ГЛАВА 15

«Высокому человеку — высокую справедливость»

Завершение Четвертого крестового похода и первые годы существования Латинской империи, 1204-1205 годы

История Константинопольской Латинской империи (1204-1261) извилиста и печальна. Кульминацией крестового похода стала коро­нация Балдуина — но на утверждение его влас­ти ушли годы войн, сменявшиеся короткими мирными периодами и принесшие большин­ству действующих лиц жестокую кончину. Вли­яние событий апреля 1204 года сказалось дале­ко за пределами Константинополя. Столь мас­штабное изменение в картине христианского мира имело значительные последствия для множества народов, причем не только в преде­лах Византии или в непосредственной близос­ти от нее. Папство, государство крестоносцев в Леванте, семьи и соотечественники крестонос­цев в Западной Европе, итальянские торговые города и мусульманский мир — всем пришлось изменяться и заново оценивать свое политиче­ское и религиозное положение. Полное рассмотрение всех этих проблем могло бы, наверное, составить от­дельную книгу. Нашей же темой являются лишь первые годы существования новорожденной Латинской империи.

В первые месяцы правления Балдуин столкнулся с дву­мя неожиданными и серьезными проблемами: с сопротив­лением своему владычеству и с тяжкой личной утратой. После коронации новый император начал раздавать визан­тийские земли своим соратникам, хотя значительная часть империи все еще оставалась во власти неприятеля. Балду­ин должен был противостоять сразу нескольким противни­ками: Мурзуфлу, Алексею III, Феодору Ласкарису — пред­водителю группы византийских изгнанников, брату Кон­стантина Ласкариса, избранного императором накануне покорения города крестоносцами. Но наиболее серьезным противником был могущественный болгарский король Иоаница. Учитывая грозный строй соперников, наиболее вероятным исходом казалась долгая кровавая война за рас­пространение и укрепление латинского правления в Греции. Но прежде императору пришлось столкнуться с домашни­ми трудностями.

Согласно мартовскому договору 1204 года проигравший кандидат на императорский трон получал полуостров Пело­поннес и земли в Малой Азии.¹ После коронации Балдуина маркграф Бонифаций захотел пересмотреть условия: он пред­ложил обменять изначально предложенные ему земли на ко­ролевство Фессалоника, поскольку последнее располагалось неподалеку от королевства Венгрия, королевского домена его новой супруги. Бонифаций был заинтересован в Фессало-нике и из-за покойного брата Ренье, которому в 1180 году Мануил Комнин передал права правления этим городом в качестве свадебного подарка.²

Виллардуэн упоминает «серьезное обсуждение всех „за" и „против"», прежде чем Балдуин согласился. Часть людей императора была против такого решения — в основном из-за того, что они сами имели виды на эти земли, которые счи­тали куда более выгодным куском, нежели Малую Азию, которая постоянно находилась под угрозой со стороны Феодора Ласкариса и турок-сельджуков. Однако Бонифаций оставался формальным вождем крестового похода и в слу­чае возражений со стороны Балдуина мог просто отправить­ся домой, таким образом лишив латинян одного из самых могущественных предводителей. Страх перед такой поте­рей играл основную роль в предвыборных дискуссиях, и вот теперь всплыл снова. Император пожаловал Бонифацию ко­ролевство Фессалоники, на что удовлетворенный маркграф отплатил должным почтением.³

Первой задачей латинян было устранение угрозы со сто­роны Мурзуфла и овладение Западной Фракией. Балдуин вывел из Константинополя значительную армию. Власть на Босфоре осталась в руках престарелого дожа и немощного Людовика де Блуа, с которыми находились Конон Бетюнский и Виллардуэн. Первой целью латинян стал Адриано­поль — крупный город примерно в ста милях к северо-запа­ду от Константинополя, который вскоре сдался войскам Генриха Фландрского. Было известно, что Мурзуфл нахо­дится неподалеку от него, но ему удалось держаться в сто­роне от латинян и достичь поселения Мосинополис при­мерно в 160 милях к западу от Константинополя.

Правил этим городом Алексей III, бежавший от кресто­носцев в июле 1203. Могли ли два свергнутых императора объединить силы, чтобы противостоять общему врагу? Пер­воначально между ними возникли теплые отношения. Алек­сей предложил отдать свою дочь замуж за Мурзуфла (в ко­торого она была влюблена) и согласился на официальный союз.

В один из дней Мурзуфл с несколькими товарищами направился в Мосинополис, чтобы пообедать и сходить в баню. Как только прибыл почетный гость, Алексей отвел его в отдельную комнату, где уже ждали его люди. Они скрутили Мурзуфла и выкололи ему глаза. Проявления дружбы были лишь маскарадом, и Алексей III не имел ни капли доверия к человеку, убившему соперника. Теперь он с такой же бессердечностью устранил угрозу по отно­шению к самому себе.

Алексей III продемонстрировал намерение в одиночку возглавить сопротивление латинянам. Виллардуэн счел проявленную жестокость еще одним доказательством неотъемлемой лживости греков: «Судите сами, услышав о таком вероломстве, могут ли владеть землями люди, кото­рые с такой жестокостью обращаются друг с другом, или же они заслуживают их утраты».⁴ Услышав о совершив­шемся, Балдуин со всей поспешностью направился к Мосинополису, но Алексей III вновь бежал, а все население подчинилось латинскому правлению.

В это время, после нескольких лет тесного и плодотвор­ного союзничества, между Балдуином и Бонифацием воз­ник серьезный раскол. Несмотря на обещание императора отдать маркграфу Фессалоники, когда Бонифаций обратил­ся за разрешением взять управление этими землями и по просьбе населения отразить нашествие болгар, Балдуин ответил отказом. Император решил направиться туда и са­мому управлять землями. Бонифаций, конечно, пришел в ярость: «В ваших действиях я не увидел заботы о себе. Со всей ясностью должен сказать, что не пойду с вами, но отой­ду и от вас и от вашей армии».⁵

Виллардуэн был обескуражен и писал, что причиной раз­рыва послужили дурные советы. Чувствуется, что его сим­патии остались на стороне Бонифация, и он объясняет слу­чившееся тем, что император послушался плохого совета — возможно, данного людьми, желавшими заполучить Фес­салоники для себя. Возможно, советчики считали, что им­ператор обязан продемонстрировать свой статус по отно­шению к маркграфу. Балдуин мог сделать это, лично отпра­вившись в указанные земли, а затем публично передав их Бонифацию, не заставляя маркграфа самого завоевывать их.

Разъяренный столь нечестным обращением, Бонифаций ринулся в Демотику, располагавшуюся к юго-западу от Ад­рианополя. За ним последовало немало дворян, включая немецкий контингент, а также воинов Жака де Авена и Вильгельма де Шамплита. Когда Балдуин вступил во вла­дение Фессалониками, Бонифаций продемонстрировал свое недовольство. Он отбил замок Демотика у людей импера­тора и начал осаду Адрианополя.

В Константинополь помчались вестники, чтобы доло­жить о событиях графу Людовику и дожу Дандоло. Стар­шие крестоносцы проклинали тех, кто спровоцировал этот разрыв, опасаясь, что он приведет к потере всех добытых таким трудом завоеваний. Решив прибегнуть к дипломатии, они призвали па помощь Виллардуэна. Тот отправился к маркграфу в качестве «доверенного друга» и упрекнул за столь поспешные действия. В ответ Бонифаций заявил, что его поведение полностью оправдано, а сам он был чудовищно обманут. В конечном счете Виллардуэн убедил его пере­дать дело на суд дожа, графа Людовика, Конона Бетюнского и самого Виллардуэна. Эти люди с самого начала были сердцем крестового похода, и согласие Бонифация можно считать знаком всеобщего уважения.

Когда Балдуин узнал, что маркграф осадил Адриано­поль, его первой реакцией был гнев. Он решил отправиться в город и выступить против Бонифация. Ситуация выходи­ла из-под контроля. «Увы! Сколько бед принес нам этот рас­кол! Не вмешайся Сам Господь, возможно, мы оплакивали бы теперь христианство», — скорбел Виллардуэн.⁶

За время отсутствия императора в Фессалониках латин­ский лагерь поразила серьезная болезнь. Среди погибших были канцлер императора Иоанн Ноэнский, один из героев осады Константинополя Пьер Амьенский и около сорока других рыцарей. Это был серьезный удар для уроженцев Запада, продемонстрировавший, насколько легко могут ис­сякнуть их ряды. Возможно, эти прискорбные события при­вели Балдуина в чувства. Когда из Константинополя при­были посланники крестоносцев для переговоров, часть зна­ти сочла их появление дерзостью. Однако Балдуин понял, что в конечном итоге не может позволить себе испортить отношения с четверкой виднейших крестоносцев, равно как и с маркграфом Бонифацием, и потому согласился подчи­ниться решению четверки.

В Константинополе четверо мудрецов быстро убедили императора в том, что он совершил ошибку и должен вос­становить добрые отношения. В город был вызван Бонифа­ций, которого приветствовало множество его друзей и со­юзников. Было проведено собрание, на котором постано­вили передать маркграфу Фессалоники с окрестными землями, как только он снимет осаду с Демотики. Это было выполнено, и Бонифаций отправился на запад, чтобы всту­пить во владение. Большая часть населения быстро призна­ла его власть.

Именно в это время, в сентябре 1204 года, после очеред­ного разрешения внутренних противоречий, Виллардуэн единственный раз мог с полным правом написать о мире, воцарившемся в Латинской Греции. Он отмечает, что «на землях от Константинополя до Салоник [Фессалоник] ца­рит спокойствие. Дороги между городами настолько безо­пасны, что люди могут ездить, когда им заблагорассудит­ся, несмотря на расстояние в двенадцать дней пути».⁷

Уроженцы Запада начали расширять сферу своего вли­яния на греческие острова и через Босфор на Малую Азию. Венецианцы заняли плодородные и удобные острова Кор­фу и Крит, служившие также важнейшими пунктами мор­ских коммуникаций с Восточным Средиземноморьем. Лю­довик де Блуа планировал присоединение Никейского кня­жества — но здоровье графа не улучшалось, и он направил для проведения военных действий против греков Пьера де Брасье.

Примерно в это же время латинянам удалось достичь подлинной удачи. Ослепленному Мурзуфлу удалось бежать от Алексея III. Он пытался скрыться в Малой Азии, но был выслежен, пленен и перевезен в Константинополь. Латиня­не были воодушевлены, поскольку наконец-то в их руках оказался человек, который убил их претендента на престол, направил против них зажженные корабли и вообще причи­нил множество бедствий своими резкими антизападными действиями.

Мурзуфл понимал, что ему придется дорого заплатить за свои поступки. Ему оставалось надеяться только на то, что уроженцы Запада окажутся несколько менее жестоки­ми, чем его собственные предшественники. В сентябре 1185 года императора Андроника постигла ужасная судьба. Пос­ле переворота он был схвачен сторонниками Исаака Анге­ла, брошен в темницу и подвергнут жестоким пыткам. Ему выкололи один глаз, выбили зубы, вырвали бороду, отру­били правую руку. Затем его провезли по улицам Констан­тинополя на шелудивом верблюде, подвергая надругатель­ствам злобствующей толпы. В него швыряли навозом и кам­нями, а одна проститутка вылила в лицо горшок мочи. На форуме его повесили вниз головой, отрезав гениталии. Тол­па колола его мечами в лицо и между ягодиц, пока мило­сердная смерть не положила конец мучениям Андроника. Такова была одна из самых ужасающих публичных казней средневековья.⁸ Мог ли Мурзуфл рассчитывать на большее милосердие от латинских «варваров»?

Было организовано некое подобие показательного судеб­ного процесса, на котором Мурзуфл пытался оправдаться в убийстве Алексея IV. Он утверждал, что молодой импера­тор предал собственный народ, и большинство населения поддерживало действия Мурзуфла. Разумеется, эти дово­ды отчасти были правдивы — но отчаянные мольбы грека были оставлены втуне, и он был приговорен к смерти. Воп­рос состоял в том, как погибнет пленник.

Балдуин посоветовался со знатью. Некоторые совето­вали протащить Мурзуфла по улицам, другие — просто по­весить. С решением выступил венецианский дож. Он зая­вил, что Мурзуфл слишком важная персона, чтобы его ве­шать. «Высокому человеку — высокую справедливость! — предложил он. — В городе есть пара колонн... Поднимем его на верхушку одной из них и сбросим вниз».⁹ Игра слов и непривлекательность кончины удовлетворила всех. Такая форма наказания могла быть знакома Балдуину и Генриха Фландрскому, поскольку подобные казни происходили в XII веке в городе Брюгге.¹⁰

В ноябре 1204 года Мурзуфла подняли на колонну Фео­досия на форуме Быка. Пока его вели по узким ступеням внутри колонны, ее стены заглушали рев толпы. Конечно, он много раз видел колонну и знал, где находится, но сле­пота усугубляла чувство безнадежности.

Выйдя с узкой винтовой лестницы на открытое простран­ство наверху колонны, поверженный император наверняка ощутил простор вокруг себя. Не сохранилось упоминаний о молитвах или речи. Резкий толчок — и он был низвергнут в пустоту. Сперва тело падало ногами вниз, затем приобре­ло ускорение и перевернулось вниз головой, после чего на­чало вращаться и, наконец, рухнуло на землю, превратив­шись в разломанный и исковерканный куль плоти и кос­тей. Отмечая, что среди украшений колонны было и изо­бражение падающего императора, Виллардуэн удивлялся точному совпадению со смертью Мурзуфла.¹¹

Через несколько недель латинянам удалось устранить другого претендента на власть. Алексей III был пленен Бо­нифацием неподалеку от Фессалоник. Пурпурные чулки императора и его облачение было отправлено в Константи­нополь, чтобы удостоверить событие, а сам он был заклю­чен в темницу. Алексей не вызывал такой неприязни, как Мурзуфл, а потому был отправлен на родину маркграфа в Северную Италию.¹²

К концу 1204 года короткий мирный период, отмечен­ный Виллардуэном, был близок к завершению. Повсюду начало возникать серьезное сопротивление правлению ла­тинян. Выходец из знатного византийского рода Феодор Ласкарис возглавил восстание в Малой Азии, а в Северной Фракии король Иоаница разорял земли уже неподалеку от Филиппополиса. Уроженцы Запада столкнулись с перспек­тивой ведения войны на два фронта. Эта задача осложнялась плохим здоровьем их руководителей. Дожу было трудно по­кидать Константинополь, Людовик де Блуа по-прежнему был болен, Гуго де Сен-Поля скрутило подагрой, так что он не мог ходить. К счастью, из Сирии прибыл большой отряд крестоносцев, возглавляемый Стефаном де Перше и Рейно де Монмиралем, кузенами Людовика де Блуа.

Стефан оставил основную армию еще осенью 1202 года, когда болезнь не дала ему сесть на корабль в Венеции. Тог­да он предпочел направиться на Святую Землю, а не в Кон­стантинополь.¹³ Рейно принимал участие в дипломатичес­кой миссии, направленной в Левант после падения Зары, и, вопреки своему обещанию, не смог вернуться для участия в нападении на Византию.¹⁴ В конце 1204 года оба пожелали помочь своим товарищам по оружию — возможно, рассчи­тывая на долю в трофеях.

Однако прибытие Рейно и Стефана не стало поводом только для праздника. Они привезли трагическую новость: Мария, супруга императора Балдуина, скончалась в Свя­той Земле от чумы. Ее связь с крестовым походом была сложной и драматической. Изначально предполагалось, что экспедицию должен возглавить ее брат, Тибо Шампан­ский, однако он не вовремя скончался. Мария приняла крест вместе с Балдуином, но не смогла сопровождать его, по­скольку носила второго ребенка (у них уже была малень­кая дочь Жанна, родившаяся в 1199 или в начале 1200 года). Родив вторую девочку, Мария направилась в Марсель, ос­тавив детей на попечение одного из младших братьев Бал­дуина. К сожалению, дети никогда больше не увидели ро­дителей.

Весной 1204 года Мария направилась на корабле в Акру, не зная о том, что супруг организует второй штурм Кон­стантинополя. Почти сразу после высадки пришло извес­тие о победе, а также приглашение прибыть в Константи­нополь в качестве императрицы. Мария была счастлива — но прежде чем смогла отправиться в путь, она стала жертвой эпидемии чумы, опустошавшей государство крестоносцев.

Она скончалась в августе 1204 года; посланники мужа при­везли в Константинополь только тело, но не саму возлюб­ленную супругу императора. Верность и преданность Бал­дуина, которые так высоко оценивал Никита Хониат, не были вознаграждены, и он был подавлен скорбными извес­тиями.¹⁵

В конце 1204 и начале 1205 года возникали все новые конфликты в Малой Азии, на Пелопоннесе (где отважно сражался молодой племянник Виллардуэна) и землях вок­руг Фессалоник. Греки осознали, что латиняне отягощены массой проблем, и предложили союз королю Иоанице. Они пообещали сделать его императором и подчиниться ему в случае изгнания всех французов и венецианцев из империи. Учитывая прежнюю серьезную вражду между Болгарией и Византией, такой союз казался странным, но наглядно де­монстрировал стремление Феодора Л аскариса уничтожить латинян.

В январе 1205 года от подагры скончался граф Гуго де Сен-Поль. Он был похоронен в церкви святого Георгия Манганского в гробнице Склерены, любовницы императо­ра XI века. Впрочем, в скором времени его останки были перенесены в Северную Францию и покоились с миром на родине в аббатстве Серкам.¹⁶

Примерно в то же время вспыхнуло наиболее серьезное восстание в ключевом городе — Адрианополе. Император созвал всех основных советников. Дож, Людовик де Блуа и Балдуин согласились собрать как можно больше людей и сконцентрировать усилия на преодолении усугублявшего­ся кризиса.

Когда из Малой Азии прибыли первые отряды, Балдуин решил направиться к Адрианополю со всей возможной скоростью. Впервые за много месяцев Людовик де Блуа был готов занять свое место в строю, и они готовились выступить вместе. Генрих Фландрский должен был подойти с мно­жеством бойцов, но Балдуин решил действовать со ста соро­ка рыцарями. 29 марта он достиг Адрианополя, где увидел свисающие с укрепленных стен и башен знамена, извещаю­щие о верности королю Иоанице. Несмотря на небольшую численность, латиняне предприняли две атаки на ворота. Балдуин и Людовик руководили действиями, и к ним при­соединился еще одна знаковая фигура из руководства кре­стоносцев. К жителям Северной Европы прибавились венецианские рыцари, чтобы подчеркнуть важность проис­ходящего, а их возглавлял сам дож Дандоло. Дож презрел свой возраст и видимую немощь (он просил папу римского освободить его от обета, чтобы позволить вернуться домой) и настоял на руководстве столь значимой сухопутной экс­педицией.

Иоаница знал о слабости латинян и поспешил на юг к Адрианополю со всеми войсками, которые успел собрать. Кроме собственных рыцарей, он возглавлял значительное соединение (поданным Виллардуэна, до 14 тысяч человек) конных куманов — свирепых кочевых язычников, вынос­ливость и жестокость которых делала их серьезными про­тивниками.

Латиняне искали источники продовольствия и Пасху 1205 года провели в фуражировках, строительстве осадных орудий и создании подкопов, чтобы получить возможность войти в город. В это время Иоаница приближался, и нако­нец 13 апреля передовые разъезды куманов натолкнулись на лагерь рыцарей Запада. Была объявлена тревога, рыца­ри бросились на неприятеля. Куманы были отогнаны, но на сей раз традиционная дисциплина латинян дала сбой. Они бросились в погоню и быстро рассредоточились. Куманы развернулись и обрушили на противника тучу стрел, ранив множество лошадей, хотя убито было лишь небольшое их количество. Войско латинян развернулись и отступило, хотя и с трудом.

Руководители крестоносцев пришли в ярость. Было со­звано собрание, на котором говорилось о более жестком кон­троле за дисциплиной, затем отданы приказы, запрещаю­щие без команды делать за пределами лагеря что-либо, кроме построения в боевой порядок. Без ясного распоряжения никто не должен был трогаться с места. Вся армия знала о предстоящем на следующий день крупном сражении, так что на следующее утро была отслужена месса, и воины испове­довались в своих грехах.

В начале дня куманы снова бросились вперед. Первым из лагеря вышел Людовик де Блуа. Увы, он совершенно забыл о вчерашней договоренности и кинулся в погоню за врагом, вынуждая Балдуина следовать за ним. Возможно, Людовик пытался компенсировать вызванное болезнью свое отсут­ствие во время покорения Константинополя. В таком слу­чае, стремление к подвигу перешло границы дисциплины, за что пришлось дорого расплатиться. Азарт погони вооду­шевил людей Людовика, они мчались за язычниками, неиз­бежно теряя боевой порядок и уставая. Именно на это и рассчитывал неприятель. Накануне куманы уже продемон­стрировали, что их выносливые лошади и опытные всадни­ки прекрасно умеют разворачиваться во время отступления. Множество раз армии крестоносцев бывали разбиты турец­кими или сирийскими войсками, выполнявшими тот же ма­невр. Порывистость графа де Блуа означала, что еще одно воинское подразделение должно было присоединиться к это­му печальному списку. Мощь атаки латинян неизбежно уменьшалась шириной фронта, и куманы, развернувшись, с криками ринулись на рыцарей Запада, осыпая их стрелами.

Часть менее опытных воинов (возможно, набранных в Константинополе), испуганных таким оборотом, ударилась в панику, и линия начала стремительно распадаться. Бал­дуин был вынужден следовать за первым отрядом. Он на­стиг сражавшихся и оказался неподалеку от Людовика. Граф был ранен и вскоре был выбит из седла. Среди неис­товства битвы латинские рыцари ринулись к поверженно­му воину. Они отогнали куманов от графа Людовика и в вихре боя освободили небольшое пространство, достаточное, чтобы поднять его на ноги и осмотреть раны. Его просили вернуться в лагерь, поскольку они оказались серьезными, но граф отказался: «Господь не попустит мне бежать с поля битвы и покинуть императора».

Несмотря на храбрость латинян, количественный пере­вес неприятеля постепенно сказывался, и рыцари начали падать один за другим. Но Балдуин продолжал подстегивать своих воинов. Он поклялся сражаться до последнего и обо­ронялся с невероятной отвагой, но на сей раз рыцарской вер­ности и умения было недостаточно. Куманы постепенно ок­ружали свою жертву. Учитывая количество сражений, в ко­торых довелось побывать латинянам, удача наконец-то отвернулась от них. «В конце концов, поскольку Господь попустил такое бедствие, французы были разбиты», — скор­бел Виллардуэн.¹⁷ Людовик был убит, а император Балдуин попал в плен. Куманы убили многих ветеранов, и за одно сра­жение значительная часть элиты крестоносцев оказалась уничтожена.

Уцелевшие в бою вернулись в лагерь, где дежурил Вил­лардуэн. Уже был полдень, и он собрал отряд, чтобы попы­таться задержать преследование куманами его ослабевших соратников. Их усилия увенчались успехом, и к вечеру язычники отступили. Вилларуэн оказался старшим среди уцелевших французских ноблей. Он направил известие о поражении венецианцам, которые не участвовали в днев­ном сражении. Дож и Жоффруа наверняка чувствовали себя разбитыми. Император был пленен, множество близких друзей и отважных рыцарей погибло. Единственной остав­шейся возможностью было отступление. Осмотрительный Дандоло предложил лучший способ опередить Иоаницу. Он посоветовал Виллардуэну вплоть до самой ночи держать часть войска в боевом порядке за пределами лагеря. Нако­нец куманы вернулись в свой лагерь на другой стороне от Адрианополя. Дож сам обошел палатки, ободряя латинян и повелевая им надеть доспехи и ждать распоряжений. Когда полностью стемнело, крестоносцы бесшумно снялись с ла­геря и отступили. То, что куманы отошли с поля, помогло остаться незамеченными.

Целью латинян был Родосто, располагавшийся на побе­режье в трех днях пути, но раненые не позволяли двигаться быстро. Часть ломбардцев отделилась и за два дня добра­лась до Константинополя, где передал печальную весть пап­скому легату Пьетро Капуано и Конону Бетюнскому, оста­вавшемуся ответственным за город.

Пока разбитые войска продвигались к Родосто, им по­встречались соратники, направлявшиеся из Малой Азии, чтобы соединиться с основными силами. Многие из них, как и Пьер де Брасье, были вассалами графа Людовика, они ока­зались сражены известием о гибели своего господина. Од­нако времени для скорби не оставалось. Иоаница подошел к Адрианополю и, обнаружив, что латиняне бежали, пус­тился в погоню. Виллардуэн поставил присоединившиеся войска в арьергард, продолжая движение к Родосто на мак­симальной скорости. Им удалось без новых потерь достичь города, где они соединились с Генрихом Фландрским и но­вым подкреплением.

Соединись все силы прежде нападения на Адрианополь, исход кампании — при условии строгой дисциплины — мог оказаться другим. Теперь же латиняне оказались в очень опасном положении. Генрих Фландрский до возвращения брата из плена был назначен регентом империи. Тем вре­менем армия Иоаницы опустошала земли, и почти вся кон­тинентальная часть Латинской империи перешла под власть болгарского короля.

Вернувшись в Константинополь, оставшиеся лидеры крестоносцев решили обратиться за помощью к папе Ин­нокентию, а также к Фландрии, Франции и другим запад­ным государствам. Поступая так, они следовали давней тра­диции христианских поселенцев на Святой Земле. В тече­ние всего XII века поселенцы в Леванте обращались к своим собратьям-католикам в поисках военной и финансовой по­мощи. Иногда их чаяния вознаграждались новым кресто­вым походом. Чаще же на воззвания откликались только небольшие группы рыцарей — поскольку, за исключением нескольких важных происшествий, например, падения Иерусалима в 1187 году, остальные были слишком заняты своими собственными делами, чтобы оказывать помощь другим.¹⁸ В 1205 году латиняне избрали епископа Суассонского и двух старших французских рыцарей, чтобы пове­дать о своих проблемах, а остальные остались в Константи­нополе, трепеща за свою судьбу.

Примерно в это же время дож Дандоло направил папе Иннокентию письмо с просьбой освободить его от обета па­ломника, то есть от необходимости путешествия в Иеруса­лим. Возможно, известие о чуме в Акре вкупе с возрастом и перспективой еще одной длительной поездки в Левант вы­зывали у него опасения относительно продолжения экспе­диции. Может быть, он хотел вернуться домой, чтобы уме­реть там — а, кроме того, утвердить своего сына в качестве дожа. Дандоло уверял папу римского в том, что его отъезд не повлияет на присутствие венецианского флота, который будет продолжать служить крестовому походу согласно до­говоренности.

Повод для признания все усиливающейся слабости Дандоло был хорошим, но Иннокентий вежливо, хотя и решительно отверг его. Он питал неприязнь к дожу еще со времени осады Зары и теперь мягко, но с явным удовлет­ворением обратил похвалы остальных лидеров крестово­го похода против самого Дандоло. Иннокентий отметил важность советов дожа для императора Балдуина и его сподвижников и счел неразумным отпустить Дандоло, что­бы его отсутствие не вызвало отправление армии на Свя­тую Землю и ее гибель. Более того, продолжал он, «некто мог бы обвинить» его как крестоносца, что он решил ото­мстить за причиненные венецианцам беды нападением на Зару, но не отплатил врагам веры за раны Христовы. Так Иннокентий давал понять, что действует исходя из инте­ресов самого Дандоло, защищая его от возможных обви­нений в двуличии, и настаивал на его пребывании в рядах крестоносцев.¹⁹

Фактически ответ Иннокентия оказался уже не важен. В июне 1205 года латинскому присутствию в Византии был нанесен еще один тяжелый, хотя едва ли неожиданный удар. В возрасте свыше 90 лет Дандоло скончался. Он был погре­бен с должными почестями в церкви Святой Софии, где по сей день возвышается небольшой памятник в его честь. Воз­можно, дож был самым выдающимся из крестоносцев. Ни его возраст, ни слепота не мешали его живому уму и вели­колепному стратегическому мышлению, оказавшему огром­ное влияние на экспедицию. Если его настойчивость в от­ношении похода на Зару и снискала недовольство, то его положение среди руководителей крестового похода было неизменно высоким. Во многих случаях именно его планы и идеи воплощались в жизнь крестоносцами. Смерть дожа означала, что в живых и на свободе из старших ноблей, вы­ступивших с самого начала экспедиции, остались только маркграф Бонифаций (находившийся в Фессалониках), Конон Бетюнский, сам Виллардуэн и Генрих Фландрский.

Если часть рыцарей и знати Четвертого крестового по­хода осела в Греции, чтобы дать начало правящим династи­ям, то многие крестоносцы вернулись по домам. Часть из них путешествовала через Святую Землю, чтобы выполнить свои обеты. Другие направились морем прямо на Запад. Они отсутствовали дома более трех лет. Дети выросли, родите­ли и близкие могли умереть, владения — поменять хозяев. Сами крестоносцы прошли через неимоверные тяготы, ви­дели ужасы и чудеса, превосходящие воображение, а теперь вернулись домой с чувством облегчения и радости, что смог­ли пережить это суровое испытание. Они принесли пове­ствования о великих подвигах, о потерях и обретениях дру­зей, о величии Константинополя и вероломстве греков. Многие вернулись с сокровищами и реликвиями, что по­зволило выплатить деньги, которые были одолжены для отправки в поход в 1202 году.

Робер де Клари, вероятно, отправился во Францию в кон­це весны 1205 года. Смерть его господ Пьера Амьенского (лето 1204 года) и Гуго де Сен-Поля (март 1205 года) заста­вила его отбыть незадолго до разгрома при Адрианополе. Робер привез с собой различные святыни, в том числе час­тичку Креста Господня, которую он среди прочего передал в местное аббатство Корви. Кроме этих фактов и его пове­ствования, мы ничего не знаем о его судьбе — за исключе­нием того, что он был жив в 1216 году, который последним упоминается в его трудах.²⁰

Сохранилось описание поездок некоторых высокопос­тавленных персон, например, епископа Конрада Альберш-тадтского.²¹ В августе 1204 года Конрад направился на ко­рабле на Святую Землю, и путешествие из Константинопо­ля в Тир заняло у него почти семь недель. Вскоре после его прибытия архиепископ Тирский планировал направиться в Грецию и, учитывая епископский сан Конрада, попросил его окормлять паству во время своего отсутствия. Конрад с радостью согласился, расположился в резиденции в архи­епископском дворце, где рукополагал священнослужителей, и добросовестно наблюдал за восстановлением городских стен после землетрясения. Он посещал святыни, в том чис­ле церковь Богоматери в Тортосе (это красивое здание су­ществует и по сей день в южной Сирии), где получил исце­ление от приступа лихорадки. Следующей весной Конрад простился со Святой Землей и через два месяца пути 28 мая 1205 года достиг Венеции. Весть о его прибытии была по­слана заранее, настоятель Альберштадтского собора и дру­гие клирики отправились в Венецию, чтобы встретить сво­его руководителя. Венецианцы также отнеслись к Конраду с глубоким уважением. В день Пятидесятницы вице-дож Ренье Дандоло и венецианское духовенство ввели его в со­бор святого Марка, где была отслужена месса.

Прежде чем отправиться на север в Германию, Конрад по­сетил папу римского. Он доставил ему послание от Эме­ри, короля Иерусалима в 1197-1205 годах, и от духовенства Святой Земли, рекомендовавшего его как человека, достой­ного папской благосклонности. Иннокентий воспринял это пожелание должным образом, и, укрепленный папским бла­гословением, Конрад отправился в последнюю часть свое­го пути. Когда он приближался к Альберштадту, для его встречи из города вышли герцог Бернард Саксонский, знать и духовенство. Конрад явно умел устраивать публичные мероприятия, и перед ним везли похоронные дроги, на ко­торых лежали вывезенные из Константинополя святыни. Чтобы увидеть это зрелище, собралось почти все местное население, выкрикивавшее хвалу человеку, привезшему на родину столь богатые дары.

16 августа 1205 года Конрада сопроводили к вратам со­бора святого Стефана, где клирики радостно распевали ан­тифон «Iustum deduxit Dominus» («Господь возвел благоче­стивых»). Затем Конрад произнес проповедь обо всех дос­тавленных им святынях, которые отныне должны были покоиться в соборе. Он также провозгласил ежегодное праз­днование в епархии дня прибытия святынь, которое в неко­тором роде означало и сохранение памяти о его собственных достижениях. Такие описания дают нам представление о том, что ожидало вернувшихся крестоносцев. Не все могли по­хвастаться таким же приемом, как альберштадтский — но ликование в связи с обретением святынь и рассказы о под­вигах в той или иной мере происходили повсеместно по За­падной Европе.

Если судьба некоторых крестоносцев известна сравни­тельно хорошо, то этого нельзя сказать о первом латинском владыке Константинополя. Как мы уже знаем, император Балдуин был пленен королем Иоаницей в битве при Адри­анополе в апреле 1205 года. Никита Хониат сообщает, что пленник был доставлен в Тырново, столицу Иоаницы, рас­положенную на Балканах, и там был брошен в темницу с железными оковами на шее.²² Папа Иннокентий III писал Иоанице, пытаясь убедить его освободить императора, но тщетно. К лету 1206 года общепринятой стала версия о смер­ти Балдуина, и 20 августа Генрих Фландрский был венчан императорским титулом в Святой Софии.

Точные детали смерти его брата были неизвестны, а по­тому вызвали шквал предположений. Никита сообщал, что летом 1205 года один из греческих союзников короля Иоаницы, Александр Аспитес, перешел к латинянам, и бол­гарский король предался безудержной ярости. Он распоря­дился привести Балдуина и приказал отрубить ему ноги по колена и руки по локти. В таком ужасном состоянии изуве­ченный император был выброшен в овраг, где прожил еще три дня до кончины.²³ Смягченное подтверждение судьбы Балдуина пришло от самого Иоаницы, ответившего на тре­бование Иннокентия III освободить императора заявлени­ем о невозможности выполнения просьбы, поскольку узник скончался. Вероятно, не стоит удивляться, что подробнос­ти были опущены.

Два других свидетельства приводят еще более драмати­ческие версии судьбы фламандца. Греческий писатель Ге­оргий Акрополитес сообщает, что Иоаница отрубил импе­ратору голову, вычистил череп и использовал его в каче­стве чаши. Как мы уже видели, Жервас де Базош уже упоминал о сомнительном прецеденте посмертного превра­щения головы крестоносца в сосуд для питья. Эту же судь­бу разделил выходец из знатного антиохийского рода Робер Фиц-Фальк Прокаженный после того, как скончался от рук Тутигена Дамасского в 1119 году.²⁴ Может статься, что Иоаница подражал одному из своих предков, подобным образом унижавших даже мертвых врагов. Как бы то ни было, Акрополитес подтверждает, что Балдуин умер в плену.²⁵

Альберик де Труа-Фонтен приводит другую историю, ко­торая вызывает сомнения даже у него самого, хотя он все же решился оставить ее в своей хронике. Он пишет о фла­мандском священнике, который, проезжая через Тырново, слышал, будто жена Иоаницы пыталась соблазнить Балду­ина, заставив пообещать, что он заберет ее, если ей удастся добиться для него свободы. Учитывая безупречное пове­дение Балдуина до сих пор, даже овдовев, он едва ли мог польститься на супругу своего пленителя. Когда он отверг ее, разгневанная королева рассказала Иоанице, что Балду­ин обещал жениться на ней, если она поможет ему бежать. Король пришел в ярость, напился вина и в пьяном гневе повелел казнить Балдуина, а его тело выбросить псам. Прав­дивость этой версии сомнительна — но и по ней император умирает в плену.

Исчезновение Балдуина не только вызвало проблемы в Константинополе, но и создало существенные сложности в его родной Фландрии. Не все верили в его смерть — или предпочитали не верить. Двусмысленный статус узника означал такую же двусмысленность и для его семьи. Неко­торые пленники умирали в плену, некоторые проводили в заточении десятки дет, а потом возвращались домой, тогда как иные просто исчезали. То, что граф Балдуин оставил двух маленьких дочерей, а также его статус властителя од­ной из самых богатых и важных областей Северной Евро­пы, создавало условия для конфликтов. Политические иг­роки попытались использовать ситуацию в своих интере­сах. Подробное описание этих событий в нашей работе кажется несколько неуместным, но историки обращают вни­мание на интересный эпизод, связанный с беспорядками во Фландрии и с загадочной судьбой крестоносца-импера­тора.²⁶

После смерти Балдуина его дочь Жанна предприняла шаги к более тесному сближению графства с Французской короной. Такая политика вызвала недовольство в самой Фландрии. В 1224 году в деревне Мортень неподалеку от Турнэ некий отшельник был узнан одним из сотоварищей Балдуина по крестовому походу, но стал все отрицать. В те­чение года его посещали рыцари и духовенство, чтобы по­видаться и поговорить с ним, и в конце концов отшельник заявил, что является самим графом. В Страстную неделю 1125 года он продемонстрировал шрамы, будто бы существо­вавшие у настоящего Балдуина. Впрочем, он был почти на фут ниже графа, плохо знал местную географию и куда хуже владел французским языком, чем это помнилось его това­рищам. Один из авторов приписывал такие перемены пре­клонным годам и времени, проведенному в греческом зато­чении. Но даже при столь гибком подходе к памяти и физи­ческому сходству город Валансьен принял его в качестве «императора». Отшельник принял ванну и побрился. Ра­дость при его «возвращении» была настолько велика, что монахи аббатства святого Иоанна сохраняли его волосы и даже выпили воду, в которой он омывался.

Теперь этот человек начал рассказывать о бегстве от Иоаницы, о перенесенных пытках (в том числе и потере ча­сти пальцев на ногах), о страданиях во время отдельных пе­риодов пленения в руках мусульман и наконец о путеше­ствии на Запад. Жанна Фландрская направила своего лю­бовника, чтобы тот переговорил с отшельником, но тому удалось убедить посланца, что он в самом деле является долгожданным отцом графини. Все новые города выступа­ли в поддержку вернувшегося героя, создавая тем самым повод для утверждения независимости Фландрии от Фран­ции и выступления против правления Жанны. Она пыта­лась возбудить недоверие к самозванцу: бывший канцлер Балдуина не смог узнать его, а сам отшельник не припом­нил старого придворного.

Несмотря на заявления сторонников Жанны о смерти Балдуина на поле боя (еще одна ошибка, поскольку, как мы видели, все источники указывают, что он попал в плен), са­мозванец получил широкую народную поддержку, и Жан­на была вынуждена бежать в Париж. Отшельника воспри­нимали настолько серьезно, что король Генрих III Англий­ский написал ему письмо с предложением возобновить существовавший союз между Фландрией и Англией.

Жанна обратилась за помощью к своему союзнику, коро­лю Людовику VIII Французскому (правил в 1223-1226 го­дах). Король направил свою тетку Сивиллу, младшую сест­ру Балдуина, для встречи с претендентом. Она не опознала его — но не призналась отшельнику в этом, а убедила встретиться с королем Людовиком. Еще до этой встречи само­званец прошествовал через Фландрию в императорском облачении, сопровождаемый сторонниками с крестами и хоругвями. Он был полностью уверен в себе, даровал при­вилегии, посвятил в рыцари десять человек и заверял доку­менты печатью, в которой именовался графом Фландрии и Эйно и императором Константинопольским. Города Лилль, Куртре, Гент и Брюгге приветствовали его, когда он напра­вился в Перонн для встречи с королем.

Людовик принял «императора» с должной учтивостью и начал расспрашивать. Возможно, отшельник был настоль­ко уверен в себе, что не ожидал расспросов, и был плохо подготовлен. Он не мог вспомнить, где и как приносил фео­дальную присягу за Фландрию отцу Людовика, королю Фи­липпу, не помнил своего посвящения в рыцари и женитьбы на Марии Шампанской. Его сторонники утверждали, что он отказывался отвечать на подобные вопросы из гордости. Вскоре он попросил об отдыхе и еде. После его ухода не­сколько церковнослужителей бросились рассказывать, что признали в нем комедианта, некогда пытавшегося выдать себя за графа Людовика де Блуа, также погибшего во время Четвертого крестового похода. Епископ Бюве сообщил, что содержал этого человека в заточении. По словам епископа, он был профессиональным мошенником и потерял пальцы на ногах не от пыток, а отморозив их.

Выйдя из зала, где велись расспросы, самозванец понял, что попал в оборот, и предпочел бежать в Валенсьен. Мно­гие из знатных сторонников отвернулись от него, хотя бед­няки продолжали говорить о своей преданности и готови­лись силой оказывать сопротивление Жанне. Тогда отшель­ник бежал в Германию, а оттуда на юг в Бургундию, где был пленен и отправлен к Людовику. Французский король на­шел происходившее в Перонне весьма забавным и передал пленного Жанне, предлагая пощадить его. Жанна была на­строена более серьезно, а потому после допроса в Лилле узника приговорили к смерти. Его заставили признаться в том, что на самом деле он был комедиантом, и пригвоздили к позорному столбу между двумя собаками. Затем его пре­дали пыткам и повесили, а тело посадили на кол в окруже­нии вооруженной стражи. Толпа так и не согласилась при­знать, что он не был Балдуином, и обвинила Жанну в убий­стве отца.

В нынешние времена анализ ДНК не позволяет долго продержаться подобным мистификациям. Но в XIII веке от­сутствие очевидцев смерти Балдуина вкупе с желанием зна­ти и простолюдинов противостоять проводимой Жанной профранцузской политике привело к длительному успеху самозванца. Реальный же Балдуин Константинопольский скончался за тысячи миль от дома в руках жестокого и не­умолимого короля Болгарского.

История с воплощением Балдуина Фландрского явля­ется одним из наследий Четвертого крестового похода. Но, пожалуй, самой интересной и драматичной была реакция Иннокентия III на взятие Константинополя. В течение всей кампании он с нарастающей тревогой следил за тем, как его величественное начинание (а в качестве главы католичес­кой церкви он нес за него полную ответственность) меняло направление сперва в сторону Зары, затем к Корфу и, нако­нец, к Константинополю. Он видел, как цинично замалчи­валась папская булла об отлучении от церкви — высшая мера папского наказания. И все же он продолжал твердо надеяться, что ядро крестового похода сможет стряхнуть с себя парализующее бремя долга венецианцам и сможет на­правиться на помощь Святой Земле. Иннокентий пытался сохранить равновесие между свой ролью в качестве лидера католической церкви и необходимостью принимать в рас­чет практические нужды экспедиции. Бывали случаи, осо­бенно в отношениях с венецианцами, когда он чувствовал, что должные границы пересечены — и все же понимал неиз­бежность некоторой гибкости, способной предотвратить раз­вал всего предприятия. Наряду с этими противоречиями воз­никали проблемы, связанные с расстоянием и трудностями доставки посланий. Временами папа римский мог только пассивно выслушать новости и, если крестоносцы действо­вали по собственному усмотрению, как-то реагировать на события, но не направлять их.

С самого начала Иннокентий продемонстрировал свое неприязненное отношение к любым нападениям на христи­анские земли. Однако его оговорка, позволявшая подобные действия в случае необходимости, неизбежно оставляет у нынешнего читателя ощущение некоторой двусмысленнос­ти. Он пытался сформулировать определенные гарантии, тре­бующие позволения папского легата на совершение таких действий, но зачастую поступки священнослужителей, уча­ствовавших в экспедиции, вызывали у папы крайнее огорче­ние. Учитывая это, равно как и стремление венецианцев иг­норировать угрозу отлучения от церкви при Заре, можно предположить, что создание потенциальной лазейки в зап­рете на нападения на христианские земли оказалось весьма опрометчивым поступком.

Стремление Иннокентия вернуть Святую Землю явля­лось настолько всеобъемлющим, что его приоритеты были очевидны. Но все же интересно, какие чувства охватили его при известии о завоевании Константинополя. Он подвер­гал греков критике за отказ поддержать крестовый поход в 1198 году. Ему было известно о нарушении обещаний, дан­ных уроженцам Запада, а также об убийстве императора, которого он некогда отказался поддержать. Именно Инно­кентий, в отличие от многих других средневековых пап, придавал чрезвычайно большое значение папской власти, простиравшееся над всеми церковным и мирским сферам жизни. Несомненно, возвышение Рима над еретической гре­ко-православной церковью не могло не быть его целью.²⁷ На чьей же стороне мог оказаться Господь, обеспечивший победу крестоносцев?

В письме императору Балдуину от 7 ноября 1204 года Иннокентий выражал радость по поводу захвата Констан­тинополя, называя его «величественным чудом». В этом письме, как и в том, что было направлено 13 ноября духовен­ству крестоносной армии, он представлял эти события как передачу господом Византийской империи «от гордых — смиренным, от непокорных — послушным, от раскольни­ков — католикам...» По его словам, это «было сотворено Богом и нам представляется чудом».²⁸- Иннокентий был удов­летворен и как знак особого благоволения дал Латинской им­перии папское покровительство. Он провозгласил сохране­ние завоеванных земель достойным отпущения грехов (то есть приравнял к крестовому походу на Святую Землю). Другими словами, он использовал фундаментальную часть концепции крестового похода, защиту христианских земель, для обеспечения сиюминутных надобностей императора Балдуина. И все же, должно быть, слишком наивно представляя необходимую для укрепления новых завоеваний работу, папа Иннокентий по-прежнему думал, что крестовый поход смо­жет продолжить движение па Левант.

Ряд писем начала 1205 года демонстрирует продолже­ние эйфории Иннокентия. Похоже, он был полностью ох­вачен мыслями о могучем продвижении католической цер­кви. Ему казалось, что божественное одобрение возвещает наступление Золотого века, когда произойдет освобожде-ши¹ Снятой Земли, возвращение к престолу святого Петра всех отколовшихся христиан, обращение множества языч­ников и спасение Израиля — то есть грядет Второе Прише­ствие и конец света. Перспективы были внушительными, но именно они представлялась папе естественным разви­тием.²⁹ Он продолжал открыто говорить о радости в связи с событиями в Константинополе: «Я охвачен радостью, рав­но как и мои приближенные, мысля о чудесах, свидетелями которых мы становимся в эти дни».³⁰

Иннокентий был настолько счастлив, что на некоторое время упустил из вида еще одно покушение на папскую власть со стороны венецианцев. Мартовским соглашением 1204 года оговаривалось, что сторона, проигравшая в выборах императора, получает право на выбор константинопольского патриарха. Таким образом кандидата должны были назвать церковнослужители дожа, остановившие свой выбор на Томасе Моросини. Ничуть не удивительно, что византиец Никита Хониат считал этого человека отвратительным и так обрисовал портрет венецианца: «Он был средних лет и тол­ще выращенного в яме борова. Лицо чисто выбрито, как обыч­но принято у этих людей, а грудь гладкая, как у младенца. На руке он носит кольцо, а иногда и кожаные покровы, при­способленные для его пальцев».³¹

Иннокентий куда больше интересовался духовным об­ликом Томаса и признавал его добрый характер. Однако мартовский договор являлся серьезным ущемлением папс­ких прерогатив. Ведь это соглашение было заключено меж­ду мирскими партиями (венецианцами и остальными крес­тоносцами), однако основной его пункт касался выборов одного из пяти патриархов христианского мира — вопрос, который едва ли был в компетенции договаривающихся сторон. Из этих соображений Иннокентий без колебаний объявил результаты выборов недействительными.

И все же настроение у папы в то время было настолько хорошим, что он выслушал представителей Балдуина, Бо­нифация и других руководителей крестового похода, кото­рые отмечали огромную роль венецианцев в кампании и считали, что такой выбор был заслуженной наградой. В от­вет Иннокентий решил, что Томас действительно является удачным кандидатом в патриархи, несмотря на неприемле­мую процедуру его выдвижения. Избрав путь наименьше­го сопротивления и «желая показать венецианцам свою бла­госклонность в надежде, что это укрепит их в стремлении служить делу Христову», он сообщил константинопольс­кому духовенству, что утвердил Томаса в качестве первого латинского патриарха Константинополя.³²

Однако к середине 1205 года события на Святой Земле и в Константинополе серьезно поколебали радужное настро­ение Иннокентия. Ситуация в Леванте переросла в новый кризис, когда король Амори Иерусалимский скончался, переев рыбы. Вскоре последовала и кончина его малолетне­го сына. Источником серьезных волнений для папства стала война между христианскими Антиохией и Арменией* (* Эта война скорее носила династический характер. Царь Кили-кийской Армении Левон II выдал свою старшую дочь замуж за князя Антиохии Боэмунда III — который, в свою очередь, женил своего сына Раймунда на племяннице царя, дочери его брата Рубена. В 1194 году Левон заключил с Боэмундом договор, по которому князь Антиохии признал за армянским царем право на старшинство — и соглашался, что княжество после его смерти перейдет не к его сыну, а к внуку (тоже Раймунду), сыну упомянутой племянницы Левона II. Когда в 1201 году Боэмунд III утратил антиохийский престол, то Левон усы­новил его сына, своего внука Раймунда (называемого армянами Ру­беном), чтобы окончательно узаконить свои претензии на Антиохию. В 1205 году Рубен-Раймунд сверг нового князя Боэмунда IV и при­шел к власти и Антиохии как Раймунд II, но через три года был сам свергнут Боэмундом IV и бежал из страны. В 1216 году Левон II си­лой оружия вновь восстановил своего внука на антиохийском престо­ле — но в 1219 году Раймунд II опять был свергнут Боэмундом IV.

В следующем году Левон II умер, успев назначить наследницей свою пятилетнюю дочь Изабеллу. Еще год спустя регентский совет выдал Изабеллу замуж за 18-летнего Филиппа, сына князя Боэмун­да IV. Филипп был провозглашен царем Киликии, согласившись на ряд поставленных ему условий — управлять по армянским обычаям, не привлекать на службу латинян и не смещать армянских князей и прочих сановников с их должностей. В 1223 году Филипп был обви­нен в нарушении этих условий и арестован князьями во главе со спарапетом Константином Пайлом, а два года спустя казнен. Изабелла укрылась в крепости госпитальеров в Селевкии, однако Константин осадил крепость и принудил госпитальеров выдать ему царицу. В итоге регентом Киликии был объявлен Константин Пайл, а все сановники-латиняне изгнаны из страны. (Прим. ред.)), а так­же страх, что египетские и дамасские мусульмане готовы ра­зорвать союз, заключенный с Амори. Франки были доста­точно уязвимы, и такие бедствия представляли угрозу для их неустойчивого положения на сирийском побережье.

Для разрешения проблем папский легат Пьетро Капуано вопреки предписаниям Иннокентия оставил Святую Землю и направился в Константинополь. Удивительно, что при этом он освободил всех участников похода от обетов кре­стоносцев. Другими словами, на них больше не лежала обя­занность направиться в Восточное Средиземноморье, которое Иннокентий по-прежнему рассматривал как конечную точку экспедиции и где была необходима срочная поддержка.

Фактически Капуано завершил Четвертый крестовый поход. Причины его поступка окончательно не понятны. Од­нако, судя по тому, что именно он разрешил нападение на Зару, чтобы сохранить единство экспедиции, основой всех его поступков был практицизм. Возможно, он понимал, что лучшим способом поддержать молодую Латинскую импе­рию станет концентрация сил крестоносцев возле Констан­тинополя, и это послужит интересам церкви скорее, неже­ли уход воинов на Святую Землю. Какими бы ни были на­мерения Капуано, Иннокентий был в ярости. 12 июля 1205 года он направил легату едкий упрек: «Мы оставляем вам решать, насколько дозволительным для вас было преобра­зить — нет, скорее, исказить, — столь священный и благо­честивый обет».³³Таким образом, папский ставленник по­ставил точку в Четвертом крестовом походе. Великий за­мысел Иннокентия был погребен на берегах Босфора, а вскоре рухнули и надежды на возвращение Христовой вот­чины.

В связи с таким драматическим развитием событий из­менилось и отношение римского папы к покорению Кон­стантинополя. Рассказы о злодеяниях крестоносцев во вре­мя разграбления города становились все более горькими и тревожными. Как мы уже видели, в письмах, направленных в Рим руководителями экспедиции, упоминание о жестокостях уроженцев Запада было опущено. Но проходили месяцы, и слухи, принесенные торговцами и путешествен­никами, дополнялись известиями от возвращавшихся кре­стоносцев — таких, как епископ Конрад Альберштадтский или епископ Мартин из Пайри, — открывая ужасающую правду о происходившем. От этих знаний Иннокентию ста­новилось плохо: то, что представлялось блестящей победой, превращалось в отвратительное проявление алчности и на­силия. В его письмах звучит печаль: «То, что казалось нам прибыльным, довело до нищеты, то, что возвеличивало, превратило в ничтожество». Иннокентий вопрошал, что могло заставить греческую церковь выразить преданность папству, как гордо заявляли крестоносцы, если в латиня­нах они «не видели ничего, кроме скорби и дьявольской рабо­ты, так что по праву питают к ним большее отвращение, нежели к псам». Он подробно описывает безжалостные убийства крестоносцами христиан всех возрастов, мужчин и женщин: «запятнавшие христианской кровью мечи, кото­рые должны были быть направлены на язычников».³⁴ Папа беспощадно приводит и другие злодеяния: насилие над по­чтенными матронами, девственницами, монахинями, раз­грабление церквей, осквернение святынь и крестов. Веро­ятно, поначалу Иннокентий верил, что были разграблены только императорские сокровищницы, и ужаснулся, узнав о грабежах в церквях по всему городу.

Узнав о поражении латинян при Адрианополе, он не скорбит о гибели многих могучих рыцарей, а приписывает случившееся божественному воздаянию за проступки кре­стоносцев. Весьма суровое суждение о потере многих дей­ствительно благочестивых воинов. Но папа понимал, что события апреля 1204 года не дадут возможности вновь при­звать к крестовому походу, поскольку участники кампании будут возвращаться по домам, освобожденные от обетов и нагруженные трофеями.

Подробности разграбления заставили Иннокентия вы­разить сомнение в подлинных побуждениях как минимум части крестоносцев. Он уже с глубоким подозрением отно­сился к мотивации венецианцев, но теперь в письме к Бо­нифацию Монферратскому выражает предположение, что маркграф «отрекся от чистоты своих обетов, когда поднял оружие не против сарацин, но против христиан... предпо­читая земное благополучие небесным сокровищам».³⁵ Инно­кентий отмечал, что «всем известно» бесчестное поведение крестоносцев по отношению к жителям и храмам Констан­тинополя.

И все же, несмотря на гнев, папа испытывал и некоторое смущение. Современник событий, священнослужитель и писатель Геральд Уэльский утверждал: «Суждение Госпо­да не бывает несправедливым, даже если нам сложно по­нять его».³⁶ Папа старался примирить одобренный вмеша­тельством Всевышнего исход экспедиции с известиями о по­ведении крестоносцев во время покорения города. Но Иннокентий был слишком практичным, чтобы от всего сер­дца осудить крестоносцев. Он, к примеру, так и не поднял вопроса об отлучении армии от церкви — не говоря уже об ее отзыве из Византии. В итоге папа римский согласился с решением господа против «злых» (греков) и перешел к обычной теме «неисповедимости путей Господних». Его зак­лючение таково: «Кто может знать решение Божие?» Он призывает Бонифация удерживать, оборонять и даже рас­ширять оказавшиеся в его власти земли, что показывает приятие Иннокентием Латинской империи в качестве дол­говременного явления на политической и религиозной кар­те. Папа Римский побуждает маркграфа принести должное покаяние за греховное поведение и подготовиться к осво­бождению Святой Земли, поскольку «через эту страну [Ви­зантию] можно с легкостью вернуть ту [Святую Землю]».³⁷

Чувства Иннокентия по отношению к разграблению Константинополя теперь более точно соответствовали про­исходившим событиям, но он не мог отвернуться от того, что католическая церковь посредством взятия столицы пат­риархии Константинополя получила огромную, но едва ли неожиданную, пользу от Четвертого крестового похода. Теперь оставалась необходимость укреплять и защищать эти земли — новая обременительная обязанность главы Латинской церкви и одно из самых долговременных послед­ствий кампании.