КРЫМСКИЙ ЮРТ В ЭПОХУ ПЕРЕМЕН

предисловие автора

 

Перед вами — второй том научно-популярного труда "Повелите­ли двух материков". Напомню, что том первый ("Крымские ханы XV -XVI столетий и борьба за наследство Великой Орды") охватил эпоху с 1397 по 1608 годы — период возникновения и становления Крымско­го ханства, чьи правители сумели освободить Крым от верховенства волжской Орды и одержать над ней решительную победу. Это по­зволило Гераям считать себя законными наследниками всех бывших золотоордынских владений — «государями двух материков», как гласил отныне ханский титул.

Борьба за ордынское наследство стала одним из главнейших направ­лений крымской внешней политики в XV - XVI столетиях. Высвобо­див Крымский Юрт из-под власти волжских ханов, Гераи сами переш­ли в наступление на ордынскую столицу и успешно распространяли свое влияние в тех государствах, что возникли на Волге после распада Золотой Орды: в Казанском и Хаджи-Тарханском ханствах, а также в Ногайской Орде.

Однако здесь Крымский Юрт столкнулся с новым соперником: Московским царством. Вмешавшись в противостояние крымских и волжских Чингизидов, московские правители одержали в нем верх, за­воевав Казань с Хаджи-Тарханом (Астраханью) и подчинив себе Ногай­скую Орду. К концу XVI столетия крымские ханы признали это новое положение вещей, и «волжский вопрос» в их внешней политике был за­крыт: так или иначе, ордынский противник был навсегда устранен, а московский пока что не представлял значительной угрозы для Крыма.

Не меньшую важность для Крымского государства представляли и его отношения с Османской империей. Вынужденные в 1478 г. при­знать над собой верховенство османских султанов, Гераи оказались в двойственном положении. С одной стороны, победа над Великой Ордой (одержанная при турецком военном содействии) делала их прямыми правопреемниками ордынских ханов — то есть, правителя­ми суверенными и не подвластными никому в мире. С другой сторо­ны, подчиненность крымских правителей стамбульским падишахам изначально ограничивала этот суверенитет.

Ярче всего это проявилось в вопросах, связанных с наследованием крымского престола. В первые десятилетия османского верховенства над Крымским Юртом функции турецкого падишаха ограничива­лись здесь лишь формальным подтверждением властных полномочий вступающих на престол ханов. Однако впоследствии султаны присво­или себе право не только утверждать, но и назначать кандидатуры на крымский трон — и это при том, что в крымской государственной тра­диции (которая, в свою очередь, восходила к чингизидской) должность хана была не назначаемой и даже не непосредственно наследуемой, а выборной. Такой выбор полагалось осуществлять предводителям четырех знатнейших родов страны, которые при этом руководство­вались рядом условий (кандидат должен происходить из рода Гераев; быть старшим в ханском роду; преимущество принадлежит младшим братьям прежнего хана; если же братьев не имеется, то тогда перво­очередными кандидатами становятся ханские сыновья и т. д.). С уче­том этого, стремление султанов добиться полного контроля над во­просами престолонаследия в Крыму затрагивало интересы не только ханской династии, но и всей крымской аристократии.

Вместе с тем, османское правительство по-прежнему не вмешива­лось во внутреннюю жизнь Крымского государства, и в этом отноше­нии крымские ханы оставались в полной мере суверенными правите­лями страны. Кроме того, признавая особые права Гераев на просторах бывшей Орды, Османская империя оставила за крымскими ханами право вести самостоятельную политику в отношении бывших ордын­ских данников: Казани, Хаджи-Тархана, Ногайской Орды, народностей Северного Кавказа, а также Московского царства и, в меньшей мере, Речпосполитой. Длительное время османские правители не поддержи­вали активных самостоятельных контактов с некогда подвластными Орде государствами и народами, препоручив Крыму роль посредника в своих отношениях с ними. Гераи весьма дорожили этой своей привилегией, и последовавшие со второй половины XVI в. попытки Стам­була самостоятельно распоряжаться в обширной зоне крымских инте­ресов воспринимались в Бахчисарае с тревогой.

Перемены назревали и во внутриполитической жизни Крымского государства. Как и прежде, крымская знать решительно отстаивала унаследованные еще от ордынской эпохи государственные традиции «военно-феодальной демократии», когда власть в стране принадле­жала всеобщему совету знати, а хан являлся лишь выборной фигу­рой, ограниченной в своих полномочиях. Незыблемость старинных обычаев была жизненно важна для аристократов, ибо на этих обы­чаях основывались и их обширные привилегии, и сама система госу­дарственной власти в Крыму. Но архаичная форма государственного устройства входила в противоречие с жизненными реалиями страны. Принятая в Орде столетия назад с целью военной и хозяйственной организации кочевого скотоводческого общества, эта система с каж­дым столетием все меньше соответствовала как оседлому укладу жиз­ни основной части населения Крыма, так и меняющемуся характеру боевых задач ханского конного войска, которому на разных фронтах все чаще доводилось сталкиваться с артиллерией и ружейной пехотой. Дополнительным и, пожалуй, самым наглядным доводом к переме­нам был близкий пример могущественной и процветающей Турции, где родовой знати не существовало как класса, а власть султана была абсолютной и неограниченной. Словом, требованием времени было введение в управление страной элементов абсолютизма по турецкому образцу — и целый ряд крымских ханов (в особенности тех, что вы­росли в Турции и были воочию знакомы с политическим устройством султаната) сознательно стремились к этому. Однако аристократия, ви­дя в такой политике угрозу своим привилегиям, неизменно сопротив­лялась попыткам ввести единовластие монарха — ив этом ее всемерно поддерживали сами османы, понимавшие, что обретение крымскими ханами абсолютной власти лишит Стамбул важных рычагов воздей­ствия на Крым.

Еще одним заметным фактором, влиявшим на общественные взаимоотношения в Крыму, была конкуренция знатных кланов за вли­яние в государстве. Основными ее участниками выступали крымский род Ширин и ногайский род Мангыт (чья крымская ветвь именовалась Мансур). За каждым из них стояла череда союзников: знатных, но ме­нее могущественных родов (так, например, сторону Ширинов тради­ционно держали кланы Барын и Яшлау).

Обе стороны имели свои резоны претендовать на первенство. Ши­рины были древним крымским родом (не исключено, что их предки, наряду с предками рода Яшлау, составляли верхушку местной кыпчакской знати еще до покорения полуострова Чингизидами). В свое время они активно поддержали «родство Тохтамыша» (к которому принадле­жали и Гераи) в борьбе с «домом Намагана», т. е. правителями волжской Орды. В 1441 г. Ширины возвели на престол саму династию Гераев, и с тех пор имели все основания считать себя творцами независимой госу­дарственности Крыма. Мангыты же, в свою очередь, некогда являлись первостепенным родом в Великой Орде, и их прославленный предок Эдиге много лет воцарял и свергал ордынских правителей по своему выбору. Вступив на рубеже XV и XVI ст. в борьбу с домом Намаганов, Менгли Герай всеми силами старался привлечь Мангытов на свою сто­рону. Это ему в значительной мере удалось, и добровольный переход ряда влиятельных беев и мирз из рода Мангыт на службу крымскому хану во многом обусловил скорое падение Орды. Сознавая за собой эту заслугу, Мангыты рассчитывали унаследовать в Крыму принадлежав­шее им ранее в Орде первенство — однако место предводителей крым­ской знати уже давно было занято Ширинами, что впоследствии и по­служило причиной к трениям.

Разные ханы по-разному выстраивали свою политику в отношении соперничающих аристократов: одни благоволили к Ширинам, другие считали своей опорой Мансуров, а третьи пытались удержать равно­весие сил между ними и не отдавали предпочтения ни тем, ни другим. (Следует учитывать, что многим ханам было трудно оставаться здесь беспристрастными наблюдателями, ибо они происходили по материн­ской линии из тех же самых кланов, и потому были непосредственно вовлечены в перипетии отношений знатных родов). На протяжении большей части XVI ст. эта межклановая конкуренция не приобретала острых форм — до тех пор, пока в 1584 г. не разразился конфликт Мех-меда II Герая с султаном: хан был свержен и убит, а поддерживавшие его Мансуры изгнаны из Крыма. Спустя несколько лет, при Гази II Ге-рае, беженцы возвратились, а отношения кланов вернулись в мирное русло, но события 1580-х гг. запомнились обеим сторонам надолго.

Таковы, вкратце, были основные тенденции в политической жизни Крымского Юрта к началу XVII в. Период становления государства за­вершился, борьба за ордынское наследство закончилась, на внешних границах установилось относительное затишье: ордынский недруг исчез, а северные соседи Крыма, Польша и Московия, были поглощены длительным конфликтом за пограничные территории. В этой обста­новке первоочередную важность для крымских ханов обрели вопросы, касавшиеся их собственных взаимоотношений с османским престолом и с крымской знатью.

Два этих главных вопроса, вставшие тогда перед правителями Кры­ма, и определяют тему второго тома моей работы: "Крымские ханы пер­вой половины XVII столетия в борьбе за самостоятельность и единовла­стие". Книга охватывает краткий, но весьма бурный отрезок крымской истории с 1608 по 1641 гг., ознаменованный, во-первых, попыткой крымских ханов добиться самостоятельности в отношении османско­го престола, а во-вторых, межклановой усобицей знати и стремлением ханов укрепить свое единовластие над ней.

Эти события стали непростым испытанием как для самих Гераев, так и для всей подвластной им страны. Если предшествующая эпоха была схожа с летописью побед, когда Крымский Юрт завоевал себе сво­боду и ширил свое влияние далеко за пределы собственных границ, то в наступившем периоде чаще придется сталкиваться с эпизодами бедствий и смут. В этом, впрочем, Крым не был одинок: первые десяти­летия XVII в. тяжело дались не только державе Гераев, но и многим ее соседям, ибо пришедшийся на ту пору перелом между Средневеко­вьем и Новым Временем сопровождался болезненными потрясениями по всей Европе, где с 1618 по 1648 гг. бушевала грандиозная Тридцати­летняя война.

Одной из характерных примет времени явилось то, что государства восточноевропейского региона становились, в буквальном смысле, бли­же друг к другу. Следует сознавать, что любая карта, отображающая го­сударственные рубежи тех столетий, является лишь весьма условною схемой. В реальности же четко обозначенные границы между государ­ствами были редкостью (в особенности, в степной и лесостепной зоне Восточной Европы). Чаще здесь между владениями соседних держав лежали обширные, почти незаселенные пространства, простирающие­ся порой на огромные расстояния. XVII век стал эпохой активного за­селения этих пустошей, и сообщества хлынувших сюда переселенцев приобрели немалый вес как во внутренней жизни своих государств, так и в международных отношениях.

Процесс освоения «Дикого Поля» проходил практически одно­временно и с севера, и с юга. На исходе XVI в. Московское царство выстроило вдоль лесостепной полосы на своих южных пограничьях длинную череду укреплений, разместило там разного рода военных по­селян и тем самым заметно расширило свои пределы. На украинских рубежах Речпосполитой, на труднодоступных и некогда малолюдных просторах Нижнего Приднепровья, неудержимо разрасталась много­тысячная «казацкая республика». Весьма схожее с ней казацкое сообще­ство сформировалось и в устье Дона. Крымский Юрт тоже не оставал­ся в стороне от освоения обширных степных пространств Северного Причерноморья и Приазовья. С его стороны в роли новопоселенцев на этих территориях выступали главным образом волжские и кубанские ногайцы, в первой половине XVII столетия массово прибывавшие со своих прежних кочевий в материковые владения ханства и насчиты­вавшие в своих улусах не менее сотни тысяч человек. На западном же краю ханских владений, у Днестра, сформировалась многочисленная и могущественная Буджакская Орда.

Времена, когда Крымский Юрт, Речпосполита и Московское царство были разделены глухими пустынными кордонами, отступали в про­шлое: государства росли, ширились, и стали вплотную соприкасаться окраинами — причем на этих окраинах концентрировались наиболее воинственные и вольнолюбивые элементы населения каждой из трех держав. Это неминуемо внесло свои коррективы в ход межгосудар­ственных отношений, причем плюсы и минусы, что несли с собой рост и усиление пограничных сообществ, были весьма схожи для всех трех соседних государств.

С одной стороны, каждый правитель (будь то крымский хан, поль­ский король или русский царь) рассматривал своих воинственных под­данных, обосновавшихся у границ, как передовой ударный отряд и надежный щит от враждебных поползновений соседей. С другой сторо­ны, от обитателей приграничья, вследствие их удаленности от столиц и обособленной самоорганизации, порой было чрезвычайно трудно до­биться повиновения. Нередко случалось так, что буджакцы, запорож­цы и донцы действовали вопреки намерениям своих государей, путая их стратегические планы. В ответ правители стремились взять деятель­ность этих беспокойных бойцов под свой жесткий контроль. Вооружен­ные вылазки приграничных отрядов являлись действенным методом внешней политики — и именно поэтому их следовало предпринимать лишь с ведома и по повелению монарха, а не по собственной инициа­тиве вольных добытчиков. Так, Польша, воевавшая в те годы попере­менно то со Швецией, то с Московией, всячески старалась избежать конфликта со Стамбулом — и потому строго запрещала украинским казакам нападать на Крым и Турцию без приказа короля. Точно такие же запреты направляла донскому казачеству и Москва, охваченная внутренней смутой и тоже опасавшаяся ссоры с южными соседями. Со своей стороны, Османская империя, воюя с Ираном, старалась сохра­нить мир с Польшей и предостерегала буджакцев от самовольных на­бегов в украинские пределы. Ответственность за соблюдение мирных договоров с восточноевропейскими державами султаны возлагали на крымских ханов, а те, в свой черед, требовали от степных улусов, что­бы ни одна их вылазка на чужие пограничья не предпринималась без ведома ханского двора.

Однако эти призывы часто оставались безрезультатны. И причиной тому было не столько своенравие окраинных жителей, сколько то, что каждый правитель, публично запрещая своим подданным нападать на соседние страны, на деле сознавал, что воинственность приграничных поселенцев держит соседей в страхе, сковывает их силы, и потому, в ко­нечном итоге, укрепляет мощь государства. И хотя пограничные набе­ги часто влекли за собой ответные удары раздраженных соседей, все же монархи сознательно шли на риск и нередко тайно поощряли такие «са­мовольные» вылазки за границу. В случае осложнений с соседями пра­вители были готовы легко отречься от всякой своей ответственности за эти акции — зато в случае решительного успеха государство могло рас­считывать на немалые выгоды в международной политической игре.

Такая игра действительно была рискованной — причем не только во внешнеполитическом, но и во внутриполитическом отношении. Любое приграничное сообщество легко приобретало вкус к самостоятельному ведению внешней политики и становилось настоящим «государством в государстве», что нередко выливалось в открытые мятежи против правителя. Такой разворот событий пришлось испытать и Крымскому Юрту с буджакцами, и Речпосполитой с казаками. Когда это происхо­дило, обе державы не жалели ни сил, ни крови, чтобы привести поддан­ных к полному повиновению, и сходство событий, разворачивавшихся тогда по обе стороны польско-крымской границы, выглядело просто поразительным. Отправка королевских отрядов для вытеснения каза­ков с Запорожья — и переселение буджакцев под надзор хана, казни вожаков казацких восстаний — и истребление мятежных степных мирз: в основе всех этих событий лежали весьма схожие мотивы.

В скором времени приграничные сообщества приобрели в между­народных отношениях региона такой вес, что правительствам все чаще доводилось, уже ничуть не лукавя, отказываться от какой-либо ответ­ственности за их самовольные действия, а соседние державы начали за­ключать с ними договоры, словно с отдельными государствами. Наибо­лее показательным примером тут служат, несомненно, первые военные альянсы правителей Крымского Юрта с украинскими казаками, что стало еще одним новым явлением в отношениях государств Восточной Европы.

Выше уже говорилось о причинах трений, существовавших между крымским и османским дворами. Главным камнем преткновения в отношениях между ними был вопрос о границах полномочий осман­ских падишахов в выборе ханских кандидатур. На протяжении всей предшествующей истории Крымского Юрта его правители упорно стремились ввести прямое наследование трона от отца к сыну (вместо ордынской сложной системы преемства от брата к брату) — однако по­стоянно сталкивались здесь с сопротивлением как собственной знати, апеллировавшей к чингизидским обычаям, так и османских султанов, предпочитавших назначать и смещать ханов по собственному усмо­трению. В результате этого в среде крымских правителей уже довольно давно проявилось стремление ослабить зависимость Крымского Юрта от Османской империи. Это нельзя, впрочем, понимать как намерение полностью порвать политические отношения с Турцией. Речь шла, максимум, о возвращении того порядка вещей, что бытовал век назад, когда Гераи признавали формальное верховенство Османов, а те не вме­шивались в вопросы крымского престолонаследия. События прошлых лет, когда Стамбулу доводилось свергать ханов с применением военной силы, породили среди представителей ханской династии возмущение подобным попранием их древних прав. Потому неудивительно, что наиболее решительное выступление против османского верховенства было поднято Мехмедом III и Шахином Гераями — представителями семейства, которое являлось прямыми наследниками прежних ханов, но по воле Стамбула было насильственно отстранено от власти в поль­зу другой ветви рода Гераев.

Учитывая печальный опыт своих предшественников (деда, Мехмеда II Герая, и отца, Саадета II Герая, потерпевших крах в военном противо­стоянии с османами), восставшие обратили внимание на резкое несо­ответствие между структурой и вооружением крымской и османской армий: ведь если Крым располагал в основном лишь конницей, то Турция была сильна своей янычарской пехотой и артиллерией. Дабы исправить этот дисбаланс, крымские правители призвали к себе на службу украинских казаков, способных на равных противостоять яны­чарам в качестве ружейных и пушечных стрелков. Такой ход оказался чрезвычайно эффективен: обретя недостающий пехотный компонент, крымское войско впервые в истории сумело разгромить османскую армию, а Мехмед III Герай сохранил за собой ханский титул. Через не­сколько лет казакам довелось еще раз успешно послужить Мехмеду III Гераю — и если в конце концов союзников постигла неудача, то причи­ной тому стал не военный перевес неприятеля, а отказ крымских беев поддерживать хана.

Удачный опыт военного союза с украинскими соседями хорошо запомнился в Крыму. В скором времени их нанял на службу и Инает Герай, поднявший очередное восстание против верховенства стамбуль­ского двора. О том, чтобы воспользоваться казацкой помощью, в труд­ную минуту подумывали и буджакские мирзы, и даже всегда лояльный султану Джанибек Герай, едва перед ним встала угроза насильственной отставки.

При всей несомненной пользе боевого взаимодействия с казаками, осмелившиеся восстать против султана крымские правители желали большего, а именно — прямого военного альянса с королем Речпоспо-литой. Предложения о таком союзе в первой половине XVII в. звучали со стороны Крыма дважды. Однако Польша сознавала, что подобное союзничество непременно вызовет жесточайшую схватку с Турцией, и потому предпочитала держаться в стороне от крымско-турецкого спора. Оба раза помощь короля ограничилась лишь тайным позволе­нием украинским казакам «самовольно» выступить на помощь ханам; причем османскому правительству было официально заявлено, что Варшава никоим образом не причастна к событиям в Крыму. Несмо­тря на столь осторожную позицию польского двора, восставшие ханы все же не оставляли надежд на союз с Речпосполитой (тем более, что в Польше имелись и влиятельные сторонники такого альянса). Надежда рано или поздно заключить полноценное соглашение с Варшавой от­части поясняет, почему Бахчисарай без особого энтузиазма встречал ответные просьбы бунтующих казаков о военной помощи против ко­роля: мятежные ханы желали видеть Речпосполиту единой и готовой прийти Крыму на помощь объединенными силами как украинских казаков, так и польских солдат. Следует, впрочем, заметить, что прось­бы днепровских соседей не оставались вовсе без ответа: те все же по­лучили ханскую подмогу (пусть и не в том масштабе, в каком желали), и впоследствии этот опыт еще придет на память стратегам грядущих казацких восстаний.

История первого крымско-казацкого военного союза отмечена и героизмом, и досадными неудачами. Взаимоотношения союзников были настолько многогранны и разносторонни, что не укладываются в привычные упрощенные построения — будь то измышления об «из­вечной ненависти», либо мифы о «сердечной любви». Правдой является то, что соседи хорошо знали друг друга, и потому воспринимали парт­нера трезво и ясно. Каждая сторона не отрицала того, что преследует собственный интерес, и соглашалась с тем, что партнер вправе пресле­довать свой, — и когда эти интересы совпадали, крымцы и украинцы стояли в единых рядах против общих недругов. (Забегая далеко вперед, добавлю, что в будущем их интересы в силу объективных причин ста­нут совпадать все чаще — покуда на Причерноморье не надвинется по­глощающая масса очередной новосозданной империи, в противобор­стве с которой будут надолго подавлены силы и тех, и других).

Борьба крымских ханов за большую самостоятельность перед ли­цом Стамбула не увенчалась успехом. Слишком неравны были силы, слишком эпизодически велась эта борьба, да и, кроме того, вольно­любивые устремления вождей антиосманских восстаний разделялись в Крыму далеко не всеми. Даже в среде самих Гераев бытовали весьма разные мнения по поводу взаимоотношений с османским двором; и если одни претенденты на трон отрицали всякое право Стамбула вме­шиваться в дела Крыма, то их соперники, напротив, призывали себе на помощь и султанов, и турецкий придворный штат, обещая взамен пол­ную лояльность падишаху. Что же касалось населения страны в целом, то подавляющее большинство ханских подданных подчинялось не не­посредственно хану, а прежде всего своим бессменно и пожизненно вла­ствующим родовым старейшинам. Поэтому смена хозяев Бахчисарай­ского дворца, по сути, мало затрагивала повседневную жизнь родовых общин. Единственным, что действительно имело жизненную важность для всех и каждого — и городского ремесленника, и сельского общин­ника, и степного кочевника, — было вовсе не сохранение престола за той или иной ветвью ханского семейства и даже не взаимоотношения Бахчисарая со Стамбулом, а стабильность, безопасность и покой. Каж­дое общественное потрясение, каждый новый виток борьбы вокруг трона грозил нарушить привычный уклад жизни, повлечь за собой разнообразные бедствия, — и уже по этой причине воспринимался как явление нежелательное и опасное. Как известно, лучший правитель — это тот, кто не докучает своим подданным тревожными переменами. Из этого и исходили проницательные беи, определяя свои симпатии к тому или иному кандидату на ханский престол, — а тем самым форми­руя и симпатии подвластного им народа.

Несомненно, мятежные правители Крыма имели бы гораздо боль­ший успех в своих начинаниях, если бы их замыслы пользовались ши­рокой поддержкой крымской знати. Однако добиться такой поддерж­ки им никогда не удавалось: ведь стремление ханов к обособлению от Стамбула непременно сопровождалось и стремлением ограничить властные полномочия аристократии. Как это ни парадоксально, но для ревнителей независимости Крыма идеалом государственного устрой­ства выступала вовсе не старая местная политическая система (в сути своей являвшаяся ордынской), а та же самая Османская империя с ее абсолютной властью султана и отсутствием класса родовой знати. Это, конечно, не отвечало интересам крымских беев и мирз, и поэтому в истории страны не раз повторялись ситуации, когда знать отворачива­лась от собственного хана в его противостоянии с падишахом.

У беев были веские основания тревожиться за сохранение своих ши­роких полномочий — ибо они не могли не замечать, что в сравнении с предыдущими десятилетиями эти полномочия сократились. Достаточ­но отметить уже то, что крымские беи давно утратили свою главную, основополагающую привилегию: самостоятельно избирать себе хана. К началу XVII столетия эта прерогатива целиком перешла к османско­му двору, и выборы хана собранием родовых старейшин превратились в чисто церемониальную процедуру. Уже не раз бывали случаи, когда выбор беев, совершенный по всем правилам и традициям, отвергался Стамбулом — и аристократам приходилось собираться повторно, дабы придать видимость законности произвольному решению падишаха.

Неверно, впрочем, будет и преуменьшать мощь крымских беев, ко­торая останется за ними на протяжении всей истории Крымского хан­ства. Основу этой мощи составляли их войска, т. е. вся сила крымской армии, повинующейся в первую очередь не хану, а своим родовым ста­рейшинам. Однако не все вопросы государственной жизни решаются военной силой — и уж здесь влияние бейской верхушки без всякого со­мнения ослабевало. В придворных кругах стремительно набирала вес прослойка служилой знати во главе с ханским везирем. И если в воен­ных делах родовая аристократия по-прежнему сохраняла лидирующие позиции, то во многих других направлениях (международные контак-ты ханства, внутренняя политика правительства и т. д.) на первый план все чаще выходила знать служилая. Некоторые из ханских везирей по­рой достигали такого влияния в государстве, что по своему политиче­скому весу вполне могли сравниться с первейшими из родовых вождей. Этот процесс медленной «смены элит» в скором будущем станет замет­ным явлением во внутриполитической жизни Крыма, и родовой знати еще предстоит поспорить со служилой за первенство в принятии госу­дарственных решений. Впрочем, в первой половине XVII в. об этом го­ворить еще рано, и основные линии соперничества пока что пролегали в среде родовой аристократии.

На рубеже XVI и XVII столетий баланс сил между двумя крупней­шими родами Крыма, Ширинами и Мансурами, оставался более или менее стабилен, пока в начале XVII в. крымские Мансуры не обрели неожиданного подкрепления в лице своих родичей из Буджака. Насе­ление этого удаленного от Крыма края, расположенного в примерно-морских степях между Днестром и Дунаем, составляли потомки дав­них ордынских поселенцев, а также мангытских улусов, переселенных туда Менгли Гераем после его победы над волжской Ордой. К началу XVII ст. это сообщество было объединено под властью местной ветви рода Мансур во главе с мирзой Кан-Темиром, которого без преувели­чения можно причислить к выдающимся фигурам своей эпохи. Ему удалось сплотить разрозненные улусы в подобие государственного организма: Буджакскую Орду, с которой отныне приходилось считать­ся и Крыму, и Польше, и самой Османской империи.

Будучи типичным представителем родовой знати, предводитель Буджакской Орды сознавал усиливающуюся в Крыму тенденцию к ограничению полномочий аристократии и усилению ханской власти. Потому, дабы защитить свой статус полунезависимого родового во­ждя, Кан-Темир ловко маневрировал между Бахчисараем и Стамбулом, играя на их противоречиях и не останавливаясь даже перед прямым военным сопротивлением бахчисарайскому двору. С целью укрепить свой авторитет в глазах султана, Кан-Темир боролся с антиосманскими восстаниями крымских правителей — и когда эта борьба перенеслась на территорию полуострова, она приняла форму настоящей граждан­ской войны: конфликт хана и султана (на стороне которого неизмен­но выступал Кан-Темир) перерос в межклановую усобицу Мансуров и Ширинов, когда войска с обеих сторон поочередно разоряли селения и улусы соперничающего рода. В ходе этого конфликта буджакский предводитель, пользуясь полной поддержкой своих крымских сопле­менников, обрел огромное влияние в ханстве и сумел оттеснить на вто­рые роли своих давних соперников, Ширинов. Вскоре у него появился дополнительный шанс увеличить свое могущество: это было связано с переселением в ханские владения многих десятков тысяч волжских и кубанских ногайцев, спасавшихся со своих прежних кочевий от на­шествия калмыков и утеснений русского правительства. Кан-Темир рассчитывал взять новоприбывших под свой контроль и тем самым неизмеримо усилить свою мощь, однако ханам удалось предотвратить это, оставив переселенцев под собственным контролем. В конце кон­цов, стремительная карьера Кан-Темира оборвалась: обеспокоившись его растущим влиянием, османский двор предпочел избавиться от чрезмерно вознесшегося мирзы, а вслед за этим в Крыму подверглись репрессиям и почти все мирзы-сторонники Кан-Темира.

В этих трагических событиях крымские Мансуры лишились фак­тически всей своей верхушки. Еще раньше, на пике междоусобицы, то же случилось и с Ширинами, чьи первые лица были истреблены либо изгнаны из Крыма Кан-Темиром. Таким образом, аристократия Крым­ского Юрта понесла в усобных столкновениях 1620-30-х гг. немалый урон. Взаимное ослабление родовой знати станет одной из причин, по­чему в ближайшие десятилетия значительно укрепятся позиции знати служилой, что в конечном итоге поспособствует укреплению ханского единовластия в стране.

Подводя итог, можно видеть, что два главных вопроса, вставших перед крымскими правителями первой половины XVII в. — о едино­властии хана и о самостоятельности Крыма — были разрешены не­одинаково. С одной стороны, крымские ханы добились усиления свое­го контроля над крымской аристократией — но в то же время и сами попали в более тесную зависимость от Стамбула. Надо сказать, что эти вопросы были разрешены весьма своевременно, ибо в последую­щий период крымской истории международная обстановка снова (как в XVXVI вв.) потребует от Гераев обратить свое внимание главным образом на внешние рубежи государства.

Все вышеизложенное является кратким очерком, который дает лишь общее представление об основных тенденциях в политике Крымского ханства начала XVII в. Разумеется, жизнь Крыма отнюдь не ограничивалась описанной здесь политической борьбой, будь то борьба внешняя или внутренняя. Общеизвестным свойством хроник и летописей всех времен и народов является склонность фиксировать в первую очередь чрезвычайные (и большей частью конфликтные) ситуации, тогда как рутинные детали обыденной жизни зачастую не вызывают интереса летописцев — при том, что именно эти детали ча­сто представляют огромную ценность для воссоздания облика эпохи. Крымский Юрт был многолюдным и сложно устроенным обществом. В нем шла интенсивная культурная и духовная жизнь (образ которой, благодаря усилиям современных крымскотатарских исследователей, сегодня постепенно восстает из полного забвения в таком богатстве, ко­торое превосходят все ожидания). Происходили важные перемены и в экономическом укладе страны (тема, до сих пор так и не получившая должного научного освещения, хотя на ее исключительную важность для постижения истории Крыма американская историческая школа справедливо указывала еще около сорока лет назад). Словом, общая картина внутренней жизни Крыма, как и любой другой страны, была гораздо красочнее, чем это может представляться из сегодняшнего дня. Для того, чтобы создать всеобъемлющую «энциклопедию» цивилиза­ции Крымского ханства, необходимы годы скоординированного труда целой академической школы, возникновение которой — очевидно, де­ло не слишком скорого будущего. Задача же, которую я сегодня ставлю перед собой, — это популярно изложить единственный, но наиболее важный аспект истории Крыма тех времен: формирование и политиче­ское развитие крымскотатарского государства.

Теперь настает час перейти к непосредственному освещению собы­тий — уже не столько в обобщающих категориях процессов и тенден­ций, сколько через призму взглядов и поступков исторических деятелей. Опыт первого тома, получившего теплые отклики любителей истории и благосклонные отзывы профессионалов, убеждает, что взгляд на исто­рический материал «через человека» (то есть, через попытки постичь мировоззрение и мотивы участников событий) способен коснуться не только умов, но и сердец. События давнего прошлого обретают «цвет и объем», а судьбы людей и народов вызывают сопереживание, помо­гая сформировать живое личностное отношение к стране и эпохе. В об­ширной читательской почте, поступившей со времени издания первого тома, нередко говорится о том, что знакомство с книгой стало для читателя (особенно малознакомого с Крымом) странствием по совершенно новому миру, которое расширило устоявшиеся представления и поко­лебало привычные предрассудки. Это лучшее, что любой автор может услышать о своем произведении — в особенности, если он и сам порой чувствует себя словно участник малого отряда первопроходцев, заново открывающих почти позабытый внешним миром материк.

Я выражаю свою добрую признательность всем, чья забота, под­держка и любезное содействие (а равно и само нетерпеливое ожидание продолжения) помогали мне в создании этого труда.

Как и в прошлый раз, мы с издательством "Оранта" стремились сде­лать эту книгу достойным произведением книгоиздания. Желая макси­мально сблизить форму с содержанием, я хотел, чтобы издание внешне напоминало книги, выпускавшиеся некогда в самом Крымском ханстве. Эти старинные образцы, сохранившиеся в коллекции Бахчисарайско­го историко-культурного заповедника, подсказали нам многие детали оформления: пропорции страниц и полей, сорт бумаги, «кожаную» об­ложку с золоченой рамкой и крупным орнаментальным элементом в центре. Как и прежде, замечательный киевский художник Юрий Никитин выступает на страницах издания со своим уникальным творче­ским проектом: по мотивам найденных мной в источниках словесных описаний и косвенных данных он продолжил галерею художественных образов крымских правителей.

На этом мне остается завершить свое вводное слово и пригласить читателя в путешествие по просторам двух материков, на стыке кото­рых некогда стояла держава Гераев.

Олекса Гайворонский

Бахчисарай, март 2009

Сайт управляется системой uCoz