VII

ЭПИЛОГ

Беренгарий и Аделаида Бургундская. — Бегство Аделаиды. — Вмешательство Оттона. — Беренгарий и Конрад Лотарингский. — Собрание в Аугсбурге. — Правление Беренгария и Адальберта. — Поход Лиудольфа. — Возвращение Беренгария к власти. — Второе вмешательство Оттона. — Интриги Адальберта и Иоанна XII. — Последние попытки сопротивления.

Беренгарий был всесильным министром на протяже­нии нескольких лет, и со смертью Лотаря перед ним от­крылась возможность получить королевский титул. Впро­чем, ему необходимо было разобраться с двумя проблема­ми: с прежними обещаниями германскому королю Оттону и с неприязнью Аделаиды Бургундской, вдовствующей ко­ролевы.

При жизни Лотаря Беренгарий успешно уклонялся от выполнения данных им обещаний, но со смертью молодо­го короля особенно остро встал вопрос о признании коро­лем Италии, которым намеревался стать Беренгарий, вер­ховной власти короля Германии.

Что же касается Аделаиды, то вполне понятно, какие эмоции она испытывала при одном упоминании имени Беренгария. Оставшись вдовой в 19 лет, с двухлетней де­вочкой на руках, она не стала терять времени на бессмыс­ленную демонстрацию скорби и ни на миг не забывала о том, что ей, дочери Рудольфа II и вдове Лотаря, полага­лось по праву.

Королева могла рассчитывать на поддержку тех немно­гих людей, кто остался верен памяти Гуго, а также тех, кто устал от правления Беренгария. Однако Беренгарий обладал множеством серьезных преимуществ: он был мужчиной, уже обладал властью и находился в Павии, столице Итальянского королевства, в то время как Лотарь умер в Турине.

Несмотря на протест королевы и ее сторонников, Беренгарий на спешно созванной им ассамблее добился ко­ролевского титула для себя и для своего сына Адальберта. Их коронация состоялась 15 декабря 950 года в соборе св. Михаила в Павии¹.

...она обладала столь ясным умом,

что могла бы достойно управлять государством,

Теперь же, когда Лотарь... умер,

часть народа, который ранее бунтовал,

из-за испорченных нравов, враги собственным государям,

ныне отдали Беренгарию власть в королевстве.

(Gesta Ottonis, 478-484)

Эти строки написала Хротсвита, знаменитая монахиня из Гандерсгейма, поэтесса, прекрасно знакомая если не с реальными событиями, то с официальной версией собы­тий, затрагивавших Саксонскую династию. Действитель­но, спешка, с которой короновали Адальберта и Беренгария всего три недели спустя после смерти их предшествен­ника, свидетельствует о том, что они созвали ассамблею из немногочисленных магнатов Северной Италии и без труда добились собственного избрания, предупредив об этом Аделаиду и ее единомышленников. Вот что пишет об этом Хротсвита:

Горечь и наполнившее сердце справедливое негодование

вылились в глухой гнев на несправедливое насилие,

совершаемое над королевой Аделаидой,

которая, царствуя, не причинила ему никакого вреда.

(Gesta Ottonis, 490-493)

Впоследствии разногласия, возникшие между Беренгарием и Аделаидой, стали объяснять отказом королевы вый­ти замуж за Адальберта. Этот брак разрешил бы все труд­ности, объединив наследственные права обеих сторон, и Беренгарий, скорей всего, задумывался об этом. Если Аде­лаида хотела — а она хотела — остаться королевой Италии, непонятно, почему она отказалась от такого предложения. Высказывать предположение о том, что Адальберт ей не нравился, было бы, по крайней мере, несерьезно. Вдовст­вующие королевы могли выбирать только между монасты­рем или новым замужеством, продиктованным политиче­ской необходимостью, а не их личными вкусами. Аделаида прекрасно знала, что не сможет оставаться королевой, не имея рядом с собой супруга. Но кто же мог стать этим но­вым мужем, новым королем, которого она и ее советники собирались противопоставить Адальберту, возможно, уже женатому, и Беренгарию?²

Из всех крупных феодалов королевства и правителей соседних государств единственным, кто мог претендовать на руку королевы Италии, был германский король Оттон I Саксонский, недавно потерявший супругу, Эдиту Англий­скую. Из-за политического курса, который он избрал в отношении Конрада Бургундского и Беренгария Иврейского, итальянцы считали Оттона врагом Гуго. Но Гуго умер, отношения Оттона с Беренгарием испортились, ко­гда министр нашел способ уклониться от выполнения сво­их обещаний, а с Конрадом Бургундским — братом Аде­лаиды — он, напротив, нашел общий язык, и у молодого короля не было никаких причин сетовать на своего покро­вителя. Анализируя политические мотивы, не нужно за­бывать и о психологическом факторе. Король Германии обладал такими моральными качествами, которые вполне могли вызвать симпатию женщины с высокими и благо­родными помыслами, какой была Аделаида. Во всяком случае, ее симпатия вряд ли могла быть обращена к семей­ству тиранов — Беренгарию, Адальбергу и Вилле. Вполне естественно, что королева и ее советники стремились до­биться взаимопонимания именно с Оттоном.

В свою очередь, Оттон, который строил глобальные планы как во внутренней, так и во внешней политике и интересовался итальянскими делами еще со времени бегства Беренгария в Германию, вне всякого сомнения, пристально следил за происходящим в Игалии и был готов немедленно вмешаться, когда представится такая возмож­ность. Для германского короля Италия и Рим были неразделимы, а власть над Римом сулила обладание император­ским венцом.

Оттон и Аделаида были слишком умны и внимательны для того, чтобы не задуматься над тем, насколько полезны они могут быть друг для друга. Наверняка они поддержи­вали напрямую (или через Конрада Бургундского, или че­рез Иду Швабскую, сводную сестру матери Аделаиды и мо­лодую жену Лиудольфа, первенца Оттона) отношения, ко­торые завязались еще при жизни Лотаря³.

Беренгарий сразу же понял, какую опасность мог пред­ставлять для него союз Аделаиды и Оттона. Проблему мож­но было бы решить, убив Аделаиду, но это тоже было со­пряжено с опасностью, поскольку ее сторонники и сам Оттон стали бы мстить за ее гибель. Нужно было сделать ее полностью беспомощной, а для этого, в первую оче­редь, необходимо было лишить ее имущества и свободы.

Неизвестно, в какой резиденции Аделаида останови­лась после смерти мужа, но, само собой, она не могла ос­таваться в столице, под надзором своего врага. Вероятно, она сразу же поселилась в Комо, в одном из оплотов вер­ноподданных Лотаря, который к тому же находился неда­леко от границы со Швабией. Именно в Комо 20 апреля ее взяли под стражу со всей ее сокровищницей. Возможно, ее отвезли в Павию и обращались с ней, как с пленницей. У нее отобрали драгоценности, ей отказали в обществе и помощи ее близких и прислуги. Путем побоев и издева­тельств ее пытались насильно постричь в монахини.

Аделаида храбро сопротивлялась. Возможно, она попы­талась бежать, после чего вместе с капелланом и единст­венной служанкой ее заточили в замок. Впоследствии вы­яснилось, что местом ее заточения стала цитадель Гарда.

Цитадель хорошо охранялась: на стенах стояли часо­вые, а их командир получил суровые предписания. Любая вылазка единомышленников Аделаиды могла стоить плен­нице жизни. Поэтому ее друзья не стали рисковать, но сумели связаться с ней через Адаларда, епископа Реджо. Кстати, он не был, как предположил Лиутпранд, тем духовником-предателем, который в истории с замком Формикария вместо доходного епископского престола в Комо, обещанного ему и переданного Вальдону, получил место в Реджо. Адаларда выбрал Гуго, и епископом он стал в янва­ре 945 года⁴. Во времена правления Лотаря он достаточно часто появлялся при дворе, примкнул к группе недоволь­ных правлением Беренгария и остался в их рядах, когда всемогущий министр стал королем. Позже, узнав, что Оттон решил вмешаться в итальянские дела, он придумал план бегства королевы и предоставил ей убежище.

Сама Аделаида впоследствии открыла своим друзьям подробности своего бегства, а многие другие додумал на­род, вдохновленный приключениями красивой, молодой, храброй королевы, которая вскоре стала самой могущест­венной правительницей христианского мира. Отголоски рассказов об Аделаиде слышны в сочинении монаха Одилона и в поэме, которую монахиня Хротсвита написала, чтобы расцветить жизнеописание Оттона. Две версии при­ключений королевы ни в чем не совпадают просто потому, что автор одной из них обладал поэтическим дарованием.

Получив послание от Адаларда, Аделаида с капелланом и служанкой сумели выскользнуть из цитадели так, что не привлекли внимания стражников. Впрочем, возможно, один из них им помог. Ночью 20 августа все трое бежали, причем королева и служанка были переодеты мужчинами. На следующее утро побег обнаружился.

Комендант замка начал поиски беглецов и, не обнару­жив их следов — возможно, все решили, что они бежали на север, — предупредил Беренгария, который отправил сво­их солдат по всем направлениям и лично принял участие в поисках.

Беглецы шли ночью, шли так быстро, как позволяли силы женщин, не привыкших к продолжительным похо­дам, а ночью прятались в лесах и на обработанных полях. Беренгарий чуть не обнаружил королеву, спрятавшуюся на поле пшеницы. Он скакал взад и вперед по полю на своей лошади, шарил копьем среди колосьев, а она сидела, скор­чившись, обмирая от страха, сдерживая дыхание, но он так и не заметил ее.

В конце концов преследование прекратилось, и капел­лан оставил полностью изможденных женщин в укрытии на болотах. Современная историография отождествляет эти болота с Мантуанскими озерами, что вполне правдо­подобно и с географической точки зрения, поскольку на пути от Гарды до Реджо лежит Мантуя. Капеллан собирал­ся пойти вперед и попросить епископа Адаларда выслать навстречу королеве вооруженную охрану. Тем временем Аделаида и ее служанка настрадались бы от голода, если бы им не встретился рыбак, который вез на своей лодке пойманных осетров. Увидев на берегу двух женщин, рыбак поприветствовал их, а когда узнал, что они умирают от го­лода, пристал к берегу и пожарил немного рыбы. Конный отряд, посланный епископом Адалардом на выручку, за­стал Аделаиду и служанку сидящими у костерка. Рыбак, который к тому времени, скорее всего, догадался, что бро­дяжки были непростые, потерял дар речи, когда узнал, что оказал помощь самой королеве.

Всадники сопроводили Аделаиду в Реджо, а затем в Каноссу, вотчину Аццо, который был вассалом епископа, а до этого служил Лотарю и с искренней радостью принял у себя вдову своего господина.

В Каноссе Аделаида стала дожидаться прибытия Оттона⁵.

Победы, которые Оттон Саксонский одержал над свои­ми внешними врагами и над соперниками внутри страны, и имперская традиция, продолжавшая жить в государст­вах, ранее входивших в прежнюю империю Каролингов, ставили перед королем Германии задачу возродить забы­тое имперское достоинство и возвратить ему былое вели­чие. Первым шагом на пути к достижению этой цели было завоевание Итальянского королевства.

Ситуация была более чем благоприятной. В Италии все бурлило от негодования на Беренгария, что серьезно об­легчало задачу завоевателя. А отношения, завязавшиеся с Аделаидой и ее единомышленниками, сделали из Оттона защитника молодой, невинной, преследуемой королевы, придав его намерениям ореол рыцарской доблести. Безус­ловно, это немало способствовало росту его популярности в народе. Придворные хронисты с удовольствием расска­зывали о том, что король, никогда не видевший Аделаиду, полюбил ее за ее прославленную добродетель. В самом де­ле, период правления Оттона и Аделаиды в нравственном отношении выгодно отличался от предыдущего.

Решение о походе на Италию было принято с согласия всех магнатов Германского королевства, все его детали бы­ли тщательно продуманы. Но легкомыслие старшего сына Оттона, молодого Лиудольфа, недавно ставшего герцогом Швабии, чуть не разрушило все планы, когда он очень некстати решил сам вторгнуться в пределы Итальянского королевства.

Со времен правления Бурхарда I герцоги Швабии ин­тересовались происходившим в Италии, и Лиудольф, при­шедший к власти в 949 году, должно быть, весьма при­стально следил за событиями, развернувшимися вокруг Аделаиды, близкой родственницы его жены, помышляя о том, чтобы расширить границы своего герцогства за счет Италии.

Точно такие же мысли приходили в голову Генриха, дяди Лиудольфа и герцога Баварии, который, помня о по­ходе Арнульфа, сохранял уверенность в том, что само ме­стоположение его герцогства давало ему право на вмеша­тельство в дела соседнего государства. Однако, пересекая границу Италии с маленьким отрядом воинов втайне от отца, Лиудольф руководствовался не только желанием опе­редить Генриха.

На кону стояло нечто гораздо более серьезное, чем по­требность в приобретении новых земель. Учитывая, что Оттон собирался вторгнуться в Италию и жениться на Аде­лаиде, чтобы получить государство и императорский ти­тул, нетрудно догадаться, чего намеревался добиться Лиу­дольф, решившись начать подобное предприятие в одиноч­ку. Он, конечно же, надеялся своими силами завоевать королевство, после чего получить права на него и королев­ский титул от отца, который к тому времени уже стал бы императором. Став правителем Италии и представителем императора при Папе Римском, Лиудольф мог быть уверен в том, что однажды унаследует от отца императорский ти­тул и королевство Германию, даже если от отцовского бра­ка с королевой Италии родятся другие дети.

У Лиудольфа вызывал серьезное беспокойство пред­стоящий брак еще не достигшего сорокалетия отца с Аде­лаидой, двадцатилетней умной и энергичной красавицей. Впрочем, для беспокойства у него были все поводы. По­этому своей попыткой вторгнуться в Италию Лиудольф на­деялся поставить отца перед свершившимся фактом.

Лиудольф свято верил в недавно установившиеся связи германского двора с некоторыми итальянскими городами. Более того, он был уверен в том, что присутствие Ратхерия Веронского в его лагере — Ратхерий оказался в числе его сторонников в результате множества перипетий — распах­нет перед ним городские ворота.

Но жителям итальянских городов гораздо лучше, чем молодой Лиудольф Швабский, был известен Генрих Ба­варский, к чьему покровительству прибегали зачинщики недавнего германского вторжения в Италию. Генриху без труда удалось настроить горожан против Лиудольфа и его легкомысленной затеи, успех которой помешал бы как пла­нам Оттона, так и его собственным.

Ворота первых же замков и городов, перед которыми появился Лиудольф, захлопнулись у него перед носом. Не слишком далеко продвинувшись вперед, Лиудольф отсту­пил и воссоединился с отцом. Оттон к тому времени под­ходил к Бреннерскому перевалу или уже находился там⁶.

Оттон собрал крупное войско, в котором находились Генрих Баварский, Бруно, архиепископ Кельнский, Кон­рад, герцог Лотарингский, соответственно братья и зять короля. Кроме того, в походе участвовали архиепископы Майнца и Трира, епископы Кура, Туля, Меца, Вердена, каждый с небольшой группкой придворных⁷.

За период правления с момента смерти Лотаря до втор­жения Оттона Беренгарий — по мнению некоторых иссле­дователей — внес некоторые изменения в территориаль­ную организацию западной части королевства. В результате этой реформы образовались маркграфства Ардуина, Алерама и Отберга.

Эту реформу он провел с тем, чтобы разделить Иврейское маркграфство — поскольку Беренгарий лучше чем кто бы то ни было знал, сколь могущественным становился любой его обладатель, — и одновременно уменьшить Тос­канское маркграфство, отделив от него Лигурию. К тому же, распределяя права на владение этими маркграфствами, он облагодетельствовал трех вассалов, в чьей верности мог быть уверен. Мы не будем обсуждать здесь эту весьма многогранную тему. К сожалению, не сохранилось ника­ких сведений о принятых Беренгарием мерах по защите северо-восточной границы. Однако, зная об отношениях Адальберта с Оттоном, Беренгарий должен был первым де­лом укрепить и передать во владение преданным людям именно эту зону. По некоторым сведениям, несколько лет спустя Веронское маркграфство перешло во владение Гвидо, сыну Беренгария. Однако в 950—951 годах Верона все еще находилась у ненадежного графа Милона⁸.

Когда Оттон показался на границе и начал спускаться с Бреннерского перевала, Милон не стал готовиться к обо­роне Вероны, а встретил захватчика с распростертыми объятиями. Он заботился лишь о том, чтобы сохранить граф­ский титул для себя и епископскую кафедру для своего племянника Милона (на эту кафедру дядя определил сво­его племянника, заплатив круглую сумму Манассии Арльскому).

Как и Гвидо в 894 году, Беренгарий не решился на сра­жение в открытом поле, а укрылся в Павии, возможно, на­мереваясь выдержать там осаду. Но когда германское вой­ско появилось на горизонте, он в спешке покинул город и отправился в Сан-Марино, куда попасть было еще слож­нее, чем в Каноссу, где пряталась Аделаида.

Через день после того, как Беренгарий покинул свое убежище, 23 сентября, Оттон вошел в Павию, и все магна­ты Итальянского королевства поспешили предстать перед новым господином и оказать ему необходимые почести:

...все знатнейшие люди толпою

стали оказывать почести новому королю

и убеждать его наперебой, что с радостью подчинятся его власти.

Их по обычаю своему он принял благосклонно,

пообещал, что будет милосерден,

если и они впоследствии будут верно служить ему.

(Gesta Ottonis, 631-636)

Произошло то, что итальянские магнаты на протяже­нии вот уже трех поколений делали каждый раз, когда в Италии появлялся новый правитель. Беренгарий оказался в весьма невыгодном положении еще и потому, что венгры совершили очередной набег. Они не удовольствовались да­нью, выплаченной год назад, вновь пересекли границу и наводнили поданскую равнину, собираясь добраться до Бургундии и Аквитании.

Оттон получил титул короля Италии без формального избрания и тем более без коронации. Однако для того, чтобы право Оттона на итальянский престол получило юридическую силу, нужно было провозгласить его госуда­рем, формально донести до жителей государства свершив­шийся факт и провести церемонию обмена заверениями в верности между новым королем и его подданными. Воз­можно, что для того, чтобы провести эту церемонию, все дожидались приезда Аделаиды.

Прибыв в Павию, Оттон тотчас же отправил королеве послание, сопровождаемое щедрыми подарками, в кото­ром содержалось формальное предложение руки и сердца, а также просьба приехать в Павию.

От переживаний сердце его сжималось,

когда он думал о королеве Аделаиде,

поскольку, конечно же, он жаждал наконец увидеть

лицо той, о чьей доброте он был наслышан.

(Gesta Ottonis, 636-640)

Так описывает происходившее с Оттоном Хротсвита. Эта набожная монахиня в ярких красках представляла себе переживания и волнение короля, который ожидал, когда же наконец он увидит женщину, о добродетелях которой ему столько рассказывали.

Чести отправиться на другой берег реки По навстречу королеве, которую окружала ликующая толпа, удостоился Генрих Баварский. Именно тогда между шурином и золов­кой зародилась искренняя дружба, которую они в дальней­шем пронесли через все испытания.

Оттон сделал своей невесте, в чье приданое входило Итальянское королевство, воистину царский подарок: в ее владениях оказались земли в Эльзасе, Франконии, Тюрин­гии, Саксонии, славянских землях. Бракосочетание от­праздновали со всей возможной роскошью, королева

...к чести короля, сразу же очень ему понравилась.

(Gesta Ottonis, 664)

Среди всеобщего ликования единственным недоволь­ным оказался Лиудольф, потерпевший унизительную не­удачу во время своего похода в Италию, завидовавший дружеским отношениям Генриха Баварского с Аделаидой и обеспокоенный все возраставшим влиянием красивой и умной королевы на короля и вообще на всех, кто имел с ней дело.

Тем временем Оттон отправил в Рим Фридриха, архи­епископа Майнца, чтобы он в должной форме оповестил понтифика о свершившихся событиях и договорился о вре­мени императорской коронации.

Однако в Риме продолжал править Альберих, который не собирался менять свое мнение по имперскому вопросу. Он не позволил Гуго получить императорскую корону и был полон решимости не допустить, чтобы ее добился Оттон.

Оттон мог бы, подобно Арнульфу, взять штурмом Рим и добиться коронации силой, опираясь на врагов Альбериха, которые приветствовали идею возрождения империи. Но Оттон был слишком хитрым политиком, чтобы возна­мериться получить титул таким образом. Кроме того, он ни на минуту не забывал о том, что Беренгарий отступил, но не сдался, и что союз между ним и Альберихом мог иметь роковые последствия. Осторожный Оттон не стал настаивать, не выказал своего разочарования и, надеясь на будущее, не позволил втянуть себя в какую-нибудь сомни­тельную затею против Папы Агапита II.

Неудачное завершение переговоров о коронации стало серьезным ударом для Лиудольфа. Оттон не мог уступить ему королевство, не став императором: сложившаяся си­туация бросала тень на будущее Лиудольфа, на его наслед­ственные права. Возможно, он вызвал отца на разговор, который не принес ему удовлетворения, а лишь усилил его страх и неуверенность. Обозлившийся на всех и вся, Лиудольф, не попрощавшись, уехал в Германию, где начал вынашивать план заговора.

Оттон простил сыну беспечную попытку вторжения в Италию и после его внезапного отъезда заставил всех по­верить в то, что он сам отправил его с важной миссией в Саксонию. Однако дальнейшие события показали, что снисходительность и нежность отца не смогли обезору­жить враждебную подозрительность сына⁹.

После отъезда Лиудольфа Оттон какое-го время оста­вался в Италии и, несмотря на отсутствие данных в хрони­ках и документах, можно с уверенностью сказать, что зря он времени не терял, как эго делал в свое время Людо­вик III Прованский. Он прилагал все усилия, чтобы упрочить свою власть и объединить свои владения, жаловал и подтверждал привилегии церквам и монастырям. Он не стал предпринимать никаких военных действий против Бе­ренгария, очевидно, потому, что не располагал средствами на то, чтобы вести войну. Однако он и не проводил перего­воров, тем самым демонстрируя, что считает Беренгария лишенным каких бы то ни было прав на Италию.

В середине февраля Оттон посчитал, что уже может ос­тавить Италию без личного присмотра и вернуться в Гер­манию. Но, прежде чем пересечь границу, он удовлетворил просьбу Аделаиды и сделал щедрый дар монастырю св. Амвросия в память о погребенном там Лотаре¹⁰.

В свите Оттона находились Стефан из Павии и Гунцон Новарский, два всесторонне образованных человека, кото­рых король убедил отправиться с ним в Германию, чтобы там они смогли посвятить себя преподаванию. Они везли с собой книги, и у Гунцона книг было около ста, включая сочинения лучших классических авторов. Эти сведения со­вершенно неожиданным образом окрашивают панораму культурной жизни того времени".

В Павии между тем оставался Конрад Лотарингский, зять Оттона, с отрядом солдат, которого было бы достаточ­но, чтобы оборонять столицу от возможного нападения Бе­ренгария.

Конрад был доблестным воином, но он абсолютно не разбирался в политике и не понял, что означало для его тестя завоевание Итальянского королевства. Конрад мыс­лил лишь феодальными категориями: он считал, что, от­правившись в Италию, Оттон преследовал единственную цель — наказать Беренгария, который забыл о своем вас­сальном долге. Вероятно, Беренгарий знал, что наместник Оттона не был ни политиком, ни дипломатом, и поэтому, начав с ним переговоры, предложил ему го, на что Оттон никогда бы не согласился. Конрад же принял его предло­жение, и они договорились, что вместе поедут в Герма­нию, чтобы заключить мир с Оттоном, причем Беренгарий пообещает королю всегда и во всем ему повиноваться. В це­лом эго соглашение было возвратом к условиям, которые Беренгарий принял в 941-945 годах, во время своего из­гнания в Германии. Однако теперь об этих условиях речь уже не шла.

Конрад и Беренгарий отправились в путь незадолго до Пасхи 952 года и встретились с Оттоном в Магдебурге.

Оттон имел обыкновение в любых обстоятельствах действовать с подчеркнутым достоинством. Он отправил деле­гацию из чиновников и придворных сановников навстречу зятю и Беренгарию, по его приказу короля препроводили в предназначавшуюся ему резиденцию с необходимыми почестями. Однако Оттон дал ему понять, что без его позво­ления Беренгарий не должен никуда отлучаться, и принял его у себя только через три дня. В эти три дня все сообща пытались исправить ошибку, которую Конрад совершил, приняв от имени короля условия договора, которые шли вразрез с его интересами.

Конрад не хотел признавать свою ошибку и был не на шутку оскорблен критикой Генриха Баварского. Ген­рих прекрасно понимал, что случившееся поставило под вопрос все те преимущества, которые должно было дать Оттону окончательное присоединение Италии к Германии. Лиудольф, которому, в принципе, не было выгодно под­держивать Беренгария, чьи интересы страдали из-за за­ключенного деверем договора, встал на сторону Конрада вопреки мнению отца и дяди. Впрочем, дядя обращал­ся с ним довольно грубо. Генрих Баварский считал, что Оттон должен был воспользоваться тем, что враг сам шел к нему в руки. В семье наметился раскол, двор пребывал в смятении.

В конце концов Оттон устроил Беренгарию аудиенцию, на которой присутствовала Аделаида. Они приняли его в прекрасном расположении духа, даровали ему свое высо­чайшее прощение, а Беренгарий поклялся им в полном повиновении и обязался присутствовать на собрании в Аугсбурге в следующем августе. Во время собрания все вместе собирались определить условия, на которых Берен­гарий стал бы править Итальянским королевством от име­ни Оттона.

По утверждению хронистов, после этого разговора Бе­ренгарий вернулся в Италию. Само собой, Оттон предпри­нял в этой связи необходимые меры предосторожности, приставив к Беренгарию более надежного, чем Конрад, надсмотрщика. Таким образом, он мог быть уверен в том, что за время ожидания Беренгарий не наделает никаких глупостей¹².

В первой половине августа, как и предполагалось, на Лехской равнине, близ города Аугсбурга, созвали королев­ское собрание и одновременно с ним церковный Собор. Собранию высшей знати Германии придавали несколько экзотический вид послы Константина VII, которые в тот момент находились при дворе Оттона.

Рядом с саксами, франконцами, швабами, баварцами были и магнаты Северной Италии; сохранились свиде­тельства о том, что на собрании присутствовали: Манассия, номинально являвшийся архиепископом Миланским, Петр, архиепископ Равеннский; епископы Лиутфрид из Павии, Вальдон из Комо, Гвидо из Молены, Адалард из Реджо и другие менее известные персонажи, всего около десяти человек. Одни из них были друзьями Беренгария, другие — его врагами. Вместе с ними, по всей видимости, там находились и представители мирян, например: марк­граф Отберт, маркграф Алерам, который женился на Герберге, одной из дочерей короля; маркграф Ардуин, граф Манфред. Хотя среди собравшихся было много итальян­цев, решение о судьбе королевства поступило сверху. Са­ми же итальянцы присутствовали в качестве свидетелей и поручителей собственного короля, которого они не слиш­ком жаловали и на чьем месте большинство из них пред­почло бы видеть Оттона.

На повестке дня церковного Собора стояли вопросы из области веры, связанные с Германией, а собрание знати должно было обсуждать внутригосударственные проблемы. Однако наиболее важным и торжественным событием, произошедшим на глазах у всех собравшихся, была пере­дача прав на управление Итальянским государством. Бе­ренгарий и Адальберт получили золотой скипетр, символ власти в государстве. Оба короля вложили свои руки в ру­ки Оттона и в предписанных традицией выражениях по­клялись ему в верности и послушании. Также они обя­зались выплачивать ежегодную дань в знак признания верховной власти короля Германии¹³, справедливо и не слишком сурово обращаться со своими подданными. Одна­ко целостность Италии была нарушена, поскольку Фриульское маркграфство по настоянию Генриха отошло к Ба­варскому герцогству. Такой передел территории обеспечи­вал германским войскам возможность беспрепятственного проникновения в Италию в случае необходимости. К тому же он представал как оборонительная мера против венг­ров, которые слишком часто и слишком легко нарушали границы Италии. С учетом всех этих доводов нарушение территориальной целостности Итальянского королевства не показалось Беренгарию и его сыну унизительным; как, впрочем, и сама церемония инвеституры, организованная так, что их вассальное положение оказывалось очевидным для всех.

В результате Беренгарий II по отношению к Оттону оказался в таком же положении, как некогда Беренгарий I по отношению к Арнульфу. К тому же его положение было еще более шатким, чем то, в котором в свое время оказа­лись короли Эд Французский или Рудольф Бургундский, поскольку Италия и Рим лучше всего подходили на роль центрального региона и столицы империи.

Поведение Огтона ясно указывало на то, что он не удовлетворился бы формальным признанием его верхов­ного владычества, но захотел бы воспользоваться им; что он не отказался от претензий на императорский титул, вы­сказанных в 951 году; что король Италии лично понес бы наказание за свою дерзость, если бы попытался воспроти­виться его воле. Следовательно, присоединение Фриульского маркграфства к Баварии имело особое значение¹⁴.

Вернувшись в Италию, Беренгарий II вновь взял власть в свои руки. Скорее всего, какое-то время он вел себя весь­ма сдержанно, более не упоминая о своей «империи», как в марте предыдущего года. Но когда разразился бунт Лиудольфа и Конрада Лотарингского, когда полчища венгров обрушились на Южную Германию, а славянские племена стали угрожать нападением с севера, Беренгарий посчи­тал, что эти события нанесли непоправимый ущерб авто­ритету Оттона, и дал волю своему властолюбивому и мсти­тельному характеру.

Современники высказывают суровое суждение о Берен­гарии, Адальберте и Вилле. Упреки в жадности, жестоко­сти, даже свирепости сыплются на них со всех сторон, при­чем такого мнения о них придерживаются не только их по­литические противники, но и их верные друзья.

Во время германского кризиса Беренгарий правил с особой суровостью, жестоко расправляясь с теми, кто пере­шел на сторону Оттона и поддерживал дружеские отношения с германской стороной. Король загнал себя в порочный круг: его тираническое правление восстановило против не­го подданных, а их очевидная враждебность провоцирова­ла его самого и его сторонников на новые зверства¹⁵.

Самым жестоким преследованиям подверглись епи­скопы по той простой причине, что они считались фаво­ритами Оттона. Архиепископ Миланский Манассия, не­превзойденный мастер вовремя переходить из одного лаге­ря в другой, на этот раз не успел ничего предпринять, как и соперник миланцев, священник Адельман. Беренгарий избавился от обоих и назначил на их место Вальперта, которому удалось превзойти всех в ловкости. «Вальперт осторожно плыл среди бурных волн», — сказал о нем не­кий хронисг. Впоследствии, все так же искусно лавируя, Вальперт превратился в одного из самых опасных врагов Беренгария¹⁶. Епископ Новары, который присутствовал на Соборе в Аугсбурге и, по всей видимости, не выказал осо­бого рвения в борьбе за интересы своего короля, заплатил за свою нерадивость потерей владений на острове Сан-Джулио д'Орта. В немилость, должно быгь, попал и епи­скоп Вальдон из Комо, который получил назначение на должность от Беренгария, но позже проявил себя как друг Лотаря и Аделаиды. Впоследствии он стал одним из злей­ших врагов короля.

Мщения Беренгария не избежал и епископ Адалард из Реджо, который провинился в том, что способствовал по­бегу Аделаиды и предоставил ей убежище. Впрочем, что именно с ним случилось, нам неизвестно. А его вассалу Аццо пришлось выдержать осаду в Каноссе, которая, ко­нечно же, не продолжалась 3 года, как гласит легенда, но была долгой и изнурительной, предоставив народу благо­датную тему для творчества. Говорили о том, что Аццо за­ключил договор с дьяволом и, само собой, посрамил его; вокруг неприступной скалы оказывались все персонажи нашей истории: Беренгарий, Адальберт, Лиудольф, Оттон. Эпизодов с их участием было придумано столько, что ис­торики в ужасе хватаются за голову, пытаясь подвергнуть их анализу¹⁷.

К гонениям на знатных людей добавились репрессии против простого народа, мародерство, поджоги, разорение обработанных полей и виноградников, убийства, насилие, ослепления. Правительство, которое основывается на тер­роре, нуждается в деньгах, чтобы платить наемным голо­ворезам, и Беренгарий не был исключением. Ради денег он был готов на все, что угодно, а Вилла была еще более жад­ной, чем он.

Ненависть к королю росла, а он тем временем продол­жал вынашивать захватнические планы. Когда в Германии началось крупное восстание, он внезапно занял террито­рию маркграфства Фриули, и Милону Веронскому в оче­редной раз удалось договориться с тем, на чьей стороне оказалось преимущество¹⁸.

Для того времени Милон сделал блестящую карьеру. Судя по всему, он происходил из рода Манфредов и был внуком графа Манфреда, казненного в 898 году. Как бы то ни было, свое восхождение по иерархической лестнице он начал вассалом Беренгария I и позже отомстил за его смерть, арестовав убийц и приговорив их к повешению. При Ру­дольфе II Милон стал графом. Гуго сохранил ему этот ти­тул, но Милон предал его ради Арнульфа Баварского, от ко­торого он также отрекся, когда понял, что у того нет ника­ких шансов на успех. Он помирился с Гуго, но, как только представилась такая возможность, отворил ворота Вероны перед Беренгарием Иврейским. Затем Милон перешел на сторону Оттона и от имени его и Генриха Баварского управ­лял маркграфством, обретя соответствующий титул. Когда Беренгарий начал отвоевывать потерянные позиции, Милон чудом сохранил и титул и должность, но повезло ему в по­следний раз. Спустя какое-то время епископ Ратхерий, у ко­торого не было причин быть благодарным Милону, с особым удовольствием отметил, что маркграфа ждал именно такой конец, какого заслуживал такой бессовестный предатель¹⁹.

Тем, кто не обладал способностями Милона и похожих на него людей, но хотел избежать карающей длани Берен­гария, не оставалось ничего другого, кроме как бежать в Германию и бросаться в ноги Оттону с жалобами и прось­бами о помощи. Среди прочих эмигрантов можно отме­тить Лиутпранда из Павии, который по возвращении из своего посольства в Константинополе попал в немилость и посчитал за лучшее покинуть страну. Ловкость, с которой он использовал свое перо против недругов, прибавляла ему веса в глазах его друзей.

Пока Беренгарий свирепствовал в Италии, Оттон пода­вил восстание, одержал победу над венграми в кровопро­литном сражении на реке Лех 10 августа 955 года, а два месяца спустя наголову разбил славян на реке Раксе. Ус­пех в двух этих сражениях обеспечил безопасность страны, окружил ореолом славы фигуру государя и позволил ему вновь обратить свое внимание на Игалию и Рим.

В 954 году умер Альберих, главный противник импер­ских притязаний Оттона. Адемар Фульдский, которого с богатыми дарами отравили в Рим для переговоров с Папой Агапитом II о церковной организации Германии, по всей видимости, обсуждал с ними некоторые проблемы из об­ласти полигики²⁰. Беренгарий почувствовал, что новое гер­манское вторжение в Италию неотвратимо, и, сознавая политическое могущество епископов, в этой критической ситуации прибег к их помощи. Однако, пребывая в уве­ренности, что ему не пристало добиваться чьей-либо под­держки постепенно и тактично, он настоятельно потребо­вал, чтобы епископы вновь принесли ему клятву верности и прислали ему заложников.

Епископы спросили у ученого и набожного Аттона Верчеллийского, как им следует поступить. Аттон осудил требование короля, призвал собратьев оставаться верными и молить Бога о том, чтобы король им доверял, высказал со­ображение о том, что некоторые правители настолько жес­токи, что уже не могут рассчитывать на любовь своих под­данных. Тем не менее он добавил, что и таким правителям следует хранить верность. Подобное указание выглядело особенно серьезным в устах того, кто был тесно связан с Беренгарием, и епископы не преминули им воспользоваться. Они отказались присягать Беренгарию и перешли на сторону Оттона с легким сердцем и спокойной совестью²¹.

За время бездействия германской стороны Беренгарий и Адальберт повели себя так, что Оттон обязан был реши­тельно вмешаться в ситуацию, если хотел сохранить свой престиж. Король Италии был не в состоянии держать дан­ное слово, вести себя в соответствии с нормами вассально­го долга и править согласно тем принципам, которыми до­рожил Оттон.

Новый поход в Игалию возглавил сын Оттона Лиудольф, жаждавший загладить свою вину перед отцом.

Примерно в конце сентября 956 года Лиудольф пересек границу Италии с огромным войском, в котором находи­лись его друзья, хранившие ему верность в самые тяжелые дни после мятежа. Лиудольф надеялся отблагодарить их после того, как захватит Итальянское королевство.

На этот раз Беренгарий вновь не оказал никакого сопротивления, и Лиудольф беспрепятственно добрался до Павии. Несколько месяцев спустя Адальберг потерпел сокрушительное поражение в решающем сражении. Позже местом этого сражения стали называть окрестности Карпинети, в области Реджано; однако, по всей видимости, оно все же развернулось в Ломбардии, поскольку его исход вынудил жителей Милана и близлежащих местностей при­знать власть Оттона.

Епископы и светские сеньоры подчинились Лиудольфу и отпраздновали его приход к власти, посчитав, что деспо­тическое правление Беренгария подошло к концу. Оттон порадовался за сына, поручил ему принять присягу у под­данных и, вероятно, собрался предоставить ему возмож­ность править в Италии от его имени, к чему юноша давно стремился.

Впрочем, на этом история не закончилась. Беренгарий и его сторонники находились на свободе, и к югу от реки По, в Эмилии и Тоскане, его продолжали считать правите­лем, хотя и номинальным. Несмотря на это, в конце лета 957 года Лиудольф решил вернуться в Германию, — веро­ятно для того, чтобы обсудить с отцом детали военных действий против Беренгария. Он послал вперед войска, поэтому по итальянским городам, разграбленным им в це­лях наглядной демонстрации свободы от тирании Беренгария, можно проследить предлагаемый маршрут путеше­ствия Лиудольфа и последовательность привалов, которые он намеревался делать. После этого Лиудольф двинулся в путь, но 6 ноября в Плумбии — к северу от озера Маджоре — скоропостижно скончался от лихорадки.

Справившись с потрясением, его люди отвезли тело мо­лодого герцога в Германию, следуя по пути, по которому он сам намеревался пройти с победой.

Италия вновь осталась предоставленной самой себе и Беренгарию²².

Беренгарий, Вилла и Адальберт, которые пришли в ярость, узнав о новой измене подданных, покинули свое убежище, вернулись в Павию и продолжили править, горя желанием удовлетворить свою жажду мести.

Первым за предательство заплатил Вальперт Миланский: он едва унес ноги от головорезов Беренгария и Виллы, после чего полуживым добрался до Германии. На его ме­сто назначили Манассию Арльского, который вновь очу­тился на коне. Вальдона из Комо отправили в изгнание. Аттон Верчеллийский упрекнул прелата в неповиновении властям, но признал, что король был не без греха: «Непо­зволительно посягать на королевское величество, хотя час­то тот и несправедливым бывает». Кроме того, он дал Вальдону неожиданный совет: «Поскольку правитель в своей ярости так свирепствует, а вина так велика, что нет ника­кой возможности добиться от него милости... мы советуем бежать... и да поможет вам Господь...» Вальдону не нужно было повторять дважды, и он отправился за Вальпертом ко двору Оттона. Его епархия подверглась беспощадному ра­зорению, и на острове Комачина расположился военный гарнизон. Петр Новарский также нашел прибежище по ту сторону Альп. Впрочем, не только представители духовен­ства оставляли своего короля. «Ныне взбунтовавшиеся вои­ны уже не страшатся и угрожают оружием своему госуда­рю, стараясь свергнуть его с королевского престола всеми силами», — констатировал Аттон Верчеллийский.

Беренгарий и Адальберт понимали, что происходит, и поэтому осыпали дарами своих истинных и кажущихся верноподданных, сурово карая тех, кого подозревали в измене.

По всей видимости, в сложившейся ситуации двум пра­вителям не хватало поддержки одних только магнатов, по­тому что они попытались привлечь на свою сторону гу ка­тегорию людей, которую ранее в качестве политической силы не рассматривали ни они сами, ни их предшествен­ники. Свое внимание они обратили на городских жителей (cives).

В июле 958 года горожанам (cives) Генуи была пожа­лована грамота, открывавшаяся формулировкой, которая прежде использовалась довольно часто, но в данном слу­чае имела совсем другое значение: «Его королевскому величеству надлежит милостиво и благосклонно выслуши­вать желания его подданных, чтобы они более преданно и охотно ему служили». Содержание грамоты ограничива­лось признанием прав горожан на все их имущество — как в городе, так и за его пределами. Хотя документ не пре­доставлял им иммунитета или налоговых льгот, однако создавал выгодные условия для автономного развития го­родского сообщества, выводя его за пределы юрисдикции графов и епископов. В этой связи пожалование грамоты можно было воспринимать как революционный шаг. Без всякого сомнения, этот документ был направлен против маркграфа Отберта, который бежал в Германию ко двору Оттона²³.

Немалого труда стоит представить себе, как в подобной ситуации Беренгарий мог думать о политических делах со­седних государств. Например, он посчитал возможным вмешаться в разногласия между венецианским дожем Пет­ром III Кандиани и его сыном Петром IV, который в то время уже делил с отцом место у кормила власти. Когда Петра IV изгнали из Венеции, его принял у себя Гвидо, сын Беренгария и маркграф Вероны²⁴. Удивительно то, что Беренгарий отважился на агрессивные выпады в адрес папства, не задумываясь о том, какие последствия могло иметь подобное поведение.

В декабре 955 года на папский престол взошел необыч­ный персонаж — Октавиан, шестнадцатилетний сын Альбериха, взявший имя Иоанна XII.

Перед смертью Альберих заставил своих сторонников пообещать, что после смерти Агапита II они изберут на папский престол единственного его сына от Альды, кото­рый продолжит его дело и унаследует власть над Римом.

По большому счету, это было признанием поражения. Возводя своего единственного сына, наследника и продол­жателя дела на папский престол, Альберих воссоединял светскую и духовную власти, на разделение которых сам же положил немало сил. Помимо этого, он обрек на исчез­новение свой род, который на протяжении вот уже четы­рех поколений удерживал власть в Риме.

После смерти отца Октавиан продолжил его дело и взял в свои руки власть в городе, а через год после смерти Ага­пита II стал Папой Римским. Его юный возраст нельзя бы­ло бы назвать серьезным недостатком, если бы он чувство­вал в себе призвание или хотя бы минимум уважения к карьере духовного лица, а не оказался бы самым настоя­щим сорвиголовой. Казалось, что он унаследовал от своего деда Гуго разнузданность, бессовестность и непостоянст­во, но при этом не перенял его же осторожности и остроты ума. То, что впоследствии рассказывали об Иоанне XII, действительно производило впечатление, но, — не говоря уже о его личной жизни, хотя Папа вообще не должен был позволять себе подобное, — как политический деятель он разительно отличался от отца.

Альберих всегда был исключительно осмотрительным политиком. Он резко реагировал на любые выпады Гуго, отвергал предложения Оттона и удерживал себя от не­скромных притязаний на власть за пределами старинного римского дуката.

Напротив, Иоанн XII сразу же вспомнил о старинных претензиях Пап на обладание Южной Италией и при по­мощи Тебальда Сполетского, а, возможно, также и Губер­та Тосканского, который приходился ему дядей по мате­ринской линии, предпринял вылазку в Беневенто и Капую.

Затея провалилась из-за вмешательства Гизульфа Салернского, но Папа сгладил понесенное им фиаско с по­мощью дипломатических переговоров, добившись на них относительного преимущества. Но тем временем в опасно­сти оказался Тебальд — союзник Папы из Сполето. Дейст­вительно, в 959 году по неизвестным нам причинам Берен­гарий отправился в поход на Сполето, в котором принял участие Петр IV Кандиани. Более того, Губерт Тосканский, женатый на сестре Тебальда Сполетского, поддержал идею этого похода, поскольку недавно отдал свою дочь Вальдраду замуж за молодого венецианца²⁵.

Подробности похода до нас не дошли, но регион Спо­лето всегда чутко реагировал на изменения папской политики, поэтому вторжение Беренгария в границы этой области свидетельствовало о существовании подозрительных намерений Иоанна XII на этот счет. Впоследствии все по­дозрения получили весомое подтверждение, когда Адаль­берт вторгся во владения папского престола, а Беренгарий отправился в Равенну, на что имели право только лишь императоры.

Вполне очевидно, что отец с сыном собирались повто­рить затею, которую успешно претворил в жизнь Гвидо, когда почувствовал угрозу со стороны претендующего на императорский престол Арнульфа. Как известно, он прие­хал в Рим, опередив противника, силой проник в город и подавил решимость Папы своим напором. Примерно то же самое попытался сделать и Гуго, которому нужно было не опередить соперника, а поднять собственный авторитет, пострадавший после неудачи 932 года.

В те времена Альбериху удалось противостоять атакам Гуго собственными силами. Однако его сын посчитал, что не сможет повторить отцовский успех — хотя бы потому, что его правление не вызвало такого же сочувствия, — и обратился к помощи Оттона.

В конце 960 года кардинал — диакон Иоанн и скриниарий Аццо отправились ко двору Оттона с посланием от Па­пы, в котором он просил избавить Святую Церковь и свою персону от злодеяний Беренгария и Адальберта. Папские посланцы прозрачно намекнули Оттону, что Папа не отка­зал бы в пожаловании императорского титула тому госуда­рю, который встал бы на защиту папства и Церкви²⁶.

Эти события ознаменовали собой окончательный отход от программы Альбериха, который стремился избежать лю­бого иностранного вмешательства в дела Рима. Однако со времен Альбериха политическая ситуация изменилась, и, само собой, Оттона нельзя было сравнивать с королем Гуго.

С точки зрения морали и политики Оттон оказался примерно в гой же ситуации, что и Каролинги накануне их первого вторжения в Италию. Оттон обладал неоспори­мой властью в Германии, управлял своим государством мудро, честно и справедливо, доблестно защищал границы христианского мира от набегов славян и венгров. Славу ему принесла, прежде всего, битва на р. Лех, положившая конец набегам разбойников, которые на протяжении бо­лее чем 50 лег опустошали и терроризировали Германию, Францию, Италию.

Оттон был искренне набожным человеком, как и вся его семья. Позиция, которую он занял по отношению к папскому престолу в вопросах церковной организации Германии и распространения христианства среди язычников на Востоке, была подчеркнуто уважительной. Как некогда Франция, так теперь и Германия была любимой дщерью христианской Церкви; как некогда король Франции, гак теперь и король Германии был единственным государем, у которого Папа мог попросить помощи. Оттон I, еще не получив императорскую корону из рук понтифика, уже об­ладал и доблестью, и достоинством императоров прежних времен.

Когда в 957 году умер Лиудольф, Оттон не стал возоб­новлять военные действия в Италии, понимая, что они потребуют привлечения немалых сил и что пока он не может оставить Германию. Позже, когда ситуация в Германии стабилизировалась и к просьбам беженцев из Италии до­бавились мольбы Папы, решение о вторжении в Италию было принято.

Папские легаты вновь огласили послание понтифика на собрании, которое прошло в Регенсбурге. В мае сле­дующего года на собрании в Вормсе состоялось обсужде­ние всех деталей похода и были продуманы необходимые меры в связи с предстоящим отъездом германского короля в Италию.

Поход начался в середине августа 961 года. Армию воз­главил Оттон, его сопровождала Аделаида. В собранную в Аугсбурге армию вошел весь цвет светской и духовной зна­ти Германии, а также многие беженцы из Италии.

Эта армия была намного больше, чем та, что отравля­лась в путь в 951-952 и 956-957 годах. Сначала Беренгарий и Адальберт решили сопротивляться. Адальберт, кото­рый в феврале находился в Тоскане, поехал к отцу в Верону и все еще оставался там в августе, когда Оттон собирался отправиться в поход. Возможно, Адальберт попытался ор­ганизовать оборону Веронской плотины. Но весьма сомни­тельно, что ему удалось собрать войско из 60 000 человек, как утверждает хронист, скорее всего, связавший с вой­ском Адальберта численность, которую народная молва приписывала армии Оттона. Попытка сопротивления бы­ла тотчас же парализована из-за того, что войско потребовало отречения Беренгария. Вполне возможно, что Беренгарий уже решился на этот шаг, надеясь таким образом сохранить королевство для сына, — ведь в свое время это удалось Гуго. Однако этому решительно воспротивилась Вилла. Солдаты, так и не дождавшиеся его отречения, от­казались сражаться, и войско растаяло²⁷.

Епископы и графы отправились навстречу Оттону и со­проводили его в Павию, которая отворила ворота без вся­кого сопротивления. Прежде чем оставить столицу, Беренгарий приказал разрушить королевский дворец. Оттон распорядился его восстановигь и заявил, что всем, кто пострадал от злоупотреблений Беренгария и его приспешни­ков, будет возмещен моральный и материальный ущерб. Те, кто лишился своих титулов и должностей, получили их обратно: Вальперт Миланский, Вальдон, епископ Комо, Петр, епископ Новарский, маркграф Отберг и многие дру­гие вернулись к своим прежним обязанностям. На новые почетные должности назначили тех, кто особенно старался достойно встретить нового правителя. Диакон Лиутпранд из Павии, который в своих сочинениях выразил яростную ненависть итальянцев, и свою собственную, к Беренгарию и Вилле, получил епископскую кафедру в Кремоне и стал влиятельным человеком при дворе²⁸.

Между тем аббат Аттон из Фульды отравился в Рим, чтобы сообщить о приезде германского короля и заключить все необходимые договоренности насчет его император­ской коронации. После Рождества Оттон вместе со свитой поехал из Павии в Рим. Тридцать первого января он доб­рался до Монте-Марио, 2 февраля он получил император­скую корону, а Папа — знаменитый документ, известный под названием «Привилегия Оттона» (Privilegium Ottonis), в котором содержались перечень и подтверждение всех ранее совершенных дарений папству. Согласно этому документу, значительно увеличивалась и территория папских владений.

С политической точки зрения, успех Оттона был оглу­шительным, но Беренгарий и его приспешники вполне могли нарушить мир и спокойствие в стране. Узнав о ко­ронации, Беренгарий в ярости покинул свое убежище и принялся громить соседние области²⁹.

Затем Беренгарий удалился в Сан-Лео, расположенный неподалеку от Сан-Марино, где он скрывался с 951 года. Этот город был очень хорошо укреплен. Вилла сбежала на живописный островок Сан-Джулио на озере Орта, а трое ее сыновей — Адальберт, Гвидо, Конрад-Конан — нашли при­бежище у своих друзей: в цитадели Гарда; на острове Кома-чина; в долине Травалья, к северо-востоку от озера Лугано.

Оттон возобновил военные действия, начав осаду зам­ка на островке, в котором скрывалась Вилла. Он использо­вал осадные орудия и менее чем за 2 месяца вынудил гар­низон сдаться. К началу августа все было кончено. Оттон предоставил Вилле возможность выбрать, куда она захочет удалиться, и она воспользовалась его великодушием, что­бы воссоединиться с мужем в городе Сан-Лео. Оттон рас­считывал именно на эго, гак как он хотел, чтобы она дала своему супругу понять, что все его попытки сопротивления обречены на провал.

Островок Сан-Джулио вернули Новарской церкви. А ра­ди одного из доблестных воинов Оттон совершил благо­родный поступок, вызвавший неподдельное восхищение его новых подданных, для которых проявления великоду­шия со стороны правителя были в новинку. В обороне зам­ка принимал участие некий Роберт, вассал Беренгария, шваб по происхождению. Оттон начал с ним переговоры и предложил ему щедрую плату за го, чтобы он сдал замок его солдатам. Роберт не польстился на посулы и отверг это предложение. Хотя осада продлилась еще какое-то время, Оттон не затаил на него зла. Более того, после взятия зам­ка он похвалил Роберта за верность и с радостью согласил­ся крестить ребенка, которого во время осады произвела на свет его жена³⁰.

Когда осада замка на островке Сан-Джулио заверши­лась, Оттон отправился в Комо и оставался там примерно 20 дней. Очевидно, он собирался напасть на сыновей Беренгария, но понимал, что ему не хватает людей. Поэтому он вернулся в Павию и стал ждать подкрепления из Герма­нии¹¹. Значительная часть огромного войска, которое он привел с собой из Германии осенью 961 года, уже была распущена.

Тем временем Адальберт, который какое-то время бро­дил по миру, как разбойник, прибился к сарацинам из Фраксинета и затем поехал на Корсику. Номинально Кор­сика находилась во владениях маркграфа Тосканского, но на деле одна ее часть была независима, а другая — захваче­на сарацинами. Оттуда Адальберт связался с Иоанном XII и римлянами.

Ранее Иоанн XII и римляне поклялись Оттону в том, что не будут предоставлять Беренгарию и Адальберту ни­какой помощи. Однако Папа был недоволен Оттоном, который, получив императорскую корону, не торопился передавать во владения папского престола обещанные зем­ли, поэтому он с большим интересом воспринял предло­жение Адальберта и даже выказал готовность к сотрудни­честву с ним.

Оттон не доверял ни Иоанну XII, ни римским сеньо­рам. Он считал, что они не способны выполнять самые вы­сокопарные обещания, и поэтому следил за ними. Узнав о том, что между Папой и Адальбертом установилась доволь­но тесная связь, которая могла привести к серьезным по­следствиям, он отправил в Рим проверенных людей с тем, чтобы они попросили у Папы объяснений, одновременно внимательно наблюдая за его действиями. Тогда же он ре­шил начать осаду Сан-Лео, чтобы покончить с Беренгарием.

Из Павии он спустился вдоль по течению реки По на барке к Равенне и 10 мая расположился лагерем в долине Мареккья, близ Сан-Лео.

Как и Сан-Марино, Сан-Лео был настоящим орлиным гнездом, которое почти невозможно было взять штурмом; к тому же Беренгарий наверняка подготовился к длитель­ной осаде, стянув в город достаточно сил. Оттон был полон решимости вести осаду до победного конца, но защитники осажденного города, уверенные в его неприступности, на­меревались обороняться до тех пор, пока переговоры Адаль­берта с Папой не завершатся восстанием против Оттона и германцев.

В лагере близ Сан-Лео Оттон, окруженный придворны­ми сановниками, занимался повседневными государствен­ными делами. Чиновники, дипломаты, вассалы, епископы, миряне приходили и уходили, среди прочих у Оттона по­бывали два папских легата, протоскриниарий Лев, один из высших сановников курии, и Деметрий, влиятельный представитель городской аристократии, которая поддержи­вала Иоанна XII. Они передали Оттону слова Папы, кото­рый признал, что его моральный облик оставлял желать лучшего, и обещал исправиться, но вместе с тем обвинил Оттона в том, что тот принял у себя двух его злейших вра­гов — Льва Веллегрийского и кардинала — диакона Иоан­на. Наибольшее возмущение Иоанна XII вызвал тот факт, что Оттон лично принял присягу в верности у жителей тех земель, которые он ранее обещал передать во владение папскому престолу. В свое оправдание Оттон заявил, что сначала он должен был выдворить с этих земель Беренгария. Что же касается Льва и Иоанна, то их взяли под стра­жу, когда они собирались отправиться в Константинополь, чтобы там организовать против него заговор. Вместе с ни­ми арестовали некоего Залекка, болгарина, выросшего в Венгрии, и епископа Дженцано по имени Дзаккео. При них нашли письма с подписью и печатью понтифика, со­держание которых служило прямым доказательством того, что эти люди направлялись в Венгрию, где собирались под­стрекать венгров к новому вторжению в Германию.

Чтобы опровергнуть обвинения Папы и доказать свои, Оттон послал в Рим Ландоарда, епископа Миндена, и Лиутпранда Кремонского в сопровождении небольшого от­ряда солдат. Однако Иоанн XII не внял доводам послов и через восемь дней отправил их назад к Оттону вместе с двумя своими легатами, Иоанном из Нарни и кардина­лом — диаконом Бенедиктом. Все участники этих перего­воров без конца разъезжали взад и вперед, только чтобы выиграть время. Действительно, прежде чем папские лега­ты вернулись из Сан-Лео в Рим, Адальберт высадился в портовом городе Чивита-Веккиа, где Папа устроил ему торжественный прием.

О чем говорили Иоанн XII и Адальберт, неизвестно. События последних дней стали весомым подтверждением тому, что итальянцы больше даже слышать не хотели о Беренгарии и его людях. В самом Риме множество людей поддерживало новую политику императора. Оттон обладал таким могуществом и оказывал такое серьезное влияние на умы, что трудно даже предположить, как кто-то мог надеяться на успешный итог борьбы с ним.

Узнав о римских событиях, Оттон еще некоторое вре­мя оставался под Сан-Лео, чтобы в разгаре лета не испытать на себе все тяготы климата римской сельской округи. Однако заговорщики не сумели воспользоваться предос­тавленной им таким образом передышкой. Когда жара не­много спала, император выступил на Рим с частью войска, приказав остальным продолжать осаду Сан-Лео. Как толь­ко он приблизился к стенам Вечного города, Иоанн XII и Адальберг сбежали, прихватив с собой значительную часть сокровищ из собора св. Петра, и укрылись в Тиволи.

Оттон вошел в Рим и три дня спустя открыл заседание Собора, который сместил Иоанна XII, избрав на его место Льва VIII³².

Иоанн XII сбежал в Капую, а Адальберт просто исчез. Эти известия лишили сторонников Беренгария последней надежды на успех, и они прекратили борьбу, сдавая один рубеж за другим. Первой пала цитадель Гарда, которую осаждали войска епископов и графов соседних районов. Чуть позже сдались защитники города Сан-Лео и, наконец, острова Комачина. Остров немедленно передали во владе­ния Вальдону из Комо, который руководил его осадой.

Особенно важным событием стало взятие Сан-Лео, во время которого в плен попали Беренгарий и Вилла. В из­гнание в Бамберг их отправили под столь надежным кон­воем, что в хрониках того времени нашлось лишь упоми­нание о смерти короля 6 августа 966 года и о постриге королевы в монахини. Герберга, жена Адальберта, какое-то время укрывалась в Бургундии у отца, графа Дижона. Сынишку, которого она не смогла забрать с собой, позже благополучно вывез из Италии некий монах. Он скрылся вместе с мальчиком по ту сторону Альп и долгое время напрасно надеялся на возрождение славы его отца. Двух дочерей Беренгария, которые разделили с родителями все тяготы осады, препроводили в Германию к императрице Аделаиде. Одна из них — Гизла — ушла в монастырь, другая — Розала-Сюзанна — в 968 году вышла замуж за Арнульфа, маркграфа Фландрии, а после его смерти стала женой французского короля Роберта. Самая старшая из дочерей — Герберга — уже давно была замужем за марк­графом Алерамом³³.

Сыновья Беренгария и Виллы не сложили оружия даже тогда, когда их отец и мать попали в плен. После взятия Сан-Лео пошли слухи о том, что Адальберт сбежал на Кор­сику, но затем его обнаружили в Сполетском маркграфст­ве, и Оттон поехал туда, чтобы схватить его. Вместо этого в плен попал капеллан императора, которого подвергли бичеванию, отвезли на Корсику и держали гам некоторое время в заточении. Этот эпизод второстепенного значения в очередной раз свидетельствует о жестокости и недально­видности Адальберта. Оттон никогда бы не стал оскорб­лять или пытать капеллана соперника, а постарался бы добиться его благорасположения и использовать его в сво­их целях.

Все же у справедливого и великодушного Оттона были враги, а у туповатого и жестокого Адальберта оставались друзья, среди которых, в первую очередь, следует отметить епископа Пьяченцы Сигульфа, а также нескольких графов, чьи имена нам не известны. По-видимому, они располага­ли достаточными силами и, когда Оттон в январе 965 года вернулся в Германию, решились на восстание.

Император отправил в бой с мятежниками герцога Бурхарда Швабского. Его люди и сохранившие ему верность итальянцы спустились вдоль По на барках и 25 июня выса­дились в непосредственной близости от вражеского лаге­ря. Тотчас же началось сражение. Один из сыновей Берен­гария, маркграф Гвидо, пал в бою, как и многие его люди. Адальберт и Конрад-Конан спаслись бегством.

Бурхард вернулся на родину с победой и, чтобы сохра­нить для потомков память об этом достославном событии, дал обет в Гроссмюнстерском аббатстве в Цюрихе³⁴.

Гвидо, епископ Модены и императорский архиканц­лер, который перешел на сторону Адальберта и согласился выполнить дипломатическую миссию при дворе Оттона, был арестован и отправлен в изгнание в район славянских поселений. На следующий год, когда Оттон приехал в Ита­лию, Сигульфа из Пьяченцы и основных зачинщиков мя­тежа также выслали в Саксонию и во Франконию³⁵.

После битвы у По Адальберт нашел прибежище в Апен­нинах и продолжил плести интриги, стараясь любыми спо­собами навредить врагу и раздувая смуту. Тем не менее он понял, что своими силами не сможет избавить страну от германского владычества, и стал задумываться о могуще­ственном союзнике. Вспомнив, как два столетия тому на­зад поступил Адальгиз* (* Адальгиз — сын последнего лангобардского короля Дезидерия (756—774). После того как Карл Великий захватил Ита­лию, Адальгиз заключил союз с византийцами и пытался отвое­вать земли и корону своего отца. (Примеч. ред.)), Адальберт обратился за помощью к византийцам.

Византийцы, которых оскорбило то, что Оттон заявил о возрождении Римской империи, и обеспокоили его оче­видные намерения подчинить своей власти Южную Ита­лию, были готовы к союзу с любыми врагами новоявлен­ного императора.

В июле 968 года Лиутпранд Кремонский, отправивший­ся с дипломатической миссией в Константинополь, увидел там посла Адальберта и сделал для себя вывод о том, что император Никифор собирался поддержать бывшего коро­ля Италии в его противостоянии Оттону, который лишил его власти.

Адальберт сообщил византийцам, что имеет в своем распоряжении примерно восьмитысячное войско и готов вместе с союзниками дать Оттону сражение в Южной Ита­лии. Однако он попросил денег, в которых отчаянно нуж­дался. Никифор заявил, что даст необходимую сумму, если Адальберг наглядно продемонстрирует ему восемь тысяч воинов на поле боя, а сам отправится в качестве заложни­ка в Бари, передав командование своему брату Конраду-Конану.

Увы, восьмитысячное войско так и не вышло на поле боя. Конрад-Конан договорился с Оттоном, а Адальберт отправился в Бургундию к жене и тестю.

Так закончилась история династии Анскаридов.

Восемьдесят лет тому назад из Бургундии в Италию вы­ехал граф Анскарий, полный честолюбивых намерений. Он стал маркграфом Иерейским, одним из самых могущест­венных сеньоров Игалии. Его сын Адальберт женился на дочери короля и вершил судьбу короны и королевства. Его племянник Беренгарий правил вместе со своим сыном Адальбертом, но им пришлось узнать, как страшно падать с тех высот, на которые они забрались. Усталый и раз­очарованный Адальберг вернулся на земли своих предков, чтобы через три года умереть в Отене, в полном забвении. Однако последний отпрыск этого рода, маленький Оттон-Вильгельм, стал одним из первых лиц Бургундского герцогства. После смерти Ардуина Иерейского в 1014 году итальянцы чуть не пригласили его править в собственном королевстве³⁶.

Но эти события положили конец не только серии при­ключений Анскаридов. Суровый Адальберт оказался по­следним героем в истории королей Италии.

Итальянцы сочинили насмешливую песенку (cantilena) о нем, о его похождениях, о его былом величии и о его падении:

Ну же, ну же, Адальберт, поднявшийся выше небес,

не знал ты бедности и несчастий, кто ты был и кто ты есть.

Грядет король Оттон, правитель нашего народа,

………………………………………………………….

Тебе, Адальберт, остается убраться в лес,

а Оттону — вся слава и честь.

(Landulfus. Hist. Mediol.)*.

(*Aga, age, iam Alberte ultra Decium superbe,

disce miser et miselle, quid fuisis aut quid es.

Adest Otto rex, nostrorum regens sceptrum populorum

………………………………………………………….

Te, Alberte, decet nemus, et Ottonem manet decus.)

Хотя итальянцы и сложили эту дерзкую песенку, они, сами того не замечая, восхищались упорством и силой духа Адальберта. Память о его приключениях и странствиях жи­ла еще долго, и в фольклорной традиции его черты слива­ются с образом Адальгиза, последнего короля лангобардов, который, так же как и Адальберт, продолжал сражаться, когда все уже было потеряно³⁷.

Адальберт — как и Адальгиз — рвался в бой из често­любия, желая сохранить королевство. За ним пошли те не­многие амбициозные неудачники, которые не успели во­время перейти на сторону противника. Все остальные, обеспечив себе доходные места при новом государе, тихо и мирно приспособились к универсальной концепции сред­невековой империи.