VI

КОНЕЦ ЭПОХИ ГУГО И ПРАВЛЕНИЕ ЛОТАРЯ

Поход на Фраксинет и бегство Беренгария Иврейского. — Беренгарий Иврейский, Оттон Саксонский и Гуго. — Венгры. — Гуго и византийцы. — Возвращение Беренгария Иврейского в Италию. — Соглашение в пользу Лотаря. — Возвращение Гуго к власти и последовавшее отречение. — Лотарь и Беренгарий. — Смерть молодого короля.

Смерть Анскария внесла еще больший разлад в отно­шения короля с Беренгарием, которые и без того нельзя было назвать сердечными. Готовя новый заговор, Беренга­рий начал переговоры о свержении власти Гуго с другими сеньорами, однако король, который через своих многочис­ленных шпионов получал сведения обо всем, что происхо­дило при дворах крупных и мелких сеньоров его государст­ва, решил избавиться от коварного вассала, пока он не стал слишком опасным. Он задумал заманить его ко двору и там ослепить.

На заседаниях совета обычно присутствовал Лотарь, которому тогда было 12 или 14 лет. Таким образом отец намеревался подготовить мальчика к политической жизни. По всей видимости, Лотарь испытывал симпатию к Беренгарию, и, узнав о том, какую участь его отец готовил марк­графу Иерейскому, мальчик, не до конца освоившийся с политическими методами Гуго, ужаснулся настолько, что не побоялся предупредить Беренгария.

Беренгарий бежал через горный перевал св. Бернарда в Швабию, где, предположительно, ему в наследство от ма­тери Гизлы досталась часть владений и феодов Унрохов. Супруга Беренгария Вилла вскоре присоединилась к мужу, совершив труднейший переход через Альпы.

Герман, герцог Швабский, принял их весьма радушно. Будучи сыном и наследником герцога Бурхарда, которого в 926 году убили сторонники Гуго, он не испытывал теп­лых чувств к королю Италии.

Гуго удерживал сарацин в кольце осады во Фраксинете, когда узнал, что Беренгарий набирает во Франконии и Швабии войско с очевидной целью вернуться в Италию и установить там свое господство.

Опасность была действительно серьезной, поскольку Беренгарий мог спровоцировать гораздо более мощное повстанческое движение, чем Арнульф в свое время. Беренгария, в отличие от Арнульфа, знали, он располагал крупными земельными владениями в Италии и, кроме всего прочего, мог вспомнить о своих наследных правах, полученных его матерью от Беренгария I, короля и импе­ратора.

Недолго думая, Гуго прекратил осаду Мавританской го­ры, вернулся в Павию и стал готовиться к обороне.

Сарацины возобновили свои набеги. Они взяли под свой контроль все альпийские перевалы между Италией и Провансом, Италией и Бургундией, Италией и Швабией, и многочисленные путники, странники и торговцы, попав­шиеся им на пути, расстались с имуществом и жизнью.

Решение о прекращении осады, которая должна была вот-вот триумфально завершиться, всем показалось непро­стительной ошибкой. Более того, ходили слухи о том, что Гуго вступил в сговор с сарацинами, чтобы они не дали Беренгарию попасть в Италию. Это предположение кажет­ся правдоподобным не только потому, что свидетельство Лиутпранда, вращавшегося среди придворных Гуго, имеет некоторый вес. Нужно вспомнить, что такой же уловкой пользовались и Беренгарий I, когда отправлял венгров сражаться с Рудольфом, и сам Гуго, когда сталкивал друг с другом Рауля Французского и Рудольфа Бургундского, Са-рилона и Анскария. Остается лишь надеяться, что если Гуго действительно договорился с сарацинами, то он до­гадался включить в соглашение пункт, призванный за­щищать интересы итальянцев и византийцев. В любом слу­чае, добрососедские отношения Италии и Византии не испортились из-за этого инцидента, и меньшее чем через 2 года Берта переехала в Константинополь¹.

Продолжая принимать меры предосторожности против вторжения Беренгария, Гуго разделил Иврейское марк­графство. Туринское графство перешло к Ардуину, графу Ауриате, а оставшаяся часть маркграфства, по свидетель­ству некоторых авторов, — к одному из неизвестных сыно­вей Гуго². Однако уступка западных земель сарацинам и новым владельцам, которые, не желая лишиться новых приобретений, стали бы яростно противостоять Беренга­рию, не оправдала себя. Беренгарий проник в Италию по другому пути.

Правда, Гуго предвидел и эту возможность, поскольку, заключив соглашение с сарацинами, он немедленно по­ехал в Верону, чтобы организовать защиту северной грани­цы. Возможно, именно в Вероне Гуго узнал о последних передвижениях Беренгария и попытался предотвратить их возможные последствия³.

Герцог Герман радушно встретил Беренгария и пред­ставил его германскому королю Оттону, который устроил ему еще более теплый прием, тем самым дав почву слухам о существовании между ними некоего договора. Говорили, что Оттон пообещал помочь Беренгарию вернуться в Ита­лию и захватить власть в этом королевстве, а Беренгарий, в свою очередь, присягнул Оттону в верности и поклялся править государством так, как если бы он получил его в качестве феода. Слухи были далеки от истины, но Оттон, уже заполучивший Бургундию, не упустил бы случая пре­вратить Беренгария в инструмент собственной политики в отношении Италии. Со своей стороны, Беренгарий был го­тов на все, лишь бы отомстить Гуго.

Дальнейшие события показали, что между этими исто­рическими персонажами возникла личностная связь, не­объяснимая с точки зрения феодального права, но тем не менее подчинявшая Беренгария Оттону и ограничивавшая его свободу действий. Случаю было угодно, чтобы Беренгарий повторил ошибку своего деда Беренгария I, который поклялся в верности Арнульфу Каринтийскому и тем са­мым позволил ему вмешаться в дела Италии и получить императорскую корону. Для Беренгария I подчинение бы­ло неизбежным, но болезнь Арнульфа чудесным образом избавила его от этого. Ошибка же Беренгария Иерейского могла иметь гораздо более серьезные последствия, посколь­ку Оттон Саксонский обладал железной волей и отличался прекрасным здоровьем⁴.

Гуго попытался расстроить этот союз, спешно напра­вив к Оттону послов с обещанием выплатить ему столько золота и серебра, сколько он пожелает, если не станет под­держивать Беренгария. Оттон ответил, что дал Беренгарию приют лишь затем, чтобы помочь ему примириться с его государем, и что в его планы не входило потворствовать государственному заговору. Чтобы добиться своей цели, заявил Оттон, он был готов отдать еще больше, чем ему предложил Гуго; к тому же он не мог отказать в помощи тому, кто просил его покровительства.

Естественно, Гуго отнесся к заявлению Оттона недо­верчиво, прекрасно понимая, что германский король, ратуя за возвращение Беренгария, на самом деле хочет сде­лать его инструментом собственной политики. Однако был резон опасаться бурного развития событий. Доказатель­ством этому послужил мятеж, вспыхнувший в Пьяченце во время пребывания гам короля. Этот бунт стоил жизни одному из верноподданных Гуго⁵.

Причин для недовольства правлением Гуго было пре­достаточно. Правил он весьма сурово, нещадно расправ­ляясь со всеми, кто становился на его пути или вызывал у него сомнение в своей преданности. Все знали, какая участь постигла Вальперга и Гезо, Ламберга, Бозона и Анскария. Но кто знает, сколько людей, не столь извест­ных, заплатили жизнью за свои и чужие ошибки или про­сто за подозрение, вызванное неосторожным словом или делом? Все те бургундцы, которые бросились в Италию, подобно полчищам голодной саранчи, стараясь отодвинуть на второй план как можно больше итальянцев, никак не могли добавить популярности ни себе, ни государю. Жест­кая налоговая политика, нехватка продовольствия, незна­чительное количество привилегий, пожалованных церк­вам, монастырям и вассалам, на фоне щедрой расточительности Беренгария создали Гуго дурную славу жадного, мелочного правителя. Нужда в деньгах и необходимость выгодно пристроить своих протеже, детей, родственников, друзей, земляков восстановили против Гуго добрую поло­вину духовенства.

Мы уже видели, до какого произвола король доходил в вопросе присвоения сана архиепископа Миланского во времена Рагхерия и Хильдуина. Позже Гуго решил огдать архиепископскую кафедру Милана Тебальду, сыну, ко­торого ему родила римлянка Стефания, вывезенная им из Вечного города. Он определил маленького Тебальда в миланскую церковь, сделал его архидиаконом, но, чтобы дать ему время достигнуть канонического возраста, по­сле смерти архиепископа Ламберта выбрал на его место Ардериха. Ардерих был гораздо старше маленького коро­левского сына, и Гуго рассчитывал, что он проживет дос­таточно долго, но не слишком. Однако Ардерих оказался настоящим долгожителем, и король начал подумывать о том, чтобы ускорить его кончину. Архиепископ должен был участвовать в одной из королевских ассамблей. Ко­роль приказал своим людям вступить в перепалку со сви­той архиепископа и убить его в создавшейся суматохе. Архиепископу удалось избежать смерти, а поскольку ход событий красноречиво указывал на виновника происше­ствия, Гуго, желая добиться прощения, пообещал подарить Ардериху аббатство в Нонантоле. Однако сделать это не удалось из-за энергичного сопротивления монахов и аббата, которые немедленно пополнили ряды врагов ко­роля, а у Ардериха появилась новая причина для недо­вольства⁶.

Неудачные нескончаемые римские походы Гуго, его не­способность защитить страну от сарацин и венгров были сильными козырями в руках его врагов. Его личная жизнь являла собой череду скандалов. Женитьба сначала на вдове сводного брага, а затем на вдове пасынка, бесконечные ссоры и козни его бесчисленных любовниц — все это было хорошей мишенью для критики и хулы. А критиков, обви­нителей, хулителей хватало, несмотря на целый корпус ко­ролевских шпионов.

На службе у Беренгария состояли тайные агенты, кото­рые циркулировали между дворами, поддерживали нездо­ровое возбуждение и сеяли разлад. Среди этих агентов был некий Амедей, мастер гримироваться и переодеваться и при этом — отчаянно храбрый человек. Он выполнял зада­ние Беренгария, поручившего ему выяснить настроения в среде крупных итальянских сеньоров, и, рассказывают, будто бы страсть к этой опасной игре толкнула его на опас­ную авантюру: он присоединился к группе бедняков, кото­рым король, согласно обычаю, раздавал одежду и еду и вы­ведал планы Гуго⁷.

И без того сложную ситуацию в стране в 943 году усугу­било новое нашествие венгров. Гуго, который воспользо­вался услугами сарацин против Беренгария, испугался, что Беренгарий прибегнет к поддержке венгров, чтобы рас­правиться с ним, подобно тому как в свое время поступил Беренгарий I с Рудольфом. Поэтому он поспешил сам до­говориться с венграми. Гуго выплатил им внушительную сумму — десять модиев серебра — с тем, чтобы они пере­секли территорию Италии без грабежей и разбоя, а затем через Южную Францию отправились в Испанию на борь­бу с сарацинами.

История умалчивает о том, знал ли Гуго, что венграм неминуемо придется столкнуться с сарацинами из Фраксинета (лежащего у них на пути) и препятствиями в Про­вансе. Известно лишь одно: когда венгры оказались перед равниной Крау, которую им нужно было пересечь, без крошки еды и без капли воды, они поняли, что их вместе с их лошадьми ожидает мучительная смерть от голода и жа­жды. Решив, что их обманули и заманили в засаду, они убили всех проводников, которых им предоставил Гуго, быстро повернули назад и отвели душу в итальянских го­родах⁸.

Тем временем Беренгарий оставался в Германии и ждал, когда Оттон предоставит ему помощь, которую он столько времени обещал.

Безусловно, Оттону нужен был свой человек в Италии, который был бы ему обязан. Однако он не хотел компрометировать себя, открыто поддерживая чужеземца, который мог и не добигься безоговорочной победы. Неудача протеже бросила бы тень на покровителя. Кроме того, Гу­го продолжал посылать ему щедрые дары, а эта доброволь­ная дань вполне устраивала короля Германии, поскольку приносила ему как экономическую, так и политическую выгоду. Поэтому Оттон не спешил ничего менять в устано­вившемся порядке вещей. Кроме того, уверенность в необ­ходимости придерживаться выжидательной политики по­догревало в нем и то, что Гуго был в прекрасных отноше­ниях с византийцами, а сам Оттон тоже хотел наладить с ними дружественные связи.

Маленькая Берта отправилась в Константинополь в со­провождении епископа Пьяченцы Сигифреда, благополуч­но добралась до места 16 сентября и вышла замуж за Рома­на (будущего императора Романа II), получив новое имя Евдокия. Это было первое бракосочетание из тех, что пла­нировались Востоком и Западом со времен Карла Велико­го. Византийская сторона пошла на заключение этого бра­ка, желая заполучить в лице Гуго сторонника имперской политики в Италии. Заключение этого союза, который подвергался жесткой критике в некоторых кругах Визан­тии, значительно упрочило позицию Гуго по сравнению с другими европейскими государями и, по-видимому, про­будило в нем желание добиться суверенной власти над Южной Италией, которой в прежние времена периодиче­ски правили Каролинги. Само собой, это желание шло вразрез с намерениями византийцев. Возможно, именно эго бракосочетание стало косвенной причиной того, чго византийское правительство направило в Германию по­сольскую миссию, когорая в октябре уже прибыла ко дво­ру Оттона, и — можно предположить — вынудило его от­казаться от помощи Беренгарию⁹.

Возможно, что теперь Гуго почувствовал себя в безо­пасности. Однако Беренгарий вмешался в развитие собы­тий. В начале 945 года, не дожидаясь, пока Оттон даст доб­ро на предоставление ему крупного войска, он обошелся силами, данными герцогом Германом, и рискнул выступить из Швабии в Игалию через Резию и долину Веноста. В резульгаге Беренгарий продвинулся до замка Формикарий, который был построен в весьма разумно выбранном месте и преграждал проход через долину реки Адидже.

Триентское маркграфство находилось во владениях пле­мянника Гуго, Манассии Арльского, а замок Формикарий, преграждавший путь через долину, он поручил заботам Адаларда, клирика из веронской церкви.

С военной точки зрения замок был прекрасно оснащен, и Беренгарий совершенно правильно рассудил, что самым простым путем преодолеть это препятствие окажется под­куп защитников. Он пообещал Адаларду богатейшую епи­скопскую кафедру в Комо, а Манассии — кафедру архи­епископа в Милане, как только они освободятся.

Адалард передал Манассии предложение Беренгария, и Манассия, позабыв о родственных узах и обязательствах, которые связывали его с королем, тотчас же согласился. Он приказал защитникам замка сложить оружие, освобо­дил для Беренгария проход через долину Адидже и обра­тился к итальянским сеньорам с просьбой помочь ему свергнуть того, кого они до сих пор считали своим закон­ным государем.

Графом Вероны продолжал оставаться все тот же Ми-лон, который 10 лет тому назад возглавил группу заговор­щиков, собиравшихся передать Итальянское королевство в руки Арнульфа Баварского. Милон добился прощения Гуго и сохранил свой титул, однако король не слишком доверял ему и в один прекрасный момент — по всей веро­ятности, связанный с передвижениями Беренгария — уда­лил его из Вероны и установил за ним надзор.

Находясь под стражей, Милон остерегался вызывать подозрение у короля. Но после того, как Беренгарий пере­сек границу, Милон, сумев усыпить бдительность своих ох­ранников, в сопровождении единственного оруженосца вернулся в Верону. Он отправил к Беренгарию послов и открыл перед ним городские ворота.

Гвидо, епископ Модены, жаждавший богатства и вла­сти, также перешел на сторону Беренгария. В качестве воз­награждения за свой поступок он потребовал аббатство в Нонантоле, которое на протяжении двух веков отстаивало свою автономию и неприкосновенность своих богатств от притязаний епископов Модены.

Манассия, Милон и Гвидо всего лишь подали при­мер, которому последовали все остальные магнаты. Как ни странно, измена Гвидо задела короля Гуго гораздо силь­нее, нежели предательство Манассии и Милона. Впрочем, на наш взгляд, их поступок имел более серьезные послед­ствия, поскольку именно они открыли путь Беренгарию на поданскую равнину.

Вместо того чтобы попытаться преградить Беренга­рию дорогу в Милан, как сделал бы любой другой на месте Гуго и как сделал он сам в 935 году, когда дал Арнульфу Баварскому бой в Буссоленго, он начал осаду Виньолы, замка на холмах близ Болоньи, принадлежавшего еписко­пу Модены.

Отбрасывая мысли о том, что Гуго поддался мимолет­ному капризу — хотя возможно и это, — приходится при­знать, что существовала достаточно веская причина для на­чала этой осады, которая стала серьезным стратегическим промахом. Пока Гуго терял время под стенами Виньолы, Беренгарий договорился с архиепископом Миланским, все тем же престарелым Ардерихом, и вошел в город.

Узнав о том, что соперник проник в Милан, Гуго снял осаду Виньолы и вернулся в Павию. Войско, с которым он стоял под стенами этого замка, разошлось по домам, а быстро собрать другое, чтобы выступить с ним на врага, не представлялось возможным. При поддержке немногих оставшихся верными ему людей король мог лишь попы­таться удержать последних мирян и клириков, которые еще не покинули его, желая использовать с выгодой для себя затруднительное положение, в котором оказался Гуго.

Верность Гуго сохранили граф Ингельберт, граф Алерам, родственники или близкие друзья, граф Пармы Элизиард, женившийся на Ротлинде, дочери короля и Розы, Ланфранк, граф Бергамо, сын Розы и Гильберта Бергамского, Амвросий, епископ Лоди, Бозон, епископ Пьяченцы, еще один внебрачный сын короля и несколько мелких вассалов¹⁰. Тем временем в Милане под знамена Беренга­рия стекались сеньоры, сытые по горло деспотизмом Гуго, которые ожидали от нового правителя того, чего испокон веку люди ожидали от смены правительства: «...они надея­лись, что с приходом [Беренгария] наступит золотой век, и взывали к счастью, которое принесет с собой это время».

Беренгарий, которого встретили и чествовали как спа­сителя и освободителя, вел себя так, как будто его уже из­брали и короновали. Он сыпал щедрыми дарами, раздавал своим сторонникам титулы и государственные должности, никоим образом не заботясь о военном и юридическом урегулировании ситуации. Создавалось впечатление, что он не собирается ни изгонять Гуго из Италии, ни делить с ним королевство, как в свое время его делил старший Бе­ренгарий с Гвидо и Рудольфом.

Эта ситуация беспокоила самого Гуго. К тому же пра­вительственная группировка в Павии, которая, казалось бы, недавно руководствовалась его указаниями, распалась в мгновение ока и в том же составе собралась вокруг празд­нующего победу соперника. Если бы Гуго решил сражать­ся, никто не ответил бы на его призыв, а в помощь Беренгарию примкнувшие к нему феодалы выставили бы много­численные отряды вооруженных людей. Гуго без особой радости воспринимал идею раздела государства, как во времена Беренгария I. Но он безусловно понимал, что от­ныне Беренгарий господствовал на всей территории Се­верной Италии.

Гуго признал свое поражение и отказался от бесплод­ных попыток защитить Павию. Со свойственной ему про­ницательностью он избрал единственный путь, который дал бы ему возможность спасти трон для своего сына. Гуго отправил Лотаря в Милан с посланием для магнатов коро­левства. Сам отрекаясь от власти, он просил сохранить ко­рону его сыну, которому не могли быть предъявлены все те обвинения, мишенью для которых стал его отец. Юный Лотарь никогда не участвовал в управлении государством, и поэтому ответственность за отцовские деяния нельзя бы­ло возложить на его плечи.

Невероятно, но факт: предложение Гуго было благо­склонно воспринято — по разным причинам — как Беренгарием, так и членами ассамблеи. Оставляя на троне молодого короля, Беренгарий стано­вился его всемогущим министром, единственным посред­ником в его отношениях с магнатами и представителями других стран. В этой необычной ситуации он получал та­кую же обширную власть, как и в том случае, если бы стал королем; кроме того, он мог в случае необходимости избе­гать выполнения обязательств перед Оттоном Саксонским, прикрываясь волей Лотаря.

Для магнатов королевства, у которых в глубине души уже зарождалось беспокойство из-за необыкновенной уве­ренности Беренгария в отношениях с ними, присутствие Лотаря на троне ограничивало границы власти его всесиль­ного министра. Они получали возможность плести интри­ги с королем против министра, с министром против коро­ля, вытягивать то из одного, то из другого привилегии и уступки — с выгодой для себя и в ущерб государству, о котором, как обычно, никто из них не задумывался.

Безусловно, к новой расстановке сил приложили руку и сторонники Гуго, которые справились с неблагоприят­ными для себя обстоятельствами, воспряли духом и поспе­шили занять — по крайней мере, некоторые из них — мес­та в первом ряду. На смену настроений магнатов оказала влияние не только политика, но и некоторые причины со­вершенно иного порядка.

Некий историк в красках живописал сцену, развернув­шуюся в соборе св. Амвросия, а другой историк упрекнул первого в том, что у него слишком разыгралась фантазия. Вспомним совет военачальников Арнульфа Каринтийского перед штурмом Рима, их клятвы, их слезы; смятение на заседании ассамблеи, где Герланд из Боббио потребовал вернуть имущество, принадлежавшее аббатству; драмати­ческое заседание суда в Лангенцене, где виновные в гер­манском восстании 954 года понесли, прежде всего, мо­ральную кару. Вспомним о страстности, о спонтанной го­рячности Средневековья, чуждой — а действительно ли чуждой? — нашему времени, и нам не придется использо­вать всю свою фантазию, чтобы понять, что на собрании в соборе св. Амвросия также были драматические моменты, о которых упоминает Лиутпранд.

Безусловно, чтение и обсуждение послания Гуго про­ходили в весьма напряженной обстановке. Момент, когда Лотарь вошел в собор и простерся перед распятием в полу­мраке, освещаемом неверным светом масляных лампадок, воистину был достоин театральных подмостков. Столь же зрелищными были и дальнейшие события: самые влия­тельные среди собравшихся люди — старейший архиепи­скоп Ардерих и Беренгарий — прошествовали через неф, сквозь расступавшуюся толпу, подняли молодого короля, подвели его к алтарю, и все члены ассамблеи приветство­вали его в едином искреннем порыве.

Не стоит забывать о том, что люди того времени были порой коварными и расчетливыми, импульсивными и не­уловимо изменчивыми, но всегда страстными и чувстви­тельными к любым раздражителям, будь то надежда, страх, ненависть, любовь, иначе мы рискуем дать совершенно не­верную оценку их мыслям и поступкам".

Лотарь сохранил свою корону. Все решилось удиви­тельно быстро, меньше, чем за неделю, с конца марта по начало апреля 945 года¹². Гуго оставил Павию, забрав с со­бой личную сокровищницу, и, скорее всего, удалился в од­ну из многочисленных королевских резиденций или в од­но из поместий, входивших в его вотчину. Молодой ко­роль прибыл в столицу и начал править страной — под покровительством Беренгария, который окружил его мно­жеством новых людей.

Появился новый архиканцлер Брунен, епископ Асти, сменивший Бозона, епископа Пьяченцы и сына Гуго. Поя­вился и новый граф дворца, Ланфранк Бергамский, чье присутствие при дворе весьма показательно. Сын королев­ской любовницы Розы, который до самого конца неотлуч­но находился при прежнем короле, затем стал графом дворца при Лотаре и оставался на этой должности до са­мой смерти молодого короля, судя по всему, оказался на этом месте не по приказу Беренгария, а усилиями тех, кто хранил верность Гуго и его памяти. Видимо, эти люди все еще были в силе, поскольку могли распоряжаться важней­шей должностью графа дворца¹³.

Гуго даже и не думал привыкать к своему новому поло­жению короля без королевства и без власти. Нарушив дан­ные им обязательства, он решил поехать в Прованс, на­брать там войско и попытаться отвоевать королевство, сле­дуя по пути, проложенному Беренгарием.

Гуго рассчитывал на то, что настроения магнатов коро­левства вскоре переменятся в его пользу, причем первые признаки близившихся перемен уже начинали проявлять­ся. Безусловно, Беренгарий отдавал себе в этом отчет и предупредил дальнейшие действия Гуго, избрав для этого самый верный путь. Он вынудил ассамблею, собравшуюся в августе того же беспокойного 945 года, вернуть Гуго на трон рядом с сыном, сохранив при этом и должность ми­нистра и реальную власть.

Осуществив таким образом очередной государственный переворот, Беренгарий помешал Гуго отправиться в Про­ванс и начать там приготовления к войне. Вместе с тем он занял наиболее удобную позицию для того, чтобы контро­лировать поступки Гуго и сглаживать их последствия, с чем он справлялся бы гораздо хуже, если бы Гуго находился вдали от двора, в избранной им резиденции.

Епископ Пьяченцы Бозон вернулся на должность ар­хиканцлера, Ланфранк остался графом дворца, но возвра­щение Гуго в столицу, вопреки его надеждам, не стало рес­таврацией его правления. Отныне его подданные ни во что не ставили ни его самого, ни его сына, повинуясь одному только Беренгарию.

«...Беренгарий... лишь по титулу был маркграфом, а по могуществу — королем; сами же короли только так назы­вались, а власти у них было не больше, чем у графов».

Гуго не мог смириться с ситуацией, в которой ему при­ходилось поддерживать добрые отношения, — жалуя подар­ки и привилегии, — с теми, кто его предал, подобно Ардериху Миланскому, — ведь теперь ему приходилось действо­вать не по собственным политическим расчетам, а по воле Беренгария; изображать правителя, ничем не управляя.

Он мог думать лишь о мести. Однако, понимая, что средств для достижения своей цели в Италии он найти не мог, Гуго направил все усилия на то, чтобы добиться свободы, отправиться в Прованс и вернуться во главе вой­ска. Для этого, прежде всего, нужно было усыпить бди­тельность Беренгария, а также найти способ укрепить пре­стиж Лотаря, который практически в качестве заложника должен был остаться в Италии на время отсутствия Гуго.

Соглашение, которое Гуго заключил с Альберихом во второй половине 946 года, окончательно отказавшись от своих претензий на Рим, стало частью его плана и, на его взгляд, должно было обеспечить поддержку правителей Рима и Папы его намерению избавиться от Беренгария¹⁴. Не стоит забывать о том, что Альберих был связан с Гуго родственными узами, поскольку был женат на его дочери Альде.

Для того чтобы рядом с Лотарем появился преданный и проверенный человек, Гуго настоял на заключении его брака с Аделаидой (до сих пор бракосочетание откладыва­лось из-за слишком юного возраста и жениха и невесты). Его собственный брак с Бертой оказался неудачным. Ра­зочаровавшийся в своих надеждах завладеть Бургундией, запутавшийся в своих любовницах, Гуго сначала пренеб­регал женой, а затем возненавидел ее. Берта вернулась в Бургундию и, как все королевы и императрицы, оставшие­ся вдовами или покинутые своими мужьями, нашла выход в религии: стала основывать церкви и монастыри, полно­стью посвятив свою жизнь служению Богу.

Аделаида осталась в Италии. Она, вероятно, была не только красива, но и отличалась недюжинным умом и тон­ким политическим чутьем. Король испытывал симпатию к смышленой девочке, а поскольку у него была репутация неисправимого развратника, некоторые придворные пре­вратно истолковывали сердечность в их отношениях. Двор Гуго с вечным калейдоскопом фавориток отнюдь не отли­чался строгостью нравов, но и в такой среде Аделаида со­хранила весь сонм христианских добродетелей, за кото­рые впоследствии была причислена к лику святых. Никто не стал бы спорить с тем, что заслуга в привлечении ее к политической деятельности принадлежит не только ее второму мужу — Оттону Саксонскому, — но и, в первую очередь, ее свекру, который преподавал ей науку государственного управления в королевском дворце в Павии, ко­гда она была еще ребенком. Конечно же, старый король надеялся, что блестящий ум невесты восполнит слабую по­средственность жениха, найдет ему единомышленников и сохранит трон для династии, которую он считал своим соз­данием¹⁵.

Время показало, что Гуго не ошибся в своей невестке, и возложенные на нее надежды не увенчались успехом лишь потому, что Лотарь слишком рано умер.

Гуго заключил мир с Альберихом, сыграл свадьбу Лота­ря с Аделаидой, а затем в конце апреля 947 года уехал из Италии в Прованс, захватив с собой все свои сокровища.

Как старому королю удалось обмануть Беренгария и уехать в Прованс с личной сокровищницей, то есть со средствами для организации военных действий, сказать сложно. Ведь именно для того, чтобы избежать этого, се­мью месяцами ранее Беренгарий вернул Гуго на трон: как же он мог теперь согласиться на отъезд короля? Что хотел сказать Лиутпранд, написав, что Гуго уехал в Бургундию, «бросив Лотаря, нарушив мирный договор и обманув до­верие Беренгария»? Существуют предположения о том, что он официально отрекся от престола и поклялся более не возвращаться в Италию. Может быть, состояние здоровья почти семидесятилетнего короля, утомленного распутной жизнью, уже не позволяло считать его опасным противни­ком? Так или иначе, в руках Беренгария оставался глав­ный козырь: Лотарь немедленно поплатился бы за любой неверный шаг своего отца¹⁶.

Несмотря на заключенный в 933 году договор с Рудоль­фом II и дипломатические переговоры, которые Оттон Саксонский вел от имени своего протеже, молодого коро­ля Бургундии, Прованс так и не вошел в состав Бургундии и фактически продолжал оставаться во власти Гуго. По­этому Гуго, покинув пределы Италии, поехал именно туда¹⁷.

В 931 году, отправляясь в Италию ко двору Гуго, Бо­зон оставил принадлежавшие ему графства Авиньонское и Арльское мужу своей дочери Берты, которого тоже звали Бозон. Этот Бозон был братом короля Франции Рауля. Он умер в 935 году, и Берта вторично вышла замуж за Раймунда Руэргского, передав ему в качестве приданого те граф­ства, которые достались ей от отца и первого мужа.

Берта с Раймундом приняли у себя беглеца, и все вме­сте они стали планировать новый поход на Италию. Его организация не заняла бы много времени — Раймунд обе­щал быстро собрать войско и повести его в Италию, — если бы не потребовались соответствующие дипломатиче­ские приготовления. Прежде чем перебираться через Аль­пы с войском или высаживаться в Тоскане, где оставался Губерт, нужно было договориться с крупными сеньорами северных районов Италии и заручиться их поддержкой. Возможно, Губерт Тосканский и поддержал бы инициати­ву своего отца, но остальные, хотя и не приветствовали методы правления Беренгария, слишком хорошо помни­ли, какие методы обычно применял Гуго, и не видели для себя никакой выгоды от его возвращения.

Поэтому воинственный пыл Раймунда Руэргского так и не нашел практического применения. А меньше чем че­рез год после своего отъезда из Италии, 10 апреля 948 года, Гуго умер в монастыре, в котором остановился. Говорили, что перед смертью он облачился в монашеское одеяние, чтобы покаяться в грехах, которые он совершил как ко­роль и как человек¹⁸.

Слабый и болезненный Лотарь, оставленный на произ­вол собственного министра, продолжал править, не управ­ляя. Беренгарию оказалось недостаточно того, что он но­сил титул «верховного советника королевства» (summus consiliarius regni) и окружал короля своими людьми. Он зая­вил о своем желании править вместе с королем на троне и именоваться «соправителем королевства» (summus consors regni). До этого момента короли жаловали таким титу­лом только своих жен, и его, например, была удостоена Аделаида¹⁹.

Окружение Лотаря составляли друзья Беренгария: Манассия Арльский, по-прежнему ожидавший, когда освобо­дится архиепископская кафедра в Милане; Гвидо, епископ Модены, в числе первых перешедший на сторону врага; Аттон Верчеллийский, который до конца своих дней хра­нил верность Беренгарию. Но при дворе оставался Адалард Реджанский, чтивший память Гуго; графом дворца был все тот же Ланфранк Бергамский; одним из влиятель­ных придворных людей был граф Манфред, отец Элизиар-да, который женился на Ротлинде, дочери Гуго и Розы: сле­довательно, на сводной сестре Лотаря со стороны отца и Ланфранка со стороны матери. Но что значили все эти лю­ди в окружении Лотаря?²⁰

На первый взгляд во внутренней политике ничего не изменилось: церкви и монастыри продолжали оставаться в числе фаворитов. Церковь в Триесте получила в свою соб­ственность все, что в самом городе и на три мили в округе принадлежало государственному фиску: недвижимость, су­дебные и налоговые права. Для церкви в Комо были под­тверждены все уступки, которые несколько лет тому назад ей предоставил Гуго. Всего лишь трое или четверо свет­ских вассалов получили какие-то не слишком дорогие по­дарки. Основные направления политики остались теми же, но в целом Беренгарий оказался еще большим деспотом, чем Гуго. Епископов он назначал и снимал с должности, как ему заблагорассудится. В Брешии он заменил Антони­ем некоего Иосифа, известного своими добродетелями, но не слишком покладистого. В Милан он хотел назначить Манассию, но миланцы даже слышать о нем не желали. Чтобы сделать приятное Манассии, он назначил в Комо некоего Вальдона, который впоследствии стал одним из его злейших врагов. Еще более деспотичный, чем Гуго, Беренгарий был еще и скупым. Бозон сохранил за собой кафедру в Пьяченце, а Лиутфрид в Павии — только ценой крупных денежных выплат. Должности при дворе про­давались тому, кто больше предложит, и родственники молодого Лиутпранда (который с момента своего появле­ния при дворе Гуго значительно увеличил свой культур­ный багаж) за «невиданные подношения» приобрели ему должность «signator epistilarum»* (* Служащий канцелярии, ответственный за переписку коро­ля. (Примеч. ред.)). Когда венгры пригрозили Италии новым вторжением и потребовали круглую сумму за отказ от него, Беренгарий обложил всех подданных — взрослых и детей — налогом, но, по слухам, значительная часть выручки отправилась в его собственную казну.

Что же до карательных мер, то если Гуго активно поль­зовался услугами шпионов, то Беренгарий наводил на на­род ужас своей жестокостью и беспощадностью.

За пределами государства, как и в его границах, Берен-гария считали истинным королем, и именно к нему Кон­стантин VII прислал гонца с просьбой отправить к нему посла с тем, чтобы возобновить объединявшие Павию и Константинополь союзные отношения. Беренгарий был настолько скуп, что не решился отправить посла в Кон­стантинополь, посчитав, во сколько это ему обойдется. По­этому он уговорил крестного отца своего молодого «signator epistilarum» отправить юношу в Константинополь за свой счет, чтобы он выучил там греческий язык. Лиутпранд уехал, пробыл в Константинополе, по крайней мере, пол­года, выучил греческий язык, оставил потомкам красочное описание увиденных им чудес, забыв упомянуть о своей дипломатической миссии. По всей видимости, византий­цы были серьезно обеспокоены сложившейся ситуацией, поскольку прекрасно знали, что может стоять за опекой и наставлениями. Из любви к невестке Берте (Евдокии) Кон­стантин VII добавил к своему посланию искренние поже­лания Беренгарию честно выполнять свои обязанности первого министра и не злоупотреблять своим положением. Можно представить, с каким удовольствием Беренгарий воспринял эти рекомендации и вместе с тем как это пись­мо помогло Лотарю²¹.

Лотарь нуждался в помощи несколько другого порядка, нежели в цветистых обращениях Константина VII к Бе­ренгарию.

Влияние молодой супруги короля все возрастало, а Беренгария — уменьшалось; и Лотарю рано или поздно при­шлось бы пойти на прямой конфликт со своим зарвав­шимся министром.

Все же Лотаря нельзя было назвать «ленивым королем» (roi faineant): если в 947 году он не покидал пределов Павии,

то в июне 948-го он поехал в Эмилию, а затем в Тоскану в сопровождении Беренгария, Аттона Верчеллийского, а также графа Алерама, старого друга его отца. Было бы интересно узнать, о чем говорили сводные братья и что думал мудрый и осторожный маркграф Тосканский о си­туации в королевстве и о самом короле.

Время шло, и постепенно стали проявляться первые признаки конфликта. Один из центров оппозиции Берен­гарию, на который мог рассчитывать Лотарь, находился в Комо. Епископ Вальдон оказался на своей должности по милости Беренгария, но истинные чувства, которые он ис­пытывал к своему благодетелю, станут известны лишь поз­же. Лотарь передал ему права на церковь, располагавшую­ся на мосту, и на плотину Кьявенны, но позаботился о том, чтобы на его стороне оказалось как можно больше жителей этого города. Часть крепостных укреплений он передал судье Назарию, а другую часть — некоему Мелидзону. Вскоре под стенами Комо разыгрались события, ко­торые стоили жизни одному из верноподданных короля некоему Эриберту, и именно в Комо впоследствии заклю­чили под стражу королеву Аделаиду.

То, что Лотарь придавал Комо и его жителям такое большое значение, дает возможность предположить, что он уже тогда поддерживал отношения с Лиудольфом Шваб­ским и, через его посредничество, с Оттоном Саксонским. После смерти Лотаря тайные связи, которые он налаживал при жизни, стали абсолютно очевидными.

Подтверждением этому предположению служат мило­сти, оказанные Лотарем Ардуину Безбородому, во владе­ниях которого находились ключевые земли на границе с Бургундией, где правил Конрад, брат королевы Аделаиды и протеже Оттона.

После смерти Анскария и бегства Беренгария, между 941 и 943 годом, Ардуин Безбородый, граф Ауриате, по­лучил от Гуго графство Туринское. В 945 году он помирил­ся с Беренгарием, сохранил при себе новое графство и стал одним из самых крупных и могущественных феода­лов Западной Италии. Во время визита в эту часть ко­ролевства Лотарь по просьбе королевы Аделаиды отдал Ардуину богатейшее аббатство Бреме. Столь щедрый дар не мог не иметь политического значения. Своими силами Лотарь не смог бы избавиться от Беренгария. Византийцы поддерживали его — иначе и быть не могло — только на словах, а помощь Оттона могла действительно оказаться бесценной, если бы молодой король сумел привлечь его на свою сторону в борьбе со своим министром.

Разумеется, Оттон с готовностью поддержал бы Лотаря — как в свое время поддержал Беренгария в его борьбе с Гуго, — если бы король согласился на его прямое вме­шательство в дела Италии. Возможно, Оттон вынашивал план, согласно которому Италия должна была оказаться в подчиненном положении, как и Бургундия, а Лотарь — сознательно или нет — стал частью этого плана. Для дос­тижения этой цели нужны были надежные друзья в при­граничной зоне между Италией и Германией, в Комо и в Турине. Однако ожидания заинтересованных лиц не оправ­дались, поскольку через несколько дней после того, как Ардуин получил аббатство Бреме, Лотарь умер. Говорили, что его отравил Беренгарий²².

Итак, вдовствующая королева и всемогущий министр оказались лицом к лицу. В результате их столкновения Аделаида получила нового мужа, императорскую корону и, чуть позже, лавры святой, но вместе с тем она положила конец независимости Италии.