ГЛАВА 9

«Ни в одном городе столь малое количество людей не осаждало такое множество»

Первая осада Константинополя, июль 1203 года

Оставалось еще две возможности избежать столкновения. Во-первых, можно было убедить крестоносцев удалиться; во-вторых, с согласия императора Алексея III или без такового греки могли открыть ворота царевичу и позволить ему вернуть себе власть над городом и импе­рией.

Первым пришлось действовать императору. 1 июля разведывательный отряд крестоносцев примерно в девяти милях к востоку от своего лагеря разбил наголову крупное подразделение греческих рыцарей. Крестоносцы захватили много боевых коней, а также мулов, византий­цы спаслись бегством. Угроза со стороны во­инства Запада была очевидной, как и урон, на­несенный греческому боевому духу. Возможно, именно в этот момент императору следовало начать дипломатические переговоры.

На следующий день Алексей III послал уроженца Ломбар­дии Николо Россо из первых рук выслушать о причинах при­бытия крестоносцев в Византию и получить объяснения их действиям. Несомненно, ему было приказано собрать по воз­можности больше информации относительно сил крестонос­цев, что составляло обычную часть функций любого дипло­мата. Николо надлежащим образом доставил послание импе­ратора руководителю экспедиции, маркграфу Бонифацию. Некоторые опасались результатов посольства. Гуго де Сен-Поль вспомнил старые подозрения насчет двуличия греков: «нам не нужно просьб греков и их даров».¹ Удостоверившись в наличии верительных грамот, Бонифаций предложил послу обратиться к знати. Посол задал естественный вопрос: поче­му крестоносцы, поклявшиеся обрести Святую землю и Гроб Господень, теперь угрожают Константинополю? Император Алексей наверняка знал, что они испытывают нужду в продо­вольствии и деньгах. Если потребность состоит только в этом, Николо счастлив уверить их, что император готов обеспечить их всем необходимым, если они готовы удалиться.

Под глянцем дипломатической вежливости таилась и уг­роза: «Если вы откажетесь уйти, то он [император Алексей III] вынужден будет нанести вам ущерб, хотя и против свое­го желания. Будь вас даже в двадцать раз больше, если бы он решил сражаться, то вам не удалось бы покинуть наши зем­ли без огромных потерь, не потерпев при этом поражения»². Эти слова указывали на уверенность императора в огромном численном перевесе своей армии — хотя, как показали собы­тия предыдущего дня, ее боевая эффективность была не столь высока.

Для ответа крестоносцы избрали Конона Бетюнского. Конон был старшим среди присутствовавшей знати, а кро­ме того был известен как искусный сочинитель «сhansons de geste»* (* Сhansons de geste — один из жанров французских эпических поэм, поспевающих героические деяния. Самый известный образец этого жанра — «Песнь о Роланде». (Прим. перев.)) и как красноречивый оратор. Конон изящно об­ратил вопрос Николо к нему самому:

 «Любезный господин, вы сообщили нам, что ваш гос­подин заинтересован причиной, по которой наш господин и знать вступили в его владения. Наш ответ таков: мы вступили не в его владения, поскольку он несправедливо владеет этой страной, не считаясь ни с Господом, ни со справедливостью. Владения эти принадлежат его пле­мяннику, который восседает на престоле среди нас».

Таким образом, Конон изложил оправдание крестонос­цами своих действий — исправление зла, причиненного им­ператором Алексеем III своему брату Исааку Ангелу и пле­мяннику, царевичу Алексею. Как и византийский послан­ник, Конон завершил свою речь угрозой: если император согласится подчиниться царевичу, они предоставят ему достаточное количество денег, чтобы жить в роскоши, «но в противном случае пусть молится, не рискуя появляться здесь снова».³ Внешне настрой крестоносцев казался беском­промиссным. Однако фактически они тоже очень хотели бы избежать сражения. Кроме простого самосохранения, здесь крылось желание избежать потери достойных людей и ре­сурсов, поскольку они все-таки хотели достичь конечной цели и победить в сражении за Святую Землю.

Дож задумал использовать последнюю уловку, чтобы из­бежать сражения: он решил представить царевича Алексея жителям Константинополя в надежде, что народное мнение заставит узурпатора уступить трон, а его племянник вер­нется к власти. Лидеры крестоносцев одобрили эту идею.⁴ Написанное ими в конце лета 1203 года письмо, широко из­вестное в Западной Европе, ясно дает понять, что крестонос­цы были совершенно уверены в волне народной поддержки молодому царевичу со стороны жителей Константинополя. Они пришли в Византию, «убежденные надежными источ­никами и доводами в том, что мощная городская фракция (и часть империи) с нетерпением ожидают прибытия государ­ственного [императорского] двора... [царевича] Алексея...»⁵

Очевидно, такие слухи стали основной причиной, по ко­торой крестоносцы вообще согласились вести дела с царе­вичем. Хотя уже появлялись признаки, говорящие о том, что найти ему поддержку будет как минимум нелегко. Гуго де Сен-Поль в письме в Европу упоминает о том, что ког­да крестоносцы впервые прибыли в Константинополь, то были «изумлены и ошеломлены тем, что никто из друзей или семейства бывшего среди нас молодого человека не при­шел, чтобы рассказать ему о положении в городе».⁶ Возмож­но, они пришли к выводу, что царевич должен более гром­ко сообщить о своем присутствии.

Дож и маркграф Бонифаций вместе с царевичем Алексеем погрузились на вооруженную галеру, тогда как остальная знать следовала за ними на девяти кораблях. Под флагом перемирия молодой царевич со своими спутника­ми подошли к самым стенам Константинополя и, кресто­носцы вскричали: «Вот ваш настоящий господин!» Они за­являли, что император Алексей III не имеет права на импе­раторский трон, поскольку он ослепил Исаака и неспра­ведливо захватил власть. Они пытались побудить широкие массы к поддержке царевича — вновь, впрочем, не обходясь без угрозы: «Если вы смолчите, мы будем вправе поступать с вами жестоко».⁷ Робер де Клари отмечал, что никто в го­роде не знал царевича и вообще ничего не ведал о нем.⁸ Воз­можно, здесь сыграло роль негодование на насильственные методы крестоносцев — или же, как считал Виллардуэн, страх репрессий со стороны Алексея III: «Ни один человек из всей страны или города не осмелился заявить о том, что он готов принять сторону царевича».⁹

Еще одним возможным объяснением столь прохладно­го приема была очевидная связь между царевичем Алексе­ем и коалицией французских крестоносцев с венецианца­ми, отношения с которыми у Константинополя складыва­лись не слишком удачно. Император Алексей III исполь­зовал это недоверие для организации пропагандистского наступления. Крестоносцы писали, что он «отравил и аристократов, и плебеев ядовитыми речами о том, что... они [уроженцы Запада] пришли, чтобы разрушить древнюю сво­боду, стремясь передать страну и весь народ [папству] и поработить империю... Несомненно, этот рассказ настро­ил всех против нас».¹⁰ Вдобавок к этому времени Алексей III управлял Византией в течение восьми лет — а у цареви­ча Алексея не было опыта управления страной, и он вооб­ще отсутствовал в городе несколько лет.

Для руководства крестового похода и для самого царе­вича полное отсутствие явной поддержки было чувствитель­ным ударом. Можно представить короткий путь от Констан­тинополя обратно в лагерь у Скутари в тяжелом молчании. Теперь крестоносцы прекрасно понимали, что слишком по­ложились на уверения молодого человека и, что еще важ­нее — им придется сражаться, чтобы получить обещанные припасы. Ясно, что враждебность по отношению к цареви­чу Алексею со стороны жителей Корфу была адекватным предзнаменованием того приема, который ожидал его в Кон­стантинополе.

Четвертого июля 1203 года руководство экспедиции приняло участие в мессе, чтобы укрепить дух и получить моральную поддержку. Едва ли существовала какая-либо альтернатива военным действиям, и лидеры армии нача­ли составлять план нападения. Войско, возглавляемое гра­фом Балдуином Фландрским, было разделено на семь от­рядов. Графу Балдуину было предоставлено командова­ние первым отрядом, составляющим авангард, поскольку именно ему принадлежал самый крупный контингент опытных воинов (несмотря на потерю части фламандцев, отправившихся на Святую Землю через Марсель), а так­же наибольшее количество лучников и арбалетчиков. Эти стрелки могли сыграть решающую роль при создании плацдарма, когда армия крестоносцев начнет высадку на берег, поскольку стрельба смогла бы держать греков на Расстоянии, давая время для безопасной выгрузки основ­ной массы рыцарей.

Второй отряд должен был возглавить брат Балдуина, Генрих. Он также состоял из фламандской знати и ее лю­дей. Гуго де Сен-Поль возглавлял третью группу, вместе с Петером Амьенским, рядом с которым сражался летописец Робер де Клари. Граф Людовик де Блуа руководил четвер­тым отрядом; Мэтью Монморанси, Жоффруа де Виллар-дуэн и шампанские рыцари составляли пятый; Одо де Шамплит командовал бургундцами шестого отряда, и наконец, арьергард, состоявший из ломбардцев, тосканцев, немцев и провансальцев, находился под руководством Бонифация Монферратского. Венецианцы оставались присматривать за флотом.

Столь детализированная расстановка сил говорит о важности сохранения региональных групп при планировании порядка сражения. Из соображений дисциплины и дружеских отношений было необходимо по возможности сохранять существующие структуры в целости. Иногда такое рас­пределение могло вызвать соперничество между отдельны­ми контингентами — но в пылу сражения следовало соблю­дать все предосторожности, чтобы сохранить жизненно не­обходимую сплоченность.¹¹

Начало боевых действий было запланировано на следу­ющий день. Крестоносцы должны были преодолеть Босфор и начать кампанию по штурму Константинополя.

Виллардуэн выразительно обрисовал ситуацию: «Войс­ка должны были погрузиться на суда и отправиться завое­вывать сушу, погибнуть или остаться в живых. Смею заве­рить, что это было одно из самых трудных предприятий, которые видел свет».¹² Для всех крестоносцев, от знатных властителей до простых пехотинцев, ночь с 4 на 5 июля была наполнена размышлениями и подготовкой к битве. Робер де Клари отмечал, что все люди «были исполнены страха перед высадкой».¹³ Для ветеранов Третьего крестового похода ожидание серьезного сражения было хорошо знакомо, но для большинства воинов военное предприятие такого масштаба было необычным и потому пугающим испытанием.

В крестовом походе предполагалось духовное окормление, поскольку никто из воинов не мог сказать, увидит ли он следующий вечер. Каждому было необходимо принести полное покаяние в своих грехах и составить завещание. Епископы и священники призывали всех перед сражением очистить свои души от грехов. Сначала они проповедали перед войсками, а затем двинулись через лагерь, выслуши­вая исповеди крестоносцев, желающих примириться с Гос­подом, причащали и испрашивали его покровительства.¹⁴ Как писал Гуго де Сен-Поль: «Мы все же верили в помощь Господа и Его заступничество».¹⁵ Это время использовалось также для последних организационных и материальных приготовлений. Оружие и снаряжение полировали, затачи­вали и чистили в последний раз, чистили рыцарских лоша­дей, собирали боеприпасы.

Крестоносцы собирались осуществлять штурм Констан­тинополя в два этапа. Они отказались от мысли о лобовой атаке городских стен, предполагая вместо этого захватить пригород Галату, лежащий над Золотым Рогом к северу от основного города. Над водой здесь была протянута огром­ная цепь, которая защищала стоящий в бухте Золотой Рог византийский флот и оберегала сам город от атаки с этой стороны. Первой задачей крестоносцев было разорвать цепь и открыть путь в бухту, чтобы можно было подобраться к стенам Константинополя. В связи с небольшой численнос­тью они должны были использовать единственное свое яв­ное преимущество, то есть возможность действовать на море. Если бы им удалось получить доступ в бухту, это по­зволило бы одновременно использовать как сухопутные, так и морские силы, что, разумеется, давало лучшие шансы на успех.

Утро 5 июля выдалось ясным и тихим. Крестоносцы го­товились к крупнейшему вторжению, проводимому одновременно с суши и моря, какое знала средневековая Евро­па. На борту транспортов, перевозящих лошадей, для рыцарей-крестоносцев седлали боевых коней, наряжая их в чепраки ярких цветов. Сотни серебряных труб трубили атаку, грохотали барабаны, и с этой волной звука началась осада Константинополя. Чтобы обеспечить по возможности безопасное движение, каждая галера буксировала на небольшое расстояние, которое составлял Босфор, транспортное судно. Таким образом можно было не опасаться капризов ветров или течений, сохраняя флот единым, что усиливало воздействие ударных сил. Со своей стороны император Алексей III привел свою армию в полную боевую готовность.

Гуго де Сен-Поль сообщает о том, что флот крестоносцев составляло более двухсот транспортных судов и галер. Высадка настолько крупных сил перед лицом численно превосходящего противника была предприятием необыкновенной отваги, которое требовало строгой координации действий, благоприятных погодных условий и правильной рас­становки воинов. Вильгельм Завоеватель, вторгшийся в Англию в 1066 году, располагал примерно такими же сила­ми — однако его высадка в Певенси, к счастью для него, не сопровождалась встречей с армией противника. Многие осады в ходе крестовых походов, к примеру, захват Тира в 1124 году, включали одновременное нападение (не просто высадку) со стороны сухопутных и морских сил. Теперь воины Запада старались учесть подобный опыт, хотя план вооруженной высадки, разработанный для штурма Констан­тинополя, значительно отличался от традиционной осады.

Крестоносцам противостояли многочисленные византий­ские войска, размещенные вдоль берегов Босфора. Робер де Клари отмечает, что дож сам принял командование морской частью операции и вел войска через пролив. Лучники и ар­балетчики были выставлены на носы кораблей в расчете на то, что они смогут заставить греков отступить.¹⁷ Когда транс­порты с лошадьми подошли к берегу, были открыты ворота, выставлены сходни, и на берег в брызгах пены спустились рыцари верхом на своих боевых конях, что являло собой весь­ма устрашающее зрелище.¹⁸ Лучники, пехотинцы и арбалет­чики соскочили на берег, как только корабли встали на якорь.

Первые рыцари уже составили боевой строй и опустили ко­пья для атаки — но греки, видя, что против них готовятся применить самую устрашающую тактику крестоносцев, про­сто повернулись и бежали. Гуго де Сен-Поль писал: «Все греки, собравшиеся, чтобы предотвратить нашу высадку, милостью Божией отошли па такое расстояние, что мы едва ли могли бы поразить их с помощью стрелы».¹⁹

Современные читатели, знакомые с историей ожесточен­ных сражений на берегах Нормандии во время Второй ми­ровой войны, наверняка удивятся, почему византийцы не предотвратили высадку крестоносцев. Логично предполо­жить, что именно в момент причаливания и высадки напа­дающие были более всего уязвимы. Хотя лучники и арба­летчики армии крестоносцев старались отпугнуть греков, все же странно, что они позволили кавалерии беспрепят­ственно сформировать ряды. Возможно, бесстрашие и но­визна тактики крестоносцев оказались неожиданными для Алексея III (до этого времени едва ли кто-то предприни­мал подобную десантную операцию), или же его войскам просто не хватило смелости для схватки — в любом случае это было не слишком доброй приметой для императора.* (* Скорее всего, все обстояло гораздо проще. Владеющий морем имеет возможность высадить войска в любой удобной ему точке — в то время как обороняющийся в ожидании высадки вынужден растя­гивать свои силы по всему побережью. По этой причине, каково бы ни было общее соотношение сил, в месте высадки атакующему не стоит труда создать превосходство, зачастую — многократное. Из описания де Клари следует, что греки отступили, попав под масси­рованный огонь луков, арбалетов и метательных машин с кораблей крестоносцев; укрытые бортами кораблей, стрелки могли не опасать­ся ответного огня противника, расположенного на открытой мест­ности. В целом итог высадки был логичен и неизбежен, а тактика византийской армии - наиболее правильна. Заметим, что немцы в Нормандии в 1944 году поступили точно так же: понимая, что в лю­бом из возможных мест высадки союзники будут обладать подавля­ющим превосходством, германские войска планировали встретить их в глубине своей обороны, вне досягаемости огня корабельной ар­тиллерии. (Прим. ред.))

Остальная часть войска крестоносцев спустилась с кораблей, люди распределились по своим заранее определен­ным региональным контингентам. Граф Балдуин повел авангард к оставленному лагерю императора, где были взя­ты богатые трофеи. Алексей III отступал так быстро, что оставил шатры и палатки, так что крестоносцы завладели ими и другим имуществом.

Следующим препятствием, с которым столкнулась армия, стала башня Галата — мощное оборонительное сооружение, на котором был укреплен один из концов огромной железной цепи, протягивавшейся через Золотой Рог до основного города.²⁰ Подобные цепи существовали во всех сред­невековых портах, поскольку такой способ контроля над входом и выходом из бухты был самым простым и весьма эффективным. Они служили как для защиты от нападения, так и для таможенного контроля. В обычной ситуации тор­говое судно, желающее войти в порт или покинуть его, дол­жно было заплатить пошлину, чтобы цепь подняли или, наоборот, опустили. В Константинополе для крестоносцев было жизненно важно миновать цепь и получить доступ в бухту. С точки зрения венецианцев, кораблям было бы го­раздо проще провести атаку на стены со стороны Золотого Рога, поскольку узкий залив был гораздо спокойнее, чем Босфор или Мраморное море.

Но крестоносцам предстояло встретиться не только с мо­щью башни Галата и железной цепью. За этой преградой скрывался ряд греческих кораблей — не только боевые га­леры военного флота, но и все торговые суда Константино­поля, барки и паромы.²¹ Хотя сами по себе они не представ­ляли серьезной угрозы, но все же могли явить еще одно пре­пятствие на пути европейского флота.

Ночью 5 июля армия встала лагерем возле башни Гала­та, но около девяти часов следующего утра греки предпри­няли неожиданную вылазку. Император направил отряд солдат на барке через Золотой Рог. Присоединившись к гар­низону башни, они напали на лагерь крестоносцев. Их атака была столь быстрой, что у французов не хватило време­ни даже сесть верхом. Застигнутые врасплох рыцари были вынуждены сражаться в пешем строю. Оборону возглавил представитель фламандской знати Жак де Авен, сын про­славленного воина Третьего крестового похода. Ударные силы византийского отряда врезались в ряды крестоносцев, и сам Жак получил серьезное ранение копьем в лицо. Каза­лось, что он, раненый и отрезанный от товарищей, обречен. Но, презрев опасность, один из его рыцарей, Николя де Женлен, смог вскочить на коня и помчаться к своему гос­подину. Появления верхового воина, мчавшегося на них подобно полностью вооруженному рыцарю, заставило рас­ступиться ряды греков, окруживших Жака. Столкнувшись со столь неожиданным противником, византийцы вынуж­дены были оставить свою добычу, Николя удалось спасти своего сюзерена и заслужить всеобщее одобрение за свою доблесть.²²

Пока разворачивалась эта небольшая драма, крестонос­цы взялись за оружие и начали организованную контрата­ку. Греки растревожили осиное гнездо и вскоре были вы­нуждены в беспорядке отступить. Некоторые спаслись бег­ством в башню, другие попытались бежать к баркам. Многие были пленены при попытке взойти на борт, некоторые уто­нули, пытаясь спастись, и лишь немногим удалось прорвать­ся и вернуться в Константинополь. Крестоносцы преследо­вали и тех, кто отступал к башне, бесстрашно сближаясь с неприятелем. Греки решили вернуться в башню сквозь вход­ные ворота, предполагая, что тем самым спасают свою жизнь. Они были уверены, что таким образом получат хотя бы временную передышку, однако жестоко ошибались. Са­мые быстрые из преследователей нагнали медленно отхо­дивших греков и не дали им возможности захлопнуть во­рота.

Когда крестоносцы поняли, что у них есть возможность осуществить решительный прорыв, разгорелась жестокая схватка. Осада башни могла бы занять долгое время — дни или даже недели. Нападающие подвергались риску атаки со стороны основного города, что вело к расходу ценных ресурсов. Однако если бы крестоносцам удалось прорваться сквозь ворота, тогда в их руках оказалось бы значительное преимущество, если не полная победа.

Вскоре защитники башни поняли, что их положение безнадежно и, к огромному восторгу крестоносцев, сдались; Вскоре после этого «Орел», один из крупнейших кораблей венецианского флота, прорвался за цепь. Бухта и византийские суда оказались во власти венецианцев.²³ Боевые галеры преследовали жалкие остатки греческого флота, топя одних и захватывая других, и лишь немногие греки предпочли за­топить свои суда, нежели предать их в руки противника.

Прорыв через цепь оказался жестоким ударом для византийцев. Взятие этого оборонительного рубежа означа­ло, что теперь флот Запада может проникнуть во внутрен­ние воды Золотого Рога. Это, в свою очередь, позволяло осаждающим подвести свои корабли непосредственно под стены Царь-города, тем самым обеспечив дополнительное давление на греков. Все крестоносцы были чрезвычайно обрадованы успехом и благодарили господа за столь явное расположение к ним. Альберик де Труа-Фонтен сообщает, что позднее цепь была переправлена в порт Акры (в коро­левстве Иерусалим) как символ триумфа.²⁴

На следующий день весь флот крестоносцев переместил­ся с места стоянки на Босфоре в спокойные воды Золотого Рога. Такая предусмотрительность венецианцев еще более увеличила тревогу в Константинополе. Войско Запада де­лало слишком быстрые успехи, чтобы защитники города могли оставаться спокойными. Видеть, как корабли непри­ятеля заходят в городскую гавань, наблюдать, как они целыми дюжинами проходят под стенами — наверняка такое зрелище вселяло чувство грозной и неизбежной опасности. С другой стороны, стены Нового Рима в течение многих веков отразили не одно вражеское нашествие, так что, не­сомненно, они могли защитить и от этой угрозы.

Руководство осаждающей армии должно было решить, какие действия предпринимать дальше. Венецианцы пред­лагали вести дальнейшую осаду со складных лестниц, уста­новленных на их кораблях. Французы протестовали, по­скольку при таком непривычном образе боевых действий чувствовали себя весьма неуютно. Они предпочитали раз­вернуться на суше, где, по их мнению, в полной мере смогут проявить свое боевое мастерство, приобретенное на риста­лищах Европы. Возобладала логика, и обе партии согласи­лись действовать совместно, так что каждая действовала против общего врага в привычной для себя манере: фран­цузы — на суше, венецианцы — на море.

Следующие четыре дня крестоносцы посвятили отдыху и приведению в порядок своего вооружения и амуниции. Затем 11 июля они в боевом строю походным маршем про­шли вдоль берега две мили, отделявшие их от Влахернского моста через Золотой Рог.²⁵ Греки разрушили каменный мост после бегства в город, однако крестоносцы взялись за его восстановление с максимально возможной скоростью. В нескольких милях через Золотой Рог был переброшен еще один мост, но крестоносцы не хотели делить свои силы или же тратить их на лишние переходы.

Кроме того, кажется странным, что греки не слишком тщательно разрушили мост (крестоносцы восстановили его за один день) и что они не помешали этим работам. Визан­тийское войско также могло встретить врагов сразу за мос­том: грозную Варяжскую дружину было бы не так-то про­сто вытеснить из такого узкого места. Просто удерживая крестоносцев на расстоянии от городских стен или, в край­нем случае, вынудив их пойти в обход и разделив таким образом сухопутные и морские силы врага, греки достигли бы значительного преимущества. Как писал Гуго де Сен-Поль, «оторванные далеко от нашего флота, мы, возможно, оказались бы в большой опасности и могли попасть в непри­ятные переделки».²⁶ Учитывая недостаток продовольствия у нападающих, чем дольше император затягивал осаду, тем выше были его шансы, поскольку при небольшом размере армии крестоносцев полная блокада Константинополя была невозможна. Но император Алексей III не воспользовался ни одной из указанных возможностей. Робер де Клари отмечал минимальное сопротивление греков до пересечения крестоносцами Золотого Рога.²⁷

Крестоносцы заняли позицию напротив Влахернского дворца в северном углу города, создав непосредственную угрозу императорской резиденции. Хотя городские стены здесь находились у подножья склона, сам дворец был хорошо защищен мощными оборонительными сооружениями, поднимавшимися примерно на пятьдесят футов. Крестоносцы разбили основной лагерь на возвышенности напротив Влахернского дворца. Здесь располагалось здание, которое крестоносцы называли замком Бомон, поскольку во время Первого крестового похода в нем жил норманнский принц с таким именем. На самом же деле в здании располагался монастырь святых Козьмы и Дамиана. Венецианский флот встал против обращенной к воде стороны дворца, так что армия крестоносцев сформировала петлю вокруг северо­-восточной стороны города.

Отсюда, с вершины возвышенности, французы в первый раз получили подлинную возможность рассмотреть наземные оборонительные сооружения вокруг Константинополя. Вдоль холмов к западу поднималась и спускалась стена Феодосия, составляя преграду длиной в 3,5 мили. В Западной Европе не существовало оборонительных сооружений, которые могли бы сравниться с этой стеной. Учитывая сравнительно небольшое количество крестоносцев, нападение по всей длине городских стен было бы крайне нерациональным. Тем не менее Виллардуэн испытывал некоторое удовлетворение тем, что кре­стоносцы готовились вызвать греков на бой. Вызов такого масштаба, несомненно, стал испытанием их отваги и муже­ства. Он был достаточно хладнокровен, чтобы понимать сложность выполнения поставленной задачи, когда писал: «Этот вид наполнял сердца гордостью и трепетом».²⁸

Обе части армии крестоносцев готовились к началу оса­ды. Робер де Клари приводит подробнейшее описание «уди­вительных устройств», созданных под руководством дожа на верхних палубах кораблей. Венецианцы взяли скрещи­вающиеся реи, укрепили их диагональными бимсами, меж­ду которыми натянули паруса, и закрепили их высоко к мачтам, так что они сформировали импровизированный опускной мост. Настил этих мостов длиной примерно в 110 футов состоял из деревянной решетки, которая выдержи­вала трех или четырех рыцарей. Кроме того, были сделаны поручни и даже крыша из парусины, чтобы защищать на­падающих от стрел из луков и арбалетов. В сущности, на кораблях воздвигли огромные опускающиеся вниз трубы из дерева и парусины, по которым на защитников Констан­тинополя могли быть отправлены тяжеловооруженные ры­цари.²⁹ Венецианцы также установили на своих транспорт­ных судах баллисты и катапульты. Таким образом, флот усилился осадными конструкциями и принял на борт смер­тоносный груз людей и оружия, готового направить свою мощь на греков.

В то время как французы приводили в готовность бое­вые машины и готовились к сухопутной атаке, их непрес­танно беспокоили византийцы. Шесть или семь раз на дню они внезапно вырывались из различных ворот городской стены, заставляя лагерь подниматься по тревоге. Таким об­разом, осаждающие сами оказались скованы: постоянное наблюдение со стороны греков не давало возможности по­кинуть лагерь в поисках продовольствия более чем на че­тыре полета стрелы. Продовольствие вновь иссякало, так что, кроме муки и копченой свинины, рацион можно было разнообразить только мясом павших в бою лошадей. Виллардуэн замечает, что для армии крестоносцев хватило бы пропитания только на три недели. «Наша армия находилась в отчаянном положении, тем более что никогда и ни в одном городе столь малое количество людей не осаждало такое множество».³⁰

Учитывая, что крестоносцы не могли блокировать столь огромный город, как Константинополь, едва ли византий­цы испытывали недостаток в припасах, каковы бы ни были их военные неудачи. Крестоносцы понимали, что вынуж­дены ускорить штурм. Возможности для долгой изнури­тельной осады города, как при осаде Лиссабона в 1147 году, которая длилась семнадцать недель, или в Акре, осажден­ной с августа 1189 по июль 1191 года, у них просто не суще­ствовало.

В ответ на греческие вылазки крестоносцы укрепили свой лагерь. Такова была обычная практика осаждающих армий, которая демонстрировала противнику (правдиво или нет) намерение остаться здесь надолго. Для обеспечения бе­зопасности были выкопаны рвы, сооружен прочный тесо­вый частокол, скрепленный поперечинами. Но византий­цы продолжали свои неожиданные рейды. Виллардуэн со­общает, что крестоносцы обычно решительно отбивали такие нападения и смогли нанести противнику серьезный ущерб. В лагере были введены посменные дежурства, кото­рые неслись подразделениями из разных местностей. В один из дней, когда на страже стояли бургундцы, Варяжская дру­жина нанесла молниеносный удар. Крестоносцы энергич­но ответили, и неприятель откатился к воротам. Однако, похоже, это была военная хитрость, потому что когда пре­следователи приблизились к стенам города, на них посы­пался ливень летящих сверху снарядов. Византийцы метали на нападающих огромные каменные глыбы, одна из которых сломала руку Гильому де Шамплиту. Но все же стычку нельзя было назвать неудачной, поскольку Вальтер де Нейли захватил в плен представителя одного из самых значи­тельных семейств Константинополя — Константина Ласкариса. Крестоносцы были рады столь ценному пленнику, по­скольку такие козыри всегда могли оказаться полезными, не говоря уже о существенном материальном выкупе.

В течение десяти дней продолжались вылазки, контрата­ки и перестрелки, в ходе которых разворачивались подвиги и трагедии отдельных людей. Пьер де Брасье и Мэтью де Уоллинкорт прославились в этих боях, а Гильом де Жи погиб. Тем временем крестоносцы сооружали складные лестницы, которые можно было использовать при штурме города. Обе стороны выпускали в противника тучи стрел и снарядов, ко­торые падали среди палаток или же пролетали сквозь окна дворца и ударялись об его стены. Никита Хониат описывает столкновения между всадниками и рыцарями, в которых гре­ческие деяния «не были постыдными» — что предполагает патовую ситуацию в войне.³¹

В четверг 17 июля начался новый штурм. Крестоносцы опасались атаки на свой лагерь в то время, пока их основ­ные силы пытаются штурмовать стены. Поэтому силы были разделены, и три отряда, возглавляемые Бонифацием Монферратским, остались на страже, а остальные четыре под ру­ководством Балдуина Фландрского отправились на штурм. Венецианцы должны были начать нападение с воды, вынуж­дая защитников Влахернского квартала отражать удар од­новременно с двух сторон.

Пропели горны, и французы решительно двинулись к стенам города. Лестницы, которые они несли с собой, сде­лали их намерения очевидными для осажденных. Алексей III развернул в ключевых участках стены свои отборные войска — Варяжскую дружину. Град вражеских снарядов встретил крестоносцев, однако группа из четырех человек все же смогла прорваться сквозь огонь и установить две ле­стницы у навесной башни рядом с морем. Рыцари вскараб­кались по ним и очистили площадку, достаточную для того, чтобы к ним присоединилось еще одиннадцать человек.

Варяги орудовали тяжелыми боевыми топорами, кресто­носцы оборонялись с помощью мечей. Благодаря численно­му перевесу отборные византийские части все же одержали победу, крестоносцы были отброшены вниз за исключением двух несчастных, которые оказались в плену и предстали пе­ред довольным императором Алексеем. Впервые его солда­ты смогли нанести серьезное поражение противнику, многие французы были ранены либо получили травмы от сброшен­ных камней или падая с лестниц. Гуго де Сен-Поль замеча­ет, что крестоносцам удалось даже сделать подкоп и обру­шить башню — но крепость городских стен и сопротивле­ние защитников были таковы, что французы не смогли воспользоваться этим. Создавалось впечатление, что рас­чет императора, полагавшегося на превосходные городские стены и боевые качества своей личной дружины, оправды­вается, и этого вполне хватит для спасения Константино­поля. Казалось, что французы остановлены, хотя венеци­анский флот по-прежнему представлял собой совершенно необычную угрозу.

Дандоло выстроил своим корабли в огромную линию, об­ращенную к северной стене города. Здесь оборонительные сооружения имели только один ряд и высоту около 35 фу­тов, поскольку их прикрывали воды Золотого Рога. В этом месте бухта имеет всего около 250 ярдов в ширину, так что новый этап сражения развернулся на узкой воронкообраз­ной сцене. С венецианских судов начался усиленный об­стрел стен. Арбалетчики, расположившиеся в башенке на­верху каждого судна, выпускали короткие смертоносные стрелы, которые со свистом проносились над водой. Более тонкие стрелы лучников летели выше. На палубах тем вре­менем были развернуты баллисты, метавшие каменные сна­ряды в стены Константинополя, где стояли многочислен­ные защитники города. Оборона была яростной. Группа пизанцев, стремясь защитить коммерческие интересы род­ного города, сражалась плечом к плечу с варягами.

Местами стены спускались почти к самой воде, здесь вод­руженные на венецианские корабли лестницы позволяли атакующим обмениваться с неприятелем прямыми удара­ми. Виллардуэн писал о невероятном грохоте сражения: скрип корабельных снастей, плеск весел, которыми гребцы удерживали галеры на месте, боевые кличи и стоны, скре­жет и звон металла, ударяющегося о металл. На одном уча­стке группе тяжеловооруженных рыцарей удалось сойти на землю и водрузить здесь стенобитное орудие. Послышались глухие ритмичные удары, и вскоре каменная кладка была разбита. Но все же пизанцы, варяги и греки продолжали ожесточенное сопротивление, и нападающие были вынуж­дены отступить.³² Никита Хониат с болью писал, что «в этой ужасающей схватке стоны неслись со всех сторон».³³

Стоя на носу окрашенной в багрянец галеры с развеваю­щимся знаменем святого Марка, на котором красовался крылатый лев, дож Дандоло видел, что его люди не могут добиться успеха. Он должен был воодушевить их и, при­грозив суровым наказанием всем, уклоняющимся от боя, потребовал, чтобы его высадили на берег. Команда повино­валась немедленно, несколько мощных движений весел выдвинули галеру вперед. Венецианцы видели, как судно дожа вышло из строя, и его стяг спустился на берег. Как и рассчитывал Дандоло, мужество старика устыдило их. Не в силах оставить своего почитаемого вождя, они ринулись, чтобы присоединиться к нему.

Как только первые корабли подошли к мелководью, не дожидаясь касания земли, люди спрыгивали в воду и бежа­ли к берегу. Суда с более глубокой осадкой не могли без риска подойти так близко, а потому их команды спустили шлюпки и двинулись к берегу. Пламенный поступок Дан­доло вполне оправдал себя. При виде столь стремительно­го нападения византийцы дрогнули и побежали, давая воз­можность венецианцам беспрепятственно проникнуть за ворота и получить контроль над участком стены в двадцать пять башен.³⁴

Судя по всему, Алексей III совершил роковую ошибку. Он сосредоточил большую часть Варяжской дружины на­против французов у Влахернского дворца, считая, что имен­но там произойдет основная атака. Он недооценил способ­ность венецианцев к серьезному нападению на обращенные к морю стены города и высадке войск. Защитники стен над Золотым Рогом были готовы обстреливать венецианцев из относительной безопасности бойниц, однако лишь мысли о непосредственной схватке с врагом было достаточно, что­бы обратить их в бегство. Учитывая мощь и решительность варягов у Влахерны, окажись более крупная часть дружи­ны в одном ряду с пизанцами и городскими ополченцами у Золотого Рога, венецианцам пришлось бы столкнуться с гораздо более серьезным сопротивлением.

Виллардуэн описывает успех как «событие столь изуми­тельное, что его можно назвать чудом».³⁵ Дож прекрасно по­нимал, насколько подобная весть важна для французов, и отправил гонцов, чтобы сообщить союзникам о прорыве. Он также продемонстрировал внимание к их нуждам, немед­ленно погрузив на борт двести взятых с собой лошадей и направив их в лагерь, чтобы возместить боевые потери. Без боевых коней рыцарям недоставало скорости, мощи и ма­невренности — решающих факторов для их способа вести военные действия.³⁶

Алексей быстро осознал возникшую опасность и прика­зал варяжским отрядам попытаться выбить венецианцев со стены. Их прибытие резко изменило баланс сил, и венеци­анцы начали отступать. При этом они пытались замедлить движение византийцев, поджигая расположенные между двумя армиями дома. По случайности или по расчету, ве­тер дул со стороны венецианцев на их противников. Языки пламени взмывали все выше, и венецианцы скрылись за плотными клубами дыма, словно за непроницаемым зана­весом. Бриз гнал огонь на греков, давая нападающим воз­можность укрепиться на стенах и в башнях. Пожар стано­вился все сильнее, захватывая новые здания внутри город­ских стен. Влахернская гора не дала пламени пойти на северо-запад в направлении дворца, но более пологие юж­ные склоны не представляли для огня серьезного препят­ствия. Только открытая цистерна Этиус приостановила сти­хию. Историки подсчитали, что от пожара пострадало бо­лее 120 акров города, оставив без крова и лишив имущества около двадцати тысяч византийцев. Никита Хониат пове­ствует о произошедшем: «Зрелище было достойно всяческого сострадания, и только реки слез могли бы сравниться с разрушением от огненной стихии»?¹

Именно в этот момент Алексей III словно в первый раз осознал, что для победы в войне и сохранения за собой цар­ского престола он должен перехватить инициативу. Ники­та устало отмечает: «Он наконец решил действовать». От­носительное бездействие императора уже начало вызывать недовольство среди горожан. Его начали обвинять в трусо­сти, в том, что он предпочитает отсиживаться во дворце, а не обратиться лицом к врагу. «Он как будто не понимал, что продуманность лучше, чем запоздалые размышления, что лучше предугадывать неприятеля, чем быть упрежденным им», — так раздраженно оценивал византийский летописец действия Алексея III.³⁸

Однако у греков еще оставались основания для оптимиз­ма. Несмотря на потери людей и имущества, они успешно отразили приступ со стороны французов и далее предпола­гали прогнать их с поля битвы. Они надеялись, что такая победа заставит венецианцев отказаться от неустойчивого удержания обращенной к морю стены, чем благополучно и завершится крестовый поход.

Городские стены и Влахернский дворец являли собой драматический пейзаж, а огромные клубы дыма из пылаю­щих кварталов города придавали обстановке настроение мрачной обреченности. На этом безрадостном фоне импе­ратор собрал крупный отряд войск и вышел с ним из ворот святого Романа, расположенных примерно в миле к югу от лагеря крестоносцев.³⁹

Ряд за рядом греческие войска выходили из города, и са­мый размер византийской армии изумил Виллардуэна: «Можно было подумать, что здесь собрался весь мир».⁴⁰ Никита пишет, что «когда сухопутные армии противников внезапно увидели огромные ряды воинов врага, они содрог­нулись».⁴¹ Робер де Клари считал, что у греков было много таких отрядов, каких у крестоносцев насчитывалось семь. Алексей III собирался захватить неприятеля в клещи: главная часть армии должна была сразиться с французами на  равнине вне Константинополя, в то время как несколько отдельных групп должны были атаковать из трех ближайших к вражескому лагерю ворот.

Крестоносцы перед лицом столь страшной угрозы дей­ствовали быстро. Они разделили свои силы, оставив один отряд Генриху Фландрскому, чтобы охранять осадные ма­шины. Остальные должны были встать перед частоколом, разделившись на шесть групп. Уступая противнику числен­ностью, они все же явили себя грозной мишенью для замет­но превосходившей византийской армии. В первом ряду стояли лучники и арбалетчики, готовые засыпать ливнем смертоносных стрел того, кто дерзнет приблизиться к ним. За ними стояли не менее двух сотен пеших рыцарей, остав­шихся без лошадей. Но даже в пешем строю благодаря вы­учке и вооружению они были серьезным противником.

Остальную часть армии крестоносцев составляли конные рыцари. Количество их по данным Робера де Клари составляло не более 650 человек, а по описанию Гуго де Сен-Поля здесь было 500 рыцарей, 500 иных конных воинов и две тысячи пехотинцев.⁴² Виллардуэн считал, что из-за гро­мадного размера греческой армии крестоносцы даже полу­чили некоторое преимущество, «словно растворяясь среди нее».⁴³

Византийские войска покрыли всю равнину. Это грозное зрелище, ограниченное слева от крестоносцев стенами Константинополя, на которых снова столпилось множество людей, напомнило французам, что они представляли собой небольшую заброшенную за тысячи миль от дома армию, которая пытается взять приступом один из величайших городов мира. Положение крестоносцев было настолько от­чаянным, что они вооружили даже конюхов и поваров, ис­пользовав вместо доспехов попоны и одеяла, а вместо шлемов — медные котелки. В качестве оружия они были вы­нуждены взять кухонную утварь. Эта пестрая компания была обращена к городским стенам, и Робер де Клари отмечает, что «когда императорские пехотинцы увидели наших столь ужасно вооруженных слуг, их объял такой ужас, что они даже не осмелились приблизиться к ним».⁴⁴

Греческая армия медленно приближалась к французс­ким рыцарям, постепенно увеличивая шаг. Расстояние меж­ду армиями неумолимо сокращалось. Крестоносцы не ис­пугались и тоже начали двигаться вперед. Оценивая друг друга, словно боксеры, обе стороны пускались на уловки, но ни одна не хотела нанести первый удар. Руководство французской армии разработало строжайшие детальные инструкции, предписывавшие рыцарям сохранять строй и запрещавшие любые индивидуальные действия до специ­альной команды. Множество раз в прошлом случалось, что небольшие группы рыцарей-крестоносцев, увлеченные воз­можностью совершения героических деяний, бросались на неприятеля, что дробило силы крестоносцев, зачастую при­водя к поражению. Это являлось столь серьезной пробле­мой для западных армий, что устав ордена рыцарей-госпи­тальеров угрожал отбиранием коня у любого, кто нарушит строй в бою без особой на то команды. Мысль о поддержа­нии строя кажется нам естественной — но в пылу сраже­ния, когда передача распоряжений почти невозможна, а ад­реналин бурлит в крови бойцов, достичь слаженности дей­ствий было почти невозможно.

Крестоносцы решили выбрать двух самых опытных во­инов от каждого контингента, чтобы те приняли командо­вание своим подразделением армии. Эти командиры дол­жны были отдать команду «Рысью!» для движения впе­ред и «Шпорь!» — для атаки. Граф Балдуин Фландрский повел вперед своих людей на рыси, за ним следовали граф де Сен-Поль и Пьер Амьенский, а следом с третьей груп­пой — Генрих Фландрский.

По контрасту с причудливо одетыми слугами основное ядро рыцарей представляло великолепное зрелище: плотные ряды лошадей, наряженных в шелковые или матерчатые чепраки, над которыми парили знамена с разнообразными гербами; тускло поблескивающие щиты и сверкающие на солнце шлемы и кольчуги. Колышущийся цветной строй медленно приближался к врагу под цокот копыт и бряца­ние оружия и доспехов. Пехотинцы, соблюдая строгий по­рядок, двигались за ним.

К этому времени известие о надвигающейся схватке до­стигло находящегося у Золотого Рога дожа. Дандоло снова проявил свою преданность товарищам по оружию и заявил, что останется в живых или погибнет вместе с паломника­ми. Он быстро перенаправил всех свободных людей к лаге­рю крестоносцев во Влахерне.

Когда Балдуин отошел от лагеря на два полета стрелы, старшие воины его контингента посоветовали остановить­ся. «Господин, нехорошо будет сражаться с императором так далеко от лагеря, ведь если начать бой здесь, когда по­требуется помощь, оставшиеся в лагере не смогут помочь».⁴⁵ Они предложили ему вернуться к частоколу, где крестонос­цы могли с большим успехом принимать участие в сраже­нии. Балдуин согласился и вместе с братом Генрихом на­чал разворачивать строй.

Однако сохранение должного порядка в средневековых армиях было не только вопросом дисциплины. Главной за­ботой всех рыцарей был вопрос чести. Когда Гуго де Сен-Поль и Пьер Амьенский увидели, что Балдуин поворачи­вает, они удивились и решили, что этим действием он по­крыл армию крестоносцев позором. Забыв о приказании держаться вместе, они решили самостоятельно руководить авангардом, чтобы сохранить честь французской армии. Балдуин пришел в смятение и послал гонца с приказанием немедленно возвращаться — но Гуго и Пьер трижды отве­тили отказом. Вместо того они двинулись в сторону гречес­кой армии.

Созданная с такими трудами сплоченность строя крес­тоносцев рушилась на глазах. Пьер Амьенский и Эсташ де Кантели, один из старших рыцарей контингента Сен-Поля, отдали команду: «Господа, вперед, во имя Господа нашего, рысью!»⁴⁶ Не страшась размеров императорской армии, часть крестоносцев была готова к решительной атаке. Ос­тальные, поняв, что происходит, умоляли бога спасти этих безумцев. Робер де Клари описывает окна Влахернского дворца и городские стены, переполненные дамами и деви­цами, которые наблюдали за событиями на поле и считали «наших воинов подобными ангелам, ведь они были так хоро­ши, прекрасно вооружены, а их лошади великолепно наряже­ны».⁴⁷ Но, судя по всему, Робер слишком увлекается описа­нием рыцарского турнира — можно усомниться в том, что хоть кто-то из византийцев находил в крестоносцах сход­ство с ангелами.

Действия Гуго и Пьера могли ввергнуть армию кресто­носцев в хаос. Те рыцари, которые были с графом Балдуином, пришли в волнение: они не могли спокойно оставить своих товарищей, легко отказавшись от возможности по­крыть себя славой. Настроение было столь заразительным, что назревал бунт: «Господин, стыдно вам отказываться от наступления. Знайте, что если вы не придете к ним на по­мощь, мы больше не считаем себя обязанными вам!»⁴⁸ Услышав это, Балдуин мог только выполнить их просьбу. Он пришпорил своего коня и, вместе со следовавшими за ним людьми Генриха, нагнал авангард. Крестоносцы быстро пе­рестроились в боевую линию, которая оказалась в преде­лах досягаемости императорских лучников, но снова в дол­жном порядке.

Робер де Клари, наш скромный рыцарь, дает нам удиви­тельную возможность проникнуть в интриги руководства крестоносцев. Интересно, что когда один из главных героев всех событий Гуго де Сен-Поль описывал состоявшуюся в конце июля битву, его вариант описания был гораздо про­ще: «Мы согласованным строем выдвинулись против бое­вых порядков противника».⁴⁹ Он не упоминает о возникшем между ним и графом Балдуином конфликте и о том, что он, по сути, поставил под сомнение отвагу графа и его положе­ние командующего авангардом. В сверкании победы кажется ненужным пятнать течение истории подробными описания­ми сложных и противоречивых моментов.

Заминка в рядах крестоносцев предоставляла грекам воз­можность стремительных действий. Более внимательный командующий, чем Алексей III, мог бы заметить времен­ную слабость противника, оценить ситуацию и нанести бы­стрый решительный удар по изолированному отряду, пока Гуго и Пьер самостоятельно двигались впереди армии. Но с присоединением остальных подразделений крестоносцев этот краткий миг был упущен.

Между двумя армиями располагалась небольшая возвы­шенность, а ближе к императорской стороне текла река Люкус. Когда крестоносцы оказались на вершине холма, обе стороны замерли. К византийцам присоединились те, кто окружал лагерь, так что их ряды стали еще многочислен­нее. Крестоносцы снова посовещались, и на сей раз аргу­менты Балдуина были услышаны. Французы теперь были скрыты от глаз укрепленной армии у лагеря, а для нападе­ния на византийцев им пришлось бы переходить Люкус. Несмотря на то, что поток был невелик, его переход затруд­нял продвижение рыцарей, что наверняка привело бы к многочисленным потерям. Крестоносцы решили остано­виться и, вероятно, собирались уже отступить, когда заме­тили движение в рядах противника.

Именно сейчас для Алексея III наступил момент исполь­зовать численное преимущество своей армии и скомандо­вать общее наступление, чтобы отогнать варваров от горо­да. Он стоял на берегу Люкуса и мог с легкостью перейти реку. Словно тяжелая грозовая туча, нависла над осаждаю­щими греческая армия, готовая разразиться наступлением на крестоносцев.

И все же атаки не произошло. Как ни странно, но импе­ратор так и не отдал распоряжения о нападении на врага, а через некоторое время приказал отвести войска, так что они развернулись и направились к городу. Какие бы так­тические причины ни крылись за этим решением, психологически все почувствовали беспощадную горечь пора­жения.

Никита считает, что император Алексей никогда не стре­мился к сражениям и предпочитал бежать с поля боя. Ви­зантийский писатель понимал, что начни императорская армия наступать с искренней уверенностью в победе, она могла бы ее достичь. Он чувствовал, что собственное неже­лание Алексея принимать участие в битве передалось ко­мандирам и не дало грекам возможности нанести решаю­щий удар.⁵⁰

Крестоносцы не верили собственным глазам. Письмо, от­правленное одним из знатных воинов на Запад, передает их восприятие произошедшего: «Пораженный нашей непрек­лонностью (учитывая небольшое количество), он постыдно подобрал поводья и отступил в пылающий город».⁵¹ Гуго де Сен-Поль отмечает: «Познав нашу отвагу и решительность, увидев, как мы единодушно идем в наступление, поняв, что пас нельзя сломать или напугать, они неизбежно пришли в ужас и смятение. Отступив перед нами, они так и не осме­лились сразиться».⁵² Когда император не решился ввести войска в бой, это утвердило бойцов Запада в мысли о тру­сости и женоподобности греков. Наверняка крестоносцы почувствовали огромное облегчение, а также новую надеж­ду и прилив решительности. Чтобы извлечь выгоду из мо­мента, Балдуин приказал армии медленно двигаться за гре­ками, дабы подчеркнуть унизительное бегство византийцев с поля боя. Очень важно, что крестоносцам удалось сохра­нить дисциплину. При иллюзии победы было очень легко поддаться настроению и, нарушив строй, ринуться за непри­ятелем.

Виллардуэн красноречиво описывает смешанную с не­пониманием радость крестоносцев: «Смею уверить, что Гос­подь никогда не спасал никого от большей опасности, чем та, от которой Он сохранил наши войска в тот день. Во всей армии не было ни единого воина, сколь бы смел и отважен он ни был, чье сердце не преисполнилось бы радостью».

И все же дни, прожитые в ожидании сражения, и часы противостояния выведенным из городских стен византийским войскам имели свои негативные физические и эмоциональные последствия. Кроме того, становился заметным недостаток продовольствия. Несмотря на свой триумф, крестоносцы не могли отказаться от охраны лагеря» Византийцы по-прежнему имели перевес, как минимум в количестве, и для их противников было жизненно важно сохранить неколебимость и не подвергать опасности свою военную силу.

Почему император Алексей не стал атаковать, хотя у гре­ков было по крайней мере численное преимущество? Отчасти причина, наверное, состоит в том, что император был человеком по природе неагрессивным и практически не имел военного опыта. Он надеялся, что демонстрации силы со стороны Византии будет достаточно для того, чтобы сло­мить боевой дух крестоносцев и заставить их одуматься и отступить. Но он не учел того, насколько решительно были настроены уроженцы Запада. Они воспользовались своим преимуществом и перешли Босфор, а затем вошли в Золо­той Рог, а венецианцам удалось даже захватить отрезок сте­ны. Все это, несомненно, указывало на то, что крестоносцы представляли серьезную опасность. Греков также беспоко­ила тяжелая кавалерия противника. Хотя часть рыцарских коней погибла, оставшихся было достаточно, чтобы сфор­мировать мощное ударное ядро. Губительная сила кавале­рийских атак крестоносцев была хорошо известна в Визан­тии. Еще в 1140-х годах Анна Комнина писала, что конный западный рыцарь «может пробить даже стены Вавилона».⁵³

Равнина вокруг Константинополя представляла идеаль­ные условия для атаки — сравнительно плоское простран­ство и фиксированная мишень. У самих греков была кава­лерия, но их всадники были гораздо менее опытны по срав­нению с французскими рыцарями, проводившими целые; годы, совершенствуя боевое мастерство на ристалищах Се­верной Европы.

Внутри Константинополя царили разочарование и гнев. В обязанности императора входила защита города. Он рас­полагал огромной армией, а крестоносцев было немного, и все же он не стал сражаться. Никита приводит такой ком­ментарий: «Он вернулся [в город] в совершенном унижении, сделав врага еще более заносчивым и надменным».⁵⁴ Ущерб от учиненного венецианцами пожара еще более способство­вал потере авторитета Алексея III в глазах народа. Люди требовали действий. К императору явилась группа предста­вителей знати, заявивших, что если он будет продолжать действовать так вяло, они обратятся к его племяннику, на­ходящемуся среди крестоносцев, и предложат трон ему. Алексей III неохотно пообещал начать сражение на следу­ющий день. На самом же деле он уже выбрал совершенно другой путь.

Император не имел воли к сражению. Никита описыва­ет благородного снисходительного человека, внимательно­го к народу и глубоко огорченного ослеплением Исаака Ангела. Сегодня можно говорить, что Алексей III по харак­теру не подходил для своего поста.⁵⁵ Он не хотел рисковать собственной жизнью и чувствовал, что и жители Констан­тинополя не готовы к затяжной кампании — которая, учи­тывая недостаток продовольствия у крестоносцев, вполне могла оказаться для греков лучшим путем к победе.

Император был достаточно искушен в константинополь­ской политике, чтобы понимать, что народ утратил веру в него. Одновременно он был достаточно опытен, чтобы по­мнить ужасную и мучительную участь прежних правите­лей, свергнутых толпой. Едва ли он мог ждать милости от своего брата или племянника, если бы обратился к ним. А потому император вполне благоразумно решил спастись бегством.

Вечером 17 июля он посовещался с дочерью Ириной и самыми доверенными советниками. Спешно были собраны 1000 фунтов золота и все драгоценности, которые можно было унести с собой. Около полуночи император со своими ближайшими людьми выбрался из города и направился Девелтои — укрепленный город, расположенный более чем в 90 милях на Черном море. Когда Никита Хониат описывает побуждения и поступки Алексея III, им одновременно владеют сарказм и отчаяние. Он дает яркий образ им тора с византийской точки зрения: «Он словно старался превратить город в печальный труп, разрушить, пренебрегая его славой, и он поспешил с уничтожением».⁵⁶ Никита с презрением говорит об отсутствии у Алексея III заботы по отношению к городу и осуждает его стремление к спасению собственной шкуры.

Когда занялась заря 18 июля, начал расползаться слух: Константинополь, царица городов, Новый Рим, оставлен императором. Гордости и чувству собственного достоинства огромного города был нанесен чудовищный неслыханный удар. Рана была настолько глубока, что греки были не в состоянии выдержать дальнейшую борьбу с крестоносцами. Вместо того, чтобы повернуть колесо фортуны, они пришли в отчаяние. Постоянные успехи крестоносцев, невозможность отбросить их от стен города, и вдобавок плацдарм венецианцев на берегу Золотого Рога, о котором никто не мог забыть, видя все еще поднимающиеся оттуда клубы дыма, — все это вселяло страх полного разрушения города. В ужасе горожа­не начали искать того, кто мог бы спасти их. Чиновники направились в те помещения Влахернского дворца, где со­держался ослепленный Исаак. В нем они увидели «последнюю надежду».⁵⁷ Министр императорских сокровищниц, евнух по имени Филоксентис, взял ответственность на себя. Он собрал Варяжскую дружину и заручился поддержкой в восстановлении Исаака на императорском престоле.

Несмотря на то, что слепота обычно была препятствием для занятия такого поста, ситуация заставляла забыть о традициях. Алексей III бросил свою жену Ефросинию, отношения с которой были довольно бурными, и теперь она была взята под стражу, чтобы воспрепятствовать созданию враждебной группировки, а ее родственники арестованы.

Старейшины города направились к Исааку и объяснили ему положение. Его реакция нам неизвестна. Злорадствовал ли он, узнав об унижении брата? Испугала ли его мысль о воз­вращении на престол, будучи калекой? Или он обрадовался возможности вновь получить неограниченную власть? Слу­ги принесли ему императорские облачения и знаки отличия. Он переоделся и оставил Влахернский дворец. Мучительной была необходимость из-за слепоты пользоваться чьей-то по­мощью для того, чтобы подойти к трону, но все же ему при­шлось согласиться, и он был провозглашен императором.⁵⁸

Он пожелал немедленно связаться с царевичем Алексе­ем, находящимся в лагере крестоносцев. Весть о бегстве Алексея III и повторной коронации Исаака невозможно было утаить на долгое время. Руководству Византии теперь нужно было ждать, что принесет им дальнейшее развитие событий. Были направлены вестники, чтобы сообщить ца­ревичу о том, что его отец вновь провозглашен императо­ром, а узурпатор бежал. Как только эта новость достигла молодого Алексея, он сообщил ее маркграфу Бонифацию, который в свою очередь созвал всю знать на совет.

Воины собрались в шатре царевича, где он и объявил уди­вительное известие. Из шатра вырвался дружный радост­ный возглас. Как писал Виллардуэн, «невозможно описать радость от этого известия, потому что такого счастья не испытывал никто в мире»:⁵⁹ Крестоносцы возблагодарили господа за то, что тот поднял их из бездн отчаяния на недо­сягаемые высоты. Не осталось сомнений в божественном благоволении их действиям: «Тому, кому Господь хочет по­мочь, никто не сможет повредить». Их решение отправить­ся в Константинополь было правильным, господь одобрил их действия — иначе разве могли бы они достичь такого ус­пеха?⁶⁰