ГЛАВА 3

«Турнир был тщательно подготовленным сражением, и ничего лучшего никто не видел»

Рыцарский турнир в Экри, ноябрь 1199 года

Прочувствованное воззвание аббата Мартина затронуло чаяния и надежды аудитории в Ба­зеле. Другие проповедники в 1199 и 1200 годах произносили страстные и проникновенные про­поведи по всей Западной Европе, так что коли­чество людей, желающих присоединиться к эк­спедиции, постоянно росло.

Было и еще одно происшествие, в результа­те которого появились волонтеры-крестоносцы. И самое интересное, что это была не проповедь и не религиозное собрание, а событие светской жизни — рыцарский турнир, драматическое и притягательное развлечение рыцарей севера Европы.¹

28 ноября 1199 года в замке Экри-сюр-Эн граф Тибо Шампанский со своим кузеном гра­фом Людовиком из Блуа собрали элиту рыцар­ства Северной Франции на грандиозный фес­тиваль, чтобы прославить доблесть оружия, дать шанс на продвижение в табели о рангах и просто пове­селиться. Сегодня этот замок исчез с лица земли, сохрани­лась лишь часть его фундамента в деревне Эсфельд на реке Эн, что примерно в шестнадцати милях к северу от города Реймс, расположенного в центре герцогства Шампань.

Рыцарские турниры были ярким элементом светской жизни в средние века. Разобравшись в подоплеке и тради­циях подобных событий, мы сможем лучше понять, поче­му многие из тех, кто собрался в Экри, решили присоеди­ниться к крестовому походу. В описываемые времена ры­царские турниры весьма отличались от того, что знакомо нам по романам и фильмам. Мы привыкли к стандартной картине: два рыцаря выезжают один на один, берут напере­вес копья и, укрывшись щитами, несутся друг на друга во весь опор. Столкновение, деревянные копья трещат и рас­калываются от удара, один из рыцарей с грохотом валится на землю, а победителя приветствуют радостные крики. Трибуны полны аплодирующей ярко разодетой публикой, а по краям ристалища теснятся рыцарские шатры, на вер­шинах которых развеваются знамена на фоне безоблачного неба.

Возможно, к XIV веку такая картина более или менее отражала реальность, но парой веков ранее турниры, напо­добие того, что проходил в Экри, были куда менее органи­зованны и значительно более жестоки.

Рыцарские турниры проводились произвольно, без рас­писания боев, и обычно сопровождались кровопролитием и местью. Они не ограничивались огороженным участком ристалища, а простирались на значительную площадь зе­мель. Арена обычно располагалась между двумя избранны­ми деревнями или замками. В 1199 году участок для ры­царского турнира лежал между замком Экри и деревней Балэм в 2,5 милях к северо-востоку. От Экри к деревне Балэм ведет длинный пологий склон. Слева течет Эн, широ­кая спокойная река, плавно изгибающаяся в неглубокой Долине. Расположенные над ней широкие меловые равнины создавали достаточное пространство для быстрых и свобод­но перемещающихся состязаний.

Такое открытое пространство было необходимым, по­скольку люди редко принимали участие лишь в одной схватке. Они обычно разделялись на два лагеря, до двухсот человек на каждой из сторон. Формирование групп зачастую отражало существующие политические союзы, что могло яв­ляться поводом для острой неприязни. По сигналу герольда турнир начинался копейной атакой. Две стороны мча­лись друг на друга в карьер, и крики людей смешивались с грохотом копыт и бряцанием доспехов. Затем следовало сотрясающее землю столкновение облаченных в полный доспех рыцарей двух лагерей, раздавался глухой стук тел, бряцание металла по металлу, первые крики раненых. Начинался рукопашный бой, от сыпавшихся ударов звенели шлемы. Среди буйства грохочущей стали часто наносились тяжелые ранения; случалось, что люди погибали. Правила были весьма просты, а судейства не было вовсе. Иногда воз­никали рукопашные схватки или откровенные драки, зачастую сцена турнира превращалась в картину избиения. Победителем обычно оказывался тот лагерь, в котором сохранился больший порядок. Окружающей местности не придавалось почти никакого значения. Фруктовые сады, виноградники и нивы вытаптывались или сносились; иногда рыцари исполь­зовали амбары или другие сельскохозяйственные постройки для укрытия или засад; деревенская улица могла неожи­данно превратиться в место побоища противостоящих  партий.

Цель столь свирепых столкновений состояла в отработке реальных боевых действий, единственное отличие состо­яло в том, что противников старались скорее пленить, не­жели убить. Разумеется, в пылу битвы — или благодаря старым счетам — меч мог ударить несколько сильнее, так что душа расставалась с телом. Неизбежны были несчастные случаи: граф Джеффри Бретонский, младший брат Ричар­да Львиное Сердце, погиб на турнире в 1186 году; шесть лет спустя герцог Леопольд Австрийский скончался, когда на него во время «военной забавы» упала лошадь. Люди оста­вались калеками, попадали в ловушки собственных доспе­хов. После одной особо яростной стычки не смогли найти Уильяма Маршала, величайшего воина своего времени. Наконец его обнаружили в местной кузнице, согнувшегося над наковальней под ударами кузнеца. Тот пытался стащить шлем, погнувшийся настолько, что иначе его было невоз­можно снять с головы. Освободили Уильяма с большим трудом.

В некотором смысле чем свирепее был турнир, тем бы­ло лучше. Роджер из Ховдена, английский писатель конца XII века, замечал: «тот, кто никогда не видел, как течет его собственная кровь, не слышал, как трещат зубы от уда­ра противника, не чувствовал тяжести соперника, тот не­пригоден для битвы».² Быстро меняющаяся ситуация схват­ки во время рыцарского турнира давала возможность куда более эффективной подготовки к военным действиям, чем можно сегодня себе представить. В «Истории Уильяма Мар­шала» описывается случай «тщательно подготовленного сражения на определенном участке».³

Рыцарские турниры были невероятно популярны на се­вере Европы (интересно, что их практически не бывало в Южной Франции или в Италии). Знать испытывала непод­дельный интерес к этим пышным зрелищам. Вновь посвя­щенная в рыцарское достоинство молодежь отсылалась, чтобы принять участие в дюжине турниров, происходивших в течение сезона. Так они могли обрести навык совместных Действий в сражении, опыт в использовании копья, равно как попрактиковаться в ближнем бою с мечом и булавой. Еще одна привлекательная сторона серий турниров состо­яла в возможности заработка. Плененные противники вынуждены были платить за свое освобождение; кроме того, иногда приходилось выкупать свою лошадь и доспехи. В 1177 году Уильям Маршал со своим напарником Роджером из Джоя, по своим подсчетам, взяли в плен сто трех рыцарей, что в немалой степени прославило их. Молодой рыцарь сравнительно невысокого социального статуса мог повысить его благодаря владению оружием. Всем было известно, что высшая знать частенько посещала такие схватки, чтобы присмотреть самых одаренных новичков и попытаться убедить их перейти к ним на службу. Так что, кроме боевой подготовки, по замечанию одного фламандского авто­ра XII века, существовала возможность «жить со славою и добиться земного почета».⁵

Если молодой рыцарь оказывался достойным воином, он мог достичь еще одной цели — завоевать благосклонность одной из светских дам. На краю ристалища стояли специальные укрытия, где рыцари могли отдохнуть или заняться своими ранами, там же могли собраться зрители. Часто люди наблюдали за схватками из городов или со стен зам­ка, оставаясь в безопасности. Рыцарская культура той эпохи была пропитана идеями куртуазной любви. Рыцарь должен был искать восхищения и покровительства дамы и, доказав в бою свое мастерство, мог удостоиться от нее подарка: пряди волос, фрагмента одежды или другой безделушки. Рыцарь становился ее поклонником и, в обмен на ее любовь и уважение, пытался совершать подвиги в ее имя. «История Уильяма Маршала» описывает прибытие дам на турнир в Джогни, после которого рыцари «убедились, что сами стали лучше». Когда начались схватки, «те, кто был со своей дамой, неизменно побеждали противников».⁶

Развитие куртуазной литературы восхваляло эротические отношения между дамой и рыцарем. Гальфрид Монмутский, написавший в начале 1130-х годов наполовину вы­мышленную «Историю Британии», приводит такое описа­ние событий при дворе легендарного короля Артура:

«Каждый прославленный за свою отвагу рыцарь этой страны носил одеяние и оружие определенного цвета, и дамы часто выбирали те же цвета. Они с презрением отнеслись бы к мысли отдать свое расположение человеку, не прославившему себя в битвах трижды. Потому женщины становились чище и добродетельнее, а рыцари ради их любви — все более доблестными».⁷

Зачастую такие отношения ограничивались лишь ноше­нием подарка или поцелуем победителю. Нравственные ог­раничения и необходимость сохранения чистоты династи­ческих линий предписывали осторожность по отношению к благородным дамам. Замужние дамы высших кругов ста­рались не вступать в интимные отношения с рыцарями, не­зависимо от их доблести, поскольку наказание за измену могло быть весьма суровым. В некоторых землях она кара­лась смертью, в иных — нанесением тяжелых увечий, на­пример, назоктомией — отрезанием носа.

Естественно, что иногда недозволенные отношения все-таки возникали, и часто их последствия были пагубными. В 1182 году граф Филипп Фландрский наткнулся на одно­го из своих вассалов в постели со своей супругой. Рыцарь получил по заслугам — его избили придворные палачи, после чего он был повешен вниз головой в выгребной яме, где и задохнулся. Иногда для скандала хватало одних слу­хов. Уильям Маршал якобы флиртовал с супругой моло­дого принца Генриха (старший сын Генриха II, умерший в 1183 году, за шесть лет до смерти отца). Когда об этом ста­ло известно, Генрих-младший вынудил Уильяма покинуть двор. Тем не менее некоторые тайные интриги продолжали существовать, и, по крайней мере для незамужних дам, флирт и многозначительные намеки на развитие отноше­ний в будущем оставались de rigueuer* (* Обязательный, диктуемый существующими нормами или те­кущей модой. (Прим. перев.)). Разодетых в лучшие шелка или укутанных в меха и мантии зимой, дам высшего света той поры следует считать равноправными участница­ми рыцарских турниров.⁸

Демонстрация социального уровня была непременным аспектом рыцарского общества. Лучшие из рыцарей были не просто отважными воинами — они также покровитель­ствовали музыке и литературе, были щедры и организовы­вали роскошные праздники. Когда рыцарские турниры ста­ли центральной частью этой культуры, литературные эпосы эпохи всячески прославляли и преувеличивали их значение. Все эти труды сочинены с известной долей фан­тазии, а потому полученные из них данные следует исполь­зовать с осторожностью. И все же при описании столь тра­диционного события, как рыцарский турнир, они должны были отражать реальность достаточно точно, чтобы искушенные читатели могли почувствовать должную атмосфе­ру.⁹ Кретьен де Труа, один из самых знаменитых авторов той эпохи (его покровителем был граф Филипп Фландрский, известный пристрастием к рыцарским забавам) так описы­вал турнир в романе «Эрек и Энида»:

«Спустя месяц после Пятидесятницы был объявлен турнир, для которого была выбрана равнина... Множе­ство знамен было там — и ярко-красных, и синих, и бе­лых, множество вымпелов и рукавов, подаренных в знак любви. Много было принесено копий, окрашенных в лазур­ный цвет и в красный, в золото и серебро, и в другие цве­та, полосатых и пестрых. Забрала на множестве шле­мов были... и зеленые, и желтые, и алые, и все они сверка­ли на солнце. Множество доспехов было там, и множество белых кольчуг, на левых боках висело множество мечей, множество новых крепких щитов, лазурных, красных и серебряных с золотыми умбонами в центре. Множество прекрасных лошадей мчались галопом...

Равнина полностью покрылась доспехами... сумятица нарастала. Ломались копия, пробивались щиты, доспехи покрывались зазубринами и разрывались, седла пустели, рыцари падали, кони тонули в мыле и поте. Над с грохо­том упавшими рыцарями вздымались мечи. Кто-то бежал, чтобы договориться о залогах со стороны проиграв­ших и возвращении их в строй....

Эрек не хотел захватывать ржущих коней или брать пленников, он собирался лишь биться, чтобы продемон­стрировать свою доблесть.

Он заставлял трепетать ряды воинов, и его мастер­ство вдохновляло рыцарей, бившихся на его стороне».¹⁰

Когда в одном месте собиралось такое множество рыца­рей и знати, турниры давали прекрасную возможность про­явить не только воинские качества, но, к примеру, гостеп­риимство и щедрость. В качестве демонстрации покрови­тельства раздавались подарки: деньги или ценности, лошади или даже земли. Стремление знати превзойти друг друга оз­начало, что стоимость подобных событий была немысли­мой. Необходимо было где-то селить рыцарей и их свиты; оруженосцев, конюхов и слуг нужно было кормить; лошадей следовало поместить в конюшнях. Проводились огромные пиршества, для которых нанимали жонглеров, фокусников, карликов, акробатов и рассказчиков, готовились лучшие блю­да. Еда и напитки подавались в золотой и серебряной посу­де, а сложная система размещения гостей отражала их иерар­хию и статус. Приглашенные музыканты не жалели сил, и грохот барабанов, тамбуринов, флейт, волынок, труб и рож­ков разносился по главному залу замка.

На пиршествах танцевали. На турнир в Джогни, описан­ный Уильямом Маршалом, собралось множество красивых женщин. Когда дамы начали прибывать, все мужчины под­нялись со своих мест, чтобы приветствовать их. Один пред­ложил: «Давайте танцевать!» Сам Уильям спел песню, а ры­цари взяли руки дам и начали танец.¹¹ Залы украшали зна­менами и щитами, стены в некоторых замках были распи­саны фресками с изображениями великих сражений прош­лого. В середине XIII века Генрих III Английский украсил Вестминстер-холл, некоторые помещения в лондонском Тауэре, замок Винчестер и дворец Кларендон сценами подвигов его предшественников-крестоносцев — герцога Ро­берта Нормандского и Ричарда Львиное Сердце. Венеци­анский Дворец дожей был расписан фресками, изображаю­щими взятие Тира в 1124 году. Возможно, замок в Экри был слишком скромен для такого богатого украшения, но при­сутствие в нем в ноябре 1199 года таких людей, как Тибо и Людовик, почти наверняка означало, что турнир сопровож­дался роскошными пиршествами и развлечениями.

Изображение подвигов крестоносцев в замках знати от­ражает связь между обычными мирскими помещениями и священной войной. Взаимные отношения между турнирами, крестовыми походами и церковью были исполнены напря­жения и внутренних противоречий. Теоретически церковь была ярым противником рыцарских турниров. В 1159 году папа римский Иннокентий II издал указ: «Мы полностью запрещаем с этих пор эти омерзительные сражения и тур­ниры, на которые по своему согласию собираются рыцари, стремясь продемонстрировать свою физическую доблесть и грешность, что часто приводит к смерти телесной и опас­ности для души».¹³

Для церкви турниры лишь способствовали греху: гор­дыни, ненависти и тщеславия; пиры вели к обжорству, а рыцари погрязали в любострастии, пытаясь произвести впе­чатление на распутных женщин. Учитывая реальные собы­тия, можно понять, что в таких доводах была немалая доля правды. Рыцари действительно направляли свои стремле­ния на самовосхваление; в результате нередко возникали беспорядки и убийства. И все же, несмотря на многократ­ные законы, направленные против рыцарских турниров (ИЗО, 1139, 1148 и 1179 годы), рыцари и знать Северной Европы проявляли к ним лишь больший интерес.

Из-за того, что турниры были отличной практикой бое­вых действий и предоставляли максимум шансов проявить себя, а также возможностей для карьеры и получения по­кровительства, запретить их было невозможно. Например, невзирая на папские запреты, крупный турнир, организованный в 1184 году императором Фридрихом Барбароссой в Майнце, посетили несколько заметных церковных деяте­лей. Многие из них были связаны родственными узами с высшей знатью. Семейные связи, а также общее культур­ное и географическое окружение приводили к тому, что ду­ховные лица естественным образом проявляли заинтересо­ванность в турнирах. Что важнее для истории крестовых походов — несмотря на вероятность совершения греха, ко­торая так беспокоило папство, многие из организаторов или участников турниров были известны своим благочестием. Граф Филипп Фландрский отправился в крестовый поход в 1177-1178 годах и погиб при осаде Акры во время Тре­тьего крестового похода в 1191 году. Граф Генрих Шампан­ский, получивший за свои личные качества прозвище «Ве­ликодушный» (Liberal), прославился своими пожертвова­ниями в пользу религиозных общин и тоже являлся видным крестоносцем. Фландрия и Шампань, сердце турнирной жизни, поставляли для крестовых походов многих закален­ных бойцов.¹⁴

Тесная связь между крестовыми походами и рыцарством заметна с первого взгляда. Военный опыт, приобретенный во время турниров, можно было использовать и во время священной войны. Умение рыцарей из разных земель объе­диняться и взаимодействовать в бою во время крестового похода было неоценимым. Более того, в рыцарстве просмат­ривался и религиозный аспект. Служение господину, пред­ставление о чести, ритуал освящения оружия — все это име­ло подоплеку, не чуждую церкви. Не становясь, вопреки опасениям пап, помехой крестовым походам, нравственные ценности и дух товарищества, типичные для рыцарских тур­ниров, к началу XIII века стали веским стимулом к кресто­носному движению. Позднее, в течение следующего столе­тия, церковь стала терпимее относиться к рыцарским тур­нирам, видя их значение для подготовки к крестовым походам. Гумберт из Романса, выдающийся церковный де­ятель, приравнивал эти поединки к «походам на сарацин».¹⁵

Несомненно, стремление к получению славы подвигами в бою было могучим стимулом для рыцаря. И какой искать лучший повод, чем необходимость выполнения Божьего дела? Мы видели, как были прославлены за свою доблесть участники предыдущих походов. Слава Ричарда I Англий­ского была выкована во время Третьего крестового похода, в котором его отвага в бою почиталась обеими сторонами. Мусульманский автор писал: «Мы никогда не сталкивались с более храбрым или искусным противником».¹⁶ Западные авторы называли его «лучшим рыцарем на земле», и имен­но в крестовом походе Ричард получил прозвание «Льви­ное Сердце». Но еще до подвигов на Востоке вхождение в ряды крестоносцев удвоило его славу, как отмечал один из его современников.¹⁷

Конон Бетюнский был фламандским рыцарем, участво­вавшим в Четвертом крестовом походе, а также автором ро­мантических стихов. Он соединил самые мирские стороны рыцарства с крестовыми походами, заметив, что никакие ус­пехи на рыцарских турнирах не смогут подарить рыцарю та­кого успеха среди прекрасных дам, как принятие креста. Его современник Гай де Куси выразил подобные чувства напря­мую: «Да даст мне Господь честь соединиться с той, кому принадлежит мое сердце и помыслы, прежде чем я пересеку море к Утремеру* (* Земля за мором, Заморье — так именовались европейские вла­дения в Палестине. (Прим. ред.))».¹⁸ Таким образом, крестовый поход ста­новился возможностью проявить все рыцарские, равно как и христианские, добродетели. Призыв к новому походу, про­звучавший в 1198-1199 годах, дал новый шанс благочести­вым, честолюбивым и благородным рыцарям. Не случайно во главе основных знатных родов Северной Франции вста­ло именно новое поколение. Эти люди были готовы сделать шаг и сразиться ради Господа и для обретения славы.

В какой-то момент турнира в Экри граф Тибо и его ку­зен граф Людовик остановили происходящее действо и объявили о принятии креста, посвятив себя служению богу.¹⁹ Должно быть, их подвигла к такому действию некая проповедь, данных о которой у нас не сохранилось. Турни­ры часто проводились одновременно с крупными церков­ными или семейными праздниками, так что в 1199 году при­сутствие на таком мероприятии священника, призывающе­го к крестовому походу, выглядит совершенно естественно. Очевидно, ему удалось, памятуя о призыве Иннокентия, убе­дить Тибо и Людовика. Оба они были людьми могуществен­ными и обремененными слишком большой ответственно­стью, чтобы действовать совершенно спонтанно. В истории их рода было много крестоносцев, и оба прекрасно понима­ли, какими обетами связывают себя перед господом. Оба гра­фа осознавали важность предпринятого шага — теперь по­пытка уклониться от данных обещаний повлекла бы за со­бой церковные санкции и великий позор. Но наверняка кроме общей религиозности, присущей их времени, весо­мым аргументом в принятии решения была семейная исто­рия молодых людей.

Тибо был моложе, ему исполнилось двадцать, но он пра­вил Шампанью уже в течении трех лет. Его владения счи­тались наиболее крупными, богатыми и престижными в За­падной Европе. Графы Шампанские наряду с графами Фландрскими были, вероятно, самыми значимыми фигу­рами королевства за исключением короля Франции. Среди его предков числились король Людовик VII Французский (1137-1280) и Элеонора Аквитанская; кроме того, он при­ходился племянником Ричарду Львиное Сердце, королю Джону Английскому* (* Более известному как принц Джон, он же Иоанн Безземель­ный, то есть «неудачник». (Прим. ред.)) и королю Филиппу Французскому. Кроме блестящего генеалогического древа, родословная крестоносцев в роду Тибо тоже была весьма впечатляющей: его отец Анри участвовал во Втором крестовом походе и предпринял личную экспедицию в 1179-1180 годах. Брат Тибо, граф Анри Второй, принял участие в Третьем крестог вом походе и руководил французским контингентом до при­бытия короля Филиппа. В качестве еще одного семейного достижения можно вспомнить, что после убийства в 1192 году Конрада Монферратского, назначенного для управления Иерусалимом, именно Анри-отец был избран, чтобы занять это место. 5 мая того года он стал правителем Иерусалима — это было весьма престижное звание, хотя сам город оставал­ся в руках мусульман. Анри правил до 10 сентября 1197 года, когда увесистый хозяин, принимавший его в гостях, рухнул вместе с ним с балкона, в результате чего гость разбил­ся насмерть. Супруга Анри, Изабелла, сохранила номиналь­ный титул правительницы Иерусалима, а Тибо стал графом Шампанским.

Из сказанного вполне можно понять мотивацию графа поддержать семейные традиции крестоносцев рода Тибо и помочь вновь обрести город, которым некогда правил его отец. Он достиг совершеннолетия в 1198 году и теперь, бу­дучи взрослым человеком, мог действовать согласно родо­вой традиции.²⁰

Когда Людовик де Блуа решил присоединиться к крес­тоносцам, ему было двадцать восемь лет. Он также был вну­ком Людовика VII и Элеоноры, племянником короля Джо-па и короля Филиппа. Несмотря на молодость, у него уже был опыт крестовых походов. Его отец Тибо Добрый при­нимал участие в Третьем крестовом походе, и сохранились свидетельства, что Людовик его сопровождал. Тибо Добрый был одним из многих представителей знати, погибших при осаде Акры в 1191 году, но его сын выжил и достиг благо­денствия. Жена Людовика Катрин принесла ему графство Клермон. Ее первый супруг Рауль также погиб у Акры. В результате Людовик правил обширными землями.²¹ Действия Тибо и Людовика воспламенили во многих стремление присоединиться к крестоносцам. Так идея Иннокентия наконец-то привлекла людей, обладавших настоящей властью. Должно быть, пала римский был весьма доволен тем, что столь благородная знать решила принять участие в экспедиции. Ведь с момента первого воззвания прошло уже больше года, а с крушением надежды убедить сражаться за гроб Христов королей Англии и Франции вполне могло оказаться, что вся затея пропадет втуне. Зло­вещим тогда показалось бы начало деятельности понтифи­ка, пламеневшего таким духовным огнем.

Итак, события в Экри стали поворотными в нашей ис­тории. Маршал Тибо, Жоффруа де Виллардуэн, автор од­ного из самых известных описаний Четвертого крестового похода, писал: «По всей стране люди были глубоко пораже­ны решением высокопоставленных господ войти в ряды кре­стоносцев».²²

После того, как Тибо объявил о своем намерении уча­ствовать в крестовом походе, многие из его вассалов (по крайней мере, те, кто по возрасту мог сражаться) вынужде­ны были присоединиться к нему. Жоффруа де Виллардуэн приводит список знати и рыцарей, которые последовали за Тибо и Людовиком. Среди них многие происходят из се­мей, в которых уже были крестоносцы, не исключая и само­го автора. Жоффруа недавно исполнилось пятьдесят, и, бу­дучи маршалом Шампани, он являлся старшим военным советником графа. Жоффруа принимал участие в Третьем крестовом походе, но 14 ноября 1190 года оказался за пре­делами христианского лагеря при осаде Акко и, попав в за­саду мусульман, был пленен. Прошло четыре года, прежде чем ему удалось вернуться в Шампань, где он стал видным поборником справедливости при дворе и важной фигурой во многих значимых событиях.

Жоффруа скончался в 1212 или 1213 году, но до этого составил книгу мемуаров — вероятно, полагаясь для под­тверждения личных воспоминаний на заметки современни­ков. Будучи представителем узкого круга элиты среди ру­ководства крестового похода, он участвовал в большинстве важных собраний, а его мемуары дают уникальную возмож­ность оценить его деятельность. Он гордо провозглашал правдивость своего текста: «Автор этого труда... никогда, насколько ему известно, ни в чем не погрешил против исти­ны».²³ Некоторые историки не слишком уверены в справед­ливости такого уверения, считая его труд апологетическим, утаивавшим не только те факты, что могли плохо отразить­ся на образе крестового похода (например, все детали раз­грабления Константинополя), но даже любые намеки на воз­можность другого направления маршрута крестоносцев, не через Византию. Впрочем, чаще к нему относятся снисхо-дительлно, понимая, что на человека так или иначе довле­ют оценки, свойственные его среде. В итоге он может да­вать предвзятые суждения или же опускать определенные эпизоды — но обычно делает это непредумышленно.²⁴

Кроме этих фигур, в Экри в ряды крестоносцев вступи­ли Рейно де Монмираль, кузен Тибо и Людовика, и Симон де Монфор, впоследствии прославившийся как руководи­тель мрачного крестового похода против ереси катаров на юге Франции в 1208-1209 годах. Симон уже сражался на Святой Земле в 1198-1199 годах и был готов вновь связать себя с крестоносцами.²⁵

Другая группа волонтеров возникла в районе Иль-де-Франс близ Парижа. Ее лидером стал епископ Нивель Суассонский. Вхождение в состав крестоносцев выдающегося церковного деятеля в истории движения встречалось нео­днократно. Зачастую такие персоны оказывались близки­ми родственниками видной знати. Они были нужны для ду­ховного руководства войсками, регулярного осуществления богослужений, а также необходимого перед крупными бит­вами покаяния и отпущения грехов воинов.

В Северной Европе постепенно начала подниматься волна энтузиазма по поводу крестового похода. 23 февра­ля 1200 года, в Пепельную среду* (* Первый день Великого поста у католиков. (Прим. перев.)), граф Балдуин Фландрс­кий вместе со своей женой Марией объявили в городе Брюгге о присоединении к рядам крестоносцев. Именно графы Фландрии более чем кто бы то ни было среди знати на Западе могли похвастать долгой и насыщенной историей участия в крестовых походах. Граф Робер II был одним из героев Первого крестового похода; граф Шарль Добрый год сражался, защищая Святую Землю около 1108 года; граф Тьерри предпринял не менее четырех походов в Ле­вант в 1139,1146-1149,1157-1158 и 1164 годах — уникаль­ное свидетельство выносливости и благочестия; граф Фи­липп был в Леванте в 1177-1178 годах и погиб под Акрой в 1191-м. С такой родословной решение Балдуина стать крестоносцем, видимо, можно было считать лишь вопро­сом времени.²⁶

Самому графу исполнилось двадцать восемь, его жене Марии — двадцать шесть. Она была сестрой Тибо Шампан­ского, а потому тоже унаследовала крепкие традиции крес­тоносцев и связь с правящим домом Иерусалима. Балдуин и Мария были помолвлены еще в младенчестве, а повенча­лись, когда им было четырнадцать и двенадцать лет соответственно. В отличие от многих подобных браков средне­векового периода, отношения между ними (насколько мы можем судить) оставались очень теплыми. Жильбер Монский, современный им летописец, писал о «палящей страс­ти» Балдуина к Марии, восхваляя его за отвержение всех остальных женщин, что среди высокопоставленных особ по тем временам было редкостью. Граф был счастлив со своей супругой и не обращался к обычному в высших кругах сред­невекового общества коллекционированию вокруг неудав­шегося брака проституток и случайных связей. Даже в офи­циальных документах Балдуин предпочитает высказывать Марии восхищение. Вместо обычного именования свиде­теля при составлении хартии он называет ее «моя прекрас­ная супруга», «моя обожаемая жена» или «драгоценнейшая супруга», что едва ли можно отнести к сухому языку дип­ломатии. И это не дань условности, а признак преданной любви Балдуина. Это его чувство было широко известно. Византийский автор Никита Хониат* (* Никита Хониат (1155-1217) — византийский историк, чинов­ник в администрации Комнинов, автор труда «История», начинаю­щегося с царствования императора Иоанна Комнина. С 1206 года жил в Нпкее. (Прим. ред.)), обычно настроенный враждебно по отношению к выходцам с Запада, разорив­шим возлюбленный им Константинополь, писал о Балдуине: «Кроме того, он был благочестив и, как говорят, воздер­жан в поведении. Все долгое время разлуки со своей любимой супругой он не бросил даже взгляда на другую женщину», Судя по всему, Балдуин и от своих соратников-крестонос­цев ожидал такого же сдержанного поведения, поскольку, как пишет дальше Никита: «Интересно, что два раза в не­делю по вечерам его глашатай возвещал, что никто из спя­щих во дворце не должен вступать в связь с женщиной, если только та не является его законной супругой».²⁷

В то время как Балдуин и Мария присоединились к крес­тоносцам, она ждала первого ребенка. Это оказалась девоч­ка, Жоан, родившаяся в конце 1199 или в начале 1200 года. Присутствие в походе вместе с вождями их жен не было чем-то из ряда вон выходящим. Ярким (хотя и печальным) при­мером могла служить бабушка Марии, Элеонора Аквитанская. Сам Ричард Львиное Сердце женился на своей невесте Беренгарии Наваррской на Кипре по пути на восток во вре­мя Третьего крестового похода. Кроме личных чувств и ес­тественного желания быть вместе, религиозное рвение, не­обходимость иметь наследника и возможность предоставле­ния лордом защиты и прокормления своей семьи вполне объясняло, почему в крестовых походах могли оказываться и женщины вроде Марии.

Много других фламандцев, включая брата Балдуина, Ген­риха, тоже отправились с крестоносцами к Святой Земле, сформировав мощный и хорошо обученный контингент, в ко­торый входило несколько ветеранов Третьего крестового по­хода, а также множество людей, в семьях которых традиция участия в крестовых походах восходила к началу XII века.

Виллардуэн отмечает, что после заявления фламандцев желание присоединиться к крестоносцам выразили также граф Гуго де Сен-Поль, граф Петер Амьенский и граф Жоффруа де Перше — трое видных представителя северофран­цузской знати, а вместе с ними большое количество их ры­царей и оруженосцев. Для историков Четвертого крестово­го похода особый интерес представляет один из волонтеров. Среди вассалов Петера Амьенского был отмечен скромный рыцарь Робер де Клари, оставивший свои воспоминания об этой кампании, которые представляются одним из самых ярких и увлекательных описаний Четвертого крестового по­хода. Он вернулся из экспедиции в 1205 году, а в 1216-м записал или продиктовал свой труд. Он создан на старофранцузском, а не на латыни, которую традиционно использовали священнослужители. Робер излагал свои воспоминания с точ­ки зрения простого рыцаря, который, в отличие от Виллардуэна, не был допущен к высшим уровням руководства, на кото­рых принимались решения. Его труд насыщен рассуждения­ми относительно того, как и почему крестовый поход развивался именно таким образом. Личный опыт очевидца в Константинополе и захватывающее чувство восторга от раз­меров этого города добавляют живости рассказу де Клари и делают его ценнейшим историческим источником. Как и Вил­лардуэн, Робер перечисляет многих французов, влившихся в крестовый поход и «несших знамена», которые демонстри­ровали их статус состоятельных рыцарей.²⁸

Весной 1200 года нобли решили собраться в городе Суассон на севере Шампани. Несмотря на то, что среди крес­тоносцев появилось немало высокопоставленных особ, вы­зывало озабоченность общее незначительное количество бойцов. Было решено спустя два месяца провести еще одну встречу в Компьене, где и было начато серьезное планиро­вание.²⁹

Возможно, к этому времени на севере Франции стало уже известно, что в Германской империи стала шириться поддер­жка идеи крестового похода. Проповедь аббата Мартина в Базеле и деятельность других проповедников привела к тому, что к крестоносцам присоединился, к примеру, Кон­рад, епископ Альберштадтский (из Саксонии), а вместе с ним и изрядное количество воинов. Как бы то ни было, французская знать в Компьене решила обсудить концепцию крестового похода. В первую очередь обсуждались финан­совые вопросы, в том числе материальный вклад каждого в финансирование экспедиции. Было установлено предпола­гаемое количество людей в свите; вероятно, обсуждался и вопрос, кого еще можно привлечь к походу.

Самым сложным был выбор способа достижения Восточ­ного Средиземноморья. Первый и Второй крестовые походы избрали переход по Европе, через Византийскую империю, а затем с боем пробивали дорогу по Малой Азии к северной Сирии. Однако с 1182 года Византия стала решительным про­тивником христиан других конфессий и была настроена враждебно ко всем акциям с запада. Император Фридрих Барбаросса смог миновать Константинополь и разгромить турков-сельджуков в битве 1190 года, но Ричард и Филипп предпочли двигаться в Левант морским путем. Французская знать решила принять этот последний способ передвижения. Впрочем, надо сказать, что только эта возможность у них и была — учитывая сравнительно небольшое их количество и выросшую враждебность со стороны греков.

Многие из фламандских крестоносцев первого поколения были мореходами и ходили с севера Европы через Ла-Манш мимо Пиренейского полуострова на Святую Землю.³⁰ Но для большинства участников Четвертого крестового похо­да перспектива морского путешествия была весьма пугаю­щей, хотя подобный способ передвижения отличался быст­ротой, а с военной точки зрения обеспечивал наиболее бе­зопасный маршрут в Левант. Сухопутная экспедиция заняла бы не менее восьми месяцев, а по морю путь от Италии до Восточного Средиземноморья занимал от четырех до шес­ти недель.³¹ Но из-за того, что крестоносцы Северной Фран­ции не были мореплавателями, а у фламандцев имелось недостаточное количество кораблей, чтобы перевезти на­бранную к тому времени армию, приходилось прибегнуть к услугам итальянских приморских городов Венеции, Генуи и Пизы.

Эти три города представляли наиболее развитые в За­падной Европе коммерческие структуры, а их торговый флот плавал по всему бассейну Средиземного моря, торгуя даже с мусульманскими Северной Африкой и Испанией. Все три города участвовали в крестовых походах на Свя­тую Землю, а также в экспедициях против мусульман на Балеарские острова и Пиренейский полуостров. Обострен­ное чувство религиозного рвения, пропитывавшее Запад­ную Европу, не останавливалось, разумеется, у ворот круп­ных торговых центров, так что у итальянцев смешивались религиозный пыл и коммерческая заинтересованность.³² Каждая из этих коммерческих столиц была пронизана чув­ством христианского долга, и их жители готовы были при­нять участие в священных войнах ради спасительного воз­даяния. Крестоносцы, происходившие оттуда, были столь же намерены освободить Святую Землю для христиан, как и католики из всей остальной Европы. Они были настоль­ко же заинтересованы в том, чтобы принести с Востока в свои храмы мощи для их почитания. В сокровищнице собо­ра святого Лаврентия в Генуе по сей день сохраняется час­тица Креста Господня, блюдо, на котором по легенде несли голову Иоанна Крестителя, а также прекрасная изумруд­ного цвета чаша из Кесарии, некогда считавшаяся самим Святым Граалем. Венецианцы в Первом крестовом походе приобрели тело святителя Николая, а из похода в Тир в 1123-1124 годах привезли черный камень, с которого, по преданию, проповедовал сам Христос.³³

С религиозным рвением и деловой хваткой было тесно переплетено и растущее чувство гордости за достижения сво­их городов. Итальянцы не рассматривали сочетание духов­ных устремлений, коммерческой инициативы и гражданской Гордости как нечто неприемлемое, каким это может казаться сейчас. Генуэзский летописец описывает взятие важного торгового порта Альмерия в Южной Испании в 1147 году: «Они покорили город ради славы Господней и решили оставить его в своем подчинении для удобства всех христиан и для славы Генуи».³⁴

Итальянцы, без сомнения, были преданными христиа­нами, однако их поддержка крестовых походов всегда име­ла значительную материальную цену. В начале франкских завоеваний Святой Земли существовала необходимость покорения множества приморских городов Леванта. Крестоносцы не могли обеспечить корабли для транспортировки выходцев с запада в Палестину, чтобы они могли принять участие в кампаниях. Не было у них и навыков мореплава­ния, необходимого для морских атак на такие города, как Кесария, Бейрут, Акра и Сидон. В обмен на помощь итальянцы получали собственные кварталы и дома в этих горо­дах, а также весьма прибыльное право использовать гавани и торговые участки в пределах каждого порта. Были у них и собственные церкви, посвященные святому покровителю родного города. В итоге в генуэзском квартале Акры существовала церковь святого Лаврентия, а в венецианском — святого Марка. Кроме того, у них было право самим судить своих граждан — редкая привилегия, которая иногда позволяла идти вразрез с властью местного властителя или монарха. Словом, на завоеванных крестоносцами землях сразу же вырастали небольшие пизанские, генуэзские и венецианские колонии, и управлялись они людьми, присланными из соот­ветствующих городов. Торговцы и управляющие обычно слу­жили по два-три года, прежде чем вернуться домой. Итальянцы обеспечивали для франкских поселенцев не обходимую связь с Западом. Два раза в год, в марте и сентяб­ре (к Пасхе и к Рождеству), из Италии отправлялись огром­ные флоты, которые перевозили в Левант паломников, но­вых крестоносцев и новых поселенцев. Они же везли одежду, древесину и металлы, которыми торговали в обмен на пря­ности, шелка, масла и сахар, привозя их на родину.

Главным портом Восточного Средиземноморья была египетская Александрия. То, что в городе правили мусуль­мане, не мешало итальянцам держать там свои представи­тельства, включив город в свою торговую сеть. Очевидно, во времена военных кризисов положение европейцев в Александрии становилось опасным. Мусульманские прави­тели иногда изгоняли их, а изредка (например, в 1174 году) даже убивали. И все же нужды торгового мира были шире вопросов веры. Саладин сам вынужден был оправдывать итальянское присутствие в Египте перед своим духовным господином, халифом Багдада. Он объяснял, что торговля металлом и военным снаряжением для него является жиз­ненной необходимостью. Одновременно и мусульманские торговцы беспрепятственно перемещались по землям крес­тоносцев, перевозя свои товары из Дамаска и Алеппо в пор­ты Акры и Бейрута. Им приходилось платить огромные налоги — но точно так же большие налоги платили франк­ские торговцы, отправлявшиеся вглубь материка. Ибн Джубайр, испанский мусульманин, предпринявший паломни­чество в Святую Землю в 1184 году, был поражен таким положением дел. Он писал:

«Одна из удивительных вещей — хотя между двумя силами и горит огонь несогласия... но мусульманские и хри­стианские путешественники могут беспрепятственно проходить между ними. Султан [Саладин] обрел [замок Керак в Трансиордании], но караваны все равно идут из Египта в Дамаск через окрестные земли без преград с его стороны. Так же и мусульмане продолжают путешество­вать из Дамаска в Акру. Ни одного христианского тор­говца не задержали и не остановили на мусульманских землях... Они [торговцы] всегда остаются в безопаснос­ти, будь то мир или война.

Долгая осада Акры (1189-1191) на время приоста­новила торговлю, но как только вернулось относитель­ное спокойствие, сразу возвратились и торговые связи, и торговцы вновь идут по путям, нарушенным конфлик­том между христианством и исламом».³⁵

Три итальянских города жестоко конкурировали между собой, и во многих случаях их соперничество приводило к открытым конфликтам. Как раз во время Четвертого крес­тового похода Генуя и Пиза оказались вовлечены в актив­ную междоусобицу. Несмотря на попытки папы посредни­чать между ними, продолжение этой вражды осложняло пе­ревозку значительной армии к Святой Земле.³⁶ Кроме того, конфликты при перевозке генуэзцами армии короля Фи­липпа во время Третьего крестового похода привели к тому, что французы не слишком стремились вновь нанимать ге­нуэзцев за столь высокую плату.

Таким образом, предпочтение было отдано Венеции. В ав­густе 1198 года в булле по поводу крестовых походов Ин­нокентий недвусмысленно дал понять, что отправляет сво­его легата Соффредо (Soffredo) «для поиска поддержки Святой Земле» в Венецию, поскольку шансы найти помощь в ссорящихся Пизе и Генуе если и существуют, то все равно невелики.³⁷

Виллардуэн повествует, что, когда лидеры будущего по­хода собрались на совет в Компьене, то решили выбрать ше­стерых посланников для ведения переговоров от лица ар­мии крестоносцев относительно морского проезда. Им были выданы соответствующие грамоты. Документы были подписаны всеми основными представителями знати, обещав­шими ожидать заключения договоренностей. Ответствен­ность была огромной, и шестеро посланцев были выбраны весьма тщательно, по двое от Тибо, Людовика и Балдуина. Среди них был и Жоффруа Виллардуэн, чье личное при­сутствие придает его повествованию уникальность взгляда очевидца.³⁸

Условия, которые ими обсуждались, оказали огромное влияние на исход крестового похода. Обстоятельства, воз­никшие благодаря заключенному договору, сформировали и направили действия армий так, как никто не мог и подо­зревать — и в значительной мере именно они привели крес­товый поход к его ужасному завершению. Виллардуэн со товарищи, разумеется, не мог предвидеть исхода кампании, поскольку они намеревались лишь обеспечить проход ар­мии Христовой к месту обретения Его владений.

В начале 1201 года послы переправились через Альпы, миновали Северную Италию (возможно, через Пьяченцу) и достигли Венеции, оказавшись в городе на первой неделе Великого поста, в марте 1201 года.