III

БЕРЕНГАРИЙ И ЕГО НОВЫЕ СОПЕРНИКИ

Примирительная политика Беренгария. — Венгры. — Людовик Прованский и его первый поход в Италию. — Второй поход. — Гуго Вьеннский. — Беренгарий, Иоанн Равеннский и Сергий III. — Первый поход Гуго Вьеннского в Италию. — Императорская коронация Беренгария. — Две жены Беренгария. — Мятежи и заговоры. — Итальянское королевство в руках Рудольфа II Бургундского. — Кончина Беренгария I.

Ламберт умер 15 октября, а 6 ноября Беренгарий уже был в Павии.

Неизвестный поэт рассказывает, что целая делегация итальянских сеньоров отправилась к Беренгарию и обра­тилась к нему с такой речью:

Благочестивый король!

Снизойди до наших тягот,

Дабы мы не принуждались впоследствии

Находиться под двумя тиранами.

Поскольку угодно, чтобы лишь ты

Один властвовал на латинскими делами.

(Gesta Berengarii, III, 288-290)

Беренгария не пришлось звать дважды, а может быть, он даже не стал дожидаться приглашения и немедленно отправился в Павию.

Сполетская династия угасла: Арнульф был парализо­ван, Адальберт Тосканский томился в темнице. Никто не оспаривал у Беренгария права на Итальянское королевст­во, и он беспрепятственно взял бразды правления в свои руки. Он вызволил Адальберта из заточения (что можно воспринимать как доказательство их связи и сообщниче­ства во время мятежа), формально примирился с императрицей Агельтрудой, пообещал ей свою дружбу и оставил ей все те щедрые дары, которые сделали ее муж и сын. В отношении тех, кто сражался против него, он выработал примиренческий подход и принял под свое покровитель­ство людей, которые прежде входили в близкое окружение Гвидо или Ламберта: маркграфа Анскария, Гаменульфа, епископа Модены, Амолона, епископа Турина (которого, вопреки надеждам туринцев, еще не утащил дьявол), Зенобия, епископа Фьезоле, графа Сигифрида из Пьяченцы.

Беренгарий был в прекрасных отношениях с Папой Римским, которые не испортились после предпринятой им поездки в Эмилию, хотя некоторые сомнения по этому поводу все же существовали¹. Однако Беренгарий еще не успел в достаточной степени укрепить свое могущество за пределами своих наследных доменов, когда в Италию вторг­лись венгры.

Это было первое столкновение Запада с венграми, за которым последовали 55 лет варварского террора в христи­анской Европе. Беренгарий, как и все его современники, не имел ни малейшего представления о том, насколько опасны и сильны варвары, поэтому он быстро собрал вой­ско и отправился навстречу врагу.

Миновав восточную границу Италии, варвары быстро продвигались к Павии, по своему обыкновению изредка отклоняясь от выбранного направления вправо и влево.

После смерти Ламберта и Гвидо IV, правителя Сполетского маркграфства, Беренгарию нужно было как-то ула­дить земельный вопрос в Центральной Италии, где он и находился в тот момент; он собрал весьма многочисленное войско — речь шла о пятнадцати тысячах его воинов про­тив пяти тысяч венгров — и спустился в долину р. По, на­мереваясь переправиться через реку в районе Пьяченцы.

Приближение королевского войска вынудило венгров поспешно отступить; Беренгарий пересек По и следовал за ними по пятам. Венгры добрались до р. Адды и стали пере­правляться через нее в такой спешке, что многие утонули. С противоположного берега этой реки они направили к Беренгарию посольство, предлагая вернуть ему все трофеи, взятые ими, с тем чтобы он отказался от дальнейшего пре­следования и позволил им вернуться на родину.

Но победа над противником, который практически не выказывал никакого желания сражаться, была очень нуж­на Беренгарию и его советникам: она значительно подня­ла бы его престиж и привлекла бы на его сторону всех тех, кто до сих пор сомневался и выбирал, к кому примкнуть. Беренгарий нуждался в крупной победе и отверг предло­жение венгров.

Преследование возобновилось и продолжалось до самой Вероны. В окрестностях этого города произошла первая стычка между арьергардом венгров и итальянским аван­гардом, который оказался в худшем положении. Вовремя подоспевшие главные силы италийцев отразили контр­атаку венгров, однако до настоящего сражения дело так и не дошло. Решающее столкновение произошло спустя не­сколько дней, 24 сентября 899 года, на переправе через р. Бренту, после того как новые предложения венгров о ми­ре были вновь отклонены. Ведомые отчаянием, варвары внезапно атаковали королевский лагерь.

Тогда-то и обнаружился скрытый изъян войска Беренгария, отряды которого по большей части были набраны на территориях, подвластных сполетской династии. Вои­ны продолжали воспринимать короля как старинного вра­га их сеньоров. Занятые мелочной враждой, они забыли о смертельной опасности, ставшей реальностью, не сумели или не захотели поддержать друг друга, и внезапное напа­дение венгров превратилось в ужасающую резню.

Разгромив войско Беренгария, венгры устремились в поданскую равнину. Повторяя уже единожды испробован­ные пути или выбирая новые, они совершали молниенос­ные набеги, стремясь урвать как можно больше добычи. Прошел почти год, прежде чем они удовлетворились на­грабленным и повернули обратно.

Беренгарий нашел прибежище в Павии. Магнаты ко­ролевства возложили на него всю вину за постигшее стра­ну бедствие (хотя каждый из них в какой-то степени был виновен в произошедшем) и вместо того, чтобы сообща, в полном согласии, искать способ изгнать венгров и помешать им еще раз вторгнуться в страну, не придумали ни­чего лучшего, чем организовать заговор против Беренга­рия и предложить корону Людовику Прованскому, единст­венному на тот момент кандидату². Не слишком правдо­подобным кажется предположение о том, что подобный выбор был продиктован сторонниками старинной франк­ской партии, которые во времена Иоанна VIII выступали в поддержку Каролингов Франции против Каролингов Гер­мании, а затем встали на сторону Гвидо Сполетского в его противоборстве с Беренгарием.

Сближение двух частей Итальянского королевства про­изошло благодаря не заслугам одного из двух королей, а случайности, повлекшей за собой гибель Ламберта, и го­ворить о восстановлении единства королевства было еще рано.

Беренгарий не выдержал основного испытания прави­теля, и высшие слои духовенства и знати — а за ними и весь народ — почувствовали необходимость в таком госу­даре, который бы олицетворял собой государство, прово­дил бы его политику — которую они с большим удовольст­вием направляли бы в нужное русло — и, прежде всего, обеспечивал бы его защиту.

Сполетская династия прекратила свое существование; Адальберт Тосканский решил не выставлять свою канди­датуру, хотя обладал воистину королевскими богатством и могуществом (или, может быть, как раз поэтому), а гораз­до менее богатый и влиятельный маркграф Иврейский не осмеливался даже заикнуться о своих претензиях. Поэтому магнатам, которые хотели заменить Беренгария другим ко­ролем, пришлось искать его за пределами Италии.

Решения итальянских сеньоров предложить корону чу­жеземцу следовало ожидать в первую очередь, поскольку большинство из них были чужаками и насчитывали, самое большее, три поколения предков, живших по эту сторону Альп, и гордились своим иноземным происхождением.

Кроме того, избрание короля из чужеземцев не долж­но было повлечь за собой подчинение Итальянского коро­левства другому государству: Лангобардское королевство сохранило свою самобытность в недрах империи Карла Ве­ликого, хотя и стало называться Итальянским. Предста­вители франкской знати частично вытеснили знатных лан­гобардов с высших светских и духовных постов в государ­стве, но от этого королевство лангобардов не перестало существовать и не потеряло своей автономии. Ассамблея магнатов продолжала проводить в жизнь партикуляристские тенденции даже тогда, когда представители франк­ских семейств составляли в ней подавляющее большинство. Например, еще со времен Лотаря I участники ассамблеи претендовали на право отбирать королевские капитулярии по принципу годности или непригодности для Италии, а в момент избрания Карла Лысого не поклялись беспре­кословно повиноваться ему, а лишь согласились выпол­нять те его распоряжения, которые были приняты с их со­гласия³.

По всей видимости, в понимании итальянских магна­тов, передать итальянскую корону чужеземцу означало лишь создание личной унии двух государств.

Жизнестойкостью Итальянского королевства, впрочем, объясняется, почему те, кто очень давно иммигрировал или происходил из древних лангобардских родов, воспринима­ли слово «Италия» не просто как расплывчатое географи­ческое понятие. Если неизвестному поэту нравилось назы­вать Беренгария италийским или латинским героем, если он всегда подчеркивая иностранное происхождение его со­перников и их сторонников, считая это целесообразным, очевидно, что все это не проходило незамеченным для тех, кто его слушал. Впрочем, чувство итальянского националь­ного самосознания было еще слишком неопределенным для того, чтобы кто-то решительно возвел его в ранг цен­ности и нашел последователей своего убеждения. Долгое время это чувство основывалось на ощущении себя потом­ками древних римлян, на ощущении превосходства над «варварами», покорившимися Риму. Столь же долгое вре­мя это чувство искало выхода за пределы узкого кружка людей, которые не задумывались о том, как из литератур­но-сентиментальной плоскости перевести его в сферу по­литики⁴.

У итальянских магнатов, занятых поисками нового ко­роля, не было большого выбора: из Каролингов Германии оставался сын Арнульфа, совсем еще ребенок, который во­шел в историю под именем Людовика Дитяти* (* Людовик Дитя — король Германии в 899-911 гг. (При­меч. ред.)). Единст­венный Каролинг Франции, Людовик Простоватый** (** Карл Простоватый — король Франции в 898—922 гг. (Примеч. ред.)), без­условно, не мог вмешаться в дела Италии. Один только Людовик, король Прованса, приходясь внуком — хотя и по женской линии — Людовика II, казался подходящим пре­тендентом на корону Италии.

Людовик Прованский был молод, поскольку Эрменгарда, дочь Людовика II, произвела его на свет, самое раннее, в 877 г. Бозон, его отец, в 879 г. провозгласил себя королем Прованса. В 882 г. Бозон лишился большей части своего королевства и скончался в 887 г.: последние принадлежав­шие ему земли перешли во владение Карлу Толстому, а вдова Эрменгарда с детьми нашла прибежище в Бургунд­ском герцогстве.

Эрменгарда была честолюбивой женщиной. В молодо­сти она была обещана в жены византийскому императору Василию I, а став супругой герцога Бозона, говорила, что «не хочет жить, если... будучи дочерью императора, обе­щанной в жены императору Греции, не сделает своего му­жа королем...». После смерти мужа она перенесла свои амбициозные надежды на сына: в 887 году ей удалось пред­ставить его Карлу Толстому и добиться того, чтобы король признал мальчика своим приемным сыном⁵.

Сложно сказать, чем руководствовался, принимая ре­шение об усыновлении, Карл Толстый, который сам стре­мился обеспечить право наследования одному из своих незаконнорожденных сыновей. Возможно, он хотел дать юному Каролингу возможность в будущем возродить ко­ролевство своего отца, однако приверженцы мальчика посчитали, что Карл сделал его наследником император­ской короны. Об амбициях Эрменгарды и ее окружения свидетельствует любопытный документ, известный уче­ным под названием «Видение Карла Толстого» (Visio Caroli Grassi).

В нем рассказывается о путешествии души Карла Тол­стого в загробный мир, где он увидел, как его предки и их недобросовестные советники претерпевали муки чистили­ща ада, а затем повстречал в раю Лотаря I и Людовика II. Первый поведал ему о его скорой кончине, а второй при­казал передать империю его внуку: «Римскую империю, которой ты управлял, по праву наследства должен полу­чить Людовик, сын моей дочери». Свое пропагандистское сочинение автор завершил безапелляционным заявлением: «Пусть все знают, что, хотят они того или нет, согласно предназначению Божиему, в его руки попадет вся Римская империя»⁶.

В 888 году, когда было написано «Видение», юный воз­раст Людовика еще не позволял его сторонникам доби­ваться для него императорской короны и оспаривать мо­ральное право Арнульфа на нее. Матери и советникам Людовика пришлось удовольствоваться возможностью вос­становить королевство Бозона при поддержке Папы Сте­фана V и с одобрения Арнульфа. Более того, даже это ока­залось непростым делом, так как королем мальчик стал только осенью 890 года, тогда как коронации Беренгария, Эда и Рудольфа проходили с 887 по 888 год.

Первые годы правления Людовика III — под чутким ру­ководством матери и старых советников его отца — не оз­наменовались какими-либо значительными событиями, но между 894 и 896 годом, о чем уже упоминалось, Арнульф Германский и Лев VI Византийский решили использовать его в борьбе против сполетской династии.

Эта политическая комбинация расстроилась, однако Людовик не отказался от притязаний на Италию и, по всей видимости, открыто заявил итальянцам о своих правах на королевство и на императорскую корону. Если в то время престарелая императрица Ангельберга была еще жива, то в Северной Италии ее племяннику было обеспечено содей­ствие тетки и всех ее родственников. Союзницей Людови­ка в Центральной Италии была Берта Тосканская, дальняя родственница и подруга молодого короля, которая, воз­можно, хотела извлечь выгоду из этой дружбы.

...вновь ядовитого

Зверя шипенье стало доноситься с Тирренских берегов,

Привлекая народы Роны...

(Gesta Berengarii, IV, 2-4)

Еще одной сторонницей юного Людовика III была императрица Агельтруда, которая заключила мирный до­говор с Беренгарием, поклялась ему в вечной дружбе, но не сдержала обещания. Именно она, вне всякого сомне­ния, настроила в его пользу прежних приверженцев спо­летской династии. Адальберт Иерейский, который унасле­довал маркграфство от отца примерно в 896 году, одним из первых примкнул к сторонникам нового короля. Учитывая месторасположение его владений, Адальберт чаще всех вы­ступал в качестве курьера и проводил переговоры⁷. Папа Бенедикт IV не только высказал свое высочайшее одобре­ние, но и, по всей видимости, договорился с королем Про­ванса, что его новый визит в Италию завершится импера­торской коронацией.

Людовик III приехал в Италию в конце сентября 900 го­да, а 5 октября в Павии произошло его официальное из­брание королем на ассамблее светских и церковных маг­натов. Присутствовали маркграф Иерейский, маркграф Тосканский, Лиутард, епископ Комо, которого немедлен­но назначили архиканцлером королевства, Сигифред, граф Пьяченцы, сохранивший должность графа дворца и полу­чивший титул маркграфа, а также Петр, епископ Реджо.

Даже не попытавшись воспротивиться этому, Беренга­рий укрылся по другую сторону Адцы в своих наслед­ных владениях, разграбленных венграми. Новый король отправился в Рим через Болонью и, не встретив серьез­ного сопротивления, кроме локальных мятежей, вошел в город, где 22 февраля Бенедикт IV короновал его импера­тором⁸.

То, с какой легкостью, не встретив никакого противо­действия, Людовик III получил императорскую корону, по­зволяет предположить, что все происходило по давнишней договоренности и что еще до своего отъезда из Прованса Людовик был абсолютно уверен в том, что его поход в Ита­лию завершится триумфальной реставрацией империи.

Очевидно, что Бенедикт IV и его советники надеялись на то, что во главе империи встанет последний потомок Каролингов, которые подчас использовали авторитет Церк­ви в своих целях и напоминали ее служителям о силе своей власти, но в целом были ее верными и преданными по­мощниками.

Курия смогла на опыте последних лет убедиться в том, что сильная политическая власть, подкрепленная автори­тетом императора, сможет защитить папство от нападок городских аристократов и феодальной знати папского го­сударства.

По традиции, понтифик должен был с самого начала переговоров заявить об условиях, в целом идентичных тем, которые были предъявлены Гвидо Сполетскому во время его императорской коронации и позже подтверждены Лам­бертом на ассамблее в Равенне.

Восхождение Людовика III на трон стало бы для Свя­того Престола компенсацией за разочарование, которое в 896 году было связано с болезнью Арнульфа, а в 898 году — с гибелью Ламберта. Свидетельством тому, какое значение присваивалось этому событию, является ассамблея епи­скопов Итальянского королевства и папского государства, собравшихся в Риме, чтобы присутствовать на корона­ции, а также обсудить важнейший вопрос «о благополучии Святой Церкви Господней и положении королевства» (de stabilitate Sancte Dei Ecclesie regnique publice statu).

Однако к моменту императорской коронации Людовик уже несколько сдал свои позиции, судя по тому, что на римской ассамблее практически не было крупных италь­янских феодалов, представителей мирян.

Пробыв в Риме примерно два месяца, Людовик вернул­ся в Павию через Сиену и Лукку. По дороге он остановился у Адальберта Тосканского, и после этого краткого визита императора к вассалу отношения между ними значительно ухудшились. Хронисты объясняют это тем, что Людовик позавидовал невиданному богатству Адальберта, однако в реальности неприязнь императора имела гораздо более вес­кие причины⁹.

Судя по грамотам, выпущенным императорской кан­целярией, Людовик III правил так же, как и его предшест­венники: оказывал расположение в равной степени церк­вам, монастырям и вассалам, подтверждал привилегии, де­лал щедрые подарки, жаловал государственное имущество, но не пытался продолжить активную деятельность Гвидо и Ламберта.

Все королевство, от Ивреи до Сполето, признало власть нового императора, и лишь маркграфство Фриули остава­лось последним оплотом Беренгария. Пока его соперник почивал на лаврах, Беренгарий, оставаясь в Вероне, мед­ленно, но верно вносил разлад в ряды союзников Людови­ка, и одного за другим, обещаниями или лестью, привлек на свою сторону всех тех представителей мирян и духовен­ства, которые имели какие-либо причины для недовольст­ва новым правителем.

На настроения итальянских магнатов неблагоприятным для Людовика образом повлияло новое нашествие венгров, которое император не сумел предотвратить, однако самым серьезным ударом по его авторитету стало отступничество Адальберта Иерейского. Беренгарий склонил его на свою сторону, предложив ему в жены свою единственную дочь Гизлу.

Когда недовольные превратились в мятежников, Берен­гарий решил открыто выступить против императора. Лю­довику не удалось собрать столь же многочисленное и силь­ное войско, как у соперника, поскольку изменников ока­залось слишком много, а в оставшихся союзниках он не был полностью уверен. Подкрепления из Прованса ждать не приходилось, так как Адальберт Иерейский перекрыл туда дорогу, и поэтому, проиграв первое же рядовое сраже­ние, император начал переговоры. В итоге он торжествен­но поклялся оставить Италию и никогда более не возвра­щаться в ее пределы¹⁰.

Беренгарий вновь взял власть в свои руки, не стал мстить тем, кто перешел на сторону соперника, оставил Сигифре-Да на должности графа дворца и принял в свое окружение епископов, которые уже побывали при дворе Людовика, а теперь снова подчинялись Беренгарию, поскольку были вынуждены — если хотели остаться на своей кафедре — сохранять хорошие отношения с правящим королем, ка­кие бы чувства они к нему ни испытывали.

После пребывания в Италии, продлившегося примерно 22 месяца, у Людовика, помимо бесполезного титула им­ператора, остался предлог, под которым он нарушил бы данную им клятву, если бы представился малейший шанс на успех в попытке отвоевать королевство.

На этот раз ему снова помогли венгры, от набега ко­торых летом 904 года понесла серьезный урон Северная Италия.

Помня о поражении при р. Бренте и о его политиче­ских последствиях, Беренгарий решил на этот раз не всту­пать в сражение. Он предпочел начать переговоры и сумел заключить перемирие, обязавшись платить венграм еже­годную дань, которая должна была лечь на плечи не толь­ко простых людей, но и знатных светских и церковных лиц. Однако светские магнаты и духовенство не хотели ни сражаться, ни платить, надеясь избежать и того и другого при помощи нового государственного переворота, поэто­му они попросили Людовика вернуться. Берта Тосканская и ее муж Адальберт, который, видимо, не сумел вновь вой­ти в доверие к Беренгарию, приняли участие в этих пере­говорах¹¹.

В конце мая Людовик перешел через Альпы и 4 июня уже завладел Павией. Собрав войско из отрядов, которые ему прислали его сторонники, он выступил против Беренгария. Страдавший от четырехдневной лихорадки Берен­гарий отошел к озеру Гарда; за ним последовали канцлер Амвросий и архиканцлер Ардинг, который не перешел на сторону врага, как в 900 году. В руки Людовика тем време­нем попала Верона, вторая столица королевства, столь до­рогая сердцу Беренгария.

Сторонники Людовика, вдохновленные епископом Адалардом, захватили Верону и передали ее императору, пока Беренгарий отступал по горным дорогам Трентино к границе Баварии и распространял о себе противоречивые слухи: в одних говорилось, что он укрылся в Баварии, в других — что он умер.

Неосторожный Людовик посчитал, что опасность ми­новала. Он распустил войско и «занялся мирными и спо­койными вещами», то есть осыпал почетными должностя­ми, знаками отличия, феодами и бенефициями тех, кто по­мог ему вернуть власть, и предался веселью вместо того, чтобы уделить внимание государственным делам.

Тем временем Беренгарий достал необходимое количе­ство оружия и собрал войско, которое было не слишком многочисленным, зато состояло из доблестных и предан­ных людей, а также баварских наемников. Двадцать перво­го июля он подошел к Вероне, и кто-то из верных ему лю­дей, с которыми он поддерживал связь, ночью открыл ему ворота. Воины Беренгария перешли мост над Аддой и на заре поднялись на холм св. Петра.

Разбуженный бряцанием оружия и криками солдат, Лю­довик бежал из дворца, в котором ночевал, и укрылся в бли­жайшей церкви, однако его нашли, схватили и ослепили.

Лиутпранд Кремонский рассказывает, что Беренгарий какой-то двусмысленной фразой обманул единственного человека, который знал, где прятался император, чтобы схватить его и ослепить. Напротив, неизвестный поэт воз­лагает ответственность за содеянное на приспешников Беренгария, которые ослушались своего государя, который, как обычно, хотел проявить милосердие и отправить Лю­довика живым и здоровым в его земли.

Ослепление соперника было варварским обычаем Каролингов: всем известна печальная судьба Бернарда, коро­ля Италии, который поднял мятеж против своего дяди, Людовика Благочестивого, и был ослеплен так неумело, что спустя три дня скончался. Беренгарий во многих слу­чаях был милосердным, однако не нужно забывать о том, что Людовик вернулся в Италию, нарушив данную им клятву. Беренгарий жестоко расправился с Иоанном Браккакуртой, веронцем и сторонником Людовика, который попытался спрятаться на колокольне, но был схвачен, осужден и казнен на главной городской площади; жестоко наказал он и графа Сигифреда, преследуя его вплоть до самого последнего прибежища. Все это позволяет пред­положить, что и с Людовиком Беренгарий вполне созна­тельно обошелся столь сурово. Неизвестный поэт пытался снять со своего господина ответственность за этот жесто­кий поступок, что вполне понятно. Что же касается Лиутпранда, его рассказ восходит к фольклорному поэтическо­му сочинению, которое было проникнуто жалостью к мо­лодому императору. По всей видимости, в нем проводилась параллель между участью императора и гибелью самого Бе-ренгария, который был убит на пороге той самой церкви, где схватили и ослепили Людовика¹².

В первом и, возможно, во втором походе Людовика уча­ствовал Гуго Вьеннский, будущий король Италии. Он ро­дился в Лотарингии, между 880 и 881 годом от второго бра­ка графа Тибо с Бертой, дочерью Лотаря II Лотарингского и Вальдрады. В 885 году вместе с матерью, братом Бозоном и сестрами Тевтбергой и Эрменгардой Гуго последовал за отцом в Прованс и в 899 году унаследовал его титул и пол­номочия графа Вьеннского¹³.

Насколько известно, тогда Гуго не был значительной фигурой. Однако его острый ум, позже проявившийся в полную силу, позволил ему сделать правильные выводы из того, что происходило в походах, а также из дальнейших событий, в которых его мать, сочетавшаяся вторым браком с Адальбертом Тосканским, сыграла решающую роль.

Очевидно, первой и самой серьезной ошибкой Людови­ка было то, что он полностью доверился итальянским сень­орам. Жителей Прованса, которых он повел за собой, было очень мало; из них лишь Адалельм, граф Валансьенский, графы Ротерий, Роббальд и Лиуфред, канцлер Арнульф, епископ Исаак Гренобльский оставили след в истории.

Людовик не сумел поставить преданных ему людей на места тех сановников, чьи полномочия были столь обшир­ными, что приглашенный и избранный ими император тотчас же оказался в их власти. И как только он им надоел, они предали его и вернулись к Беренгарию¹⁴.

Кроме того, Людовик переоценил значимость импе­раторского титула и поддержку со стороны духовенства. Безусловно, этот фактор был немаловажным, и именно служители Церкви поспособствовали укреплению власти Гвидо и Ламберта, но оба эти короля черпали средства и набирали людей в их старинном герцогстве, а также дока­зали, что достаточно сильны и могут выстоять самостоя­тельно. Людовику всего этого недоставало: людей, денеж­ных средств.

Эти, а также другие выводы должен был сделать граф Гуго, который знал о происходивших тогда событиях и о тех, кто их спровоцировал, гораздо больше, чем мы те­перь, и мог бы употребить их себе на пользу, став первым человеком, научившимся на ошибках других.

Гуго был ближайшим родственником Людовика III в Провансе. Благодаря этому обстоятельству, а также своим личным качествам он стал главным человеком в королев­стве, когда император вернулся на родину слепым и непо­пулярным.

Авторитет Гуго рос в ущерб интересам графа Тевберта, который с 890 по 908 год выполнял функции маркграфа Прованского, хотя и не носил такой титул. Титул и полно­мочия маркграфа король передал своему фавориту: Гуго, граф Вьеннский, стал именоваться также герцогом и марк­графом, сохранив эти титулы до самой смерти; и он неиз­менно упоминал их во всех документах, закрепив этот обы­чай как протокольную норму.

Будучи маркграфом Вьеннским и герцогом Прован­ским, Гуго пользовался своей властью на всей территории королевства: он ходатайствовал перед Людовиком III обо всех делах подвластных ему графств, в которых он правил лично, а также возглавлял оборону от сарацин¹⁵.

Если за пределами Прованса Гуго называли «графом Арелатским или Прованским» (Arelatensium seu Provincialium comes), то в Провансе о нем говорили, как об «имени­том маркграфе, который правил государством при импера­торе Людовике» (inclitus marchio qui rempublicam sub Ludovico imperatore regebat). Располагая воистину королевской властью, Гуго покровительствовал своим родственникам, которые немало сделали для его возвышения. Так, его брат Бозон стал графом Везона и Авиньона, его племянник Манассия — архиепископом Арля. Неудивительно, что и себе и своему брату он выбрал жен тоже в соответствии с полити­ческими соображениями.

Когда расстроились планы Людовика Прованского взять в жены византийскую принцессу, он сочетался браком (точ­ная дата заключения которого неизвестна) с Аделаидой, дочерью Бургундского короля Рудольфа I, очевидно стре­мясь к укреплению добрососедских отношений. Бозон женился на сестре новобрачной Вилле, а Гуго поспешил предложить руку и сердце королеве-матери, которую тоже звали Виллой, как только она стала вдовой Рудольфа I (912-913 гг.).

Конечно, союз с династией бургундских королей обе­щал стать весьма выгодным для прованских молодоженов, и Гуго, взявший в жены овдовевшую королеву, которая была гораздо старше его, по всей видимости, не был са­мым непритязательным из всех троих. Он явно надеялся на то, что в скором времени станет опекуном наследника Бургундского королевства, Рудольфа II, которому было 8 (или 10) лет. Можно представить себе, какие выгоды мог­ло принести это опекунство маркграфу Вьеннскому, не привыкшему мучиться угрызениями совести. Однако Гуго ждало разочарование, поскольку вскоре королева Вилла умерла на его руках и об опекунстве более никто не заго­варивал¹⁶.

Примерно в это же время Гуго решился на другую аван­тюру, которая тоже завершилась неудачей и чуть не стоила ему жизни.

Огромной власти в Провансе ему не хватало; было оче­видно, что Гуго хотел править от собственного имени. Не­удачное завершение первого похода Людовика III в Ита­лию и кошмарный исход второго нисколько не смутили Гуго. Он сам решил стать итальянским королем, опираясь на более или менее тесные связи, которые Людовик сохра­нил с некоторыми итальянскими сеньорами, и на поддерж­ку своих родственников в Тоскане, невзирая на то, что об­стоятельства не были достаточно благоприятными.

В то время когда Гуго стремительно поднимался вверх по иерархической лестнице в Провансе, Беренгарий спо­койно правил в Италии.

Среди тех, кто примкнул к числу сторонников Людови­ка III во время его первого похода, а затем вернулся в ок­ружение Беренгария, Петр, епископ Реджо, оказался в наи­более выгодном положении. С 902 по 913 год этот епископ пользовался особым расположением короля и ходатайст­вовал перед ним за других. Сигифред, граф Пьяченцы и граф дворца Беренгария, сохранил свои привилегии, пе­рейдя на сторону Людовика III, который дал ему титул маркграфа (неизвестно, какой области). Позже Сигифред примирился с Беренгарием и, хотя и потерял маркграф­ский титул, продолжал оставаться графом Пьяченцы и гра­фом дворца. Возможно, желание вернуть себе маркграфст­во заставило его вторично переметнуться к Людовику, и на этот раз Беренгарии его не простил.

Епископ Брешианский, Ардинг, потомок Суппонидов, двоюродный брат Людовика III и шурин Беренгария, в 900 году примкнул к лагерю кузена, но затем примирил­ся с шурином, стал архиканцлером в 903-м и остался верен Беренгарию в кризисном 905 году.

На политической арене, заменяя умерших или смещен­ных, рядом с уже известными персонажами появлялись новые люди, выказавшие наибольшую преданность пра­вителю.

В Итальянском королевстве царило спокойствие. Как уже говорилось, для того чтобы привлечь на свою сторону Адальберта Иерейского, Беренгарий отдал ему в жены свою дочь Гизлу. У Беренгария не было сыновей, и этот брак сделал из маркграфа возможного наследника престо­ла. Предполагалось, что он сможет достойно защитить за­падную границу королевства, несмотря на измену, на ко­торую он пошел в 905 году.

Заключенное с венграми перемирие являлось, по край­ней мере, временной гарантией спокойствия на восточной границе, и, чтобы обезопасить страну от их новых набегов, король отдал приказ о начале строительства крепостных стен и замков¹⁷.

С тех пор как умер Арнульф, ничто не угрожало се­верным границам королевства. Людовик Дитя и Конрад Франконский* (* Конрад, герцог Франконии, — опекун Людовика Дитя­ти. После смерти Людовика был избран королем Германии (911-919). (Примеч. ред.)) были вынуждены бросить все свои скром­ные силы на борьбу с венграми, славянами, мятежными феодалами и не отваживались напасть на Италию.

С Адальбертом Тосканским, который после первого от­ступления Людовика из Италии примирился с Беренгарием, а затем оказался главным виновником вторичного вторжения короля Прованса, Беренгарий был холоден, но вежлив. Маркграф возглавлял судебные собрания от коро­левского имени, но власть короля на землях, подвластных маркграфу, была чисто номинальной: за все те годы он не выпустил ни единой грамоты, касающейся Тосканы.

И хотя Беренгарий обладал реальной властью на гораз­до меньшей территории, чем та, на которой он был при­знан королем, его могущество все же мало-помалу росло. Канцелярия, где в смутный период 900-901 годов трижды сменился архиканцлер, а в дальнейшем царили хаос и без­властие, в 908 году была реформирована в соответствии с новым распорядком. Королевские посланцы регулярно со­зывали судебные собрания, и крупные прелаты Северной Италии, уже достаточно влиятельные, получали от короля дары и привилегии, благодаря которым успешно укрепля­ли свою власть в городах. Они демонстрировали глубокую преданность королю, морально и материально поддержи­вали его служащих и сами становились королевскими чи­новниками¹⁸.

В 905 (или 906) году Иоанн архиепископ Равеннский также возобновил отношения с королем. Состоялась встре­ча, на которой они торжественно пообещали друг другу са­мое широкое содействие.

Не облеченный императорским титулом Беренгарий не мог распространять свои полномочия на равеннский экзархат, подобно Гвидо и Ламберту. Однако теперь вла­сти экзархата стали проводить политику взаимодействия с королевством: у могущественного архиепископа Равеннского, который надеялся стать Папой Римским, появился один весьма серьезный повод для налаживания отноше­ний с королем, стремящимся стать императором¹⁹.

Иоанн Равеннский был весьма яркой фигурой, и по­скольку его судьба, как и судьбы других не менее выдаю­щихся личностей, является неотъемлемой частью истории описываемого периода, рассказать о ней необходимо.

Еще будучи диаконом, Иоанн часто ездил в Рим в каче­стве посланника архиепископа Равеннского Кайлона к Па­пе Иоанну IX.

Процесс Формоза, смешения епископов, а также кано­нические и политические последствия этого скандала вы­звали брожение умов в Риме и за его пределами. И несмот­ря на то, что и отправивший Иоанна с поручением архи­епископ, и принимавший его Папа были сторонниками Формоза, ловкий диакон сумел наладить отношения с его противниками. Самым ярким представителем их группи­ровки был Феофилакт, человек знатного происхождения, которому было суждено добиться оглушительного успеха.

Иоанн IX умер в марте 900 года, после чего один за другим на папском престоле появились два человека из числа сторонников Формоза. Однако в 904 году на сцену вернулся тот самый Сергий, которого в 898 году избрали одновременно с Иоанном IX, после чего ему пришлось уступить место сопернику и отправиться в изгнание.

В молодости Сергий III столь явно демонстрировал свои амбиции, что Формоз направил его епископом в Чере, чтобы удалить его от Рима и обуздать его стремление к папскому престолу. После смерти Формоза Сергий отка­зался от епископского сана и вновь стал диаконом, чтобы получить посвящение от Стефана VI. Его близкие отноше­ния со Стефаном VI дали почву предположению, что имен­но он был тем самым диаконом, который во время позор­ного судилища отвечал от имени мертвого Формоза.

Когда умер Феодор II, противники Формоза избрали Сергия в противовес Иоанну IX, кандидату от формозианцев. Покинув Рим, Сергий нашел пристанище у Адальберта Тосканского и, по всей видимости, повлиял на его решение поднять мятеж в 898 году. Неизвестно, что делал Сер­гий с 898 по 904 год, однако в Рим он вернулся в сопрово­ждении Альбериха Сполетского, одного из упоминавших­ся выше выдающихся персонажей того времени.

У Альбериха Сполетского не было никаких родствен­ников из старинной династии сполетских маркграфов. Он был франкским или бургундским авантюристом и приехал в Италию в 889 году вместе с Гвидо Сполетским. Точных сведений о том, что с ним стало после победы Гвидо, нет; однако, скорей всего, он возглавлял одну из наводнивших страну банд франкских или бургундских наемников и аван­тюристов, на которых Гвидо обрушивался в своих капиту­ляриях — правда, безуспешно. В 897 году Альберих убил на дороге — около моста, уточняют хронисты²⁰ — Гвидо IV Спо­летского, своего друга, и захватил власть в маркграфстве.

Альбериху было нужно, чтобы кто-нибудь признал его власть над этими территориями свершившимся фактом и узаконил ее. Помощи не приходилось ждать ни от Ламбер­та, оскорбленного тем, что убили его родственника Гвидо, ни от Иоанна IX, который поддерживал близкие отноше­ния с Ламбертом. Альберих примкнул к группировке про­тивников Формоза, которые, конечно же, с радостью при­няли в свои ряды человека, имевшего в подчинении вну­шительное количество вооруженных людей. Именно при поддержке отрядов Альбериха Сергию III удалось занять Рим и утвердиться в нем.

По всей видимости, идею этой вылазки в принципе одобрял и Беренгарий, который поддерживал связь с Сер­гием с 898 года, со времени мятежа Адальберта, а во время поездки в Центральную Италию в 899 году, должно быть, встретился с Альберихом Сполетским и попросил у него содействия в борьбе с венграми. Две столь крупные вели­чины, какими были король Италии и маркграф Сполето, просто не могли не понимать, что им невыгодно игнори­ровать друг друга. Беренгарий был как раз тем человеком, который мог признать владычество Альбериха в маркграф­стве и узаконить его права.

Альберих скрепил свой союз с противниками Формоза, женившись на одной из дочерей Феофилакта — Мароции.

Она была отдана ему в жены, поскольку приход к власти Сергия III претворил в жизнь все мечты Феофилакта и его друзей, в кругу которых, наряду с маркграфом Сполет­ским, не последнюю роль играл Иоанн, архиепископ Равеннский.

Через месяц после церемонии посвящения в сан Сер­гий III вернул на повестку дня вопрос о распоряжениях Формоза и на Соборе, который, по словам одного из его врагов, «был похож скорее на сходку, нежели на Собор» (magis conventiculum quam synodus appellari potest), вновь объ­явил недействительными все посвящения в сан, произве­денные Формозом. Таким образом он потешил свою нена­висть к усопшему, почтил память Стефана VI и выполнил волю своих единомышленников.

Одержав победу в Риме, противники Формоза позабо­тились также об укреплении своих позиций в Равенне, и после смерти равеннского архиепископа Кайлона поспо­собствовали избранию на его место диакона Иоанна.

Став архиепископом Равеннским, Иоанн позаботился об укреплении отношений с Беренгарием, которые, по всей видимости, уже давно поддерживал. Сам же Беренга­рий симпатизировал противникам Формоза по причине то­го, что его враг Ламберт в последние годы жизни сблизил­ся со сторонниками этого Папы.

Архиепископ Иоанн имел совершенно четкое представ­ление об отношениях между церковной и светской вла­стью: и та, и другая имели Божественное происхождение и были посланы на землю, чтобы обращать людей к слу­жению Богу и соблюдению Его заповедей. Обязательным условием для их плодотворного сосуществования Иоанн считал укрепление могущества центра в противовес цен­тробежной силе, которую олицетворяли собой феодалы. Король и архиепископ пообещали друг другу приложить все усилия для достижения этой цели. Кроме того, стремле­ние Беренгария к императорскому титулу нашло у Иоанна искреннее понимание и серьезную поддержку²¹.

Трудно сказать, действительно ли Папа Сергий III хо­тел, чтобы Беренгарий стал императором, или же начав­шиеся переговоры должны были лишь ввести в заблуждение короля и так бы ничем и не закончились. В 906—907 гг. маркграф Тосканский с супругой, а также маркграф Сполетский решительно воспротивились императорской коро­нации Беренгария и были готовы применить силу, чтобы не допустить его в Рим. Как и Беренгарий, они поддержи­вали противников Формоза, поскольку это было для них выгодно с политической точки зрения. Однако в появле­нии нового императора никакой выгоды для себя они не видели.

В какой-то момент переговоров между Иоанном, архи­епископом Равеннским, и Папой Сергием III все препят­ствия для поездки Беренгария в Рим как будто бы исчезли. Однако почву для новых размышлений подготовили тос­канцы и сполетцы, которые перекрыли все пути через Апеннины в районе Пармы и подготовились сделать то же самое в Модене и Болонье на случай, если бы королю при­шло в голову попытать счастья там.

Политическая ситуация того времени отличалась по­разительной нестабильностью и могла кардинально из­мениться в мгновение ока. Приверженцы разных партий поддерживали связь друг с другом. Так и архиепископ Равеннский, которого возмутило, что чиновники Беренгария присвоили часть имущества его церкви, наладил отноше­ния с Бертой Тосканской и в письмах к ней обстоятельно описывал политическую обстановку (возможно, более об­стоятельно, чем это позволяла его дружба с Беренгарием). Дело было в том, что союз маркграфов Тосканы и Сполето дал трещину из-за претензий обеих сторон на обладание частью равеннского экзархата.

Несколько позже, когда равеннская Церковь пережи­вала трудные времена из-за схизмы, спровоцированной сторонниками Формоза, архиепископ Равеннский вновь сблизился с королем. К тому же казалось, что раздор меж­ду правителями Сполето и Тосканы сможет приблизить день императорской коронации Беренгария, и если бы истрийский маркграф Альбоин повременил с захватом рас­полагавшегося на его территории имущества равеннской церкви, то все проблемы были бы решены и Беренгарий достиг бы желанной цели.

Чтобы разрешить конфликт с захватом имущества ра­веннской церкви, Иоанн прибег к помощи Папы, и тот потребовал немедленно вернуть это имущество и лишить маркграфа титула. «Король Беренгарий не получит от нас корону, пока не пообещает, что не отберет у Альбоина это маркграфство...» — восклицали в один голос Папа и епи­скоп Полы Иоанн, который пекся о благополучии Иоанна Равеннского.

По всей видимости, маркграф Альбоин лишился титу­ла, и вопрос о поездке в Рим был вроде бы решен. Архи­епископ Иоанн Равеннский должен был сопровождать Беренгария, чтобы лично засвидетельствовать результат своей посреднической деятельности, однако внезапная смерть Сергия III расстроила их планы, перечеркнув ре­зультат столь продолжительных и непростых переговоров. Избиравшиеся сразу вслед за Сергием III Папы прави­ли слишком недолго, чтобы, начав все с нуля, выйти на тот же этап обсуждения императорской коронации Бе­ренгария²².

Именно тогда Гуго Вьеннский предпринял свой пер­вый поход в Италию.

Вместе со своим братом Бозоном, в сопровождении це­лой вереницы епископов и графов, среди которых выде­лялся некий Гуго, сын Талиаферна, и достаточно много­численной армии (чтобы избежать участи, постигшей Лю­довика), Гуго пересек Альпы.

Очевидно, он надеялся на то, что к его армии при­соединятся отряды итальянских сеньоров, пообещавших свою помощь, одним из которых был Адальберт Иврей-ский. После смерти своей супруги Гизлы Адальберт же­нился на Эрменгарде, сестре Гуго Вьеннского, которую Берта взяла с собой, когда, вторично выйдя замуж, пере­ехала в Тоскану. Этот брак, знаменовавший собой конец отношений маркграфа Иерейского с бывшим тестем Бе­ренгарием и сближавший его с маркграфами Тосканы, на взгляд хронистов того времени, был предвестником мас­штабных событий, одним из которых и стал поход Гуго в Италию.

Маркграф Прованский не имел обыкновения решаться на предприятие, подобное завоеванию Италии, предвари­тельно не заручившись поддержкой людей, которые могли распоряжаться судьбой этого королевства. Основываясь на совпадении дат, можно предположить, что обсуждение кан­дидатуры Гуго проходило в то же время, когда он с помо­щью матери и сестры наладил отношения с маркграфом Иврейским. Однако отсутствие документальных подтвер­ждений не позволяет оценить масштабы оппозиции Беренгарию, помощью которой Гуго хотел воспользоваться²³.

Существует мнение, что захватчики дошли до самых стен Павии; в таком случае нужно было бы признать, что насе­ление большей части Северо-Западной Италии поддержи­вало завоевателей. Но хронист, сообщивший об этом, не отличался безупречным знанием деталей, а судя по тому, как быстро и легко Беренгарий нанес ответный удар, вид­но, что он постоянно держал ситуацию под контролем. Кроме того, в последний момент те, кто пообещал Гуго помощь, не сдвинулись с места.

Беренгарию удалось окружить и полностью изолиро­вать захватчиков. Воины, покидавшие лагерь Гуго в поис­ках еды, возвращались обратно с отрезанными носом и ушами. Голод и страх вынудили завоевателей начать пере­говоры, в результате которых Гуго и его союзники покля­лись на Евангелии, что, пока жив Беренгарий, ноги их не будет в пределах Италии.

Безусловно, эта клятва не мешала маркграфу Прован­скому интересоваться ситуацией в Италии, время от вре­мени встречаться с итальянскими магнатами и ожидать удобного случая для повторной попытки. Он продолжал править от имени Людовика III Слепого и представлял его интересы на межгосударственных собраниях. В 924 году он присутствовал на ассамблее, которую организовал новый король Франции Рауль неподалеку от Шалона. Политиче­ское соглашение, заключенное на этой ассамблее, допол­нилось семейным союзом, который обеспечил Гуго но­вые — и весьма выгодные — родственные связи: ему уда­лось устроить женитьбу Бозона, брата короля Франции, на дочери своего брата Бозона Берте²⁴.

Между тем смерть королевы Виллы предоставила Гуго возможность сочетаться новым браком. Его вторая супруга, Альда, происходила из германского рода, и других сведе­ний о ней нет. Однако можно с уверенностью говорить о том, что в своем выборе Гуго руководствовался теми же соображениями, которые обусловили его первый брак, а также все последующие.

На пороге своего сорокалетия Гуго с удовольствием оглядывал прожитую жизнь и благодарил провидение за пройденный им путь, «осознавая... милосердие Божие, по­зволившее мне вознестись к столь высоким почестям, и считая немаловажным то, что благодаря Божественному покровительству я часто избегал множества опасностей...», а также в глубине души надеялся, что Господь будет помо­гать ему и в будущем и что он сможет добраться до недося­гаемых вершин²⁵.

Провал итальянского похода не поколебал авторитета Гуго в Провансе, но вполне естественно, что легкость, с которой Беренгарий атаковал и разгромил завоевателей, значительно увеличила популярность итальянского коро­ля. Когда Папой избрали Иоанна Равеннского, перегово­ры об императорской коронации Беренгария незамедли­тельно возобновились, причем в гораздо более благопри­ятной обстановке, чем при Сергии III.

Восхождение Иоанна Равеннского на папский престол являлось серьезным нарушением канонической процеду­ры. Оправдать его можно было лишь тем, что папское го­сударство нуждалось в человеке, который смог бы про­тивостоять его внутренним и внешним врагам и в то же время осознавал бы высочайшую духовную значимость и Божественную миссию папства. Ведь, несмотря ни на что, римляне продолжали в нее верить.

Активные действия Иоанна X и представителя римской аристократии Феофилакта в создавшейся политической ситуации привели к объединению всех правителей южной Италии в борьбе против сарацин. Альберих Сполетский, Григорий Неаполитанский, Иоанн Гаэтанский, Гваймар Салернский, Ландольф, правитель Капуи и Беневенто, вместе с Папой, византийцами и их союзниками одержали убедительную победу на суше и на море. Сарацинская ко­лония Гарильяно была стерта с лица земли.

Иоанн X вел переговоры, участвовал в военных дейст­виях, доблестно сражался во главе своих солдат. Его лич­ные достижения дали ему возможность проводить неза­висимую политику и, в случае необходимости, навязать ее римским аристократам, которые, впрочем, довольно активно поддерживали его²⁶.

Несколько месяцев спустя после падения Гарильяно Иоанн X, всегда последовательный в своих действиях и верный своим политическим убеждениям, короновал Беренгария императорским венцом.

Маркграф Тосканский и Беренгарий не принимали участия в битве с сарацинами; однако этот факт никак не повлиял на отношение современников к своему ко­ролю, хотя они вполне могли бы вспомнить об усилиях, которые в свое время предпринимал Людовик II, чтобы освободить Италию от сарацин. Но ни римляне, ни сполетцы, ни тем более жители лангобардских княжеств не хотели, чтобы Беренгарий продолжил дело Людовика II, поскольку борьба с сарацинами для императора была верным способом утвердить свою власть на территории Южной Италии.

Дипломатическая деятельность Папы была направлена на то, чтобы объединить южные государства для проти­востояния общему врагу и добиться помощи императора Византии и его флота. Однако Иоанн X всеми силами пы­тался воспрепятствовать участию короля Италии в общем походе, которое могло слишком дорого обойтись всем со­юзникам. Еще больше проблем создало бы участие в этом походе маркграфа Тосканского, намерения которого все­гда таили в себе опасность. Так же как и надежда на по­мощь императора Востока в противостоянии сарацинам, не пропадала и вера в то, что император Запада сможет обуздать маркграфа Тосканского и других внутренних вра­гов. Это обеспечило бы безопасность папству и позволило бы понтифику расширить влияние Церкви как в самой Италии, так и за ее пределами.

Смысл второй задачи большинству не был понятен: в обществе бытовало мнение о том, что Папа решил отдать императорскую корону Беренгарию, чтобы защититься от маркграфа Тосканы. С гораздо большим основанием об­щественное мнение приписывало маркграфу Тосканскому ответственность за задержку с коронацией, которая про­изошла во время правления Сергия III.

Смерть Адальберта Тосканского и закрепление его на­следства за его сыном Гвидо, который получил от Беренгария подтверждение отцовских полномочий, мгновенно улучшили отношения нового маркграфа Тосканы и коро­ля. Юный маркграф сопровождал в Рим короля, который прилюдно называл его «крестным сыном» (filiolus) и, воз­можно, поскольку наследников у него не было, думал, что однажды сможет передать все свои владения этому юноше. А поскольку маркграф Сполетский решил сменить гнев на милость и перестал противиться императорской корона­ции, поездка Беренгария прошла без неприятных неожи­данностей²⁷.

В конце ноября Беренгарий и его свита подошли к Ри­му. С вершины Марианского холма они увидели толпы лю­дей, которые собрались, чтобы поприветствовать нового императора:

Казалось, что город кипит и выступает за пределы стен,

Столько людей Рим впустил в свои древние недра.

(Gesta Berengarii, IV, 108-109)

Члены Сената, войска со знаменами, греческая schola* (* Schola — в Риме корпорация чужеземцев или ремесленни­ков, живших в отдельном квартале. (Примеч. ред.)) и простой люд — все собрались, чтобы воздать почести Беренгарию и его свите. Петр, брат понтифика, и один из сыновей Феофилакта встретили короля на Нероно-вых Полях, облобызали его ноги и провели его к собору св. Петра сквозь толпу народа, которая медленно рассту­палась перед ним.

Иоанн X ожидал Беренгария на самом верху парадной лестницы собора, восседая на позолоченном троне. Он спустился навстречу королю, обнял его и провел внутрь. Король пал ниц перед могилой св. Петра; затем все отпра­вились в папский дворец, где был устроен роскошный пир. На следующий день Беренгарий получил столь желан­ную императорскую корону (которая, по сути дела, была для него абсолютно бесполезной). В пурпурном одеянии, в расшитых золотом туфлях король вошел в празднично украшенный собор, где его ожидал понтифик.

...Затем цезарь в венце на голове,

Украшенном золотом и драгоценными камнями,

Был помазан сливовым маслом и нектаром.

(Gesta Berengarii, 176-178)

Собравшиеся торжественно поприветствовали нового императора:

Тогда в священном храме раздались

Громогласные приветствия народа...

(Gesta Berengarii, IV, 183-184)

Заключительная часть церемонии проходила в полной тишине: новый император зачитал грамоту, в которой под­тверждались все права и привилегии Церкви:

Стоя на вершине лестницы, он огласил

Грамоту о передаче в дар земель,

Как было цезарю угодно, чтобы

Впредь никто не посмел присвоить

Священные земли.

(Gesta Berengarii, IV, 188-191)

Затем внесли дары, которые новый император препод­нес Папе:

Наконец, благочестивый государь внес красивейшие дары в храм:

Дорогую герцогскую перевязь своего отца,

С драгоценными камнями, из желтого, весьма ценного металла,

И одежды, жесткие от золотых украшений,

А выделялась из всего прочего диадема.

(Gesta Berengarii, IV, 192-196)

Это были золотые, усыпанные драгоценными камнями перевязи и золототканые одежды, предмет гордости герцо­га Эверарда, отца Беренгария, которые теперь сын принес в дар сокровищнице собора св. Петра вместе с возложен­ным на него во время коронации императорским венцом в память об этом достославном событии.

Церемония была весьма пышной и торжественной. Не­известный поэт использовал весь свой талант, чтобы опи­сать ее потомкам, но упустил одну деталь, выяснить кото­рую теперь побуждает нас нескромное любопытство: со­провождала ли Беренгария в Рим его новая супруга Анна?

Королева Бертилла, которая столь часто пыталась воз­действовать на Беренгария, используя свой авторитет, скон­чалась вскоре после 911 года, оставив о себе недобрую память. Она умерла при трагических, окутанных тайной обстоятельствах.

Неизвестный поэт рассказывает о ней так:

...тогда верная супруга испила чародейский напиток и умерла,

Последовав недоброму совету Цирцеи.

(Gesta Berengarii, II, 79-80)

Кто же была эта Цирцея, на чьи коварные уговоры под­далась королева? Глоссатор поэмы поясняет: «Известно, по чьей вине она погибла. Цирцея, по рассказам, была пуб­личной девкой, которая с помощью колдовских трав и пе­сен могла изменять облик приходивших к ней людей: и говорят, что именно из-за действий Цирцеи королева ото­шла от своих честных побуждений...» Возможно ли, что в пятьдесят с лишним лет королева поддалась пагубной стра­сти, или же ее измена заключалась в чем-то другом? Быть может, королева вступила в преступный сговор с врагами короля и либо отравилась, когда ее преступление раскры­лось, либо ее собственный муж заставил ее выпить яд? И кто такая Анна, новая жена, которая появилась в 915 го­ду, накануне коронации, но не носила ни королевского, ни императорского титула? Ее имя — Анна — было редко­стью для лангобардской Италии того периода, что дает почву для самых разнообразных предположений: была ли она родом из Равенны, либо из Византии? И что с ней слу­чилось после смерти Беренгария?

Тот, кто в способности фантазировать может сравнить­ся с писателями, которые превратили Ангельбергу во вдохновительницу политических деяний Людовика II, а Агельтруду в злого гения королей сполетской династии, без труда представит себе Анну простой и скромной, лишенной чес­толюбия женщиной, которая своей нежностью скрасила последние годы жизни одинокого короля.

После тридцати пяти лет брака Беренгарий при траги­ческих обстоятельствах потерял свою жену, в Иврее умерла его дочь Гизла, другая дочь ушла в монастырь в Брешии, интриги отца и мачехи отдалили от него племянника, ко­торый мог бы стать его наследником, и старость Беренгария, выросшего в такой же большой и дружной семье, как и семья Эверарда и Гизелы, обещала быть весьма печаль­ной. Что же представляла собой Анна?

Никто из современников не сказал о ней ни единого слова, и Беренгарий, упоминая в грамотах свою новую же­ну, со сдержанным достоинством, которое отличало его на протяжении всей жизни, называет ее «нашей возлюблен­ной супругой» (dilectissima coniux nostra). Однако такое об­ращение соответствовало требованиям протокола. Таким образом, нескромное любопытство потомков так и остает­ся неудовлетворенным²⁸.

Получив вожделенную императорскую корону, Берен­гарий издал несколько постановлений, порадовал кого-то знаками своего расположения и отправился в обратный путь, избрав, однако, вовсе не ту дорогу, которая привела его в Рим. Через Муджелло он поехал в Эмилию, затем вернулся в Ломбардию, а летом снова покинул ее пределы, чтобы нанести визит в равеннский экзархат. И, как будто для того, чтобы почувствовать себя в новом качестве — им­ператора, Беренгарий остановился в Равенне. Нет никаких доказательств того, что он провел там ассамблею или, по крайней мере, судебное собрание. Тем не менее нужно признать, что либо то, либо другое состоялось, поскольку Беренгарий не преминул бы использовать эту император­скую прерогативу²⁹.

После пышных празднеств в Риме и чествования, уст­роенного магнатами королевства, у Беренгария создалось впечатление, что после императорской коронации он стал обладателем чего-то гораздо более существенного, чем про­сто титул. Впрочем, очень скоро ему пришлось спуститься с небес на землю. Беренгарий, в отличие от Гвидо и Лам­берта, не обладал ни острым умом, ни сильным характе­ром. Во время его правления все посткаролингские госу­дарства переживали период глубокой депрессии: ни одно из них не могло похвастаться правителем, который оказался бы в состоянии предпринять поход за пределы собствен­ного королевства. Карл Простоватый, Людовик Дитя, Кон­рад Франконский предпочитали оставаться в границах сво­их владений. При Беренгариb в области международной политики ничего не происходило: все были обеспокоены неурядицами в своих землях и не вмешивались в чужие де­ла. Однако, по всей видимости, Беренгарий не интересо­вался и внутригосударственными проблемами, которые в прежние времена пытались решить Гвидо и Ламберт.

Беренгария не волновало даже положение дел в Южной Италии, которую он оставил на произвол судьбы и визан­тийцев. Со времен Гвидо и Ламберта улучшений в сфере безопасности и общественного порядка не наблюдалось, однако Беренгарий не издавал новых капитуляриев, веро­ятно, полагая, что это ни к чему не приведет, поскольку никто и никогда не считался со старыми. В среде знати он не был слишком популярен: как и Гвидо, он искал под­держки у епископов, осыпая их щедрыми дарами.

Гвидо и Ламберт проявляли щедрость, когда было не­обходимо вознаградить верных им людей: но старались, чтобы казна от этого не страдала. Беренгарий, напротив, расточал дары, подобно королям героической эпохи, кото­рые отнятое у побежденных отдавали победителям: но сам-то Беренгарий был одним из самых неудачливых полко­водцев своего времени. Начиная с 883 года, когда был предпринят поход против Гвидо, и вплоть до сражения при Фьоренцуоле в 923 году он терпел поражения, одно за дру­гим. Его успехи на политическом поприще, восхождение на королевский трон и последовавшую за этим импера­торскую коронацию с большой долей вероятности можно расценивать не как плоды его дипломатической деятель­ности, а как стечение обстоятельств, которым он не сумел воспользоваться, чтобы добиться окончательного успеха, как это сделали бы другие на его месте.

Несостоятельность императора обнаружилась сразу же после его коронации. Хорошие отношения, которые как будто бы связывали его с представителями тосканской ди­настии, быстро испортились, и Беренгарий решил, что пришло время применить силу. Он внезапно атаковал при­бежище Берты и Гвидо, захватил их в плен и отправил их в заточение в Мантую. Однако чиновники и вассалы тоскан­ских маркграфов столь яростно воспротивились передаче городов и замков императорским представителям, что Беренгарий был вынужден уступить и освободить пленников.

Подавление тосканского мятежа могло бы стать пер­вым серьезным шагом на пути к установлению королев­ского влияния на всех сеньоров королевства. Вынужден­ная капитуляция Беренгария, напротив, положила начало серии заговоров, последний из которых стоил ему жизни³⁰.

Беренгарию не хватало сил, чтобы держать в узде круп­ных феодалов, и в то же время он был слишком силен, чтобы покорно повиноваться их воле. У магнатов было бо­лее чем достаточно причин для того, чтобы решить, что нужно посадить на его место другого короля. Новый ко­роль должен был дать им все то, чего они не получили от Гвидо. Выбор знати пал на Рудольфа II Бургундского* (* Рудольф II — король Бургундии в 911—937 гг. (Примеч. ред.)).

Очевидно, Рудольфа, протеже Адальберта Иврейского (который не на минуту не забывал о своих бургундских корнях), выбрали методом исключения, поскольку среди феодалов Итальянского королевства и правителей сосед­них государств не было подходящей кандидатуры.

Молодой маркграф Тосканский еще не стал столь влия­тельным, как его отец в прежние времена, и, как и он, вряд ли бы обрадовался перспективе променять безраздельное господство в своем маркграфстве на сомнительное удо­вольствие управлять королевством.

Политические устремления маркграфа Сполетского бы­ли нацелены на Рим, и, по-видимому, он совершенно не интересовался тем, что происходило в государстве. Маркграф Фриульский был всего лишь одним из чиновников Беренгария. Маркграф Иврейский обладал достаточным авторитетом для того, чтобы возглавить оппозиционные си­лы, однако он так и не решился выдвинуть свою кандидату­ру. Кроме того, в своих рассуждениях он, по всей видимо­сти, пришел к тому же выводу, что и маркграф Тосканский.

За пределами Италии слепого, дискредитировавшего себя Людовика III Прованского в качестве политика не рассматривали; германские герцоги Швабии и Баварии — какими бы достоинствами они ни обладали — до сих пор не установили с Италией настолько прочные отношения, чтобы убедить итальянцев прибегнуть к их покровительст­ву. Король Франции как личность не представлял собой ничего особенного; кроме того, между его владениями и Италией пролегали территории Прованса и Бургундии. Та­ким образом, кроме короля Бургундии, других претенден­тов не было.

Рудольф II еще не достиг совершеннолетия, когда взо­шел на трон в 911—912 году, поскольку женился он только в 922-м, а в те времена правители вступали в брак в весьма юном возрасте. Сначала он задался целью расширить тер­риторию своих владений и попытал счастья в Швабии. По­терпев поражение в битве, он с благословения германско­го короля Генриха I все же удержал занятые земли и же­нился на дочери герцога Бурхарда Швабского. Впрочем, этот брак вынудил его, по крайней мере на время, отка­заться от дальнейших походов в Швабию. Поэтому Ру­дольф II обратил самое пристальное внимание на Италию.

Развитые торговые отношения между двумя государст­вами, бургундское происхождение множества итальянских феодалов, связь, которая существовала между правящей бургундской династией и маркграфами Иврейскими с тех времен, когда Рудольф I вступил в союз с Анскарием, что­бы противостоять императору Арнульфу, — все это усили­вало интерес молодого амбициозного бургундского короля к Италии и наводило его на мысль воспользоваться непре­кращающейся смутой, царившей по ту сторону Альп.

Гуго Вьеннский, до которого, несомненно, дошли слухи о намерениях итальянских магнатов, продолжал оставаться в тени. Он вряд ли считал себя связанным клятвой, данной в свое время Беренгарию, но понимал, что не может со­перничать с коронованной особой.

Таким образом, итальянские магнаты единогласно оста­новили свой выбор на Рудольфе II. Но они даже не начали действовать, когда часть их планов была раскрыта. Берен­гарию удалось взять в плен одного из зачинщиков загово­ра — Ольдериха, графа дворца, возможно, правившего в том самом северном маркграфстве с невыясненными гео­графическими очертаниями, которое во времена Гвидо пе­редали во владение маркграфу Конраду. Охрана пленника была поручена Ламберту, архиепископу Миланскому, ко­торый, однако, был сердит на своего сеньора за то, что по­сле избрания тот потребовал у него выплаты непомерно высокого налога. Поэтому Ламберт вместо того, чтобы со­держать мятежника под стражей, отпустил его на свободу.

Ольдерих вернулся к заговорщической деятельности. Позже к группе заговорщиков примкнул Гильберт, граф Бергамо. Дождавшись подходящего, на их взгляд, момен­та, мятежники решили действовать.

Они собрались в брешианских горах, намереваясь от­правиться в Верону, чтобы там захватить в плен императо­ра. Но и эта вылазка не стала для Беренгария неожиданно­стью. Он выслал навстречу заговорщикам отряд венгерских наемников, которые зашли с тыла и внезапно атаковали их.

Маркграф Ольдерих погиб в бою, Адальберт Иврейский и Гильберт Бергамский попали в плен. Впрочем, как толь­ко Адальберт понял, что не сможет избежать заточения, он снял с себя браслеты, золотое ожерелье и все то, что могло выдать в нем важную персону тем, кто не знал его в лицо. Затем он взял одежду одного из своих людей, откупился за незначительную сумму и укрылся в надежном месте. Ране­ный Гильберт оказался менее проворным: связанного, по­луголого, сопровождаемого градом насмешек его подвели к королю. Он бросился Беренгарию в ноги и взмолился о пощаде. Беренгарий, даже не потребовав клятвы, простил его и даровал ему свободу. По всей видимости, он надеял­ся, что Гильберт будет до глубины души потрясен его не­слыханным великодушием. Однако тот, получив свободу, немедленно воссоединился с Адальбертом и остальными заговорщиками, отправился в Бургундию и продолжил пе­реговоры с Рудольфом II³¹.

Гильберт очень быстро выполнил свою миссию: ему по­надобилось на это менее месяца. В конце 921 года Ру­дольф II Бургундский вошел в пределы Италии, где состоя­лось некое подобие выборов, в ходе которых он получил королевский титул от графов и епископов, находившихся в полной зависимости от Адальберта Иврейского и Лам­берта Миланского. За пределами территории, которая на­ходилась под контролем этих двух аристократов, на сторо­ну нового итальянского короля встали очень немногие. Жители значительной части Эмилии, Тосканы, Сполето и, само собой, Фриули продолжали считать правителем Бе­ренгария³².

Беренгарий расположился на другом берегу Адды вме­сте с теми, кто продолжал хранить ему верность (в первую очередь это были маркграф Фриульский Гримальд и архи­канцлер Ардинг). Абсолютно уверенный в том, что новый король и его вассалы не смогут долго прожить в согласии, он стал дожидаться своего часа.

Бунт вспыхнул весной 923 года к югу от По. Его зачин­щиком стал Гвидо, епископ Пьяченцы, который уже не раз успел пожалеть о том, что примкнул к сторонникам Рудольфа. Мятежники обратились к императору с просьбой защитить их от нового короля.

Беренгарий поехал в Парму по дороге через Мантую, Гвасталлу, Брешелло; 17 июля он дал сражение Рудольфу при Фьоренцуоле, между Пармой и Пьяченцей, и практи­чески сразу потеснил противника. Трубы уже возвестили о победе Беренгария, и его воины начали собирать трофеи, когда на поле боя нежданно-негаданно подоспели граф Бо­нифаций и граф Гариард с их резервными отрядами.

Сражение возобновилось, и вскоре разбитые наголову сторонники Беренгария обратились в бегство. Их пресле­довали оставшиеся в живых воины Рудольфа, которые вос­становили силы и вновь ринулись в бой. Беренгарий чудом избежал смерти, после чего беспрепятственно добрался до Вероны. После столь беспощадного, кровопролитного, унесшего множество жизней сражения — речь шла о полу­тора тысячах погибших, что для тех времен было очень много, — противники не помышляли о возобновлении во­енных действий и заключили соглашение, согласно кото­рому Беренгарий сохранял императорский титул, южную и восточную части Итальянского королевства, а Рудольф оставлял за собой его западную часть³³.

Спустя несколько месяцев, в декабре, Рудольф посчи­тал, что ситуация стабилизировалась и, ободренный заве­рениями и обещаниями магнатов, которые собрались в Павии на ассамблею, вернулся в Бургундию. Там он должен был присутствовать на переговорах, которые король Фран­ции Рауль вел со своими соседями.

Зная о том, что магнаты Итальянского королевства не всегда держат данное слово, Беренгарий, воспользовав­шись отсутствием Рудольфа, решил вновь обратиться к услугам венгерских наемников. К воинам, которые уже по­служили ему в 920-921 годах, присоединились вновь при­бывшие из Венгрии.

Под предводительством военачальников Беренгария венг­ры вторглись на территорию, подвластную Рудольфу, и осадили Павию. Штурм города не удался, и они подожгли его, забросав градом зажигательных снарядов. Взяв де­нежный выкуп с тех немногих, кто уцелел в огне, венгры сняли осаду и по приказу Беренгария направились в Бур­гундию.

Посылая венгров сражаться с Рудольфом, Беренгарий хотел помешать ему вернуться в Италию, поскольку, ока­завшись на ее территории, бургундец, несомненно, нашел бы способ расстроить планы Беренгария по возвращению отданной Рудольфу западной части. Однако Рудольф, ожи­давший подобного развития событий, вовремя собрал вой­ско и объединил его с войском своего союзника двенадца­тилетней давности, Гуго Вьеннского, которое тот своевре­менно подготовил к обороне Прованса.

Венгры дрогнули под натиском объединенных войск союзников, в спешке пересекли Прованс и вступили в пре­делы Септимании, откуда впоследствии в Италию вернулись лишь разрозненные группки, которые более не могли причинить никакого вреда³⁴.

Тем временем в Италии назревали роковые для Берен­гария события.

Незадолго до того, как он развернул кампанию по воз­вращению западных земель, отданных Рудольфу, был ор­ганизован новый заговор с целью лишить Беренгария не только короны, но и жизни.

Главой заговора стал Фламберт, скульдахий* (* Должностное лицо в Итальянском королевстве. (Примеч. ред.)) Веронско­го графства, одного из сыновей которого крестил Беренга­рий. Возможно, он решился на этот шаг потому, что ду­ховное родство с императором не вознесло его к сияющим вершинам власти.

Заговор был раскрыт за день до установленного организаторами срока, но Фламберту сохранили жизнь. Ско­рее огорченный, нежели оскорбленный, Беренгарий вызвал Фламберта к себе, по-дружески побеседовал с ним, напомнил о дарованных ему ранее привилегиях, подарил ему золотой кубок и отпустил заговорщика с миром.

Однако и на этот раз милосердие государя не вызвало признательности у человека, которого он облагодетельст­вовал.

Чувствуя себя униженным поступком императора, Флам­берт провел всю ночь, обдумывая новый заговор. Между тем Беренгарий на ночь остался все в том же павильоне у церкви св. Петра, не допуская даже мысли о том, чтобы переехать в соседний дворец, в котором он смог бы с лег­костью противостоять внезапному нападению. Напрасно молодой Милон, его верный вассал, заботливо отобравший надежных людей, настаивал на необходимости выставить охрану вокруг павильона. Беренгарий наотрез отказался от охраны и повелел Милону удалиться вместе с его людьми, поскольку был абсолютно уверен в том, что ничего плохо­го с ним не произойдет.

Действительно, ночь прошла спокойно, и на заре Бе­ренгарий по своему обыкновению отправился в церковь.

От молитвы его отвлекли внезапно раздавшиеся голоса и бряцание оружия. Ни о чем не подозревая, император по­шел к дверям, чтобы посмотреть, что происходит. Увидев Фламберта, он поинтересовался, чего хотят пришедшие с ним люди. Судя по рассказу Лиутпранда с очевидным фольклорным оттенком, Фламберт уверил Беренгария в том, что у этих людей нет злого умысла против него, что они хотели покарать тех, кто собирался его убить. Импера­тор поверил и встал в их ряды, готовый сражаться, и кто-то сразу же ударил его копьем в спину. Беренгарий упал и 7 апреля на рассвете испустил дух³⁵.

Много лет спустя на каменном полу еще оставались пятна крови, а память людей хранила воспоминания о доб­родетелях престарелого государя, его набожности, мило­сердии, храбрости, честности. Но окидывая взглядом пол­ную треволнений историю жизни Беренгария, никто из них, возможно, даже не задумывался о том, что по сущест­ву он был слабовольным человеком. Беренгарий не умел сопротивляться ни людям, ни событиям, раз за разом по­зволял себя опередить или одолеть. Ему явно не хватало ни ума, ни воли, чтобы справиться с задачей, которую жизнь поставила перед ним.