ГЛАВА 12

«Наше чрезмерное несогласие не оставило места человеческим чувствам»

Убийство Алексея IV и сползание к войне. Начало 1204 года

В начале 1204 года Мурзуфл перешел к дей­ствиям против крестоносцев. «Devastatio Constantinopolitana» отмечает, что 7 января из го­рода выехал греческий конный отряд, напра­вившийся к западной армии. Навстречу ему вышел маркграф Монферратский, который раз­бил отряд наголову, убил или взял в плен не­скольких представителей византийской знати, потеряв при этом двух рыцарей и одного ору­женосца. Никита Хониат описывает то же про­исшествие, подчеркивая при этом, что Мурзуфл был единственным представителем византий­ской знати, дерзнувшим нарушить запрет Алек­сея на подобные действия. Неудивительно, что его отвага принесла народную популярность — хотя среди битвы лошадь Мурзуфла поскольз­нулась и пала на колени. Она могла придавить всадника, и, захвати или убей его крестоносцы, византийцы были бы уничтожены полностью. К счастью для Мурзуфла, несколько молодых лучников оценили положе­ние и быстро направились на помощь своему руководите­лю, дав ему возможность спастись.¹

Пока всадники бились неподалеку от Влахернского двор­ца, венецианцы вывели свои корабли и курсировали по Золотому Рогу, грозно проходя мимо стен, выходящих на Мраморное море. Они осматривали береговую линию и зах­ватывали все, что могли. Сухопутные и морские силы крес­тоносцев снова действовали в тесном сотрудничестве, и гре­ки ничего не могли противопоставить их объединенным усилиям.

Отбив византийцев, в качестве кары за нападение крес­тоносцы предприняли рейд по окрестностям лагеря, отсто­явшим от него на два дня пути. Подобные опустошитель­ные экспедиции были весьма нередким явлением в Запад­ной Европе. Их целью было нанесение максимального ущерба землям противника и захват всевозможных трофе­ев, будь то пленники, стада или ценности. Отряды не всту­пали в настоящие сражения — они служили для того, что­бы разрушить экономику и сломить настрой противника, показав злополучным жертвам, что их покровитель не мо­жет достойно защитить их. В «Devastatio Constantinopolitana» высказывается предположение, что эти действия по­служили последней каплей для тех, кто питал неприязнь к бывшим союзникам Алексея. В городе возникло стремле­ние избавиться от человека, по милости которого стены Кон­стантинополя были окружены варварами.²

Вряд ли именно опустошительная экспедиция спрово­цировала убийство Алексея — но, вероятно, она привела к окончательному неприятию его правления. Никита Хониат пишет, что 25 января 1204 года толпа, «словно кипящий котел, готовый выплеснуть ненависть к императорам», со­бралась у Святой Софии и заставила синод, собрание епис­копов и духовенства, избрать нового правителя. С них до­вольно было смотрящего на Запад Алексея. Поскольку Исаак все больше терял рассудок и не мог служить серьезным претендентом, народ хотел получить императора по своему выбору.

Никита Хониат присутствовал на собрании в качестве видного сановника и признанного оратора и описал прокли­нающую Алексея толпу, требовавшую назвать имя его пре­емника. Однако Никита и его товарищи проявили большую дальновидность. Они понимали, что такое действие снова воссоединит Алексея и крестоносцев, и опасались, что уро­женцы Запада используют военную силу для защиты свое­го ставленника. Синод и духовенство долго уходили от ре­шения в надежде, что настойчивость толпы спадет, но их ждало разочарование. Никита прослезился, провидя гряду­щие бедствия. Из рядов византийской знати выдвигалось одно имя за другим, но ни один не был признан достойным. Наконец после трехдневного обсуждения синод и народ ос­тановились на кандидатуре некого Николая Каннавоса — злополучного молодого человека, который против его воли и был провозглашен императором 27 января.³

Алексей пришел в смятение, узнав о появлении еще од­ного императора. Теперь, когда у оппозиции появился но­минальный лидер, он опасался военного переворота и, как и предвидел Никита Хониат, снова обратился к крестонос­цам в поисках помощи. Несмотря на неприязнь между гре­ческим населением и крестоносцами, император и урожен­цы Запада все еще могли найти точки соприкосновения в противостоянии огромной возбужденной толпе жителей Константинополя, уже ненавидящей и Алексея, и кресто­носцев. Алексей просил крестоносцев изгнать Каннавоса. В обмен, как сообщается в написанном в мае 1204 года пись­ме Балдуина Фландрского, он передавал крестоносцам весь Влахернский дворец как гарантию выполнения своих обе­щаний. Передача императорской резиденции была порази­тельным жестом, показывающим всю степень отчаяния Алексея. Для попытки умиротворения своих неприятелей он избрал в качестве посланца Мурзуфла, и тот доставил предложение в лагерь крестоносцев. Хотя большинство рыцарей относились к Алексею пренебрежительно, они по­нимали, что, нуждаясь в них, он будет по-прежнему снаб­жать армию продовольствием. Кроме того, он мог возмес­тить моральный и финансовый долг крестоносцам с гораз­до большей вероятностью, чем любой другой византийский император. По этим причинам, а также из-за уверенности, что напористый антизападный режим может добиться ус­пеха, было решено оказать просимую помощь.

27 января Бонифаций Монферратский направился в го­род к Алексею, чтобы обсудить дальнейшие действия. По опи­санию Балдуина Фландрского, император высмеял марк­графа и отказался выполнить собственные обещания. Такой поворот событий кажется маловероятным, учитывая, что предложение исходило от Алексея, который должен был по­нимать, что выполнение обещаний было необходимым для получения помощи крестоносцев. Балдуин, возможно, наме­кает на характер Алексея. Никита Хониат дает более реали­стическое описание этой важной встречи, в ходе которой было решено, что крестоносцы должны вступить в импера­торский дворец, чтобы изгнать Каннавоса и избравшую его чернь.⁴

Именно это решение предопределило падение Алексея. Требования крестоносцев были настолько противополож­ны чаяниям жителей Константинополя, что у императора не было вообще никакого выбора — что бы он ни сделал, одна из враждующих сторон попыталась бы его устранить. В конченом счете более серьезная угроза исходила со сто­роны византийского двора. Большая часть придворных не хотела восстановления отношений с крестоносцами, стре­мясь, напротив, к их изгнанию. Избрание Николая Канна­воса было одним из проявлений этих чаяний, но теперь в качестве лидера антизападного течения выступил Мурзуфл, выходец из высших слоев византийской знати, который был некогда освобожден по просьбе крестоносцев и только что выступал в качестве посланца Алексея.

И Никита Хониат, и Балдуин Фландрский подтвержда­ют, что именно предложение Алексея разместить крестонос­цев во Влахернском дворце побудило Мурзуфла обвинить императора и призвать к его свержению.⁵ Робер де Клари приписывает Мурзуфлу более активную роль, отмечая его обещание в случае избрания его императором избавиться от крестоносцев через неделю. Греческая верхушка согла­силась, и заговорщики начали действовать. Мурзуфл решил, что присутствие крестоносцев в стенах Константинополя поставит его в столь выгодное положение, какого недоста­вало выбранному народом Николаю Каннавосу. Первым делом он обезопасил сокровищницу, пообещав приставлен­ному к ней евнуху любые титулы. Затем он собрал Варяжс­кую дружину и рассказал им о том, что Алексей собирается вновь ввести крестоносцев в город. Он напомнил, насколь­ко такие действия неприятны грекам, а дружина, несомнен­но должна поддерживать народные стремления. Логика была неумолима: Алексея необходимо устранить.

В ночь с 27 на 28 января, пока молодой человек спал в своих покоях, Мурзуфл и дворцовая стража прокрались в его комнату, окружили кровать, вытащили Алексея и бро­сили его в темницу. Никита приводит подробное описание измены, дополняя предательство Мурзуфла его двулично­стью. Хронист описывает Мурзуфла, вбегающего в импе­раторскую опочивальню, чтобы сообщить Алексею об ужас­ном восстании. Представители семьи Ангелов, толпа и Ва­ряжская дружина ломают ворота дворца, намереваясь растерзать императора за его тесную связь с крестоносца­ми. В полусонном состоянии Алексей попытался оценить степень опасности. Он обратился за спасением к Мурзуф­лу, единственному, кто казался все еще верным ему. При­дворный накинул на молодого человека одежду, и они вме­сте выскользнули из комнаты к одному из павильонов двор­цового комплекса. Император не переставал изливать благодарности на своего спасителя. Возможно, именно в этот момент Мурзуфл открыл свои истинные намерения.

Целью его лжи было быстро и бесшумно вывести Алексея из опочивальни. Теперь, внутри дворцовых помещений, им­ператор был в его власти. Молодой человек пошатнулся, осознав предательство Мурзуфла, и стражи повлекли его в темницу, где ноги его заковали в оковы.

Претендент на престол возложил на себя императорские знаки отличия, надев алые баскины (высокие башмаки дли­ной до икры), символизировавшие его звание, и провозгла­сил себя правителем. Через несколько часов он был коро­нован в Святой Софии, став четвертым императором, нахо­дящимся на данный момент в Константинополе. Несом­ненно, из всех четырех он обладал самой сильной властью.* (* Мурзуфла следовало бы именовать императором Алексеем V, поскольку его звали Алексей Дука — однако большинство совре­менных ему авторов пользуются прозвищем, и мы весьма призна­тельны им за то, что в нашем рассказе не появляется еще один Алек­сей. (Прим. авт.)) Значительная часть могущества человека, оказавшегося на вершине политической или гражданской жизни, происхо­дит из-за уникальности такого положения. В христианском мире было множество царств, но лишь две империи — Гер­манская и Византийская. Когда высочайший титул одно­временно имеет не один человек, то титул этот обесценива­ется. Четверо, одновременно носившие его, были нелепос­тью, которая показывала почти полный распад император­ского достоинства.

Разумеется, квартет императоров не мог существовать долго. Сторонники новой власти направились в покои им­ператора Исаака и сообщили ему драматическую весть. Не­которые источники сообщают, что старик был так объят страхом за безопасность себя и сына, что заболел и вскоре скончался. В политическом смысле Исаак стал настолько немощной фигурой, что не мог больше считаться достой­ным правителем. Существуют даже предположения о том, что он уже скончался к описываемому времени. Но если это и не так, то вполне естественно, что он быстро исчез со сцены. Возможно, что его скорой смерти помогли. Робер де Клари писал об удушении — хотя, возможно, он просто пе­редает слухи, ходившие по лагерю крестоносцев.

Устранение Алексея и появление Мурзуфла поляризо­вало Константинополь. Двор и Варяжская дружина были на стороне последнего, в то время как народ продолжал шумно приветствовать своего ставленника, Николая Кан-навоса. Никита Хониат характеризует его как человека бла­городного и умного, а также опытного воина. Тон замеча­ний Никиты показывает, что он ставил Каннавоса выше Мурзуфла. Но вскоре настроение толпы качнулось в пользу нового императора. «Ввиду того, что в Константинополе преобладали худшие элементы, Дука [Мурзуфл] набирал сторонников... в то время как величие Каннавоса меркло, на­подобие убывающей луны».⁶

Несмотря на свои положительные качества, Николай бы­стро утратил благосклонность. В руках Мурзуфла находи­лись все ключевые позиции иерархии, что давало ему по­литическую базу, с которой соперник был не в силах тягать­ся. В Новгородских летописях упоминается, что Мурзуфл безуспешно пытался переманить Николая на свою сторо­ну, обещая ему высокое положение при дворе в случае от­каза от титула. Возможно, Николай не доверял посулам претендента на престол или надеялся на то, что его попу­лярности в народе будет достаточно, чтобы сохранить по­ложение. Столкнувшись с отказом, Мурзуфл вскоре на­чал попытки сместить Николая. Он предлагал награды и чины тем, кто выполнит его наказ, и на первой неделе февра­ля отдал дружине приказ об аресте. Николай остался в Свя­той Софии — символическом сердце его власти. Войска Мур­зуфла силой ворвались в здание, и народ, еще недавно на­сильно короновавший Николая, разбежался. Никто не остался защищать его, и второй император тоже оказался за решеткой. В «Devastatio Constantinopolitana» сообщается, что позже Николай был обезглавлен. Он заплатил высокую цену за то, что оказался пешкой в руках капризной черни, и пра­вил менее недели.

Мурзуфл сразу же проявил агрессивность по отношению к уроженцам Запада, провозгласив, что они должны поки­нуть страну в течение семи дней под страхом смерти. Отчас­ти это заявление имело целью удовлетворить собственных подданных, будучи едва ли в силах всерьез устрашить крес­тоносцев. В ответ те обвинили Мурзуфла в предательском убийстве своего господина (такие слухи уже возникли) и объявили, что не снимут осаду, пока Алексей не будет отмщен, а им не будет выплачено причитающееся по договору.⁷

Мурзуфл начал правление с реорганизации управления империей. Он изгнал многих чиновников, служивших при Ангелах, и наградил своих сторонников. Одним из изгнан­ников оказался сам Никита Хониат — что, вкупе с последо­вавшим падением Константинополя, вполне объясняет его неприязнь по отношению к последнему правителю Визан­тии. Никита характеризует Мурзуфла как человека весьма умного, но высокомерного и неискреннего. «Все, что долж­но было делаться, проходило через него, и он держал все в своих руках», то есть на современном языке мы назвали бы его перестраховщиком.⁸ Особенно критически Никита был настроен по отношению к Филокалесу, тестю Мурзуфла, занявшему его пост логофета — то есть, по сути, главы ви­зантийского гражданского управления. Хронист язвитель­но замечал, что его заменили человеком, не занимавшим высокого положения, который вдобавок пренебрегал слу­жебными обязанностями под предлогом подагры. Не уди­вительно, что такое поведение приводило в ужас преданно­го делу и трудолюбивого Никиту.

Новая власть принесла Никите и финансовые трудно­сти. Императорская сокровищница была почти пуста, и Мурзуфл обратился к видной знати и чиновникам динас­тии Ангелов в поисках наличных денег. Они простились с огромными суммами, конфискованными императором для обороны города.

Греки опасались, что крестоносцы предпримут новое на­падение на Константинополь весной, а потому Мурзуфл приказал укрепить защитные сооружения. Были также со­браны сорок камнеметных машин, установленных на учас­тках, в которых наиболее вероятно было нападение против­ника.

Если Никита и относился к Мурзуфлу неприязненно, он все же был достаточно добросовестным историком, чтобы признать его личную смелость. Несколько раз с мечом в од­ной руке и с бронзовой булавой в другой император сам вы­ходил против неприятеля. Не приходится сомневаться, что он возглавлял военные действия и многое сделал для по­вышения боевого духа византийской армии.⁹ Во время од­ной из таких вылазок он взял в плен трех венецианских рыцарей. Альберик де Труа-Фонтен, единственный, кто со­общает об этом эпизоде, повествует об особо печальной их участи. Пытаясь устрашить крестоносцев, Мурзуфл распо­рядился повесить венецианцев на стенах на железных крю­ках.

Психологическая тактика была немаловажной частью средневекового военного искусства. Обычным приемом была стрельба по силам противника отрубленными головами его воинов. Во время Первого крестового похода в 1099 году пле­ненных шпионов перекидывали через стены Иерусалима при помощи баллисты.¹⁰ Соратники венецианцев за преде­лами Константинополя пытались сделать все возможное для их освобождения, предлагая выкуп и моля о пощаде — но все было безрезультатно. Чтобы продемонстрировать нена­висть и презрение к уроженцам Запада, император лично сжег их, что было проявлением невероятной дикости. Кри­ки умирающих и запах горящей плоти наполнили воздух, и ужасное зрелище подогрело стремление крестоносцев к мести.¹¹

Однако вскоре насущным вопросом для крестоносцев стала борьба за выживание. Мурзуфл закрыл все рынки, на которые рассчитывали уроженцы Запада, а войти в город, чтобы купить там продовольствие, они не могли. Робер де Клари, как рыцарь невысокого ранга, в отличие от Виллардуэна и других лидеров, вскоре ощутил трудности на себе. Он приводит данные по стоимости важнейших товаров: систр вина стоил 12 или даже 15 су, яйцо — два денье, а курица — двадцать су. Правда, Робер отмечал избыток га­лет, достаточный для снабжения армии в течение некото­рого времени.¹²

Цифры, которые приводит Робер, почти ничего для нас не означают, но Альберик де Труа-Фонтен дает нам указа­ние на уровень инфляции. Он сообщает, что выпеченный три дня назад хлеб, обходившийся в Париже два динара, под Константинополем стоил уже двадцать шесть динаров. Не­которые вынуждены были пускать в пищу лошадей — ос­нову военного могущества, без которой немыслим был ры­царь. Воистину, то было «время великой скудости».¹³

В результате крестоносцы были вынуждены обшаривать обширные территории в поисках продовольствия. Генрих Фландрский возглавил продовольственный отряд, в кото­ром, по данным Робера де Клари, насчитывалось тридцать рыцарей, включая Жака де Авена и бургундцев Аддо и Гильома де Шамплитов, а также много конных воинов. Они отправились в путь в вечерних сумерках, чтобы не быть об­наруженными, и ехали всю ночь и следующее утро, пока не достигли города Филии на Черном море. Им удалось зах­ватить тамошний замок и добыть достаточно продоволь­ствия, чтобы его хватило для всей армии почти на две не­дели. Крестоносцы получили скот и одежду. Последняя кажется не слишком ценным трофеем — но она была необ­ходима, чтобы дать возможность пережить суровые зимние месяцы.

Пару дней крестоносцы провели там, наслаждаясь пло­дами победы, а тем временем части защитников города уда­лось бежать. Добравшись до Константинополя, они пове­дали Мурзуфлу о произошедшем. Оказавшись на троне бла­годаря неприязни к уроженцам Запада, новый император был просто обязан как можно быстрее нанести удар по про­тивнику, а потому он вышел, чтобы перехватить отряд.

Он взял с собой икону Богородицы. Альберик де Труа-Фонтен — единственный, кто описывает ее: «На этой ико­не был прекрасно изображен сам Господь, дева Мария и апо­столы. В нее же были вставлены святыни: зуб Иисуса, ко­торый выпал у него в детстве, частица копья, пронзившего его на кресте, часть ризы, а также частицы мощей трид­цати мучеников».¹⁴ Присутствие этой глубоко почитаемой иконы придавало Мурзуфлу уверенности. Никита Хониат пишет, что византийцы считали святыню «вторым пол­ководцем».¹⁵

Христианские армии часто брали святыни в бой. Крес­тоносцы на Святой земле брали Крест Господень во все сра­жения с 1099 и вплоть до 1187 года, когда в битве при Хаттине он был утрачен. Мурзуфл же объявил своей покрови­тельницей одну из величайших икон православной церкви. Одновременно он показывал, что сам покровительствует церкви и, сражаясь против захватчиков-католиков, имеет поддержку церковной иерархии. Патриарх Иоанн X Каматерус, возглавлявший православную церковь, сопровождал армию, чтобы подчеркнуть эту поддержку.

Мурзуфл собрал серьезный отряд из нескольких тысяч воинов (по данным Робера де Клари, он состоял из четырех тысяч человек) и выступил навстречу крестоносцам, кото­рые двигались медленно, поскольку гнали с собой в лагерь захваченный скот. Мурзуфл быстро выследил их и двинул­ся следом. Решив нанести удар первым, он пропустил мимо основную часть отряда, которая вела пленников и животных, а когда крестоносцы, возглавляемые Генрихом Фландрским, готовы были скрыться в лесу, бросился на врага.

Сперва крестоносцы испугались. Противник имел боль­шой количественный перевес, и они вверили свои судьбы Господу и Богородице. Вскоре они собрались с силами и обер­нулись к неприятелю. Перед отрядом были выставлены во­семь арбалетчиков, чтобы принять первый удар греков. Их огонь оказал некоторое действие, но движение не остано­вилось, и противники вскоре жестоко схватились врукопаш­ную. Крестоносцы отбросили копья и вытащили мечи и кинжалы, использовавшиеся для ближнего боя.

Греческий авангард возглавлял испанский наемник Педро Наваррский. Альберик де Труа-Фонтен гордо замечает, что Педро был настолько уверен в успехе, что вступил в бой с непокрытой головой, на которой был только золотой ве­нец. Когда воины сомкнулись, Педро оказался против Ген­риха Фландрского, опытного бойца и искусного фехтоваль­щика. Фламандец начал нападать и быстро обнаружил сла­бое место своего противника. Быстрым ударом, нанесенным по дуге, который наверняка неоднократно отрабатывался еще во фландрских замках, он опустил меч на голову Пед­ро. Золотой венец треснул, и меч на два пальца погрузился в череп воина.

Мощь и выучка конницы крестоносцев вновь показали свое преимущество, и вскоре передние ряды греков дрогну­ли. К этому времени крестоносцы сражались вместе больше года: в Заре, Корфу, у Константинополя и во время кампа­нии Алексея во Фракии. Они действовали с такой слажен­ностью, какая может возникнуть только из непосредствен­ного боевого опыта. Напротив, византийским силам, пред­ставлявшим смесь греческой знати с наемниками, недо­ставало единства и умения, чтобы справиться с неприяте­лем.

Бой разгорался, и крестоносцы быстро подобрались к вражеским старшинам. Теодор Бранас был оглушен тяже­лым ударом, смявшим его шлем. Пьер де Брасье, отличив­шийся в схватке при крепости Галата в июле 1203 года, снова был впереди, решив стяжать еще большую славу, зах­ватив икону. Неизвестно, увидел ли он патриарха Иоанна издалека и поскакал к нему или же просто оказался рядом в пылу сражения. Как бы то ни было, Пьер трепетал от мысли захватить столь важную и прекрасную святыню. По описаниям, патриарх, кроме облачения надел шлем и доспехи — хотя считается, что византийское духовенство не брало в руки оружия, а потому эти сведения могут быть ошибочными.¹⁶ Вероятно, приблизившись, Пьер решил не убивать человека столь высокого положения. Однако он нанес удар по шлему патриарха, так что тот упал с лошади и уронил святыню. Икона упала на землю, и Пьер соско­чил с лошади, чтобы поднять ее. Пока оглушенный Иоанн стоял на коленях, крестоносец схватил икону. Когда гре­ки увидели, что произошло, они взвыли от ярости и обра­тились против Пьера. Они ринулись к французу, но крес­тоносцы сомкнули ряды вокруг соратника и начали стре­мительную контратаку. Мурзуфл получил тяжелый удар и упал на шею лошади. Люди его пришли в замешатель­ство, византийская армия дрогнула и бежала. Мурзуфл так стремился спастись, что отбросил оружие и щит и поднял лошадь в галоп. Он оставил и императорский штандарт — еще одно унижение для императора. Греки потеряли око­ло двадцати человек, а из крестоносцев никто не был убит. Гордо неся новые трофеи, уроженцы Запада направились в лагерь.

Новости о схватке дошли до основной части армии, и часть воинов приготовилась выступить на помощь своим товарищам. Они поспешили на место сражения и наткну­лись на соратников, идущих к ним с победой. Неудивитель­но, что отряд приветствовали с огромной радостью. Когда они подошли к лагерю, епископы и духовенство вышли на­встречу, чтобы встретить священную икону. С глубочайшим почтением они окружили ее и вручили епископу Гарнье де Труа. Уже бывавшему на Святой Земле в качестве палом­ника. Гарнье внес икону в находившуюся при лагере цер­ковь, и все духовенство отслужило молебен в честь стяжа­ния святыни. В знак благодарности за победу крестоносцы пожертвовали икону ордену цистерцианцев, чьи настояте­ли из Люцедо и Ло духовно окормляли экспедицию. Аль­берик де Труа-Фонтен, который сам был монахом-цистер­цианцем из монастыря Сито в графстве Шампань, записал это повествование, поскольку видел саму икону или слы­шал ее подробное описание от очевидцев.

Отряд, направленный за продовольствием, не только обеспечил армию достаточным его количеством, но и нанес чудовищный удар новому режиму. За несколько месяцев это был первый значительный военный успех, который при­нес столь необходимый всеобщий моральный подъем.

В то же время Мурзуфла постигло ужасающее разоча­рование. Обратившись к Богородице за покровительством и веря в ее помощь при разгроме крестоносцев, после поте­ри иконы он был в смятении. Уроженцы Запада знали о ее значении для греков и, разумеется, делали собственные предположения относительно причин ее утраты Мурзуфлом. Робер де Клари писал: «Они верши в то, что облада­тель иконы не может потерпеть поражения в бою — а мы верим в то, что Мурзуфл был разбит оттого, что не имел права нести ее».¹⁷ Император страдал от такой же мысли. Икона Богородицы считалась покровительницей Констан­тинополя, и итог сражения легко можно было принять за божественную волю.

Чтобы неприятные известия не распространялись, им­ператор обратился к отчаянной уловке. Отрицая действи­тельность, он уверял в том, что одержал победу. На вопро­сы же об иконе и императорском штандарте он отвечал, что они были убраны для большей сохранности. В скором вре­мени у этой версии появились сторонники, но сокрыть в стенах Константинополя рассказ об исходе схватки было невозможно. Вскоре в лагере крестоносцев пронесся слух о том, что император говорит о своей победе, отрицая потерю иконы и штандарта. Наверняка такая бравада вызвала у латинян изумление, которое вскоре сменило понимание не­обходимости расставить точки над «i».

У крестоносцев была редкая возможность продемонст­рировать истинное положение дел. Они решили предать ог­ласке правду, представив Мурзуфла в невыгодном свете. Венецианцы подготовили галеру и поместили на носу императорский штандарт и икону. Трубя в трубы, чтобы при­влечь внимание, они медленно двигались вдоль городских стен на удивление собравшимся толпам. Горожане узнали икону и штандарт. Обман Мурзуфла открылся, разгневан­ные люди называли его лжецом. Император делал неуклю­жие попытки объясниться, надеясь сплотить горожан обе­щаниями свирепой мести врагам.¹⁸

Почти сразу же Мурзуфл предпринял еще одну попыт­ку использовать суда-брандеры, но и она не увенчалась ус­пехом. Понимая, что военные неудачи наносят ущерб духу греков, а не могуществу крестоносцев, он решил использо­вать менее воинственную тактику. 7 февраля он направил в лагерь крестоносцев посланников, прося дожа прибыть на встречу. Мурзуфл считал Дандоло менее привязанным к Алексею, чем, к примеру, Бонифация Монферратского. Кроме того, дожа уважали за мудрость и предусмотритель­ность.

Дандоло взошел на борт галеры и направился через Зо­лотой Рог к месту близ монастыря святых Косьмы и Дамиа-на, расположенного к северу от городских стен. Кроме того, залив также пересек конный отряд крестоносцев, чтобы при­сутствовать при переговорах. Мурзуфл выехал из Влахернского дворца и спустился к берегу, где и состоялась встреча. Никита Хониат и Балдуин Фландрский приводят ее описа­ния. В общих чертах они похожи, хотя, естественно, пред­ставляют диаметрально противоположные точки зрения. Балдуин сообщает, что Дандоло понимал, насколько опасно доверять человеку, уже преступившего через присягу, отпра­вив своего правителя в темницу, и пренебрегавшего перего­ворами с крестоносцами. Тем не менее, дож выступил с нере­альным, хотя и примирительным предложением. Он просил Мурзуфла освободить Алексея, гарантировав ему прощение. Дандоло пообещал, что крестоносцы будут снисходительны к Алексею, понимая, что его неразумие вызвано поспешны­ми и неправильными суждениями, свойственными моло­дости.

Однако за внешней вежливостью крылась угроза. Сей­час крестоносцы диктовали условия, и Дандоло говорил о снисходительности и сохранении мира. Недавний военный успех уроженцев Запада и невероятный беспорядок в Кон­стантинополе дали им преимущество, казавшееся немыс­лимым несколько недель назад. Подлинным требованием, скрывавшимся за вежливыми фразами дожа, был возврат к выполнению сделанных Алексеем обещаний, обеспечение военной поддержки экспедиции на Святую землю и подчи­нение православной церкви Риму. Балдуин Фландрский отмечает, что Мурзуфл не дал вразумительного ответа на предложения дожа, но, отвергнув их, «избрал собственную гибель и падение Греции».¹⁹

Для византийца Никиты Хониата выдвинутое дожем требование вовсе не казалось разумным. Возврат к прежним ненавистным условиям, отягощенным требованием немед­ленной выплаты пяти тысяч фунтов золота, представлялся совершенно неприемлемым. Никита коротко отмечает, что условия крестоносцев «унизительны и неприемлемы для тех, кто испробовал свободы и привык отдавать распоря­жения, а не подчиняться им».²⁰ Словом, узурпатору было предложено уйти в отставку, народу — склониться перед мощью крестоносцев, городу — отдать еще больше золота, а духовенству — отказаться от своей власти. Маловероятно, что Мурзуфл смог бы пойти на такие уступки. Если бы он согласился с требованиями крестоносцев, власть вернулась бы к Алексею, а жители Константинополя, поддерживав­шие его в борьбе с уроженцами Запада, отвернулись бы от него и, весьма вероятно, убили бы.

Сухопутному эскорту дожа стало известно нежелание узурпатора уступить, и рыцари внезапно напали на импе­ратора, рассчитывая захватить его в плен — что само по себе не являлось актом высокой дипломатии. Мурзуфлу удалось развернуть лошадь и вернуться в город, хотя часть его спут­ников оказалась менее удачливой и была захвачена кресто­носцами.

Таким образом, ситуация зашла в тупик. Недоверие и взаимная неприязнь сделали войну еще более вероятной. Никита так оценивал взаимоотношения между греками и крестоносцами: «Их непомерная ненависть к нам и наше чрезмерное несогласие с ними не оставило места человечес­ким чувствам между нами».²¹

Крушение попытки найти мирное разрешение конфлик­та означало медленное, но неизбежное сползание к новому ужасному водовороту насилия. Крестоносцы продолжали на­стаивать на восстановлении Алексея у власти, и эта настой­чивость указывала Мурзуфлу на самое уязвимое место. Даже в темнице Алексей по-прежнему представлял для своего со­перника потенциальную угрозу. В таких обстоятельствах молодого человека неизбежно нужно было устранить. Триж­ды ему предлагали яд, и трижды он отказывался. Возможно, врожденное чувство самосохранения не позволяло ему при­нять отраву, однако не исключено, что он питал тщетные на­дежды на то, что кто-либо из его сторонников уговорит крес­тоносцев освободить его. Ничего подобного не случилось, и Алексей был убит. Считается, что восьмого февраля Мур­зуфл сам спустился в подземелье, где был заключен Алек­сей, и удушил своего противника шнуром или же голыми руками²². В письме Балдуина Фландрского приводятся от­вратительные подробности: пока император бился в конвуль­сиях, Мурзуфл взял железный крюк и разорвал бока и груд­ную клетку умирающего. Возможно, столь колоритное опи­сание событий — всего лишь слухи, ходившие в армии крестоносцев имевшие целью еще более очернить имя узур­патора («Иуды», как называет его Балдуин).²³

Так завершилась короткая, но яркая жизнь молодого им­ператора. Алексей IV послужил катализатором перемен, произошедших в византийской политической системе, од­нако силами, которые он высвободил, было невозможно уп­равлять, и он заплатил жизнью за свое честолюбие.

Народу необходимо было объяснить смерть Алексея. Мурзуфл распространил слух о том, что император стал жертвой несчастного случая. Пытаясь удостоверить это впе­чатление, он организовал государственные похороны, соот­ветствовавшие его статусу. Сам Мурзуфл устроил прекрас­ное представление, скорбя и сожалея о безвременной кон­чине правителя. Как только церемония завершилась, он смог заняться планированием дальнейших действий по отноше­нию к крестоносцам.

Известие о смерти Алексея сразу же вызвало подозре­ния. Робер де Клари повествует о том, что в лагерь кресто­носцев была пущена стрела с прикрепленным письмом, в котором сообщалось, что произошло убийство. Часть ноб­лей не проявила особого интереса к судьбе Алексея, по­скольку не хотела хранить ему верность, кое-кто выражал сожаление о такой кончине. Но ценой убийства основного соперника Мурзуфл вызвал еще большую ненависть среди крестоносцев, дав веское оправдание тем, что хотел устра­нить его от власти.