ГЛАВА 6

«Казалось, все море трепещет и пламенеет кораблями»

Крестовый поход Венеции и осада Зары, лето и осень 1202 года

Прибывшие в Венецию крестоносцы были теп­ло встречены венецианцами. Горожане продума­ли размещение французов и подготовили для их лагеря участок на острове святого Николая, ко­торый теперь известен как Лидо. Этот длинный (8 миль) плоский песчаный остров располагает­ся к западу от города, примерно в 7,5 милях от площади святого Марка и лишь в полутора ты­сячах футов* (* Чуть менее полукилометра. (Прим. ред.)) от ближайшей точки основного острова — Риальто. Лидо прикрывает от моря центральные острова и сейчас знаменит как ме­сто пляжного отдыха. В XIII веке он был почти полностью пустынным, если не считать монас­тыря святого Николая, основанного в XI веке.

Решение разместить крестоносцев на Лидо демонстрирует продуманное сочетание дипло­матического прагматизма и практичности. Уникальная топография Венеции не давала возможности боль­шинству крестоносцев встать лагерем в пределах самого города или сразу за его границей, а Лидо был ближайшим открытым пространством, на котором могло разместиться такое количество людей. Вместе с тем, окажись крестонос­цы недисциплинированными, как часто бывало в прошлом, они оказались бы в стороне от центра Венеции и могли бы выбраться с острова в больших количествах только на ве­нецианских судах. Другими словами, им было бы сложно представить хозяевам какую-либо угрозу, даже если бы они этого пожелали.

Шло лето, и в городе собиралось все больше крестонос­цев, а их лагеря стали достигать тревожные слухи: часть из тех, кто обещал встретиться в Венеции, предпочла другие пути для достижения Святой Земли. Виллардуэн, ведший переговоры с венецианцами, весьма встревожился, посколь­ку такое развитие событий могло привести к тому, что кре­стоносцы не выполнят обязательства со своей стороны. Они обязались выплатить венецианцам 85 000 марок, рассчиты­вая, что в Венецию прибудут 35 500 человек и 4500 лошадей. Сумма выплат была рассчитана из этой цифры, но при этом являлась фиксированной, так что даже если бы количество прибывших крестоносцев оказалось меньше, ее все равно предстояло выплатить полностью. Но в итоге расценки на каждого человека резко выросли бы, став многим не по си­лам — что, в свою очередь, привело бы руководство к необхо­димости изыскивать дополнительное финансирование.

Маршал был особенно резко настроен против тех, кто, по его представлению, подвел своих товарищей, отказавшись прибыть в Венецию. В его мемуарах приводятся имена лю­дей, которых он считал особо заслуживающими порицания. Являясь одним из тех, кто вел переговоры по Венецианско­му договору 1201 года, он таким образом пытался заодно от­влечь внимание от собственной переоценки количества кре­стоносцев, которые соберутся в Венеции, и убедить потом­ков в том, что не отвечает за этот просчет. Однако в конце лета 1202 года маршал уже опасался, что вместе со своими товарищами сделал огромную ошибку, и крестоносцы со сво­ей стороны не смогут выполнить договор с венецианцами.

У тех, кто предпочел другие пути достижения Святой Земли, были на это вполне серьезные основания. Одна из групп фламандцев, которую возглавлял Жан де Нель, гу­бернатор Брюгге, собиралась выходить из Фландрии, прой­ти по Ла-Маншу, а затем обогнуть Пиренейский полуост­ров — вполне логичное решение, учитывая, что несколько предшествующих экспедиций из Нидерландов на Святую Землю шли именно таким путем. На кораблях Жана шли солдаты, одежда, продовольствие и прочее, предназначен­ное для графа Балдуина и основного фламандского контин­гента с обещанием встретиться «в любом месте, куда, как станет известно, тот отправится».¹ Виллардуэн совершенно неискренне обвинял эту группу в нарушении клятвы и пре­дательстве товарищей, поскольку «они побоялись встре­титься с теми опасностями, на которые отважилась пришед­шие в Венецию».² Когда люди Жана де Неля впоследствии узнали об изменении цели пути, они предпочли не сражать­ся с Константинополем и отправились прямиком на Левант. Крестоносцы из Бургундии и Иль-де-Франса также от­казались от путешествия в Венецию и вместо того отправи­лись из Марселя или из Генуи. Здесь более явно открыва­ется фундаментальная ошибка в рассуждениях Виллардуэна: он не только переоценил общее количество крестоносцев, но и не учел того, что всех участников похода нельзя было загнать в Венецию, они отплывали оттуда, где было удоб­нее. Возможно, ослепленный преимуществами венецианс­кого флота и считая (что не лишено правды) такой путь в Египет оптимальным в военном отношении, Виллардуэн решил, что все воины креста пожелают присоединиться к одному флоту. Но договор с Венецией подписывали только представители Шампани, Фландрии, Блуа и Сен-По. Кроме них, никто из крестоносцев не давал никаких обязательств отправляться из Венеции. Не было также и папской энциклики, предписывавшей такой образ действий, а ни у кого из знати, участвовавшей в экспедиции, не имелось достаточ­ного авторитета, чтобы принудить всех крестоносцев со­браться в верховьях Адриатики.³

Главные руководители, похода, Бонифаций, Балдуин и Людовик, могли поддержать людей, если они сами считали такое действие удачным, однако были не в состоянии заста­вить независимые формирования, как, например, Бургундию, епископа Вальтера Отунского и графа Гюга де Фореза встре­титься на Адриатике. Для этих крестоносцев было гораздо проще спуститься вниз по реке Роне и пересесть на корабль в Марселе, чем путешествовать через всю Северную Италию. Возможно также, что марсельцы предложили перевозку на более выгодных условиях, нежели венецианцы.⁴

Большая часть предыдущих экспедиций крестоносцев перемещалась разрозненно и произвольно, каждый круп­ный контингент самостоятельно выбирал для себя марш­рут в Левант и организовывал перевозку. Иногда такие груп­пы собирались вместе для удобства — или, как в Малой Азии, для безопасности, однако попытка организовать встречу многонациональной армии в Европе была беспре­цедентным действием.

Лето 1202 года шло к концу, и план передвижения еди­ным огромным флотом казался все менее осуществимым.

Ситуация становилась очевидной для всех. Балдуин Фландрский прибыл в Венецию, но Людовик де Блуа и мно­гие другие представители знати все еще не появились.

Известие о том, что многие участники похода решили выйти из других портов, подтвердилось, и когда эта новость стала просачиваться в лагерь, перспектива нехватки людей и денег стала обрисовываться ярче. Те, кто уже собрались в Венеции, созвали совет и пришли к заключению, что хотя бы Людовика необходимо убедить. Возглавляемая Виллардуэном и графом Гуго де Сен-Полем делегация выехала из Венеции в Павию (примерно 150 миль по прямой), чтобы встретить там контингент из Блуа. Попытка невыполнения договора одним из его главных изначальных сторонников была настоящим бедствием, предательством по отношению к товарищам, которая могла бы лишить мужества и всех остальных. Жоффруа и Гуго обвинили Людовика и его спут­ников в недостатке отваги, напомнили об обязательствах пе­ред Святой Землей и разъяснили, что лучшим способом помочь правоверным было бы присоединение к основной армии в Венеции. Такое прямое убеждение сработало, и Людовик со своими людьми согласился отправиться на Адриатику. Однако личное обращение к остальным пред­водителям едва ли было возможно. Виллардуэн сетовал, что многие, как Виллайн де Нейли, которого он характеризовал как «одного из лучших рыцарей мира» — вероятно, та­кая репутация была им получена во время рыцарских тур­ниров, — предпочли отправиться из Пьяченцы к югу, сев на корабли в Апулии, миновав Венецию.⁵

К середине лета 1202 года французы, пересекшие Альпы и достигшие Монферрата и Ломбардии, уже знали о проблемах, с которыми столкнулись их товарищи. Кто-то наверняка под­считал, что крестоносцы в Венеции не смогут выполнить свои обязательства перед дожем, так что идти туда, чтобы попасть в неловкое положение, становилось нежелательным. Учиты­вая отсутствие официального требования направиться в Ве­нецию, не существовало никаких препятствий, из-за которых участники похода могли отказаться от перехода в Южную Италию, а уже оттуда отправиться в Восточное Средиземно­морье без всяких договорных ограничений и финансовых претензий, которые неизменно возникнут на Адриатике у их товарищей. Эти люди оставались воинами креста, преданны­ми выполнению своих обетов и готовыми сражаться за Свя­тую Землю, и их нежелание отправляться в плавание из Ве­неции не делало их предателями общего дела, как бы ни пы­тался уверить нас в этом Виллардуэн.

Несмотря на неблагополучный ход событий, прибытие графа Людовика и его рыцарей обрадовало тех, кто уже ожи­дал в Венеции. Вновь прибывших встретили торжественным пиршеством и разместили на усыпанных ракушками берегах Лидо. Сперва все шло хорошо, и венецианцы орга­низовали рынок, на который поставляли продовольствие для людей и лошадей. Лидеры крестоносцев пересекли го­род, им показали Арсенал и многочисленные частные вер­фи на островах. Французы своими глазами увидели, как люди дожа выполняют условия договора со своей стороны, и были восхищены великолепным флотом, который сози­дался по их просьбе. В «Gesta Innocenti» записано, что «ве­нецианцы подготовили прекрасный флот, подобного кото­рому давно никто не видывал».⁶ Виллардуэн писал: «Флот, который они подготовили, был так прекрасен и хорошо обо­рудован, что никто во всем христианском мире никогда не видывал ничего подобного».⁷ Даже если учесть склонность жителей средневековья к преувеличениям, несомненно, что флот действительно был одним из крупнейших и самым ве­ликолепным из тех, что создавались на христианском За­паде. В «Devastatio Constantinopolitana» сообщается, что он состоял из сорока кораблей, шестидесяти двух галер и ста транспортных судов. Робер де Клари писал, что сам дож лично владел пятьюдесятью галерами.⁸ В письме современ­ника графа Гуго де Сен-Поля упоминается о том, что летом 1203 года Константинополя достигло двести кораблей — а по подсчетам византийца Никиты Хониата на той же ста­дии экспедиции в ней насчитывалось более семидесяти транспортных судов и кораблей для транспортировки ло­шадей, а также порядка шестидесяти галер.⁹

Основываясь на различных источниках, можно прийти к заключению, что флот состоял из примерно двухсот ко­раблей. Флоты предыдущих крестовых походов иногда до­стигали подобной величины — например, войска из Север­ной Европы, завоевавшие в 1147 году Лиссабон, размести­лись на ста шестидесяти кораблях, хотя их размеры были гораздо меньше, нежели у тех, что использовались во время Четвертого крестового похода. Нам неизвестно, к примеру, шли ли в Лиссабон транспорты для перевозки лошадей. Едва ли у этой группы крестоносцев-мореходов были финансовые возможности или опыт, чтобы создать что-либо подобное флоту, собранному в Венеции в 1202 году.

В течение лета крестоносцы продолжали прибывать. 22 июля в Венецию прибыл папский легат кардинал Пьетро Капуано. Он проповедовал на Лидо перед войсками и смог поднять их моральное состояние. В конце июля сюда добрались Гунтер из Пайри и крестоносцы с Верхнего Рейна. 15 августа появился Бонифаций Монферратский. Он яв­лялся номинальным руководителем похода, и его присутствие благоприятно повлияло на всех собравшихся в Вене­ции. Впервые здесь встретились три составные части руководства походом — маркграф, французы и венециан­цы. Это дало возможность наконец-то обсудить планы и стратегию.

Примерно в то же время к берегам Адриатического моря приблизилась германская армия, возглавляемая епископом Конрадом Альберштадстким (Северная Германия) и графом Бертольдом Каценелленбогеном (Средний Рейн). Такое пополнение еще более придало бодрости обосновавшимся на Лидо крестоносцам.¹⁰

Но, несмотря на взрывы оптимизма, суровая реальность ситуации понемногу давала о себе знать. Большая часть тя­желого труда и ресурсов, израсходованных на создание ве­нецианской армады, были потрачены понапрасну. К осени стало очевидно, что собралось слишком мало крестоносцев, Оценки посланников оказались совершенно нелепыми: из обещанных 33 500 человек собралось лишь около 12 000. Виллардуэн писал: «[Флот] состоял из столь огромного количества боевых кораблей, галер и транспортов, что легко мог принять на борт в три раза больше людей, чем собравшаяся армия».¹¹

Часть судов оставалась на верфях, остальные покачивались на якорях, готовые к отплытию. И все же недостаток воинов вынуждал к бездействию десятки кораблей. И для крестоносцев, и для венецианцев такое положение дел было катастрофичным. Крестоносцы столкнулись с унизитель­ной ситуацией невыполненного обещания, а вдобавок дол­жны были найти огромное количество денег. Венецианцы осознали, что их ожидает финансовый кризис и напрасная трата целого года работы. Дандоло должен был действовать. Он созвал руководство крестового похода и напрямик по­требовал причитающиеся ему деньги. Робер де Клари счи­тает, что требование было подкреплено угрозой. Дож вос­кликнул:

«Господа, вы плохо воспользовались нашими силами. Как только ваши вестники заключили со мной сделку, я распорядился прекратить торговлю по всем подчиненным мне землям, чтобы помочь подготовке флота. И вот с тех пор они ждали и не заработали никаких денег за прошед­шие полтора года. Напротив, они оказались в большом убытке. Поэтому мой народ и я хотим, чтобы вы запла­тили нам то, что должны. Если же вы отказываетесь, знайте, что вы останетесь на этом острове до тех пор, пока не заплатите, и едва ли найдете кого-то, кто согла­сился бы поставлять вам воду или продовольствие».¹²

Труд анонимного участника экспедиции «Devastatio Constantinopolitana», созданный неким крестоносцем с Рей­на, представляет печальную картину условий жизни на пу­стынном Лидо. Вынужденные день за днем проводить на плоском песчаном пространстве, истомленные и голодные люди были вынуждены терпеливо ждать решения своих ру­ководителей. Автор подчеркивает страдания бедняков и ощущение, что руководители похода используют их — и французов, и венецианцев — для своих нужд.¹³ Он пишет о взлетевших ценах на продовольствие и сетует на то, что «ве­нецианцев радовало распоряжение о том, что никто из пи­лигримов не сможет покинуть остров... в результате палом­ники, словно пленные, чувствовали себя ниже их во всех от­ношениях».

Ощущение бездеятельности и чувство бессилия, равно как и трудности выживания, показательны для большей части рядовых рыцарей-крестоносцев и свидетельствуют, насколь­ко тяжелы были подобные экспедиции. В «Devastatio» упо­минается и о том, что многие крестоносцы дезертировали, либо вернувшись по домам, либо направившись на юг в Апулию. Среди тех, кто остался, «возникла необыкновенная смер­тность. Живые едва успевали погребать мертвецов».¹⁴ Хотя последнее замечание кажется не очень убедительным, вспыш­ка некого заболевания на Лидо в разгар жаркого лета была вполне возможна. Чувство обиды на откровенно враждебное поведение венецианцев вело недовольных людей к взаимной неприязни, которая несколько недель спустя после осады Зары выльется в открытый конфликт. Другие авторы отме­чают, что некоторым крестоносцам удавалось совершать вы­лазки в Венецию и закупать там продовольствие. Робер де Клари придерживается мнения, что дож продолжал снабжать крестоносцев провизией, поскольку являлся достойнейшим человеком.¹⁵ Разнообразие точек зрения отражает различие опыта свидетелей и лишний раз показывает, что у предста­вителей знати было больше возможностей обеспечить себя, чем у бедняков-пехотинцев.

Требование Дандоло произвести платеж едва ли оказа­лось неожиданностью. Первой реакцией руководителей похода было обращение с просьбой ко всем внести оплату проезда. Однако, словно в подтверждение большой слож­ности сбора средств для подобной экспедиции, многие не сумели внести плату. Возможно, кто-то надеялся, что более состоятельные участники окажут им покровительство (как зачастую происходило во время крестовых походов), или же рассчитывал, что их издержки будут покрыты каким-либо фондом, включая суммы, полученные из папских на­логов.

У людей, столкнувшихся с повседневной необходимос­тью выживания, изначальное очарование крестового похо­да быстро поблекло, а энтузиазм по поводу освобождения Святой Земли все более превращался в отстраненную меч­ту. Кардинал Пьетро Капуано безуспешно пытался воздей­ствовать на венецианцев и убедить их в необходимости сми­риться с действиями крестоносцев. Он делал попытки и к оптимизации экспедиции. Кардинал благоразумно освобо­дил от обетов больных, бедняков, женщин и «всех ослаб­ших», что позволило им вернуться домой без страха под­вергнуться отлучению от церкви.¹⁶ У оставшихся знать со­брала то, что можно было получить — но даже после этого недостача составила более половины условленной суммы. Совершенно очевидно, что требовалось дальнейшее обсуж­дение ситуации.

Французы признавали, что венецианцы по доброй воле выполнили обязательства, принятые со своей стороны, а проблема заключалась именно в крестоносцах. Виллардуэн снова обвинял в нарушении контракта тех, кто не смог прибыть в Венецию: «Вина лежит на тех, кто направился в другие порты».¹⁷ Он решил не обращать внимания на гру­бую переоценку количества крестоносцев и на то, что учас­тникам похода было предоставлено право свободного вы­бора порта отправления. Он наотрез отказывался признать свою вину в оценке количества людей и пытался перело­жить с себя ответственность за чудовищную ошибку.

Не имея достаточного количества денег для уплаты ве­нецианцам, лидеры прохода столкнулись с мрачной перс­пективой крушения экспедиции еще до ее фактического начала. Они страдали из-за нанесенного их чести урона и причитали по поводу непрестанной угрозы Святой Земле. Иные были готовы полностью разорвать контракт с Вене­цией, утверждая, что в качестве частных лиц они уже зап­латили оговоренную сумму за проезд. В случае же, если ве­нецианцы не желают доставлять их в Левант, они могут от­правиться и из любого другого места — либо, как подо­зревал Виллардуэн, просто вернуться домой. Однако боль­шинство собравшихся склонно было продолжать отноше­ния с Венецией: «Лучше отдать все, что имеем, и бедняками отправиться вместе с армией, чем видеть, как она развали­вается, и экспедиция терпит крушение. В свое время Гос­подь воздаст нам за это».¹⁸ Мрачные интонации последней реплики выдают то, что во время написания своего труда Виллардуэн уже знал об итогах экспедиции. По его мнению, разграбление Константинополя было божественным испы­танием готовности людей пожертвовать всеми земными благами ради Его дела, не отступая от обетов крестоносцев.

Руководство экспедиции внимательно исследовало дос­тупные финансы, пытаясь преодолеть пропасть между со­бранной суммой и долгом дожу. Золотые и серебряные со­суды, кувшины, блюда и столовые приборы были собраны и отправлены во дворец Дандоло в уплату долга. Несмотря на то, что часть знати залезла в долги, крестоносцам по-пре­жнему не хватало денег. По данным Виллардуэна недоста­ча составляла 34 000 марок, по данным Робера де Клари — 36 000 из общей суммы в 85 000 марок, и никаких способов набрать их крестоносцы более не видели.¹⁹

Однако крестоносцы не учли изобретательности дожа Дандоло. По сведениям Робера де Клари, он уже вложил значительную часть оплаты в создание и оснащение флота, потребовав от венецианцев прекращения торговых опера­ций более, чем на год — с вытекающими финансовыми по­следствиями. Как глава своего народа во время первых пе­реговоров, Дандоло был обязан не допустить финансового проигрыша Венеции. Разумеется, на него оказывалось ко­лоссальное давление, направленное на сохранение городс­кой казны. Он прекрасно знал масштабы вложений во флот, созданный для крестоносцев. Кроме того, дож был челове­ком гордым и не мог позволить оставить о себе память как о правителе, приведшем город к банкротству.

Являясь осторожным политиком, Дандоло мог оценить широкую дипломатическую обстановку. Он понимал, что если венецианцы получат оплату, но не отвезут крестонос­цев на Святую Землю из-за недостачи средств, то вызовут этим всеобщую неприязнь по всему христианскому Западу. Вдобавок он бы привел в ярость стоящую на его пороге армию крестоносцев. Такой вариант был совершенно непри­емлем. Крестовый поход должен был свершиться — то есть дожу необходимо было найти способ, при котором кресто­носцы выплатили бы все сполна.

И Дандоло выдвинул предложение. Его прагматический план, несомненно, служивший процветанию Венеции, все же шел вразрез с глубинной мотивацией крестоносцев и вселял серьезное беспокойство в сердца преданных хрис­тианскому делу. Дандоло предложил разрешить кризис пу­тем совместного нападения венецианцев и крестоносцев на город Зару* (* Ныне Задар в Хорватии. (Прим. ред.)) на побережье Далмации, расположенный при­мерно в 165 милях к юго-востоку от Венеции.

Установление контроля над Зарой было давней целью венецианцев, а сейчас представилась великолепная возмож­ность для утверждения здесь своей власти. Дож решил, что оплата долга может быть отложена, а впоследствии, буде на то Господня воля, крестоносцы смогут получить деньги в качестве добычи.²⁰ Как бы то ни было, уже стоял сентябрь, то есть время для безопасного перехода в Египет было упу­щено. Отклонение в сторону Зары позволит, по крайней мере, начать кампанию и вывезти людей из Венеции.

Хотя предложение Дандоло казалось в некотором отно­шении довольно простым, в нем заключалась зловещая ловушка: Зара была христианским городом, находившим­ся в то же время под юрисдикцией венгерского короля Эмико (1196-1204 годы правления). И, что еще хуже — Эмико также был крестоносцем, то есть формально добивался той же цели, что и собравшиеся в Венеции. Таким образом, Дан­доло просил крестоносцев направить свою энергию против христианского города и, что еще важнее, против человека, чьи земли находились под защитой папы (это правило рас­пространялось на земли крестоносцев).

Пытались ли венецианцы добиться выгод за чужой счет — или изобретательно нашли способ продолжения крестового похода? Ответом, вероятно, являются оба варианта — хотя, когда кампания уже началась, большинству крестоносцев с трудом удалось смириться с таким сочетанием.

Руководители крестового похода обсудили предложение и, по информации Робера де Клари, из страха перед негативной реакцией войска решили не открывать план похода на Зару рядовым крестоносцам. Они просто объявили о том, что выплата долга венецианцам откладывается и будет продолжена «из первой добычи, которую вы получите», так что экспедиция наконец готова к выступлению.²¹ Все были обрадованы и, торжественно запалив факелы, обошли вокруг лагеря, неся их на концах копий, не скрывая радости.

Описывая решение отправиться в Зару, Виллардуэн сообщает о некоем изначальном расхождении во взглядах. Часть руководства потребовала роспуска армии, но этот: раскол был быстро преодолен, и соглашение о походе на Зару было достигнуто довольно легко.²² Когда же план нападения на город стал известен, он вызвал серьезный разлад в среде крестоносцев и продемонстрировал открытое  неповиновение папству.

Город Зара был богатым и независимым торговым центром, обреченным существовать в экономической тени Венеции. Автор «Деяний епископа Альберштадтского» описывал его так: «Зара, разумеется, чрезвычайно богатый город... он расположен у моря. Он надлежащим образом укреплен прекрасными стенами и удивительно высокими башнями».²³

Много раз в течение XII века город пытался выйти из-под влияния могущественного северного соседа. Периодически находясь под владычеством Венеции, купцы Зары получали в ней те же привилегии, что и местные торговцы. Однако дозорные галеры гарантировали, что Зара направляет товары через Венецию, а не занимается свободной торговлей с другими портами, так что все налоги оказывались в казне дожей. Кроме того, Зара была важна как поставщик значительной доли древесины, столь необходимой при со­здании венецианского флота. Леса Далмации служили ис­точником первоклассного дуба — по контрасту с крайней нехваткой к этому времени подобного материала в регионе Венето. Однако в 1181 году жители Зары освободились от власти Венеции, а шестью годами позже заключили согла­шение с венгерским королем Белой III (1173-1196 годы правления), перейдя под его покровительство. Три венеци­анских нападения на город потерпели неудачу. И вот в 1202 году дожу представилась невероятно заманчивая возмож­ность сокрушить мятежного соседа и подавить возможный источник беспорядков на время его отсутствия для участия в крестовом походе.

Примерно в то же время, когда было выдвинуто предло­жение, дож еще крепче связал себя с движением крестонос­цев — по иронии судьбы, как раз в тот момент, когда соби­рался напасть на христианский город. Он созвал в собор святого Марка самых выдающихся горожан Венеции и ру­ководство крестового похода. Там перед началом мессы он поднялся на ступени кафедры и, встав под огромным цент­ральным куполом, обратился к собравшимся.

Вплоть до этого момента Дандоло был коммерческим под­рядчиком, ответственным за транспортировку крестоносцев и действующим исключительно в качестве бизнесмена. Од­нако в плане общественного и религиозного положения он стремился к большему. Отец, дед и дядя Дандоло принима­ли участие в крестовом походе 1122-1124 годов, а теперь и он, вместе с французской знатью, потомственными кресто­носцами, желал вступить в ряды воинов Христовых. Дож осознавал свои физические немощи, которые могли оказаться преградой для любого человека его возраста и состояния здо­ровья. «Я стар, слаб и нуждаюсь в отдыхе, и здоровье мое пошатнулось», — сказал он, но все же просил, чтобы ему было дозволено принять крест, чтобы «защищать и направлять» венецианцев.²⁴ Собравшиеся криками выказали свое одобрение: «Просим тебя ради Христова имени принять крест».

Здесь имелся и практический политический аспект: Энрико удостоверился в том, что горожане одобрили выбор его сына Ренье в качестве регента, что утверждало династию Дандоло у власти во втором поколении. Получив га­рантии преемственности правления — и, разумеется, поло­жения собственной семьи — старик дал свести себя с ка­федры к высокому алтарю под восточным куполом собора. Там он опустился на колени и, прежде чем передать стоящему рядом священнослужителю свой полотняный головной убор, разразился слезами. Возможно, в знак признания его статуса было допущено отклонение от традиций, и крест был прикреплен к головному убору, а не к плечу.

Дандоло хотел, чтобы все видели в нем крестоносца — а это, в свою очередь, вдохновило многих горожан также при­соединиться к движению. Такое духовное обязательство теснее сплотило итальянцев и французов и помогло укрепить общность целей, что в течение нескольких последующих лет придавало силы крестовому походу. Виллардуэн отмечал: «Глубоко тронутые, наши [люди] с радостью смотрели на то, как дож принимает крест, весьма проникшись уважением к отваге и мудрости этого достойного старца».²⁵ Тем крестоносцам, кто сомневался в искренности намерений венецианцев, был предъявлено убедительное доказательство его религиозных устремлений.

Между тем многие крестоносцы еще должны были примириться с перспективой кампании в Заре, и чем больше он думали о ней, тем меньше нравилось им подобное решений. Случай нападения крестового воинства на христианские земли не был чем-то новым. В 1107-1108 годах Боэмунд Антиохийский при поддержке папы римского Пасхалия II организовал экспедицию против греков²⁶. Сравнительно недавно (в 1191 году) Ричард Львиное Сердце захватил Кипр у Исаака Дуки Комнина, отступника из византийской династии, что не вызвало на Западе особого беспокойства. Основ­ным различием между этими событиями и венецианским планом было то, что Зара была городом католическим. Оса­да города, подчиненного крестоносцу (в данном случае — королю Эмико Венгерскому), означала нарушение папского обещания охранять собственность принявших крест. Следо­вательно, для нападающих возникала перспектива отлуче­ния от церкви. Судя по всему, информация о намеченной цели просочилась в войска, что вызвало недовольный ропот.

Но на данном этапе неприязнь еще клокотала под повер­хностью и не помешала окончательным приготовлениям к отплытию. Лошади крестоносцев были заведены в стойла под палубами, а двери законопачены. Виллардуэн отмечает, что на корабли было погружено более трехсот осадных машин, а также оснащение и материал для создания башен и лестниц. Это может служить дополнительным доказательством того, что венецианцы тщательно готовили флот для вторжения в Египет и штурма Александрии. Наконец в начале октября огромный венецианский флот вышел в море — крестовый поход действительно отправился в путь. После долгих обес­силивающих месяцев на Лидо настоящая деятельность на­сытила священное воинство новой энергией.

Рассказы свидетелей убеждают, что представившееся зре­лище отплывшего флота было великолепным и ярким — дви­жущийся калейдоскоп узоров. Путь флоту прокладывала багряная галера Дандоло, на которой под парчовым наве­сом укрывался сам дож. Рядом с ним стояло четверо труба­чей, а над галерой развевался стяг святого Марка с изобра­жением крылатого льва. С остальных судов несся непрес­танный барабанный бой. У каждого из знатных кресто­носцев был собственный корабль, Балдуин, Людовик, Гуго, Жоффруа, Мартин де Пайри, Конрад Альберштадтский стояли на надстройках, окруженные своими людьми. Каж­дый нес знак креста: традиционно красного цвета у фран­цузов, зеленого — у фламандцев. Свои ярко украшенные фамильными цветами щиты рыцари развесили по бортам кораблей, а знамена привязали к верхушкам мачт. Слепя­щая глаза сумятица флагов и вымпелов трепетала под осен­ним бризом.

Робер де Клари сообщил, что при отправлении звучала сотня пар серебряных и медных труб, и он был поражен гро­хотом больших и маленьких барабанов и прочих инстру­ментов. Их шум привел в возбуждение крестоносцев, мно­жество ярких красок и военной атрибутики воодушевили всех, вселив твердую уверенность в победе и заставив пред­вкушать битву. Пилигримы (по описанию Робера) обрати­лись к священникам с просьбой подняться на носовые баш­ни, дружно подхватив гимн «Veni creator spiritus», который традиционно ассоциировался с крестовыми походами. Текст песни начинался словами «Прииди, Дух Святой, вдохнови наши души и зажги в нас божественное пламя».²⁷ Никто не мог сдержать слез, поняв, что великое событие уже проис­ходит. Медленно скользили корабли от раскинувшегося на островах города, служившего им приютом несколько про­шедших месяцев, направляясь в Адриатическое море. Свя­щенная война началась.

Когда флот вышел в море, корабли стали распускать па­руса, словно множество гусениц, сбрасывающих коконы и превращающихся в бабочек. Робер де Клари описывал это зрелище как «прекраснейшее из всего, что представало гла­зам с сотворения мира».²⁸ Он писал, что «казалось, будто все море трепещет и пламенеет кораблями». Кроме того, из-под его пера рвется ощущение могущества, почти неуправ­ляемой силы, передавая волнение, охватившее армию хри­стиан.

Однако нельзя сказать, чтобы все прошло гладко. «Вио­ла», одно из самых крупных транспортных судов, затонула. Несколько человек из французской знати не смогли под­няться на борт из-за состояния здоровья, а одна из групп, возглавляемая Стефаном де Перше, предпочла отправить­ся в Апулию, откуда весной 1203 года отплыла на Левант. Но еще более важно — Бонифаций Монферратский что у него дома возникло срочное дело, требующее его при­сутствия, и пообещал присоединиться к армии, как только сможет. Таким искусным маневром он избежал участия в нападении на Зару, что позволило ему сохранить хорошие отношения с папой римским.

Отправившись из Венеции на восток, крестоносцы про­шли мимо городов Триест и Муглия, обеспечив их подчи­нение.²⁹ В сущности, флот обошел вдоль всего побережья северо-восточной Адриатики, демонстрируя могущество крестового похода, чтобы утвердить владычество Венеции в регионе. Он принудил Истрию. Далмацию и Славонию выплатить дань, а затем бросил якоря в Поле. Там кресто­носцы сошли на берег, чтобы пополнить запасы воды и про­довольствия, прежде чем двинуться к Заре, куда прибыли в день святого Мартина, 11 ноября 1202 года.

К этому времени жители Зары уже знали о намерениях венецианцев. Шпионы в средневековом мире кишели по­всюду, так что, едва план стал известен крестоносцам, ста­ло неизбежно, что достаточно скоро информация доберет­ся и до Зары. Жители города подготовились к защите.

Тем временем в Риме папа Иннокентий получил извес­тия о тревожном развитии событий от своего представите­ля в крестовом походе, кардинала Пьетро Капуано, кото­рый в конце осени перебрался из Венеции к папскому дво­ру. Пьетро попытался убедить дожа перевезти крестоносцев в Александрию, как было решено изначально. Но ему не удалось уговорить простить невыплаченную сумму. Карди­нал был расположен к крестоносцам и прекрасно понимал, с какой ужасной дилеммой они столкнулись. Но для него, по крайней мере, было важнее всего, чтобы поход хотя бы начался. Епископ Конрад Альберштадтский поинтересовал­ся мнением Пьетро на этот счет и услышал недвусмыслен­ное заявление: «Его святейшество предпочитает наблюдать неподобающие действия, нежели лицезреть полный провал кампании».³⁰ По существу, Пьетро одобрил нападение на Зару.

Но у папы римского на этот счет было другое мнение, и можно только представить себе ледяной прием, оказанный легату, который принес известие о таком изменении направ­ления движения и о его целях. Иннокентий был глубоко взволнован подобным оборотом событий. Он написал пись­мо (ныне оно утрачено), в котором категорически запрещал нападение на город под страхом отлучения от церкви. В бо­лее поздних письмах он ссылался на

«Строгий запрет вам [крестоносцам] пытаться вторгнуться или нарушить границы христианских вла­дений, если только они не создают злостных препятствий на вашем пути. Может возникнуть и непредвиденная не­обходимость, которая позволит вам действовать иначе, согласовываясъ с указаниями нашего легата. [Это посла­ние] должно было отвратить вас от столь нечестивого плана».³¹

В «Gesta Innocenti» приводится текст сходного послания. Но папа не предвидел, что его легат одобрит подобные дей­ствия.

Угрозой отлучения от церкви Иннокентий употребил са­мое сильное из имеющихся в его руках средств. Отлучение означало полное исключение их из христианской общины, так что отлученный не мог причащаться и вообще участво­вать в церковных службах. Таким образом человек подвер­гался не просто остракизму, но своего рода проклятию, и это было самым страшным в представлении средневеково­го жителя. То, что Иннокентий указал на такую возмож­ность, явно указывает на его ужас перед возникшей ситуа­цией. Аббат Петр из Люцедио переправил послание папы в Зару, куда оно прибыло как раз в тот момент, когда крестоносцы расположились лагерем под крепостными стенами.

Когда флот достиг Зары, жители города закрыли ворота и полностью вооружились, однако они хорошо понимали, что практически не имеют никаких шансов противостоять армии крестоносцев. 12 ноября они отправили видных пред­ставителей города в качестве послов к дожу с предложени­ем сдать город и все имущество, если им сохранят жизнь. Дандоло рассудительно заявил, что не может согласиться на такие условия, не обсудив их предварительно с руково­дителями крестового похода. Это можно счесть признаком нежелания дожа показаться в глазах товарищей сторонни­ком самовольных решений. Несмотря на то, что осада Зары явно была идеей венецианцев, Дандоло старался вести себя предусмотрительно. Однако внутри лагеря французов воз­никла устрашающая трещина.

Группа родовитых дворян, возглавляемая Симоном де Монфором, была настроена против кампании и делала по­пытки отказаться от осады. Пока многие видные крестонос­цы совещались с Дандоло, сторонники Симона отважно на­чали действовать. Они направились к посланцам Зары и заявили, что говорят от имени всех французских крестонос­цев. Спросив, почему жители собираются сдаться, если им придется сражаться только с венецианцами, они пообеща­ли, что французы не присоединятся к нападающим. «Вам нечего опасаться их [французов]», — уверили посланцев сторонники Симона, согласно сведениям Виллардуэна. Послы попросили публично повторить услышанное, и выб­ранный посланником Робер де Бове направился в город, где произнес ту же речь. Уверившись, что все крестоносцы на­ходятся в разладе с венецианцами, жители Зары решили прервать переговоры с осаждающими.

В это же время дож обратился к большинству кресто­носных лидеров, и те вынудили его принять соглашение Зары. Но когда Дандоло вместе с своими советниками при­шел в шатер, где должны были ждать посланцы из города, их уже не оказалось. Жители Зары не могли знать, что они имели дело лишь с небольшой частью французской знати, и Робер де Бове не мог выступать от имени всех французов.

Такой раскол среди крестоносцев привел Дандоло в ярость. В конце концов, он изо всех сил старался сохранить всеобщее участие в принятии решений. И все же ситуация ухудшалась. Вмешательство Гюи, аббата-цистерцианца из Во-Серне (монастыря, расположенного в 22 милях к юго-западу от Парижа), лишь подлило масла в огонь. Гюи был сторонником Симона де Монфора. Каким-то образом ему удалось получить письмо, отправленное папой, в котором понтифик недвусмысленно запрещал нападение на Зару, угрожая несогласным отлучением от церкви.

Это была политическая и эмоциональная бомба. Аббат зачитал собравшимся письмо папы Иннокентия и заявил: «Господа, именем римского папы я запрещаю вам нападение на город. В нем живут христиане, а на каждого из вас возло­жен знак креста».³² В послании все было очевидно — армия не должна была осаждать принадлежащий крестоносцу го­род.

Однако для дожа такой приказ значил меньше, нежели священный договор между его народом и французами. Пос­ле провозглашения папского послания Дандоло пришел в ярость. Не говоря уже о финансовом вопросе, жители Зары в прошлом причинили венецианцам много вреда и заслу­живают отмщения. Робер де Клари приписывает ему такую фразу: «Господа, знайте, что я не отступлюсь ни за что, даже ради святейшего [папы римского]».³³ Он обратился к лиде­рам экспедиции с просьбой о поддержке: «Вы обещали мне помочь мне завоевать [Зару], и теперь я призываю вас выполнить свое обещание».³¹ Французы оказались перед ужас­ным выбором: не подчиниться папе и быть отлученными от церкви — или отказаться помочь Дандоло, рискуя момен­тальным крушением крестового похода.

Между дожем и Симоном де Монфором разразился оже­сточенный спор. Пьер де Во-Серне, племянник аббата Гюи, писал, что венецианцы угрожали его дяде, и графу Симону пришлось вмешаться, чтобы не дать людям дожа убить Гюи.³³ Симон уже продемонстрировал свое неудовольствие, отведя своих людей от стен города, а теперь заявил: «Я при­шел сюда не для того, чтобы истреблять христиан». Он говорил о том, что нельзя причинить урон жителям города, и пообещал, что «они не пострадают от его людей». Он при­нял решение и покинул лагерь.

Крестовый поход все более распадался на части. Первый раскол возник, когда отдельные группы предпочли Вене­ции другие порты отправления. Произошедшее в Заре было вторым, гораздо более существенным расколом в деле свя­щенной войны. Предыдущие кампании крестоносцев, на­пример, Первый крестовый поход или осада Лиссабона в 1147 году (во время Второго крестового похода), в значи­тельной мере были обязаны успехом полному единодушию всех участников. В 1202 году столь драгоценное и жизнен­но важное качество священного воинства стремительно ис­чезало. Отъезд Симона повлиял на духовное и практичес­кое состояние похода, поскольку проявил тревогу по пово­ду незаконности нападения на христианский город и лишил армию заметного количества рыцарей. Оставшиеся кресто­носцы оказались еще более подвержены давлению внешних партий, предлагавших военную поддержку в обмен на воз­можность воздействия на направление крестового похода.

Действия Робера де Буве и Симона де Монфора не толь­ко разозлили венецианцев, но и привели в смущение фран­цузов. Дав слово дожу помочь в осаде города, они чувство­вали, что в случае отказа от участия в нападении их честь будет поругана. Так, в результате сложных манипуляций руководство крестового похода преднамеренно предпочло утаить от основной части армии папское послание (только знати было известно его содержание) и начать нападение на город. Практическая целесообразность явственно востор­жествовала над суровой церковной теорией.

Осада Зары началась 13 ноября 1202 года. Защитники свесили со стен кресты в тщетной надежде усовестить ос­тавшихся крестоносцев, но это не привело ни к какому ре­зультату. Воины лишь сомкнули ряды. Множество людей и созданных в Венеции устройств уже было спущено с кораблей. Крестоносцы развернули строй осадных орудий, включая баллисты и камнеметные орудия — petrary, кото­рые начали постоянную бомбардировку стен и башен Зары камнями и снарядами.

К сожалению, среди средневековых авторов нет единого мнения относительно перечня и описания этих устройств. В Древнем Риме была известна баллиста «mangana» — уст­ройство, действовавшее за счет сил скручивания, с исполь­зованием единственного рычага, нижний конец которого был продет в горизонтально закрепленный пучок жил. Ры­чаг оттягивали назад, закручивая жилы; будучи освобож­ден, он ударялся о перекладину-траверс, а камень из чаши на его конце летел дальше. И все же принято считать, что к концу XII века основной формой осадных машин стала рычажная артиллерия. Эти устройства впервые возникли в Китае и появились в Европе в IX веке через арабов. Они представляли собой длинный рычаг, укрепленный на двух опорах. Группа людей сгибала один конец, в результате чего после отпускания он возвращался в исходное положение, выкидывая из чаши снаряд. Вероятно, таким образом мож­но было метнуть камень весом в 33 фунта примерно на 400 футов* (* То есть снаряд весом в 15 кг на 120 метров. Такое устройство называлось фрондибулой. (Прим. ред.)). Разумеется, подобная мощь едва ли могла оказать серьезное воздействие на прочные крепостные стены, хотя с помощью таких орудий можно было поражать уязвимые проходы и разрушать деревянные конструкции — например, навесные галереи для стрелков. Их можно было использо­вать для поражения солдат и создания серьезных разруше­ний в городе, которые отвлекали бы обороняющиеся войс­ка. Petrary, вероятно, являлись увеличенным вариантом та­кой же машины, разработанной для использования против крепостных стен, тогда как баллисту скорее могли применять против пехоты.³⁶

Прибыв в Зару, флот крестоносцев прорвался сквозь цепь, натянутую через вход в бухту (она служила в качестве ворот в порт). Это позволило придвинуть корабли под стены и прямо на них установить осадные лестницы. В «Devastatio Constantinopolitana» отмечается: «Они осадили Зару со всех сторон, с суши и моря. Было поставлено более 150 машин и баллист, а также лестницы, деревянные башни и бесчислен­ные прочие приспособления».³⁷

В течение пяти дней крестоносцы пытались ворваться в город, обстреливая его, стараясь штурмовать крепостные стены, однако результата почти не было. Потому было ре­шено применить самое эффективное из средневековых осад­ных орудий — мину. Создание мины было опасным и слож­ным делом. Обычно оно начиналось с отрытия нескольких подземных ходов по направлению к стенам осажденного города или крепости. Сложность организации подкопа за­висела от типа почвы. Болотистые или насыщенные грун­товыми водами земли представляли естественную защиту от мин. При более благоприятных грунтах выкопанный про­ход укреплялся деревянными сваями. Когда по расчетам подкоп оказывался под крепостными стенами, его конец начиняли хворостом и взрывчатыми материалами и поджи­гали. Следовавший взрыв и пожар уничтожали и подкоп, и стены над ним, создавая брешь, в которую могли ворваться нападающие.

В эпоху средневековья эту методику использовали му­сульмане и христиане: при осаде Лиссабона в 1147 году кре­стоносцы соорудили целую систему подкопов. В труде од­ного из очевидцев, озаглавленном «Захват Лиссабона», от­мечено:

«Тогда крестоносцы стали рыть подкоп под стенами крепости. Этот подкоп имел пять входов и простирался на глубину сорока локтей* (* Около 20 метров. (Прим. ред.)) от входа. Работы были завер­шены за месяц... Когда подкоп был подведен под стены, заполнен горючим материалом и подожжен, на рассвете той же ночи около тридцати локтей стены обрушилось на землю. Тогда мусульмане, охранявшие ее, разразились скорбными воплями, что труды их теперь пропали, и на­ступающий день станет для них последним».³⁸

Тремя годами ранее мусульманин Зенги, правитель Алеппо, с помощью мины проложил путь в христианский город Эдессу в северной Сирии. В 1202 году жители Зары осознавали смертельную опасность подобного оружия и вновь предложили сдачу на первоначальных условиях.

24 ноября город распахнул ворота и, как бывало почти все­гда при осадах в средние века, победители поделили трофеи. Крестоносцы пообещали сохранить жизнь горожанам, но это не помешало им обшарить весь город. В одной из городских церквей сохранялись мощи святого Хризогонуса. По иронии судьбы, его праздник приходился как раз на 24 ноября — но, к огорчению жителей города, он не оказал им божественно­го покровительства.³⁹ Гунтер из Пайри заявляет, что Зара пала без кровопролития. С другой стороны, папа Иннокен­тий обвинил крестоносцев в убийстве горожан во время осады.⁴⁰

После падения Зары экспедиция должна была сделать передышку. Дандоло указал на особенности местного мо­реплавания. Уже наступала зима, и продолжать движение было невозможно. Как бы то ни было, но Зара оказалась богатым городом, способным обеспечить экспедицию необ­ходимыми припасами. Люди дожа заняли половину принад­лежащей городу ближайшей гавани, французы — осталь­ную часть, и каждая группа заняла для своих предводите­лей лучшие здания в городе.

В конце 1202 года Дандоло мог с некоторым удовлетво­рением заметить, что усмирил непокорного соседа. Его товарищей по крестовому походу обуревали более сложные чувства. Их великое предприятие споткнулось о целый ряд препятствий: потеря Тибо Шампанского; едва не вылившийся в катастрофу недостаток людей в Венеции; а теперь — небольшой успех экспедиции, все еще находящейся на севере Адриатики. С другой стороны, на месте Тибо ока­зался весьма авторитетный человек, экспедиция продолжа­лась, она была великолепно оснащена и уже подтвердила свою военную действенность. Однако все эти мысли теря­лись перед страхом относительно реакции папы римского, когда он узнает о падении Зары.

Руководители похода вскоре тоже проявили озабочен­ность. Они написали папе римскому послание в надежде, что он освободит их от церковной анафемы. Впрочем, та­кой исход событий казался маловероятным, поскольку го­род уже был взят, и крестоносцы не собирались оставлять его, как бы ни распорядился Иннокентий. И все же посоль­ство в Рим являлось способом успокоить массу воинов, ко­торые наверняка ответили бы волной гнева и ярости после публичного объявления отлучения от церкви.

Разграбление Зары не означало, что вожди крестонос­цев полностью забыли о духовном аспекте их предприятия. Самый факт участия в крестовом походе уже ясно проде­монстрировал их религиозную искренность. Но попытки примирить набожность с необходимостью любой ценой выплатить долги были слишком сложны для понимания простых рыцарей.

Посольство состояло из четырех человек — епископа Нивело Суассонского, Жана де Нойена, клирика, служившего секретарем графа Балдуина, а также Робера де Бове и Жана Де Физа. В декабре 1202 года оно направилось в Рим испра­шивать прощения за действия крестоносцев. Венецианцы не стали направлять своего представителя, считая, что не сделали ничего дурного — и стало быть, не подлежат ни­какому наказанию. Дандоло разъяснил такую позицию в по­слании, которое отправил папе. По его мнению, нападение спровоцировали сами горожане Зары, которые нарушили фе­одальную присягу Венеции. Дандоло удивлялся и недоумевал, как папа мог доверить защиту города такому человеку, как Эмико, который носил крест из неискренних побуждений. Он писал, что король принял крест «только для того, чтобы носить его, даже не пытаясь совершить хотя бы паломни­чество, для которого паломники обычно принимают крест, но чтобы позариться на чужие владения и преступно удер­живать их».⁴¹ Дож знал, что в 1200 году Эмико принял крест в основном для того, чтобы использовать его для прикры­тия во время гражданской войны с братом Андреем, и в са­мом деле не имел особых намерений когда-либо отправиться в Святую Землю. Оглядываясь назад, можно принять та­кую точку зрения — но нельзя сказать, что она нашла ка­кое-либо понимание в Риме.

Гунтер из Пайри отмечает, что аббат Мартин присоеди­нился к посланцам как неофициальный представитель не­мецких крестоносцев. Гунтер оставил описание мыслей аббата относительно этого времени. Отчасти оно кажется по­пыткой доказать непричастность Мартина к событиям в Заре, но вместе с тем представляет глубокую озабоченность аббата направлением, которое принял крестовый поход:

«Когда Мартин понял, что не только дело Креста по­грязло в отсрочках, но вся армия принуждена пролить христианскую кровь, он не мог решить, куда обернуться и что нужно сделать. Он был поражен ужасом и, имея множество различных вариантов выбора, которые его не устраивали, склонился к тому, который в сложившейся ситуации казался лучшим».⁴²

Ощущение загнанного в угол человека, который не мо­жет следовать своей воле, преследовало аббата. Девятнад­цатью месяцами раньше он пылал религиозным огнем, уве­щевая жителей Базеля помочь в освобождении Святой Зем­ли. Эта утрата смысла бытия у человека, воодушевившего сотни других принять крест, показывает, как жестокая реальность Четвертого крестового похода вступила в противоречие с возвышенными идеалами, с которых начиналась экспедиция. Мартин был в таком смятении, что попытался отойти от крестового похода. Он направился к кардиналу Пьетро Капуано и попросил его освободить от клятвы и позволить вернуться в свою обитель. Кардинал упрекнул его в слабости и запретил возвращаться домой до заверше­ния паломничества.

Некоторые крестоносцы уже уезжали из Венеции в Рим, чтобы получить аналогичное освобождение от обета. Ин­нокентий против своей воли обещал освободить их при ус­ловии, что клятва лишь будет отложена на несколько лет. Большая часть из этих воинов была небогата, и их отсут­ствие не могло оказать особого воздействия на экспедицию. Однако Гунтер из Пайри замечал, что «это отступничество... остужало рьяный пыл» тех, кто еще собирался присоеди­ниться к походу, и влияло на дух оставшихся.⁴³

Разрешить покинуть экспедицию столь заметному чело­веку, как аббат Мартин, было нельзя. Пытаясь теснее свя­зать его с крестовым походом, Капуано утвердил его в роли духовного наставника немецких крестоносцев и благосло­вил аббата оставаться среди солдат, постоянно удерживая их от пролития христианской крови. Мартин был опечален этим отказом — но, как замечает Гунтер, заставил себя сле­довать обету и выполнять новое поручение:

Как стенал Мартин, когда не получил разрешения на отъезд,

Кто может представить себе, кто поверит моим описаниям?

Он стоит в нерешительности. Человек благочестивый, стоит он

с разбитым сердцем.

Грудь его стеснена от боли, и он не желает продолжать поход.

Будучи вынужден, он опасается за себя и своих товарищей.

Он боится за себя и свой народ, чтобы не участвовать в делах

нечестивых.

Но покоряется и страдает, чтобы исполнить свой обет.

Он обещает продолжить.

Едва ли это лучший образ действий, но его сердце больше не здесь.⁴⁴

А в Заре среди крестоносцев, устроившихся на зиму, возникли проблемы. В случае успешной осады среди победителей часто случались конфликты. Как правило, они отража­ли долгое трение между группами представителей из раз­личных регионов. Так современные футбольные фанаты сбиваются в группы для того, чтобы противостоять анало­гичным группировкам из других городов. Но возникшие в Заре проблемы были другого рода. Спустя лишь три дня после покорения города вспыхнула яростная драка между венецианцами и теми, кого Робер де Клари называет «мень­шими» французами. Причиной была не какая-то старая вражда, а скорее пререкания из-за дележа трофеев — наследие споров о плате за доставку по морю и относительная бедность французов.

Стоимость морского проезда нанесла серьезный ущерб кошелькам большинства рядовых крестоносцев. Более того, как мы уже видели, нобли попытались потребовать с них дополнительной оплаты, чтобы покрыть недостаток денег из-за нехватки прибывших в Венецию людей. Для простых солдат разграбление города предоставляло редкую возмож­ность добыть денег и вернуть уже потраченные крупные суммы.

То, что Зара была христианским городом, глубоко забо­тило часть крестоносцев — но к концу ноября город был по­корен, было ли то справедливо или нет. Но противостояв­шая партия (в данном случае — венецианцы) пыталась при­своить себе всю столь необходимую добычу. А поскольку ее и так считали богатой и жадной, люди решили постоять за свои трофеи.

Ранним вечером 27 ноября между французами и венецианцами разгорелся спор. Конфликт скоро охватил весь город. Начавшись как небольшая перебранка, он перерос в настоящую войну. Бойцы схватились за оружие, на улицах раздался звон мечей, хлопки арбалетов, крики раненых и умирающих. Столкнувшись с нарушением порядка, лиде­ры похода вынуждены были вмешаться в происходящее. Балдуин и Людовик облачились в полные доспехи и ринулись в схватку, пытаясь прекратить ее. Но беспорядок был таким ужасающим, что, словно лесной пожар, потушенный на одном участке, он снова вспыхивал на другом. Схватки продолжались всю ночь, пока солдаты в конце концов не утомились. Лишь тогда все начало успокаиваться.

К счастью, город не был сожжен дотла — а при подоб­ных беспорядках вероятность возникновения пожара все­гда была очень высока. И венецианцы, и французы понес­ли потери. Представитель фламандских ноблей Жиль де Ландаст был ранен в глаз и позже скончался от этой раны. Много было потерь среди рядовых крестоносцев. «Devastatio Constantinopolitana» приводит цифру в сто погибших.⁴⁵ В пос­ледующие дни и дож, и французская знать старались прими­рить обе группировки и ликвидировать сам источник конф­ликта. Виллардуэн считал происшедшее настолько значи­тельным, что «армии едва удалось избежать полного уничто­жения».⁴⁶ И все же Балдуину, Людовику и дожу Дандоло удалось, судя по всему, в достаточной мере успокоить лю­дей, поскольку Робер де Клари писал, что «они установили столь прочный мир, что между ними никогда больше не воз­никало недоброжелательства».⁴⁷

Прежде чем послы от крестоносцев достигли Рима, в Зару прибыло послание от папы римского. Иннокентий, узнав о захвате города, был опечален и рассержен ходом событий. В письме вполне отчетливо проявлялась вся гам­ма его чувств. От читателя никак не могли укрыться гнев и раздражение папы. Он считал, что было попрано само мо­ральное право, являвшееся необходимым условием дей­ствий крестоносцев:

«И вот золото ваше превратилось в металл, а серебро покрылось ржавчиной, когда, отвратившись от чистоты своих планов и свернув со своей дороги на неправедный путь, вы, можно сказать, сняли руку с плуга... и когда... вам нужно было поспешить к истекающей млеком и ме­дом земле, вы отвратились прочь, уйдя прочь в пусты­ню».⁴⁸

Иннокентий обвинял в возникновении войны против со­братьев-христиан дьявола, всегда завистливого к высоким чувствам: «Вы можете принести ему [дьяволу] первые плоды своего паломничества и пролитой ради демонов крови вашей, и ваших братьев». Кроме сатаны, были и другие обвиняемые. Иннокентий не скрывал своего мнения по поводу подлин­ных виновников, говоря, что крестоносцы связались «с ворами», под которыми недвусмысленно подразумевал вене­цианцев. «Хотя они лишили вас покрова добродетелей... пока они не собираются оставить вас полуживыми». Иннокентий был недоволен получением припасов в Триесте и Маглии прежде разграбления Зары. Но куда более серьезным было обвинение в том, что крестоносцы не проявили милосердия к людям, на стенах города которых висели кресты: «но вы напали на город и горожан, нанеся оскорбление Распятому, и своим чудовищным изобретательством заставили их сдаться».⁴⁹

Еще одним поводом для недовольства папы служило то, что король Эмико Венгерский и его брат герцог Андрей так же были крестоносцами. Иннокентий напоминал армии крестоносцев свой категорический запрет на действия против христианских земель.⁵⁰ Он явно демонстрировал неудовольствие по поводу совета Пьетро Капуано, который считал, что необходимость продолжения крестового похода перевешивает нападение на Зару как неизбежное зло. Интересно, что Пьетро не вернулся к крестоносцам вплоть до 1204 года, и эта отсрочка вполне объясняется гневом Иннокентия.

Папа римский не мог оставить безнаказанным вопиющее неуважение к своей власти и заключал свое послание нака­занием. Он напоминал, что, если бы прислушались к его предыдущим посланиям, то помнили бы об отлучении тех, кто преступил его предписания и законы церкви. Теперь же виновным отказывалось в индульгенциях (то есть в отпущении всех грехов) — а ведь такое отпущение было одним из основных поводов для принятия креста у многих крестоносцев. Этот приговор привел бы множество воинов в смятение. Иннокентий отмечал также, что венецианцы в Заре раз­рушали стены и здания, а также грабили церкви, и строжай­шим образом запретил подобные действия. Письмо закан­чивалось новым напоминанием о том, что отлученная от цер­кви армия не могла больше получить оставления грехов.

Здесь перед нами впервые за эпоху крестовых походов проявляется ограниченность папской власти. Иннокентий мог созвать крестовый поход, направить проповедников и контролировать сбор средств. Однако, несмотря на представ­лявших его легатов, он не мог осуществлять непосредствен­ное руководство походом — особенно, как в случае с Пьетро Капуано, при наличии у легата собственного мнения. Папа мог угрожать отлучением от церкви и недвусмысленно зап­рещать определенные действия, но все же в значительной сте­пени власть Иннокентия зависела от согласия остальных дей­ствующих лиц. В Заре вожди крестоносцев столкнулись с ужасной дилеммой: нападение на христианский город или полный провал их мероприятия. В сложившихся обстоятель­ствах ради достижения своих целей они предпочли утаить послание Иннокентия, чтобы не допустить недовольства сре­ди своего войска. Действуя таким образом, они пренебрегли папской властью — и Иннокентий не мог ничего поделать с уже случившимся.

Разумеется, венецианцы получили от папы совсем дру­гое послание. Их религиозность нельзя недооценивать, но в данном случае вера была изрядно приправлена коммер­ческим расчетом. Как мы уже видели, венецианцы (подоб­но пизанцам и генуэзцам) вступали в торговые отношения с мусульманами. Когда крестоносцы не смогли собрать обе­щанное количество людей и средств, дож решил, что эконо­мика города находится под угрозой. В таком случае интере­сы Венеции ставились превыше всего — так что папские требования оказывались следующими по счету или попро­сту отметались.

После взятия Зары Иннокентий наверняка мучительно осознавал невозможность непосредственного руководства крестовым походом. Неповиновение распоряжениям папы, безразличие венецианцев и разграбление принадлежащего крестоносцу города не были забыты, когда он в дальней­шем направлял экспедицию на благо Господа.

Иннокентий, разумеется, не был совершенно бессилен — и доказательством тому служило посольство, направленное к папе, чтобы испросить прощения за осаду Зары. И все же последние события дали понтифику серьезный повод для размышлений.