ГЛАВА 5

«Увы, любовь моя, сколь скорбная разлука предстоит мне!»

Последние приготовления и отбытие. Май 1201 — июнь 1202 года

Достигнув южной части графства Шампань в мае 1201 года, Виллардуэн услышал печальные известия. Его господин Тибо Шампанский, один из трех лидеров крестового похода, был серьезно болен и находился в городе Труа. Ког­да Жоффруа прибыл, граф чувствовал себя пло­хо, однако очень обрадовался, услышав о дого­воре с Венецией. Нам неизвестно, чем был бо­лен Тибо, но добрые вести воодушевили его достаточно, чтобы он смог сесть на коня, чего не делал уже несколько недель. К сожалению, этот порыв был непродолжителен и вскоре окончательно иссяк. Болезнь Тибо была тем более некстати, что его жена Бланш находилась на девятом месяце беременности.

Граф понимал, что его дни сочтены, и отдал последние распоряжения. Поданным, приведен­ным Робером де Клари, он собрал 50 000 ливров, часть которых была получена от еврейской общины Шампани. Евреи были традиционным источником денег для крестовых походов. Они обладали достаточным благосостоянием, полученным зачастую благодаря ростов­щичеству — выдаче денежных займов под проценты, кото­рое глубоко осуждалось католической церковью. В XII веке экономика Западной Европы быстро развивалась, и это при­вело к возникновению ряда моральных проблем. Должен ли христианин вообще стремиться к получению выгоды? Можно ли получать выгоду (проценты с займа), не произ­водя никакой видимости работы? Священнослужители се­товали на смертные грехи алчности и обмана, и приравни­вали ростовщичество к воровству.

Одной из причин отрицательного отношения к ростов­щикам стало то, что они фактически продавали время: чем на больший срок брались деньги, тем выше были выплачи­ваемые проценты. Но ведь время было не их, оно принадле­жало Богу. Книга Псалмов говорит о благочестивом чело­веке, «кто серебра своего не отдает в рост» (Пс. 14:5). Вто­розаконие требовало: «Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего-либо другого, что можно отдавать вроет; иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отда­вай в рост, чтобы Господь Бог твой благословил тебя во всем, что делается руками твоими, на земле, в которую ты идешь, чтобы овладеть ею»* (* Приводится по Синодальному переводу Библии. (Прим. перев.)) (Втор. 23:19-20).¹

Евреи, считавшие себя вне этих указаний, были крупней­шими ростовщиками, создавая основу процветания эконо­мики. Но большинству жителей Западной Европы казалось, что евреи отягощены мрачным наследием убийц Христа, Делавшим их весьма подходящим объектом для священной войны. В 1096 году лишенная всякой дисциплины толпа Участников крестового похода бедноты (иногда также на­зываемого Крестьянским) жестоко разгромила еврейские общины в Рейнских землях, убив многих евреев. Спус­тя пятьдесят лет Второй крестовый поход спровоцировал новый всплеск антисемитизма в тех же землях. Проще говоря, возникло мнение, что, если крестовый поход имеет сво­ей целью истребить неверных, то не следует ли начать с ро­дины, очистив христианские земли от нечестивцев? В 1146 году Петр Достопочтенный, настоятель из Клюни, писал: «Зачем нам преследовать врагов христианской веры в отда­ленных землях, когда неподалеку от нас существуют низкие богохульники, куда худшие любых сарацин, а именно евреи. Они живут среди нас, богохульствуют, поносят и оскорб­ляют Христа и христианские святыни совершенно свобод­но, надменно и безнаказанно».² В Библии утверждается, что евреев не следует убивать, с тем чтобы они могли понести наказание на земле и в конечном итоге спастись. В том же году, когда Петр писал эти слова, аббат Бернар Клервоский вопрошал: «Разве не лучшим достижением Церкви станет убедить и обратить евреев, нежели предать их мечу?»³ Взгляды Бернара возобладали, и он многое сделал, чтобы остановить преследования евреев.

В конце 1190-х годов Тибо Шампанский в достаточной мере контролировал свои земли, чтобы предотвращать лю­бые всплески антисемитизма. Он избрал евреев в качестве приемлемого источника финансирования своей экспедиции. К концу XII — началу XIII века гражданские владыки мог­ли использовать формальное церковное законодательство против евреев и ростовщичества, чтобы накладывать на ев­рейские общины особые налоги. Именно из подобных на­логов Тибо собрал часть капитала для крестового похода. В своем завещании граф поставил условием разделить эти деньги среди крестоносцев, если получающий эту сумму поклянется отправиться из Венеции — осознав, что необхо­димо направить людей и ресурсы в эту сторону. Остальные средства должны были перейти в общее финансирование армии и расходоваться по необходимости.

24 мая граф скончался, о чем скорбели все. Смерть та­кой выдающейся фигуры была общественным событием. Виллардуэн, почти наверняка присутствовавший при этом, писал, что Тибо умер «в окружении толпы родственников и вассалов. Что до скорби после его кончины и похорон, то у меня недостает смелости описать их, ибо никогда никому не воз­давались такие почести... Никого другого народ не любил боль­ше».⁴ Отчасти это описание — вассальный долг, однако воз­никает чувство, что Тибо действительно искренне любили, и народ восхищался им. Его вдова Бланш соорудила велико­лепный мемориал в церкви Сен-Этьен в Труа, где граф был похоронен в изножье могилы своего отца. Французская ре­волюция уничтожила памятник, но в 1704 году местный свя­щенник составил весьма подробное его описание. Постамент украшали 28 эмалей, 34 серебряных колонны и множество ниш, в которых располагались изображения родственни­ков — например, Людовика VII Французского (1137-1180), принимавшего участие во Втором крестовом походе, и Анри II Шампанского, правившего Иерусалимом в конце XII века. Священник описал прекрасное изображение челове­ка, держащего посох пилигрима, с крестом на правом пле­че, сделанным из серебра и украшенным драгоценными кам­нями. Ряд столь мощных образов, несомненно, был связан с невыполненным Тибо обетом крестоносца. Надпись на его могиле связывала предполагаемую экспедицию графа и божественную награду, которой он, по мнению своих сто­ронников, был достоин:

Намереваясь отплатить за страдания на Кресте в земле Распятого,

Он оплатил армию и флот.

Ища земную столицу, он обрел град небесный.

Пытаясь достичь цели в дальних странах, добрался до нее дома.⁵

Другими словами, после смерти Тибо отправился в не­бесный Иерусалим, не достигнув земного, к которому стре­мился прийти крестовым походом. Примерно через неде­лю после его похорон Бланш родила сына, которого также назвали Тибо. Впоследствии он достиг известности и воз­главил собственный крестовый поход на Святую Землю в 1239-1240 годах.⁶

Кроме потери близкого товарища, смерть Тибо постави­ла перед лидерами похода серьезный вопрос о руководстве. Группа знатных представителей Шампани обратилась к гер­цогу Бургундскому, предложив ему все средства Тибо и свою преданность, если он займет место графа в качестве их вож­дя, однако тот ответил отказом. Вскоре после этого граф Бар-ле-Дюк, кузен Тибо, также отклонил это предложение.

Хотя сложно адекватно оценить последствия смерти гра­фа, наверняка уход столь яркого и популярного деятеля, чье присоединение к крестоносцам вызвало волну энтузиазма в Северной Франции, должен был оказать немалое воздей­ствие и на набор волонтеров, и на их дух. Тибо обладал та­кой харизмой и родословной, что мог повести за собой мно­гочисленную знать и рыцарей. Из его завещания понятно, что он собирался направиться на Святую Землю через Ве­нецию, выполнив договор, подписанный Виллардуэном. Маршал писал, что после смерти Тибо крестоносцы «при­шли в уныние».⁷ Возможно, что заботы о наследовании графства Шампань отвлекли часть знати от участия в крес­товом походе. От неопределенности могли спасти либо ре­гентство женщины (у Тибо не было других детей), либо появление человека со стороны, выбранного, чтобы принять управление землями. Естественно, что в такое время могло показаться более благоразумным остаться дома.⁸

В начале июня или июля вожди крестоносцев встрети­лись в Суассоне, чтобы предпринять попытку разрешить разрастающийся кризис. Ситуация становилась все более серьезной, и графы Фландрии, Блуа, Перш и Сен-По при­соединились к собранию, чтобы обсудить, как лучше запол­нить вакуум, возникший после смерти Тибо. Виллардуэн приписывает себе следующий возможный вариант решения: предложить руководство крестовым походом Бонифацию, маркграфу Монферратскому из Северной Италии.

Бонифаций был личностью европейского масштаба, чья семья находилась в родстве с королевской династией Капетингов во Франции и Гогенштауфенов, предъявлявших пра­ва на трон Германской империи. Плодородные земли Монферрата располагались в Пьемонте и включали Турин, Касаль и Тортону. Бонифаций обладал столь высоким статусом, что ему приходилось предлагать полную власть надо всей армией, тогда как изначально подразумевалось, что Тибо, Людовик де Блуа и Балдуин Фландрский, возглавляя каж­дый свой контингент, сформируют неофициальный триум­вират.

Как и Тибо, Бонифаций происходил из старого рода кре­стоносцев с давней традицией участия в священных вой­нах. Он был старше, чем вожди из Северной Франции, ему было около пятидесяти лет, и он управлял Монферратом с 1183 года, хотя сам никогда не принимал участия в кресто­вых походах. Во второй половине XII века отец Бонифация Гильом Старший и трое братьев Бонифация — Гильом Длинный Меч, Конрад и Ренье — оставили неизгладимый след на политической карте Западной Европы, Византии и государств крестоносцев. Гильом Старший сражался во Вто­ром крестовом походе и вернулся на Святую Землю в 1185 году, где и был пленен Саладином во время битвы при Хаттине в 1187 году. Одиннадцатью годами раньше его сын Ги­льом Длинный Меч женился на Сибилле, наследнице Иеру­салимского престола. Современный им летописец Уильям Тирский так описывал качества и недостатки этого пред­ставителя семейства:

«Маркграф был высоким симпатичным блондином. Он был весьма вспыльчив, но великодушен, дружелюбен и отважен. Он никогда не скрывал своих целей, а открыто де­монстрировал, что у него на уме. Ему нравилось поесть, он был не прочь и выпить, хотя не настолько, чтобы это вре­дило его рассудку. Владеть оружием он приучился с ранне­го детства, прославившись как знаток военных искусств. Его положение было высоким, и мало кто нашелся бы, чтобы счесть его себе ровней».⁹

К сожалению, спустя всего три месяца после женитьбы маркиз серьезно заболел и вскоре, в июне 1177 года, скон­чался, оставив супругу беременной будущим королем Балдуином V Иерусалимским (годы правления 1185-1186).

В 1179 году род Монферратов начал расширять свое вли­яние и на византийский мир. Положение семейства было таково, что император Мануил Комнин предложил Ренье руку Марии, второй в роде по близости к трону. Уильям Тирский присутствовал в 1180 году на их свадьбе и выра­жал энтузиазм по поводу роскошного бракосочетания и щедрых даров, которыми император одаривал как свой на­род, так и гостей:

«Мы хотели бы отметить игры в цирке, который жи­тели Константинополя называют ипподромом, а так­же представленные народу разнообразные зрелища, шед­шие с большой помпой в дни празднеств. Облачения блис­тали царственным великолепием, изобилуя огромными драгоценными камнями и жемчугами. Дворец был укра­шен золотыми и серебряными украшениями, ценность которых неисчислима. Трудно описать словами ткани, служившие для убранства королевского жилища, невоз­можно сосчитать количество слуг...»¹⁰

Брак семнадцатилетнего уроженца Западной Европы и тридцатилетней византийской княжны оказался глубоко не­счастливым. Византиец Никита Хониат, не относившийся к числу почитателей Марии, так описывает эту пару:

«Девица [Мария], царевна, за которую сватались мно­гие, как дочь Агамемнона Электра, слишком долго оста­валась во дворце, и словно белый тополь, окутанный ро­сой, мечтала о супружеском ложе. Потом... она стала супругой [Ренье] Монферратского, обладавшего прекрас­ной наружностью. Его ухоженные волосы блестели, слов­но солнце, а борода по молодости лет еще не росла, она же миновала тридцатилетний рубеж и была сильна, как мужчина».¹¹

Император пожаловал Ренье права сюзеренитета на го­род Фессалоники на севере Греции — роскошный подарок, который позднее привлек внимание Бонифация.¹²

В 1181-1182 годах Константинополь служил ареной многочисленных заговоров и контрзаговоров. Когда побе­дил настроенный против Запада узурпатор Андроник Ком­нин, и Ренье, и Мария были отравлены. Для Бонифация этот эпизод послужил причиной ненависти Монферратов к Ви­зантии, ставшей плачевной подоплекой дальнейших собы­тий. Андроник стал императором в сентябре 1183 года, но спустя всего два года был свергнут. Его преемник Исаак II Ангел (1185-1195) решил восстановить отношения с Монферратами, а потому предложил Бонифацию руку своей сестры Феодоры. Бонифаций уже был женат, но его брат Конрад послужил заменой, и пару должным образом повен­чали.

Оказавшись в Константинополе, Конрад взял на себя заботу об имперской армии и пресек еще одну попытку мя­тежа. Его доблесть принесла уважение со стороны местных летописцев. Никита Хониат писал, что он «превзошел всех от­вагой и проницательностью, слава о которых разнеслась ши­роко... а кроме того был наделен удачливостью, острым умом и твердостью руки».¹³ Конрад использовал в своей армии некоторое количество западных наемников, но недоверие к чужакам создало повод к тому, что многие представители политической иерархии откладывали достойные награжде­ния, которых требовал его сан и положение. Придя к выво­ду, что настороженное отношение к выходцам с запада, про­являемое некоторыми группировками, представляет для него угрозу, Конрад решил исполнить обет присоединиться к крестоносцам, который принял до того, как женился на Феодоре. Это произошло летом 1187 года, в то самое время, как Саладин уничтожал франкские армии на Святой Земле.

Конрад отправился в Левант и прибыл в порт Тир (на юге нынешнего Ливана) 13 июля — еще не ведая об ужас­ном поражении христиан при Хаттине. Саладин прошел по христианскому Востоку, сметая все на своем пути и в конце концов дойдя до стен Тира. Горожане благодарили Госпо­да, что тот «послал им в такой тяжелый момент кризиса корабль [Конрада]».¹⁴ Маркиз отважно продолжал безна­дежную оборону города. То, что ему удавалось так долго сдерживать мусульман, оставило в руках христиан един­ственный ключевой плацдарм на побережье Южной Пале­стины. Его решимость была такова, что даже когда Сала­дин выставил перед стенами Тира плененного отца Конра­да, Гильома Старшего (которого захватил при Хаттине), угрожая убить его, если маркграф не сдастся, Конрад ос­тался непреклонен. Он прокричал: «Привяжи его к столбу, и я первым выстрелю в него! Он слишком стар и ничего не стоит!» Сарацины подвели Гильома Старшего к стенам го­рода, и тогда тот крикнул: «Конрад, дорогой сын, охраняй город!» Конрад взял арбалет и выстрелил в своего отца. Когда Саладин прослышал о том, что тот убил собственно­го отца, то промолвил: «Он неверующий и очень жестокий человек».¹⁵ Затем, когда Саладин направил посланников, чтобы убедить Конрада в том, что он собирался сам убить пленника, маркграф ответил, что он желал отцу смерти. Только так после всех своих постыдных деяний столь нече­стивый человек, как Гильом, мог встретить достойный ко­нец, а у самого маркграфа в роду появился мученик!¹⁶

Конрад был не только непреклонным в переговорах, но и отважным солдатом, а также очень честолюбивым чело­веком.¹⁷ Когда король Гюи Иерусалимский попал в плен, маркграф начал действовать как фактический правитель Святой Земли. Даже после освобождения Гюи Конрад от­казался передать власть человеку, которого считал дискредитированным потерей Иерусалима. Гюи стал королем лишь благодаря королевской крови своей супруги Сибил­лы, и когда она скончалась при осаде Акры, его положение пошатнулось. Энергичный пришелец в период соперничества превратился в самого вероятного претендента на корону. В 1191 году Конрад женился на сестре Сибиллы — Изабелле, единственной наследнице Иерусалимского престола. Это действие было невероятным политическим авантюризмом: брак с княжной Феодорой не был аннулирован, Изабелла тоже была замужем, и, словно и этого было недостаточно, вдобавок они являлись дальними родственниками. Таким образом, этот брак обладал редкими свойствами: он был од­новременно кровосмесительством, двоеженством и двоему­жием. Однако едва успели возникнуть протесты относитель­но незаконности такого союза, как 28 апреля 1192 года в прибрежной Акре Конрад пал от кинжала асассина.

Изабелла была в городских купальнях, и, чтобы провес­ти время до ее возвращения к ужину, маркграф отправился к своему другу, епископу Бюве. К несчастью для Конрада, епископ уже поужинал, а потому маркграфу пришлось воз­вращаться домой. Проезжая по узким городским улочкам, он миновал двух мужчин в монашеских облачениях, кото­рые сделали жест, словно собирались передать ему письмо. Ничего не подозревая, Конрад приветствовал их и протя­нул руку — и в этот момент они нанесли ему ножевую рану в живот. Смертельно раненный маркграф упал и в течение часа скончался.¹⁸ Относительно того, кто нанял для выпол­нения этого поручения членов шиитской секты искусников-убийц, существовали разные мнения. Некоторые обвиняли Саладина, другие считали виновником Ричарда Львиное Сердце, который противоборствовал притязаниям Конра­да на трон.

Гильом Старший скончался несколькими месяцами ра­нее. Восточное Средиземноморье отняло жизни четырех чле­нов семьи Монферрат. Возможно, в этом скрывалось предуп­реждение, но новый крестовый поход предлагал Бонифацию возможность добавить славы к наследию семейства и воз­главить экспедицию в страну, которой должен был править его брат.

Бонифаций был образованным человеком и активным покровителем блестящего рыцарского двора. Множество рыцарей и трубадуров собиралось вокруг щедрого хозяина. Трубадур и рыцарь Рембо де Вакеррас стал приближенным маркграфа. Он был родом из окрестностей Оранжа, распо­ложенного на самом юге Франции, и начал служить в Мон-феррате у Бонифация около 1179-1180 годов. Он так пи­сал маркграфу: «При вашем дворе правят все добрые обы­чаи: необыкновенно щедрые и приветливые дамы; элегантные наряды; красивые доспехи; трубы, виолы и песни; а во время обеда двери были распахнуты для всех».¹⁹

Возглавив Четвертый крестовый поход, Бонифаций и его род привнесли удивительное сочетание авторитета, воен­ного опыта и связей между крестоносцами и Левантом — Восточным Средиземноморьем. В этом отношении он яв­лялся удачной кандидатурой на роль лидера, хотя, будучи родом из Северной Италии и состоя в тесной связи с Гену­ей и имперской Германией, маркграф Монферратский при­нес с собой и политические трения, которые в первую оче­редь оказали влияние на участников крестового похода, пришедших из Северной Франции.

Весьма вероятно, что Виллардуэн посетил маркграфа, возвращаясь в 1201 году из Венеции, так что Бонифаций должен был знать уже о первых этапах плана крестоносцев, включая вторжение в Египет. Как только Виллардуэн убе­дил собравшуюся в Суассоне французскую знать принять его рекомендации, в Монферрат были отправлены послан­цы. Ответ маркграфа был многообещающим. В конце лета в сопровождении ломбардских ноблей и цистерцианского аббата Петера из Люцедио, ставшего впоследствии патри­архом Антиохийским, Бонифаций переправился через Аль­пы сквозь Большой Сен-Бернарский перевал и направился в Суассон. По пути Бонифаций заехал в Париж к королю Филиппу. В «Се&а» («Деяниях») папы Иннокентия III выдвигается предположение, что именно Филипп первым предложил кандидатуру Бонифация. Было ли так на самом деле или нет, но маркграф сделал удачный политический жест, проявив уважение к своему кузену, французскому монарху, поскольку он проезжал через принадлежащие ко­роне земли и предполагал возглавить отбытие множества подданных Филиппа за море.²⁰

Встреча с французскими ноблями была назначена во фруктовом саду неподалеку от суассонского аббатства Нотр-Дам. Стоял конец августа, деревья склонялись под тяжестью яблок. Сад предоставлял уютное тенистое укры­тие для серьезных переговоров. Французские крестоносцы не пожалели усилий, чтобы убедить маркграфа принять на себя руководство походом. Они предложили Бонифацию полное управление армией, половину денег Тибо, отведен­ных на крестовый поход, и обязательство относительно людей графа. «Мы обратились к тебе как к самому достой­ному человеку из всех, кого знаем... Будь нашим господином и прими крест ради любви к Господу».²¹ Они просили маркг­рафа согласиться, припав к его ногам и орошая их слезами. Учитывая его путешествие в Северную Францию и визит к королю, очевидно, что Бонифаций и сам был весьма скло­нен принять предложение. Выслушав французов, он стал перед ними на колено и торжественно согласился возгла­вить воинство Христово.

Руководители похода, вероятно, ощутили радость и об­легчение. Теперь Бонифаций должен был принять крест. Маркиз в сопровождении епископа Нивело Суассонского, который уже вступил в ряды крестоносцев, аббата Петера Люцедского и Фулька Нейского (человека, в течение пре­дыдущих двух лет организовавшего большую часть пропо­ведей, призывающих к участию в крестовом походе) крат­чайшим путем направились из сада в церковь Нотр-Дам.

Обряд принятия креста был простым и красивым, если верить первому сохранившемуся литургическому тексту, который описывает это событие. Давалось благословение, а затем с чтением: «Господи, благослови сей символ Свя­щенного Креста, да поможет он спасению слуги Твоего», представлялся сам крест. Будущий крестоносец прикреп­лял крест на плечо. Ему также вручали традиционные ат­рибуты пилигрима — посох и суму, чтобы подчеркнуть тес­ную связь между крестовым походом и паломничеством.²² Прежде чем покинуть церковь, крестоносцы вполне мог­ли помедлить у одной из могил, чтобы обратиться с проше­нием о божественном заступничестве. В аббатстве распо­лагался прекрасной работы саркофаг (сейчас он сохраняет­ся в Лувре), в котором помещались останки святого Дросия, бывшего епископом Суассона в VII веке. Дросий просла­вился способностью приносить победу в сражениях тем, кто проводил ночь, бодрствуя около его могилы. Целые поко­ления крестоносцев из Суассона благоговели перед ним и твердо веровали в покровительство этого святого. Один из авторов 60-х годов XII века сообщал, что уверенность в мо­гуществе Дросия была столь широко распространена, что к его могиле прибывали люди из Бургундии и Италии, что­бы просить о покровительстве. Возможно, сам Бонифаций, уроженец Северной Италии, был рад бдению у могилы, ища любой божественной помощи в тяжком бремени руковод­ства.

На следующий день Бонифаций собирался покинуть Суассон. Если он собирался отправиться в Левант будущей вес­ной (1202 года), то должен был привести свои дела в поря­док. Предложив своим новым соратникам заняться тем же, он распрощался с ними, зная, что следующая встреча про­изойдет уже в Венеции. Направившись к югу, маркграф, дол­жно быть, задумывался о судьбе своей семьи. Ему предос­тавлялся случай принять эстафету, превзойти, а, возможно, и отплатить за ущерб, причиненный в прошлом. Наверняка он был горд. Могущественная французская знать обратилась к нему, предоставив неоспоримое право руководства кресто­вым походом. Его друга, трубадура Рембо де Вакерраса, в Суассоне не было, однако он написал песню, чтобы просла­вить своего господина и напомнить о высоких задачах кре­стоносцев:

«Возможно, сегодня люди уже знают и получают до­казательства того, что за добрые дела Господь дарует достойные награды. Он послал благородному маркграфу воздаяние и сверх него дар, позволив превзойти достой­нейших. Крестоносцы Франции и Шампани испрашива­ли его у Господа как лучшего из лучших, чтобы вернуть гроб Господень и Крест, на котором был распят Иисус, за которым он и последовал. Господь ниспослал ему дос­тойных вассалов, земли и богатства, и бесконечную от­вагу, чтобы лучше справится с возложенной задачей.

...С такими почестями принял он крест, что, кажет­ся, больших нельзя и пожелать. Достойно он будет вла­деть этим миром и другим. Господь наделил его могуще­ством, умом и мудростью, чтобы он мог вложить в слу­жение Ему все свои силы.

..Да направит наш флот сам святой Николай из Бари, да поднимут воины из Шампани свои знамена, и пусть в ответ на каждый жестокий удар слышится боевой клич маркграфа „Монферрат и лев!" и фламандского графа „Фландрия!" Пусть каждый воин тогда нанесет удар мечом или копьем, и тогда мы с легкостью обратим в бег­ство и уничтожим всех турков, вернув на поле брани Крест Господень, который утратили...

Господь повелевает нам идти дальше и освободить Гроб Господень и Крест. Пусть те, кто хотят следовать за Христом, даже погибнут ради Него, но они останутся живы в небесных селениях. И да сделает маркграф все, что в его силах, чтобы пересечь море и избавится от расы нечестивых псов».²³

Покинув Суассон, Бонифаций направился не прямо домой, а проехал около 175 миль к югу в аббатство Сито, бывшее сердцем монашеского ордена цистерцианцев. Здесь ежегодно тринадцатого сентября в празднование Крестовоздвижения собирались настоятели этого огромного международного ордена, чтобы обсудить дела своего братства.

Орден цистерцианцев был основан в конце XI века и основывался на идее нищеты, простоты и отделения от ми­рового зла. Монахи носили рясы из некрашеного полотна и любили противопоставить свой аскетичный образ жиз­ни тому, что вели в других монашеских орденах, напри­мер, клюнийцы, чье богатство и склонность к роскоши были хорошо известны. Цистерцианские монастыри пред­ставляли простые лишенные декора здания, поразитель­но красивые в своей строгости. Неотразимым и харизматичным лидером ордена являлся Бернар Клервоский, и орден привлекал тысячи неофитов, получая огромные земельные пожертвования. К концу XII века по христианс­кому миру было разбросано пятьсот тридцать цистерцианских общин, распространившихся от Палестины до Ис­пании и от Норвегии до Сицилии.²⁴

Столь блестящий успех привел к весьма значительному благосостоянию ордена. Цистерцианцы были опытными земледельцами и прославились умением обращать с помощью благочестивых покровителей запущенные сельские угодья в весьма доходные земли. Благосостояние давало ордену воз­можность финансировать многих отдельных крестоносцев.

Несмотря на богатства ордена, личная чистота цистерцианцев высоко оценивалась папством, и монахи в белых одеяниях часто назначались для проповедей о крестовых походах. С течением времени Главный капитул цистерцианцев (так называлось их ежегодное собрание) превратился в нечто большее, нежели внутренняя деловая встреча, став важной точкой пересечения между церковью и мирс­ким обществом. Весть о том, что на встрече будет присутствовать Бонифаций, придала ей особую притягательность, и представители бургундской знати, равно как и толпы других мирян, охотно присутствовали на собраниях.

Фульк Нейский воспользовался возможностью пропове­довать о крестовом походе. Вооружившись письмом папы Иннокентия, он обратился к собранию и обратил настояте­лей Сернансо, Персьежн и Во-Серне. Цистерцианец из Анг­лии Ральф де Когсхол писал: «Воистину, острая необходи­мость требовала, чтобы множество верных членов церкви со­провождало Христову армию в столь трудном паломничестве. Эти люди могли укрепить сердца, наставить невежествен­ных, приводя всех к битве во имя Христово, помогая справить­ся со всем, что подвергало души опасности».²⁵

Увлекшись предоставленной возможностью, Фульк, по некоторым свидетельствам, разразился слезами, сообщая Главному капитулу, что за последние три года он лично за­вербовал двести тысяч человек, которые «отвергли на вре­мя родительский долг, родные края и радости жизни ради служения Христу».²⁶ Фульк действительно путешествовал по Нидерландам и Франции, однако приведенное число явно преувеличено — особенно если учесть последующую нехватку крестоносцев, добравшихся до Венеции. Суще­ствуют свидетельства, что Фульк собрал некоторую поддер­жку крестовому походу, но похоже, что в основном он про­поведовал для бедняков. Один автор предполагает, что он убеждал лишь бедняков, считая «богатых недостойными такой милости». В реальности Фульк не достиг таких успе­хов, о которых заявлял, и его вклад в крестовых поход был весьма ограничен.²⁷

Перед собранием в Сито принять участие в крестовом походе обязались в основном жители Шампани и Фланд­рии, однако присоединение к нему Бонифация создало но­вый импульс. Теперь крест приняли несколько представи­телей бургундской знати, включая Одо де Шамплитта и его брата Вильгельма; Ричарда Дампьера и его брата Одо; Гюи де Песмеса и его брата Амори. Эти три пары братьев-крес­тоносцев снова показывают нам, что некоторые семьи, за­частую уже имевшие традиции участия в крестовых похо­дах, искренне принимали участие в судьбе Святой Земли.

Кроме того, к экспедиции присоединились граф Гуго де Берз с сыном, которого тоже звали Гуго, и столь выдающийся цер­ковный деятель, как епископ Вальтер Отунский. Желание принять участие в походе изъявили и некоторые южане, на­пример, представитель знати Прованса Пьер де Бромон.²⁸

Французские крестоносцы начали приготовления, а Бо­нифаций, как и подобало руководителю экспедиции, пред­принял дипломатическую поездку, чтобы облегчить про­хождение кампании и собрать дополнительную поддерж­ку. Из Сито он проехал более двухсот миль к северо-востоку, добравшись до Хагенау, расположенного в долине Рейна, уже в Германской империи (теперь он располагается на тер­ритории Франции к северу от Страсбурга). Здесь маркграф нанес визит своему лорду и кузену Филиппу Швабскому, королю Германии.

В начале XIII века Германская империя была разделена между двумя соперничающими претендентами на имперс­кий трон — самим Филиппом и Отто Брунсвикским. Бони­фаций, разумеется, поддерживал Филиппа, а папа Иннокен­тий III держал сторону Отто. Эти разногласия послужили причиной некоторой напряженности во время крестового похода.

Бонифаций пробыл в Хагенау до Рождества 1201 года. За это время он неожиданно встретился с человеком, который впоследствии сыграет решающую роль в судьбе Четвертого крестового похода. Царевич Алексей Ангел (род. в 1182 или 1183 году) был честолюбив, но незрел, и заявлял свои права на престол императора Византии.²⁹ Он объезжал европейские дворы, чтобы попытаться создать себе поддержку при воз­вращении трона, который он считал своим по праву.

Почти все его современники и позднейшие авторы осуж­дают ряд черт его характера, хотя отсутствие какого-либо источника с другой стороны может привести к некоторому дисбалансу в оценке личности Алексея. Дож считал его «не­счастным мальчиком».³⁰ Византийский автор Никита Хониат говорит о нем как о «женственном и недалеком» и с презрением упоминает о последующем пьянстве и игре в кости с крестоносцами.³¹ Он приходит к выводу, что «люди внимательные считали его отвратительным».

Однако осенью 1201 года эти суждения еще не успели возникнуть. Сестра царевича Алексея Ирина была замужем за Филиппом Швабским, то есть молодой византиец при­ходился королю шурином, а потому и прибыл в Хагенау. Некоторые историки расценивают встречу Бонифация и царевича Алексея в качестве зловещего провозвестника раз­грабления Константинополя.³² Они считают, что случайная встреча была на самом деле тщательно спланирована, что­бы повернуть крестовый поход в сторону Византии, предо­ставляя таким образом Бонифацию возможность отплатить за смерть брата Ренье, а Филиппу Швабскому — обрести власть и авторитет для попытки стать императором Герма­нии. Такой исход мог отвечать самым отчаянным мечтани­ям всех задействованных лиц, однако заявлять, что Балдуин, царевич Алексей и Филипп могли втроем направить Четвертый крестовый поход тем извилистым путем, по ко­торому он двинулся в 1203 и 1204 годах, представляется ма­ловероятным.³³

Тем не менее притязания царевича Алексея на византий­ский престол оказали решающее влияние на подготовку по­хода. Отец Алексея, Исаак II Ангел, правил Византийской империей с 1185 по 1195 год, пока не был низложен своим старшим братом, которого также звали Алексеем (III). Иса­ак, занявший императорский трон после падения династии Комнинов, стал первым императором из рода Ангелов, и ему приходилось справляться с последствиями череды перево­ротов.

Человек дружелюбный и любивший роскошь, Исаак был плохо подготовлен к такой задаче. Никита Хониат описы­вает его так:

«Дни он проводил в роскоши... дегустируя самые изыс­канные соусы, наслаждаясь многочисленной дичью, морями рыбы и океанами красного вина. В другие дни он не­жился в купальнях, вдыхая сладкие ароматы притира­ний, пока его орошали миррой... Вышагивая напыщенно, словно павлин, этот щеголь никогда не надевал дважды одних и тех же одеяний... Ему нравились грубые скабрез­ные песни, он водил компанию с шутами-карликами и не закрывал дворец от рассказчиков, мимов и менестрелей. Но рука об руку с этим шло пьяное веселье и разврат, и все прочее, что разрушает крепкое и здоровое состояние государства. Кроме того, им владела безумная страсть к возведению массивных зданий, так что он... построил весьма изысканные купальни и жилые дома, другие соору­жения... он разрушил до основания древние храмы и ис­требил прекраснейшие здания царственного города. И по сей день есть люди, которые не могут сдержать слез, проходя мимо пустынных фундаментов».³'¹

Несмотря на любовь к роскоши, Исаак оказался доста­точно деятелен, чтобы отразить вторжение норманнов с Си­цилии в 1185 году и подавить внутренний мятеж в 1187-м — которому, как мы уже знаем, оказывал поддержку Конрад Монферратский. Впрочем, против двух других неприяте­лей он действовал не столь успешно. Во-первых, он столк­нулся с рядом восстаний в Болгарии и Валахии на Балка­нах. Во-вторых, он предпочел иметь дружественные отно­шения с Саладином, чтобы защититься от общего против­ника — турков-сельджуков из Малой Азии. В результате, естественно, возник конфликт с армией императора Фрид­риха Барбароссы, когда немцы двигались к Святой Земле в ходе Третьего крестового похода.

Между Византийской и Германской империями десяти­летиями существовало соперничество, и когда обе стороны оказались так тесно сближены, напряженность вылилась в открытые боевые действия. В конце 1189 года уроженцы За­пада отбросили греческие армии в Северной Фракии. За­тем, поскольку армия Фридриха представляла собой прямую угрозу Константинополю, Исаак был вынужден орга­низовать переправу на судах через Босфор, поставляя про­довольствие по себестоимости и отклоняя любые заявле­ния относительно ущерба, понесенного из-за противостоя­ния Германии.³⁵ Если бы этот эпизод продлился дольше, обе стороны понесли бы потери. Для Западной Европы Визан­тия теперь предстала врагом крестоносцев, а греки увидели опасность, которую такие кампании представляли для их земель.

Исаак пытался заложить прочные основы своей власти в Константинополе, покровительствуя государственной бю­рократии. Однако враждебность со стороны соперничаю­щих знатных семейств, оскорбленных невозможностью уве­личить свои привилегии, вкупе с постоянными военными поражениями в действиях против болгар и валахов означа­ла, что дни императора сочтены. Заговорщики собирались заменить Исаака его братом, Алексеем Ангелом, который, по их расчетам, оказался бы более благосклонен к их чая­ниям. Алексей и сам был недоволен своим положением, так что идея переворота пришлась ему по сердцу.³⁰

Отличную возможность представила охотничья экспе­диция во Фракию. 8 апреля 1195 года, когда император с приближенными покинул главный лагерь, отправившись на охоту, Алексей со своими людьми сделали решающий ход. Притворившись больным, зачинщик остался в лагере. Пока Исаак был полностью охвачен охотничьим азартом, заго­ворщики привели людей к императорскому шатру и про­возгласили Алексея императором. Армия ему благоволила, а присутствовавшие императорские чиновники благоразум­но предпочли последовать общему примеру. Услышав шум, Исаак понял, что произошло. Сначала он собирался напасть на лагерь, но его окружение было слишком малочисленным, поэтому он предпочел бежать. Алексей бросился в погоню, понимая, что должен пленить брата, прежде чем тот вернет­ся в Константинополь и вновь утвердится на престоле в гла­зах общественности. В итоге Исаак был схвачен и приведен в монастырь Веры, неподалеку от Макры в Южной Фра­кии. Там, как сообщает Хониат, он был подвергнут мучи­тельной пытке: «В последний раз взглянул он на солнце, пос­ле чего был ослеплен». Византийцы рассудили, что слепота лишила его возможности управлять страной, после чего Исаак был заключен в тюрьму.³⁷

Утвердившись на троне, Алексей III (как он стал имено­ваться) содержал Исаака под необременительным домаш­ним арестом и получил от него и его сына обещание, что те не станут участвовать в заговорах против него. Неудиви­тельно, что это обещание не было сдержано. Отец и сын организовали заговор, по которому молодой человек дол­жен был направиться в Германию, чтобы просить помощи у своего зятя и сестры, Филиппа и Ирины Швабских.

Чтобы вызволить царевича, в 1201 году пленники сго­ворились с двумя торговцами из Пизы. Царевич присое­динился к Алексею III в кампании во Фракии, а пизанское судно следовало за экспедицией, держась на некото­ром расстоянии в море. Улучив благоприятный для побега момент, царевич Алексей стрелой помчался на встречу с купцами, которая была подготовлена в порте Афира на Мраморном море. На поджидавшей его гребной лодке он переправился на итальянское торговое судно, хотя до бе­зопасности было все еще далеко. Как только Алексей III обнаружил дерзкий побег, он приказал осмотреть все ко­рабли в окрестностях.

Существуют различные объяснения того, как беглецу удалось скрыться. Никита Хониат пишет, что царевич Алек­сей остриг свои длинные волосы, переоделся в западное платье и, смешавшись с командой, скрылся от глаз импера­торских досмотрщиков.³⁸ «Новгородские летописи», состав­ленные в России в XIII веке, которые основывались на ин­формации германских источников времен Четвертого крестового похода, приводят другую точку зрения. По их данным, молодой Алексей спрятался в бочке для воды с фальшивым дном; когда люди императора, чтобы ее проверить, открыли кран и увидели, что оттуда течет вода, то, поверили, что она полная, и удалились.³⁹

Какая из этих версий ни была бы правдива, но пизанский план сработал. Корабль отправился в плавание и при­швартовался в Анконе, откуда высланный Ириной эскорт доставил беглеца в Гагенау. Во время встречи Филиппа и Бонифация Монферратского именно Ирина представляла интересы своего брата, но без особого успеха. Бонифаций собирался направиться с крестоносцами в Египет и Иеру­салим. Филипп в Германии был втянут в гражданскую вой­ну с Отто Брунсвикским. Никто не собирался отвлекаться от своих планов.

Но царевич Алексей не терял надежды найти себе союз­ников. В начале 1202 года он направился в Рим — но, судя по всему, не завоевал у папского престола особых симпатий, и его просьба была отклонена. Иннокентий не соби­рался направлять крестовый поход в другую сторону, что­бы помогать человеку, связанному узами родства с Филип­пом Швабским. К тому времени Филипп уже был отлучен от церкви из-за противостояния выбранному папой претен­денту на германский престол. Вдобавок отношения между Алексеем III и папством были хоть и натянутыми, но все же не столь плохими, чтобы заставить понтифика предпри­нять попытку сместить византийского правителя.

В начале понтификата Иннокентия отношения между Римом и Константинополем претерпели несколько перемен курса.

Сперва Иннокентий рассчитывал действовать в союзе с Алексеем III, поддерживая крестовые походы, и сблизить православную и католическую церкви.⁴⁰ Однако в ноябре 1199 года папа наконец подверг критике греческого импе­ратора, который отказался помогать в возвращении Гроба Господня и вообще содействовать христианству на Восто­ке, а также обрушился на него за продолжение раскола двух церквей. Нежелание императора оказывать помощь крес­товым походам заставило Иннокентия предупредить, что «его небрежение повлечет за собой гнев Божий» — и это оказалось удивительно точным пророчеством.⁴¹

В своем ответе Алексей III напомнил папе об ущербе, нанесенном крестовым походом Барбароссы, и предлагал обсудить союз церквей на великом соборе. В свою очередь Иннокентий предпринял попытку увещевать Алексея III относительно его христианского долга оказывать содей­ствие новому крестовому походу и выразил надежду на то, что тот заставит православную церковь признать папскую власть.⁴²

Алексей III отказался действовать в согласии с папски­ми директивами и заявил, что византийский император сто­ит превыше папской власти. Такое заявление было совер­шенно неприемлемым для Иннокентия, считавшего, что полное подчинение священству всех мирских правителей предписано Библией. Тем не менее в конце 1200 или нача­ле 1201 года при обращении к греческому правителю Ин­нокентий несколько смягчил интонации, дабы облегчить движение предстоящего крестового воинства:

«Вашему величеству известно, насколько смогли мы сво­им письмом обратить ко благу Ваше императорское вели­чество. Выражаем надежду, что Вы помните наш совет относительно надлежащего образа действий, а мы со сво­ей стороны помним, что призывали Вас не менее чем к еди­нению Церквей и оказанию помощи Иерусалиму. Да напра­вит Ваш разум Тот, кто в Своей руке держит сердца и души земных властителей, чтобы Вы последовали нашим советам и рекомендациям и стали действовать так, что­бы заслуженно стяжать славу имени Господню, пользу все­му христианству и спасение собственной душе».⁴³

Открытые враждебные действия между европейцами и греками во время Третьего крестового похода — лишняя тра­та усилий сынов Запада — наряду с обоюдной неприязнью к Филиппу Швабскому были для папы римского достаточными причинами, чтобы постараться обеспечить благо­склонное отношение к новому крестовому походу со сторо­ны Алексея III. Возможно, он также понимал, что запугать византийского императора едва ли возможно, а потому, ког­да вопрос о начале похода был решен, Иннокентий избрал более мягкий тон.

После того, как папа дал категорический отказ царевичу Алексею, настала очередь папской аудиенции Бонифацию. Встреча между лидером крестового похода и духовным от­цом католической церкви была необходима со всех точек зрения. Вполне вероятно, что они обсуждали и вопрос об Алексее — но Иннокентий быстро убедил Бонифация в том, что не следует отклонять движение похода в сторону Кон­стантинополя.

В апреле маркграф направился домой, на север, остано­вившись по пути, чтобы попытаться примирить враждую­щие города Пизу и Геную. Он надеялся до отбытия кресто­вого похода создать на Западе более стабильную ситуацию и открыть новые возможности для морского снабжения эк­спедиции. Вероятно, Бонифаций прибыл на родину в нача­ле мая 1202 года. Он отсутствовал около девяти месяцев — с момента получения первого предложения о руководстве крестовым походом. Теперь ему срочно нужно было подго­товиться к еще более длительному отсутствию.

Зимой 1201 и в начале нового 1202 года едва ли не вся Европа была охвачена приготовлениями к экспедиции. Ру­ководители похода назначили Пасху датой сбора для армий Северной Франции и начала их выдвижение на юг. Кресто­носцам пришлось приложить немало усилий, чтобы достать деньги и экипироваться для предстоящего путешествия. У части знати были накоплены заметные средства, так что они могли позволить себе продать часть имущество, чтобы получить грядущую прибыль. Менее состоятельным зачас­тую приходилось закладывать свои земли или права, чтобы добыть средства. Часть подобных сделок дворяне заключа­ли с представителями растущего городского коммерческого сословия, однако подавляющее большинство сохранивших­ся документов фиксируют в основном сделки с церковны­ми организациями. Образованность клириков и их привыч­ка к сохранению информации привела к тому, что до нас дошли тысячи записей о подобных сделках. Рыцари и знать договаривались с местными церковнослужителями о зай­мах и пожертвованиях. Соглашения фиксировались в гра­мотах, а свидетелями зачастую выступало духовенство, вид­ные дворяне, их семьи или же домочадцы.

Учитывая строгие ограничения, введенные церковью на ростовщичество, в этих документах нельзя найти никаких упоминаний о выдаче денег под проценты, однако содер­жащиеся в них дозволения кредитору использовать саму землю или доход с нее за время отсутствия хозяина весьма сильно смахивают па ростовщичество — если не буквально, то по духу.

Некоторые договора были составлены таким образом, чтобы разрешить споры и рассеять как нравственные, так и практические заботы отбывающего крестоносца. Хронист из аббатства Флорефф в графстве Намюр (район Фланд­рии) поведал нам о том, как рыцарь Томас стремился пока­яться в своем прежнем поведении и умиротворить свою душу, покончив заодно с длительным спором:

«Поскольку то, что не сохраняется в записях, легко ус­кользает из памяти, то я, Берик, милостью Божией на­стоятель Флореффа, довожу до всеобщего сведения в на­стоящем и будущем, что Томас, рыцарь из Лееза, свобод­ный человек, понукаемый демоном алчности, вернул себе восемь бонуариев (Ьопиапа) земли, которые законно от­дал нам в компенсацию часто причиняемого ущерба, и выд­винул против нас обвинение. Наконец, собираясь отпра­виться в крестовый поход и осознавая свою вину, он окон­чательно уступил, отказался от вышеуказанных земель и их плодов и вернул их нам в присутствии многих достой­ных свидетелей... Дабы ни у кого не возникло искушения умалить содержимое этого соглашения, обеспокоив по это­му поводу церковь, и чтобы утвердить его подлинность, мы прилагаем к этому документу печать человека достой­ного, а именно аббата Гемблу, Корне и Леффе».⁴⁴

Другие документы просто воспроизводят благотвори­тельные акты оставления в наследство, имеющие целью помочь душе жертвователя — хотя весьма вероятно, что в обмен за это следовали дары, о которых не упоминается. Следующий фрагмент показывает рыцаря Четвертого кре­стового похода, который делает подобное пожертвование:

«Я, Жоффруа де Бьюмон, довожу до всеобщего сведе­ния в настоящем и будущем, что, направляясь в Иеруса­лим, с согласия и по желанию моей супруги Маргариты и дочерей Денизы, Маргариты, Алисы и Элоизы, я, из люб­ви ко Господу и ради спасения собственной души, отдаю и уступаю бедствующим монахам св. Иосафата 5 сольдо в год из моего дохода с Бьюмона. [Деньги будут переда­ны] в празднование св. Ремигия [13 января] в руки брать­ев, предъявивших сей документ. Для того, чтобы изложен­ное было утверждено и сохранено, я подтверждаю со­ставленный договор своей печатью. Составлено в мае месяце 1202 года».⁴⁵

Для некоторых источник дохода обеспечил один из пун­ктов появившейся в декабре 1198 года буллы папы Инно­кентия «Graves orientalie terrae». Папа наложил налог в одну сороковую часть ежегодного дохода Церкви, провозгласив:

«Если крестоносец не может оплатить путешествие, вам надлежит обеспечить ему достаточную сумму из этих денег, получив от него клятвенное заверение, что тот ос­танется в восточных землях для их защиты не менее, чем на один год или более продолжительное время — в зависи­мости от размера субсидии».⁴⁶

Нам неизвестно, какие суммы были собраны в результа­те этой меры — но едва ли это были особо крупные деньги, и нет уверенности, что все они дошли до оговоренных по­лучателей. Однако некоторое количество людей все же, ве­роятно, смогло обеспечить свое участие в крестовом походе именно таким образом.

Кроме денег, крестоносцам необходимо было собрать всю экипировку, нужную для военной экспедиции, цель которой отстояла от их родины на несколько тысяч миль. Нужно было закупать сотни лошадей, от боевых коней до тяжеловозов, которых предполагалось запрягать в обозы, перевозящие грузы в Венецию. В кузницах Северной Фран­ции ковались тысячи запасных подков, шорники шили сед­ла и упряжь. Изготавливалось и закупалось оружие и дос­пехи, заново красились щиты. Купцы заботились, чтобы каждый из представителей знати мог приобрести самое луч­шее снаряжение, которое они могли себе позволить. Нобли выбирали изысканные наряды и знамена, чтобы они служили украшением их отрядов.

Некоторые стремились украшать и свои доспехи. Во вре­мя Третьего крестового похода Санчо Мартин, выходец из испанской знати, носил зеленый жилет и украсил свой шлем отростками оленьих рогов. Бросающееся в глаза облачение Санчо, несомненно, привлекло к себе внимание — когда он появлялся на поле брани, «все сарацины мчались к нему, ско­рее чтобы посмотреть на необычное украшение, чем ради других причин»⁴⁷. Воины упражнялись перед битвами, прак­тикуясь во владении мечом и других боевых искусствах. Вновь был наложен запрет на рыцарские турниры, и на сей раз он соблюдался, чтобы во время состязания не был ра­нен или убит кто-либо из будущих крестоносцев.

Кроме того, армию нужно было кормить. Часть продоволь­ствия можно было взять с собой. Копченые свиные туши за­частую перевозились тысячами. На десятках телег громоздились мешки с пшеницей, бочонки с вином, другие продук­ты, которые могли сохраняться долго. Но остальную часть съестных припасов нужно было закупать по пути — а это оз­начало необходимость брать с собой деньги или другие цен­ности. Для нас, привычных к использованию кредитных кар­точек и переводу валюты в другие страны, мысль о перевоз­ке увесистых золотых или серебряных предметов за границу в качестве платежного средства кажется дикой. Из-за появив­шейся у множества людей потребности в наличных деньгах возник внезапный огромный спрос на монеты в таком коли­честве, что едва ли его можно было покрыть. Учитывая этот фактор, а также практику перевозки с собой тысяч монет не­большого достоинства и механику обмена денег в те време­на, становится понятно, что выбора не существовало. Крес­тоносцы были вынуждены везти с собой объемистые церков­ные украшения, драгоценные камни или одежду, такие предметы обихода, как блюда или ножи, чтобы по мере необ­ходимости обменивать их на еду или питье.

С приближением минуты расставания всех крестоносцев, от самого знатного аристократа до самого мелкого прислуж­ника, охватывала смесь возбуждения и страха. Те же чувства пронизывали мысли близких и домочадцев, которых они дол­жны были покинуть. Что ждет участников похода? Слава и богатство — или страдания, боль и смерть? Знать часто прово­дила ожидание в роскошных пиршествах, на которые собира­ли друзей и семьи. Также время занимало приведение в поря­док дел, решение спорных вопросов и молитва о благополуч­ном возвращении. Среди духовенства происходил сходный процесс. Церковнослужители покидали свои братства — «се­мьи» — и, будучи вооружены лишь верой и молитвой, тоже задумывались о том, какие испытания готовит им Господь.

И вот наконец в день отправления все погрузились в скорбь прощания: последние клятвы, последние слова, пос­ледние объятия. Фолькер Шартрский описывает страдания крестоносца, расстающегося со своей супругой:

«Тогда муж назвал жене время, когда надеется вернуться, уверив ее, что, если по милости Божией он уцелеет, то непременно вернется к ней. Он вверил ее Господу, на­градил долгим поцелуем и, пытаясь унять ее слезы, пообещал, что вернется. Она же, боясь, что никогда боль­ше его не увидит, не в силах была устоять и пала на зем­лю, оплакивая своего возлюбленного, которого теряет для этой жизни, как если бы он уже умер. Он же, словно был лишен к ней жалости — хотя и сожалел о ней — и словно бы слезы жены и огорчение друзей его не трогали — хотя сердце его скорбело - решительно распрощался».⁴⁸

Робер де Клари писал: «Там было множество отцов и ма­терей, сестер и братьев, жен и детей, и все они рыдали о своих любимых».⁴⁹ Трубадур рыцарь Конон Бетюнский пел о своем страхе и боли при расставании с женой и, хотя в стихах царит рыцарский дух, в них прорываются и подлин­ные чувства Конона.

Увы, любовь моя, сколь скорбная разлука

Мне предстоит с прекраснейшей из дам,

Кому когда-либо служили и любили.

Пусть в милосердии своем Господь позволит к ней вернуться

Но покидаю я ее с сердечной мукой...

О, увы! Что молвил я? Ее я не покину!

Пусть я уйду, чтоб Богу послужить,

Но мое сердце остается с ней!⁵⁰

Виллардуэн пишет о «множестве слез, которое, как вы представляете, было пролито от горя при расставании с ро­диной, друзьями и своим народом»⁵¹. Последний крестоно­сец, охваченный скорбью разлуки, разрывается между чув­ством потери и страхом: «Я не позволил себе оглянуться... опасаясь, что сердце мое рванется обратно при взгляде на родной замок и двоих детишек, оставленных там»⁵².

Многие из крестоносцев с севера Франции начали путе­шествие в Венецию в конце весны или начале лета 1202 года. Виллардуэн задержался с отправлением до Троицы (2 июня), что делало назначенную дату отплытия 29 июня совершенно невероятной. В результате своевременно прибывшие в Северную Италию вынуждены были терпеть долгое ожи­дание своих товарищей.⁵³

Крестоносцы двигались по одному из основных торговых маршрутов того времени. По случайному совпадению, Шампань была центром европейской экономики; энергич­ное покровительство торговле привело к возникновению четырех ежегодных ярмарок (в Провансе, Труа, Лагни и Бар-сюр-Об), которые вместе составляли важнейшее ком­мерческое явление средневекового Запада. Эти ярмарки служили местом встречи купцов из Англии, Фландрии, Гер­мании и Северной Италии, равно как и из самой Франции. Необходимость добираться до ярмарок вызвала развитие сети дорог, которыми смогли воспользоваться и крестонос­цы. Для тех, кто шел из Фландрии, дорога вела из Брюгге в Реймс и Шалон, а оттуда — в район крупнейшей из ярма­рок, город Труа. Сразу к югу от Труа пилигримы двигались вдоль участка реки Сены, а затем направлялись по дорогам в Италию. Такой маршрут предоставлял крестоносцам пре­имущества перемещения по хорошим дорогам (впрочем, зимой они представляли собой лишь полностью залитые грязью колеи), где было возможно купить еду, остановить­ся для молитвы и отдыха.

Гораздо более легким путем для перевозки объемистых грузов были реки — так что, вероятно, часть поклажи крес­тоносцы перевозили именно этим путем. Но большая часть армии все же передвигалась верхом, пешком или в повоз­ках, зачастую двигаясь вдоль рек, по которым на лодках пе­ревозилось их имущество. Ниже Шатильон-сюр-Сен доро­га проходила по местности, покрытой густыми лесами, где на торговцев часто нападали грабители. Впрочем, в случае с крестоносцами само количество людей защищало их от ограблений. Там, где Сена переставала быть судоходной, все перемещавшееся по реке снаряжение приходилось перено­сить на сухопутный транспорт. Далее к югу дорога шла по известняковому плато, а затем по возвышенностям и доли­нам до Дижона. Дальше она продолжалась вдоль другой реч­ной артерии — Соны, углубляясь в Бургундию.

Эта дорога пересекала 12 миль обширных владений аб­батства Клюни, которое наряду с Сито было одним из са­мых могущественных и авторитетных религиозных цент­ров средневековой Европы. Часть рыцарей из Северной Франции владела землями, на которых имелись небольшие монастыри клюнийцев, так что они могли воспользоваться возможностью посетить само главное аббатство. Церковь в Клюни была основана в 909 году, перестроена в 1088-м и в последний раз освящена в 1130 году. Величественное стро­ение в 161 ярд длиной веками оставалось крупнейшим на христианском Западе. Ее размеры и великолепие служили образцом для всех религиозных общин. Клюнийцы прослав­ляли Господа богатыми украшениями, роскошными фрес­ками и изысканной скульптурой. Огромные хоры церкви Клюни освещались множеством канделябров, а увенчанный золотой дарохранительницей алтарь сиял драгоценными камнями. В отличие от строгих цистерцианских обителей, клюнийцы не скрывали своего благосостояния и славились долгими службами, а также обильными трапезами и доб­рым вином. Будучи покровителями монастыря и воинами Христа, крестоносцы были встречены с особой благосклон­ностью. Молитва облаченных в черные рясы монахов (тра­диционный цвет их одежд) сопровождала путников на юг. Прежде чем повернуть в Альпы, дорога проходила через Лион и Вьен* (* Вьен — город на юго-западе Франции на реке Роне. (Прим. перев.)). В обычные времена торговцы и путешествен­ники должны были выплачивать традиционную дорожную пошлину местным владетелям, чтобы пройти через Альпы — однако рыцари Христовы освобождались от уплаты таких сборов. Виллардуэн переходил Альпы через перевал Мон-Сени, который ныне закрыт для колесного транспорта с ноября по апрель. Маловероятно, чтобы в Средние века ус­тойчивый поток торговцев и путешественников отваживал­ся двигаться по его крутым обрывистым тропам в течение всего года. Впрочем, летом условия здесь были сравнитель­но неплохими, так что в 1202 году путешествие прошло без проблем.

Завершал переход в Северную Италию головокружи­тельный спуск в сторону Сусы. Через несколько дней, спу­стившись по пологому склону долины Сусы, армия оказа­лась в Турине, на краю земель Бонифация Монферратского. Весьма вероятно, что здесь Балдуин и другие рыцари с севера Франции снова встретились с маркграфом, чтобы обсудить ход экспедиции.

Для того, чтобы добраться сюда из Труа, армии я потра­тила около месяца, преодолев расстояние приблизительно в 340 миль* (* Порядка 550 км. (Прим. ред.)). Отсюда относительно простой путь лежал че­рез Асти, Тортону, Пьяченцу, вдоль реки По, в конце пово­рачивая севернее, к самой Венеции.⁵⁴