ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

Название «Повелители двух материков» — это парафраз титула, присвоенного хану Менгли Гераю в монументальной надписи 1503 года на дворцовом портале: «хакан двух морей и султан двух материков». В этом титуле (византийском по происхождению и попавшем в Крым через османское посредство) отражена целая эпоха в истории Крыма — период длиною почти в полтора века, когда династия Гераев боролась за независимость Крыма с последними правителями Орды, одержала по­беду, а затем и сама попыталась овладеть наследством рухнувшей степ­ной империи. Византийские императоры и османские султаны разуме­ли под «двумя материками» и «двумя морями» Европу и Азию, Черное и Средиземное моря. В титуле крымского хана материки остались преж­ними, но перечень морей изменился: это Черноморье и Каспий, по бере­гам которых некогда простирались владения Улуса Бату-хана.

Прежде, чем начать повествование об этой борьбе, мне бы хотелось кратко рассказать о ее причинах, а также прокомментировать ту форму, что была избрана мной для изложения материала.

Как ни странно это прозвучит, монгольское завоевание Крыма в первой половине XIII столетия не внесло кардинальных изменений в структуру населения полуострова. Как и до нашествия, в степях по-прежнему звучала тюркская речь скотоводов-кыпчаков, а жители гор­ных районов вели тот же образ жизни и хозяйства, что бытовал здесь уже многие века. Впрочем, те кыпчаки, что наполнили теперь Крым, были новопоселенцами, согнанными монгольским завоеванием со сво­их прежних кочевий на материке, а их собратья, обитавшие на полуо­строве ранее, были вынуждены потесниться и отступить из степей, по­полнив собой разноплеменную смесь горцев (чьи предки в разное время сами были вытеснены с равнин в горы прежними волнами переселен­цев). Сами монголы никак не повлияли на состав крымского населения: ничтожная прослойка завоевателей, как писали современники, уже че­рез несколько десятилетий полностью растворилась среди покоренных тюркских народов.* (* Как писал арабский автор ал-Омари (1299?-1349) о Золотой Орде: «В древности это государство было страною кипчаков, но когда им завладели татары, то кипчаки сделались их подданными. Потом они сметались и породнились с ними, и земля одержала верх над природными и расовыми качествами их, и все они стали точно кипчаки, как будто они одного рода, оттого что монголы поселились на земле кипчаков, вступали в брак с ними и оставались жить в земле их. Таким образом, долгое пребывание в какой-нибудь стране заставляет натуру человеческую уподобляться ей и изменяет прирожденные черты согласно природе» (Из сочинения Ибн Фадлаллаха ал-Омари, в кн. Золотая Орда в источниках, т.1, Москва 2003, с. 105).) Неудивительно, что империя Чингиз-хана почти сразу же после смерти своего основателя раскололась на несколько от­дельных государств, которые, в свою очередь, продолжали дробиться далее. Одним из таких осколков и оказалась Великая Орда (Великий Улус, Улус Бату-хана), владевшая Крымом.

Несмотря на то, что монголы весьма быстро сошли с главной сцены истории, они надолго оставили в наследство завоеванным народам свою систему государственного правления. Сходные принципы государ­ственности существовали среди древних тюрок еще за столетия до того, как Чингиз-хан взял эти обычаи на вооружение и объединил под своею властью всю Кыпчакскую Степь. Краеугольным камнем этой властной системы был сакральный статус правящей династии и непререкаемый авторитет верховного правителя — кагана (хакана; великого хана). Это во многом объясняет, почему в тех государствах, что возникли на разва­линах империи, надолго закрепились у власти династии потомков Чин­гиза — последние хранители монгольских политических традиций в среде иноплеменных подданных (тюрок, иранцев, индийцев и др.). В этом нет ничего странного: ведь ситуация, когда правящая династия от­личается по происхождению от подвластного ей народа и культивирует идеалы своих далеких предков, обычна для мировой истории.

Монгольские государственные обычаи имели не столь много об­щего с традициями крымскотатарского народа, который благодаря географической обособленности полуострова и по мере распростране­ния среди его жителей ислама сформировался в Крыму из кыпчаков-новопоселенцев, кыпчаков-старожилов и обитателей горных областей — потомков скифо-сарматского, гото-аланского и сельджукского населения. Тем не менее, именно на этих обычаях зиждились властные права Гераев и в значительной степени строилась их внешняя полити­ка — ведь законы Чингиза являлись высшим авторитетом и для их противников в борьбе за самостоятельность Крыма: последних ханов Великой Орды, чья столица стояла на Нижней Волге. Сколь бы ни от­личались между собой Крым и ордынское Поволжье, их правители го­ворили на языке одних и тех же символов и представлений.

Главным соперником дома Гераев являлся дом Намаганов — другая чингизидская ветвь, что занимала ордынский престол в последние де­сятилетия существования единого Улуса Бату. Спор двух династий за Крым увенчался победой Гераев: летом 1502 года последний ордынский правитель Шейх-Ахмед был свержен с трона Менгли Гераем. Победи­тель не ограничился военным разгромом соперника и, в соответствии с обычаем, присвоил себе также и все регалии власти поверженного вра­га, провозгласив себя ханом не одного только Крыма, но и всей Великой Орды. Таким образом, крымский хан формально унаследовал права на все бывшие ордынские владения — те самые «два моря» и «два матери­ка», что были запечатлены в его новом титуле.

Эти претензии не объяснить заурядным экспансионизмом, ибо вся внешнеполитическая деятельность Крымского ханства убедительно по­казывает, что Гераи не ставили перед собой задач захвата и удержания чужих территорий. Крым славился как серьезная сила, способная на­носить разрушительные военные удары, однако, сознательно стремясь ослабить ту из соседних держав, которая на данный момент наиболее усилилась, крымские ханы не проявляли интереса к завоеванию земель и расширению собственных границ. Мотивы их борьбы за ордынское наследство заключались в ином.

Если смотреть на Крым извне, в особенности со «славянского бе­рега», то в XV—XVI столетиях он выглядел как грозная недосягаемая крепость, от вылазок гарнизона которой можно было лишь с тем или иным успехом обороняться. Однако видимая с такой перспективы кар­тина неполна, ибо при взгляде со своей стороны Перекопа крымские ханы хорошо сознавали уязвимость своего государства — другое дело, что угроза ему в то время исходила не со славянского Севера (который лишь значительно позже смог составить опасность для Крыма), а с ор­дынского Востока.

Поистине прав ал-Омари, заметивший, что «земля одерживает верх над природными чертами»: Гераи, чьи далекие предки-Чингизиды пришли править Крымской страной как завоеватели, повторили опыт всех прежних правителей Таврики и сами стали опасаться кочевников Великой Степи, подобно тому, как боспорские цари опасались гуннов. Ведь именно там, в степных кочевьях Орды, десятилетиями шла оже­сточенная борьба за власть, изнурявшая Крым чехардой правителей и непрестанной сменой волн вооруженных чужаков, скрывавшихся на полуострове после изгнания из ордынской столицы либо готовившихся к броску на Волгу; там правил дом Намаганов, оспаривавший у Гераев верховенство над Крымом; оттуда совершались разорительные набеги на полуостров, чью небольшую территорию тысячный отряд кочев­ников мог опустошить за считанные дни. Примеры таких набегов не ограничивались эпохой Тимур-Ленка и ордынской смуты: кочевники Поволжья и Прикаспия вторгались в Крым практически каждое деся­тилетие в 1470—1520-х годах; крымские ханы едва сумели сдержать этот натиск в 1530—1540-х, и все еще были вынуждены стоять в готовности отразить его в середине 1550-х годов.

Взгляд на Крымское ханство как на жертву степных набегов — ра­курс непривычный, однако он находит полное подтверждение в ис­точниках, известных любому специалисту. Более того, именно защите Крыма от угрозы со стороны Степи и была в значительной мере по­священа внешнеполитическая деятельность крымских правителей той эпохи.

Прямая вооруженная борьба с правителями степных держав не мог­ла полностью обеспечить безопасность Крыма, ибо для установления непосредственного военного контроля над гигантскими пространства­ми бывшей империи крымские ханы попросту не располагали достаточ­ными людскими ресурсами — даже несмотря на то, что намеренно пе­реселили в материковые владения ханства немалую часть покоренных ими ордынских улусов. Правителям Крыма пришлось избрать иной путь и призвать на помощь ту древнюю политическую традицию, силу которой признавали все бывшие подданные Орды: незыблемость вла­сти верховного хана-Чингизида над всем множеством отдельных орд, племен и улусов. Оспаривать престол великого хана мог лишь другой Чингизид, а для всего остального населения, включая знатное сословие, не признавать эту власть считалось немыслимым.

В этом свете основная задача крымских ханов сводилась к тому, что­бы сместить соперничающее чингизидское семейство с ордынского пре­стола и самим занять его место. Окончательно победить Орду было воз­можно, лишь став ее правителем; и лишь эта мера, а не.военные акции, позволила бы гарантировать неприкосновенность владений Гераев. Та­кое формальное верховенство над всеми народами бывшей Ордынской империи уже не означало ни «колониального» владычества, ни даже экономической эксплуатации в виде, например, сбора дани. Оно преду­сматривало лишь признание подданными династического старшинства и номинального покровительства верховного правителя, а это, в свою очередь, обеспечивало мир между сюзереном и его вассалами — тот са­мый мир, в котором столь нуждались Гераи, стремившиеся обезопасить свой край от набегов и защитить власть своей династии от поползнове­ний других чингизидских семейств.

Эта борьба между крымской и ордынской линиями Чингизидов ве­лась многие десятилетия. Она не закончилась разгромом Шейх-Ахмеда и продолжилась в соперничестве двух семейств за влияние в тех госу­дарствах Поволжья, что возникли после распада Улуса Бату: в Хаджи-Тарханском и Казанском ханстве, а также в Ногайской Орде. Временами достигая в этой борьбе значительных успехов, Гераи год за годом при­ближались к своей цели. Но вскоре в спор двух чингизидских кланов вмешалась третья сила — и разрешила его в свою пользу.

Великое княжество Московское, которое само долгое время являлось ордынским вассалом, тоже вступило в борьбу за земли Поволжья. Его стратегия сильно отличалась от стратегии Крыма, ибо целью Москвы была классическая территориальная экспансия. Не будучи Чингизида­ми, московские правители, естественно, не могли претендовать на дина­стическое старшинство среди здешних правителей и потому, в отличие от Гераев, стремились не к формальному подчинению волжских ханств, а к полной их ликвидации и присоединению их территорий к своему го­сударству. Вначале московские правители избрали тактику поддержки слабеющего дома Намаганов в его сопротивлении Гераям, а затем реши­лись и на прямой вооруженный захват ханств Поволжья и Прикаспия.

В новых условиях, когда волжские государства оказались не просто лишены самостоятельности, но полностью уничтожены как субъекты международных отношений, Гераи утратили политических партнеров, с которыми можно было выстраивать систему мирных вассальных договоренностей: отныне единственным субъектом права на северо-­восточных границах осталось Московское царство, в отношениях с ко­торым апелляции к законам Чингиза теряли свою силу. Это знаменова­ло конец борьбы за наследие Улуса Бату.

О том, как Гераи боролись с Намаганами за независимость Крыма и влияние в землях Орды, а также о том, как впоследствии место ордын­ской династии в этом споре заняла Москва, и расскажет эта книга. Зна­ние мотивов, двигавших крымскими правителями, и знакомство с их идеологией исключительно важны для достоверного уяснения истори­ческого пути крымскотатарского государства. Без этого история Крым­ского ханства (особенно в популярном представлении, независимо от «позитивной» либо «негативной» ее трактовки) превращается в россыпь бессвязных — и потому бессмысленных — сведений, чем никогда не может являться история любого человеческого общества. Такой упро­щенный взгляд (порожденный лишь тем, что не многие брали на себя труд осмыслить и систематизировать имеющуюся фактологию) не раз приводил к серьезным заблуждениям относительно целей внешней по­литики Крыма, от чего, в свою очередь, страдают неполнотой и видение истории соседних государств, и концепция общеевропейской истории в целом.

В книге также рассматриваются отношения Гераев с султанами Османской империи — столь же важное направление крымской по­литики, как и контакты с государствами-наследниками Орды. Под­чиненный статус крымских ханов в отношении османских падишахов имел двоякое значение для Крыма. С одной стороны, османская воен­ная мощь (особенно на раннем этапе) помогла крымским правителям защитить полуостров от ордынских вторжений. Однако последовавшее за этим вмешательство Стамбула во внутриполитическую жизнь хан­ства привело в итоге к существенному ограничению самостоятельности Крыма. С течением времени эта тенденция лишь усиливалась, вызывая озабоченность и сопротивление крымских ханов. Противоречия между правителями Бахчисарая и Стамбула, конечно, не составляли всей сути тех крепких и разносторонних связей, что соединяли народы Крыма и Турции, но все же их никогда не следует упускать из виду — это важ­но, снова-таки, для верного представления об историческом пути Крым­ского ханства, внешнеполитические интересы которого складывались самостоятельно, вне связи с завоевательными интересами Османского государства, и потому не только не являлись «продолжением» осман­ской политики (как это порой трактуется) но довольно часто шли с ней вразрез.

Полагаю, следует прокомментировать и ту форму, в которую облече­но мое повествование.

Личный исследовательский опыт взгляда на историю Крымского ханства «изнутри» — то есть, попытка увидеть мотивы действий героев и дать оценки событиям с точки зрения их современников — показался мне весьма ценным: он открыл такие ракурсы и закономерности, кото­рые обычно остаются незамеченными. Я, конечно, не заблуждаюсь на тот счет, что сегодня можно досконально постичь образ мыслей чело­века XV или XVI столетия: для этого безвозвратно забыто слишком много незначительных нюансов, в сумме своей определявших сознание людей той эпохи. Однако даже в простейшем приближении подобные попытки могут оказаться весьма плодотворными для формирования всестороннего представления об историческом процессе (излишне уточ­нять, что успех такого опыта напрямую зависит от массива сведений, накопленных исследователем по данной теме). Вследствие этого книга получилась осознанно «пристрастной»: автор «болеет» за своих героев, разделяет их устремления, принимает оценки, которые дают событиям их участники, и пытается взглянуть на окружающий мир их глазами.

Всё это и определило научно-популярный жанр произведения: он позволяет напрямую вплетать в ткань авторского повествования быто­вавшие в то время мнения, оценки и настроения, благодаря чему чита­тель получает возможность более полно ощутить атмосферу, в которой происходят описываемые события. Работа над таким текстом оказалась непростой; пожалуй, изложение по академическим стандартам либо свободная беллетристика задали бы меньше труда автору, которому приходилось неизменно выверять строгий баланс между живой по­дачей материала, обстоятельностью повествования и документальной достоверностью (бескомпромиссное стремление к которой и обуслови­ло то, что текст снабжен справочным аппаратом и, по мере надобности, дополнительными комментариями).

К использованию научно-популярной формы был и еще один важ­ный довод.

Нельзя сказать, что Крымское ханство остается вне поля научных исследований: в мировой исторической науке существуют целые школы, специализирующиеся на темах, связанных с историей крымско-татарского государства XV—XVIII столетий. В этой области есть свои признанные авторитеты, и специалисты без труда узнают в книге по­ложения из хорошо известных в научном мире работ. Исследования, так или иначе касающиеся истории Крымского ханства, ведутся во многих научных центрах мира, однако исключительно редко становятся до­стоянием широкой общественности. Занимаясь популяризацией на­учных знаний по данной теме как в силу личной увлеченности, так и по долгу службы** (** Олекса Гайворонський — заступник директора Бахчисарайського державного історико-культурного заповідника з наукової роботи (Прим'ітка редакції)), я вынужден с грустью констатировать, что хороших общедоступных книг о Крымском ханстве, которые можно было бы смело рекомендовать читателю-неспециалисту, практически не суще­ствует — несмотря на растущий интерес к этой теме, проявляемый и крымскотатарской общественностью, и многочисленными посетите­лями крымских исторических памятников, и широким кругом люби­телей исторической литературы в целом. Безусловно, не автору судить, насколько его произведение способно восполнить этот пробел, однако задача ознакомления читающего сообщества с основными материала­ми специальной литературы показалась мне достойной того, чтобы по­святить ей несколько лет работы над этой книгой, а затем продолжить работу над последующими томами цикла.

Параллельно с описанием длительного историко-политического процесса я стремился создать на страницах своей книги серию живых исторических образов крымских правителей XV—XVI столетий. Эта задача представляется мне весьма важной, ибо популярное представ­ление об истории Крыма сильно обеднено отсутствием в нем тех ярких фигур крымских ханов, что предстают перед исследователем в источ­никах. Пространные повествования и отдельные фразы, разбросанные по старым документам и историческим трудам, раскрывают настоль­ко рельефные характеры и захватывающие фабулы, что рядом с ними тускнеет любой художественный вымысел. Хочется верить, что воссо­зданные в этом произведении образы исторических личностей помогут крымскому читателю различать и узнавать их — благо, в Крыму, изо­билующем средневековыми памятниками, постоянно встречаются раз­нообразные поводы вспомнить имена тех или иных ханов.

* * *

Стремясь осветить исторический процесс через отношения задей­ствованных в нем участников; ставя личность во главу повествования и стараясь отобразить характеры исторических деятелей настолько живо, насколько позволяет доступная о них информация, уместно вспомнить и тех людей, которые так или иначе прикосновенны к появлению этого издания.

Прежде всего, я хочу назвать здесь имя моей мамы Галины — пер­вой читательницы этой книги и свидетельницы творческого процесса. Ей я и посвящаю свое произведение в благодарность за всё.

Этот труд не появился бы в его нынешнем виде без любезной помо­щи Марины Кравец из университета Торонто, открывшей мне библио­течные сокровищницы по ту сторону океана.

Книга написана в Крыму и для Крыма, но Константин Дорошенко заверил меня, что она не утратит своего интереса и за Перекопом — и это мнение деятельно подтвердили Павло Сачек и Надия Гончаренко, издавшие мою книгу в Киеве.

Хочу упомянуть и тех, с кем я делился замыслом произведения еще до его написания: Елену Каплюк, Евгения Петрова, Лидера Эмирова, Наримана Абдульваапа, Велядие Чапчакчи, Улькер Алиеву, а также всех, чье содействие помогло мне представить свою работу уважаемому читателю.

Отдельного слова заслуживает вклад замечательного киевского ху­дожника Юрия Никитина, иллюстрировавшего книгу серией портре­тов «повелителей двух материков».

Четыре портрета из девяти (Менгли Герай, Девлет Герай, Мехмед II Герай и Гази II Герай) написаны по мотивам османских миниатюр и европейской гравюры XVI столетия, изображающих перечисленных правителей. Остальные пять изображений — творческая реконструк­ция, созданная художником с учетом рекомендаций автора, в которых учитывались и редкие описания внешности того или иного хана в пись­менных источниках, и запечатленный в средневековой графике облик его ближайших родичей, а порой и косвенные данные о мангытском (ногайском) либо черкесском происхождении его матери.

В отличие от текста, представленные портреты не претендуют на окументальную достоверность (ведь даже те старинные миниатюры и оавюры, о которых говорится выше, являются лишь условными книж­ными изображениями). Предназначение портретной серии иное: стать украшением моей книги и превратить перечень ханских имен в созвез­дие ярких индивидуальных образов.

Олекса Гайворонский