ГЛАВА II

СОЗДАНИЕ ПОРТУГАЛЬСКОЙ КОЛОНИАЛЬНОЙ ИМПЕРИИ (XV—XVII вв.)

ПРИЧИНЫ И НАЧАЛО ПОРТУГАЛЬСКОЙ КОЛОНИАЛЬНОЙ ЭКСПАНСИИ В АФРИКЕ (КОНЕЦ XV — НАЧАЛО XVI в.)

Первыми европейцами, появившимися в Тропической Африке в роли завоевателей, были португальцы. Уже в начале XV в. они начали колониальные захваты в Западной Африке, в начало XVI в. создали своп опорные пункты на восточном побережье континента, а затем распространили свое господство на многие страны Ближнего, Среднего и Дальнего Востока и Бразилию.

Естественно поставить вопрос: почему именно Португалия и Испания, отсталые в социально-экономическом отношении фео­дальные страны, а не более развитые страны Европы (Гол­ландия, Англия и др.), значительно раньше вступившие на путь капиталистического развития, осуществили огромную по мас­штабам и исключительно важную по последствиям раннюю за­морскую экспансию, которая вызвала гигантские исторические перемены, затронувшие судьбы почти всех народов мира?

Ответ на этот вопрос следует искать в специфических усло­виях развития пиренейских стран — Португалии и Испании.

Причины ранней заморской экспансии Португалии связаны с особенностями ее исторического развития.

Португалия завершила Реконкисту (т. е. изгнала со своей территории  арабов,  завоевавших в VIII  в. Пиренейский полу­остров) в середине XIII в.— почти на два с половиной столетия раньше, чем соседняя Испания. В борьбе с арабами (маврами) окрепла королевская власть, опиравшаяся на купечество при­морских портов Лиссабона и Порту и на мелкопоместных дво­рян (фидалгу). Поддерживаемая этими союзниками, королев­ская власть сумела сломить власть крупных феодалов и под­чинить себе католическое духовенство.

В результате значительно раньше, чем в других пиренейских государствах, в Португалии завершилась консолидация полити­ческой власти и сложилась абсолютистская форма монархического правления. Мелкопоместные дворяне и городская буржуа­зия нуждались в могущественном покровителе; они не могли существовать без сильной руки, карающей все децентралистские тенденции крупных феодалов.

Португалия находилась в стороне от сложных международ­ных конфликтов, в которые были вовлечены почти все другие европейские страны. Географически она была расположена бо­лее благоприятно, чем большинство европейских стран, для пря­мого контакта с западным и северным побережьями Африки. Португальские рыбаки имели долгий опыт плавания в Атланти­ческом океане.

Расположенная узкой длинной полосой вдоль побережья Ат­лантического океана, Португалия развивалась быстрее других пиренейских государств и уже к XV в. превратилась в торго­вую страну с большим морским флотом.

Поскольку Португалия обладала весьма ограниченными есте­ственными ресурсами, фидалгу и купечество обратили свои жадные взоры на еще неведомые заморские территории. Воинст­венные фидалгу, целые поколения которых выросли в беспре­рывных войнах с арабами и для которых война стала главной профессией, теперь остались не у дел и требовали от королев­ской власти организации заморских экспедиций, с которыми они связывали мечты о богатстве и славе. Купцы привозили в Пор­тугалию с таинственного Востока роскошные ткани, драгоцен­ности, диковинные изделия из слоновой кости и, наконец, спе­ции, ценившиеся в Европе невероятно дорого. Все это разжигало аппетиты обедневших португальских фидалгу и мечтавших о но­вых прибыльных рынках купцов. Еще больше распаляли их во­ображение циркулировавшие в XV в. слухи и рассказы арабских купцов и путешественников о том, что в Африке, за пустыней Сахарой, много золота.

Под давлением фидалгу и купечества король Жуан I по­строил сильный военный флот и в 1415 г. захватил североафри­канский порт Сеуту (на территории нынешнего Марокко), поло­жив тем самым начало многовековой одиссеи португальской колониальной экспансии.

Вдохновителем и организатором заморской экспансии Порту­галии стал принц Энрике (1394—1460), известный в литературе под именем Генрих Мореплаватель, хотя он ни разу не участ­вовал в далеких морских экспедициях[1].

В 1420 г. принц Энрике стал великим магистром Ордена Хри­ста — полувоенной, полумонашеской организации. На средства ордена принц основал обсерваторию и мореходную школу в Сагрише и начал посылать экспедицию за экспедицией, чтобы больше узнать о том, «что же спрятано от человеческих глаз в Южном море».

По сообщению хрониста Зурары, Энрике ставил при этом пе­ред моряками пять главных целей: исследовать неизвестные страны, лежащие за мысом Бохадор; установить торговые связи с христианскими народами, если они будут обнаружены; опреде­лить степень и масштабы магометанского влияния; найти хри­стианских союзников для борьбы против магометан; обращать туземцев в христианскую веру [41].

Зурара, разумеется, скромно умалчивает о том, что главная цель Энрике заключалась не столько в том, чтобы завладеть душами новообращенных туземцев, сколько в том, чтобы зав­ладеть золотом, слоновой костью и пряностями, которые были главным предметом вожделений «благочестивого» ин­фанта.

Впрочем, в 40-х годах XV в., ознакомившись с «Книгой» Марко Поло, принц Энрике потребовал от своих капитанов пре­доставлять ему информацию о «христианских королях» на Во­стоке, особенно о христианской стране «царя-священника Иоан­на», а также собирать сведения о морском пути в Индию [43, дек. I, ч. 1].

Вслед за фазой открытия западного побережья Африки, длившейся с 1435 по 1462 г., началась фаза активной коло­ниальной экспансии Португалии в этом районе.

Принц Энрике, понимая огромные экономические выгоды, ко­торые сулило обладание вновь открытыми землями, позаботил­ся о том, чтобы сделать их собственностью португальской коро­ны и гарантировать от посягательств других европейских держав.

Как сообщает Ж. де Барруш, принц обратился к Ватикану с просьбой «отдать в вечное владение короне этого королевства (Португалии) всю землю, как уже открытую, так и ту, которая будет открыта на этом нашем море-океане за мысом Бохадор» [43, дек. I, кн. 1, гл. 7, с. 32].

В 1454 г. римский папа Николай V пожаловал Португалии папскую буллу, по которой Португалия получала права на все земли и острова, «как уже приобретенные, так и те, которые будут приобретены к югу от мыса Бохадор с полным отпуще­нием грехов всем, кто может потерять жизнь во время этих за­воеваний» [323б, с. 21].

Буржуазная историография безмерно идеализирует Генриха Мореплава­теля, изображая его как бескорыстного идеалиста, движимого исключительно любовью к богу, науке и знаниям. Так, западногерманский историк Р. Хенннг утверждает, что «не низкая жажда наживы, но подлинно культурные и науч­ные интересы определяли деятельность принца» и что «нет никаких основа­ний обвинять принца в погоне за добычей и грабеже»  [189, с. 21; см, также 233, с. 118].

Источники опровергают созданную буржуазной историографией легенду об основоположнике португальской колониальной империи. Состоявший мно­го лет па службе у принца и хорошо его знавший португальский мореплава­тель Дногу Гомиш писал: «...Караваны до 100 верблюдов переходили до ме­ста, названного Томбукту, и в другую страну — Кантор — за золотом, которое там имеется в большом количестве... Об этом слышал принц Энрике, и это побудило его на исследование тех земель по морю, чтобы, установив с ними торговлю, кормить своих дворян» [80, т. I, с. 71].

Другой португальский мореплаватель XV в., Дуарти Пашеку Перейра, в своем знаменитом труде «Изумрудная книга о местоположении земли», хотя и пишет о божественном откровении, снизошедшем на принца Энрике, все же считает, что движущими мотивами предпринятой им экспансии были прежде всего материальные интересы [там же, с. 24].

Есть основания думать, что больше всего принц Энрике заботился о своем личном обогащении. В письме королю Аффопсу V он просил его подтвердить решение о том, что двадцатая часть всех товаров, привезенных из Гвинеи, принадлежит Ордену Христа, доходами которого он мог пользоваться бес­контрольно [там же, с. 147—150]. В 1433 г. принц просил короля освободить его от уплаты короне традиционной «пятины» — одной пятой части награблен­ной добычи, привезенной из Африки,— и король удовлетворил просьбу [там же, стр. 140].

В 1443 г. принц Энрике добился для себя монопольного права на отправ­ку экспедиций в Африку. С этого времени каждый, кто хотел послать кораб­ли и Африку, должен был получить разрешение принца Энрнке, а по завершении экспедиции — отдать ему одну пятую часть добычи [82, т. II, с. 142].

Экспедиции Генриха Мореплавателя положили начало пор­тугальской заморской экспансии и работорговле. При нем были открыты около 3500 км побережья от Западной Сахары до Сьерра-Леоне.

Племянник Генриха Мореплавателя король Жуан II (1481 — 1495), энергично продолжавший политику своего дяди, получил в 1493 г. от папы Александра VI подтверждение буллы 1454 г. с добавлением пункта, дающего португальскому Ордену Христа духовную юрисдикцию над вновь открытыми землями «от мыса Бохадор и вплоть до Индии».

В июне 1497 г. Александр VI направил португальскому ко­ролю Мануэлу новую буллу: «Его святейшество разрешает, что­бы он и короли — его наследники владели землями, отвоеванны­ми у неверных без ущерба для тех христианских правителей, которые имеют па них право» [33, с. 90]. В 1499 г. Александр VI издал специальное постановление, которое дало португальскому королю «право патронажа над всеми церквами, построенными па землях, отвоеванных им у народов Африки» [там же]. Эти буллы отдали в руки Португалии всю Африку к югу от Сахары вместе с прилежащими островами.

Не рискуя пойти против воли «наместника Христова», европейские державы вынуждены были признать монопольное право Португалии на обладание Африкой и в течение более чем сто­летия не осмеливались высаживаться на африканских берегах.

«Невмешательство» европейских держав в значительной сте­пени обеспечивалось также исключительно активными диплома­тическими усилиями, которые предпринимала в этом направле­нии сама Португалия. Так, во время подготовки английской экс­педиции к западным берегам Африки король Жуан II направил в Англию дипломатическую миссию во главе с Руи де Соуза, чтобы объяснить своему кузену Эдуарду IV, что отправка им экспедиции в Гвинею будет противоречить воле папы. Миссия должна была уведомить англичан о праве и решении Жуана II овладеть Западной Африкой, чтобы, «после того как король Англии с этим согласится, он запретил кому-либо во всех своих королевствах злоумышлять или отправляться в Гвинею» [260, с. 36].

Таким образом, в XV—XVI вв. Португалия с помощью свя­тейшего престола провозгласила и проводила в жизнь нечто вроде раннего варианта доктрины Монро в отношении Африки к югу от Сахары, претендуя на монопольное влияние в этом огромном регионе.

После открытия Бартоломеу Диашем в 1486 г. мыса Доброй Надежды португальский король Жуан II взялся за осуществле­ние гигантской для того времени задачи — найти и поставить под свой контроль морской путь в Индию, перехватив у Генуи и Венеции исключительно выгодную торговлю с Востоком. Откры­тие морского пути в Индию должно было также покончить и с монополией арабских купцов, которые доставляли из Индонезии, Цейлона и Индии перец, корицу, имбирь, гвоздику в страны Ближнего Востока, откуда генуэзцы и венецианцы перевозили их в Европу. Обилие посредников — арабов, генуэзцев, венециан­цев — намного удорожало стоимость восточных товаров, а во­сточные рынки были совершенно недоступны для купцов боль­шинства европейских стран.

Для осуществления своего плана Жуан II провел огромную подготовительную работу военного и дипломатического харак­тера. В 1487 г. он отправил двух шпионов, Ковильяна и Пайву, в Египет, а оттуда в Индию, чтобы собрать как можно больше информации для предстоящей морской экспедиции. Пайва погиб в пути, а Ковильян после долголетних странствий поселился в 1493 г. в Эфиопии.

Когда в 1520 г. в Эфиопию прибыло португальское посольство во главе с Родригу Лимой, Ковильяну было уже больше 70 лет. Священник посольства Франсишку Алвариш записал подробный рассказ Ковильяна о его странствиях и включил в свой отчет о «Земле священника Иоанна» [34]. Во время пре­бывания в Эфиопии Ковильян вел дневник, в который записывал все, что ему удалось узнать о географии и этнографии страны, а также сведения о торговле в Красном море, на восточноафриканском побережье и в Индийском океане. В этом дневнике он также описал золотые рудники Софалы и тор­говлю золотом в Восточной Африке.

Еще в первые годы жизни в Эфиопии Ковильян, рьяно выполняя возло­женные на него шпионские функции, отправил важное донесение королю Пор­тугалии, в котором убеждал его предпринять попытку обогнуть Африку с Запада. Он сообщал, что во время своих странствий он получил сведения, что это вполне возможно и что такое путешествие связано с небольшим риском. К своему донесению он приложил карту, полученную им от одного уче­ного мавра в Индии, на которой довольно точно были обозначены мыс Доброй Надежды и города вдоль восточного побережья Африки. Нет сомнения в том, что его информация не только вдохновила, но и во многом содействова­ла успеху знаменитого путешествия Васко да Гамы в 1498—1499 гг.

Жуан II не без основания опасался соперничества со сторо­ны Испании, которая тоже выступала претендентом на господ­ство в Атлантике и Индийском океане. Для того чтобы обезо­пасить себя от противодействия своей сильной иберийской со­седки, Португалия подписала с ней в 1494 г. Тордесильясский договор, который установил линию раздела территорий.

Через одиннадцать лет после экспедиции Бартоломеу Диаша 25 марта 1497 г. из Лиссабона вышла флотилия из трех судок и одного транспорта, которой командовал Васко да Гама (1469—1524). Перед ним была поставлена задача — отыскать морской путь в Индию. Обогнув мыс Доброй Надежды, Васко да Гама взял курс на север и поплыл вдоль восточноафриканского побережья. К своему удивлению, он обнаружил здесь боль­шое число процветающих мусульманских городов.

В найденных и изученных Т. А. Шумовским трех неизвест­ных рукописях Ахмада ибн Маджида, написанных уже после путешествия Васко да Гамы, имеются любопытные сведения, помогающие восстановить мотивы, ход и характер первой порту­гальской морской экспедиции в Азию [195; 32]. Как видно из этих источников, 20 мая 1498 г. Васко да Гама с помощью лоц­мана Ибн Маджида благополучно достиг г. Каликут на Мала-барском побережье Индии. Великий португальский поэт Камоэнс (XVI в.) так описывал прибытие туда португальцев: «Лоц­ман из Мелинды (Малинди.— А. X.) вне себя от восторга вос­кликнул: „Если мое искусство не обманывает меня, перед на­ми — государство Каликута! Вот Индия, которую Вы ищете, и честолюбие ваше будет удовлетворено, если единственное ваше желание — попасть туда!"» [22, с. 108].

Сочинения Ибн Маджида любопытны не только тем, что со­держат живые свидетельства об исторической трагедии, постиг­шей на рубеже XV и XVI вв. народы Востока, но и тем, что повествуют о душевной трагедии, пережитой самим Ибн Мад-жидом, которому довелось стать не только очевидцем, но и в ка­кой-то степени косвенным виновником этих трагических собы­тий. Отправившись с португальцами в Индию, «для того чтобы иметь удовольствие беседовать с ними», Ибн Маджид вскоре испытал разочарование в своих спутниках и вкусил всю горечь вины за содеянное, когда он с удивлением увидел, что приве­зенные им в Индию «приятные собеседники», словно стая го­лодных шакалов, стали рвать на куски тело своей беззащитной жертвы. Удивление в нем быстро сменилось возмущением и гне­вом. Вскипая от негодования, Ибн Маджид написал следующие замечательные слова, которые и теперь, через 500 лет, звучат как дошедшее до нас из глубины веков предупреждение потом­кам и суровое осуждение колонизаторов: «Они... прибыли в Ка­ликут. Там они покупали и продавали, властвовали и притесня­ли, опираясь на подкупленных туземных князьков-самири. Приплыла с ними и ненависть к исламу! Люди предались страху и озабоченности. Оторвалась земля самири [Индия] от мекканской, и закрылся Гвардафуй[2] для проезжающих... Они, [порту­гальцы], приплыли в Индию, приобрели жилища, поселились и стали заводить знакомства, опираясь на самири... О, если бы я знал, что от них будет! (подчеркнуто мною.— А. X.). Люди поражались их поведению» [32, с. 37—39, 96, 97].

В августе 1499 г. Васко да Гама вернулся на родину с гру­зом золота и индийских пряностей. Из 168 сопровождавших его людей в живых осталось лишь 55. Открытие морского пути в Индию произвело в Португалии громадное впечатление. Король Мануэл принял по этому случаю прозвище «Счастливый» и офи­циальный титул «Владыка Индий».

Таким образом, на рубеже XV и XVI вв. Португалия открыла большую историческую эпоху — эпоху тесных контактов и по­стоянного взаимодействия между европейцами и народами Азии и Африки.

Открытие морского пути в Индию сразу же выдвинуло Пор­тугалию на авансцену международной политики, сделав ее пер­воразрядной мировой державой. Открытие и освоение морского пути в Индию, во-первых, давало Португалии огромные эконо­мические, политические и военно-стратегические преимущества по сравнению с другими европейскими державами. В ее руках оказался контроль над важнейшими торговыми путями, связав­шими Европу и Азию. Во-вторых, открытие португальцами мор­ского пути в Индию существенно изменило баланс сил в Евро­пе и на Ближнем и Среднем Востоке. Чтобы извлечь выгоды из своего открытия и стать монопольной обладательницей индий­ской торговли, Португалии было крайне важно блокировать тор­говую деятельность своих соперников, Египта (а после 1517 г.— Османской империи) и Венеции, на старом пути через Красное море. С этим, в частности, были связаны начавшиеся с 1520 г. контакты Португалии с Эфиопией, принявшие вскоре форму по­пыток поставить эту африканскую страну под политический и идеологический контроль и не допустить ее завоевания мусуль­манами [подробнее см. 188].

Понимая, какие выгоды приносит им открытие и монополь­ное обладание морским путем в Индию, португальцы тщательно заботились о сохранении в тайне изготовленных ими морских карт, «они старались по возможности утаивать сведения о своих африканских владениях от всей Европы. Мореплавателям велено было молчать об их путешествиях и открытиях, из хроник вычеркивались соответствующие описания и изымались карты. Самое изготовление карт было объявлено привилегией короля» [190, с. 58]. В связи с этим К. Маркс в «Хронологических вы­писках» отметил: «Португальцы смотрели на морской путь в „страну золота" Индию как на свою исключительную собствен­ность. Они не разрешали иностранцам пользоваться их морски­ми картами, держали в тайне употребление ими компаса в мор­ских плаваниях» [7, с. 98].

Эпоха великих географических открытий составляет страницу славы и позора в истории Португалии. С одной стороны, откры­тия содействовали расширению знаний европейцев о мире, эко­номическим контактам между государствами Европы, Африки, Азии и Америки, взаимному обогащению и взаимопониманию культур Запада и Востока. С другой стороны, она отмечена зверствами и жестокостями португальских навигаторов, варвар­ским разрушением материальных и культурных ценностей, соз­данных цивилизациями на Востоке. Касаясь этого вопроса, ге­неральный секретарь Португальской коммунистической партии Алваро Куньял писал: «Португальцы имеют основания гордить­ся эпопеей географических открытий, совершенных их предка­ми... Но португальский народ не может солидаризироваться с грабежами, насилиями, чудовищными преступлениями, совер­шенными правящими классами в результате этих открытий».

Великие географические открытия в конце XV в. подготовили и ускорили процесс первоначального накопления капитала. Од­ним из непосредственных результатов была так называемая ре­волюция цен. На европейский рынок хлынул громадный поток драгоценных металлов, цены на которые упали вследствие их изобилия и того, что они добывались в колониях принудитель­ным, бесплатным трудом порабощенного населения. Вследствие этого цены на остальные товары резко возросли.

Великие географические открытия явились прологом к коло­ниальному завоеванию многих стран и к возникновению коло­ниальной системы в целом. Колониальная политика правящих классов европейских государств, в том числе и Португалии, представляла собой не обычный торговый обмен, как пытаются доказать некоторые буржуазные историки [205, с. 83—102], а расхищение природных и человеческих ресурсов колоний, за­хват и разграбление целых стран, установление монополий в торговле между Западом и Востоком, хищническую феодальную и рабовладельческую эксплуатацию, работорговлю и истребле­ние целых народов.

В 1500 г. Кабрал открыл Бразилию, назвав ее «островом Вера-Круш», и объявил владением короля Португалии, в знак чего поставил на холме большой деревянный крест, и двинулся через Атлантический океан к берегам Африки. Во время бури недалеко от мыса Доброй Надежды четыре корабля утонули, а шесть кораблей добрались до Малинди, а оттуда прошли к Каликуту. Завязав торговые связи с индийскими городами Кочин и Каннанор и загрузив свои суда пряностями и тканями, Кабрал двинулся в обратный путь [43, дек. I, ч. 1, с. 179, 222].

В июле 1501 г. эскадра Кабрала вернулась в Лиссабон. Не­смотря на потерю нескольких судов, ценность доставленных ею грузов была так велика, что вдвое превысила расходы на экс­педицию. Кабралу за оказанные им услуги была назначена пен­сия 30 тыс. реалов [33, с. 132].

В феврале 1502 г. в Индию была отправлена новая большая экспедиция из 15 судов. Командовать ею было поручено Васко да Гаме. Незадолго до отправки этой экспедиции, как сообщают хронисты, король пожаловал ему титул «адмирала Индийского моря» «в награду за те услуги, которые, как король надеялся, он окажет во время этого путешествия».

Когда эскадра «адмирала Индийского моря» подошла к Кильве, к ней присоединились еще пять кораблей под командо­ванием его двоюродного брата Эстевана да Гамы.

Судя по рассказу хрониста, дальнейшие события развива­лись следующим образом. «Король (шейх.— А. X.) Кильвы был в таком ужасе от прибытия этих судов, что добровольно послал записку Васко да Гаме о том, что он хочет его посетить, и в соответствии с этим было условлено о встрече на корабле, во время которой Васко да Гама захватил его и сказал ему, что если он не станет вассалом и данником короля, его сеньора, то он увезет его как пленника в Индию, а оттуда в Португалию».

Заманив шейха Кильвы в ловушку, Васко да Гама заставил этого богатого правителя признать свою вассальную зависи­мость от португальского короля и платить ему ежегодную дань.

Такой метод действий был типичен для португальских колонизаторов. Обычно они требовали от местных правителей уплаты дани и признания вас­сальной зависимости от короля Португалии, в случае же отказа подвергали города разрушению и разграблению, а затем сжигали. Если же местный пра­витель принимал их условия, они взимали с него дань и оставляли в покое, но только пока он послушно выполнял их приказы, желания и прихоти.

Подойдя в конце октября к Каликуту, Васко да Гама, чтобы запугать жителей города, подверг его артиллерийскому обстрелу и приказал повесить на реях 38 мирных индийских рыбаков, захваченных в гавани. Ночью он приказал снять трупы и отпра­вить в лодке на берег с запиской, что такова будет судьба всех жителей города, если они не признают власть короля Португа­лии. Не получив ответа, разъяренный адмирал приказал на следующий день снова бомбардировать город. Оставив семь кораблей для блокады Каликута, Васко да Гама нагрузил ос­тальные корабли пряностями в Кочине и Каннаиоре и в феврале 1503 г. двинулся в обратный путь. В октябре того же года он вернулся в Португалию и был осыпан новыми королевскими милостями.

После того как Португалия проложила морской путь в Ин­дию, она стала прилагать все усилия для того, чтобы поставить его под свой контроль. Португальская колониальная экспансия, проводившаяся в этих целях, может быть условно разделена на два этапа. Первый этап охватывает период с 1498 по 1509 г. и связан с именем первого вице-короля Индии, Франсиску де Алмейды, второй — с 1509 по 1515 г. и связан с именем жесто­кого и властолюбивого вице-короля Индии Аффонсу де Албукерки.

Для установления эффективного контроля над морским пу­тем в Индию Португалии необходимо было прежде всего иметь в своем распоряжении удобные и безопасные гавани и стоянки для кораблей вдоль западного и восточного побережий Африки. Для прямого военного захвата побережья Африки у порту­гальцев еще не хватало сил. Поэтому на первом этапе своей колониальной экспансии они опасались вооруженных столкнове­ний с еще неведомыми им обитателями недавно открытого кон­тинента. В то же время португальцы делали все для того, чтобы посеять распри и разжечь вооруженные конфликты между раз­личными африканскими государствами, народностями и племе­нами, не дать им возможности объединиться в общей борьбе против европейцев.

Особенно большое значение на этом этапе колониальной экс­пансии придавалось установлению тесных контактов с прави­телями наиболее сильных африканских государств, бдительность которых Португалия всячески пыталась усыпить лицемерными разговорами о своей особой «цивилизаторской» и «христиан­ской» миссии. «Король,— писал Барруш,— предусмотрительно отправлял своих посредников с посланиями к вождям и старал­ся зарекомендовать себя их близким и надежным союзником во всех делах и войнах» [152, с. 38].

Политика налаживания «союзнических» отношений объясня­лась, по-видимому, тем, что Португалия еще не имела, с одной стороны, достаточных средств для колонизации открытых терри­торий, а с другой — ясного представления о военных и других возможностях африканских правителей, о могуществе которых и Европе в то время ходили самые фантастические слухи.

Устанавливая контакты с африканскими правителями, пор­тугальцы старались собрать как можно больше информации об этих странах, и особенно о численности и вооружении их армий.

Сбору этой «разведывательной» информации в Лиссабоне прида­вали исключительно большое значение. Во всех королевских инструкциях содержалось непременное требование выяснять все, что касается населения, размеров и силы африканских госу­дарств. Кроме обычной армии португальский король имел в Аф­рике не менее многочисленную армию лазутчиков и шпионов, Это обеспечивало высокую степень осведомленности португаль­ского королевского двора о внутреннем положении в африкан­ских странах.

Португальская корона требовала сохранения этой информа­ции в глубокой тайне, чтобы поставить в невыгодное положение своих торговых конкурентов в Африке. Особенно строго и неу­коснительно это требование соблюдалось в отношении сведений, касающихся сильных африканских государств, имевших развитые административно-политические и торговые системы и вовлеченных в трансконтинентальные и межконтинентальные торговые связи. Можно предположить, что именно с этим связано то малопонятное на первый взгляд обстоятельство, что ранние пор­тугальские свидетельства о Нижнегвинейском побережье, где существовал ряд таких государств, гораздо сдержаннее и бед­нее информацией, чем рассказы о менее развитых обществах Верхнегвинейского побережья [292, с. 396].

К середине XVI в. португальцы уже собрали довольно полную и разностороннюю информацию о наиболее крупных африкан­ских государствах в Африке, особенно на ее западном побе­режье.

Первое, что выясняли португальские лазутчики,— это нали­чие или отсутствие в стране золота. Португальских колонизато­ров, привыкших смотреть на заморские страны как на источник легкого и быстрого обогащения, прежде и больше всего интере­совало золото, все прочие естественные богатства, с точки зре­ния конкистадоров, не имели особого значения.

«Золото искали португальцы на африканском берегу, в Ин­дии, на всем Дальнем Востоке,— писал Ф. Энгельс,— золото было тем магическим словом, которое гнало испанцев через Атлантический океан в Америку; золото — вот чего первым де­лом требовал белый, как только он ступал на вновь открытый берег» [10, с. 408].

В 1481 г. португальцы построили свой первый форт в Золо­том Береге, назвав его Эльмина («рудник»). Отсюда они надея­лись начать поиски африканского золота. Кроме того, форт мог быть использован в случае вторжения испанцев или других ев­ропейских конкурентов. Характерно, что этот первый порту­гальский форт в тропиках был основан по соглашению с мест­ным вождем, а не в результате захвата. Португальская экспеди­ция во главе с Диогу д'Азамбужу, явившись к местному вождю Караманза с предложением дружбы и союза, стала добиваться от него разрешения на строительство крепости. В конце концов, как сообщает португальский хронист Руи де Пина, порту­гальцы с помощью богатых подарков сумели уговорить Караманза, и он дал разрешение воздвигнуть форт при условии «со­хранения мира и справедливости». Однако местное население всеми мерами противилось намерению чужеземцев построить крепость. Их лишали пресной воды, разрушали по ночам уже построенные сооружения, «а них совершали внезапные нападе­ния и пр. Чтобы запугать население Золотого Берега, Азамбужу прибегал к жестоким репрессиям и даже сжег дотла большое селение [132, с. 70—78].

Построив крепость, португальцы, по сообщению хронистов, стали еще хуже обращаться  с народом.  Самуэль Браун,  врач из Базеля, в 1620 г. писал, что он слышал рассказы о том, как издевались колонизаторы над населением Золотого Берега. Они отобрали у местного правителя (которого он называет королем Фету) почти все его привилегии и доходы,  включая доход от так называемого налога на рыбу. «Они плохо обращались с на­родом, и торговцы золотом перестали носить золото в крепость. Тогда португальцы решили, что смогут получить силой то, что им не давали добровольно»   [276, с.  19]. Они начали войну и двинулись в глубинные районы. Однако жители сделали завалы на дорогах из больших деревьев и отрезали португальцам путь к отступлению. Португальское войско оказалось в ловушке. Оно страдало от нехватки продовольствия и отсутствия воды. Афри­канцы подожгли лес, и все 900 португальских солдат погибли [там же]. Ни одному из них не удалось вернуться в форт, чтобы сообщить о случившемся.

Вслед за Эльминой португальцы построили вдоль побережья целую серию фортов   [152, с. 38],  которые должны были слу­жить не только надежными военными базами и плацдармами для завоевания африканских народов, но также и военной за­щитой от покушений со стороны «цивилизованных» соперников из Европы. Франция, Англия и другие европейские державы ни­когда полностью не признавали папскую буллу, которая щедро отдала Новый Свет Испании, а Африку — Португалии. Так, французские торговые компании начали посылать свои корабли на западноафриканское побережье. Французские, английские и испанские пираты то и дело нападали на португальские суда и топили их, предварительно очистив трюмы от золота, слоновой кости и рабов.  Только с  1500 по  1531  г. потери португальцев от морского разбоя составили около 300 судов [276, с. 20].

Португальцы считали гвинейскую торговлю своей монопо­лией и со всеми, кто пытался ее нарушить, обращались как с контрабандистами. Они запрещали местному населению торго­вать с англичанами, французами и другими европейцами. Тем не менее многие африканские вожди, знавшие по личному опы­ту или по рассказам других о жестокости и хитрости португаль­ских завоевателей, охотно вступали в торговые отношения с англичанами или французами, так как, по выражению одного аф­ганского историка, «предпочитали зло, которое они не знали, злу, которое они знали» [там же, с. 21].

После колонизации островов Зеленого Мыса в 1460-х годах португальцы приобрели удобно расположенную базу для проникновения на материк. Королевский двор привлек на эти острова многочисленных колонистов, пожаловав им большие поместья и привилегию  свободно торговать с материком. Иная система была использована для колонизации побережья. Сенегамбия и Верхняя  Гвинея стали использоваться как место ссылки преступников.  Эти ссыльные и их потомки — мулаты чаще всего установились посредниками в бартерной торговле золотом и ра­бами между португальскими торговцами и местными вождями. Некоторые из этих ссыльных проникли вплоть до Томбукту. Они содействовали распространению португальского языка в качест­ве своеобразного «торгового языка»   («лингва франка»)   вдоль западноафриканского побережья [88, т. I, с. 31; 235, с. 25].

По свидетельству Барруша, в 1469 г. король Португалии сдал в аренду на пять лет торговлю Гвинеи лиссабонскому не­гоцианту Фернану Гомишу при условии, что он будет выплачи­вать королю ежегодную ренту в 200 тыс. рейсов. Кроме того, по условиям контракта Фернан Гомиш должен был ежегодно «открывать» 100 лиг (1 лига = 5 км) побережья [43, дек. I, кн. 2, гл. 2]. В 1471 г. моряки Ф. Гомиша достигли дельты Нигера и назвали эту часть Гвинейского побережья Коста-да-Мина («Бе­рег рудника») [там же].

В одном раннем португальском источнике — книге Антониу Галвана, изданной в 1555 г. и основанной в значительной степе­ни на Барруше, читаем: «Около этого времени были открыты острова Сан-Томе и Принсипи... а также материк, во внутренних районах которого находится королевство Бенин... Человек, сде­лавший эти открытия, был слугой короля по имени Секейра» [76, с. 27]. Обследовав Бенинский залив, португальцы обнаружили, что там можно покупать рабов. И вскоре в этот район, названный португальцами «Невольничьими реками»[3], стали ре­гулярно приходить каравеллы из Португалии за «живым то­варом».

Однако в течение более чем десятилетия португальцы не входили еще в прямой контакт с государством Бенин, которое находилось в некотором удалении от моря и было с ним слабо связано, так как торговые и политические интересы Бенина были ориентированы в сторону глубинных районов.

Первые упоминания источников о контактах португальцев с государством Бенин относятся к 1486 г., когда в район «Неволь­ничьих рек» по поручению короля Жуана II прибыл его агент Аффонсу д'Авейру. К сожалению, не сохранилось никакого описания его путешествия, но известно, что он проник в хинтерланд. «Невольничьих рек» и, побывав в Уготоне, достиг затем г. Бе­нина. По словам крупнейшего знатока истории Бенина нигерий­ского историка А. Райдера, «на людей, привыкших к маленьким европейским городам, зажатым в тесное пространство между своими стенами, огромные размеры великого города Бенина произвели сильнейшее впечатление и убедили в том, что здесь, имеется государство гораздо большего значения, чем мелкие, княжества, которые они до этого встречали на Гвинейском побе­режье. Оба — согласно традиции это был Озолуа...— проявил живой интерес к иностранцам» [382, с. 30].

По свидетельству хрониста Гарсиа де Резенди, оба решил; направить вместе с д'Авейру в Лиссабон в качестве посла свое­го родственника, правителя княжества Уготон, «человека очень знающего и умного» [128, с. 41].

Описание первого посольства Бенина к королю Португалии мы находим в хронике Руи де Пина: «Король Бенина направил в качестве посла к королю Португалии негра, одного из своих губернаторов... так как он желал больше знать об этих странах, поскольку прибытие людей из этих стран было необычайным со­бытием.   Посол   был   человеком,   умевшим  хорошо  говорить  и имевшим природный ум. В Португалии в его честь устраивались большие торжества и ему были показаны многие интересные вещи.   Он  возвратился  в  свою  страну  на  королевском  судне, а король при его отъезде подарил ему и его жене богатые тка­ни. Он послал ценные подарки и королю Бенина. Кроме того, о« послал католических священников с инструкциями настав­лять их в вере и строго осуждать ереси, идолопоклонство и по­читание фетишей, распространенные среди негров этой страны. С  ними отправились также и новые  агенты короля,  которые должны были остаться в этой стране и торговать перцем и дру­гими товарами» [132, с. 78—79]. Этот   рассказ   подтверждается и сведениями, приводимыми Гарсией де Резенди.

Королевские агенты, приехавшие в Бенин вместе с д'Авейру и правителем Уготона, основали там торговую факторию, с по­мощью которой лиссабонское правительство рассчитывало до­биться того, чтобы вся торговля Бенина шла бы исключительно через «Каса да Мина» (правительственное учреждение, создан­ное в Лиссабоне в 1482 г. для управления владениями и торгов­лей Португалии в Гвинее) [382, с. 32].

Португальские купцы завязали тесные торговые отношения с Бенином, продавая там бусы и ткани и покупая перец, слоно­вую кость и рабов, захваченных на войне пленников. «Торговля в этих местах,— писал Дуарти Пашеку Перейра в начале XVI в.,— это торговля рабами и слоновой костью» [152, с. 49]. Как свидетельствуют современники, местные обычаи запрещал» продавать в рабство жителей Бенина, пользовавшихся покрови­тельством обы, и рабами там могли быть только чужестранцы — представители других племен и народов. Открытие португальской фактории, несомненно, способствовало расширению мас­штабов работорговли, так как не только сделало это занятие выгодным «бизнесом» для бенинских работорговцев, но и соз­дало неограниченно емкий рынок для сбыта «товара». Только за 28 месяцев (август 1504 — январь 1507 г.) фактор Сан-Жор-жи-да-Мина зарегистрировал прибытие 440 рабов, главным об­разом из района «Невольничьих рек». Эту цифру Райдер считает возможным принять за средний объем экспорта рабов из пор­тугальской фактории в Бенине в начале XVI в. [382, с. 33]. Вы­воз рабов шел главным образом в трех направлениях. Значи­тельная часть рабов вывозилась на о-в Сан-Томе, где не было автохтонного населения, а жили высланные из Португалии Жуа­ном II крещеные евреи — мараны[4], португальские поселенцы и ссыльные. Чтобы поощрить заселение острова, король Жуан II дал его владельцу лицензию на импорт 1080 рабов из «Неволь­ничьих рек» в течение пятилетнего периода. К июлю 1499 г. на остров были ввезены уже 920 рабов. Другой поток рабов шел на о-в Принсипи, белые жители которого тоже получили тор­говые привилегии в «Невольничьих реках». Третьим пунктом, куда попадали рабы из Бенина, был невольничий рынок в Лис­сабоне, где их продавали агенты «Каса да Мина» и частные торговцы. Архивные документы показывают, что в Лиссабоне в 1554 г. из общего числа населения 100 тыс. человек было не менее 9500 рабов [382, с. 35—36]. В 1514 г. король Португалии Мануэл I предоставил четырехгодичную лицензию на торговлю с Бенином могущественному владельцу о-ва Принсипи Антониу Карнейру. Принсипи стал на несколько лет главной базой пор­тугальской торговли с Бенином.

Поскольку правители Бенина вели постоянные войны с сосе­дями, они очень нуждались в огнестрельном оружии. Именно этим, по-видимому, объясняется их стремление установить дру­жеские отношения с португальцами. Они охотно соглашались принимать христианство н допускать в свою страну миссионе­ров, а взамен требовали предоставить им огнестрельное оружие и даже европейских наемников.

В 1514 г. в Лиссабон прибыли два посла из Бенина, кото­рые привезли от обы Эсигие официальное приглашение направить в Бенин христианских миссионеров и оружие. Первое пред­ложение с восторгом было встречено королевским двором, счи­тавшим, что овладеть несметными богатствами Африки легче всего, овладев «чистыми душами» африканцев. Не теряя време­ни,  королевский двор  начал  активную  подготовку к отправке миссионеров. Сохранился интересный документ — письмо короля Мануэла хранителю королевской казны от 20 ноября   1514 г. В нем говорится: «Мы, король, приказываем вам, Руи Лейте, хранителю казны нашего двора и нашему служащему, выдать Бастиану да Варгасу... две шелковые ризы, стихари и все необ­ходимые принадлежности,   а  также одну мантию из  камлота любого цвета, какой вы сочтете подходящим, и все это должно быть отправлено в Бени (Бенин.— А. X.), и их повезут священ­ники, которых мы туда посылаем... Епископ Сафи благословит и освятит эти ризы. Мы приказываем вам сделать это быстро, ибо судно,  на  котором  поедут эти  священники,  скоро должна отправиться» [88, т. .1, дек. 29, с. 114].

Приказ короля был выполнен достаточно быстро. Приведен­ное выше письмо датировано 20 ноября 1514 г. А расписка Бастиана да Варгаса в получении от Руи Лейте священнических одеяний помечена 6 декабря того же года.

Райдер высказывает в связи с этим предположение, что «дело» было ускорено А. Карнейру, который был лично заин­тересован в развитии связей с Бенином и прислал в Лиссабон своего слугу (позже фактора на Принсипи) Антониу де Сейроса, чтобы помочь послам обы добиться быстрейшей отправки миссионеров [382, с. 47].

В августе 1515 г. постоянная христианская миссия, отправ­ленная королем Португалии, прибыла в Бенин. По прибытии в Бенин миссионеры вручили обе королевские подарки и пись­мо, в котором содержался отказ прислать оружие до тех пор, пока оба не докажет искренность стремления принять христиан­ство. «Когда мы увидим,— писал король,— что вы приняли хри­стианское учение как добрый и правоверный христианин, то не будет ничего такого в нашем королевстве, что мы с радостью не дали бы вам, будь то ружья, пушки или любое другое ору­жие для использования против ваших врагов, а всего этого у нас огромные запасы, как вас уведомит ваш посол дон Жоржи. Мы не посылаем вам этого сейчас, поскольку божий закон за­прещает это» [там же].

Оба, хотя и устроил миссионерам восторженную встречу, не спешил, однако, принимать христианство. Это видно из храня­щегося в архиве Торре ду Томбу отчета некоего Дуарти Пириша, отправленного из Бенина королю Мануэлу 20 октября 1516 г. «Сеньор, когда эти священники прибыли в Бенжим (Siс! — А. X.),— пишет этот информатор,— восторг короля Бенжима был столь велик, что я не знаю, как его описать, и так же встретил их и весь народ; король тотчас же послал за ними, и они были вместе с ним в течение целого года на войне. Священники и мы напомнили ему о посольстве Вашего Величества, и король ответил нам, что он был не очень доволен, но, поскольку он занят на войне, он не может делать ничего, пока не вернется в Бенжим, ибо для такого великого таинства, как это, необходимо свободное время, и что, как только он приедет в Бенжим, он выполнит свое обещание Вашему Величеству» [33, с. 395—396].

Только через год после прибытия миссионеров оба согласил­ся наконец на крещение своего сына и некоторых знатных лиц государства, а также разрешил построить в Бенине церковь [там же]. Однако христианство осталось узкоэлитарной рели­гией, не вышедшей за стены дворца обы.

Но Португалия отправляла в Бенин не только миссионеров. Оба Эсигие имел, по-видимому, и португальских военных совет­ников. Прямых указаний на это в нашем распоряжении нет. Но анализ отчета Дуарти Пириша дает возможность найти кос­венные доказательства того, что он сам и два его товарища были посланы королем Португалии в Бенин, чтобы оказать обе военную помощь в войне с соседними племенами. Они не могли быть миссионерами, о чем свидетельствует хотя бы та­кая фраза в письме: «Священники и мы напомнили ему о по­сольстве Вашего Величества» [там же]. Трудно предположить также, что они были торговцами, ибо в письме есть упоминания о том, что они находятся на войне вместе с обой и вместе с ним вернутся в Бенин. Кроме того, вряд ли простым торговцам оба стал бы воздавать такие почести, которые Пириш описывает в следующих словах: «Расположением, которое король Бенжи­ма выказывает к нам, мы обязаны его любви к Вашему Величе­ству. Он воздает нам высокие почести и усаживает нас за стол есть вместе с его сыном, и при его дворе ничто от нас не скры­вают и для нас открыты все двери» [там же, с. 395].

Таким образом, можно предположить, что Пириш и два его товарища были военными, посланными королем Португалии обе для непосредственного участия в войнах, которые он вел. К та­кому выводу нас приводит не только метод исключения, но и некоторые косвенные, но многозначительные указания в анализи­руемом документе: «Король Бенжима надеется закончить войну этим летом, и мы вернемся в Бенжим, и я дам Вашему Вели­честву отчет обо всем, что произошло. Сеньор, я, Дуарти Пи­риш, и Жоам Собринью, житель острова Принсипи, и Григориу Лоуренсу — все трое находимся на службе Вашему Величеству, и мы почтительно указали королю Бенжима на предложения, сделанные от вашего имени, и мы рассказали ему, что Ваше Величество — великий господин и что вы можете сделать и его великим господином. Написано на этой войне. 20 октября 1516 г.» [там же, с. 396].

В пользу нашего предположения говорит и упоминаемое Райдером письмо хозяина одного из кораблей, принадлежавших

Карнейру, который сообщал, что видел «белых людей, которые находятся вместе с обой на войне», когда он посетил обу в его лагере в начале 1516 г. [382, с. 49]. Таким образом, здесь мы сталкиваемся с первым (и впоследствии довольно редким) слу­чаем предоставления Португалией своих военных советников в распоряжение  африканских правителей.  Позже, опасаясь,  что африканцы научатся   пользоваться   огнестрельным   оружием и изучат европейские методы ведения войны, португальцы прекра­тили практику предоставления им своих военных советников, Они не только не предоставляли огнестрельного оружия, но и принимали строжайшие меры  предосторожности, чтобы  поме­шать контрабандной торговле и кражам оружия с португаль­ских судов.

Такие меры принимались не только в отношении Бенина, но и повсюду в Африке. Королевский двор постоянно напоминал о недопустимости продажи оружия африканцам. Так, в королевской инструкции вице-королю Франсиску де Алмейде (1505) говорилось: «Мы серьезнейшим образом рекомендуем вам... приказать принимать все меры предосторожности, чтобы никакое оружие... не продавалось и не передавалось каким-либо способом маврам. Предупреди­те каждого, кто делает это, что сверх наказания, положенного за это, он по­лучит от нас еще дополнительное наказание, которое мы сочтем нужным, не только за нарушение запрета, но и потому, что мы смотрим на подобные дела с величайшим неудовольствием» [82, т. I, док. 18, с. 201].

Поэтому оба потерял всякий интерес к португальцам, и, когда в 1538 г. в Бенин прибыла отправленная Жуаном III но­вая христианская миссия из трех миссионеров, она была приня­та подчеркнуто холодно (миссионеры жаловались в письме ко­ролю, что его письмо оба «бросил нераспечатанным в коробку слева от трона») [382, с. 70].

Попытка христианизации Бенина, таким образом, закончи­лась полной неудачей. «В этом отношении,— пишет Б. И. Шаревская,— Бенин может быть противопоставлен Конго, где кре­щение оказалось эффективным средством закрепления власти европейцев, где христианство, причудливо сочетавшись с мест­ными примитивными культами, укрепилось надолго» [190].

К этому времени и португальцы потеряли интерес к Бенину, поскольку  оба  запретил продавать слоновую кость и рабов-мужчин.  В результате доходы португальцев от торговли с Бе­нином резко упали. К тому же с развитием работорговли в дру­гих частях Западной Африки (Конго, Ндонго, Матамба)  Бенин потерял свое прежнее значение как главный источник рабов. Так, в 1525—1527 гг. королевский фактор на Сан-Томе получил с материка 630 рабов, а из Бенина в 1526 г. только 274 раба. Бенин давал не более шестой части общего количества рабов; [382, с. 65]. Став неудовлетворительным рынком в глазах пор­тугальцев, Бенин навсегда выпал из орбиты португальской ко­лониальной политики в Африке.

Наибольших успехов в колониальной экспансии на Востоке Португалии удалось добиться, когда вице-королем Индии был назначен Аффонсу де Албукерки.

В отличие от первого вице-короля Индии, Франсиску де Алмейды, который писал королю: «Пока вы будете могуществен­ным на море, вы будете удерживать Индию» [402, с. 51], Албукерки, напротив, считал, что одного сильного флота недостаточ­но для установления эффективного португальского контроля в бассейне Индийского океана. Чтобы Португалия могла стать «владычицей Востока», он предлагал создать цепь опорных баз и крепостей на побережье Атлантики и Индийского океана. Эта новая концепция португальской колониальной стратегии, выдви­нутая Албукерки, была в наиболее полном виде сформулирова­на им в письме королю в 1513 г.: «Если бы члены Вашего сове­та знали дела Индии так, как я, то они бы поняли, что Ваше Величество не может управлять такой огромной страной, как Индия, даже используя все свое могущество и силу на море» [82, т. III, док. 71, с. 402].

В   то  время  португальские  купцы,   торгующие  пряностями, полностью зависели от местных правителей в Азии и Африке, без разрешения которых они не могли иметь стоянки для ко­раблей, склады и пр. Албукерки предлагал покончить с этой зависимостью, построив собственные крепости и форты, которые позволят Португалии поставить под свой контроль главные тор­говые пути в Индийском океане. Предложенный им план преду­сматривал не захват обширных территорий, а, так сказать, «то­чечную оккупацию» — создание опорных пунктов на побережье. Албукерки считал, что в этом случае португальский флот станет безраздельным хозяином Индийского океана.

Особое внимание в плане Албукерки придавалось усилению португальского влияния на восточном побережье Африки, в бас­сейнах Красного моря и Персидского залива, в Индии, на да­леких Молуккских островах, где выращивались наиболее цен­ные специи, и в Китае, о богатствах которого в Европе знали из рассказов Марко Поло.

Албукерки сумел почти полностью осуществить свою широ­кую программу колониальной экспансии, поставив под порту­гальский контроль торговые пути в Индийском океане. В соз­данной им системе крепостей и опорных баз, покоившейся глав­ным образом на Гоа и Ормузе, важнейшую роль играли также португальские крепости в Каликуте, Кочине и Каннаноре. Албу­керки силой заставил многих правителей западного побережья Индостана признать власть португальского короля. Он подгото­вил португальскую экспансию и в Юго-Восточной Азии, посы­лая экспедиции на Молуккские острова и в Китай и завязав тесные связи с правителями Бенгалии, Пегу (Бирма), Сиама, Суматры и других стран [33, с. 345—350].

В  то  же  время Албукерки  потерпел  неудачу  в   попытках подчинить мусульманские шейхства в Красноморском бассейне. Аден оказал стойкое сопротивление захватчикам и отстоял свою независимость, несмотря на неоднократные атаки Албукерки. Эта неудача помешала ему выполнить приказы короля Мануэла, которые предписывали разрушить Мекку и Суэц и подчинить португальской власти расположенные в Сомали Берберу или Зейлу.

К середине XVI в. португальцы создали огромную коло­ниальную империю, представлявшую собой систему военно-мор­ских баз, опоясывавших дугой Индийский океан и разбросанных на большом расстоянии друг от друга: Софала, Мозамбик, Мом­баса — в Восточной Африке, Ормуз и Маскат — в Персидском заливе, Диу, Дамам, Бассейн, Гоа, Кочин — в Индии, Колом­бо — на Цейлоне, Малакка — в Малайе, Амбоина, Тернате, Тидоре, Соло — в Индонезии (позже Макао — в Южно-Китайском море). Богатства непрерывным потоком потекли в Португалию. Албукерки оценивал ежегодные прибыли короны в 1 млн. крузадо [205, с. 91].

Четыре века спустя английский адмирал Баллард писал в своей книге «Правители Индийского океана»: «После смерти Албукерки белый человек... стоял подобно колоссу, расставив­шему ноги над Индийским океаном, одной ногой на Малайском архипелаге и другой — у ворот Персии; между этими пунктами ни одно судно не осмеливалось показать свои паруса без со­гласия португальцев» [402, с. 50].

В чем же заключались причины успехов Португалии? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо учитывать исключительно выгодное в военно-стратегическом отношении географическое и международное положение Португалии. Ее географическое по­ложение благоприятствовало прямым контактам с северным и западным побережьями Африки, с государствами которой у Пор­тугалии были давние политические и экономические связи.

Кроме того, Португалия находилась в стороне от междо­усобной борьбы, в которую были тогда вовлечены другие госу­дарства Европы, что позволило ей сосредоточить свои усилия на заморской экспансии раньше какой-либо иной европейской страны. К тому же из южных европейских государств только Португалия была в относительной безопасности от угрозы во­зобновления экспансии мусульманских государств Средиземно­морья.

Успехам португальцев способствовало и то обстоятельство, что крупнейшие государства в Азии и Африке в это время были вовлечены в войны и конфликты и переживали серьезные поли­тические трудности, вследствие чего не могли оказать колони­заторам организованного сопротивления.

Мамелюкская империя в Египте пала под ударами турок. Южная Индия находилась под господством мусульманских султанов и индусских завоевателей. Япония была в состоянии полной политической анархии. Империя Мономотапа в Восточной Африке распалась на ряд мелких государств. Отто­манская империя была занята войной в Европе.

Португальцы воспользовались разобщенностью народов и го­сударств Азии, Африки и Южной Америки и существовавшими там противоречиями и конфликтами, создавшими для них бла­гоприятную возможность, натравливая народы и племена друг на друга, ставить их под свой контроль, завоевывать, расширять и сохранять свою империю.

Особенно широко пользовались португальцы разобщенностью местных племен и межплеменными противоречиями в Африке. Так, быстрый успех португальцев на восточноафриканском по­бережье (они установили свой контроль над этим побережьем к югу от Сомали в течение 10 лет) был в значительной степени облегчен непрекращавшимся соперничеством между различными городами-государствами суахили к северу от мыса Делгаду, которые никогда не могли объединиться против поработителей на сколько-нибудь длительное время, и поддержкой португаль­цев со стороны султанов (шейхов) Малинди — их верных вас­салов в течение 100 лет.

Именно султан Малинди снабдил Васко да Гаму знаменитым лоцманом Ибн Маджидом, с помощью которого и было завершено то путешествие в Индию, которое выдающийся индийский историк Паниккар назвал началом эпохи Васко да Гамы в азиатской истории — века морского могущества и господства, основанного на контроле европейских стран над морями [360].

В конце XV в. значительное развитие в Португалии получили такие науки, как астрономия, география и картография. Пор­тугальские мореходы имели некоторые астрономические позна­ния и научились использовать их, для того чтобы ориентировать­ся по расположению звезд [119]. Португальцы уделяли большое внимание изучению силы, направления и скорости ветров, мор­ских течений, обследовали моря и приобрели значительные по тому времени познания в области метеорологии и океанографии.

Особенно большую роль в успехе ранней португальской за­морской экспансии сыграло изучение картографии, в котором португальцы к концу XV — началу XVI в. преуспели больше других европейцев. В Португалии работал крупный немецкий картограф Мартин Бехайм, изготовивший в 1492 г. самый ста­рый из сохранившихся глобусов («земное яблоко»). В XVI в. в Португалии существовала целая школа картографии, выдвинув­шая ряд выдающихся ученых (Педру Рейнель, Жоржи Рейнель, Лопу Омем, Диогу Рибейру, Ф. В. Доураду и др.). Успехи кар­тографии давали португальцам ряд преимуществ, которые они использовали в борьбе со своими колониальными соперниками. В то время как португальские капитаны, плававшие в Индий­ском океане и других морях, располагали сравнительно точными картами, их английские, французские и голландские сопер­ники часто вынуждены были платить высокую цену за неточные (а иногда и ложные) карты и информацию, которые продавали им арабские купцы и моряки.

Успехи португальцев были обусловлены также высоким уров­нем их военного искусства, выдвинувшего в то время Португалию в число сильнейших мировых держав, и наличием у них могу­чего военно-морского флота. Ф. Энгельс, характеризуя развитие кораблестроения и навигации в XV—XVI вв., писал: «Все усо­вершенствования, какие были введены, принадлежали итальян­цам и португальцам; которые теперь стали самыми смелыми мо­ряками... Эра колониальных предприятий, которая теперь от­крылась для всех морских наций, также явилась эпохой обра­зования крупных военных флотов для защиты только что осно­ванных колоний и торговли с ними» [8, с. 381—382].

Основу морского могущества португальцев составляло их высокое мореходное искусство и сравнительно высокий уровень развития судостроения.

В конце 30—40-х годов XV в. главную роль в португальском флоте стала играть каравелла — двух- или трехмачтовый корабль с треугольными пару­сами, которые облегчали плавание при неблагоприятных ветрах. Это так на­зываемое косое парусное вооружение, а также заостренные формы корпуса делали каравеллу очень маневренным, легким и быстроходным судном (при попутном ветре ее скорость достигала 22 км в час). Начиная с экспедиции Васко да Гамы стали строить «самые крепкие суда», «нау», с круглыми пару­сами [338, с. 163; 163, с. 86].

Мусульмане — главные морские противники португальцев — продолжали сражаться с помощью галер в надежде на абордаж, но в открытом море ока­зывались беспомощными против маневренных парусных судов противника, вооруженных артиллерией, которая была неизвестна жителям Востока [256, с. 102—103].

Кроме того, надо отметить те огромные преимущества, кото­рые давало португальцам применение огнестрельного оружия, и особенно артиллерии. Именно этим объясняется, что португаль­ские отряды в несколько сот человек наносили поражения многотысячным армиям, которые не могли противопоставить муш­кетам и пушкам ничего, кроме копий и луков.

Однако с самого начала португальской колониальной экспан­сии обнаружились факторы, неблагоприятные для Португалии. Прежде всего — крайняя ограниченность ее людских и матери­альных ресурсов. Феодальная Португалия не располагала необ­ходимыми возможностями, чтобы до конца претворить в жизнь грандиозный план Албукерки о подчинении и удержании под своим господством всех стран, прилегающих к Индийскому океа­ну [33, с. 33; 271, т. I, с. 259, 279].

Завоевания в Азии и Африке португальский королевский двор осуществлял ценой огромного напряжения сил всей страны, добывая средства на колониальные экспедиции путем безжа­лостной эксплуатации трудящегося населения своей страны и беспощадного ограбления и истребления народов стран, ставших жертвами португальской экспансии.

В самих успехах португальской завоевательной политики в XVI в., приведших к созданию огромной колониальной импе­рии, были заложены причины ее будущего неизбежного распада и краха. Однако вплоть до середины XVII в. разбросанность португальских баз от Бразилии до Индии не была одной из та­ких причин, ибо португальский флот, многочисленный и манев­ренный, был сильнее флотов потенциальных противников.

В отличие от более поздней колонизации, осуществлявшейся молодыми капиталистическими странами — Голландией, Анг­лией и Францией, колониальная политика феодальной Порту­галии не содействовала развитию производительных сил в мет­рополии. В этом состояло главное отличие португальской фео­дальной колониальной политики от раннекапиталистической ко­лониальной экспансии Голландии и Англии, под натиском кото­рых неизбежно должна была рухнуть грандиозная португаль­ская империя.

ПОРТУГАЛЬСКАЯ КОЛОНИАЛЬНАЯ ЭКСПАНСИЯ В БАССЕЙНЕ КОНГО

С середины XVI в. происходит решительный поворот в пор­тугальской колониальной политике. Правящие классы Порту­галии уже не удовлетворяет только контроль над морскими пу­тями. Они хотят получать экономические выгоды не только от торговли с Востоком, но и от эксплуатации открытых португаль­цами стран, слухи о баснословных богатствах которых все боль­ше распаляют воображение и аппетиты. Имея сильные опор­ные базы на побережье и убедившись в военной слабости афри­канских государств, Португалия в середине XVI в. переходит от политики «точечной оккупации» к политике завоевания при­брежных районов и государств с целью приобретения заморских колониальных территорий. Из владычицы морских путей Порту­галия стала превращаться во владычицу колониальной империи.

В царствование Жуана III (1521—1557) колониальная поли­тика Португалии претерпевает серьезные изменения. Если в прежние времена португальские короли сами прилагали боль­шие усилия для увеличения политической роли и значения ко­ролей Конго, находившихся в зависимости от Лиссабона, то те­перь новые цели диктовали совершенно иную политику в отно­шении Конго. Могущественное королевство могло оказаться серьезным препятствием на пути осуществления провозглашен­ной Жуаном III программы колонизации африканского побе­режья. С целью ослабить могущество Конго Португалия предприняла попытку усилить соседнее с ним государство Ндонго. Таким образом государство Ндонго оказалось одной из первых жертв военных экспедиций нового этапа португальской коло­ниальной политики.

Первая португальская попытка завязать прямые официаль­ные отношения с Ндонго относится к 1520 г. В этом году ко­роль Мануэл I приказал направить туда экспедицию для полу­чения подробных сведений о местных правителях и о возможно­сти добычи драгоценных металлов. Он назначил капитаном экс­педиции Мануэла Пашеку и писцом Балтазара де Кастру, дав им 16 февраля 1520 г. соответствующее режименто (инструк­цию) [33, с. 436—439].

«Мы, король,— говорится в этом документе,— извещаем Вас, Мануэл Пашеку, наследственного фидалгу нашего двора, и Вас, Балтазар де Кастру, нашего слугу, что мы посылаем вас ка­питаном и писцом на судне для открытия королевства Анголы до мыса Доброй Надежды... Наша главная цель — послать вас в это путешествие, чтобы вы узнали, можно ли добиться, что­бы король Анголы, а также и его народ стали христианами, ибо мы информированы, что он этого желает и уже направил послов в Конго, заявляя, что желает быть христианином» [там же, с 436]. Португальским эмиссарам предписывалось захва­тить с собой на о-ве Сан-Томе одного священника «из тех, ко­торые там есть и который для этого подходит», а также взять с собой некоего Руи де Агуйара, который уже служил викарием в Конго и имеет «большой опыт в этих краях».

Таким образом, как видно из этого документа, португаль­ская корона надеялась применить к Анголе тот же метод мир­ного завоевания с помощью христианизации, который уже дал столь блестящие результаты в Конго [подробнее см. 170], где в 1491 г. был крещен король Нзинга а Нкуву, получивший имя Жуан I, а наследовавший ему сын Аффонсу (1506—1543) пре­вратил страну в вотчину португальских миссионеров. Однако христианизация не была для португальцев, разумеется, само­целью. Она была лишь одним из путей мирного овладения страной, причем она не исключала, а часто подготавливала не­обходимые условия для военного захвата территории.

Подлинная цель экспедиции Пашеку становится ясна, когда мы читаем следующее место в режименто: «Кроме того, нам из­вестно, что в этом королевстве Анголы есть серебро, поскольку я видел его в виде браслетов, присланных нам королем Конго. Постарайтесь узнать место, где находится это серебро, а также и другие металлы, и находятся ли они б стране короля Анголы или в других, и как далеко, и насколько они ценны, и ведется ли работа по их добыче. Постарайтесь привезти нам их образ­цы» [33, с. 437].

О том, что португальская корона заботилась отнюдь не о спасении души правителя Анголы, можно составить вполне четкое представление из следующего места в инструкции: «И если этот король не захочет стать христианином или если там нет серебра или других металлов и чего-нибудь, из чего можно из­влечь выгоду (подчеркнуто мною.— А. X.), тогда направляйтесь от мыса Доброй Надежды вдоль берега, открывая и узнавая, что находится в этих землях» [там же, с. 439].

В 1526 г. Балтазар де Кастру, будучи в Конго, написал пись­мо королю Жуану III. Из этого документа, опубликованного в сборнике Фелнера, мы узнаем много интересного о злоключе­ниях двух португальских лазутчиков в Ндонго, а также (и это гораздо важнее) о самом этом государстве. Как явствует из этого письма, Мануэл Пашеку, бросив якорь в устье р. Кванза, послал Балтазара де Кастру к правителю Ндонго, чтобы уведо­мить его о своем прибытии. Однако тот очень враждебно встре­тил непрошеных гостей, так как был хорошо информирован о деятельности португальцев в Конго.

Об этом он знал от многих осведомленных лиц, и в том числе лично от короля Конго, который, по некоторым сведениям, предупредил Нголу, что истинная цель португальской экспедиции — собрать сведения о богатствах Ндонго в связи с готовящимся военным вторжением. Во всяком случае поз­же португальцы корили короля Конго за то, что он советовал правителю соседнего государства Ндонго не вступать в какие-либо официальные отно­шения с Португалией. Подобные же советы давали Нголс и многие торгов­цы с о-ва Сан-Томе, которые, нарушая изданный в Лиссабоне в 1500 г. указ вести всю морскую торговлю лишь через королевских агентов, продолжали нелегально торговать с Конго и Ндонго. Для таких советов были веские ос­нования. По словам Б. Дэвидсона, «идея вторжения в Ндонго уже носилась в воздухе» [274, с. 79].

Нгола приказал схватить Б. де Кастру и сделать его неволь­ником и даже намеревался убить эмиссаров португальского ко­роля. Только вмешательство короля Конго спасло их от такой участи. Маниконго (правитель Конго), по-видимому, по требо­ванию португальцев направил в Мбанза-Кабасу (столица Ндонго) священников, имевших своей целью обратить правите­ля Ндонго в христианство и освободить из неволи де Кастру. С первой из этих задач они справились сравнительно легко, а вто­рая оказалась значительно более трудной. Де Кастру сумел освободиться лишь через шесть лет томительного плена. Осво­бодившись от рабства и испытав всевозможные превратности судьбы, де Кастру в 1526 г. добрался до Конго «голодный, из­можденный и совершенно нагой, как самый бедный из тузем­цев» [93, с. 97].

Интересно отметить, что Балтазар де Кастру в своем письме решительно оспаривает информацию посланца короля Конго в Анголу о том, что «он видел горы, содержащие серебро и камни и другие вещи, которые я за шесть лет пребывания в этой стра­не не видел ни разу, хотя я хорошо знаю эту страну» [там же].

Несмотря на это авторитетное мнение, легенда о существо­вании в Анголе драгоценных металлов продолжала жить еще целое столетие, на протяжении которого португальцы не остав­ляли надежды завладеть этими столь желанными богатствами.

Чтобы превратить государство Ндонго в серьезного и опас­ного соперника Конго, необходимо было, как пишет Фелнер, «вызвать ломку хороших отношений, существовавших между ко­ролем Конго и Нгола, осторожно наведя последнего на мысль, что вовсе не обязательно посредничество короля Конго для со­хранения торговых отношений с португальцами, а достаточно направить послов к королю Португалии, как сделал король Конго» [93, с. 102].

Подстрекаемый португальцами Нгола Инене вскоре стал ве­сти себя довольно независимо и даже вызывающе по отношению к Конго, что вызвало весьма болезненную реакцию в Сан-Салвадоре. Воспользовавшись уязвленным самолюбием короля Кон­го, португальцы, жившие там, стали побуждать его начать вой­ну против Нгола, обещав ему свою помощь. Обманутый король поддался уговорам своих коварных «союзников» и в 1556 г. двинул войска к р. Данде, где их ждали войска Ндонго. В по­следовавшей битве войска Конго были разгромлены и принуж­дены отступить. Нгола Инене провозгласил независимость свое­го государства.

В это время   Жуан   III   умер,  и ввиду   несовершеннолетия дона Себастьяна страной стала управлять в качестве регентши его бабушка Катарина. При ней в Лиссабоне в  1557 г. появи­лись послы из Ндонго от Нголы Инене, на которых, по примеру Конго, была возложена миссия наладить торговлю с Португа­лией и договориться о присылке в его страну священников. Эта последняя  просьба  была  в значительной степени результатом деятельности  миссионеров-иезуитов,  которые,  обосновавшись  в Ндонго, стали играть заметную роль при дворе Нголы. По сове­ту руководства Ордена иезуитов в 'состав посольства, которое должно было отправиться в Ндонго, были включены монахи-ие­зуиты Агустинью де Ласерда,  Франсиску де Гувейя, Мануэл Пинту, Антониу Мендиш. Племянник Бартоломеу Диаша Паулу Диаш де Новаиш был назначен командующим эскадрой из трех каравелл, везшей отцов-иезуитов. Посольство отправилось  из Лиссабона в декабре 1559 г. [50, т. II, с. 446]. К концу следую­щего года оно добралось до Ндонго.  К этому времени Нгола Инене уже умер и страной правил его сын Нгола Дамби [50, т. IV, док. 132, с. 552]. Он принял подарки, присланные из Пор­тугалии, приказал привезти послов в г. Мбанза-Кабаса  и там задержал их в качестве пленников[5]. Троим из них вскоре было разрешено выехать из Ндонго, но Паулу Диашу пришлось про­жить в неволе еще пять долгих лет  [там же, с. 553], а Франсиску де Гувейя никогда больше не вернулся на родину. Нгола Дамби освободил Паулу Диаша де Новаиша в 1565 г., чтобы послать его к королю Португалии с просьбой о военной помощи в связи с восстанием одного из вассально-зависимых вождей, по имени Килуанжи Кука Кванго. Известный специалист по средневековой истории Анголы М. Планкверт связывает отправ­ку Паулу Диаша со специальной миссией в Лиссабон также с тем обстоятельством, что на границах Ндонго в это время поя­вились новые грозные враги в лице храбрых и воинственных кочевников-жага [364а, с. 33]. Нгола нуждался в португаль­ских солдатах и огнестрельном оружии. Именно они спасли от нашествия жага государство Конго в 1571 г. Однако в отноше­нии Ндонго у португальцев были совершенно иные планы.

В начале 1570-х годов португальский королевский двор ре­шил приступить к завоеванию государства Ндонго. Для этого была организована экспедиция, во главе которой был поставлен Паулу Диаш де Новаиш. Подготовка экспедиции велась доволь­но долго. Об этом свидетельствует тот факт, что королевские указы, обещающие всевозможные блага Паулу Диашу, если он осуществит завоевание Анголы, относятся к началу 1571 г., тог­да как экспедиция началась только в 1574 г., т. е. спустя че­тыре года.

В сентябре 1571 г. король пожаловал Паулу Диашу «дарст­венное письмо», в котором писал: «Вследствие большого дове­рия, которое я к нему (Диашу.— А. X.) питаю, и учитывая знания и опыт, которые он приобрел в делах этого королевства, когда он был там как мой посол, и в знак уважения к услугам, которые мне оказал этот Паулу Диаш... а также в знак уваже­ния к услугам, которые оказал короне Бартоломеу Диаш де Новаиш, открыв мыс Доброй Надежды... дарую для Паулу Диаша... и всех его потомков 35 лиг земли на побережье ко­ролевства Ангола к югу от реки Кванза» [50, т. III, док. 4, с. 37]. Паулу Диашу де Новаишу предоставлялось право ото­двинуть границы колонии, губернатором которой он должен был стать, так далеко на восток, как это будет возможно, а также право на третью часть от сбора королевских налогов и ряд дру­гих льгот и привилегий [там же, с. 36—51; 274, с. 86].

Таким образом, Ангола должна была фактически стать капи-танией, пожалованной Паулу Диашу. Часть ее становилась его личным феодальным владением, а на остальной он должен был стать губернатором. Ему предписывалось подготовить условия для поселения в Анголе 100 белых семей в течение шести лет [354, т. I, с. 377]. Португальский королевский двор, щедро раз­давая «заморские земли» своим фидалгу, не учитывал при этом немаловажный фактор, вносивший существенные коррективы в его планы, а именно способность автохтонных народов к сопро­тивлению.

В королевском указе от 10 июля 1573 г. говорилось о том, что Паулу Диаш может взимать с жителей Сан-Томе пошлину размером в тысячу крузадо в год. Здебь же указывалось, что, поскольку жители Сан-Томе активно участвуют в работорговле, это сулит большие барыши от взимания с них пошлин, из чего можно заключить, что названная в королевском указе сумма рассматривалась как чисто номинальная [50, т. IV, док. 79, с. 281—282].

16 января 1574 г. был опубликован другой королевский указ, согласно которому Паулу Диаш де Новаиш получал в аренду на 12 лет все королевские земли и имущество на о-ве Сан-Томе. За это он должен был ежегодно уплачивать королевской казне в качестве арендной платы 200 тыс. рейсов. Аренда предостав­лялась с таким условием, что, как говорилось в указе, «упомяну­тый Паулу Диаш проведет завоевание королевства Анголы», а если он этого не сделает, аренда должна быть у него отобрана. «Если же случится так, что он умрет во время этого завоевания королевства Ангола до истечения этих 12 лет, тогда назначенное им лицо может завершить дело в указанный срок с теми же условиями» [50, т. IV, док. 77, с. 276—277].

Официально экспедиция Паулу Диаша отправилась с торго­выми целями. Следует отмести как совершенно несостоятельную версию реакционных португальских историков о том, что целью экспедиции Паулу Диаша де Новаиша было приобщение «ту­земцев» Анголы к «свету христианского вероучения». Так, пор­тугальский социолог Ж. Алмейда Сантуш писал: «В то время как король Сан-Салвадора был христианином и христианство так или иначе распространилось по всему огромному королев­ству Конго, суверен Донго и его вассалы оказались невосприим­чивыми к свету веры — это и было, несомненно, главным моти­вом, вследствие которого христианнейший д. Себастьян... при­казал подчинить и завоевать королевство Ангола. Это было главным доводом, по которому Паулу Диаш де Новаиш пред­принял завоевание королевства» [203, с. 13]. На самом деле португальские колонизаторы думали не столько о приобщении жителей Ндонго к христианству, сколько о тех богатствах и выгодах, которые сулило им завоевание этого государства.

Поскольку в основе политического мышления правящего класса Португалии лежала идея расового превосходства белых над цветными, подчинение африканцев политическому и рели­гиозному контролю Португалии рассматривалось как естествен­ное, справедливое и богоугодное дело. Типичным образчиком политического мышления того времени могут служить письма иезуита Франсиску де Гувейи, жившего при дворе правителя Ндонго в 1560—1575 гг., т. е. в то время, когда португальцы готовились вторгнуться в это государство. Стремясь найти мо­ральные оправдания для этой акции, Гувейя писал в Лиссабон, что единственное средство обратить этих «язычников» в хри­стианство — это подчинить их португальской власти. Он утверждал, что африканцы якобы «хвастались, что если бы не было моря, то они бы поменялись с португальцами ролями, отправи­лись бы в Португалию и забрали ее богатства». Гувейя призы­вал португальского короля примерно наказать тех, кто выска­зывает такие мысли, и показать раз и навсегда, что он — под­линный хозяин всей Африки [274, с. 70]. Королевский двор пол­ностью разделял эту точку зрения. Паулу Диаш де Новаиш имел тайные инструкции двора, в которых, по свидетельству Лопиша — Пигафетты, наследник престола дон Себастьян «поручил Паулу Диашу подчинить ему народы, живущие от устья Кванзы до 15° южной широты» [120, с. 64]. После длительных приготовлений 23 октября 1574 г. флот, состоявший из двух галеонов, двух каравелл и трех мелких судов с 700 пассажира­ми на борту (из них 350 были солдатами, а остальные ремес­ленниками, купцами, миссионерами), наконец вышел из Лисса­бона и взял курс на юг [50, т. IV, док. 132, с. 553; 303, т. III, с. 38].

11 февраля 1575 г. флот Паулу Диаша достиг о-ва Луанда, Высадившись на острове, Паулу Диаш де Новаиш прежде все­го, по словам хрониста, «воздал благодарственную молитву Всевышнему и устроил пышную религиозную процессию под звуки труб и барабанов» [134, т. 1, с. 194].

По свидетельству современника, на этот шум «сбежалось много черных людей, которые живут на этом острове и зани­маются ловлей нзимбу, считающихся самыми ценными монета­ми в Эфиопии» [50, т. II, док. 32, стр. 554].

Хотя Паулу Диаш имел трудное поручение от дона Себа­стьяна завоевать побережье Анголы к югу от устья Кванзы, он попытался прежде всего наладить дружеские отношения с коро­лем Ндонго, надеясь выполнить свою задачу дипломатическими средствами.

Высадившись на о-ве Луанда, он известил о своем прибытии Нголу Дамби, послав ему королевские подарки с прожившим несколько лет в Португалии конголезцем Педру да Силвой. Нгола Дамби, введенный в заблуждение подарками и решивший, что португальская экспедиция прибыла с чисто мирными целя­ми, оказал ей весьма радушный прием.

Он направил к Паулу Диашу де Новаишу послов с бога­тыми подарками для короля Португалии, состоявшими из ра­бов, скота, съестных припасов, изделий из серебра и меди [134,. т. 1, с. 194—195]. Встретив столь радушный прием, Паулу Диаш, по словам хрониста, послал королю Ндонго «полные до­верху дары, любезности, выражения дружбы и твердые обеща­ния подчинить ему всех врагов короля Анголы» [там же, с. 195]. Усыпляя таким образом бдительность короля Ндонго, коварный конкистадор лихорадочно готовился к открытию военных дей­ствий. С этой целью он оставил о-в Луанда и, нагрузив корабли всевозможными богатствами, высадился на материке, где обосновался в селении, находившемся севернее устья р. Кванза [120, с. 64]. Здесь Паулу Диаш в 1576 г. построил крепость ев. Мигеля, вокруг которой вырос город Сан-Паулу-де-Луанда, и основал небольшую португальскую колонию, объявив себя ее губернатором.

Согласно королевским инструкциям, которые он с собой при­вез, он вскоре приказал построить здесь церковь св. Себастьяна. Положив таким образом начало завоеванию страны и создав необходимую базу для будущей конкисты, Паулу Диаш де На-воиш стал выжидать удобного момента, чтобы двинуть свое войско вверх по р. Кванза.

Вначале правитель Ндонго, будучи уверен в дружеских на­мерениях португальцев, оказывал им всяческое содействие и покровительство. Однако вскоре их недвусмысленные действия стали порождать в его душе первые сомнения и подозрения от­носительно их действительных намерений. Этому в значитель­ной степени способствовал король Конго, который, хорошо зная по личному опыту коварство и алчность португальцев, тайно от них направил послов к Нголе, предупредив его, чтобы он не доверял португальцам и остерегался их, так как они хотят отнять у него королевство и завладеть торговлей и сереб­ряными рудниками [50, т. IV, док. 132, с. 555; т. III, док. 21, с. 141].

Это предупреждение очень испугало Нголу, который стал подозрительно и недоверчиво относиться к Паулу Диашу, и «все португальцы, которые там находились, стали ему внушать страх» [50, т. III, док. 21, с. 141].

Португальцы, жившие при дворе Нголы, пытались успокоить его, уверяя в коварстве и лживости короля Конго, и уже почти добились успеха, когда неожиданный инцидент окончательно убедил правителя Ндонго в неискренности «союзников» и при­вел к открытому разрыву между ними.

Монахи-иезуиты, составившие в 1594 г. интересный доклад «История резиденции отцов Общества Иисуса в Анголе», сооб­щают по этому поводу: «Случай, с помощью которого дьявол помог нарушить этот мир и посеять распри, которые продол­жаются до сегодняшнего дня, был следующий. Командующий [Паулу Диаш де Новаиш] с разрешения короля арестовал 100 португальцев, которые уже провели в Анголе более 25 лет. Один из них, будучи освобожден, решил отомстить губернатору. Он добился аудиенции у короля Ндонго и сообщил ему, что Диаш Новаиш замышляет отнять у него королевство, чтобы за­владеть серебряными рудниками, и для этого в г. Кабасу при­шли 40 солдат, привезено много пороху и на соединение с ними уже двигается в направлении города большое число вооружен­ных португальцев. Перепуганный насмерть король срочно со­звал на совет своих макота, и в их присутствии португалец сно­ва повторил свое утверждение» [50, т. IV, док. 132, с. 558].

О поступке португальца упоминают и другие источники. Лопес дс Лимэ квалифицирует историю об этом «как гнусную и позорную легенду», но он не знал «Истории резиденции отцов Общества Иисуса в Анголе», впервые опу­бликованной А. Бразиу в 1950-х годах.

На совете, по-видимому, были приняты решения относитель­но срочных мер для предотвращения смертельной угрозы, на­висшей над Ндонго. По свидетельству авторов «Истории рези­денции...», всем португальцам в Мбанза-Кабасе было приказано не выходить из своих домов и ждать дальнейших указаний [там же]. Именно с этим, по-видимому, связано и убийство по приказу Нголы нескольких десятков португальских купцов, на­правлявшихся в Мбанза-Кабасу. Представляется совершенно необоснованным утверждение Лопиша — Пигафетты, что «на­стоящей причиной этой резни была алчность короля Анголы, который хотел присвоить их товары» [120, с. 65]. Сопоставление книги Лопиша — Пигафетты с другими источниками заставляет думать, что гораздо ближе к истине лежит версия, отметаемая авторами книги как несостоятельная, о том, что «эти купцы были шпионами, которые намеревались похитить [правителя Ндонго] и его семью» [там же].

В пользу версии о том, что так называемые купцы на самом деле не были купцами, свидетельствует, в частности, письмо миссионера Ф. Рибейру от 4 марта 1580 г., в котором говорит­ся: «Король Анголы нанес ущерб губернатору, убив 30 порту­гальцев и множество рабов-христиан, которых они имели с со­бой. Эти португальцы вели обмен рабами с неграми и были са­мыми лучшими солдатами из всех, которых имел губернатор» [50, т. III, док. 43, с. 190] (подчеркнуто мною.— А. X.). Следо­вательно, «купцы» были в действительности переодетыми солда­тами, посланными губернатором в Мбанза-Кабасу для какой-то военной или шпионской акции.

Вероятно, сведения, сообщенные португальцем о намерении Паулу Диаша силой оружия навязать Анголе повиновение ко­ролю Португалии, были не лишены основания. Убийство порту­гальских «купцов», которыми скорее всего были переодетые солдаты Паулу Диаша, показало последнему, что правитель Ндонго осведомлен о его действительных планах. Поэтому Пау­лу Диаш, не теряя ни минуты, двинулся по р. Кванза со 150 сол­датами. Оставшемуся войску во главе с Мануэлем Жуаном он приказал войти в область Иламба и подвергнуть ее «опусто­шению огнем и железом» [134, т. 1, с. 199; 50, т. IV, док. 132, с. 566]. Выполняя этот приказ, М. Жуан, по свидетельству мест­ных миссионеров, в 1580 г. сжег дотла поселения в радиусе трех лиг и взял в плен 100 человек, которые были обращены в рабов. «Грабеж продолжался три дня, и лагерь был обеспечен скотом, солью, оливковым маслом и многими припасами» [там же].

Испуганные политикой «выжженной земли» несколько соба Иламбы и Кисамы признали себя вассалами Португалии и обя­зались платить ежегодную дань в 100 рабов. Но многие другие соба не покорились и продолжали борьбу [314, с 52].

Сам Паулу Диаш де Новаиш с частью войска укрепился в форте Анзели (или Нзели). Он послал гонцов к королю Конго Алвару I с просьбой о помощи. Алвару направил ему подкреп­ления в 10 тыс. человек и отряд из 120 португальцев [50, т. IV, док. 83, с. 293]. Во главе армии Алвару I поставил своего ку­зена Манибамбу. Из-за разлива р. Бенго Манибамба не смог организовать переправу. Решив обойти ее и соединиться с ар­мией Паулу Диаша сухопутным путем, он натолкнулся на ар­мию Ндонго. Хотя в ходе битвы успех сопутствовал Манибамбе, он вынужден был из-за нехватки съестных припасов вер­нуться в Конго.

Паулу Диаш, потерпев неудачу в попытке соединиться с союзниками и будучи окружен 12 тыс. африканцев, сумел про­рвать кольцо блокады, переправился через р. Кванза и разбил лагерь на берегу р. Лукала [50, т. III, док. 43, с. 190]. Он укре­пил холм, возвышавшийся между двумя притоками реки, и на­чал совершать оттуда опустошительные набеги на территорию Ндонго [120, с. 69].

«Подвиги» Паулу Диаша подробно описал миссионер Б. Аффонсу в письме от 4 июля 1581 г. «Губернатор и сопровождав­шие его люди,— пишет он,— решили отомстить за смерть наших братьев. Разделив войско между командирами по 150 человек, они отдали им на поток земли этих фидалгу и вызвали самое большое опустошение, которое когда-либо учиняли португальцы. Они убили многих, ворвались в банза [поселение] одного фи­далгу, взяли у него более 100 рабов и рабынь и стали преда­вать огню дома и банза и грабить; добыча, которую они при­везли в лагерь, была столь велика, что ею можно было напол­нить два судна из Индии» [50, т. III, док. 46, с. 202].

В 1581 г. была завоевана большая часть области Иламба. Правитель Ндонго потерпел ряд военных поражений, несколько зависимых от него вождей были наголову разбиты, а правителя Иламбы Паулу Диаш заменил своим ставленником. В 1582 г. посланный Паулу Диашем опытный военачальник Луиш Серран разбил в Иламбе войско Ндонго, направленное против перешед­ших па сторону португальцев вождей (соба) [134, т. 1, с. 200]. В начале 1583 г. Паулу Диаш приступил к непосредственно­му осуществлению заветной мечты португальских конкистадо­ров — к завоеванию района гор Камбамбе (на северном берегу Кванзы, ниже водопадов), где, как они ошибочно предполагали, имелись богатые залежи серебряных руд.

Легенда   о   существовании   серебряных   рудников   в   Камбамбе   возникла вследствие того, что еще в 1530 г. король Конго послал в подарок португальской королеве два серебряных браслета, полученные им от одного из вождей в Матамбе [118, с. 50]. Среди подарков Нголы Дамби Паулу Диашу было также несколько серебряных браслетов, которые были отправлены в Лисса­бон и по приказу регента Португалии кардинала Энрике переплавлены в по­тир, подаренный им церкви в Белеме. Легенда о серебряных рудниках в Кам­бамбе настолько прочно укоренилась в сознании европейцев, что живший в 1590—1610 гг. в бассейне Конго английский моряк Э. Беттел называл горы Камбамбе «Серебряными горами» [45, с. 27, 38]. В действительности же в Анголе никогда не было найдено серебро (по крайней мере в сколько-нибудь значительных количествах).

Как видно из источников, одной из главных целей экспеди­ции Паулу Диаша был сбор сведений о серебряных рудниках, а затем овладение ими. Рассказывая об истории своей экспе­диции, Паулу Диаш сообщал, говоря о себе в третьем лице: «Перед его отъездом король (да будет он славен!) поручил ему постараться получить сведения о нескольких рудниках, кото­рые, как предполагали, имеются в этом королевстве, обещав большие почести и милости, если он это сделает, так как это было вне обязательств его контракта. Он старался со всем воз­можным усердием, посылая многие дары и подарки фидалгу страны, чтобы они раскрыли ему эту тайну, которая строго охраняется королем, на что он израсходовал много денег и по­терял несколько людей. Когда он убедился в существовании этих рудников, он послал посмотреть их двух рудокопов... и они открыли 24 серебряных рудника» [50, т. IV, док. 120, с. 481].

Подобные утверждения, имевшие мало общего с реальным положением вещей, с одной стороны, были порождением рас­паленного воображения конкистадоров, мечтавших об откры­тии «африканского Эльдорадо», а с другой — преследовали вполне практические цели: преумножить свою славу и побудить королевский двор предоставить им дополнительную военную и финансовую помощь и осыпать новыми милостями.

Как пишет хронист, «имея сведения, что горы Камбамбе со­держат в себе серебряные рудники, что подтверждала традиция и откуда негры извлекали серебро и использовали его для ук­рашений, которые они носили на руках и ногах, Новаиш предпринял завоевание этого нового Потоси и выделил для этого предприятия большую часть из оставшихся у него людей» [134, т. 1, с. 201—202].

По дороге к Камбамбе войска Паулу Диаша де Новаиша были атакованы могущественным соба Бамбантунгу; последний был разбит и «принужден к вассалитету, который наш герой хотел навязать (если это было возможно) всей неведомой Аф­рике» [там же]. Одержав эту победу, Паулу Диаш встал лаге­рем в Тала-Мунгонго, а затем основал укрепленный город Нова-Гая неподалеку от предполагаемого местонахождения рудников [там же; 50, т. IV, док. 132, с. 568].

2 февраля 1583 г., когда португальцы были уже совсем близ­ко от объекта своих вожделений, на них внезапно обрушилось огромнейшее войско, которое, по утверждению современников, было самым большим из всех, какие удавалось собрать повели­телю Анголы.

По явно преувеличенной оценке того же источника, «в нем было сто или двести тысяч человек и оно занимало три лиги земли, покрывая горы и долины» [50, т. IV, док. 132, с. 568].

Располагая помощью нескольких соба и рабов-христиан, Паулу Диаш и Серран разделили свое войско на три колонны и, строго придерживаясь португальской тактики военного ис­кусства, двинулись навстречу африканцам раньше, чем те успе­ли спуститься с холмов. Завязалась битва, в которой португаль­цы, имевшие пушки и ружья, одержали победу[6]. По несомненно завышенным данным авторов «Истории резиденции...», число убитых африканцев составило 40 тыс. человек[7] [там же], при­чем, по словам хрониста, немногим меньше было число тех, кто сбросился со скал, и тех, кто убил друг друга, чтобы расчи­стить путь к бегству [134, т. 1, с. 202]. Потери португальцев, по некоторым сведениям, составили семь человек, сражавшихся на их стороне африканцев — 200 [там же]. После этой победы Паулу Диаш де Новаиш, которого реакционные португальские историки возвели в ранг национального героя, положившего на­чало португальской «цивилизаторской миссии» в Африке[8], на­глядно показал, что собой представляет эта цивилизация. Он приказал отрезать убитым ангольцам носы, набить ими бочки и откатить их к африканским селениям.

В честь своей победы Паулу Диаш основал крепость, назвав се Массангано-да-Виториа [134, т. 1, с. 202].

Крепость была построена на месте захваченного португаль­цами богатого селения, где, по свидетельству Э. Беттела, они обнаружили огромное количество золота. Португальцы построи­ли здесь четыре форта, крепостные стены и земляной вал [45, с. 100—101]. Это была третья и последняя крепость, построен­ная Паулу Диашем за время его кровавой колонизаторской деятельности в Анголе. Эти крепости стали опорными пунктами португальской колониальной экспансии.

Правитель Ндонго, обуреваемый жаждой реванша, созвал на совет макота, военачальников и всех знатных лиц своего го­сударства. По словам хрониста, на этой ассамблее все произ­носили энергичные и торжественные речи и поклялись не возвращаться и не смотреть в глаза королю, пока белые не будут уничтожены, владения короля обезопасены и пока не будет вос­становлена репутация их оружия.

За короткое время была организована новая армия, почта столь же многочисленная, как и прежняя. Автор написанной в XVIII в. «Истории Анголы» ярко описывает последовавшие за­тем события: «Ангола жила надеждой на этот раз покончить с вражеской расой, которая вторглась в эту страну. Неподалеку от нашего непобедимого героя (Паулу Диаша.— А. X.) разве­валась уже тысяча знамен: шум, голоса, свист, перебранка... убедили португальцев в многочисленности врагов. Новаиш по­строил свое маленькое войско в прежнем боевом порядке и вы­шел во главе его на следующее утро, когда спустившийся туман скрыл все предметы... Негры сражались, воодушевленные энер­гией, силой и примером своих макота, которые бились до по­следней капли крови с храбрым португальцем, и их подданные кончали жизнь самоубийством, чтобы не быть в числе многих погибавших на их глазах» [134, т. 1, с. 203].

Превосходство в вооружении и организации и на этот раз дало победу португальцам, хотя африканцы сражались со столь отчаянным мужеством и самопожертвованием, что это вынуж­ден признать даже хронист, ставивший перед собой задачу про­славления побед португальского оружия и с нескрываемой анти­патией относившийся к африканцам. По словам авторов «Ис­тории резиденции...», «в битве погиб цвет фидалгу Анголы, по­клявшихся не возвращаться и не смотреть в лицо короля без победы». Головы трех самых знатных макота и множество бо­чек, набитых отрезанными у африканцев носами, Паулу Диаш приказал отправить в Луанду в качестве свидетельства своего триумфа [50, т. IV, док. 132, с. 569].

В последующих битвах, как сообщал в одном из писем мис­сионер Б. Аффонсу, «наши взяли столько рабов, что их невоз­можно сосчитать. В этой последней битве, как говорят, взяли в плен одного фидалгу, в обмен за которого давали 100 рабов, но ему отрубили голову на площади. В другой битве отрезали 619 носов, а еще в одной было столько трупов, что, говорят, нельзя было пройти иначе, как только по ним» [там же, док. 63, с. 248].

По свидетельству современных авторов, Паулу Диаш разгро­мил в последующих стычках 500 местных вождей[9] и дошел до р. Лукала, где разбил лагерь в 8—10 лигах от столицы Нголы — Мбанза-Кабасы [134, т. 1, с. 203; 50, т. IV, док. 132, с. 569].

К этому времени известия о победах Паулу Диаша де Но-ваиша уже достигли Лиссабона. Там придавали им огромное значение. Паулу Диаш, по-видимому, поспешил, опережая события, уведомить лиссабонский двор о том, что в его руках уже находятся серебряные рудники Камбамбе. Это видно из того, что в 1584 г. из Португалии прибыл флот, который привез ему подкрепление в 200 солдат во главе с капитаном Ж. К. Велезом, а также чиновника Ж. М. де Резенде, назначенного «управляющим казной и рудниками» [134, т. 1, с. 205].

Подкрепление прибыло как нельзя более кстати. Миссионер Б. Аффонсу писал, что в это время «губернатор и все португальцы оказались в затруднительном положении, так как все фидалгу восстали против нас... Этот флот пришел с опозданием из-за того, что был задержан на Сан-Томе и прибыл в страну в самое опасное время» [50, т. III, док. 79, с. 311].

Нгола, собрав новое войско, двинулся против португальцев, но и на этот раз был разбит (25 августа 1585 г.[10]). В том же году капитан Ж. К. Велез со своим отрядом напал на одного из могущественных вассалов короля Ндонго в области Мусеке, по имени Ангола Калунга. Войско этого соба было разбито, а сам он бежал. В руки португальцев попала богатая добыча в виде скота и многочисленных рабов. Однако Ангола Калунга не при­мирился  с  поражением.  Поняв,  по-видимому,  что  сила  порту­гальцев заключается в их огнестрельном оружии, что практиче­ски делает почти невозможной победу над ними  в  открытом бою, он решил прибегнуть к военной хитрости. Собрав остатки своих войск, он подошел с ним к лагерю португальцев в то вре­мя, когда те обедали. Африканцы были без луков и стрел, а Ангола Калунга хлопал в ладоши в знак мира. Велез, уверен­ный, что они пришли для мирных переговоров и для того, чтобы заявить о своем вассалитете, приказал пропустить их в лагерь. Ничего не подозревавшие солдаты продолжали трапезу, когда неожиданно африканцы, вытащив спрятанные ножи, напали на них  и,  по  словам  миссионера Диогу да  Кошта,  «схватили  за руки и обезглавили всех до одного» [50, т. III, док. 87, с. 332]. По свидетельству авторов «Истории резиденции...», все солдаты были убиты «в сидячем положении», причем вместе с португаль­цами «погибли соба Камбамбе и его люди и многие другие, сра­жавшиеся на нашей стороне». Причинами этой катастрофы, по мнению этих авторов, были «пренебрежение к врагу, излишняя доверчивость и то, что наши были новичками в этой стране»[11] [50, т. IV, док. 132, с. 574].

По мере того как шло завоевание Анголы, росла экономи­ческая активность португальцев и происходило заселение вновь завоеванных районов иммигрантами из Португалии. Португаль­ские фактории, занимавшиеся главным образом торговлей рабами, основывались вдоль побережья, преимущественно в тех ме­стах, где находились гарнизоны португальских солдат или жили народы, уже «замиренные» португальцами и доказавшие свою лояльность по отношению к ним. Паулу Диаш де Новаиш про­являл огромную заботу о налаживании торговли рабами, сло­новой костью, скотом и т. п. Его письма королю Португалии буквально пестрят упоминаниями о количестве рабов и слоновой кости, вывезенных из Анголы.

Но предметом особо пристального внимания и постоянных забот предприимчивого завоевателя были мифические серебря­ные рудники. Вероятно, для того чтобы заставить короля рас­кошелиться и выделить для его экспедиции средства, а также солдат и оружие, Паулу Диаш почти в каждом письме в Лисса­бон не забывал упомянуть о рудниках, всячески расписывал их богатство и значение. В то же время он проявлял особое усер­дие в возложенной на него миссии исследования рудников. Б. Аффонсу сообщал, что Паулу Диаш «везет с собой рудо­копа, чтобы взять пробу руд и сделать плавку для отправки в Португалию» [50, т. III, док, 82, с. 318]. В источниках есть упоминание о том, что Паулу Диаш отправил некоего Роиза Кардозу с образцами серебра к королю Филиппу II [там же, док. 85, с. 326]. Очень возможно, что Паулу Диаш сознатель­но распускал слухи о ценности и обширности рудников Кам­бамбе, хотя и догадывался, что серебра там почти не было. Может быть, именно под воздействием этих слухов, миссионер Диогу да Кошта в своем письме в июле 1585 г. высказал мне­ние, что «запасов серебра хватит на триста лет» [там же, док. 81, с. 317], а другой миссионер в 1587 г. писал, что, судя по заключению рудокопов, серебряные рудники Камбамбе «превосходят богатейшие рудники Перу» [там же, док. 93, с. 354]. Распускаемыми им самим слухами о несуществую­щих богатствах гор Камбамбе Паулу Диаш умело пользовался для получения денег, оружия, пороха и солдат[12].

Услышав о том, что Бенгела славится своим скотом и сло­новой костью и что она в этом отношении даже богаче Ндонго, Паулу Диаш де Новаиш немедленно направил туда отряд из 70 солдат во главе со своим племянником Антониу Лопишем Пейшоту, поручив ему построить форт на берегу моря на холме Бенгела.

Пейшоту, который, по словам Силва Корреа, был «равным образом заинтересован и в своей славе и в своем деле», выпол­нил это поручение, вторгшись в Бенгелу и построив там кре­пость [134, т. 1, с. 204]. Однако вскоре, когда Пейшоту с от­рядом в 50 человек попытался выйти из крепости, он был ата­кован африканцами. Пейшоту и его солдаты сражались отчаянно, но африканцы решили не снимать осады крепости и не от­ступать, не истребив всех до единого непрошеных завоевате­лей. Вот как описывает эту битву Силва Корреа: «Много часов подряд продолжалась эта кровавая осада, и негры никак не могли довести до конца свое жестокое намерение. Наконец, когда силы португальцев истощились и их стойкое упорство уступило усталости, оии стали жертвами их жестокости. Кре­пость была взята штурмом атакующими неграми, которые уто­лили свою накопившуюся ненависть кровью несчастного гарни­зона... Но провидению угодно было спасти от этой ужасной смерти двух из осажденных... они выскользнули под покровом ночи берегом моря и вопреки всем подстерегавшим их опасно­стям сумели предстать перед Новаишем, который едва ли ждал столь печального визита. Когда ему сообщили о гибели племян­ника, слезы потекли по его лицу. Он оплакивал гибель товари­щей, старых наперсников его славы» [там же, с. 206].

Известие о катастрофе в Бенгеле оказалось роковым для грозного завоевателя. Его организм, подточенный климатом я трудностями походной жизни, не выдержал этого удара, и в конце октября 1588 г. Паулу Диаш де Новаиш скончался и был похоронен в церкви в Массангано[13]. Смерть этого жестокого конкистадора, оставившего по себе самую мрачную память в истории Африки, знаменовала собой окончание первой фазы ангольской войны.

Результаты этого 14-летнего периода были разочаровываю­щими для португальцев. Паулу Диаш де Новаиш сумел лишь основать несколько фортов и факторий вдоль побережья и по р. Кванза. Но он не сумел выполнить главную задачу, которая была перед ним поставлена,— завоевать и колонизовать всю территорию от устья р. Кванза до 15° ю. ш. и особенно район «рудников» в горах Камбамбе. Паулу Диаш не смог сломить сопротивление государства Ндонго, которое упорно отстаивало свою независимость. Таким образом, войны, которые он вел, не дали Португалии желаемого успеха, хотя и стоили огромных расходов и многих человеческих жизней.

По-видимому, осознание этой неудачи было в Лиссабоне до­статочно отчетливым[14], и можно думать, что именно с этим связана отправка в Анголу крупного чиновника Домингуша де Абреу, который представил в 1590 г. детальный доклад, реко­мендовавший новые методы колонизации страны. Его рекомен­дации предусматривали методическую оккупацию Анголы, но­вый план управления территорией и создание наземного пути между восточным и западным побережьями Африки [50, т. IV, док. 131, с. 534].

Этот план в основном был принят. Корона взяла на себя функции управления колонией, положив тем самым конец систе­ме капитаний в Африке.

После смерти Паулу Диаша де Новаиша для выборов ново­го губернатора был созван совет, на который были приглашены офицеры, чиновники, солдаты и другие португальцы. Обычно губернатор назначался указом короля, но в этом случае в свя­зи с исключительно тяжелым положением, в котором находились португальцы в Анголе, решено было, не дожидаясь королевско­го указа, избрать временного губернатора. Выбор пал на бли­жайшего сподвижника Паулу Диаша — Луиша Серрана. Решив во что бы то ни стало сделать то, что не удалось его предшест­веннику, новый губернатор двинулся с войском к столице Ндон­го. 26 декабря 1589 г. он получил ошеломляющее известие, что на помощь Ндонго двигается большое войско, посланное пра­вителем Матамбы.

Здесь мы сталкиваемся с первым случаем, когда правители ангольских государств, осознав общую опасность, пошли на объ­единение своих сил и создали первую зафиксированную источ­никами коалицию африканских государств для отпора порту­гальским захватчикам. Некоторые источники, правда, не упоми­нают об этой коалиции, а говорят лишь об армии Матамбы. Но есть прямые указания на существование союза Ндонго и Матам­бы. Так, весьма осведомленный во всем, что касалось Анголы, куда он выезжал специально для изучения военной и полити­ческой ситуации, Домингуш де Абреу писал в своем докладе: «После того как войско [Серрана] двинулось в путь, губернатор получил известие, что вышеназванные короли [Ндонго и Ма­тамбы] объединили миллион людей, решив дать битву гу­бернатору и нашим вассалам» [50, т. IV, док. 131, с. 534].

В одном из документов того времени сообщается, что король Анголы заключил союз с очень могущественным королем Ма­тамбы и «оба в едином строю сразились с португальцами» [50, т. III, док. 121, с. 431].

Эти упоминания источников, несмотря на содержащиеся в них порой фантастические оценки численности войск, нам пред­ставляются чрезвычайно важными. Именно с этого времени (1589 г.) можно датировать качественно новый этап анголь­ских войн, характеризующийся растущей тенденцией к преодо­лению племенного сепаратизма и партикуляризма и постепен­ному объединению племен и народностей в ходе антнколониальной борьбы. Эта новая тенденция качественно изменила харак­тер африканского сопротивления, подняв его на более высокую ступень и во много раз усилив его, что особенно ярко прояви­лось позже в ходе народной войны под руководством Нзинги Мбанди Нголы (см. с. 72—101).

Узнав, что навстречу двигается объединенная армия Ндонго и Матамбы, Серран разделил свое войско на три отряда, пору­чив командование одним из них Андре Перейре, другим — Фран-сиску де Сикейре и взяв командование третьим на себя.

29 декабря 1589 г. около Анголеме-Акитамбо португальцы увидели перед собой огромное объединенное войско африкан­цев, двигавшееся на них в полном молчании. Оно было построе­но в форме полумесяца. Африканцы были вооружены луками, стрелами, дротиками и ножами. Тактический план африканских военачальников состоял в том, чтобы обойти португальцев с флангов и, замкнув края полумесяца, окружить и уничтожить, их в рукопашной схватке, в которой огнестрельное оружие бу­дет неэффективным и даже бесполезным. Этот план блестяще удался.

Авторы «Истории резиденции...» так описывают эту битву: «Наше войско не подходило близко, заботясь о том, чтобы враг был довольно далеко. В 8 часов утра 29 декабря быстро постро­енный в боевой порядок наш средний отряд яростно атаковал их, но враги с не меньшим мужеством шагали через трупы сво­их убитых и ранили наших. В это время их полумесяц замкнул­ся, и все наше войско оказалось запертым... Они убили коман­дира [Франсиску де Сикейра] и других португальцев. Многие были тяжело ранены» [50, т. IV, док. 132, с. 575].

По словам Силвы Корреа, «Серран с двумя храбрыми ко­мандирами сумели пробиться через окружавшее их море врагов и с яростью набросились на войско, сражавшееся в центре. Смельчаки удвоили свои усилия, но негры безмолвно переносили свои потери, и их трупы загораживали путь. Однако негров было великое множество, и над трупами поднимались новые воины, которые бросались вперед с такой неистовой яростью, что сумели убить одного португальского командира и одного смелого командира черных», сражавшегося на стороне порту­гальцев [50, т. I, с. 205]. Всего в битве погибло 150 пор­тугальцев [50, т. III, док. 117, с. 423].

С трудом прорвав окружение, войска португальцев обрати­лись в паническое бегство. За 15 дней они были отброшены бо­лее чем на 400 км. Африканцы решили воспользоваться своей победой и, не дав португальцам опомниться, нанести им окон­чательное поражение. По свидетельству Домингуша де Абреу, «они не были удовлетворены победой, которую одержали, а пре­следовали португальцев до лагеря под названием Луканзо... и так как короли снова привели с собой миллион людей, губер­натор опять советовался с капитанами, которые заняли это место, сожгли некоторые фазенды и с трудом отступили к кре­пости Массангано» [50, т. IV, док. 131, с. 534].

Упоминаемая источниками численность африканских войск («миллион людей») на первый взгляд кажется невероятной. Однако, как правильно указывает в связи с этим современный прогрессивный ангольский историк Энрике Абраншес, «если это число и кажется сильно преувеличенным, оно ни в коем случае не невозможно. В Африке того времени еще не чувствовалось опустошение, причиненное рабством, которое, согласно некото­рым авторам, достигло цифры 100 и 150 миллионов душ» [200, с. 31].

В авангарде отступавших, сообщают авторы «Истории рези­денции...», шел капитан Жуан де Виллориа с отрядом из 40 пор­тугальцев, в середине — черные войска и два отряда солдат, во­оруженных мушкетами. В арьергарде шли сам губернатор Сер­ран, Андре Перейра и Гаспар Лейтан во главе отряда опытных ветеранов. «В таком порядке наше войско двигалось, будучи постоянно окружено врагами, сражаясь отчаянно и убивая их почти ежедневно» [50, т. IV, док. 132, с. 575].

Наконец войско Серрана добралось до крепости Бамба. Здесь к нему присоединился отряд во главе с прапорщиком Луисом Мендиш Рапозу. Эта крепость была хорошо укреплена и удобно расположена между двумя болотами [там же, док. 131, с. 535].

Запертый в этой крепости губернатор поручил капитану М. Ж. Оливейре с небольшим отрядом спуститься на двухмач­товом судне и нескольких лодках по р. Кванза и добраться до Луанды, чтобы выяснить, не восстали ли против португальцев тамошние соба и вожди племен [там же].

Тем временем правители Ндонго и Матамбы пожинали обильные плоды своей блистательной победы над португальца­ми. Преследуя врагов, они попутно забирали добычу, оставляе­мую бежавшими в панике войсками. По свидетельству Домин­гуша де Абреу, отбитая ими добыча могла бы примерно соста­вить груз 24 судов [там же, с. 534]. В конце 1590 г. неудачли­вый губернатор Серран выехал в Массангано, где вскоре умер. По словам Силвы Корреа, «его смерть оплакивали, хотя его дей­ствия были неудачными» [134, т. 1, с. 208].

Разгром в 1589—1590 гг. португальской армии коалицией африканских государств поставил завоевателей в исключительно трудное положение.

В 1592 г. в Анголу прибыл новый губернатор, Франсиску де Алмейда, который имел инструкции короля Испании и Португа­лии Филиппа II «расширить завоевания и овладеть серебряными рудниками в горах Камбамбе». Вместе с Франсиску приехал его брат Жерониму де Алмейда, произведенный перед этим в чины адмирала и местри де кампу (один из высших офицерских чи­нов) [267, с. 250].

Португальцы, оставшиеся в живых после сокрушительного разгрома Серрана, выражали бурную радость по поводу при­бытия нового губернатора, а еще больше в связи с прибытием 24 июня 1592 г. подкреплений из 400 португальских солдат и 50 африканцев-кавалеристов. Радость в связи с появлением све­жих контингентов солдат вскоре была омрачена интригами и враждой, начавшимися между вновь приехавшими военачальни­ками и ветеранами ангольских войн, воевавшими еще под зна­менами Паулу Диаша де Новаиша.

Ослабленная раздорами и враждой  армия превратилась в чуждое всякой дисциплине и порядку сборище  авантюристов, жаждавших рабов, слоновой кости и драгоценных металлов. В результате, когда Франсиску де Алмейда выступил с 700 пехотинцами и 50 африканцами-кавалеристами против одного мест­ного князька, которого разбил, но не подчинил Паулу Диаш де Новаиш, он потерпел фиаско. По дороге в войсках Франсиску Де Алмейды началась эпидемия какой-то тропической болезни, и они вынуждены были отступить. В апреле 1593 г. Франсиску де Алмейда был отозван, и его преемником на посту губерна­тора стал его брат Жерониму  [134, т.  1, с. 212]. Новый губер­натор созвал на совет  офицеров и ветеранов   ангольских войн и предложил им на обсуждение свой план дальнейших военных операций. Этот план предусматривал в первую очередь отвоевание рудников Камбамбе, что, по мысли Жерониму де Алмейды, должно было реабилитировать португальских конкистадоров в глазах мадридского двора и обеспечить посылку подкреплений и припасов. Этот план был одобрен, после чего Жерониму де Алмейда произвел смотр войск и, проведя необходимые приго­товления, 25 июня 1593 г. вышел с ними из Луанды, провожае­мый многочисленными жителями города. Пройдя вдоль р. Кванза, Ж. Алмейда присоединил к своему войску гарнизон Массангано.  В Кисаме он разгромил и принудил к повиновению 15 соба, но три самых могущественных соба, объединив свои силы, оказали захватчикам упорное сопротивление [267, с. 250— 251]. Алмейда прибег к старой тактике «выжженной земли». Но жители, по свидетельству источника, «прятались в колючей лес­ной чаще и непроходимых зарослях,   где огнестойкая трава де­лала их неуязвимыми для огня» [134, т.  1, с. 212]. Разгромив соба Сонга и других местных князьков, Алмейда во главе своего войска, состоявшего из 400 пехотинцев и 20 кавалеристов, на­правился к соляным копям. Он разработал хитроумный план, который состоял в том, чтобы, блокировав эти копи, оставить страну без соли, которая, как было известно, играла в Анголе роль «денег», и таким образом парализовать экономику стра­ны и принудить непокорных соба к повиновению. Фактически он приступил к реализации того плана, о котором позднее писал голландец О. Даппер  (1668)  и который, по-видимому, впервые возник в голове Ж. Алмейды или ближайших его советников.

Захватив соляные копи, Алмейда оставил там гарнизон в 100 пехотинцев и восемь кавалеристов, «для того чтобы поме­шать неграм добывать соль, в которой состояло все их богат­ство и единственное средство торговли, и принудить к подчи­нению» [там же]. Авторы «Истории резиденции...» пишут, что блокада соляных копей — «такая вещь, которую король Анголы и все враги ощущали и ощущают еще и сегодня более, чем какую-либо другую потерю, которую им причинили наши. Ибо на серебряные рудники они обращают мало внимания, а соль — это их казна и ходячая монета, на которую они покупают рабов и всякого рода продовольствие» [50, т. IV, док. 132, с. 571].

Взяв под контроль соляные копи, Алмейда в 1594 г. двинул­ся с войском через Кисаму в направлении гор Камбамбе [399а, с. 7]. 26 соба без сопротивления подчинились и предоставили ему в помощь своих воинов. Когда португальцы находились все­го в нескольких днях перехода от недосягаемых и таинственных серебряных рудников Камбамбе, Алмейда получил известие о том, что друг и вассал Нголы могущественный соба Кафуше Камбаре готовится преградить ему путь. Алмейда решил атако­вать этого соба. Но в это время губернатор тяжело заболел и, по свидетельству источника, «несколько месяцев провел в Лу­анде как для выздоровления, так и для того, чтобы собрать под­крепления для войск» [там же]. На время своего отсутствия он возложил командование на Балтазара Алмейда де Соуза, ко­торый двинулся в апреле 1594 г. против Кафуше Камбаре. Услы­шав о приближении португальцев, Кафуше решил устроить за­саду и спрятал своих воинов в чаще леса. Соуза ворвался в селение со своими солдатами, в числе которых было несколько всадников. Как говорит источник того времени, «наши вошли с великой стремительностью и нанесли врагам большой урон ружьями и лошадьми» [150, т. IV, док. 132, с. 576].

Вероятно, португальцы не только расстреливали африканцев из мушкетов и ружей, но и топтали их конями. «Однако негры прибегли к обычной хитрости, состоящей в том, что они не ока­зывают сильного сопротивления при подходе врагов, а обруши­ваются со всеми силами, когда те начинают отступать. Они на­чали ранить солдат арьергарда и лошадей, стреляя из лесной чащи, где их не было видно. И хотя наши сражались очень храбро, почти все они были убиты, в том числе два командира... Командующий сражался до последнего и вышел раненый... Вместе с ним спаслись только пять португальцев» [там же, док. 131, с. 577]. В битве было уничтожено 750 португальцев [314, с. 53].

Таким образом, войско вождя Кисамы Кафуше Камбаре на­голову разгромило португальскую армию.

Приведенное выше свидетельство из «Истории резиденции...» подтверждается и данными Силвы Корреа, который дает следу­ющее описание битвы: «Негры выскочили из засады, и под их ударами погибло все войско белых. Этой роковой катастрофы избежали только командующий и шесть солдат. Эта стратегия, довольно известная, но неожиданная, принесла Кафуше триумф, которого не могли добиться даже более многочисленные армии» [134, т. 1, с. 213]. Описание битвы в обоих источниках, как ви­дим, почти аналогично, и, следовательно, невозможно сомневать­ся в том, что речь в них идет об одном и том же событии. Одна­ко эти же источники расходятся в датировке битвы. В то время как авторы «Истории резиденции...» датируют ее 22 апреля 1594 г., Силва Корреа указывает дату 22 апреля 1595 г. Послед­нюю дату следует признать ошибочной, так как битва, описан­ная в «Истории резиденции...», не могла иметь места в 1595 г., поскольку сам этот источник датирован 1 мая 1594 г. [15].

Сокрушительный разгром португальских войск в 1594 г. при­остановил продвижение завоевателей в глубь материка.

В результате тяжелых климатических условий и жестоких сражений с африканцами, не желавшими подчиниться колони­заторам, из 2 тыс. солдат, посланных в Анголу в 1575—1594 гг., в живых остались только 300 [354, т. I, с. 377]. Рудники не были завоеваны. Работорговля развивалась медленнее, чем этого хотелось королевскому двору и бразильским плантаторам.

Опозоренный, бежавший в Бразилию Жерониму де Алмейда был заменен новым губернатором — Фуртадо де Мендонса, ко­торый, получив новые контингента солдат, в марте 1595 г. выступил в поход к серебряным рудникам, которые, по выражению Кунья Матуша, «всегда были рудниками несчастий для порту­гальцев» [267, с. 251]. Но время для военной экспедиции было выбрано неудачно, так как наступил сезон дождей и в пути среди солдат началась эпидемия тропической малярии, которая скосила более 200 человек. От болезней и истощения погибло также большое число лошадей.

По свидетельству Силвы Корреа, «дохлых лошадей разре­зали на куски и продавали друг другу по дорогой цене, чтобы утолить голод» [134, т. 1, с. 216]. К этому времени Нгола, со­брав сильную армию, окружил португальский гарнизон в кре­пости Массангано «таким плотным кольцом осады, что ни с какой стороны невозможно было оказать помощь» [там же; 267, с. 252]. Войско Мендонсы то и дело подвергалось нападениям со стороны восставших соба — союзников Ндонго. Стремясь запугать африканцев, португальцы, как обычно, применяли звер­ские методы расправ с мирным населением и с пленными. Как явствует из источников, Мендонса приказывал привязывать пленных к жерлам пушек и, стреляя ядрами, разрывать их на куски [134, т. 1, с. 216]. Но, несмотря на дикий террор и огром­ные усилия, Мендонсе так и не удалось пробиться к заветным рудникам Камбамбе.

Через год Мендонса возобновил попытку завоевания рудни­ков. Получив горький урок, он провел свою вторую кампанию в 1596 г. более осторожно и более успешно. Ему удалось проник­нуть в глубинные районы страны вплоть до Массангано. Смер­тельная опасность, нависшая над Анголой, заставила Нголу Килуанжи (отца знаменитой королевы Нзинги Мбанди Нголы) собрать все свое войско и двинуться к Массангано. Африкан­цам удалось незаметно подойти к городу и окружить находив­шееся в крепости войско Мендонсы. Это была смелая и остро­умная операция, которая могла иметь успех, но португальцам удалось отправить гонца в Луанду, откуда на помощь осажден­ным были посланы подкрепления, и Нголе Килуанжи было на­несено тяжелое поражение [399а, с. 7—8]. Но все же Мендонса не смог осуществить свою главную задачу и овладеть горами Камбамбе.

Назначенный вместо него губернатором в январе 1601 г. Жуан Роиз Коутинью продолжил выполнение этой задачи.

По свидетельству жившего в то время в Анголе Э. Беттела, король даровал ему право взимать в свою пользу пошлину со всех рабов и товаров, вывозившихся из Анголы в Вест-Индию, Бразилию и другие страны. За это Коутинью обязался по­строить три крепости (в Дамбе, Камбамбе и Бухте коров) и овладеть серебряными рудниками. С помощью посулов и подар­ков Коутинью привлек на свою сторону вождей ряда племен. По словам Беттела, он был «столь щедрым, что слава о нем распространилась по всему Конго, и многие мулаты и негры до­бровольно явились, чтобы служить ему» [45, с. 37]. Коутинью сумел собрать под своими знаменами большую армию. Но он не смог выполнить поставленных перед ним задач, так как вскоре заболел и умер.

В 1603 г. губернатором стал Мануэл Сервейра Перейра. Ре­шив во что бы то ни стало пробиться к Камбамбе, Перейра прежде всего позаботился о том, чтобы обезвредить грозного Кафуше Камбаре и избежать участи Жерониму де Алмейды, воспоминание о позоре которого, по словам Силвы Корреа, «на­полняло печалью сердца белых и тщеславием и гордостью серд­ца негров» [134, т. 1, с. 219]. 10 августа 1603 г. Перейра атако­вал Кафуше и сумел нанести ему поражение. После этого он прошел к горам Камбамбе и, разгромив местного соба, овла­дел столь желанным районом, который столько лет занимал распаленное воображение алчных конкистадоров, считавших его «вторым Потоси». Однако португальцам суждено было испы­тать горькое разочарование и убедиться, сколь химерическими были эти мечты и надежды. Серебра в Камбамбе почти не было. «Второе Потоси» оказалось всего лишь плодом их буйной фан­тазии.

По свидетельству очевидца этих событий Э. Беттела, порту­гальцы «открыли серебряные рудники, но были недовольны ими, поскольку они давали лишь маленькое количество серебра» [45, с. 38].

Основав в горах крепость Носса-Сеньора-де-Розарио и оста­вив в ней гарнизон во главе с капитаном Араужо де Азеведу (в этом гарнизоне два года прослужил Э. Беттел [там же]), Перейра ушел в Массангано. Араужо де Азеведу пришлось вы­держать натиск войск соба, вассалов короля Конго во главе с его тестем Ашиламбанзой. В конечном счете Ашиламбанза был разбит и принужден к вассальной клятве королю Порту­галии [267, с. 253].

Но Перейра очень жестоко обращался со своими солдатами, и поэтому, как сообщает Э. Беттел, многие из них покинули Перейру, и он вынужден был отказаться от продолжения воен­ных действий [45, с. 38].

Вступивший на пост губернатора в 1606 г. Мануэл Перейра Форжас продолжал завоевания, начатые Мендонсой. Он обло­жил покоренных соба ежегодной данью в 12 тыс. крузадо. По­терпев фиаско в поисках серебра, Форжас организовал в сертанах Анголы поиски медных руд, но результат был тот же самый, что и в первом случае. К этому времени коалиция афри­канских государств распалась, и это явилось главной причиной того, что Бенто Банья Кардозу, ставший губернатором в 1611 г., нанес сокрушительное поражение королю Ндонго. По свидетель­ству Силвы Корреа, «он наголову разбил его войско и взял в плен соба Шилонга, его союзника, самого храброго и отчаянно­го негра, какой только рождался в этом королевстве. Он всегда отличался в сражениях, вызывая восхищение наших и подавая пример своим, которые все сражались с отчаянной храбростью» [134, т. 1, с. 223]. Соба Шилонга был по приказу губернатора обезглавлен, а трое из его макота — повешены.

По словам хрониста, казнь этих соба, «которые пользова­лись у своих большой любовью и уважением, была причиной того, что явились 14 вождей, готовых к мести. Они осадили кре­пость... (Носса-Сеньора-де-Розарио) и окружили ее на рассвете, причем с различных сторон ее штурмовали 5 тысяч негров. Осажденные оказались почти в критическом положении, будучи обречены на гибель». Лишь прибытие подкреплений спасло пор­тугальцев от неминуемого поражения. Однако, по словам того же автора, «отступив, негры были столь горды и самоуверенны, что понадобился еще целый год непрерывной войны, чтобы при­нудить их к прежнему вассалитету» [там же].

Для «усмирения» непокорных племен Кардозу построил на р. Лукала новые крепости — Мбака (в восьми лигах от Массан­гано) и Ханго, что значительно приблизило португальцев к сто­лице Нголы Мбанза-Кабасе. Назначенный во второй раз губер­натором Анголы Мануэл Сервейра Перейра получил, кроме то­го, согласно специальному королевскому указу от 14 марта 1615 г., громкий титул «завоеватель и покоритель королевства Бенгелы». Решив оправдать этот «почетный» титул, он выступил в поход в Бенгелу, возложив управление Анголой на Антониу Гонсалвиша Питта — португальского командующего в Конго. Отплыв 11 апреля 1617 г. с пятью судами и 150 солдатами, он высадился в том месте, где Пейшоту, племянник Паулу Диаша де Новаиша, основал крепость. Заняв побережье, он сильно его укрепил, построив новый форт.

Таким образом, успешное продвижение португальских войск в глубь страны в 1603—1617 гг. знаменовало собой третью фазу ангольских войн и привело к угрозе завоевания и ликвидации государств Ндонго и Бенгела.

Строительство форта Бенгела и установление контроля над всем побережьем от Луанды до Бенгелы заметно упрочили по­зиции колонизаторов в Анголе. Однако в начале XVII в. они все еще не были хозяевами во внутренних районах, и португальское присутствие в Анголе сильно напоминало португальскую коло­ниальную систему в Восточной Африке и Индийском океане, базировавшуюся на нескольких крепостях и военных гарнизо­нах, но в сущности имевшую «прибрежный» характер [354, т. I, с. 378].

Рассмотрение начального периода португальской колонизации в бассейне Конго (XVI — начало XVII в.) приводит к убежде­нию в ошибочности получившей широкое признание в буржуаз­ной историографии концепции о якобы мирном и бескровном ха­рактере этой колонизации. Изучение первоисточников, относя­щихся к этому этапу взаимодействия португальских колониза­торов и народов Западной Африки, показывает, что оно было отнюдь не столь мирным, как его представляли реакционные португальские историографы. Оно характеризовалось исключи­тельно высокой степенью насилия, составлявшего альфу и оме­гу колониальной практики конкистадоров в отношении колони­зуемых народов. В то же время изучение конкретных фактов этого этапа португальской колонизации дает в распоряжение исследователя достаточно веские аргументы, вскрывающие несо­стоятельность созданной буржуазной историографией легенды о том, что африканские народы якобы не оказывали сколько-ни­будь существенного сопротивления этой колонизации и что уста­новление португальского контроля было якобы очень легким и безболезненным процессом.

Уже первая европейская экспедиция, отправленная в Тропи­ческую Африку с целью завоевания (экспедиция Паулу Диаша де Новаиша 1574—1588 гг.), со всей очевидностью показала Лиссабону, что завоевание и колонизация Африки — дело куда более трудное, чем завоевание и колонизация Бразилии. Афри­канцы стояли на гораздо более высокой ступени обществен­ного развития, чем индейцы, и в отличие от них имели развитую государственность. Там, где существовали сложившиеся госу­дарственные образования, португальское проникновение было трудноосуществимо из-за постоянного, организованного и силь­ного сопротивления.

Изучение источников позволяет сделать и еще один прин­ципиально важный вывод. Сопротивление племен было эффек­тивнее там и тогда, где и когда они выступали не в одиночку, а в союзе друг с другом. Именно в XVI в. мы стоим у истоков идеи необходимости единства в борьбе против колонизаторов. Африканцы добивались успеха в борьбе с колонизаторами в тем большей степени, чем больше реализовалась тенденция к преодолению племенного сепаратизма и к объединению сил про­тив общего врага (вспомним хотя бы разгром португальской ар­мии объединенными силами государств Ндонго и Матамбы в 1589—1590 гг.). Эта тенденция проявилась в большой степени позднее, в XVII в., в Анголе, Эфиопии и Юго-Восточной Африке.

БОРЬБА НАРОДА АНГОЛЫ ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ ПОД РУКОВОДСТВОМ НЗИНГИ МБАНДИ НГОЛЫ

На протяжении почти пятивековой истории португальского колониального господства в Анголе народ этой страны не пре­кращал борьбы за свободу.

Одна из самых славных страниц борьбы связана с именем замечательной дочери ангольского народа, «африканской Жан­ны д'Арк» — Нзинги Мбанди Нголы, возглавившей в 20-е годы XVII в. сопротивление ангольцев португальским завоевателям.

К сожалению, история 30-летней успешной борьбы анголь­цев под руководством Нзинги Мбанди Нголы против иноземных захватчиков на заре португальской колонизации изучена еще слабо. Реакционная португальская историография приложила немало усилий, чтобы вытравить из памяти народов Африки са­мое имя Нзинги, изобразить ее как «кровожадную фурию», а возглавленное ею освободительное движение как вызванную кровожадными инстинктами войну каннибалов против христиан.

Во многих общих работах по истории Африки сведения о Нзинге либо вовсе отсутствуют, либо относятся к области ско­рее фантастики, чем науки. В литературе бытуют самые про­тиворечивые суждения и сведения относительно событий, свя­занных с борьбой Нзинги против португальцев. Мнения авто­ров расходятся даже по вопросу о том, правительницей какого государства была Нзинга.

По существу, вопрос о борьбе Нзинги против португальских колонизаторов еще не подвергался серьезному научному иссле­дованию. Между тем нам представляется, что ввиду важности изучения традиций освободительной борьбы особое научное и политическое значение приобретает задача восстановления яр­кой страницы истории Анголы, связанной с именем Нзинги. Эту задачу в состоянии решить совместными усилиями советские и африканские историки. В настоящей главе предпринята попыт­ка осветить некоторые узловые вопросы в качестве шага на пути изучения этой проблемы.

Нзинга Мбанди Нтола, согласно сведениям жившего при ее дворе миссионера-капуцина Дж. Кавацци, родилась в 1582 г. и, была дочерью правителя Ндонго Нголы Килуанжи и его налож­ницы, от которой она и получила имя Нзинга [61, с. 494]. Как сообщает Кавацци, при ее появлении на свет расположение звезд было таково, что гороскопы не предсказывали ничего хо­рошего, «и их предсказания оказались очень верными».

Отец Нзинги любил ее больше других своих детей «за живой и глубокий ум, одним словом, за все то, что предвещало, что она станет в будущем великой королевой» [там же; 104, т. IV, с. 29].

Кавацци, стремившийся нарисовать весьма непривлекатель­ный облик Нзинги, усматривает причину ее «жестокости» в том, что ее воспитательницей была злобная женщина, настоящее «черное исчадие ада», которая-де заставила ее всосать с моло­ком матери сильнейшую преданность ложным божествам.

После смерти отца Нзинги (около 1617 г.)[16] правителем Ндонго стал ее брат Нгола Мбанди. Угроза португальского за­воевания и расширение масштабов и сферы португальской рабо­торговли неизбежно должны были привести к войне с португаль­цами. Однако Нгола Мбанди опасался, что, пока он будет занят этой войной, его сестры Нзинга, Камбо и Фунжи и племянник, сын Нзинги, лишат его власти. Он решил отделаться от сопер­ников и начал с племянника—сына Нзинги, которого, по одной версии, умертвили в чане с кипящей водой, а по другой — при­ложили к его глазам раскаленный кинжал. «Принцесса Нзинга поклялась, что никогда не простит этого преступления и до последнего вздоха будет искать случай отомстить» [61, с. 495]. Она попыталась поднять восстание против брата, но заговор был раскрыт, и она была сослана в отдаленную область. Пода­вив внутреннюю оппозицию, Нгола Мбанди двинулся с большим войском против португальцев. Эта мера носила оборонительный характер и была вызвана возросшей активностью португальцев в Анголе и особенно продвижением португальских войск вверх по р. Лукала к крепости Мбака. После того как в 1617 г. в Луанду прибыл новый губернатор Анголы — Луис Мендес де Васконселос, он и его сын Жуан Мендес де Васконселос органи­зовывали непрерывные экспедиции в Ндонго для захвата рабов. В своих письмах королю Васконселос резко критиковал деятель­ность своих предшественников и констатировал, что торговля переживает упадок и рынки почти полностью перестали функ­ционировать из-за нехватки рабов [225, с. 85].

Аналогичные цели преследовала, видимо, и экспедиция, ко­торую возглавил Жуан Мендес де Васконселос. Португальский хронист Кадорнега рассказывает, что сын губернатора послал половину своего войска в Мбака, а с другой половиной дошел до Матамбы, разбив и обезглавив 94 африканских вождя. Один из участников экспедиции, М. С. де Фария, докладывал, что сильное сопротивление португальцы встретили в Касанже, где укрывшиеся в лесах «язычники» внезапно напали на них и за­хватили их караван с добычей, после чего Ж. М. де Васконселос был вынужден вернуться в Луанду. Однако, узнав о наступле­нии Нгола Мбанди, губернатор снова посылает своего сына в Мбака, откуда тот во главе сильной армии нападает на войско Нгола Мбанди. «Что могли поделать,— пишет Лаба,— голые, плохо вооруженные и еще хуже дисциплинированные люди про­тив отлично вооруженных, дисциплинированных португальцев» [104, т. IV, с. 33]. Войско Нгола Мбанди было разбито, его сто­лица Мбанза-Кабаса занята захватчиками, а королева и прин­цессы Камбо и Фунжи взяты в плен. Сам король[17] вынужден был искать спасения на островах Киндонга на р. Кванза. Одна­ко он сумел сохранить сильное войско, которое время от вре­мени совершало внезапные нападения на португальцев. По сло­вам авторов изданной Центром ангольских исследований «Исто­рии Анголы», «португальцы выиграли войну, но не смогли ок­купировать территорию» [314, с. 56].

В октябре 1621 г. Васконселоса сменил новый губернатор — Коррейа де Соуза. После его прибытия португальцы предприня­ли попытки возобновить с правителями Ндонго деловые контак­ты, которые были необходимы для нормального функционирова­ния работорговли. Португальцы в известной мере экономически зависели от правителей Ндонго, которые могли блокировать торговые пути, закрыть невольничьи рьшки и чинить другие препятствия работорговле, составлявшей основу португальской экономической активности в Африке.

В это время португальская работорговля стала испытывать серьезные трудности. Из-за сопротивления правителей Ндонго работорговцы опасались проникать в глубинные районы. Все торговые пути в Конго, Матамбе и Касанже были перекрыты. Была прервана даже торговля с Луандой, и положение порту­гальцев становилось день ото дня хуже.

Исходя из этого, губернатор направил двух эмиссаров к Нгола Мбанди убедить его покинуть острова и вернуться в Мбанза-Кабасу. Нгола Мбанди поставил три условия: португальцы должны эвакуировать форт Мбака, помочь ему изгнать из Ндонго Касанже и вернуть в Ндонго всех его подданных, за­хваченных Васконселосом. Губернатор принял эти условия и от­правил соответствующий ответ Нгола Мбанди [225, с. 89].

Чтобы заключить союз с португальцами, Нгола Мбанди на­правил в 1621 г. в Луанду посольство, которое предложил воз­главить Нэинге. Притворившись, что она забыла причиненные ей обиды, она приняла предложение брата. «Король присоеди­нил к обычной свите принцессы большую группу сеньоров и дам, а также добавил многочисленный эскорт к ее обычной охране и дал при этом ей самые широкие полномочия». В Луанде ее встретили с почестями и даже (неслыханная честь!) салютовали из пушек [61, с. 496].

На первой же аудиенции у губернатора Нзинга поразила португальцев своим умом, находчивостью и чувством собственного достоинства. Кавацци так описывает эту встречу: «Когда ей была предоставлена аудиенция у вице-короля, она, войдя в зал, заметила, что там на самом почетном месте стояло только одно бархатное кресло, отделанное золотом, которое предназначалось для... вице-короля, а напротив него лежал очень богатый ковер и бархатные подушки... предназначенные для эфиопских (т. е. африканских.— А. X.) вла­дык. Не смутившись и не сказав ни слова, она сделала знак глазами одной из своих дам, которая тотчас же встала на четвереньки, подставив спину своей госпоже, которая уселась на нее, как на стул, и продолжала так сидеть, пока не кончилась аудиенция» [там же, с. 497].

Этот инцидент вызвал всеобщее изумление, но еще больше были удивле­ны португальцы, когда услышали, как рассуждает эта женщина, которую ожидали увидеть неграмотной, жестокой и грубой.

Во время переговоров Нзинга обнаружила незаурядный дип­ломатический талант. Согласно компетентному свидетельству Кавацци, «она требовала мира с достоинством, предложила прочный и постоянный союз и показала, что веские и очевидные причины делают мир столь же необходимым для португальцев, как и для пославшего ее короля. Она удивила, изумила и убе­дила весь Совет», и, «убежденные и побежденные ее доводами, высшие должностные лица и члены Совета почти ничего не мог­ли возразить против ее предложений» [61, с. 497; 134, т. I, с. 232— 233]. Когда же от нее потребовали, чтобы король Ндонго согла­сился на уплату ежегодной дани, она с достоинством заявила, что «такие чрезмерные претензии могут быть уместны в отно­шении народов, которые покорены силой оружия, но не в отно­шении могущественного народа, который добровольно ищет дружбы португальцев» [61, с. 497—498].

Нзинга добилась признания Нгола Мбанди в качестве союз­ного короля, имеющего равный статус с другими независимыми правителями, а не как подданного португальской короны, а так­же обещания помочь изгнать из Ндонго воинственные орды жага во главе с Касанже, обязавшись, в свою очередь, вернуть португальцам беглых рабов. Однако ей «е удалось убедить пор­тугальцев ликвидировать форт, который они построили в сердце Ндонго — в Мбака[18].

Губернатор попытался смирить эту гордую и непокорную женщину, обратив ее в христианство. Он рассчитывал избавить­ся таким образом от умного и опасного врага и приобрести в ее лице могущественного союзника. «Он призвал ученых лиц, которые посвятили ее в таинства христианской веры». Итак, в 1622 г. на 40-м году жизни Нзинга была крещена в соборе в Луанде. На церемонии присутствовали губернатор и его жена донна Анна, именем которой и была наречена новообращенная [там же].

Фернан де Соуза, занявший пост губернатора Анголы через несколько лет после Коррейа де Соуза, в своем докладе в Лиссабон (1632) не упоминает о крещении Нзинги. Он пишет, что Коррейа де Соуза был отозван из Анголы в 1623 г. после его ссоры с иезуитами и что Нзинга приезжала в Луанду уже при его преемнике Педро де Соуза Коэлью. Но это сообщение находится в противоречии с версией Кавацци. В связи с этим Д. Бирмингэм высказыва­ет предположение, что Нзинга ездила в Луанду дважды или была в Луанде в то время, когда Коррейа совершил свой поспешный отъезд. Оба эти пред­положения маловероятны. Вряд ли Нзинга могла оставаться в Луанде около двух лет. Кроме того, Кавацци говорит о губернаторе, встречавшем и прово­жавшем Нзингу, как об одном и том же лице и ничего не упоминает о «вто­рой» миссии Нзинги. По нашему предположению, Фернан де Соуза спутал Нзингу с ее сестрами Камбо и Фунжи, которые, по сообщению Кавацци, в 1625 г. ездили в Луанду.

Португальцы рассчитывали, что отныне Нзинга станет, по словам Дж. Миллера, «потенциальной носительницей португаль­ских евангелических надежд на обращение королевства Нгола в христианство и на развитие прибыльной торговли с его пра­вителями» [342а, с. 207]. Для Нзинги же христианство было, по-видимому, лишь маневром, который маскировал ее вражду к чужеземным захватчикам.

В целом миссия Нзинги в Луанду и заключенный ею мир­ный договор были, несомненно, ее большим дипломатическим успехом, так как давали необходимую передышку для подго­товки отпора завоевателям в условиях, когда смертельная угроза нависла над самим существованием Ндонго как госу­дарства.

По возвращении в Мбанза-Кабасу Нзинга убедила брата утвердить договор и добилась от него обещания выполнить под­писанные условия. Более того, по ее совету он пригласил в Ндонго двух католических священников. Однако эти шаги, направленные на укрепление союза с португальцами, по-видимому, вызвали в стране недовольство. Даже приближенные короля говорили, что «король не должен так быстро покидать религию предков и подчиняться иностранному закону» [104, т. IV, с. 42]. Выполняя условия соглашения, Жуан Коррейа де Соуза напал на предводительствуемых Касанже жага, занимавшихся грабе­жом в окрестностях Луанды. Губернатор приказал войскам ок­ружить этот район и затем, вырубая джунгли, принудить Касан­же к битве в открытом поле. Войско Касанже было разбито, а сам он взят в плен и доставлен к губернатору, который, хотя и выразил восхищение его отвагой, тем не менее приказал его казнить. Остальные пленники были закованы в кандалы и от­правлены в качестве рабов в Бразилию [225, с. 90].

В 1624 г. Нгола Мбанди умер[19] (или был отравлен родствен­никами и придворными, недовольными его пропортугальской по­литикой)[20].

Нам представляется недостаточно обоснованной точка зре­ния авторов упоминавшейся «Истории Анголы» о том, что Нзин­га приказала убить брата в связи с тем, что он не хотел ува­жать мирный договор и собирался продолжать военные дейст­вия против португальцев. Хотя версия об убийстве вполне до­пустима, его мотивы были, по-видимому, иными. Можно пред­полагать, что Нгола Мбанди был противником подготовки боль­шой войны против португальцев и выступал за более тесный союз с ними. Бенту Ребелу, который был в Ндонго в момент смерти Нгола Мбанди, обвинял Нзингу в том, что она отравила брата, так как была против его политики соглашательства с португальцами [225, с. 92].

В пользу нашего предположения говорит и то, что сразу же после смерти брата Нзинга порвала и с христианством и с пор­тугальцами. Негодуя по поводу этого шага и стремясь предста­вить Нзингу в возможно более непривлекательном свете, Ка­вацци писал: «Принцесса донна Анна, которая была другом португальцев только из своих особых интересов... вернувшись к своему двору в Кабасу, снова впала в жестокость. Обратив­шись к своим ложным божествам и выполняя их волю, она пуб­лично учинила страшную резню». Лаба добавляет: «Она знала, что принятие ею христианства пришлось не по вкусу ее народу, а она хотела завоевать у него потерянную любовь. Она делала все это, чтобы иметь возможность претендовать на корону» [61, с. 499, 501]. Прежде чем стать королевой, Нзинга приказала убить сына Нгола Мбанди, по-первых, чтобы избавиться от со­перника, а во-вторых, чтобы отомстить за смерть своего сына. Так же она поступила со многими другими членами королев­ской фамилии.

Убедительное объяснение этим убийствам дал в своей статье «Нзинга Матамбы в новой перспективе» Дж. Миллер. Он связывает их с теми труд­ностями, которые ставило обычное право амбунду на пути женщины к вла­сти. По его мнению, претензии Нзинги на королевский титул Нгола (или, по терминологии Миллера, «Нгола а Килуанжи») нарушали установившиеся нормы амбунду по меньшей мере в трех отношениях. «Во-первых,— пишет Дж. Миллер,— европейский термин „сестра" не отражал истинного положения Нзинги в глазах амбунду ввиду ее происхождения от матери, которая не являлась матерью короля. У амбунду существовали правила матрилинейного наследования, и „полусестра" от сожительницы короля вообще принадлежа­ла к другому роду. Во-вторых, Нзинга была дочерью „невольницы", жившей при королевском дворе. Она имела, таким образом, отдаленное отношение к королевской родословной и не могла ожидать поддержки своих претензий стать королевой. В третьих, амбунду враждебно относились к женщинам, имеющим политический титул, и запрещали какой-либо женщине занимать по­ложение „Нгола а Килуанжи"» [342а, с. 205—206].

Став десятой правительницей Ндонго [288, с. 43], Нзинга направила послание новому губернатору Анголы, Фернану де Соуза, в категорической форме потребовав у него эвакуации форта Мбака. В случае принятия этого ультиматума Нзинга обещала возобновить продажу рабов португальцам и открыть невольничьи рынки, а в случае отказа угрожала войной.

Ни один из известных нам авторов, писавших об этих собы­тиях, не останавливается на вопросе, почему Нзинга столь быст­ро изменила свою политику по отношению к португальцам и уже через два года после своего крещения и заключения мир­ного договора сочла возможным бросить им открытый вызов. Между тем рассмотрение этого вопроса особенно рельефно по-казыват гибкость и мудрость Нзинги, обнаружившей подлинно государственный ум. Есть основания предполагать, что эти из­менения в политике Нзинги были связаны с тем, что ей стало известно о затруднениях, возникших для португальцев в связи с началом голландского проникновения в Анголу.

В 1621 г. была основана голландская Вест-Индская компа­ния, которая начала финансировать военные экспедиции в Аф­рику.

В июне 1624 г. голландцы сожгли шесть португальских су­дов в бухте Луанды, а в августе предприняли новую атаку. Они вошли в контакт с правителем Конго Педру II. Об этом не мог­ла не знать Нзинга, которая имела тесные контакты с королем Конго и многочисленных шпионов в зоне португальского вла­дычества. Вероятно, известия о нависшей над португальцами угрозе голландского вторжения ускорили отправку ее ультима­тума в Луанду.

Ф. де Соуза, понимавший, к каким опасным последствиям может привести война и с голландцами и с африканцами, в письме в Лиссабон рекомендовал принять ультиматум Нзинги. Но Лиссабон реагировал на это предложение отрицательно [225, с. 92].

Вынужденный подчиниться, губернатор оказался в весьма сложном положении. Лиссабон требовал активизации работор­говли. Между тем главные торговые пути были отрезаны, а не­вольничьи рынки закрыты. Даже вожди, оставшиеся лояльными по отношению к португальцам, отказывались поставлять рабов. Многие из них так обеднели из-за беспрерывного изъятия ра­бов, что не в состоянии были платить пошлину или посылали мальчиков и стариков вместо здоровых мужчин [там же; 408, с. 129].

Сильный и непрерывный нажим, который оказывался на вождей кланов, находившихся под контролем португальских фортов, заставил многих из них искать помощи в восточной части Ндонго. Здесь они объединили свои усилия с Нзингой, ко­торая, избрав своей резиденцией острова Киндонга на р. Кван-за, формировала там армию и готовилась к войне против пор­тугальских захватчиков.

Понимая, что для изгнания колонизаторов необходимо един­ство ангольцев, Нзинга создала коалицию африканских племен и народностей. В нее вошли многие племена, жившие в бас­сейне Кванзы и в Кисаме, страдавшие от набегов португаль­цев, а также рабы, бежавшие из зоны португальской оккупации и находившие убежище у Нзинги[21] [314, с. 57].

По свидетельству О. Даппера, рабы «бежали к ней больши­ми толпами» [73, с. 369]. Кроме того, как видно из некоторых источников, Нзинга привлекла к себе на службу воинственных жага, издавна враждовавших с португальцами и промышляв­ших грабежом к югу от р. Кванза [61, с. 502]. Это дало ей воз­можность создать многочисленную армию.

Дж. Миллер полагает, что «две тесно связанные стратегии, доминиро­вавшие в ее акциях в конце 1620-х годов,— союзы с „аутсайдерами" и вер­бовка солдат среди неимущих — искусно компенсировали слабость ее пози­ции во внутренней политике амбунду» [342а, с. 208]. Нам представляется, что концепция Дж. Миллера о том, что в основе деятельности Нзинги лежало желание компенсировать слабость ее позиций среди амбунду в связи с ее «некоролевским происхождением», нуждается в дополнительной аргументации. Думается, что стремление Нзинги объединить под своим руководством мно­гие племена бассейна Кванзы и беглых рабов было вызвано не столько же­ланием укрепить свое положение в качестве королевы, сколько соображения­ми подготовки войны против португальских захватчиков.

Бегство рабов к Нзинге вызывало особенно большое бес­покойство и раздражение португальских поселенцев и работорговцев. Некоторые из них жаловались, что потеряли в резуль­тате этого по 100—150 рабов. Желая вернуть рабов, они тре­бовали начать войну против Нзинги. «Жалобы губернатору на бегство рабов, — отмечает автор хорошо документированного ис­следования А. А. Фелнер, — вызывались не только их потерей, но и опасностью, которую представляло увеличение сил Нзинги» за счет людей, годами живших среди португальцев и умевших обращаться с огнестрельным оружием [93, с. 219]. Под нажи­мом поселенцев и торговцев Ф. де Соуза послал к Нзинге двух иезуитов для переговоров о возвращении рабов, бежавших от португальцев. Но эта миссия окончилась безрезультатно. Позд­нее в Луанде побывало посольство Нзинги, которое вело пере­говоры об открытии торговли. Но оно было обвинено в подстре­кательстве местных вождей перейти на сторону Нзинги и изгна­но из города [там же; 225, с. 93].

В 1625 г. переговоры зашли в тупик и стало очевидным, что война неизбежна. Верные тактике «разделяй и властвуй», пор­тугальские колонизаторы решили прибегнуть к излюбленному методу — подавлять сопротивление африканцев руками самих африканцев. В качестве марионетки они использовали одного из вождей амбунду, родственника Нзинги, Ари Килуанжи[22], ко­торый был соба в Пунгу-а-Ндонго. Он был вызван в форт Мбака и выдал португальцам военные планы Нзинги, которые, по его словам, включали организацию всеобщего антипортугальско­го восстания. Взамен за эту услугу португальцы провозгласили Ари Килуанжи королем Ндонго и подписали с ним соглашение о снабжении его войсками и припасами при условии, что он бу­дет вести активную войну против Нзинги [61, с. 507]. Ари Ки­луанжи объявил столицей государства Пунгу-а-Ндонго. Нзинга, узнав об измене Ари Килуанжи, тотчас же начала против него военные действия. Он обратился за помощью к португальцам, что дало губернатору формальный повод объявить Нзинге вой­ну в защиту подданного португальской короны [225, с. 93].

По словам Лаба, «Ари выполнил все, что обещал. Он раз­бил несколько отрядов из войск Нзинги, разграбил ряд провин­ций, захватил много рабов, но помощь, которую он получил от португальцев, мало-помалу шла на убыль, так как, будучи до­вольно малоопытным политиком, он перестал действовать столь же активно, как начал. Эта пассивность испугала португаль­цев, опасавшихся, что это прелюдия какой-то сделки между этим правителем и королевой Нзингой и что они могут, объеди­нившись, внезапно обрушиться на их владения» [104, т. IV, с. 68].

Возможно, в то время Ари Килуанжи действительно пытался наладить контакт с Нзингой. Он мог пойти на это после нескольких военных поражений, а также после того, как убедился в безнадежности попыток разбить усиливавшееся с каждым днем войско Нзинги и утвердить свою власть в Ндонго военным путем. Большинство соба не признавали его правителем и отка­зывались платить дань.

Перспектива объединения сил Нзинги и Ари Килуанжи в условиях, когда голландская угроза становилась все более реальной, настолько испугала португальцев, что они, как видно из источников, сами решили войти в контакт с Нзингой с целью найти дипломатическую форму разрешения конфликта. К Нзин­ге был направлен португальский офицер, облеченный полномо­чиями говорить от имени губернатора и Совета. Он предложил королеве заключить договор о союзе. Ей было обещано передать во владение все отобранные у нее провинции и вернуть к по­виновению Ари Килуанжи. Взамен она должна была признать власть португальской короны и платить ей ежегодную неболь­шую дань. Это условие, означавшее, по существу, признание себя вассалом короля Португалии, по свидетельству Кавацци, «привело ее в ярость». Она заявила, что считает его оскорбле­нием, нанесенным ей как суверенной и независимой королеве, и «что это ей могли бы предложить, будь она побеждена силой оружия, но что до этого далеко, ибо у нее есть не только хо­рошие войска, но и отвага, более чем достаточная, чтобы обра­зумить врагов» [61, с. 507].

Таким образом, Нзинга отказалась пойти на сделку с коло­низаторами, и они потерпели провал в своих попытках сломить ее сопротивление дипломатическими мерами.

В начале 1626 г. в Луанде был созван военный совет, на который были приглашены высшие офицеры, муниципальные советники, чиновники судебного департамента и казначейства. На совете обсуждалось «тяжелое положение колонии, непочти­тельность короля Конго, вызывающее неповиновение королевы Нзинги, помехи, чинимые португальской торговле вождями дембо, и обусловленная этим боязливость короля Ндонго — нашего верного вассала» [393, с. 10]. По свидетельству хрониста, было решено начать войну и организовать хорошо оснащенную воен­ную экспедицию против Нзинги [93, с. 220; 55, т. 1, ч. 2, гл. VI]. Была сформирована большая армия, в которую кроме порту­гальских солдат были включены также войска африканских вождей, лояльных по отношению к португальцам. 7 февраля 1626 г. эта армия во главе с опытным командиром  Бенто Банья Кардозу выступила в поход. Подробное описание экспедиции мы находим у Кавацци. Он сообщает, что, двинувшись к берегам Кванзы, португальцы захватили несколько постов и 17 островов и укрепили два форта, чтобы «иметь в случае нужды место для отступления». 7 июня они достигли острова, где разбила лагерь Нзинга со своим войском. Португальцы блокировали остров, по­строив укрепления на берегах реки. Однако «королева хорошо использовала свое время, укрепила остров» и, атаковав один из португальских фортов, обратила в бегство его охрану, уничто­жив при этом 300 человек и ранив еще большее число, в том числе несколько португальцев. Однако при повторной атаке, когда португальские солдаты встретили их огнем из мушкетов, воинам Нзинги пришлось отступить. Ночью наступило затишье. Обе стороны вели лихорадочные работы по укреплению своих позиций. Нзинга, по свидетельству того же автора, использова­ла это время для того, чтобы посоветоваться с помощниками и «вызвать дух своего брата Нгола Мбанди». Этот «дух» якобы сказал ей, что «сдаться на милость португальцев — значит рис­ковать свободой, а бежать, уступив им немного земли,— значит сохранить возможность сразиться с ними в другой раз с боль­шим успехом. Королева поблагодарила дух брата жертвоприно­шениями... и, выбрав очень темную ночь, перешла вброд реку в узком месте, где, как она заметила, у португальцев почти не было стражи, и поспешно отступила в провинцию Оакко». Пор­тугальцы, не видя людей на острове, утром переправились туда, но, не найдя там никого, бросились преследовать беглецов [61, с. 507—509].

На второй день марша они атаковали укрытый в труднодо­ступных скалах лагерь Нзинги и взяли в плен двух ее сестер и несколько макота. По словам португальского хрониста, «храб­рая Нзинга, сумев вовремя отступить, поспешно бежала с остав­шимися в живых и... была на волосок от плена», но ее спасла «энергия, не соответствующая ее слабому полу» [134, т. 1, с. 240].

Таким образом, в результате кампании 1626 г. португальцам, которые к тому времени контролировали лишь побережье, не удалось разбить войско Нзинги и сокрушить могущество коро­левы, которая стала грозной преградой на пути к завоеванию ими хинтерланда современной Анголы. В этой связи представ­ляется неверным утверждение Д. Бирмингэма о том, что «Нзин­га была выбита с островов Кванзы и война была успешно за­вершена... к концу 1626 г.» [225, с. 94].

Задача экспедиции Б. Кардозу состояла не в том, чтобы «вы­бить Нзингу с островов Кванзы», а в том, чтобы подорвать ее военное могущество и создать условия для безраздельного пор­тугальского контроля над внутренними районами страны.

В конце 1626 г., когда умер Ари Килуанжи, португальцы провозгласили королем Ндонго нового ставленника, который был весной 1627 г. крещен под именем дон Филипп [399а, с. 19]. Чтобы марионетка была послушной, португальские власти дер­жали его сына в качестве заложника в Луанде, где он получил христианское имя Франсиску. Дон Филипп согласился платить португальцам дань в размере 100 рабов в год, разрешил иезуи­там построить церковь в Пунгу-а-Ндонго и согласился вновь от­крыть невольничьи рынки. Так, в марте 1627 г. уже функционировал рынок в Мбумба-а-Кисансу, а в следующем году в Нда-ла-Кисуба [225, с. 94].

Стремясь поставить Ндонго под португальский контроль с помощью марионеточного монарха, губернатор Фернан де Соу-за столкнулся с большими трудностями, которые были связаны не только с постоянной угрозой, исходившей от Нзинги, но и с оппозицией местных вождей. Многие из них отказывались при­знать королем человека, который, как они уверяли, был сыном раба. Они утверждали, что такой король не будет эффективен как «колдун, вызывающий дождь», и навлечет на Ндонго ужас­ные засухи. Епископ Луанды рекомендовал заменить дона Фи­липпа, но иезуиты и работорговцы поддерживали монарха, так как он регулярно платил дань. Губернатор Ф. де Соуза пред­лагал заменить дона Филиппа одной из сестер Нзинги — Камбо или Фунжи, находившихся в плену у португальцев [там же].

Установление португальского контроля над побережьем, со­провождавшееся резким увеличением работорговли, опустоши­тельные набеги «помбейруш» (охотников за рабами) на афри­канские селения, а также недовольство многих вождей прави­телем Ндонго явились главными причинами массовой миграции населения. Многочисленные племена двинулись на северо-во­сток, где они присоединились к Нзинге, число сторонников ко­торой стало быстро расти. По свидетельству современников, Ндонго лежало в руинах и было совершенно разорено. «Коро­левство Ангола (Ндонго)... очень обширное,— сообщал папе в 1640 г. португальский епископ Конго и Анголы.— Одно время оно было богатым» [72, с. 511].

Спасаясь от террора колонизаторов, воинственные орды жага под руководством вождя из династии Касанже двинулись из зоны португальского владычества на восток. В конце 20-х годов XVII в. жага достигли долины между реками Луи и Кванго, где и было основано примитивное феодальное государство Имбангала, или Касанже. Это государство достигло большой степени могущества и просуществовало на западном берегу р. Кванго вплоть до середины XIX в., когда его посетил португальский путешественник Невес [113, с. 106—108].

Когда Касанже привел своих людей в долину Кванго, укрепить власть здесь ему помог сподвижник Нзинги Нгонга Мбанди, приведший большое войско. Сохранившаяся до наших дней народная легенда гласит, что наибо­лее упорное сопротивление вторжению жага оказал вождь Кимбала, который сумел захватить в плен самого Касанже. Жена Касанже, бывшая родом из Либоло, попросила помощи у своих двух братьев. Вместе с Нгонга Мбанди они пригласили для переговоров вождя Кимбала и убили его. В благодар­ность за свое спасение Касанже установил новый порядок наследования тро­на: он должен был переходить по очереди к члену его собственной семьи, за­тем к члену семьи Нгонга Мбанди и, наконец, к членам семьи братьев жены [225, с. 98]. Помощь Нгонга Мбанди, по-видимому, способствовала установ­лению союзнических отношений между Касанже и Нзингой.

Опираясь на союз и помощь могущественного вождя и пре­восходство своей военной организации, Нзинга решила пред­принять завоевание государства Матамба к северо-востоку от Ндонго. Для осуществления этого плана Нзинга сформировала сильное войско, причем основу его составили, видимо, большие отряды завербованных ею жага. Для того чтобы завоевать ав­торитет и популярность среди жага, Нзинга, по-видимому, при­няла их образ жизни и обычаи, в том числе и каннибализм. Буржуазные историки всячески подчеркивают этот последний момент, чтобы опорочить Нзингу и ее сторонников. Однако обы­чай есть человеческое мясо практиковался, видимо, в отноше­нии врагов как особый вид мести. Как правильно отмечает Бир-мингэм, он был «скорее формой ритуала, чем гастрономической необходимостью».

Жага наилучшим образом удовлетворяли требованиям Нзинги, которая считала главной целью своей жизни изгнание португальских захватчиков. Жага были храбрыми, выносливыми и в высшей степени мобильными воина­ми. К тому же они, как и Нзинга, питали непримиримую ненависть к порту­гальцам. Нзинге, по-видимому, очень импонировали не только их храбрость, военный опыт и враждебное отношение к ее собственным врагам, но и вы­сокое положение, которое у них занимали женщины, некоторые из которых удостаивались титула «тембанза» (предводитель) [342а, с. 209]. Этот титул был дарован Нзинге вождем жага Каза после символической церемонии, ме­тафорически именуемой амбунду «женитьбой» и воспринятой в качестве та­ковой в буквальном смысле слова португальцами. Приняв титул «тембанза», Нзинга стала готовить армию жага к предстоящим сражениям с европейца­ми и в то же время требовала от сопровождавших ее соплеменников-амбунду овладения военной тактикой жага. С другой стороны, союз с вождями жага, которые полностью контролировали южный берег Кванзы, давал ей безопас­ное убежище вблизи жизненных центров Ндонго, куда португальские войска не смели проникнуть. Острова Киндонга на средней Кванзе стали ее люби­мым убежищем, куда она всегда отступала в периоды военных неудач и от­куда она организовывала многочисленные экспедиции против португальцев [там же].

В 1629 или 1630 г. Нзинга во главе большой и хорошо обу­ченной армии двинулась на восток. Поход Нзинги от островов Кванзы к Матамбе продолжался, по-видимому, несколько лет. «Длинные вереницы женщин, детей, стариков, скот и обозы мед­ленно продвигались через равнины и горы» [399а, с. 31].

Нзинга вторглась в Матамбу и захватила покинутую жите­лями столицу Макариаса. Старый правитель Матамбы Каломбо умер незадолго до этого нападения. Нзинге удалось захватить в плен его дочь Муонго и внучку, которых она вначале при­казала заклеймить каленым железом как рабынь, но затем, рас­каявшись, осыпала Муонго почестями и дала ей титул сестры [61, с. 509—510]. Завоевание Матамбы имело место, вероятно, между 1630 и 1635 гг.

Существующие источники дают возможность восстановить лишь некоторые черты политической и социальной организации государства Матамба. Наибольшую ценность в этом отношении представляет, несомненно, книга Кавацци.

Как можно заключить из его описания, созданное Нзингой государственное образование представляло собой военно-поли­тический союз племен, объединенных общими задачами и еди­ным централизованным руководством. Ломка родо-племенных связей как следствие войны с португальскими колонизаторами и широкого развития работорговли, необходимость объединения перед лицом общих врагов, массовые миграции населения, выз­ванные угрозой порабощения,— все это создало необходимые ус­ловия для возникновения на этой основе примитивной государ­ственности, получившей форму раннефеодальной монархии.

Феодальные отношения сочетались здесь с сильными пере­житками первобытнообщинных и широко развитым рабовладель­ческим укладом. Политическая организация королевства бази­ровалась на принципе вассалитета и представляла собой фео­дальную пирамиду, на вершине которой стояла королева. На нижних ступенях общественной иерархии наряду с рабами на­ходились крестьяне, несшие бремя личной и поземельной зави­симости разных градаций.

По свидетельству Кавацци, «все подданные государства, мужчины и жен­щины, в силу непререкаемого закона были обязаны лично три раза в неделю возделывать земли королевы» [61, с. 574; 104, т. IV, с. 270].

Таким образом, королева, по-видимому, была крупным зе­мельным собственником и верховным сеньором, а ее подданные, по существу, были вассалами, лично-зависимыми от нее и обя­занными выплачивать ренту в форме отработок. Королева вы­ступала как владыка над жизнью и смертью своих подданных, считавшихся ее «рабами», а также как верховная собственница всего, что они имели.

Господствующий класс составляли крупные собственники, в число которых входили родственники и ближайшее окружение Нзинги, а также правители территориальных округов и местные вожди. Королевский двор Нзинги отличался необычайной пыш­ностью.

Кавацци утверждает, что «двор королевы был столь же многолюден, как королевские дворы в Европе. Он состоял из лиц, достоинства и обязанности которых давали им право считаться благородными» [61, с. 578]. Знатность в королевстве Нзинги определялась не происхождением, а богатством, зависев­шим от количества рабов.

Важной особенностью этого государства было весьма высо­кое общественное положение женщин, сохранение пережитков матриархальной родовой организации. Это проявлялось не толь­ко в том, что во главе государства стояла женщина, но и в том, что многие высшие придворные должности также занимали жен­щины. По свидетельству Кавацци, Нзинга, придерживаясь обы­чаев жага, назначала на каждую должность мужчину и женщи­ну. Правда, согласно некоторым источникам, обычаи жага не разрешали женщине править в качестве верховного вождя. Нзинга выходила из положения довольно любопытным способом: она облачалась в мужскую одежду, а ее окружение составляли 50 или 60 юношей, одетых как женщины-наложницы.

Автор вышедших в 1740 г. «Исторических, политических и литературных мемуаров» Оливейра сообщает: «Она (Нзинга.— А. X.) держала 50 или 60 молодых людей, которым она дала женскую одежду и женские имена, в то время как она сама носила имя и одежду мужчины для того, чтобы командовать своей армией с большим авторитетом» [116, с. 320]. Однако Ка­вацци сообщает, что ей прислуживали 300 женщин, которые, сменяя друг друга, «не отходили от ее персоны».

Женщины Матамбы отличались воинственностью, силой и отвагой. Они учились пользоваться оружием и часто устраивали даже нечто вроде женских рыцарских турниров. При этом «дамы во главе с королевой выходили одетые и вооруженные как амазонки. Они устраивали сражение, в котором королева, хотя и обремененная более чем 60 годами, обнаруживала ту же храбрость, силу, ловкость и проворство, которые она имела в 25 лет» 1[104, т. IV, с. 248].

Особенно торжественной церемонией был обед королевы. Обычно она ела, сидя на циновке и беря мясо из блюда рукой. Но в последние годы жиз­ни Нзинга часто ела по-европейски, сидя на стуле за столом, сервированным серебряной посудой. Во время трапезы она беседовала с придворными да­мами и приближенными, давая им куски мяса, «которые те принимали с ува­жением». Кавацци уверял, что однажды он насчитал 60 блюд. К его удивле­нию, самыми утонченными деликатесами считались ящерицы, кузнечики, сверч­ки и особенно жареные мыши. Во время трапезы Нзинга задавала своим приближенным вопросы, «в которых обнаруживала живость ума». По словам Кавацци, «поскольку [Нзинга] всегда имела шпионов, которые уведомляли обо всем, что происходило, часто бывало, что ей было известно то, что дер­жалось в строгом секрете, так что подданные были убеждены, что она про­никает в тайны сердец».

При королеве был совет, выполнявший функции правитель­ства и высшего военного и религиозного органа, а также функ­ции суда, но многие важные судебные дела разбирала сама Нзинга. Нзинга подвергала очень жестоким наказаниям лиц простого звания: за малейшие проступки им перерезали горло или бросали их на съедение диким зверям. В отношении же знатных лиц такие наказания применялись редко.

Как свидетельствует Кавацци, у королевы был свой метод их наказы­вать. Часто «один ее хмурый или сердитый взгляд доставлял им большее страдание, чем если бы их жгли на костре» [61, с. 574-575, 579]. «Больше всего на свете,— добавляет Лаба,— они боялись впасть в немилость своей госпожи, которая могла в любой момент превратить самое большое состоя­ние в ничто, а его обладателей низвести до положения рабов».

Государство Матамба отличалось сильной централизацией управления и абсолютной властью монарха над всей террито­рией страны. Такая редкая для африканских государств того времени централизация достигалась не только военной силой, но и с помощью хорошо налаженной связи между столицей и отдельными районами страны. Для этого использовались моло­дые здоровые рабы — скороходы, которых размещали по всей трассе как перекладных лошадей, и они передвигались, неся в гамаках знатных особ или письма, проворно передавая один другому свою ношу [61, с. 576].

Образование в 1630-х годах двух сильных в военном отноше­нии государств — Касанже и Матамбы существенно изменило баланс политических и военных сил в борьбе за Анголу. Порту­гальские колонизаторы, которые путем установления контроля над Ндонго рассчитывали покончить с африканской государст­венностью в этом районе, неожиданно оказались лицом к лицу с могущественной коалицией двух вновь созданных государств — Касанже и Матамбы. К антипортугальской коалиции примкну­ли Конго, племена, жившие в Кисаме, и племена дембо. Во гла­ве этого союза встала грозная для португальцев королева Нзин­га, планы которой состояли в том, чтобы, укрепившись в Матамбе и создав там сильную армию, попытаться выбить португаль­цев из Ндонго.

В то же время Касанже и Матамба превратились в крупные работорговые центры, что подрывало португальскую торговлю рабами.

Став королевой Матамбы, Нзинга тотчас же заблокировала португальские работорговые пути, связывавшие Луанду через Ндонго и районы, лежавшие к югу от Матамбы, с государством Касанже. Расширив государство Матамба к югу и подвергая постоянным нападениям работорговцев, Нзинга закрыла для них доступ к богатым источникам рабов в бассейне р. Кванго. Это вызвало крайнее недовольство не только португальцев, но и правителя Касанже, который, будучи изолирован от своих тор­говых партнеров на побережье, организовывал рейды в Матамбу в безуспешных попытках воспрепятствовать росту полити­ческого и военного могущества Нзинги [342а, с. 211].

После завоевания Нзингой Матамбы начинается новый этап возглавленной ею борьбы ангольского народа против порту­гальских захватчиков. Нзинга предприняла наступление на Ндонго. Она, как пишет Кавацци, «повела свою армию к гра­ницам португальцев и атаковала их крепость» [61, с. 576, 510]. Ее войско приблизилось к форту Мбака, и губернатор был вы­нужден послать отряд, чтобы отбить натиск африканцев [55, т. 1, с. 193—194]. Но Нзинге пришлось поспешно вернуться в Матамбу, так как Касанже, воспользовавшись ее отсутствием, вторгся в Матамбу и подверг ее полному опустошению, уничто­жая деревни, урожаи, стада и жителей. Тогда королева «приказала войскам двигаться быстрым маршем, надеясь встретить Касанже и разбить его... так как видела, в каком отчаянии были ее люди, узнав, что они потеряли жен, детей и имущество» [104, т. IV, с. 75—76]. Однако Касанже сумел уйти на свою территорию, угнав из Матамбы множество жителей, которые были обращены в рабство.

18 октября 1639 г. в Луанду прибыл новый португальский губернатор — Педру Сезар де Менезис. Он привез с собой све­жие подкрепления. Среди этих солдат был Оливейра Кадорнега, который впоследствии написал хронику ангольских войн, про­должавшихся в течение последующих 40 лет.

Уступая требованиям белых поселенцев и работорговцев, гу­бернатор вступил в переговоры с Нзингой о возвращении бег­лых рабов их прежним хозяевам. Королева прислала в Луанду посольство, привезшее подарки губернатору, главному судье и епископу, а также нескольких беглых рабов, которые, однако, были столь стары, что никто не мог припомнить их хозяев. Ве­роятно, целью Нзинги при отправке этого посольства было по­лучить сведения о силе вновь прибывших белых войск, чтобы перепроверить и дополнить информацию, присланную ей, как сообщает Кадорнега, ее сестрой Фунжи, находившейся в неволе в Луанде [55, т. 1, с. 209]. В свою очередь, губернатор напра­вил священника Антонио Коэлью и офицера Гаспара Боржия для переговоров с Касанже и Нзингой[23]. Эта миссия была вы­звана, видимо, опасениями португальцев, что разногласия меж­ду Нзингой и Касанже будут улажены и, объединив свои силы, они вместе выступят против захватчиков. Колонизаторы, по-ви­димому, рассчитывали заключить с одним из них сепаратный мир и после этого разбить их поодиночке. Кроме того, потерпев неудачу в достижении своей главной цели — превращении Ндонго в марионеточное работорговое государство, португальцы нуждались в новых торговых партнерах и новых источниках по­лучения рабов.

Касанже принял португальских посланцев очень радушно и заявил о желании «жить в мире и с португальцами и с коро­левой Нзингой, если она сложит оружие и признает его претен­зии на королевство Матамба» [61, с. 511].

Нзинга встретила посланцев губернатора менее любезно. По свидетельству Кавацци, выслушав их предложения, «она от­вечала надменно и в угрожающем тоне и заключила свою речь словами, что ее достоинство требует начать войну и что она не опустит оружия, пока не будут исчерпаны возможности, ко­торые можно ожидать от силы оружия». Когда послы напомни­ли ей, что она была христианкой, Нзинга ответила, что это должны помнить прежде всего португальцы, ибо они сами виноваты в том, что она отдалилась от их религии. Когда ей пред­ложили стать союзником Португалии и принять милость и друж­бу португальского короля, Нзинга, которая, как пишет Кавацци, «была полна ума и превосходно владела искусством иронии, ответила, что она прекрасно знает силы и доблесть своих вра­гов и желала бы иметь честь быть союзницей португальской короны... но считает справедливым добиваться или строго по суду, или с оружием в руках удовлетворения своих претензий на про­винции, которыми мирно владели ее предки» [там же]. Таким образом Нзинга дала понять, что никогда не смирится с поте­рей Ндонго и готова отстаивать права ангольцев с оружием в руках. После шести месяцев бесполезных переговоров Гаспар Боржия вернулся в Луанду, оставив в Матамбе священника Коэлью [там же, с. 221].

В это время над португальскими колонизаторами в Африке нависла страшная угроза. В 1640 г. окончилось 60-летнее гос­подство Испании над Португалией. Отделившись от Испании, Португалия хотела положить конец враждебным отношениям с голландцами, которые, пользуясь своим превосходством в люд­ских и экономических ресурсах, а также тем, что португальский флот жестоко пострадал в результате участия в «Непобедимой армаде» короля Филиппа II Испанского (1588 г.), пытались вы­теснить португальцев из их владений в Азии, Африке и Америке [254, с. 10]. К 1640 г. голландцы овладели обширной террито­рией на северо-востоке Бразилии. Для обеспечения рабочей силой голландских плантаций в Пернамбуко нужны были рабы. Влиятельные круги требовали от принца Морица Нассау орга­низации экспедиции для захвата Сан-Томе, Луанды и Беягелы, чтобы установить голландский контроль над западноафрикан­ским рынком рабов и в то же время лишить притока рабов португальскую Бразилию [281, с. 65]. Голландия оказалась перед дилеммой: с одной стороны, признать независимость Пор­тугалии значило создать трудности для своего смертельного врага — Испании, а с другой — голландская Вест-Индская ком­пания требовала продолжать нажим на португальские владения.

В мае 1641 г. голландская флотилия из 21 судна с 3 тыс. солдат на борту отплыла из Ресифи в Анголу. После десяти недель очень трудного перехода через Атлантический океан 23 августа голландский флот появился у входа в гавань Луан­ды. 25 августа голландцы внезапно атаковали город. Португаль­цы в панике бежали, и, по словам современника этих событий, «голландцы вошли в Луанду без особых помех, не считая со­противления нескольких солдат и крестьян» [111, с. 298]., обна­ружив, по словам одного из победителей, «великий и прекрас­ный город, насчитывающий около 5000 больших и красивых ка­менных домов... кроме того, пять замков и семь батарей, где было около 130 пушек и 60 ружей» [234, с. 240]. В гавани были захвачены 20 кораблей. Один из участников голландской экспедиции писал: «Поразительно, что они столь легко сдали этот прекрасный город с неприступными фортами, который имел огромное значение для их короля, так как отсюда отправля­лись все негры и черные мавры, в которых они нуждаются и используют во всех домах. Поскольку теперь это место в наших руках, Испания и Португалия сами будут иметь большую нуж­ду в неграх. Это центр огромной торговли, так много значившей для короля Испании» [там же, с. 241]. Португальские войска из Луанды во главе с губернатором отступили в Массангано [281, с. 65].

В декабре голландская флотилия захватила крепость Сан-Филиппи-де-Бенгела. Португальский гарнизон бежал в джунг­ли, где многие погибли от голода. В этот момент для оказав­шихся и без того в трудном положении португальских колони­заторов возникли новые трудности. Распрями между португаль­цами и голландцами не преминула воспользоваться Нэинга. Как пишет английский историк Д. Свитмэн, «Нзинга доверяла гол­ландцам не больше, чем португальцам, но если они могут быть ей полезны, она должна их использовать» [399а, с. 34]. По сло­вам Кавацци, Нэинга решила, что «наступил час отмщения и что она может рассчитаться с португальцами». Она направила послов к голландцам, предложив им заключить союз против португальцев. Те с радостью приняли это предложение. К это­му союзу присоединился король Конго, который уже давно был в контакте с голландцами. Таким образом, португальцы оказа­лись перед перспективой войны на нескольких фронтах. Чтобы противостоять возникшей против них коалиции, португальцы могли рассчитывать на поддержку только двух, и притом до­вольно слабых, союзников: дона Филиппа и правителя Касанже [61, с. 512].

Для того чтобы установить более тесное сотрудничество с голландцами, Нзинга перенесла свою резиденцию из Матамбы на запад — к р. Данде, ближе к границам Конго. По ее просьбе европейские союзники предоставили в ее распоряжение отряд из 300 голландских солдат [234, с. 228].

Офицер, командовавший этим отрядом в 1646 г., описывал ее как «хит­рую, гордую и своенравную женщину, столь пристрастившуюся к оружию, что она едва ли занимается чем-либо другим, и вместе с тем столь великодушную, что она никогда не причиняла вреда португальцу, если он был пощажен, и подобным же образом распоряжалась всеми своими рабами и солдатами» [там же].

Отряды Нзинги атаковали форт Массангано, но безуспешно. Португальцы захватили много пленных. В их руки попали так­же письма короля Конго, свидетельствующие о его враждебно­сти к португальцам и приветствующие успехи Нзинги в борьбе с ними. Поражение не обескуражило Нзингу. Она поклялась освободить страну и, будучи искусной и храброй военачальницей, сумела нанести ряд чувствительных поражений португаль­ским войскам.

Совместные военные экспедиции Нзинги и голландцев всегда оказыва­лись успешными, за исключением единственного поражения в 1646 г. В этот период Нзинга установила почти безраздельный политический контроль не только над значительной частью побережья, но и над обширными областями хинтерланда, а также над основными работорговыми путями, идущими от Луанды в глубь страны. Нзинга отблагодарила своих голландских союзников, продавая им много рабов. Голландские источники сообщают, что в 1640-х го­дах голландцы вывезли из Луанды не менее 13 тыс. рабов [342, с. 211]. В то же время монопольный контроль над работорговлей принес Нзинге огромные богатства, что позволило ей создать сильную армию и укрепить обороноспо­собность Матамбы. Значительные доходы содействовали быстрому обогаще­нию эксплуататорской верхушки государства Матамба.

Колонизаторы были выбиты из фортов Мбака, Камбамбе и Мушима, и единственным фортом, который еще оставался в их руках, был Массангано. Войска Нзинги снова атаковали форт Массангано, где находились основные силы португальцев, раз­громили несколько португальских колонн, спешивших на вы­ручку к осажденным [314, с. 58].

Военным успехам африканцев в этот период в немалой сте­пени способствовало то обстоятельство, что с помощью голланд­цев многие из них научились пользоваться огнестрельным ору­жием и порохом, что намного увеличило боеспособность армии Нзинги [303, т. III, с. 66].

Неудачно для португальцев протекали военные действия и с голландцами. В 1643 г. губернатор Менезис пытался вне­запной атакой вернуть Луанду, но войска португальцев были рассеяны и 200 человек, включая самого губернатора, взяты в плен [281, с. 66]. Португалия, вовлеченная в войну с Испанией, была не в состоянии помочь своей африканской колонии. Поэто­му в 1644 г. Совет по заморским владениям обратился с призы­вом к Бразилии оказать помощь в борьбе с голландцами. Этот призыв был встречен с пониманием португальскими поселенца­ми в Бразилии, интересам которых голландское вторжение в Анголу нанесло сильный удар.

В 1645 г. из Баии была отправлена военная экспедиция, высадившаяся в Кикомбу (в 100 милях к югу от Луанды). Од­нако по дороге в Массангано она была атакована отрядами жага и разбита. Вторая экспедиция отплыла в Анголу в том же году и прибыла в Массангано как раз в то время, когда крепость подвергалась атакам Нзинги [там же]. К этому вре­мени португальцам удалось добиться важного дипломатического успеха. Они сумели склонить на свою сторону Касанже и за­ключить с ним соглашение, воспользовавшись для этого не толь­ко общими интересами в работорговле, но и враждебностью Ка­санже к Нзинге как главной сопернице в борьбе за власть и за монополию на торговлю рабами в глубинных районах страны. Отношения между португальцами и Касанже стали настолько дружественными, что в официальной португальской переписке его стали называть «наш жага» [224, с. 35].

Несмотря на временные неудачи, Нзинга не оставляла наме­рения овладеть последним оплотом своих врагов — Массангано. Она тщательно готовилась к решительному штурму. Особое значение Нзинга придавала сбору разведывательной информа­ции. Если верить Кавацци, она имела осведомителей в Массан­гано даже среди португальцев. Важные сведения о численности войск в крепости пересылала ей сестра Фунжи, которой «из ува­жения перед ее происхождением, было разрешено свободно хо­дить по всему городу» [61, с. 513].

Фунжи, по-видимому, была отважной и умной женщиной, достойной своей знаменитой сестры. Будучи в плену у португальцев, она попыталась организовать заговор, разыскала недовольных и с «помощью подарков и обе­щаний убедила их захватить одни из ворот крепости, чтобы впустить войска Нзинги». Однако заговор был раскрыт, Фунжи обезглавлена, а ее труп был выброшен в реку [там же].

В 1647—1648 гг. объединенные войска Нзинги и голландцев нанесли ряд тяжелых поражений португальцам. В октябре 1647 г. голландский отряд во главе с Оуманом с помощью вои­нов Нзинги уничтожил большую португальскую колонну под командованием одного из опытнейших военачальников — Г. Б. Мадурейра. 1 августа 1648 г. голландские войска числен­ностью 225 солдат под командованием начальника гарнизона Луанды П. Петерзоона с помощью африканских войск, предо­ставленных Нзингой я королем Конго, разбили португальский отряд в 120 человек. В результате этих тяжелых поражений ка­залось, что дни португальских захватчиков в Анголе сочтены. Голландцы и их союзники стали готовиться к решительному штурму Массангано, который должен был стать заключитель­ным аккордом их наступления. Однако им не удалось взять Массангано: из Бразилии прибыл флот во главе с новым гу­бернатором Анголы — Салвадором де Са.

Салвадор де Са (богатый бразильский землевладелец, был губернатором Рио-де-Жанейро и командовал бразильским флотом во время кампании про­тив голландцев в Пернамбуко [281, с. 66]) был назначен на этот пост декре­том короля Португалии Жуана IV от 8 апреля 1647 г. Согласно этому декре­ту Салвадор де Са получил в Лиссабоне два королевских галеона и несколь­ко судов, зафрахтованных у частных владельцев. Эти суда должны были до­ставить в Африку подкрепление в 600 солдат, половину из которых следовало набрать в Португалии и половину — на Мадейре и Азорских островах [234, с. 243]. Этим войскам, по словам историка XIX в. Кунья Матуша, предстояло иметь дело «с лучшими солдатами Европы — воинами принцев Оранского и Нассау, полчищами негров-жага во главе с героической королевой Анной Зинга и войском короля Конго» [267, с. 272].

В то время, когда Салвадор де Са формировал экспедиционную армию в Португалии, было получено известие о том, что голландцы высадились около Баии. Ввиду этого Салвадору де Са было предписано направиться со своей экспедицией сначала в Бразилию помочь отразить голландские атаки, а уже оттуда двинуться в Анголу.

Разбив голландцев в Бразилии, Салвадор де Са созвал в Рио-де-Жаней­ро совет высших должностных лиц. По свидетельству современника, губер­натор заявил на совете, что, даже если не удастся выбить голландцев из фортов Анголы, можно построить новый форт в бухте Кикомбу и «это откро­ет путь для удобной торговли неграми, в которой так нуждается Бразилия». По-видимому, этот аргумент произвел должное впечатление на бразиль­ских плантаторов и работорговцев, ибо, по данным того же источника, доб­ровольные пожертвования на экспедицию составили 55 тыс. крузадо [111, с. 676].

В начале августа 1648 г. флот Сальвадора де Са с 900 солда­тами на борту появился в Кикомбу. Командующий направил в Массангано небольшой отряд с инструкциями, предписываю­щими гарнизону покинуть форт « двигаться на соединение с ним для совместного штурма Луанды. Этот отряд был захвачен племенами, враждебно настроенными к португальцам, которые передали пленников и письма голландцам, узнавшим, таким об­разом, не только о прибытии Салвадора де Са, но и о его пла­нах [234, с. 263].

12 августа флот Салвадора де Са появился в бухте Луанды. От захваченного рыбака португальцы узнали, что большой от­ряд голландских солдат во главе с П. Петерзооном покинул го­род и вместе с войсками Нзинги и короля Конго отправился к Массангано и что оставшийся в Луанде гарнизон насчитывает 250 солдат.

Ободренный этими известиями, Салвадор де Са послал на берег парламентеров с требованиями о сдаче. Защитники Луан­ды просили дать им восемь дней на размышления, но им было дано только три дня. Голландцы использовали это время для сооружения оборонительных укреплений на холме Морро, рабо­тая и днем и ночью за укрытиями, не дававшими возможность их видеть. Они направили гонца к Петерзоону, прося его сроч­но вернуться вместе с войсками Нзинги и короля Конго. В ночь на 15 августа Салвадор де Са высадился со своими людьми на берег. При этом он прибег к хитроумному приему: многочислен­ные манекены были поставлены на судах и перевозились на лод­ках вдоль берега, чтобы создать впечатление, что португальцев больше, чем было на самом деле [там же, с. 265]. В течение трех дней Салвадор де Са не начинал штурма, ожидая прибытия войск из Массангано. Он не знал, что его посланцы пере­хвачены и что объединенное войско голландцев, Нзинги и короля Конго за две недели до этого нанесло сокрушительное пора­жение его соотечественникам.

По свидетельству монаха Симау, Салвадор де Са принял решение начать штурм Луанды, так как в любую минуту на помощь голландцам могла прибыть колонна Петерзоона. В ночь на 18 августа началась атака. Голландцы защищались стойко. Они зажигали нечто вроде осветительных ракет, чтобы видеть атакующих, и метко поражали их огнем из мушкетов. В резуль­тате атакующие потеряли 150 солдат, а потери осажденных были ничтожны (всего лишь трое убитых и семь-восемь ране­ных). Однако через несколько часов, к удивлению португаль­цев, голландцы вывесили белый флаг и объявили о готовности сдаться, если им будут гарантированы благоприятные условия.

21 августа был подписан мирный договор. Голландцы обя­зывались эвакуировать колонию, взяв с собой свою собствен­ность. Рабы, принадлежавшие Вест-Индской компании, могли быть по желанию либо взяты с собой, либо проданы. Голландцы могли отплыть с военными почестями, барабанным боем и с развевающимися знаменами. Примерно 100 солдат французско­го и немецкого происхождения могли при желании перейти на службу к португальцам.

Условия были пунктуально выполнены, и 24 августа 1648 г., ровно через семь лет после своего появления в этом порту, бо­лее тысячи голландцев покинули Луанду [там же, с. 268]. Не­описуемой была радость португальцев, осажденных в Массангано, когда они узнали о капитуляции голландцев. О. Кадорнега, который был одним из осажденных, писал, что они вели себя «скорее как безумцы, чем как разумные существа».

Нзинга, войско которой, по некоторым сведениям, насчиты­вало к этому времени 3 тыс. воинов, убеждала Петерзоона про­должать борьбу до победного конца. Но голландцы (уже не в первый раз) показали себя как крайне ненадежные и трусли­вые союзники. В этом убеждает ценное свидетельство, которое мы находим в написанной по горячим следам этих событий кни­ге Л. де Менезиша: «Голландцы не захотели нарушать условий капитуляции, хотя их к этому побуждали королева Зинга и знатные вассалы короля Конго. Они... покинули негров, которые решили не принимать капитуляции. Они расстались с взаимны­ми оскорблениями» [111, с. 682]. Таким образом, потерпев по­ражение в борьбе за Анголу от более сильного колониального соперника, голландцы, не задумываясь, оставили африканцев на произвол судьбы.

Относительно причин неожиданной капитуляции голландцев в Луанде выдвигалось много гипотез. Одни объясняют ее тем, что во время штурма разорвалась большая голландская пушка, другие — нехваткой гарнизона для защиты укреплений, третьи — численным превосходством португальцев. Наиболее ве­роятным кажется объяснение К. Боксера, который, признавая влияние всех этих факторов, главной причиной считает уста­лость голландцев от затянувшейся войны [234, с. 269].

Одержав победу в борьбе с колониальными соперниками в Африке, португальские колонизаторы незамедлительно перешли к репрессиям против африканских правителей, помогавших гол­ландцам. Основной удар был направлен против королевы Матамбы Нзинги и короля Конго Гарсия Аффонсу II.

Военная помощь короля Конго голландцам и его тесные свя­зи с Нзингой были хорошо известны [408, с. 137]. Салвадор де Са заставил его подписать унизительный договор: король Конго должен был выдать как контрибуцию около тысячи рабов, пор­тугальский суверенитет был распространен до р. Данде и в слу­чае обнаружения золотых рудников контроль над ними переда­вался Португалии. В качестве гарантии выполнения договора промыслы раковин-нзимбу временно конфисковывались порту­гальцами. Король Конго должен был отказаться от всех сою­зов, которые он заключал с врагами португальской короны, и обязывался дать полную свободу миссионерам, деятельностью которых руководил Лиссабон.

Король Конго должен был послать в Луанду одного из своих сыновей или близких родственников как заложника. Португаль­цы получили право построить крепость в порте Пинда. Все су­да, шедшие из Европы в Конго, должны были предварительно заходить в Луанду. Королю запрещалось «укрывать в своих землях королеву Нзингу или кого-либо из ее подданных». Ко­роль дал клятву, что будет выполнять условия договора, в про­тивном случае он мог быть лишен трона [118 с 200—202, 230—231].

Этот договор лишь усилил враждебность жителей Конго к португальским захватчикам, стремившимся навязать им еще большую, чем раньше, зависимость.

Когда после смерти Гарсии Аффонсу II (1663) королем Кон­го стал Антониу I, произошел новый открытый конфликт (пред­логом явился отказ передать португальцам золотые рудники, которые, как предполагали, существовали в Конго). Португаль­ское войско из 2 тыс. солдат, 150 поселенцев и 100 африканских мушкетеров вторглось в Конго. В Конго была собрана огромная армия лучников и 190 мушкетеров во главе с 19 португальцами, жившими в Конго. Решительная битва произошла 29 октября 1665 г. у Амбуила. Антониу I был разбит, и его голова была триумфально провезена по улицам Луанды. Конго перестало существовать как великая африканская держава [224 с 36— 37; 393].

Наряду с королем Конго объектом репрессий португальцев стала также Нзинга. Покинутая союзниками, она вернулась с немногими оставшимися верными ей людьми в Матамбу. Порту­гальцы хотели навязать ей столь же унизительный договор, что и королю Конго, а также заставить ее выполнять функции партнера в торговле рабами. С этой целью к ней был послан Руи Пегадо с письмами от короля Португалии и от Салвадора де Са [61, с. 520].

Судя по сообщениям Кавацци, содержание этих писем сво­дилось к требованиям, чтобы Нзинга отказалась от обычаев жага и снова приняла христианство, запретила язычество в Матамбе, возобновила поставку рабов для продажи португальцам и разрешила въезд в страну католическим миссионерам.

Нзинга понимала, что при создавшейся ситуации она должна пойти на уступки, но отнюдь не желала согласиться на безого­ворочную капитуляцию. За свое «возвращение в лоно христиан­ской религии» она потребовала вернуть ее сестру Камбо, кото­рая много лет была в плену. Губернатор согласился при условии, что Нзинга даст ему 200 рабов. Наконец сделка состоялась. Для дальнейших переговоров к Нзинге были направлены два миссионера, которые в 1655 г. добились ее возвращения в лоно христианской церкви [см. 184].

Королева объявила новые законы, запрещавшие традицион­ные культы. Желая убедить португальцев, что она порвала с этими культами и снова стала правоверной христианкой, она даже сочеталась в церкви христианским браком с одним из подданных, дав ему в качестве приданого 500 рабов. После этого обычай многомужества уступил место моногамии, и, как пишет Лаба, «женщины должны были также довольствоваться только одним мужем, и это их устраивало, ввиду того что и мужчины должны были довольствоваться только одной женщи­ной» [104, т. IV, с. 145].

В 1656 г. губернатор созвал в Луанде совет, на котором было решено подписать с Нзингой договор. Согласно намечен­ным условиям этого договора она должна была платить пор­тугальской короне ежегодную дань, возобновить продажу рабов португальцам, не притеснять никого из вождей — вассалов ко­роля Португалии, «даже если в прежних войнах они нанесли ущерб королевству Матамба», вернуть беглых рабов, передать в руки губернатора вождя жага Каланда и, наконец, дать клятву, что «будет другом друзей и врагом врагов португаль­цев» [61, с. 538].

Эти предложения были направлены Нзинге, которая, созна­вая печальную необходимость заключения мирного договора с португальцами, относилась к нему как к «неизбежному злу». Но она не хотела заключать договор на таких унизительных условиях и категорически отказалась признать себя вассалом лиссабонского монарха.

В это время, как сообщает Кавацци, Нзинга «заболела силь­ной лихорадкой с воспалением в горле», и два миссионера не покидали ее. Есть основания предполагать, что эти миссионеры были шпионами португальского губернатора. Возможно, они внушали больной Нзинге, что ее болезнь — «божья кара» за отказ принять условия договора. Наше предположение, что монах Антуан де Гаете и его помощник были шпионами губернатора, подтверждается имеющимися в источниках упоминаниями о том, что «вице-король (губернатор.— А. X.) был близким другом отца Антуана и состоял с ним в тесной переписке и именно он советовал основательно выяснить настроения королевы и ее народа» [104, т. IV, с. 162]. Ясно, что, будучи близким другом гу­бернатора, отец Антуан выполнял его прямые инструкции. Види­мо, именно вследствие этой психологической обработки Нзинга, находясь в тяжелом физическом и моральном состоянии, дала согласие на заключение мира. Однако она, несмотря на увеще­вания монаха, наотрез отказалась принять самое унизительное условие — об уплате ежегодной дани, что означало бы призна­ние ею вассальной зависимости от Лиссабона. В этом вопросе португальцам пришлось отступить и пойти на определенные уступки. В апреле 1657 г. был подписан мирный договор, со­стоявший из трех пунктов: р. Лукала должна служить постоян­ной границей между Матамбой и Анголой; оба государства больше не будут давать убежище беглым рабам, а будут тот­час же возвращать их владельцам. Должны быть возвращены рабы и пленные, захваченные во время последней войны; коро­лева полностью освобождается от какой-либо дани [61, с. 539].

Таким образом, несмотря на усилия португальцев, Нзинга добилась более почетного мира, чем король Конго, и фактически сумела сохранить Матамбу как независимое государство. Этот момент следует особенно подчеркнуть, так как он упускается из виду буржуазными историками, писавшими о Нзинге.

О том, что власть и авторитет Нзинги остались неколебимы, свидетельствует следующее сообщение современника: «Эта ко­ролева пользуется таким почетом, что все негры этого королев­ства считают ее королевой и, хотя она и побеждена в несколь-оких сражениях, нет ни одного негра среди побежденных, ко­торый не предпочел бы расстаться с жизнью, чем поднять на нее глаза... Она в высшей степени храбра и ходит в мужском наря­де» [111, с. 685].

Португальцам договор с Нзингой обещал значительные вы­годы, так как обеспечивал им возвращение беглых рабов и во­зобновление в будущем работорговли. Губернатор в своих пись­мах в Лиссабон не забыл упомянуть об особых заслугах в этом своего личного друга Антуана де Гаете и его помощника. Вскоре из Лиссабона пришел следующий ответ: «Мы, король, шлем Вам свой привет. Мы прочли... то, что Вы сообщили касательно примирения королевы Зинги со святой церковью и с Нами, а также о ее подчинении папе благодаря стараниям миссионе­ров — капуцинов. Мы одобряем все сделанное Вами на службе Богу и Нам. Мы предписываем Вам поблагодарить от Нашего имени этих миссионеров за то, что они сделали и делают, про­поведуя ежедневно веру в этих королевствах... Мы приказали секретарю написать от Нашего имени королеве Зинге» [104, т. IV, с. 164]. В конце 1657 г. Нзинга начала войну против вож­дя жага Каланда, который постоянно нарушал обещание не опустошать страну. Она двинулась с большим войском к Лукале, где разбил свой лагерь Каланда. Кавацци пишет: «Командиры, покрытые шкурами диких зверей, были вооружены луками и стрелами и держали в руках боевые топоры. Королева появи­лась, окруженная офицерами, украшенными перьями и несшими большие щиты. Она не допускала, чтобы другие несли за нее копья и стрелы, что служило прекраснейшим доказательством ее воинственности. Отец Антуан Гаете похвалил ее за это, на что она скромно ответила: „Я теперь стара, отец мой, и за­служиваю снисхождения. Когда я была молодой, я не уступала ни одному жага в быстроте ходьбы и в ловкости руки. Было время, когда я не боялась сразиться с 25 вооруженными белыми солдатами. Правда, я не умела пользоваться мушкетами, но для ударов мечом тоже нужны храбрость, отвага и рассудитель­ность"». В последовавшей битве Каланда был разбит. На поле боя осталось много трупов, а 1500 человек были взяты в плен. Нзинга отправила пленного Каланду губернатору в Луанду, а сама в марте 1658 г. вернулась в Матамбу [61, с. 540].

Последние семь лет жизни она сохраняла торговые отноше­ния с португальцами, разрешала деятельность миссионеров, ко­торые, согнав в столицу около 20 тыс. рабов, построили там огромную церковь. Умерла Нзинга 17 декабря 1663 г. в воз­расте 81 года [там же, с. 574—577]. Она правила 40 лет, из которых 31 год провела в войнах с португальскими колониза­торами и их союзниками.

Нзинга Мбанди Нгола представляет собой, несомненно, вы­дающуюся фигуру в истории Анголы. Оставаясь дочерью своей эпохи и своего общества, она была вместе с тем мудрой госу­дарственной деятельницей, талантливым полководцем, искусным дипломатом и неустрашимым борцом против иноземных угне­тателей. «Среди всех негров, с которыми мне приходилось беседовать,— писал Кавацци,— я не встречал ни одного, который благородством души или мудростью правления превосходил бы эту королеву... В политических делах она проявляла большой ум, а в домашних — проницательность и осторожность» [там же, с. 577].

Вскоре португальцы начали наступление на внутренние райо­ны Анголы, которое им не удавалось осуществить много лет из-за сопротивления бесстрашной амазонки, поддержанной на­родными массами. Разгромив в 1665 г. королевство Конго и по­кончив с его формальной независимостью, колонизаторы в 1671 г., захватив Пунгу-а-Ндонго, ликвидировали и государство Ндонго.

В Матамбе сопротивление захватчикам возглавила наследо­вавшая трон Нзинги ее сестра Камбо (христианское имя — Барбара), вышедшая замуж за сподвижника Нзинги Амона, а пос­ле ее смерти в 1673 г.— ее сын Нгола Канини (христианское имя — Франсиску Гутериш). Правитель Матамбы, а также со­хранившие относительную независимость вожди хинтерлаида оказывали активное противодействие экспансии колонизаторов во внутренние районы страны и деятельности португальских ра­боторговцев. Воспользовавшись в качестве предлога убийством одного работорговца в Либоло, губернатор послал туда в 1679 г. карательную экспедицию во главе с Луишем Лопишем де Секейрой.

Поднявшись вверх по р. Кванза, экспедиция подошла к резиденции Мбамбы Нгундзы — вождя Либоло. Окружив укрепленный лагерь Мбамбы Нгундзы, расположенный на возвышенности, португальцы предложили ему сдаться, но тот ответил решительным отказом. Когда начался штурм крепости, афри­канцы оказали мужественное сопротивление, но огнестрельное оружие евро­пейцев решило исход сражения. Колонизаторы, захватив крепость, жестоко расправились с побежденными. Они отрубили головы Мбамбе Нгундзе и его ближайшим сподвижникам [275, т. IV, с. 29—30; 364а, с. 87]. По свидетель­ству Планкверта, память об этих событиях до сих пор сохраняется в народ­ных ангольских легендах, одним из героев которых является Мунамбамба (т. е. Мбамба Нгундза), обезглавленный врагами [364а, стр. 87].

Однако больше всего неприятностей в тот период доставлял португальцам Франсиску Гутериш, король Матамбы. Он не только запретил пускать португальских работорговцев на тер­риторию Матамбы, но и приказывал нападать на помбейруш и освобождать рабов. К концу 1680 г. он настолько осмелел, что вопреки воле португальцев помог занять трон государства Касанже одному из претендентов на власть, Луишу Ндала, убив прежнего короля — союзника португальцев.

Поведение Франсиску Гутериша вызвало крайне болезнен­ную реакцию в Лиссабоне. Губернатор Жуан да Силва-и-Соуза объявил о своем намерении примерно наказать строптивого ко­роля Матамбы и сформировал для этой цели огромное войско из 527 европейских солдат и 40 тыс. африканских лучников. (Столь большая численность карательной экспедиции была обу­словлена тем, что португальцы были хорошо осведомлены о зна­чительных размерах и высоких боевых качествах армии Ма­тамбы.)

В начале сентября 1681 г. войско Луиша Лопиша Секейры подошло к Католе, недалеко от столицы Матамбы.

Будучи уверены в легком успехе, португальцы пренебрегли элементарны­ми мерами предосторожности и жестоко поплатились за это. Ночью 3 сентяб­ря африканцы проникли во вражеский лагерь, подожгли деревянные построй­ки и взорвали склад оружия и боеприпасов. Застигнутые врасплох португаль­цы, поддавшись панике, бросились бежать. Секейра, вскочив на коня, пытал­ся увлечь своих людей в атаку, но был тотчас же пронзен роем стрел.

В битве при Католе огромное португальское войско было наголову разбито, однако в сражении погиб и король Матамбы Франсиску Гутериш [275, т. IV, с. 62—64; 364а, с. 88; 314, с. 61]. Остатки разбитого португальского войска в панике бежали в Луанду.

После смерти Франсиску Гутериша королевой Матамбы ста­ла его сестра Вероника Гутериш. Понимая, что португальцы будут пытаться отомстить за поражение при Католе и пришлют еще большую армию, Вероника Гутериш направила в Луанду посольство для переговоров о заключении мира. 9 сентября 1683 г. посольство Матамбы было принято губернатором, кото­рый предложил подписать договор о вассалитете. Договор со­стоял из восьми пунктов. Второй пункт содержал требование о полной независимости государства Касанже от Матамбы. Чет­вертый пункт требовал от королевы Вероники обеспечения для находящихся на португальской службе помбейруш свободного прохода через Матамбу и беспрепятственного доступа к райо­нам, находящимся вне ее королевства, а именно к земле вождей Сонсо, Клакар, Пуриамуинга, Сунди, Казем, Дамба [275, т. IV, с. 70—72; 364а, с. 88]. По-видимому, Вероника Гу­териш отвергла эти условия, и договор так и не был подпи­сан.

В 1691 г. по совету и с помощью королевы Матамбы Веро­ники Гутериш вождь соседнего района Ндембу Амбвила поднял восстание против португальцев. Его люди стали нападать на помбейруш, разграбили церковь, запретили иностранцам появ­ляться на своей территории. Реакция Луанды была быстрой и решительной. 4 сентября 1692 г. португальское войско во главе с Паскалем Родригишем напало на резиденцию Ндембу Амб­вила. Поселение было разграблено, и тысячи жителей угнаны в рабство. Однако самому Ндембу Амбвила удалось бежать. Он нашел убежище у вождя Ндамби Нгонга.

В январе 1693 г. после перерыва, вызванного сезоном дож­дей, португальское войско во главе с новым командующим, Баптистой да Майя, двинулось к резиденции Ндамби Нгонга, унич­тожая все на своем пути и обращая в рабство жителей, которых удавалось захватить живыми.

Во время этого кровавого марша конкистадоры сожгли на своем пути 150 деревень и обратили в рабство несколько тысяч африканцев [364а, с. 89—90].

Португальское войско подошло к Китеке, откуда командую­щий послал эмиссаров к Ндамби Нгонга, требуя выдачи Ндем­бу Амбвила. После отказа Ндамби Нгонга португальцы снова вторглись в земли Ндембу Амбвила, уничтожая все, что там еще можно было уничтожить. После этого португальское вой­ско вернулось в Мбака [275, т. IV, с. 153—157; 364а, с. 90].

Лишь в самом конце XVII в. сопротивление Матамбы и соседних племен было сломлено, и колонизаторы поставили стра­ну под свой политический и военный контроль.

Длительная борьба народов юго-западной части Африки за свободу надолго приостановила продвижение португальских ко­лонизаторов и задержала захват ими глубинных районов Анго­лы. Лишь к концу XVII в. португальцы возобновили наступле­ние в глубь континента, но вплоть до XIX в. сопротивление аф­риканского населения не давало им возможности эффективно контролировать глубинные районы страны.

Память о борьбе африканцев против колонизаторов под ру­ководством легендарной Нзинги и других выдающихся вождей Анголы свято хранится ангольским народом и вдохновляет его в борьбе за светлое будущее своей родины.

ГОРОДА-ГОСУДАРСТВА СУАХИЛИ И ПОРТУГАЛЬСКИЙ КОЛОНИАЛИЗМ В XVI в.

Первое знакомство европейцев с Юго-Восточной Африкой произошло в 1487 г., когда португалец Ковильян посетил Софалу и услышал от проживавших там арабов о существовании бо­гатейших золотых рудников. Эти сведения, сообщенные Ко-вильяном в Лиссабон, были одной из причин отправки экспеди­ции Васко да Гамы, который, обогнув Африку с юга, в 1498 г. нашел новый путь к Индии, который был крайне необходим португальцам, так как старый сухопутный путь был блокирован турками, захватившими в 1453 г. Константинополь. В 1498 г., будучи в Восточной Африке по пути в Индию, Васко да Гама увидел процветающий город Малинди, правитель которого устроил да Гаме хороший прием и оказал ему помощь [43, дек. 1, кн. IV, с. 149—152]. Относительно причин столь радуш­ного приема дает ясное представление следующее свидетельство Жуана де Барруша: «Все это король очень оценил, а еще боль­ше, когда Васко да Гама сказал ему, что король, его сеньор, имеет такую артиллерию и такие большие корабли, что они мо­гут покрыть моря Индии и что они могут ему помочь против его врагов, потому что король сообразил, что таким путем он малой ценой приобрел для своих нужд могущественного коро­ля» [там же, с. 151]. Таким образом, на правителя Малинди произвела соответствующее впечатление мощь португальского флота и артиллерии, и он решил, что гораздо безопаснее и вы­годнее иметь Португалию другом, чем врагом, надеясь исполь­зовать ее в борьбе против своего давнего врага—правителя Момбасы.

В 1499 г. Васко да Гама вернулся в Португалию и рассказал о своих великих открытиях. Королевский двор понял их важность и немедленно приступил к колонизации вновь откры­тых земель. Как нам представляется, начало колонизации Восточной Африки было ускорено письмом офицера Диогу де Алкасова королю Мануэлу от 20 ноября 1506 г. В этом письме он касается вопроса, больше всего интересовавшего и волно­вавшего алчного португальского монарха,— вопроса о золоте. Он сообщает, что в королевстве, называемом Веаланга, есть золото, которое арабы вывозят через Софалу; описывает метод разработки золотых рудников, сообщает места, куда его вы­возят. В письме Алкасовы содержатся интересные сведения об истории «королевства» Веаланга, о войнах, которые оно вело с соседними племенами из-за золота, и приводятся некоторые данные о положении дел в Момбасе и Кильве [82, т. I, док. 47. с. 389—399].

Письмо Алкасова разожгло аппетиты лиссабонского двора и в значительной степени способствовало повышению его инте­реса к восточному берегу континента. Сведения, сообщенные Алкасовой, были подтверждены в письме Дуарти де Лемоса (30.1Х. 1508), в котором он сообщал, что «в этой стране много золота» [33, с. 203].

С этого времени Индийский океан стал ареной соперниче­ства между португальцами и арабами, принявшего форму оже­сточенной вооруженной борьбы за монополию на международ­ную торговлю специями и тканями из Индии, за обладание ос­новными коммуникациями, портами, наиболее удобными путями для судоходства, а также за африканское золото. Португаль­ский королевский двор довольно быстро пришел к пониманию того факта, что конечный результат в борьбе с арабами за об­ладание монополией на торговлю с Востоком в значительной степени зависит от того, в чьих руках будет находиться восточ­ное побережье Африки. Кроме того, Восточная Африка имела большое стратегическое значение как удобный плацдарм для наступления на бассейн Индийского океана.

Еще в 1504 г. в Лиссабоне был в основных чертах разрабо­тан план, предусматривавший захват некоторых важных пунк­тов на восточноафриканском берегу. Действительные экономи­ческие и стратегические цели планировавшейся военной акции португальский королевский двор со свойственным ему лицеме­рием и ханжеством, как всегда, пытался прикрыть религиозны­ми мотивами. В 1505 г. король Мануэл издал указ, предписы­вающий изгнать мусульманских торговцев Софалы, «ибо они враги нашей святой католической веры и мы ведем с ними по­стоянную войну».

В 1505 г. король направил письмо первому вице-королю Ин­дии Франсиску Алмейде, предписывая ему двинуться в Восточ­ную Африку. Эта инструкция от 5 марта 1505 г. представляет собой один из ценнейших документов для изучения целей и ха­рактера португальской колонизации Восточной Африки. В ней содержится детальный план оккупации всех главных стратеги­ческих пунктов в Индийском океане. Кроме крепостей в Софале и Кильве, которые должны были обеспечить португальский кон­троль над торговлей золотом, планировалось также строитель­ство крепостей в Красном море с целью блокировать проливы для арабского судоходства, а в Квилоне и Анжидива для обеспе­чения контроля над торговлей пряностями. Инструкция не ос­тавляет никаких сомнений относительно истинных целей Пор­тугалии на Востоке.

Говоря о планируемой операции по захвату Кильвы, король пишет: «Вы должны лишь постараться захватить богатства это­го места, а именно золото и товары, и, поскольку мы уверены, что тамошние король и купцы имеют огромные богатства, мы поручаем вам позаботиться, чтобы все это было, сохранено, а все, что будет захвачено, должно быть передано нашему факто­ру на борту вашего судна так же, как мы приказали вам сде­лать в отношении Софалы» [82, т. I, док. 18, с. 197].

В отношении арабских купцов Алмейде предписывалось про­водить бескомпромиссно жесткий курс: «Вы должны впредь за­хватывать всех маврских купцов... и все золото и товары, кото­рые при них найдете. Этим вы окажете нам ценную услугу, а этих мавров сделайте невольниками... [Из них] отберите 10— 12 самых знатных и, да будет на то воля господня, пошлите к нам первым же рейсом, а других оставьте служить в крепо­сти». Продажа оружия маврам была строжайшим образом за­прещена. Режименто содержит также огромное количество фик­сированных правил и предписаний, касающихся не только восточноафриканской, но и восточной торговли, обязанностей фак­торов и матросов, их торговых привилегий, а также торговых операций, учета и самых различных аспектов политической и экономической структуры, которую Португалия предпола­гала создать в бассейне Индийского океана [там же, с. 179—261].

Выполняя приказ, Алмейда с флотом из 20 кораблей подо­шел к восточноафриканскому побережью и 22 июля 1505 г. вошел с восемью кораблями в гавань Кильвы. Вот как описы­вал последовавшие затем события один из очевидцев: «Тотчас по прибытии командующий Франсиску де Алмейда послал дона Ажута Венезиану, чтобы позвать короля (султана.— А. X.). Тот с извинениями отказался идти, но послал тодарки. На следую­щий день командующий приказал кораблям привести артилле­рию в полную готовность. Капитаны в своей лучшей одежде и при полном вооружении поплыли в лодках в надежде, что ко­роль решит выйти. Тот, однако, прислал письмо, чтобы сооб­щить, что он не может прийти, так как у него гости, но что, если нужно, он пошлет дань королю Португалии. Это письмо было доставлено группой из пяти мавров, которые были немед­ленно схвачены... На рассвете 24 июля все поплыли в лодках к берегу. Первым высадился на берег командующий, за ним последовали другие. Они двинулись прямо к королевскому дворцу, и по дороге только тем маврам, которые не сражались, была сохранена жизнь».

Маврами португальцы называли тех, кто исповедовал ислам от Марокко до Индонезии, независимо от цвета кожи, а также от секты мусульманства (сунниты, шииты и т. д.).

По свидетельству Барруша, Алмейда низложил султана Аб­рахама, который бежал в глубинные районы, и поставил на его место марионеточного правителя Мухаммеда Анкони [43, дек. 1, кн. III, с. 323—328], который был в свое время свергнут и ко­торому португальцы, таким образом, помогли вернуть трон. Дамьян де Гоиш так описывал эти события: «Алмейда послал к нему [Мухаммеду] сказать, что он намерен сделать его ко­ролем Кильвы и что он может вернуться и со своей стороны сказать всем, кто бежал, что он им разрешает вернуться и бу­дет обращаться с ними справедливо как с вассалами короля Португалии... Махамед (siс) проехал на красивой лошади, а все другие шли пешком, причем впереди шел Гаопар, крича громким голосом по-арабски: „Это ваш король, которому вы должны повиноваться от имени короля Португалии дона Мануэла, нашего сеньора, вассалами которого вы являетесь". Так он проехал по всем главным улицам города, пока не подъехал к крепости... где дон Франсиску д'Алмейда на виду у всего народа и знати этого города водрузил ему на голову золотую корону, которую вез для короля Кочина, провозгласив его ко­ролем королевства Кильва, а тот присягнул по своему закону быть верным королям Португалии и быть их вассалом и пла­тить дань» [96, т. II, с. 7—8]. После этого Кильва была отдана на разграбление португальским солдатам. Для того чтобы укре­пить португальские позиции в этом районе, Алмейда построил в Кильве форт. Он был укреплен несколькими бастионами, снабженными бомбардами, и имел гарнизон из 80 солдат, ко­мандовать которым Алмейда поручил Перу Фогасу. Все дома вокруг португальского форта, по свидетельству очевидца, были «сровнены с землей» [82, т. I, док. 71, с. 527]. Докладывая о своем успехе королю и сознательно сгущая краски, чтобы уве­личить в глазах монарха значение своих заслуг, Алмейда писал: «Сеньор, из всех мест в мире, которые я знаю, Кильва имеет самую лучшую гавань и самую прекрасную землю... Остров тя­нется на две лиги в длину и менее чем на одну — в ширину... Там, сеньор, мы построили крепость, и я бы отдал несколько лет своей жизни, если бы это было возможно, за то, чтобы Ваше Величество ее увидело, ибо она столь сильна, что ее не смог бы взять даже французский король. Там имеются прекрас­ные жилые дома, в которых можно разместить вдвое больше людей, чем там находятся сейчас» [там же, док. 31, с. 327—328]. Кильва оставалась резиденцией португальских командующих до 1509 г., когда было решено перевести штаб-квартиру и гар­низон в Софалу [319, с. 99—100].

После захвата и разграбления Кильвы Ф. Алмейда с эскад­рой из 11 судов отплыл 9 августа 1505 г. в Момбасу. По сви­детельству Дамьяеа де Гоиша, он «направил через одного из лоцманов-мавров послание королю Момбасы, что он прибыл не для того, чтобы вести войну, а для того, чтобы привести его к повиновению королю Португалии, своего господина, дружба с которым, если он ее пожелает, даст ему почет и любовь, кото­рые она дает многим королям и сеньорам Африки и Индии, его вассалам и друзьям... [В то же время Алмейда] приказал взять языка. [Взятый в плен мавр], упав к его ногам, рассказал, что король Момбасы, получив известие о взятии Кильвы, начал го­товиться и что для этого в городе уже четыре тысячи солдат и много артиллерии, установленной на стенах и башнях, и что кроме этих людей он ожидает еще две тысячи человек... На другой день Алмейда приказал поджечь город с двух сторон, отчего загорелось несколько домов, причем его намерением было взять город штурмом прежде, чем его уничтожит огонь» [96, т. II, с. 10]. Вот как описывает эти и последовавшие события один из участников экспедиции: «Мавры Момбасы построили форт со многими пушками у входа в гавань, который очень узок. Когда мы вошли, первый корабль, которым командовал Гонсалу де Пайва... был обстрелян маврами с обеих сторон. Мы тотчас ответили на огонь, и с такой интенсивностью, что в их крепости загорелся порох... Мавры побежали, позволив таким образом всему флоту войти и встать на якорь перед городом... Город был обстрелян из всех пушек, но и оттуда на наш огонь ответили пушки. Когда командующий высадился на берег, он захватил одного мавра, который оказался членом королевской семьи, и получил от него хорошую информацию... 15 августа командую­щий разместил восемь судов с одной стороны Момбасы и три судна во главе со своим сыном Лоуренсу де Алмейдой — с дру­гой... и приказал начать высадку, как только будет дан сигнал из большого орудия. Все ждали в спущенных на воду лодках; когда выстрел раздался, все тотчас бросились на берег, соблю­дая при этом хороший порядок. Лучники и канониры двигались впереди, поднимаясь в город по крутому склону. Когда они во­шли, то обнаружили, что некоторые дома были покинуты... Ко­мандующий направился прямо к королевскому дворцу: его вел мавр, захваченный накануне. Когда командующий прибыл во дворец, капитан Бермудес тотчас поднялся наверх и вывесил наш флаг, восклицая: „Португалия, Португалия!!!" По дороге туда было убито много мавров. Они увидели оттуда примерно 60 мавров, покидавших город, одетых в роскошные халаты и тюрбаны. Говорили, что король был среди них» [95, док. 22. с. 108—109; 82, т. I, док. 71].

Источники не оставляют сомнений в том, что жители Момбасы, имевшие в своем распоряжении лишь самое примитивное оружие, тем не менее оказали массовое и героическое сопротив­ление вооруженным по последнему слову тогдашней техники конкистадорам [43, дек. 1, гл. VIII, с. 332—336]. Так, очевидец и участник этих событий свидетельствует о том, что, когда пор­тугальцы, прежде чем начать штурм крепости, попытались под­жечь город, «мавры вышли и встретили их стрелами и камня­ми, которые обрушились на них как град» [82, т. I, док. 71, с. 531].

По свидетельству Гонта, португальцы, «проходя по улицам, понесли большой урон от камней, дротиков и копий, которые бросали мужчины и женщины из окон и террас домов в таком количестве, что наши вынуждены были прятаться под балко­нами... и из-под них стреляли в тех, кто был в окнах и террасах» [96, т. II, с. 11].

Взятие Момбасы сопровождалось страшными жестокостями озверевших колонизаторов. По свидетельству Барруша, во вре­мя этой кровавой бойни португальцы убили «1530 мавров и 200 из более чем тысячи невольников, которых они захватили потом при грабеже города» [43, дек. 1, гл. VIII, с. 334]. При­мерно такие же данные о количестве жертв при штурме города приводит другой очевидец событий, который пишет, что «на улицах и в домах было много трупов, коих, как говорят, насчи­тывалось 1500»[24] [82, т. I, док. 71, с. 535]. В то же время сами португальцы потеряли всего: по Гоишу — пять, а по Баррушу — четыре человека убитыми и немногим более 70 ранеными.

Следуя традиции португальских конкистадоров, Ф. Алмейда приказал разграбить город, причем, по словам очевидца, «каж­дый должен был нести на свой корабль все что найдет, с тем чтобы позже, когда будет раздел добычи, каждый получил одну двадцатую того, что им было принесено. То же правило было установлено для золота, серебра и жемчуга. Тогда все броси­лись грабить город и обыскивать дома, выламывая двери топо­рами и железными ломами. В городе было много хлопчатобу­мажной одежды для Софалы, так как это место снабжает одеж­дой весь берег. Командующий взял себе большую долю товаров, предназначенных для Софалы. Было захвачено большое коли­чество дорогого шелка и расшитой золотом одежды и ковров. Один из них, не имеющий себе равных по красоте, был отправ­лен королю Португалии вместе с другими драгоценностями... Утром 16 августа они снова грабили город, но, так как люди устали от сражения и от отсутствия сна, многое было оставле­но... Они также увезли провизию, рис, мед, масло, маис, бес­счетное число верблюдов, скота и даже двух слонов» [95, док. 22, с. 110].

Не довольствуясь кровавой резней и варварским грабежом Момбасы, Алмейда «после двух дней пребывания в городе, ре­шив на третий день уйти, приказал предать город огню со мно­гих сторон и поскольку дома стояли тесно прижатые друг к другу, пламя разгорелось так быстро, что когда он отплывал, дым и языки огня настолько отравили воздух, что невозможно было дышать» [43, дек. 1, кн. VIII, гл. 8, с. 335].

Яркое описание этой трагедии мы находим в письме султана Момбасы, которое он направил сразу же после этих событий султану Малияди: «Да хранит тебя Бог, саид Али. Сообщаю тебе, что здесь прошел великий господин, выжигающий огнем. Он ворвался в город с такой яростью и жестокостью, что не по­щадил никого, ни женщин, ни молодых, ни старых, ни детей, как бы малы они ни были. Никто не спасся, кроме тех, кто убежал. Не только людей они убивали и сжигали, но даже птиц в небе они сбивали на землю. Зловоние от мертвых таково, что я не решаюсь войти в город. Невозможно установить или подсчи­тать, какие огромнейшие богатства они взяли из этого города. Я счел нужным сообщить тебе эти печальные новости, чтобы ты «мог позаботиться о своей безопасности» [82, т. 1, док. 71, с. 537].

Мы приводим так много выдержек из источников потому, что в современной буржуазной исторической литературе суще­ствует стремление преуменьшить масштабы и значение ущерба, который был нанесен народам Африки, Азии и Латинской Аме­рики португальской колониальной экспансией и представить в искаженном свете ее последствия для исторических судеб этих народов. В частности, реакционными историографами предпри­нимаются попытки преуменьшить масштабы к последствия разрушения португальцами процветающих городов-государств суа­хили на восточноафриканском побережье в начале XVI в. Так, С. Р. Боксер и С. Азеведу в своей книге «Форт Жесус и порту­гальцы в Момбасе» всем ходом изложения и с помощью тенден­циозно поданных фактов и аргументов стремятся подвести чи­тателя к мысли о том, что колонизаторы не должны нести бре­мя исторической ответственности за разрушение африканских цивилизаций в Восточной Африке, поскольку, дескать, их опу­стошительные набеги ничем, в сущности, не отличались от опу­стошительных набегов и войн, которые вели друг с другом сами африканцы. Развивая этот тезис, эти авторы дают понять, что португальцы не более виновны перед историей, чем сами афри­канцы, ибо они не были единственной разрушительной силой в Восточной Африке в XVI и XVII вв., и утверждают, что упадок суахилийских городов не был полностью их делом, ибо «еще до их прибытия соперничество среди суахилийских государств, на­шествия племен из Центральной и Северо-Восточной Африки нанесли даже более жестокие удары по поселениям суахили, чем португальское разграбление Кильвы и Момбасы» [242, с. 19].

Эти утверждения реакционных историографов находятся в противоречии с исторической реальностью. Именно португаль­ские колонизаторы нанесли смертельную рану африканским ци­вилизациям, существовавшим в зоне их экспансии. В частности, на них история должна возложить ответственность за разру­шение и уничтожение своеобразных городов-государств суахи­ли, находившихся на весьма высоком уровне социально-эконо­мического и политического развития, а также за искусственный разрыв исторически сложившихся связей между народами Аф­рики и Азии.

В 1505 г. португальский флот во главе с Перу Фогасой по­лучил приказ осуществлять блокаду арабского торгового судо­ходства вдоль восточноафриканского побережья вплоть до Со­фалы. Этот флот блокировал район Мозамбика — Софалы, ста­раясь помешать арабской торговле.

Еще в королевском режименто вице-королю Франсиску Алмейде подчеркивалась необходимость строительства крепостей в разных местах и предписывалось приравнять гарнизоны крепо­стей в жалованье и привилегиях с экипажами военных судов [82, т. I, док. 18, с. 179—261]. Инструкцией предусматривалось, в частности, строительство форта в Софале. Это должно было, по расчетам королевских советников, нанести удар по арабской торговле в Восточной Африке и поставить торговлю золотом под португальский контроль. «И там весь флот сможет бросать якорь в полной безопасности,— писал король,— а этих мавров вы сделаете невольниками, но туземцев этой страны, их рабов и собственность не трогайте... расскажите им, что, обращая в неволю мавров и забирая их собственность, мы делаем это по той причине, что они враги нашей святой католической веры» [там же, с. 181]. Выполняя этот приказ, Перу де Анайя, назна­ченный комендантом Софалы, вступил в переговоры с султаном Софалы, добиваясь его согласия на строительство в городе пор­тугальской фактории и крепости. Опасаясь, как бы его не по­стигла судьба правителей других суахилийских городов, султан Софалы принял это предложение. Определенную роль здесь, ви­димо, сыграли посулы и подарки, на которые не скупились колонизаторы. В сохранившемся приказе Перу де Анайи пере­числяются эти подарки, среди которых фигурирует позолоченный кожаный ковер, мавританский плащ, медные котелки из Германии, коралловые и янтарные бусы, венецианские стеклян­ные бусы, английские и португальские скатерти и т. п. [82, т. I, док. 23, с. 299]. Заручившись согласием султана, португальцы построили в Софале крепость и основали факторию.

В военно-экономической системе, созданной Португалией в Восточной Африке, Софале отводилось особое место. Она долж­на была стать не только главным портом для вывоза африкан­ского золота, но также и главной военной крепостью для защи­ты этой торговли от соперников — арабов. «Это истинная правда, сеньор,— писал королю в декабре 1506 г. Перу Фогаса,— что Софала относится и всегда будет относиться к лучшему из того, что Ваше Величество здесь имеет» [там же, док. 116, с. 757].

Почти тотчас же после основания португальцами торговой фактории и форта в Софале (1505) там вспыхнуло восстание мусульманского населения. Местные арабы и народность ка-ранга под руководством вождя Мокондо, доведенные до отчая­ния произволом и насилием португальских властей, предприняли попытку разрушить форт. Но гарнизон, во главе которого стоя­ли Перу де Анайя и Мануэл Фернандиш, подавил восстание [327, кн. III, с. 32].

Португальцы стремились укрепиться на восточном побережье прежде всего, чтобы монополизировать торговлю золотом. Для этого им нужно было устранить конкурентов — арабов, высту­павших в качестве торговцев-посредников, и самим вступить в прямой контакт с жителями хинтерланда, привозившими золото в прибрежные порты. Однако усилия португальцев принесли на первых порах лишь частичный успех. Арабы обосновались в Во­сточной Африке слишком давно и были слишком многочислен­ны, чтобы их можно было легко одолеть с теми незначительны­ми военными силами, которыми располагали тогда португальцы. Один из португальских военачальников писал королю в 1511 г., что, «по его мнению, мавров Софалы не следует выгонять, а луч­ше оставить их в покое и позволить им посещать дома кафров. И что требуется много людей, чтобы изгнать мавров. И что даже если они будут изгнаны, от этого ничего не изменится, ибо он узнал, что в стране Мономотапы находятся более 10 000 мав­ров, которые там всюду бывают, и изгнать их невозможно» [82. т. III, док. 3, с. 16]. Дела у португальцев складывались неудач­но еще и потому, что происходивший в это время распад им­перии Мономотапы привел к частым межплеменным войнам, которые мешали притоку золота из хинтерланда к побережью [235, с. 33].

Несмотря на подавление восстания в Софале, арабская угро­за для португальского присутствия в Восточной Африке не толь­ко продолжала существовать, но и увеличивалась с каждым днем. Арабы мешали транспортировке золота из глубинных райо­нов в португальскую факторию в Софале и с помощью местных вождей неоднократно прерывали этот поток золота, непрерыв­ное функционирование которого было главным предметом забот португальских властей.

Стремясь укрепить свои позиции в борьбе с арабами и обес­печить за собой контроль над торговыми путями, связывающими Европу с Азией, португальские колонизаторы предприняли в начале XVI в. строительство широкой цепи фортов вдоль во­сточноафриканского побережья. В 1508 г. была построена кре­пость Мозамбик, а несколько позже — крепости Моссуриси, Сан-Лоренсу, Санту-Антониу, Сан-Жуан-до-Ибо, Носса-Сеньора-да-Консейсан, Сан-Жуан-да-Боа-Виста и др. [344, с. 76].

Цепь португальских фортов в первые десятилетия XVI -в. протянулась вдоль всего восточноафриканекого побережья, про­ходя по береговой линии современных Кении, Танзании и Мо­замбика. Главными целями создания этой системы укреплен­ных фортов были захват плацдармов для дальнейшей экспансии на восток, получение доступа к восточноафриканскому золоту и установление контроля над великим восточным торговым пу­тем, проходившим через Красное море и контролируемым ара­бами, чтобы заменить его морским путем вокруг Африки, кон­тролируемым португальцами. Португальцы, таким образом, при­лагали максимальные усилия, для того чтобы заблокировать арабскую торговлю и сохранить в своих руках морской путь вокруг Африки, что не только давало им полную монополию на торговлю с Востоком, но и освобождало от тяжелых пош­лин, налагаемых на контролируемую арабами торговлю на Ближнем Востоке. Поскольку оккупация Восточной Африки бы­ла подчинена этим главным задачам, Лиссабон, учитывая недо­статок материальных и людских ресурсов, сознательно стремил­ся ограничить ее только стратегически важными пунктами вдоль побережья, избегая распространения экспансии на внутренние районы континента. Кроме того, португальцев интересовали на побережье удобные порты и гавани, через которые можно было бы вывозить из Африки золото, слоновую кость и другие цен­ные товары. Поэтому они основательно «прочесывали» восточно-африканское побережье, не намереваясь, по выражению одного современного историка, «оставить хоть одну гавань непосещен­ной и хоть один камень неперевернутым» [413, с. 237].

Наряду с оккупацией ряда пунктов на побережье в начале XVI в. португальцы захватывают также прибрежные острова Занзибар и Пемба. Еще в 1503 г. одно из судов флотилии, имев­шей задачей чинить препятствия арабскому судоходству, кото­рым командовал Раваску Маркиш, наткнулось на острова, ко­торые он назвал «Земзибар». Двигаясь на север между Занзи­баром и материком, Раваску захватил и ограбил 20 богатых су­дов, нагруженных слоновой костью, шелком, рисом и т. д. После этого он обогнул остров и вошел в порт, где стояло на якоре множество арабских судов [43, дек. I, кн. VII, гл. 4, с. 270]. По свидетельству Барруша, султан Занзибара, разгневанный бесчинствами португальских пиратов, пытался захватить чуже­земное судно, послав против него войско в четыре тысячи чело­век во главе со своим сыном, но занзибарцы были рассеяны огнем корабельных пушек [там же, с. 271]. Султан вынужден был просить мира. Как сообщает Барруш, португальцы «увиде­ли мавра, бежавшего с водруженным на шест знаменем, на ко­тором были изображены королевские гербы Португалии, и кри­чавшего по-арабски: „Мир! Мир! Мир!" Когда он [Раваску] узнал знамя, то, поскольку он видел священную и достойную почи­тания вещь, он снял с головы шлем и встал на колени, низко кланяясь, как если бы он видел своего короля, что повторили и все другие, бывшие с ним» [там же].

Мир был заключен на борту португальского судна. Султан вынужден был признать себя вассалом короля Португалии и обязался ежегодно платить дань в 100 миткалей золота и 30 ба­ранов капитану Раваску, «который будет за ними приезжать». Такая тяжелая дань была наложена на султана, по словам Бар­руша, «не только потому, что тот стал вассалом короля дона Мануэла», но «и за то, что прятал у себя знамя с королевскими гербами Португалии, которое (по словам занзибарцев) Жуан да Нава дал племяннику короля Мелинды для беспрепятственных плаваний» [там же, с. 272].

Это был один из ярких примеров режима морских захватов, которые в ту эпоху были обычной нормой международных отно­шений и которые колонизаторы считали столь же естественны­ми, как и право на войну. В захваченных ими районах восточно-африканского побережья и на прибрежных островах португаль­цы ввели режим ничем не ограниченного произвола, насилия и разбоя. Даже дружественно настроенный к португальцам «союз­ник» короля Португалии султан Малинди по имени Али вынуж­ден был пожаловаться ему в одном из писем: «Наша предан­ность вам... столь велика, что вряд ли можно найти такую дру­гую в мире в наши дни... Когда мы видим ваших людей, мы готовы носить их на головах, но их дела и слова в отношении нас грубы, они плохо относятся к тем, кто приезжает в наш порт, и даже захватывают их... ваши люди захватывают здесь много тканей и товаров мавров и индийцев и отняли у них 9500 рулонов ткани» [82, т. VI, с. 46]. В другом письме Али сообщал: два португальских судна «прибыли в порт Малинди, и [португальцы] начали его разорять, давать взятки и захва­тывать ткани... А когда мы потребовали, чтобы они прекратили делать такие вещи, они ответили: „Нам повелел так делать король"». Они захватили суда, направлявшиеся в Малинди, и избили матросов, «причинив им огромный вред» [там же].

Местное население—суахили — было лишено элементарных человеческих прав, подвергалось беспрерывным унижениям, на­силиям и грабежам, для которых использовались самые нелепые поводы.

В этой связи весьма характерно следующее свидетельство португальского хрониста Ж. душ Сантуша. «Если цыпленок, принадлежащий мавру,— рас­сказывает Ж. душ Сантуш,— забрел в жилище христианина и этот мавр спро­сит о нем, христианин отвечает, что цыпленок пришел в его дом, так как хо­чет стать христианином, и поэтому он не может его вернуть. С помощью того же метода грабежа они берут коз и свиней, которых мавры выращивают для продажи португальцам. Если христианин, перешагнувший порог дома мавра, случайно ушибется или споткнется о камень или причинит себе иной вред, несчастный мавр или мавританская женщина, которым принадлежит жилище, должны полностью возместить этот ущерб тканями, курами или мешками риса, по желанию этого христианина» [131, гл. XI].

В 1508 г. лиссабонский двор назначил Дуарти де Лемоса губернатором провинций Эфиопия и Аравия. С 1509 г. резиден­цией губернатора стала Софала. Исходя из признания султа­ном Занзибара своего вассалитета в отношении короля Порту­галии, де Лемос выехал для сбора дани с островов Занзибар, Пемба и Мафия. Мафия подчинилась, но жители Пембы, унич­тожив урожай и ничего не оставив в своих домах, бежали в Момбасу. Отчаянное сопротивление португальцам оказали жи­тели города Занзибара, но город был захвачен и, как обычно, отдан на разграбление солдатам. Султан Мвени Мкуу отступил на север, а население бежало в леса, после того как, по словам современника, значительная часть «была изрублена на куски остро отточенными мечами наших людей» [319, с. 100].

2 февраля 1509 г. у острова Диу вице-король Ф. де Алмейда разбил объединенный флот Египта и султана Гуджарата. Его победа обеспечила Португалии морское превосходство в Индий­ском океане на целое столетие. В ее руках оказалось господство над торговлей Индийского океана. Мусульманская торговля была подорвана, а мелкие индийские государства признали себя вассалами португальского короля. По словам американского ис­торика Р. Чилкоута, португальцы «взялись за решение задачи по созданию империи» [254, с. 5].

Сменивший Ф. Алмейду Аффонсу де Албукерки непосред­ственно приступил к решению этой задачи. В 1510 г. он захва­тил Гоа, ставшее столицей восточных владений Португалии. Через год Албукерки овладел Малаккой, а затем захватил кон­троль над торговлей в Красном море. В 1513 г. его флот был разбит у Адена, но через два года незадолго до своей смерти грозный португальский завоеватель захватил Ормуз, где по­строил сильный форт.

Албукерки придавал особо важное значение захвату бассей­на Красного моря, так как таким путем он надеялся перехва­тить у арабов торговлю, которую они осуществляли через Ближ­ний Восток между Индией и Европой.

Когда флот Албукерки в 1513 г. вступил в Красное море, Албукерки направил королю депешу, в которой писал: «Что я думаю о Красном море и о моем вступлении туда, так это то, что Ваше Величество нанесло потомкам Мухаммеда самый силь­ный удар из всех, какие им были нанесены за сто лет, ибо Вы задели за живое и очень глубоко всю их самонадеянность... Я также думаю, что если Вы станете сильным в Красном море, то Вы будете иметь в руках все богатства мира и будете полу­чать от пряностей и товаров этих мест столь огромную сумму, что я не осмеливаюсь даже ее назвать. Потом Вы увидите, что через Каир в Индию из этих мест не выйдет ни один товар, кро­ме тех, которые повезут Ваши суда, и это даст такие огромные деньги, что я боюсь о них говорить, когда вижу, какой спрос в Индии на здешние товары» [82, т. III, док. 85, с. 498].

Претворяя в жизнь свой план захвата Красноморского бас­сейна с целью задушить арабскую торговлю, связывающую Ин­дию и Юго-Восточную Азию с Европой, Албукерки произвел опустошительные набеги на города, расположенные на Сомалий­ском побережье, служившие перевалочными пунктами и базами снабжения для арабских купцов.

Народ Сомали, первое знакомство которого с европейцами произошло под грохот орудийных залпов эскадры Васко да Гамы, обстрелявшей в 1499 г. г. Могадишо, несколько лет спустя опять подвергся новому насилию со стороны другого завоевате­ля— Аффонсу де Албукерки. В это время на территории Сома­лийского полуострова существовали довольно сильные султана­ты: Зейла (Адал), Ифат, Хадья и др. [186, с. 5—6].

Португальские конкистадбры разрушили эти цветущие и многолюдные города. Вот как описываются эти события в одном из сохранившихся документов: «Албукерки подошел к проливам Мекки, командуя шестью кораблями... и прибыл в расположен­ный на материке город под названием Брава. С помощью ору­жия он вошел туда, убив много мавров и похитив великие бо­гатства, которые их владельцы и не пытались спасти, думая лишь о том, как бы защитить себя и своих женщин, которые были очень богаты и элегантны и имели по семь-восемь брасле­тов на каждой руке и столько же на ногах, причем браслеты были очень толстыми и ценными. Это дало повод для великой жестокости, ибо люди, более ослепленные алчностью, чем по­буждаемые милосердием, чтобы не тратить время, отрубали им руки, ноги и уши, где они носили драгоценности, без какой-либо мысли о жалости... Женщины брели по улицам, обливаясь слезами и кровью. Другие бежали с детьми на руках, не находя убежища. Многие из них защищались. После того как было приказано сжечь город дотла, что и было сделано, [португаль­цы] двинулись против другого города, называемого Могадишо... Уйдя оттуда, они прибыли в Сокотру... Христиане вошли и взя­ли крепость, где не уцелел ни один мавр, так как они предпо­читали умереть, чем сдаться и спасти свою жизнь... и победители сделались хозяевами страны. Когда окончилась зима, испанцы (португальцы.— А. X.) двинулись против города Ормуз во главе с А. Албукерки... завоевали и захватили его» [82, т. III, док. 106, с. 624—628].

Однако с самого начала колониальной экспансии в этом районе непрошеным пришельцам пришлось столкнуться с сопро­тивлением свободолюбивого сомалийского народа. В 1506 г. г. Брава мужественно защищался, выставив против португальцев армию в 6 тыс. воинов, вооруженных копьями. «Их сопро­тивление было столь упорным,— пишет английский историк Р. Куплэнд,— что, прежде чем город был взят, было убито более 40 и ранено более 60 португальцев. Захватчики оставили его, превратив, как и Момбасу, в разграбленные и тлеющие руины» [265, с. 46].

Одновременно португальцы укрепляли свое владычество над африканскими территориями. Исключительно важное стратеги­ческое значение в вынашиваемых в Лиссабоне планах создания всемирной колониальной империи придавалось Восточной Афри­ке, где португальцы создали сильные и хорошо укрепленные опорные пункты в Софале, Кильве, Момбасе и на о-ве Мо­замбик.

Самым важным звеном в системе португальских укреплен­ных пунктов в Восточной Африке был остров Мозамбик. Осно­ванная в 1508 г. крепость на острове стала играть роль главно­го бастиона португальского колониального владычества к югу от мыса Делгадо. Со временем остров Мозамбик превратился и в административно-политический центр португальских коло­ниальных владений в Восточной Африке. Это было связано в первую очередь с его экономическим значением. Здесь находил­ся порт, наиболее часто посещаемый индийскими и другими азиатскими купцами и близко расположенный к арабским го­родам на севере. Кроме того, именно сюда стекались золото и слоновая кость из Софалы, которые в Мозамбике перегружались на суда, идущие в Индию. В гавани Мозамбика постоянно стоя­ли на якоре корабли из Индии и Португалии. «Через порт про­езжали вице-короли, преступники, поэты, случайные иностран­ные визитеры, все, влекомые на восток соблазном неожиданной удачи. Порт острова процветал как склад людей и товаров и превратился в центр местной торговли, из которой португальцы в Индийском океане извлекали больше прибыли, чем из тор­говли между Востоком и метрополией» [281, с. 33].

В марте 1509 г. из Португалии в Восточную Африку вышла эскадра во главе с маршалом Т. Коутинью, которая прибыла в порт Мозамбик 25 августа [43, дек. II, кн. III, гл. IX]. В числе офицеров этой эскадры был будущий знаменитый португальский конкистадор Антониу де Салданья, которому было поручено при­нять на себя командование гарнизоном Софалы, а также всей капитанией[25] Софалы. «Пожалование капитании Софалы Анто­ниу де Салданье было своего рода премией за оказанные услу­ги, так как Софала тогда рассматривалась как источник золота и очень важный торговый центр», — пишет португальский исто­рик А. Лобату [330, с. 29]. Салданья вез с собой королевское письмо, содержавшее инструкции и подтверждавшее его полно­мочия как капитана Софалы. Вступив на эту должность, Салданья совершил поездку на о-в Мозамбик (в июне 1510 — марте 1511 г.), а в июле 1511—марте 1512 г. он выезжал из Софалы в Ангоше. Экспедиция Салданьи в Антоше была связана с тем обстоятельством, что этот остров стал центром арабской тор­говли. Изгнанные португальцами из большинства прибрежных городов, арабские негоцианты перенесли торговлю в Ангоше, где не было португальцев и где они пользовались покровитель­ством шейха, имевшего относительно сильную армию и флот. В представленном королю Мануэлу I отчете о письмах Салданьи читаем: «Он говорит... что узнал, что вся торговля проходит через Ангоше и что товары везут оттуда к Маена (р. Замбези.— А. X.)... Там находится большое поселение, где все кафрские и маврские купцы страны собираются вместе, торгуют и устраи­вают свои рынки и что объем этой торговли очень велик» [82, т. III, док. 3, с. 14]. Салданья предложил план подавления араб­ской торговли в Ангоше. Согласно этому плану португальская эскадра из нескольких каравелл должна была круглый год на­ходиться неподалеку от Ангоше, чтобы заблокировать остров и не выпускать оттуда арабские торговые суда [там же, с. 16]. Этот план, по-видимому, был принят королевским двором, и Салданья возглавил эскадру, снаряженную для его реализации.

Во время экспедиции Салданьи в Ангоше, в его отсутствие в Софале произошли события, доставившие португальцам серьезные неприятности. Еще в июне 1511 г. эмир Софалы Молид, доведенный до крайности самоуправством и произволом португальских властей и не желая больше терпеть от них уни­жений и обид, ушел из Софалы и нашел убежище в Пандене. Салданье сообщили о бегстве эмира, но он не придал ему осо­бого значения и отплыл в Ангоше. Прошло два месяца, а Молид не возвращался в Софалу. Положение для португальцев осложнялось тем, что по приказу Молида купцы перестали при­возить в Софалу золото из глубинных районов. В связи с этим португальские власти стали принимать меры для возвращения Молида, завязав с ним переписку и требуя вернуться под угрозой избрания нового эмира. Когда эти угрозы не возымели дей­ствия, фактор Софалы приказал созвать знатных людей эмира­та, которые под сильным нажимом избрали эмиром угодного португальцам племянника Молида шейха Киумбе. Тогда Молид, заключив союз с соседними шейхами, поднял восстание. По выражению хрониста, «восстала вся земля» [330, с. 29]. Повстан­цы организовали блокаду Софалы: 6 сентября 1511 г. была пол­ностью перерезана связь города с внутренними районами с целью помешать подвозу продовольствия, парализовать торгов­лю, вызвать голод и таким путем принудить небольшой гарнизон к сдаче.

Критическая ситуация, создавшаяся в Софале, обсуждалась на специально созванном совете офицеров. Было решено любой ценой захватить или убить Молида. Для этого в ночь на 8 сентября из Софалы в Буси были отправлены два небольших суд­на с 24 солдатами на борту. На рассвете они атаковали дом, в котором жил Молид, и схватили его. Когда на помощь эмиру бросились его сподвижники, португальцы убили своего грозного противника. Через два дня португальцы утвердили решение знатных людей эмирата и провозгласили новым эмиром Киумбе, который стал послушным исполнителем их воли [там же, с. 36].

Об убийстве Молида был уведомлен находившийся в Анго­ше Салданья, который, в свою очередь, сообщил об этом Аффонсу де Албукерки. Вице-король Индии приказал Салданье немед­ленно взять Антоше, население которого было враждебно на­строено к португальцам и отказывалось продавать им продо­вольствие. Салданья подготовил на о-ве Мозамбик два судна с 60 солдатами на борту и повел их на штурм Антоше. Но ара­бы были предупреждены об этом и нанесли удар первыми. На португальцев обрушилось большое войско, состоявшее из 1200 африканцев и арабов. Салданья поджег город и отступил, потеряв несколько человек. Не сумев покорить Ангоше, Сал­данья увеличил гарнизон Мозамбика с 12 до 35 человек [там же, с. 37].

В апреле 1528 г. из Лиссабона вышла эскадра из 11 судов под командованием Ж. Нунью да Кунья. Она направлялась в Индию, где Нунью да Кунья должен был занять пост вице-короля. Через несколько месяцев плавания эскадра достигла Занзибара, где высадила на берег 200 больных и раненых, ко­торым было приказано следовать в Малинди, как только они по­чувствуют себя лучше. Из-за отсутствия благоприятного ветра Нунью да Кунья прошел к Момбасе, где просил у султана раз­решения на зимовку. Султан разрешил португальцам зимовать в Момбасе, но запретил им высаживаться на берег. Нунью да Кунья ответил, что его людям необходимо высадиться и жить в домах на берегу. Тогда по приказу султана португальские ко­рабли были обстреляны из пушек. В ответ на это Нунью да Кунья начал готовиться к штурму крепости. Узнав об этом, сул­тан сильно укрепил вход в устье реки и ввел в город 600 луч­ников. Нунью да Кунья под покровом ночи подвел свои суда к городу, обстрелял его из пушек и утром произвел высадку всех своих 800 солдат, начавших штурм крепости. Не будучи в состоянии сопротивляться превосходящим силам португаль­цев, султан Момбасы бежал из города, который был взят и раз­граблен. Позже султан вынужден был заключить унизительное соглашение с Нунью да Кунья, согласившись уплатить большой выкуп за город и стать данником португальского короля. Когда султану стало ясно, что португальцы не смогут остаться в Мом­басе из-за нездорового климата, он прекратил платить выкуп. Тогда Нунью да Кунья сжег город и отплыл в Малинди [271, т. 1, с. 395—396].

С разгромом Момбасы португальское господство утвердилось вдоль всего восточноафриканского побережья, которое стало од­ним из четырех губернаторств, подчиненных вице-королю Индии (другими были Малакка, Ормуз и Цейлон) [319, с. 101]. Начи­ная с этого времени почти все арабские султаны и шейхи — прежние хозяева прибрежных восточноафриканских городов вы­нуждены были признать себя вассалами короля Португалии.

За исключением султана Малинди, суверенитет которого при­знавался и который пользовался привилегированным статусом как союзник португальской короны, все другие правители побе­режья от Брава (на территории нынешнего Сомали) до Софалы (Мозамбик), а также островов Занзибар, Пемба, Мафия либо приняли статус вассалов-данников португальской короны, либо их государства оказались на положении колоний, обреченных на ничем не ограниченный произвол завоевателей. Этой участи су­мели избежать только Могадишо, Коморские, Маскаренские ост­рова и Мадагаскар [397].

В начале XVI в. португальцам удалось утвердиться также на западном и восточном побережьях Аравийского полуострова. Маскат и Ормуз были ими разграблены и оккупированы.

Разгром португальцами огромного мусульманского флота в битве при Диу в 1509 г. окончательно решил вопрос о том, кто будет в XVI в. хозяином Индийского океана. Весь торговый путь от Лиссабона до Малаккского пролива оказался в руках португальцев.

В то же время был нанесен решающий удар по могуществу арабских купцов, которые в течение многих лет держали в своих руках монополию на торговлю в бассейне Индийского океана. Существовавший в течение ряда веков арабский контроль над побережьями и водами Индийского океана перешел в европей­ские руки. Арабы упорно отстаивали свои права на торговлю, но, после того как они потерпели поражение, португальцы не захотели уступить им даже маленькой доли участия в восточной торговле. Как писал известный исследователь истории Восточ­ной Африки Р. Куплэнд, «португальцы на Востоке, как это ча­сто отмечалось, были неумолимо агрессивны и нетерпимы. В Восточной Африке, как и всюду, не было и речи о мире или со­трудничестве с другими оккупантами... Они стремились полу­чить лишь для себя столько торговли в Индийском океане, сколько могло обеспечить им их превосходство в силе» [265, с. 48].

Португальская колонизация имела для городов-государств суахили катастрофические последствия. Арабская торговля бы­ла прервана. Лишенные средств к существованию арабские и индийские купцы бежали на Мадагаскар или в Северо-Восточ­ную Африку. Эмиграция из Кильвы приняла такие масштабы, что колонизаторы вынуждены были временно снять запрет на арабскую торговлю с хинтерландом. Но вскоре из Лиссабона последовал строгий приказ соблюдать монополию торговли. Когда в 1509 г. португальский гарнизон ушел из Кильвы в Мо­замбик, город уже настолько обезлюдел, что не было никакой, надежды на его восстановление [там же, с. 49]. Экономическое возрождение Кильвы стало возможным лишь значительно позже в связи с расцветом работорговли, когда она стала одним из центров экспорта «живого товара». Такая же судьба постигла Софалу и Мозамбик, которые утратили свое прежнее экономи­ческое значение как центры арабской торговли, став колониями Португалии.

Португальцы, вытеснив арабов, стали посредниками в тор­говле внутренних районов Африки с бассейном Индийского океа­на, импортируя миткаль и бусы из Индии и обменивая их на золото, слоновую кость и рабов. Однако долгое время порту­гальская торговля имела меньшие масштабы, чем существовав­шая до нее арабская. Арабы посылали караваны далеко в глубь континента, португальцы же, не имея опыта в африканской тор­говле, не делали этого, ограничиваясь долгое время коммерче­скими операциями в своих прибрежных фортах и факториях. Есть сведения, что до португальского завоевания ежегодный экспорт золота из Софалы превышал 1 млн. миткалей (около 600 тыс. ф. ст.), в то время как в первые годы португальского контроля о« был в 100 раз меньше. Например, за восемь меся­цев 1513 г. он составил лишь 6—7 тыс. миткалей (около 4 тыс. ф. ст.), причем лишь ¹/₁₂ его часть была получена от аф­риканских торговцев из хинтерланда [265, с. 50; 397, с. 99—100].

В Лиссабоне стали открыто выражать недовольство скуд­ным поступлением золота из Восточной Африки и требовали энергичного проникновения в район золотых рудников.

Нанеся сокрушительный удар по военному и торговому мо­гуществу арабов, Португалия открыла себе путь к «африканско­му Эльдорадо» — к легендарной и таинственной стране Мономотапе.

ЭКСПАНСИЯ ПОРТУГАЛИИ В БАССЕЙНЕ ЗАМБЕЗИ. ПОРТУГАЛЬЦЫ И МОНОМОТАПА

Особое место в истории героической борьбы африканских народов против португальской колонизации занимает государст­во Мономотапа — «крепкий орешек» для колонизаторов. О про­шлом этой страны известно пока очень мало. Что касается поч­ти двухвековой героической борьбы Мономотапы против порту­гальской экспансии, то многие буржуазные историки преумень­шают ее значение, описывая лишь как случайный живописный эпизод африканской истории.

Между тем опубликованные архивные документы, португаль­ские хроники, описания путешественников и другие источники дают возможность воссоздать объективную историю этой борь­бы. Мономотапа — одно из немногих ранних африканских госу­дарств, о котором мы располагаем письменными документами. Хотя эти документы не столь многочисленны, а главное, не столь точны, как документы о государстве Конго, все же они дают в руки исследователя ключ к разгадке «тайны Мономо-тапы».

Они рисуют чрезвычайно богатую событиями и полную дра­матизма историю государства Мономотапа, историю, в которой были (разумеется, с поправкой на эпоху) свои Наполеоны, Талейраны, Фуше, а также Лавали и Петэны.

Вместе с тем очищенная от напластований лжи и фальси­фикаций подлинная история Мономотапы служит убедительным опровержением получившей широкое распространение в бур­жуазной историографии легенды о том, что будто бы подчине­ние африканцев португальскому господству было добровольным, а не вынужденным актом и что они без сопротивления смири­лись со своей судьбой.

***

С начала XVI в. португальцы, привлеченные слухами о бас­нословных богатствах Мономотапы, начали медленное, но упор­ное продвижение в глубь страны.

Прежде всего они вошли в контакт с вождями кланов и племен, проживавших в непосредственном соседстве с ними. Особенно много усилий португальцы приложили для того, чтобы привлечь на свою сторону враждовавшего с Мономотапой вождя Иньямунду, владения которого находились рядом с Софалой. Вначале Иньямунда, нуждавшийся в поддержке для борьбы против Мономотапы, охотно сотрудничал с португальцами.

Капитан Софалы Кристован де Тавора сообщал королю в 1518 г.: «Я укротил одного кафра — крупного сеньора по имени Иньямунда, который раньше был очень враждебен к Софале, а теперь стал человеком, приносящим Вашему Величеству наибольшую прибыль в фактории. Он присылает в кре­пость множество быков и коров и снабжает ее провизией лучше, чем кто-либо из королей мавров» [82, т. VI, док. 1, с. 4].

Однако жадность, коварство и хищническая политика коло­низаторов вскоре оттолкнули от них Иньямунду, и из союзника он превратился в грозного врага. Он заблокировал торговые пути между Софалой и хинтерландом, прекратив доступ в крепость золота.

Один из местных чиновников сообщал королю в июле 1518 г.: «Он (Инь­ямунда.—Л. X.) был хорошим соседом и пропускал в факторию очень много золота, а теперь... когда он знает действительные возможности капитана Со­фалы, при мысли о нем он разражается смехом и блокирует все пути... Он задерживает послов и даже убивает их. Так он поступил с Франсиску де Пайвой, а теперь — с послом, которого направил Д. Лопу» [82, т V док 73 с. 568].

Конфликт с Иньямундой, по-видимому, был очень затяжным, так как в письме Л. де Алмейды королю, написанном в августе 1527 г., мы читаем: «После моего прибытия в Софалу я нашел страну малонаселенной, а пути захваченными Иньямундой, так что никто не мог ни выйти из крепости, ни войти в нее. Я полу­чил от Иньямунды послание о том, что пути будут открыты только для мавров Софалы... Даже сейчас кафры не приходят сюда торговать, как они делали это в прошлом». В своем письме этот информатор приходит к следующему выводу: «Пока Иньямунда жив, Ваше Величество не сможет получать прибыль от Софалы» [82, т. VI, док. 23, с. 276—277],

К сожалению, опубликованные источники не дают возмож­ности в полной мере восстановить историю борьбы португальцев за выход к золотоносным землям Мономотапы. Можно лишь утверждать, что на протяжении всей первой половины XVI в. португальские администраторы, солдаты, миссионеры и торгов­цы активно вмешивались в политическую и экономическую жизнь этого района, стремясь всеми средствами подавить араб­скую торговлю и добиться португальской торговой монополии, а также всячески поддерживая сепаратистские движения, кото­рые привели к уменьшению и ослаблению империи Мономотапа. К середине века им удалось уже добиться существенных резуль­татов в ходе своего наступления на хинтерланд. Они построили на правом берегу Замбези форты Сена (1530 г.) и Тете (1537 г.) и не только вошли в непосредственный контакт с Мономотапой, но и постепенно включили ее в сферу своего политического, идеологического и экономического влияния. Огромную роль в этом деле сыграли миссионеры-иезуиты. Португальские колони­заторы всегда придавали духовному закабалению африканских народов не меньшее значение, чем их политическому и военному подчинению.

Начиная с 1506 г. в Софале и Мозамбике появились первые священники и представители религиозных орденов, приехавшие из Португалии. На протяжении всего XVI в. португальская ко­лонизация прибрежных и глубинных районов Восточной Африки шла как бы «двумя эшелонами». Вслед за солдатами и купца­ми, медленно продвигавшимися вверх по Замбези, шел «второй эшелон» — духовные пастыри.

Однако португальская колониальная экспансия вызвала ак­тивное противодействие, с одной стороны, местных народностей и племен—каранга, розви, маника, батонга и др., а с другой — арабских купцов, не желавших лишаться огромных доходов от прибыльной торговли с Мономотапой. Португальско-арабская борьба за Юго-Восточную Африку принимала подчас очень острые формы. Она выливалась в вооруженные столкновения, ин­триги, заговоры, грабежи и убийства.

Португальские колонизаторы видели большую опасность не только в экономической роли арабов, но и в духовном и поли­тическом влиянии ислама, который представлял собой серьез­ную идеологическую и политическую силу противодействия пор­тугальской колонизации. Арабизированные и исламизированные слои населения было очень трудно, а чаще — невозможно инте­грировать в созданную европейцами колониальную обществен­ную структуру.

В 1560 г. в Мозамбик прибыл иезуит Гонсалу да Силвейра, которому было суждено стать самым знаменитым из всех ка­толических миссионеров в Юго-Восточной Африке.

Он родился в Алмейриме, где тогда находился королевский двор, при котором служил в качестве главного королевского телохранителя его отец. Получив религиозное воспитание, Силвейра стал фанатичным и активным членом ордена иезуитов [118а, с. 14—15]. Обуреваемый жаждой обращать на истинный путь «погрязших в языческих заблуждениях», Силвейра в 1556 г. покинул Лиссабон, где имел репутацию одного из самых красноречивых про­поведников. Во время своего путешествия на восток он услышал о Мономотапе и, находясь в Индии, начал добиваться разрешения возглавить миссио­нерскую миссию в эту «духовно пустынную землю». Получив долгожданное разрешение, Силвейра вместе с двумя другими иезуитами, Андре Фернандишем и Андришем да Коштой, прибыл на о-в Мозамбик. Это путешествие под­робно описано в письмах самого Гонсалу да Силвейры и его спутников, хра­нящихся в библиотеке АН в Лиссабоне и изданных Пайва-и-Пона в 1892 г. [там же]. Как видно из этих источников, пренебрегая предупреждениями колониальных чиновников, иезуиты перебрались на материк и провели семь недель в краале одного вождя в районе Келимане, где обратили в христиан­ство этого вождя и 500 его подданных. После этого, оставив двух своих спутников-иезуитов продолжать работу в основанной им миссии, Силвейра поднялся вверх по Замбези и в конце 1560 г. прибыл в Зимбабве. Здесь про­поведник сразу же рьяно взялся за работу, обнаружив истинно иезуитскую изобретательность. При посредничестве Антониу Канаду, который жил при дворе могущественного африканского пранителя, он получил аудиенцию у мономотаны и с первой же беседы начал готовить его обращение в христиан­ство [там же, с. 15].

В докладе о путешествии отца Гонсалу, составленном иезуит­ской коллегией в Гоа (1561) [137, т. II, с. 104—115], мы читаем: «Мономотапа послал Гонсалу Силвейре большую сумму в золо­те, много коров и людей служить ему, так как португальцы ска­зали ему, что этот падре очень знатен и является одним из глав­ных лиц в Индии. Но падре с великой скромностью и благодар­ностью за такую щедрость вернул королю его подарки». Дальше в этом документе идет многозначительная фраза, которая пока­зывает, что мономотапа имел уже порядочный опыт общения с колонизаторами и хорошо изучил их разбойнические нравы. «Король был изумлен, увидев среди португальцев человека, который не хотел золота, провизии или людей, которые бы ему служили» [там же, с. 108].

Завоевав таким образом расположение этого правителя, хит­рый иезуит с находчивостью опытного шарлатана тотчас же изо­бретает еще более эффектный, чисто театральный трюк, рассчи­танный на то, чтобы окончательно сделать мономотапу своим духовным пленником: «Однажды, когда он служил мессу, не­сколько знатных лиц королевства проходили мимо дверей и уви­дели на алтаре очень красивое изображение нашей мадонны, которое падре привез с собой. Они пошли к королю и рассказа­ли, что падре имеет музинга, то есть очень красивую женщину, в своем доме и что его следует спросить об этом. Король на­правил ему письмо, в котором написал, что ему рассказали, что падре имеет женщину и... что он очень хочет ее видеть. Падре завернул картину в роскошные ткани и принес к королю, но, прежде чем показать ее, сообщил ему через переводчика, что эта дама — божья мать и что все короли и императоры мира — ее слуги. Таким образом подготовив его и увеличив его желание увидеть ее, он приоткрыл картину и показал ее королю и его матери, которые были в восторге... Король попросил падре дать ему эту даму» [там же, с. 109]. Действуя столь ловко, оборо­тистый монах быстро шел к цели: примерно через 25 дней после прибытия в страну ему удалось обратить в христианство моно­мотапу, его мать и знатнейших людей королевства [там же]. Деятельность Г. Силвейры вызывала растущее беспокойство арабских купцов, которые опасались, что, став христианином, мономотапа запретит им торговать и будет продавать золото португальцам. Арабы убедили мономотапу, что Силвейра — кол­дун и португальский шпион, «наговорив ему столь много, что он приказал предать его смерти в тот же день».

Смерть Силвейры произвела огромное впечатление не только в Лиссабоне, но и во всем католическом мире. По словам Дж. Даффи, «на короткое время внимание Рима и Лиссабона было сосредоточено на далекой африканской реке» [281, с. 107]. Пожалуй, ни одно событие в Африке в течение второй половины XVI в. не привлекло внимание Европы в такой степени, как убийство иезуита Силвейры. Обстоятельства его смерти широко комментировались, особенно в сочинениях отцов Общества Иису­са [373, с. 101]. Великий португальский поэт Камоэнс посвятил этому событию несколько строк в одном из своих сонетов [57, т. II, с. 19].

Убийство миссионеров в Африке не было исключительным или даже редким событием. Почему же в таком случае именно убийство Силвейры, а не какого-либо другого миссионера вы­звало столь большой резонанс во всей католической Европе? Есть все основания думать, что шумиха вокруг смерти этого иезуита искусственно раздувалась Лиссабоном, так как она давала превосходный предлог для прямого военного вмешательст­ва в дела Мономотапы и установления своего контроля над вож­деленными золотыми рудниками.

Из документов можно установить, что сразу же, как только известие о гибели иезуита достигло Лиссабона, началась под­готовка военной экспедиции, официальной целью которой было наказание мономотапы за смерть Силвейры. Предстоящая война была «легализована» и объявлена «справедливой» Советом выс­ших прелатов церкви (Mesa da consciencia).

Осуществляя свои захватнические грабительские войны, ко­лонизаторы не забывали подводить под них морально-юридиче­ское основание и придавать им «законный характер» с помощью изобретенной ими доктрины «справедливой войны» и прав, вытекающих из папских булл о законности проповеди Евангелия среди язычников. Лучшей иллюстрацией к этому может слу­жить составленный упомянутым Советом документ от 23 января 1569 г.: «...Императоры Мономотапы часто убивают и грабят своих вассалов и невинных людей и чинят другие дурные дела и тиранства по самым ничтожным поводам. Они приказали убить и ограбить нескольких португальцев, которые пришли мирно торговать, а один из этих императоров приказал убить падре Гонсалу, который приехал проповедовать веру Христа от имени Короля, нашего сеньора, и как его посол, посланный вице-королем Индии... Поэтому члены Совета напоминали усло­вия папских булл... по которым только Королю, нашему сеньо­ру, уступается [...] торговля во всех королевствах, островах и провинциях, которые тянутся от мыса Нау и Бохадор до Ин­дии... Король может и должен [...] приказать проповедовать свя­тое Евангелие в королевствах и владениях Мономотапы и во всех других завоеванных странах, а если кафры или другие народы завоеванных стран не захотят позволить войти этим свя­щенникам и разрешить им проповедовать Евангелие... или будут сопротивляться силой гостеприимству и торговле, которые суть общие права людей, капитаны и вассалы этого короля могут вполне справедливо принять меры обороны, делая все с жела­тельной умеренностью». Король может также «в соответствии со своим правом, особенно в этих завоеванных королевствах и вла­дениях, отменить тиранические законы и злосчастные и противо­естественные обряды, особенно несправедливые жертвоприноше­ния невинных, и если аргументы и мягкие средства будут без­результатны, будет вполне справедливо начать войну и низло­жить королей и сеньоров, которые этому сопротивляются, и на­значить других и осуществить все права справедливой войны, пока эти обряды и несправедливые убийства не будут прекра­щены» [373, с. 177].

В 1568 г. на португальский трон вступил в возрасте 14 лет король Себастьян. Как бы оправдывая свое прозвище «Афри­канец», которое он позже заработал за свою неудачную Марокканскую кампанию, юный король, обуреваемый честолюбивыми стремлениями, мечтал о создании огромных колониальных вла­дений к югу от Замбези, растянувшихся от Индийского до Ат­лантического океана. В качестве первого шага для претворения в жизнь этого грандиозного плана Себастьян решил добиться доступа к золотым ресурсам Мономотапы. У него возникла идея отправить туда большую экспедиционную армию. Главная цель была исключительно практическая: захватить золотые рудники и организовать их эксплуатацию в широких масштабах, чтобы максимально пополнить оскудевшую королевскую казну. Пред­логом для этой экспедиции должно было послужить убийство мономотапой Силвейры.

Выдвинутая королем идея вооруженного вмешательства вы­звала оппозицию со стороны меньшинства на королевском сове­те. В конце концов был достигнут компромисс, который сводил­ся к тому, что, прежде чем начать военные действия, команду­ющий экспедицией должен вручить мономотапе ультиматум в связи с недавними грабежами и убийствами португальских под­данных, не последним из которых был Гонсалу да Силвейра. Суть этого послания составляло требование разрешить свобод­ный въезд всем португальским торговцам и миссионерам и упла­тить компенсацию за прошлые обиды. Кроме того, мономотапа должен был изгнать из своего государства арабов, так как их присутствие наносит ущерб интересам Португалии.

Командующим экспедицией король Себастьян назначил быв­шего генерал-губернатора Индии Франсиску Баррету, которому были обещаны должность губернатора Мономотапы и титул «за­воеватель рудников» [79, т. II, док. 29, с. 173; 271, т. II, с. 13], что, между прочим, ясно указывает на главную цель его экспе­диции. В качестве советника ж Баррету был приставлен иезуит Франсиску де Монкларуш. В экспедиции принял участие также великий магистр Ордена св. Яго Васку Фернандиш Омем. В рас­поряжение Баррету была предоставлена тысяча добровольцев, в том числе много дворян, которым были пожалованы крупные суммы из королевской казны и обещано возобновлять эти пожа­лования ежегодно до тех пор, пока задача экспедиции не будет выполнена. Экспедиция была хорошо экипирована оружием, амуницией, вьючными животными и всевозможными припасами [137, т. VI, с. 357—358].

По свидетельству современника этих событий хрониста Диогу де Коуту, «ввиду новизны этой экспедиции, а также того, что ее целью было открытие золотых рудников, весь Лиссабон был приведен в волнение» [70, с. 358]. О том, какое большое зна­чение придавал королевский двор экспедиции Баррету, свиде­тельствуют те огромные полномочия и невиданные привилегии, которые были даны ее руководителю. Диогу де Коуту сообщает, что «было принято решение... ежегодно, до тех пор пока завое­вание не будет закончено, предоставлять ему 100 тыс. крузадо и 500 людей и что, если ему случится, плывя в Индию, встретить в море вице-короля или губернатора, те должны поднять свои флаги и зажечь огни, а в случаях, когда они могут быть вовле­чены в войну, они должны командовать вместе, советуясь друг с другом. И что по его приказам чиновники казначейства Индии должны предоставлять средства для снабжения провизией его флота» [там же]. Баррету отплыл из Лиссабона в апреле 1569 г. с флотом из трех судов. Ему был дан строгий приказ не пред­принимать ничего, не посоветовавшись с иезуитом Франсиску де Монкларушем. Согласно сведениям хрониста Д. де Коуту, учитывая нездоровые климатические условия в нижнем Замбези, Баррету и многие участники экспедиции предлагали идти к руд­никам сушей из Софалы. Монкларуш же настаивал на том, что­бы двигаться вверх по р. Замбези. В связи с возникшими разно­гласиями Баррету созвал совещание высших командиров, на ко­тором, по свидетельству хрониста, заявил, что «он имеет ин­струкции не предпринимать шагов в отношении завоевания руд­ников, не советуясь с отцом Франсиску Монкларушем, который при этом присутствовал» [там же, с. 361—362].

По утверждению Д. де Коуту, в конце концов монах добился своего, и Баррету, помня полученный приказ, решил действовать по его совету. Эти сведения Д. де Коуту, впрочем, нельзя счи­тать абсолютно точными. Их достоверность вызывает сомнение при сопоставлении с письмом В. Омема Луишу да Силве от 15 февраля 1576 г. [210], в котором говорится о хорошем взаи­мопонимании между Ф. Баррету и отцом Монкларушем. В об­наруженном сравнительно недавно другом письме В. Омема также нет никакого упоминания о разногласиях между иезуитом и Ф. Баррету [259, т. V, ч. 1, с. 93—103].

Баррету отплыл из Мозамбика со всеми своими людьми, ло­шадьми, ослами, верблюдами, оружием и инструментами для работы на рудниках и, поплыв вверх по р. Куама (Замбези), до­стиг Сены. Здесь в ноябре 1569 г. он разбил лагерь. С началом ранних дождей многие из его людей заболели малярией. Порту­гальцы заподозрили живших неподалеку арабов в том, что они отравили продукты[26] [70, с. 364—369].

Баррету «приказал им тайно окружить мавританскую дерев­ню... они убивали всех, кто попадался им на пути, а главных людей взяли в плен» [там же, с. 370]. Как свидетельствует Д. де Коуту, португальцы ежедневно привязывали пленных «по­парно к жерлам больших пушек, которые разрывали их на кус­ки, чтобы вселить ужас в других». Единственное исключение они сделали для одного араба, пожелавшего принять христиан­ство. К нему было проявлено «снисхождение»: вышеописанная казнь была «великодушно» заменена... повешением [там же, с. 372].

Но после этой зверской расправы смертность среди порту­гальцев не только не уменьшилась, но продолжала возрастать. Между тем Баррету послал своего эмиссара с охраной к мономотапе, чтобы получить его разрешение наказать вождя племени монгас, который восстал, а затем пройти в район рудников в Манике. Первое требование было лишь предлогом для второго. Пройдя 150 миль до резиденции мономотапы и действуя согласно полученным инструкциям, посланец, как сообщает Д. де Коуту, «в день, когда должен был получить аудиенцию, направил какого-то португальца со стулом и ковром, которые были помещены напротив трона мономотапы и близко от него, после чего посол вошел со всеми португальцами, которые были (вопреки принятому в Зимбабве этикету.— А. X.) одеты, обуты и с оружием» [там же, с. 372—373]. Посол вернулся в Сену, со­общив, что мономотапа не только согласился удовлетворить тре­бования Баррету, но и предложил ему 100 тыс. человек, но Бар­рету отказался от этой помощи, так как, видимо, опасался, что это может помешать его планам [там же].

Получив радостное известие, Баррету с 500 оставшимися в живых мушкетерами и 23 лошадьми двинулся «а юг. Ему предстояло пройти через княжество Китеве, владыка которого был в полувассальной зависимости от Мономотапы. По свиде­тельству Сантуша, Баррету пришлось вести «великие и жесто­кие войны с Китеве, королем земель между Софалой и Маникой, ибо тот постоянно старался помешать ему пройти к упомя­нутым рудникам, расположенным в королевстве одного из его соседей по имени Чиканга, а губернатор не мог достигнуть руд­ников, не пройдя через все королевство Китеве... Причиной его отказа было отчасти нежелание, чтобы португальцы имели дела и торговлю с его врагом Чиканга и доставляли в его страну много тканей и бус для обмена их на золото из его рудников, благодаря чему тот мог стать богатым и могущественным... а отчасти нежелание, чтобы португальцы получили сведения о его стране, пересекая все его королевство» [131, с. 217].

Правитель Китеве оказал упорное сопротивление португаль­ской армии. По свидетельству Сантуша, он дал им «много сра­жений, дерясь против португальцев очень храбро и доставляя Баррету много трудностей» [там же].

Вооруженные лишь дротиками и стрелами, африканцы со­знавали превосходство огнестрельного оружия европейцев. Не будучи в состоянии противостоять этому оружию в открытом бою, они прибегли к тактике пассивного сопротивления. Они стали прятать на пути следования португальцев все съестные припасы и уходить из своих деревень в леса. «Так, страдая от голода и постоянной войны, с оружием на плечах, португальцы добрались до города... где жил Китеве, который, услышав об их прибытии, бежал к бывшим поблизости высоким горам со свои­ми женами и большинством людей этого города, взяв их как свою охрану, так что, когда Франсиску Баррету достиг города, он встретил лишь слабое сопротивление и, предав город огню, сжег его большую часть» [там же, с. 218].

Совершив этот традиционный мрачный церемониал порту­гальских колонизаторов, Баррету с оставшимся войском устре­мился к главной цели своего предприятия — к району Маника, где были расположены заветные золотые рудники. Правитель княжества Чиканга встретил его очень радушно. По свидетель­ству Сантуша, он послал Баррету множество коров и других даров и поручил сказать ему, что «он в восторге видеть его в своем королевстве» [там же].

Баррету поблагодарил за гостеприимную встречу и послал правителю множество тканей и бус. Воспользовавшись госте­приимством и излишней доверчивостью этого вождя, Баррету сумел навязать ему соглашение, по которому португальцы впредь получали право беспрепятственного въезда в Манику и могли свободно обменивать свои товары на золото [там же]. Заключив столь выгодный договор, колонизаторы были уверены, что сумеют быстро прибрать к рукам золотые рудники, но их ждало разочарование, которое современник этих событий Сантуш описал следующим образом: «Когда португальцы оказались в стране золота, они думали, что тотчас же смогут наполнить им мешки и унести столько, сколько найдут, но когда они про­вели несколько дней около рудников и увидели, с какими труд­ностями, трудом и риском для жизни кафры извлекают его из недр земли и скал, их надежды были развеяны» [там же]. Пос­ле этого Баррету решил вернуться в Софалу, пройдя тем же путем, каким пришел в Манику, и готовился к новым сраже­ниям с владыкой Китеве. Однако на этот раз правитель Китеве не рискнул оказать сопротивление европейцам, а счел за лучшее послать Баррету предложение о мире, «которое тот принял с большой радостью, желая обеспечить этот путь для торговцев из Софалы». Согласно договору капитан Софалы должен был впредь давать Китеве ежегодно 200 кусков ткани, а взамен тот разрешил португальцам свободный проход через свои земли в «королевство» Чиканга [там же, с. 219].

После похода в Манику Баррету направился со своим вой­ском в Чикоа, где, по слухам, находились серебряные рудники. Для этого ему предстояло пройти через земли монгас (вассалов мономотапы), которые, по словам Сантуша, были «расположены на южном берегу реки (Замбези), как и Сена и Тете».

Сантуш описывает монгас как «черных язычников, очень храбрых и са­мых воинственных из всех племен, которые жили тогда на этих реках, и поэ­тому они доставили великие трудности нашим завоевателям, с которыми у них было множество битв» [там же, с. 263]. По мнению некоторых исследо­вателей, монгас были предками народности шона.

В боях с португальскими завоевателями монгас проявляли исключительное упорство и мужество. Особенно тяжелый харак­тер носила трехдневная битва с монгас в июле 1572 г. к югу от Замбези между Сеной и Тете. Благодаря мушкетам, арке­бузам и пушке 600 португальцев, поддержанных 200 африкан­цами, сумели нанести поражение 10—12 тыс. монгас, воору­женных луками, копьями и топорами [310].

Сантуш рассказывает, что перед сражением из рядов африканцев вперед вышла старая женщина, которая, бросив горсть пыли в сторону португаль­цев, заявила, что ослепит их всех, после чего их легко будет разбить и взять в плен. Благодаря этому обещанию колдуньи африканцы двинулись настоль­ко уверенные в победе, что взяли с собой веревки, чтобы связать португаль­цев, как овец. Однако выстрелом из фальконета эта женщина была убита. «За это губернатор снял с шеи цепочку с талисманом и надел ее на шею глав­ному канониру... Кафры же были крайне удивлены неожиданным событием и опечалены смертью своей колдуньи, на которую очень надеялись. Однако они были не так напуганы, чтобы оставить битву, но, наоборот, начали се и сражались очень храбро» [131, с. 264].

Описание этого инцидента мы находим и у Д. де Коуту, который под­тверждает, что гибель колдуньи «не помешала кафрам обрушиться на наших людей... с неистовыми криками и воплями, размахивая своими мечами и дро­тиками, которые они называют помберас» [70, с. 376].

Баррету приказал подпустить наступавших плотными ряда­ми монгас поближе, а затем с близкого расстояния открыть по ним огонь из фальконетов и ружей. По словам де Коуту, «этим залпом было убито столько людей, что поле покрылось трупа­ми, а когда дым рассеялся, кавалерия и пехота атаковали при­веденную в замешательство толпу кафров. Их рубили до тех пор, пока они не отступили, оставив на поле боя более шести тысяч трупов, не считая многих умерших в пути» [70, с. 377].

Второй бой два дня спустя был еще более яростным. Монгас использовали боевой порядок в виде полумесяца, который поз­же применяли и сделали знаменитым зулусы в борьбе с англи­чанами. Это принесло монгас блистательную победу. В третьем бою португальцы, число которых было значительно уменьшено войной и болезнями (главным образом сонной болезнью, вызы­ваемой мухой цеце), были вынуждены защищаться за часто­колом, затем отступить в Сену. Огромная армия, с которой Баррету начинал свою экспедицию, теперь уменьшилась до 180 человек. Это были уже не прежние блиставшие выправкой и верящие в легкий успех сытые и самонадеянные солдаты, а истощенные, больные, голодные люди, не думающие ни о чем другом, как только поскорее выбраться из «проклятого афри­канского ада». Через две недели после возвращения в Сену в мае 1573 г. Баррету заболел и умер от малярии. Его преемник Васку Фернандиш Омем, действуя в соответствии с особыми ин­струкциями, которые следовало вскрыть только в случае смерти Баррету, и советами иезуита Монкларуша, погрузил остатки разбитого войска на корабли и отплыл в Европу [83, с. 132; 281, с. 38].

Итак, первый этап войны Португалии против Мономотапы (1569—1573) закончился бесславно для португальцев. Колони­заторы на горьком опыте убедились, что захват золотых рудни­ков — задача гораздо более трудная, чем они предполагали. По словам историка Даффи, «старый солдат Омем испытывал жгу­чую боль от толков по поводу провала знаменитой экспедиции» [281, с. 38]. Собрав новую армию более чем из 400 солдат, Омем, учитывая печальный опыт своего предшественника, ре­шил достигнуть Маники не речным, а сухопутным путем.

В августе 1574 г. он отплыл в Софалу. Прибыв в этот порт, он направился к золотоносным землям Маники. Ему также пред­стояло пройти через земли вождя Китеве, который, по словам де Коуту, был «великим господином, самым могущественным из всех кафров в этих местах, за исключением мономотапы» [70, с. 387].

Чтобы задобрить этого вождя, Омем послал ему богатые подарки, прося разрешить ему пройти к рудникам. Однако пра­витель Китеве решительно воспротивился этому, поскольку, как сообщает источник, «он очень ценил торговлю португальцев, ко­торая шла через Софалу и давала ему одежду и бусы, которые для этих кафров большее сокровище, чем для нас то, что со­бирался открыть губернатор, и он опасался, что, как только руд­ники будут открыты, все эти товары пойдут в королевство Чиканга, а он потеряет прибыли, получаемые от этого» [там же, с. 387—388].

Будучи не в состоянии воспрепятствовать продвижению кон­кистадоров силой оружия, Китеве, по свидетельству участника этих событий де Коуту, решил применить уже апробированную тактику и «приказал прятать все съестные припасы и уходить из всех краалей, где должны были пройти наши люди, а также засыпать все колодцы». Относившийся к африканцам со свойст­венным колонизаторам презрением, де Коуту в данном случае не может скрыть своего восхищения и изумления их изобретатель­ностью и многозначительно добавляет: «Это показывает, что, хотя они кафры, они уж не такие варвары, чтобы не суметь ис­пользовать ту же стратегию, которую применяли короли Персии... когда в их королевство вторглись турки» [там же, с. 388]. После нескольких стычек с местными племенами Омем достиг заветной цели своей экспедиции и разбил лагерь недалеко от места, где находится современный Умтали. Здесь, как это видно из письма Омема королю, он в течение девяти дней исследовал рудники, вырыл 600 ям и взял образцы золота в слитках и в порошке [259, т. V, ч. 1, с. 95]. Осмотрев рудники, португальцы еще раз убедились, что без применения механизированного и квалифицированного труда добыча руды будет малоэффектив­ной. Вернувшись в Софалу, Омем затем прошел на север. Пор­тугальцы проплыли на лодках по Замбези 150 лиг, оставив поза­ди Сену и Тете. Когда река перестала быть судоходной, они двинулись по берегу и прошли еще 150 лиг, достигнув земель, принадлежавших сашурро. Запасшись там продовольствием, экс­педиция шла еще 42 дня, пока не достигла района серебряных рудников в Чикоа. Омем добился от послов мономотапы переда­чи этих рудников в его собственность. Однако местный вождь Манаша отказался передать ему рудники, за что был схвачен и отправлен в Мозамбик. Сам Омем так описывал эти события в письме королю: «Туда прибыли три посла от мономотапы и отдали мне во владение все эти горы Бокиза и Чикоа. Они ска­зали сеньору Манаша, чтобы он немедленно отдал мне ямы, из которых добывают серебро, но тот не захотел это сделать, за что я его схватил... и держал в своей палатке закованного в цепи 16 дней». Манаша отказался сообщить врагам интересовав­шие их сведения [259, т. V, ч. 1, с. 102]. Тогда португальцы предприняли интенсивные поиски серебряных рудников. Сантуш сообщает по этому поводу следующее: «Ни один кафр не осме­ливался указать точное местонахождение рудников, ибо они очень боялись, что португальцы после открытия их отнимут у них земли и выгонят их, и потому они теперь все бежали, оста­вив страну португальцам, а также и для того, чтобы кто-нибудь из них не мог быть схвачен и принужден силой или пытками раскрыть тайну» [131, с. 282].

Таким образом, перед нами совершенно определенная карти­на массового героизма африканцев в борьбе с португальскими колонизаторами; народ Чикоа, поголовно ушедший в леса, про­демонстрировал не только большую силу духа, готовность к са­мопожертвованию, но и высокую степень организованности. Как видно из источников, не нашлось ни одного предателя, несмотря на «обещания и щедрые подарки, которые губернатор предложил каждому, кто покажет эти рудники» [там же].

В связи с этим Сантуш рассказывает весьма любопытный случай: «Одна­ко в стране нашелся один кафр, который, рассчитывая на выгоды, которые он мог получить... решил показать ему камни, содержащие серебро, добытые на этих рудниках, но зарытые в другом месте, уверяя, что это и было место рудников. Это решение он осуществил и однажды ночью тайно прошел к месту, где, как он знал, были рудники, и, вытащив два камня весом около четырех или пяти фунтов каждый, зарыл их на большом расстоянии от руд­ников». После этого «он пошел к губернатору и сказал ему, что желает тайно раскрыть ему место рудников... при условии, что он даст ему за это опреде­ленное количество тканей и бус. Губернатор с великой радостью обещал дать ему все, что он просил, и, чтобы удовлетворить его, приказал дать ему не­сколько кусков ткани, а также приказал собрать роту солдат и пошел с ними и с кафром к месту, где он зарыл камни... Выкопав большой кусок земли, они обнаружили камни, при виде которых португальцев охватила радость и вос­торг. Трубы и барабаны в лагере помогли в праздновании этого открытия. Поскольку наступили сумерки, кафр сказал губернатору, что хочет идти до­мой, и что, поскольку рудники уже открыты, он вернется рано утром. Губер­натор позволил ему уйти, думая, что на него можно надеяться, так как он должен вернуться за тканью, в добавление к той, которую уже получил, но он никогда не вернулся» [131, с. 283].

Когда обманутый португальский губернатор понял, что его попросту оставили в дураках, он решил отказаться от попытки завладеть рудниками.

«Видя, что нет средств открыть рудники и что все кафры страны бежали с провизией и он не может оставаться там много дней из-за нехватки продуктов, он спустился вниз по реке к Сене, оставив в Чикоа 200 солдат» [там же, с. 284]. Эти солда­ты, укрывшиеся за частоколом в Чикоа, оказались в необычайно трудном положении, будучи со всех сторон окружены враждеб­ным населением, стремившимся во что бы то ни стало-избавить­ся от ненавистных чужеземцев. «Солдаты оставались в этом ме­сте несколько месяцев, но не нашли никого, кто бы показал им то, что они желали знать, никого, кто бы продал им за деньги провизию, которую они просили, и потому они вынуждены были отнимать ее силой у кафров и предприняли несколько походов в окружающую страну, где захватили много провизии и коров» [там же].

Понимая, что штурм укрепленного португальского форта — дело рискованное, африканцы решили покончить со своими вра­гами с помощью хитрости. Они послали своих людей сказать португальцам, что, «так как они их друзья, они раскроют им место серебряных рудников, которые те так страстно желают знать, чему наши люди очень обрадовались, думая, что труд­ности и голод, от которых они страдали, после открытия руд­ников будут хорошо вознаграждены» [там же]. Оставив 40 че­ловек для охраны форта, 150 португальцев двинулись, вслед за проводниками к высокой горе, где, как те уверяли, и находились рудники. Но как только отряд вступил в густые заросли, на него набросились спрятанные в засаде три тысячи вооруженных африканцев, «убивая и раня как можно больше». И. поскольку португальцы «были окружены зарослями, и атакованы, со всех сторон врагом и не могли сражаться в соответствующем поряд­ке, они были почти все убиты» [там же, с. 285]. Вскоре после этого были уничтожены и остатки португальского гарнизона, на­ходившиеся в форте.

Таким образом, попытки Баррету и Омема овладеть богат­ствами междуречья окончились провалом, натолкнувшись на массовое сопротивление африканских племен.

Судьба двух экспедиций убедила португальскую корону в бесполезности попыток захватить хинтерланд Юго-Восточной Африки. Вскоре после этого Восточной Африке был дан статус капитании, подчиненной вице-королю Индии [281, с. 38].

Португальцы теперь не рисковали выходить далеко за пре­делы своих крепостей в Тете, Сене, Мозамбике, Софале и дру­гих местах, расположенных недалеко от побережья. Но и там их жизнь не была безмятежной.

В 90-х годах XVI в. португальцам пришлось вести изнури­тельную войну с воинственным и свободолюбивым племенем мазимба (зимба), обитавшим вдоль северного берега Замбези, напротив форта Сены, и принадлежавшим к этнической группе марави[27].

Историю этой войны незаслуженно обходят молчанием бур­жуазные историки, хотя она может служить неотразимым аргу­ментом против распространенной легенды о том, что африкан­ские народы легко подчинились португальской колонизации, ибо якобы были неспособны к сколько-нибудь длительному органи­зованному сопротивлению.

Сантуш рассказывает, что, когда он был в Сене, мазимба вторглись на территорию одного лояльного по отношению к пор­тугальцам вождя, захватили его крааль и убили многих его со­племенников. Этот вождь, бежавший под защиту португальцев в Сену, просил капитана Андре де Сантьягу о помощи. Капитан решил действовать, по-видимому, не столько из желания помочь вождю, сколько из опасения усиления мазимба, которые могли в будущем быть серьезной угрозой для форта Тете. «Поэтому, сделав все необходимые приготовления для этой войны, он вы­ступил, взяв с собой большое число португальцев из Сены с ружьями и двумя тяжелыми пушками из форта. Прибыв к тому месту, где были мазимба, они увидели их за сильным двойным деревянным палисадом с валом и амбразурами для стрел, окру­женным очень глубоким и широким рвом, за которым враги вели себя вызывающе» [131, с. 294].

Это и другие свидетельства источников дают основание по­лагать, что мазимба были знакомы с фортификационным искус­ством и были отличными военными тактиками.

Сантьягу, видя, что «предприятие будет гораздо серьезнее, чем он предполагал», и что «он привел слишком мало людей, чтобы атаковать столь сильного врага и его крепость», раскинул лагерь и послал письмо капитану Тете Чавесу. Тот поспешил на помощь с отрядом 100 человек. Однако мазимба узнали о под­ходе португальских подкреплений и решили любой ценой поме­шать их соединению. Они послали своих разведчиков, которые должны были вести постоянное наблюдение за колонной Чавеса и сообщать о ее маршруте. Узнав от этих агентов, что порту­гальцы расстроили свой боевой порядок и беззаботно спят в гамаках и паланкинах, которые несут рабы, мазимба ночью под покровом темноты тайно покинули крепость «и внезапно напали на них с такой стремительностью, что в короткое время они все были убиты, ни один не остался живым. Когда они были мертвы, мазимба отрезали им ноги и руки, которые унесли на спине вместе со всем их багажом и оружием» [131, с. 295].

По свидетельству Сантуша, который сам был очевидцем этих событий, мазимба «отпраздновали победу, играя на множестве дудок и барабанов. На следующий день на рассвете они вышли из крепости. Вождь был одет в ризу... неся в левой руке золотой кубок, а в правой — дротик. Все другие зимба несли на спинах конечности португальцев и голову капитана Тете на острие длинного копья и били в барабан, который они взяли у него. Так, с громкими криками и воплями они прошли на виду у Андре де Сантьягу и всех бывших с ним португальцев и по­казали им все эти вещи. После этого они отступили в свою кре­пость, угрожая, что то, что они сделали с людьми из Тете, ко­торые пришли на помощь их врагам, они сделают и с ними» [131, с. 296].

Эта демонстрация, проведенная мазимба, имела именно тот психологический эффект, на который они рассчитывали. Приве­денные в ужас этим зрелищем, португальцы решили с наступле­нием ночи незаметно уйти от крепости. Однако улизнуть незамеченными им не удалось. В тот момент, когда они пытались переправиться через реку, «их услышали мазимба, которые сде­лали вылазку из своей крепости и обрушились на них на берегу реки. Среди убитых был и Андре де Сантьягу». Всего они убили в этих боях 130 португальцев, в том числе капитанов фортов Тете и Сена. При этом их собственные потери были ничтожны­ми. Эти чувствительные поражения мазимба нанесли португаль­цам в 1592 г. После этого победоносные мазимба практически стали хозяевами обоих берегов Замбези в районе Сены, чиня препятствия португальскому судоходству и торговле. В 1593 г. капитан Мозамбика Педру де Соуза решил наказать и отогнать от Замбези это ставшее опасным для португальцев племя. Он двинулся против них во главе большого войска из 200 порту­гальцев и 1500 африканцев. Переправившись на другой берег Замбези, он прошел сушей к крепости мазимба и разбил лагерь в том же месте, что и его неудачливый предшественник Санть­ягу. Там он приказал открыть огонь из пушек по стенам крепости, но зто не дало эффекта, так как они были сделаны из дерева и усилены земляным валом [131, с. 297].

Педру де Соуза, «видя, что его артиллерия не смогла поко­лебать вражескую стену, решил войти в крепость и взять ее штурмом и для этой цели приказал наполнить часть рва, что и было сделано, — рассказывает Сантуш, — с великими трудностя­ми и опасностью для наших людей, так как зимба со стены ранили и убили некоторых из них стрелами. Когда часть рва была заполнена, большое число людей с топорами в руках при­близились к частоколу и начали его срубать, но зимба со стены начали лить на них столько кипящего жира и воды, что почти все были ошпарены и тяжело ранены, особенно нагие кафры, так что никто не осмеливался подойти близко к частоколу, по­тому что они боялись кипящего жира и из-за страха перед же­лезными крюками, похожими на длинные гарпуны, которые зим­ба просовывали через амбразуры в стене, раня и захватывая всех, кто подходил близко». Поэтому капитан приказал отсту­пить, и остаток дня был посвящен оказанию первой помощи ра­неным и получившим ожоги. На следующее утро де Соуза при­казал собрать сучья деревьев, из которых были сделаны огром­ные плетеные башни, которые он распорядился поставить на­против крепостной стены и наполнить землей, «чтобы солдаты могли на них сражаться с помощью ружей, а зимба не посмели появиться на стене и лить кипящий жир на людей, срубающих частокол» [131, с. 298].

Самонадеянный де Соуза считал, что его остроумная идея неизбежно приведет мазимба к гибели. Но изобретательному португальскому командующему трудно было конкурировать с еще более изобретательными мазимба. На военную хитрость они ответили военной хитростью. Через своих агентов они распро­странили в лагере португальцев ложный слух о том, что форт Сена осажден большим войском какого-то могущественного аф­риканского вождя и что жены и дети португальцев подвергают­ся там смертельной опасности. «Эта ложная информация была распространена по лагерю, и жители Сены пошли к капитану и просили его оставить осаду зимба и обратить внимание на то, что гораздо важнее, так как в противном случае они вынуждены будут вернуться домой и покинуть его» [131, с. 298—299].

Рискуя потерять все свое войско, де Соуза вынужден был согласиться на возвращение в Сену. Однако когда он снял оса­ду и пытался ночью бесшумно перейти на другую сторону реки, мазимба атаковали португальцев, убили многих из них и за­хватили обоз и артиллерию. После этого поражения де Соуза с остатками разбитой армии вернулся в Сену, а оттуда в Мо­замбик.

Положение мазимба после этого значительно улучшилось, а их могущество окрепло. Одержав ряд военных побед над пор­тугальцами, мазимба почувствовали себя настолько уверенно, что решили совершить поход на северо-восток к богатым горо­дам побережья.

Как свидетельствует Сантуш, «они вышли из своей страны и начали обрушивать свою ярость на соседей, и они пересекли все королевства Кафрии, двигаясь все время на восток». Далее Сантуш, который не избежал присущих португальцам того вре­мени предубеждения и ненависти к мазимба, явно утрируя фак­ты, пишет: «Они двигались через эти земли, разрушая и грабя все, что находили, и пожирая всякое живое существо... не щадя никого, за исключением кафров, которые приходили к ним и же­лали сопровождать в этой экспедиции и которых они принимали в свою армию».

Далее Сантуш пишет, что «они собрали более 15 тысяч вои­нов, с которыми они оставили опустошенными все земли, кото­рые пересекли, так что они, видимо, были жестоким бичом и карой, которую Бог решил послать на Кафрию» [131, с. 300].

Попытки представить мазимба в виде кровожадных канниба­лов скорее всего были связаны с необходимостью найти какое-то оправдание позорным поражениям, которые терпела от этого племени португальская армия, пользовавшаяся репутацией од­ной из лучших армий того времени.

Нельзя не заметить одну характерную особенность португальских хроник и сочинений XVI—XVII вв.: как только португальцы терпят военное пораже­ние от какого-либо африканского племени или народа, так это племя или на­род оказывается под пером португальских хронистов «племенем варваров-людоедов», с которыми невозможно сражаться, так как они едят человеческое мясо. Обвинение в людоедстве происходило, по-видимому, не столько из реальных фактов, сколько из желания спасти репутацию португальского ору­жия и португальской короны и попытаться найти причину поражений не в военно-тактических ошибках и просчетах португальских военачальников и мужестве и стойкости африканцев, а в физическом отвращении португальцев к антропофагам.

Некоторые источники дают повод думать, что наблюдавшееся среди ряда африканских племен людоедство было не более чем актом мести, долженствовавшим символизировать ненависть и презрение к врагу. Прав был француз­ский просветитель XVIII в. Рейналь, который писал: «Кажется, что одно мщение приправляет пищу, противную человечеству».

Достигнув о-ва Кильва, мазимба подвергли его длительной осаде, разбив лагерь на материке и лишив остров подвоза про­довольствия. После нескольких месяцев блокады один араб — предатель, желавший получить часть добычи, провел мазимба на остров по известному ему броду. Мазимба ворвались в го­род и начали убивать спавших и не подозревавших об измене жителей.

По данным, приводимым Сантушем, всего было убито более трех тысяч мужчин и женщин. «Они ограбили весь город Кильва, в котором нашли огромную добычу и богатства» [там же, с. 301]. В связи с этим Сантуш рассказывает любопытный эпи­зод, который показывает, что мазимба были присущи почти ры­царские понятия о чести и римское благородство и ненависть к предателям. Когда город был разграблен, вождь мазимба по­слал за тем арабом, который показал секретный брод. Когда к нему подвели предателя и всех его родственников, «он повернул­ся к этому мавру и сказал: „Я не хочу, чтобы продолжало жить такое ничтожное существо, как ты, ибо ты столь жесток, что ради собственной корысти предал свою страну и своих сооте­чественников в руки врагов". И, повернувшись к кафрам, он сказал: „Возьмите этого ничтожного человека и всю его семью, свяжите им руки и ноги и бросьте в море на съедение рыбам, ибо не годится, чтобы кто-нибудь, принадлежащий к столь жал­кой расе, остался живым". Приказ был приведен в исполнение, и этот приговор был, конечно, приговором не варвара, каким был этот человек, а мудрого человека, и он показывает, на ка­ком основании Александр Великий сказал, что, хотя он пользо­вался предательством тех, кто сдавал ему города, он ненавидел предателей» [там же, с. 301—302].

Разрушив и разграбив Кильву, мазимба продолжили свой поход на север и, двигаясь вдоль побережья, захватили и под­вергли разграблению Момбасу, после чего направились к Малинди. Султан Малинди был крайне встревожен известиями о приближении непобедимой армии мазимба, только что разру­шившей Кильву и Момбасу. Он возлагал все свои надежды на португальский гарнизон из 30 солдат во главе с опытным капи­таном Мендишем де Васконселушем. Сантуш так описывает последовавшие за этим события: «Зимба подошли к Малинди с великой наглостью и хвастовством, как люди, которые никогда не боятся никакой нации, и атаковали город с огромной стре­мительностью. Хотя наши солдаты убили многих из них из ру­жей, некоторые сумели вскарабкаться в разных местах на сте­ну, которая была низкой, и уже почти овладели валом. Жесто­кая битва разгоралась со всех сторон. В это время более трех тысяч кафров, называемых моссегуэжо, друзей короля Мелинди, пришли к нему на помощь... Они атаковали зимба с тыла с такой храбростью и силой, что в короткое время помогли раз­бить и обратить их в бегство» [там же, с. 303]. Почти все ма­зимба были убиты. Только вождь и около 100 человек спаслись и, держась одной группой, вернулись в свою страну тем же пу­тем, каким и пришли. Так были разбиты в Малинди с помощью племени моссегуэжо грозные враги португальцев — мазимба, долгое время наводившие трепет на колонизаторов. Так за­кончился беспримерный в XVI—XVII вв. в Африке поход племе­ни мазимба от Сены до Малинди, во время которого они побе­доносно прошли 300 лиг (1500 км), разбивая и уничтожая встре­чавшихся на пути бесчисленных противников.

Наряду с мазимба другим могущественным противником поргугальцев в Восточной Африке в конце XVI в. было воинствен­ное племя макуа, жившее неподалеку от о-ва Мозамбик. В 80-х годах XVI в. это племя совершало частые набеги на принадлежавшие португальцам на побережье материка плантации, сады и пальмовые рощи, опустошало их, убивая при этом мно­гих европейцев. Напуганные набегами макуа, португальцы даже стали покидать свои фазенды на побережье. По словам Сантуша, макуа имели также обыкновение «подходить к домам и тре­бовать ткани, пищу и вино, и, если им в этом отказывали, они забирали силой и часто сжигали дома и срубали пальмовые деревья» [там же, с. 312].

С целью положить конец набегам макуа капитан Мозамбика Нуно Велью Перейра, собрав войско в 400 человек, из которых 40 были португальцами, двинулся в 1585 г. к краалю вождя ма­куа по имени Мауруза. Тайно под покровом ночи переправив­шись на материк, португальцы напали на крааль, сожгли его и убили многих африканцев. Оставшиеся в живых макуа бежали в леса, где, собравшись вместе, решили отомстить португальцам за смерть своих соплеменников. С этой целью они устроили за­саду на их обратном пути в Мозамбик. Сантуш так рассказыва­ет об этом: «Португальцы, видя, что нечего больше делать в краале, так как он сожжен, а кафры, которые в нем жили, или сбежали, или были убиты, полагая, что нет больше опасности, отдали рабам свои ружья, а сами залезли в гамаки, которые несли на плечах другие рабы, и так отправились в Мозамбик в отдалении друг от друга и без всякого порядка, как если бы они путешествовали в безопасности. Поджидавшие их кафры... обрушились на них с такой стремительностью и яростью, что убили всех, за исключением двух-трех португальцев и несколь­ких кафров, которые бежали в леса, где прятались три дня, а затем вернулись в Мозамбик с вестью о несчастье, постигшем их товарищей» [там же, с. 313].

В связи с этим Сантуш отпускает следующее многозначи­тельное замечание, которое, несомненно, было результатом бога­того и горького опыта: «Многие другие подобные катастрофы случались в этих землях с португальцами из-за великой само­уверенности и презрения, с которым они относились к кафрам» [там же].

Таким образом, даже португальский хронист, сам отнюдь не отличавшийся избытком теплых чувств к африканцам, вынужден признать, что конкистадоры часто терпели военные неудачи в борьбе с африканцами из-за своей невероятной кичливости, ари­стократической спеси, зараженности расовыми и сословными предрассудками и недооценки интеллектуальных возможностей африканцев. Замечание Сантуша любопытно еще и в другом отношении. Получившие не один горький урок в сражениях с африканцами, португальцы постепенно вынуждены были менять свои оценки и стали считать их серьезными и опасными противниками, отличающимися силой, ловкостью, храбростью, умом, а также необыкновенной сметливостью и находчивостью.

После разгрома войска Перейры Мауруза еще некоторое вре­мя продолжал вести ожесточенную войну против португальцев, но потом, понимая бесперспективность борьбы против имевших огнестрельное оружие европейцев, заключил с ними мир [там же, с. 313].

В начале XVII в. Мономотапа переживала внутренние труд­ности из-за восстаний вассально-зависимых князей против цент­ральной власти. Правителем государства в это время был Гат­си Русере (1596—1627), первый из правителей империи, власть которых зависела от европейской поддержки.

Самым ценным источником для изучения истории взаимоот­ношений этого правителя с португальцами является написанная Антониу Бокарро в 1630-х годах «История Индии» [137, т. III]. Бокарро был хранителем архивов в Гоа с 1631 г. и имел воз­можность читать все документы, которые проходили через руки вице-короля. Его «История», которая была послана в Лиссабон в 1636 г., охватывает главным образом период 1612—1617 гг., но события, связанные с мономотапой, излагаются с 1597 г. Как видно из свидетельств этого хрониста, португальцы неодно­кратно приходили на помощь мономотапе и при этом каждый раз стремились извлечь из этого для себя максимальные выгоды в торговле и в использовании золотых и серебряных рудников. Первый раз они помогли Гатси Русере в 1597—1599 гг., когда против него восстал вождь Чунзо, который с большим войском подошел к столице Мономотапы — Зимбабве. Чунзо послал про­тив мономотапы две большие армии. Одна из них под руковод­ством вождя Капампо подошла к Замбези и продвинулась до Массапа. Гатси Русере обратился за помощью к португальцам, и объединенная армия португальцев и каранга во главе с его дядей нингомоаша выступила навстречу мятежному войску. Услышав об этом, Капампо начал отступать, уничтожая все продовольственные запасы на своем пути. В результате, сооб­щает Антониу Бокарро, «нашим людям, которые преследовали его, нечего было есть, и голод заставил их вернуться и оставить преследование врага» [137, т. III, с. 362]. Вспыльчивый и жесто­кий мономотапа был столь разгневан неудачей похода нинго­моаша, что приговорил его к смерти, хотя «тот был его дядей и вторым лицом в королевстве». Второе войско Чунзо продви­нулось до р. Мотамбо и заняло позицию неподалеку от резиденции мономотапы [там же].

Командующий этим войском Чиканда послал подарок моно­мотапе и сообщил, что он изменит Чунзо и станет вассалом мо­номотапы при условии, если ему будет дано право владеть райо­ном, который он занял. Мономотапа согласился на это, но через два года, когда Чиканда ограбил нескольких рабов, занимав­шихся торговлей по поручению своих хозяев-португальцев, война была возобновлена. Жители Сены и Тете сформировали армию, состоявшую из 75 португальцев и двух тысяч африканцев. Во главе войска етал капитан Тете Бельчиор де Араужу. К ним присоединились 30 тыс. воинов Мономотапы. Обнаружив лагерь Чиканды, в котором находилось 600 воинов, каранга и порту­гальцы подвергли его осаде, обстреливая из кремневых ружей [там же, с. 363]. Поняв, что его положение безнадежно, Чикан­да предложил сдачу при условии, что будут пощажены его люди. Мономотапа не согласился на это. Тогда ночью группа осажденных предприняла попытку вырваться из окружения, и Чиканде и нескольким его приближенным удалось ускользнуть от врагов. На следующее утро осаждающие ворвались в лагерь, убили оставшихся там воинов и захватили большую добычу.

После этого португальцы вернулись в Тете и Сену, получив благодарность мономотапы, а также разрешение свободно пере­секать земли и носить оружие в его стране — привилегия, кото­рую они не имели прежде [137, т. III, с. 364; 212, с. 30—31; 403, т. II, с. 382—383]. Узнав об этом, король Испании и Португа­лии Филипп потребовал подробной информации об этих собы­тиях от вице-короля Индии.

Между тем империя Мономотапа попала в полосу острого внутреннего кризиса. Ослабление центральной власти, а также привилегии, пожалованные мономотапой европейцам, имели сво­им следствием целую серию новых восстаний. Многие князья, воспользовавшись как предлогом казнью нингомоаша, отдали­лись от мономотапы и заявили, что они не признают больше верховной власти правителя, который служит белым чужезем­цам. Один из вождей поднял крупное восстание и овладел райо­ном Тавара. На помощь мономотапе явился португальский отряд во главе с Франсиску де Кунья [137, т. III, с. 364]. Услышав о приближении объединенных войск португальцев и мономотапы, повстанцы бежали в крааль одного вождя, который, как они полагали, был к ним дружески настроен. Но этот вождь отка­зался предоставить им убежище и, отрубив голову вождю пов­станцев, отослал ее мономотапе. После этого другой повстанче­ский командующим, человек огромной энергии и незаурядных способностей по имени Матузианье, о котором говорили, что раньше он был пастухом, стал главой инсургентов и повел вой­ну столь искусно, что в течение нескольких лет стал хозяином почти всей страны [137, т. III, с. 365; 403, т. II, с. 384].

Многочисленные сведения об этом восстании, принявшем в 1607 г. исключительно широкие масштабы и охватившем всю страну, сообщает Бокарро. Эти сведения подтверждаются дан­ными Б. де Резенди (около 1630 г.), который считает возму­щение аборигенов следствием португальской политики аннек­сий, подавления и грубого вмешательства в дела местных жите­лей [см. 178, с. 17].

Матузианье, провозгласивший себя правителем каранга, совершал рейды на территорию вождей, лояльных по отношению к мономотапе, и блокировал торговые пути, лишив португальцев возможности получать золото и рабов из внутренних районов Мономотапы[28] [137, т. III, с. 365]. Поэтому на помощь мономо­тапе пришел богатый португальский купец из Тете Диогу Симоэнс Мадейра, который явился в Зимбабве и предложил свои услуги в борьбе против «мятежников». Инструкции, составлен­ные в марте 1608 г., указывали на интерес короля Испании и Португалии к событиям в Юго-Восточной Африке, поскольку он «знает о значении и богатствах золотых и серебряных рудников королевства Мономотапа... Завоевание и исследование не могли быть предприняты раньше,— говорится в этом документе,— так как эта страна не была достаточно известна и из-за арабов, ко­торые сильно мешали португальской торговле. Этих трудностей не ощущается в настоящее время, так как арабы все исчезли из этих мест, а португальцы проникли в глубинные районы, где их хорошо принимают туземцы и ведут с ними постоянную тор­говлю. Король Мономотапы в настоящее время очень слаб и ве­дет войну с соседними вождями и вассалами и очень желает союза и благосклонности португальцев, предлагая взамен сереб­ряные рудники своей страны» [137, т. IV, с. 64].

Диогу Симоэнс Мадейра сформировал небольшое войско из европейцев, вооруженных аркебузами, и, одержав ряд побед над Матузианье, вернул мономотапе почти все потерянные террито­рии. За оказанную услугу пришлось дорого заплатить. Порту­гальцы, как всегда, воспользовались случаем, чтобы извлечь для себя максимальную выгоду из ситуации, и еще более укрепили и расширили свои политические и экономические позиции в стране.

Видимо, под их прямым нажимом мономотапа в благодар­ность за оказанную ценную услугу пожаловал Мадейре район Иньябанзо на правах личной собственности. Кроме того, пор­тугальцы поспешили составить документ, согласно которому мо­номотапа уступал королю Испании и Португалии все рудники золота, меди, железа и олова в своей стране. Все серебряные рудники были пожалованы Диогу Мадейре, который в том же документе передал их королю. Под этим документом 1 августа 1607 г. мономотапа собственноручно поставил три креста. С пор­тугальской стороны документ подписали Диогу Мадейра и пор­тугалец-нотариус [137, т. III, с. 367—370].

Это кабальное соглашение, фактически отдававшее в руки испано-португальской короны все минеральные богатства Мо­номотапы, было насильственно навязано африканскому прави­телю энергичным негоциантом и конкистадором Диогу Мадейрой. Бокарро свидетельствует, что Мадейра дал понять моно­мотапе, что он должен включить в договор и золотые рудники и все другие залежи минералов и что их следует подарить не ему, а королю Португалии [там же, с. 366—367]. По-видимому, для того чтобы подкрепить эти требования более убедительны­ми аргументами и сделать их более «доходчивыми» для моно-мотапы, португальцы 1 августа 1607 г. устроили в его присутствии на берегу р. Мазоэ парад своих войск. Это, видимо, возы­мело эффект, так как мономотапа в тот же день согласился подписать документ и публично объявил, что дарит королю Пор­тугалии все золотые, медные, железные и оловянные рудники своей империи. Однако действия Гатси Русере отнюдь не сви­детельствовали о его полной капитуляции перед европейцами.

Изучение документов приводит к выводу, что Гатси Русере представлял собой крупную и колоритную фигуру в африканской истории, деятельность и роль которой пока еще не получили должного освещения и оценки в исторической литературе.

Мы не можем согласиться с укоренившимся в литературе традиционным взглядом на мономотапу Гатси Русере как на «коллаборациониста», сотрудничавшего с завоевателями в ущерб интересам своей страны. Изучение документов привело нас сначала к необходимости взглянуть на этот вопрос по-ново­му и пересмотреть традиционную точку зрения, а затем к убеж­дению в ее ошибочности.

«Сотрудничество» Гатси Русере с португальцами действи­тельно имело место, но оно было отнюдь не предательством ин­тересов своего народа, а тактическим маневром со стороны ум­ного африканского правителя. Не имея достаточных сил для вооруженного отпора завоевателям и вынужденный отбивать атаки восставших вассалов, Гатси Русере на первом этапе своих контактов с португальцами умело использовал их в своих инте­ресах, расправляясь с их помощью с опасными соперниками. В то же время с большой долей уверенности можно предположить, что, оставаясь лояльным по отношению к португальцам, Гатси Русере рассматривал их как потенциальных противников и, не теряя времени, накапливал силы для отпора завоевателям, воен­ную тактику и оружие которых он тщательно изучал. Подпи­сание мономотапой кабального соглашения с португальцами обычно рассматривается буржуазными историками как триумф португальцев и полная капитуляция мономотапы. Такое тради­ционное изображение этого вопроса в исторической литературе нам представляется поверхностным и упрощенным.

На наш взгляд, подписание соглашения было со стороны мо­номотапы вовсе не предательством интересов африканского на­селения, а вынужденным актом с целью выиграть время, необ­ходимое для подготовки вооруженного отпора. Последующие со­бытия показали, что мономотапа вовсе не собирался выполнять условия соглашения, которые так и остались на бумаге. По-видимому, сами португальцы догадывались, что мономотапа ведет с ними сложную игру, чтобы воспользоваться их помощью для укрепления своей власти, а потом отделаться от них. Доказа­тельством существования у португальцев подозрений и сомнений в отношении искренности мономотапы может служить тот факт, что португальцы добивались отправки к Диогу Мадейре в ка­честве заложников двух сыновей мономотапы. Они должны бы­ли жить в Тете, обращены в христианство и воспитаны по-евро­пейски[29] [137, т. III, с. 369; 281, с. 41].

В течение ряда лет двое из сыновей мономотапы жили в доме Диогу Мадейры, были крещены под именами Филиппа и Диогу и получили воспитание и образование под руководством монахов-доминиканцев.

Когда известие о кабальном договоре, навязанном мономотапе, достигло Мадрида, оно вызвало подлинное ликование ис­пано-португальского королевского двора. Король Филипп III в предвкушении золота и серебра, которые, по его расчетам, долж­ны были теперь потоком хлынуть из Африки в его казну, начал принимать спешные меры, для того чтобы столь неожиданно свалившееся на него богатство не выскользнуло из рук. Это вид­но из его письма-инструкции вице-королю Индии (март 1608 г.), в котором он приказывает произвести реорганизацию колониаль­ной администрации в Восточной Африке. С этой целью в Юго-Восточную Африку был назначен капитан-жерал — высшее должностное лицо, который, в свою очередь, назначал капитанов отдельных фортов и регионов. Король повелевал построить или усилить ключевые крепости вдоль всего побережья, а также в глубинных районах. Согласно высочайшей воле, главная задача капитан-жерала должна была состоять в поисках и эксплуата­ции золотых и серебряных рудников. Король подчеркивал в дан­ном письме, что хорошо знает о размерах и богатстве этих руд­ников, и настаивал на их скорейшей разработке [212, с. 34; 281, с. 41]. В то же время он рекомендовал, чтобы будущий капи­тан-жерал не вмешивался во внутренние дела верховного прави­теля Мономотапы, дабы не оказаться втянутым в сложные пери­петии африканской политики. Сама дата этого письма (март 1608 г.) заставляет думать, что все эти чрезвычайные меры сле­дует поставить в связь с теми выгодами, которые Мадрид на­деялся получить от договора, подписанного 1 августа 1607 г.

Мономотапа, явно по наущению португальцев, решил нака­зать племена, помогавшие Матузианье. Одним из таких племен было племя монгас, жившее в нижнем Замбези. Выехав в этот район, мономотапа приказал казнить вождя этого племени — союзника Матузианье. По словам Бокарро, «монгас его очень оплакивали и были возмущены его казнью» [137, т. III, с. 373]. Это событие привело к началу нового восстания. Монгас соеди­нились с Матузианье и нанесли мономотапе сильное поражение. Сам верховный правитель был ранен, а один из его сыновей убит. Монгас намеревались снова атаковать войска мономотапы на следующее утро, но отказались от своего намерения, так как узнали, что на помощь им явился посланный Диогу Мадей­рой отряд португальцев [там же, с. 374], который «нашел в жалком положении наследственного вождя величайшего и са­мого развитого племени Южной Африки» [403, т. 2, с. 386].

Мономотапа двинулся со своей армией к р. Магида Кошена, где ждал его Матузианье. Только благодаря помощи порту­гальцев мономотапа избежал в этом сражении полного разгро­ма и сумел нанести поражение Матузианье. Бокарро так описы­вает эту битву: «Матузианье появился со своей армией, которая состояла более чем из 20 тысяч человек, построенных в виде полумесяца, и в таком порядке он атаковал и окружил армию мономотапы с громкими криками и с таким грохотом барабанов и труб, что, казалось, обрушились небеса. Сам он с третью своих людей атаковал португальцев и дрался храбро, подбад­ривая своих людей, но его храбрость ничего ему не дала, так как он быстро был разбит португальцами и обращен в бегство. Другие две трети армии Матузианье атаковали мономотапу, и их натиск был очень силен, и, если бы португальцы не помогли там, где его люди были больше всего ослаблены, он бы навер­няка потерпел поражение». Будучи ранен и потеряв мно­го людей, Матузианье отступил в горы. Вскоре, собравшись с силами, он атаковал дворец мономотапы и проник в «апар­таменты» его главной жены, которой случайно удалось бежать [137, т. III, с. 379]. На помощь мономотапе поспешил Диогу Ма­дейра, которому в конце концов удалось нанести окончательное поражение Матузианье. Сам Матузианье был вскоре предатель­ски убит агентом мономотапы, и организованная оппозиция вла­сти верховного правителя была сломлена [137, т. IV, с. 81—82].

В июле 1609 г. в Сену прибыл новый капитан-жерал — Эстеван де Атайде. Послы мономотапы потребовали подарков («куруа»), которые по традиции каждый новый португальский ко­мандующий должен был посылать правителю Мономотапы при вступлении в должность. Э. де Атайде посулил дать ткани, но не выполнил своего обещания.

После подавления восстания Матузианье мономотапа чув­ствовал себя достаточно сильным, чтобы отделаться от порту­гальцев. Действия колонизаторов, которые хищнически грабили страну, их неуемная алчность, жестокость и необузданный про­извол вызывали всеобщую ненависть к ним.

Отказ платить «куруа» был, несомненно, не причиной, а по­водом открытого выступления мономотапы против португальцев, к которому он готовился, очевидно, уже давно. Мы полагаем, что правление Гатси Русере может быть разделено на два эта­па, тесно связанных между собой: 1596—1609 гг.— период внеш­ней лояльности мономотапы по отношению к португальцам, ис­пользуемой для укрепления своего политического и военного могущества; 1609—1627 гг.— период сопротивления европейским захватчикам.

1609 год стал тем рубежом, когда Гатси Русере перешел от накапливания сил к качественно новому курсу своей политики — открытой борьбе против колонизаторов. Дополнительный свет на этот вопрос проливает Бокарро, согласно которому «мономотапа, видя, что Диогу Карвалью (Мадейра) не посылает ему товары, которые он обещал за рудники, и не говорит больше о них, и не платит ему куруа, которую он был обязан платить, и что купцы свободно пересекают его земли, покупая его золото и не платя ему за свои права, приказал отнять у них все това­ры и ткани, которыми они торговали в его землях. Это было сделано по всему его королевству, было захвачено много соб­ственности и несколько португальцев, и их кафры-торговцы, пы­тавшиеся сопротивляться этому грабежу, были убиты. Этот захват, который приказал провести король, кафры называют „эмпата"» [там же, т. III, с. 384]. Конфискацией португальской собственности, проведенной по всей стране, и убийством несколь­ких купцов мономотапа бросил открытый вызов португальцам, решив пресечь их произвол и избавиться от их контроля. Тогда Атайде начал войну против Мономотапы, получив поддержку со стороны португальских офицеров, которым военные действия су­лили рабов, золото и другую добычу. Отряд под командованием Атайде, состоявший из 125 солдат, был слишком мал для такого предприятия, но командир надеялся получить помощь от пле­мен, враждебных мономотапе. Атайде начал активно готовиться к боям, приказав построить форт, огороженный двойным ча­стоколом, получивший название Санту-Эстеван, который должен был стать базой для операций против мономотапы. В это время в Лиссабон пришло известие о том, что в Голландии, готовится отплыть в Индию сильный флот. 10 октября 1611 г. король издал инструкцию о том, что капитан-жерал должен срочно усилить гарнизон Мозамбика, который тогда состоял всего из 25 солдат [там же, с. 386]. Получив этот приказ, Атайде в марте 1612 г. со своим отрядом отправился из Тете в Мозамбик, откуда смог вернуться только через семь месяцев.

Мономотала отправил послов к Атайде повторить свое обе­щание отдать рудники Чикоа, если Атайде уплатит куруа, но капитан-жерал отказался даже принять послов. Этот отказ уп­латить куруа следует объяснить тем, что, по-видимому, стояв­шие во главе войска португальские офицеры в отличие от пор­тугальских купцов были заинтересованы в войне, так как она сулила им рабов, золото и другую добычу, в то время как состояние мира и мирная торговля не давали им практически ни­чего. «Вина за эти ошибки,— таинственно сообщает Бокарро,— ложилась не столько на дона Эстевана, сколько на некоторых лиц, которые были с ним и которые советовали ему искать с мономотапой не мира, а войны, ибо за счет войны они сущест­вовали и богатели, и дон Эстеван погиб» [там же].

В июле 1613 г. из Мадрида пришел приказ об отставке Э. де Атайде. Он сложил с себя командование и отправился в Индию, но по дороге, в Мозамбике, умер, оставив собствен­ность в золоте, слоновой кости и т. п. стоимостью 110 тыс. крузадо[30] [там же].

Преемником Атайде стал Диогу Мадейра. Мадейре пришлось вести тяжелую борьбу против восставшего вождя Чомбе, «вас­сала форта Сена», восьмитысячное войско которого имело 150 кремневых ружей и мушкетов и две пушки, стрелявшие кам­нями. Это восстание примечательно в том отношении, что оно может считаться началом нового этапа в истории африканского сопротивления, который характеризуется потерей португальца­ми монополии на использование огнестрельного оружия.

В начале 1614 г. Мадейра получил письмо от мономотапы, в котором тот писал, что если Мадейра пришлет ему товаров на 4 тыс. крузадо, которые обычно дарили ему вступающие на должность капитан-жерала, то сможет взять себе серебряные рудники Чикоа. Мадейра тотчас же послал требуемые товары. Взамен правитель каранга прислал человека, который должен был передать ему рудники. 15 апреля 1614 г. Мадейра вышел из Тете с сотней португальских солдат, с 600 воинами-банту и многочисленными рабами, несшими имущество и съестные при­пасы. 8 мая экспедиция достигла Чикоа, где Мадейра построил форт, названный им Сан-Мигел [137, т. IV, с. 148]. Посланец мономотапы не смог или (что более вероятно) не захотел ука­зать местонахождение рудников, а вождь Чикоа бежал, как только стала известна цель экспедиции. По требованию Мадей­ры мономотапа прислал другого человека, по имени Черема. Когда Мадейра спросил его о местонахождении рудников, Чере­ма «притворился, что ничего не знает о них, и сказал, что, ког­да ему нужно серебро, он приносит в жертву овец и куриц, ко­торых они называют „музимос", и потом во сне они указывают ему, где находится серебро» [137, т. III, с. 399]. Несмотря на подарки и увещевания, Черема показал только отдельные поте­рянные куски руды, но не сказал, где находятся сами рудники. Мадейра приказал жестоко избить его и бросить в тюрьму и «охранять так, чтобы ни один кафр не мог говорить с ним» [там же, с. 400]. Тогда Черема попросил о встрече с Мадейрой и сказал, что он не показывает рудники «из страха перед мономотапой, который, хотя и послал его показать их, тайно прика­зал ему не делать этого» [там же].

Из-за отсутствия достаточного количества провизии Мадей­ра и его войско не могли долго находиться в Чикоа и 24 июня 1614 г., покинув этот край, прибыли в Сену. Там Мадейра полу­чил инструкцию от короля отправить солдат в Мозамбик из-за угрозы голландского нападения. Выполнив этот приказ и не бу­дучи в состоянии вести войну против мономотапы, Мадейра ре­шил задобрить его подарками, послав ткани и шелковое знамя. Он вернул мономотапе его сына Филиппа (Диогу остался в Тете, причем так преуспел в богословии, что помогал священнику ве­сти службу в церкви [137, т. III, с. 372]). Филипп вернулся к отцу в португальском костюме. Тот приказал ему тотчас же переодеться в традиционную одежду каранга. Позднее Филипп, преследовавший свои цели, бежал к португальцам в Тете, где Мадейра принял его как родного сына и даже подарил ему одно из своих поместий [там же, с. 406—408]. Взбешенный изменой сына, мономотапа обещал награду всякому, кто убьет предате­ля. Он принял решение начать войну против португальцев. По словам Е. Аксельсона, «главной причиной этого решения моно­мотапы было, конечно, его нежелание отдать Чикоа. Отказ пор­тугальцев платить куруа... разрушил веру в них у мономотапы. Посольства Мадейры и укрытие Мадейрой Филиппа были афронтом к нему как к отцу и верховному вождю. Убийство од­ного туземца в Чикоа было последней каплей» [212, с. 45].

18 марта 1615 г. войска мономотапы атаковали форт Сан-Мигел. На осажденных обрушился град стрел, «большинство из которых были отравленными и которые посылались с такой си­лой, что многие из них разбивали на куски балки в крепостной стене» [137, т. III, с. 410]. Штурм продолжался два дня. 20 марта в Сан-Мигел прибыл Диогу Мадейра с подкреплени­ем, и войска мономотапы вынуждены были отступить. Но Ма­дейра понимал, что выдержать длительную войну против моно­мотапы с имеющимися силами он не сможет. Поэтому он пред­принимает активные шаги с целью заинтересовать Мадрид в своем предприятии, чтобы получить достаточную помощь. Такую заинтересованность алчный королевский двор, как хорошо по­нимал Мадейра, мог проявить только в одном случае — если он увидит блеск благородных металлов.

В феврале 1616 г. Мадейра направил в Европу двух эмис­саров, которые несли с собой несколько показанных Черемой кусков серебряной руды. Один из них, монах Франсиску д'Авелар, достиг Гоа и, вручив доклад вице-королю Индии, просле­довал в Лиссабон, а оттуда в Мадрид, где привезенные им об­разцы руды и документы, подтверждающие, что они найдены в Чикоа, вызвали шумное ликование королевского двора [там же, с. 412—413].

«Известия о том, что найдено серебро,— писал по этому поводу Бокарро,— вызвали великую радость и во дворе и во всей Португалии, и с доста­точным на то основанием, ибо благодаря открытию и завоеванию серебряных рудников, которые, как говорят, существуют на территории мономотапы, ко­ролевство Португалия будет гораздо богаче, чем теперь, ибо эти рудники очень многочисленны» [137, т. III, с. 413].

Сам доклад Диогу Мадейры не сохранился. Однако в нашем распоряжении имеется любопытный документ — отчет о заседа­нии Совета по делам заморских владений, на котором обсужда­лись известия, принесенные посланцем Мадейры [79, т. II, док. 29, с. 176]. Этот документ дает возможность судить и о со­держании доклада Мадейры и об устной информации, сообщен­ной его посланцем в Лиссабоне и Мадриде. По-видимому, из­лагая эти сведения, документ констатирует, что в Юго-Восточ­ной Африке имеется много различных металлов — золота, меди, железа и свинца. В то же время в документе отмечается, что «солдаты умирают от голода, так как съестные припасы про­даются по очень высокой цене... многие чувствуют себя очень плохо из-за климата». Далее излагается по сути дела стратеги­ческий и тактический план колонизации Юго-Восточной Африки, авторство которого, несомненно, принадлежит Диогу Мадейре. «Опытные люди считают,— говорится в документе,— что завое­вание следует проводить с небольшим числом людей и с боль­шим количеством тканей и что с их помощью можно вести вой­ну лучше, чем с оружием (и это мнение разделяет и Диогу Симоэнс Мадейра)... Достаточно дать подарки вождям, чтобы они отказались от оружия. Опытные люди считают, что самое большее нужно 200 хороших солдат и что, если их хорошо во­оружить аркебузами, этого будет достаточно для власти над всей Мономотапой, как показал опыт Диогу Симоэнса... с дву­мястами португальцами можно пройти все земли Мономотапы» [там же, с. 177]. Этот документ, на наш взгляд, примечателен в двух отношениях. Во-первых, он не оставляет камня на камне от теорий тех португальских и других буржуазных историков, которые пытаются доказать, будто целью португальской коло­ниальной политики было заключение дружественных и равно­правных союзов с Мономотапой и другими ранними африкански­ми государствами. Совет по делам заморских владений прямо и недвусмысленно говорит о мерах, необходимых для установ­ления португальской «власти над всей Мономотапой». Во-вто­рых, в этом документе раскрывается подлинный смысл так на­зываемого торгового обмена, который вели португальские коло­низаторы с африканскими вождями и на который любят ссы­латься апологеты колонизации как на пример «гуманных и рав­ноправных отношений португальцев с туземными племенами». Как видно из этого документа, широко практиковавшаяся порту­гальцами торговля тканями, а также их подарки вождям в виде различных тканей были вовсе не актами гуманности и добро­желательства, а хитрой и коварной тактикой, рассчитанной на то, чтобы задобрить и подкупить родо-племенную верхушку, а затем навязать свою власть всему племени или народу. Считая, что «с помощью тканей можно вести войну лучше, чем с ору­жием», они рассматривали торговлю не как самоцель, а лишь как тактическое средство в борьбе за установление своего моно­польного господства.

В 1619 г. в Тете прибыл снова назначенный капитан-жералом Нуно Алвариш Перейра с инструкциями короля Филиппа сохра­нять хорошие отношения с мономотапой и продолжать поиски золотых, серебряных и медных рудников[31]. На нового капитан-ж-ерала возлагалась задача — захватить столь желанные рудни­ки. Перейре предписывалось «приступить к завоеванию с [до­статочным] числом дисциплинированных солдат, привыкших к климату Мономотапы, обменяв для этого солдат, посланных из Лиссабона, на солдат, находящихся в крепости Мозамбик».

Однако все усилия конкистадоров завладеть рудниками на­талкивались на упорный отказ жителей страны открыть их ме­стонахождение. Эти неудачи приводили королевский двор в та­кое отчаяние, что он даже хотел прекратить свою колониальную экспансию в этом районе. Так, в марте 1622 г. король писал: «Принимая во внимание незначительность успеха, полученного от мер, принятых до сих пор для открытия точного местонахож­дения серебряных рудников Мономотапы... я приказываю пре­кратить завоевание» [137, т. IV, с. 172—173].

Из письма короля от 31 апреля 1631 г. видно, что и в это время порту­гальцам еще не удалось обнаружить серебряных и медных рудников, которые они так упорно и тщетно искали [137, т. IV, с. 216].

Буржуазные историки обходят молчанием тот поразительный исторический факт, что в течение многих десятилетий народ Мо­номотапы, несмотря на всевозможные ухищрения колонизато­ров, отражал их посягательства. Эпопея героической и полной актами самопожертвования борьбы аборигенов за спасение при­родных богатств своей страны должна быть яркими буквами вписана в историю борьбы народов Африки против колониа­лизма.

В 1627 г. мономотапой стал сын Гатси Русере — Капранзине. В ноябре 1628 г. Перейра направил к нему своего эмиссара Жерониму де Барруша, но новый мономотапа приказал убить посла и объявил «эмпата» (конфискацию имущества европей­цев) по всей стране[32] [137, т. II, с. 414—415]. Некоторые исто­рики объясняли эти акции мономотапы отсутствием или недоста­точностью подарка, который прислал ему Перейра. Это объясне­ние представляется малоубедительным. В действительности мо­номотапа был обеспокоен растущей активностью португальцев, и их упорными попытками завладеть рудниками и установить контроль над его страной. Это беспокойство не осталось незаме­ченным португальцами. Они склонны были объяснить его тем, что, как говорится в одном документе того времени, «его [моно­мотапы] колдуны, которых он часто использовал, заставили его думать, что открытие этого серебра будет погибелью для его империи» [79, т. II, док. 29, с. 173]. Если свидетельство этого документа соответствует действительности, то, как мы видим, «колдунам» мономотапы отнюдь нельзя отказать в дальновид­ности и политическом чутье. Как бы то ни было, мономотапа Капранзине принял смелое решение оказать вооруженное сопро­тивление захватчикам. Во главе большого войска мономотапа атаковал форты Массапа и Луанзе. По свидетельству современ­ника, капитан форта Массапа «спрятался со своими неграми в домах, где они жили, и, когда император (т. е. мономотапа.— А. X.) послал позвать его, он отказался пойти и защищался до ночи. Затем почти чудом ему удалось улизнуть неузнанным бла­годаря сильной грозе... Он послал предупреждение всем порту­гальцам, рассеянным по стране макаранга, чтобы они отступи­ли в форты... укрепились и подготовились к обороне» [137, т. II, с. 415].

Португальцы в Сене и Тете сформировали войско из 250 ев­ропейцев и 15 тыс. африканцев и двинулись на помощь своим осажденным соотечественникам. Решительная битва произошла около Луанзе в декабре 1628 г. Капранзине был разбит, и пор­тугальцы преследовали его до Зимбабве.

Подробности этих событий помогает восстановить дошедшее до нас письмо, отправленное в Рим 2 февраля 1630 г. монахом Луи, который, по-видимому, играл в них заметную роль. Он пи­сал: «Я пошел в Сену и получил от ее капитана и жителей необ­ходимые подкрепления и двинулся с ними в Алвауре... и, не найдя там врага, мы пошли в Массапа, где обнаружили армию императора, насчитывавшую 100 тысяч человек, в то время как наших было не более 15 тысяч. Несмотря на это неравенство сил, уповая на помощь Бога, наша маленькая армия атаковала эту великую армию и с Божьей помощью обратила ее в бегство. Одержав эту победу, мы двинулись с нашей армией к Зимбабве, где находится двор, и там я построил маленькую церковь и воз­двиг крест» [там же, с. 427]. Как видно из документов, второе поражение Капранзине было нанесено в мае 1629 г., после чего он был объявлен низложенным. Португальцы провозгласили но­вым мономотапой своего ставленника Мануза[33] — дядю Капран­зине [там же, с. 429]. Как говорится в одном официальном до­кументе того времени, Мануза «был поставлен у власти порту­гальцами от имени и как вассал их короля и принял и гаран­тировал все условия, которые португальцы сочли подходящими для славы Евангелия и короны Португалии» [там же]. 24 мая 1629 г. португальцы заставили Мануза подписать кабальный до­говор, в котором он признал себя вассалом короля Португалии. Согласно этому договору мономотапа давал португальцам раз­решение на то, чего они больше всего домогались,— искать и эксплуатировать рудники драгоценных металлов. Он обязался также в течение года изгнать из страны всех мусульман, а затем разрешить португальцам убивать их и конфисковывать их иму­щество. Он отказался от своих претензий на земли, подчиненные капитану Тете, и сам обязался посылать три куска золота каж­дому новому капитану Мозамбика. Миссионерам было позволе­но строить церкви и соборы по всей стране и обращать в хри­стианство «всех, кто захочет принять святое крещение». Моно­мотапа освободил португальских послов от унизительных цере­моний, обязался обращаться с капитаном Тете с великим уваже­нием и допускать его к себе в любое время и без подарка, от­крыть страну для португальских торговцев и не укрывать бег­лых рабов [137, т. II, с. 406—407; т. IV, с. 224].

Через восемь месяцев после подписания этого кабального до­говора Мануза согласился исповедовать христианство и был кре­щен викарием Тете, получив христианское имя Филипп [там же].

Договор, заключенный с марионеточным правителем, получил полное одобрение мадридского двора. Как пишет историк Даффи, «в первый раз в истории колонии португальцы добились не­легкого господства над большей частью племен макаранга» [281, с. 46].

Приветствуя пропортугальскую ориентацию нового мономотапы, король Филипп IV направил ему в апреле 1631 г. письмо, в котором писал: «Мои вице-короли Государства Индии также написали мне... что просветленный истинным светом Святого Духа вы пришли к познанию нашей святой католической веры и приняли святое крещение, каковое есть главное сокровище и начало счастья в этой и вечной жизни, и что вы стали моим вас­салом и собираетесь сохранить эти намерения и продолжать дружеские связи с Государством Индии, предлагая необходи­мую помощь и покровительство для открытия рудников. Я счи­таю нужным сообщить вам, что я получил огромное удовлетво­рение от всего этого» [137, т. IV, с. 224].

Само собой разумеется, что «огромное удовлетворение» ко­роля было связано не столько с перспективой «вечной жизни» для мономоталы, сколько с перспективой открытия и захвата рудников, о которых он упоминает только вскользь. Между тем именно они, а не «святое крещение», были главным сокровищем в его глазах. По мнению короля, наконец-то пришло время, ког­да баснословные богатства страны каранга будут в его распо­ряжении.

В своей, так сказать, «внутренней» корреспонденции король и его приближенные были куда откровеннее. Так, вице-король граф Линьяриш сообщал королю в январе 1630 г. о своем ре­шении сдать в аренду «конкисту на реках Куамы» (т. е. земли Мономотапы) «как для того, чтобы поддержать этого короля (Манузу)... так и для того, чтобы попытаться завладеть всеми богатствами этой страны, а если удастся, и уничтожить мавров, которые там очень опасны для интересов Вашего Величества» [39, док. 127, с. 399].

В апреле 1631 г. король направил вице-королю Индии ин­струкции принять меры для открытия и разработки золотых, се­ребряных и медных рудников. Кроме того, вице-королю предпи­сывалось позаботиться, чтобы была построена надежная кре­пость в центре страны и чтобы были укреплены устья рек Келимане и Луабо. Три куска золота, которые обязался посылать мономотапа, предписывалось отправлять в Мадрид королю.

«Зная, что одно из главных условий договора, заключенного с мономота­пой, когда мои капитаны поставили его во владение этим королевством,— откровенно писал король, называя вещи своими именами,— состояло в том, что он должен быть моим вассалом и давать по три куска золота капитанам Мозамбика и что они должны посылать ему взамен какой-либо подарок, счи­таю нужным сообщить вам, что, поскольку эти три куска золота даются как знак подчинения и вассалитета, следует представлять мне лично эту дань» [137, т. IV, с. 216—221].

Между тем Капранзине, оправившись от поражения, не ос­тавил намерений изгнать европейцев. К 1631 г. он объединил под своими знаменами большое число враждебно настроенных к португальцам вождей, включая верховного вождя Маники.

Освободительная война, начатая против португальцев наро­дом каранга под руководством Капранзине, которая, как и мно­гие другие антипортугальские движения, обходится полным мол­чанием буржуазными историками, заслуживает внимания не только благодаря широким масштабам, которые она приняла, но и как замечательное свидетельство солидарности различных племен и растущей среди них тенденции к консолидации своих сил в общей борьбе против завоевателей.

В результате нескольких сражений было убито от 300 до 400 португальцев. Гарнизоны осажденных фортов Сена и Тете составляли всего соответственно 13 и 20 португальцев. В 1632 г. на помощь осажденным в этих фортах пришел капитан Мозам­бика Соуза де Менезиш во главе войска из 300 португальцев и 12 тыс. африканцев, который и нанес Капранзине решающее поражение [310, с. 572]. По словам Даффи, «Лиссабон был окрылен добрыми новостями и упрямо возродил планы эксплуа­тации неоткрытых рудников, но все попытки были бессистемны­ми и, как всегда, безуспешными. Первым практическим резуль­татом того, что они имели марионеточного мономотапу, была энергичная экспансия миссионерской активности и крах афри­канского сопротивления. Отдельные португальцы с помощью по­дарков или подкупов, а также взяток и угроз смогли овладеть великими путями на Замбези» [281, с. 47].

Еще к концу XVI в. португальцы окончательно вытеснили арабских купцов как из бассейна Замбези, так и с побережья Индийского океана. С помощью своей марионетки-мономотапы португальцы открыли иа Замбези ряд факторий, установив мо­нополию на торговлю в этом районе. Образовался контролиру­емый ими единый торговый район Марамука. Здесь, а также в построенных ими в XVII в. факториях и фортах Бокото, Тафуна, Читомборвизи, Хвангва, Дамбараре португальские купцы вели оживленную торговлю с африканцами [199, с. 215].

В марте 1633 г. в Восточную Африку были отправлены две каравеллы под командованием Жуана да Кошта [137, т. IV, с. 237]. Они везли 23 специалиста по горнорудному делу во главе с Видес-и-Албарадо, который до этого работал на золотых рудниках в Перу. Ознакомившись с положением на месте и расспросив местных жителей, Албарадо заявил в отчете коро­лю, что земли каранга и Маника богаты золотом и серебром и что, если рудники будут правильно эксплуатироваться, «Ваше Величество может иметь от них больше дохода, чем от всех Индий, принадлежащих Кастилии» [там же]. Для этого Алба­радо предлагал заселить «эту огромную и богатую страну» ев­ропейцами, ибо в то время там было всего лишь 200 португаль­цев. По его мнению, необходимо было организовать иммигра­цию, объявить свободу торговли и учредить таможни. Албарадо предложил послать в Восточную Африку тысячу женатых муж­чин с семьями. Это число, по его мнению, было достаточным, чтобы отвоевать страну у «диких племен». «Этим землям не нужно больше ничего, и благодаря этому Ваше Величество ста­нет владыкой мира, как Вы того заслуживаете» [212, с. 99].

Кроме того, он предложил послать в эти места 50 или 60 миссионеров-францисканцев, «так как там нет ни одного ту­земца, который был бы настоящим христианином, а те немно­гие, которые были крещены, имеют по три или четыре жены» [там же]. В другом письме Албарадо утверждал, что ни в Но­вой Испании, ни в Перу нет рудников, которые могли бы срав­ниться с рудниками Мономотапы. Для подтверждения своих за­явлений он послал королю слитки золота, серебра, меди и олова. Это событие, которому португальцы придавали исключитель­но большое значение, зафиксировано в ряде источников. Так, в, хронике, составленной в 1634—1635 гг. Б. де Резенди, мы чи­таем: «Вплоть до настоящего времени на территории Его Вели­чества не было найдено никаких золотых или серебряных руд­ников. И только в нынешнем 1634 г., когда было обнаружено, что в землях макаранга имеются серебряные рудники, которые находятся меньше чем на расстоянии пушечного выстрела от Сены, взятые из них образцы были посланы Его Величеству» [137, т. II, с. 411].

Однако доклады Албарадо и посланные им драгоценности не достигли Мадрида. В северной Атлантике везший их Жуан да Кошта подвергся нападению корсаров и выбросил за борт документы и слитки. Все же он добрался до Мадрида и устно изложил информацию и предложения Албарадо. План Албара­до вызвал большой интерес королевского двора. В Португалии спешно был созван Государственный совет и Совет по делам казны, чтобы обсудить эти известия. Было решено послать под­крепление на Замбези, так как существовало опасение, что гол­ландцы или англичане попытаются завладеть этим богатым районом. Было решено также построить там укрепленные фор­ты из камня и извести, отправить большое количество тканей, а также послать на Замбези рудокопов, врачей и цирюльников. Кроме того, дважды в год туда должны были направляться две каравеллы с подкреплениями и товарами, которые могли везти обратно золото, слоновую кость и рабов. Предполагалось, что первые каравеллы выйдут в августе 1634 г.

Однако голландско-португальская война в Бразилии и вой­ны в Индии помешали осуществить это намерение. К тому же от Албарадо стали приходить известия, что он не может устано­вить точное местонахождение золотых рудников. Эти сообще­ния были, видимо, решающим фактором, заставившим королев­ский двор отказаться от плана Албарадо. Вице-король Индии: приказал приостановить работы по укреплению Келимане и Луабо. 27 марта 1637 г. Государственный совет Португалии ре­комендовал направлять поселенцев не в земли Мономотапы, а в Индию [212, с. 113—114].

В 1652 г. после 22 лет правления, в течение которых он был послушным орудием в руках португальских хозяев, умер Мануза. Законный наследник трона мономотапы — сын Капранзине задолго до этого был вывезен португальцами в Гоа, где был воспитан доминиканцами. Он умер там, будучи викарием собо­ра св. Варвары и обладателем диплома мастера теологии. Пор­тугальцы провозгласили новым мономотапой сына Манузы. Они убедили его и его жену принять христианство, и в августе 1652г. он был крещен под именем Домингуш.

В девятитомной коллекции документов, составленной Тилом, имеется подписанное самим Домингушем «Свидетельство» о его крещении. В нем мы читаем: «Мы повелели монаху Джованни де Мело крестить нас и нашу супругу-королеву. Монах Салвадор из Розари был нашим крестным отцом и нарек нас именем Домингуш... а королеву — именем дона Луиза. Затем мы прика­зали креститься двум знатнейшим лицам нашего королевства» [137, т. II, с. 443—444].

Монахи поспешили сообщить о своем успехе в Португалию, и это событие с огромной помпой было отпраздновано в Лисса­боне и в Риме. Однако радость была преждевременной, так как Домингуш вскоре умер. Он оставил двух сыновей: старший сим­патизировал португальцам и христианской церкви, но младший собирал своих сторонников, чтобы избавить страну от контроля чужеземцев. Португальцы, разумеется, объявили верховным вождем старшего сына, но он вскоре был убит своими поддан­ными, недовольными его зависимостью от португальцев (1658 г.). Португальцы посадили на престол одного из его род­ственников, казавшегося им безопасным, но новый правитель обнаружил самостоятельность, которая пришлась им не по ду­ше. Он отказывался выполнять приказы и, хотя формально был христианином, тайно соблюдал языческие культы. Для того что­бы привести к повиновению строптивого мономотапу, португаль­цы решили прибегнуть к демонстрации военной мощи. В Во­сточную Африку был послан Каэтану де Мелу да Кастру, наз­наченный губернатором Мозамбика и капитан-жералом, с 40 солдатами и 50 новыми поселенцами. По словам Е. Аксельсона, в Португалии все еще рассматривали междуречье «как пещеру Аладина, способную давать неслыханные сокровища, если только будет найдено магическое слово» [212, с. 137].

Удерживая под своим контролем побережье протяженностью 2100 миль и ряд фортов и факторий на морском побережье и на р. Замбези, португальцы с помощью политических интриг, подкупов и угроз стремились ослабить власть мономотапы, про­воцируя и разжигая междоусобные войны. Иногда они подни­мали на войну против мономотапы вождей отдельных племен и кланов, иногда подстрекали верховного правителя выступить против того или иного вождя племени, мешавшего продвижению португальцев в глубь страны.

Хотя португальцам еще удавалось сажать на трон в Зим­бабве своих марионеток, в стране нарастало антипортугальское движение, которое, как лесной пожар, охватывало все новые и новые районы [137, т. II, с. 443—444].

Вскоре колонизаторам пришлось иметь дело с человеком, которому было суждено положить конец португальскому за­силью в Мономотапе. Имя этого человека — Чангамире Домбо — сейчас незаслуженно забыто, хотя оно должно занять свое место в ряду самых выдающихся фигур в истории Африки. Чангамире Домбо происходил из династии вождей племени розви — давнего соперника каранга. Мономотапа пожаловал ему земли, соседние с «королевством» Бутуа. Чангамире начал войну против Бутуа и овладел этим «королевством». Провозгла­сив себя правителем Бутуа, Чангамире начал вооруженную борьбу против ненавистных ему европейцев. Ему тайно помогал и мономотапа, не решившийся, однако, на открытое выступле­ние против португальцев. В борьбе против чужеземцев Чанга­мире опирался на поддержку подавляющего большинства ко­ренного населения.

Португальские колонизаторы, уверенные в полной безнака­занности благодаря обладанию огнестрельным оружием, граби­ли, убивали и обращали в рабство местное население. При этом среди них функции были четко распределены: солдаты убивали, торговцы покупали и перепродавали родственников и имущест­во убитых, священники отпускали грехи солдатам и купцам, и все вместе они наживали огромные богатства на продаже в рабство десятков тысяч африканцев. На эти деньги солдаты и офицеры покупали себе новых рабов, строили новые форты и укрепления, священники возводили новые церкви и монастыри, торговцы покупали новые корабли и обзаводились собственны­ми войсками. Известно немало случаев, когда торговцы строи­ли даже свои небольшие частные форты, охраняемые отрядами рабов и наемников. Мономотапа признавал, что португальские торговцы «причиняют огромный вред туземцам, убивая одних, раня других, воруя их сыновей и дочерей, а также коров из их стад, так что каждый день я получаю жалобы на это» [212, с. 125]. Особенно дикий произвол чинили португальские коло­низаторы в Манике и других районах добычи золота. Они при­бегали к изощренным пыткам, чтобы заставить местных жите­лей указывать, где находятся рудники. Но чаще всего их уси­лия были тщетными: обычно они не могли получить нужных им сведений. Многие аборигены бежали из этих районов, которые вскоре почти обезлюдели.

Насилие и произвол португальцев повсюду вызывали чувства негодования и ненависти. В конце XVII в. эти чувства нашли выход в вооруженном восстании Чангамире против португаль­ского господства. Накопившееся возмущение вызвало взрыв, про­тив которого оказались беспомощными и более совершенное оружие, и военная организация европейцев. По словам Е. Аксельсона, «волна общего чувства преодолела даже страх тузем­цев перед превосходством португальцев в оружии, и последние... были вдребезги разбиты» [там же, с. 194].

Первая битва между Чангамире и португальцами произошла в 1684 г. у Маунгве. Она продолжалась целый день. Воины Чангамире многократно атаковали оборонявшихся португаль­цев. Хотя африканцы несли тяжелые потери, они вновь и вновь бесстрашно бросались на врага. Африканским лучникам нелегко было противостоять европейским мушкетам и аркебузам, но сла­бость своего оружия они восполняли необыкновенной силой духа и отвагой. Наступила ночь, а битва все продолжалась. Португальцы спешно укрепляли свой лагерь. Тогда Чангамире прибег к военной хитрости, свидетельствовавшей о его незауряд­ном полководческом даровании. Он приказал разжечь костры в разных местах на значительном расстоянии друг от друга. В португальском лагере решили, что это лагерные огни вновь прибывших подкреплений противника. Среди африканских войск в португальском лагере началась паника, и многие африкан­ские рекруты бежали. За ними вынуждены были последовать и португальцы. Уловка Чангамире принесла ему успех [там же, с. 179]. На сторону африканского вождя переходили все новые и новые племена, и его силы быстро увеличивались. Вскоре под его контролем оказалась вся северная часть современной Роде­зии.

Португальцы  были  вынуждены  перейти  к  обороне.  Вокруг Сены и Тете спешно возводились крепостные стены. В феврале 1687 г. Совет по делам заморских владений рекомендовал от­править значительное число солдат в форт Мозамбик, «ибо эта крепость — единственный якорь спасения» [там же, с. 180]. В начале 90-х годов XVII в. умер мономотапа Мукомбве и его место занял его брат Ньякамбиро. Он пошел на открытый союз с Чангамире и посоветовал ему атаковать португальские форты. Опираясь на военную и моральную поддержку мономотапы, Чангамире в ноябре 1693 г. внезапно напал на форт Дамбараре. Застигнутые врасплох португальцы не смогли оказать сопротивления и были уничтожены.

Это страшное поражение повергло португальцев в отчаяние. В поисках выхода они направили специальный отряд в Зимбабвс с целью убить мятежного мономотапу. Однако отряд встретил у резиденции вождя столь многочисленную охрану, что в панике бежал, преследуемый африканцами. Между тем войска Чангамире заняли почти все земли каранга, блокировав порту­гальские форты Сена и Тете. Не успев возвести крепостные сте­ны вокруг города, жители Сены расставили вооруженные патру­ли на улицах и поставили пушки у городских ворот.

Войска Чангамире освободили от португальцев Манику. Пор­тугальские торговцы и резиденты бежали в Софалу. Лишь вне­запная кончина Чангамире Домбо в 1695 г. несколько изменила положение. По-видимому, он был умерщвлен наемниками пор­тугальцев. Несмотря на смерть Чангамире, поднятое им восста­ние нанесло сокрушительный удар по португальским позици­ям в Восточной Африке. Оно положило конец португальскому политическому влиянию за пределами нынешних границ Мо­замбика.

Восстание Чангамире Домбо подорвало также и могущество Мономотапы. Некогда великая «империя» потеряла свое былое значение [254, с. 113, 204].

В результате португальской колониальной экспансии и междоусобных войн народ каранга оказался раздробленным. С это­го времени каждое племя стало рассматривать себя как неза­висимое. Практически португальская экспансия была главной причиной распада государства Мономотапа, завершившегося в начале XVIII в. Мономотапа сохранил лишь маленький район к западу от Тете. Его власть стала пустой фикцией.

Огромная территория между Замбези и Северным Трансваа­лем оказалась под властью династии Чангамире, которая пра­вила здесь почти до середины XIX в.

История Мономотапы дает убедительное свидетельство того, что там, где существовали развитые и прочные общественные организмы, они оказались для португальцев серьезной прегра­дой на пути проникновения во внутренние районы. В этих слу­чаях португальская колонизация в течение ряда веков ограни­чивалась исключительно прибрежными районами.

В течение долгого времени португальские колонизаторы не могли установить полный политический и идеологический конт­роль над государством Мономотапа. Борьба с народом каранга на протяжении почти двух веков стоила им таких огромных материальных и людских потерь, что это сопротивление можно рассматривать как один из факторов, обусловивших последую­щее крушение португальского колониального могущества в Во­сточной Африке и потерю португальцами всех владений за пре­делами современного Мозамбика. За государством Мономотапа должна быть признана, в частности, та историческая заслуга, что оно нанесло португальской колониальной империи серьез­ный удар в одном из жизненно важных для нее районов. Народ каранга совершил замечательный подвиг, проявив лучшие ка­чества африканцев — несгибаемое мужество, силу духа и не­укротимую страсть к свободе. В упорных сражениях с колони­заторами формировались традиции освободительной борьбы, ко­торые, подобно эстафете, передавались затем от одного поколе­ния к другому. Эти славные традиции вдохновляют ныне афри­канские народы в их борьбе с империалистическими угнетате­лями.

[1] Принц Энрике участвовал лишь в захватнических экспедициях в Ма­рокко (в 1415 г.— против Сеуты, в 1437 г.— против Танжера и в 1458 г.— против Алкасер-Сегира).

[2] Мыс на восточной окраине Сомалийского полуострова, при входе в Аденский залив.

[3] Позже англичане назвали этот район «Невольничьим берегом».

[4] В хронике Гарсии де Резенди читаем: «В 1493 г. ...король даровал Алвару де Каминья, рыцарю своего двора, капитанию на острове Сан-Томе с правом наследования и при условии уплаты ежегодной ренты в 100000 рейсов в „Каса да Мина". И поскольку кастильские евреи должны были уехать из его королевства в ограниченный срок, он приказал взять их в качестве не­вольников... а также взять как невольников и их детей, обратить всех в хри­стианство и отправить с упомянутым Алвару де Каминья на остров Сан-Томе, чтобы удалить их от нашей страны и от их учений и от тех. кто мог им рас­сказывать о законе Моисея, чтобы они стали хорошими христианами и чтобы по мере того, как они будут подрастать и обзаводиться семьями, можно было бы заселить ими этот остров, население которого с тех пор стало расти» [128, с. СП].

[5] М. Планкверт высказывает предположение, что Паулу Диаш и Ф. де Гувейя  провели годы своего пленения в Матамбе  [364а, с   32].

[6] Подробное описание битвы см. в письме Балтазара Баррейры (20.ХI.1583) [50, т. III, док. 65, с. 256].

[7] Ту же цифру называет и хронист Силва Корреа.

[8] Вот, например, как оценивал Паулу Диаша крупный португальский историк и государственный деятель XIX в. Кунья Матуш: «Этот великий че­ловек прожил в Африке лишь 28 лет, а его имя будет жить, пока в мире будут существовать цивилизованные люди» [267, с. 249].

[9] Силва Корреа пишет, что он разбил 50 вождей (соба).

[10] В письме миссионера Балтазара Баррейры битва датируется 27 ав­густа [50, т. III, док. 84, с. 323]. «Наши разгромили и обратили в бегство тех, кто был цветом Анголы»,— пишет он.

[11] Об этом инциденте подробно сообщал также Балтазар Баррейра (14.V.1586) [50, т. III, док. 86, с. 329—330].

[12] См., например, его  письмо от 12  января  1582  г. [50,  т.   IV,  док.  91, с. 336].

[13] В 1609 г. его останки были торжественно перенесены в Луанду [267, с. 249].

[14] В начале 1590 г. королевский прокурор высказал мнение, что потомки Паулу Диаша не имеют никаких прав по «дарственному письму» (1571 г.), так как «Паулу Диаш не выполнил указанных в нем условий... а согласно та­ковым необходимо было, чтобы он осуществил завоевание, заселение и со­хранение королевства Ангола». Из этого королевский прокурор сделал вывод, что все завоеванные Паулу Диашем земли «должны перейти во владение ко­роны и что на них должен быть назначен капитан таким же порядком, как назначаются капитаны в Бразилии, Сан-Томе и на островах Зеленого Мыся» [50, т. III, док. 104, с. 383—388].

[15] Ошибочную датировку вслед за С. Корреа повторяет и Кунья Матуш [267, с. 251].

[16] Свидетельства, сообщаемые источниками о правителях династии Нго­ла, очень скудны. Некоторые данные дают основания предполагать, что отец Нзинги правил очень долго — с 1575 по 1617 г.

[17] Следует оговорить, что термины «король», «королева» применяются ус­ловно, так как, разумеется, правители африканских раннефеодальных госу­дарств не могут быть идентифицированы с европейскими монархами, как это пытаются делать некоторые буржуазные авторы.

[18] Утверждение Ж. Вансина о том, что договор предусматривал эвакуа­цию Мбака, не подтверждается источником [см. 408, с. 130].

[19] Дату смерти Нгола Мбанди (1627), указываемую Кавацци, следует признать ошибочной, так как она опровергается всеми остальными источ­никами.

[20] Есть и другие версии относительно смерти Нгола Мбанди. Ф. де Соуза писал в 1624 г., что Нгола покончил самоубийством [225, с. 92].

[21] В числе присоединившихся к Нзинге были и африканские солдаты, обу­ченные португальцами (кимбарес) [408, с. 135].

[22] Английский исследователь Дж. Миллер полагает, что «Ари Килуан­жи», как и «Нгола Килуанжи»,— это не имена, а титулы представителей ко­ролевской семьи [342а, с. 208].

[23] Д. Бирмингэм пишет лишь об одном Гаспаре Боржия, но Кавацци упо­минает двух посланцев губернатора.

[24] Гоиш тоже пишет, что было убито 1500 и взято в рабство 200 человек, «в том числе много белых и красивых женщин, которые были отобраны из более чем двух тысяч взятых в плен» 1[96, т. II, с. 13].

[25] Капитании — административно-территориальные округа в порту­гальских колониях (см. гл. III).

[26] Диогу де Коуту, который был участником этих событий, склонен счи­тать, что такое отравление имело место. Он пишет: «Так как мавры никогда не будут друзьями христиан, как только они узнали, что цель губернатора — открыть рудники, вследствие чего они потеряют свою торговлю, они решили постепенно убить всех наших людей с помощью яда. Для этого, когда прибыл губернатор, они прикинулись очень гостеприимными и добрыми и часто угощали наших людей и на банкетах они добавляли в пищу яд, который давал эффект спустя долгое время. В сочельник они пригласили многих дворян и команди­ров на легкий ужин, для которого приготовили много конфет, и в том числе отличный мармелад, в который положили яд, зная, что наши люди очень лю­бят это лакомство» [70, с. 370]. Эта версия де Коуту представляется сомни­тельной, особенно учитывая его упоминание об «эффекте спустя долгое вре­мя», а также то обстоятельство, что смертность среди португальцев не со­кратилась и после расправы над арабами.

[27] Потомками этого племени являются современные мазимба — одно из племен, говорящих на диалекте языка ньянджа 1[278, с. 68].

Некоторые исследователи полагают, что название «зимба» португальцы применяли ко всякому чересчур воинственному и дикому племени.

[28] По сведениям генерал-губернатора Д. К. де Кастелбранку, которые он сообщал в докладе королю (февраль 1619 г.), «другие претенденты на это королевство лишили его (мономотапу.— А. X.) королевской резиденции, на­зываемой Зимбауэ» [137, т. IV, с. 64].

[29] Этому вопросу королевский двор в Мадриде придавал исключительно большое значение. Король приказал, чтобы к мономотапе был направлен опыт­ный миссионер — доминиканец Жуан душ Сантуш и убедил его «передать ему двух сыновей и нескольких знатных юношей» для воспитания доминиканца­ми [137, т. IV, с. 89—90].

[30] Королевский приказ от 8 марта 1613 г. требовал, чтобы дон Эстеван, который не выполнил условия контракта с вице-королем, возместил убытки, причиненные им королевской казне, для чего предписывалось сделать инвен­тарную опись всех принадлежащих ему товаров [137, т. IV, с. 99—100]. Другой приказ от 17 февраля 1614 г. требовал его ареста и отправки в Португа­лию [там же, с. 119].

[31] Причину этого вторичного назначения Филипп сформулировал в письме вице-королю (10 марта 1618 г.) в следующих словах: «А так как дон Нуно Алвариш Перейра, член моего совета, который в настоящее время является губернатором Цейлона, обладает способностями, необходимыми для такого важного предприятия, и имеет опыт в делах Мозамбика и рек, я счел целе­сообразным назначить его губернатором и завоевателем рудников» [там же, с. 131].

[32] По другим сведениям, это произошло в 1627 г.

[33] Согласно другим источникам, имя марионеточного мономотапы было Мавура, а по третьим,— Манура.