ГЛАВА 10

«Мне хотелось бы, чтобы ты знал: не все меня любят»

Триумф и конфликты в Константинополе, июль-август 1203 года

Несмотря на успех крестоносцев, они должны были строго контролировать свои чувства. Если известие о бегстве Алексея III и возвращении к власти Исаака очевидно гарантировало положе­ние молодого царевича, то в отношении к вои­нам Запада ясности было гораздо меньше. В кон­це концов, это они напали на город, который те­перь был вынужден открыть перед ними ворота. Как его жители отреагируют на союзников ца­ревича, особенно в свете активной антизападной пропаганды, которую в последние месяцы про­водил Алексей III?

В лагере осаждавших царило настороженное ожидание. Византийцев начали подозревать в двуличности еще со времен Первого крестово­го похода, когда император Алексей I не оказал крестоносцам помощи при осаде Антиохии в 1098 году. Предательство греков было объяв­лено причиной сокрушительных поражений королей Франции и Германии во время Второго крестово­го похода. Репрессии против уроженцев Запада в 1182 году и последующий союз с Саладином укрепили существовав­шее недоверие к византийцам. Пока не было надежной ин­формации, крестоносцы не снимали доспехов и привычно готовили оружие на тот случай, если Исаак или его совет­ники решат продолжить сопротивление.

В течение утра 18 июля из Константинополя шел посто­янный поток вестей и вестников, но все лишь повторяли одно и то же: император бежал, его слепой брат вернулся на императорский престол. Дож и вожди крестоносцев пыта­лись разобраться в сложившейся ситуации. Они избрали четырех посланников — двух венецианцев, имена которых неизвестны, и двух французов, Мэтью де Монморанси и Жоффруа де Виллардуэна. Им было дано распоряжение испросить у Исаака подтверждения заключенному с царе­вичем соглашению — ибо от него, несомненно, зависело бу­дущее крестового похода. Царевич Алексей стал для крес­тоносцев достоянием первостепенной важности. Они рас­считывали, что Исаак Ангел испытывает достаточную отцовскую привязанность и чувство признательности, что­бы исполнить обещания юноши.

Благодаря тому, что Виллардуэн входил в состав посоль­ства, у нас есть свидетельство очевидца о событиях, проис­ходивших 18 июля в Константинополе. Четверо посланцев выехали из лагеря крестоносцев и направились к возвыша­ющимся в нескольких сотнях ярдов стенам города. Их встре­тил эскорт, сопроводивший поселенцев во Влахернский дво­рец. Выстроившаяся у ворот Варяжская дружина служила подтверждением, что эта важнейшая боевая единица под­держивает новый режим. С тяжелыми боевыми топорами на плечах гвардейцы образовывали живой коридор до глав­ного входа в сам дворец.

Как и за пятнадцать месяцев до этого, входя в собор свя­того Марка, Виллардуэн с горсткой крестоносцев вновь всту­пал в изумительное, но незнакомое здание, не зная, какой прием встретит. В Венеции он, по крайней мере, был уве­рен в поддержке со стороны правителя города, венецианс­кого дожа — а в Константинополе не было даже таких га­рантий. После многодневных попыток взять штурмом Влахернский дворец четверо крестоносцев теперь входили в это величественное здание.

Их провели в один из церемониальных залов, где послан­цев поджидал византийский двор во всем своем великоле­пии. Помещение было заполнено константинопольской зна­тью, стоявшей так плотно, что яблоку было негде упасть. Все были в самых богатых нарядах: блестящих шелках, сверкаю­щих драгоценностях, усыпавших длинные облачения. Когда Виллардуэн с тремя спутниками появились в зале, гудящем от незнакомой речи, он почувствовал на себе пристальные взгляды сотен глаз. Выражение лиц многих собравшихся вы­давало их страх перед людьми, угрожавшими спокойствию города; другие пылали гневом за смерть и разрушения, при­несенные в Константинополь; третьи разглядывали послов с пренебрежением — ведь по распространенному в Византии представлению они были всего лишь варварами. Лишь не­многие пытались проявлять доброжелательность, чтобы убе­дить представителей крестоносцев в том, что борьба завер­шена.

В противоположном конце зала на императорском тро­не восседали Исаак и его супруга Маргарита, сестра короля Эмико Венгерского.

Виллардуэн пишет, что император был одет в самые дра­гоценные наряды, какие только можно себе представить, но его превосходила императрица, которую он характеризует как «весьма прекрасную даму». Виллардуэн по дос­тоинству оценивает иронию ситуации, видя восседающую на тронах роскошную чету, которая еще вчера была зато­чена теми самыми людьми, которые сейчас простираются перед ними. Если этот народ способен так менять отноше­ние к своим владыкам, то что же тогда говорить о вернос­ти чужакам?

Византийская знать оказывала знаки почтения послан­никам, пока они шли по залу к императорским тронам. Иса­ак приветствовал их с должным уважением и через пере­водчика предложил говорить. Крестоносцы ответили, что просят от имени царевича и своих соратников частной бе­седы с императором. Этот ход был тщательно рассчитан: среди обещания Алексея были и весьма трудно выполни­мые — например, подчинение православной церкви Риму и выплата крестоносцам огромных денежных сумм. Если бы такие вопросы начали рассматриваться перед всем византий­ским двором, это наверняка вызвало бы взрыв ярости. В худ­шем случае жизни посланников угрожала опасность - но, скорее всего, Исаак столкнулся бы с таким яростным про­явлением возмущения, что не смог бы согласиться ни на какие предложения.

Император согласился и поднялся. Маргарита взяла его под руку и провела в другое помещение, куда, кроме послан­цев, прошли только человек, которого Виллардуэн называ­ет министром (возможно, это был один из крупных пред­ставителей византийской знати), и переводчик. До сих пор общее настроение встречи с греческой стороны говорило о покладистости, продиктованной опасностью и неустойчи­востью момента. Обычно иностранные правители, посещав­шие Константинополь, были вынуждены участвовать в дол­гих пышных церемониях, основной целью которых была де­монстрациях власти и могущества Византийской империи и превосходства греков. Например, если наносящему визит правителю дозволялось сидеть рядом с императором, его трон всегда был ниже, что делало положение вещей очевидным для всех. Король Людовик VII Французский был подверг­нут такому изящному унижению при встрече в 1147 году с Мануилом Комнином. Современник тех событий, грек Иоанн Киннамос, писал: «Когда он вошел внутрь дворца, император восседал на троне, а ему было предложено более низкое сидение, которое латиняне именуют стулом».¹ Одна­ко в 1203 году Виллардуэн и его спутники оказались в удивительно благоприятном для гостей императорского двора положении, что подчеркнуло столь быстрое удовлетворе­ние просьбы о частной аудиенции.

После того, как крестоносцы остались наедине с импе­ратором, Виллардуэн выступил как глава делегации. Он указал на ту огромную службу, которую они сослужили царевичу Алексею, выполнив со своей стороны все условия договора. Затем он предъявил основной козырь крестонос­цев: «Мы не можем позволить ему прибыть сюда до тех пор, пока он не предъявит нам гарантии выполнения соглашения со своей стороны. Потому он, как почтительный сын, про­сит вас подтвердить договор на тех же условиях, на кото­рых было заключено соглашение».² Исаак с некоторым опа­сением осведомился относительно деталей договореннос­ти, и Виллардуэн с готовностью их изложил.

Покрытые рубцами невидящие глаза Исаака ничего не могли выдать, но повисшая тишина показала, что он был зах­вачен врасплох условиями договора. Масштаб требований был ужасающим, и новый император понимал, что не смо­жет выполнить все требуемое — особенно с учетом слабости собственного политического положения. С другой стороны, он мечтал снова обнять сына, которого не видел уже больше трех лет. Кроме того, несмотря на стремление править стра­ной, Исаак понимал, что слепота всегда будет подрывать его власть. А потому особенно важно было иметь верного наслед­ника и соправителя из династии Ангелов.

То, что византийская элита предпочла вернуть его на пре­стол, показывало, насколько она боялись крестоносцев, и как сильно бегство Алексея III повлияло на боевой дух гре­ков. Исааку оставалось только надеяться на то, что этот страх будет достаточно силен, чтобы согласиться на утрату религиозной независимости и на выполнение огромных финансовых обязательств перед крестоносцами.

Ответ Исаака Виллардуэну демонстрирует противоре­чия между политической ситуацией и личными эмоциями: «Эти условия очень суровы. Я не знаю, как мы сможем выполнить их. И все же вы оказали такую значительную услугу и моему сыну, и мне, что если бы предстояло отдать вам всю империю, вы бы только получили заслуженное».³ Возможно, здесь Виллардуэн приукрашивает нравственную ценность действий крестоносцев, а также заставляет Исаака изречь чрезвычайно точное пророчество — однако общий настрой ответа императора вполне правдоподобен. Виллардуэна ско­рее разоблачает отступление, в котором он повествует, что во время переговоров высказывались различные точки зре­ния. Возможно, этим он хотел всего лишь сообщить, что раз­горелась жаркая полемика. Но крестоносцы были непреклон­ны: царевич Алексей заключил сделку, поручителем в кото­рой выступил зять Исаака Филипп Швабский. Воины Запада со своей стороны исполнили все условия соглашения. Если император желает вновь увидеть своего сына, он должен дать согласие на полное выполнение договоренности.

В конце концов Исаак смягчился и поклялся выполнить соглашение. Относительно ратификации была составлена грамота, скрепленная золотой императорской печатью. Одна копия осталась у Исаака, другая была передана по­сланникам. После завершения всех формальностей кресто­носцы распрощались с императором и, весьма удовлетворенные проделанной работой, с императорской грамотой вернулись в лагерь крестоносцев.

Наверняка царевич Алексей испытал огромное облегче­ние. Беспорядки и нестабильность в Константинополе мог­ли означать для его отца катастрофу и привести к тому, что он сам будет вынужден оставить всякие надежды на пре­стол. Но на сей раз все, казалось, шло по его плану. Нобли предложили царевичу подготовиться к возвращению в Кон­стантинополь. Греки распахнули городские ворота и радос­тно приветствовали его.

Для молодого царевича закончилось длинное путеше­ствие. Мрачный период между 1195 и 1201 годами, когда он провел несколько месяцев в заточении в городе, затем отваж­ный побег во Фракию, отказы в Гагенау и Риме, успешное обращение к руководителям крестового похода, близость к фиаско экспедиции на Корфу, недели во время осады род­ного города — и вот наконец настало мгновение, венчаю­щее его долгие странствия и поиски. Жители Константи­нополя приветствовали и поздравляли его, а он был счаст­лив вновь увидеть отца.

Торжество было увенчано роскошным пиршеством. Гуго де Сен-Поль описывает радостную и величественную цере­монию; Никита Хониат, византийский современник событий, дает куда более желчный взгляд на происходящее. Предво­дители крестоносцев, облаченные в лучшие одеяния, прибыли в Великий дворец, где их усадили за столы в одном из залов. Во главе помещения располагались места Исаака и царевича Алексея. На победном пиршестве произносились речи, и Исаак с сыном произнесли настоящий панегирик людям, вернувшим им власть. Никита, не упускавший слуг чая выразить неприязнь к юноше, назвал царевича «власто­любивым и ребячливым». Он сетует и по поводу щедрости церемонии. Выступали шуты и музыканты; слуги разносили роскошные деликатесы; все это происходило в богатейших залах в самом сердце императорского Константинополя.

Никита не может выносить столь льстивого отношения к западным варварам, которые так унизили любимый им город. То, что Исаак и царевич Алексей с трудом могли по­зволить себе такую роскошь, лишь усиливает мрачность его настроения.⁴

По окончании осады крестоносцы добились выполнения первоочередной задачи, и мучительное напряжение войны ослабло. Они смогли одолеть византийского императора без ужасающих последствий. Проблемы с продовольствием и безопасностью казались решенными, и теперь они могли задуматься о будущем, чтобы, укрепившись победой, что да­ровала им божья милость, направиться на Святую Землю.

Жители Константинополя ощутили, что смертельная угроза, нависшая над их городом, исчезла. Возвращение Исаака к власти означало избавление от страхов перед пожарами, обстрелами и убийствами, которые могли учинить эти варвары, оказавшиеся за их стенами. Но все же, как навер­няка заметил Исаак во время разговора с посланниками, несмотря на внешние проявления, большинство греков от­носилось к выходцам с Запада с глубочайшим недоверием. Знавшие о соглашении между императором и крестоносца­ми были глубоко огорчены его условиями. Прекрасно осве­домленный о существующей напряженности, Исаак дей­ствовал благоразумно и быстро, чтобы смягчить положение. Армия крестоносцев, стоящая лагерем под стенами, была явственным напоминанием об их военной мощи. Тысячи жителей города остались без крова над головой или лиши­лись имущества, а потому у них не было никаких оснований проявлять радость по поводу столь заметного присутствия крестоносцев. Исаак просил лидеров крестового похода пе­рейти на другой берег Золотого Рога в районы Галата и Эстанор, где опасность столкновения с жителями Константи­нополя существенно уменьшалась. Нобли поняли смысл это­го предложения и немедленно согласились. Чтобы облегчить переход, император предоставил хорошее продовольствен­ное снабжение. Крестоносцы разместились в домах, а вене­цианцы выстроили свой флот вдоль побережья Золотого Рога, чтобы защитить его от зимней непогоды и отремонти­ровать суда, получившие повреждения во время осады.

После установления нового режима государь, как всегда бывает с новыми правителями, был вынужден отвечать на прошения о помиловании и покровительстве. Одним из ос­вобожденных узников был Алексей Дука, видный предста­витель византийской знати, находившийся в заключении семь лет. Дука, которого все звали Мурзуфлом из-за срос­шихся над носом бровей, был назначен на пост протовестария, или камергера* (* Протовестарий — управляющий царским гардеробом, то есть имперский казначей. К указанному времени это была одна из самых высших государственных должностей в Византии. (Прим. ред.)), что являлось высокой должностью при дворе. За двенадцать месяцев этот выдающийся деятель дал крестоносцам все основания пожалеть о его освобождении.

Другое прошение пришло от мусульманина Кей-Хосрова, брата султана Икониума. Как и Исаак, он был смещен со своего престола младшим братом и также мечтал о помо­щи крестоносцев в возвращении того, что считал своим по праву. Константинопольский успех заставил его просить об аналогичной услуге. Как и царевич Алексей, Кей-Хосров обещал огромные денежные выплаты. Таким же было и обе­щание принять крещение и привести свой народ в католи­ческую веру. Робер де Клари отмечает, что французская знать и дож собрались и долго обсуждали это предложение. Многие правящие дома средневекового мира вступали в конфликт за престолонаследие. Следовало ли крестоносцам становиться вечными борцами за правду, непрестанно вме­шиваясь во внутренние дела государств, чтобы установить надлежащий порядок? И стоило ли распространять свои действия и на мусульманский мир? Хотя дело Кей-Хосрова и казалось справедливым, а включение империи сельд­жуков в христианский мир было бы прекрасным достижением, собрание все же решило отказаться от соглашения. Крестовый поход начинал зависеть от множества пока не выполненных обещаний относительно выплаты денег и ре­лигиозных подчинений. Как отнесется Европа, уже враж­дебно настроенная, к известию о союзе с мусульманским эмиром, насколько бы ни были заманчивы его предложе­ния?

На самом же деле предложение Кей-Хосрова было не столь невыполнимо, как может показаться. В течение пред­шествовавших десятилетий папство прилагало серьезные усилия, чтобы убедить сельджуков перейти в христианство, и между двумя сторонами велись серьезные переговоры; Однако в условиях 1203 года такой переход казался невероятным, и именно так было сообщено Кей-Хосрову. Он осведомился у крестоносцев, почему те отказываются помочь. В ответ он услышал, что причина в ненадежности правления в Константинополе — равно как и в том, что кре­стоносцы все еще ждали обещанных денег, отсутствие ко­торых не давало им возможности покинуть город. Кей-Хос­ров пришел в ярость и помчался в Малую Азию, чтобы са­мостоятельно вернуть себе земли.⁶

Оказавшись в Константинополе, граф Людовик де Блуа был особенно заинтересован в том, чтобы разыскать одного заметного представителя окружения предыдущего импера­тора. Его тетка Агнесса вышла замуж за Феодора Бранаса, выходца из знатного византийского рода.⁷ Несколько знат­ных французов попытались повидаться с Агнессой. Они оказали ей должное почтение и выразили готовность к ус­лугам — но были встречены резкой враждебностью. Супруг Агнессы был видным представителем режима Алексея III, и после потери им службы ее положение значительно ухуд­шилось. Из-за крестоносцев она не могла больше рассчи­тывать на положение среди элиты. Она отказалась говорить с гостями, а потом сделала вид, что не понимает французс­кого языка. Тогда ее племянник представился, но Робер де Клари не отмечает, произвело ли это на нее какое-либо впе­чатление.⁸

Во время пребывания крестоносцев в Константинополе они встречались с представителями народов, о которых ни­когда прежде не знали. Однажды во время визита знати к императору во дворец прибыл король Нубии. Робер де Кла­ри с интересом говорит о его черной коже — будучи урожен­цем Северной Франции, он едва ли когда-нибудь встречал жителей стран, расположенных к югу от Египта. Еще боль­шее любопытство рыцаря вызвал крест на лбу короля. Царе­вич Алексей официально приветствовал гостя, как приличе­ствовало его королевскому достоинству, и представил крес­тоносцам. При помощи переводчиков они поняли, что король оказался в Константинополе в качестве паломника. Он со­общил, что его земли находятся в ста днях пути от Иеруса­лима. Он оправился в путь с шестьюдесятью спутниками, пятьдесят из них погибли, не дойдя до священного города, а теперь в живых остался только один. Посетив Константи­нополь, этот неустрашимый путешественник собирался на­правиться в Рим, оттуда в Сантьяго-де-Компостела в Се­верной Испании, а затем вернуться в Иерусалим, чтобы там умереть: такое место упокоения вполне подходило для столь набожного и преданного паломника. Крестоносцы узнали, что все нубийцы — христиане, и после крещения ребенка клеймили знаком креста. Странник показался удивитель­ным во всех отношениях, и Робер де Клари отмечает, что «на короля смотрели с нескрываемым интересом».⁹

В последующие дни, когда спало напряжение, крестонос­цы начали вести себя как паломники или туристы. Они по мосту или на лодках перебирались в город и знакомились с его дворцами и церквями. Константинополь представлял со­бой настоящую духовную сокровищницу. Виллардуэн с тру­дом мог поверить, что в городе находится такое количество реликвий, «столько же, сколько во всем остальном мире», — писал он с восторгом.¹⁰ В суровых и благочестивых воинах вид такого количества реликвий, тесно связанных с жиз­нью Христа, как, например, частицы креста и крестный ве­нец, расположенных в богатейших хранилищах, пробуждал благочестивое настроение. Они благоговели перед святы­нями и благодарили Господа за то, что он позволил им дос­тичь таких мест. Святыни напоминали им и о конечной цели кампании — освобождении земель Христовых. Кроме ре­лигиозных откровений, не забывались и дела торговли. Ве­нецианцы активно воспользовались коммерческими выго­дами своего нового положения в городе.

Несмотря на мир, установившийся после снятия осады, крестоносцы все же относились к грекам с некоторым не­доверием. Пытаясь обеспечить большую безопасность крестоносцев, французы и венецианцы потребовали разрушить большой участок городской стены (по Роберу де Клари — примерно в 320 футов). Столь явное открытие внутренних частей Константинополя стало еще одним резким напоминанием о непрошеном присутствии гостей.¹¹

У крестоносцев была возможность обдумать свои дос­тижения, поставить в известность об успехе родственников в Европе и различные заинтересованные стороны на Запа­де. Как воспримет их действия папа римский? Иннокентий писал крестоносцам в конце июня, явно давая понять, что не желает нападения на Константинополь, исключение мо­гут составить только особые обстоятельства и разрешение от него или его легата. Он напомнил о своем неприязнен­ном отношении к дожу и его людям, повторив венециан­цам, что они продолжают быть отлученными от церкви. Папа выразил надежду, что крестоносцы исправят свое по­ведение — ибо в противном случае будут не «кающимися грешниками, но обманщиками, поскольку кающийся, кото­рый возвращается к оставленному греху, подобен псу, воз­вращающемуся к своей блевотине».¹²

Несмотря на недоверие к венецианцам, в другом письме того же времени Иннокентий выказывает понимание того, что для продолжения крестового похода необходима гиб­кость. Он разрешает крестоносцам отправиться на Левант на венецианских кораблях, несмотря на то, что таким обра­зом воины будут пользоваться судами отлученных от церк­ви. Однако если люди дожа еще не покинут их к моменту начала войны, крестоносцам не следует сражаться вместе с ними, иначе они рискуют поражением. Господь не станет милостиво взирать на сражения отлученных, а крестонос­цы могут пострадать вместе с ними. Неприязнь Иннокен­тия к дожу была настолько сильной, что он даже позволил крестоносцам напасть на венецианцев, если те будут мешать экспедиции. Он также позволил им забрать из Византии достаточное количество продовольствия, пока его можно добывать, «не причиняя вреда людям».¹³

Несмотря на попытки Иннокентия руководить крестовым походом, возможности дистанционного управления в средневековом мире были весьма ограничены, и зачастую к моменту прибытия его указания совершенно устаревали.

Его письмо от десятого августа, написанное почти месяц спустя после сдачи Константинополя, было написано сми­ренным тоном. Он знал, что экспедиция направилась в Ви­зантию, и скорбел по поводу того, что крестоносцы совершенно забыли о святынях Святой Земли.¹⁴

Эти письма дают нам некоторое представление о настро­ениях Иннокентия в тот период, показывают его недоверие к византийцам, заботу о государстве крестоносцев и беспокойство по поводу направления, избранного экспедицией; крестоносцы должны были сделать попытку переубедить папу римского. Послание графа Гуго де Сен-Поля являет­ся самым детальным из сохранившихся писем, отправлен­ных на Запад после июля 1203 года. Оно демонстрирует взгляд крестоносца на недавние достигнутые успехи. Сохранились не менее четырех копий этого письма, почти на­верняка были отправлены и другие, которые ныне тра­чены.

Гуго, как одному из лидеров крестового похода, имелось что сказать. Новость об изменении маршрута экспедиции начала распространяться по дворам Западной Европы и, в зависимости от того, как подавалась информация, кресто­носцы могли рисоваться в очень мрачных тонах. В августе 1203 года, сразу же после победы, убедившись в божествен­ном одобрении решения отправиться в Константинополь, Гуго вполне мог воспользоваться прекрасной возможностью рассказать о событиях со своей стороны. Кроме пре­красного описания осады глазами очевидца, письмо фран­цуза рассказывает о высоких моральных качествах кресто­носцев и резко осуждает тех, кто покинул армию за время ее продвижения. Его точка зрения — интересная смесь воз­зрений искреннего христианского воина и благородного рыцаря. Важно, что в письме предстают мысли человека, по-прежнему стремящегося к основной цели экспедиции — к Иерусалиму. Не возникает ощущения, что Гуго изначально собирался покорять Константинополь, скорее он и его, товарищи рассматривали это как вынужденный путь к дос­тижению главной цели — освобождения земель Христовых.

После описания падения Константинополя Гуго обра­щается к критике тех, кто оставил крестовый поход: «Хочу особо заметить, что Стефан де Перш, Рейно де Монмиралъ, Ангерран де Бове... Симон де Монфор... и настоятель из Во[-Серне] со своими судами отделились от флота. Они стре­мились к Иерусалиму... и покинули нас и нашу армию, когда мы находились в смертельной опасности».¹⁵ Наряду с необходимостью отвечать на критику в словах Гуго чувствуется и искренний гнев на решение оставить экспедицию и дей­ствовать по своему разумению.

Возможно, за попыткой превознести дожа Дандоло в большей мере скрывается дипломатическая необходимость: «Воистину необходимо похвалить венецианского дожа, ко­торый, принимая непростые решения, оказался благоразумным, рассудительным и мудрым». На Западе многие люди, например, папа Иннокентий III, да и некоторые из кресто­носцев, такие, как Гунтер из Пайри, считали, что жадные венецианцы действуют только из стремления к наживе. Однако с точки зрения графа Гуго де Сен-Поля превосход­ное руководство Дандоло и его мудрые советы были дос­тойны всяческой похвалы. Его доводы являют собой попыт­ку повлиять на враждебное отношение к дожу.

Основную часть послания Гуго посвятил оправданию от­клонения крестового похода в Константинополь. Он уже от­мечал причины, по которым царевич Алексей должен был оказаться на престоле, а также сделанные им финансовые предложения, но основную и самую «славную» причину он приберег для заключительной части письма:

«Мы старались преуспеть в делах Христовых с божь­ей помощью, чтобы Восточная церковь, возглавляемая Константинополем, вместе с императором и всей импе­рией воссоединилась бы с Римским понтификом, ...признав себя дочерью Римской церкви. Пусть она и в будущем со склоненной головой благочестиво подчиняется ей, соглас­но доброму установлению. Сам патриарх, стремящийсяк этому шагу, обращался с прошениями к Римскому престолу, чтобы стать под его омофор. Он вместе с ратором присягнул нам в этом священной клятвой».

Другими словами, Гуго показывает нам, что крестоносцы объясняли свои действия благом католической церкви. Теоретически они преодолевали раскол, случившийся 149 лет назад, и это ли не был повод для благодарности и восхищения? Но Гуго несколько опережал события. Последующий дни показали, что он был излишне оптимистичен в оценке энтузиазма византийцев относительно подчинения их церкви Риму.

Еще одной причиной, по которой треб подчеркнуть успехи крестоносцев, было признание Гуго, что экспедиция не сможет отправиться на Святую Землю вплоть до следующей весны. Это тоже могло стать поводом для критики — поэтому Гуго объяснял, что задержка неизбежна, если они хотят получить выгоду от военной поддержки царевича для кампании в Египте. Он уверял, что ради такой помощи стоит и подождать. Крестоносцы и император уже написали грозное послание египетскому султану аль-Адулу (брату Саладина, которого на Западе обычно именовали Сафадином), «нечестивому захватчику Святой Земли», извещая его о том, что объединенные силы христиан скоро нападут на него. Гуго также выражает надежду на то, что жители Леванта ободрятся такой новостью и станут; ждать поддержки с новыми силами.

Одна из копий послания Гуго, отправленная графу Генриху Лувенскому, который участвовал в Германском крес­товом походе в 1197-1198 годах, имеет дополнительный пункт с доводами в пользу присоединения к экспедиции. Грядущая египетская кампания описывается высоким рыцарским слогом:

«Тебе следует знать, что мы решились на поединок с султаном Вавилона [т.е. Каира], что рядом с Александрией. А потому, если кто-то пожелает служить во славу Господа и хочет носить прославленное и великолепное зва­ние рыцаря, то пусть примет крест и следует Господу, и пускай отправляется на поединок во Имя Его, на кото­рый приглашает сам Всевышний».¹⁶

Столь замечательный образ прекрасно сочетает рыцарс­кую одержимость турнирами с идеей крестового похода. На­падение на Египет рисуется как поединок, созываемый Гос­подом, который предоставляет прекрасную возможность для героических подвигов. К тому же в отличие от обыч­ных турниров, в которых сражаются из личных соображе­ний, здесь деяния угодны богу.

Как мирянин, пытающийся убедить других принять крест, Гуго вполне уверен, что акцент на приближенных к обычной жизни сторонах священной войны с наибольшей вероятностью может обеспечить желаемый результат. Воз­можно, слияние рыцарского турнира и священной войны дает возможность посмотреть на крестовые походы теми глазами, которыми смотрели на них сами крестоносцы — в отличие от священнослужителей.¹⁷

Дож Дандоло тоже составил послание, ныне утраченное, в котором пытался объяснить причины нападения на Зару. Иннокентий охарактеризовал это нападение как «акт наси­лия, который стал печально знаменит по всему миру». Дож подчеркивает, что осада Константинополя дала несомнен­ную выгоду католической церкви, а также делу возвраще­ния Святой Земли.¹⁸

Постепенно крестоносцы и византийцы привыкали к но­вым взаимоотношениям между ними, а тем временем шли приготовления к официальной коронации царевича Алек­сея. В знак одобрения попыток подтолкнуть православную Церковь к признанию верховенства Рима церемония была назначена на 1 августа — день святого Петра, в который до­стигший двадцати одного года юноша с большой помпой присоединился к отцу в качестве правителя Византийской империи.

И мемуары Виллардуэна, и корреспонденция лидеров крестового похода предпочитают опускать информацию о том, как Исаак Ангел царствовал в Константинополе в ка­честве соправителя. Возможно, причина кроется в том, что Исаак прежде заключил союз с Саладином — что должно было вызвать претензии к нему на Западе. Крестоносцы не хотели, чтобы пятно прежних связей лишало блеска их ны­нешний успех. Сконцентрировав внимание на Алексее IV, который не был запятнан прежней дипломатией, Виллар-дуэн обеспечивал себе возможность изящнее очернить его отца в случае последующих вероломных действий.

Вскоре после коронации Алексей IV направил папе римскому собственное описание событий, дополнив его благодарностями в адрес крестоносцев. Следует помнить, что он встречался с папой в начале 1202 года, когда Инно­кентий отказал молодому царевичу в помощи. Алексей стремился превзойти письма графа Гуго де Сен-Поля и дожа, чтобы противостоять непочтительным отзывам о нем крестоносцев, покинувших экспедицию в Заре или на Кор­фу. Как и Гуго, Алексей стремился изменить точку зрения Рима и общественного мнения Западной Европы в от­ношении экспедиции, которая часто воспринималась как плохо руководимая и направляемая лишь корыстью. Эта задача была непростой — крестоносцам и их союзни­кам приходилось работать не покладая рук, демонстрируя свои успехи и подчеркивая пользу, которую их действия принесли католической церкви. Им настоятельно требо­валось загладить очевидное неповиновение папе римско­му в Заре.

Основными темами письма нового императора были, во-первых, моральное оправдание действий его крестоносцев, приведших к восстановлению на престоле беззаконно ли­шенного власти отца, а во-вторых — радостное извещение о том, что православная церковь согласилась признать верховную власть папы римского. Естественно, спасение Иса­ака и свое Алексей приписывал божественной воле. Он взял на себя труд объяснить, зачем крестоносцам понадобилась осада Константинополя — хотя и не приводил подробнос­тей военных действий. Как и в письме Гуго де Сен-Поля, здесь доказывается «совершенная непредвиденность событий», в результате чего для установления власти в городе потребовалось применение силы.

В том, что дело дошло до войны, Алексей обвиняет враждебную пропаганду узурпатора: «Он так напитал ждавший нас царственный город своими ядовитыми реча­ми, что тот принял латинян [крестоносцев] за врагов, пришедших свергнуть древние народные свободы». Разумеет­ся, на самом деле Алексей сознательно использовал непри­язненное отношение к уроженцам Запада в своих целях. Та­кие воззрения были для византийцев совершенно естествен­ны — и, конечно, оставались потенциальной угрозой для нового режима.

Затем Алексей IV обратился к вопросу, который чрез­вычайно волновал папу Иннокентия — а именно к статусу Православной церкви. Он подчеркнул, насколько этот воп­рос был важен для крестоносцев при решении помочь ему: «Должен признаться, что одно обстоятельство особенно склонило сердца пилигримов к помощи в нашем деле». Дру­гими словами, крестоносцев подталкивало не земное стрем­ление к славе или богатству, но куда более возвышенные мотивы. Далее Алексей продолжает:

«...Мы искренне пообещали, что смиренно признаем церковного главу всего христианства, а именно Римского понтифика... Мы приложим все усилия, чтобы привести к нему Восточную церковь, если божественной милостью сможем вернуться на трон. Мы прекрасно понимаем ог­ромную честь и пользу для империи и вечную славу для себя, если в наше время и нашими усилиями христианс­кий мир вновь обретет единство».

Алексей особо подчеркнул собственное намерение и же­лание признать главенство папы. Однако после всех доб­рых вестей всплывает указание на слабость Алексея в каче­стве императора и изначальную сомнительность его обеща­ний. Он пишет: «Мы рассудительно будем подвигать Восточную церковь со всем нашим могуществом до самого конца». На этих словах папа Иннокентий мог криво усмех­нуться. Фактически Алексей заявлял, что постарается убе­дить православное духовенство последовать за ним — од­нако его власть была ограниченной, так что он не мог, как императоры прошедших эпох, приказать духовенству дей­ствовать определенным образом, будучи уверен, что они согласятся. Даже если бы Православный патриарх дал свое согласие, власть Константинополя в тот момент была столь непрочна, что священнослужители на местах могли по-пре­жнему действовать по-своему, если бы пожелали. Таким образом, обещания Алексея звучали фальшиво, и, по сути, единственным свершением крестоносцев было его возвра­щение к власти.

После коронации Алексея руководство крестоносцев со­вместно направило на Запад известия о своих достижени­ях.¹⁹ Очевидно, что на их стороне был и явное божествен­ное благоволение — хотя, как видно из письма Алексея IV, не все было так просто и легко, как старались показать ли­деры похода. Сохранилось несколько копий письма ноблей, адресованных германскому императору Оттоку IV, всем западным христианам и самому папе римскому. Возможно, были отправлены и другие, но они не сохранились.

В письме освещены основные моменты: договор по Заре, путешествие в Константинополь, неожиданно холодный прием царевича Алексея подданными, столкновение с узур­патором Алексеем III, мужество крестоносцев перед лицом превосходящих сил противника, постыдное бегство импе­ратора и коронация Алексея IV. Так могло свершиться толь­ко благодаря божьему провидению. Это становится ясным из первых строк письма: «Сколь много сделал для нас Господь, но, напротив, не для нас, а ради Имени Своего, сколько торжества даровал в эти дни — об этом мы повествуем вкратце...» И далее: «Если кто-то из нас желает возвели­читься, да будет возвеличен в Господе, а не в себе самом или ком-то другом». Отчетливо дается понять, что крестонос­цы действовали совершенно законно. Масштаб их сверше­ний придает письму оптимистическое звучание, а решение остаться на зиму 1203/04 года в Константинополе рисует­ся самым положительным образом. Кроме того, крестонос­цы были совершенно уверены в финансовой и военной под­держке, обещанной Алексеем IV.

Копия письма, адресованная всем истинным христианам, ставила целью призвать духовенство созвать новых добро­вольцев для дела Господня, используя столь благоприят­ное стечение обстоятельств. Другими словами, нужны были новые крестоносцы. Требовались сильные и смелые воины, которых излишне оптимистично пытались уверить в том, что впереди только более легкая часть кампании: «Разуме­ется, мучительные и почти невыносимые трудности, кото­рые мы уже преодолели, им уже не грозят, ведь благодать, нисходящая с Небес, милостиво коснулась нас». Руководство крестоносцев уверяло, что «малая толика терпения и тру­дов не только принесет им славу, но и дарует вечную благо­дать». Таким образом, использовались обычные посулы почестей и божественного расположения, усиленные уве­рениями в скором успешном завершении кампании.²⁰ Зву­чала надежда на то, что новобранцы будут не только спо­собствовать победе на Святой Земле, но и помогут воспол­нить значительные потери под Зарой и на Корфу.

Алексей не стал задерживаться с началом выплаты кре­стоносцам огромной денежной суммы. Он передал венеци­анцам 50 000 марок, еще 36 000 марок были отданы дожу как невыплаченный долг за крестоносцев по первоначаль­ному контракту, заключенному в апреле 1201 года. Оста­ток был выплачен руководству крестоносцев — что позво­лило тем, кто одалживал деньги для оплаты за проезд на кораблях, вернуть долги.²¹ Возникло ощущение, что бремя тяготившее экспедицию, начало облегчаться. Но если посмотреть глубже, все было не так хорошо.

Если финансовое положение крестоносцев улучшилось, то для Исаака и Алексея оно приблизилось к критической границе. Огромные суммы, необходимые для выполнения обязательств перед уроженцами Запада, превосходили доступные средства. Алексею III удалось вывезти с собой в изгнание значительное состояние. В результате, с учетом стоимости найма крестоносцев и общим ослаблением императорской власти в течение последних месяцев, казна оказалась практически пуста. И все же новые императоры понимали, что должны выполнять требования своих воин­ственных гостей.

Оставалась одна возможность — путь, отдававший их на волю божественной милости. Для того, чтобы обеспечить необходимое количество золота и серебра, началась пере­плавка части драгоценных церковных украшений, которые и превращали Константинополь в центр благочестия. Такое решение демонстрирует степень отчаяния, до которой дошли греки.

Решение на подобное святотатство, несомненно, прово­цировало гнев Господень. Случалось, что в Западной Евро­пе в некоторых церквях драгоценные сосуды также пере­плавлялись для создания денежного запаса, необходимого для отправляющихся в путь крестоносцев — однако такую меру хотя бы можно было объяснить помощью ради бого­угодного дела. В данном же случае к столь оскорбительным действиям вели алчные требования крестоносцев, «испы­тывающих жажду после возлияний объемом в Тирренское море», как метко замечал Никита Хониат. Едва ли можно выразить словами смесь ярости, недовольства и удивления, которую испытывал Никита. Он рассматривал происходя­щее как поворотную точку для Византии, мгновение, в которое Алексей IV так исказил естественный ход событий, что разрушил целостность империи. Никита писал: «Совершенно пренебрегая законом, он дерзнул прикоснуться к не­прикосновенному, отчего, как мне кажется, Римское государ­ство было полностью разрушено и исчезло». Люди импера­тора энергично взялись за работу:

«Это зрелище нужно было видеть. Священные иконы Христа разрубались топорами на куски, вышвыривались и затем предавались огню, а их украшения грубо отла­мывались. Священные сосуды с равнодушием были выне­сены из храмов, переплавлены и отданы вражеским войс­кам в качестве простого золота или серебра».

Для Никиты это святотатство омрачалось явным безраз­личием обоих соправителей-императоров и большинства населения. Он делал такой вывод: «Своим молчанием, что­бы не сказать бессердечием, мы приравняли себя к этим бе­зумцам. Поскольку мы сами были виновны, то и претерпели, и выстрадали худшие из зол».²²

Лето близилось к концу. Император Алексей нередко встречался со знатью крестоносцев. Он стал близок с неко­торыми из них — в особенности с Бонифацием Монферратским. Но в то время как его отношения с уроженцами Запа­да были достаточно сердечными, утверждение власти над Византией становилось все более сложной задачей. Если в течение десятилетий крестоносцы относились к грекам с не­доверием, то справедливо было и обратное: византийцы все­гда скептически относились к мотивам, руководящим ар­миями, проходящими через Константинополь, и опаса­лись возможной агрессии с их стороны. Можно также вспомнить, что волнения, направленные против латинян, в 1180-х годах получили широкую народную поддержку.

Положение крестоносцев, поставивших царевича Алек­сея на императорский престол, вызывало огромное беспо­койство и враждебность. Как мы видели, у молодого чело­века не было ни опыта власти, ни чего-либо другого, спо­собного привлечь преданных сторонников. Фактически Алексей стал императором только из-за угрозы, которую представляли для Константинополя его союзники, и из-за трусости Алексея III. За несколько недель, прошедших с момента появления нового властителя, он вполне осознал неприязнь, которую испытывала к нему и его союзникам значительная часть народа.

Вдобавок ему было необходимо также установить власть над той частью Византийской империи, что находилась за пределами Константинополя. Во времена, когда не суще­ствовало телевидения, способного мгновенно распростра­нить по всем провинциям образ вождя, средневековым пра­вителям, особенно тем, кто оказался на троне в столь слож­ных обстоятельствах, приходилось садиться в седло и предъявлять себя людям. Император был вынужден проез­жать по своим владениям, уверяясь в их преданности либо, если они сопротивлялись, подчиняя их силой. Такое путе­шествие могло принести деньги, в которых он нуждался, однако для него необходима была поддержка. Разумеется, за ней Алексей обратился к крестоносцам.

Он направился в лагерь крестоносцев и договорился о встрече с их руководителями. Предстоял не просто визит вежливости, поэтому все нобли собрались в шатре Балдуина Фландрского. Алексей поблагодарил союзников за по­мощь: «Вы оказали мне величайшую поддержку, какую по­лучал христианин», — но был вынужден заявить о том, что и так становилось все более очевидным: «Должен сказать вам, что не весь народ любит меня, хотя они не показывают вида. Более того, греки полны сожаления, что я вернул себе империю с вашей помощью».²³

Алексей знал, что соглашение крестоносцев с венецианцами истекает в конце сентября и, таким образом, они вскоре должны покинуть Константинополь. Он понимал, что к этому времени у него почти нет возможности выполнить все свои обещания. Необходимо было время, чтобы собрать деньги, корабли и военные соединения, которые он обещал предоставить. Но еще важнее, что он был вынужден задуматься о своем будущем. Сведения Виллардуэна о речи императора сохранили привкус отчаяния: «Должен при­знаться, что греки ненавидят меня из-за вас. Если вы поки­нете меня, я потеряю империю и сам буду предан смерти».²⁴

У нового императора просто не было времени, чтобы ук­репить свое положение. Он молил крестоносцев о помощи и снова обещал весьма выгодные финансовые предложения. Алексей просил их остаться до марта 1204 года, когда вновь станет возможным плавание по Средиземному морю. Если они останутся, то он обещал выплатить стоимость флота до сентября 1204 года — через год после истечения договора с венецианцами, а также обеспечить французов и итальянцев продовольствием вплоть до их отбытия весной. Он рассчи­тывал к тому времени установить подлинный порядок в сво­их владениях, не опасаясь возвращения своего предшествен­ника. Когда Алексей будет держать в руках подлинную власть, податей и налогов будет достаточно для выплаты кре­стоносцам и организации флота для перевозки византийцев. Если предложение будет принято, у крестоносцев будет лето 1204 года, чтобы сражаться с мусульманами — при этом у них будут хорошие припасы, а армия усилится поддержкой греков.

Нобли задумались над словами императора. Многим была совершенно очевидна нынешняя слабость Алексея, а его предложение сулило выгоды для обеих сторон. Однако они прекрасно помнили, насколько трудно было убедить армию принять первое предложение царевича еще на Корфу. Слож­ность усугублялась тем, что не все обещанное было выпол­нено, а людям предлагалась еще одна задержка перед от­правлением на Святую Землю. Вожди крестоносцев объяс­нили Алексею, что им необходимо обсудить предложение, и император вернулся в город.

На следующий день Балдуин, Бонифаций и Дандоло созвали знать и рыцарей. Разумеется, когда были представ­лены новые предложения, возникло волнение, и вновь воз­никли те же разногласия, что и на Корфу. Основная часть руководства похода, соглашавшаяся с нападением на Зару и оказывавшая поддержку Алексею, была готова принять его план и остаться на зиму в Константинополе. Для тех, кто угрожал уходом в Бриндизи, он казался лишь очеред­ным промедлением. Они считали, что вся экспедиция бес­предельно растянулась, и напомнили Балдуину и Бонифа­цию, что согласились направиться в Константинополь при условии, что смогут покинуть город при первом требова­нии.

Руководители экспедиции аргументировали свою точ­ку зрения наступлением осени и периода, малопригодного для навигации. Если предположить, что сборы и подготов­ка флота займут около двух недель, а плавание — около месяца, то крестовый поход окажется в Сирии не раньше начала зимы. Дожди и холода не дадут возможности вести на Святой Земле военные действия. Армия окажется запер­та в одном из приморских городов, что, возможно, приведет к напряженности в отношениях с местными жителями и однозначно потребует расходования огромного количества припасов. Ожидание же до марта в Константинополе даст бесплатный провиант и обеспечит утверждение власти Алексея — что, в свою очередь, даст ему возможность в пол­ной мере снабдить экспедицию. Венецианцы также смогут остаться в городе. Отдохнувшие, хорошо экипированные войска будут лучше подготовлены к завоеванию заморских земель.

В конце концов последний аргумент оказался решаю­щим. Если, как предпочитало верить большинство руково­дителей, Алексей будет иметь желание и возможность вы­полнить свои обещания, тогда отсрочка до весны имеет все преимущества. Венецианцы пообещали продолжить по­мощь армии вплоть до Рождества 1204 года. По сведениям Виллардуэна, Алексей «заплатил им достаточно, чтобы по­дождать».²⁵ Крестоносцы в свою очередь поклялись оста­ваться союзниками венецианцев в течение того же време­ни, и вопрос был решен.

Когда было принято столь важное решение, император и крестоносцы начали готовиться к путешествию по провин­циям. В нем Алексея сопровождали представители высшей знати, что показывает важность предприятия. Бонифаций Монферратский, Гуго де Сен-Поль и Генрих Фландрский — вот имена части крестоносцев, решивших принять участие в экспедиции. Присутствие таких могущественных рыцарей и опытных воинов могло оказаться немаловажным. Существо­вала, разумеется, вероятность финансовой награды и возмож­ность совершить рыцарские деяния. В «Devastatio Constantinopolitana» упоминается, что Алексей предложил «рыцарям и пехотинцам, которые согласятся сопровождать его, значи­тельные награды и почести».²⁶ Никита Хониат считает, что император предложил Бонифацию Монферратскому шест­надцать центнеров* (* Центнер — мера веса, равная 112 фунтам (первоначально 100 фун­тов), то есть 50,8 кг.) золота, от чего, разумеется, было невоз­можно отказаться.²⁷

Однако отправление всей армии крестоносцев из Кон­стантинополя было бы неблагоразумным, поскольку могло подвергнуть опасности Исаака. Его сын и французская знать наверняка осознавали необходимость обеспечения охраны стареющего императора. Потому граф Балдуин Фландрс­кий и граф Людовик де Блуас остались в Константинополе вместе с венецианцами, чей мореходный опыт в данном слу­чае не мог оказаться полезным.

Приготовления крестоносцев омрачились смертью Мэ­тью де Монморанси, одного из виднейших рыцарей кампа­нии, ветерана Третьего крестового похода. Мэтью был ак­тивным сторонником поворота к Константинополю и ко­мандиром одного из семи отрядов во время его осады. Он заболел в августе 1203 года и в том же месяце скончался, что вызвало всеобщую скорбь. Виллардуэн принес дань благодарности «одному из лучших рыцарей Франции, глу­боко чтимому и любимому».²⁸ Интересно, что Мэтью был похоронен в Константинополе в церкви рыцарей-госпита­льеров. Это было весьма большой честью, знаком того, что этот человек скончался на службе Господу и в минуту смер­ти стремился достичь земного Иерусалима.

В середине августа Алексей и его союзники-крестонос­цы выступили из Константинополя для выполнения своей миссии. Одной из целей экспедиции был захват Алексея III, все еще лелеявшего надежду вернуться к власти. Впрочем, учитывая его слабость на тот момент, было маловероятно, что он рискнет оказаться поблизости от столь могуществен­ной армии. Постыдное бегство Алексея III и появление его преемника с иноземными солдатами означало, что большин­ство данников Константинополя станет оказывать почет новому правителю, что от них и требовалось.

Алексей IV и крестоносцы не стали делать свое путеше­ствие излишне долгим. Похоже, они предпочли отказаться от посещения западных районов империи, таких, как Фессалоники и Пелопоннес — возможно, из-за опасения на слишком долгое время оказаться вдали от Константино­поля.

Одной из значимых фигур, отказавшихся признать Алек­сея, оказался человек, который посетит крестоносцев, ког­да они возьмут на себя управление Константинополем — Иоаница, король Болгарии (1197-1207)* (* У автора — Johaniza. Имеется в виду болгарский царь Калоян, которого латиняне и греки называли Иоанном Мизийским (Мизия — территория между Дунаем и Балканами, современная Болгария). (Прим. ред.)).

Болгары, соседствующие с ними влахи и язычники-куманы** (** Тюрки-кипчаки, жившие в Северном Причерноморье с XI века. На Руси их называли половцами, в Византии — «скифами». (Прим. ред.)) уже более двадцати лет были занозой для Визан­тии. Иоаница контролировал значительные территории. Болгария ранее находилась в составе греческих владений, но ее правители в 1180-х годах объявили о независимости. Появление нового императора, независимо от наличия у него западных союзников, давало Иоанице повод сохранить автономию, так что он отказался признать власть молодого Алексея.²⁹

Император направился на северо-запад в город Адриа­нополь во Фракии, где на недолгое время пытался утвер­диться его соперник Алексей III — который, разумеется, пре­дусмотрительно покинул город до появления неприятеля. Никита сообщает, что соединенные силы крестоносцев и ви­зантийцев покорили фракийские города и получили из них все возможное количество денег.³⁰ Между крестоносцами и императором возникло разногласие, поскольку Генрих Фландрский заявил, что ему не было выплачено обещан­ное количество денег. Не получив их, граф вместе со своим отрядом вернулся в Константинополь. Это лишний раз по­казало, насколько неустойчивы были отношения между Алексеем и крестоносцами — по крайней мере, частью из них. Также очевидно, насколько нужны были новому им­ператору деньги для выполнения своих щедрых обещаний уроженцам Запада, несмотря на успешный ход кампании. Бонифаций и остальные крестоносцы остались с Алексеем и завершили путешествие без особых проблем.