VIII

ЛЮДИ И ИНСТИТУТЫ

Гвидо, Ламберт и Гуго. — Столица. — Графы дворца и маркграфы. — Советники. — Королевская ассамблея. — Пожалования и привилегии: имущество короны и частные

владения. — Королевская администрация. — Войско. — Международные отношения. — Придворная жизнь и культура. — «Бургундцы»: графы, маркграфы, королевские судьи, канцлеры и архиканцлеры, епископы и аббаты. — Заключение.

Самыми яркими личностями из всех королей и импе­раторов, которые оказывались на итальянском престоле, без сомнения, можно назвать Гвидо, Ламберта и Гуго. В своем правлении они руководствовались собственными амбициями, но их действия не были продиктованы мало­душными или мелочными мотивами. Восприняв традиции лучших монархов из династии Каролингов, они решали поставленные проблемы в духе своего времени и с одобре­ния окружавших их сторонников.

На долю Гвидо и Ламберта выпали слишком недолгие и бурные годы правления, поэтому они не успели насла­диться плодами своей государственной деятельности. Гви­до оставался на троне пять лет, Ламберт не правил и двух. Получить ощутимые результаты удалось только Гуго. Он понимал, что обладание королевским титулом сопряжено с огромной ответственностью, и поэтому использовал лю­бые возможности для установления прочих дипломатиче­ских отношений с соседними странами и поддерживал их в соответствии с принципом равенства. Он ощущал необ­ходимость контроля над феодальной иерархией и ее жест­кого подчинения королевской власти. Он чувствовал, что нужно поддерживать государственные институты и бороть­ся с расхищением государственного имущества и посягательствами на права короны. Для решения этих задач Гуго использовал все средства и всех людей, которые оказыва­лись в его распоряжении.

В какой-то момент, с 940 по 942 год, он как будто бы справился со всеми трудностями, которые не смогли пре­одолеть его предшественники: была проведена реформа го­сударственного устройства, была налажена работа аппара­та управления, центром которого вновь стал королевский дворец, поднятый из руин. В стране установился порядок. Вся лангобардская Италия подчинялась его власти. Гуго лично осуществлял руководство страной с севера Апеннин и передал часть полномочий своему сыну Губерту, кото­рый обосновался на юге. Многие из тех, кто организовы­вал против короля заговоры и сражался на стороне Беренгария, Людовика, Рудольфа, уже умерли или уступили свои места другим людям. Новое политическое окружение, ме­нее беспокойное и ожесточенное, было не слишком распо­ложено к политическим авантюрам.

Место на троне с Гуго делил стоявший на пороге совер­шеннолетия Лотарь, которого все признавали его будущим наследником. Рим отказал Гуго в императорском титуле, но Византийская империя — самая могущественная воен­ная и политическая держава того времени — оказала коро­лю поддержку в борьбе с сарацинами. Византийцы проси­ли у Гуго дочь, чтобы сделать ее императрицей.

Пришлось бы обратиться к эпохе Людовика II в поис­ках времени, когда государство наслаждалось такой же ста­бильностью во внутренней политике и пользовалось таким же авторитетом на международной арене. Но как раз тогда, когда Гуго уже практически добился поставленной цели, его политический режим пошатнулся.

Беренгарий сбежал за границу и заявил о своих намере­ниях вернуться в Италию, чтобы освободить ее от «тира­нии»: этого оказалось достаточно, чтобы все рухнуло.

Светские феодалы и представители духовенства ничуть не изменились, хотя вот уже 20 лет не проявляли никакого волнения. При этом они не могли простить королю суро­вости в проявлении королевских полномочий, жесткого управления, несогласия с их многочисленными прерогативами и возраставшим могуществом. Верными королю не остались и горожане (сives). Они никогда не теряли права участвовать в управлении государством (civitas), доблестно откликнулись на призыв сразиться с венграми¹, но тоже затаили злобу на Гуго и чего-то ждали от Беренгария. Не иначе, они надеялись, что он вернет им исконные права: свободу собраний, возможность участвовать в выборах и утверждении епископа, — а также облегчит налоговое бре­мя. Но Беренгарий смог удержаться на плаву лишь потому, что использовал позаимствованные у Гуго методы правле­ния. В свою очередь их с успехом применил Оттон Сак­сонский.

Со времен Карла Великого королевская администрация находилась во дворце (palatium) в Павии, и руководство в ней осуществляли граф дворца (comes palatii) и камерарий (camerarius). Восстановление королевского дворца, постра­давшего во время пожара 924 года, сопровождалось пере­устройством административных служб. Королевская па­лата, дворцовый суд возобновили свою работу, и Павия действительно превратилась в столицу королевства (caput regni).

Город, который в 928 году венгры предали огню, был восстановлен в начале правления Гуго. Его обнесли новой, более широкой крепостной стеной. Епископы и аббаты крупных монастырей, которые часто приезжали в столицу по своим делам, строили и перестраивали свои celle, curtex церкви, посвященные святому покровителю, резиденции, где епископ или аббат останавливались в столице. Сеllе и сиrtех получали название от резиденции епископа или аб­бата, который построил их — церковь святого Амвросия, церковь Евсевия de curte Vercellina и т. д. Таким образом, в какой-то мере столичные строения являлись символиче­ским отображением государства³.

Самым высокопоставленным сановником в Итальян­ском королевстве был граф дворца, но со времен первых королей сохранилось очень мало имен людей, которые занимали эту должность. До нас дошли сведения только об одном графе дворца — о графе Манфреде Миланском, ко­торый сохранил свою должность и при Гвидо, и при Арнульфе (в 894 г.). После того как он заплатил жизнью за свою вторую измену в 895-896 годах, при Ламберте, графом дворца стал Ансельм. При Беренгарии I эту должность за­нимали Сигифред и Ольдерих, и оба плохо кончили. От двух периодов пребывания у власти Людовика Прованско­го сохранилось упоминание об одном графе дворца, уже упомянутом Сигифреде, а имена людей, занимавших этот пост при Рудольфе, не сохранились.

Длинный и, возможно, полный список людей, зани­мавших должность графа дворца, сохранился со времен правления Гуго и Лотаря: Гильберт, Сансон, Сарилон, Гу­берт, Ланфранк. Однако с приходом к власти Беренгария II список вновь прерывается. Общеизвестным фактом явля­ется то, что в основные обязанности графа дворца входило руководство королевским трибуналом, который управлял судебными органами всего государства, контролировал су­ды на местах, осуществлял высшее руководство над двор­цовой правовой палатой, назначал судей и писцов, защит­ников (аdvocati)* (* Защитник (advocatus) — светское лицо, представлявшее интересы монастыря или церкви в миру. (Примеч. ред.)) церквей и монастырей, опекунов вдовам и сиротам. Он исполнял свои обязанности в королевском дворце в Павии или же ездил по стране в сопровождении королевских судей и писцов.

В королевствах каролингской и посткаролингской эпо­хи графы дворца, помимо всего остального, выполняли важные руководящие функции управления государством, но вряд ли Гуго, столь недоверчивый и осторожный, пре­доставил бы своим графам дворца свободу действий⁴.

Гораздо большей свободой и автономией пользовались маркграфы, находившиеся вдали от столицы и от королев­ского надзора. Этой автономией не пользовались только те, кто передавал маркграфство по наследству от отца к сыну, считая ее независимым княжеством. Заметим, на­пример, что уже в самом начале правления Гуго Вьеннско-го Винкерий, маркграф Истрийский, стал главным действующим лицом весьма показательного эпизода. В 933 году венецианцы совершили на территории, подпадавшей под его юрисдикцию, проступок, который, по его мнению, ущемлял его права как правителя. Принятые Винкерием по этому поводу меры шли вразрез с привилегиями, кото­рые Гуго предоставил венецианцам в 927 году: конфиска­ция имущества у венецианцев и у патриарха Градо, а также у епископов Торчелло и Оливоло, вовлеченных в это дело, захват кораблей, налоговый произвол и даже убийства — все это закончилось тем, что венецианский дож запретил жителям Венеции торговать с Истрией. Эта мера повлекла за собой столь серьезные последствия, что маркграф Вин­керий обратился к посредничеству патриарха Градо для за­ключения мира.

Патриарх поехал в Венецию и провел с дожем Петром II Кандиани переговоры, в результате которых в Венецию от­правился сам маркграф Винкерий в сопровождении епи­скопов Иоанна из Полы и Фирмина из Читтановы, а также многочисленных представителей истрийских городов. Они признали свои ошибки, пообещали от имени епископов и населения разных городов Истрии соблюдать имуществен­ные права патриарха, епископов Торчелло и Оливоло, вы­платить все старинные долги истрийцев венецианцам, под­держивать пошлины и налоги в установленных рамках, не чинить никаких препятствий морским перевозкам. Кроме того, они обязались «в случае, если король прикажет со­вершить против венецианцев какое-нибудь зло», сразу же предупредить венецианских купцов, чтобы они могли не­вредимыми вернуться на родину. Это последнее обещание достаточно сложно сочетать с обязательством неукосни­тельно выполнять королевские приказы. Процесс перего­воров свидетельствует о том, что маркграф мог общаться с иностранными властями и заключать с ними договоры без ведома короля. Однако нужно учитывать, что Гуго намере­вался урезать эту автономию и сосредоточить в собствен­ных руках руководство всеми государственными делами⁵.

Лишь немногие во время правления Гуго — и его пред­шественников — удостоились высокого звания советника (consiliarius). Гвидо пожаловал это звание Манфреду, графу Миланскому, маркграфу Анскарию, епископу Гвибоду, гра­фу Ливульфу. Ламберт удостоил этой чести только двоих: графа Радальда и графа Абруццо Аццо. Напротив, Беренгарий значительно увеличил количество советников: в их ряды попали Вальфред, граф Веронский, Эгилульф, епи­скоп Мантуанский, некий Рестальд, маркиз Анскарий и граф Сигифред, епископ Виченцы Виталий и граф Ве­ронский Ансельм, маркграф Ольдерих, граф дворца, граф Гримальд, граф Гунтарий. При Людовике III в числе со­ветников значились граф Валансьена Адалельм, епископ Комо Лиутард, граф дворца Сигифред, маркграф Иврейский Адальберт. При Рудольфе звания советника удостои­лись архиепископ Миланский Ламберт, епископ Пьяченцы Гвидо, епископ Тортоны Беато, Эрменгарда Иврейская, маркграф Бонифаций. Гуго пожаловал это звание Адаль­берту, епископу Бергамо, Нотхерию, епископу Вероны, Сигифреду, епископу Пармы, графу Сансону, архиеписко­пу Хильдуину, епископу Пьяченцы Гвидо. Однако нет ни­каких указаний на то, что эти советники заседали в каком бы то ни было королевском совете. Более того, создается впечатление, что звание советника присваивалось случай­ным образом и не подразумевало под собой никаких точ­ных полномочий. А вот тайные советники (auricularius) имели достаточно четкие обязанности. Этого звания при Беренгарии I удостоились епископ Брешии Ардинг, епи­скоп Пьяченцы Гвидо, а также епископ Пармы Айкард⁶.

В отличие от королевского совета, оживленную и актив­ную деятельность развивала королевская ассамблея. Ее тра­диции складывались веками, и ее участники оказывали со­противление и навязывали свои условия не одному коро­лю и не одному императору⁷.

Согласно правовым нормам, состав ассамблеи не дол­жен был измениться со времен последних Каролингов, но от бесконечного числа собраний, проведенных ею при итальянских королях, не сохранилось ни одного протоко­ла, ни одного списка участников. В ассамблеях должны были принимать участие архиепископы, епископы, аббаты, маркграфы, графы, королевские вассалы, королевские су­дьи со всех районов государства, но на деле, скорей всего, постоянно в заседаниях участвовали не все жители терри­тории к югу от Апеннин и далеко не всегда.

Со стародавних лангобардских времен прерогативой созыва ассамблеи пользовался сам король, исключая пе­риоды междуцарствия, когда ассамблею, на которой долж­но было произойти избрание нового короля, собирал са­мый старый из герцогов или герцог Павии. В эпоху франков законный наследник усопшего короля, который на деле сразу же перенимал власть от отца, сам созывал ассамб­лею, где утверждалось его наследственное право. С 888 го­да ассамблея не раз собиралась для избрания короля, и можно предположить, что ее созывал самый влиятельный представитель правящей группировки, приглашая ее уча­стников утвердить избрание короля, пришедшего к власти силой, — как Гвидо, или назначенного во время предвари­тельно проводившихся переговоров — как Людовик, Ру­дольф, Гуго. На этом основывалось предубеждение о при­сущей ассамблее свободе собраний и ее независимости от королевской воли. С таким положением вещей покончил Гуго, сославшись на старинную королевскую прерогативу, однако эти решительные меры удались ему не вполне, по­скольку ассамблея 945 года была проведена, разумеется, отнюдь не по его инициативе.

Ассамблея должна была рассматривать проблемы «спо­койствия в государстве и процветания христианской ве­ры» (de regni stabilitate et christianae religionis augumentum)⁸, но в эту формулировку входили самые разнообразные во­просы внутренней и внешней политики. Ассамблею, на которой должны были решаться внутригосударственные проблемы, обычно созывали в Павии, но иногда, в силу каких-либо обстоятельств, — в ином месте. Проблемы, связанные с отношениями Итальянского королевства с империей и папским престолом, обсуждались на более тор­жественных собраниях, которые проводились в Равенне, старинном имперском городе.

В эпоху правления Каролингов одной из важнейших функций ассамблеи было законотворчество. Во время существования независимого государства ассамблея уделяла все меньше и меньше внимания этой стороне государственной деятельности. До нас дошли сведения лишь о двух капиту­ляриях: одном — со времен правления Гвидо, другом — со времен правления Ламберта. Со времен правления Беренгария I, Людовика III, Рудольфа II, Гуго, Беренгария II не сохранилось ни законов, ни декретов.

Руководство внешней политикой, по всей видимости, никогда не входило в компетенцию итальянской ассамб­леи, в отличие от ассамблеи франков или германцев. Впро­чем, это не исключает возможности того, что на заседани­ях магнаты выражали свое согласие или недовольство по поводу заключения союзов, мирных договоров или начала военных действий. В том, что король должен был выслу­шать мнение аристократии, прежде чем принять или от­клонить предложение о союзничестве, а также о связан­ных с ним политических или военных преимуществах, нет никаких сомнений. Об этом свидетельствует, например, то, что в 935 году послы византийского императора Ро­мана Лакапина пожаловали щедрые дары шести еписко­пам и семи графам, которых они считали особенно влия­тельными, чтобы заручиться поддержкой Гуго в военных действиях против лангобардских князей в византийской Италии⁹.

Участники ассамблеи рассматривали в первую очередь вопросы из области внутренней политики: например, в 901 и в 928 годах главной темой дискуссии были последствия набегов венгров; в 929 году интерес собравшихся был при­кован к хищениям, которым подвергся монастырь Боббио; в 945 году на повестке дня стояло обращение каноников из Верчелли к королю¹⁰. Однако, изыскивая темы, которые могли стать предметом обсуждения на королевской ассамб­лее, следует вспомнить о ее, хотя и косвенной, связи с го­родскими собраниями. Хотя о порядке проведения город­ских собраний нам известно довольно мало, можно все же отметить, что на них должны были выступать или хотя бы присутствовать епископы, графы, королевские судьи и чи­новники, после чего им неминуемо следовало донести до королевской ассамблеи мнения и пожелания горожан¹¹.

Подобно Каролингам, короли Италии порой совмеща­ли заседания королевского трибунала и королевской ас­самблеи для рассмотрения особенно важных дел, но, по всей видимости, в компетенцию ассамблеи не входил кон­троль над финансовой администрацией государства. В кон­це IX — начале X века ассамблея чаще всего выполняла функцию органа, избиравшего короля.

Короли, наследовавшие власть в государстве, вступали на трон по решению ассамблеи; но впоследствии ассамб­лея, собиравшаяся в другом и, возможно, неполном соста­ве, могла лишить их власти (временно или навсегда) и из­брать нового короля.

После избрания Беренгария в 887-888 годах ассамблея принимала решение об избрании Гвидо в 889-м, Людовика в 900-м, Рудольфа в 922 году. Впоследствии ассамблея при­знала недействительным избрание Рудольфа, одобрив кан­дидатуру Гуго. В 931 году — простая формальность — был избран юный Лотарь, чье право на правление впоследст­вии, в 945 году, подтвердила та самая ассамблея, которая была готова противопоставить ему Беренгария II, избран­ного позже, в 950 году.

Избирательное право являлось непреходящей угрозой для стабильности власти, и если ассамблея всячески под­черкивала его значимость, то король его опасался. В дан­ном случае чрезмерная сговорчивость и необдуманная не­уступчивость таили в себе одинаковую опасность. Гвидо попытался применить силу, но нажил себе множество вра­гов, которые поддержали Арнульфа Германского. Беренга-рий II не отличался такой же предприимчивостью, как его первый противник, и находился в постоянном страхе от того, что количество противников может увеличиться. Он попробовал добиться популярности за счет щедрости и снисходительности, но не преуспел в этой затее и попла­тился за нее жизнью. Гуго сначала вел себя очень осторож­но, но затем сменил тактику. Лиутпранд отмечал, что «не­навистный король Гуго подчинил своей суровой власти всех италиков». А гораздо позже Арнульф вспоминал, как Гуго «ужасающе надменно себя вел, забыв, что сказано: „государем тебя сделали, не возносись; будь между другими как один из них, но не пытайся стать выше, чем наивыс­шим из них", и стал для всех невыносимым»¹². Гуго уда­лось продержаться у власти 21 год не потому, что он усми­рил крупных феодалов и подчинил своей воле ассамблею. Он вовремя, тем или иным способом, избавлялся от заговорщиков и соперников. От его взора ускользнул лишь Беренгарий, и на этом правлению Гуго пришел конец.

Для того чтобы сохранить благорасположение магна­тов, правители во многих случаях не жалели для них даров, уступок и привилегий. Гвидо и вслед за ним Ламберт сле­довали этой тактике с особой осмотрительностью, очевид­но, не желая опустошать казну и способствовать чрезмер­ному росту благополучия своих подданных, и без того из­лишне могущественных. Епископы, которые сыграли роль первостепенной важности в избрании Гвидо и поддержи­вали его правление, также получили весьма скромные да­ры. Самый крупный дар от короны получил в 889 году Зенобий из Фьезоле: поместье и «леса». Другим пришлось довольствоваться меньшим — несколькими церквушками и подтверждениями прав на то, что у них уже было. Сведе­ния об уступках епископу Модены, сделанных в 891 году, выделяются на общем фоне, однако существует свидетель­ство о том, что в 898 году граф Модены был жив¹³. Кроме того, Ламберт на той самой ассамблее в Равенне, где вос­становились его отношения с папством, принял необходи­мые меры предосторожности для того, чтобы епископы, приобретая государственное имущество, не наносили чрез­мерного вреда королевскому фиску.

В отличие от Гвидо и Ламберта, Беренгарий I проде­монстрировал неслыханную щедрость. Сначала он усту­пил епископу Мантуи всю прибыль от налогов с города и порта, а также от налогов на продажу продуктов во всем графстве и доход от чеканки монеты. Став единоличным правителем, он сперва ограничился подтверждением всех уступок Гвидо и Ламберта и предоставлением налоговых льгот. Позже, узнав об условиях существования города Бергамо под игом собственных графов и под угрозой напа­дения венгров, он передал епископу права графа, включая право сбора налогов. Впрочем, это была временная мера, поскольку и через несколько лет в этой местности остава­лись графы: сначала Суппон, а затем Гильберт, глава ста­рой династии.

Епископ Тревизо, в распоряжении которого уже нахо­дилась треть прибыли от налогов с города и порта, а так­же треть доходов от чеканки монеты, получил от Беренгария и остальные две трети. Епископ Кремоны был освобо­жден как от выплаты налогов, которые казна должна была получать с города и в его округе на протяжении трех миль, так и от подчинения королевским чиновникам. Таким образом, Кремона полностью переходила в распоряже­ние епископа, которому оставалось лишь получить титул графа¹⁴.

Гуго положил начало существованию в государстве пра­вовой и налоговой базы, с помощью которой ему, по край­ней мере, отчасти удалось добиться поставленной цели. Эта система просуществовала на протяжении всей эпохи Оттонов.

Поднявшись на трон, новый король вступил во владе­ние тем имуществом короны, которое пощадила расточи­тельность его предшественников. Бессмысленно пытаться анализировать общий состав этого имущества, поскольку в сохранившихся документах упоминаются лишь отдель­ные владения и блага, которые доставались от короны но­вому владельцу¹⁵.

Гуго был первым — и единственным — среди этих ко­ролей, кто различал свое личное имущество и достояние короны. Народная молва приписывала ему обладание не­сметным богатством: приехав в Италию, он сохранил свои вотчинные владения в Провансе. Хотя впоследствии он передал значительную часть своего имущества церквам, монастырям, родственникам в Провансе, та часть его вла­дений, которую он передал по завещанию племяннице Берте, составляла более двадцати вилл.

В новом королевстве Гуго накопил не менее значитель­ные владения вкупе с имуществом, которое он унаследовал от матери, Берты Тосканской, и конфисковал у Ламберта и Бозона¹⁶.

Личным имуществом, как и достоянием короны, судя по всему, распоряжался камерарий (camerarius), ставший одной из главных фигур в государстве. Помимо управле­ния имущественной базой он взыскивал прямые и косвен­ные налоги, взимал денежные штрафы и те подати, кото­рые впоследствии стали называть оброком, а также следил за расходами двора и государства.

Неспроста единственные дошедшие до нас имена камерариев восходят ко временам правления Гуго: эту долж­ность занимал Иоанн в 942-м, Гуго в 947 году, Гизульф, который появился в администрации при Гуго и Лотаре и сохранил должность при Беренгарии II и Оттоне I. Неиз­вестно, сколько времени это место занимал некий Кельзо, упомянутый в документе от 988 года (где речь шла о его вдове и детях), поскольку должность Гизульфа унаследо­вал его сын Айральд¹⁷.

Личное имущество и достояние короны, как правило, различались и в делах упоминались с использованием двух формулировок: «имущество в нашем праве» (res iuris nostri) в первом случае и «имущество в праве нашего королевст­ва» (res iuris regni nostri) во втором. При Гуго имущество раздаривалось гораздо реже, чем при Беренгарии. Реже и в гораздо меньших размерах жаловали налоговые льготы. О передаче королевского имущества упоминается примерно в 65 из 180 грамот, которые Беренгарии как король и им­ператор издал за 30 лет правления, и лишь в 17 из 83 грамот Гуго и Лотаря. Предоставлению налоговых льгот посвяще­но 23,5% грамот Беренгария, и только 6,2% — Гуго. В то время как Беренгарии, не считая мелких даров, передал во владение другим пятнадцать поместий из достояния коро­ны, Гуго отдал лишь три поместья из государственного имущества и шесть — из своего личного. Немногочислен­ные пожалования налоговых льгот были к тому же весьма незначительными: налоги с долины Агреддо, освобожде­ние от государственных повинностей владений церквей Борго Сан-Доннино и св. Марии Пармской, временное по­жалование порта на р. Тичино, уступка судебных прав и налоговых льгот одному графу над его поместьем. Гуго не мог отказать некоторым епископам в подтверждении привилегий, которые они получили от первых королей Италии, подтвердил или вновь пожаловал налоговый им­мунитет и mundiburdis* (* Mundiburdis — право опеки и собственности. (Примеч. ред.)) многим монастырям, но избегал предоставлять епископам временные права на владение го­родами. Лишь ближе к концу своего правления он решил­ся передать каноникам Комо доходы от моста и плотин Кьявенны. Немного позднее Гуго уступил церкви в Реджо земли из имущества короны на три мили от городских стен вместе со всеми доходами от сбора налогов, но не препо­ручая горожан «власти и защите епископа» (sub potestate et defensione episcopi) и не давая указания о том, «чтобы никто из государственных или королевских людей в городских стенах... не претендовал ни на власть, ни на таможенные или портовые пошлины», как это сделал Беренгарии в Кре­моне и Бергамо. Гуго шел на уступки очень неохотно и делал это лишь тогда, когда в преддверии возвращения Бе­ренгария чувствовал необходимость подкрепить верность своих вассалов¹⁸.

Вполне логично, что сокращение отчуждаемого коро­ной имущества сочеталось с методичным восстановлением старинных прав и привилегий государственного аппарата. Этот процесс сопровождался планомерным и скрупулез­ным выявлением всех податей и налогов, которые должны были поступать в королевскую казну, составлением соот­ветствующих описей, служивших основой для деятель­ности камерариев и их помощников. Заметим в скобках, что эти инвентарии послужили одним из источников для составления знаменитого «Права города Павии» (Honorantie civitas Papie), по которым можно в общих чертах восста­новить таможенную систему государства и схему органи­зации ремесла и торговли Северной Италии с IX по XI век.

«Право города Павии» является свидетельством тому, что золото в королевскую казну поступало не из частных или государственных земельных владений, а в виде денеж­ных штрафов, податей, таможенных пошлин и всех тех прямых и косвенных налогов, которые в любые времена изобретала и приумножала фантазия правителей.

Впрочем, не нужно забывать о том, что период правле­ния королей Италии совпал со временем крупнейших на­бегов венгров. Это был период катастрофического упадка в экономике, когда были использованы все накопленные за мирную каролингскую эпоху резервы. Северная Италия лежала в руинах. Это было время глубокого социального и политического переустройства, результат которого сказал­ся в недалеком будущем.

Противостояние набегам венгров должно было стать (но не стало) основным направлением военной политики итальянских королей, которые ограничились сражениями друг с другом, и, говоря откровенно, сражались они без особого ожесточения. Неизвестно, существовала ли во вре­мена Гвидо, а затем Рудольфа, Гуго и Беренгария II долж­ность «графа войска» (comes militiae), упомянутая в доку­ментах первых лет правления Беренгария. Впрочем, какие обязанности должен был выполнять занимавший эту долж­ность человек, также неизвестно¹⁹.

Предполагают, что Беренгарий собрал для отпора венг­рам армию в 15 000 воинов, однако почерпнуть сведения о численности отрядов, принимавших участие в сражениях в Брешии, в Треббии, во Фьоренцуоле, неоткуда. Нет воз­можности составить хоть какое-нибудь представление о со­ставе войск, с которыми Гуго отправлялся в походы на Рим, противостоял Арнульфу в битве при Буссоленго, бил­ся с сарацинами под Фраксинетом. Известно лишь то, что он прибегал к услугам бургундских наемников, но сколько их было, сказать тоже нельзя. Завеса тайны покрывает и войско, с которым Адальберт пытался прорваться через Ве­ронскую плотину в 962-м и сражался на р. По в 966 году. Иными словами, военную историю Итальянского королев­ства нельзя назвать особо выдающейся.

История международных отношений, в которые всту­пали итальянские короли, — намного интереснее, чем во­енная история. Беренгарий I ограничился выяснением от­ношений с Арнульфом Каринтийским, о чем мы уже гово­рили. Гвидо лишь поддерживал связь с Фульком Реймским во Франции, а о Рудольфе II сказать практически нечего. Правда, Гуго уделял повышенное внимание связям с со­седними государствами, постепенно выходя из периода изоляции, последовавшего за распадом империи Каролингов.

Письма, в которых Гуго сообщал своим «коллегам» о своем вступлении на трон Итальянского королевства, дали бы историкам весьма интересный материал. Поэтому оста­ется лишь горько сожалеть о том, что Лиутпранд, которому Гуго поручил отвезти эти письма, весьма детально описал дары, переданные в Византию его отцом, но даже не на­мекнул на содержание самих писем²⁰.

В начале своего правления Гуго был занят в первую оче­редь налаживанием отношений с Иоанном X. Папа был самой серьезной политической фигурой на Апеннинском полуострове, в чем Гвидо и Ламберт убедились на собст­венном горьком опыте. Благодаря своим дружественным отношениям с Иоанном X Беренгарий получил император­скую корону. Гуго собирался пойти по такому же пути и приложил все усилия для достижения этой цели. Он регу­лярно проводил переговоры с Иоанном X, сочетался бра­ком с Мароцией, сражался и заключал перемирия с Альберихом, но так и не преуспел в своих начинаниях.

Императорский титул на протяжении вот уже 125 лет был неразрывно связан с короной Италии. Не претендуя на него, Гуго, как и все его современники, отказал бы себе в самой главной прерогативе. Но для Альбериха появление нового императора было бы катастрофой: оно положило бы конец образу правления, который облек властью и сла­вой самого Альбериха и принес мир и спокойствие в Рим. Столкновение двух этих позиций привело к состоянию не­прекращающейся войны. Удивительно, но такой ловкий и циничный политик, как Гуго, не догадался, что вырванная силой императорская корона не принесет ему и доли того престижа, который дало бы ему свободное и обдуманное волеизъявление понтифика. В данном случае история по­казывает нам один из примеров того, как ловкие и цинич­ные люди выбирают неверный путь и упорно идут по нему до конца, вопреки всем и всему.

Альберих с подчеркнутым уважением относился к ре­лигиозной независимости понтификов, оставляя за собой право принятия любых решений в области политики. Бы­ло бы весьма любопытно узнать, какие отношения связы­вали Гуго и Пап, которые находились на престоле во вре­мя его длительного конфликта с Альберихом. Мирный до­говор 936 года был заключен после вмешательства Папы Льва VII, при посредничестве аббата Эда из Клюни; по ходатайству Гуго и Лотаря Лев VII пожаловал Эду две зна­чительные привилегии. Также неизвестно, какую позицию по отношению к королю занимали трое Пап: Стефан VIII, наблюдавший появление Гуго в Риме и его отъезд оттуда в 941 году; Марин II, чей период правления совпал с возоб­новлением мирных переговоров Эдом из Клюни, и Ага-пит II, ставший очевидцем заключения мирного договора, который более никогда не был расторгнут, поскольку Гуго вскоре умер.

Столь же важными для Италии были отношения с Ви­зантией, которые Гуго начал налаживать, как только взо­шел на трон, и в дальнейшем тщательно поддерживал. Сле­дуя по проложенному Гуго пути, Беренгарий II и Адаль­берт сохраняли связь с Византией и старались заручиться ее поддержкой.

Гуго возобновил отношения и с Германией, желая по­ложить конец любым походам германцев на полуостров, а Беренгарий понял, что совершил серьезный промах, под­чинившись германскому королю, когда было уже слишком поздно. Гуго, как во внутренней, так и во внешней полити­ке всегда больше полагался на искусство переговоров — и интриг, — чем на силу оружия. Но если вспомнить, каки­ми способами он разрешал свои противоречия с королями Раулем и Рудольфом, улаживал разногласия с сарацинами и венграми, с Ламбертом Тосканским и Анскарием Иврейским, станет очевидным, что на дипломатическую деятель­ность Гуго наложили отпечаток две присущие ему черты, отмеченные Лиутпрандом: он был умен и предприимчив. В то же время ему были присущи и отличительные черты той эпохи: непостоянство и коварство.

_____________

Разумеется, нам хотелось бы узнать как можно больше о придворной жизни, о королевском дворце, о королев­ских виллах; однако никто и ничего нам о них не расска­зывает.

Известно, что во времена Беренгария I была богато об­ставлена королевская часовня, что он осыпал церкви щед­рыми дарами и ими же чествовал Папу в день своей коро­нации. Мы знаем, кто был его врачом, что среди дворцовой прислуги были «постельничьи, слуги для гостей, хранители павлинов и другой живности» (cubicularii, hostiarii, pavonarii, altilium custodes)²¹. О Гуго мы знаем, что среди его прислуги было несколько провансальцев, приехавших из его доме­нов, что он любил пение и музицирование своих пажей, что однажды в молодости он обменял одно из своих зе­мельных владений на шитую золотом мантию²². Листая книги по истории искусства, можно заметить, сколь малое количество предметов и памятников IХ-Х веков без указа­ния даты создания или имени владельца ученые осмелива­ются точно датировать. Никто и никогда не сможет ска­зать, представлял ли перестроенный королевский дворец в Павии художественную ценность.

Жизнь королевского семейства во дворце протекала по правилам, установленным королевой, как сообщает «Пра­во города Павии»²³. По всей видимости, жизнь при дворе если и была жестко регламентирована церемониальными нормами — в чем мы сомневаемся, поскольку короли и императоры слишком часто сменяли друг друга и не успе­вали создавать устойчивую традицию, — все же рознилась, поскольку у власти оказывались женщины совершенно разного нрава и темперамента: властная Агельтруда, не­сдержанная Бертилла, простоватая Анна; оскорбленные и заброшенные мужем Альда и Берта, мудрая и добродетель­ная Аделаида, жадная и жестокая Вилла. Однако никакие подробности о праздниках, обычаях, развлечениях до нас не дошли. Единственный известный факт состоит в том, что в 950 году Аделаида повела за собой всех жителей Павии навстречу процессии, которая несла в город мощи свя­тых Синезия и Теопомпа. Надеялись, что эти святые пре­кратят эпидемию чумы. Королева принесла в дар святым два «покрова» (coopertoria): один — из расшитой золотом ткани, другой — с восхитительной вышивкой²⁴.

Мы можем воображать королей, королев и магнатов ко­ролевства в их украшенных золотом и вышивками одеж­дах, которые могли стоять самостоятельно — «одежды, от золота и украшений жесткие» (vetes signis auroque rigentes), сообщается в «Деяниях Беренгария» (Gesta Berengarii, IV, 195) — и были усыпаны драгоценностями. Мы можем ри­совать в своем воображении кровати с инкрустациями, ши­тые покрывала, ценную посуду, представлять себе рели­гиозные церемонии, в которых участвовали наши герои, официальные приемы, ассамблеи, пиры, на которых пода­вали изысканную еду из всех стран мира и изумительные напитки старинной выдержки. Но нет ничего, что могло бы вдохнуть жизнь в это молчаливое великолепие.

Лиутпранд утверждает, что Гуго «снисходил до нужд бедняков и очень беспокоился о церквах». То же можно сказать и о его предшественниках: проводить некоторые благотворительные мероприятия, например, раздавать еду и одежду беднякам, государям приходилось в силу своего положения. Однако Лиутпранд добавляет, что Гуго «не только с любовью относился к церковным мужам и фило­софам, но и весьма чтил их». Как его покровительство лю­дям науки выражалось на деле, нам неизвестно. Впрочем, те образованные люди, которых Оттон хотел переманить в Германию вместе с бесценными книгами, сложились как ученые во времена правления Гуго. Не следует забывать, что именно при дворе Гуго воспитывалась Аделаида, кото­рая была не только набожна, но и образованна.

Беренгарий II тоже собирался дать образование своим дочерям. Хотя он и выбрал неудачного преподавателя, ко­торый использовал свое положение, чтобы соблазнить ко­ролеву, тем не менее он чувствовал необходимость повы­сить культурный уровень принцесс королевской крови²⁵.

В то время изучали сочинения классиков и Священное Писание, достаточно искусно подражали и тому, и дру­гому. Писали красивые стихи, такие, как веронские — О благородный Рим, город и господин (О Roma nobilis, orbis et domina), — моденские ритмы — О ты, кто служит защитником этих стен (О tu qui servas armis ista moenia), или строчки «Деяний Беренгария», практически непонят­ные при первом прочтении, но поражающие изысканной тайной красотой того, кто, читая и перечитывая, уловит их смысл.

В любви к классическим текстам и к Священному Пи­санию тогда не забывали и о музе народного творчества, которая воспевала вечные темы любви и прихода весны, но не оставляла без внимания войны и осады, героев и пре­дателей, порой разражаясь историке-политической сатирой.

Смерть Людовика III, убийство Беренгария I на том са­мом месте, где когда-то был ослеплен Людовик III, гибель Анскария в бою, романтическое бегство Аделаиды, долгая и трудная осада Каноссы, захватывающие приключения Адальберта, скрывавшегося у сарацин и на Корсике, — все это питало фантазию поэтов и сказителей из народа. По­рой прикосновение смычка к простейшему инструменту с натянутой на нем веревкой: «Слушайте, все земли...» — привлекало людей так же, как известие о пленении Людо­вика II или церемония чествования Оттона. Иногда пев­цам оказывали почести во дворцах сеньоров. Отголосок их творений дошел до нас на страницах произведений Лиутпранда и некоторых других писателей, которые заставляют нас оплакивать утраченное народное наследие²⁶.

Лиутпранд, наш наиболее ценный информатор, упоми­нает и без него хорошо известную подробность: «Ненави­стный король Гуго подчинил своей суровой власти всех италиков. Он осыпал почестями сыновей своих любовниц и бургундцев; и нельзя вспомнить ни одного италика, ко­торого бы не изгнали или не лишили всех должностей». Эти слова Лиутпранд приписывает одному из сторонников Беренгария Иерейского, некоему Амедею, который сопро­вождал его в изгнание в Германию. Дальше в своей речи он предлагает маркграфу отправить в Италию тайных аген­тов, чтобы они занялись организацией мятежа.

Лиутпранд и раньше не жаловал «надменнейших бур­гундцев» (superbissimi Burgundiones). В уста Альбериха он вложил яркую обвинительную речь против них: «Что может быть позорнее и отвратительнее того, что бургундцы, не­когда рабы римлян, ныне повелевают ими?.. Разве не из­вестны алчность и надменность бургундцев?..» В бургундцах его раздражает решительно все, даже то, что «из-за чванства говорят с набитым ртом». Дальше он снова по­вторяет: «Никто не станет спорить с тем, что бургундцы болтливы, прожорливы и трусливы»²⁷. Автор «Деяний Беренгария» выражается не столь цветисто, но совершенно ясно, что он тоже ненавидит бургундцев всем сердцем²⁸. Несомненно, что оба писателя выражают общее мнение своих современников, как и то, что подобные чувства мог­ли вызвать лишь огромные навязчивые толпы бургундцев.

Первые бургундцы приехали в Италию во время войны Гвидо с Беренгарием и вызвали жгучую ненависть италь­янцев своим произволом, насилием, грабежами. Тех, кто приехал вместе с Гуго, стали так же сильно ненавидеть из-за их назойливости и требовательности.

Конечно, назойливыми и требовательными всем пока­зались сыновья и родственники короля, которые добились самых выгодных государственных должностей: племянник Тебальд, ставший маркграфом Сполето; брат Бозон, пре­вратившийся в маркграфа Тосканы; друг Хильдуин, заняв­ший архиепископскую кафедру в Милане; племянник Манассия, получивший три епископских престола и марк­графство; старший сын Губерт, который в один момент контролировал всю Центральную Италию от Генуи до Спо­лето; Бозон, второй сын, епископ Пьяченцы и королев­ский архиканцлер; Тебальд, третий сын, который в итоге дождался, когда архиепископская кафедра в Милане осво­бодилась; не говоря уже о четвертом сыне, Годфриде, поз­же ставшем аббатом Нонантолы, и о пятом, который полу­чил во владение часть Иерейского маркграфства.

Каждый из этих персонажей тащил за собой более или менее многочисленную свиту родственников и друзей, столь же назойливых и требовательных, и прилагал все усилия для того, чтобы добиться для них достойного места в фео­дальной или церковной иерархии. Впрочем, помимо вы­шеупомянутых родственников, мы можем назвать поимен­но лишь немногих «бургундцев», приехавших в Италию с Гуго или во время его правления: Ратхерий, попавший в Италию в свите Хильдуина; граф Аццо; Сигифред, кото­рый из канцелярии перебрался на епископский престол в Пьяченцу; Петр, сделавший аналогичную карьеру и заняв­ший епископскую кафедру в Мантуе; Герланд, который из канцлера стал архиканцлером и аббатом Боббио; Сарилон, граф дворца с 935 по 940 год.

Анализ списков графов времени правления Гуго и их сопоставление со списками людей, удостоенных этого ти­тула при Гвидо и его преемниках, должны были бы пока­зать, как далеко зашел процесс лишения итальянцев всех титулов и должностей, о котором говорил Лиутпранд, и их замещения иностранцами. Однако на основе этого анали­за можно сделать вывод о том, что случаев подобного при­теснения было гораздо меньше, чем с полемическим задо­ром продемонстрировал Лиутпранд.

Подсчитывая графов эпохи Гуго по мере их появления в документах, мы увидим, что Гильберт, граф дворца Гуго, был одним из зачинщиков мятежа против Беренгария и ездил в Бургундию на переговоры с Рудольфом II, чтобы пригласить его в Италию. Он был графом Бергамо, совет­ником Рудольфа II, а Гуго назначил его графом дворца (правда, затем отбил у него жену), хотя по происхождению Гильберт был лангобардом и жил по лангобардскому пра­ву. Затем его сын Ланфранк стал графом дворца Лотаря.

Не будем говорить о Рудольфе, который был графом Реджо в 908-м и еще сохранял свой титул в 928 году, по­скольку мы не знаем, кем его заменили. Сансон, который поддерживал тесные отношения с Рудольфом II и подарил ему бесценное Священное копье, оставался графом при Гу­го, а прежде чем стать монахом (в надежде забыть о не­удачной женитьбе), он побыл графом дворца Гуго. Суппон был графом Модены с 925, по крайней мере, по 942 год и происходил из всем известного и часто упоминавшегося рода Суппонидов. Манфред, граф Пармский и отец того самого графа Элизиарда, который женился на Ротлинде, дочери Гуго, был потомком Пипина I, короля Италии, и сохранил свой титул во времена правления Беренгария и Адальберта.

Раймунд, граф Реджо в 931 году, носил имя, которое в то время было очень распространенным в Провансе и ред­ко встречалось в Италии. Возможно, он был провансаль­цем. Но граф Алерам, который впоследствии стал марк­графом, женился на Герберге, дочери Беренгария II, и стал родоначальником Алерамов; кроме того, он был сыном графа Вильгельма, получившего титул во времена правле­ния Рудольфа II и, возможно, принимавшего участие в сра­жении 898 года. Граф Милон происходил из рода Манфредов и начал свою карьеру в качестве вассала Беренгария. Его дальнейшая судьба нам известна.

Уроженцем Прованса или Бургундии был Сарилон, но Губерт, граф Пармский получил свой титул от Беренга­рия I еще до 922 года. Отберт, который был виконтом в 905—910 годах и затем стал графом Асти, сохранил свой ти­тул во времена правления Гуго и лишился его только пото­му, что ушел примерно в 936 году в монастырь в Новалезе.

Граф Бонифаций, который в документе от 936 года (правда, сомнительной подлинности) упоминается как граф Болонский, был бургундцем и приехал в Италию с Рудольфом II после женитьбы на его сестре Вальдраде. Граф Адальберт был, по всей видимости, сыном графа Бертальда, который выполнял миссию королевского посла в 905-м и уже был графом в 907 году.

Потомком людей, поднявшихся на высшие ступени феодальной лестницы, был маркграф Альмерих, который в 945 году назвался сыном Альмериха, графа и маркграфа, и вспомнил о своем далеком предке, герцоге Адальберте. О графе Губерте, который управлял графством Асти после вышеупомянутого Губерта, ничего не известно. Аццо, граф из Сполетского маркграфства, возможно, и есть тот самый бургундец, упомянутый в хронике, который погиб в сра­жении против Анскария. Но Ардуин Безбородый, граф Ауриате и Турина, был сыном графа Руотгера, который был бургундцем по происхождению, но приехал в Италию еще во времена Гвидо и получил титул от Беренгария в период между 906—912 гг.

Отберт, граф Луни, не был провансальцем, поскольку жил по лангобардскому праву.

Из всего этого отнюдь не следует, что Гуго не вмеши­вался в феодальную структуру Италии и не назначал но­вых и предположительно верных людей на места тех, кто умер естественной смертью, попал под репрессии после заговора, в котором принимал участие, покинул двор, по­святив себя служению Богу. Но Гуго, как и его предшест­венники, гораздо чаще интересовался положением марк­графов, которые обладали большим, чем графы, могуще­ством и оказывали большее влияние на стабильность дел в государстве.

Гвидо занимался переустройством северных маркграфств, чтобы защитить границы королевства. Беренгарий, на­сколько нам известно, ничего не менял, ограничиваясь смещением лишь нескольких чиновников. То же можно сказать о Людовике и Рудольфе, однако мы не можем на­звать месторасположение владений всех маркграфов, упо­минавшихся в их грамотах (а в них упоминаются Конрад, Сигифред, Адалард, Ольдерих, Радальд, Гримальд, Вальфред и Бонифаций)²⁹.

Гуго назначал новых людей и преобразовывал систему. Мы не станем вновь рассказывать о событиях, развернув­шихся в Сполетском и Тосканском маркграфствах, но за­метим, что подозрительный Гуго не щадил даже собствен­ных детей.

Иврейское маркграфство находилось в руках Анскаридов лишь до тех пор, пока Гуго им доверял. Но как только начался конфликт между Гуго и Беренгарием и Беренгарий бежал в Германию, Иврейское маркграфство распа­лось, как и до этого маркграфство Фриули. Под присталь­ным надзором держал маркграфства и Беренгарий II, ко­торый начал проводить в жизнь реформы, впоследствии завершенные Оттоном I.

Переходя от описания феодальной системы к разговору о системе судебной, нужно сказать, что во время правле­ния Гуго в королевский трибунал входили практически все те же люди, что при Беренгарий. По крайней мере, десять из сорока упомянутых во времена правления Гуго судей ранее были чиновниками Беренгария³⁰.

О национальной принадлежности камерариев мы ни­чего сказать не можем, но их имена непохожи на бургунд­ские или провансальские. А вот в королевской канцелярии было много выходцев из Прованса и Бургундии, хотя и здесь их было не больше, чем итальянцев.

Придя к власти, Гуго сразу же подтвердил в должности архиканцлера Беато, епископа Тортоны, который ранее был канцлером Беренгария I и стал архиканцлером при Ру­дольфе II. Гуго решил не заменять его, но назначил ему в помощники двух провансальцев: сначала Сигифреда, а за­тем Герланда, будущего аббата Боббио. Когда же Герланд стал архиканцлером, пост канцлера занял другой прован­салец, Петр, впоследствии ставший епископом Мантуи. Должность канцлера была особенно значимой, поскольку в его обязанности входило как хранение королевской пе­чати, так и управление канцелярией. Поэтому король на­значал на этот пост самых преданных людей.

В дальнейшем должность канцлера перешла от Герлан­да к Аттону, епископу Комо, и сведений о том, что он или его канцлеры вели свое происхождение из земель, распо­ложенных по ту сторону Апеннин, не сохранилось. Аттону наследовал Бозон, сын Гуго и итальянки. Даже если мы будем считать «бургундцем», мы не сможем ничего сказать о происхождении его канцлеров³¹.

Столь бурно обсуждаемое намерение короля заменить итальянцев провансальцами или бургундцами должно бы­ло сказаться и на составе церковной иерархии. Однако и здесь нам нечего добавить к списку уже названных выше имен епископов Пьяченцы — Сигифреда, Мантуи — Пет­ра, Милана — Хильдуина, Вероны, Мантуи и Тренто — Манассии, Пьяченцы — Бозона, Вероны — Ратхерия. Что касается всех остальных епископов времени правления Гу­го, мы не можем ничего сказать ни об их национальной принадлежности, ни о том, каким образом они взошли на епископскую кафедру. Впрочем, поскольку король оказы­вал сильное давление на избрание епископов, он вряд ли допустил бы, чтобы епископами становились люди, на поддержку которых он не мог рассчитывать. В этом смысле показательна история Ратхерия, епископа Веронского. Заметим, кстати, что в одном из своих произведений Ратхерий рассуждал о том, каким должен быть идеальный ко­роль, и избранный им полемический тон давал понять, что свои советы и увещевания он обращал именно к Гуго. Ратхерий хотел бы добиться от короля уважения к еписко­пам, к их независимости в духовной и светской областях. Такое же уважение, на его взгляд, идеальный король дол­жен был испытывать к церковному имуществу. Кроме то­го, Ратхерий советовал королю окружать себя более на­божными и богобоязненными епископами, чем он сам, и т. д.³² Конечно же, из намеков на особенности поведения короля идеального нельзя сделать вывода о реальных по­ступках короля Гуго. Однако его поведение по отношению к представителям высшего духовенства представляется от­нюдь не дружеским, даже если кто-то из епископов и поль­зовался его доверием.

Возвращаясь к началу разговора о замещении итальян­цев «бургундцами», нужно заметить, что таких случаев бы­ло не так уж много. Но ведь не много было и крупных фео­далов «италийского» или лангобардского происхождения. Кстати, Лиутпранд очень часто путает эти понятия. Круп­ные феодалы, по большей части, были франками по про­исхождению. Они въезжали в Италию вслед за тем или дру­гим Каролингом, вместе с Гвидо Сполетским, Рудольфом II Бургундским или Гуго, которому Лиутпранд в запале при­писал ответственность за процесс, длившийся более полу­тора веков.

Итальянцы только по имени, аристократы не могли за­щитить страну от венгров. Они искали королей по ту сто­рону Альп и не испытывали преданности к собственным государям, которые не виделись им продолжателями дина­стической национальной традиции, не воплощали в себе метафизическую сущность государства.

Нужно сказать, что злой рок буквально преследовал ко­ролей Италии. Гвидо умер, когда Ламберт был еще слиш­ком молод; Ламберт перед самой смертью только начал проявлять качества государственного мужа; Беренгарий I не оставил наследника, который оказался бы в состоянии продолжить его нелегкое дело; Лотарь погиб, когда пытал­ся взять власть в свои руки, — пусть даже ценой новой гражданской войны, — и когда в Германии неуклонно рос авторитет Оттона. Ответственность за эти события нельзя возложить на плечи недальновидных и слабовольных лю­дей. Однако отсутствие сформировавшейся национальной династии открыло дорогу вмешательству правителей дру­гих стран, а также рискованным авантюрам местных фео­далов. С учетом всех случайностей, с учетом подчинения Беренгария II Оттону, а также имперских амбиций короля Германии, которого неотступно манили Италия и Рим, основной причиной потери независимости Итальянским королевством все же является отсутствие прочной духов­ной связи между королем, аристократами и народом. Если аристократы не испытывают преданности к своим прави­телям, возносят их к вершинам власти и свергают по сво­ему желанию, одновременно поют им дифирамбы и меч­тают занять их место, то народные массы теряют всякий интерес к политической жизни, к династической проб­леме. Такие вопросы начинают им казаться привилегией чужаков, поселившихся, но не укоренившихся в этой стра­не, с которыми они не чувствуют общности и чьих интере­сов не разделяют. Горожане, представители нефеодального класса общества, повидали достаточно, чтобы убедиться — хорош любой король, если он не нарушает исконные права города. Поэтому они не видели смысла в том, чтобы бить­ся за одного или за другого короля, вмешиваться в опас­ные военно-политические затеи феодалов. Для них важно было во что бы то ни стало защитить собственный город, постараться пережить войны и феодальные мятежи, по воз­можности выгодно используя предоставляющиеся возмож­ности, то есть вовремя открывая ворота более удачливому претенденту на престол, обсуждая условия капитуляции при посредничестве епископа, виконта, какого-либо знат­ного горожанина, следуя традиции, восходящей ко време­нам готских войн³³.

Ожесточенные феодальные войны вокруг королевского трона, растущая пропасть между феодальными и нефеодальными классами, с одной стороны, подготавливали города к самостоятельной жизни, а с другой — ставили под удар само существование королевства, лишали его объединяю­щей функции, которая растворялась в универсальной кон­цепции империи.

В лоне Священной Римской империи, с началом отно­сительно мирной эпохи, которая в Европе ознаменовалась прекращением венгерских набегов, итальянская цивили­зация развивалась, процветала, прославляла себя создани­ем новых экономических структур, новых форм общест­венных отношений, дарила миру свои достижения в об­ластях теологии, права, литературы, искусства. Однако на протяжении 73 лет независимости Итальянского королев­ства и в особенности двадцати одного года правления Гуго оно было особенно близко к достижению окончательной независимости. Пусть же трагический опыт десяти веков национальной истории не затмит для потомков этой сча­стливой неиспользованной возможности.