ГЛАВА 13

«Врывайтесь! Ломайте преграды, крушите трусов, наступайте отважно!»

Завоевание Константинополя, апрель 1204 года

Убийство Алексея привело к окончательному разрыву между византийцами и крестоносцами. Несмотря на разногласия между молодым им­ператором и уроженцами Запада, пока Алексей был жив, оставалась возможность отказа от во­енных действий — если бы возобладало его же­лание выполнить нравственные и договорные обязательства перед крестоносцами. Обе сторо­ны балансировали на грани конфликта с нояб­ря 1203 года. Такие моменты, как нападения за­жигательных кораблей, представляли короткие периоды эскалации насилия. Однако за ними всегда следовали усилия по сохранению мира. Теперь же места для такого шага не осталось. Мурзуфл убил императора и отказался выпол­нить его обещания, данные крестоносцам. Обе стороны осознавали неизбежность войны и на­чали готовиться к сражениям.

Положение крестоносцев было отчаянным. Они связали себя с Алексеем, а его смерть сделала их крайне уязвимыми — ведь они оказались в лагере, окружающем враждебный город, за тысячи миль от роди­ны. Его неспособность выполнить финансовые обещания означала, что значительная часть долга венецианцам за пре­доставление флота не была погашена, а у самих крестонос­цев не было достаточного количества денег, чтобы начать действенную кампанию на Святой Земле. Но самым насущ­ным вопросом был недостаток продовольствия. Неизвест­ный автор из Суассона писал: «Наши воины понимали, что не могут ни выйти в море, где им грозила неминуемая ги­бель, ни остаться на суше, где стремительно заканчивались припасы, и все же они нашли решение».¹

Руководители оказались поставлены перед жестоким вы­бором. Ни один из возможных вариантов не гарантировал легкого пути. Даже если бы армии удалось собрать доста­точное количество продовольствия, чтобы тронуться в обратный путь, они бы подверглись унижению за отказ от похода и помощи Святой Земле — ведь изначально откло­нение к Константинополю объяснялось именно такими клятвами. Такое отступление было бы нестерпимо для ры­царей, у которых столь высоко ценилось понятие воинской чести. С другой стороны, враждебные отношения между Ви­зантией и Западом, усугубившиеся изменой Мурзуфла, и безнадежное положение на берегах Босфора означали, что крестоносцам будет не так сложно объяснить нападение на греков.

В течение Великого поста 1204 года жители Константи­нополя и западная армия готовилась к войне. Обе стороны учитывали опыт 1203 года и стремились воплотить все свои преимущества, используя все недостатки противника. Ос­новной успех уроженцам Запада при первом штурме при­несли венецианцы, покорившие обращенные к Золотому Рогу стены. Потому они решили снова сконцентрировать действия на этом участке города.

Венецианцы готовили баллисты и катапульты: проверя­ли станины, заготавливали веревки, собирали камни, используемые в качестве снарядов. Часть машин была уста­новлена на кораблях, чтобы обеспечивать бомбардировку города, прикрывая бойцов на мостиках, вновь укрепленных на мачтах. Устройства на венецианских кораблях пример­но соответствовали описаниям Гуго де Сен-Поля и Робера де Клари, данным в июле 1203 года, — но на сей раз венеци­анцы оборудовали специальные защитные сети, чтобы пре­дохранить людей и суда от попадания снарядов.² Кроме того, корабли были покрыты шкурами, пропитанными уксусом, для уменьшения воздействия зажигательных устройств.

Французы подготовили зажигательные снаряды и обо­рудование для организации минного подкопа. В июле 1203 года им почти ничего не удалось сделать против высоких стен в северо-западной части города. Теперь они собирались действовать в контакте с венецианцами и сконцентрировать­ся на той части Влахернского дворца, которая выходила на узкую полоску земли, открывавшуюся на Золотой Рог. Французы весьма надеялись на одновременное подведение мин и бомбардировку стен. Были сооружены передвижные тараны³ — приземистые конструкции, защищенные кожу­хом из вымоченных в уксусе шкур. Под этим прикрытием было подвешено бревно с окованным металлом наконечни­ком, которое могло раскачиваться взад-вперед, проламывая стену. Такое передвижное укрытие могли использовать и минеры, пытающиеся пробить стены с помощью лопат и кирок.

Греки прекрасно понимали, что наиболее вероятным на­правлением атаки будет избран Золотой Рог. Здесь распо­лагалась наиболее слабая часть стен, построенная скорее для того, чтобы очертить бухту, чем в качестве укреплений. Тео­ретически цепь, преграждавшая Золотой Рог, должна была предотвратить проникновение неприятеля в залив, к этому участку обороны. Другими словами, строители стен Кон­стантинополя не предвидели возникновения такой ситуа­ции. Теперь же для противостояния венецианским лестни­цам византийцы увенчали свои укрепления деревянными башнями. Для создания этих сооружений использовались огромные брусья, укрепленные на стенах между существо­вавшими башнями. Наверняка вид стен с новыми конструк­циями значительно изменился. Обычно башни, ворота и зубцы стен имели правильные очертания, которые наруша­лись лишь в связи с условиями рельефа или при изредка происходивших перестройках. Несколько источников ука­зывают, что описанные сооружения имели высоту в шесть или семь этажей.⁴ Как и венецианские корабли, они были обтянуты смоченной в уксусе кожей для защиты от возго­рания и уменьшения последствий обстрела.

Из-за подобных конструкций, встающих над каменной кладкой, укрепления Константинополя приняли тяжеловес­ный вид. Это было задумано специально, поскольку любой, оказавшийся у подножия стены, должен был считаться с по­стоянной угрозой сверху. Планировка новых башен давала возможность защитникам доставлять на них камни, кипя­щее масло или смолу, которые затем обрушивались на го­ловы нападавших.

Наряду с укреплением стен Золотого Рога Мурзуфл не забывал и об обращенной к суше части Константинополя, приказав для большей безопасности заложить кирпичом все ворота.

Обе стороны видели, как противник готовится к воен­ным действиям. На обоих берегах Золотого Рога день и ночь стучали молотки. Инженеры и плотники создавали боевые машины, которые должны были принести победу.

Еще в процессе подготовки к нападению на Константи­нополь крестоносцы задумались над проблемой дележа до­бычи в случае успешного взятия города. Предварительные соглашения такого рода были обычной практикой в ходе средневековых войн, поскольку помогали предотвратить жестокие конфликты в сумятице, возникавшей после оса­ды. Многие победоносные кампании привели к распрям и ссорам относительно прав на добычу после падения города. Например, в 1153 году в Аскалоне рыцари-тамплиеры пытались не дать другим крестоносцам войти в пролом в сте­не, стремясь таким образом предотвратить попадание до­бычи к другим.⁵ Они поплатились за свой эгоизм: отряд тамплиеров был отрезан, а затем весь перебит. Учитывая продолжительность кампании 1203-1204 годов и контраст между нищетой крестоносцев и ожидаемыми богатствами Константинополя, было важно связать людей договором, чтобы ограничить конфликты на нижнем уровне. Бескон­трольное мародерство могло сделать армию уязвимой пе­ред возможной контратакой или же вызвать негодование со стороны населения по отношению к своим новым пра­вителям.

Но обсуждались не только вопросы дележа трофеев. Предполагаемое взятие Константинополя ставило перед французами и венецианцами более сложные и по средневе­ковым меркам беспрецедентные вопросы. Предполагался не просто штурм крепости или города — речь шла об установ­лении владычества над целой империей. Было необходимо избрать нового императора, выдвинув из своих рядов вои­на, который поднялся бы к небывалым высотам могущества. Армия являлась независимой силой, находящейся вне кон­троля, к примеру, короля Франции, поэтому завоевание одной страны от имени другой не обсуждалось. Согласно законам завоеваний, Константинополь должен был принад­лежать только крестоносцам, и его нового правителя пред­полагалось выбрать из их числа. Руководители похода Дандоло, Балдуин Фландрский и Бонифаций Монферратский относились к числу самых влиятельных в Европе людей — но ни один из них не был коронованным монархом, не го­воря уже о положении и истории византийских импера­торов.

В марте 1204 года Дандоло, Бонифаций, Балдуин, Лю­довик де Блуа и Гуго де Сен-Поль составили официальное соглашение «дабы обеспечить среди нас единство и согла­сие». Полный текст договора сохранился, кроме того, Виллардуэн и Робер де Клари приводят краткое содержание документа, который историки обычно называют «Мартовским договором».⁶

Крестоносцы обязались совместно штурмовать город и, если Господь дарует им победу, собрать все трофеи во двор­це, где и разделить их по справедливости. Робер де Клари относил к трофеям золото, серебро и новые одежды стоимо­стью не менее пяти су, считая, что менее ценные предметы недостойны рассмотрения. Продовольствие и оружие из этой части соглашения исключались.⁷ Наиболее крупная сумма, недоплаченная по соглашению с Алексеем, причиталась ве­нецианцам. Часть ее относилась к договору в Заре, часть — еще к Венецианскому договору, то есть являлась выплатой за содержание флота с марта 1203 по март 1204 года. Для оп­латы долга венецианцы забирали три четверти трофеев, ос­тавляя крестоносцам одну четверть, до тех пор, пока не бу­дет внесена необходимая сумма — двести тысяч серебряных марок. После ее накопления вся добыча будет делиться меж­ду венецианцами и крестоносцами поровну. Договоренность не затрагивала продовольствия, которое честно разделялось между всеми, чтобы обеспечить продолжение кампании.

Далее договаривающиеся стороны обратились к будуще­му самого Константинополя. В случае полного овладения городом было решено избрать шестерых французов и шес­терых венецианцев. Они должны были, присягнув на Биб­лии, выбрать человека, который, по их мнению, стал бы до­стойным правителем. Равенство между французскими и ве­нецианскими избирателями отражало равнозначность трудов, выполняемых обеими частями армии под стенами города. Избранный императором воин должен был получить четверть покоренных земель, а также Влахернский и Буколеонский дворцы. Один из представителей второй части армии должен был стать патриархом и воссесть в Святой Софии. Таким образом, если бы императором стал фран­цуз, патриарх оказался бы венецианцем, при венецианском императоре был бы французский (либо германский или северо-итальянский) патриарх.

Оставалось распределить земли, титулы и имущество са­мой Византийской империи. Распределять поместья и дол­жности был призван другой комитет — на сей раз из две­надцати венецианцев и двенадцати французов. Он же дол­жен был определять, какими службами обязаны императору владельцы феодальных уделов.

У крестоносцев была возможность создать цельную са­мостоятельную политическую единицу. Нечто в том же роде предоставлялось Вильгельму Завоевателю в 1066 году, ког­да он занял Английское королевство. Хотя решения там при­нимал он сам, а не норманнская знать, Вильгельм, как и кре­стоносцы с венецианцами, имел дело с благополучным и ус­троенным государством. Напротив, спустя тридцать лет после завоеваний герцога Вильгельма, Первому крестово­му походу потребовалось почти десять лет, чтобы устано­вить контроль над комплексом разнородных политических образований, существовавших в то время в Леванте, чтобы в свою очередь создать на их основе четыре самостоятель­ных государства крестоносцев.

Французы и венецианцы прекрасно понимали, что паде­ние Константинополя едва ли будет означать автоматическое подчинение всей Византийской империи. Жители Констан­тинополя и его окрестностей почти наверняка были настрое­ны враждебно по отношению к уроженцам Запада — а кроме того, существовал еще Алексей III, который вполне мог со­брать вокруг себя греческую оппозицию. Поэтому крестонос­цы согласились остаться на месте до марта 1205 года, чтобы утвердиться во вновь завоеванных землях. Это означало, что экспедиция на Святую Землю если и не прекращалась, то снова откладывалась. Все понимали, что, если Константинополь бу­дет покорен, но оставлен войсками тем же летом, вероятность Утверждения новой Латинской империи становится ничтож­ной. Желающие остаться после марта 1205 года поступали в юрисдикцию императора, чтобы служить ему.

Разумеется, венецианцы благоразумно постарались закре­пить в документах свое торговое влияние. Было установлено, что новый император не станет вступать в деловые отно­шения ни с одним из государств, находящихся в состоя­нии войны с итальянцами. Таким образом, экономические противники отстранялись от весьма богатого торгового ре­гиона.

И, наконец, была предпринята попытка урегулировать поведение крестоносцев, когда они вступят в город. Робер де Клари отмечает, что воинство крестоносцев было обяза­но принести на святыне присягу в том, что они не станут насиловать женщин и сдирать с людей понравившееся им платье. Кроме того, им вменялось в обязанность не трогать монахов и священников, за исключением случаев самообо­роны, а также не врываться в церкви и монастыри.⁸ Осво­бождение от сдерживаемого сексуального напряжения было частым и ужасным элементом средневековых войн. Другой легкой добычей для противников оказывались церкви с богатыми облачениями и утварью. В качестве наказания за проступок провинившимся грозила смерть.

Учитывая неприкрытую вражду между византийцами и крестоносцами, попытка предотвратить самые вероятные последствия войны была благоразумной — но, как мы уви­дим, не слишком успешной. Чтобы напомнить о том, что осада продолжается под знаменем священной войны, духо­венство крестового похода наложило угрозу отлучения от церкви на нарушителей условий соглашения.

К началу апреля крестоносцы были подготовлены к сра­жениям. За месяцы пребывания близ Константинополя их положение много раз изменялось. Сперва они были пригла­шены в качестве союзников человека, имевшего законные притязания па престол; затем стали воинами, возведшими его на трон; затем разочарованными и оставленными чужа­ками, которых избегал бывший союзник и ненавидел его преемник; и, наконец, стали небольшой, но решительной осаждающей армией, у которой заканчивалось продоволь­ствие и едва ли был другой выбор, кроме штурма самого могущественного города христианского мира.

Вечером 8 апреля флот был загружен и готов к отплы­тию на рассвете. На специально оборудованные суда были приняты лошади. С первыми лучами солнца предполага­лось начать действия. В армии нарастало предвкушение боя. Для средневековых войн, а особенно для крестовых похо­дов, сражениям непременно предшествовала духовная под­готовка. Богослужение и исповедь были необходимыми ус­ловиями, обеспечивавшими погибшему крестоносцу награ­ды на небесах. Воины разрешались от грехов и соединялись с Христом в таинстве причащения.

Наверняка крестоносцы испрашивали божественного за­ступничества — ведь как иначе могла двадцатитысячная ар­мия взять Константинополь? Все, от самых знатных рыца­рей до простых пехотинцев, знали, что следующие дни будут самыми решающими за всю кампанию. Во время первой оса­ды Константинополя успех казался невероятным, однако он был достигнут. К апрелю 1204 года после убийства Алексея крестоносцы потеряли человека, узаконивавшего их присут­ствие под стенами города и способного предоставить суще­ственную материальную помощь. Теперь они столкнулись с куда более враждебно настроенным населением, а собствен­ное положение стало более шатким. Алексей обеспечивал уроженцев Запада продовольствием. Прожив с его помощью зиму, теперь они столкнулись с острой нуждой. Завоевание Константинополя принесло бы продовольствие и деньги, от­крывая перед крестоносцами единственную реальную для них возможность действовать дальше. Они чувствовали нрав­ственное оправдание своих действий и располагали впечат­ляющим списком побед над греками. Однако стены Констан­тинополя взметнулись еще выше, а во главе византийцев встал жестокий и решительный правитель.

Что принесет грядущий день? Скорую смерть от стре­лы? Медленный и мучительный конец от переломов, полу­ченных при падении с осадной лестницы или сброшенного булыжника? Ужасную гибель в пылающей смоле? Или же милость Господа, славу и богатство?

Самыми беззащитными оказывались те, кто должен был начинать атаку с навесных мостиков. Никита пишет об ог­ромных наградах, предложенных тем, кто отважится под­няться наверх и сражаться на мачтах. Для них жажда славы и вера в удачу должна была перевешивать предстоящий ог­ромный риск.⁹ По всему лагерю люди вспоминали свою жизнь, говорили о своих любимых и просили друзей пере­дать весточку, если сами не вернутся из похода. Воины бо­ролись со своими страхами, готовили оружие и молились о победе.

Ранним утром 9 апреля флот крестоносцев подошел к участку стены, протянувшемуся между монастырем Эвергет и Влахернским дворцом. С характерной гордостью Виллардуэн вспоминает о том, насколько прекрасным зрели­щем были военные корабли, галеры и транспорты, растя­нувшиеся на целую милю.¹⁰ Каждое из военных подразде­лений находилось на группировавшихся вместе судах, над которыми морской бриз развевал флаги. С воинами на бор­ту, нагруженные катапультами, лестницами и стенобитны­ми таранами, корабли крестоносцев придвинулись к стенам и начали приступ.

Стены Влахернского дворца не подходили к берегу, и крестоносцы сошли с кораблей и сосредоточили удар на узкой полосе земли между укреплениями и водой. Обе сто­роны вели активную перестрелку камнями и снарядами. Первые высадившиеся на берег сгрузили лестницы и про­чие боевые устройства под жестоким огнем неприятеля. Когда крестоносцы начали переносить их к стенам, в щиты и доспехи воткнулись первые стрелы. Обычно стрелы не пробивали кольчуг, а если такое и случалось, то наносили лишь легкие раны. И все же они вонзались в доспехи, и вско­ре солдаты напоминали огромных дикобразов, утыканных птичьими перьями.

После начала штурма стен солдаты перемешались, и об­мен выстрелами был дополнен ударами топоров, мечей и копий. Часть лестниц удавалось оттолкнуть от стен, и тогда они падали вниз со смертоносным грохотом. Воинов стал­кивали с лестниц, и те обрушивались на землю, где погиба­ли или получали тяжелые увечья. Многих убивали меча­ми, пока они двигались вверх. Крики раненых и умираю­щих, рев команд на греческом, датском, итальянском, немецком или французском языках, возникающий по вре­менам звук императорских фанфар, грохот раскалывающих­ся на куски ядер, разламывающих городские стены, слива­лись в адскую какофонию.

Раз за разом крестоносцы пытались установить у осно­вания стен стенобитные тараны. Наверняка сидящие в ма­шинах люди должны были испытывать острую клаустро­фобию. Когда они подводили орудия к стенам, защитники города выливали со стен огромные чаны кипящего масла или жира. Едва ли можно представить себе шум, запах и жар, сопровождавшие эти потоки. Иногда тараны загора­лись, и тогда их команды получали жестокие ожоги. Крича, они выбегали из своего укрытия, ища воды или открытой земли, где можно было бы сбить огонь. Но таким образом они сразу открывали себя для вражеских стрел и снарядов.

Кроме горящего масла, защитники сбрасывали на врага огромные булыжники, которые губили как орудия, так и си­дящих в них людей. Уроженцы Запада старались защитить свою армию ответной бомбардировкой. Корабельные ката­пульты сосредотачивали удар на защитниках над тараном, на этом же участке стен действовали лучники и воины на лестницах.

В тот день греки оказывали мужественное сопротивление. Мурзуфл, предвидя нападение, дал людям четкие указания, и его личное присутствие воодушевляло войска. Он разбил свои багряные шатры на холме у монастыря Пантепоптес за подвергавшимся обстрелу участком стены. Так он мог видеть происходящее за своими оборонительными сооружениями и отвечать на действия противника, что было редкостной уда­чей при средневековом отсутствии доступных ныне средств наблюдения. В то же время и крестоносцы могли видеть Мурзуфла («изменника», как называл его Робер де Клари), что только подстегивало их усердие.

Византийцы хорошо подготовились к наземной атаке. Они собрали множество огромных булыжников для исполь­зования против крестоносцев. После пожаров 1203 года сре­ди города остались громадные кучи мусора — превосходно­го материала для подобных нужд. Греки втаскивали их в башни и сбрасывали гигантские обломки на осадные ору­дия крестоносцев, разнося их в щепки. Ущерб был настоль­ко серьезен, что уроженцы Запада были вынуждены покидать свои машины и искать себе убежища.¹¹

Но самым серьезным препятствием для крестоносцев оказалась погода. Вскоре после начала атаки ветер начал дуть со стороны берега, и это не позволяло основной части кораблей подойти достаточно близко к стенам, чтобы начать действия, которые дали бы решительный импульс их товарищам, сражающимся на берегу. Удалось занять лишь пять башен Константинополя, и ни одну из них не было возможности защитить. К полудню всем было ясно, что ата­ка не удалась. Прозвучал сигнал к отступлению. Со стен Константинополя раздался радостный крик: городу удалось выстоять в первом испытании новой войны. Защитники глумились над нападающими, и Робер де Клари упомина­ет, что многие спускали штаны и демонстрировали кресто­носцам свои зады. Мурзуфл стремился отметить победу и приказал трубачам играть триумфальный марш. Он щедро раздавал похвалы и считал успех доказательством собствен­ного мастерства и умения в качестве правителя. «Ну, гос­пода, разве я плохой император? Да у вас никогда не быва­ло столь прекрасного императора! Я ли не действовал уме­ло? Мы можем их больше не бояться, я всех их перевешаю и обесславлю».¹²

Крестоносцы были весьма обескуражены. Множество достойных воинов погибло, часть орудий была разрушена или утрачена. Исход битвы приписывался божьей воле, а причиной поражения были сочтены грехи воинов. Балдуин Фландрский вынужден был признать, что его войска «с по­зором отступили от врага, часть которого в тот день показа­ла свое превосходство во всех отношениях. В тот день каза­лось, что мы были изнурены до полного изнеможения».¹³

Исход кампании оказался под угрозой. Срочно собралось руководство крестового похода. Было необходимо предпри­нять немедленные и решительные действия, или пораже­ние становилось неизбежным. Часть вождей стояла за из­менение места удара, предлагая перенести основную осаду на другой участок, лучше всего — на стены, обращенные к Босфору, где крестоносцы могли бы координировать сухо­путные и морские войска. Однако предложение было от­вергнуто, как только венецианцы указали на быстрое тече­ние, которое будет сносить корабли.

Французские нобли вместе с маркграфом Бонифацием и дожем внимательно рассмотрели положение. Они вспом­нили успех на Золотом Роге в 1203 году и пришли к заклю­чению, что основной причиной нынешних сложностей ока­зались коварные ветры. Было решено возобновить атаку на том же участке стены — но прежде сделать передышку для того, чтобы произвести ремонт кораблей, улучшить их и дождаться лучших погодных условий.

В то время как благоразумно производились подобные действия, необходимо было также восстановить моральный настрой войска. Изначально эта задача ложилась на духо­венство. Успех был возможен, только если армия верила в то, что ее действия по-прежнему одобрены Господом. Мно­гие воины пресытились сражениями, а события дня были столь печальны, что немало рядовых солдат не хотели про­должать осаду и стремились оставить город. Они просили разрешить им отправиться на Святую Землю, где могли бы выполнить свои обеты и вернуть к себе божественную ми­лость. Виллардуэн писал: «Часть людей была бы только рада, если бы течение унесло их по проливу [прочь от Кон­стантинополя]... и не печалились о том, куда шли так долго, оставив эти земли позади».¹⁴

Духовенство обсудило положение между собой и оста­новилось на словах, которые собирались распространить по лишившейся боевого духа армии. Они должны были убе­дить людей в том, что события 9 апреля не были божествен­ным осуждением неправедного предприятия. Война, гово­рилось в них, была справедливой и, оставайся у людей дол­жная вера, могла достичь успеха.

Формулировка о боге, испытывающем решительность бойцов посредством временных неудач, была традицион­ным средством для оправдания неудачного хода любой кам­пании.¹⁵ Такая интерпретация не лишала надежды на выс­шее одобрение экспедиции, представляя случившееся как способ, которым господь может выявить решимость своей армии. Было объявлено, что утром в воскресенье 11 апреля будут прочитаны проповеди. Каждый представитель выс­шего духовенства собирал свою паству. Епископы Суассона и Труа в Северной Франции, епископ Альберштадта из Германской империи, настоятель Симон Лоосский из Ни­дерландов и магистр Иоанн Ноэнский из Фландрии обра­тились к войскам. В собраниях участвовали даже венеци­анцы, официально все еще отлученные от церкви.

Обращение духовенства было составлено так, чтобы убе­дить и воодушевить крестоносцев. Доводы о недавнем на­падении на Константинополь вращались вокруг двух тем. Во-первых, греки — изменники и убийцы, раз позволили погибнуть законному правителю Алексею IV. В обществе, связанном обязательствами перед феодальным властите­лем, где убийство помазанника было редкостью, такое на­рушение обычных норм поведения становилось предметом серьезного беспокойства. Подобное преступление вполне могло оправдывать мщение. Проповедники разжигали стра­сти. Они заявляли, что греки «хуже евреев», и обращались к божественной и папской власти с просьбой о действии.

Выбор евреев в качестве объекта для сравнения указы­вает на то, сколь сильно духовенство старалось убедить слу­шателей в преступности Мурзуфла. Евреи, распявшие Христа, были в Западной Европе объектом жестоких оскорбле­ний, так что связывание с ними имени Мурзуфла должно было вызвать мощный взрыв эмоций. Греки были против­никами Господа. А потому заслуживали уничтожения.

Вторым аргументом духовенства был раскол между пра­вославной греческой церковью и Римом. Нежелание греков склониться перед владычеством Рима и их презрение к пап­ству и католичеству в целом были достойны кары. Звучало утверждение об уверенности греков в том, что «все соглас­ные [с законом Рима] — псы». Употребление образа собаки чаще всего практиковалось при обращении к мусульманам. Духовенство делало все возможное, чтобы отделить визан­тийцев от прочих христиан, а потому описывало неприятеля как «врагов Господа». По этой причине уроженцы Запада могут не бояться господней кары за нападение на греков.

Наконец, духовенство приказало изгнать из лагеря всех проституток. Такое действие было вполне традиционным для обеспечения внешней чистоты мотивов армии крестоносцев. Во времена Первого крестового похода аналогичные дей­ствия были предприняты перед успешной Антиохийской битвой в июне 1098 года, а также перед окончательным штур­мом Иерусалима в июле 1099-го. Однако вплоть до этого момента Четвертый крестовый поход не прибегал к столь мучительному самопожертвованию. Теперь же женщины были посажены на суда и вывезены из лагеря.

Духовенство прекрасно справилось с возложенной на него задачей. Крестоносцы воспрянули духом и убедились в том, что их борьба имеет нравственное оправдание. Епис­копы велели всем исповедаться, причаститься, а затем го­товиться к сражению. К священникам выстроились огром­ные очереди людей, желающих поведать о своих грехах и получить прощение и утешение.

Кроме необходимой психологической подготовки, за не­сколько дней было приведено в рабочее состояние осадное снаряжение, ремонтировались корабли. Крестоносцы виде­ли, что даже при наличии навесных мостиков у одиночных судов не достает боевой мощи для штурма башен. Для улуч­шения положения они связали суда попарно, чтобы удво­ить мощь, которую можно было бы направить против кон­кретной точки. Такая конструкция позволяла протянуть ле­стницы с двух осадных башен, чтобы объять византийские укрепления наподобие рук. Такое смертельное объятие по­зволило бы нападающим удерживать подножие крепостной стены и вести по врагу более сосредоточенный огонь. В суб­боту и воскресенье французы и венецианцы занимались созданием новых кораблей со сдвоенными башнями.

Внутри же Константинополя греки радовались победе.

Они стали гораздо более уверенными, чем прежде: раз от­разив крестоносцев, они не столь боялись врага. Наслажда­ясь победой 9 апреля, Мурзуфл провел свои войска вдоль Золотого Рога и символически установил свой алый шатер против лагеря крестоносцев, прежде чем вернуться под ук­рытие стен. Воодушевленные поражением уроженцев Запа­да, жители Константинополя с большей отвагой готовились принять участие в новом триумфе царственного города.

Утром в понедельник 12 апреля начался новый штурм. Крестоносцы поднялись на свои суда и переправились че­рез Золотой Рог к тому же северному углу города. Крупные транспортные корабли и галеры подошли к стенам макси­мально близко и стали на якорь. Оттуда могла вести огонь осадная артиллерия. Катапульты метали в сторону башен и деревянных надстроек град камней. Огромные горшки пу­зырились «греческим огнем» — оружием, которое впервые было применено в Византии в VII веке* (* «Греческим огнем» именовалась вязкая горючая смесь на осно­ве нефти, метавшаяся из особых медных пневматических устройств. Такое огнеметание было невозможно без специального загустителя, рецепт которого держался византийцами в строжайшей тайне и, судя по всему, к XIII веку был уже утрачен. Иногда для пущей солиднос­ти «греческим огнем» называли обычные зажигательные снаряды, начиненные нефтепродуктами и метаемые с помощью катапульт. Вновь огнеметные смеси появятся лишь в XX веке. (Прим. ред.)). Турки использовали его против крестоносцев, но уроженцы Запада вскоре стали применять его в своих войсках. Современный арабс­кий источник приводил состав, в который входили сырая нефть, оливковое масло и очищенная известь. Возможно, сюда же включались смола, канифоль, сера и дельфиний жир.¹⁶ Неизвестно, какую комбинацию веществ использо­вали крестоносцы, но смесь разливали в керамические со­суды, которыми выстреливали в сторону византийских ук­реплений. Траектории полета этих смертоносных снарядов отмечали хвосты дыма. Перелетев небольшое расстояние, разделявшее корабли и стены, они взрывались, ударившись о свою цель. Однако греки хорошо подготовились, и стены были укрыты полотнищами, хорошо пропитанными огне­упорными жидкостями, так что возгораний не происходило.

С византийской стороны по кораблям крестоносцев вело огонь более шестидесяти камнеметных машин. Уроженцы Запада тоже были подготовлены к такой ситуации, и сети из виноградной лозы сводили ущерб к минимуму. Робер де Клари пишет, что даже огромные камни, которые не по си­лам поднять одному человеку, не причиняли нападавшим вреда.¹⁷

День шел к полудню, и битва разгоралась. Виллардуэн отмечает, что «крики с поля боя сливались в такой грохот, что казалось, будто весь мир рушится на кусочки». Но, не­смотря па ожесточенное сражение, ни одна из сторон не могла достичь решающего перевеса. Противники хорошо подготовились к сражению, так что ни греческие катапуль­ты, ни французские зажигательные снаряды не могли сло­мить неприятеля.

Мурзуфл вновь руководил своими войсками с холма Пантопонтес, воодушевляя людей и направляя их на те уча­стки, где крестоносцы действовали особенно решительно. Балдуин Фландрский писал о «чудовищном сопротивлении со стороны греков», когда «ход сражения какое-то время был неясен».¹⁸ К полудню уроженцы Запада начали уставать, и казалось, что греки снова одержали победу. Никита Хониат, находившийся в городе, пишет об ощущавшемся перевесе византийцев. Атака приостановилась.¹⁹

Когда казалось, что фортуна окончательно отвернулась от крестоносцев, сама природа вмешалась и внесла реши­тельное изменение, которого так не хватало для победы. В понедельник утром дул слабый ветер, чего явно не хватало для кораблей. Но в начале дня бриз превратился в сильный северный ветер. Хлопанье парусов оповестило об этой пе­ремене. Так нападению был придан толчок, которого преж­де недоставало.

Робер де Клари писал: «Чудом Господним корабль епис­копа Суассонского ударился об одну из башен, ибо море, ни­когда не бывающее спокойным, вынесло его вперед». Други­ми словами, ветер подогнал один из тяжелых сдвоенных кораблей гораздо ближе к вражеским укреплениям, чем это случалось прежде. Знаменательно, что суда именовались «Рай» и «Паломница» (на нем находился епископ Труа), а к стенам они подошли в районе ворот Петриои. Балдуин Фландрский отметил «благоприятный знак, под которым они [корабли] несли паломников, сражающихся за Рай».²⁰ Однако Мурзуфл так хорошо организовал оборону, что вре­менные надстройки на укреплениях делали их выше едва ли не любого осаждающего судна. В результате у греческих воинов было преимущество над большинством западных кораблей. В большинстве своем они оказались не в состоя­нии закинуть лестницы на верхушки укреплений, что не давало возможности создания плацдарма. Только четыре-пять крупных сдвоенных судов имели достаточную высо­ту, чтобы достичь вершин башен — однако до сих пор они не могли подойти настолько близко к стенам, чтобы вос­пользоваться своим преимуществом.

Теперь, когда складывалась благоприятная ситуация, крестоносцы должны были воспользоваться случаем. Де­монстрируя блестящее мастерство мореходов, лестницы «Рая» и «Паломницы» были выведены с обеих сторон ук­репления, так что впервые корабль крестоносцев объял одну из константинопольских башен. Наконец у уроженцев За­пада появилась возможность ворваться в город.

Впереди на навесных мостках стояли трое воинов, гото­вых ступить на вражескую территорию. Наверняка они были готовы умереть — хотя, возможно, твердо веровали в промы­сел божий. И смерть, и слава принесла бы несказанные бо­гатства: райское блаженство погибшему или вечную славу героя, первым вступившего в Константинополь. Не стоит забывать и об обещанной материальной награде. Гунтер из Пайри сообщает, что первому взошедшему на стены было обещано сто серебряных марок, а второму — пятьдесят.²¹

Но какие бы мотивы ни побуждали к действию, воины сталкивались с чудовищными трудностями. Облаченные в полный доспех, балансируя на лестницах, вознесшихся не менее чем на 95 футов* (* 30 метров. (Прим. ред.)) над палубой «Паломницы» и раска­чивающихся взад-вперед, они должны были оказаться на­против открытого пространства или верхушки укрепления. Не было никакой возможности обеспечить в этот момент приближение корабля. Рыцари должны были оценить дви­жение волн и расстояние для прыжка, который принес бы им славу или гибель у подножия. Словно и этого было мало, они должны были столкнуться с вооруженными защитни­ками города.

Первым на укреплениях оказался оставшийся неизвест­ным венецианец, который зацепился за край стены и пере­брался через нее. Почти сразу защитники (скорее всего, Ва­ряжская дружина) кинулись на него с топорами и мечами и изрубили на куски. Но его соратников это не испугало. Ког­да корабль качнулся в следующий раз, через пропасть пе­репрыгнул француз Андре Дюрбуаз, который приземлился на колени. Не успел он встать, как враги накинулись на него и нанесли множество ударов, но Андре был надежнее ук­рыт броней, чем венецианец. Изранив француза, защитни­ки остановились — но, к их ужасу, крестоносец поднялся на ноги и вытащил меч. Объятый страхом, гарнизон бежал вниз, на другой уровень башни. Вера Андре принесла плоды. Как писал Робер де Клари, «милостью Божией они не нанесли ему серьезных ран, словно сам Господь охранял его, не же­лая продолжения обороны и смерти доблестного воина».²²

Следующим на башне оказался Жан де Шуази, за кото­рым следовали еще многие. Крестоносцы сразу подняли свой флаг в ознаменование прорыва. Они закрепили судно у башни и начали переходить на нее уже в значительных количествах, но их продвижение вскоре замедлилось. Ве­тер, оказавший неоценимую услугу, подогнав корабли к сте­не, теперь поднял такое волнение, что казалось, будто суда готовы обрушить башню. Крестоносцы решили отвязать швартовы, оставляя товарищей в башне без подкрепления и без пути к отступлению.

Вскоре бегство греков и варягов сняло остроту пробле­мы. Балдуин Фландрский позже вспоминал: «Епископские знамена первыми взвились над стенами, и первую победу Гос­подь даровал служителям божественных таинств».²³ Разу­меется, крестоносцы воодушевились и возрадовались, что Господь направил к укреплениям именно эти корабли. Но, хотя крестоносцы и увидели первые знамена на стенах, едва ли горстка воинов в башне могла сделать что-либо для про­рыва в сам город.

Со своего наблюдательного пункта Мурзуфл делал все возможное, чтобы сплотить войско и направить его к ока­завшейся под угрозой башне, но продвижение крестонос­цев неумолимо продолжалось. Море поднесло корабли Пье­ра де Брасье к другой башне, и вскоре она также пала. Те­перь у крестоносцев оказалось два плацдарма. Воины могли рассмотреть многочисленные вражеские войска под ними и по сторонам — на других башнях и на самих стенах.

Для того, чтобы перейти к следующему этапу действий, уроженцы Запада должны были увеличить количество лю­дей на захваченных пятачках. Инициативу взял на себя Пьер, владетель Амьенский. Он понимал, насколько необходимо создать пролом в стене на уровне моря, а потому, заметив небольшие заложенные кирпичом боковые ворота, решил бить в них.

Пьер сошел с корабля со своим отрядом из десяти рыца­рей и шестидесяти солдат и принялся за дело. Робер де Кла­ри с особенным интересом описывает данный эпизод, по­скольку героем оказался его собственный брат Алеме, весь­ма воинственный клирик, уже показавший себя во время стычки у башни Галата в июле 1203 года.²⁴ Часть людей при­гнулась, чтобы ломать стену, остальные прикрывали их щитами, закрывая от сыпавшегося ливня снарядов. Когда греки поняли намерения крестоносцев, они бросились на защиту ворот и произвели мощную контратаку на отряд. Целый поток стрел и камней обрушился на щиты кресто­носцев. Византийцы поднесли чаны с кипящей смолой и греческий огонь и начали поливать ими нападающих, но «чудом Божьим» крестоносцы не получили серьезных уве­чий. Решительность воинов была удивительной — но лишь столь отважные поступки способны изменять ход сражений. Топоры, мечи, кирки и прутья шли в ход, чтобы расшатать кирпичи, и наконец возник пролом, через который можно было попасть в город.

Что ждало их на той стороне стены? Тут кажутся впол­не оправданными преувеличения средневекового хронис­та. Робер пишет: «Они посмотрели в пролом и увидели мно­жество людей, как высоких, так и низких, так что казалось, будто здесь собралось полмира, и они не осмеливались вой­ти».²⁵ Кто бы ни пробрался в город первым, его ждал поис­тине горячий прием.* (* Следует иметь в виду, что на узких улочках средневекового го­родка физически не могло выстроиться много воинов — то есть в подобной схватке решающей оказывалась не численность, а воин­ские умения. (Прим. ред.))

На мгновение крестоносцы замешкались. Затем Алеме вышел вперед и подготовился. Робер испугался: ведь его брат подвергал себя невероятной опасности и почти навер­няка шел на смерть. Будучи лицом духовного звания, Алеме наверняка полностью полагался на божественное покро­вительство, и поддерживал эту веру мечом, несмотря на ка­нонический запрет на использование духовенством оружия. Робер молил брата отказаться от его замысла — но Алеме отодвинул его и согнулся, чтобы пролезть в дыру. Судя по описаниям Робера, движение это было похоже на протискивание через узкий дымоход. Когда Алеме прополз впе­ред, брат схватил его за ноги и в отчаянной попытке начал тянуть назад, но тому удалось вырваться. Он пополз даль­ше, отталкиваясь от сухого камня. Едва Алеме оказался на той стороне, как греки бросились на него, а сверху посы­пался град камней, но ни один не попал в цель. Алеме выта­щил меч и бросился на врагов, а те были настолько испуга­ны его храбростью, что развернулись и «бежали перед ним, как стадо коров». Отвага и вера одного человека создали необходимый перевес. Алеме крикнул товарищам: «Госпо­да, ступайте смело! Они отступают в испуге и спасаются бегством». Когда Пьер Амьенский и Робер услышали его, они быстро присоединились к воину, а за ними следовали остальные рыцари и солдаты. И вот уже семьдесят кресто­носцев оказались в городе. Не слишком могучее войско — хотя и достаточное, чтобы сломить дух оказавшихся побли­зости греков.

Защитники начали отступление, но Мурзуфл оказался неподалёку и, видя опасность, пришпорил коня и поскакал к крестоносцам. Пьер Амьенский собрал своих людей: «Гос­пода, нам надлежит достойно проявить себя! Мы будем сра­жаться — вот скачет император. Смотрите, не дайте ему пути, думайте только о том, чтобы достойно исполнить свой долг!»²⁶ Увидев решительность крестоносцев, Мурзуфл за­мешкался, остановился и повернул обратно к шатру. Ему не хватило наличных сил, чтобы начать схватку.

Тем временем известие о том, что крестоносцы проник­ли в город, стало распространяться, и обороняющиеся начали терять волю к сопротивлению. Как только непосред­ственная опасность миновала, Пьер приказал части людей проломить изнутри ближайшие ворота, так что воины с по­мощью топоров и мечей начали выламывать огромные же­лезные болты и скобы, закрывавшие вход. Двери распахну­лись, и транспорты с боевыми конями подошли к берегу и высадили своих пассажиров.

Никита Хониат признавал отвагу Пьера Амьенского, описывая этого рыцаря характерным цветистым языком:

«Он был более других способен привести противника в бегство, ибо ростом почти достигал девяти фатомов* (* Фатом (морская сажень) — 6 футов или 182 см. (Прим. ред.)) [классическая аллюзия на „Одиссею"], а голова его была украшена шлемом в форме крепости. Окружавшая импе­ратора знать и остальные войска не могли взирать на шлем рыцаря столь ужасающих размеров и сочли привыч­ное уже бегство самым действенным способом спасения».²⁷

Несмотря на стиль Никиты, можно признать, что бое­вые качества Пьера испугали византийцев, и совершенный им прорыв действительно привел к поражению греков. Но­вые суда высаживали лошадей на берег, новые ворота от­крывались для них, и конные рыцари входили в город и быстро расходились по нему.

Всадники направлялись к лагерю Мурзуфла на холме в монастыре Пантепоптес. Люди императора были стянуты для встречи крестоносцев, но, увидев скачущих на них вои­нов, впали в панику и разбежались. Никита Хониат был в ярости от их трусости: «Так, слившись в единую трусливую душонку, тысячи малодушных, за которыми было преиму­щество возвышенного расположения, были изгнаны одним человеком [Пьером Амьенским] из укреплений, которые были призваны защищать».²⁸ У Мурзуфла не было другого выбора, кроме бегства. Он бросил свой шатер и казну и бежал в центр города, в замок дворца Буколеон. Пьер тем временем занял бывший императорский штаб и позаботился об оставлен­ных там ценностях. Вокруг спасались бегством греки. Вид устремившихся в город крестоносцев и бегство императора повергло византийцев в отчаянное отступление. Робер де Клари был краток: «Так город был взят».²⁹Множество гре­ков бежало к Золотым Вратам в дальней части города, где, разломав перекрывавшую выход кладку, устремилось «на­встречу заслуженной гибели», как гневно писал Никита Хониат.³⁰

Крестоносцы вошли в Константинополь, и начался но­вый этап сражения. Тяготы мучительного многомесячного ожидания на берегах Золотого Рога, усиленные явным ве­роломством греков, вылились в чудовищную волну наси­лия. Виллардуэн писал: «Затем последовала резня и грабеж. Греков убивали повсюду ... Количество убитых и раненых было столь велико, что ни один человек не взялся бы счесть их». Верховых и боевых лошадей и мулов захватывали в качестве добычи в возмещение тысяч животных, павших в течение кампании. Балдуин Фландрский пишет, что крес­тоносцы «были заняты убийством», уничтожив «немалое количество греков».³² В «Devastatio Constantinopolitana» опи­сывается «чудовищное избиение греков».³³ Эти три свиде­тельства очевидцев явно показывают, насколько жестока была эта стадия битвы.

Гунтер из Пайри верил, что священное воинство возглав­ляет сам Христос, его текст воспевает достижения кресто­носцев и изображает их проявлением божественной воли. Но в нем есть и неправдоподобный призыв к милосердию, который другие свидетели отнюдь не считают своевремен­ным.

«Вы сражаетесь в Христовых сражениях. Вы выпол­няете Его мщение. Его воля предшествует вашим дей­ствиям. Врывайтесь! Ломайте преграды, крушите трусов, наступайте отважно! Кричите громовыми голоса­ми, потрясайте железом, но не проливайте лишней кро­ви. Повергайте их в ужас — но помните, что они ваши братья, над которыми вы одерживаете верх, ибо их вина привела к такому результату на время.

Господь пожелал обогатить вас имуществом обидчи­ков, чтобы не обобрали их другие воины. Смотрите, дома их открыты и наполнены вражеским добром, и у древних сокровищ появится новый хозяин».³⁴

Немалая часть византийской знати укрылась в безопас­ности Влахернского дворца, а затем бежала дальше через его ворота. После тяжелого дня крестоносцы решили от­казаться от дальнейшего преследования. Руководство было озабочено тем, что воины могли рассеяться в огром­ном городе, и опасалось контратаки со стороны греков или же использования огня, который мог разделить армию на части. Учитывая немалые размеры Константинополя, не стоило рассчитывать занять весь город за один день, а по­тому необходимо было объединение усилий. Основная масса западной армии переправилась через Золотой Рог и встала лагерем снаружи у ворот и укреплений, обращен­ных к воде. Балдуин Фландрский занял прекрасный им­ператорский шатер (учитывая последующие события, это можно счесть предзнаменованием), а его брат Генрих раз­местил войска перед Влахернским дворцом. Маркиз Бо­нифаций со своими людьми расположился к юго-востоку от лагеря Балдуина в одном из густонаселенных районов города.

Только один из вождей крестового похода не смог при­нять участия в осаде. Граф Людовик де Блуа с зимы стра­дал мучительной лихорадкой и был настолько слаб, что не мог сражаться. Однако, не желая пропустить сражение, он приказал внести себя на борт одного из кораблей, с которо­го мог хотя бы смотреть на подвиги своих друзей и сорат­ников.³⁵

Измученные и воодушевленные, крестоносцы расположи­лись на ночь, чтобы отдохнуть и восстановить силы. Навер­няка они помнили о том, что в июле 1203 года венецианцы смогли создать плацдарм почти на том же участке, но были выбиты жестокой контратакой византийцев. На сей раз силы крестоносцев не были разделены на две части — контин­гент вне городских стен и группу внутри города. 12 апреля 1204 года они вцепились в Константинополь гораздо крепче, благо вся армия оказалась на одной территории.

Руководители крестоносцев пришли к заключению, что на следующий день ранним утром переместят основную часть войска на открытый участок, расположенный к юго-востоку, где смогут встретиться с греками. Они понимали, что медленное продвижение по улицам Константинополя, скорее всего, будет на руку жителям. Потому они решили, что если сражения не избежать, то лучше, если оно будет происходить на их условиях. Значительная сравнительно ровная территория давала уроженцам Запада наилучшую возможность использовать свою тяжелую конницу. Учиты­вая сильное нежелание византийцев встречаться с рыцаря­ми в июле 1203 года, такая тактика давала надежду на ско­рейшее разрешение конфликта.

Прекрасно понимая, что Мурзуфл может предпочесть от­казаться и от сражения, и от капитуляции, крестоносцы ре­шили, если ветер будет им благоприятствовать, поджечь го­род и таким образом вынудить греков к сдаче. Правда, ве­тер мог изменить направление — и тогда огонь изгнал бы их самих.

Но ночью возник пожар неподалеку от расположения войск Бонифация Монферратского. Виллардуэн сообщает, что некие неизвестные были столь взволнованы избиением греков, что подожгли здания, расположенные между двумя частями армии. Гунтер из Пайри упоминает в качестве ви­новного некоего германского графа — возможно, Бертольда Каценелленбогена.³⁶ Последний пожар, третий по счету со времени появления крестоносцев, распространялся от монастыря Эвергетес к воротам Друнгариос, расположенным у Босфора. Уроженцы Запада снова разрушали царствен­ный город — и это была лишь прелюдия к ужасающему фи­нальному акту разграбления. Пожар продолжался всю ночь и следующий день и начал затихать к вечеру. По сравне­нию с предшествующими двумя он нанес не слишком боль­шой ущерб.³⁷

Для Мурзуфла день, начавшийся с твердой увереннос­ти, завершился безнадежным разочарованием. Полное по­ражение войска означало, что его личная отвага и отчаян­ные попытки подвигнуть людей к действиям с помощью угроз, наград или напоминаний о преданности своему делу были тщетны. Как девятью месяцами раньше Алексей III, он пришел к выводу, что недостаток силы духа у его земля­ков вкупе с мощью противника означают невозможность победы над ним. Учитывая явную неприязнь к нему крес­тоносцев, участие в убийстве Алексея IV и ужасающей каз­ни на стенах города трех венецианцев, нетрудно догадать­ся, что Мурзуфл не хотел оказаться пленником. Опасаясь, что его выдадут крестоносцам, если городские власти пред­почтут сдаться, он решился бежать.

Около полуночи он прокрался через Константинополь, держась подальше от западных войск, и направился в сто­рону дворца Буколеон. В его распоряжении было неболь­шое рыболовное судно, на которое он посадил императри­цу Ефросинию, жену Алексея III, и ее дочерей (говорили, что в одну из них, Евдокию, он был влюблен). Затем, под покровом ночи, Мурзуфл перебрался через Босфор.

У простых же жителей города было на выбор три возмож­ности: собрать все, что можно было унести, и бежать, как и император; попытаться оказать сопротивление, рискуя жиз­нью и еще большим разрушением любимого города — либо просто сдаться. В случае выбора последних двух возможнос­тей возникал вопрос о сохранности личного имущества. Ни­кита сообщает, что многие предпочли закопать принадлежавшие им ценности.³⁸

В ночь на 13 апреля, как только распространилась весть о бегстве Мурзуфла, оставшееся духовенство, правитель­ство и знать собрались, чтобы обсудить свои дальнейшие действия. Их вера в могущество своего города была столь велика, а страх и ненависть к уроженцам Запада столь силь­ны, что они предпочли избрать нового императора и про­должить борьбу. Два человека вызвались, по выражению Никиты, «стать кормчими обреченного корабля». Оба кан­дидата были опытными воинами. Константин Ласкарис и Константин Дука обладали равными способностями и, учи­тывая невозможность полновесного обсуждения досто­инств, решили бросить жребий.

Победителем оказался Ласкарис, хотя ввиду обстоя­тельств избрания он отказался носить императорские зна­ки отличия. Он призвал население отразить наступление крестоносцев, прямо заявив Варяжской дружине, что в слу­чае поражения они не получат своей платы и щедрых да­ров, к которым привыкли. Руководство Константинополя было готово к битве, но у остальных такой решимости не было. Среди широких масс никто не ответил на призыв Ласкариса, а Варяжская дружина, воспользовавшись край­ней нуждой в своих услугах, решила выторговать повыше­ние платы. Увидев на рассвете 13 апреля крестоносцев и решив, что повышенное жалованье является недостаточным побуждением к бою, многие варяги предпочли быстро раз­бежаться.³⁹

Несмотря на всю решимость предшествующей ночи, как Алексей III и Мурзуфл, Ласкарис решил, что ничто не смо­жет спасти Константинополь, и стал третьим императором, который в течение десяти месяцев решил спастись бегством.

Как и предполагалось, в ожидании сражения армия кре­стоносцев сгруппировалась по подразделениям. Но ни ока­залось никого, кто бы решился им противостоять. Сперва крестоносцы не знали о бегстве Мурзуфла, но вскоре стало очевидно, что в городе сопротивляться некому. Известие о бегстве императора быстро распространилось, и стало ясно, что Константинополь предоставлен милости уроженцев За­пада. Те, кто готовился сражаться, отчаялись из-за веролом­ства предводителей и решили, что самым разумным будет сдать город. Облаченные в служебные облачения, неся пре­красные кресты и драгоценные иконы, церковные иерархи отправились к крестоносцам в надежде на то, что, оказывая им такую честь, они спасут город от разграбления. Вместе с ними шла часть варягов — вероятно, рассчитывавших еще раз поменять хозяина или же в качестве иностранцев избе­жать гонений против православного населения.

Интересно, что греческое духовенство обращалось преж­де всего к Бонифацию Монферратскому. Его родственные связи с королевским домом и формальное положение ру­ководителя крестового похода давали повод надеяться, что он станет новым императором.⁴⁰

Если греки рассчитывали на то, что проявление почте­ния смягчит сердца крестоносцев, то они серьезно ошиба­лись. Десятилетия недоверия к византийцам, усугубивше­гося все возраставшей обоюдной неприязнью последних месяцев, не могли пройти бесследно. Никита писал, что «на настроение крестоносцев совершенно не повлияли их речи, на губах не мелькнуло ни малейшей улыбки, и нежданное это зрелище не превратило жестокие и беспощадные взгляды и ярость в подобие радости».⁴¹ Как только формально капи­туляция была принята, крестоносцы отстранили греческое духовенство и стали хватать все, что попадалось под руку. Началось разграбление Константинополя.