ВВЕДЕНИЕ

Хидэёси не страшился смерти, но он боялся забвения, этого ада, куда настоящее ссылает прошлое. По примеру своего господина Нобунага он при жизни велел записать собственную историю — «Тэнсёки», за составлением которой внимательно следил, тайно велев прекратить ее в 1592 г., когда казалось, что его начинания, исход которых был еще неясен, не всегда оборачиваются в его пользу. Но он вызвал к жизни легенду, и после его смерти люди сле­дующего поколения, завороженные его образом, в свою очередь принялись рассказывать о его жизни. Одзэ Хоан (1564-1640) к 1625 г. закончил его биографию в двадцати двух частях («Хоан тайкоки») на основе документов, по­лученных из первых рук: писем Хидэёси, эдиктов, заве­ренных большой красной киноварной печатью, которой герой штамповал все важные бумаги, архивов крупных феодалов, таких как род Маэда. Но, исполненный вос­хищения перед своим удивительным «персонажем», он столь же всерьез принимал на веру необыкновенные россказни, которые усердно распространял о самом себе лично Хидэёси. На основе этого текста, преимущество которого состоит все-таки в том, что это рассказ очевид­ца, историки XVII в., а в еще большей мере — историки позднейших эпох, написали фантастические картины, где назидательное соседствует со сверхъестественным.

Эти тексты в свою очередь вдохновляли авторов боль­ших циклов (разного размера) иллюстраций или эстампов (таких, как «Эхон тайкоки»). Создатели таких рассказов в рисунках черпали материал также из другого повество­вания, более сосредоточенного на военной тематике и по­священного последним годам жизни Хидэёси, — «Тайко гунки», хроники его походов в двух частях, которую со­ставил Гюити, рыцарь, служивший сначала Нобунага, а потом Хидэёси. Эти бурные и фееричные романы, порой весьма наивные, послушно воспроизводили в своих сочи­нениях некоторые иностранцы, открывавшие Японию в конце XIX в., такие как пастор Уолтер Денинг, чья «Жизнь Тоётоми Хидэёси», вышедшая в Кобэ и в Лондоне, от­крыла Западу гений человека, которого там в основном не знали либо представляли в мрачном и иногда отталки­вающем виде — как изверга, который перебил христиан, после того как они послужили ему, хотя это неправда.

Действительно, Хидэёси несколько раз встречался с португальскими иезуитами, с испанскими францискан­цами, с капитанами или лоцманами этих столь больших кораблей, что они не отваживались подходить к рифам Внутреннего моря и ждали возвращения своих экипажей в одной из гостеприимных бухт северного Кюсю. Боль­шинство таких путешественников составило об этом от­четы — либо вышестоящему начальнику в Европе, либо вице-королю Индий, представлявшему короля Португа­лии в Гоа — на этом перекрестке религиозных и торго­вых миссий, направлявшихся из Испании и Португа­лии в Азию. Так, надо прочесть тексты Родригиша (см. Rodrigues, Joao. This island of Japan: Joao Rodrigues' account of 16th-century Japan. Translated and edited by Michael Cooper. Tokyo & New York: Kodajisha International, 1973), прибывшего в Японию в 1566 г., вступившего в 1580 г. в Общество Иисуса и ставшего переводчиком Хидэёси; нужно упомянуть и отца-визитатора Валиньяно, а осо­бенно отцов Коэлью и Луиша Фроиша, которых Хидэёси официально принял в 1586 г. и чьи свидетельства широко использовал, например, Джеймс Мердок (Murdoch, James. A history of Japan during the century of early foreign intercourse, 1542-1651. By James Murdoch in collaboration with Isoh Yamagata. Kobe, Japan: Published at the Office of the «Chronicle», 1903).

Вознесенный до небес в период реставрации Мэйдзи, а потом в первой половине XX века (Кусака Хироси пред­принял издание всех его архивов, которые смог найти, см. Hoko ibun. Ed. Kusaka Hiroshi. Tokyo: Hakubun-kan, 1914), став символом военной и культурной энергии целого на­рода, сразу после войны образ Хидэёси несколько по­мерк. Потом интерес к его экономической и администра­тивной деятельности снова усилил благосклонность к нему историографии, претендовавшей на то, чтобы быть чисто социальной. Через некоторое время он опять стал вызывать симпатии, и на сей раз масштаб его личности поразил сразу и японских, и западных исследователей: в 1975 г. Кувата Тадатика, посвятив всю жизнь изучению архивов героя, собрал основные документы, имеющие к нему отнощение (Kuwata, Tadachika. Toyotomi Hideyoshi kenkyu. Tokyo: Kadokawa Shoten, Showa 50 [1975]), в то время как Адриана Боскаро перевела на английский язык сто одно из ныне известных писем его частной перепи­ски. А в 1982 г. Мэри Элизабет Берри, опираясь на по­следние находки, посвятила целую книгу (Berry, Mary Elizabeth. Hideyoshi. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1982) изощренным теоретическим размышлениям о политической природе его власти и смысле его деятель­ности с современной точки зрения. По крайней мере, таковы главные вехи богатой библиографии, о которой с. 312-318 дают лишь общее представление.

Настоящая биография не претендует на сенсационные откровения: японские архивисты и историки-специалисты имеют для этого больше возможностей, чем кто-либо. Но, напомнив о существовании одного из величайших организаторов нового мира, которого у нас слегка подзабыли, мы пытаемся воздать ему должное, соединяя образ чело­века с описанием его мечтаний, историческое свидетель­ство с легендой, в которую он сам отчаянно пытался об­лечься. Мы не доверяем нелепым историям, сочиненным задним числом, но не считаем нужным отвергать с по­рога то, что распространял он сам, — те мифы, которые сегодня, конечно, могут показаться смешными, но кото­рые много говорят о намерениях этого человека и спо­собствуют лучшему пониманию его поступков. Историк не может просто-напросто их игнорировать, не впадая в худшую измену — нежелание проникать в психологию своего персонажа. Такой человек, как Хидэёси, никогда не позволял заключить себя в рамки какой-то системы, а в те трудные времена жизнь любила усложнять задачу различения истинного и правдоподобного, не слишком простую и для более мирных веков. Мудрость приходит с новыми страницами, как, должно быть, произошло и с Хидэёси, и легенда постепенно уступала место истории по мере того как персонаж все больше отождествлял себя с развитием своей родины, жестко направляя ее судьбы.

Мы также не отвели очень большого места обвинени­ям нашего героя — конечно, отчасти обоснованным, — в гордыне и безумии. Разве эти страшные болезни не по­лучает вместе с властью любой в качестве отравленного подарка? Разрушительные приступы гнева у стареющего и жестокого Хидэёси, его сошествия в ад вызывали у нас содроганье, но мы видели в них не столько признак по­мрачения рассудка, сколько отчаяние человека, который чувствует угрозу для дела всей своей жизни, а ведь это дело — дело мира.