Глава II

РОЖДЕНИЕ ДАЙМЁ

Укоренение

Если сопоставить их с самурайским кодексом, отноше­ния между Токити и его господином Нобунага были стран­ными. В самом деле, в них не найти ни той субординации, признанной в обмен на покровительство, которая была характерной для феодализма, ни глубокого благоговения в сочетании с признательностью, из-за которых в Китае, со­гласно конфуцианским нормам, связь учителя с учеником была сильнее, чем у отца с сыном, и в ситуациях сложного нравственного выбора ей даже следовало отдавать предпо­чтение. Здесь, напротив, не было ни смиренного вассала, ни почтительного ученика: Токити никогда не сомневался в своем превосходстве, он умел дать своему сюзерену важ­ный козырь в бешеной схватке за власть, темп и ожесто­ченность которой из года в год усиливались. Сохранилось множество анекдотов, каждый из которых иллюстрирует какую-то грань его характера, в отношении которого даже непонятно, принадлежит ли он герою романа или истори­ческому персонажу — в жизни порой происходят более странные вещи, чем можно выдумать.

Токити смело защищался от клеветы, этого неизмен­ного недуга всех дворов. Как-то раз один полководец об­винил его в краже маленького ножа (когаи), какие всегда носили продетыми в гарду меча; оскорбление было тем тяжелей, что спорный предмет был подарком самого Но­бунага. Не пожелав тщетно и по-дурацки кричать о своей невиновности, Токити занялся поиском виновного, разо­блачил его, и Нобунага изгнал клеветника, посоветовав сделаться самураем-паломником (муся-сюгёдзя), — пусть странствует ло провинциям, чтобы совершенствоваться как в духовной медитации, так и в военном искусстве! Ловкий способ избавиться от докучливого человека.

Токити также умел показать себя здравым полити­ком — ценное качество, которым не обладал его господин. В то же время, когда улаживалось дело с ножичком, из земли Исэ, пробыв там несколько недель, вернулись шпи­оны Нобунага. Они принесли заманчивые вести: Исэ тре­пещет от страха перед Нобунага, неопределенного, смут­ного, все готовы сдаться без сопротивления при первом угрожающем жесте — слова, звучащие приятной музыкой для ушей любого великого завоевателя. А вот Токити уви­дел в них лишь основание удвоить осторожность. Он вы­ступил против всякой ненужной военной акции, подчер­кнул, как дорого будет стоить наступательная война, мало оправданная в ближайшее время, и как они рискуют, если неосмотрительно обнаружат свою базу ради наступления, исход которого, что бы ни говорили шпионы, остается со­мнительным. Правда это или легенда, умело выдуманная, чтобы подчеркнуть различия между обоими персонажами в дальнейшем и объяснить необыкновенный взлет карье­ры молодого человека? А также чтобы показать, что он меньше, чем его господин, был вовлечен в адский вихрь крови, которая всегда призывает кровь? Для воина от при­роды Токити всегда проявлял изрядную сдержанность; он любил переговоры и с наслаждением готовился к этим состязаниям в изворотливости. Нобунага умрет из-за неу­меренной страсти к насилию, часто совершаемому с пре­небрежением ко всякому кодексу чести или, точнее, вне всякого кодекса чести — тех правил, которые восхищают нас сегодня, но которые были разработаны только гораздо позже, в эпоху Эдо, когда, как ни парадоксально, на самом деле воины уже не имели ни права, ни возможности сра­жаться по серьезным поводам.

В деле Исэ доводы Токити в конечном счете убедили Нобунага. Но как лишить войска выступления — и гра­бежа, — к которым они уже приготовились? Значит, ладо было найти жертву, место приложения сил: ей стала кре­пость Ивакура (в Овари, в современной префектуре Аити), создававшая помехи тем, кто базировался в Киёсу. Это го­дилось, чтобы успокоить людей, но надо было еще и спа­сти честь; тогда Нобунага распространил слух, что план похода на Исэ, во многом раскрытый шпионами, в обилии водившимися у него, как и других местах, был разработан лишь затем, чтобы обмануть врага и разоблачить предате­лей, которыми, конечно, кишит Киёсу.

Лютый страх перед изменой! Он вызвал к жизни бес­конечное множество историй, в большей или меньшей степени имевших правдивую основу (несмотря на теа­тральное утрирование ситуаций), к которым относится и история учителя боевого искусства Уэдзима Мондо.

Уэдзима Мондо прибыл в Киёсу как будто случайно (по крайней мере, так утверждал он), в тот самый момент, когда Нобунага с изумлением обнаружил, что побасенка о шпионах, пущенная в ход, чтобы с честью выпутаться из ситуации с несостоявшимся походом на Исэ, оказалась правдой: в Киёсу было множество шпионов, работавших на разных хозяев. Изгнать их или истребить было недо­статочно: следовало снова приняться за физическую и мо­ральную подготовку войск, несомненно имевших слиш­ком мало боевого опыта, при помощи учебных поединков и больших охот, составлявших основу их обучения, и на­брать новых учителей — самых лучших.

Уэдзима Мондо был самураем без господина (ронин), уроженцем Центральной Японии — Тюгоку. Его появле­ние, как нельзя более своевременное, вызвало, конечно, подозрения у Токити: он сам принадлежал к племени авантюристов и интуитивно умел судить о людях. Ко­нечно, изящные манеры Мондо, который якобы прибыл из дикой горной местности, показались ему странными. Тем не менее.в ближайшее время ничего беспокоящего не случилось — Нобунага старался особо не рисковать. Как было принято при дворах даймё, вассалы при нем сменя­лись, причем число бдительных стражей все росло, и ни­кто не мог оказаться с ним наедине.

Тогда, чтобы прояснить дело, Токити в свою очередь нанял шпиона, причем уроженца родной деревни — то есть надежного человека, — и отдал его на службу к Мондо. Военная хитрость «Обезьяны» удалась сверх всякого ожидания, и дело закончилось блестящим успехом Токи­ти в поединке с изменником. Видимо, Токити, по крайней мере так утверждает легенда, продемонстрировал физи­ческую силу, хотя в любых случаях предпочитал работать головой — судя по портретам, она у него была крепче, чем мышцы. Но обстоятельства потребуют от него актив­но использовать как ту, так и другие.

Действительно, эти интриги, зарождавшиеся в мирке Киёсу, не должны заслонять от нас тех, что плелись снару­жи. Выигрышей не бывает, всякая победа содержит в себе зародыши скорого поражения. Так, Нобунага пока что на­слаждался своим недавним триумфом в борьбе с Имагава, пришедшимся на 1558 год; должно быть, он забыл, что последние питают сильное желание отомстить, тем более опасное, что Ёсимото, глава клана, строил политику как тонкий стратег — он внешне стал изображать себя сто­ронником сегуна, этой светской руки правительства, рези­денция которого находилась в Киото, а его шаткая власть, казалось, вот-вот рухнет. Ловкий ход в ответ на обидные истории, которые рассказывались о Ёсимото на улицах: в них он выглядел смешным, гарцующим среди десятков тысяч солдат, но быстро обращающимся в бегство под уда­рами малочисленных отрядов насмешника Нобунага. Вер­нет ли ему честь авторитет сегуна, которого он намерен защищать? Снова столкновение (1560 г.), и снова победа Нобунага, хотя его противник опять-таки имел существен­ное превосходство. Но на сей раз последнему не повезло: Ёсимото, глава рода Имагава, попал в засаду и погиб; его войска, увидев голову своего злосчастного предводителя, которую Токити велел отрубить и отнести в их лагерь, пришли в расстройство и начали отступать.

Физическая война, психологическая война: эти фео­дальные битвы отражали не столько социальные конф­ликты — таковые существовали, но редко выливались в схватки на поле боя, — сколько столкновения лично­стей и амбиций, очень похожих по своей природе. Все зависело от личностей. Когда один из этих людей вдруг умирал, на шахматной доске обязательств или союзов все могло прийти в движение, как ртуть, так же как любая большая власть, сосредоточенная в одних руках, в силу закона равновесия стремится к саморазрушению за счет компенсирующих разрывов союза: союзники переходят от более могущественного к менее сильному, но больше обещающему.

К тому же первостепенное значение имел личный пре­стиж вождя. Личность Ёсимото, к примеру, выходила далеко за ординарные рамки, несмотря на превратности жизни, которую увенчала рыцарская смерть. Когда его не стало, многие из его вассалов отказались присягать его сыну, не проявляя к нему достаточного уважения. Некото­рые предложили свои услуги иным господам, другие со­чли, что настал подходящий момент утвердиться самим, и просто-напросто заперлись в своих крепостях, как То-кугава Иэясу в своем замке Окадзаки. На самом деле еще ничто не было решено, все могло измениться со дня на день — требовались предприимчивые умы.

Как раз Токити в высшей степени и обладал такими организационными способностями. Он знал, что может с выгодой использовать этих недовольных людей; они вы­глядели склонными к дезорганизации; а он, наоборот, за-думал создать с их помощью федерацию, сделав центром этого огромного феодального владения — крупнейшего из существовавших доселе — столицу, Киото. Эта дет­ская мечта выросла вместе с ним и укоренилась в сердце уже сложившегося человека. Сын народа, Токити никогда не сможет обходиться без Киото. Он не обладал законной властью, приобретенной по праву рождения; он родился в провинции и все еще имел невысокий ранг; ему нужно было достичь успеха, который бы выглядел блестящим, и получить признание со стороны двора — это несомнен­но было политической необходимостью и еще в большей степени императивом характера, выражением верности Старому порядку, вне которого он не мыслил спасения: маленький мальчик из Накамура никогда не покинет на произвол судьбы роскошных аристократов и сделает все, чтобы вернуть им утраченный блеск и поднять их на вы­соту собственной безмерности.

Но как поступить в данный момент? Существовала, ко­нечно, идея Ёсимото, которого убили прежде, чем он смог выступить в качестве защитника сегуна, но тем не менее придумал ловкий ход, который Токити охотно сделал бы сам, если бы не безвестность его происхождения. Поэто­му, не имея возможности действовать самостоятельно, он стал посредником. Он инициировал не очень обыч­ный союзный договор, который подписали семьи Ода и Токугава — его господин Нобунага и Иэясу, человек его поколения. Этот договор, хитроумная смесь корыстных притязаний и стремления к романтическим эффектам, упоминавший клятвы, с какими заключали союз князья древнего Китая, скрепил странную сделку.

А именно: первая из обеих договаривающихся сторон, которая возьмет под контроль столицу — военным путем или путем соглашения, неважно, — и добьется покро­вительства со стороны императора, потребует от второй подчинения и верности, каковые та немедля подтвердит.

В общем, нечто вроде спортивного состязания или суда Божьего в масштабе страны. Во всяком случае, порази­тельная выдумка, настоящий дипломатический подвиг в эпоху, когда феодалы не обременяли себя обещаниями и мало уважали данное слово, если не были вынуждены его соблюдать. Но те, кто подписывал договор Токити, уверенно принимали на себя обязательства — обращение к императору могло только благоприятно сказаться на их делах. В те бурные времена в Японии существовал только один авторитет, чисто моральный, — авторитет импера­тора: тот уже давно не правил, но воплощал душу нации, и потому лишь он мог предоставить высшее признание, воплощавшееся в должности сегуна, если она станет ва­кантной.

Однако кто мог на нее претендовать? Представители родов Асикага, тогдашние обладатели этого титула, а так­же Токугава — вспомним Иэясу, — Мацудайра, Нитта, Такэда, Сасаки, Акамацу, Китабатакэ, словом, все, что в Японии считалось самурайской знатью, которую Токи­ти встречал на полях сражений в своем лагере или в лаге­ре противников. Не у всех, однако, шансы были равными: одним удача улыбалась, а от других отворачивалась. Так, если исходить из прежних назначений (и семья Минамото, и семья Асикага происходили от императора Сэйва, царствовавшего в 859-876 гг.), обычай мог быть благо­склонным к Токугава, которые тоже были отдаленными потомками императора Сэйва, но не давал никаких шан­сов тем, кто не мог похвастаться ни одним венценосным предком, так что, вследствие одного из тех парадоксов, какие порождают великие восстания, самые активные самураи Японии — Нобунага и Токити — исключались из числа вероятных преемников сегуна. Нобунага, ста­раясь спасти лицо, рассказывал тем, кто хотел его слу­шать, историю, которую несомненно выдумал его дед, а потом повторял отец: Ода из Киёсу якобы происходили от Тайра-но Сукэмори, клан которого в XI и XII вв. вел беспощадную борьбу с Минамото, в конечном счете по­бедившими, — то есть песнь о паладинах былых времен, где нашлось место и несправедливости! На самом деле до XV в. не обнаруживается и следов рода Ода, и только в 1530-х годах появляются Ода из Киёсу, которых следует отличать от других Ода, в XV в. служивших Сиба — пра­вителям провинции Овари. Конечно, в течение последних ста лет это была видная семья, но престижных предков-самураев у нее не было! Что до Токити, его скромное происхождение исключало для него всякую надежду. Не­достаток родовитости отныне был главным фактором, способствовавшим союзу двух этих личностей, которые объединяли свою энергию и изобретательность, с тем чтобы противостоять общему року.

Чрезвычайнее обилие кандидатов — их противников, равных перед лицом обычая, если не силой, создавало за­путанную ситуацию с постоянным соперничеством и с со­юзами, которые быстро заключались и столь же быстро распадались: представление о верности до самой смерти, столь трогательное в рыцарской литературе и столь ча­сто встречавшееся у простых самураев, намного меньше значило для важных господ, едва лишь определенное эко­номическое могущество давало им мало-мальскую неза­висимость.

Подобное чувство верности не слишком стесняло и То­кити — он уже продемонстрировал это, покинув своего благодетеля Юкицуна, а потом приняв участие в разгроме его сюзеренов, Имагава. Но он дорожил новым хозяином, с которым они очевидно дополняли друг друга. Нобунага был воякой до мозга костей и притом гениальным страте­гом, но страдал кровожадной несдержанностью, которая могла привести к катастрофическим последствиям. Токи­ти по мере того, как все больше входил в доверие, стал упорно добиваться, чтобы господин отказался от частных войн — нескончаемых вендетт, повод для которых возникал то и дело: либо утоление личной мести, либо помощь вассалу в качестве предлога. Тем не менее эти войны были характерной чертой времени, и, как ни пара­доксально, благодаря одному из таких ненужных сраже­ний Токити наконец получил признание своих талантов военачальника.

Дело началось во время осады замка Инабаяма в зем­ле Мино, на той горной территории, которая закрывала горизонт к северу от земли Овари. Противник, вторгнув­шись оттуда, мог обрушиться на Киёсу, помешать пере­мещениям войск Нобунага, не дать ему двинуться на сто­лицу и, наконец, просто-напросто сбросить его в море. Долгое время ничто из этого не казалось ни неизбежным, ни даже вероятным: Инабаяма, старая (XIII век) и извест­ная крепость, считавшаяся неприступной, принадлежала роду Сайто, а именно тестю самого Нобунага — Тосимаса. Таким образом, удачный брак защитил Нобунага от любых серьезных угроз с севера. Это равновесие могло бы сохраниться, если бы Тосимаса, на свою беду, не взду­мал завести сына: поскольку природа, казалось, не бла­говолит его желаниям, он усыновил молодого человека по имени Ёситацу. Торопливость была, конечно, излиш­ней: через некоторое время у него родились два мальчи­ка! Если у Тосимаса это вызвало радость, то у приемного сына — завистливый ужас: чтобы не оказаться у разбито­го корыта, последний убил обоих юных «братьев», а так­же отца, который в противном случае, конечно, отомстил бы за детей; потом, приняв наследство, он водворился в Инабаяма как хозяин.

После того как Нобунага узнал об этом, ему нельзя было бездействовать: помимо того, что он должен был из семейной солидарности наказать убийцу, он не мог до­пустить, чтобы в Мино установилась власть, враждебная ему или, во всяком случае, свободная от обязывающих уз, какие связывали тестя и зятя (выдача дочери замуж во многих отношениях походила на передачу заложника). Тем не менее Токити снова советовал проявлять осторож­ность, пытался оттянуть дело и преуспел настолько, что Ёситацу, отцеубийца, умер прежде (в 1561 г.), чем Нобу-нага успел отреагировать. Последний пришел в ярость, сетуя, что навсегда утратил повод свершить необходимую кару; не медля более и не слушая мнений слишком хлад­нокровного советника, он обрушился на Мино с твердым намерением заставить злосчастную провинцию заплатить за преступление, а потом исчезновение одного из ее се­ньоров. Удача как будто улыбалась ему: выйдя победите­лем из первых стычек с местными отрядами, он приступил к главному акту своей мести — осаде замка Инабаяма.

Он слишком быстро забыл, что не все вассалы его тестя имеют особые отношения лично с ним; многие из них, проницательные политики, отнюдь не поверили в гнев Нобунага, хотя и вполне реальный, и усмотрели за высокими чувствами скрытую амбицию, ловко ис­пользуемый предлог, чтобы завоевать не только крепость Инабаяма, но и всю провинцию. Стратеги из рода Сайто быстро и толково организовали сопротивление — Нобу­нага, с одного фланга прижатый к реке, очень скоро ока­зался окруженным с другого, едва не попав в плен. Это красивая самурайская история, которая очерняет убийцу и славит талант семейства Сайто, оправдывая при этом вмешательство .Нобунага. Есть и другая версия, обеляю­щая мнимого убийцу и его род, Токи: в соответствии с ней истинными виновниками драмы были Сайто, свалившие на злополучного приемного сына вину за убийство, кото­рое совершили сами, и за вторжение армии, которую сами пригласили. Кстати, разве сами Сайто, всего-навсего по­томки торговца растительным маслом, не стали даймё благодаря деньгам и пронырливости? Мы еще обратим внимание на гибкость социальных отношений и быстро-

ту возможного социального подъема, на накал борьбы за влияние внутри крупных кланов, пренебрежение кровны­ми связями, а часто и измену им в пользу интересов от­дельных лиц; как бы то ни было, Нобунага правдами или неправдами оказался под стенами крепости Инабаяма, стараясь завоевать землю Мино и подвергая свою жизнь большой опасности. Тогда-то, как и во всем этом сцена­рии, на сцену выступил герой — Токити.

Итак, дадим слово грезе, которая сама столь насыщена историей. Токити был недалеко, но в отношениях между «Обезьяной» и ее господином не все ладилось. Действи­тельно, несколько часов назад Токити, вопреки всем обы­чаям и обыкновениям, приличествующим человеку его ранга, поднял знамя пяти ярких цветов: зеленого, желтого, красного, белого и черного. Нобунага приказал немедлен­но его опустить, но Токити, не убирая знамени, изготовил еще одно. Яростное изумление Нобунага, спокойные объ­яснения Токити. Грядет гроза — силы Сайто переходят в наступление. Токити взмахивает своим знаменем; в ответ у самого подножья замка поднимается несколько других таких же. Паника среди людей Сайто, которые, бросив Нобунага, спешат в крепость, полагая, что она окруже­на. На самом деле угрозу крепости изображали всего не­сколько знаменосцев Токити, потом скрывшихся. Сайто не понимали, где искать исчезнувшего врага. Пользуясь замешательством противника, Токити в безопасных усло­виях соединил свои отряды с отрядами соратников, Са-кума и Сибата, и обеспечил отступление войск Нобунага в правильном порядке. Последний наконец понял, в чем состояла хитрость Токити, и в награду разрешил ему со­хранить цвета, спасшие все войско, — так Токити, все со­стояние которого составляло знамя, поднялся над уров­нем простого самурая.

Благополучно вернувшись в Киёсу, Нобунага тем не менее не отказался от планов завоевания земли Мино. Он даже счел этот момент подходящим, чтобы закрепить за собой приобретенное, попросив подтверждение у офи­циального лица — а хоть бы и у номинального сегуна, Асикага Ёситэру, который на самом деле был опорой весьма скверной, слабой и ненадежной. Тем не менее получить такую поддержку значило бы уже оказаться одной ногой в столице. Все эти феодальные волки так любили запах почестей, их музыку, преследуя в их обли­ке недостижимую мечту о легитимности, не зависящей от переменчивой воинской судьбы! Вот почему Нобунага был переполнен радостью, когда, наконец принятый сегуном, покидал Киото, куда специально ездил, — еще более уверенный в себе и еще более, чем когда-либо, го­рящий желанием аннексировать землю Мино.

Однако география не всегда благоволила двору. Чтобы вступить в Мино, надо было пересечь широкую реку, ре­жим которой был непостоянным и часто непредсказуемым и место переправы через которую к тому же защищала мощная крепость на противоположном берегу. Стратеги Нобунага придумали контрмеру — построить со стороны земель Овари другое укрепление, которое бы стало плац­дармом для армии вторжения. Воплощение этой идеи было делом непростым, потому что владения Нобунага фактически не доходили до реки — подойти к воде озна­чало пройти по неконтролируемой территории.

Однако один командир, Сакума, выступил туда, взяв 8 тысяч человек — 5 тысяч рабочих и 3 тысячи солдат. Они беспрепятственно дошли до места и начали строи­тельство; но сторонники Мино—несколько солдат и мно­го вооруженных крестьян, как все тогдашние крестьяне способные прийти на помощь своему сеньору, — ночью разрушили то, что было построено днем. Так повторялось до бесконечности, пока обескураженный Сакума не вер­нулся в Киёсу. Эстафету от него принял Сибата, но потер­пел такую же неудачу. Теперь настала очередь Токити.

На вопрос, сколько человек он намерен взять, он нео­жиданно ответил: «Ни одного. Чтобы построить крепость на вражеской территории, лучше всего использовать лю­дей врага». Как это сделать? Есть ресурсы — бандиты с большой дороги, которые рыщут в окрестностях, в том числе Хатисука Короку, которому он когда-то послужил во время тяжелой юности. Или он использовал только убедительное могущество денег? Без ведома властителей Мино все составные части крепости были вырублены, подготовлены, доставлены в место постройки — для это­го понадобилась всего неделя. Так в 1562 г. появился форт Суномата.

Нобунага назначил Токити командиром этого форта, который возвели таким образом под носом у врага; чтобы поддержать его ранг, он предоставил ему годовой доход и дал новое имя, более подходящее к его новому положе­нию, которым мы отныне и будем его называть, потому что именно под этим именем его запомнила история, — Хидэёси.

Покинув тем самым когорту анонимов, «Обезьяна» от­ныне имела оба атрибута, без которых нельзя быть даймё: замок, во всяком случае, нечто вроде крепости, и личное имя, имевшее эпическое звучание, — имя «Хидэёси» на­поминает о его таланте и внушает представление о «Воз­вышенном Успехе».