю­щих со временем передвинуть ее дальше на юг.

Наибольшую известность Уччиальскому договору принесла ст. 17, неидентичность амхарского и итальянского текстов кото­рой в конечном счете привела к войне. В амхарском тексте го­ворилось: «Его Величество император Эфиопии может пользо­ваться услугами правительства Его Величества короля Италии для переговоров по всем делам, которые у него могут быть с другими державами или правительствами» [383, с. 69]. В итальянском же тексте вместо слова «может» было сказано «соглашается», что в Риме трактовалось как «должен». Это об­стоятельство было использовано итальянской дипломатией как основание для объявления протектората Италии над Эфиопией. Действуя в соответствии с собственной логикой, в октябре 1889 г. Италия оповестила другие европейские державы об ус­тановлении этого протектората.

1 октября 1889 г. в Неаполе была подписана дополнитель­ная конвенция к договору, содержавшая ряд серьезных уступок Италии. Наиболее важной из них было установление границы между итальянскими владениями и Эфиопией «на основе фак­тически существующего положения», что развязывало Италии руки в определении границ ее владений. В свою очередь, Ита­лия предоставляла Менелику заем в 4 млн. лир [52, т. 2, с. 456].

Невыгодный для Эфиопии характер дополнительной конвен­ции очевиден. Отношение к ней правящих кругов Эфиопии оп­ределялось прежде всего сложным внутриполитическим положе­нием страны: голодом и последовавшими за ним эпидемиями. Достаточно сказать, что к середине весны 1890 г. эфиопская ар­мия потеряла примерно 15% своего состава — около 20 тыс. че­ловек [81, т. 1, с. 291]. Кроме того, императорская казна нуж­далась в средствах для закупки оружия.

Вполне естественно, что исходя из соответствующего поло­жения конвенции итальянцы торопились максимально расши­рить свои владения, чтобы узаконить их потом «на основе фак­тически существующего положения». Об этом свидетельствуют, в частности, инструкции премьер-министра Италии Криспи: «Необходимо... чтобы Балдиссера (командующий итальянскими войсками.— Авт.) доводил до конца свое дело и... оккупировал пункты, которые стратегически и политически нам нужны» (цит. по [282, с. 382]).

В августе 1890 г. выявились расхождения между итальян­ским и амхарским текстами ст. 17 Уччиальского договора. В [103] Эфиопии об этом узнали из ответа королевы Виктории на одно из писем Менелика, в котором королева сообщала, что «мы пе­редадим правительству нашего друга короля Италии копии письма Вашего Величества и наш ответ» [95, с. 405].

Последовавшие за этим шаги эфиопского императора с целью исправить допущенную итальянской стороной ошибку ни к чему не привели. 12 февраля 1893 г. Эфиопия денонсировала Уччиальский договор, о чем оповестила европейские державы.

По мере обострения итало-эфиопских отношений римская ди­пломатия обратилась к испытанному приему. В новых условиях на смену «шоанской политике» пришла «тыграйская политика», суть которой заключалась в поддержке Италией тыграйских феодалов в их борьбе с центральной властью. В инструкции правительства Рудини, сменившего в 1891 г. Криспи, админи­страции созданной в 1890 г. Эритреи предписывалось поддер­живать дружеские отношения с вождями тыграйской оппозиции императору, дружба которых, по словам итальянского премьер-министра, была необходима для создания «буфера между нами и Шоа и установления постоянного барьера между севером и югом Абиссинии, который необходим для безопасности Эритреи» [91, с. 17].

Заигрывания итальянцев с Мэнгэшой, несостоявшимся импе­ратором Эфиопии, который возглавил тыграйскую оппозицию, не прошли мимо внимания Менелика. Опираясь на поддержку духовенства и патриотически настроенных элементов тыграйской верхушки, он принудил Мэнгэшу явиться в июне 1894 г. в Ад­дис-Абебу с камнем на шее — традиционным знаком полного признания над собой власти императора (подробнее см. [246, с. 195—197]). Падение Тыграя, последней твердыни феодальной оппозиции, знаменовало собой значительную степень консоли­дации эфиопского государства накануне решающей схватки в борьбе с итальянским империализмом.

Военные действия с Италией (1894—1896)

Вслед за подписанием Уччиальского договора Италия при­ступила к расширению своих колониальных владений в Северо-Восточной Африке. 2 июня 1889 г. был захвачен Кэрэн, 3 авгу­ста — Асмэра, 1 августа — Гура, затем провинция Хамасен, Акэле-Гузай и Сэрае. 1 января 1890 г. все захваченные эфиоп­ские территории были объединены в итальянскую колонию Эри­трею.

В конце 1894 г. Италия, убедившись в тщетности своих уси­лий навязать Эфиопии протекторат дипломатическими средст­вами, пошла на прямую вооруженную интервенцию. Этому пред­шествовали действия итальянских агентов, направленные на подкуп отдельных влиятельных политических деятелей Эфио­пии с целью ослабить позиции центральной власти. Используя [104] самые разнообразные методы и средства, итальянцы пытались воздействовать на правителей областей Мэнгэшу (Тыграй), Мэконнына (Харэр), Тэкле Хайманота (Годжам), Микаэля (Уолло) и некоторых других. В целом попытки итальянцев внести раскол в феодальную верхушку Эфиопии и восстановить часть ее против императора потерпели неудачу. В одних случаях они были парализованы своевременным вмешательством Менелика, в других — патриотически настроенными местными правителями (подробнее см. [246, с. 202—203]).

Начало военным действиям положило восстание населения в Акэле-Гузай, справедливо названное Беркли «началом нацио­нального сопротивления» [284, с. 62]. Подавив это выступление, итальянский 6-тысячный отряд к середине октября 1895 г. захва­тил эфиопские города Адди-Грат, Адуа, Аксум, Мэкэле и Амба-Алаге. Таким образом, в руках итальянцев оказалась вся об­ласть Тыграй.

Сравнительно легкий успех итальянской армии на первом этапе войны объяснялся тем, что в тот период ей противостояла лишь армия правителя Тыграя раса Мэнгэши. Выжидательная политика императора Менелика на этом этапе объяснялась дву­мя обстоятельствами: необходимостью получить время для сбо­ра основных сил эфиопской армии и желанием ослабить тыграй­скую армию, что достаточно хорошо вписывалось в контекст шоанско-тыграйского соперничества.

Еще в марте 1895 г., вслед за вторжением итальянцев в Тыг­рай, в Аддис-Абебе был созван совет крупнейших военачальни­ков Эфиопии для выработки плана военных действий. Учитывая превосходство противника в артиллерии, было принято решение избегать прямых атак на вражеские укрепления, а использовать тактику блокады. Кроме того, было решено не вступать в откры­тый бой с итальянцами в тех случаях, когда перевес в воору­жении будет на их стороне [218, с. 42].

В период межимпериалистического раздела Африки в по­следней четверти XIX в. значительно возросли закупки Эфиопи­ей огнестрельного оружия. Согласно подсчетам С. Рубенсона, лишь за период 1885—1895 гг. в страну было ввезено около 189 тыс. единиц огнестрельного оружия [384, с. 22]. Накануне военных действий Менелик уделял проблеме вооружения эфиоп­ской армии особое внимание. В конце января 1895 г. итальянский посол в Петербурге сообщил своему правительству, что из России в Эфиопию послано 40 тыс. ружей и несколько легких пушек. «Из Джибути постоянно прибывают ружья и боепри­пасы,— сообщал из Харэра английский агент Феррис,— отсюда они сразу же направляются в Аддис-Абебу» [368, с. 164].

Борьба с итальянскими колонизаторами приняла в Эфиопии форму народной войны. По всей стране шел сбор пожертвова­ний, что позволило за короткий срок собрать около 2 млн. тале­ров. Число добровольцев значительно превосходило количество ружей, многих воинов приходилось зачислять в резерв. «Патриотизм [105] населения, — отмечал Елец, — достиг размеров, сделав­ших бы честь  любой европейской нации»  [88, с. 124].

Дислоцированная в Уолло вблизи оз. Каик эфиопская армия насчитывала 112 тыс. человек. Помимо собственно императорской армии в нее вошли вооруженные отряды правителей круп­нейших областей страны. Это явилось лучшей иллюстрацией успеха Менелика в объединении и укреплении эфиопского госу­дарства.

Вступлению Эфиопии в войну предшествовало воззвание им­ператора к населению страны, оглашенное 17 сентября 1895 г. «Пусть всякий, у кого есть силы,— говорилось в нем,— следует за мной, а те, кому силы изменили, пусть молятся за успех на­шего оружия... Оставаться дома никто не должен, ибо все обя­заны выступить в поход в защиту отечества и домашнего очага» (цит. по [246, с. 206]).

Современные военные специалисты, оценивая действия итальянских войск в захваченном Тыграе, отметили ряд ошибок командования, одной из которых была большая рассредоточенность сил. Этим и воспользовалось руководство эфиопской ар­мии, решив нанести удар по выдвинутой вперед части итальян­ских войск. В начале декабря 1895 г. 15-тысячный авангард эфиопского войска под командованием раса Мэконнына вышел к Амба-Алаге, где находился 2,5-тысячный отряд итальянцев при четырех орудиях. В сражении, происшедшем 7 декабря, итальянский отряд был почти полностью уничтожен.

Битва при Амба-Алаге оказала огромное психологическое воздействие на эфиопов. Одержанная победа развеяла пред­ставление о непобедимости итальянского оружия, в эфиопскую армию стали вливаться новые отряды воинов.

Комментируя исход этой битвы, русская газета «Биржевые ведомости» писала, что «крупное поражение, понесенное италь­янскими войсками в Африке, может быть признано началом серьезной войны, которая может оказаться роковой для всей колониальной политики Италии» [112, 14.12.1895].

Следующую победу эфиопская армия праздновала 21 января 1896 г., когда после длительной осады был вынужден сдаться 1,5-тысячный гарнизон Мэкэле. По распоряжению императора итальянскому отряду было разрешено покинуть пределы крепо­сти, не сдавая оружия. По мнению некоторых исследователей, в частности Баттальи, Менелик рассчитывал, что его великоду­шие сможет побудить итальянское командование оставить тер­риторию Тыграя и заключить мирное соглашение на взаимопри­емлемых условиях [282, с. 678—690]. Следует отметить, что с момента начала военных действий Менелик неоднократно обра­щался к правительству Италии с предложением начать перего­воры. Однако Рим стремился решить исход борьбы оружием, чтобы потом с позиции силы диктовать побежденной стороне свои условия. Вместе с тем становилось ясно, что достижение победы над Эфиопией потребует дополнительных усилий. В Асмэру [106] было срочно послано подкрепление: 14 батальонов по 600 человек в каждом, в результате чего численность колониальных войск достигла 17 тыс. человек.

Сосредоточив главные силы вблизи Адуа, главнокомандую­щий итальянской армией генерал Оресте Баратьери избрал так­тику выжидания, предоставив эфиопам право перейти в насту­пление первыми, однако в планы Менелика не входило атако­вать сильно укрепленные позиции. В результате обе стороны заняли выжидательную позицию, стремясь использовать паузу в собственных интересах.

Много позже Баратьери в своих мемуарах признался, что определенную ставку он делал на раскол в лагере Менелика, считая, что дадут себя знать старые распри. «Никто не считал возможным, а для тех, кто знает Абиссинию, это до сих пор ос­тается загадкой,— пишет он,— что такое огромное сосредоточе­ние людей из различных отрядов, при наличии столь разноре­чивых феодальных настроений сможет сохранять единство» [91, с. 320]. Со своей стороны, эфиопы всячески старались дезин­формировать противника, поставляя ему самые различные слу­хи. То лазутчики сообщали о болезни Менелика, то утверждали, что часть эфиопской армии, в частности годжамцы во главе с ныгусом Тэкле Хайманотом, взбунтовалась и отправилась до­мой (подробнее см. [246, с. 212]). Все это создавало у италь­янского командования впечатление, что противник ослаблен и в случае внезапной атаки можно рассчитывать на успех.

Особо стоит остановиться на организации разведывательной службы у эфиопов. Менелик имел информацию о состоянии дел не только в Эритрее, но и в самой Италии. Он проявлял боль­шой интерес, в частности, к дискуссиям в итальянском парла­менте и через свою агентуру получал почти все протоколы засе­даний [323, с. 7]. «Разведывательная служба у абиссинцев ор­ганизована превосходно,— отмечал советник Менелика швейца­рец А. Ильг,— стоит только появиться какой-нибудь статье в итальянской газете или брошюре, в которой говорится о поло­жении дел в Абиссинии или необходимости подчинить послед­нюю итальянскому оружию, как она тотчас переводится на эфи­опский язык и доводится до сведения императора» [112, 18.01.1896].

В то же время итальянское командование плохо представля­ло себе противника, а попытки использовать местных жителей в качестве разведчиков кончались неудачей. «Не имея карт и схем,— жаловался впоследствии участник итало-эфиопской вой­ны капитан Менарини,— мы принимали решения, исходя из сведений, полученных от плохо организованной разведки, состо­явшей из местных жителей, о которых мы почти ничего не зна­ли и которые, по мнению большинства, являлись щедро оплачи­ваемыми нами эфиопскими шпионами» [286, с. 116]. [107]

Битва при Адуа

25 февраля генерал Баратьери получил от премьер-министра Италии Криспи телеграмму, в которой содержалось требование перейти к решительным действиям. «Это не война, а военная чахотка, — говорилось в телеграмме, — мелкие столкновения, в которых нам противостоят незначительные отряды противника... Мы готовы на любые жертвы, чтобы спасти честь армии и пре­стиж монархии» (цит. по [88, с. 192—193]). 28 февраля италь­янский главнокомандующий собрал военный совет, на котором обсуждался вопрос о наступлении. Давление Рима, дезинфор­мация о силах противника и состоянии его боевого духа — все это побуждало к решительным действиям. По признанию гене­рала Дабормиды, «в Италии скорее предпочтут потерю двух или трех тысяч человек, нежели позорное отступление» [284, с. 258]. Характерно, что о возможности поражения никто из итальянского командования не думал. На следующий день был отдан приказ о выступлении экспедиционного корпуса тем же вечером на Адуа.

Баратьери планировал начать наступление ночью, двигаясь тремя колоннами, каждая из которых включала в себя одну бригаду, в то время как четвертая, резервная, должна была следовать позади. Итальянцы предполагали, что захват ряда высот вблизи эфиопских позиций вынудит противника либо от­ступить, либо принять бой.

Для эфиопской стороны выступление противника не было неожиданным, что дало возможность подготовиться к предстоя­щему сражению. По мнению европейских военных обозревате­лей, «абиссинская армия занимала прекрасную позицию, обе­спечив себя от нападения с фронта и флангов, имея полную воз­можность выжидать и в любой момент перейти в наступление» [120, 18.02.1896].

Вследствие того что марш итальянского корпуса не был должным образом организован, почти сразу же стали возникать недоразумения. В результате неверно составленных схем мест­ности маршруты колонн пересеклись, и они стали задерживать друг друга. Диспозиции в приказе Баратьери были определены настолько неточно, что левая колонна под командованием гене­рала Альбертоне продвинулась на 6 км в сторону от намечен­ного пункта и потеряла всякую связь с другими бригадами. В результате того что к утру 1 марта все колонны оказались отор­ванными друг от друга, намечавшееся генеральное сражение превратилось в нескоординированные между собой бои, что бы­ло на руку эфиопской армии.

Утром по всему фронту завязался ожесточенный бой. Рас­стрелявшая еще ранее снаряды итальянская артиллерия оказа­лась бесполезной. Военной выучке и дисциплине итальянской армии эфиопы противопоставили стойкость и мужество. Первой начала отступление левая колонна итальянцев. Под давлением [108] эфиопских воинов отступление переросло в беспорядочное бегст­во, в ходе которого были захвачены в плен генерал Альбертоне и вся артиллерия бригады.

Против наступавшей в центре бригады генерала Аримонди, при которой находился и сам Баратьери, действовали главные силы эфиопской армии, включавшие императорское войско, Эфиопам удалось смять оба фланга итальянской бригады. Запо­здалый приказ Баратьери о вводе в бой резерва под командова­нием генерала Эллены уже не мог ничего изменить.

Третья бригада под командованием генерала Дабормиды была атакована 30-тысячной армией раса Мэконнына и вскоре очутилась в окружении. Хотя итальянцам удалось прорвать кольцо эфиопских войск и расчистить путь к отступлению, почти весь численный состав бригады, включая и ее командира, был уничтожен. Генеральное сражение, таким образом, завершилось полным разгромом итальянского экспедиционного корпуса.

Битва при Адуа явилась катастрофой для итальянской ар­мии. По подсчетам эфиопской стороны, в этом сражении против­ник потерял 11 тыс. человек убитыми, среди них 2 генерала и 250 офицеров, около 3,6 тыс. человек было взято в плен [218, с. 110]. В качестве трофеев были захвачены большое количество современных винтовок и вся артиллерия.

Сами итальянцы определили свои потери несколько скром­нее: 6,1 тыс. убитых и 3 тыс. пленных. Однако, «будь потери и не столь значительными, поражение было бы все равно полным, поскольку армия Баратьери перестала существовать как боевое соединение» [284, с. 345—346].

Что касается эфиопской армии, то здесь потери были не меньшими: 6 тыс. убитыми и 10 тыс. ранеными. Военные спе­циалисты объясняют это наступательным характером действий эфиопов и большой плотностью их боевых порядков при насту­плении [218, с. 110].

Что же предопределило исход битвы при Адуа? Некоторые западные авторы, в первую очередь итальянские, объясняют это неудачной тактикой и просчетами генерала Баратьери. При этом совершенно не принимается во внимание героизм и само­отверженность эфиопской армии, умелое руководство эфиопских военачальников. Победа эфиопской армии в генеральном сра­жении явилась, как показал весь ход войны, ее закономерным итогом.

Битва при Адуа предопределила исход войны, однако италь­янцы продолжали удерживать часть Тыграя, укрепившись в Адди-Угри, Адди-Кэйих, Адди-Грате и других населенных пунктах Сменивший Баратьери на посту главнокомандующего генерал Балдиссера обратил главные усилия на удержание обороны по линии Гура — Сэгэнэйти — Халай.

Развивая успех, эфиопская армия продвигалась на север. Казалось, что вскоре военные действия развернутся на террито­рии Эритреи. Однако 20 марта императорская армия неожиданно [109] повернула на юг, оставив вблизи итальянских владений лишь, тыграйское войско.

Почему же Менелик отказался от мысли освободить терри­торию всей Эфиопии от колониальных захватчиков? Ведь кон­кретная обстановка как никогда благоприятствовала решению этой задачи: итальянская арыия была разбита, гарнизоны Асмэ-ры и Массауа были охвачные паникой. Анализ развития собы­тий этого периода позволяет выделить несколько причин столь, казалось бы, нелогичного шага. Одной из них была не­хватка продовольствия, к моменту битвы при Адуа продоволь­ственные ресурсы севера страны были исчерпаны. Кроме того, эфиопская армия была утомлена непривычно продолжительной по времени военной кампанией.

Оставляя итальянцам северную часть страны, Менелик пре­следовал также определенные политические цели. Правитель Тыграя Мэнгэша по-прежнему оставался наиболее серьезным противником центральной власти, и включение в состав империи Эритреи с ее тыграйским населением усиливало бы его позиции. Итальянская колонизация Эритреи означала для Менелика зна­чительное ослабление раса Мэнгэши.

Получив подкрепление, итальянцы во второй половине апре­ля начали наступление в помощь осажденному Адди-Грату. Хо­тя армия Тыграя, не принимая боя, отступила, Балдиссера при­казал эвакуировать гарнизон города, поскольку сохранение этой крепости требовало слишком много сил.

Выводом аддигратского гарнизона завершилась итало-эфи­опская война, как распевали бродячие певцы — азмари, «италь­янское зерно, посеянное в Тыграе, Менелик собрал и накормил им птиц» [347, с. 234]. Безусловно, в победе эфиопского оружия в этой войне большую роль сыграли полководческие способно­сти императора, его внутриполитические шаги, направленные на сплочение государства, умение использовать в интересах страны межимпериалистические противоречия. Однако главная роль в разгроме итальянских колонизаторов принадлежит народу Эфиопии, объединенному высокой идеей защиты родины.

26 октября 1896 г. в Аддис-Абебе был подписан мирный до­говор, согласно которому Италия была вынуждена признать, полную независимость Эфиопии. [110]