IV

СТРЕМИТЕЛЬНОЕ ВОСХОЖДЕНИЕ ГУГО ВЬЕННСКОГО К ВЛАСТИ

Конец правления Рудольфа II и приход к власти Гуго Вьеннского. — Начало правления. — Мантуанское соглашение. Мароция. — Римские события. — Вопрос о наследовании Прованса. — Гуго и итальянские сеньоры: заговор Вальперта. — Тосканские события. — Римская авантюра.

Узнав о кончине Беренгария, Рудольф II постарался как можно быстрее вернуться в Италию, чтобы опередить других возможных претендентов на наследство погибшего правителя.

В маркграфстве Фриули какое-то время колебались, но все же смирились с приходом Рудольфа к власти. Когда же по прошествии нескольких месяцев никто так и не собрал­ся его свергнуть, то даже венецианский дож Орсо II Партеципаций признал его формальное право на трон Италии: он попросил Рудольфа заверить соглашения, которые из­давна существовали между Венецией и Павией, но нужда­лись в периодическом подтверждении.

Других успехов новый король не добился. Как и при жизни Беренгария, Рудольф был признан государем, лишь на территории к северу от По и в части Эмилии, а жители Тосканы и маркграфства Сполето продолжали делать вид, что не знают о существовании в Северной Италии короля по имени Рудольф.

Из-за того, что доставшиеся Рудольфу владения были не слишком обширными, а его авторитет весьма невысо­ким, он воспринимал Итальянское королевство как тер­риториальный придаток Бургундии — не более того. По всей вероятности, он не предпринимал никаких попыток утвердить свое господство в областях, оказывавших ему неповиновение. А правление Рудольфа на подвластных ему землях можно признать самым невыразительным за всю историю Италии¹.

В дошедших до нас грамотах Рудольфа — а их око­ло 12 — по большей части повторяется написанное его предшественниками. Некоторые из них свидетельствуют о примиренческой позиции короля по отношению к наибо­лее близким Беренгарию суждениям, но в целом ни одно из распоряжений Рудольфа не придало его правлению са­мобытного характера.

Правление в Италии короля, императора, полностью осознающего свой долг перед государством и Церковью, было одним из основных пунктов политической програм­мы Иоанна X. Рудольф II, конечно же, был не тем госу­дарем, которого Папа желал видеть в Италии, поэтому Иоанн X и его советники стали задумываться над воз­можностью свергнуть его и посадить на его место госуда­ря, который с большей вероятностью смог бы удовлетво­рить нужды Италии и Святого Престола. Таким образом, Иоанн X столкнулся с той же проблемой, что и итальян­ские сеньоры, которые несколько лет тому назад собира­лись отобрать корону у Беренгария и искали претендента на нее.

Впрочем, одну кандидатуру сразу предложили тоскан­ские маркграфы: Гуго Вьеннский был их дальним родст­венником, — а других вариантов не находилось.

Здесь возникает вопрос: почему маркграфы ничего не предпринимали раньше, когда итальянцы взбунтовались против Беренгария, чтобы посадить на его место Рудоль­фа? Далеко не убедительным выглядит предположение о том, что тосканская династия вообще не была замешана в истории с мятежом. С другой стороны, известно, что после смерти Берты 8 марта 925 года тосканцы стали под­держивать кандидатуру Гуго. Возможно, Берта противи­лась выдвижению сына по неким политическим причинам, о которых мы уже никогда не узнаем, или же ею двигала необъяснимая неприязнь, порой разделяющая родителей и детей.

Что бы ни скрывало прошлое, отныне представители тосканской династии воспринимали Гуго как будущего ко­роля Италии. Его старинная вражда с Иоанном X утихла после смерти Адальберта и Берты, и понтифик одобрил кандидатуру Гуго. К тому же Иоанну X было известно, что Гуго обладал всеми качествами государственного мужа и мог рассчитывать на поддержку многих знатных сеньоров Северной Италии, которым его расхваливала Эрменгарда, сестра Гуго и маркграфиня Иврейская.

Среди всех женщин, для которых Лиутпранд Кремон-ский не пожалел словесного яда, пожалуй, лишь Эрмен­гарда заслуживает его даже по прошествии веков. Дочь Берты Тосканской, она, по всей видимости, обладала не­дюжинным умом и сильным характером. Кроме того, как и ее мать, она была одержима страстью к политике и к плетению интриг, без которых политика не обходится практически никогда. В какой-то момент ей удалось пре­взойти авторитет мужа, который отошел от дел (возможно, из-за серьезной болезни), после чего она превратилась в одну из самых значимых фигур при дворе Рудольфа II. Рудольф относил Эрменгарду к числу своих советников и всегда следовал ее советам, что дало почву для слухов о непозволительной связи между ними².

Но вскоре отношения короля с маркграфиней испор­тились. Ламберт, архиепископ Миланский, как и прежде, оставался в числе верноподданных короля, а маркграфиня организовала самый настоящий бунт, кульминацией кото­рого стала осада Павии мятежниками зимой 926 года.

Рудольф с отрядом солдат подошел к стенам столицы, но, прежде чем начать штурм, попытался договориться с мятежниками. Эрменгарда и остальные восставшие со­гласились на перемирие. Тогда взбунтовались сторонники короля, возмущенные тем, что переговоры прошли за их спиной. Собравшись в Милане, они вынудили Ламберта отступиться от Рудольфа и примкнуть к ним, чтобы коро­новать Гуго Вьеннского.

Поскольку набрать в Италии войско, способное усми­рить восставших, представлялось невозможным, Рудольф отправился в Бургундию и попросил о помощи своего тестя, герцога Бурхарда Швабского. Бурхард собрал под своим началом лучшие силы и в начале весны 926 года вместе с зятем спустился в долину Аосты. Они добрались до окраин Ивреи. Эрменгарда решила не вмешиваться и посмотреть, какой оборот примет дело, а Бурхард тем вре­менем отправился в Милан, чтобы в качестве посредника переговорить с Ламбертом, предполагаемым руководите­лем мятежа.

Герцог приехал в Милан и пошел в собор св. Лаврентия помолиться; но то ли его спесивый вид, то ли чрезмерная заинтересованность, с которой он оглядывал все вокруг, в общем, что-то навело людей на мысль, что он намеревает­ся построить в окрестностях Милана замок и оттуда кон­тролировать город. Какому-то нищему, понимавшему не­мецкий язык, послышались угрозы и оскорбления в адрес миланцев, и он тотчас же помчался сообщить об этом архи­епископу.

Архиепископ принял высокого посла со всеми необхо­димыми почестями, несмотря на высокомерие последнего, и намеренно ли, случайно ли затянул переговоры так, что мятежники успели провести собрание и подготовить заса­ду, которая должна была подстерегать герцога на его об­ратном пути в Иврею.

За стенами Новары 28 (или 29) апреля бунтовщики на­пали на Бурхарда и его свиту. Бурхард повернул назад, на­деясь укрыться в городе, но в спешке упал с лошади, ска­тился в ров к крепостной стене, где преследователи зако­лоли его копьями. Члены его свиты сумели пробраться в город и забаррикадировались в церкви св. Гауденция. Но мятежники не оставили их в покое, выбили дверь церкви и прикончили всех до единого.

Узнав о смерти тестя, Рудольф пал духом и, пребывая в уверенности, что своими силами не сможет отвоевать ко­ролевство, вернулся в Бургундию. Его соперник Гуго со­шел на берег в Пизе, оттуда быстро добрался до Павии и был коронован с соблюдением всех формальностей³.

По пути в Италию Гуго не пересекал Альпы, а плыл по морю. Вместе со свитой, которая, учитывая небольшую вместимость кораблей того времени, вряд ли была много­численной, он поднялся на корабль в Арле и в конце июня благополучно высадился в Пизе. Там его ожидали папские легаты и представители всех крупных сеньоров Италии, ко­торые выслали ему приглашение⁴.

Гуго предпочел морской путь альпийским дорогам из соображений, которые во многом сложились под влияни­ем воспоминаний о трагически завершившихся походах Людовика (900 и 905 гг.) и о своей собственной неудаче (912-913 гг.).

Итальянские магнаты, следуя указаниям архиепископа Миланского, доставили приглашение графу Вьеннскому, однако опыт недавнего прошлого не позволял отбросить сомнения в том, что их намерения не изменятся. Эрмен­гарда, которая из своего Иврейского маркграфства контро­лировала альпийские перевалы, в последнее время прово­дила двойственную политику. Рудольф все еще находился в Италии и мог внезапно изъявить желание отстоять свои права на трон⁵.

Попытка перейти через Альпы с огромным войском, преодолевая все сопряженные с этим «трудности» (impedimenta), могла представлять серьезную опасность для того, кто не мог с уверенностью сказать, что не встретит на сво­ем пути сопротивления. Значительное сокращение войска существенно облегчило и ускорило бы путь через горы, но стоило бы победы в возможной стычке с Рудольфом. Та­ким образом, проникновение в Италию с северо-запада могло закончиться для Гуго сокрушительным поражением еще до того, как из Тосканы подоспела бы помощь. На­против, высадка в Тоскане обещала Гуго Вьеннскому дру­желюбный прием на всей ее территории, немедленное при­знание королем, предоставление достойной свиты васса­лов и воинов и последующее вступление в пределы Павии не просителем, а государем.

В Пизе Гуго ожидал пышный прием; он обсудил необ­ходимые детали с папским нунцием, с братом Гвидо, с представителями крупных феодалов, ожидавших его в Па­вии, после чего кратчайшей дорогой через долину Магра и Чизу отправился в столицу.

Шестого июля состоялась церемония его официально­го избрания и вслед за тем коронация, от которой Гуго ни за что не отказался бы, как этого в свое время не сделали и Беренгарий, и Гвидо.

Нужно заметить, что Гуго, потомок Карла Великого по материнской линии, никогда не ссылался на право Каролингов на престолонаследие. Очевидно, он боялся пробу­дить в своих подданных тягу к законопослушанию и обра­тить их взоры к здравствовавшим Каролингам Франции.

Людовик, король Прованса, и Рудольф II, король Бур­гундии, не ощущали необходимости в повторной коро­нации и миропомазании, чтобы стать королями Италии. А всходившие на трон феодалы — Беренгарий, Ламберт, Гвидо, Гуго — не могли пренебречь коронацией и миропо­мазанием.

В ходе этого таинства человек приобретал почти са­кральные черты: именно этим новые короли отличались от людей того же сословия, которые избрали их.

По всей видимости, церемония коронации, довольно сумбурно описанная хронистом сравнительно поздней эпо­хи, прошла в церкви св. Михаила в Павии. Ламберт, архи­епископ Миланский, облек Гуго королевским титулом, меч­ту о котором он лелеял долгие годы⁶.

Корону Италии Гуго получил не по случайному стече­нию обстоятельств, как Рудольф: на достижение этой цели он потратил немало времени и усилий.

Природа и образование сделали из него сильного и не­глупого человека. К его словесному портрету, набросанно­му Лиутпрандом, обращаются все те, кто занимается ис­следованием биографии этого короля: столь же отважный, сколь и осмотрительный, в равной мере энергичный и лов­кий, благочестивый, щедрый к церквам и беднякам, он по­кровительствовал священнослужителям и ученым. Един­ственным его недостатком среди внушительного набора добродетелей была неисправимая вспыльчивость⁷.

Несмотря на то что набожностью и щедростью по от­ношению к церквам и монастырям в то время отличались даже самые отъявленные злодеи, а конкретных сведений о его помощи ученым нет, за двадцатилетний период правления Италией Гуго проявил себя именно так, как его опи­сал Лиутпранд. Волевой, прозорливый правитель, он не был знаком с угрызениями совести и не имел никаких сла­бостей: всегда был готов безжалостно уничтожить чрезмер­но честолюбивого вассала, незамедлительно удалить от се­бя слишком назойливого родственника, поменять жену или выбрать новую любовницу.

Сорокалетний Гуго, гораздо более зрелый и рассуди­тельный, чем Людовик или Рудольф, имел за плечами вну­шительный опыт управления государством. Кроме того, он был прекрасно осведомлен обо всем, что происходило в Италии, поскольку со времени поездки по ту сторону Альп, в которой Гуго впервые сопровождал своего кузена Людо­вика, пристально следил за всеми внутригосударственны­ми событиями и принимал в них активное участие.

Поучительные истории правления Людовика III, Ру­дольфа II, жизни и смерти Беренгария после тридцати шести лет, проведенных на престоле, Гуго воспринял с должной серьезностью и взял себе на заметку.

Приходя к власти, новый король осознавал, что не мо­жет рассчитывать на преданность магнатов королевства. Гуго не мог переоценить важность этой проблемы: у него, как у Людовика III и Рудольфа II, по эту сторону Альп не было наследственных владений, из которых гораздо ско­рее, чем из разбросанных по всему государству коронных земель, можно было бы собрать силы для усмирения мя­тежных подданных и где в случае опасности можно было бы найти прибежище, такое, каким для Беренгария было маркграфство Фриули, а для Гвидо и Ламберта — Сполето.

Незамедлительного результата можно было бы добить­ся, разом заменив всех крупных феодалов новыми людь­ми, которых с государем объединяли общее происхожде­ние или интересы, — родственниками, друзьями, земляка­ми. Но Гуго не мог в самом начале правления разорить тех, кому он был обязан своим избранием. Дело было отнюдь не в признательности, чуждой миру политики. Не­законно и необоснованно сместив некоторых достаточ­но влиятельных людей, он мог навлечь на себя гнев всех остальных. Чтобы избежать подобной участи, они, недолго думая, свергли бы его с трона, на который сами же его и возвели.

Итак, подобно Беренгарию, Гвидо, Ламберту, Людови­ку, Рудольфу, и вопреки тому, что обычно говорят по это­му поводу, Гуго, по крайней мере в первое время, не тро­нул привилегий и феодов, которые были даны сеньорам, графам королевства, маркграфам и епископам. Тем не ме­нее он огранизовал изощренную систему слежки за ними, которая требовала немалых денежных затрат, но доставля­ла ему абсолютно точные сведения о том, что делают и о чем думают его вассалы. Таким образом, он своевременно принимал ряд весьма суровых мер против тех, кто прояв­лял явные признаки недовольства⁸.

Процесс замещения людей итальянского происхожде­ния провансальцами и бургундцами начался с самых ниж­них ступеней феодальной и бюрократической иерархиче­ской лестницы и лишь гораздо позже достиг более высо­ких сфер.

Вместе со всегда готовой к мятежу знатью в наследство Гуго достался дезорганизованный на всех уровнях аппарат управления: дворцовый суд, королевская палата, канцеля­рия не оправились от катастрофического упадка государ­ственной активности, ознаменовавшего время правления Рудольфа. Значительная часть имущества короны была раз­граблена; серьезный урон казне нанесла неуемная щед­рость Беренгария. Страна лежала в развалинах после наше­ствий венгров; в столице, которую двумя годами ранее со­жгли варвары, до сих пор были видны следы разрушений; даже королевский дворец нуждался в капитальном ремонте⁹.

Из всего сказанного выше ясно, что перед королем, ко­торый желал достойно начать свое правление, стояла весь­ма нелегкая задача. Кроме того, круг интересов Гуго не ог­раничивался внутренней политикой. Он придавал огром­ное значение дипломатическим отношениям с владыками христианского мира, особенно с теми, кто обладал высо­ким авторитетом и охранял собственные интересы в Ита­лии. Король Германии, византийский император, Папа Римский могли стать для него верными друзьями или злей­шими врагами.

Первая дипломатическая миссия была отправлена с ве­стью об избрании короля к Генриху I Саксонскому, а вто­рая, гораздо более торжественная и значимая, направилась в Константинополь и положила начало дружеским отно­шениям между двумя государствами. Впоследствии эти от­ношения привели к военному сотрудничеству и к заключе­нию нескольких брачных союзов. Приключения посла в пути и некоторые подробности его пребывания при дворе басилевса произвели такое сильное впечатление на его ма­ленького сына (будущего Лиутпранда, епископа Кремонского), что в зрелом возрасте он изложил свои воспомина­ния на бумаге, сохранив их таким образом для потомков¹⁰.

Пока послы находились в пути, король оставил столи­цу и отправился в Мантую на встречу с Папой, о которой он, скорее всего, условился еще до отъезда из Прованса. Эта договоренность еще раз была подтверждена в Пизе, где Гуго встречался с папским легатом.

После совещания был подписан договор, «foedus», фор­ма и содержание которого нам не известны. Впрочем, по всей видимости, представители обеих сторон видели в нем опору для реализации своих политических планов.

Планы Иоанна X не претерпели изменений с того мо­мента, как он возложил корону на голову Беренгария. Он поддерживал кандидатуру Гуго по тем же самым причи­нам, которые обусловили его действия в 915 году. Встреча в Мантуе должна была довести до совершенства все детали уже заключенного соглашения. Можно предположить, что король пообещал Папе содействие в борьбе с его врагами, защиту его власти в Риме и в папском государстве, а награ­дой за помощь Папе и в то же время средством оказать ее должна была стать императорская коронация Гуго.

Король сразу же доказал свое доброе отношение к Иоан­ну X, пожаловав его брату Петру маркграфство Сполето, которое после смерти Альбериха оставалось без сеньора. События последних пятидесяти лет показали, в каком вы­годном положении оказался владелец этих земель. То, что обладателем маркграфства стал брат Папы, было выгодно как для самого понтифика, так и для Гуго, который вряд ли мог надеяться на благосклонное отношение другого маркграфа Сполето к его претензиям на императорскую корону¹¹.

Известие о том, что Папа иностранного происхожде­ния обсудил и заключил договор в Мантуе, за пределами Рима, в кругу римской знати вызвало нешуточное беспо­койство.

Первые союзники Иоанна X — Феофилакт и Альберих Сполетский — поддались на его настойчивые просьбы усмирить римских аристократов и, используя собственное влияние, сумели добиться этого.

В тот период Иоанн X выдвинул на одну из высоких должностей своего брата Петра, и когда Альберих и Фео­филакт, один вслед за другим, умерли, получил абсолют­ное превосходство над всеми знатными мирянами в Ри­ме, за исключением Мароции. Дочь Феофилакта и вдова Альбериха, Мароция считала себя наследницей и продол­жательницей дела отца и мужа, и как таковую ее расцени­вала добрая половина римской аристократии.

Говоря о Мароции, Лиутпранд Кремонский употребля­ет только два эпитета, для перевода которых в итальян­ском языке нет приличных слов. На протяжении веков, от Барония до Грегоровиуса и Хофмейстера (1910), ученые соглашались с его суждением, упоминали о святотатствен­ной связи Мароции с Сергием III, называли ее не супру­гой, а сожительницей Альбериха Сполетского и смаковали описания ее пороков, подобно людям с незапятнанной ре­путацией, которые, лицемерно сострадая, упиваются рас­сказами о скандалах.

Тем не менее один столь же сведущий, сколь и добро­совестный ученый тщательно изучил немногие достоверно известные факты биографии этой знаменитой женщины и за недостаточностью улик снял с нее обвинение в преступ­ной связи с Сергием III, представлявшееся самым серьез­ным. Также он подтвердил законность ее союза с Альберихом и явил миру почтенную матрону, окруженную кучей ребятишек. Само собой, кто-то посчитал приведенные им доказательства неубедительными и продолжил выдумывать истории о юной прекрасной герцогине Сполетской: Мароции опротивела грубость солдафона-мужа, наскучило в Сполето, и роскошь, которой ее окружил пылающий стар­ческой любовью Сергий III, вскружила ей голову. Более осведомленные исследователи не считали Мароцию при­мером христианской добродетели, однако были убеждены в том, что ее влияние имело под собой основания гораздо более прочные, чем сладострастие и порок. Мароция была умна, хитра и не мучилась угрызениями совести. Неизвест­но, соответствовало ли ее сенаторскому титулу кресло в Се­нате, но, будучи хозяйкой замка св. Ангела, она правила Римом и городом Льва. Впрочем, тот, кто пытается доко­паться до сути, поймет, что на первый взгляд безраздель­ная власть Мароции на деле таковой не являлась. Мароция правила, пока это было на руку ее сторонникам. День, ко­гда она захотела бы извлечь из этой ситуации личную вы­году, стал бы днем ее краха.

Но все же она правила, и то, что трон наместника Хри­стова и столица империи находился в руках у женщины, представлялось чем-то из ряда вон выходящим. Бенедикта из монастыря Сант-Андреа ди Монте-Соратте это извес­тие привело в такой ужас, что он произнес библейскую ци­тату с несвойственным ему количеством ошибок: «Власть над Римом попала в женские руки, как читаем у пророка: „Женщины будут править Иерусалимом!"» (Subiugatus est Roman potestative in manu femine, sicut in propheta legimus: «Feminini dominabunt Jerusalem!»)¹².

В качестве главы римской партии Мароция выступила против Мантуанского соглашения. Подробности этого со­глашения держались в тайне, но современникам было го­раздо проще узнать эту тайну, чем потомкам. Пожалование Сполетского маркграфства брату Иоанна X должно было сыграть немаловажную роль в осуществлении замыслов представителей обеих сторон. Прежде всего, оно наносило серьезный урон интересам Мароции, которая до этого вре­мени не сомневалась в том, что ее первенец, сын Альбериха, будет утвержден в правах на отцовское наследство.

Условия договора не нравились также Гвидо Тоскан­скому. Гуго, со всей очевидностью, не собирался, по­добно Рудольфу, действовать исключительно в пределах поданской Италии. Он надеялся получить титул импера­тора, но, прежде всего, хотел добиться утверждения своей королевской власти как в Павии и Вероне, так и в Сполето и Лукке. Гвидо, который притязал на роль третейского судьи в отношениях между королем и Папой, блестяще исполненную его отцом во времена Беренгария, неожидан­но увидел реальную силу, угрожавшую независимости Тос­канского маркграфства. Ни минуты не колеблясь, марк­граф Тосканский перешел на сторону оппозиции и встре­тил искреннее понимание у Мароции, которая более всего опасалась, что Гуго подчинит себе Рим. Последствия их соглашения, скрепленного узами брака, не заставили себя ждать¹³.

Из Мантуи Гуго поехал в Верону, тем самым подтвер­див, что старинный город не лишился звания второй сто­лицы государства. Затем он заехал в Павию, после чего на­нес визит в Иврейское маркграфство, где жила его сестра. Однако, по всей видимости, как и в Вероне, в Иврее также нашлись люди, считавшие, что вместо иностранца на трон должен был взойти Беренгарий Иерейский, единственный потомок и наследник императора Беренгария* (* Беренгарий был сыном Адальберта Иврейского и Гизлы, то есть приходился Беренгарию I внуком по материнской ли­нии. (Примеч. ред.)).

Вернувшись в Павию, Гуго долго там не задержался. Поехал он недалеко, в Тренто, где провел Рождество и вместе с тем выделил из маркграфства Фриули админист­ративный округ, который впоследствии стал называться Триентским маркграфством, и нашел для него надежного руководителя. Предполагалось, что новое территориальное образование станет препятствием на пути баварцев в Се­верную Италию.

Вновь приехав в Павию, Гуго продолжил улаживать де­ла в королевстве и получил признание своего статуса от правителей близлежащих государств: в феврале 927 года правительство Венеции обратилось к нему с просьбой под­твердить действенность заключенных прежде договоров.

Гуго посчитал сложившиеся обстоятельства благоприятны­ми для поездки в Рим и осуществления условий Мантуанского договора. Действительно, обстановка в Риме наво­дила на мысль о необходимости срочного вмешательства того, кто установил бы в этом городе мир и порядок¹⁴.

Вытребовав для своего брата Петра Сполетское марк­графство, Иоанн X обеспечил себе весомое преимущество над противниками. Однако представители римской ари­стократии и в особенности Мароция негодовали по поводу возросшего могущества братьев.

Свое неудовольствие они ясно продемонстрировали в начале лета 927 года, когда Гуго решил ответить на призыв понтифика и отправился в путь. Узнав о его намерениях, Мароция и ее люди решили действовать: они внезапно ата­ковали маркграфа Петра, который возвращался в Рим, и отрезали ему все пути в город.

Петр отступил к Орте. Тем временем Гуго из той час­ти Эмилии, которую ему не удалось посетить в тот раз, когда он возвращался в Павию через Чизу, в июле доб­рался до Флоренции. Затем от Витербо он не поехал по дороге через Кассию, которая привела бы его прямиком в Рим, а повернул к Орте, очевидно, для того, чтобы перего­ворить с Петром. После этого, вместо того чтобы ехать дальше, он повернул в обратном направлении. (По край­ней мере, нет никаких свидетельств тому, что он пытался войти в Рим, чтобы, использовав свои королевские полномочия, защитить Папу и его брата.)

Скорее всего, Гуго понял, что враждебное отношение к Иоанну X и Петру распространялось и на него, а в то вре­мя Мароция и Гвидо Тосканский, стоявшие во главе рим­ской аристократии, были хозяевами ситуации. Ради про­игрышного дела Папы Гуго, конечно, не стал бы ссорить­ся с братом и подвергать государство риску возникновения мятежа, который Гвидо смог бы вызвать. Был и другой повод для немедленного отступления, напрямую связан­ный с безопасностью государства: в Италию вновь вторг­лись венгры, посчитав, что смерть Беренгария положила конец перемирию 904 года, которое до сих пор ограждало королевство от нашествий чужеземцев.

Гуго вернулся в Павию по самой короткой дороге — через Сиену, Лукку, Чизу и Парму. Тем временем венгры одним броском пересекли поданскую равнину, перебра­лись через Апеннинские горы в районе Футы, вошли в Тос­кану и предали ее огню и мечу.

Гвидо пришлось покинуть Рим, чтобы оборонять свое маркграфство, и Петр, обеспечивший себе тыл отрядом венгерских наемников, вернулся в Вечный город. Однако удача вскоре отвернулась от него, поскольку, как только венгры оставили пределы Тосканы, Гвидо вновь оказался в Риме, втайне набрал достаточное количество солдат и захватил Латеранский дворец. Петра убили на глазах его брата. Сам же Иоанн X остался в живых, но по сути дела оказался в плену у праздновавших победу римских аристо­кратов.

Гуго даже не попытался противостоять венграм, как он это сделал тремя годами ранее в Бургундии. Некоторые историки считают, что он хотел, чтобы венгры полностью разорили владения его брата Гвидо. И все же причиной подобного поведения мы склонны считать особую пози­цию итальянцев по отношению к варварам.

Гуго не смог задержать продвижение венгров, посколь­ку известие об их вторжении застигло его вдали от столи­цы. Он мог бы попытаться атаковать, когда венгерское войско на обратном пути пробиралось через Апеннинские долины или переправлялось через По, нагруженное добы­чей и ослабленное потерями, которые оно понесло за вре­мя похода. Но он не сделал этого, видимо, потому, что не смог собрать под свои знамена достаточное количество опытных воинов. Безусловно, время исцелило раны, нане­сенные поражениями при Бренте (900 г.) и Фьоренцуоле, воспоминания о которых могли бы помешать итальянцам дать бой вражескому войску. Проблема состояла в том, что итальянцы, всегда готовые сразиться друг с другом, непо­корные и драчливые, не хотели даже слышать о битве с врагом, перед которым они испытывали панический ужас.

Итак, никем не потревоженные венгры оставили поле боя, а Гуго в феврале 928 года созвал в Вероне королев­скую ассамблею, на которой обсуждались меры по устранению последствий набега и по предотвращению новых вторжений.

Тем временем Мароция и Гвидо правили в Риме и жда­ли удобного случая, чтобы избавиться от Иоанна X¹⁵.

После закрытия Веронской ассамблеи Гуго отправился в Феррару, но о том, какие последствия имел этот выпад против экзархата, чьи претензии на самостоятельность по­догревались римскими событиями, мы ничего не знаем. Известно лишь то, что король наладил отношения с име­нитыми гражданами и двоих из них, супругов Альмериха и Тевбергу, взял под свое покровительство. Вероятно, не только они удостоились этой привилегии, поскольку ко­роль намеревался сколотить группу поддержки из числа местных жителей, подобную той, которую он создал для Беренгария, когда Иоанн X был архиепископом Равеннским. Однако вскоре все внимание короля заняла совер­шенно другая проблема, заставившая его полностью за­быть об итальянских делах: 5 июня 928 года скончался Лю­довик Прованский¹⁶.

Переехав в Италию, Гуго не отказался от титулов и должностей, которые делали его самой важной фигурой в Провансе, а, вероятно, собственным представителем и за­местителем назначил своего брата Бозона.

У Людовика не было законных наследников или тех, кто, по крайней мере, смог бы вступить в права наследст­ва. Его родственником по боковой линии был Рауль Бур­гундский, который чуть более четырех лет тому назад стал королем Франции и ранее никогда не вмешивался в поли­тическую жизнь Прованса. Еще более слабые родственные узы связывали Людовика с Гуго, который сохранил за со­бой высокопоставленную должность «первого министра» (primo ministro) и мог положиться на свою многочисленную и влиятельную родню, видевшую немалую выгоду в том, чтобы хранить ему верность и содействовать его восхожде­нию на трон Прованса.

Ни Гуго, ни Рауль еще не утвердились в недавно при­обретенных ими королевствах настолько, чтобы вступить в борьбу за Прованс. Для обоих было выгоднее заключить соглашение. Поэтому между августом и сентябрем состоя­лась их встреча, на которой Рауль ограничился требовани­ем передать окрестности Вьенны во владение одному из своих вассалов и отказался от претензий на Прованское королевство. Рауль поставил единственное условие: Гуго не должен был принимать титул короля Прованса; выяс­нение причин этого требования может повлечь за собой весьма долгие и бесплодные рассуждения¹⁷.

Гуго не обращал внимания на то, что частные хартии и публичные акты продолжали датировать временем после смерти Людовика III Слепого или периодом междуцарст­вия: пока он носил только один королевский титул и не претендовал на другой. Он спокойно правил, жаловал гра­моты и привилегии, пытался добиться благорасположения духовенства, давая понять, что считает себя полноправным властителем не только Италии, но и Прованса, и просто ждал подходящего момента, чтобы добавить новую корону к уже имеющейся.

Гуго покинул пределы Италии, как только узнал о смер­ти Людовика, и в конце ноября все еще находился в Про­вансе. Если считать, что в документальных свидетельствах нет никаких пробелов, он добрался до Турина только в конце февраля, а 10 дней спустя вернулся в Павию¹⁸.

Долгое отсутствие короля не ввело итальянских сеньо­ров в искушение, и мир в государстве не нарушили ни мя­теж, ни заговор. Мароция и Гвидо, напротив, воспользова­лись его отъездом и избавились от Иоанна X, посадив на его место слабохарактерного Льва VI. Появление этого Па­пы лишило Гуго надежды на скорую императорскую коро­нацию¹⁹.

Хотя в отсутствие Гуго магнаты не поднимали восста­ний, это отнюдь не значило, что король мог посвящать их во все свои планы, уповая на их слепое послушание и пре­данность. В связи с этим стоит вспомнить эпизод, кото­рый можно назвать знаковым, хотя он не оказал никакого влияния на ход политических событий.

Королева Альда привезла с собой из Прованса своего капеллана Герланда. По достоинству оценив его добросо­вестность, король в 928 году назначил его канцлером, а еще через год — архиканцлером и аббатом монастыря Боббио. В обязанности новому аббату вменили проведение описи монастырского имущества по старинным документам. Ко всеобщему ужасу, выяснилось, что бoльшую часть имуще­ства некогда богатого монастыря разворовали феодалы²⁰.

Чтобы вернуть утраченное имущество, аббат обратился за помощью к королю, но тот признался Герланду, — ко­торый наверняка ожидал подобного ответа, — что ничего не мог поделать: «...он даже боялся их, поскольку, поступая против их воли, мог навлечь беду на все государство...». Однако, желая помочь, король посоветовал ему привезти на следующую королевскую ассамблею мощи св. Колумбана. Возможно, что растроганные и смущенные гранды со­гласились бы вернуть награбленное.

Герланд последовал этому совету и перевез останки святого в Павию, оставив их в соборе св. Михаила. На ассамблее король изложил просьбу аббата, затем приказал принести наполненный вином кубок св. Колумбана, от­пил из него и предложил отпить остальным, таким обра­зом подвергая их некому подобию Суда Господня. Когда очередь испить из кубка дошла до Гвидо, епископа Пьяченцы, и его брата Райнара, они с негодованием оттолкну­ли его и той же ночью, не дожидаясь закрытия ассамблеи, покинули город. Подобно Гвидо и Райнару, предложение короля отвергли многие магнаты, на совести которых ле­жал груз незаконно присвоенных монастырских владений. Не желая признаваться в том, что возвращать награблен­ное в их планы не входило, они смеялись над святыми мощами: «Мы не желаем отдавать владения, которые вы у нас требуете, из-за того, что вы принесли сюда лошадиные или ослиные кости...»

Чудесное исцеление одного из несогласных с этим пред­ложением магнатов, который своим криком довел себя до эпилептического припадка, настолько впечатлило присут­ствовавших, что они стали наперебой обещать, что вернут присвоенное ими имущество монастыря, и что-то симво­лически вернули аббату немедленно. Все это показывает, насколько непокорными вассалами были магнаты коро­левства, и делает очевидным тот факт, что в ближайшее время должен был возникнуть новый заговор. Меры, к ко­торым Гуго пришлось прибегнуть для подавления загово­ра, свидетельствуют о том, насколько непрочной была его власть²¹.

Возглавили мятеж двое королевских судей — Вальперт и Эверард Гезо. Они были членами королевского трибуна­ла, следовательно, входили в число важнейших государст­венных чиновников, но это не делало их покорнее и слабее по сравнению с феодалами. «Теперь мы знаем, — говорит­ся в одном из текстов, — насколько у нас небрежные судьи и насколько у нас разнузданные воины...»²².

Использовав свое высокое положение, Вальперт сделал своего сына епископом Комо и выдал свою дочь Розу за­муж за графа Гильберта Бергамского, который некогда со­провождал Рудольфа Бургундского в Италию. Даже после смерти его сына и зятя запас доверия к нему как к влия­тельному судье не уменьшился, и жители всей Павии продолжали спрашивать у Вальперта совета, искать у него под­держки, просить защиты в судебном разбирательстве.

У Вальперта был союзник, который к тому же прихо­дился ему дальним родственником. Речь идет об Эверарде Гезо, сочетавшем в себе множество отрицательных качеств: будучи высокомерным и завистливым человеком, он вир­туозно владел искусством искажать дух законов. Вполне возможно, что он хотел жениться на дочери Вальперта, когда она овдовела, однако Роза предпочла стать любов­ницей короля, нежели супругой королевского судьи. Веро­ятно, у Эверарда были и другие причины ненавидеть Гуго, и он вместе с Вальпертом, который хотел отомстить за по­руганную честь своего рода, организовал покушение на жизнь короля.

Заговорщики собирались нанести удар, когда Гуго остал­ся в Павии с небольшой свитой. Однако короля кто-то пре­дупредил; и поскольку ему не хватало вооруженных людей для того, чтобы арестовать преступников и помешать горо­жанам выступить в их поддержку, он решил воздержаться от силовых мер. Гуго сообщил заговорщикам, собравшим­ся в доме Вальперта, что готов выслушать их претензии и примет их условия, если сочтет их обоснованными.

Готовые действовать заговорщики оказались в полном замешательстве. Король покинул Павию, созвал верных людей и, послушавшись совета графа Сансона, заклятого врага Эверарда, прибег к хитрости, чтобы арестовать пред­водителей заговора.

Всегда, когда король подъезжал к столице, согласно обычаю, самые именитые горожане выходили за крепост­ные стены ему навстречу. Зная об этом, Гуго договорился с епископом Павии, чтобы в следующий его приезд тот за­хлопнул ворота за спинами тех, кто выйдет поприветство­вать короля. Таким образом преступников можно было схватить, поскольку они не смогли бы вернуться в город, а у горожан не было бы возможности прийти им на помощь.

Все так и случилось. Эверарда отдали на расправу гра­фу Сансону, который приказал выколоть ему глаза, вы­рвать язык и, кроме того, присвоил все его имущество. Вальперта по приказу короля обезглавили, его владения конфисковали, а у его жены под пыткой выясняли, где были спрятаны его сокровища (впрочем, и после этого лю­бовная связь Розы с королем не прекратилась). Столь же сурово были наказаны все остальные сообщники заговор­щиков, и в душах магнатов королевства зародился спаси­тельный страх перед своим государем²³. И глазом не морг­нув, магнаты дали согласие на то, чтобы на королевском престоле к отцу присоединился Лотарь, единственный за­конный сын Гуго, ребенок двух или трех лет от роду. Эта мера должна была обеспечить престолонаследие сыну по­сле смерти отца, так же как сорок лет тому назад обеспе­чила его Ламберту. В апреле 931 года Лотара короновали²⁴. Кроме того, нужно было усмирить непокорных магнатов, а приезд Бозона из Прованса, где он находился до того момента, предвещал начало борьбы с могущественной тос­канской династией, чья тесная связь с римской аристо­кратией представляла особенную опасность для Гуго и Лотаря.

После смерти Петра Гуго передал Сполетское марк­графство во владение одному из своих племянников, Тебальду, сыну своей сестры Тевтберги. Однако Гуго хотел передать в надежные руки и Тоскану.

Гвидо Тосканский умер в 929 году, не оставив после себя ни законного наследника, ни того, кто мог бы при­нять Тоскану под свое покровительство. От его брака с Мароцией родилась одна дочь, Берта, о которой, кроме имени, нам ничего не известно. Именно ее подразумевает Лиутпранд, когда в своих стихах обращается к Мароции: «В наше время у твоего мужа потомства не появилось»²⁵. Наследником Гвидо должен был стать его брат Ламберт, но после римских событий 929 года Гуго отказался покро­вительствовать тосканской династии. Он не пытался сме­стить Гвидо, поскольку прекрасно понимал, что не сможет этого сделать, но с радостью воспринял известие о его преждевременной смерти. Конечно же, Гуго не собирался допускать на его место Ламберта, не желая делать маркгра­фом Тосканским человека, который вместо преданности демонстрировал откровенную враждебность. Поэтому Гу­го пожаловал своему сводному брату Ламберту должность наместника в маркграфстве и тут же стал поджидать удоб­ного момента, чтобы лишить его и этой скромной приви­легии. Ошибочно или нет, Гуго считал, что Ламберт, по­добно Гвидо, не успокоится, даже если сумеет преградить королю путь в Рим за императорской короной, заручив­шись поддержкой одного из будущих Пап, и попытается отнять у него королевский скипетр, возглавив толпу недо­вольных, которыми просто кишело государство.

Зная характер и манеру поведения Ламберта, человека вспыльчивого, честолюбивого, дерзкого, можно сказать, что подобные умозаключения имели под собой основа­ния. Бозон, родной брат короля, мечтавший стать марк­графом Тосканским и завладеть несметными богатствами, которые Адальберт оставил своим сыновьям, подливал масла в огонь и делал все для того, чтобы все возрастаю­щая неприязнь вынудила одного из братьев пойти на край­ние меры.

Все так и произошло после целой серии событий, кото­рые описаны историками ровно настолько, чтобы понять, что коварство Бозона, враждебность Гуго и глупость Ламберта, кичившегося своим родством с королем, одинаково повлияли на исход дела.

Гуго потребовал от Ламберта не злоупотреблять поло­жением королевского брата и вести себя по отношению к государю так, как это делали — или должны были делать — остальные маркграфы. Импульсивный Ламберт, сбитый с толку коварными советами Бозона, превратно воспринял предупреждение, сделанное королем из политических со­ображений. Он посчитал, что Гуго оскорбил память его ма­тери гнусным обвинением в подложных родах, и заявил о своей готовности доказать обратное на Суде Господнем.

Гуго пребывал в полной уверенности, что сумеет совла­дать с Ламбертом, поэтому принял вызов и выбрал бойца, который должен был сразиться с юнцом вместо него. Вы­бирал король весьма тщательно, надеясь на то, что удач­ный удар мечом отправит его молодого брата в мир иной, раз и навсегда разрешив тосканский вопрос. В поединке победил Ламберт, после чего, воодушевленный победой, стал осыпать короля оскорблениями и угрозами. Гуго не составило никакого труда арестовать его как мятежника.

Ламберта ослепили; он прожил еще долго, но никак бо­лее себя не проявил. Бозон получил столь вожделенную Тоскану, а Гуго смог обратить более пристальное внима­ние на Рим, власти которого, впечатленные тосканскими событиями, стали с пристальным вниманием следить за происходившим в Павии.

Утверждая свое господство в Риме, родственники Феофилакта сначала нашли поддержку у маркграфа Сполетско-го, после его смерти воспользовались услугами маркграфа Тосканского, и оба раза политический союз сопровождал­ся бракосочетанием дочери Феофилакта с его союзником. Когда умер Гвидо, перед Мароцией и ее единомышленни­ками встала проблема поиска нового союзника — и нового мужа, — который смог бы помочь им в борьбе с внешними и внутренними врагами. Но на этот раз Сполето и Тоскана оказались в руках верных Гуго людей.

Вероятно, именно тогда Мароция попыталась заручиться поддержкой Византии. Император Роман Лакапин* (* Роман Лакапин — византийский император в 920-944 гг. (Примеч. ред.)), желая сделать патриархом Константинопольским своего юного сына Феофилакта, направил в Рим послов, которые должны были испросить согласия у Папы Иоанна XI, сы­на Мароции. Одновременно с этим проходили переговоры о заключении брака между дочерью Мароции — сестрой Папы — и другим сыном императора. Между тем обста­новка все больше накалялась.

Гуго, более всех своих предшественников уверенный в людях, правивших в соседних с римским округом землях, в любой момент мог двинуться на Рим и договориться с теми, кто был против господства клики Мароции и ради избавления от него согласился бы присягнуть императору.

Это повлекло бы за собой гибель Мароции и ее сторон­ников, не обошлось бы без удушений, ослеплений и дру­гих видов кровавой расправы, привычных для Рима. Одна­ко Мароция не забыла, как ловко Иоанн X лишил Гвидо главного козыря в его игре, и решила попытать счастья еще раз.

Поскольку найти союзника в борьбе против Гуго было невозможно, нужно было заключать с ним союз. А если и на этот раз политическое соглашение вылилось бы в за­ключение брака, титул королевы или даже императрицы стал бы для Мароции гарантией того, что, достигнув своей цели, союзник не избавился бы от нее, как от ненужной вещи.

Союз был выгоден и для короля Италии, который не­давно стал вдовцом. Он также считал, что женитьба на Мароции может стать основой долговременного и выгод­ного соглашения, а также самым простым путем к господ­ству в Риме и к императорской короне. После смерти Сте­фана VII Мароция добилась избрания Папой своего сына Иоанна — которого злые языки называли сыном Сер­гия III, — и молодой понтифик, конечно же, не стал бы лишать собственную мать и ее мужа радости обладания императорской короной.

Гуго ничуть не смущало то, что Мароция была вдовой его брата Гвидо. Перспектива женитьбы на вдове одного из братьев не могла остановить того, кто хладнокровно рас­правился с другим. А для всемогущей римской сенаторши не составляло никакого труда получить от папской курии и от собственного сына необходимое разрешение, чтобы избежать пересудов о законности заключенного брака.

В то же время Мароция пыталась укрепить свой авто­ритет, завязав отношения с Византией, и прокладывала для одной из своих дочерей путь в императорскую семью. Пе­реговоры уже приближались к решающей стадии, когда Мароция вступила в соглашение с Гуго.

Король и сенаторша быстро нашли общий язык, и, ко­гда договор был заключен, Гуго отправился в Рим, торо­пясь осуществить его условия.

1 июля 932 года Гуго добрался до Лукки, где остановил­ся у Бозона, новоиспеченного маркграфа Тосканского, ко­торый безмерно гордился своим новым титулом. Во время своего пребывания в Тоскане Гуго счел необходимым сде­лать значительное пожертвование церкви св. Мартина в память о маркграфе Адальберте и графине Берте. В даль­нейшем этот поступок истолковывали по-разному, но, по всей видимости, он должен был смягчить впечатление от произошедших годом раньше скандальных событий.

В Рим Гуго приехал, самое раннее, в середине июля 932 года. Римляне достойно встретили его и проводили к Мароции в замок св. Ангела, где и состоялось бракосоче­тание.

Его, желанного, как быка, привели к алтарю,

Короля Гуго — к тебе в город Рим, —

позже, обращаясь к Мароции, написал Лиутпранд, и эти слова вряд ли могли понравиться Гуго. В действительности он, может быть, и не был похож на быка, ведомого на за­клание, однако римляне позволили войти в город лишь очень немногим людям из его свиты, из-за чего королю стало немного не по себе.

Мароция и Гуго переоценили свои силы: вступление в брак не помогло им добиться того, что они пообещали друг Другу. Римские аристократы позволили им сыграть свадь­бу, но в последний момент воспротивились тому, чтобы Иоанн XI надел на новобрачных императорские короны, как бы он сам этого ни желал.

Представители оппозиции поддерживали сына Мароции от первого брака, которого звали так же, как его отца. Однажды Альбериха уже лишили права унаследовать Сполето, а теперь, стоило Мароции на секунду ослабить хват­ку, он мог потерять и Рим.

Шли недели, но ничего не происходило, хотя и Гуго, и Альберих с нетерпением ждали случая, который спровоци­ровал бы их столкновение.

В конце декабря или начале января Гуго решил ударить первым. Когда на пиру Альберих по просьбе матери подал Гуго воду с явным неудовольствием, тот дал ему пощечи­ну, в надежде на то, что бурная реакция юноши позволит схватить его и казнить по обвинению в покушении на жизнь короля.

Несомненно, Гуго уповал на то, что после смерти Аль­бериха сопротивление римлян прекратится. Скорее всего, Гуго был прав, однако Альберих почувствовал опасность и вовремя принял меры предосторожности. Получив от Гуго пощечину, Альберих укрылся в надежном месте, созвал своих друзей и единомышленников и обратился к ним с речью. Он заявил, что Гуго намеревается, убив либо осле­пив его, обратить римлян в рабство. После этого, закрыв ворота, чтобы королевские воины, разбившие лагерь за крепостной стеной, не смогли прийти на помощь Гуго, Альберих повел знать и простолюдинов на штурм замка св. Ангела.

Гуго сразу понял, что не в силах сдержать этот мощный натиск. Опасаясь предательства Мароции и своих послед­них сторонников, он, не мешкая, обратился в бегство. Но­чью Гуго по веревке спустился из окна замка, добрался до своих воинов и приказал им незамедлительно сворачивать лагерь. По дороге в Тоскану он дал себе клятву вернуться и отомстить за оскорбление.

Альберих пришел к власти, получив титул «принцепса и сенатора всех римлян» (primceps et senator omnium Romanorum). Мароцию схватили и бросили в темницу. О своем существовании она напомнила еще лишь один раз, когда незадолго до смерти произвела на свет девочку, дочь Гуго, которую назвали Бертой (как и ее единоутробную сестру, дочь Гвидо). Иоанна XI также заключили под стражу, и в январе 936 года он скончался²⁶.

Примерно в то же время при дворе Гуго появился но­вый паж, сын того самого знатного жителя Павии, кото­рый в 926—927 гг. отправился в Константинополь в качест­ве посла Гуго и вскоре после этого умер. Этого молодого пажа звали Лиутпрандом, ему было суждено сделать бле­стящую карьеру и стать прекрасным писателем, чьи про­изведения мы так часто цитируем²⁷.