ГЛАВА 7

«Ваш долг — вернуть владения тем, кто был лишен их незаконно»

Предложение царевича Алексея, декабрь 1202 — май 1203 года

В конце декабря 1202 года, когда армия обосно­валась на зимовку в Заре, прибыли посланцы, желавшие получить аудиенцию у дожа и руко­водителей крестового похода. Они представля­ли Филиппа Швабского и царевича Алексея и выдвинули заманчивое предложение. Искусно сформулированное и тщательно рассчитанное, оно отвечало желаниям византийского цареви­ча, крестоносцев и даже папы Иннокентия III. На встрече присутствовал и Бонифаций Монферратский, присоединившийся в Заре к сво­им товарищам. Послание начиналось так:

«Поскольку вы состоите на службе у Гос­пода, во имя добра и справедливости, ваш долг — вернуть владения тем, кто был лишен их незаконно. Царевич Алексей готов предло­жить вам лучшие условия и оказать вам пол­ную поддержку при завоевании заморских земель... Во-первых, если будет воля Божия вернуть его наследие, он отдаст всю свою империю под власть Рима, от которого она так долго была отделена. Во-вторых, поскольку он осознает, что вы потратили все средства и сейчас ничего не имеете, то выдаст вам 200 000 серебря­ных марок и продовольствие для всей армии, как офице­ров, так и рядовых. Кроме того, сам он присоединится к египетской кампании с 10 000 воинов или, по вашему пред­почтению, отправит с вами такое же количество людей. Более того, всю свою жизнь царевич за свой счет будет содержать 500 рыцарей для охраны заморских владе­ний».¹

Молодого царевича явно не отпугнул холодный прием со стороны Бонифация и папы Иннокентия, и он решил при­ложить новые усилия, чтобы склонить на свою сторону ры­царей Запада. Предложение Алексея сочетало в себе нрав­ственное, политическое и экономическое обоснования — в нем увязывалась цель крестового похода по восстановле­нию христианских владений с восстановлением его соб­ственных прав на византийское наследство и с интересами Римского престола.

Несомненно, внешне предложенные условия казались чрезвычайно привлекательными, отвечая чаяниям и нуж­дам почти всех заинтересованных лиц экспедиции. Первая часть предложения, касавшаяся признания духовной влас­ти Рима, напрямую была адресована папе римскому. Царе­вич Алексей и его советники были осведомлены о том, что Иннокентий с недовольством воспринял выступление про­тив христианской Зары. Они также знали, что прежде он отказался от мысли о свержении императора Алексея III. Чтобы преодолеть нынешнюю позицию папы, необходим был аргумент исключительной привлекательности. И у ца­ревича возникла мысль: в случае низложения узурпатора согласиться на долгожданное признание папской власти над православной церковью.

Возможно, царевич Алексей уже выдвигал такое предло­жение во время встречи с Иннокентием в начале 1202 года. Однако в Заре он надеялся убедить клириков крестового по­хода согласиться с его планом, рассчитывая, что этому помо­гут предложенные им материальные выгоды. Царевич мог просчитать, что необходимость продолжения крестового по­хода вместе с идеей подчинения православной церкви Риму сделает невозможным отказ от его предложения. А если уго­ворить священство в Заре, то не поможет ли это убедить и Иннокентия? Или, формулируя иначе, если соглашение уже окажется fait accompli* (* Fait accompli — свершившийся факт (фр.)), у Иннокентия практически не будет возможности изменить ход событий, как хорошо показала осада Зары.

Гунтер из Пайри указывает на более откровенную подо­плеку предложения, сделанного крестоносцам: «Кроме того, они знали, что сам этот город [Константинополь] был мя­тежным и представлял угрозу Святой Римской церкви. Им казалось, что его покорение нашими народами не вызовет неудовольствия ни у верховного понтифика, ни у самого Гос­пода»? Интересно, что, хотя Иннокентий еще не формули­ровал такой позиции, но она ему уже приписывалась, и это может объяснить выбор линии поведения посланцев.

Для французских крестоносцев предложение царевича Алексея было весьма соблазнительным, поскольку давало возможность разделаться с долгами, постоянно преследо­вавшими экспедицию. Взятие Зары не облегчило финансо­вого положения, поскольку подразумевалось лишь как сред­ство отсрочки платежа. Как открыто говорили посланники, у крестоносцев не осталось ничего. А сумма в 200 000 се­ребряных марок плюс продовольствие для всей армии од­ним махом устраняли все проблемы. Предложенные сверх финансовой помощи десять тысяч солдат, добавлявших­ся в армию крестоносцев, компенсировали бы недостаток людей, отправившихся из Венеции, возместив потери, про­изошедшие за время продвижения армии.

Условия царевича Алексея были рассчитаны и на буду­щее. Замечание о полностью оплаченном гарнизоне из пя­тисот рыцарей, чтобы удерживать Святую Землю в руках христиан, было также чрезвычайно привлекательным. Опыт показывал, что после исполнения обетов большая часть хри­стиан возвращалась по домам, оставляя в Леванте лишь небольшое количество франкских поселенцев, которым приходилось сталкиваться с неизбежными контратаками мусульман. Дополнительные пятьсот рыцарей могли бы значительно усилить армию на Святой Земле, обеспечив христианское присутствие в Восточном Средиземноморье. Однако в качестве оплаты за описанные блага необхо­димо было восстановить на престоле царевича, что опять требовало отклонения крестового похода и, возможно, на­падения на христианский город Константинополь. Следо­вательно, экспедиция во второй раз должна будет обратить оружие против людей своей веры, а не против неверных.

Посланцы царевича заверили, что обладают властью зак­лючить соглашение, и завершили свое обращение, подчер­кнув, что «столь благоприятные условия никогда никому не предлагались, и люди, готовые отказаться от такого пред­ложения, едва ли собираются воевать вообще».³ Но дож и руководство крестоносцев не могли принимать столь важ­ное решение поспешно. Они понимали, что необходимо об­судить дело среди более широкого круга знати и предста­вителей церкви. Совещание было назначено на следующий день.

Четвертому крестовому походу уже пришлось столк­нуться с целым рядом кризисов: смерть Тибо Шампанс­кого, недостаток прибывших в Венецию людей, решение о нападении на Зару и папская булла об отлучении от церкви. Тем не менее новое предложение потенциально было самым коварным и самым разрушительным из всех. Не­достаток людей и денег в Венеции по-прежнему влиял на крестовый поход, а настоятельная необходимость изба­виться от финансовой зависимости была основной причи­ной, по которой экспедиция оказалась в столь незавидном положении.

«На собрании высказывались самые разные точки зре­ния».⁴ Искусно лавируя между фактами, Виллардуэн начи­нает описывать совещание: все линии доводов были уже зна­комы, и каждая из сторон отстаивала свое мнение, как все­гда, решительно и непреклонно. События в Заре показали, что между крестоносцами существовали резкие разногла­сия. Аббат Гюи де Во-Серне открыл дискуссию, выдвинув основные причины, по которым он выступает против каких бы то ни было соглашений с царевичем. Такое решение «бу­дет означать нападение на христиан. Они [крестоносцы] оставили дома не для этого, а намереваясь направиться в Сирию* (* Так иногда называли Святую Землю. (Прим. авт.))».⁵ Вполне предсказуемым был и ответ: «Вынужде­ны настаивать, что вернуть заморские страны мы можем только посредством Египта и Греции** (** То есть Константинополя. (Прим. авт.))»⁶

Противоречия среди крестоносцев были столь глубоки, что даже аббаты-цистерцианцы не соглашались друг с дру­гом. Гюи де Во-Серне встретил настойчивого оппонента в лице облаченного в белую рясу аббата Симона Лоосского. Симон был приближенным графа Балдуина Фландрского и представлял сторону, стремившуюся к продолжению экспе­диции. Он убеждал крестоносцев принять соглашение, по­скольку оно «предлагало лучший вариант вернуть заморс­кие земли». Но Гюи де Во-Серне был непреклонен — этот план дурен, и экспедиция должна направиться в Сирию, что­бы достичь хоть каких-то результатов.

Сторонники соглашения могли привести и такой довод: формально крестовый поход не будет направлен против греков. Царевич Алексей считает, что это будет нравствен­но оправданная война, имеющая целью возвращение на византийский престол законного наследника. Но для их оппонентов такое различие не казалось очевидным. Они заявляли, что образ воина со знаком креста Христова, сражающегося против жителей христианского города, особенно если этот город является одним из пяти великих патриарших пре­столов (другие четыре — это Иерусалим, Рим, Антиохия и Александрия), совершенно неприемлем и вызывает отвра­щение.

Возможно, поднимался вопрос и о правомочности пре­тензий царевича Алексея. Он родился до начала правления своего отца, то есть не «в пурпуре» (намек на цвет пурпурной комнаты во дворце Буколеон, где появлялись на свет дети императорской четы), так что формально у него не было законных прав на престол. Иннокентий продемонстрировал осведомленность по этому поводу в написанном в ноябре 1202 года послании, и, возможно, эта информация была общеизвестна.⁷ Вместе с тем заявление царевича о несправедливом лишении трона его отца являлось достаточным основанием для удовлетворения прошения. Однако противники отклонения похода могли припомнить, что отец Алексея, ослепленный Исаак Ангел, во времена Третьего крестового похода был сторонником Саладина. Зачем же воинству Хрис­тову теперь помогать Исааку и его сыну? Разумеется, Алексей мог возразить, что сам не вступал в это соглаше­ние и готов во всем помогать крестоносцам.

Вне дебатов на высшем уровне оставалось мнение менее родовитых рыцарей, которое оставил для нас Робер де Клари. В отличие от Виллардуэна, основной заботой Робера зимой в Заре была не высокая политика, а насущные и практические вопросы. Пребывание в городе уменьшало запасы крестоносного войска и, несмотря на описания процветания Зары, похоже, что покорение города мало что дало простым крестоносцам. Робер описывает, как крестоносцы тревожно переговаривались друг с другом, выражая свое недовольство, поскольку у них не хватало денег, чтобы добраться до Египта или Сирии либо выполнить свой обет где-то еще. Но все эти проблемы решатся, если предложение царевича Алексея будет принято.

С другой стороны, существует и обсуждается другая точ­ка зрения. Все эти люди приняли крест ради горячего же­лания помочь христианам вернуть Святую Землю. Достичь равновесия между необходимостью продолжать поход и полным пренебрежением изначальными целями оказалось чрезвычайно сложно. Перед людьми встала необходимость малоприятного выбора. Другой источник, говорящий о жиз­ни лагеря, «Devastatio Constantinopolitana», показывает, что для некоторых компромисс был невозможен, и часть «вои­нов... поклялась, что они никогда не пойдут [в Константинополь]».⁸

Но и перед менее принципиальными необходимо было хоть как-то оправдать отклонение от маршрута и поход на Византию. Робер де Клари приводит собственное описание происходящего, хотя нарушает хронологию, перенося пик обсуждения поворота похода из Зары на Корфу, следую­щий перевалочный пункт крестоносцев после Зары. Тем не менее он, будучи незнатным рыцарем, знакомит нас с инте­ресными точками зрения, принадлежавшими, по его мне­нию, ключевым фигурам. Например, он приписывает дожу и маркграфу Бонифацию поддержку предложения Алексея. Дандоло осознавал нищету крестоносцев и, считая Грецию (то есть Византию) богатой страной, говорил: «Если бы у нас был разумный предлог направиться туда и получить провизию и все остальное... то мы смогли бы отправиться за море». Необходимость в «разумном предлоге» напоми­нает о предшествовавшем запрете папы Иннокентия на на­падения на христианские земли — за исключением случа­ев, когда «возникнет некое справедливое или необходимое дело». И вот по стечению обстоятельств Бонифаций смог предоставить такой предлог — он описал встречу с цареви­чем Алексеем в Гагенау и то, как из-за измены император Исаак потерял трон. Он считал, что будет справедливым восстановить его правление, получив в обмен необходимые средства и припасы.

Робер де Клари представляет Бонифация Монферратского как особо страстного защитника соглашения с цареви­чем. Мотивы маркграфа он объясняет так: «Он хотел от­платить за оскорбления, причиненные ему императором Константинопольским». Говорили, что Бонифаций «нена­видит» императора Алексея III.⁹ Причины отсылают нас к 1187 году, когда, как мы уже знаем, брат Бонифация Кон­рад женился на Феодоре Константинопольской и помог императору сражаться против мятежников. Однако, не по­лучив достойной награды, он вынужден был покинуть стра­ну и отправиться на Святую Землю.

Робер допускает серьезную ошибку, поскольку в то вре­мя императором как раз был отец царевича Алексея Иса­ак Ангел. Но многие простые крестоносцы были твердо убеждены в том, что, направляя крестовый поход в сторо­ну Константинополя, Бонифаций руководствуется жела­нием мести. Кроме того, часть французских крестоносцев с подозрением относилась к своему вождю из Северной Италии.

Дожа также подозревали (ориентируясь на прошлые со­бытия) в том, что он предлагал двинуться в сторону Кон­стантинополя исключительно из финансовых соображений. Гунтер из Пайри считал, что интересы венецианцев заклю­чались «отчасти в надеждах на обещанные деньги (до ко­торых этот народ чрезвычайно жаден), а отчасти в стрем­лении города с помощью огромного флота претендовать на господство над всем морем».¹⁰

Взаимоотношения Венеции с Константинополем насчи­тывали многие столетия и базировались на тесных полити­ческих, экономических и культурных связях.¹¹ В период, предшествовавший Четвертому крестовому походу, в отно­шениях между двумя городами произошло несколько бур­ных эпизодов, что создало непростую подоплеку кампании. В 1082 году венецианцам были пожалованы щедрые привилегии на большей части Византийской империи, что при­вело к процветанию основанной в Константинополе вене­цианской общины, экспортировавшей масло и перец. При императоре Иоанне Комнине (годы правления 1118-1143) предоставление Венеции торговых привилегий на Крите и Кипре способствовало развитию торговли с Северной Аф­рикой и Святой Землей и привело к существенному увели­чению венецианских вложений в Византийскую империю. Важной частью венецианской торговли стал фебанский шелк.

Сложно установить, по каким причинам 12 марта 1171 года император Мануил Комнин распорядился арестовать всех венецианцев по империи и конфисковать их имущество. Не­посредственным поводом для напряженности послужили разногласия между венецианцами и их соперниками генуэз­цами в Константинополе, однако существовали и другие скрытые причины. Греческие источники указывают на про­тиворечия по поводу статуса венецианцев, осевших и всту­пивших в браки на византийских землях. Это давало им еще более широкие привилегии и создавало мощную и незави­симую структуру в пределах владений Мануила. Сложные политические взаимоотношения между Мануилом, Герман­ской империей, папством и итальянскими торговыми горо­дами также внесли свой вклад в конфликт между генуэзца­ми и венецианцами в Константинополе.

Ответом венецианцев стала отправка флота под руковод­ством дожа Витале Мичиеля для разорения византийского острова Эвбея. Зиму 1171 года венецианский флот провел на Хиосе. Там итальянцев охватила эпидемия чумы, лишив их военной мощи и заставив предпринять несколько по­пыток найти дипломатическое решение проблемы. В конце концов Витале Мичиель был вынужден вернуться домой, где разъяренная толпа растерзала его, обвинив в неспособ­ности отомстить за ущерб интересам Венеции в Констан­тинополе. В конечном итоге был заключен договор, по ко­торому потери итальянцев в Константинополе оценивались в размере 1500 золотых фунтов (или 108 000 монет). После свержение династии Комнинов константинопольские вла­сти подтвердили договор, и в 1187 и 1189 годах Исаак вер­нул и даже расширил прежние венецианские привилегии, предоставив, впрочем, хорошие условия и для Пизы с Генуей.¹² В 1195 году настроенный в пользу пизанцев импе­ратор Алексей III вступил в дипломатический конфликт с венецианцами и после нового тура переговоров согласился выплатить оставшиеся 400 фунтов. И все же к началу XII века отношения между греками и венецианцами были безвозвратно испорчены, несмотря на договор, возвращав­ший венецианцам значительную часть утраченного. Не­удивительно, что такая предыстория событий давала людям вроде Гунтера из Пайри считать действия Дандоло в первую очередь следствием коммерческого расчета.

Но, каким бы ни было мнение масс, вне зависимости от неизбежных последующих разногласий, большинство элиты крестоносцев было намерено согласиться на предложе­ние царевича Алексея и направить экспедицию в Констан­тинополь. Гунтер из Пайри точно уловил суть происходящего, говоря об общем влиянии различных интересов. Благодаря сочетанию всех перечисленных (а, возможно, и других) факторов было вынесено единогласное решение в пользу молодого царевича и обещание помочь ему.¹³ Дож? Дандоло выразил поддержку предложению; Бонифаций, Балдуин Фландрский, Людовик де Блуа и Гуго де Сен-Поль тоже согласились с ним. Призвав послов царевича в апар­таменты дожа в Заре, они присягнули в пользу договора, подписали и запечатали документы, его подтверждающие.¹⁴ Теперь крестовый поход направлялся в Константинополь.

Непреклонная решимость была вполне объяснима. Балдуин, Людовик и Гуго с рыцарского турнира в Экри в ноябре 1199 года были движущей силой крестового похода. Они были связаны друг с другом роковым соглашением с Венецией, заключенным в апреле 1201 года, который посадил их в одну лодку с Дандоло и Бонифацием. У этих крестоносцев чувство долга и честолюбие любой ценой требовало про­должения экспедиции, то есть исполнения обетов прийти на помощь Святой Земле и сразиться за Христово дело.

Привлекательность богатств, которые сулил царевич Алексей, была такова, что его предложению трудно было противостоять — но и само его положение несправедливо отстраненного от власти наследника задевало в душах пред­ставителей правящих европейских семейств глубокие стру­ны. Узурпирование власти было нарушением естественно­го порядка вещей, именно по этой причине послы царевича делали такой акцент на данном вопросе. Большинство уча­ствовавших в крестовом походе епископов сочли, что по­мощь царевичу будет «праведным деянием» — несомненно, это помогало сгладить вопросы относительно нравственной стороны таких действий.¹⁵

Руководству похода требовалась каждая кроха оправда­ния, поскольку, кроме небольшой группы знати, решение отправиться в Константинополь поддерживали лишь не­многие. Единство, столь необходимое для успешного крес­тового похода, снова было разрушено. Виллардуэн приво­дит откровенный комментарий: «Должен признаться, что от имени французов только двенадцать человек принесли клятву. Остальных невозможно было убедить». Это было ничтожно малое количество и лишнее доказательство не­популярности такого плана.¹⁶ Разногласия внутри знати и малочисленность группировки, пытающейся навязать свою волю разобщенной и растерянной армии, привели к огром­ной напряженности внутри лагеря крестоносцев. Маршал отмечал: «Могу уверить вас, что сердца нашего народа не могли сохранить мира, поскольку одна партия постоянно старалась разделить армию, а другая — сплотить ее».¹⁷ Кроме приведенных беспокойств, существовало еще и постоянное опасение нападения войск короля Эмико Венгер­ского, вполне объяснимо разгневанного потерей Зары.

Разрушительный эффект решения о помощи царевичу Алексею скоро коснулся всего лагеря крестоносцев. Виллардуэн писал, что множество солдат погрузилось на корабли и, когда один из них затонул, погибло около пятисот человек. Часть крестоносцев попыталась отправиться пешком через Словению, но была атакована местными жителями, а выжившие оказались вынуждены вернуться в Зару. Выходец из баварской знати Вернер Боландский ускользнул торговом судне, вызвав презрение среди оставшихся. Куда серьезнее было то, что Рейно де Монмираль (а он приходился графу Людовику де Блуа двоюродным братом), возглавлявший отряд из нескольких видных французских рыцарей, умолял отправить их с миссией в Сирию под предлогом необходимости поставить Левант в известность о происходящем, а также для посещения святых мест в качестве паломников. Воины поклялись на Библии оставаться на Святой Земле не более двух недель, после чего обещали присоединиться к основным силам. Отбыв, несмотря на клятвы, они не участвовали в осаде Константинополя, хотя Рейно присоединился к товарищам после покорения Византийской империи, сражался и погиб в апреле 1205 года.¹⁸

Виллардуэн подвел итог положению в Заре: «Итак, силы наши значительно сокращались изо дня в день».¹⁹ В некотором смысле отъезды оказывали положительное воздействие на оставшихся, вынуждая их теснее сплачиваться — порожденное неприятностями родство. Силы крестоносцев таяли, но решимость продолжать поход лишь возрастала. По мнению Виллардуэна, лишь божественное соизволение помогло остаткам армии твердо выстоять во всех испытаниях.

Луч надежды мелькнул в новостях о фламандском флоте, который достиг Марселя и, перезимовав там, дожидался распоряжений о месте встречи с основными силами. Французская знать и дож весьма рассчитывали на боевые силы и материально-техническое обеспечение со стороны этого подразделения. Жану было приказано покинуть Марсель в конце марта 1202 года и направиться на встречу с венецианским флотом в порту Метони на западной оконечности полуострова Пелопоннес. Однако Жан и его спутники очевидно не были заинтересованы в нападении на Константи­нополь, а потому направились прямо в Сирию, чтобы при­соединиться ко все возрастающей массе крестоносцев, сде­лавших выбор в пользу борьбы на Святой Земле.²⁰

Благодаря отсутствию непосредственного давления со стороны венецианцев, не слыша убеждений посланников Длексея, не ощущая твердого единства руководства, фла­мандцы отчетливо выразили неодобрение новому направ­лению крестового похода.

Одновременно с тревожными событиями в Заре продол­жалось посольство в Рим. Посланцы умоляли Иннокентия снять с них отлучение от церкви и лишение всех духовных наград, которые могли бы получить крестоносцы. Они до­казывали, что в данном случае просто не существовало вы­бора, а вина полностью лежит на тех, кто отказался прибыть в Венецию. Собравшиеся же отправились в Зару только из-за необходимости не допустить раскола армии.

В феврале 1203 года Иннокентий направил крестоносцам послание. Видимо, посланцы приложили все усилия, чтобы смягчить его. Он по-прежнему выражал гнев на то, что «хотя вы и носите крест Христов, но выступили против Него. Вы должны были нападать на земли сарацинов, а вместо того за­няли христианскую Зару». Папа принимал объяснение кре­стоносцев, которые были вынуждены действовать подобным образом, хотя это и не извиняет их жестокости. Тем не менее он признает их стремление принести покаяние и предлагает (имея в виду венецианцев) вернуть все награбленное в Заре. Он заявлял, что дарованное епископами крестового похода отпущение недействительно, и приказывал Пьетро Капуано или его представителям провести церемонию должным образом. Иннокентий также требовал принесения клятв, которые гарантировали бы, что крестоносцы в будущем не ста­нут

«никоим образом вторгаться и учинять насилие на христианских землях, если только те не будут злонамеренно препятствовать путешествию, или же если никнет некое справедливое или необходимое дело, для выполнения которого вы можете действовать иным образом, согласно наставлением Апостольского престола»?²¹

Последняя оговорка удивительно двусмысленна: что такое «справедливое или необходимое дело»? Хотя требование папы следовать своим наставлениям являлось попыткой противостоять возможным интерпретациям его же слов, все же возникало пространство для свободного понимания возможных приложений папского мандата в разнообразных ситуациях.

Сам Святой престол переживал тяжелые времена, поскольку в Риме начался один из нередких периодов гражданской смуты. Папа был вынужден удалиться в расположенное неподалеку местечко Ферентино, откуда продолжал следить за развитием крестового похода. Понтифик осознавал, что проблемы возникли из-за недобора армии, собравшейся в Венеции. Он вернулся к первоначальной концепции кампании, которую должны были возглавлять правители Англии (к этому времени король Джон) и Франции. Направив к ним послания, Иннокентий выразил разочарование тем, что продолжение их распрей сделало невозможной крупную экспедицию крестоносцев. Он напрямую связал борьбу между Англией и Францией с проблемами Леванта, где мусульмане радовались отсутствию согласия среди христиан, которое позволяло им наращивать свои силы. Папа также отметил радость противника по поводу отклонения крестового похода в Зару и намекнул на то, что «существуют и более ужасные планы» — возможная ссылка на предполагаемый поворот в сторону Константинополя. Указание папы римского на ходившие слухи (каковыми эти планы в тот момент являлись) снова указывает на проблемы в осуществлении общего контроля над экспедицией.²²

Чуть позже руководители крестового похода направили Иннокентию послание, в котором сообщалось, что их посетил нунций кардинала Пьетро, дав отпущение грехов — хотя венецианцы отказались покаяться и были официально пре­даны анафеме. Также в нем содержалась просьба к папе про­стить Бонифацию Монферратскому скрытие буллы, целью которого было сохранение единства флота для помощи Свя­той Земле.²³

Сам Бонифаций тоже написал письмо в том же стиле, объясняя утаивание буллы необходимостью сохранения це­лостности армии. Хотя это и было правдой, очевидно так­же, что обнародование буллы об отлучении венецианцев давало в руки оружие тем, кто ратовал против отклонения экспедиции к Константинополю.²⁴

С приближением весны крестоносцы начали готовиться к отправлению из Зары. Они ремонтировали корабли, со­бирали снаряжение и грузили лошадей. Однако венециан­цы не забыли и не простили жителям Зары стремление от­делаться от их господства. В качестве демонстрации силы и предупреждения горожанам о соблюдении новых клятв вер­ности они сравняли город с землей, включая стены и баш­ни. Исключение было сделано лишь для церквей.

Прежде чем флот подготовился к отправлению, произо­шел еще один вполне предсказуемый поворот событий. Си­мон де Монфор со своими сподвижниками, включая аббата Гюи Вокернского, отказался присоединиться к остальным и направился в земли короля Эмико Венгерского. Симон был заметной фигурой, так что его уход не прошел незаме­ченным, хотя большая часть разногласий среди крестонос­цев перестала быть явной.

Непосредственно перед отправлением дожа и маркгра­фа Бонифация из Зары сюда прибыл сам царевич Алек­сей. Его появление было удачно, возможно, преднамерен­но, рассчитано по времени, совпав с днем святого Марка (25 апреля), когда венецианцев проще всего застать в добром расположении духа. Молодому человеку был оказан теплый прием, а венецианцы снабдили его галерами и ко­мандой.²³

Основная часть флота крестоносцев должна была напра­виться на юг и соединиться на Корфу. Царевич и венециан­цы следовали за главными силами. Они миновали город Дураццо* (* Ныне Дуррес в Албании. (Прим. ред.)) — крайнюю северо-западную точку Византийс­кой империи. Добрым предзнаменованием показалось то, что горожане немедленно передали ключи от города царе­вичу Алексею и поклялись ему в верности. Было ли это про­стой предосторожностью, отчасти вызванной недавними действиями крестоносцев в Заре, или же искренним энту­зиазмом, остается непонятным. Но такое развитие событий наверняка ободрило молодого человека. Руководство крес­тоносцев тоже обрадовало то, как люди приветствуют по­явление Алексея — возможно, Константинополь сразу от­кроет свои объятия царевичу.

В конечном счете эти надежды не оправдались, хотя каза­лось, что все идет именно к тому. Царевич Алексей добрался до Зары уже после того, как большинство французских кре­стоносцев отплыло на юг, а потому его первая встреча с ними произошла на Корфу. Крестоносцы уже установили здесь шатры и палатки и дали лошадям долгожданную возмож­ность насладиться волей, когда прошла весть о прибытии ца­ревича. Рыцари, знать и простые крестоносцы поспешили к порту, стремясь увидеть человека, которого их руководство столь щедро оделило, и кто сам обещал решить немалую часть их проблем. Первое впечатление было хорошим. Принца при­ветствовали с большими почестями, а его шатер был воздвиг­нут в самом центре, справа от Бонифация Монферратского, которому Филипп Швабский вверил своего шурина.

Поскольку заключенная между ноблями и посланника­ми Алексея сделка не получила всеобщей поддержки, вспыхнула полемика. Присутствие царевича неизбежно вновь подняло болезненный вопрос поворота на Констан­тинополь. Теперь армии угрожало отделение еще одной фракции. Случись новый раскол, Алексей остался бы с такой небольшой силой, что надежды на взятие Константи­нополя оказались бы призрачными.

В написанном летом 1203 года графом Гуго де Сен-По­лем письме, предназначенном его знакомым на Западе, со­общалось, что Алексей обратился с личными просьбами к крестоносцам, уговаривая их не отказываться от помощи ему. Царевич снова напоминал о незаконной узурпации трона и о будущей щедрой поддержке. Несмотря на теплый прием, оказанный Алексею при первом его появлении на Корфу, поддержку рядовых крестоносцев еще необходимо было завоевать. Гуго писал об этих событиях: «В армии воз­никло немало разногласий и поднялся ропот. Все кричали, что нам следует поспешить в Акру, и лишь человек десять выс­казывались в пользу Константинополя».²⁶ Среди этих «де­сяти» был сам Гуго, Балдуин Фландрский, Виллардуэн и епископ Конрад Альберштадтский. Гуго пытался доказы­вать: «Мы ясно дали понять армии, что поход на Иерусалим будет бессмысленным и рискованным, поскольку все здесь бедны и испытывают недостаток провианта. Никто не может удержать на службе рыцарей или оплатить солдат, заплатить за баллисты или другие орудия. Наконец им при­шлось сдаться».²⁷ Вероятно, Алексей повторил предложе­ние, сделанное руководству в Заре, и условия были вновь приняты и подтверждены теми же людьми — хотя, как по­казали дальнейшие события, они составляли только часть армии.

Группа видных французских крестоносцев, включая Одо де Шамплита, Жака де Авене и Пьера Амьенского (покро­вителя Робера де Клари), влиятельных людей из элиты ар­мии, решила остаться на Корфу после отплытия венециан­ского флота. Они собирались послать вестников в южную Италию, в Бриндизи, где стоял лагерь Вальтера Бриенского, известного крестоносца. Они просили направить для них суда таким образом, чтобы они могли продолжить путь на Свя­тую Землю. Виллардуэн намекал, что эти люди боялись дли­тельности и опасностей экспедиции на Константинополь.

Хотя некоторые прячут свои истинные чувства, по его мне­нию, все же «больше половины армии того же мнения».²⁸

Отделение такого отряда с очевидностью означало бы прекращение крестового похода. Бонифаций, Балдуин, Лю­довик и Гуго были ошеломлены и понимали, что должны немедленно принять решительные меры. Виллардуэн при­водит речь одного из представителей этой группы:

«Господа, мы оказались в отчаянном положении. Если эти люди покинут нас, как уже сделали многие по раз­ным поводам, армия обречена, и мы не сможем завоевать ничего. Почему же не пойти к ним и не просить ради Бога подумать о нас и о них самих и, не принося себе бесчес­тья, не лишать нас возможности завоевания заморских стран?»²⁹

Маршал предпочел представить происходящее делом рыцарской чести и увязать решение с необходимостью по­мощи Святой Земле — явное проявление нужды хранить слово, не теряя лица. Руководство крестового похода дей­ствовало без промедления и направилось на встречу с пред­ставителями мятежной группировки, собравшейся в сосед­ней долине.

Далее последовал один из самых драматических эпизо­дов за всю историю крестового похода. Бонифаций, царе­вич Алексей и симпатизировавшие ему епископы и аббаты уселись на лошадей и галопом помчались прочь. Увидев крестоносцев, собравшихся для обсуждения, они останови­лись и слезли с коней, приблизившись уже пешком — воз­можно, чтобы убедить оппонентов в отсутствии угрозы или же в знак смирения. Видя стремительное приближение ру­ководителей похода, Одо, Жак и Пьер, опасаясь нападения, вскочили в седла. Однако когда остальные спешились, они последовали их примеру. Обе партии сблизились, и в отча­янном усилии изменить настроение товарищей по оружию Бонифаций, Балдуин, Людовик и Гуго бросились к их ногам. Они взывали о помощи и рыдали, обещая, что не стро­нутся с места до тех пор, пока не услышат обещания остать­ся и сражаться бок о бок.³⁰

Современная дипломатия редко прибегает к столь яр­ким эмоциональным действиям. Однако, как и в Базельском соборе, подобное сентиментальное поведение было вполне традиционным для средневековья. Эпизод на Кор­фу был сочетанием искренних чувств, крайнего отчаяния и эмоционального шантажа. Когда друг напротив друга сто­ят друзья, родственники и сюзерены, прямое обращение такого характера почти наверняка гарантирует успех. По­тенциальные дезертиры в ответ сами разразились слезами, и все просто захлебнулись от переполнявших чувств. Впро­чем, оппозиционеры не настолько утратили рассудок, что­бы тут же согласиться помочь царевичу. Когда все более или менее пришли в чувства, они попросили оставить их, чтобы наедине обсудить случившееся.

Отойдя от всех, они обсудили условия продолжения их участия в экспедиции в Константинополь и согласились ос­таться с армией до Рождества 1203 года, заявив, что после этого срока руководство должно будет в любой момент че­рез две недели после прошения предоставить им корабли для путешествия в Сирию. Соглашение было подтверждено клятвой. По армии прошло чувство облегчения. На ближай­шее будущее направление движения было определено.

Но даже после этого пребывание на Корфу не было бе­зоблачным. Остров входил в состав Византийской империи. Но если жители Дураццо покорно признали владычество Алексея, то на острове царевича приняли куда более враж­дебно. Город Корфу отказался открыть ворота, а его жители выразили отрицательное отношение к Алексею, вынудив флот крестоносцев держаться подальше от бухты с помощью катапульт и баллист. Маловероятно, что происходила насто­ящая осада цитадели — в основном из-за того, что кресто­носцы понимали прочность крепости, которую едва ли уда­лось бы взять быстро. Подлинная же цель похода была еще далека. Однако антипатия по отношению к молодому пре­тенденту показала, что он не может рассчитывать на дру­жественный прием по всей империи — верность существу­ющему режиму оказалась не настолько эфемерной, как ему хотелось бы.

Второе происшествие на острове разоблачило еще один потенциальный изъян в обещаниях Алексея крестоносцам. Когда армия стояла лагерем близ города Корфу, местный архиепископ пригласил на обед часть католического духо­венства. Пока противоборствующие армии сражались ме­чами и снарядами, их духовные наставники воевали слова­ми и мыслями. Это был тяжелый труд, а не демонстрирую­щий гостеприимство хозяев продолжительный отдых. Время летело в насыщенных страстных дебатах о важных теологических вопросах — в частности, о бесконечных при­тязаниях католической церкви на главенство Рима над гре­ческой православной церковью. С тонкой иронией право­славный архиепископ заметил, что «не знает других осно­ваний для главенства римского престола, за исключением того, что римские солдаты распяли Христа» — великолеп­ный ответ амбициям католического духовенства в кресто­вом походе.³¹ В этом замечании таился и более серьезный смысл. Представитель высшего духовенства православной церкви не был готов, по крайней мере, на тот момент, под­чиниться папской власти. Для тех, кто склонен был обра­тить на это внимание, замечание становилось мрачной приметой вероятной борьбы царевича Алексея за выполнение данного пункта обязательств перед крестоносцами.

Когда экспедиция уже собиралась покинуть Корфу, ца­ревич предложил крестоносцам опустошить остров в знак того, что его желания должны удовлетворяться. Это долж­но было стать демонстрацией его готовности воевать за им­ператорский престол.