Глава V

Огонь Нагасино

Нагасино

Лучшие стратегические приемы — те, которые осу­ществляются вовремя; весть о смерти Такэда Сингэна скрыто пробивала себе дорогу, пробуждая жгучую нена­висть в душах некоторых.

Кацуёри, его сын, не простил ни кончины отца, ни ис­пользования огнестрельного оружия, ставшего ее причи­ной, орудием вероломного злодейства. Глаз за глаз, зуб за зуб! Старый Сингэн погиб в Микава, под крепостью, при­надлежащей роду Токугава? Значит, реванш будет взят в Микава и в борьбе с Токугава.

Кацуёри выбрал Нагасино, крепость, побывавшую в руках Такэда и отбитую Токугава Иэясу несколько меся­цев назад, в 1573 году. Ее командиром был поставлен на­дежный человек, Окудайра Нобумаса; лишенный средств к сопротивлению, ошеломленный тем, что на него могут напасть в самом сердце владений Токугава, и считая свое положение безнадежным, он в качестве последнего шанса обратился за помощью к Нобунага. Однако Нобунага, ко­торого Иэясу известил давно, уже двигался к осажденной крепости во главе огромной армии в 50 тысяч человек, крайне поспешно набранной Хидэёси. Одни только боги знали, какие последствия повлечет готовящееся столкно­вение, —в те трудные времена, когда похожие борющиеся силы никогда не могли надолго оттеснить друг друга, тот, кто проигрывал сражение, часто проигрывал и войну.

Когда гонец сообщил о неизбежном прибытии под­креплений, он спешно направился к другим соратникам, чтобы принести им надежду и призвать не поддаваться слабости. Но тем временем блокада усилилась — пройти стало почти невозможно. Схваченный при обратном переходе через рубежи Такэда, он был распят у подножия стен Нагасино, на глазах у своих, которые, блокированные внутри форта, ничем не могли ему помочь. Так началась первая великая битва Японии нового времени — битва при Нагасино 1575 года. Поскольку, что бы ни воображали себе Такэда, силы присутствующих армий на сей раз не имели никаких шансов сравняться. Отказавшись от китайских тактических принципов, отринув древние самурайские правила, Хидэёси применил любопытную и убийственную новинку — вооружил три тысячи пехотинцев фитильными мушкетами, и его изобретательный ум уже измыслил новую стратегию.

Фитильный мушкет,  иностранное  оружие,  конечно, не был для Японии внове — с ним познакомились еще в 1543 г, когда португальский корабль стал на якорь в Танэгасима, в южной части Кюсю, близ Кагосима. Знаменитый текст «Записка об огнестрельном оружии (Тэппоки)» лет через шестьдесят рассказывает о перипетиях этой истории.

В 18 ри от южного берега Осуми находится остров под названием Танэгасима, где мои предки жили из поколения в поколение. Согласно древней легенде, на­звание Танэ появилось из-за того, что, несмотря на не­значительность размеров острова, его жители не пре­кращая плодились, словно зерно, вовремя посеянное. Во время эры Тэммон [1532-1554], 25-го числа восьмо­го месяца года Воды и Зайца (1543), к западу от остро­ва показался большой корабль. Никто не знал, когда он пришел. Его экипаж состоял из сотни человек, чей внешний облик был непохож на наш и которые говори­ли на непонятном языке, что возбудило у всех подозре­ние. Среди них находился китайский грамотей, чьего родового имени никто не знал, а литературное его имя было Гохо. Так вот, староста одной деревни с западного берега [острова], по имени Орибэ, очень хорошо знал китайский. Он вступил в общение с китайцем, записы­вая знаки своей тростью на песке. Он написал так: «От­куда прибыли путешественники на корабле? Почему они так непохожи на нас?» Гохо написал в качестве от­вета: «Это купцы намбан;, они знают этикет обращения с царями и министрами, но не ведают учтивости. Так, они пьют, не меняя чаш, едят руками, не используя па­лочек. Они умеют удовлетворять свои аппетиты, но не могут выражать своих мыслей письменно. Эти купцы перемещаются с место на место в надежде обменять то, что у них есть, на то, чего у них нет. В них нет ничего подозрительного».

Тогда Орибэ написал: «Приблизительно в 13 ри от­сюда есть порт под названием Акаоги, где из поколе­ния в поколение живут мои сюзерены. Население этого порта достигает нескольких десятков тысяч домов. Эти люди богаты и процветают; туда постоянно прибыва­ют купцы и негоцианты с юга и с севера. Кораблю там было бы намного лучше, чем здесь, потому что воды порта глубоки и спокойны». Тогда о прибытии ино­странного корабля сообщили моему деду и моему отцу; последний отправил несколько десятков джонок, чтобы привести корабль в Акаоги, куда он прибыл 27 числа.

В те времена в порту жил человек, практиковавший дзэн и достигший очень высокого уровня; он был уче­ником Рёгэна из Хюга [провинции на востоке Кюсю]. Желая следовать путями Лотоса и благого закона, он пребывал в Акаоги, где в конечном счете поступил в Дзюдзё, монастырь секты Лотоса. Очень сведущий в письменах и в творениях классиков, он был спосо­бен быстро и разумно писать. Он встретился с Гохо и вступил с ним в беседу через посредство письма. Гохо отнесся к нему как к другу на иностранной территории [и сообщил ему следующее]:

«У купцов есть два предводителя: одного зовут Му-расюса, а другого Кристиан Мота. Они держать руках предмет длиной два-три фута, твердый, полый внутри и сделанный из очень тяжелого материала. Сквозь этот предмет проделан внутренний канал, но с одного кон­ца он закрыт. Сбоку находится отверстие для огня. Его форму нельзя сравнить ни с чем, что мне известно. Чтобы его использовать, они наполняют его порохом и маленькими свинцовыми зернышками. Они ставят на возвышении большую белую мишень. Они берут этот предмет в руки, [уперев в живот], встают в позицию и, закрыв один глаз, подносят огонь к отверстию. Тог­да свинец попадает в мишень. Вспышка похожа на по­жар, а шум напоминает гром. Те, кто находится рядом, должны заткнуть себе уши... Одним ударом эта вещь может рассыпать в прах серебряную гору или желез­ную стену. Если бы в кого-то, кто желает покуситься на владение другого, попал такой свинец, этот человек сразу бы расстался с жизнью. Бесполезно говорить, что то же относится к оленям, опустошающим поля».

Когда Токитака увидел это, он подумал, что это чудо из чудес. Он не знал ни его названия, ни точного спосо­ба, как им пользоваться. Потом кто-то сказал об «огне­стрельном оружии», но неизвестно, называл ли так его китаец или этот термин употреблялся только на нашем острове. Однажды Токитака обратился к обоим предво­дителям иностранцев через посредство толмача: «Хотя большого таланта у меня нет, я отныне хотел бы нау­читься этому делу». Предводители ответили, также че­рез толмача: «Если вы этого желаете, мы вам покажем его чудеса». Тогда Токитака спросил: «В чем его се­крет?» Предводители ответили: «Секрет в том, что вам надо сосредоточиться и закрыть один глаз». Токитака сказал: «Древние мудрецы часто говорили о способе сосредоточения, и я у них кое-чему научился. Если ум не сосредоточен, в том, что мы делаем или говорим, не может быть никакой логики. Вот почему я понимаю то, что вы говорите о сосредоточенности. Но если закрыть один глаз, не помешает ли это видеть отдаленные пред­меты? Зачем нужно закрывать глаз?» Предводители от­ветили: «Потому что все зиждется на сосредоточении. Когда сосредоточиваешься, иметь широкое поле обзора не обязательно. Закрытие одного глаза не мешает видеть, напротив, позволяет сосредоточиться и направить взгляд дальше. Учтите это». Обрадовавшись, Токитака ответил: «Это сообразуется с тем, что говорил Лао-цзы: "Иметь хорошее зрение означает видеть то, что очень невелико"».

Утром, когда погода была хорошая, образцы оружия наполнили порохом и свинцом; установили мишень более чем в ста шагах и выстрелили. Первой реакцией зрителей было удивление, а потом страх. Но наконец все сказали: «Следовало бы учиться нам!» Несмотря на высокую цену оружия, Токитака купил у иностранцев два экземпляра для своей семейной сокровищницы. Он поручил своему вассалу Синокава Сёсиро изучить искусство молоть, просеивать и смешивать порох. Со своей стороны Токитака проводил все время, с утра до вечера, без отдыха, за обращением с этим оружием. На­конец он стал способен компенсировать свои первона­чальные неудачи такими же успехами: из ста выстрелов он сто раз попадал в «яблочко»...

Токитака так увлекся огнестрельным оружием, что поручил нескольким металлистам месяцами и сезона­ми изучать его, чтобы научиться его изготавливать. Та­ким образом он получил предметы, имевшие обличье иностранного оружия, но никто не знал, как закрыть оконечность полученной трубки. В следующем году иностранные купцы вновь бросили якорь в бухте Кумано, одного из наших островов... По счастью, среди них находился металлист, к которому Токитака отнесся как к посланнику Неба. Он велел коменданту Кимбэи Киёсада выяснить у металлиста, как закупоривают оконеч­ность трубок. Он узнал, что внутри находится пружи­на; это открытие позволило немногим более чем за год произвести несколько десятков единиц огнестрельного оружия. Потом изготовили деревянный приклад и укра­шение, напоминающее ключ. По сути Токитака инте­ресовали не приклад и не украшение, а их применение в бою. Поэтому бан и арьербан из его вассалов упраж­нялись в обращении с новым оружием, и вскоре мно­гие из них были способны попадать в «яблочко» сто раз из ста. Потом искусству обращения с огнестрельным оружием научился один купец, Татибана-я Матасабуро, поселившийся у нас на острове на год или два. Он стал в этом деле очень умелым, и когда он вернулся к себе, все его называли не по имени, а Тэштомата, «человек с мушкетом». Так понемногу искусство обращения с огнестрельным оружием распространилось по про­винциям берегов Внутреннего моря, а потом по запад­ным и восточным провинциям Японии...

Уже прошло более шестидесяти лет с тех пор, как в нашей стране появилось это оружие. Это событие еще хорошо помнят несколько человек с седыми воло­сами. Действительность заключается в том, что Токи-така сумел приобрести два экземпляра этого оружия, чтобы изучить их, и всего одними стрельбами удивил шестьдесят провинций нашей страны. К тому же это он выяснил у металлистов способ его изготовления и по­зволил этому знанию распространиться по всей нашей стране (Sources of Japanese tradition. Р. 317-321).

Так писал потомок Токитака, сеньор острова Танэгасима. Задним числом легко вообразить молниеносное развитие новой техники. На самом деле все должно было происходить гораздо медленней, даже если количество произведенного оружия могло казаться значительным.

Несомненно, выдающиеся тактики того времени не могли не оценить очевидной выгоды использования столь замечательного изобретения. Многие из них уже вклю­чили огнестрельное оружие в арсенал своих войск. Но в армии, структура которой оставалась неизменной, его использование могло дать немногим больше, чем исполь­зование хорошо известного лука: мушкетами вооружали только авангард с той же целью, что и традиционными луками, — прикрытия пехоты, вооруженной копьями и длинными алебардами (нагината).

Конечно, это была уже не средневековая армия — ва­тага витязей, основную часть которой составляла кавалерия. Последняя утратила значение еще в эпоху Муромати из-за своей бесполезности. Сегуны Асикага недавно по­кинули Киото, не избавившись от отжившей привычки к вмешательству в чужие дела. С утверждением автоно­мии провинций любая война, будучи локальной, чаще всего происходила на территории, ограниченной предела­ми области, — не с этого ли началась карьера Нобунага? Только даймё Севера и Востока, такие как Уэсуги и Такэ-да, еще обладали многочисленной конницей, потому что их земли, гористые, часто непригодные для земледелия, тем не менее представляли собой превосходные паст­бища. Но в областях с глубокими долинами, зажатыми между скалами и перерезанными бурными реками, часто было невозможно развернуть конные войска. Поэтому и там тоже роль лошади во многом свелась к перевозкам: прибыв на место боя, солдаты спешивались и сражались холодным оружием, а также используя лук и стрелы или же, по новому методу, мушкеты.

Пехота составляла главную силу армий второй по­ловины XVI в.; она продвигалась вперед в строгом бое­вом порядке и делилась, от авангарда до арьергарда, на правое и левое крыло. Темп маршам и маневрам задавали барабанщики и трубачи, трубившие в раковины. Кавале­рия была только средством поддержки, пусть даже при случае ей выпадала решающая роль. Таким образом, был сделан первый шаг: вооруженный пехотинец смог стать стрелком из огнестрельного оружия. Еще надо было уме­ло использовать его и поставить в нужное место; не будет нелепостью полагать, что среди тех, кто развил эту стра­тегию, был Хидэеси.

Вернемся в горную местность Нагасино, где войска Ода, применив военную хитрость, сумели отвлечь войска Такэда в сторону от крепости, на холмистую территорию: Хидэеси сделал вид, что прижат к реке по классической формуле древней китайской стратегии, катастрофической для тех, кто сражается традиционным оружием. Хидэёси, командующий левым крылом авангарда, как будто раство­рился. Тем временем Иэясу гарцевал во главе двадцати­тысячного главного корпуса, приняв героический вид, как будто готовился «победить или умереть» в соответствии с величественным ритуалом паладинов того времени. Но его верный полководец Сакаи Тадацугу скрытно проник в лагерь противника и сумел поджечь его. Едва увидев поднимающееся пламя, Окудайра Нобумаса, злополучный осажденный, вышел из крепости и ударил Такэда в тыл, используя эффект внезапности; при помощи войск Иэясу он неумолимо подталкивал противника к укреплению, где словно бы исчез Хидэёси. Уже не было видно ни его, ни его людей, боязливо спрятавшихся за временными укры­тиями — кустами, частоколами. Почуял бы здесь нелад­ное старый Сингэн? Его сын, опьяненный предчувстви­ем неминуемой победы, разъяренный зрелищем пожара в своем лагере и исполненный презрения к вероломству «Обезьяны», бежавшей от противника, надеялся наконец отомстить за отца. Но, просунувшись меж жердей наскоро сооруженных частоколов, изо всей нечеловеческой силы своих металлических стволов мушкеты начали плеваться смертью, сражая людей тысячами. После этого, как в те же времена в Европе и по той же причине, отважные рыца­ри старины и их барды принялись оплакивать конец света или почти что: конец эпохи поединков и храбрости голых рук, погибшей вместе с воинами Такэда.

Чтобы увенчать этот единственный в своем роде три­умф, Нобунага разрешил своему полководцу сменить фамилию. Отбросив скромное «Киносита», звучавшее по-крестьянски, Хидэёси придумал патроним, созданный из элементов фамилий его соратников — Сибата Кацуиэ и Нива Нагахидэ. По законам японской фонетики получи­лось Хасиба. Таким образом, творца победы при Нагасино отныне звали Хасиба Хидэёси.

Нагахама

Обширные территории, победоносное имя, замок, воз­двигнутый в месте, примечательном своей красотой и, бо­лее того, своими стратегическими достоинствами, — это было намного больше, чем глава партии может позволить своему вассалу, хоть бы и гению, и даже тем более в по­добном случае. Нобунага, конечно, давно должен был относиться к Хидэёси с тем большим недоверием, что тот, как и прочие даймё на его службе, пользовался широкой автономией. Этим даймё было поручено управлять вновь полученными поместьями, и они руководили ими, как за­благорассудится, назначая людей на должности по своему выбору. Они, похоже, даже не отчисляли Нобунага ника­кого процента с взимаемых налогов, потому что послед­ние служили для набора и снаряжения гигантских армий, необходимых для завоевательной политики, — с приоб­ретением каждой новой провинции сразу же появлялись новые соседи, а значит, новые угрозы и, следовательно, начиналась новая война, целью которой объявлялись, в зависимости от конкретного случая, умиротворение или аннексия. А как Нобунага мог бы вознаграждать сво­их полководцев за рвение, кроме как «заинтересовав» их в своем успехе? Единственная свобода, которой пользо­вался сюзерен, — но она обуславливала все прочие, — со­стояла в возможности «оборота» ленов: за любую услугу платили более или менее значительной или богатой тер­риторией; за всякую постоянную преданность и талант их обладателю пропорционально добавляли имущества. По­скольку земли, имевшиеся в распоряжении, невозможно было растянуть до бесконечности, то, чтобы дать одним, надо было отобрать у других в соответствии с системой разумных компенсаций. Эта непрочность связи японско­го вассала с его землей несомненно объясняет, почему в XVII в. феодалы смогут быстро перейти к централизованному, авторитарному режиму, в котором от феодаль­ного останется одно название и уважение к наследствен­ному распределению должностей и который фактически приблизится к абсолютной монархии. Так, Хидэёси под­держивал со своим господином очень тесные вассальные связи; но земля в этом не играла той необходимой посредствующей роли, как во французском или английском обществе XI и XII веков — она была просто подобием разменной монеты, таким же имуществом, как прочее. Привязан Хидэёси к своим владениям или нет, зависело от психологических тенденций, а не от социальных фак­торов. Ведь вое завоеванное в конечном счете принадле­жало господину, который не упускал случая напомнить об этом вассалам: если форма управления оставалась — относительно — свободной, она также предполагала, что ему, хотя бы символически, предоставляют точные отче­ты и что ничего важного не делается без его разрешения. Поэтому неудивительно, что Нобунага не пожелал, чтобы его резиденция по-прежнему оставалась дальше от столицы, чем резиденция его первого помощника. Он выбрал место Адзути, также на восточном берегу озера Бива, — холм, природную скальную глыбу, здание на которой могло бы господствовать над лежащими внизу полями и безграничным зеркалом озера, волны которого накатывались на белый песок побережья.

Работы начались в 1576 г. под руководством полководца Нива Нагахидэ. Понемногу из земли вырастала невиданная прежде цитадель; ее архитектурное решение, немыс­лимое еще несколько лет назад, делало из нее одновремен­но крепость и почти княжескую резиденцию, способную противостоять огнестрельному оружию. Фланкированная башнями, задуманная как подражание тем домам собраний или церквам, какие тогда в Киото строили португальские иезуиты, она символизировала недавние, но необратимые перемены в Японии: военные больше не приобретали власть исключительно мечом — чтобы править, они также должны были уметь организовать мирную жизнь и рас­полагать солидной экономической базой.

В это дело впряглись все видные военачальники Но­бунага — конечно, Нива Нагахидэ, но также Такигава Кадзумасу и Хидэёси, который, имея дело уже не с пер­вым замком, в конечном счете приобрел настоящую ком­петентность в этой сфере. За три года, с 1576 по 1579 год, им удалось возвести шесть более или менее концентри­ческих поясов стен из циклопических камней, возвыша­ющихся на талусах из утрамбованной земли. Эти стены обеспечивали безопасность бесчисленных продуктовых складов, арсеналов и жилищ, необходимых для предста­вителей семейства Ода и их клиентелы. Но еще больше, чем эти структуры, уже применявшиеся в лучших крепо­стях, удивлял размер замка Адзути, а также шесть башен, вознесшихся над крепостными стенами, не считая донжо­на — последнего бастиона сопротивления.

Внутри замка, пригодного как для представительства, так и для боя, шла анфилада роскошных салонов, ритм которым задавали бесчисленные деревянные колонны, покрытые ярко-красным лаком или позолотой. Отделку раздвижных перегородок и дверей Нобунага заказал са­мому именитому художнику Киото — Кано Эйтоку, чьи вариации на китайские классические сюжеты были на пике моды в то время. И — верх изысканности — полы решили целиком покрыть плетеными циновками (тата­ми), какие когда-то служили только для сиденья или сна; конечно, использовать их в качестве пола, по которому идут, предварительно разувшись, начали почти три чет­верти века тому назад, но разве можно сравнивать малень­кие, интимные и изящные покои Серебряного павильона, рая для сегуна, мечтавшего об уединении, с огромными пространствами феодального замка, который, по замыс­лу, должен был вмещать весь клан?

Так замок-убежище, замок-оружие стал замком-престижем, замком-блефом. Следует ли после этого удив­ляться безмерной пышности, какой захочет окружить себя Хидэёси? Если только сам Нобунага не вдохновлял­ся замком Нагахама, роскошным творением своего стран­ного вассала!

Как и Хидэёси, который развивал начала, уже заложен­ные его господином в Гифу, Нобунага привлекал в Адзути всех купцов, этих разносчиков чудес, каких только мог, феодальные сборы, пошлины, чрезмерные корпоратив­ные привилегии были отменены; зато кредиторы и раз­личные инвесторы получили заверения, что долговые обязательства перед ними упразднены никогда не будут. Кто бы мог устоять перед чарами Адзути? И кто бы по­смел отрицать, что из Адзути и Нагахама Нобунага и его верный помощник держат Киото в своей власти?

Однако, как всегда, у любой стратегической пози­ции есть тылы. Тыл позиции Нобунага и Хидэёси был жестоко оголен, пусть они и хвастались, что теперь го­сподствуют надо всеми провинциями вокруг бухты Исэ. Кто обеспечит охрану земли Мино? Нобунага назначил Сибата Кацуиэ — уместная предосторожность. Похоже, ожидалось неизбежное нападение Уэсуги Кэнсина, гото­вого обрушиться на Мино со своих северных позиций. Нобунага, импульсивный и никогда не отягощавший себя чрезмерными раздумьями, узнав об угрозе, немедленно бросил весь свой генералитет в полном составе на борьбу с Кэнсином.

Как и от прочих, от Хидэёси потребовали выступить в поход. Он воспринял этот приказ с раздражением и ощутил опасность: ему казалось, что атаковать Мино готовы и многие другие противники, тем более что Кэн-син в результате неосторожного маневра Кацуиэ получил возможность громогласно заявить о вероломстве, взбудо­ражив всех северных дайме, до тех пор не проявлявших беспокойства. После резкой перепалки с Кацуиэ Хидэёси проигнорировал приказы Нобунага, отказался как-либо помогать Кацуиэ и предельно безмятежно вернулся на свое место в замке Адзути. Неслыханная дерзость; Но­бунага изгнал Хидэёси и подверг его домашнему аресту в его замке Нагахама.

Можно представить себе ужас домочадцев Ода, пред­ставляющих себе страшные последствия такой ссоры и вероятного вооруженного соперничества между двумя равно влиятельными личностями. Но ничего не проис­ходило, а из Нагахама доносились странные вести. Гово­рили, Хидэёси занят тем, что пьет, развлекается с женщи­нами, пробует свои силы в качестве комедианта вместе с актерами, которых пригласил сам. Его друзья с удив­лением смотрели на человека, которого уже не узнава­ли: что за кутила и любитель шумных увеселений вдруг завладел телом «Обезьяны», на чьем изможденном лице когда-то так явственно выражалось напряжение ума, за­нятого только высокими военными или политическими проблемами? Это театральное представление в основе своей сходно со знаменитым сюжетом о сорока семиро-нинах, имитировавших разгул и разложение, чтобы усы­пить бдительность врагов. Однако в рассказах о жизни Хидэёси, написанных в первой половине XVII в., в его уста вкладываются длинные речи, которые, пусть и вы­думанные, все-таки содержат частицу истины:

С тех пор как я поступил на службу к Нобунага, я никогда не знал отдыха. С утра до вечера я трудился, как только мог. День и ночь я находился в седле. Я шел от сражения к сражению, от подвига к подвигу, даже не снимая доспехов. За завоеванием Мино последовало за­воевание Оми, потом — Этидзэна, и все увенчалось ан­нексией земли Исэ. Все это я делал не ради себя, а ради Нобунага. После годов тяжелого труда я наконец нашел возможность отдохнуть благодаря милости господина, которому я служил. Он так вознаградил меня за все, что я совершил ради него. За возможность снять фи­зическую и моральную усталость многих лет неустанной работы я испытываю глубокую признательность. Чтобы изгнать меланхолию, нет ничего лучше сакэ. Сакэ — это метла, выметающая из груди пыль печали. Но совсем одному пить невесело. Лучше собраться и собрать столько собутыльников, сколько только можно; они будут пить, пока не упьются до полусмерти, пока не перестанут ничего бояться и ни о чем не будут бес­покоиться, чтобы небо и земля уже не казались обшир­ными, а огонь и наводнение — ужасными, пока они не свалятся в сон и не раздуются толще, чем бочка, — вот величайшее благословение, какое лишь бывает у пья­ниц... (Dening. Р 200.)

Но не все это сразу поняли. Некоторые даже призы­вали вмешаться Нэнэ, супругу, которой Хидэёси писал, чтобы держалась и не поддавалась на призывы хулителей «плешивой крысы», которая приходится ей мужем. Нако­нец один вассал понял скрытый смысл ситуации:

Поведение Хидэёси свидетельствует о неординар­ной прозорливости. Если бы он не давал о себе знать, люди бы не преминули пустить слух, что он затевает мятеж против своего господина; Нобунага, человек весьма подозрительный и завистливый, наверняка по­верил бы в это, и между двумя этими исключительны­ми личностями возникли бы поводы для серьезного противостояния. Сознавая эту опасность, Хидэёси сде­лал все, что было в его силах, чтобы показать: то, как с ним обошлись, ничуть его не огорчает; опасаясь же, что Нобунага не прослышит о его поведении, он до­шел до того, что пригласил танцовщиц в самую цита­дель Адзути. Таким образом, ничто в его поведении не должно нас тревожить (Dening. Р. 200).

Такэнака Сигэхару был проницателен и не ошибал­ся. Через несколько недель за Хидэёси приехал гонец со срочным призывом Нобунага: в 1577 г. страшные мона­хи Икко разожгли сильные народные волнения в самом сердце старой Японии, где призвал к восстанию Мацуна-га Хисахидэ.

Если в самом этом факте ничего удивительного не было — бругальность этого персонажа, как и ненадеж­ность его вассальных клятв, были хорошо известны, — тем не менее весть была неприятной. Нобунага, чтобы добиться непрочной дружбы этого опасного человека (это он в 1563 г. организовал убийство сегуна Асикага Ёситэру в своем дворце Нидзё), в 1568 г. назначил его губернато­ром провинции Ямато. Выбор оказался неудачным, и все могло обернуться плохо, если бы не проворство Хидэёси, который, проведя молниеносную кампанию, довел мятеж­ника до самоубийства и вернул Нобунага замиренную про­винцию. Таким образом основная площадь земель к югу от столицы расширила ленные владения, напрямую зави­симые от Нобунага, и престиж «Обезьяны», причины по­ведения которого теперь понимали все, был восстановлен, став еще выше, чем когда-либо. Но Хидэёси окончательно утратил все иллюзии, если они когда-либо у него были:

Ода Нобунага в глазах всех представляется челове­ком беспристрастным, готовым признать достоинства везде, где их встречает, словно бы ничто не возбуждает в нем зависти. Но реальность совсем не такова. В глу­бине души он очень завистлив, и я знаю: если он уви­дит, как я рад стать сеньором большого поместья, моя жизнь окажется под угрозой (Dening. Р. 209).

Тем не менее Хидэёси мог оставаться в фаворе у Но­бунага по двум причинам — психологического превос­ходства «Обезьяны» и того, что приводило последнего в отчаяние в часы раздумий: у него не было детей, что ис­ключало для него, по крайней мере на взгляд партнеров, любые поползновения к неустанному поиску апанажей, а также к созданию клана, который бы соперничал с кла­ном Ода. Напротив, умелое использование этой ситуации позволило организовать комбинацию, которая пока что устраивала обе стороны: Хидэёси — которого как следует уговорили? — попросил дозволения усыновить одного из сыновей Нобунага, обещав передать ему бблыную часть только что приобретенных территорий.

Нобунага снизошел и предложил своего юного сына Хидэкацу (1568-1585): беспримерная милость, которая, однако, означала, что семейство Ода энергично присваива­ет земли, завоеванные Хидэёси. Последний очень дорого заплатил за этого высокородного отпрыска — хотя злые языки утверждали, что тот был всего-навсего сыном на­ложницы: обязавшись отдать ему все свои владения и заво­евания, Хидэёси сохранял за собой только тень добычи — одну провинцию, Харима, завоевание которой было еще даже не начато. Мошенническая сделка, над которой Нобу­нага несомненно смеялся про себя! Пусть же «Обезьяна» отхватит себе новый лен на западе, ведь удача ему улыба­ется, — если сумеет, отблеск его славы падет на весь клан, если потерпит поражение — умрет от рук врагов, и никто не оспорит вполне реального наследства Хидэкацу.

Хидэёси был достаточно прозорлив, чтобы не заме­чать этого аспекта проблемы, но, как все великие стра­теги и талантливые люди, он умел сознательно отступать и много терять, чтобы потом выиграть еще больше. Он несомненно верил в свою звезду и в свой гений.

К тому же Нобунага соблюдал официальные фор­мы почетного обмена. Он передал Хидэёси кихэй, жезл главнокомандующего, предоставляющий последнему все полномочия, — тем самым он давал Хидэёси право неза­висимо принимать любые решения вместо своего сеньо­ра. Когда тот в 1577 г. выступил в путь во главе тщательно и с большими затратами набранной армии, знак его новой должности бросался всем в глаза.

Во главе процессии двигались знаменосцы (хата-мото), а за ними авангард: корпус мушкетеров и корпус лучников. Потом шла пехота, вооруженная отчасти ко­пьями и алебардами, отчасти мечами. Дальше гарцевала кавалерия, а за ней шел оркестр: барабанщики, трубачи с раковинами и ударники с гонгами. Замыкали колонну гонцы и курьеры, а также целый обоз — запасные ло­шади, оруженосцы со сменными доспехами наготове, носильщики, инженеры и саперы, предназначенные для возведения временных укреплений и частоколов. Толь­ко вслед за армией как таковой несли личный штандарт главнокомандующего, по недавнему обычаю имеющий его цвета (ума-дзируси). Далее наконец следовал заме­ститель: он размахивал значком военачальника. Хидэёси сам придумал для себя удивительный и хорошо заметный значок — «тысячу калебас» (позолоченных), сэн нари хи-саго — символ доброго предзнаменования, которые свер­кали и позвякивали на ветру.

В арьергарде шла процессия вассалов: Като Киёмаса, Фукусима Масанори, Катагири Кацумото, Хорио Ёсиха-ру, Вакидзака Ясухару, Хатисука Короку и, наконец, Та-кэнака Сигэхару. Каждый из них двигался в окружении маленькой армии, воспроизводящей в миниатюре армию командующего. Рассказывают, что при виде этого впечат­ляющего зрелища Нобунага воскликнул:

Блеск войск [Хидэёси] превосходит все, что можно вообразить. С подобной армией ничто бы не помешало дойти до Индии. Он, человек, вышедший из ничтоже­ства, которого презирали и называли «Обезьяной»! Его обезьянья голова не изменилась, но кто бы посмел на­звать его так сегодня? (Dening.. Р. 212.)

Прохождение войск по-прежнему вызывало восторг, но поход в Хариму рисковал обернуться не самым луч­шим образом. В самом деле, напасть на Хариму означало выступить против самого сильного из властителей За­падной Японии — Мори Тэрумото. Напрямую или через подставных вассалов он владел всем Западным Хонсю, и у Нобунага до сих пор хватало мудрости не мерять­ся с ним силами. Единственным шансом Хидэёси были мелкие сеньоры «западного центра», близкие к Киото и непостоянные, которых часто раздражала претензия на опеку со стороны далекого сеньора. Не имея сил для пря­мой борьбы ни с Тэрумото, ни с Нобунага, они шли на увертки, тянули время, чтобы понять, к какому клану им лучше примкнуть, и эта неопределенность поначалу соз­дала у Хидэёси опасное впечатление, что ему предстоит «военная прогулка». Но, как несомненно он и ожидал, ситуация внезапно переменилась, когда распространи­лась весть о сопротивлении — его оказал Бэссё Нагахару, укрепившись в своей крепости Мики.

Старинный род из Харима, происходящий от Минамото, — так называемая ветвь Мураками Гэндзи, потомков Минамото Морофуса, — Бэссё воплощали, насколько это было возможно, сопротивление Запада сеньорам Востока. После того как они взялись за оружие, могло произойти все, и, казалось, даже легендарная удача Хидэёси изме­няет ему. Один из его лучших соратников, Такэнака Сигэхару, возглавлявший арьергард, умер за несколько не­дель от неизвестной болезни, развития которой не могло остановить никакое лекарство. Умирая, Сигэхару поверил своему господину свои мрачные предчувствия: пусть Хи­дэёси будет настороже и постарается успокоить ревни­вую зависть Нобунага — возможно, тот так возвысил его, чтобы вернее от него избавиться! Военная прогулка превращалась в западню.

Однако внезапно снова открылся просвет: Укита Наоиэ, имевший владения как раз на западе Харима, в Ми-масака и Бидзэне, все взвесив, примкнул к сторонникам Ода — их положение повелителей Киото сияло в его глазах неотразимым блеском. Ситуация в игре перемени­лась: глава священного восстания сеньоров Запада Бэссё Нагахару превратился в затравленного отщепенца, изоли­рованного на вражеской территории. Хидэёси опрокинул его правый фланг, в то время как Наоиэ, отныне союзник того же Хидэёси, вклинился в расположение левого. Сле­довало ли опасаться, что Наоиэ вновь переменит лагерь? Тоже нет, потому что Хидэёси, согласно неумолимым фе­одальным правилам, потребовал от последнего передать сына в заложники в качестве гарантии его верности.

Тем не менее Нагахару был не так прост: хоть он и был изолирован в своем замке Мики, ему удалось отправить сигнал бедствия могущественным Мори; те немедля от­ветили, крайне спешно собрали ударные силы и форси­рованным маршем двинулись на помощь своему союзни­ку в Харима. Но, едва они выступили, на западе Хонсю вспыхнули волнения, достаточно серьезные, чтобы армия повернула назад: никто из могущественных глав обла­стей, представляя угрозу для других, не мог не опасаться угроз сам.

Потеряв единственную надежду на успех, Бэссё Нага­хару покончил с собой; его примеру последовал его брат; Хидэёси оставалось только занять Мики, и вся провинция Харима оказалась у него в руках.

Через несколько лет, в 1582 г., Хидэёси, по обыкнове­нию лицемеря, будет утверждать, что был очень удивлен «неожиданным» сопротивлением клана Бэссё:

Тогда как наш сеньор велел мне идти в авангарде в провинции Запада и я находился в походе в Харима, Бэссё из замка Мики поднял мятеж и причинил мне большие неприятности, тем более что тогда же взбун­товался и Араки в Итами, в провинции Сэтцу [между Киото и Харима], отрезав мне путь к отступлению. В конечном счете я получил голову Бэссё! Тогда мой господин преподнес мне несколько наград и направил несколько благодарственных писем, передав мне золо­тые рудники в Тадзима [на севере современной пре­фектуры Хёго] и принадлежности для чайной церемо­нии (Веrrу. Р. 76).

Счастлив, кого в горестях утешит золотой рудник! Правда, в этот самый момент Хидэёси испытывал одно сильное желание — его очень заинтересовала одна ста­рая крепость, стоящая на холме с поэтичным названием Химэяма, «холм принцессы».

Химэдзи, Белая цапля

Белый силуэт на горизонте, схожий элегантными изги­бами с горделивой «белой цаплей», поэтическое зрелище опавших цветов вишни, лежащих на склонах, как убитые в бою солдаты, — самый стойкий из замков Хидэёси по­ныне сохраняет свое очарование. Он уже называется не Химэяма, а Химэдзи и ныне представляет собой самую красивую из цитаделей Японии.

Когда Хидэёси вырвал его из рук рода Кодэра в 1577 г., от замка осталась лишь груда пепла. Но само место было исключительным: холм, возвышающийся посреди окрест­ной равнины, как островок в море рисовых плантаций и полей; местность, излучающая чары земли Ямато — ко­лыбели императоров. При таком расположении крепость сочетала преимущества «равнинного замка» и «горного замка». К башням, донжону и стратегическим укреплени­ям «феодального мотта» постепенно добавились две не­притязательных стены, тянувшиеся по равнине, защищая одновременно клан сеньора и ремесленников, привлечен­ных к нему на службу, — у подножия замка зарождал­ся город. В целом это вариация замка Адзути, работы по строительству которого на берегу озера Бива в тот момент все еще продолжались. Однако не стоит представлять себе изысканную цитадель, какую можно видеть в наши дни. Ее стены будут завершены не раньше 1608-1609 гг., а позже, с наступлением мира, к ним добавятся флигели и павильоны для отдыха.

В замке Хидэёси размещалась штаб-квартира нового хозяина провинции Харима, завоеванной с бою и пока плохо подчиненной. Химэдзи был прибежищем перво­проходца, плацдармом, вклинившимся между землями Мори на западе и землями буйных феодалов, обосновав­шихся на востоке и готовых перекрыть дорогу в столи­цу, — ситуация тем более опасная, что ленная верность этих мелких сеньоров была ненадежной, они всегда были готовы примкнуть к самому сильному или, по крайней мере, к тому, кто казался таковым. Два года придется за­пугивать их и торговаться с ними, чтобы убедить их по­кориться. Но награда оказалась достойной стараний: в 1580 г. Нобунага назначил Хидэёси «военным губерна­тором Срединной земли» (Тюгоку тандай), что означало признание его завоеваний к тому моменту, а также дава­ло ему власть над еще не завоеванными землями: термин «Тюгоку» объединял все шестнадцать провинций, рас­положенных западнее Киото.

Тем временем Хидэёси устроил триумфальное воз­вращение в Адзути, рассматривая его как посвящение в новую должность, — парад, еще более ослепительный, чем тот, каким ознаменовалось его выступление в поход. Он привез баснословную добычу, состоящую из богатств, изъятых у покоренных феодалов. Лошади, оружие и дра­гоценности, торжественно положенные на землю в каче­стве подношения, словно опоясали укрепления Адзути. Впервые Нобунага, испытав сильное впечатление, вел себя со своим полководцем уже не как с вассалом, а как с другом. Казалось, их отношения впервые приняли мир­ный характер.

Но в том нестабильном мире эти слова еще не имели смысла. И кто мог сказать, как назревает, а потом проявляется враждебность, движущие силы которой скрыты за фальшивыми предлогами? В 1581 г. внезапно заволновал­ся гарнизон замка Тотори в провинции Инаба, на севере, на побережье Японского моря. Это был передовой басти­он Мори, принадлежность которого той или иной груп­пировке могла во многом изменить расклад в северной части Центральной Японии. А в тот момент Хидэёси как раз сделал неожиданный ход — напал на остров Авадзи, господствовавший с востока над входом во Внутреннее море. Не он ли стал подстрекателем восстания в замке То­тори, чтобы отвлечь разрозненные силы Мори подальше от места, где происходили события реальной стратегиче­ской важности? Удар по Авадзи понемногу принес свои плоды — через три недели Хидэёси полностью овладел этой территорией, столь важной в национальной мифоло­гии: говорили, что он был создан первым из всего архи­пелага, когда Идзанаги и Идзанами, две сестры* (* Муж и жена (примеч. пер.).), от кото­рых пошел японский народ, месили копьем первозданную грязь и уронили несколько ее капель в море. Став после этого хозяином восточного побережья Внутреннего моря, Хидэёси направился в Биттю (современная префектура Окаяма), далеко на запад от своего замка Химэдзи, на территорию, принадлежащую самим Мори. Мишенью он избрал замок Такамацу, игравший роль заслона первосте­пенной важности.

Крепость, возведенная в середине XIV в. и после этого долго обустраиваемая, считалась неприступной: водный поток и два озера прикрывали ее фланги, из которых атаковать можно было только один, но вал и бдительная стража охраняли его от всякого посягательства.

Чтобы вынудить такую крепость сдаться, в классиче­ском варианте была возможна лишь одна тактика — за­топления (мидзудзэмэ), операция очень эффективная, но деликатная, поскольку могла обернуться против ее орга­низатора, неумолимо и надолго обрекая его на изоляцию на вражеской территории. В самом деле, одним из суще­ственных факторов стратегии такого типа, требующей проведения значительных работ, было время.

Этот принцип состоял в том, чтобы, сделав состояние местности экстремальным, затопить цитадель, которую и в естественном состоянии окружала вода. Такая опера­ция была возможной, если перекрыть естественное тече­ние реки. Для этого солдаты, саперы и рабочие принялись наполнять бесчисленные мешки песком и гравием, как это делается и сегодня при сооружении дамб. С течени­ем дней плотина удлинялась, достигнув нескольких сотен метров в длину и пяти метров в высоту. Она становилась берегом водохранилища, и вода мало-помалу образовала озеро, воды которого соединялись с водами двух других. Из недели в неделю уровень поднимался, и осаждаю­щие соответственно наращивали высоту стены из меш­ков. Дома, теснившиеся к подножью замка, — жилища воинов, лавки купцов, мастерские ремесленников, снаб­жавших гарнизон, — скрывались под водой: безмолвный кошмар, потому что они давно были оставлены обитате­лями, укрывшимися с начала осады в крепости.

Уровень продолжал расти. Вода медленно подмывала стену замка. Изнутри доносился шум, признаки лихора­дочной активности: спешно строили временные соору­жения, мастерили пешеходные мостки, плоты из всего, что попадется под руку. Осажденные не теряли надежды и готовились пережить наводнение, чтобы дождаться по­мощи. Они знали, что со всех сторон к ним направляются войска Мори Тэрумото. Открыто перекрыв осаждающим пути отступления, те пытались спровоцировать Хидэёси, чтобы он на несколько часов отвлекся от упорной рабо­ты и выполнения своей задачи. Осажденные выжидали момента, готовые к быстрой вылазке: достаточно было проделать брешь в плотине, чтобы воды реки вернулись к нормальному течению и ситуация переменилась. Но упрямый Хидэёси игнорировал угрозы и вызовы — он усердно добивался наводнения. Во всяком случае, так внешне выглядела позиция опытного воина, что не по­мешало ему тайно послать Нобунага срочное сообщение, где без прикрас описывалась ситуация, баланс надежд и опасностей.

Более пространных объяснений отнюдь не требова­лось: Нобунага набрал войска, желая ускорить победу, — она обеспечила бы ему господство над Западным Хонсю и укрепила его позиции в столице.

Армия тронулась в путь, и в нее входили все соратни­ки Хидэёси -- Хори Хидэмаса, Акэти Мицухидэ, Цуцуи Дзюнкэй, Икэда Нобутэру, Накагава Киёхидэ, Такаяма Юсю (Укон). Нобунага следовал сзади, согласно тради­ционному походному порядку. Эта военная машина вы­глядела столь неумолимо отрегулированной, что Нобуна­га дал ей больше самостоятельности, чем было принято. Еще удивительней, что он задержался в Киото с эскортом всего из сотни человек. Может быть, он счел за благо на­ходиться в столице, чтобы вернее ее контролировать во время особо рискованной операции?

Тем временем Хидэёси по-прежнему блокировал Та-камацу, куда уже скрыто просачивалась вода. Эта тактика мидзудзэмэ поглощала всю энергию осаждающих, требуя от них неусыпного внимания. Каждая из сторон удержи­вала свои позиции и выжидала, чтобы другая устала или совершила ошибку, которая бы мгновенно погубила ее. А клещи Мори Тэрумото сжимались, и вести циркули­ровали все с большими затруднениями, — их передавали редкие гонцы и прежде всего всевозможные шпионы, чье ремесло и состояло в том, чтобы проходить через непро­ходимые рубежи.