Глава
6
ЭФИОПИЯ
МЕЖДУ ДВУМЯ МИРОВЫМИ ВОЙНАМИ
(1918—1939)
Политическая
обстановка (1918—1935)
Развитие Эфиопии между двумя мировыми войнами протекало в условиях, когда на земном шаре произошли коренные изменения в результате Великой Октябрьской социалистической революции, открывшей новые возможности и перспективы для национально-освободительного движения и оказавшей прямое или косвенное влияние на ход истории в Азии, Африке и Латинской Америке, и усилились попытки империалистических держав восстановить пошатнувшиеся позиции в связи с общим кризисом капитализма и воспрепятствовать освободительным процессам в колониях и полуколониях.
Постоянная
угроза потери независимости,
исходившая в рассматриваемые годы
прежде всего от Англии, Франции и
Италии, италофашистская агрессия в
В самой Эфиопии в эти годы развернулась ожесточенная борьба сторонников и противников феодальной централизации государства и установления абсолютной монархии. Первых в литературе обычно называют младоэфиопами, реформистами, а вторых — староэфиопами, традиционалистами. Они представляли два основных политических течения в Эфиопии. Ни то, ни другое, однако, организационно не было оформлено. Ни одно из них не было однородным как в социальном, так и в идейно-политическом отношении. Тем не менее логика развития страны, потребности ее независимого существования поляризовали политические [128] силы вокруг вопроса о характера государственной гвласти.
Оба движения не выступали против феодальных основ страны, отстаивали ее суверенитет. Различия состояли в том, что младоэфиопы стремились к консолидации и упрочению классового господства феодалов, а их противники — к сохранению вассально-сюзеренных отношений, при которых они, узурпировав большую (если не всю) часть публичных прав государя, чувствовали себя в своих обширных вотчинах территориальными владыками.
Основная
цель младоэфиопского движения
могла быть достигнута в тех
условиях лишь путем учреждения
абсолютной монархии как формы
государственного устройства. Их
реформаторство расчищало путь к
утверждению абсолютизма и вольно
или невольно к ускоренному
развитию капитализма. Показательно
в этой связи мнение советского
исследователя П. Китайгородского,
высказанное еще в
Объективно младоэфиопское движение отвечало задачам упрочения независимости страны. Этому способствовали не только осуществлявшиеся реформы, касающиеся внутреннего развития страны, но и внешнеполитическая деятельность младоэфиопоз, направленная на ликвидацию международной изоляции, усердно возводимой вокруг нее англо-франко-итальянскими колонизаторами. Деятельность младоэфиоиов содействовала консолидации общеэфиопского сознания, способствующего централизации государства.
Наряду с укреплением государственной власти политика, отстаивавшаяся младоэфиопами, предусматривала относительно высокую степень политико-территориальной и хозяйственной интеграции страны, во многом еще тогда разобщенной, превращение ее в субъект международных отношений, определенную техническую и социальную модернизацию, понимаемую как перестройка по западному образцу многих государственных, общественных и экономических институтов, ликвидацию некоторых обветшалых традиций, устранение отдельных противоречий, а также развитие просвещения.
Младоэфиопское движение отражало объективный процесс «становления абсолютизма, в основе которого лежали внутренние социально-экономические и внешние факторы, причем за последними в условиях Эфиопии следует признать приоритетный характер. В такой оценке воздействия извне на ход развития абсолютизма в Эфиопии нет ничего странного, ибо угроза [129] быть порабощенными колонизаторами, особенно усилившаяся с начала 30-х годов, являлась мощным катализатором центростремительных тенденций, отодвигала на задний план поступательное развитие классов, ограничивала рост классового самосознания, а также препятствовала углублению классовой борьбы, которая к тому же перекрывалась в стране этническими, конфессиональными и социально-психологическими отношениями. Ведущая роль внешнего фактора была связана с тем обстоятельством, что в Эфиопии отсутствовало, по выражению Ф. Энгельса, основное условие абсолютной монархии — равновесие «между земельным дворянством и буржуазией» [3, с. 254]. В отдельных случаях, как указывал соратник К. Маркса, возможно решающее значение в утверждении абсолютизма и внешнего фактора [6, с. 418].
Было бы неверным, однако, вовсе не учитывать побудительную силу внутренних факторов в этом процессе в Эфиопии и особенно все углубляющейся интеграции в рамках империи территорий, приобретенных при Менелике II. Упрочение шоанского-господства в южных, юго-западных, западных и юго-восточных районах, дальнейшая их эксплуатация, потребность в большей экономической отдаче присоединенных областей, увековечивание включенности этих обширных пространств в пределы страны настоятельно требовали укрепления верховной власти. Иначе не исключались дезинтеграция, территориальный распад государства. Английский ученый Джон Маркакис и его эфиопский коллега Ныгусе Айяле полагают даже, что социальная и политическая трансформация Эфиопии в первой половине XX в. — «это результат широкой экспансии эфиопского государства на юг» [346, с. 16]. По их мнению, присоединение южных районов привело к централизации монаршей власти [346, с. 30].
Словом, территориальное расширение Эфиопской империи-конца XIX — начала XX в. сыграло заметную роль в упрочении абсолютистской тенденции в межвоенном развитии Эфиопии. Важно отметить и то, что именно в этих районах начался перевод помещичьих хозяйств на капиталистические рельсы, именно сюда была направлена экспансия иностранного капитала и именно эти области создавали финансовое могущество лидеру младоэфиопов регенту расу Тэфэри Мэконныну.
Здесь
особо следует указать на
первостепенную роль провинции
Харэрге в восхождении раса Тэфэри
на политической сцене Эфиопии и его
восшествии на престол в
Став императором, он мог уже пользоваться государственной казной, хотя четкого разграничения между ней и его личными финансовыми ресурсами не было. Однако Харэрге продолжала играть важную роль в финансовой и административной политике Хайле Селассие, содействуя консолидации его власти. Теперь к Харэрге добавилась еще другая ключевая провинция — Уолло, через которую проходили торговые пути в Эритрею и далее в порты Асэб и Массауа. Недаром же губернатором Уолло был назначен старший сын императора Асфа Уосэн.
Говоря о значении районов, включенных в состав Эфиопской империи, в утверждении абсолютизма, необходимо учесть и то, что они становились своего рода экспериментальным полигоном для отработки некоторых проектов в административной и финансовой областях. Это имело место в Чэрчэре в провинции Харэрге, в Джиджиге, в Бале, Уоллега и Сэйо в Юго-Западной Эфиопии [90, с. 75; 211, с. 86; 311, с. 172; 390, с. 49—50]. При этом в ряде случаев выгоду от вводимых новшеств получал прежде всего сам регент (император). Американский ученый Доналд Левин писал в этой связи, что рас Тэфэри Мэконнын создал свое могущество в 1917—1928 гг. посредством нововведений в Харэрге, давших ему широкие возможности для увеличения доходов, организации многочисленного войска и приобретения земельных владений повсюду в стране [334, с. 178].
В
результате мер, предпринятых Хайле
Селассие I в начале 30-х годов,
установился более жесткий контроль
центральной власти над районами,
пользовавшимися значительной
автономией (султанаты Джимма, Ауса,
земли Бени Шангуль и т. д.). Вместе с
тем нельзя согласиться с
утверждением И. Мантель-Нечко о том,
что ряд территорий, имевших
автономию, был лишен этого статуса
и полностью инкорпорирован в
империю уже в
Процесс становления эфиопского абсолютизма в те годы, как и в последующие, был тесным образом связан с ростом классовой борьбы, которой тогда, однако, были свойственны неразвитые формы и соответствующий уровень классового самосознания крестьянских масс. При всей их неграмотности, забитости нельзя сказать, что они ничего не понимали в окружающем мире, в крупных политических событиях, особенно когда речь шла о защите независимости родины. Здравый смысл, определенное миропонимание, освященный веками жизненный опыт позволяли им ориентироваться в хитросплетениях исторического развития страны, по-своему воспринимать те или иные изменения. Разумеется, их классовое самосознание перекрывалось в-то время этноконфессиональным и регионалистским восприятием. «Носителей зла» они чаще всего видели в чужеродных феодалах, прибывавших по указанию властей для управления районами их проживания или для сбора податей, налогов. Когда последние становились очень обременительными, особенно в голодные, неурожайные годы, происходил социальный взрыв в эфиопской деревне.
Нет, крестьяне не выступали за коренную ломку феодального строя. Их движения принимали, как правило, форму антиподатных восстаний, причем в большинстве случаев не лишенных: этноконфессиональной и регионалистской окраски. В рассматриваемые годы самым мощным таким выступлением, согласно имеющимся данным, было восстание азебо и рая в 1928— 1930 гг., этнически принадлежащих оромо (галла) и проживающих главным образом в южной части Тыграя. Размахом и силой этого движения воспользовался рас Гукса Уоле, пытавшийся свергнуть регента. Вот почему оно еще с большей жестокостью было подавлено [309, с. 206—209; 265, с. 64—65].
Значительными
после переворота
С нарастанием классовой борьбы, с совершенствованием ее форм усиливалась абсолютистская тенденция. Факты эфиопской истории показывают имеющуюся здесь взаимосвязь. В правящих кругах Эфиопии зрело понимание того, что для сохранения классового господства феодалов, для недопущения роста антифеодальных движений необходимы меры по созданию аппарата абсолютистского государства. Вот почему к младоэфиопам примыкали и отдельные крупные аристократы, которые, казалось бы, по их положению должны были находиться в лагере противников реформ.
Цели
младоэфиопов совпали с личными
амбициями регента и наследника
престола раса Тэфэри Мэконнына. Их
движение расчищало ему путь к никем
не оспариваемому воцарению, а затем
— после восшествия на престол в
Такая точка зрения на нее не случайна. Обычно принято считать, что она возглавляла староэфиопское движение, состоявшее из высшего духовенства, феодальной знати и вассально зависимых от аристократии феодалов, которые широко использовали в своей антиабсолютистской деятельности этнические и конфессиональные связи — противоречия, а также социально-психологические представления подвластного им населения.
В литературе допускаются, однако, и утверждения о том, что лидером староэфиопов был могущественный военный министр фитаурари Хабтэ Гийоргис [211, с. 68, 71]. Это был всесильный царедворец, обладавший огромным политическим весом и властью и не лишенный честолюбивых помыслов. Учитывая его положение при дворе, влияние на ход событий в стране, несметное богатство, личные хорошо вооруженные войска, связи с аристократией и поддержку со стороны выдвиженцев Менелика II, некоторые авторы высказывают даже мнение о том, что после свержения Лиджа Иясу в Эфиопии установился триумвират высшей государственной власти Зоудиту — Хабтэ Гийоргис — Тэфэри Мэконнын [277, с. 45; 318, с. 64; 352, с. 96].
Прочность позиций военного министра при дворе покоилась на его руководстве императорской армией и огромных доходах, получаемых от многочисленных внутренних таможен на принадлежащих ему обширных землях юга. По своим взглядам он, был консерватором, сторонником внешнеполитической изоляции [133] страны и противником любых новшеств, менявших хоть как-то прежний уклад жизни, вассально-сюзеренные отношения, в том числе практически ничем не ограниченные права территориального владыки. И тем не менее совместно со своими сторонниками военный министр занимал особое место в староэфиопском движении, выполняя как бы посредническую роль между Зоудиту и Тэфэри, выступая притом в качестве своеобразного противовеса регенту.
Такое положение группировки Хабтэ Гийоргиса, поддержанной абуной Матеуосом, объясняется ее социальным происхождением, непринадлежностью к родовой феодальной знати, боязнью потери шоанской гегемонии в стране (разумеется, и своей собственной власти) и, следовательно, перехода трона в руки североэфиопских феодалов. Это последнее обстоятельство имело особое значение.
Дело в том, что ведущие позиции среди староэфиопов занимала североэфиопская феодальная знать: рас Хайлю Тэкле Хайманот, рас Сыюм Мэнгэша, рас Гукса Уоле, дэджазмач Хайле Сылласе Гукса и др. Они-то и выступали прежде всего за ослабление трона, за сохранение статуса территориальных владык, формально признававших власть монарха, за полную децентрализацию страны, за превращение ее в конгломерат разобщенных в хозяйственном и политическом отношении микрогосударств. Северная знать и ее вассалы нашли поддержку своим планам со стороны многих шоанских и южноэфиопских феодалов. Но только не в вопросе уничтожения господствующего положения Шоа и переходе трона в руки североэфиопских представителей «соломонидов». В этом было основное расхождение староэфиопов севера и Шоа — юга.
Более того, североэфиопскую знать раздирали значительные противоречия: немало было тех, кто просто хотел завладеть землями соседа, прежде входившими в пределы владений их предков. Да и в число сторонников Хабтэ Гийоргиса входили отдельные феодалы, которые просто неприязненно относились к регенту, его роду. Были такие и среди североэфиопской знати.
Все это не позволяло стороэфиопам объединить усилия против младоэфиопского курса, направленного на утверждение абсолютной монархии. Их разрозненные действия в таких условиях обречены были в конечном счете на провал.
Иная ситуация сложилась у младоэфиопов. Несмотря на различные взгляды на многие аспекты развития Эфиопии и даже недовольство действиями (а в ряде случаев и бездействием) регента (императора), они выступали в целом единым фронтом в 20—30-е годы. К ним примыкали также те, кто считал необходимым ликвидировать феодальные основы эфиопского общества. Как не вспомнить здесь слова Ф. Энгельса о том, что «во всей этой всеобщей путанице (в период разложения феодализма.— Авт.) королевская власть была прогрессивным элементом,— это совершенно очевидно. Она была представительницей... [134] образующейся нации в противовес раздробленности на мятежные вассальные государства. Все революционные элементы, которые образовывались под поверхностью феодализма, тяготели к королевской власти, точно так же, как королевская власть тяготела к ним» [5, с. 411].
Ближайшее окружение регента состояло, однако, не только из младоэфиопов, большинство которых получили светское образование (притом многие — за рубежом), но и из представителей феодальной знати, сохранявших верность расу Тэфэри, а также из тех, кто служил в свое время расу Мэконныну. Все они занимали те или иные ответственные должности в системе государственной власти. Регент привлекал к себе на службу немало также худородных или вовсе безродных феодалов, выходцев из низших слоев эфиопского общества, обладавших недюжинными способностями. Именно из этих слоев в наибольшей степени со временем стала формироваться бюрократия как составная (притом одна из важнейших) часть механизма абсолютной монархии. Многие выдвиженцы одаривались обширными землями, высшими военно-феодальными и феодально-гражданскими титулами. Тем самым достигалась большая преданность регенту, позднее императору, а также устранялась ситуация, когда лица, получавшие европейское образование, не пользовались в эфиопском феодальном обществе высоким почитанием; их, как правило, холодно принимали в знатных домах [267].
Выдвиженцы 20—30-х годов со временем составили заметную силу в структуре государственной власти Эфиопии, с ними вынуждена была считаться потомственная аристократия, уступая им постепенно свои позиции в управлении страной. Впоследствии большинство из них стали самыми ярыми защитниками абсолютизма, сторонниками неприкосновенности феодальных устоев общества.
Регент
и его ближайшие единомышленники,
учитывая глубоко укоренившиеся в
сознании людей социально-психологические
факторы, могущество богатых
феодальных домов, характер
этноконфессиональных и
традиционных связей и в
определенном смысле непрочность
своего положения в стране,
старались заручиться известной
поддержкой феодальной знати. При
этом они принимали во внимание
родственные и региональные связи
крупных феодалов, а также
соперничество между отдельными
вельможами и кланами одних и тех же
феодальных семей. Им удалось
нейтрализовать многих
представителей родовой аристократии
и даже привлечь некоторых из них на
свою сторону. Это требовало, в свою
очередь, значительных уступок со
стороны регента, вплоть до отказа
от решительного осуществления уже
провозглашенных реформ. Кроме того,
он признавал и всемерно стремился
укреплять доминирующее положение
феодалов Шоа и юга, эфиопской
церкви и знати амхара. Такой подход
проявился и тогда, когда рас Тэфэри
Мэконнын в
Первая
проба сил между императрицей и
регентом произошла в начале
Действия
же самого раса Тэфэри начиная с
После
успешного переворота в 1916 г.
еще долгое время влиятельными были
силы, поддерживавшие Лиджа Иясу, да
и сам низложенный монарх, скитаясь
по стране, пытался собрать войско
против Аддис-Абебы. С его пленением
в
С
пленением Лиджа Иясу соперничество
при дворе усилилось, а со смертью в
Рост
власти регента, дальнейшее
ослабление позиций Зоудиту,
определенные успехи
реформаторского курса
младоэфиопов привели к концу 20-х
годов к серии вооруженных
выступлений староэфиопской знати.
Наиболее крупные из них — военные
акции дэджазмача Бальчи (февраль
Но воцарение Хайле Селассие еще не означало полной и окончательной его победы над противником. Тем более это ни в коем случае нельзя рассматривать, как акт утверждения абсолютной монархии в Эфиопии. Овладение престолом лишь давало возможность для ускорения процесса абсолютизации монаршей власти, для развития характернейших черт абсолютизма — государственной централизации, бюрократии, подчинения церкви государству, укрепления государственного бюджета. Их наличие создает относительную независимость монарха и бюрократического аппарата от господствующего класса.
Укрепление
власти Хайле Селассие в 30-е годы
сопровождалось, как и в годы его
регентства, рядом крупных
выступлений консервативно
настроенных феодалов. Наибольшую
угрозу ему, судя по всему, составил
вооруженный мятеж
могущественнейшего раса Хайлю
Тэкле Хайманота, безраздельного
владыки провинции Годжам, в мае
Поощряемый
итальянцами Хайлю Тэкле Хайманот
через своих доверенных людей
устроил побег из заточения в Фиче
бывшего императора Лиджа Иясу, женой
которого одно время была одна из
дочерей правителя Годжама. Стремясь
вновь возвести на трон
неудачливого внука Менелика II и
получить в знак высочайшей
благодарности давно желаемый (но не
предоставляемый Хайле
Селассие) титул ныгус Годжама, рас
Хайлю Тэкле Хайманот вместе с тем
пытался добиться фактической
изоляции подвластной ему провинции
и не допустить, таким образом, каких-либо
преобразований. Он был их яростным
противником, хотя это не исключало
его активного участия в предпринимательской
деятельности вне Годжама. Хайлю
Тэкле Хайманот, когда речь шла о его
личном обогащении, безжалостно
собирал с крестьян все подати и
налоги, жестоко подавляя малейшее
сопротивление. Но он ловко использовал
их недовольство высокими поборами,
направляя его в русло
антиимператорского [137] подстрекательства.
И на этот раз, в мае
Но не только в Годжаме итальянцы пытались дестабилизировать положение; в их поле зрения находились многие крупные феодалы в других районах Эфиопии, противившиеся усилению власти монарха. Упоминавшийся дэджазмач Хайле Сылласе Гукса еще задолго до агрессии вступил в преступный сговор с итальянским командованием в Эритрее. На сторону итальянцев перешла также в самом ее начале группа тыграйских феодалов и т. д. Все эти факты отступничества скорее следует рассматривать как своеобразную форму сопротивления традиционалистов курсу, осуществлявшемуся Хайле Селассие.
Новый император вовсе не собирался устранять потомственную аристократию от власти, если, конечно, ее представители не покушались на его права императора. Он стремился лишь включить ее в структуру абсолютной монархии, превратив в служилое сословие, полностью зависимое от его воли. Этим можно объяснить отчасти осторожность, ограниченность и половинчатость тех мер, которые, по замыслам императора, должны были модернизировать социально-экономический и политический облик страны.
Подобные критерии реформаторского курса Хайле Селассие, начавшие складываться еще в период его регентства, обусловливались не только сопротивлением староэфиопов, желанием привлечь на свою сторону знать и известной слабостью собственных позиций монарха в обстановке наличия значительных центробежных сил, но и его социально-политической стратегией, направленной на сохранение ведущего положения в стране за феодальным классом. Личные взгляды и устремления Хайле Селассие оказывали заметное, если не решающее, влияние на объем и темпы реформ. Он не раз говорил о своих опасениях каких-либо быстрых изменений во всем укладе жизни страны [362, с. 27].
В литературе имеется немало утверждений о прогрессивности шагов императора в 30-е годы, да и во времена его регентства. Современный эфиопский ученый Вольде Цадык Дерибе считает, что «Хайле Селассие I до войны (с Италией.— Авт.) проводил прогрессивную политику, старался ускорить прогресс своей страны и покровительствовал идеям и реформам...» [175, [138] с. 13]. Его коллега Тэшомэ Гэбрэ Вагау полагает также, что в 20—30-е годы в стране был предпринят ряд прогрессивных шагов [400, с. 5].
Такая
точка зрения не случайна, поскольку
реформаторство в довоенной Эфиопии
содержало определенный радикализм.
И это — несмотря на его
абсолютистско-монархическую
сущность. Дело в том, что оно
объективно препятствовало
политической и экономической
дезинтеграции эфиопского государства,
противодействуя центробежным
силам, укрепляло его позиции перед
все возрастающими происками
колонизаторов, особенно Италии,
усиливало просветительские
тенденции в жизни общества, а также
формировало предпосылки для
дальнейшей социально-экономической
эволюции страны.
Разумеется,
классовая природа
провозглашавшихся нововведений
придавала им ограниченный,
половинчатый характер, а
медлительность и непоследовательность
в их осуществлении сводили
фактически на нет многие начинания.
И тем не менее реформаторство тех
лет представляло собой заметный
удар по консерватизму староэфиопов,
вселяло надежду в тех, кто искренне
рассчитывал на прогресс Эфиопии.
Происходившие
тогда изменения имели большей
частью надстроечный характер, в
связи с чем И. Мантель-Нечко
утверждает, что в Эфиопии в конце XIX
— 30-е годы XX в. осуществлялась «организационная
модернизация механизма власти,
которая основывается на феодальных
отношениях зависимости» [340, с. 213—214].
Французский
ученый А. Дави, оценивая
деятельность раса Тэфэри, справедливо
указывал, что «принц — ни в коем
случае не революционер» и что,
выступая «за реформы, столь
необходимые для его отсталой
страны, он рассчитывал на такую
эволюцию страны, которая была бы
без значительных потрясений, в
традиционном эфиопском смысле» [296, с.
121]. Упоминание традиционализма
здесь не случайно, ибо Хайле
Селассие, взяв курс на незыблемость,
феодальных устоев и учреждение
абсолютной монархии, широко
использовал традиционные методы
правления: династические и
морганатические браки, пышность
поездок по стране, сохранение
местной знати у власти (разумеется,
при проявлении ею лояльности к
трону), устройство празднеств для
простолюдинов с раздачей монаршей
милостыни, приемы во дворце «акабе
сэат», частое дробление в 30-е годы
районов, отдаваемых под управление
тому или иному крупному феодалу с
целью подрыва его власти и влияния
на местное население, практика «шум-шир»
и др.
При формировании абсолютистско-монархической государственности многие прежние политические институты, на которые опирался император, внешне перестраивались на западный манер, но, по существу, зачастую не меняли стиль и содержание своей работы. Все это в сочетании с общей социально-экономической отсталостью страны не могло не снижать эффективность процесса модернизации.
Включение аристократии в формирующийся аппарат абсолютистского государства ухудшало позиции тех, кто действительно выступал за обновление страны. К тому же создавались условия открытого саботажа при реализации многих реформ. Занимая ответственные посты, консерваторы нередко сознательно задерживали исполнение приказов и распоряжений, исходивших из дворца. Они расхищали государственную казну и тем самым срывали сроки осуществления намеченных преобразований. Знать, продолжавшая возглавлять местную администрацию, в большинстве своем открыто саботировала многие решения центральных властей. Реформаторам, находившимся в провинциальном [139] аппарате, как правило, в подчиненном положении, далеко не всегда удавалось преодолеть ее сопротивление. Император же отказывался предпринять решительные меры в отношении крупных феодалов, сохранивших ему лояльность, но противодействовавших поступательному развитию страны.
Это усиливало чувство недовольства, распространившееся особенно в 30-е годы среди младоэфиопов. Одних не устраивала чрезмерная медлительность при осуществлении преобразований; другие возмущались тем, что трудились под началом староэфиопов, которые не давали им возможности проявить инициативу; третьих не удовлетворял объем предлагавшихся нововведений. Многие (если не все), кто прошел обучение за границей, особенно ощущали глубокие противоречия эфиопской действительности, ее несоответствие приобретенным знаниям и намерениям. Пожалуй, наиболее откровенным критиком правительства был лидж Таккэле Уольдэ Хавариат, осмеливавшийся спорить даже с самим иператором, авторитет которого казался непререкаем. Резко осуждал монарха за бедственное положение народа поэт Али Вад Фавид. Однако в целом оппозиция слева в те дни была малочисленной и робкой, ибо тогда «немногие сомневались в добрых намерениях и постоянных достижениях императора и его правительства» [311, с. 175]. При этом нельзя упускать из виду предсказания английского путешественника Ч. Рея о том, «гго со временем, когда образованная элита убедится в сосредоточении реальной власти в руках традиционных аристократических фамилий, в стране возникнет серьезный социальный конфликт с риском гражданской войны [379, с. 209].
При дворе, даже в среде сторонников реформ, высказывалось сомнение в целесообразности императорского курса на увеличение числа иностранцев в различных министерствах и ведомствах страны. Их стали приглашать еще в годы регентства раса Тэфэри Мэконнына, притом именно к нему на службу. Хайле Селассие создал особую прослойку из иностранцев, приглашенных в качестве советников или руководителей специальных учреждений. Эти советники, выходцы из разных стран, фактически являлись проводниками западной идеологии, буржуазного образа жизни, внешнеполитических концепций и хозяйственного опыта Запада. Многие из них (особенно те, кто покинул навсегда свою родину) прочно связали свою судьбу с эфиопским троном, служили императору верой и правдой, составив опору в утверждении абсолютистско-монархической формы правления. И в дальнейшем Хайле Селассие широко практиковал привлечение иностранцев на службу в государственном аппарате, используя их как орудие сохранения и поддержания своей власти. Не будет преувеличением сказать, что иностранцы сыграли заметную роль в укреплении власти Хайле Селассие, в формировании его взглядов на внутри- и внешнеполитические проблемы Эфиопии, в ослаблении позиций противников монарха.
В
30-е годы вполне определился его
центристский подход к [140] решению
различных проблем, которым он в
основном руководствовался на
протяжении всего периода
царствования. Он стремился
возвысить трон над обществом,
придав ему надклассовый,
надрелигиозный и надэтнический
характер. Все, что предполагалось
сделать в Эфиопии, должно было, по
его мнению, исходить из
императорского дворца. Он
добивался этого, сконцентрировав
в своих руках всю полноту власти,
все нити государственного
управления, а также лишив своих
подчиненных всякой инициативы.
Монарх, используя пропагандистский
аппарат, ставший со временем мощным
и разветвленным, старался внушить
массам, что лучше всего об их нуждах
знают только во дворце. Он часто
повторял в своих выступлениях: «Император
знает, что нужно народу, народ не
знает этого» [156, 08.07.1974]. В день
провозглашения конституции
По мнению Хайле Селассие I, общество должно быть послушно воле монарха; его авторитет — непререкаем, вера в него — непоколебима. Он сознательно принуждал своих приближенных к постоянному соперничеству в погоне за его благосклонностью. Уже в те годы Хайле Селассие прилагал немало усилий для создания «царского образа» и «ореола лигитимно-сти» вокруг своей персоны, используя для этого так называемые экспрессивные внутренние и внешние ресурсы [266, с. 294—296].
В
30-е годы сложились основные черты
патерналистского реформаторства
императора, или, по Р. Гринфилду,
радикального патернализма [311],
направленного в целом на утверждение
и упрочение абсолютной монархии и
ориентированного на минимальные
социально-экономические и
политические изменения в целях
создания облика просвещенного
государя. Проводившиеся
преобразования предназначались
для монополизации власти в руках
императора и, следовательно, для
установления его контроля над всей
общественно-политической, духовной
и интеллектуальной жизнью страны.
Буржуазно-демократическая
фразеология, неизменно
присутствовавшая в речах Хайле Селассие
и учитывавшая не противоречившие
его замыслам традиционные
ценности, привлекала на сторону
провозглашенного курса
патерналистских реформ все большее
число людей из самых различных
слоев общества. Видную роль среди
них играли лица, получившие
светское образование за границей.
[141]
Тысячи жителей страны включались в сферу административной и политической деятельности. В систему государственного управления в силу обстоятельств втягивались представители даже низших слоев феодального класса, а также в ряде случаев выходцы из иных социальных групп. В Эфиопии постепенно складывалась ситуация, в силу которой не богатство и родовитость становились условием власти, а власть — одним из условий для приобретения богатства и статуса знатного лица.
Увеличение внешних контактов государства также ускоряло политизацию общества. Кроме того, нависшая угроза итальянского вторжения, как и сопротивление нажиму Англии и Франции, стимулировала рост патриотизма ее населения.
Появление образованной элиты, опиравшейся на власть императора, внесло заметное оживление в общественную жизнь страны, в то же время и усложнив ее. При активном ее участии были созданы «Национальная патриотическая ассоциация» (1935), Женский комитет (1935), организация бойскаутов (1934) и Общество Красного Креста (1931), которые, однако, действовали под непосредственным контролем властей, в том числе лично императора.
В
Крупным
политическим событием явилось
образование «Национальной
мусульманской организации Эфиопии»,
потребовавшей от правительства в
Вероломное нападение фашистской Италии прервало позитивные процессы в Эфиопии, одновременно укрепив, вольно или невольно, консервативные тенденции в ее политической жизни. [142]
Реформы 1918—1935гг.
В 1918—1935 гг. в Эфиопии, несмотря на сопротивление староэфиопов, были провозглашены некоторые реформы в политической, административной, судебной, финансовой, социальной и хозяйственной областях. Не все они были претворены в жизнь, реализация многих из них затронула лишь города и прилегающие к ним районы. Вряд ли, однако, можно безоговорочно согласиться с утверждением Дж. Маркакиса о поверхностном характере «спорадических попыток ввести модернизацию в Эфиопии» в довоенные годы [345, с. 3].
В результате осуществления реформ в социально-экономическом и политическом положении Эфиопии произошли определенные сдвиги в сторону централизации государственной власти, консолидации классового господства феодалов. Шел медленный процесс обновления жизни эфиопского общества в рамках формировавшейся абсолютной монархии. Создавалось впечатление (и это признавали в правящих кругах Рима), что, окрепнув со временем, страна представит серьезную угрозу колониальным интересам империалистических держав в Северо-Восточной Африке [272, с. 23, 59]. Меры, предпринимаемые властями Аддис-Абебы, выбивали из рук англо-франко-итальянских колонизаторов те или иные доводы (внутренний хаос, неподконтрольность правительству значительной территории, наличие рабства, набеги приграничных племен на соседние колонии и др.) в пользу установления империалистического господства в Эфиопии. Одновременно они укрепляли ее независимость.
Важным объектом реформаторской деятельности явились рабство и работорговля, процветавшие в Эфиопии и чаще всего использовавшиеся империалистическими державами в качестве доказательства ее неспособности к самостоятельному существованию. Вместе с тем в ходе ликвидации рабства отчетливо проявились непоследовательность, нерешительность и постепенность действий Хайле Селассие. Эти качества умело использовали церковь и староэфиопская знать, ни за что не желавшие пойти на ликвидацию рабства.
11
ноября
Темпы
освобождения рабов были, однако,
очень медленными. В 1924—1927 гг.
только немногим более 2 тыс. человек
обрели свободу. И это — при
нескольких миллионах рабов в Эфиопии.
Не лучше обстояло дело и в
последующие годы. В
Положение освобожденных рабов было трудным, ибо они не получали никакой материальной поддержки от властей, да и социально-психологический климат вокруг них сразу с обретением воли изменить не удавалось. Была лишь открыта школа для детей вчерашних невольников, что находилось в русле правительственной политики в области светского образования. Она, однако, была классово ограничена: с одной стороны, соответствовала целям формирования облика просвещенного монарха, а с другой — предназначалась для организации бюрократии, составляющей важнейший элемент абсолютизма. Кроме того, власти пытались тем самым показать империалистическим державам, укорявшим не раз Аддис-Абебу в невежестве эфиопского народа, что ситуация меняется и нужно лишь время для повсеместного распространения просвещения.
Школьное образование охватывало лишь малую часть детей и подростков, по своему происхождению принадлежавших преимущественно к имущим слоям общества. Выпускники пополняли, как правило, ряды административно-управленческого аппарата, в котором многие ответственные должности заняли лица, получившие образование за границей (около 200 человек).
Всего
в
Наряду с развитием светского образования власти предприняли ряд мер по распространению грамотности через миссионерские школы, а также по повышению образовательного уровня эфиопских священно- и церковнослужителей. Хайле Селассие, создавая высокообразованную прослойку в церковной иерархии из лиц, как правило, им самим отобранных, пытался подготовить [144] почву внутри страны для подчинения церкви государству. Но для полного осуществления его замыслов необходимо было добиться очень серьезных уступок (вплоть до автокефалии) со стороны Александрийской патриархии, на которые та в те годы не шла.
Тем
не менее Хайле Селассие начал с
присущей ему осторожностью уже
тогда вторгаться в дела церкви,
устанавливая определенные правила
административной деятельности ее
служителей. В сентябре
Церковь неохотно соглашалась с предписаниями светской власти. В этом противоборстве не надо видеть глубокого и непримиримого антагонизма: церковь не желала мириться с уготованной ей ролью подчиненного партнера в системе абсолютной монархии.
Немало
внимания в то время уделялось
военному строительству. Еще в 20-е
годы регент предпринял попытку
сформировать регулярные войска на
базе лично принадлежавшей ему феодальной
армии. В
В формировавшуюся регулярную армию входили императорская гвардия (5—10 тыс. человек), лучше всех в стране обученная и вооруженная; личное войско монарха (10 тыс. человек), расквартированное в Харэре и сохранявшее еще во многом черты типичного феодального воинства, и отдельные воинские подразделения (10—15 тыс. человек), только лишь приступившие к организационной перестройке в соответствии с абсолютистско-монархическими принципами.
Важный
аспект военного строительства —
обеспечение армий необходимым
количеством оружия, боеприпасов и
снаряжения. Исходя из задачи
централизации государства в
Эфиопии требовалось не просто
снабжение оружием войск, а только
по правительственным каналам. В
Причину недостаточной обеспеченности Эфиопии оружием не следует, однако, видеть только в препятствиях, чинившихся англо-франко-итальянскими колонизаторами. Страна не располагала крупными средствами для оплаты военных поставок.
В Эфиопии не хватало финансовых ресурсов и на реализацию многих других намерений. Вот почему в 30-е годы прилагались немалые усилия по реорганизации государственных финансов, по укреплению государственного бюджета. Вместе с тем осуществление такой фискальной политики углубляло процесс становления абсолютизма.
Одним
из основных ее направлений явилось
введение в
Введением
эфиопского доллара, однако,
центральные власти [146] не
смогли полностью достигнуть
поставленных целей. «Новая валюта,—
писал английский исследователь Р.
Панкхерст, ссылаясь на
литературные источники
В
выпуске эфиопского доллара,
отличительные черты которого
состояли в строго фиксированном
паритете по отношению к
английскому фунту стерлингов и
четко определенном масштабе,
заметную роль сыграл Банк Эфиопии,
ставший первым общенациональным
банком страны. Одновременно был
ликвидирован (точнее, выкуплен)
Банк Абиссинии, контролировавшийся
англичанами. К
Организация
собственного банка открывала пути
для расширения товарно-денежных
отношений, а также для укрепления
государственных финансов,
состояние которых оставляло желать
много лучшего. По определению
английской исследовательницы М.
Перхэм, в
Государственные
доходы формировались в основном в
результате поступлений от
территориальных феодальных владык,
собиравших подати и налоги с
крестьян и оставлявших себе
крупные суммы, от властелинов
автономных образований, сохранявшихся
еще в пределах Эфиопии, от
пошлинных обложений на ввозимые и
вывозимые товары, от эксплуатации
железной дороги Аддис-Абеба —
Джибути, специальных налогов на
табак, спички и некоторые другие
товары, выпуск которых объявлялся
государственной монополией, от
предоставления и продажи
иностранцам концессий и монополий
на производство и торговлю теми или
иными товарами (например, соляная
монополия была продана французам),
а также от почтовых и иных
коммуникационных сборов. Крупные
доходы оказывались в руках
императора с его личной земельной
собственности. Всего, по мнению М.
Перхэм, Хайле Селассие I как глава
государства располагал денежным
доходом в 300—500 тыс. ф. ст. в год [376, с.
195]. [147]
Расходы
государства, в свою очередь, шли на
содержание дворца, различных
правительственных служб, школ,
общественные работы (например,
строительство зданий парламента,
тюрьмы, двух церквей, дорог),
выплату заработной платы чиновникам
и прежде всего иностранным
советникам, армию и полицию,
которая насчитывала около 3 тыс.
человек и действовала в самой Аддис-Абебе
и ее окрестностях, Дыре-Дауа и вдоль
железной дороги. Общая сумма
расходов точно неизвестна. М.
Перхэм сообщает, что Хайле Селассие
потратил несколько миллионов на
свою коронацию в
Большинство
данных о финансах страны
непрезентативны, ибо официальных
документов на этот счет очень
немного, а литературные сведения,
как правило, не точны, но тем не
менее они позволяют иметь общее
представление по данному вопросу.
На их основании можно вполне
объективно судить о классовом
характере финансовой структуры
эфиопского государства. Когда
поступления в казну оказывались
незначительными, а расходы
возрастали, власти вводили
дополнительные налоги, усиливавшие,
в частности, царившую неразбериху в
налогообложении, или требовали от
местных владык больше денег. Так
произошло, например, в
Нельзя
сказать, что Хайле Селассие не
пытался централизовать
государственный бюджет, изменить
сложившуюся систему
налогообложения. Несомненно,
создание банка и введение новой
денежной единицы были заметными
шагами в этом направлении.
Происходили изменения и в
налоговой политике. В феврале
В целях повышения доходов правительство стало взимать с импортных и экспортных товаров помимо обычных пошлин еще так называемые налоги на образование, на статистику, на инспектирование и на потребление [51, с. 9]. Сборы только от первых трех налогов составили в 1929/30 г. 18247 ф. ст. [51, с. 24]. Это, однако, не могло не ухудшить условий торговли, уже не говоря о положении потребителей.
Власти приняли несколько законов по реорганизации системы поземельного налогообложения, значение которой для формирования государственных доходов было велико. Дж. Маркакис утверждает, что «с 30-х годов основной интерес эфиопского правительства в отношении аграрного вопроса состоял в увеличении [149] государственных доходов от земельного налогообложения» [345, с. 118]. Вместе с тем (и это следует особо подчеркнуть) земельная политика в рассматриваемые, как и в последующие, годы была направлена на дальнейшее развитие феодализма в стране. Предоставление земель в феодальную собственность стало важным аспектом расширения социальной базы императорского режима, достижения преданности трону, привлечения сторонников и насаждения в администрации атмосферы подобострастия, раболепия. Земельная политика в 20—30-е годы имела своей целью также упрочение гегемонии амхара и Шоа в стране. Земельные пожалования помимо всего прочего использовались в качестве платы за службу императору.
Развитие феодализма в Эфиопии сопровождалось одновременным (пусть медленным) ростом капиталистических отношений, чему способствовала реализация провозглашенных реформ.
Заметным
новшеством для Эфиопии стала
организация типографского дела. В
открытой в
Младоэфиопы рассматривали печать как одно из важнейших средств усиления своего влияния. Однако и староэфиопы пытались оказывать воздействие на общественность через газету «Аымро», пользовавшуюся, однако, гораздо меньшим спросом, чем «Бырханнынна сэлам» (еженедельно едва расходилось 200 экземпляров).
Со временем открылись еще несколько типографий в Аддис-Абебе, Харэре и Джимме. В результате увеличилась издательская деятельность в стране. Возросло число публиковавшихся газет: к упоминавшимся ранее добавились «Атбия кокэб» («Утренняя звезда»), «Кэсате бырхан» («Распространитель света»), а также «Курьер д'Этиопи», «Л'Этиопи нувель», «Л'Этиопи коммерсиаль» и другая периодика на европейских языках.
В
феврале
В области культуры заметным явлением стало открытие в Аддис-Абебе в начале 30-х годов двух библиотек.
Эфиопская церковь, настаивая на использовании в богослужении языка геэз, выступила против издания религиозной литературы на живых языках страны. Несмотря на ее противодействие, в христианских храмах по указанию правительства все чаще применялся амхарский язык, на нем же выходили переводы библии, других религиозных трудов. Не удалось ей добиться и отказа властей от публикации светских книг и газет. В них она увидела предпосылки для секуляризации общества и, следовательно, угрозу своим позициям.
Самое
крупное политическое событие
начала 30-х годов — принятие первой
в истории страны конституции.
Согласно ее положениям Эфиопия
формально провозглашалась
парламентской монархией, а
фактически — абсолютной. В связи с
тем что до полного утверждения
абсолютизма было еще далеко,
конституция
Одна
из целей конституции состояла в том,
чтобы использовать ее «как
узаконенное средство процесса
централизации государственной
власти и борьбы против родовой
знати» [345, с. 271]. Именно
аристократия выступала против
введения конституции.
Традиционалисты еще в 20-е годы
сорвали планировавшуюся регентом
разработку основного закона страны.
Да и в ходе обсуждения и
утверждения конституции
Конституция, исходившая из принципа унитаризма и сосредоточения фактически всей полноты власти в руках императора, предназначалась для укрепления общегосударственного единства страны, населявших ее народов. Помимо трона, олицетворявшего собой империю, ее прочность, суверенитет и территориальную [150] целостность, позиции центростремительных сил должен был укреплять и учреждавшийся парламент, имевший в основном совещательные, рекомендательные функции. Справедливости ради надо сказать, что население в своей массе в те годы относилось к парламенту очень индифферентно. Но сам факт его созыва и участия в нем представителей различных районов страны способствовали ее политико-территориальной консолидации.
Определенную
роль сыграли введение в
Укреплению центростремительных тенденций способствовали также меры по развитию транспорта и строительству дорог, радиостанций и телеграфно-телефонных линий. В области создания современных средств связи были сделаны, однако, лишь первые шаги: построены небольшая радиостанция в Аддис-Абебе, сравнительно крупная радиостанция в Акаки, новые телеграфно-телефонные посты, проложено несколько десятков километров дорог, причем, как правило, проходимых только в сухой сезон. Дальнейшее развитие средств коммуникаций было при-юстановлено фашистским вторжением.
Развитие
капитализма
Становление
абсолютизма, как известно, тесным
образом связано с развитием
капитализма. В Эфиопии само
государство, эволюционировавшее в
сторону абсолютной монархии,
выступало вольно или невольно
ускорителем товаризации
производства, углубления товарно-денежных
отношений. Формированию капитализма
способствовали реформы,
осуществлявшиеся в 20—30-е годы.
Определенный импульс развитие
капиталистических отношений
получило в связи с завершением в
Наряду с капитализмом, насаждавшимся (произвольно или непроизвольно — это уже другой вопрос) сверху, его развитие шло и как бы снизу, изнутри эфиопского общества, за счет присущих ему внутренних эволюционных процессов. Товаризация отдельных хозяйств, в том числе помещичьих, расширение сферы услуг, кустарного производства и местного ремесленничества испытывали также сильное влияние извне, были не изолированы от всемирных экономических процессов. Предпринимательством активно занимались многие иностранцы, устремившиеся в Эфиопию в целях обогащения и осевшие в ней.
Крупные
сановники империи активно
включились в капиталистическое
хозяйствование. Даже рас Хайлю
Тэкле Хаймапог, этот ярый
традиционалист, содержал в Аддис-Абебе
ночной клуб и кинотеатр. Фитаурари
Дэста Дамтоу, впоследствии ставший
зятем Хайле Селассие, создал
небольшое мыловаренное
предприятие. Кроме того, он был
одним из крупнейших экспортеров
кофе. Фитаурари Дэрэса и д-р Мартин (Уоркнэх
Ышэте) основали небольшую компанию
по добыче золота в Юбдо. В
В
предпринимательство пустился и сам
Хайле Селассие. Еще будучи регентом,
он основал в Харэре крупное
товарное хозяйство по выращиванию
кофе, цитрусовых и винограда. В реорганизованной
в
Английский журналист Л. Фараго, отмечая у императора высокие деловые качества как бизнесмена, подчеркивал, что он очень преуспевал в предпринимательской деятельности. По его-свидетельству, Хайле Селассие в 30-е годы владел одним частным банком в Аддис-Абебе, имел крупные капиталовложения в мусульманских магазинах, открывшихся в разных городах страны, а также ссужал правительственным учреждениям деньги под высокий процент [307, с. 155]. Он занимался бизнесом преимущественно в сфере обращения, а не материального производства. В большинстве своем эфиопские предприниматели из [152] числа аристократии и высшей бюрократии имели деловые и финансовые связи с иностранным капиталом, действовавшим в Эфиопии. Его роль в становлении капитализма в стране оказалась очень значительной. Это был главным образом мелкий и реже средний капитал, немонополистический. Будучи заинтересован в стабильности государства, твердой монаршей власти, личной безопасности, неприкосновенности вложенного капитала и ликвидации внутренних таможен, он поддерживал курс на учреждение абсолютной монархии. При слабой центральной власти или в худшем случае дезинтеграции страны его надежды на процветание оказались бы минимальными.
Среди
иностранных предпринимателей
выделялись своей многочисленностью
и активностью арабы (в
В
соответствии с интересами мирового
капиталистического рынка в Эфиопии
расширялось производство кофе,
экспорт которого наряду с
кожевенным сырьем приносил
баснословные доходы. Бельгийский
концерн, возникший в годы первой
мировой войны на базе двух фирм «Сосьете
женераль де кюльтюр» и «Сосьете
женераль де плантасьон д'Абиссини»,
довел производство кофе на
плантациях в Аруси до 613 тыс. кг в
Сравнительно
крупной по эфиопским масштабам
была компания «Сосьете миньер де
консесьон Прассо ан Абиссини» со
штаб-квартирой в Париже, на золотых
приисках которой в
Были случаи, когда иностранцы организовывали фирмы совместно с эфиопскими предпринимателями. Пример тому — участие французов в одной из компаний по добыче золота.
В основном же иностранный капитал, хотя отчасти и имел тенденцию к натурализации, разрушал местное кустарное и ремесленное производство, не оставляя ему надежды на выживание в острой конкурентной борьбе с импортными товарами, а также на переход его в стадию капиталистического производства.
Эксплуатация
Эфиопии монополистическим
капиталом в рамках международного
капиталистического разделения
труда осуществлялась
преимущественно по каналам внешней
торгов-[153]
Таблица 1
Динамика
внешней торговли Эфиопии через
Джибути,
Англо-Египетский
Судан и Британское Сомали, ф. ст.
Торговый
путь (через) |
Экспорт |
Импорт |
||
1928/29 г. |
1928/29 г. |
|||
Джибути
|
762 002 |
890 287 |
848 527 |
1399 905 |
Англо-Египетский Судан | 97 411 |
237 293 |
95 756 |
163 938 |
Британское
Сомали |
16 649 |
46 708 |
44 112 |
84 721 |
Всего
|
876 062 |
1174 288 |
988 395 |
1648 564 |
Источник [51, с. 23].
ли. Данные о развитии внешней торговли Эфиопии в 20—30-е годы свидетельствуют о все возрастающей ее включенности в мировую капиталистическую систему хозяйства (табл. 1).
Данные
табл. 1 показывают известное
увеличение объема внешней торговли
Эфиопии к
Таблица 2.
Структура
экспорта Эфиопии через Джибути
Товар |
метрические тонны |
ф. ст. |
метрические тонны |
ф. ст. |
метрические тонны |
ф. ст. |
Кофе | 3 316 |
277 358 |
13 684 |
512 527 |
14 412 |
404 285 |
Кожевенное сырье | 3 115 |
306 529 |
6 723 |
327 401 |
7 617 |
217 891 |
Воск | 408 |
49 906 |
326 |
26 130 |
346 |
17 768 |
Прочее | 585 |
128 210 |
805 |
24 129 |
2 575 |
39 739 |
Всего | 7 424 |
762 003 |
21 538 |
890 287 |
24950 |
679 683 |
Источник [51, с. 22].
[154]
К
началу 30-х годов кофе прочно
утвердился в качестве ведущей,
основной товарной и экспортной
культуры Эфиопии (табл. 2). Вывоз
кофе увеличивался и в последующие
годы: в
Торговые пути шли, как известно, также через Эритрею с выходом в порт Асэб, через Гамбелу на юго-западе страны и с последующей транспортировкой по территории Англо-Египетско-то Судана и через Британское и Итальянское Сомали. И здесь преобладали в вывозе кофе и кожевенное сырье.
Кофе экспортировался главным образом в США, Англию, Испанию, Германию и Египет. Причем уже в то время обнаружилась конкуренция эфиопскому кофе на мировом капиталистическом рынке, в частности, со стороны Кении, бывшей тогда колонией Англии. Кроме того, рост физического объема продажи кофе не сопровождался соответствующим ростом валютных поступлений от его продажи.
Ведущие позиции во внешней торговле Эфиопии долгое время занимала Англия, на долю которой в середине 20-х годов приходилось до 60% товарооборота страны, в то время как на долю Франции —26, Италии — 6 и США —4% [197, с. 191]. Положение начало меняться с возросшей торговой экспансией Японии в 30-е годы.
Новым
фактором в политическом и
хозяйственном развитии страны в
Развитие капитализма в Эфиопии, находившееся еще на начальной [155] стадии, способствовало формированию общенационального внутреннего рынка, укрепляя тем самым центростремительные тенденции. Возникшая, таким образом, социально-экономическая обстановка благоприятствовала становлению абсолютизма.
Эфиопские просветители
Просветительство
в Эфиопии, буржуазное и
антифеодальное в своей основе,
получило широкое развитие в 20—30-е
годы. Оно активно воздействовало на
оживление политической жизни и
формирование общественной мысли в
стране. Специфическая черта
эфиопского просветительства
состоит в особом почитании Японии,
добившейся крупных успехов в
капиталистическом развитии в
результате революции Мэйдзи и
сохранившей независимость, в
восхвалении японского опыта
упразднения феодальных отношений
и использования европейской
технологии, в призывах следовать
японскому пути в капиталистическом
строительстве. И. Левин отмечал в
Увлечение
Японией и стремление ей подражать
зародились, в первое десятилетие XX
в., но укоренились в 30-е годы, когда
власти предприняли шаги по
установлению разносторонних связей
со Страной восходящего солнца.
Приемлемость японского пути для
Эфиопии доказывалась
просветителями наличием якобы
социально-экономических и
политических аналогов в обоих
государствах. Наиболее полно
подобная позиция изложена
блаттенгета Хыруй Уольдэ Сылласе в
описании своей поездки в
Эфиопские
просветители, находившиеся на
государственной службе,
предпринимали даже попытки
применить японский опыт на
эфиопской почве. Бэджиронд Тэкле
Хавариат при составлении текста
конституции
Наличие японской темы в эфиопском просветительстве дало основание неизвестному автору (псевдоним Аддис Хыйуот) говорить [156] даже о третьем (наряду с консервативным и либеральным), «японском» идейно-политическом течении в Эфиопии 20 — 30-х годов. Его представителей он называет «японистами», а сам процесс, за который они ратовали,— японизацией [265, с. 68—77]. Интересна оценка автора предложений японистов. «Если были бы предприняты шаги по выполнению идей японистов,— пишет он,— то, несомненно, Эфиопия вступила бы в войну более подготовленной... на совершенно иной политической и организационной основе, и Эфиопия не была бы пешкой победоносного англосаксонского империализма... и, наконец, послевоенная Эфиопия стала бы другой» [265, с. 77]. С этим утверждением нельзя безоговорочно согласиться, как, впрочем, и с самой точкой зрения Аддис Хыйуота об особом «японском» течении в идейно-политической жизни страны тех лет.
Думается, правильнее сказать, что «японисты» занимали особое место в младоэфиопском движении, были самой активной силой в нем и составляли его идейное ядро. Они выступали за ускоренное развитие капитализма, передачу власти в руки лиц, получивших образование, и отстранение знати, погрязшей в невежестве и в нежелании учиться и управлять страной в соответствии с требованиями времени. Говоря о ликвидации феодализма, они имели в виду прежде всего политические, культурные, социальные и фискальные отношения. Речь у них не шла о земельном перераспределении (пожалуй, только в публицистике Асбэ Хайлю можно обнаружить некоторые намеки на упразднение помещичьего землевладения). Это роднило их с теми, кого Аддис Хыйуот именует либеральными, или просвещенными, феодалами. Ни те, ни, разумеется, другие не оспаривали курс на установление абсолютной монархии.
Но, несмотря на разные подходы к проблемам развития страны, и просветители и либералы совместно противоборствовали староэфиопам, объединившись в одно — младоэфиопское — политическое движение. Возможно, в перспективе и произошло бы между ними идейно-политическое размежевание. Сам Аддис Хыйуот признает, что «японисты», сотрудничая с либералами, «были важным источником просвещения» последних [265, с. 77].
Хайле
Селассие, желая создать облик
просвещенного монарха,
благосклонно относился к
публицистическим статьям в: «Бырханнынна
сэлам», книгам и памфлетам
просветителей. Тем более что они не
противоречили в целом его
намерениям утвердить
самодержавие. Широко допускалась
критика феодальных устоев
эфиопского общества, его традиций,
мешавших продвижению страны
вперед, знати, препятствовавшей
централизации государства,
отдельных сторон церковной жизни, а
также центробежных тенденций. Все
это устраивало монарха, в противном
случае была бы приведена в действие
угроза, сделанная властями в
Многие
просветители, критикуя феодальные
порядки, вместе с тем издавали
работы, в которых прославляли
регента, позднее императора. В их
числе следует назвать хвалебную
хронику Афэуорка Гэбрэ Ийесуса о
визите раса Тэфэри Мэконнына в Аден
в
Среди
просветителей широкую известность
помимо упоминавшихся Хыруя Уольдэ
Сылласе, бэджиронда Тэкле
Хавариата и Афэуорка Гэбрэ Ийесуса
получили кантиба Гэбру Дзета, резко
осуждавший стоявшую у власти знать
и придворных родовитых сановников,
отсталость страны, Уоркнэх Ышэте (д-р
Мартин), настаивавший на
быстрейшей ликвидации рабства и
предупреждавший о возможном
вмешательстве империалистических
держав под предлогом необходимости
освобождения рабов, Асбе Хайлю,
выступивший против нещадной
эксплуатации крупными
землевладельцами крестьян, Гэбрэ
Крыстос Тэкле Хайманот,
перепечатавший в
Кантиба
Гэбрэ Дзета подготовил специальный
меморандум для властей,
содержавший предложения о
социальных реформах, в том числе в
области образования. К сожалению,
до сих пор текст меморандума не
обнаружен, но остается непреложным
факт равнодушного к нему отношения
в правительственных кругах.
Блаттенгета Хыруй Уольдэ Сылласе в
книге «История жизни», вышедшей в
Аддис-Абебе в
Вопросы
развития образования в стране
составляли один из важнейших
аспектов просветительства. Тот же
Гэбрэ Дэста одним из первых в
стране опубликовал в
Просветители
придавали большое значение
развитию амхарского языка, его
преподаванию в школах. В
Подчеркнутое внимание к амхарскому языку не случайно: оно отражало рост национального самосознания населения, наличие определенных сдвигов в эфиопском обществе 20—30-х годов, а также расширение сферы использования амхарского языка.
Исключительная
заинтересованность в судьбах
просвещения народных масс
прозвучала в
В ряде статей в «Бырханнынна сэлам» излагались соображения по введению системы строго фиксированного жалованья всем, находящимся на службе государства в центре и на местах, и одновременной отмене практики земельных пожалований для «прокормления», роспуску феодальных дружин и организации регулярной армии, ликвидации многообразной налоговой системы и реорганизации судопроизводства и т. д. (см. [334, с. 178; 211, с. 82; 265, с. 68—70]).
Нэгадрас Гэбрэ Хыйуот Байкэдань в книге «Государство и администрация», перечислив причины отсталости Эфиопии (феодализм, неграмотность и т. д.), предлагал организовать специальное налоговое учреждение, построить шоссейные и железные дороги, а также высказывал идеи формирования общенационального внутреннего рынка, достижения единства населения страны и расцвета местной торговой буржуазии. Важнейшим положением труда Гэбрэ Хыйуота Байкэданя, статей Асбэ Хайлю, блатта Дэрэса и других просветителей является утверждение о решающей роли государства в развитии капитализма. [159]
Наряду
с публицистикой средством
выражения прогрессивных идей
стала и художественная литература.
Это подтверждается творчеством
Афэуорка Гэбрэ Ийесуса, роман
которого «История, рожденная
сердцем» (1908) был переиздан в
Заслуживают
внимания исторические работы Хыруя
Уольдэ Сылласе «Эфиопия и Мэтэмма.
Краткая история императора
Йоханныса» и «Чистый источник:
история ранней церкви» и алека Тайе
«История народа Эфиопии», вышедшая
двумя изданиями в 1922 и
Для просветительских целей Алемайеху Тана, работавший секретарем специального учреждения по освобождению рабов, перевел на амхарский язык «Хижину дяди Тома» выдающейся американской писательницы Гарриет Бичер-Стоу.
Многие
просветители не ограничивали себя
только публицистической,
литературной, общественной или
государственной деятельностью. Они
делали также конкретные шаги по
реализации некоторых своих
взглядов, находясь на службе или в
порядке частной инициативы. Так,
Уоркнэх Ышэте убеждал в начале 20-х
годов регента открыть школу второй
ступени в Аддис-Абебе и в
Просветители 20—30-х годов, несмотря на ограниченность их идейно-политического влияния на население, внесли заметный вклад в формирование общественной идеологии страны, основанной на антифеодализме и антиимпериализме. [160]
Основные направления внешней политики
В
1918—1935 гг. Эфиопия по-прежнему
оставалась преимущественно
объектом международных отношений.
Аддис-Абебой были сделаны тогда
лишь первые шаги, притом
значительные, по превращению
страны в субъекта внешней политики.
Этому препятствовали, однако,
империалистические державы, и прежде
всего Англия, Франция и Италия,
которые рассчитывали получить
высокие дивиденды от дворцового
переворота
Однако новое руководство Эфиопии, хотя и испытывало благодарность, особенно Англии, за помощь в низложении Лиджа Иясу, тем не менее не хотело становиться безмолвным, послушным сателлитом англо-франко-итальянских колонизаторов. Оно, опираясь на традиционный эфиопский патриотизм и исходя из собственных социально-классовых интересов, стремилось обеспечить независимость государства, не допустить его порабощения. Показателен ответ регента, которого, как многие эфиопы теперь полагают, поставили у власти англичане, на вопрос британского консула майора Доддса о том, под управлением какой из трех держав (Англии, Франции, Италии) хотела бы оказаться Эфиопия. «Мы предпочли бы сохранить свою независимость»,— сказал он [305, с. 458]. Разумеется, узкоклассовые интересы социально-политических сил, оказавшихся во главе эфиопского государства, ограничивали его возможности в антиимпериалистическом, антиколониальном сопротивлении. Сама природа феодального общества, функционировавшего в условиях низкого развития производительных сил, создавала немало трудностей в борьбе Эфиопии за сохранение независимости.
В правящих кругах не было единства в отношении внешнеполитической деятельности. Младоэфиопы рассматривали ее как одно из важнейших средств укрепления самостоятельности страны и приобщения к европейской цивилизации, а их противники, наоборот, считали, что достижение безопасности Эфиопии возможно только на путях изоляции от мирового сообщества. В этом они нашли поддержку со стороны Англии, Франции и Италии, которые всемерно препятствовали расширению международных связей Эфиопии, ее поискам выхода из ограниченных рамок внешнеполитического треугольника «Лондон—Париж— Рим».
При анализе внешней политики Эфиопии в 1918—1935 гг. нельзя упускать из виду и личные амбициозные планы Хайле Селассие. Своей активностью во внешних делах он пытался упрочить международные основы своего правления. Судя по всему, в его намерения входило избрать одну-две могущественные державы в качестве внешнеполитической опоры собственного царствования, но не допуская при этом чрезмерной зависимости. Аддис Хыйуот пишет, что при слабой надежде на успех во внутренних [161] начинаниях рас Тэфэри Мэконнын «обратил свое внимание на иностранные дела, менее болезненные и требующие меньшей предприимчивости», причем дающие большой эффект для повышения его авторитета [265, с. 63]. Особый интерес монарха к внешней политике, возможно, наследственен, так как его отец, рас Мэконнын, был крупным дипломатом менеликовского времени.
По
настоянию прогрессивных,
младоэфиопских кругов правительство,
преодолевая сопротивление
консерваторов и их союзников из
Англии, Франции и Италии,
предприняло на международной
арене ряд акций, позволяющих судить
о серьезности его намерений по
изменению сложившейся практики во
внешних сношениях страны, когда
преимущественно они замыкались на
связях с Англией, Францией и
Италией. В русле расширения
международной политики Эфиопии
следует рассматривать ее
вступление в Лигу наций,
Международный почтовый союз, Международную
организацию труда, визит регента в
европейские страны в
Установлению
дипломатических отношений с
Советским Союзом, о чем не раз
беседовал регент с советскими
дипломатами в
Не стоит полагать, что Англия, Франция и Италия занимали враждебную позицию только по поводу развития связей Эфиопия — СССР, хотя наиболее яростно они выступали именно против эфиопских контактов с нашей страной. В Лондоне, Париже и Риме не взирали спокойно также на усилия Аддис-Абебы по налаживанию отношений с другими западными державами, справедливо видя в них своих конкурентов.
Так,
в
Англия
и ее союзники по колониальной
политике отрицательно относились к
попыткам Эфиопии завязать тесное
экономическое и дипломатическое
сотрудничество с Японией. В Аддис-Абебе
полагали противопоставить Страну
восходящего солнца англо-франко-итальянским
колонизаторам. Многое в совместных
проектах обеим странам не удалось
сделать из-за противодействия
Лондона, Парижа и Рима (например, не
состоялись: династический брак между
царствующими домами Японии и
Эфиопии, организация в Эфиопии плантаций
хлопчатника и других технических
культур, переселение в Эфиопию 1 млн.
японцев).
В
условиях нараставшей военной
угрозы Италии страна остро
нуждалась в средствах для оплаты
оружия. Но Запад, как правило,
отказывал Аддис-Абебе в
удовлетворении ее просьб о займах.
В
В
развитии эфиопо-германских связей
обращает на себя внимание один
весьма любопытный момент. В 20—30-е
годы Германию посетило несколько
высокопоставленных делегаций из
Эфиопии. Сам регент дважды
останавливался летом
Эфиопская
дипломатия, пытаясь избежать
изоляции, на какую ее обрекали
Англия, Франция и Италия, уделяла
самое пристальное внимание
состоянию и перспективам отношений
с этими державами. Она
стремилась не допустить усиления
их влияния в стране, срывая путем
использования межимпериалистических
противоречий совместные или
индивидуальные попытки англо-франко-итальянских
колонизаторов покорить ее. Вместе
с тем Эфиопия старалась заручиться
договорными обязательствами
Англии, Франции и Италии в уважении,
сохранении и поддержании ее
статуса независимого государства,
в официальном провозглашении
этими странами дружественных отношений
с Аддис-Абебой. В русле подобного
подхода Эфиопии к связям с Лондоном,
Парижем и Римом следует
рассматривать, в частности, итало-эфиопский
«договор о дружбе, посредничестве
и арбитраже», подписанный обеими
сторонами 2 августа
Эфиопия
предпринимала самостоятельные
шаги и в вопросе получения
свободного выхода к морю, который
занимал ее дипломатию в течение
всего рассматриваемого периода.
Англия, Франция и Италия
использовали это обстоятельство и
присутствие на ее границах для
оказания на Аддис-Абебу
постоянного давления. Проблема
достижения Эфиопией
непосредственного выхода к морю
стала предметом обсуждения на
многочисленных дипломатических
встречах в Аддис-Абебе и столицах
заинтересованных европейских
держав. Она находилась в центре
переговоров, какие вел регент в
В
Риме же по тактическим
соображениям уже на второй день
пребывания регенту вручили проект
договора, разработанный
генеральным секретарем
министерства иностранных дел Саль-ваторе
Контарини. Речь в нем шла о
предоставлении Эфиопии в Асэбе
специальной зоны на 99 лет, прохода к
ней по Эритрее и возможном
строительстве в его пределах
железной дороги. Территориальные
уступки, однако, оговаривались
рядом экономических, юридических
и политических условий (например,
организация совместной компании с
участием исключительно
итальянского персонала для
строительства портовых сооружений,
железной дороги и дорог на Гондэр,
Адуа, Мэкэле и др. города), которые
заметно ограничивали суверенитет
эфиопского государства. Регент,
изучив проект, заявил о
необходимости обсудить его с
могущественными сановниками и
вельможами империи [90, с. 100—103]. Он
был отвергнут (как и французские
предложения) советом империи по
возвращении Тэфэри Мэконнына в
Аддис-Абебу в сентябре
Тем
не менее вполне очевидно, что его
содержание учитывалось при
выработке положений итало-эфиопского
договора
В Риме очень враждебно относились к тому, когда Эфиопия со второй половины 20-х годов многократно вступала в переговоры с Францией по поводу приобретения прямого доступа к морю в Джибути [90, с. 146].
Настороженно
воспринимали там и сообщения о
попытках Эфиопии получить
свободную зону в порту Зейла в
Британском Сомали и
территориальный «коридор» к нему.
Активность эфиопской дипломатии
по этому вопросу особенно
усилилась в 1933—1934 гг., т. е. тогда,
когда заметно возросла опасность
нападения Италии. В секретной
телеграмме английский посланник в
Аддис-Абебе С. Бартон информировал
министра иностранных дел Джона
Саймона 13 февраля
Не исключено также, что вопрос о свободной зоне в Зейле увязывался Лондоном с благоприятным для себя решением [165] проблемы строительства плотины на Голубом Ниле, у оз. Тана. Эфиопы всячески противились тому, чтобы Лондон контролировал и проектировавшуюся плотину, и район, отводимый под ее сооружение, и эксплуатацию возникшей бы гидротехнической системы, и сами нильские воды. Аддис-Абеба в этом преуспела, чего нельзя сказать о получении непосредственного выхода в Мировой океан по территории соседних колоний. Постигшая эфиопскую дипломатию неудача дорого обошлась стране, когда нападение фашистской Италии становилось все более реальным, а Великобритания и Франция, осуществлявшие политику «умиротворения» (т. е. потворствования) агрессора, запретили провоз оружия в Эфиопию через свои владения в Северо-Восточной Африке.
В 30-е годы особое внимание во внешнеполитической деятельности Аддис-Абеба сосредоточила на предотвращении итальянского вторжения. Дипломатия страны действовала не только путем двусторонних или многосторонних переговоров с Англией, Францией, Италией и некоторыми другими государствами, но и через Лигу наций.
Эфиопия и Лига наций
Почти сразу же после окончания первой мировой войны три представительные делегации из Эфиопии посетили Англию, Францию и Италию для того, чтобы приветствовать державы-победители, преподнести дары жертвам войны и прозондировать возможности участия Эфиопии в создаваемой Лиге наций [276, с. 29].
В ходе состоявшихся бесед выяснилось, что англичане и итальянцы заняли резко негативную позицию по поводу допуска Эфиопии в Лигу наций, ибо вполне обоснованно полагали, что при международном признании и гарантировании независимости этой африканской стране будет сложнее проводить колониальную политику в ее отношении. Франция же, рассчитывавшая еще более укрепить свое влияние при эфиопском дворе и противодействовать тем самым антифранцузским проискам Англии и Италии в Аддис-Абебе, решила оказать содействие-Эфиопии в данном вопросе.
В
Через четыре года Эфиопия вновь попыталась вступить в Лигу наций. Аддис-Абеба упорно добивалась приема, ибо, как справедливо пишет В. А. Трофимов, «видела в этом средство повышения авторитета своего государства на международной арене, укрепления безопасности страны и расширения возможностей для решения внутренних проблем» [233, с. 92]. [166]
После
многодневной жаркой дискуссии
Ассамблея Лиги наций 28 сентября
Спустя немногим более двух лет Аддис-Абеба вынуждена была прибегнуть к Лиге наций в целях защиты своего суверенитета и противодействия совместному англо-итальянскому сговору о разделе Эфиопии.
Не
сумев самостоятельно осуществить
закабаление Эфиопии, Англия в декабре
В
самой Эфиопии справедливо
расценили договор как акт,
направленный против независимости
страны. В ответе итальянскому
посланнику Колли де Фелициано в
Аддис-Абебе было указано, что
Эфиопия собирается обратиться в
Лигу наций с просьбой рассмотреть
возникшую опасность ее
независимости со стороны Англии и
Италии. Это предупреждение в
сочетании с протестами Аддис-Абебы
правительствам Англии и Италии и
поддержкой Франции заставило
Лондон и Рим отступить. Они
поспешили заверить Эфиопию в своем
уважении ее суверенитета и
территориальной целостности.
Важной
вехой в развитии взаимоотношений
Эфиопии с Лигой наций явилась
регистрация в этой международной
организации итало-эфиопского
договора
Однако
Рим, отбросиь вскоре в сторону
условия договора, решил
воспользоваться обострением
внутриполитической обстановки в
Эфиопии на рубеже 20—30-х годов, к
чему приложили свою руку и
итальянские агенты, действовавшие
в этой стране. Правительство Италии
активизировало так называемую периферийную
политику, направленную в конечном
счете на отторжение от Эфиопии
окраинных районов на севере, юго-востоке
н юге. Оно сделало ставку на развал
центральной власти, оказывая
широкую помощь центробежным силам.
В результате усилилось
использование в колониальных целях
«мирных» методов покорения страны.
Надеясь на успех, в Риме учитывали
известную в конце 20-х годов
пассивность Франции в Эфиопии и заверения
Форин офиса от 28 февраля
Когда
в начале 30-х годов обнаружился
очередной провал «мирного»
проникновения, в Риме активно
взялись за подготовку войны с
целью захвата Эфиопии. Еще летом
После
прекращения огня в Уольуоле оба
заинтересованных правительства
обменялись нотами протеста.
Одновременно правительство
Англии и Франции, рассчитывая умиротворить
фашистскую Италию и, таким образом,
солидаризируясь с агрессором, информировали
Хайле Селассие, что они не намерены
вмешиваться в возникший конфликт
Эфиопии с Италией и не окажут ему
никакой дипломатической поддержки.
В этой связи уместно напомнить
инструкции министра иностранных
дел Англии Джона Саймона британскому
посланнику в Аддис-Абебе С.
Бартону еще от 5 октября
14
декабря
Итальянцы,
в свою очередь, продолжали обвинять
Эфиопию в агрессивности.
Произвольно трактуя положения
итало-эфиопского соглашения
Убедившись
в невозможности склонить
итальянское правительство к
переговорам в соответствии с
договором
Англия
и Франция, учитывая негативную
позицию Италии в отношении
обсуждения возникшей проблемы в
Женеве, стали уговаривать Эфиопию
отказаться от апелляции к Лиге
наций. «...Мы должны предпринять,—
телеграфировал Дж. Саймон
британскому послу в Риме Э.
Друммонду 16 января
В
Аддис-Абебе в конце концов уступили
нажиму империалистических держав,
но лишь после того, как Италия
согласилась рассмотреть
уольуольские события на основе 5-й
статьи договора
Этот
шаг явился, однако, своеобразной
уловкой Италии. Под прикрытием
многочисленных встреч, бесед,
обсуждений, деклараций, проволочек,
демаршей и тому подобных
дипломатических приемов
итальянское правительство еще
более активизировало военные
приготовления и развернуло широкое
дипломатическое наступление с
целью заручиться гласной либо
тайной поддержкой крупнейших
империалистических держав его
агрессивного курса на покорение
Эфиопии.
17
марта в памятной записке на имя
генерального секретаря Лиги наций
эфиопское правительство сообщало о
непрекращающемся наращивании
Италией войск и техники на границах
с Эфиопией, об отказе Рима
разрешить конфликт путем арбитража,
а также о том, что намеревается
просить Совет Лиги наций изучить
общее состояние итало-эфиопских
отношений. Жозеф Авенол, генеральный
секретарь Лиги наций,
проинформировал Рим о демарше
Аддис-Абебы.
В
ответной ноте итальянского
правительства, поступившей 23 марта
в Женеву, обвинения, выдвинутые
Эфиопией 17 марта, полностью
отвергались. Тем не менее Рим,
маскируя свои подлинные цели,
подтвердил возможность
продолжения переговоров с Эфиопией,
включая создание арбитражной комиссии.
Но дальше декларативного заявления
дело не пошло: Италия, убеждавшаяся
все больше и больше в пособничестве
Англии и Франции (Римское соглашение
с Францией от 7 января
В
конце мая в результате очередного,
еще более настойчивого обращения
Эфиопии в Лигу наций о защите
против возросшей враждебности
Италии, отказывавшейся по-прежнему
создать арбитражную комиссию,
Англия и Франция вновь прибегли к
дипломатическим маневрам, в
результате которых «итальянский
фашизм получал трехмесячный срок
для дальнейшей подготовки агрессии
против Эфиопии. А резолюции Лиги
наций до некоторой степени предохраняли
его от критики со стороны
прогрессивной общественности мира»
[233, с. 165]. Совет Лиги наций, утвердив
эти резолюции, остался глух и на
этот раз к заявлению Эфиопии о том,
что ее независимости угрожает
фашистская Италия.
Под
давлением Англии и Франции Лига
наций, однако, свела всю проблему
итало-эфиопских взаимоотношений к
инциденту в Уольуоле. Вероятно,
этому содействовало и то, что Аддис-Абеба,
ища выход из создавшегося
положения, 16 мая информировала
Муссолини о своем желании
ограничить арбитражную процедуру
рассмотрением вооруженного
столкновения в Уольуоле. [169]
Именно
этот вопрос и разбирался
арбитражной комиссией, работа
которой сталкивалась с самыми
разнообразными трудностями,
обусловленными неоднократными
проволочками и препирательствами
со стороны Италии. Совету Лиги
наций вновь в конце июля — начале
августа пришлось собраться и
обсудить ситуацию, сложившуюся в
результате преднамеренного саботажа
итальянцами арбитражного
разбирательства инцидента в
Уольуоле. В своей резолюции от 3
августа Совет Лиги наций, отбросив
все факты о готовящемся нападении
Италии, вновь рекомендовал обоим
заинтересованным правительствам
придерживаться процедуры
арбитража и примирения, а также не
позднее 4 сентября
И хотя арбитражная комиссия за день до истечения этого срока приняла компромиссное решение, не возложив вину за события в Уольуоле ни на одну из сторон, военное вторжение Италии становилось все более очевидным. Усиливавшаяся ее враждебность по отношению к Эфиопии вновь была подтверждена 4 августа, когда на заседании Совета Лиги наций представитель Рима распространил объемистый том, содержавший необоснованные обвинения и нападки на Аддис-Абебу [55].
Только
голос Советского Союза на
сентябрьском заседании Совета
прозвучал в защиту Эфиопии. «С
большим сожалением я вынужден,—
говорил глава советской делегации
М. М. Литвинов 5 сентября
В
Лиге наций Советский Союз
продолжал неизменно оказывать
широкую моральную и
дипломатическую помощь Эфиопии,
требуя принятия немедленных мер
против агрессора. В Эфиопии не раз в
прошлом и в настоящее время с
благодарностью относились к
поддержке СССР. Временный
поверенный в делах СССР в
Великобритании телеграфировал 14
сентября
6 сентября Совет Лиги наций образовал «комитет пяти» в составе представителей Англии, Франции, Польши, Испании и Турции для изучения итало-эфиопских отношений и изыскания средств для мирного разрешения вопроса.
«Комитет пяти» после двенадцатидневной работы рекомендовал оказать широкую международную финансовую и техническую помощь Эфиопии, осуществить в ней под наблюдением Лиги наций социально-экономические и административные реформы, реорганизовать в стране полицейские силы, направить и Аддис-Абебу зарубежных специалистов, беспрепятственно допускать иностранный капитал в эфиопскую экономику, признать Лондоном и Парижем первостепенность интересов Италии в Эфиопии и, наконец, уступить Италии часть эфиопской территории в обмен на небольшие районы в Британском и Французском Сомали. «В действительности, — пишет А. Дж. Баркер, — программа умиротворения комитета пяти означала установление международного (точнее, межимпериалистического.— Авт.) мандата над Эфиопией» [279, с. 114]. Италию, однако, никоим образом не устраивал даже подобный статус Эфиопии. В Риме настаивали на безраздельном господстве в Эфиопии. Что касается эфиопского правительства, то оно, используя уже любую возможность для предотвращения войны, выразило готовность вступить в переговоры с Италией на основе предложений «комитета пяти».
Согласие Эфиопии и отказ Италии привели в Совете Лиги наций к созданию нового комитета (теперь уже из 13 членов) с теми же самыми задачами, что и у его предшественника. Собственно говоря, этому комитету так и не пришлось сделать какие-нибудь выводы до начала боевых действий. Умиротворители на этот раз не получили отсрочки от Италии.
Война,
надвигавшаяся в течение почти
всего
На заседании Совета 5 октября эфиопский делегат Тэкле Хавариат потребовал применить к Италии ст. 16 Устава Лиги наций, предусматривавшую обязательность принятия всеми ее членами экономических, финансовых и военных санкций против государства-агрессора.
Далее вопрос об итальянском вторжении в Эфиопию обсуждался на открывшейся 9 октября Ассамблее Лиги наций. В ходе трехдневной дискуссии агрессор фактически оказался в изоляции. Наиболее принципиальную точку зрения на события, разыгравшиеся в Северо-Восточной Африке, высказала советская делегация. 10 октября представитель Советского Союза В. П. Потемкин заявил, что «делегация СССР считает долгом [171] подтвердить свою готовность выполнять наряду с прочими членами Лиги наций все обязательства, которые налагает на всех их без изъятия ее устав» [123, 11.10.1935].
Объявив 11 октября в результате голосования Италию агрессором, Ассамблея Лиги наций образовала Координационный комитет в составе представителей всех 50 (из 54) государств, одобривших резолюцию осуждения Италии. На первом же заседании этого комитета, в задачи которого входила разработка конкретных мероприятий по осуществлению санкций к Италии, был создан рабочий орган — так называемый подкомитет 18 в составе Советского Союза, Англии, Франции и некоторых; других государств. К 19 октября подкомитет 18, на заседании которого лишь СССР требовал принятия самых действенных санкций [24, т. 19, с. 330], одобрил резолюцию о непредоставлении Италии займов и кредитов и неучастии с ней в каких-либо финансовых операциях, о полном запрещении импорта товаров из Италии и, наконец, об эмбарго на ввоз в Италию ряда товаров военного назначения (вьючных животных, каучука, алюминия, железной руды и железного лома, марганца, никеля, вольфрама, ванадия и т. д.).
Санкции
вступали в силу с 18 ноября
Ответственность за срыв «нефтяных» санкций полностью лежит прежде всего на Англии, Франции и Соединенных Штатах Америки.
В начале декабря разыгрались события, связанные с соглашением Хора—Лаваля — планом удовлетворения колониальных аппетитов Италии в Эфиопии, составлением которого еще с середины октября занимались сотрудники Форин офиса и Кэ д'Орсэ [234, с. 141—142; 235, с. 111 — 112; 279, с. 186—205; 316, с. 97—113]. Оно было отвергнуто Аддис-Абебой. «Принятие даже в принципе франко-британских предложений,— сказал, в частности, Хайле Селассие,— явилось бы не только трусостью по отношению к нашему народу, но и предательством Лиги наций и [172] всех государств, которые... (надеются.— Авт.) на систему коллективной безопасности» [279, с. 204].
В Лиге наций из-за обсуждения соглашения Хора—Лаваля отложили рассмотрение вопроса о нефтяных санкциях. «Эта отсрочка,— писал А. Дж. Баркер,— положила конец какому-либо эффективному действию против Италии» [279, с. 204].
Единственно,
что Лига наций с тех пор
предприняла более или менее
реального (и опять за счет отсрочки
рассмотрения вопроса о нефтяных
санкциях) — это обратилась 3 марта
Может
быть, между итало-эфиопскими
контактами в феврале
Однако
дело дальше обмена
соответствующими дипломатическими
документами не пошло: итало-эфиопские
переговоры в марте
Лига наций занялась вскоре обсуждением проблем, связанных с ремилитаризацией Рейнской области. Итальянская агрессия против Эфиопии отошла в Лиге наций на второй план. А после 9 мая этот вопрос и вовсе приобрел абсолютно иное звучание, что явилось следствием официального уведомления Италией иностранных держав о завоевании Эфиопии.
С тех пор в Лиге наций оживленно велись дискуссии о том, отменять или нет санкции, примененные к Италии, и признавать или нет захват Италией Эфиопии.
В
попытке добиться помощи от Лиги
наций и сохранить введенные
санкции против Италии Эфиопия 2
июля
В
сентябре
Так закончились отношения Эфиопии с Лигой наций. Расчеты Эфиопии на Лигу наций в деле защиты своего суверенитет не оправдались.
Итальянская агрессия и освободительная война Эфиопии
Вероломно напав на Эфиопию, итальянский фашизм бросил на ее покорение почти 300-тысячную армию. В распоряжении итальянцев имелись 170 самолетов, 700 артиллерийских орудий, сотни танков и бронетранспортеров, около 6 тыс. пулеметов и иной боевой техники. В ходе войны численность и военно-материальная оснащенность итальянских вооруженных сил систематически пополнялись. Вот почему, вероятно, эфиопский официальный источник «День победы» сообщает о 400-тысячной армии противника, вторгшейся в Эфиопию [71, с. 24].
Ей противостояли плохо вооруженные войска Эфиопии, преимущественно нерегулярные. Не все они были обеспечены даже винтовками. Около 500 пулеметов, несколько минометов, 200-разнокалиберных пушек, 3 боевых самолета — вот и все материально-техническое обеспечение эфиопских воинов.
Правительство
страны, несмотря на возраставшую
уверенность в неизбежности
итальянского нашествия [313, с. 153], не
смогло пополнить в необходимых
количествах свои арсеналы в
В
самой Эфиопии из-за опасений в
обвинении в агрессивности со
стороны империалистических держав,
и в первую очередь Италии, не
рискнули предпринять крупных
военно-тактических и
стратегических шагов в преддверии
агрессии. Стремясь избежать
провокаций, Аддис-Абеба
распорядилась даже об отводе войск
от границы с итальянскими
колониями вглубь на
Однако
было бы неправильно утверждать, что
правящие круги вовсе ничего не
сделали в военно-организационном
плане на случай итальянского нападения.
В
апреле
Все
эти оборонительные приготовления
по своим масштабам и эффективности
не идут ни в какое сравнение с
мероприятиями, осуществлявшимися
итальянцами.
В
ночь на 3 октября
В правительстве страны верно определили основные пути движения итальянских войск и стратегические задачи, поставленные [175] перед ними на каждом из фронтов. Сконцентрировав свои войска (150 — 200 тыс. человек) на севере, верховное командование Эфиопии, возглавленное императором, разместилось в Дэссе. Непосредственное руководство войсками осуществляли расы Мулюгета, Сыюм, Каса и Имру, а также дэджазмач Айялеу. На юге дислоцировались армии раса Нэсибу Заманэля и раса Дэста Дамтоу. Против центральной итальянской группировки численностью 17 тыс. расположился небольшой отряд примерно в 10 тыс. человек.
Эфиопы мужественно сражались с фашистами. Несмотря на превосходство в боевой технике и вооружении, итальянцы с трудом продвигались вперед. 19 ноября Муссолини, встревоженный отсутствием крупных военных успехов, отстранил маршала Э. Де-Боно от общего командования итальянскими войсками и назначил на его место маршала П. Бадольо. Но и новому главнокомандующему пришлось долго преодолевать сопротивление эфиопов.
Боевые действия итальянцев сопровождались массовыми убийствами мирного населения, жестокостью в отношении военнопленных, применением самых варварских методов ведения войны, включая отравляющие газы, а также массированными налетами на гражданские объекты в эфиопском тылу, в том числе и на госпитали Красного Креста. Всего в военных действиях 1935 — 1936 гг. погибло 275 тыс. эфиопов. Прогрессивный итальянский публицист Пьеро Тедески, оценивая все акты вандализма итальянских фашистов, справедливо отметил, что, «в сущности, вся агрессивная война против Эфиопии была войной террора и ненависти» [230, с. 21].
В
ходе боев итальянцы стремились
использовать центробежные силы в
Эфиопии. По свидетельству Э. Де Боно,
в результате итальянских подрывных
действий в годы, предшествовавшие
войне, «по крайней мере двести тысяч
человек (в Эфиопии. — Авт.) либо
вовсе не взялись за оружие, либо...
вооружившись, остались пассивны» [97,
с. 36] в войне. В военное время очень
отчетливо выявились острота
этнического фактора в стране,
организационная и техническая
слабость эфиопской армии,
неэффективность системы «вассалитета
— сюзеренитета», пагубность
феодальных междоусобиц и
соперничества военачальников,
ярый консерватизм некоторых из них.
В условиях итальянской агрессии
императору особенно пришлось
считаться с традиционным положением
знати и укоренившимися социально-психологическими
представлениями, Так, например,
случилось, когда незадолго до
сражения при Май-Чоу были назначены
расы Каса, Сыюм и Гетачоу
командующими тремя войсковыми колоннами.
Ф. Е. Коновалов, бывший царский
полковник, служивший при Хайле
Селассие советником, задал тогда
риторический вопрос: «Почему их, а
не других, более энергичных и
способных?». «Да потому что, — сам
себе ответил он, — государь должен
считаться с феодальными сеньорами
империи, хотя они уже показали свою
некомпетентность... Он имел
способных людей, но не мог
использовать их» [99, с. 16].
Сражению
при Май-Чоу, которому суждено было
стать решающим в определении
дальнейших судеб страны,
предшествовали кровопролитные бои
на различных участках Северного
фронта. Противник, используя
внезапность удара и свое военно-техническое
превосходство, овладел в октябре —
ноябре рядом населенных мест
Эфиопии, и прежде всего городами
Адуа, Аксум, Адди-Грат, Мэкэле. [176]
После
первых успехов итальянцев
инициатива в начале декабря
В результате контрнаступления итальянцев против войск раса Касы и раса Сыюма эфиопские войска на Северном фронте оказались разделенными на три изолированные группировки. В условиях отсутствия оперативной связи между ними для итальянцев возникла возможность псэтапного нападения на каждую из этих группировок.
19 февраля эфиопские части под командованием раса Мулюгета, дислоцированные в горюм массиве Амба-Арадом, отступили, потеряв убитыми около шести тысяч человек, многие из которых умерли от удушья, наступившего после применения итальянцами иприта. При отходе на них беспрестанно нападали вооруженные отряды оромо-азебо. В одной из стычек с ними, сопровождавшихся зачастую налетами итальянской авиации, погиб сам рас Мулюгета. Остатку его разбитой армии с трудом пробирались на юг, к оз. Ашэнге, где дислоцировались резервные войска императора. «Победа (фашистов.— Авт.) в битве за Амба-Арадом,— пишут польские исследователи А. Бартницкий и И. Мантель-Нечко,— одержанная ценой больших потерь, явилась одним из самых крупных успехов Италии в ходе войны» [169, с. 496]. Но вряд ли можно согласиться с их утверждением, что «она открыла итальянцам путь на Аддис-Абебу и привела к разгрому армии, составлявшей костяк эфиопских войск» [169, с. 496]. Данная оценка более применима к другому сражению, а именно при Май-Чоу. До него было еще почти полтора месяца, в течение которого и эфиопы и итальянцы решали свои оперативно-тактические задачи.
Достигнутый
итальянцами успех в сражении в Амба-Арадоме
(их потери — около 800 человек
убитыми) позволил Бадольо
приступить к осуществлению второй
части его плана, а имшно к
уничтожению армий расов Каса и
Сыюма, державших оборону в Тэмбене.
Задача Бадольо была облегчена тем,
что оба раса были в полном
неведении, что происходит справа от
них, на позициях, занятых расом
Мулюгетой. Итальянцы, сняв часть
своих войск, преследовавших
хаотично отступавшие, разрозненные
отряды военного министра,
направили их на запад от Амбэ-Арадома,
в тыл подразделениям расов Каса и
Сыюма. Те, разумеется, ничегс не
подозревали о готовящейся на них
атаке. Им казалось, что противник,
даже если бы он и разбил войска раса
Мулюгеты, не смог бы преодолеть
труднопроходимую горную местность,
лежавшую между армиями центра и
правого фланга обороны, и выйти,
таким образом, к ним в тыл. Оба раса
были буквально потрясены, когда
узнали [177] о нападении
итальянцев 27 февраля с тыла на Абби-Адди.
Этот населенный пункт эфиопы
вскоре оставили. Под натиском
противника им пришлось с большими
потерями отойти в стэрону
высокогорной области Сымен. 20 марта
они расположились в безопасном
месте примерно в
Оттеснив
расов Каса и Сыюма, итальянцы
повели наступление против армии
раса Имру, пожалуй, самого
талантливого из эфиопских
военачальников 30-х годов. Широко
практикуя партизанские методы и
введя строгую дисциплину в своих
частях, рас Имру не раз добивался
заметных успехов в боях с
неприятелем. Но под ударами
превосходящих сил врага и он
вынужден был отступить. Решающее
сражение произошло в области Шире.
1
марта 90-тысячная армия фашистов
перешла в наступление на этом
участке фронта. Атака итальянцев
была поддержана огнем 148 артиллерийских
орудий, 1160 станковых и 536 легких
пулеметов. В боевых операциях
против войск раса Имру,
насчитывавших 30—40 тыс. человек с
небольшим числом пушек и пулеметов,
участвовали также танки и авиация,
обрушившая на них тонны
смертоносного груза, в том числе
отравляющие вещества. Тем не менее
итальянцам пришлось нелегко.
Эфиопы часто переходили в
рукопашную, отбрасывая наступавших
на исходные позиции. В отдельных
случаях эфиопские воины бросались
на вражегкие пулеметы, давая
возможность своим товарищам
прорваться в глубь итальянских
укреплений. Силы, однако, были
неравны.
Рас
Имру, учтя тяжелое положение, в
какое попала его армия, принял
решение переправиться на левый
берег р. Тэкэзе. При ее переходе
эфиопские части подверглись
массированным ударам с воздуха.
Немало людей тогда погибло,
особенно от отравления газами.
Таким
образом, план наступательных
операций, предложенный Бадольо, был
выполнен. Теперь итальянцы
сосредоточили все свое внимание на
продвижении в направлении Дэссе—Аддис-Абеба.
Здесь в районе оз. Ашэнге (севернее
Дэссе) концентрировались последние
воинские части страны на Северном
фронте. Сюда же стекались
разрозненные отряды разбитых
итальянцами армий расов Мулюгеты,
Касы и Сыюма.
Итальянцы, постоянно получая подкрепления, стягивали свои войска к Дэссе. Итальянское командование бросило на захват этого стратегически важного города 125 тыс. солдат и офицеров, 210 артиллерийских орудий, 276 танков, 1720 станковых и 698 ручных пулеметов. С воздуха итальянцев поддерживали сотни самолетов. К Дэссе наземные войска Италии устремились по трем маршрутам: Фенароа—Сокота—Дэссе, Амба-Алаге—Коу-рам—Дэссе и через пустыню Данакиль на Сардо-Дэссе. На путч неприятеля лежало оз. Ашэнге, в окрестностях которого дислоцировалась 31 тыс. эфиопских войск, в том числе пятитысячная императорская гвардия. Это все, что смог Хайле Селассие собрать перед решающей битвой.
План операции императору помогал разработать Ф. Е. Коновалов, бывший полковник царской армии, служивший теперь при Хайле Селассие I военным советником. Было решено дать бой при Май-Чоу, севернее оз. Ашэнге. Предполагалось, что бой начнут части, расположенные в центре эфиопских позиций, а затем основной удар будет нанесен с флангов.
31 марта в пять часов утра эфиопы открыли огонь по противнику, который, кстати, знал о готовящемся наступлении из перехваченной радиограммы императора в Аддис-Абебу. В самом [178] начале сражения эфиопам сопутствовал успех: они заметно потеснили неприятеля. Но закрепить достигнутые рубежи им не удалось. На другой день в результате массированных ударов вражеской артиллерии и авиации эфиопские войска отошли на исходные позиции. Несмотря на многочисленные попытки переломить ход сражения, ситуация на поле боя для эфиопов все более и более ухудшалась. В ставке императора под вечер 1 апреля царило уныние. Оно было усилено полученными известиями о том, что в тот же день фашисты, преследовавшие армию раса Имру, заняли Гондэр.
2 апреля итальянцы стремительным ударом выбили эфиопов с занимаемых рубежей. Началось беспорядочное отступление. Однако «битва под Май-Чоу является одним из наиболее ярких примеров героизма эфиопских солдат во время войны с Италией. Армия начала отступление только тогда, когда в живых оставалась четвертая ее часть. Среди убитых эфиопских воинов было много известных полководцев...» [169, с. 509].
В Аддис-Абебе, получив нерадостные сообщения о поражениях при Май-Чоу, в Гондэре и на юго-востоке, по указанию мэра блатта Таккэле Уольдэ Хавариата и с согласия императорского наместника дэджазмача Йигэзу начали готовиться к обороне. Дэджазмач Фыкре Мариам Абба Течана и баламбарас Аббэбэ Арэгай укрепляли боевые порядки своих войск. Воинов, прибывших в Аддис-Абебу из провинции, обучали методам партизанской войны. Разрабатывался план дальнейшего сопротивления врагу.
Таккэле Уольдэ Хавариат со своими сторонниками блаттен-гета Хыруем Уольдэ Сылласе, министром торговли Мэконныном Хабтэ Уольдом и другими предполагали отвести правительство во главе с императором в Горе и оттуда начать широкую партизанскую войну против захватчиков. Они утверждали, что присутствие императора, рассматривавшегося в стране в качестве символа эфиопской государственности, ее независимости, сыграет роль фактора, укрепляющего позиции защитников родины. Предлагалось также дать бой неприятелю на подступах к Аддис-Абебе.
Однако Хайле Селассие, возвратившийся в Аддис-Абебу 30 апреля, в конечном счете решил впустить противника в столицу без сопротивления, а самому отбыть в Англию, согласившуюся еще 22 апреля предоставить убежище его семье [305, с. 357, 464]. Для иностранных дипломатов это явилось, видимо, неожиданным. С. Бартон сообщал в тот же день А. Идену с некоторым недоумением: «Император только что прислал своего секретаря, который информировал меня, что после полудня Его Величество созвал министров и знать и объявил им о том, что покидает Эфиопию с семьей и что передает руководство делами совету министров» [305, с. 466].
Перед отъездом Хайле Селассие учредил временное правительство в Горе во главе с расом Имру, который наделялся всей [179] полнотой власти в стране, а также назначил его командующим войсками на западе. Руководство войсками на юге поручалось расу Дэста Дамтоу, а на севере—дэджазмачу Хайлю Кэббэдэ, дэджазмачу Фыкре Мариаму и некоторым другим феодалам.
2 мая специальный поезд увозил императора, его семью, ычэге, расов Каса, Гетачоу и нескольких других видных сановников в Джибути. Новость об отъезде императора быстро разнеслась по столице, подействовав на многих ошеломляюще. Еще ни разу за всю почти трехтысячелетнюю историю ни один эфиопский император, как бы ни складывалась его военная судьба, не покидал страну.
Было
ли правильным это решение Хайле
Селассие? Ответ не может быть
однозначным. Здесь упомянем лишь то,
что в самой Эфиопии не раз
критически отзывались об отъезде
императора. В правительственном
издании
Отъезд
императора удивил даже, по-видимому,
Муссолини, который не преминул
обыграть вскоре этот факт в свою
пользу. Английский посол в Риме Э.
Друммонд в секретном послании А.
Идену 5 мая
Однако освободительная борьба эфиопского народа, развернувшаяся после вступления итальянцев в Аддис-Абебу 5 мая и провозглашения Римом 9 мая о покорении Эфиопии, выдвинула новых талантливых военачальников. Это рас Аббэбэ Арэгай, дэджазмачи Бэлай Зэллекэ, Ешанеу, Кэббэдэ Бызинех, Дэмэммэ Уольдэ Эмануел, фитаурари Уодаджо Гурму и многие другие. Большие организаторские способности и героизм проявили дэджазмачи Бальча, Таккэле Уольдэ Хавариат и др., т. е. те, кто прежде был в опале.
Отъезд императора и захват столицы итальянцами отнюдь не означали прекращение жизнедеятельности эфиопского государства. Временное правительство пыталось установить контроль над воинскими частями, сохранившими верность родине и действовавшими от ее имени, наладить связь с районами, еще не занятыми врагом, а также сплотить население неоккупированных областей для отпора захватчикам.
Рас
Имру вступил даже в официальные
отношения с британским [180] правительством,
надеясь получить его согласие на
транзит через Судан оружия, в
котором так нуждались эфиопские
войска. Когда же Англия отказала,
рас Имру обратился к Лиге наций с
просьбой распространить над
неоккупированной частью Эфиопии
британский мандат [279, с. 281]. Этот шаг
был предпринят расом Имру с целью
выиграть время для полной мобилизации
всех имевшихся в его распоряжении
ресурсов, а может быть, и потому, что
в тех условиях мандатная система
представлялась ему единственным
выходом из создавшегося положения,
своеобразным средством борьбы
против итальянского фашизма. Ведь
речь шла почти о 2/3
территории Эфиопии, не оккупированной
врагом. Правительства западных
стран — членов Лиги наций, несмотря
на осведомленность об истинном
положении дел, отказали расу в
удовлетворении его просьбы. Рас Имру
в конце июля — начале августа
Пребывание
в Англии Хайле Селассие
использовал не только для
дальнейшего обсуждения в Лиге
наций вопроса об итальянской
агрессии, для активизации
выступлений мировой общественности
против захватчиков и обращения к
главам ряда государств с призывом о
помощи в борьбе с врагом. Имеются
также данные о переговорах, которые
он вел в
Попытки Италии склонить императора к предательству не случайны. Фашистам не удалось сломить эфиопское Сопротивление ни жестокостью, ни зверством, ни тактикой «мягкого обращения» с местным населением.
Эфиопские
патриоты атаковали врага повсюду,
даже в крупных городах. Одной из
самых ярких страниц
освободительной войны Эфиопии
является попытка выбить противника
из Аддис-Абебы в конце июля
Оценивая
обстановку в стране, маршал
Грациани, сменивший 22 мая П. Бадольо
на посту вице-короля Эфиопии и
генерал-губернатора Итальянской
Восточной Африки (куда включили и
Эфиопию), говорил, что унаследованная
им «ситуация... была очень и очень
серьезной» (цит. по [365, с. 40]). Летом
Но
итальянцы не оставляли надежд на
полное покорение Эфиопии. После
овладения Аддис-Абебой они
сосредоточили основное
наступление против трех
группировок эфиопских войск, действовавших
в Шоа, на юго-западе и юге. Эти части,
символизировавшие сохранение эфиопской
государственности, успешно
противодействовали неприятельским
атакам, а порой и сами переходили в
наступление, как было, например, с
армией раса Имру. Эфиопы испытывали
острую потребность в оружии. Рас
Имру обращался к властям Англо-Египетского
Судана с просьбой о помощи оружием.
Посланник Эфиопии в Лондоне д-р Мартин,
назначение которого в январе
Постепенно
эфиопские войска сдавали одни
рубежи за другими под
массированными ударами
превосходящих сил противника. К
марту
Одновременно
с разгромом 19 февраля
19 февраля два эфиопских патриота Абрахам Дэбоч и Могэс Асгэдом совершили покушение на Грациани, когда тот по случаю дня рождения принца Неаполитанского устроил раздачу милостыни жителям Аддис-Абебы во дворе императорского дворца. Грациани и многие из сопровождавших его лиц (генерал Лиотта, мэр столицы Гидо Кортезе и др.) были ранены. И тотчас же последовала кровавая бойня населения: страны в целом, и прежде всего, конечно, в Аддис-Абебе. В течение трех суток только в столице погибло 30 тыс. человек.
Это не было единственной попыткой убийства Грациани. Еще раньше планировал покушение на него выпускник военного колледжа в Холете подполковник Кыфле Нэсибу, но неудачно: подполковника схватили и жестоко казнили, протащив по улицам Аддис-Абебы привязанным к быстро шедшему автомобилю [313, с. 139].
Массовые кровавые репрессии не сломили волю эфиопов к [182] освобождению. Эфиопское Сопротивление продолжало набирать силу.
Для
руководства партизанской борьбой в
Образование этого Комитета — еще одно свидетельство роста политической активности в рядах патриотов в годы войны с фашистской Италией. Другим является создание еще в 1936г. группы «Черные львы» в Западной Эфиопии, в которую вошли в основном выпускники военного колледжа в Холете и некоторые гражданские лица (Алем Уорк, лидж Иильма Дэрэса, сыновья аззажа Уоркнэха Ышэте и др.). Ее организационные принципы, строившиеся на демократических началах, и предъявлявшиеся требования отражают наличие в то время антимонархических тенденций в эфиопском обществе.
Среди партизан, а особенно их руководителей в те годы оживленно обсуждался вопрос о будущем государственном устройстве страны. Наиболее распространенным было мнение о монархической форме правления в послевоенной Эфиопии. Что касается кандидатуры будущего монарха, то здесь возникли серьезные разногласия. Отчасти они явились результатом распространявшихся итальянцами слухов о смерти в эмиграции Хайле Селассие. На эфиопский трон в те годы претендовали многочисленные сыновья Лиджа Иясу [311, с. 183, 255; 387, с. 311; 309, с. 229—231].
Большинство партизанских руководителей-монархистов склонялись к признанию прав на престол Хайле Селассие I, продолжая считать его по-прежнему единственным законным государем. Они поддерживали с ним постоянную связь, вели с правительством в изгнании обширную переписку. Именно через них монарх старался оказывать влияние на развитие общественно-политических идей в оккупированной фашистами стране.
Однако
к концу
Еще
в
Наиболее
крупной акцией республиканцев была
разработка в
К
партизанам присоединялись все
новые и новые люди. И самое главное
— они принадлежали к беднейшим
слоям. Эфиопское крестьянство
вынесло на себе основные тяготы войны,
понесло самые многочисленные
жертвы. Это их самоотверженная
борьба вынудила герцога Амадео д'Аоста,
сменившего [184] в декабре
Разгром оккупационных войск и освобождение страны
10
июля
Однако английское правительство еще долгое время отказывалось заключить договор о союзе со сражающейся Эфиопией. В Лондоне не хотели рассматривать это африканское государство как равноправного партнера и не исключали возможности с изгнанием оккупантов установить свое колониальное господство над ним (см. [310, с. 338]). Преследуя далеко не бескорыстные цели, Великобритания вместе с тем сыграла заметную роль в разгроме итальянцев в Эфиопии. Эту роль, однако, не следует преувеличивать.
Обстановка
на африканском театре военных
действий к концу
Из
Англо-Египетского Судана через
Кассалу под командованием генерала
Плэтта двигались британские войска,
в составе которых находились и французские
части. Генерал Каннингхэм
возглавил британские войска,
действовавшие с территории Кении;
среди них были эфиопские
подразделения. Эфиопский батальон
численностью 800 человек во главе с
императором (прибывшим еще в июле
Вскоре под ударами наступавших частей, насчитывавших немногим более 20 тыс. человек, и партизанских отрядов стала [185] разваливаться вся система обороны Итальянской Восточной Африки. Освобожденные районы попадали под управление британских военных властей (рассматривавших Эфиопию как оккупированную территорию Италии).
Во второй половине февраля бригадный генерал Морис Лаш, назначенный заместителем главы политического отдела пра штабе генерала Плэтта, по поручению английского правительства вступил в официальные переговоры с Хайле Селассие по поводу послевоенного устройства Эфиопии. Лаш сообщал о намерениях Англии учредить военный контроль над всей Эфиопией, причем на неопределенное время. Планы англичан вызвали решительные возражения эфиопской стороны, о чем, в свою очередь, было поставлено в известность английское правительство.
Наконец
в марте
Ситуация
на фронтах войны в Северо-Восточной
Африке складывалась для союзников
благоприятно. Войска генерала
Каннингхэма, очистив от врага
Британское Сомали, подошли к Аддис-Абебе.
Эфиопские части, наступавшие с
Англо-Египетского Судана, почти
полностью освободили провинцию
Годжам. 5 апреля
6
апреля британские войска, в составе
которых находилось одно эфиопское
подразделение, вступили в Аддис-Абебу.
Практически в апреле — начале мая
Лишь проведя серию мероприятий по организации военного управления в Эфиопии (военно-административное разделение территории на 11 округов, дислокация английских войск в ключевых районах страны, отправка специальных миссий для учреждения военной власти па местах и т. д.), британские власти разрешили императору и эфиопским войскам войти в столицу.
5
мая
Оказав
стойкое сопротивление иноземным
захватчикам, Эфиопия вписала
славную страницу в летопись
национально-освободительного
движения в Африке. [187]