Предисловие

В субботу, 11 ноября 887 года, на которую пришелся день св. Мартина, император Карл III приехал в старин­ный город Трибур, чтобы на следующий день председа­тельствовать на имперском собрании.

Умственная и физическая дряхлость тучного императо­ра уже давно стала для всех очевидной, и, судя по настрое­ниям собравшихся, можно было ожидать бурных обсужде­ний того, что сделал или не сделал ставший предметом на­смешек придворных интриганов государь¹.

Еще до начала заседания имперского собрания стало известно, что Арнульф Каринтийский, собрав войско из жителей Каринтии и Баварии, пошел в наступление на Трибур. Эта новость не вызвала ни беспорядков, ни со­противления: приехавшие на собрание сеньоры — миряне и духовенство — поспешили покинуть город. Одни отпра­вились домой, чтобы оттуда следить за дальнейшим разви­тием событий, а другие поехали навстречу Арнульфу.

Через три дня Карл III оказался в полном одиночестве в своем императорском дворце: без свиты, с несколькими оставшимися верными слугами; не имея ни желания, ни возможности ответить на вызов мятежника.

Бунтарь был торжественно провозглашен королем Гер­мании, а престарелому правителю, практически нищему, пришлось обратиться к нему за помощью. Арнульф вели­кодушно откликнулся на мольбы свергнутого императора, назвавшись его наследником и преемником: но, к его глу­бокому разочарованию, по прошествии нескольких недель Бургундия, Италия и Франция изъявили желание иметь ка­ждая своего короля, и огромная империя Карла Великого окончательно распалась².

Избрание национальных королей по значимости ока­залось равным низложению Карла III. Это событие, под­готовленное крупными сеньорами империи, каждый из которых был уверен в том, что проводит собственную по­литику, в действительности отражало политическую и историческую реальности, превосходившие их личные стремления.

Империя Каролингов изнурила себя попытками со­вместить сильное централизованное руководство и нацио­нальные, региональные, локальные автономии. Конечно, в междоусобицах, которые раздирали империю весь период правления Людовика Благочестивого* (* Людовик Благочестивый — сын Карла Великого, франк­ский император в 814—840 гг. С 829 г. столкнулся с восстанием аристократии, недовольной его политикой. (Примеч. ред.)) и закончились дого­вором в Вердене о разделе империи на три независимых королевства, можно было различить отголосок варварских представлений о государстве как о личной вотчине сувере­на, делимой после его смерти между его сыновьями. Но, прежде всего, напрашивался вывод об индивидуализме, не­терпимости, о политической незрелости аристократии, не­способной понять, что общественный интерес — превыше всех частных стремлений.

На общее происхождение трех королей от Карла Вели­кого, на право живых правителей наследовать усопшим и не оставившим наследников государям ссылались более пятидесяти лет, чтобы скрыть то, что раздел империи уже произошел. Реальное положение дел стало очевидным чуть позже, когда национальные короли один за другим после­довали примеру Арнульфа, который, опираясь на свое прямое, хотя и не совсем легитимное, каролингское происхо­ждение, намеревался объявить себя единственным наслед­ником Карла III.

Ни одна страна больше не хотела подчиняться импера­тору, который постоянно находится в пути из одной части своей империи в другую, который всегда, когда его при­сутствие особенно необходимо, слишком далеко, чтобы предпринять своевременные и решительные меры; кото­рый использует ресурсы одной области — людей и деньги — в интересах других регионов. Любой стране нужен свой ко­роль: король, который защитил бы ее от внешних врагов, который гарантировал бы порядок в ее пределах, который всегда был бы рядом, готовый помочь в нужный момент.

И все же очарование великого политического творения Карла Великого было все еще столь велико, что все но­вые короли охотно признали превосходство короля Герма­нии и согласились получить у него разрешение на корону, данную им теми, кто их выбрал. Их биографы постара­лись оправдать факт избрания требованиями историческо­го момента, отвергая любое подозрение, любой намек на измену, на предательство, и придумали воистину легендар­ные мотивы, преобразовавшие совершенную ими подмену свергнутого императора в доказательство их верности его воле или в акт бескорыстной преданности династии³.

Немцы и французы тщательно, вплоть до мельчайших деталей изучили судьбы посткаролингских королевств Гер­мании, Франции, Бургундии: итальянцы же не обратили никакого внимания на мимолетную славу независимого королевства Италии, пренебрегли исследованием периода, когда национальная независимость могла бы окончатель­но окрепнуть, как это произошло в остальных странах, ра­нее входивших в империю Каролингов.

Тот, кто желает во всех подробностях ознакомиться с историей десяти королей, сменявших друг друга, сражав­шихся, заключавших союзы на протяжении семидесяти трех лет независимости Италии, вынужден обращаться к иностранным монографиям, которые по большей части уже устарели, поскольку были написаны в то время, когда еще не вышли в свет критические издания грамот королей Италии.

Вслед за историками раннего Средневековья авторы старых монографий описывают этих королей как «быст­рую и неясную фантасмагорию», как лишенных индивиду­альности безликих марионеток, которыми руководила бе­зымянная толпа неугомонных, мятежных вассалов⁴.

И все же в этих хрониках, пусть даже неполных, в этих грамотах, пусть даже лишенных индивидуальности, выри­совывается образ каждого из этих королей со всеми их про­винностями, ошибками, неудачами: образ, который на­столько ярок, что практически обретает осязаемую струк­туру, очертания человеческого тела, отличные от других⁵.

Гвидо Сполетский, расчетливый авантюрист, цинич­ный, но ловкий и даровитый, совсем не похож на Беренгария I, храброго и готового простить оскорбившего его че­ловека, но пасующего перед людьми и обстоятельствами: так же мало похож он и на Арнульфа Каринтийского, гер­манского императора, который появился и исчез, подобно метеору, выказав необыкновенную энергию.

Людовика Прованского, молодого и неосторожного, Рудольфа Бургундского, амбициозного и глупого, нельзя спутать ни друг с другом, ни с Гуго Вьеннским, еще более амбициозным, чем его пасынок, которому он наследовал, но оказавшимся хитрее Улисса. Тем более нельзя сравни­вать Гуго с честолюбивым, но упрямым и жестоким Беренгарием Иврейским, постоянно терпевшим крах из-за слу­чайностей, которых, не обладая политическим чутьем, он не мог ни предвидеть, ни понять.

Ламберт, Лотарь, Адальберт, три сына королей, ставших соправителями своих отцов: что у них было общего? Кра­сивый, умный, энергичный, полный искрометного обая­ния Ламберт; слабый и болезненный Лотарь; воинствен­ный, упорный интриган Адальберт, испробовавший все пути в надежде обрести потерянное королевство.

Этих королей и императоров окружали женщины, ак­тивно вмешивавшиеся в политику: Агельтруда Сполетекая, Берта Тосканская, Эрменгарда Иврейская, Мароция, дочь Феофилакта, Аделаида Бургундская.

Три поколения крупных феодалов — непокорных, строп­тивых, всегда готовых на новые выходки, — вершили судь­бы Итальянского королевства. В толпе ясно различимы яркие персоналии епископов: это — Манассия, Адалард, Лиутпранд, Аттон Верчеллийский, Ратхерий Веронский. Выдающиеся личности Пап завершают эту картину: Формоз, Стефан VI, Сергий III, вереница Иоаннов с IX по XII.

А в глубине картины серые неясные массы горожан и крестьян начинали двигаться и защищать собственные интересы, создавать обстоятельства, с которыми будет со­гласовываться история.

Все эти волнения, интриги и преступления привели к единственному результату: к вмешательству Оттона Сак­сонского, к возрождению Священной Римской империи и к концу той независимости, на возвращение которой Ита­лия впоследствии потратит девять долгих и трудных веков.

Итак, в книге описана история десяти королей Ита­лии; теперь читателю предстоит решить, удалось ли автору выразить все то, что он, на его взгляд, представил и понял, и, что самое главное, правильно ли он все это понял и представил.

Июнь 1943 г. — июнь 1946 г.