I

ОТ ИЗБРАНИЯ БЕРЕНГАРИЯ ДО КОНЧИНЫ ГВИДО

Папский престол и вопрос о наследнике Карла III. — Избрание Беренгария. — Франкская авантюра Гвидо. — Выборы короля и посвящение Гвидо в императоры. — Присвоение Ламберту королевского и императорского титулов. — Германское вторжение. — Поход Цветибольда, первый поход Арнульфа и взятие Бергамо. — Смерть Гвидо.

Поиск преемника Людовика II в свое время доставил массу хлопот Папе Иоанну VIII, а новый глава папского престола демонстрировал странное безразличие к судьбе короны Карла III. Казалось, что он смирился с неизбеж­ностью распада империи за отсутствием императора, ко­торый смог бы защитить ее от множества внешних вра­гов, но эта видимость, как выяснилось позднее, была об­манчивой¹.

В 887 году на право наследовать Карлу III могли пре­тендовать два законнорожденных Каролинга и два бастар­да, однако первому законнорожденному Каролингу, Карлу Простоватому, сыну Людовика Заики, было всего восемь лет. Второй, Людовик, сын Бозона Прованского и дочери Людовика II Эрменгарды, был одного возраста с Карлом Простоватым, если не моложе. Карломан оставил после се­бя внебрачного сына, Арнульфа Каринтийского. У Карла III был бастард по имени Бернард, но император отошел от дел, не успев назначить его своим наследником.

Если бы Стефан V, подобно Иоанну VIII, хотел выбрать будущего императора для всего христианского мира, он не смог бы найти кандидатуры лучше Арнульфа. Арнульф был внебрачным сыном Карломана, но уже взрослым, посколь­ку родился между 845 и 850 годом; кроме того, он сочетал в себе прекрасные внешние данные и незаурядные мораль­ные качества. Однако, став королем Германии в ноябре 887 года, Арнульф не сразу заявил претензии на импера­торский венец: объезжая вдоль и поперек свое королевст­во, он потерял уйму времени, за которое остальные страны успели выбрать своих королей².

По всей видимости, глава папского престола положи­тельно отнесся к идее разрешения династического кризиса силами одной страны.

В Италии претендентами на императорский венец мог­ли стать три человека: Гвидо Сполетский, Адальберт Тос­канский и Беренгарий Фриульский. Стефан V заявил, что считает Гвидо «своим единственным возлюбленным сы­ном», практически повторив слова, сказанные Иоанном VIII о Бозоне. Но если Иоанн VIII в свое время со всей очевид­ностью собирался поддержать кандидатуру Бозона, то Сте­фан V вряд ли хотел собственными руками создать ту гео­политическую ситуацию, с которой ему уже приходилось бороться. Невозможно представить себе, что он желал ви­деть своего и без того слишком могущественного соседа из Сполето королем и императором.

Впрочем, Гвидо так и не предложил свою кандидату­ру, поскольку был ослеплен сиянием, затмевавшим блеск итальянской короны: сиянием короны Франции.

Адальберт Тосканский и не пытался вмешаться в си­туацию. Его современники были настолько уверены в том, что он не примет участия в выборах, что даже не пробовали найти этому хоть какое-то объяснение. В их понима­нии маркграф Тосканы стоял на ступень ниже маркграфа Фриули, который, соответственно, остался единственным кандидатом.

Беренгарий, маркграф Фриули, всегда выказывал уважение по отношению к Церкви. По рассказам, он совершил лишь одно злодеяние, жестоко отомстив за нанесенное ему оскорбление — похищение его племянницы. Лиутард, епископ Верчелли и архиканцлер Карла III, осмелился вы­красть из монастыря св. Юлии Брешианской племянницу Беренгария, чтобы отдать ее в жены своему родственнику. Новоявленный супруг при таинственных обстоятельствах умер, так и не притронувшись к девушке, которая верну­лась в свой монастырь, а Беренгарий стал мстить обидчи­ку. Епископский дворец в Верчелли подвергся осаде и раз­граблению, но Лиутарду удалось скрыться; позже враги примирились, причем с нравственной стороны Беренгарий только выиграл.

Хотя могущество Карла III было в прошлом, Беренга­рий все еще оставался признанным лидером прогерман­ской партии. Он был в прекрасных отношениях с импера­тором; мог похвастаться тем, что его мать была дочерью императора Людовика Благочестивого. За неимением иных предпочтений, глава папского престола решил пустить все на самотек, и Беренгария избрали королем Италии.

Претензии Гвидо на корону Франции показались со­временникам не очень вразумительным объяснением то­му, что он не стал состязаться с Беренгарием. Поговарива­ли о давно заключенном между ними недвусмысленном до­говоре: один должен был выдвинуть свою кандидатуру во Франции, другой — в Италии³. Современные исследовате­ли, рассуждая о правдоподобности этого договора, при­шли, чего и следовало ожидать, к противоположному вы­воду. В этой связи необходимо упомянуть следующее: в действительности, пока шли переговоры между Беренга­рием и итальянскими магнатами, в результате которых в период с 30 декабря 887-го по 6 декабря 888 года он был избран итальянским королем, Гвидо должен был встре­титься с бургундскими грандами, мечтавшими видеть на троне Франции своего ставленника. Вполне возможно, что одновременно с этими встречами проходили также перего­воры между Беренгарием и Гвидо, поскольку первый, ско­рей всего, предпочел бы услать подальше своего соперни­ка, а второго более всего занимала проблема привлечения на свою сторону Унрохов с их вассалами в Северной Фран­ции и во Фландрии. Результатом этих переговоров явилось, в частности, то, что Рудольф, аббат монастыря св. Бертина и брат Беренгария, встал на сторону Гвидо⁴.

Франция, как и Германия, нуждалась в короле, кото­рый смог бы защитить страну от норманнов. Поскольку при этих обстоятельствах последний малолетний Каролинг не мог претендовать на корону, самой подходящей канди­датурой оказался граф Эд Парижский, который ранее про­явил редкостное мужество, защищая город от кровожад­ных викингов. Впрочем, знатные избиратели никак не мог­ли единогласно остановить свой выбор на этом имени, и образовавшаяся в Бургундии группа оппозиции под руко­водством архиепископа Фулька Реймского выбрала Гвидо Сполетского, чтобы на выборах противопоставить его Эду. Причиной этого выбора послужило лишь родство маркгра­фа с могущественным архиепископом и, возможно, с еще какими-то членами этой группы. К Эду архиепископ Фульк относился враждебно, поскольку граф всегда не слишком уважительно обращался с Церковью, а Гвидо выбрал, ру­ководствуясь личными интересами и амбициями. Вполне понятно, на какое высокое моральное и политическое по­ложение Фульк как человек и государственный деятель мог бы рассчитывать, если бы ему удалось сделать своего род­ственника королем Франции⁵.

Тем временем переговоры об избрании Беренгария шли своим ходом. Неизвестный поэт хотел бы убедить нас в том, что Карл III на смертном одре назначил Беренгария своим преемником, но до своего низложения Карл думал лишь о том, как сохранить трон для своего внебрачного сына, а после низложения императора никому не пришло бы в голову спрашивать его мнения. В любом случае одно­го слова Карла III не было достаточно, и неизвестный по­эт, понимая это, решил заставить нас поверить в то, что целая делегация итальянских сеньоров отправилась к Беренгарию, чтобы предложить ему корону. И, якобы усту­пив их настойчивым мольбам, Беренгарий поехал в Павию, где его с соблюдением всех формальностей избрали и короновали⁶.

Знатным сеньорам нужно было найти подходящего ко­роля; однако Беренгарий и сам мечтал стать королем. Не­известный поэт не упоминает о его сомнениях, о страхах, которые преследовали его во время этой скоротечной изби­рательной кампании, о встречах и переговорах с его глав­ными сподвижниками и с его злейшими врагами. Поэт упускает из виду обещания и завуалированные угрозы, к которым Беренгарий прибегал так же, как это делали все, кто намеревался вскарабкаться вверх по ступенькам трона⁷. Этот сочинитель даже не описал церемонию королев­ской коронации Беренгария: он хранил свое вдохновение, свои лучшие строки для рассказа об императорской коро­нации. В поэме предполагалось прославление именно вто­рого грандиозного события, поэтому не стоит удивляться тому, что первому поэт посвятил единственный стих:

Затем он получил корону и королевские регалии.

(Gesta Berengarii, I, 59)

Церемония должна была проходить согласно прави­лам, которые уже вошли в обычай и получили одобрение церковников. Коронация была не только более или менее ярким зрелищем: разные ее этапы имели конкретное рели­гиозное и юридическое значение, весьма существенное и даже мистическое. Производившееся в определенный мо­мент миропомазание придавало фигуре государя практи­чески священный характер и, следовательно, связывало его с вечностью.

Церемония коронации итальянских правителей не опи­сывается ни в одном документе, но, учитывая консерва­тизм Церкви в отношении церемониала, вполне допусти­мо отнести ко времени правления королей Италии гораздо более поздние сведения, а также описать в контексте на­ших реалий особенности, характерные для церемонии из­брания франкских королей. Итак, церемония проходила примерно следующим образом. До начала самого обряда будущий государь торжественно обещал своим подданным выполнять обязанности христианского короля. Затем епи­скопы передавали ему прошение об отдельном подтвержде­нии всех привилегий Церкви и духовенства, и государь да­вал им формальное обещание. За этим следовало пение ли­таний, после чего государь получал Святое помазание на запястья и виски. Начиналась месса; и после того, как один за другим прочитывались полагавшиеся псалмы, ве­дущий церемонию подпоясывал короля мечом, возлагал ему на голову корону, вручал ему скипетр, произнося при этом соответствующие случаю молитвы и благословение. Затем король восходил на трон, и народ приветствовал его. Продолжалась месса, и после чтения Евангелия новояв­ленный король давал ведущему церемонию несколько зо­лотых монет⁸.

Здесь должен возникнуть вопрос о том, венчали ли ко­роля легендарной железной короной лангобардских госу­дарей. Вопрос сложный, поскольку история железной ко­роны — по слухам столь тесной, что никто не смог бы на­деть ее на голову, — еще не написана⁹.

Беренгарий получил титул короля Италии, который ра­нее принадлежал последним Каролингам, и начал править с помощью своих верных советников, среди которых были епископ Адалард Веронский (по всей видимости, его даль­ний родственник), епископ Антоний Брешианский, граф Вальфред Веронский. Король подтвердил права церквей и монастырей на земельные владения, предоставленные им предыдущими правителями, а также не только сохранил их привилегии, но и добавил новые. Для венецианцев он под­твердил уступки, которые те получали со времен Лотаря I, бывшей императрице Ангельберге оставил дары, сделан­ные ей Людовиком II и Карлом III. При этом он избегал нововведений, которые могли бы поставить под удар его королевское могущество. Звезды были вначале благосклон­ны к новому государю:

Повсюду были тишина и спокойствие, —

говорит неизвестный поэт и описывает для нас это мир­ное, идиллическое, спокойное существование, наполнен­ное музыкой и песнями:

Раздаются радостные рукоплескания, и все голоса отзываются

Но недолго длились эти безмятежные дни:

Мучимый нестерпимой завистью Гвидо

продолжил свои злодеяния...

(Gesta Berengarii, I, 70-77)¹⁰

Откликнувшись на призыв своих родственников, кото­рые, вероятно, знали горькую правду насчет состоятель­ности их партии¹¹ и все же сумели скрыть истинное поло­жение дел, Гвидо отправился во Францию в сопровожде­нии нескольких верных ему людей. Но, в то время как Беренгарий, быстро получив корону, входил во вкус вла­сти, дела Гвидо шли из рук вон плохо. Самому Фульку Реймскому в какой-то момент пришлось признать, что у его протеже не было шансов на успех: очень немногие открыто приняли его сторону, а остальные даже слышать не хотели о короле-чужеземце. Так и не став итальянцем, Гвидо уже не мог считаться настоящим франком. Гвидо был далек от понимания ситуации; более того, он считал, что франки смирятся, когда их поставят перед свершив­шимся фактом. Поэтому, по настоянию Гвидо, епископ Лангра миропомазал и короновал его в этом городе в фев­рале 888 года.

Несвоевременное решение Гвидо привело, с одной сто­роны, к окончательному разрыву с Фульком, который счи­тал себя единственным обладателем привилегии короно­вать франкских монархов и не мог простить того, кто не посчитался с его исконным правом. С другой стороны, оно вынудило франков перейти от нерешительности и глухого сопротивления к активным действиям: 29 февраля 888 го­да они избрали и короновали Эда.

Общее удовлетворение от разрешения этой кризисной ситуации выразилось — к слову — в песне, помимо слов которой сохранилась также и музыка:

Пусть высочайший государь, могущественный король,

Возьмет королевский жезл и долгое время правит¹².

Гвидо стало ясно, что в условиях, когда у нового коро­ля неуклонно возрастало количество сторонников и его к тому же поддерживало большинство франков, он не смо­жет преуспеть, поэтому он отрекся от короны Франции. Но, испытав во Франции восторг обладания скипетром и короной, Гвидо решил повторить попытку в Италии, разо­рвав заключенный с Беренгарием договор:

...можно разорвать договор

и легко смутить молодые умы.

(Gesta Berengarii, I, 82-83)

Такие слова вкладывает в его уста неизвестный поэт¹³. Безусловно, к этому решению его подталкивали как васса­лы, остававшиеся рядом с ним во Франции и разочарован­ные его неудачей, так и сеньоры, которые во Франции скомпрометировали себя, поддерживая его кандидатуру, и намеревались последовать за ним в Италию, чтобы там об­рести благополучие, ускользнувшее от них на родине.

С момента избрания Эда, положившего конец большей части амбициозных устремлений Гвидо, до начала войны против Беренгария прошло несколько месяцев, на протя­жении которых Гвидо с помощью увещеваний и денег пы­тался, как утверждают хронисты, привлечь на свою сторо­ну как можно больше людей¹⁴. Но на самом деле первые успехи Гвидо должны были быть связаны с теми немноги­ми дожившими до этих времен, кто 20 лет тому назад, во времена Иоанна VIII и начала правления Людовика II, со­ставили оппозицию германским Каролингам и их основ­ным сторонникам, маркграфам Фриули, а теперь возвра­щались в ряды прежней партии, как к первой любви. К этим сподвижникам прибавились те, кто надеялся извлечь вы­году из смены правителя, а также те, кто по той или иной причине не могли оставаться верными Беренгарию или со­хранять нейтралитет.

В конце октября 888 года Гвидо пересек границы Ита­лии вместе со своими вассалами и приобретенными по ту сторону Альп друзьями, полный уверенности в том, что ему достаточно просто появиться для того, чтобы одержать по­беду. Однако он нашел в лице Беренгария гораздо более серьезного противника, чем мог себе представить.

Беренгарий находился в Вероне, когда ему стало из­вестно, что Гвидо пересек Альпы; он собрал войско, дви­нулся на неприятеля и, встретив его около Брешии, вы­нудил его отступить после весьма кровопролитного сра­жения.

Эта жестокая битва, однако, не стала решающей. Гвидо со своей стороны повел в бой бургундские и сполетские войска, а также контингента, которые ему предоставили сеньоры из Северной Италии, перешедшие на его сторону; но резервные войска в Сполето и Камерино не были за­действованы, и стоило рискнуть ими, чтобы выиграть став­ку. Поэтому Гвидо попросил о перемирии для Всех Святых 889 года, и Беренгарий согласился, но не только потому, что он также был не в состоянии сразу же возобновить сражение, но в основном из-за новой и весьма серьезной опасности, появившейся на севере: имя ей было Арнульф Каринтийский¹⁵.

Арнульф давно понял, что народы каролингской импе­рии нуждались каждый в своем короле, который бы посто­янно присутствовал в своей стране и всегда был бы готов оказать помощь при необходимости, а не в императоре, вечно занятом на дальних фронтах. Арнульф на время от­казался от претензий на суверенную власть в отдельных странах, но был и ощущал себя единственным наследни­ком последнего императора. Он хотел спасти духовное единство империи — ни больше ни меньше. Поэтому он стремился обрести над отдельными посткаролингскими королевствами власть, отдаленно напоминавшую ту, кото­рую при разделении 817 года Людовик Благочестивый уго­товал своему первенцу* (* В капитулярии 817г. Людовик разделил каролингскую им­перию на три части; но императорскую корону он оставил сво­ему старшему сыну Лотарю, которому и должны были во мно­гом подчиняться остальные сыновья Людовика, Пипин и Людо­вик. (Примеч. ред.)).

Король Франции Эд смирился, признал превосходство германского правителя, принес ему клятву верности, и Арнульф подтвердил его право на корону. Это произошло в Вормсе в августе 888 года. В октябре или ноябре подоб­ное соглашение было заключено в Регенсбурге с Рудоль­фом Бургундским, теперь пришел черед Беренгария. Сна­чала Беренгарий попытался договориться через послов, за­тем в ноябре или декабре лично поехал в Тренто к королю, который прибыл туда с внушительных размеров войском, и, подобно Эду и Рудольфу, принес ему клятву верности¹⁶.

Это было чрезвычайно важное решение: признавая пре­восходство Арнульфа и внедряясь в систему национальных королей, Беренгарий на время сохранял свою королевскую власть. Но таким образом он смирился с претензиями Арнульфа на императорский венец, а поскольку импера­торский титул и итальянская корона были традиционно неразрывны, ставил под удар будущее и своего суверенно­го правления, и страны.

Вполне удовлетворенный достигнутыми результатами, Арнульф вернулся в Германию, а Беренгарий стал гото­виться к новой войне.

Неизвестный поэт в свойственной ему манере сообща­ет нам немаловажные детали, предшествующие второй битве, которая произошла близ Треббии и решила судьбу королевства. Гвидо воспользовался перемирием, чтобы по­просить поддержки во Франции и в Сполето. На его при­зыв откликнулись многие, и его войско значительно вы­росло. Прежде всего, к войску присоединился граф Анскарий со своим братом Гвидо и пятьюстами воинами. Еще триста человек пошли в бой под предводительством графа Гоцлина, и двести под предводительством Губерта: все в «галльских» кольчугах и с «галльским» оружием. Присут­ствовал также отряд тосканцев в невыясненном количест­ве; Сполето и Камерино выслали крупное войско: только от Камерино была тысяча воинов, а от Сполето было еще больше. Альберих, который впоследствии завладел сполетским маркграфством, вел за собой чуть меньше сотни вои­нов, но Вильгельм и Губальд — позже проявивший себя в битве против Цветибольда — шли во главе трехсот человек каждый.

Три тысячи человек, собранных в Северной Италии, поступили в распоряжение трех графов, каждый из кото­рых плохо кончил (для них было бы лучше погибнуть на поле боя). Первым был граф Манфред, которого несколь­ко лет спустя обезглавили по обвинению в предатель­стве; второму, Эверарду из Тортоны, было суждено умереть от жажды, скрываясь от венгров, вторгшихся в Италию; третий, Сигифред из Пьяченцы, напрасно пытался избе­жать королевской мести, ища убежища в краю горных озер. Не подозревая об уготованной им судьбе, три графа гордо ехали во главе своих отрядов, а за ними шли воины, кото­рых прислали некоторые епископы, принимавшие участие в войне.

Войско Гвидо насчитывало от семи до восьми тысяч человек. В свою очередь, Беренгарий привлек на свою сто­рону веронского графа Вальфреда с трехтысячным отря­дом. Его шурины, Адальгиз, Вифред и Бозон, три безупреч­ных воина (подобные трем молниям на поле боя, по выра­жению неизвестного поэта), вели за собой полторы тысячи вооруженных до зубов людей. За ними следовали герман­цы в количестве тысячи двухсот человек под командовани­ем двух братьев, Лиутарда и Бернарда, шедшие, возможно, из Алемании, где Унрохам принадлежали обширные вла­дения, или же присланные Арнульфом, который, согласно подписанному в Тренто договору, был обязан поддержи­вать своего верного Беренгария.

Воины обеих противоборствующих сторон доблестно сражались, и многие пали на поле боя. Беренгарий храбро бился, но был ранен Альберихом, и возможно, по этой причине военная фортуна повернулась лицом к Гвидо. Бе­ренгарий со своим войском отступил, и Гвидо остался хо­зяином бранного поля и королевства¹⁷.

Гвидо пересек границу Италии как авантюрист в со­провождении таких же, как он, любителей приключений. Он заинтриговал и склонил на свою сторону итальянских сеньоров. Он соблазнил их, заставил сражаться и силой оружия добился власти в королевстве. Теперь необходи­мо было придать свершившемуся факту видимость закон­ности.

Гвидо сам созвал королевскую ассамблею или же выну­дил созвать ее архиепископа Миланского либо какого-ни­будь другого сановника. В середине февраля в Павии со­брались все (или почти все) те, кто годом раньше избрал Беренгария, и, немножко поспорив о цене своих голосов, признали королевский титул за новым правителем.

Еще раз напомним, что Гвидо был избран на ассамб­лее, на которой присутствовали только епископы, после того как он принял их условия.

Епископы стали играть весьма важную роль в полити­ческой жизни королевства во времена Каролингов. Они всегда старались не пропускать ни одной королевской ассамблеи, причем не по долгу службы, а добровольно, поскольку стремились увеличить и укрепить придаваемый им духовным саном политический вес, который признава­ли короли и императоры, каждый раз высылавшие им при­гласительные письма¹⁸.

На избирательной ассамблее 876 года епископы соста­вили подавляющее большинство: восемнадцать духовных и одиннадцать светских лиц приняли решение об избра­нии Карла Лысого, излюбленного кандидата Папы Рим­ского. Но правда ли, что на ассамблее 889 года в Павии присутствовали только епископы? Неужели итальянские сеньоры, проливавшие свою кровь в битвах при Брешии и Треббии, молча смирились с кандидатурой короля, избран­ного церковнослужителями, и даже не попытались заявить о своих правах, которые являлись основополагающими для проведения ассамблеи и которыми они уже воспользова­лись во время сложных поисков преемника Людовика II, Карла Лысого и Карла Толстого, когда был избран Беренгарий?

Внимательно перечитав акт об избрании Гвидо, можно заметить, что в нем отчетливо выделяются две части. Пер­вую открывает небольшая преамбула, в которой кратко описывается, как по окончании войны Гвидо хотел преоб­разовать королевство и как епископы, собравшись в ко­ролевском дворце, представили ему список требований, относящихся как раз к предпринятой им реорганизации. Поскольку Гвидо согласился с этими требованиями, они избрали его королем: «Таким образом, мы все согласны избрать его королем и сеньором, а также защитником, что­бы ныне и во веки управлял нами сообразно королевскому служению; каждый же из нас в своем сословии будет ему изо всех сил подчиняться и помогать, ради спасения ко­ролевства и его самого». Казалось бы, этим все было сказано, однако епископы, составившие акт, начали повест­вование по новой.

Речь снова пошла о ситуации, сложившейся сразу по­сле смерти Карла III, причем о Беренгарии и о его сторон­никах упоминалось как о таинственных персонажах, «ко­торые... чтобы им волей-неволей нашего согласия добить­ся, тайком и обманом к себе привлекли». По-видимому, считая это оправдание своего союза с Беренгарием вполне достаточным, епископы перешли к повествованию о том, как эти личности, даже не названные по имени, были вы­нуждены спасаться бегством от Гвидо, и «исчезли, как дым, оставив нас в нерешительности, подобно овцам без пастуха». Тогда было решено, что необходимо «всем со­браться в королевском дворце в Павии. Там, заботясь об общем спасении и о состоянии королевства», собравшиеся постановили «единогласно, общим решением» избрать ко­ролем Гвидо.

Слова «всем собраться, ради общего спасения, едино­гласно, общим решением», «каждый из нас в своем сосло­вии повиноваться будет» дают нам понять, что речь шла о соглашении между людьми разного положения, светскими и духовными лицами, которые обсуждали небезынтерес­ные для всех вопросы и в полном согласии пришли к удов­летворившему всех решению.

Под актом должны были стоять подписи присутство­вавших: в данном случае их нет, но это объясняется тем, что мы имеем дело с черновым наброском заявления, а не с официальным, окончательным вариантом документа, подобным, например, документу об избрании Карла II, которое было провозглашено лично архиепископом Ми­ланским, епископами, графами и «остальными знатными людьми» (reliqui optimates), поставившими свои подписи согласно правилам.

В этот период во всех случаях избрания короля архи­епископы и епископы оказывались на первом плане, на­чиная, например, с избрания Карла II королем Лотарин­гии, которому, если верить тексту составленного по этому случаю капитулярия, он был обязан исключительно духо­венству, хотя в голосовании принимали участие также и светские люди, о чем упоминается в хрониках. То же самое можно сказать и об избрании Бозона королем Прованса* (* Бозон, знатный франкский сеньор, в 879 г. был избран аристократией Прованса королем. Ум. в 887 г.), проведенном епископами, которые отправили торжест­венное приглашение избраннику от собственного имени, вскользь упоминая о «знатнейших» (nobiliores), находив­шихся среди них, и о «верности церковных и светских лиц» (sacerdotalis et laucalis fidelitas). Таким же образом, избрание Людовика, второго короля Прованса, произошло благода­ря проголосовавшим за него епископам и «совету знати со всего королевства» (procerum totius regni consilio).

По всей видимости, точно так же дело обстояло и с из­бранием Гвидо, которое произошло при участии большого количества клириков и оказавшихся в меньшинстве свет­ских лиц.

По обычаям Каролингов и их потомков в момент из­брания или коронации монарха епископы представляли ему свои прошения. Карл Лысый в ответ на клятву верно­сти епископов, графов и «знати» (optimates) сам поклялся сохранять церковные привилегии. Бозон ответил на при­глашение от епископов, которое сопровождалось длинным нравоучением, обещанием множества милостей, сделан­ным в самом подобострастном тоне: «...с помощью вашего общего совета позабочусь о справедливости, о том, чтобы сохранять и возрождать привилегии Церкви. Всем, как просите, сохраню закон, правосудие и право покровитель­ства с помощью Господней... Если же я, поскольку явля­юсь человеком, преступлю что-либо [из вышесказанного], то сообразно вашему совету исправить это постараюсь». Людовик Заика, Карломан и Эд во время коронации кля­лись духовенству в том, что гарантируют защиту его прав и привилегий.

То, что в 889 году итальянские епископы не удовольст­вовались туманными обещаниями и определили те сферы, в которых им хотелось бы видеть конкретные действия со стороны короля, объяснялось особенностью ситуации в го­сударстве, за последние четырнадцать лет поменявшем не одного правителя и в последние месяцы разрываемом гра­жданской войной. Когда епископы чуть ли не автомати­чески стали представителями и кураторами городов в от­сутствие графов, они убедили себя в необходимости по­вторного узаконивания и разъяснения отношений между новым королем Италии и Церковью. Поэтому Гвидо при­шлось позаботиться о признании и почитании привиле­гий, предоставленных папскому престолу «императорами и королями древних и новых времен» (ab antiques et modernis imperatoribus et regibus), то есть начиная с Константина Ве­ликого и заканчивая Карлом Толстым¹⁹.

Споры ученых пока еще не внесли ясности в вопрос о предполагаемых привилегиях, предоставленных Церкви в промежутке между Константиновым даром, сфальсифицированным в VIII веке, привилегиями Людовика I, дарован­ными в 817 году, и теми, что были пожалованы Оттоном I в 961 году²⁰. Вопрос этот многогранен и запутан, и здесь мы не будем его касаться: отметим, впрочем, что содержа­ние прошения епископов, обращенного к Гвидо, застав­ляет подозревать о присутствии папских представителей на ассамблее в Павии.

Для себя епископы попросили о предоставлении им полной свободы в исполнении священнических функций. Церковные учреждения не должны были облагаться новы­ми налогами, а духовенство — остаться «под властью своих епископов» (sub potestate proprii episcopi).

Впрочем, собравшиеся позаботились также об интере­сах и благополучии мирян, и Гвидо пришлось приложить все усилия, чтобы прекратить злоупотребления властью со стороны графов и королевских чиновников, а также само­управство франкских наемников и авантюристов, остав­шихся в Италии после победы.

За исключением последнего пункта, касающегося про­блем местного и временного характера, остальные прось­бы епископов были соотносимы с постановлениями из капитулярных сборников эпохи Каролингов и не были ново­введением²¹.

За избранием должна была последовать коронация, ко­торая, по всей видимости, состоялась 16 февраля²²: как и Беренгарий, Гвидо не мог отказаться от того, чтобы после коронации и миропомазания придать своей власти свя­щенный характер, которая приподняла бы его над себе рав­ными, избравшими его.

Тем временем Беренгарий отправился в свое маркграф­ство и укрылся в резиденции в Вероне. Он все так же но­сил королевский титул, и его окружение составляли те, кто остался ему верен: Вальфред, граф Веронский, теперь воз­высившийся до титула маркграфа Фриули, епископ Адалард, граф Адальгиз и остальные Суппониды. Королевская канцелярия продолжала свою работу: Беренгарий предос­тавлял и подтверждал привилегии, жаловал дары церквам и монастырям, вассалам и подвассалам, ожидая дальней­шего развития событий²¹.

В свою очередь, Гвидо, обосновавшийся в Павии и отныне признанный на всем пространстве государства, остерегался от попыток распространить свою власть на последний кусок земли, где хранили верность его со­пернику, поскольку не хотел обострения отношений с Арнульфом.

Маркграф Сполето, король Италии, Гвидо хотел стать императором и сделать это как можно быстрее, так как прекрасно понимал, что Арнульф стремился к тому же²⁴.

Принуждая национальных королей признать свое пре­восходство, Арнульф создал предпосылки для своего вос­хождения на императорский трон. Его политический план, основанный на личных амбициях, имел идеологическое обоснование, что сближало его с традициями Каролингов.

Претензии Гвидо на императорскую корону были, на­против, лишены идеологического и универсального разма­ха, он преследовал практические, приземленные цели. Им­ператорский венец и корона Италии по традиции были не­разделимы: Гвидо было нужно непременно и как можно скорее получить императорский венец, чтобы помешать Арнульфу заявить свои права на него и вмешаться в поли­тику Италии по праву императорского суверенитета.

Титул императора укрепил бы позиции нового короля в его противостоянии Беренгарию, который к тому же яв­лялся вассалом германского короля: заставил бы повиноваться маркграфа Тосканского, кичившегося своей полной независимостью. Но самым главным было то, что этот не­оспоримый титул позволил бы Гвидо наконец достичь той цели, к которой столь рьяно стремился его брат: установ­ления суверенитета Сполето на папской территории, от Рима — до Перуджи и Равенны. Венец императора дал бы ему возможность объединить Южную Италию — старин­ное поле захватнических битв сполетцев — с Северной, где его позиции были теперь как никогда крепки. Это было возвращением к политике Людовика II и самых доблест­ных лангобардских королей.

Стефан V уже давно называл Гвидо своим сыном и под­держивал с ним самые сердечные отношения, но при этом он никогда не забывал о том, сколько вытерпели от спо­летцев его предшественники. То, что маркграф Сполето стал королем Италии и его территории окружили владения Церкви со всех сторон, вызывало у Стефана лишь некото­рое беспокойство. Сама мысль о том, что Гвидо станет им­ператором и воспользуется своим высоким положением с присущей ему энергией, наверняка была абсолютно непри­емлема для понтифика, который старался сохранить неза­висимость церковных земель.

Церковь давно уже выработала собственную имперскую теорию, согласно которой духовное единство самой Церк­ви должно было служить основой для политического един­ства империи: все христианские государства должны были стать ее частью, подчиниться императору, который олице­творял верховную политическую власть (так же как Папа Римский олицетворял власть духовную).

Возможность избрания императором Гвидо, этого «ко­ролька» (regulus), который правил маленькой частью полу­острова, ничем не прославился за пределами Италии и, бо­лее того, потерпел там оглушительное фиаско, должна бы­ла казаться скверной шуткой, особенно после даже самого поверхностного сравнения его с Арнульфом, обладателем владений, по крайней мере в четыре раза превосходящих Итальянское королевство; властителем, чье превосходство признали короли Франции, Бургундии, Прованса, Италии, который подобно Карлу Великому, чья кровь текла в его жилах, вел непрекращающуюся и победоносную войну с варварами.

Было более чем достаточно причин для того, чтобы, вы­слушав увещевания Гвидо, Стефан V обратился к Арнульфу и стал умолять его, чтобы тот приехал и вырвал Италию и Святой престол из рук недобросовестных христиан и не­верных. По всей видимости, недобросовестных христиан Стефан V боялся настолько, что не осмелился даже напра­вить к Арнульфу послов, а передал ему свое послание через Святополка, князя Моравии.

Арнульф, который по вполне веским причинам задер­жался в Германии, этого послания не получил, и Гвидо, воспользовавшись представившимся ему случаем, вынудил Стефана V сделать то, чего тот до самого последнего мо­мента хотел избежать²⁵.

21 февраля 891 года Гвидо стал императором, и вместе с ним короновали его жену Агельтруду²⁶.

В прошедшие годы высказывалось мнение о том, что Агельтруда имела собственную четко очерченную импер­скую политическую программу, изложенную в «Книге об императорской власти в городе Риме» (Libellus de imperatoria potestate in urbe Roma), которая была написана по ее инициативе. В настоящее время это утверждение, как пра­вило, оспаривается, и «Книгу» относят к гораздо более позднему времени. Вместе с тем нельзя отрицать, что им­ператрица была цельной личностью и умела заставить всех с этим считаться²⁷.

Агельтруда была дочерью Адальгиза Беневентского, и ее бракосочетание с Гвидо, скорее всего, произошло в те времена, когда сполетцы стремились к южным частям Ита­лии. По всей видимости, она была энергичной и честолю­бивой женщиной. Некоторые считали ее виновной в том, что Гвидо проводил политику противостояния Папе, и воз­лагали на нее ответственность за неуемные амбиции Гви­до, за авантюру во Франции, за претензии на император­ский венец; в общем, за все то плохое, что он сделал в своей жизни. Нет причин сомневаться в том, что Гвидо смог бы додуматься до всего перечисленного выше сам, однако нужно признать, что Агельтруда имела огромное влияние на мужа, который осыпал ее бесценными дарами и удостоил титула соправителъницы империи (consors imperii). Его сын почти сравнился в щедрости с отцом и наделил Агельтруду правом на участие в важнейших политических делах.

Велись споры о том, подтвердил ли Гвидо, как любой новый император, в присутствии Папы все церковные пра­ва и привилегии. Дискуссии такого рода абсолютно бес­почвенны, поскольку это подтверждение являлось, можно сказать, частью церемониала. В случае Гвидо достаточно сложно представить, что Стефан V, столь враждебно отно­сившийся к перспективе его коронации, в итоге согласил­ся бы на нее, не получив от будущего императора гаран­тий, что тот станет соблюдать правила, освященные тради­циями и временем. Гвидо, желавший получить корону во что бы то ни стало, вряд ли ответил бы Папе отказом и, возможно, пошел бы на новые уступки, чтобы впоследст­вии отказаться от своего решения. Он никогда бы не отдал во владения папского престола земли, завоеванные его бра­том Ламбертом и им самим, и можно с уверенностью гово­рить о том, что он использовал их как разменную монету, чтобы иметь возможность вести переговоры так, как было угодно ему.

Об условиях договора также велись дискуссии, но, по большому счету, обсуждения утерянных договоров не при­вели к какому бы то ни было конкретному результату. Впрочем, доказательством тому, что этот договор был вы­годен для Папы, может послужить то, что в 898 году, после кризиса, связанного с правлением Папы Формоза, посту­пила просьба о его возобновлении²⁸.

После церемонии коронации Гвидо Папа лично сооб­щил о ней Фульку Реймскому, главному покровителю сполетцев. И итальянцы, и чужеземцы восприняли новоявлен­ного императора, не делая из этого события сенсации и не задаваясь вопросом, почему титул императора получил чу­жак, а не прямой потомок рода Каролингов, который имел полное право претендовать на него. Однако очевидно, что случившееся стало оскорблением для Арнульфа, а также глубоким разочарованием для византийцев, даже если они и тешили себя надеждой на то, что дела задержат Гвидо на севере и он не сможет вмешаться в происходящее на юж­ных территориях²⁹.

Став королем и императором, Гвидо проявил такие ка­чества, о которых никто не мог даже предполагать в то время, когда он причинял массу хлопот Карлу III и Ма­рину I, плел интриги заодно с византийцами и сарацина­ми, ввязывался в легкомысленную авантюру во Франции или решался на безрассудный поход в Италию с кучкой воинов.

Гвидо решил сыграть роль продолжателя каролингских традиций и приказал выбить на своей печати знамена­тельный девиз: «Возрождение Франкского королевства» (Renovatio regni Francorum). Девиз не был новым, посколь­ку его использовали и другие правители из рода Каролингов, но он показывает, какой именно характер новый император хотел придать своему правлению³⁰. Подобно Каролингам, Гвидо обнародовал капитулярии по вопро­сам частного и общественного права, которые частично со­относились с капитуляриями его предшественников, а так­же отражали те условия, в которых он начал свое правле­ние. Как и Карл Великий, Гвидо призвал епископов и графов к тесному и искреннему сотрудничеству в борьбе за поддержание общественного порядка, для того чтобы пре­кратить грабежи и самоуправство франкских и бургундских авантюристов, которые еще не покинули страну, а также обязать государственных чиновников соблюдать и уважать законы. Он напомнил всем, свободным людям и рабам, а особенно ариманам, что они обязаны в любой момент прибывать на зов графа, чтобы «защитить родину» (ad defensionem patriae), и пригрозил смещением с должностей (впоследствии действительно осуществил свою угрозу) тем графам и чиновникам, которые попытались бы уклонить­ся от исполнения своего долга³¹.

Новый император, подобно последним Каролингам, искал советников и союзников среди епископов, посколь­ку ему, как никому другому, было известно, насколько не­надежны бывали светские магнаты. Однако дары и приви­легии, которые эти епископы получали от короны, были сравнительно скромными. Известная грамота 891 года, ко­торой Гвидо пожаловал епископу Модены все подати, ко­торые город платил в государственную казну, пошлины на дорогах, мостах, право копать рвы, возводить стены, стро­ить мельницы — то есть все важнейшие в то время права — на расстоянии одной мили вокруг города, стоит особня­ком. Гораздо больше, чем материальное благополучие, воз­растает влияние епископов в нравственной сфере³².

При дворе Гвидо наряду с представителями духовенст­ва были также и миряне, которым он поручил важнейшие должности, например, графа дворца или камерария. Это были не только те, кто сражался вместе с ним против Бе­ренгария и участвовал в его избрании, но также и те, кто сражался на стороне Беренгария и впоследствии подчи­нился Гвидо, чтобы сохранить свои титулы и феоды: Манфред, граф Миланский (который стал графом дворца), Сигифред, Эверард.

События, произошедшие в Италии, и ее новые отно­шения с соседними государствами на тот момент потре­бовали создания двух новых маркграфств: маркграфство Иврейское, которое должно было противостоять любому нападению с западной границы, перешло в распоряжение Анскария. Ане карий приехал в Италию вместе с Гвидо, сражался против Беренгария; он неизменно присутствовал при дворе, был самым преданным советником; поэтому вполне естественно, что на защиту столь уязвимой пози­ции был направлен именно он. Но еще более уязвимой была северо-восточная граница, на которой могли поя­виться весьма опасные противники — Арнульф и его вассал Беренгарий. Безопасность этого рубежа была доверена маркграфу Конраду, близкому родственнику Гвидо³³.

Какие именно территории входили в состав этого марк­графства, мы сказать не можем.

В июне 891 года, при поддержке своих советников, Гви­до возобновил с венецианцами договор (который Карл Ве­ликий заключил в 812 году с византийцами), а в ноябре отправился в экзархат, следуя через Кремону, Мантую, Леньяго, Феррару; 22 ноября он был в Леньяго, а 24-го уже прибыл в Феррару.

Территория от Кремоны до Леньяго находилась во вла­дениях Беренгария, и вопрос о том, как Гвидо сумел ее спокойно пересечь, являет собой одну из проблем этого смутного периода. Изменились ли отношения между дву­мя соперниками, стали ли они дружескими настолько, чтобы Беренгарий позволил Гвидо проехать по своим вла­дениям? Но где же был Беренгарий? На три года, с 3 нояб­ря 890-го по 9 ноября 893 года, он исчезает из поля зрения, и то, что Гвидо оказался на подвластной ему террито­рии, позволяет предположить, что он перебрался на вос­ток своих владений и потерял из виду их западную часть³⁴. Также ничего не известно о продолжительности и деталях путешествия Гвидо в экзархат. Отправляясь туда, он хо­тел утвердить свою императорскую власть на земле, номи­нально принадлежащей Церкви, но на деле входящей в состав королевства, и, должно быть, собирался принять меры по разрешению местных проблем. Но какое отно­шение имела эта поездка к ассамблее, которая состоя­лась в Равенне несколько месяцев спустя, в апреле—мае 892 года? Сам Папа присутствовал на этой ассамблее и короновал на ней Ламберта, сына и наследника Гвидо. Эта коронация, проведенная в Равенне, а не в Риме, входит в тот самый длинный список вопросов, на которые нет ответа.

Гвидо придавал огромное значение заботе о будущем династии, которую он с гордостью считал своим детищем. На ассамблее в Павии в мае 891 года он добился королев­ского титула для своего сына Ламберта, которому в то вре­мя было 12 или, самое большее, 14 лет³⁵. Первый шаг был сделан, но он был бы совершенно бесполезным без второ­го шага, то есть без присвоения Ламберту императорского титула, о чем Гвидо попросил у преемника Стефана V, по­скольку сам Стефан скончался в конце сентября.

Новым Папой стал Формоз, хорошо известный епи­скоп Порто, который, после того как выполнил важней­шую миссию у болгар и сыграл роль посредника между Иоанном VIII и Карлом Лысым, подвергся гонениям и был отлучен от Церкви тем же самым Иоанном VIII, а затем, оправданный и восстановленный в своих правах Папой Марином I, был избран понтификом ко всеобщей радости духовенства и народа³⁶.

О переговорах, которые проходили до и во время коро­нации Ламберта, ничего не известно³⁷, но факт ее проведе­ния не в Риме, а в Равенне — а это была единственная императорская коронация за весь период Средневековья, состоявшаяся за пределами Рима, — требует небольшого комментария.

Похоже, что Формоз был убежденным сторонником союза Восточной и Западной империй в борьбе с сараци­нами, и высказывалось мнение о том, что решение о коро­нации Ламберта в Равенне было продиктовано желанием умерить непреклонность византийцев в вопросе о титуле римского императора, который, по мнению западного им­ператора, по праву полагался именно ему. Византийцы много раз меняли свое мнение по этому вопросу, начиная со времен Карла Великого, но в конце концов оспорили право Людовика II именоваться римским императором, намереваясь позволить ему носить в лучшем случае титул императора франков.

Следовательно, Формоз якобы решился на проведение коронации Ламберта в Равенне, а не в Риме, потому что собирался облечь его титулом императора франков; одна­ко подобный титул не имел в то время никакого значения. Император становился императором на деле, а не на сло­вах, лишь когда его власть распространялась на Рим, на римский народ и защищала Церковь. Было бы абсурдно предполагать, что Гвидо, коронованный как император в Риме, согласился бы на присвоение своему сыну титула, не имеющего никакой ценности, в то время как он стре­мился обеспечить своим наследникам титул, положение и влияние, идентичные собственным. Подобное объясне­ние совершенно неправдоподобно, но нужно признать, что найти лучшее не представляется возможным³⁸.

Равенна, старинный оплот империи, в каком-то смыс­ле вновь обретала свои прежние функции: она превраща­лась в постоянное место проведения крупных имперских ассамблей, на которых обсуждались вопросы взаимоотно­шений между папством и империей и где, помимо Папы, присутствовали также представители высшего клира из чужеземных стран. Напротив, ассамблеи, посвященные ре­шению вопросов, касающихся только королевства, соби­рали, как и раньше, или в Павии, или — гораздо реже — в других городах, что было продиктовано текущей необхо­димостью.

Коронация Ламберта произошла, несомненно, в при­сутствии членов ассамблеи. Но приглашали ли ее участни­ков в Равенну специально для проведения там коронации, создавая по весьма сложным политическим замыслам но­вую традицию, которая, впрочем, очень скоро была забы­та? И какими могли быть эти причины? Возможно, они были связаны с императорскими амбициями сполетцев, которые, возводя Равенну в ранг имперского города, хоте­ли отодвинуть Рим и Папу на второй план? Или же эта коронация была проведена по просьбе — или требова­нию — Папы, о чем он заявил в ходе собрания? Какие вопросы могло добавить к повестке дня это собрание, не упомянутое ни в одном источнике, но явившееся прямым следствием инспекционной поездки, которую Гвидо со­вершил осенью предыдущего года?

Все эти вопросы так и остаются без ответа. Стефан V сообщил Фульку Реймс кому о коронации Гвидо; Формоз осведомил его о коронации Ламберта, не уточняя, что она проводилась вне Рима, и его современники также не выка­зали удивления по этому поводу. Но уверенность в том, что за средневековым формализмом всегда скрывается ка­кая-нибудь веская идеологическая или юридическая при­чина, позволяет нам утверждать, что вопрос о равеннской коронации Ламберта достоин подробного рассмотрения.

Коронация состоялась в воскресенье, 30 апреля; тогда же от имени Ламберта был возобновлен договор, который Гвидо заключил годом раньше, и отец с сыном отпразд­новали это событие, распределяя между родственниками и друзьями щедрые дары, не без участия императрицы Агельтруды³⁹.

Через несколько месяцев Гвидо отправился в Рим. При­чина этой поездки не ясна, но, может быть, она имеет от­ношение к проискам Фулька Реймского, занимавшегося организацией самого настоящего заговора против фран­цузского короля Эда и, по-видимому, весьма благосклон­но воспринимавшего кандидатуру Гвидо, который, будучи королем Италии и императором, теперь имел гораздо боль­ше шансов на успех, нежели в первый раз.

Через некоторое время об этом замысле забыли, и про­тивники Эда обратили свои взоры к юному сыну Людови­ка Заики, которому в то время было 13 лет. Это движение набрало обороты, и 28 января 893 года Карл Простоватый был коронован. Таким образом, Французское королевст­во, как и Итальянское, обрело двух королей — одного на востоке, другого на западе — и, кроме того, мятежного маг­ната* (* Речь идет о графе Фландрии Балдуине II, внуке короля Карла II Лысого, который воспользовался смутами 888-898 гг. в правление Эда I, чтобы сколотить себе на севере Франции неза­висимое графство. (Примеч. ред.)) во Фландрии.

Фульк постарался заручиться поддержкой Формоза и Гвидо для своего протеже, и Папа действительно вошел в число сторонников Карла Простоватого. Что же касается Гвидо, то неизвестно, поддержал ли он своего могущест­венного кузена Фулька, поскольку был все так же занят решением собственных проблем⁴⁰.

Напряжение в отношениях между императором и Па­пой все возрастало: Гвидо пользовался своими император­скими полномочиями в папском государстве, не слишком заботясь о соблюдении условий подписанных им догово­ров. Но в действительности причины разногласий были го­раздо более серьезными.

Формоз, как и Стефан V, хоть и признал королями Ита­лии и императорами сполетцев, но относился к усилению их власти с той же недоверчивостью, с какой все Папы — от Захария до Адриана I — следили за возвышением ланго­бардов.

Подобно тому как предшественники Формоза прибег­ли к помощи Пипина и Карла Великого, он сам осенью 893 году попросил помощи у Арнульфа. К папским посланникам, отправившимся в Регенсбург, присоединились не­которые крупные итальянские магнаты (даже если среди них и не было Беренгария, вполне возможно, что он от­правил своего представителя). Они умоляли короля прие­хать и принести Италии и папскому престолу свободу от тирании Гвидо, недвусмысленно намекая на то, что тогда он непременно получит императорскую корону. Но и на этот раз Арнульф никуда не поехал и удовольствовался тем, что отправил в Италию своего сына Цвентибольда, кото­рый добрался до Италии, объединил там свои собранные из баварцев войска с силами Беренгария и пошел на Павию.

Гвидо укрылся в городе, намереваясь отстаивать пере­праву через Вернаволу, протекавшую к востоку от города, а Цвентибольд и Беренгарий разбили лагерь на другом бе­регу этой реки. Так они простояли, не начиная сражения, примерно 20 дней, пока Гвидо не решился предложить Цвентибольду некоторую денежную сумму. Цвентибольд вернулся в Германию в конце октября, бросив Беренгария на произвол судьбы. Единственным достойным упомина­ния эпизодом стал поединок между баварским рыцарем и графом Губальдом, весьма живо описанный Лиутпрандом, который, возможно, почерпнул сведения о нем из какой-нибудь народной песни⁴¹.

Гвидо надеялся на то, что германцы откажутся от про­ведения этой кампании; впрочем, вполне возможно, он предвидел, что выход германцев из игры невозможен, и по­этому, решив разгромить их союзника Беренгария, стал го­товиться атаковать его:

Гвидо собирает войска, он спешит вновь наступать

и копит силы...

(Gesta Betrengarii, III, 47-48)

Папа, разочарованный результатами экспедиции Цвен­тибольда, вновь обратился к Арнульфу, настаивая на том, чтобы тот оказал ему более действенную помощь; к его просьбе присоединился и Беренгарий⁴².

Арнульф собрал внушительную армию из швабских вои­нов и в первых числах января отправился в Италию, спустившись через Бреннерский перевал к Вероне. В его свите, состоявшей из представителей духовенства и мирян, были Оттон Саксонский, архиепископ Аттон Майнцский, епи­скоп Вальдон Фрейзингенский⁴³.

Гвидо не считал себя достаточно сильным, чтобы дать новое сражение, и укрылся в Павии, как не раз до него по­ступали лангобардские короли, ожидая, когда нехватка про­довольствия и суровый климат усмирят ярость противника.

Из Вероны Арнульф отправился в Милан, в конце ян­варя он был в Брешии, ворота которой распахнулись перед ним без всякого промедления. А вот граф Амвросий Бергамский решил хранить верность своему королю и начал приготовления к обороне своего города. Арнульф восполь­зовался возможностью, как обычно говорят в подобных случаях, преподать наглядный урок.

Он добрался до Бергамо на закате и решил атаковать на заре следующего дня, после мессы. Арнульф лично ру­ководил наступлением с высоты одного из холмов. Город, естественно, был окружен внушительными крепостными стенами и полон людей, готовых защищаться до конца, но отряды папской гвардии все же смогли добраться до стен, прикрываясь щитами от града сыпавшихся сверху стрел и камней. Им удалось пробить в стенах брешь и проникнуть в город, где они зверски расправились с его защитниками и жителями и все с тем же ожесточенным рвением приня­лись грабить дома, церкви и монастыри.

Граф Амвросий забаррикадировался в башне, готовый защищаться до последней капли крови, но, к своему не­счастью, живым попал в руки врага и в полном графском облачении, с мечом, перевязью и в своих драгоценных на­ручах был повешен за городской стеной, как и остальные зачинщики сопротивления. Его жену и детей взяли в плен, его имущество конфисковали; даже епископа заключили под стражу.

Известие о бойне в Бергамо распространилось с быст­ротой молнии, все были объяты ужасом; «у всякого, кто об этом слышал, эта новость звоном отдавалась в обоих ушах», — рассказывает Лиутпранд. Милан не стал дожи­даться прибытия короля; как и Павия, откуда Гвидо, по всей видимости, тотчас же уехал. Власти обоих городов отправили послов с сообщением о своем безоговорочном подчинении. Благодаря этому граф Миланский сохранил должность графа дворца, а правителем Милана был назна­чен Оттон Саксонский. Кратчайшим путем Арнульф от­правился в Павию, которая ждала нового повелителя.

Арнульф установил свою власть и начал ставить на сво­их грамотах даты, соответствовавшие эпохе нового коро­левского правления, нимало не беспокоясь о Беренгарии⁴⁴.

Итальянские сеньоры поспешили предстать перед гер­манским королем, чтобы выразить ему свое почтение и что-нибудь за это урвать, но Арнульф был совершенно не расположен раздавать другим собственные полномочия, к чему все как раз и стремились. Он решил преподать еще один урок на примере тех, кто показал себя самым жадным и ненасытным. Арнульф приказал арестовать Адальберта Тосканского, его брата Бонифация и графа Герарда, но за­тем, поскольку причин держать их в вечном заточении не было, отпустил их, предварительно заставив принести ему клятву верности. Как и следовало предполагать, освобо­дившись, они тут же бежали в Тоскану и, собрав все силы, которые были в их распоряжении, приготовились воспре­пятствовать походу Арнульфа на Рим, где тот собирался получить корону из рук самого Папы.

Одиннадцатого марта Арнульф уже находился в Пьяченце, откуда мог бы проследовать дальше через Парму и Чизу, но, посчитав, что его войско не сумеет одолеть охра­няемый тосканцами переход через Апеннины, отказался от этой затеи и повернул назад (в то время в Павии разра­зилось кровопролитное восстание; к тому же Беренгарии не скрывал своих намерений проучить короля Германии, который прибыл к нему для оказания помощи и неждан­но-негаданно назвался королем Италии). Существовала лишь одна возможность с честью выйти из этой ситуации, а именно отправиться на запад, и Арнульф решил вос­пользоваться ей, добраться до Бургундии и напомнить ее королю Рудольфу об обязательствах, которые тот взял на себя несколькими годами ранее, признав верховенство Ар­нульфа.

Однако он выбрал неподходящий момент: в Италии бу­шевало восстание, и Рудольф увидел в этом свой шанс взять реванш за 888 год, когда ему пришлось подписать вышеупомянутый договор. Он послал войска на подмогу Анскарию, который хранил верность Гвидо (или просто ре­шил вновь перейти на его сторону), и намеревался пере­крыть Арнульфу последний путь к отступлению.

За десять дней Арнульф дошел от Пьяченцы до Ивреи, но городские ворота не распахнулись перед ним. Арнульф приказал штурмовать город, однако его воины не смогли преодолеть стойкого сопротивления защитников. Чтобы продолжить путь, германский король был вынужден пред­принять труднейший марш-бросок через горы, «пробира­ясь в обход через горные кручи». Обогнув вражеские пози­ции, он спустился в Валле-д'Аоста и вошел в Бургундию. Рудольф, увидев в своих землях с довольно внушитель­ным войском непрошеного гостя, растерял всю свою отва­гу и не посмел атаковать его. Арнульф же оставил эти земли на разграбление своим войскам, а сам отправился в Германию. Через 2 месяца на ассамблее в Вормсе было решено организовать крупную карательную экспедицию в Бургундию: разбирательства с Италией были оставлены на потом⁴⁵.

После отъезда Арнульфа вновь обострилось противо­стояние между Гвидо и Беренгарием. Гвидо немедленно от­правился с войском на север и стал готовиться к новой битве с Беренгарием, который укрепился в горных районах Италии и пытался набрать войско, чтобы удержать про­тивника в отдалении. Еще не произошло ни одного воору­женного столкновения, когда в окрестностях Пармы у Гви­до внезапно пошла горлом кровь, он скончался и был по­хоронен в городском соборе⁴⁶.