ГЛАВА 8

«Тот град, что превосходит все остальные»

Прибытие крестоносцев в Константино­поль, июнь 1203 года

Армия направилась в направлении Константи­нополя накануне Пятидесятницы, 24 мая 1203 года. Когда флот собрался вместе, сила кресто­носцев выглядела вполне внушительно. Виллардуэн заверял, что «такого прекрасного зрелища не бывало». Снова, как и при отправлении из Ве­неции, маршал выражал чувство гордости за христианскую армию и, уже оценивая последу­ющие события, писал: «Казалось, здесь был флот, способный покорять страны. Насколько хватало взгляда, повсюду видны были только распростертые паруса армады кораблей, и серд­це каждого при таком зрелище наполнялось ра­достью».¹

Галеры, транспорты и военные корабли шли в сопровождении множества торговых судов, которые старались воспользоваться защитой, которую гарантировала армада, в обмен на снаб­жение крестоносцев продуктами и другими товарами. Торговцы могли также надеяться извлечь выго­ду из нового режима в Константинополе, несмотря на то, что венецианцы находились в привилегированном положе­нии, получив множество льгот.

Путешествие с Корфу прошло без происшествий. Флот миновал острова Кефалония и Закинтос, а затем начал оги­бать полуостров Пелопоннес, пройдя мимо порта Метони близ юго-западной его оконечности (сегодняшний Метони украшают великолепные руины огромного укрепленного города, созданного в основном венецианцами во второй по­ловине XIII века). Оттуда корабли прошли вдоль восточ­ного Пелопоннеса до мыса Малея. Здесь экспедиция слу­чайно натолкнулась на два корабля с крестоносцами, воз­вращавшимися из Сирии. Эти люди сели на борт в Марселе, вероятно, летом 1202 года, когда основные силы крестонос­цев еще находились в Венеции, и провели осень и зиму в Леванте. Балдуин Фландрский направил шлюпку, чтобы разузнать об их впечатлениях. Виллардуэн описывает лю­дей на борту устыдившимися того, что они не присоедини­лись к основным силам — однако это очевидная неправда. Эти люди сражались на Святой Земле и выполнили свои обеты крестоносцев, не запятнав себя бесчестием — чего нельзя было сказать про основную армию. Однако один из них увидел путь к большей славе и перепрыгнул в лодку графа Фландрского. Он крикнул своим: «Я пойду с этими людьми, потому что они смогут завоевать для себя новые земли».² Согласимся — не самая благочестивая мысль для крестоносца. Скорее она была отражением надежд, которые возбудила новая кампания, направленная на Константинополь. Виллардуэн сообщает, что этому человеку был ока­зан теплый прием, и самодовольно добавляет, что неважно, насколько он заблуждался, если хотя бы в конце пути он вышел на правильную дорогу.³

От мыса Малея корабли повернули к северу и, миновав Афины, направились к крупному острову Эвбея. Посовещав­шись, руководство крестоносцев решило разделить флот.

Бонифаций и Балдуин должны были направиться на юг к острову Андрос, а остальные — на северо-восток по Эгейско­му морю к побережью Малой Азии, где, миновав древнюю Трою, вошли бы в Дарданеллы (которые тогда именовались Геллеспонтом). Причина таких маневров заключалась, воз­можно, в поиске средств для снабжения армии. Андрос был богатым островом, и, когда крестоносцы подошли к нему, жители предпочли сдаться на милость Алексея. В обмен на сохранение жизней они пообещали предоставить деньги и товары. Омрачило расставание крестоносцев лишь смерть Гюи де Куси, одного из видных представителей знати Север­ной Франции, которого погребли в пучинах моря.⁴

Большая часть флота прошла Дарданеллы и останови­лась в гавани древнего города Абидос на побережье Малой Азии. Теперь они оказались в сердце Византийской импе­рии. Примерно в 150 милях через Мраморное море на Бос­форе лежал сам Константинополь, обреченный оборонять­ся от пришельцев.

Жители Абидоса благоразумно предпочли покориться армии крестоносцев. Помня о том, что, приближаясь к Кон­стантинополю, они должны произвести максимально бла­гоприятное впечатление, руководители похода поставили стражников для охраны города, чтобы не допустить его раз­грабления. Это не означало, что крестоносцы ничего не взя­ли. Предстоял сбор зимнего урожая, и европейцы конфис­ковали все продовольствие, которое смогли найти, посколь­ку их собственные запасы подходили к концу. Хорошая погода, стоявшая в течение недели, позволила Балдуину и Бонифацию присоединиться к товарищам. Воссоединив­шись, флот готовился подойти к Константинополю.

Пройти по Босфору было не так просто — в основном из-за преобладающих северо-восточных ветров и встречных те­чений из Черного моря, имевших скорость в шесть-семь уз­лов* (* То есть порядка 12 км/ч. (Прим. ред.)).⁵ Однако благодаря мастерству венецианских моряков они благополучно миновали все трудности. К Константинополю подходила, «словно в цвету, армада военных кораблей, галер и транспортов. Приятно было смотреть на столь чарующее зрелище», — так описывал происходящее Виллардуэн. Разумеется, для византийцев, несмотря на яркие цвета, корабли крестоносцев представлялись страшной угрозой. 23 июня, накануне дня Иоанна Крестителя, флот подошел к монастырю святого Стефана, примерно в пяти милях к юго-западу от конечной цели. Вскоре крестоносцы впервые смогли увидеть город, на который им предстояло напасть.⁶ Корабли стали на якорь, и воины наконец стали постигать, что им предстоит совершить.

Константинополь неоспоримо являлся крупнейшим го­родом христианского мира. Его огромное население, которое ныне оценивается в 375-400 тысяч, превосходило своим  числом любой город Запада. Для сравнения — численности жителей в Париже и Венеции составляла около 60 тысяч человек в каждом. Окруженный внушительными стенами; Константинополь вызвал у крестоносцев трепет, восторг и немалые опасения.⁷ За что они берутся? Виллардуэн ярко описывает их чувства:

«Могу уверить вас, что те, кто не видел Константи­нополя прежде, смотрели на город очень внимательно. Они и представить не могли, что во всем мире может существовать столь прекрасное место. Они заметили высокие стены и огромные башни, охранявшие город, его роскошные дворцы и высокие церкви, которых было так много, что трудно было поверить в такое тому, кто не видел собственными глазами. Видели и протяженность града, что превосходит все остальные. И не было ни од­ного человека столь отважного и решительного, кто не содрогнулся бы от этого зрелища. Но стоит ли удивлять­ся, ведь никогда с самого сотворения мира не предстояло нашему народу столь великого дела».⁸

Робер де Клари вторит его благоговению: «С кораблей лицезрели огромные размеры города, столь длинного и широ­кого, и все больше восторгались».⁹

Константинополь лежал посреди империи, в состав ко­торой входили части нынешних государств Турции, Греции, Македонии, Албании, Сербии и Болгарии, вплоть до реки Дунай. Она раскинулась в западной части Малой Азии, зах­ватывая большую часть северного и южного побережья по­луострова, равно как и греческие острова, а также Крит и Кипр. Это было огромное, очень неоднородное, пестрое по культурному составу государство. Жители Константинопо­ля весьма гордились своим городом, называя его «Новым Римом» или «Царь-городом»* (* В оригинале — Queen of the Cities. (Прим. ред.)), благодаря его богатой исто­рии, подкрепленной нынешним великолепием. Император Юстиниан писал об «богохранимом имперском граде».¹⁰

Рим, разумеется, тоже мог похвастать царственным про­шлым и множеством прекрасных зданий, но вторжения вар­варов и неустойчивость папской власти в раннем средневе­ковье не способствовали сохранению его красоты. Из всех известных в тот момент христианам городов только Багдад превосходил Константинополь по размерам, хотя по рели­гиозным причинам и из-за большой удаленности его виде­ли лишь самые бесстрашные торговцы и путешественники.

Жители Константинополя считали своей особой покро­вительницей деву Марию, а открытие в XI веке связанных с ее именем реликвий еще больше утвердило их уверенность в божественном покровительстве, оказываемом их городу.¹¹

Константинополь был основан в IV веке, когда импера­тор Константин перенес сюда столицу, утвердив свою власть над восточной и западной частями Римской империи. Что­бы увековечить эту победу (в 324 году), он распорядился переименовать в свою честь греческое поселение Византии, а затем постарался превратить этот город в истинное сердце империи. Спустя четыре года император пешком, с копьем в руках, обошел вокруг города, обозначив границы своей столицы — хотя последующие императоры увеличили размеры первоначального города.

Не случайно новый Рим был построен на семи холмах — так же, как и его прославленный предшественник. Константин предусмотрительно избрал место, расположенное между Азией и Европой и являющееся вратами в Черное море. Город обладал прекрасной естественной защитой. Босфор и Геллеспонт давали возможность выхода в Мраморное море, описанное одним из историков как «природный крепостной ров».¹² Константинополь имел форму треугольника, две стороны которого создавали Мраморное море на юге и узкий залив Золотой Рог на севере.

Золотой Рог имеет в длину около шести миль и создает прекрасную гавань. Самой слабой стороной треугольника оказывалась та, что была обращена к суше. Между ней и огромной равниной, простирающейся на северо-запад до самого Дуная, границы варварского мира, практически нет естественных препятствий. Необходимость создания массивных оборонительных сооружений стала предметом заботы многих последующих императоров.

11 мая 330 года столица была официально переименована в Константинополь и стала подлинным центром Римской империи. За восемнадцать лет до этого события Константин стал первым императором, принявшим христианство и официально разрешившим исповедовать новую веру. Таким образом, Константинополь возник из сплава римского империализма, эллинских традиций и растущей мощи христианства.¹³ Слияние этих трех сил чувствуется в социальном, интеллектуальном и духовном развитии Византийской империи при всех ее подъемах и упадках в течение нескольких последующих веков.

Вершиной могущества Византии стало правление Юстиниана (527-565 годы), который приложил много сил, чтобы вернуть империи те ее части, что были уступлены готам в предшествовавшие десятилетия. В самом Константино­поле он развернул мощное строительство, центром которо­го стал храм Святой Софии.

В течение многих столетий Византии приходилось стал­киваться с угрозами со всех сторон света. Особенно слож­ным оказался период с VII по IX век — эпоха появления на Востоке активно развивающейся и агрессивной новой силы в лице ислама, а также возникновения на Западе могучей империи под руководством Карла Великого (умер в 814 году). В конце IX и начале X веков новым этапом развития Византии стала христианизация и завоевание королевства Болгария, однако сокрушительное поражение в битве при Манцикерте в 1071 году привело к унизительному плене­нию императора и потере большей части владений в Малой Азии.

Возникновение крестовых походов привело к развитию контактов Византии с Западной Европой. В некотором смыс­ле оно носило для империи позитивный характер. С помо­щью Первого крестового похода Алексей I Комнин вернул западную часть Малой Азии, хотя попытки греков утвердить свою власть над Антиохией закончились военным конфлик­том.

Однако в это время в Центральном Средиземноморье возникла новая могучая экспансионистская сила в лице нор­маннов с Сицилии. Также необходимо было всегда помнить и об амбициях Римского престола и Германской империи. При Мануиле Комнине (1143-1180) империя обрела истин­ное величие. Но десятилетия политических интриг и беспорядков в Византии после его смерти создали условия, благодаря которым Четвертый крестовый поход в итоге оказался под стенами прекрасного города.

В Константинополе в это время существовала серьезная политическая нестабильность. Период с 1101 по 1180 год был почти безоблачным, а вот между 1180 и 1204 годами произошло 58 мятежей и заговоров. Это показывает возникновение напряжения еще при Мануиле, а также неудовлетворенность членов императорской семьи своим положением. Сложив­шаяся ситуация привела к увеличению количества мятежей в провинциях — например, к провозглашению Болгарской империи и потере Кипра и Фессалоник.¹⁴

К XII веку многие здания поздней античности еще сохранились и возвышались над средневековым Константинополем. Все вместе они могли поведать историю города и формировали его неповторимый облик времен Четвертого крестового похода. Перед крестоносцами воистину предстало чудо — сочетание грозных оборонительных сооружений, прекрасных храмов и великолепных дворцов с повседневной жизнью любого города, хотя и в незнакомом доселе никому из них масштабе. Сам город, разбросанный по невысоким холмам, занимал площадь примерно в 11,5 квадратных миль, хотя даже в средние века его пригороды на севере выходили за пределы городских стен, а также продолжались на другом берегу Золотого Рога — в Галате.

Одной из самых впечатляющих и грозных достопримечательностей Константинополя были земляные стены. Когда в V веке город начал расширяться, император Феодосий (408-450 годы правления) предпринял шаги к постройке новых жилых районов и обеспечению должной их защиты от опустошительных набегов гуннов.¹⁵ Возникшие в результате укрепления длиной более 3,5 миль являли могучее препятствие для любого потенциального агрессора. Даже сегодня они большей частью сохранились. Часть стен отреставрирована, часть пребывает в руинах — но все они так же вздымаются и опускаются вместе с окружающим рельефом, и кажутся бесконечными, простираясь от горизонта до горизонта, насколько хватает глаз.

Стены Константинополя представляли собой сложную оборонительную систему. Внутренние стены имели 96 башен высотой в 58 футов каждая, отстоящих друг от друга на расстояние в 175 футов. Они возвышались над основной стеной, имеющей высоту 30 футов и толщину 15 футов у основания. Между внутренней и наружной стеной располагалась терраса шириной в 55 футов, дававшая возмож­ность прохода войск, обороняющих наружную стену. Она имела в высоту 27 футов и достигала 6,5 фута в толщину. Башни наружной стены имели высоту 32 фута и для обес­печения лучшей защиты чередовались с более высокими башнями внутренней стены. Кроме того, чтобы увеличить расстояние между нападающими и обороняющимися, суще­ствовала еще одна терраса шириной в 60 футов, а также ров такой же ширины, который сейчас засыпан, а в те времена достигал глубины в 22 фута — хотя неизвестно, был ли он когда-либо полностью залит водой.

Стену Феодосия пронизывали десять ворот. Знатные го­сти, прибывавшие по суше, входили через Золотые ворота в южном конце стены, на юго-западе города. Именно этим путем вступали в столицу возвращающиеся императоры: через глубокий ров, а затем сквозь мощный оборонитель­ный комплекс. По бокам Золотых ворот находились две мраморные башни. Изначально это была триумфальная арка, воздвигнутая Феодосием I в 391 году, а уже в следу­ющем веке включенная в основную стену. Свое наимено­вание они получили благодаря тому, что тройные ворота, закрывающие вход, были покрыты золотом.¹⁶ Во времена крестоносцев над воротами в качестве стражей стояли два огромных медных слона.¹⁷ Башни сохранились до нашего времени в качестве части более позднего оборонительно­го комплекса, хотя их отделка давно и безвозвратно утра­чена. Вокруг, украшая ворота и башни, располагались клас­сические статуи, изображающие, в частности, подвиги Геракла.

От Золотых ворот императорский центр Константино­поля отделяло около трех миль. Идти к нему можно было по проспектам, украшенным статуями и прерывающимися рядом fora — общественных площадей, относящихся к IV, V и VI векам. На форуме Быка стояла огромная бронзовая конная статуя, а на овальном форуме Константина располагалось множество диковин — например, большая бронзовая статуя богини Геры, голова которой была столь крупной, что потребовалось четыре воловьих упряжки, чтобы перевезти ее. В центре форума помещалась колонна Константина. Первая такая колонна рухнула во время бури в 1106 году, но Мануил Комнин велел восстановить ее. Ныне на ней не осталось статуи, на вершине постамента из грубого камня возвышаются лишь шесть или семь покосившихся или плохо установленных порфировых барабанов.¹⁸

Наряду с этими традиционными монументами были и более оригинальные. Например, на форуме Константина можно было полюбоваться также массивным флюгером, носившим имя «Anemodoulion» или «Слуга Ветров», который представлял собой массивное четырехгранное бронзовое ме­ханическое устройство, украшенное птицами, пастухами и рыбами. Его вершина была заострена, как у пирамиды, и над ней возвышалась женская фигура, которая поворачи­валась на ветру.¹⁹

Примерно в пятистах ярдах за форумом Константина в самом сердце города находился комплекс построек — Ип­подром, Императорский дворец и приводящий в трепет храм Святой Софии. Здесь встречались клирики и миряне, бли­стая приметами императорской власти и набожности, яв­ляя собой классическое прошлое города. Такое окружение прекрасно подходило для поддержания средневекового ав­торитета императора. Здесь же располагались и основные учреждения империи, финансовые и силовые: сокровищни­цы, казармы, тюрьмы. В обширных пространствах под сво­дами Святой Софии и Ипподрома царил дух религии и зрелищности.

Великий дворец, известный на Западе под названием Буколеон (из-за украшавшей его скульптуры, изображающей смертельную схватку льва с быком), представлял собой гро­мадный комплекс зданий на юго-восточном краю города. Ограниченный с двух сторон Мраморным морем, с двух других он соседствовал с Ипподромом и площадью Святой Софии. Имея в своей основе первоначальный дворец Константина, в течение веков он многократно перестраивался и расширялся.²⁰ Уильям, архиепископ Тирский и канцлер Иерусалимского королевства, описывал визит короля Амаль­рика к императору Мануилу Комнину в 1171 году. В знак особого уважения французам было дозволено причалить у морских ворот, откуда они прошествовали ко дворцу по пре­красной мостовой из дивного мрамора. Дворец состоял из бесчисленного множества проходов и коридоров, а импера­тор принимал Амальрика в зале для аудиенций. Зал был уб­ран драгоценными тканями, а в центре установлены два зо­лотых трона — один был несколько ниже, чтобы подчеркнуть для короля его более низкое положение.²¹

Робер де Клари, пытаясь передать подлинный размер дворца, говорил, что в нем имеется «пятьсот залов, соеди­ненных между собой и отделанных золотой мозаикой». По его воспоминаниям, только в Великом дворце было более тридцати молелен, самой запоминающейся из которых была церковь Богородицы Фаросской,

«столь богатая и прекрасная, что здесь не было ни одной петли, ни одного пояска, ничего другого, что обыч­но делается из железа, и что не было бы здесь из серебра. Не было ни одной колонны, что не была бы сделана из яшмы, порфира или другого прекрасного драгоценного кам­ня. Пол молельни был устлан белым мрамором, таким гладким и чистым, что казался хрустальным. И вообще вся она была столь прекрасна и богата, что ее красоту и роскошь невозможно выразить словами».

Внушительным был и список реликвий, сохраняемых там: два больших фрагмента Креста Господня, часть гвоз­дей, пронзивших руки и ноги Христа, фиал с Христовой кровью, терновый венец, частица ризы Богоматери и глава Иоанна Крестителя.²²

В Великом дворце также располагался обширный позо­лоченный зал, созданный по проекту Мануила Комнина, украшенный мозаиками с изображениями его побед. Он или же Исаак Ангел создал изумительный «Мукроутас»* (* Mouchroutas, от арабского слова, означающего «конус». (Прим. авт.)) (кото­рый византийский автор Николай Мезарит описывает так:

«Ступени, ведущие к нему, сделаны из обожженного кирпича, известняка и мрамора. Лестницы сооружены по обеим сторонам и выдержаны в синем, красном, зеленом и пурпурном цветах, благодаря раскрашенным плиткам крестообразной формы. Здание создано... персидским ма­стером. Свод крыши, состоящий из полушарий, прикреп­ленных к подобному небу потолку, являет великолепие красок. Через группу ангелов свет падает внутрь зала. Красота резьбы невероятна, в изумление приводят ка­верны, перекрытые золотом так, что возникает впечат­ление радуги, перед которой блекнет та, что сияет на небесах. Все это — вызывает нескончаемый восторг, ко­торый невозможно скрыть».²³

К сожалению, за прошедшие века Великий дворец был почти полностью разрушен. Сохранилась лишь небольшая часть наружной стены, выходящей на Мраморное море. Од­нако в 1950-х годах на уровне земли была сделана археоло­гическая находка, которая производит ошеломляющее впечатление, напоминая о великолепии дворца. Большой кусок мозаичного пола VI века, украшенный изображения­ми сцен охоты, ныне доступен для широкой публики. Он полностью соответствует красочным средневековым опи­саниям, давая некоторое представление о прекрасных мра­морных полах, украшавших средневековый дворец.²⁴

Одно из зданий Великого дворца было напрямую соеди­нено с императорской ложей на огромной спортивной арене Ипподрома. Созданный при императоре Септимии Севере в начале III века, расширенный при Константине и все еще использовавшийся в XII веке, стадион мог вместить 100 ты­сяч зрителей и в длину насчитывал более 350 ярдов. Скач­ки наверняка создавали невероятный шум, поднимая тучи пыли и создавая драматическое напряжение, пока лошади мчались по овальной дорожке. Вениамин Тудельский опи­сывал представления с участием жонглеров и состязания диких зверей между собой. Известно также о выступлени­ях гимнастов, канатоходцев — и, разумеется, о самих скач­ках, которые, как и в классическую эпоху, проводились меж­ду командами Красных, Синих, Зеленых и Белых.²⁵ Сегод­ня Ипподром практически исчез, хотя существующий на этом месте парк отчасти сохраняет форму его дорожек, здесь можно найти и остатки трех колонн, некогда стоявших по­среди арены, а также получить некоторое представление о размерах сооружения.

Снаружи Ипподрома располагался форум Августеион (Аugusteion). Над ним возвышалась громадная колонна, увенчанная статуей Юстиниана, которую ярко описывает Робер де Клари:

«Огромная колонна была толщиной в три обхвата... Она была сделана из мрамора, покрытого медью, и все это скреплялось прочными полосами железа. На вершине ко­лонны лежала плоская каменная плита, а поверх нее сто­яло сделанное из меди изображение императора, воссе­дающего на могучем медном коне. Он протягивал руку к языческим землям. На монументе были начертаны пись­мена, воспроизводящие его клятву в том, что сарацины никогда не получат у него перемирия. В другой руке он держал золотую сферу, увенчанную крестом... На конс­ком крупе, голове и вокруг было не менее десяти гнезд ца­пель, селившихся здесь каждый год».²⁶

Через площадь от Ипподрома стоит храм Святой Софии (то есть «Мудрости»). Наряду с аббатством Клюни (его ог­ромная церковь достигала 531 фута в длину) он была одним из крупнейших зданий средневекового христианского мира. Множество жемчужин Византийской империи было разру­шено с течением времени — но основной облик и потряса­ющие размеры Святой Софии видны и по сей день, как изу­мительное свидетельство великолепия времен величия им­перии.²⁷

В 532 году пожар уничтожил существовавшую структу­ру комплекса, и император Юстиниан воспользовался воз­можностью создать новое здание невиданного размера. Мас­сивный собор с громадными опорными колоннами, высо­кими сводами и куполом с кессонами был впервые освящен в 537 году. Купол покоится на кубическом основании, воз­несенном на высоту в 100 футов, и опирается на арки ши­риной в 176 футов (они призваны олицетворять небесный свод), а неф длиной в 230 футов переходит в серию полуку­полов. При взгляде снаружи они, каскадом спускаясь вниз, создают впечатление необычайной устойчивости, совершен­но не соответствующее грандиозному пространству внутри собора. Византийский историк Прокопий приводит такое описание:

«Император, пренебрегая масштабами затрат, по­спешил начать строительство и собрал мастеров со все­го света... Храм стал удивительным зрелищем, неверо­ятным для тех, кто видел его, и невообразимым для тех, кто о нем только слышал...

Храм может гордиться неописуемой красотой, соче­тая прочность с гармоничностью пропорций... Впечат­ление усиливается при солнечном свете. Возникает ощу­щение, что [внутреннее] пространство освещается не солнцем, а само создает сияние, настолько сияет эта свя­тыня...

Над этим кольцом вздымается огромный сферический купол, благодаря которому здание выглядит особенно красиво. Кажется, что оно не покоится на каменной клад­ке, а свисает с небес па золотой цепи, скрывая пространство. Все части, превосходно соответствующие друг дру­гу, словно парят в воздухе, поддерживая одна другую и опираясь лишь на близлежащую, создавая единую гармо­нию и все же позволяя зрителю долго задерживаться на чем-то одном, поскольку каждая деталь притягивает взор к себе».²⁸

Огромный купол был украшен мозаикой с изображени­ем Христа Вседержителя, а в апсиде располагалось изобра­жение Богородицы. В боковых галереях были представле­ны земные сподвижники Христа, хотя не все изображения имели библейское происхождение. Несколько из этих пре­красных работ уцелело до нашего времени, и на концевой панели южной галереи сохранилась превосходная мозаика, изображающая императора Иоанна Комнина с рыжеволо­сой супругой Ириной и сыном Алексеем.

Благодаря исключительному размеру и удивительным мозаикам Святая София казалась чудом всем, кто видел ее. Робер де Клари, скорее всего, привыкший к прямоугольной планировке большинства церквей Северной Европы (хотя некоторые, из них, например, храм в Нивеле, были круглы­ми), оказался покорен архитектурой храма. Он писал, что церковь «совершенно круглая, и купола в ней тоже круглые, и покоятся они на огромных колоннах... из яшмы, порфира или других драгоценных пород камня».²⁹

Сегодняшние посетители собора Святой Софии могут испытать примерно те же эмоции, которые овладевали кре­стоносцами. Хотя большая часть золотых и серебряных ук­рашений ныне утрачена, уцелели изумительные мраморные стены.

Для строительства церкви использовалось не меньше де­сяти различных сортов мрамора, тщательно подобранных для достижения максимального визуального воздействия. Местами огромные глыбы мрамора были специально разрезаны так, чтобы распахнуть их наподобие крыльев гиган­тской бабочки — таким образом узор камня представлялся наилучшим образом. Архитекторы, возводившие Святую Софию, приложили много усилий, чтобы в разных местах отыскать камень, дающий потрясающее сочетание цветов и; узоров. Например, белый мрамор доставлялся из Лакониии (на Пелопоннесе), светло-зеленый — с острова Эвбея, розовый с белым — из Пиригии (на западе Малой Азии), царственный пурпурный порфир — из Египта, зеленый порфирит — также из Лаконии, желтый — из Намидии (Алжир), зеленый — из Фессалии, а черный с белым — с Пиренеев.

Частичное обрушение храма в 558 году и его реконструкция в течение пяти последующих лет привели к возникновению того облика здания, который мы видим и сегодня. Позже оказалось необходима установка новых опор, а когда пос­ле 1453 года Константинополем стала править Оманская, империя, и постройка обрела третью религиозную принадлежность (после того, как она принадлежала православным и католикам), ее превращение в мечеть было обозначено по­явлением четырех сразу бросающихся в глаза минаретов. В 1934 году здание было секуляризировано и сохранилось в качестве музея.

В сокровищнице Святой Софии хранились несказанные сокровища, свидетели крестных страданий Христа — фраг­менты священного копья, пронзившего его тело, часть кре­ста, на котором он был распят, терновый венец, гвоздь с креста, погребальная плащаница, камень с Гроба Господня и тому подобное.

Однако Святая София была далеко не единственной изу­мительной церковью в Константинополе. В городе суще­ствовали сотни религиозных построек, в пределах городс­ких стен находилось немало церквей и монастырей. Альберик де Труа-Фонтен, писатель XIII века родом из Шампани, принадлежавший к ордену цистерцианцев, насчитал здесь «не менее пятисот монастырей или монастырских церк­вей».³⁰ Во многих из них сохранялись удивительные святыни, и западные паломники страстно стремились получить возможность благоговейно прикоснуться к ним. Одо из Лейла, французский монах, посетивший Константинополь но время Второго крестового похода в 1147 году, сообщал о «множестве церквей, которые уступают Софии по разме­рам, однако равняются по красоте. Можно восхищаться как их убранством, так и их святынями. Те, у кого была возмож­ность, посещали эти церкви, чтобы полюбоваться на них или же почтительно помолиться».³¹

Особого упоминания заслуживают две их них. Во-пер­вых, это церковь Святых Апостолов, о которой Робер де Клари пишет, что она была богаче и прекраснее Святой Софии.³² Она была построена при Юстиниане, и в ней на­ходились могилы многих императоров, равно как и мощи святого Андрея, святого Луки и святого Тимофея. Кроме того, как мы уже отмечали, она послужила образцом для создания церкви святого Марка в Венеции.

Другая церковь, о которой необходимо сказать и кото­рая (в отличие от церкви Святых Апостолов) сохранилась до нашего времени, относилась к монастырю Христа Все­держителя, известного теперь как Зейрек Каму. Церковь располагается посреди комплекса, основанного императо­ром Иоанном Комнином около 1118-1136 годов.³³ В харак­терном византийском стиле на участке расположились раз­личные организации: монастырская община, крупное посе­ление духовенства, совершающего службы для мирян и больница на пятьдесят человек, в штате которой состояло 76 человек медицинского и 27 обслуживающего персона­ла.³⁴ Для сравнения с западными традициями можно напом­нить, что больница св. Иоанна в Иерусалиме в XII веке мог­ла принять до тысячи пациентов — но врачей в ней было только четверо.³⁵ Сегодня в монастыре Вседержителя распо­лагается действующая мечеть, на которой видно губитель­ное воздействие времени. И все же колоссальные дверные порталы ржаво-коричневого цвета возвышаются по-прежне­му гордо, а там, где некогда была главная церковь (сейчас это молельный зал), на сводах под самой крышей все еще видны небольшие кресты. Этот комплекс стал семейным мавзолеем династии Комнинов, однако гробницы Иоанна и I Мануила Комнинов давно исчезли, хотя около 1750 года они все еще существовали и выставлялись во дворце Топкапи.³⁶

Еще одной важной постройкой Константинополя, хорошо знакомой путешественникам с Запада, был второй по значимости императорский дворец — Влахерн, расположен­ный на укрепленном участке в северной части городского обвода. Он начал создаваться императором Алексеем I (1081-1118) и зачастую использовался наряду с Великим дворцом (Буколеон) в качестве центра императорской власти, а также в качестве места для приема гостей. Из-за его расположения такие правители, как Мануил Комнин, страстно влюбленный в охоту, пользовались им сравнительно часто, поскольку оттуда можно было сразу оказаться за пределами города. Влахерн был удобен и тем, что распо­лагался неподалеку от основного святилища Девы Марии, покровительницы Константинополя, а кроме того, являлся наиболее безопасным местом во время гражданских волнений, поскольку был сравнительно отдален от своенравной городской толпы.³⁷ Одо из Дейла видел этот дво­рец в 1147 году:

«Его внешний вид так прекрасен, что трудно подыс­кать сравнение, но внутреннее убранство превосходит все, о чем я могу помыслить. Повсюду он искусно разукрашен золотом и разноцветными росписями, пол сделан из мрамора, уложенного с удивительным мастерством».³⁸

Алексей I создал во дворце роскошный тронный зал. Ве­роятно, именно он использовался для приема посланников. Уильям Тирский посетил дворец примерно двадцатью го­дами позже Одо и поведал о драгоценных занавесях, бес­численных слугах, нарядах и царских облачениях, украшен­ных множеством драгоценных камней и жемчуга, равно как и об «огромном количестве во дворце золотых и серебря­ных предметов несказанной стоимости».³⁹

Город, на который в июне 1203 года взирали крестонос­цы, поражал не только прекрасными зданиями и знаками императорской власти. Главным источником благосостоя­ния Византии служила торговля — то есть и налоги от нее. Вдоль обращенной к Золотому Рогу стороны города разме­стились многочисленные общины торговцев. Константино­поль был центром торговли как для самой Византийской империи, так и для всего бассейна Черного моря, Среди­земноморья и Западной Европы. У каждого из таких ита­льянских городов, как Венеция, Амальфи, Пиза и Генуя, имелись здесь населенные согражданами небольшие квар­талы, которые использовались в качестве складов и портов для ввоза и вывоза товаров в Константинополь.

На другой стороне Золотого Рога, соединенной со сто­лицей паромной переправой, в пригороде Галата селились представители таких слоев общества, от которых горожане предпочитали держаться подальше. В 1171 году Вениамин Тудельский сообщал об общине, состоявшей примерно из двух с половиной тысяч евреев, многие из которых занима­лись обработкой шелка. Они были достаточно состоятель­ны, несмотря на то, что греки притесняли и оскорбляли евреев.⁴⁰ Кроме них там селились кожевенники, вынужденные покинуть город из-за зловония, связанного с их ремеслом, а также больные проказой, переселенные сюда из-за опасе­ний заразиться.

В огромном Константинополе можно было найти и боль­шие участки, густо заселенные беднотой. Их жители пита­лись милостыней или выполняли грязную работу в много­численных городских учреждениях. Одо из Дейла писал, что там царят «грязь и зловоние, а зачастую и постоянная тем­нота, поскольку здания богачей отбрасывают на улицы тени, так что темнота и грязь остаются уделом нищих и путе­шественников».⁴¹ Примерно во времена Четвертого крес­тового похода Иоанн Цетсес описывал собственное жили­ще, приютившееся между расположенным выше жильем священника, обремененным многочисленными детьми и поросятами, и крестьянским сеновалом ниже.⁴⁰ Такие люди зачастую селились в переполненных деревянных бараках. Лишь у состоятельных граждан была возможность жить в хороших домах или небольших особняках. Из практичес­кой необходимости в городе возникали школы, обществен­ные бани, приюты. Константинополь испытывал недоста­ток в водных источниках, и водоснабжение было одной из насущных потребностей, которую правители решали с по­мощью постройки огромных акведуков и цистерн.

Византийцы продолжали использовать и то, что осталось со времен римского владычества. Самым ярким примером может служить величественный акведук Валента (364-378), фрагмент которого длиной в полмили по-прежнему красу­ется в северной части центра города. До наших дней со­хранилось и несколько гигантских подземных резервуаров, самый известный из которых, носящий название Цистерны Базилики, относится ко временам правления Юстиниана. Он расположен неподалеку от Святой Софии и дает представ­ление о фантастических размерах муниципальных сооруже­ний той эпохи. Громадный резервуар имеет 224 фута в ши­рину и 150 футов в длину, а опорами ему служат 336 колонн. В нем могло содержаться до 2 800 000 кубических футов* (* То есть порядка 80 тонн воды. (Прим. ред.)) воды, которая доставлялась с Черного моря за 12,5 миль.

Основную массу населения Константинополя составля­ли те, кого Никита Хониат называл «толпой». Эту массу представителей низших слоев общества умиротворяли и развлекали игрищами на Ипподроме, в остальное время она была беспокойна и искала собственных выгод, оказывая поддержку сменявшим друг друга режимам и правителям 1180-х годов.⁴² Само по себе огромное количество людей зас­тавляло императоров обращать внимание на их настроение и потребности. Населения в городе было столько, что Ральф Когсхолл, монах из Эссекса, живший в начале XIII века, счи­тал: «Люди, досконально знающие этот город, уверяют, что в нем больше жителей, нежели в области от города Йорка до реки Темзы (около 195 миль)».⁴³

Вглядываясь в дальний берег Мраморного моря, крес­тоносцы наверняка в полной мере осознали масштаб обяза­тельств, которыми они связали себя с царевичем Алексеем. Огромный и могущественный Царь-город лежал перед ними, опираясь на вековую императорскую власть, уверен­ную в том, что никогда не падет в руки завоевателей. Неко­торые крестоносцы бывали прежде в городе и знали о свя­тынях и сокровищах, хранящихся в его стенах, о богатстве церквей и дворцов, о благосостоянии правителей. Они рас­сказывали об этом остальным, и представшее на горизонте зрелище убеждало в правоте их слов.

Наверняка все надеялись на то, что царевича Алексея действительно ждут в городе, и им удастся выполнить свои обязательства с минимальными потерями. Ведь, несмотря на масштаб вставшей перед крестоносцами задачи, имелись и ободряющие знаки. Вполне естественно, что насилие, бес­порядки и череда переворотов в течение предшествовавших двух десятилетий демонстрировали неустойчивость влас­ти, которая могла сыграть на руку крестоносцам.

Отчасти именно эти десятилетия пошатнули военную мощь Константинополя. Стены не поддерживались в хоро­шем состоянии, а некогда грозный византийский военный флот практически прекратил свое существование. Кроме того, Алексей III не смог достойно подготовиться к нападе­нию крестоносцев. Никита Хониат дает весьма язвитель­ное описание попыток императора организовать оборону Константинополя. Несомненно, Алексей III уже долгое вре­мя следил за перемещениями крестоносцев, однако:

«…его непомерная лень могла сравнится лишь с его глу­постью в пренебрежении необходимым для общего благо­получия. Когда ему было предложено создать запас ору­жия, подготовить надлежащие боевые устройства и, прежде всего, приступить к сооружению военного флота, у советников иногда создавалось впечатление, что они обращаются к трупу. Он развлекался послеобеденным остроумием, сознательно пренебрегая сведениями о ла­тинянах [то есть крестоносцах]; он занимал себя стро­ительством роскошных купален, срывал горы для поса­док винограда... тратил время на то и это. Желавшие срубить древа для постройки кораблей сталкивались с серьезной опасностью в лице евнухов, которые охраняли покрытые густым лесом императорские горы, предназ­начавшиеся для государевых охот — словно то были свя­щенные рощи».⁴⁴

Только когда император узнал, что его племянник вмес­те с крестоносцами достиг Дураццо на Адриатике (это слу­чилось в мае 1203 года), он решился действовать. Но пред­принятые им меры едва ли говорили о серьезной и разно­сторонней подготовке: «Так, он начал чинить сгнившие и поеденные червями небольшие ялики, количество которых едва достигало двадцати, а скругляя городские стены, рас­порядился снести поселения снаружи от них».⁴⁵

Возможно, Никита здесь чересчур резок — учитывая тот факт, что до момента, когда в конце апреля между цареви­чем Алексеем и крестоносцами в Заре было заключено со­глашение, не было уверенности в нападении на Византию. Несомненно, император знал о попытках своего соперника найти поддержку на Западе, но после неудач царевича в Риме и Гагенау ничто не предвещало, что Дандоло, Бони­фаций и Балдуин отнесутся к нему иначе.

Учитывая обычные трения между армиями крестонос­цев и греками, наверное, все же благоразумнее было бы пред­принять некоторые приготовления — но Алексей III пред­почел этого не делать. Как бы то ни было, недовольство Никиты имеет более глубокую природу, имея своей причи­ной плачевный упадок византийского флота. Императора также могло уверить письмо папы римского, полученное в конце 1202 года. В нем Иннокентий уверял греческого правителя, что отверг все предложения по обращению кресто­вого похода в сторону Константинополя для помощи царе­вичу Алексею.⁴⁶

Еще в царствование Мануила Комнина греки распола­гали крупным флотом — к примеру, он принял участие во вторжении в Египет вместе с правителями Иерусалима. Уильям Тирский сообщает, что в 1169 году Мануил на­правил сто пятьдесят «военных кораблей, оборудованных рострами и двойными рядами весел... а, кроме того, шестьдесят больших хорошо защищенных лодок, построенных для перевозки лошадей... и десять или двадцать огромных су­дов... несущих вооружение и... боевые орудия».⁴⁷ Упадок во­енно-морского флота после смерти Мануила был таков, что грекам приходилось нанимать для сражений пиратские суда, а к 1203 году, по сведениям Никиты, для отражения крестоносцев нашлось только двадцать полусгнивших ко­раблей. Царевич Алексей знал об этом, а венецианские купцы в Константинополе могли информировать Дандо­ло о сложившейся в предыдущие годы ситуации. Едва ли стоит сомневаться, что знание о слабости византийского флота сыграло немаловажную роль в оценке крестоносца­ми возможности оказания военной помощи царевичу Алексею. Возможность столкнуться с таким флотом, ка­кой Мануил когда-то направил в Египет, вполне могла отвратить их от подобной сделки.

К счастью для крестоносцев, перспектива морского боя против более или менее равных сил, и даже мысль о столк­новении с едва держащейся на волнах эскадрой, могла их не беспокоить. Благодаря Дандоло и венецианцам они по­лучили самый ловкий и опытный флот Средиземноморья. При должном его использовании контроль над морем мог дать крестоносцам существенное преимущество в грядущем штурме.⁴⁸

Однако сухопутные силы византийцев не были столь ослаблены. Хотя и сократившиеся со времени смерти Ма­нуила в 1180 году, они все же оставались грозным противником.⁴⁹ Армия императора Алексея состояла из отрядов византийцев, наемных солдат (нанимались они в Болгарии, Малой Азии, Западной Европе и славянских странах), а самым опасным противником была легендарная варяжская дружина — элитное подразделение, присягнувшее сохра­нять верность императору.

За столетия греки приобрели репутацию женоподобных и не воинственных людей. Вениамин Тудельский дал та­кую оценку их военным способностям: «Они нанимают воинов всех наций, которых называют варварскими, чтобы сражаться с... турками, поскольку местные жители [греки] не воинственны, но, подобно женщинам, не имеют силы сра­жаться».⁵⁰ То, что ядро византийской армии формирова­лось из иностранных наемников, полностью подтверждает это мнение.

Однако греки разумно подходили к подбору воинов. Ва­ряги были тяжеловооруженными бойцами, прославивши­мися благодаря употреблению мощных однолезвийных бо­евых топоров, которые они обычно носили на плечах. Их насчитывалось около пяти тысяч человек, и они составля­ли ядро императорской армии. Варяжские части форми­ровались в основном из скандинавов, которых привлекал в Константинополь высокий уровень оплаты. Много анг­личан, разбитых в битве при Гастингсе в 1066 году или ли­шившихся положения в ходе норманнского владычества, также направлялось на восток, чтобы присоединиться к дружине наемников. Еще одним источников бойцов были воины армии, сопутствовавшей королю Сигурду Норвеж­скому в экспедиции на Святую Землю, часть из которых, задержавшись на обратном пути, присоединилась к дру­жине варягов или нанялась для временной службы импе­ратору.⁵¹

Еще два подразделения, помогавшие оборонять Констан­тинополь в 1203 году, состояли из жителей Пизы и Генуи. Эти представители купеческих общин перенесли ожесто­ченную торговую конкуренцию с венецианцами на поля крестовых походов и на Босфор. Лидеры крестового похо­да позже утверждали, что им противостояла византийская армия из 60 тысяч рыцарей, не считая пехотинцев.⁵² Совре­менные историки оценивают императорскую армию в трид­цать тысяч человек — не считая, разумеется, жителей Кон­стантинополя, которые в случае необходимости могли сра­жаться наряду с регулярной армией.⁵³ Если хоть одна из этих цифр справедлива, то у греков был значительный числен­ный перевес, равно как и преимущество, которое обеспечи­вали надежные оборонительные сооружения самого Кон­стантинополя.

Дож и вожди крестоносцев теперь должны были обду­мать свои дальнейшие действия. Дандоло, как всегда прак­тичный, предпочитал осмотрительность. Ориентируясь на свои предыдущие посещениям Константинополя (в 1171 и 1183 годах) и на данные, полученные от венецианцев, жив­ших в нем в течение десятилетий, он настаивал на том, что крестоносцам необходимо собрать достаточные запасы и действовать с должной осторожностью. Он говорил: «Вы участвуете в величайшем и опаснейшем предприятии, ка­ковое никогда прежде не совершалось, а потому для нас осо­бенно важно действовать мудро и предусмотрительно».⁵⁴ Дандоло считал, что недостаток продовольствия и денег у крестоносцев может заставить их обратить внимание на захват и ограбление окружающих земель. Они мо­гут рассеяться и потерять людей — а этого армия не может себе позволить, учитывая масштаб стоящей перед ней задачи.

Неподалеку от Константинополя находились Монашес­кие острова (теперь они именуются Принцевыми острова­ми и располагаются примерно в 5,5 милях от основной час­ти города), где, по сведениям дожа, производилось зерно и мясо. Он порекомендовал флоту встать на якорь именно там, собрать припасы и подготовиться к нападению на город. В XIII веке Дандоло предложил свою версию одного из са­мых знаменитых военных афоризмов всех времен: «сытый солдат имеет больше шансов на победу, чем тот, у которого в желудке пусто».⁵⁵

24 июня, в день Иоанна Крестителя, корабли были подготовлены к бою. За долгое путешествие большая часть военного снаряжения на них была убрана или надежно укрыта, чтобы предохранить от действия стихий. Теперь, при приближении к Константинополю, на верхушках мачт были подняты знамена и вымпелы, а на борта навешены рыцарские щиты. Флот вновь приобрел тот красочный вид, который имел, отправляясь из Венеции почти девять месяцев назад.

На сей раз война была неизбежна — но не против невер­ных, а против раскольников-греков и императора-узурпатора. Корабли в первый раз прошли под стенами Константинополя. Первыми двигались транспорты, затем боевые корабли. Когда суда подошли ближе к городу, размер обо­ронительных сооружений, плотность и красота застройки, когда весь горизонт был закрыт тесным строем дворцов, церквей и монументов, наверняка заставил вздрогнуть сердца крестоносцев. Они скользили по морю мимо городских стен, огромного Ипподрома, прекрасного дворца Буколеон. Затем явилась Святая София, нерушимо прильнувшая к вершине горы близ восточной оконечности города. Неко­торые воины были столь взволнованы возможностью начать сражение, что выпустили стрелы и снаряды в визан­тийские корабли, стоящие под самыми стенами, не причи­нив им никакого вреда.

Греки со своей стороны плотно заполнили городские сте­ны, стремясь разглядеть своих противников. Наверняка и они ощущали трепет. Последней крупной армией крестоносцев, проходившей через Византийскую империю, была армия Фридриха Барбароссы, которая в 1189-1190 годах не ответила на вызов и прошла по их землям. Воинственные уроженцы Запада воспринимались угрозой для Кон­стантинополя со времен Первого крестового похода, и многие из греков считали, что крестовые походы были лишь предлогом для нападения на их город.⁵⁶ До сих пор эти опа­сения не оправдывались, но в 1203 году среди европейцев присутствовал претендент на императорский титул, что де­лало опасность сильнее, чем когда бы то ни было. Суще­ствовало и еще одно различие с прошлыми случаями: те­перь армия угрожала Константинополю с моря, в то время как раньше город мог бояться только сухопутных сил. При­сутствие же на флоте крестоносцев царевича Алексея дела­ло опасность небывалой.

Свежий попутный ветер заставил флот пройти мимо предполагавшейся стоянки у Монашеских островов, и кре­стоносцы направились к материковой части Малой Азии, где стали на якорь близ императорского дворца Халкидон, против основной части города, лежавшего в двух милях отсюда через Босфор. Естественно, знать разместилась в самом дворце, «одном из самых прекрасных и очарователь­ных», по словам Внллардуэна.⁵⁷ Был разбит и палаточный лагерь, в котором обосновались рыцари и пехотинцы. Ло­шадей перевели на берег, вновь осторожно приучая их к terra firma* (* Тerra firma — твердая земля (лат.)) после недель, проведенных в море. Крестонос­цам повезло, поскольку урожай был только что собран и лежал в скирдах, словно давая возможность забрать столько, сколько необходимо. Это, разумеется, указывало на отсутствие серьезной подготовки к войне со стороны Алексея III: оставить противнику легкодоступное продо­вольствие в пределах легкой досягаемости от города, ко­торый враг собирается осадить, было непростительным промахом.

Спустя два дня крестоносцы переместили весь свой ла­герь еще на три мили вверх по восточной стороне Босфора в другой императорский дворец — Скутари. Они по-прежне­му собирали все возможные продовольственные запасы, го­товясь к осаде. Тем временем Алексей III решил ответить на угрозу, выдвинув войска из Константинополя и закрепив за собой позицию на европейской стороне напротив крес­тоносцев с целью предотвращения их высадки здесь. В кон­це июня 1203 года две армии стояли друг напротив друга по разным сторонам Босфора, ожидая начала боевых дей­ствий.