НАУЧНО-ПОПУЛЯРНАЯ  ЛИТЕРАТУРА

Г.Ю.ИВАКИН

КИЕВ

В XIII—XV ВЕКАХ

КИЕВ 

НАУКОВА ДУМКА

1982

Впервые в научно-популярной литера­туре освещаются вопросы истории Киева XIII—XV вв., экономического и политиче­ского развития города, его письменности и культуры.

Для  широкого круга  читателей.

Ответственный редактор

кандидат исторических наук

С. 3. Заремба

Рецензенты

доктор архитектуры

Ю. С. Асеев,

кандидат исторических наук

С. А. Беляева

Редакция научно-популярной литературы

© Издательство «Наукова думка», 1982

_______________________________________________________________________

ОСR – Aspar, 2011.

СОДЕРЖАНИЕ

К ЧИТАТЕЛЮ   

КИЕВ И НАШЕСТВИЕ БАТЫЯ  

КИЕВ ПОД ВЛАСТЬЮ ЗОЛОТОЙ ОРДЫ

ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ КИЕВА В XIV—XV ВВ. 

КИЕВСКИЕ РЕМЕСЛА И ТОРГОВЛЯ

ИСТОРИЧЕСКАЯ ТОПОГРАФИЯ  КИЕВА XIV—XV ВВ.    

КУЛЬТУРА  КИЕВА

ЛИТЕРАТУРА  

К ЧИТАТЕЛЮ

Много неизвестного в истории древнего Киева, в частности в его истории XIII—XV вв. Истории и археоло­гии этого периода не было посвящено практически ни одной научно-популярной книги. Нельзя сказать, что вообще не касались этой проблематики, однако чаще всего рассматривали те или иные во­просы топографии древнего Киева либо историю отдельных памят­ников монументального зодчества. В истории города XIII—XV вв. многое оставалось невыясненным: территория города и его населе­ние, главные вехи политики и экономики, наличие и степень сох­ранности каменных сооружений после 1240 г., имена и время прав­ления князей.

Между тем проблемы развития Киева после нашествия Ба­тыя являются чрезвычайно важными для правильного понимания значения и места древнего города в той сложной политической си­туации, которая сложилась в Восточной Европе в XIII—XV вв. Вопросы истории позднесредневекового Киева тесно связаны с та­кими кардинальными проблемами, как история заселенности южно­русских земель, происходила ли здесь смена населения, а также каково влияние нашествия на историческое развитие края и его ма­териальную культуру. Вопрос, каким был Киев, что конкретно сохранилось в городе после 1240 г., каково его дальнейшее развитие и новая роль в жизни Восточной Европы, не был решен дореволю­ционной историографией. Советская историческая наука полностью опровергла мнения как о «положительном» влиянии нашествия Батыя на дальнейшие судьбы Южной Руси, так и о полном запустении и смене населения на этой территории. К правиль­ному решению пришли далеко не сразу, что объясняется прежде всего состоянием изученности исторических источников.

Письменные источники дают богатый материал о событиях только с XVI в. Из-за малочисленности таких сведений по истории Киева XIII—XV вв. особое значение приобретают археологические источники, которые позволяют надежно определить границы города, его площадь, топографическую структуру, интенсивность жизни в каждый период развития.

Если древнерусский Киев археологи исследуют вот уже более 150 лет, то позднесредневековый город стал предметом системати­ческого изучения лишь в последние годы. Большая часть материалов этого периода была обнаружена относительно недавно Киевской экспедицией Института археологии АН УССР.

Новый археологический, эпиграфический и нумизматический ма­териал, появление теоретических разработок в области политической и культурной истории, а также новейшие исследования летописей, юридических документов позволили вплотную подойти к решению многих вопросов истории позднесредневекового Киева.

Автор стремился дать представление о проблемах, стоящих перед исследователями истории Киева этого периода, показать свое­образие политического развития города за время от битвы на р. Калке до рубежа XV—XVI вв., обрисовать жизнь Киева (на­сколько это позволяют сделать существующие исторические источ­ники) в XIV—XV вв.

КИЕВ И НАШЕСТВИЕ БАТЫЯ

Киев в начале XIII в. продолжал оставаться крупнейшим политическим и экономическим центром Древнерусского государства. Мнение о якобы имевшими место в XII в. упадке и закате древней сто­лицы, столь долго господствовавшее, полностью опровергнуто многочисленными данными археологических раскопок. Лопата археолога добыла бесспорные факты, ярко свидетельствующие о высоком уровне развития ремесел и торговли, каменного зодчества. Все эти мате­риалы подробно описаны и проанализированы в работах Б. А. Рыбакова, М. К.. Картера, П. П. Толочко и Ю. С. Асеева.

Об этом свидетельствуют и иностранные письменные источники. Так, германский император Фридрих II (1241 г.) в своих письмах к венгерскому королю Беле IV и английскому королю Генриху III называл Киев «крупнейшим из городов» Руси. Даже в 1246 г. посла­нец римского папы Иннокентия II Плано де Карпини писал о Киеве как столице Руси. Так же относился к городу и хан Батый, который передал Киев как символ старшинства на Руси великому князю Ярославу Всево­лодовичу, а затем его сыну Александру Невскому.

В Киеве продолжалось летописание, жили и твори­ли крупнейшие писатели, выступавшие как пламенные защитники единства Руси. В их произведениях звучит забота о судьбах всей Русской земли, а не только одно­го Киева. Упомянем, например, архимандрита Печерского монастыря Серапиона, ставшего позднее владимир­ским епископом, или неведомого нам автора «Слова о погибели Рускыя земли». Как считают новейшие иссле­дователи, автор «Слова» был киевлянином. И, по мне­нию А. В. Соловьева, «быть может, он начал это «Сло­во» в Киеве в 1238 или 1240 г., быть может, и в другом месте, но мысленно он и тогда переносился на киевские горы, в древнюю столицу столь горячо Любимой им Рус­ской земли».

В 1214 г. киевский великокняжеский престол занял Мстислав Романович. Период его правления был вре­менем стабилизации политической обстановки в Киеве и вообще на Южной Руси.

Политическая стабильность способствовала развитию ремесла и торговли, культурной жизни города.

Каким же был Киев в начале XIII в.?

По подсчетам П. П. Толочко, сделанным на основе данных, полученных в результате археологических рас­копок, площадь города занимала около 400 га, а числен­ность его населения достигала 50 тыс.

На высоких киевских горах раскинулся Верхний го­род с многочисленными соборами, дворцами, княжески­ми и боярскими усадьбами, окруженный мощными зем­ляными валами с деревянными стенами.

А внизу, под горой, кипел жизнью крупнейший ре­месленно-торговый посад Киева — Подол, занимавший почти половину территории города (около 200 га). Здесь, в устье Почайны, находилась киевская гавань, торговые фактории купцов из многих древнерусских городов, а также различных стран Европы и Азии. В центре Подо­ла раскинулось знаменитое торжище, служившее также и вечевой площадью.

Центральное ядро города было окружено княжескими и боярскими дворами, крупными монастырями, селами, теснейшим образом связанными с собственно городской территорией. В эту древнекиевскую околицу входили Печерский монастырь, Клов, Выдубичи с княжеским Красным двором, Берестово, Предславино, Щекавица, Дорогожичи, Кирилловский монастырь. Загородний кня­жеский двор, различные рыбацкие поселения находились на днепровских островах и Левобережье.

50 тыс. человек — много это или мало для города той эпохи? Для сравнения отметим, что Новгород — вто­рой по величине древнерусский город — населяло в XIII в. примерно 30 тыс. человек, Лондон в XIV в.— 35 тыс., развитые города Ганзейского торгового союза — в среднем по 20 тыс. человек. Как видно, Киев не толь­ко не уступал, но и значительно превосходил по насе­лению крупные центры западноевропейского средневеко­вого мира. Только Париж (в начале XIII в.— 100 тыс.) значительно превосходил в этом отношении Киев.

В Киеве было около 50 различного типа каменных сооружений. Причем речь идет только о постройках, известных ученым в настоящее время, а ведь сколько их еще скрыто в древней киевской земле! Только за послед­ние годы Киевской экспедицией Института археологии АН УССР обнаружено 10 неизвестных ранее каменных построек X—XVII вв. Последняя из них открыта К. Н. Гупало в 1981 г. на Подоле (ул. Волошская, 23).

Каменное строительство продолжалось в Киеве и в начале XIII в. Восторженную оценку современников вы­звало сооружение в 1198—1199 гг. знаменитой подпорной стены на Выдубичах. Михайловский собор XI в. был возведен на террасе высокой горы, нависшей над древ­ним руслом Днепра. Полноводная река, год за годом подмывая массив горы, приближалась к постройке. В 1199 г. по инициативе великого князя киевского Рюрика Ростиславича были начаты работы по укреплению бере­га реки, предотвращению оползней и гибели здания со­бора.

«Того бо лета, месяца нуля во 10 день... заложи сте­ну камену под церковью святаго Михаила у Днепра иже на Выдобичи. О ней же мнозе недерьзнуша помыслити от древних», — записал автор Киевской летописи игумен Выдубицкого монастыря Моисей. Возводил мощ­ную подпорную стену известный древнерусский зодчий Милонег. Строительство было завершено 24 сентября 1199 г. («в лето 6708. Сверши стену ту, месяца сентября в 24 день»). В этот же день состоялось торжественное освящение нового сооружения в присутствии всей кня­жеской семьи, монахов, многочисленных киевлян («мно­жество верных кыян»), собравшихся «новаго ради чюдеси». Затем князь Рюрик Ростиславич «створи пир не мал и трапезу» и одарил всех присутствовавших «от первых даже и до последних». Все это свидетельствует о неординарности законченного сооружения. Игумен Моисей в своей речи подчеркивал, что такого он еще «и не ведеша и слышати не сподобишася».

В конце XII — начале XIII в. возведена и такая уни­кальная для древнерусского зодчества постройка, как Ротонда, исследованная в 1975—1976 гг. Я. Е. Боровским и П. П. Толочко. Это было довольно большое (диаметр 20 м) сооружение, украшенное 16 пилястрами. В центре находился мощный столб, на который опирались своды. В ходе раскопок не обнаружено каких-либо находок, имевших культовый характер. По предположению иссле­дователей, здание предназначалось для княжеских и боярских совещаний, приемов иностранных послов и дру­гих торжественных событий, связанных с политической и государственной деятельностью.

К этому же периоду относится небольшая каменная церковь на Копыревом конце, изученная П. П. Толочко и Ю. С. Асеевым, а также каменная постройка, обнару­женная в 1981 г. на Подоле. В 1215 г. великим князем киевским Мстиславом Романовичем в районе современ­ной Андреевской церкви была построена Воздвиженская церковь, а около 1228 г. на Подоле возведен собор св. Марии доминиканского монастыря.

Активно развивалось в Киеве ремесленное производ­ство, особенно ювелирное дело. Найдены многочислен­ные мастерские ремесленников этого времени. Археоло­ги нашли клады, в состав которых входило более 3000 великолепных ювелирных изделий. Тысячами исчисляют­ся различные медные крестики, энколпионы, подвески, перстни: преимущественно они отливались в специаль­ных каменных литейных формочках, которых найдено уже больше ста. В Киеве изготовлялись различные изде­лия из железа, стекла, керамики, камня и кости.

Продукция киевских ремесленников удовлетворяла не только нужды жителей Киева, но и шла на внутренний и зарубежный рынки. Киевские стеклянные браслеты и кубки, энколпионы и пряслица, изделия с эмалями и цилиндрические замки можно встретить в любом древ­нерусском городе или селении. Киевские изделия обна­ружены в Польше и Чехии, Прибалтике и Скандинавии, на Кавказе и в Крыму, на Балканах и территории ФРГ.

Из этого можно сделать вывод, что наряду с ремес­лом в Киеве процветала и торговля. Город связывали торговые отношения со многими странами. Поэтому не­удивительно, что в Киеве были многочисленные «гости и иноземцы всякого языка». Летописец отмечал: «И ото всех дальних многих царств стекахуся всякие человеци и купцы, и всяких благих ото всех стран бываша в нем». Ослабление Византии после 1204 г. открыло купцам итальянских торговых городов доступ к русским рынкам. Об их торговых связях с Киевом свидетельствуют на­ходки венецианских монет. Одна из них, обнаруженная при раскопках Десятинной церкви, чеканилась при доже Дондоле (1192—1205),

Продолжалась оживленная торговля с Западной Европой по уже традиционному торговому пути Киев — Краков — Регенсбург. В Регенсбурге (Нижняя Германия) существовала особая корпорация купцов, торговавших с Русью,— «рузариев». Из этого крупнейшего средневе­кового торгового центра шли дороги в Чехию, Польшу, Венгрию и Русь. По этому пути через Киев и Галич возвращался с востока в Венгрию в 1236 г. доминикан­ский миссионер брат Юлиан. Имеются сведения и о пре­бывании в Киеве купцов из Вены.

Находки археологов подтверждают и расширяют сведения письменных источников о торговых и культур­ных связях Киева с различными западноевропейскими странами. Так, на ул. Большая Житомирская был най­ден бронзовый литой водолей в виде барана из Нижней Саксонии. Там же отлит еще один найденный в Киеве бронзовый водолей в виде козла. Из области Мааса про­исходит бронзовая чаша с изображениями ангелов. Из Нижней Саксонии пришла и бронзовая ажурная плас­тинка с изображением фантастических животных.

На ул. Рейтарской в 1876 г. найден клад, в котором были и две серебряные чаши. Одна из них, с латинской надписью,— южноитальянского происхождения, а дру­гая, с гравировкой и позолотой, сделана в Аахене или Кельне. В Кельне же вырезана из кости и великолепная статуэтка льва, обнаруженная в усадьбе Десятинной церкви. Невдалеке от нее в 1907—1908 гг. выявлена на­кладка ларца из меди с выемчатой эмалью, гравировкой и позолотой с изображением всадника, выполненная в крупнейшем центре французского ювелирного искусст­ва — Лиможе.

Развитое ремесло, обширная торговля, многочислен­ные промыслы, богатая сельскохозяйственная округа приумножали богатство города. Значительные мате­риальные ценности сосредоточивались в руках киевских князей, бояр, крупных купцов, монастырей. Об этом красноречиво свидетельствуют находки 60 кладов дра­гоценных изделий из золота и серебра (для сравнения укажем, что в таком крупном городе, как Чернигов, об­наружено только 5 кладов). Одних лишь серебряных монетных гривн найдено около 270 общим весом более 5 кг (это третья часть монетных гривн XII—XIII вв., ве­сивших около 130 кг, обнаруженных на всей территории Руси).

Анализируя все эти данные, советские исследователи пришли к выводу, что в начале XIII в. Киев продолжал оставаться одним из крупнейших городов Руси, важным экономическим, политическим и культурным центром, располагавшим огромным производственным потен­циалом.

Дальнейшее развитие Киева, как и всей Руси, было прервано нашествием кочевников.

В 1223 г. половецкие ханы Даниил Кобякович и Юрий Кончакович попросили русских князей о помощи. Великий князь киевский Мстислав Романович обратил­ся «ко всем князям руским, червенским и северским», а также к суздальскому князю Юрию Всеволодовичу с призывом объединить свои усилия для отпора новому могущественному врагу.

В Киеве на княжеском снеме (съезде) было решено помочь половцам. По В. Н. Татищеву, под знаменами трех старших князей (киевского Мстислава Романови­ча, галицкого Мстислава Мстиславича Удалого и черниговского Мстислава Святославича) собралось бо­лее 100 тыс. человек, а половцы обещали выставить 50 тыс. воинов. Завоевателей было около 200 тыс. Циф­ры эти, вероятнее всего, преувеличены, однако несомнен­но отражают гигантские масштабы битвы на Калке.

Подготовка к битве и сам ее ход наглядно отразили политическую ситуацию, сложившуюся в начале XIII в. на Руси, борьбу и взаимодействие центробежных и центростремительных тенденций, раздиравших Древне­русское государство. Здесь были собраны киевские, черниговские, смоленские, галицкие и волынские полки. Однако князья так и не смогли договориться о единых действиях. Все сражались поодиночке и были разбиты. Из-за несогласованности действий князей и просчетов половецких ханов в битве на Калке русские дружины потерпели жесточайшее поражение — погибло около 70 тыс. человек. «И бысть плач и туга в Руси и по всей земли, слышамшам сию беду» — записано в Лаврентиевской летописи.

Битва на Калке стала важной вехой в жизни Руси. Недаром памятники куликовского цикла полны упоми­наний о ней и просто прямых параллелей. Именно это событие авторы XIV—XV вв. считают началом периода «плача и туги» на Руси. «От тоя бо брани Русская земля уныла»,— говорит «Сказание о Мамаевом побоище». От этого события отсчитывают русские книжники время Куликовской битвы: «А от Калатьские рати до Мамаева побоища 170 лет» («Задонщина»), «...от Батыя до Кальские рати и до Мамаева побоища лет 158» («Сказание о Мамаевом побоище»). Таким образом, битва на Калке рассматривается как начало иноземного нашествия, после которого до 1380 г., до Куликовской битвы, Русь не могла оправиться. Только на Куликовском поле была смыта кровью та давняя и великая обида, нанесенная Руси.

Завоевательным планам Мамая был нанесен сокру­шительный удар русскими воинами на поле Куликов­ском. Он с позором бежал и «на Калках», то есть на той самой реке Калке, был окончательно разбит Тохтамышем.

Упоминая о памятниках куликовского цикла, хочет­ся обратить внимание на следующий факт, вероятно, не случайный и отражающий мнение русских книжни­ков о значении Киева на Руси в начале XIII в. В «Ска­зании о Мамаевом побоище» ордынцы рассказывают Мамаю, «како пленил Русскую землю царь Батый, как взял Киев и Владимерь, и всю Русь...» Здесь пер­вым среди взятых Батыем русских городов назван Киев, а затем Владимир, хотя, как известно, Владимир захва­чен был раньше, в 1238 г. Автор «Сказания» в данном случае несомненно соблюдает принцип иерархического старшинства городов, который еще хорошо знали в XIV—XV вв.

В битве при Калке погиб и великий князь киевский Мстислав Романович. По летописи, на поле брани оста­лось 10 тыс. киевских воинов. Эти потери серьезно отразились на военном и экономическом потенциале города. Киевский стол захватывали князья, не оставив-П1ис заметного следа в истории.

Когда в 1238—1239 гг. орды завоевателей вторглись в Южную Русь и разгромили Чернигов и Переяславль, киевский стол занимал князь Михаил Всеволодович, ко­торый ничем не помог гибнущим соседним княжествам.

После взятия Переяславля один из отрядов ордынцев под командованием Менгухана (двоюродного брата Батыя) подошел к левому берегу Днепра против самого Киева. Красота и величие древней столицы Руси произвели огромное впечатление на них: «Менъгуканови же пришедшу сглядат града Киева, ставшу же ему на оной стране Днепра во градка Песочнаго, видив град, удивися красоте его и величеству его».

Менгухан не решился штурмовать Киев и попытался «прельстити» князя Михаила Всеволодовича. Однако киевляне «не послушаша его». Струсивший Михаил бе­жал в Венгрию.

Киев занял смоленский князь Ростислав Всеволо­дович, который вскоре был изгнан Даниилом Галицким, посадившим в городе своего наместника — бояри­на Дмитрия.

Так накануне иноземного нападения Киев остался без князя, а великокняжеский домен был раздроблен на незначительные уделы.

Осенью 1240 г. к Киеву подошел Батый с огромным войском. Пожалуй, впервые для осады города он стянул все свои силы. По показаниям захваченного киевлянами пленника Товрула, под стенами города на­ходились лучшие полководцы: Субудай, Бурундай, Мен­гухан и «инех бес числа». Войско завоевателей было столь огромным, что, по выражению летописца, от скри­па возов, ржания лошадей и крика верблюдов в городе не было слышно человеческого голоса.

По словам беженцев из Руси, оказавшихся в 1242 г. в Саксонии, завоеватели штурмовали крепости Южной Руси с помощью 32 осадных устройств. Об этом говорит «Хроника» Матфея Парижского. Все они, конечно, были стянуты к Киеву. Ведь даже у сравнительно небольшого Колодяжина было поставлено 12 камнеметов — «по­роков».

Главной задачей этой новейшей осадной техники, которую кочевники позаимствовали в Китае, было разру­шить участок стены ударами камней. Если это не уда­валось, то они стремились сбить с него защитный бруст­вер, разрушить заборола, тем лишив защитников при­крытия. Затем осыпали разрушенный участок тучами стрел, чтобы уничтожить всех оставшихся на валу, и бросались в этом месте на штурм.

Так же поступили и при штурме Киева. Главный удар Батый нанес в районе Лядских ворот.

Интересно отметить, что археологическими исследо­ваниями, проведенными в 1981 г. М. А. Сагайдаком и В. А. Харламовым на пл. Октябрьской революции, обна­ружены остатки древнерусского оборонительного вала. Его конструкция в принципе была аналогична конструкции вала, примыкавшего к Золотым воротам. Поперек вала размещалось девять дубовых клетей-срубов разме­ром 3,1 X 3,1 м. Клети плотно набивались утрамбован­ным грунтом — лессом и глиной. Ширина подошвы вала в этом месте достигала 36 м, высота была около 12 м. В толще древнерусского вала под остатками Печерских ворот XVII и XVIII вв. был выявлен занесенный глиняно-песчаными прослойками древнейший проезд. По мнению исследователей, это и был проезд летописных Лядских ворот,  которые,   будучи  деревянными,  не  сохранились после  1240 г.    Позднее на этом    традиционном месте сооружены сначала деревянные,   а затем в XVIII в. — каменные Печерские ворота. В настоящее время их остатки законсервированы и для их экспозиции создан специальный музей, который находится в подземном пе­реходе на пл. Октябрьской революции.

Итак, «постави же Баты порокы городу, подле врат Лядьских, ту бо бяху пришли дебри; пороком же бес прес-тани бьющим день и нощь, выбиша стены». Батый вы­брал это место потому, что укрепления здесь, вероятно, были менее мощными, поскольку перед ними находилось Козье болото, служившее естественным препятствием. Однако враги подошли к Киеву глубокой осенью, когда болото замерзло и превратилось в удобный подход к стенам города.

Полчища Батыя бросились на приступ. Навстречу им устремились киевляне, и начался ожесточенный бой на городском валу: «И возиидоша горожани на избитые сте­ны и ту бяше видити лом копейны и щет скепание, стрелы омрачиша свет побеженым». Силы были неравны, и врагам удалось захватить участок вала («взиидоша татаре на стены»). Однако их потери были настолько велики, что Батый вынужден был дать передышку свое­му войску. Тем временем киевляне заняли новую линию обороны в «городе Владимира». Воевода Дмитрий, ра­ненный во время штурма валов «города Ярослава», про­должал руководить обороной.

С рассветом бой возобновился с новой силой. Вой­скам Батыя удалось прорвать оборону в районе Софий­ских ворот, которые с тех пор стали называться Ба-тыевыми. Последним оплотом киевлян стала Десятин­ная церковь. Здесь собралось такое множество людей, что, по выражению летописца, от их тяжести обвали­лись хоры и стены: «Людей же узбегшим на церковь и на комары церковныи, и с товары своими, от тягости повалишася с ними стены церковные». Однако нам кажется справедливым мнение тех ученых, которые считают, что церковь обрушилась не столько от тяжести собравшихся людей, сколько от ударов стенобитных машин.

Сведения о точной дате падения Киева, а также продолжительности его осады в разных источниках не совпадают. Ипатьевская летопись, которая дает наиболее полное и красочное описание этого события, вообще не сообщает числа, когда оно произошло.

По Лаврентиевской летописи, Киев был захвачен 6 декабря. Об этом же говорят Густынская, Воскресен­ская,   Тверская, Никоновская  и  некоторые  другие летописи.

Летописи Псковская, Супрасльская, Авраамки сообщают, что «приидеша татарове к Киеву сентября 5, и стояша под Киевом 10 недель и 4 дни, и едва взяша в ноября в 19, в понедельник». Здесь указывается и про­должительность осады — 10 недель и 4 дня. Плано де Карпини также говорит о том, что Киев был взят лишь после продолжительной осады.

Трудно сказать, в каком из существующих источни­ков содержатся наиболее достоверные сведения. В исто­рической литературе чаще всего приводятся материалы Лаврентиевской летописи. Однако если маленький Козельск приковал к себе силы завоевателей на долгие семь недель, то сообщения о весьма длительной осаде Киева с его мощными укреплениями представляются соответст­вующими действительности.

Героическая оборона Киева и других древнерусских городов значительно обескровила захватчиков, ослабила их силы, спасла в конечном итоге Западную Европу.

Упадок Киева являлся не только результатом кон­кретного разрушения города в 1240 г., как это обычно себе представляют, но и следствием разгрома всей Древ­нерусской державы и установления иноземного ига на Руси. Именно поэтому Киев не смог подняться быстро вновь, как это бывало прежде.

Полностью права современная советская историогра­фия, считающая вторжение долговременным процессом (от битвы на Калке до конца XIII в.), а не единовремен­ным актом.

Каким же был Киев после Батыева нашествия?

После 1240 г. известия о Киеве становятся скупыми и малочисленными. Это обстоятельство, как нам пред­ставляется, и стало одной из главных причин появления теории дворянских историков о полном разрушении и длительном запустении города. По мнению большинства исследователей, Киев, в особенности Верхний город, на-[чал возрождаться лишь где-то в XVII в.

Однако историки того времени не использовали в своих трудах данные археологии, ибо она как наука находилась еще в зачаточном состоянии. А между тем археологические данные опровергают это мнение. Так, например, осенью 1981 г. археолог Я. Е. Боровский, который руководил раскопками на ул. Полины Оси­пенко (территория «города Ярослава»), обнаружил до­вольно крупную печь из жилой постройки, под которой был выложен битой плинфой и целыми кирпичами с бороздками. Эта печь, по мнению специалистов, дати­руется второй половиной XIII — началом XIV в. Анало­гичная печь раскопана на Старокиевской горе в 1971 г. В. К. Гончаровым.

В настоящее время советские историки не говорят о полном запустении Киева и всей Южной Руси. Но мно­гими это считается само собой разумеющимся, и поэтому часто в исторических работах вообще отсутствует повест­вование о Киеве XIII—XV вв. А когда пишут об этом, то историю Киева рассматривают слишком обобщенно и прямолинейно, не различают положение города на раз­ных этапах, скажем, в XIII и в конце XIV в. То есть история дается в статике, а не в динамике, развитии. Степень  конкретных  разрушений  также  часто  преуве­личивается.

Если у специалистов-историков по данной тематике в настоящее время уже не встретишь утверждений о практически полном уничтожении Киева и его незначи­тельной роли вплоть до XVII в., то такое мнение все еще широко распространено среди историков искусства и литературы, в учебниках, научно-популярной литера­туре. Это расхожее мнение изживается с большим трудом, поскольку далеко не всем известны последние ра­боты советских историков по этому вопросу.

Конечно, долгое господство мнения о запустении Киева имело веские причины. К ним относится, несом­ненно, малочисленность письменных источников, а также археологическая неизученность данного периода.

Далеко не всегда учитывались разгромы Едигеем и Менгли-Гиреем, набеги крымчаков, не в должной мере использовался актовый материал этого периода.

Большое значение для распространения и утверждения мнения о полном запустении Киева после 1240 г. на несколько веков имели работы М. К. Каргера, который многие годы занимался раскопками древнего Киева. Авторитет ученого, вне сомнения, повлиял на то, что мнение стало господствующим.

Но теория о полном запустении Южной Руси и Киев давно вступила в  противоречие с известными и вновь добываемыми научными фактами. Необходимо рассмотреть все стороны и тенденции исторической жизни Киева этого периода во всей их сложности и противоречивости,  не гиперболизируя  и не абсолютизируя  какую либо одну из них.

В последние годы появляется все больше работ, в которых по-новому рассматриваются события этого; сложного периода, пытаются решить ее комплексно на основе всех известных исторических источников. Очень важной является статья киевского археолога В. И. Довженка о положении Среднего Поднепровья в эту эпоху, где показано существование преемственности в истории Южной Руси. К такому выводу исследователь пришел, анализируя прежде всего данные археологии и топони­мики. Оказалось, что из 113 известных нам древнерус­ских поселений в этом регионе больше трети (42) отождествляются с современными городами и селами. Это свидетельство безусловно опровергает всякое предполо­жение о якобы имевшей место смене населения.

К аналогичным выводам пришла и С. А. Беляева, ко­торая на основе новейших археологических материалов рассматривала сельские поселения этого периода.

Топонимика, материальная культура, характер эко­номики территории свидетельствуют о преемственности с предшествующим периодом и постепенном возрожде­нии Южной Руси.

КИЕВ ПОД ВЛАСТЬЮ ЗОЛОТОЙ ОРДЫ

Киев сильно пострадал во время штурма войсками Батыя. Пожары, которые возникли в ходе боя и во время грабежей, уничтожили большую часть деревянных построек города. Несомненно, в это время также были разрушены и памятники каменного зодчества. Однако главное богатство города — это люди. Причем люди, которые производят материальные цен­ности. И вот в этом Киев понес основные и невосполни­мые потери. Мы не думаем, что все население от мала до велика было вырезано захватчиками. Воевода Дмитрий, раненый, был взят в плен. Значит, были и другие плен­ные. Но и эти оставшиеся в живых люди были навсегда потеряны для города: их (особенно искусных ремеслен­ников) угнали в рабство.

Итак, самые сильные и смелые, лучшие умельцы были либо убиты, либо попали в плен. В Киеве оста­лись лишь те, которые уже не могли заинтересовать захватчиков. Но многие, хорошо зная судьбу других древнерусских городов, скрывались среди лесов и болот Полесья. Вот они-то и начали возвращаться в Киев после того, как прошло Батыево войско.

Не будем забывать также и о том, что многие иска­ли спасение в богатых городах   Галицко-Волынского княжества и дальше на западе. Летопись говорит о том, что туда «бежаху ис татар седелници и лучници, и тулници, и кузнице железу и меди и серебру». Как уже го­ворилось, Матфей Парижский сообщал о том, что бежен­цы из Киевской земли встречались даже в далекой Сак­сонии.

Уцелевшие жители начали восстанавливать город. В 1241 г. из Венгрии возвращается князь Михаил. Посе­ляется он не в городе, а «живяще под Киевом на остро­ве». Многие исследователи объясняют это тем, что в Киеве будто бы все было разрушено, а вот княжеский Дворец под Киевом, который не раз фигурировал в ле­тописях, остался неповрежденным.

Нам,  однако,  такое   объяснение  не  представляется Убедительным. Скорее это вызвано причинами полити­ческого характера. Киев считался столицей Руси. И при­ход в Киев князя, вероятно, мог иметь и определенное символическое значение, скажем, как претензия на гла­венство на Руси. Ведь бегство Михаила и дальнейшие поступки  поставили его  фактически в положение вас­сала князя Даниила Галицкого.

А летопись отмечает, что Михаил «ни послав посла иде в Киев». Возможно, Михаил выжидал последующих действий то ли со стороны Даниила, то ли со стороны ордынцев, зорко следивших за изменением политической ситуации на Руси. Да и сам Даниил Галицкий, когда в 1245 г. по дороге в ставку хана проезжал Киев, оста­новился не в самом городе, а в Выдубицком монасты­ре («пришед в дом архистратига Михаила, рекомы Выдобичь»). Ведь в Киеве уже сидел наместник великого князя Ярослава боярин Дмитрий Ейкович.

Пожалуй, единственным свидетельством о Киеве это­го времени являются мемуары Иоанна Плано де Карпини — итальянского   путешественника,   монаха,   возглав­лявшего дипломатическую миссию, которую папа Инно­кентий IV послал в 1245 г. в столицу  Монгольской! империи Каракорум. Карпини сообщал, что по дороге в Киев, «который  служит столицей  Руссии»,  «мы  нахо­дили бесчисленные головы и кости мертвых людей, ле­жавшие в поле, ибо этот город был весьма большой и весьма многолюдный». Описание Карпини удивительно совпадает с яркой   картиной   положения   Руси,   которую   дает нам его современник  Серапион:  «Кровь и отець, и братья нашея, аки вода многа землю напои; князей наших, воевод крепость исчезе... мьножайша же братья и чада наша в плен ведени  быша; села наша лядиною поростоша, и величество наше смерися; красо­та наша погибе, богатство наше онемь користь бысть; труд наш погании наследоваша земля   наша иноплеменникомь в достояние бысть...»

В городе Карпини видел почти 200 домов, его встре­чал тысяцкий, управлявший городом,— очевидно, упо­минаемый в летописи боярин Дмитрий Ейкович. Ордын­цев в Киеве не было. Их Карпини, выехавший из Киева 4 февраля 1246 г., встретил лишь в Каневе. Об этом же свидетельствует и летописный рассказ о путешест­вии Даниила Галицкого, которое он совершил несколь­кими месяцами ранее,— завоеватели стояли в Переяс-лаве.

Население города занималось ремеслом, торговлей, сельским хозяйством. Продолжал оставаться Киев и крупным международным торговым центром. Через не­го шли торговые пути из Европы на Восток. Об этом свидетельствуют мемуары Карпини. В Киев он ехал вместе с купцами из Бреславля. Когда он отправился дальше в Монголию, в Киев прибыли купцы из Польши и Австрии. После возвращения из Каракорума Карпини встречает здесь «купцов из Константинополя, приехавших в Руссию через землю Татар». Это представители купечества крупнейших средиземноморских городов того времени: Михаил и Варфоломей из Генуи, Мануил из Венеции, Николай из Пизы, Яков Реверей из Акры. «Бы­ли и другие менее важные, суть: Марк, Генрих, Иоан Вазий, другой Генрих Бонадиес, Петр Пасхами; было еще много других, но имена их нам неизвестны»,— отме­чал папский посланник.

Не менее красноречиво говорит о том, что Киев не потерял своего значения и в развитии международной торговли, клад монет, обнаруженный в 1845 г. близ Кирилловского монастыря. Клад, находившийся в гли­няном сосуде, состоял почти из 200 медных восточных монет, самые младшие по времени из которых чекани­лись в Бухаре Менгукааном в 1253—1254 гг. Таким обра­зом, клад был зарыт в землю не ранее этого времени, что, безусловно, указывает на торговые связи Киева с Востоком в этот период.

Каково же было политическое положение Киева? Батый прекрасно понимал роль Киева в жизни Восточ­ной Европы, особенно его традиционное значение древ­ней столицы, «матери городов руських», и поэтому, когда он утвердил в 1243 г. владимиро-суздальского князя Ярослава в положении старейшего «в Русском языце», то в подтверждение этого передал ему и Киев. Ярослав на юг не поехал, а послал туда своего намест­ника. Возможно, в этом и заключалась цель ордынской дипломатии: назначать в Киев князей, которые заве­домо туда не переедут, и таким образом лишить круп­нейший центр Руси политического руководства. Можно предположить, что интересы Батыя и его ближайших преемников (Сартака, Улагчи) побуждали Орду идти навстречу общерусским притязаниям владимирских кня­зей, поддерживая их в соперничестве с южнорусскими (черниговскими и галицкими). Интересы эти обусловли­вались опасностью, грозившей владычеству Орды, ко­торую они видели в энергичной оппозиции Даниила Га­лицкого и князя Михаила. Последний был убит в 1245 г. в Золотой Орде по приказу Батыя.

После смерти Ярослава Киев переходит в распоря­жение великих князей владимирских, которым хан да­вал старейшинство на Руси: сначала Александру Нев­скому (1249—1263), а затем его брату Ярославу Ярославичу (1263—1271).

О   киевских   князьях конца   XIII—начала   XIV практически нет никаких сведений. Лишь в так называемом   Любецком синодике   (поминальных   записках среди  имен  позднейших черниговских  князей рядом именем    Ивана  путивльского   читаются  имена   «княз Ивана-Владимира   Ивановича  киевского   и сестры е Елены,   князя  Андрея   Вруцкого  и   сына его  Василия убитого в Путивле». Некоторые исследователи предпо лагают, что это могли быть киевские князья, возглавлявшие борьбу населения против захватчиков в конце XIII в.

Как мы уже говорили, непосредственно Киевом Орда не управляла. Она делала это руками местных феодалов. Была произведена перепись населения и на­ложена тяжелейшая дань. Причем если перепись н северо-востоке Руси была сделана лишь в 1257 г. («тое же зимы приехали численици, исщетоша всю землю Суждальскую и Рязанскую и Муромскую и ставиша десятники, и сотники, и тысящники и темники и идоша в Орду, толико не чтоша игуменов, черньцов, попов, клирошан, кто зрит на св. богородицу и на владыку»), то о переписи в Киеве есть указания под 1245 г. Эту же перепись имел в виду, вероятно, и Карпини.

В. Н. Татищев сообщает о размерах этой дани. В 1275 г. великий князь Василий Ярославич «привез хану по полугривне с сохи, или с двух работников, и что хан, недовольный данью, веле снова переписать людей».

Примечательна политика Золотой Орды в отноше­нии православного духовенства. Ханы, справедливо счи­тая его серьезной политической силой, пытались при­влечь церковь на свою сторону или, по крайней мере, использовать ее влияние в своих интересах. Поэтому духовенство было освобождено, как мы видим из лето­писи, от переписи. Освобождено оно было и от плате­жей, поставок воинов, подвод, ямской повинности, про­довольствия. Об этом прямо указано в ярлыке хана Менгу-Тимура (между 1270 и 1276 гг.): «...и не надобе им дань и тамга и поплужное ни ям, ни подводы, ни корм».

Киев во второй половине XIII — начале XIV в. воз­рождался чрезвычайно медленно: слишком сильно были подорваны производительные силы города и всей Киев­ской земли в 1240 г. К тому же следовали новые и но­вые набеги захватчиков. Велась очень упорная, часто подспудная борьба Орды с Галицко-Волынским княжеством.

Земли Южной Руси часто становились ареной сра­жений. Даниилу Галицкому не удалось освободить Ки­ев и Поднепровье, однако борьба продолжалась не­сколько десятилетий.

Непосильной тяжестью ложилась на экономику Кие­ва выплата ордынской дани. Ханы требовали денег и людей, людей и денег. Все это не могло не сказаться на темпах возрождения города.

На протяжении всего XIII в. Киев продолжал оста­ваться традиционным церковно-административным цент­ром Руси, а следовательно, продолжал влиять на поли­тическую и идеологическую жизнь страны. В Киеве посвящались епископы в различные княжества Руси. Так, в 1273 г. архимандрит Серапион был поставлен епископом Владимирским. В 1289 г. в Киев для посвя­щения в сан приезжал из Твери епископ Андрей. В 1288—1289 гг. в Софийском соборе митрополит Мак­сим рукоположил епископов Иакова и Романа соответ­ственно во Владимир и Ростов.

Сразу после взятия Киева и вероятной гибели митро­полита   Иосифа    обязанности митрополита   всея  Руси исполнял Петр Акерович — игумен княжеского монасты­ря Спаса на Берестове в Киеве. Петр Акерович высту­пал в 1245 г. на католическом соборе в Лионе, который был   созван  папой    Иннокентием IV   для обсуждения монгольской   проблемы.   Он   информировал   «прелатов мира»,   как   сообщают   нам   «Анналы Бертонского   мо­настыря»,    а также    «Хроника»   Матфея Парижского, «о тартарах»: «Во-первых, о происхождении; во-вторых, о вероисповедании;  в-третьих,  о  совершении религиоз­ных обрядов;  в-четвертых,  об образе жизни;  в-пятых, о мощи; в-шестых, о численности; в-седьмых, о намере­нии; в-восьмых, о соблюдении договоров; в-девятых, о приеме послов».

Новым киевским митрополитом стал Кирилл, вы­дающийся политический деятель своего времени, спо­движник Даниила Галицкого и Александра Невского. Д- С. Лихачев называл Кирилла звеном, связывающим Южную и Северную Русь. Он был инициатором русско-никейско-сарайского сближения, направленного против папства и крестоносцев, стремился укрепить основы единства страны.

Кирилл развернул в Киеве обширную политическую деятельность. Совсем не случайным представляется тот факт, что митрополит, умерший во время посещения Северо-Восточной Руси в далеком Переяславле-Залесском, был похоронен именно в Киеве в Софийском со­боре: «того же лета (1280 г.— Г. И.) преставися пресвященный Кирил, митрополит Киевский и всеа Руси, в Суздалской земле в Переяславе, месяца Декабря в 7 день и... везоша его в Киев, и тамо паки певше над ним и служивше вси епископии Русстии со всем священ­ным собором, и погребоша его в Киеве в соборной церкви».

Свидетельством значения Киева как важного цер-ковно-административного и идеологического центра является созыв в 1273 г. собора русских епископов, на котором были приняты так называемые Правила Ки­рилла и поставлен в епископы Серапион. В науке этот собор до недавнего времени традиционно связывали с Владимиром на Клязьме и датировали 1274 г. Однако московский историк Я. Н. Щапов убедительно доказал, что это событие происходило именно в Киеве и на год раньше. (Предположение, что съезд русских иерархов происходил в Киеве, а не во Владимире, высказывал ра­нее Н. Г. Бережков.)

Собор был созван, чтобы покончить с «неустроени­ем», «грубосгию» и разногласиями, царившими в «руськой» епархии. Памятники церковной истории того вре­мени указывают па существование определенного аити-церковиого движения, в котором проявлялся стихийный протест низов против феодальной эксплуатации. В этом движении наряду с мирянами участвовало и низшее духовенство, которое также подвергалось эксплуатации и из среды которого выходили активные сторонники и идеологи антицерковного и антифеодального движе­ния.

Попыткой успокоить это движение реформами «свер­ху», ликвидировать наиболее вопиющие злоупотребле­ния, особенно «поставления на мзде», и был Киевский собор 1273 г. На нем «Кирил, смеренный митрополит всея Руси, много убо видением и слышанием неустрое­ние церквах много видевший и слышав... несогласия много и грубости» ввел новые правила. Теперь на всю территорию «руськой» митрополии распространялся по­рядок, принятый в Киеве.

Правила Кирилла содержали запрет произвольного «урока» (побора) за поставление в священники и дьяконы, в игумены, наместники и т. д. За возведение в сан священника и дьякона была установлена единая пошлина (7 гривен) в пользу клирошан епископской кафедры.

Особое внимание было обращено на запрет языче­ских обычаев, что свидетельствует о глубоких корнях язычества, сохранявшихся в народной среде. Вероятно, в этот период антифеодальные движения в какой-то мере приобретали языческую окраску. Правила Кирилла запрещали языческие ритуальные игры, традиционные турниры, обычай «водить к воде» невест, языческий праздник в субботний вечер.

Правила Кирилла были включены в новую, созда­ваемую в Киеве Кормчую[1] и быстро распространились на всей территории Руси.

Все это свидетельствует о том, что и в первые деся­тилетия после Батыева нашествия Киев играл роль важ­ного торгового, церковно-административного и идеоло­гического центра, продолжал поддерживать междуна­родные экономические связи.

Тем временем на территории северо-западных и се­веро-восточных русских земель, находившихся на зна­чительном расстоянии от степных районов, где размеща­лись орды кочевников, происходил быстрый процесс раз­вития сельского хозяйства, ремесла и торговли. Такие го­рода, как Москва и Тверь, стали крупными центрами, начали играть значительную роль в экономической и политической жизни Восточной Европы. Тогда наблю­дался и определенный отлив населения из Приднепро­вья в сравнительно безопасные лесные районы бассейна Оки и Верхней Волги. Отражением происходящих про­цессов был известный факт переезда в конце XIII в. митрополита Максима вместе со своим двором во Вла­димир на Клязьме: «Максим митрополит Киевский и всея Руси не терпя насилия от Татар в Киеве поиде из Киева и весь Киев разыдеся». Однако и после этого Киев оставался второй резиденцией митрополита всея Руси, который обязан был после утверждения в Константинополе вначале приходить в Киев, а затем во Вла­димир или Москву.

Наступил XIV в. Политическая история первой трети столетия скрыта от нас практически полным отсут­ствием письменных источников. По сообщению летопи­си, в 1331—1362 гг. киевским князем был Федор, о лич­ности которого историки продолжительное время спо­рят. Некоторые предполагают, что он был сыном князя Иоанна-Владимира, другие отождествляют его с князем Федором Святославичем, о котором сообщает I Нов­городская летопись. В ней упоминаются под 1326 г. «послы из Литвы: брат Гедеминов князя Литовского, Воини Полотскии князь, Василии Менскыи, князь Фе­дор Святослазич».

Но историков больше всего интересовала, конечно, не сама генеалогия не очень известного киевского князя, а то, что стояло за ней. Ведь если Федор Киевский был Святославичем, то из контекста летописи следует, что он был вассалом Гедимина. А следовательно, и Киев­ское княжество уже входило в состав Литовского госу­дарства. Если же это разные лица, то Федор был ордын­ским вассалом и Киев подчинялся непосредственно Зо­лотой Орде.

За суждениями о личности киевского князя скрыва­ется спор о том, когда же Киев вошел в состав Литов­ского государства. В историографии по этому поводу единого мнения нет. Существует два предположения: 1321 г. (при князе Гедимине) и 1362—1363 гг. (в период правления Ольгерда).

Длительное время считалось, что Киев и вся Южная Русь были завоеваны Гедимином в 1321 г. Вот что об этом сообщает хроника Литовская и Жмойская — самая крупная по объему западнорусская летопись. Гедимин выступил в поход на Волынь и после осады захватил Владимир, затем Луцк, а на следующий год пошел на Киевское княжество, штурмом овладел Овручем и Жи­томиром. На р. Ирпень у Белгорода войско Гедимина встретилось с отрядами киевского князя Станислава, к которому присоединились князья Лев Луцкий, Роман Брянский и Олег Переяславский.

В летописи приводится красочное описание битвы, в ходе которой киевские дружины были разбиты, Лев и Олег убиты, а Станислав и Роман бежали в Рязань, которую Станислав якобы впоследствии наследовал.

Киевляне после долгой осады, видя, что их князь возвращается и не собирается им помочь, «замок и место Киев поддали великому князю Гедимину». Причем встречать «Гедимина вышли напрод митрополит, епис­копы, архимандриты зо всем духовенством з крестами, корогвами». Княжить в Киеве Гедимин посадил Ольгимонта князя Голыпанского.

Такое же описание событий находим и в других позд­них западнорусских летописях (Быховца, Рачинского, Евреиновской, Румянцевской и др.). Они почти не от­личаются друг от друга и в основном датируют собы­тия 1320—1321 гг. Однако все эти летописи доста­точно позднего происхождения (XVI—XVIII вв.) и ос­новываются на различных более ранних источни­ках.

Повесть о завоевании Гедимином в 1320—1321 гг. Южной Руси в нашей историографии была почерпнута прежде всего из «Хроники» польского историка Матвея Стрыйковского. В этом нет ничего удивительного. Ведь это был один из наиболее распространенных в Восточной Европе в XVI—XVIII вв. исторических трудов, оказав­ший заметное влияние на все развитие русской и укра­инской историографии вплоть до XIX в.

Еще одним источником, включившим сообщение о походе Гедимина на Волынь и Киев, была Густинская летопись. Рассказ летописи значительно лаконичнее подробного повествования М. Стрыйковского и отлича­ется от него датировкой (1304—1305 гг., а не 1320— 1321 гг.), а также уточнением имен князей («Лев Да­нилович» и «Володымер Василкович»). Основная часть Густинской летописи доведена была до 1515 г. Хотя история создания летописи остается еще невыясненной, можно предположить, что написана она не ранее первой четверти XVI в.

Сравнение с рассказом М. Стрыйковского затруднено ввиду краткости летописного изложения. Однако, веро­ятнее всего, данное сообщение попало в летопись, неза­висимо от работы. Следовательно, и историк, и неиз­вестный нам составитель украинского свода имели один общий источник.

Таким источником  могла  быть еще одна летопись, содержащая рассказ о  завоевании Гедимина,— так на­зываемая Хроника Быховца или близкая к ней летопись (летопись типа Быховца).

Автор Густинской летописи резко сократил рассказ и попытался уточнить личности Владимира и Льва, отождествив их с хорошо известными галицко-волынскими князьями конца XIII в. Поэтому он и вынужден был передвинуть время событий ближе ко времени дей­ствия этих князей — на 1304—1305 гг.

Однако эта попытка была явно неудачной, поскольку и Лев Данилович и Владимир Василькович к этому времени уже умерли, причем смерти последнего посвя­щен далее специальный некролог под 1289 г. в той же Густинской летописи. А Гедимин стал великим князем литовским в 1316 г.

Об этих событиях нет сведений в летописях, молчат о них и польские историки, работавшие до М. Стрый-ковского: Я. Длугош и М. Меховский. И самое главное, ничего не говорят о походе Гедимина и наиболее древ­ние западнорусские (белорусско-литовские) источники — «Летопись великих князей литовских». На наш взгляд, столь заметное событие, как присоединение Киева и Во­лыни, не могло не отразиться хоть в одном из древней­ших списков.

На основании анализа летописей, а также русских источников в «Истории Польши» Я. Длугоша исследо­ватели пришли к выводу, что протограф (первый спи­сок) древнейшей западнорусской летописи был создан в 30-х годах XV в.

Следовательно, впервые повесть о походе Гедимина появилась в более поздних западнорусских летописях типа Быховца. Изучая именно эти летописи, можно выяснить, когда и почему возник этот летописный рассказ.

На мнение М. Стрыйковского опирались все после­дующие  историки  этого  периода,  которые датировали завоевание Южной Руси Литвой 1321 г. Такая датиров­ка была принята   в исторической    науке    примерно до конца  XIX в.,  когда  разгорелась дискуссия в связи с тем, что многие исследователи выдвинули другую дату этого события — 1361—1363гг.

Новая датировка была достаточно убедительно аргументирована и в настоящее время принята большинством ученых. Однако и сейчас некоторые, ссылаясь на летописи, пишут о 1321 г. (Ю. С. Асеев, А. И. Рогов), А в «Истории Киева» (1963) даже предпринята попытка объединить обе версии:  Гедимин пытался завоевать в 1321 г. Киев, но у Белгорода не победил, а потерпел поражение. И  Киев  захватил  Ольгерд уже  в   1362  г. Последнее – либо недоразумение, либо связано с неверным прочтением летописного текста. Рассказ о завоевании Киева озаглавлен в летописи «О поражце литовской над Русью». Здесь, как вытекает из текста, слово «поразка» применяется в смысле «победы». А в «Истории Киева»,  вероятно,  использовали  его только  в  прямом значении.

Но еще в 1817 г. Н. М. Карамзин писал о «сомнитель­ном  повествовании  Стрыйковского». Он указывал, что «сие повествование историка не весьма основательного едва ли утверждено на каких-нибудь современных или достоверных свидетельствах». Н. М. Карамзин приво­дил также свидетельства современных документов   что и Волынь сохраняла свою независимость после 1321 г. Однако эти интересные указания  известного  историка остались незамеченными.

Многие противоречия и анахронизмы в приведенном выше летописном   рассказе  позволяют говорить о  его недостоверности.   Князья   либо   неизвестны   по  другим источникам (Станислав Киевский, Олег Переяславский), либо относятся к другому времени  (Лев Луцкий, Владимир Владимирский, Роман Брянский – жили в ХШ в., Иван Рязанский жил позднее). Имя Станислав не ха­рактерно для Руси и в источниках  практически не встречается. Сообщение, что Станислав после изгнания из Киева   наследовал Рязанское княжество другими русскими летописями не подтверждается и вообще носит явно  выраженный   фольклорный   характер,   вызывает удивление и то, что победителя торжественно встречает митрополит, архимандриты, епископы со всем Духовен­ством. Вряд ли язычнику были бы оказаны такие почести и его встречали бы «с крестами и корогвами». Сильное сомнение   вызывает   и   само   присутствие в это время митрополита в Киеве.

Волынь   сохраняла   свою   независимость  до  1335-1340 гг. и затем перешла во власть Любарта Гедиминовича  по  наследству  без завоевания,  о  чем, кстати, и говорит та  же  «Хроника  Литовская  и Жмоиская». В Галиче и Волыни княжили Андрей и Лев Юрьевичи с 1316 г. по 1324 г. Из письма польского короля Влади­слава Локотка к папе   Иоанну XXII   известно об их смерти в 1324 г.: «Извещаю Ваше Святейшество о кончине двух последних князей Российских, бывших для, нас твердою защитою от свирепости Татар». После них остался малолетний наследник Юрий II. Н. М. Карам­зин указывает на четыре грамоты Юрия II (от 1325, 1327, 1334 гг. и 20 октября 1335 г.), подтверждающие союзный договор Галицко-Болынского княжества с Тевтонским орденом. В них Юрий II именуется князем Владимирским, и все они (кроме 1334 г., написанной во Львове) были посланы из Владимира-Волынского.

В 1329 г. митрополит киевский и всея Руси Феогност прибыл «в Волынскую землю и оттуду иеде в Галич и в Жараву, и оттуду прииде в Киев». А на следующий год посетил Владимир-Волынский, где «постави Феодора епископа во Тверь». Здесь и произошел известный эпизод, который подробно зафиксирован в летописях. В конце июня 1331 г. новый новгородский владыка Василий был вызван во Владимир «на поставление во архиепископы Новгороду к Феогносту». Но Гедимин задержал новгородское посольство и отпустил лишь после того, как новгородцы обязались предоставить в своей земле удел для его сына Наримунта.

После этого Василий со свитой благополучно прибыл во Владимир, где и был «поставлен» 25 августа. Васи­лий представлял те круги новгородского боярства, ко­торые являлись сторонниками союза с Москвой.

В этот период обострились отношения Новгорода со Псковом. Как отмечает летопись, «не поставивше Новагорода ни во чтоже Псковичи, и себе владыку и кня­зя умыслиша». Псков был поддержан Литвою и Тверью. Во Владимир одновременно с новгородским кандидатом «приидоша послы изо Пскова от князя Александра Ми­хаиловича Тверского и от князя Гедимента Литовьского и от всех князей Литовьских к Феогносту, митрополиту Киевскому и всея Руси, моляще его и биюще ему челом дабы им поставил во Псков своего им епископа, его же приведоша с собою именем Арсениа». Поставле­ние в Пскове епископа означало независимость Пскова от Новгорода и усиление позиции литовско-тверского союза.

Сторонник московского князя Феогност отказался утвердить Арсения, и литовский кандидат был, как пи­шет летопись, «посрамлен».

В ответ на это Гедимин попытался перехватить нов­городскую делегацию и организовал погоню, о чем Василия предупредил митрополит: «князь Литовский отпустил на вас 500 человек Литвы поимати вас». Нов­городский архиепископ возвращался в Новгород круж­ным путем: «боялся Литвы и иде с посадники своими Новгородскими межи Литвы и Киева, уходом бежаще». Под Черниговом новгородцы столкнулись с киевским князем, который с баскаком собирал «выход» в Орду: («князь Федор Киевский с баскаком татарским в мале дружине, точию в пятидесят человек»). Взяв с них вы­куп, Федор отпустил новгородцев, которые через Брянск достигли Новгорода. Митрополит Феогност сурово отчи­тал Федора за этот разбой, «глаголаше ему: «...срам есть князю неправду чинити и обидети, и насильствова-ти и разбивати; и тако князь посрамися от митропо­лита».

Долгое пребывание митрополита Феогноста на Во­лыни, посещение им Галича и Киева, маршрут новго­родского посольства, на наш взгляд, достаточно ясно указывают на то, что и Волынь и Киевское княжество не подчинялись литовскому князю. В Киеве княжил Федор, который был непосредственным вассалом Золо­той Орды.

В 1354 г. пытался утвердиться в Киеве литовский митрополит Роман, но «не приняше бо его кияне». По сообщению Никоновской летописи, в 1358—1360 гг. в Киеве находился митрополит всея Руси Алексей, кото­рый являлся руководителем московской политики в го­ды малолетства Дмитрия Донского. Выходец из знат­ной московской боярской семьи, крестник Ивана Кали-ты, первый москвич, ставший митрополитом, Алексей полностью разделял интересы московских бояр и кня­зей и находился в остром противоборстве с литовским митрополитом Романом. Это было бы, конечно, не­возможным, если бы Киев находился в подчинении у ли­товского князя.

Итак, все эти факты и соображения свидетельствуют о недостоверности повести, рассказывающей о завоева­нии Гедимином Южной Руси.

Как же попал этот рассказ в Хронику Быховца?

Хроника была написана в 30-е годы XVI в. Место ее создания — район Слуцка—Новогрудка, то есть владений князей Слуцких — наследников киевских Олельковичей, изгнанных из Киева. Хроника выражает инте­ресы прежде всего крупной православной аристократии Великого княжества Литовского и Русского — Олельковичей, Гольшанских, Гоштовтов. Автор Хроники подверг значительной обработке свой    главный источник «Летопись великих князей литовских». Были сделаны вставки в эту «Летопись...», прославляющие и возвышающие Олельковичей, Гольшанских и Гоштовтов.

Существует несколько мнений о конкретном окруже­нии автора Хроники Быховца. Нам представляется, что прав литовский историк М. А. Ючас, который считает, что автор Хроники был близок к князю Павлу, послед­нему из рода Гольшанских. В этом случае предположе­ние о появлении в западнорусской летописи вставки о завоевании Гедимином Южной Руси в связи с прослав­лением рода Гольшанских является вполне вероятным.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ КИЕВА В ХIV-ХV вв.

Итак, когда же Киев вошел в со став Литовско-Русского государства?

Под 1361 г. в Густинской летописи находим запись: «В Киеве на княжении Федор». Это уже знакомый нам князь Федор — вассал Золотой Орды. Затем под 1362 г. читаем: «Олгерд победи трех царков Татарских и ордами их, си ест Котлубаха, Качбея, Дмитра; и оттоли от Подоля изгна власть Татарскую. Сей Олгерд и иные Руския державы во свою власть прият, и Киев под Феодором князем взят, и посади в нем Володымера сына своего».

Об этих же событиях под 1362—1363 гг. сообщают и другие источники. Разгромив кочующие орды татар на р. Синих Водах, Ольгерд присоединил к своему госу­дарству южнорусские земли. Включение Киева в состав Литвы было подготовлено тем, что к этому времени в нее уже входили Волынь и Черниговщина.

Борьба с Золотой Ордой была значительно облегче­на феодальными усобицами, начавшимися там в конце 50-х годов XIV в. «...И бысть брань и замятия велиа во Орде. И бысть в них глад велий и замятия многа и нестроение всегдашнее и не престаяху межи собою ратующеся и биющеся и кровь проливающе»,— отмечалось в Никоновской летописи.

Только за один 1361 г. на золотоордынском престоле сменилось пять ханов. Поднял мятеж могущественный темник Мамай, скрывавшийся за фигурой шестого хана — Абдулаха. В результате его действий Золотая Орда раскололась на два лагеря, границей между ко­торыми стала Волга. Таким образом, основные силы ордынцев, связанные борьбой Мамая с саранскими ха­нами, не могли реально противодействовать отпадению окраинных улусов. Практически одновременно с Киевом и Подолией от власти Золотой Орды избавились Мол­давия и Хорезм.

В 1364 г. князь Ольгерд ведет переговоры с митропо­литом Алексеем, стремясь уговорить его сделать Киев местом своего постоянного пребывания. Это имело смысл только в том случае, если Киев уже входил в Ли­товско-Русское государство.

Итак, анализ историчес­кой обстановки, сложившей­ся в начале 60-х годов XIV в., показывает, что именно в это время стало возможным включение Киевского кня­жества в состав Литовско-Русского государства.

Распространенное в литературе название этого очень своеобразного государственного объединения — Литов­ское государство, либо просто Литва,— не совсем точ­ное и не отражает истинного положения вещей. Вероят­но, лучше употребить термин «Литовско-Русское госу­дарство». Летописи и актовый материал знают его официальное название: Великое княжество Литовское и Русское, или Великое княжество Литовское, Русское и Жмойское. В государстве господствовали литовские феодалы, но основную массу населения составляли Украинцы, белоруссы и частично русские. Государствен­ным языком был русский. Летописание, юриспруденция велись на украино-белорусском («руськом») языке.

Чем объяснить ту легкость, с которой небольшая Литва сумела распространить свою власть на огромную Территорию, в несколько раз превышавшую ее собственные размеры? Ведь в это же время она вела непрерыв­ную жесточайшую войну на своих северных и северо-западных границах с Тевтонским орденом. Эта война шла в течение десятилетий с полным напряжением сил и грозила самому существованию Литвы.

Здесь сыграли роль несколько факторов. Прежде всего, совпадали общие генеральные задачи, стояв­шие перед литовскими и древнерусскими землями — защита от общего беспощадного врага. Для белорусских земель это был, в первую очередь, Тевтонский орден, а для украинских — Орда. И присоединение Киева к Литовско-Русскому государству на данном этапе было явлением прогрессивным, поскольку главной задачей Южной Руси в этот период было избавление от ордын­ского ига.

Положительно оценивая это событие, Ф. Энгельс отмечал: «Белоруссия и Малороссия нашли себе защи­ту от азиатского нашествия, присоединившись к так называемому Литовскому княжеству»[2].

Историки (И. Б. Греков, Б. Н. Флоря) связывают успехи Литвы и с тем, что литовский политический центр сумел использовать объективно существовавшие в древнерусском обществе (на данных территориях) тен­денции к объединению, подготовленные предшествую­щим ходом социально-экономического развития. Поли­тическое объединение вело к прекращению феодальных усобиц, усиливало возможность обороны от внешних врагов.

Эти обстоятельства и привели к тому, что Литва рас­ширялась в основном мирным путем. Часто это осу­ществлялось путем «ряда» — соглашения с феодалами бывших древнерусских земель, которым гарантирова­лось сохранение их традиционных прав и привилегий. На княжеские столы этих земель обычно сажались чле­ны литовской династии Гедиминовичей. Они должны были выплачивать дань великому князю, выступать в поход по его приказу. Постепенно эти князья сближа­лись с местными феодалами и становились — в той или иной степени — выразителями интересов господствую­щего класса бывших древнерусских земель. Одним из проявлений этого процесса было принятие многими Ге-диминовичами православия.

Насколько прочно и реально южнорусские земли освободились от власти Золотой Орды? Это совсем не простой вопрос.

Обычно подразумевается, что вхождение тех или иных земель в состав Литовско-Русского княжества означало их освобождение от ордынского ига.

А. Е. Пресняков писал, что переход под власть Литвы «сулил освобождение от татарской власти».

Советские исследователи показали, что хотя зави­симость этих земель от Орды и ослабла, но полностью не была уничтожена. И. Б. Греков отмечал, что «ордын­ская держава... добилась установления контроля над все­ми русскими землями». Об этом свидетельствуют мно­гие документы.

Например, в булле 1357 г. папа Иннокентий VI упрекал польского короля Казимира в том, что с отня­тых у «схизматиков» земель (Галицкого княжества, захваченного Польшей) уплачивалась дань «татарскому королю». В жалованной грамоте 1375 г. подольского князя Александра Кориатовича указывалось, что вла­дения не освобождены от уплаты дани Орде: «Коли вси земляне имуть давати дань оу татары, то серебро име-ють тако же тии люди дати».

Аналогичные указания есть и в более поздних гра­мотах литовских князей. Круг «княжений» и «волостей», выплачивавших такую дань, устанавливается из анализа известного ярлыка Тохтамыша, который был выдан Витовту в конце 90-х годов XIV в. в обмен на поддержку в борьбе против Темир-Кутлуя. Этим ярлыком Тохта-мыш отказывался от верховных прав Орды на земли Великого княжества вместе «з выходы и з данми». В перечне земель, дававших «выход» (дань), были Киев­ская, Волынская, Северская земли и Подолье, то есть только те земли, которые платили дань Орде в конце XIV в. Тем самым становится очевидным, что и в конце XIV в. южнорусские земли продолжали находиться в определенной зависимости от Орды.

Однако и соглашение с Тохтамышем не привело к полному прекращению уплаты дани, тем более, что он уже никакой властью в Орде не обладал. Еще в середине XV в. ордынские «даруги» собирали «ясаки» с целого ряда городов в Киевской земле.

Кроме уплаты «выхода» русские земли Великого княжества обязаны были высылать войска на помощь Орде, по крайней мере в середине XIV в. Об этом свидетельствует фрагмент мирного договора 1352 г. между Казимиром и Литвой: «Аже поидуть татрове на ляхи, тогда руси (имеется в виду «Русь што Литвы слушает».— Г. И.) неволя пойти и с татары».

Приведенные факты свидетельствуют, что присоединение южнорусских земель к Великому княжеству Литовскому не привело их к полному и немедленном; освобождению от власти Золотой Орды. Насколько эта власть проявлялась, зависело от конкретной исторической ситуации.

Однако и неполная ликвидация ордынского ига сказалась благоприятно на развитии всех этих земель и конкретно Киева во 2-й половине XIV в., когда они стали возрождаться все ускоряющимися темпами.

Литовско-Русское государство стало одним из центров, вокруг которого консолидировались южнорусские земли. В этой политике оно столкнулось с другим центром, собиравшим русские земли,— Великим княжеством Владимирским. Между ними и началась борьба, описан­ная в многочисленных трудах историков. Нам же хочется подчеркнуть, что кроме антагонистических тенденций в отношениях этих двух государств существовали также и объединительные. Однако им мешало прежде всего вмешательство сильных соседей (Польши и Золотой Орды), которые не могли допустить образования ново го мощного государства. Золотая Орда предпочитал поощрять соперничество двух «великих княжению натравливала их друг на друга, тем взаимно ослабляя и контролировала таким образом политическую ситуацию в Восточной Европе.

Тем не менее объединительные тенденции продолжали существовать достаточно долго и выражались в различных проектах и попытках объединить русские княжества с Литвой или даже Польшей. «Чувство семьи единой», говоря словами советского поэта, все еще играло значительную роль на всех древнерусских землях. Особенно ярко это проявлялось во время Куликовской битвы, а также битвы при Грюнвальде.

Победа Дмитрия Донского была обусловлена не только его полководческим талантом и недостаточной боеспособностью полчищ Мамая, но и другими факторами. Московский князь создал антиордынский союз русских княжеств как из Северо-Восточной Руси, так и из Литовско-Русского государства. Значительную роль сыграли князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи (братья киевского князя) со своими дружинами, что неодно­кратно подчеркивалось в Повести о Куликовской битве. Не менее важным был вклад в общее дело московского воеводы Боброка Волынского — двоюродного брата киев­ского князя.

Вероятно, не случайность и то, что Повесть о Кули­ковской битве была создана в «руських» землях Вели­кого княжества Литовского и Русского.

Менее заметна роль киевского митрополита Киприана и многих русских феодалов (из Литовско-Русского государства), которые лично не участвовали в битве. Но они многое сделали для формирования патриотиче­ских настроений на Руси.

Да и в чисто практическом отношении сделано не­мало — была блокирована инициатива великого князя Ягайла. Известно, что Ягайло с войском выступил на­встречу Мамаю, предполагая объединиться с ним на Оке 1 сентября 1380 г. Этот план был сорван благода­ря быстроте действий русской рати. Ягайло дошел до Одоева и, узнав о выступлении Дмитрия Донского с войском к Дону, «пребысть ту оттоле неподвижным».

Почему? Войско Ягайла лишь в небольшой части складывалось из собственно литовских войск. Его ос­новную массу составляли рати, приведенные Ольгер-довичами из Киевщины и Черниговщины, а также из Витебска, Полоцка, Волыни.

Интересы русских феодалов и литовского боярства Далеко не во всем совпадали. Литовская знать извле­кала выгоду из поражения Московского княжества: Дань с покоренных земель поступала в ее распоряжение. Сотрудничество с Золотой Ордой прямо противоречило интересам феодалов Киевщины, Черниговщины и Во­лыни — эти земли жестоко страдали от ордынского ига и были кровно заинтересованы в ликвидации сохранив­шейся зависимости от Орды. Белорусских и украинских ратников в составе литовского войска с московскими дружинами, выступившими против татар, объединяло знание принадлежности к одному и тому же древнерусскому народу. Такая позиция как феодалов, так и широких народных масс «руських» земель Литвы сыграла положительную роль в победоносной войне Дмитрия Донского против Золотой Орды.

С 1362 по 1394 г. киевским удельным князем был Владимир Ольгердович. Его поддерживали местные феодалы. Войско Владимира осуществило несколько походов на юг против кочующих орд и вытеснило их к берегам Черного и Азовского морей. Несколько десятилетий кочевники практически не появлялись ни Киевщине. Это имело большое значение для развития сельского хозяйства, ремесла и торговли на Приднепровье и содействовало постепенному подъему экономической и политической жизни в Киеве.

Одним из проявлений возрастающего экономического богатства города стала чеканка при Владимире собственной серебряной монеты. Всестороннему изучению этих монет посвящены исследования Н. Ф. Котляра. Ученый показал, что в сти­листическом и типологическом отношении эти монеты самобытны. Метрологически монеты Владимира также трудно связать с современными им  литовскими  монетами. Самая большая  разница между литовскими и киевскими монетами — в тех­нике изготовления.  Литовские монеты  чеканились на кружке, вырезанном из листа металла, киевские же изготовлялись из расплющенной проволоки. Так делали московские,  рязанские, тверские, суздальские монеты Сходство техники чеканки монет — еще одно подтверждение связи Киева с Северо-Восточной Русью. То, что монеты в Киеве начали чеканить практически одновременно с Москвой и раньше, чем в таком богатом княжестве, как Тверь (здесь монету стали бить после 1400 г.) косвенно указывает на довольно высокий уровень эко комической и политической жизни Киевского княжества; Где находился монетный двор Владимира Ольгердовича? Очевидно, в его стольном граде — Киеве. На реверсе одного из типов монет помещена буква К — начальная буква названия города. Большинство этих монет найдены в Киеве или поблизости от него. Основной ареал их распространения — Киевская и Черниговская земли. Встречаются они также в Литве и на   юге Украины.

Вероятно, именно в этот же период был построен мощный деревянно-земляной замок на высокой горе с крутыми склонами, возвышавшейся над Подолом и отго­роженной почти от всего массива гор старого города глубоким Гончарным яром.

Границы Киевского удельного княжества времени Владимира Ольгердовича прослеживаются по такому известному памятнику, как «Список городов Русских», где есть раздел «А се Киевьскыи гроди». Тут указан 71 город, расположенный в Поднепровье, бассейнах Припяти и Десны (примерно территория Полесья, Киевщины, Черниговщины). К ним принадлежат Житомир, Вручий, Туров, Могилев, Брянск, Трубчевск, Новгород-Северский, Курск, Чернигов, Рыльск, Путивль, Корсунь, Переяславль и др. Южные границы территории, зани­маемой этими городами, проходят по Ворскле и Роси.

О значительной роли киевского князя в политической жизни Восточной Европы свидетельствует такой эпизод. Дионисий — выходец из Киево-Печерского монастыря, активный участник политических и религиозных собы­тий второй половины XIV в.— основал Печерский мо­настырь в Нижнем Новгороде, а в 1374 г. стал суздаль­ским епископом. Он был сторонником вооруженной борь­бы с Золотой Ордой, призывал к ней русских князей. В 1375 г. его нижегородские прихожане начали «розмирие» с Ордой, «напав на посла Мамая Сарайку с его дружиною». В этот день татарская стрела пробила епис­копскую мантию, едва не ранив самого Дионисия. Дио­нисий был инициатором создания (и, вероятно, редак­тором) знаменитой Лаврентиевской летописи.

В 1383 г. он отправился в Константинополь доби­ваться гюставления на митрополичью кафедру. На Руси в это время было уже два митрополита: Киприан, находившийся в Киеве после разрыва с Дмитрием Ива­новичем, и низложенный Пимен. Патриарх Нил рукопо­ложил Дионисия в митрополиты.

В 1384 г., как сообщает летопись, «прииде изо Ца-ряграда в Киев Дионисий епископ, его же поставиша в Цареграде митрополитом на Русь, и помышляше от Киева ити на Москву, хотя быти митрополитом на Ру­си», в Киев Дионисий явился, вероятно, по двум при­чинам. Здесь ему надлежало заявить о своих новых правах. Ведь, по постановлению патриарха Нила и собора 1380 г., «невозможно быть архиереем Великой Руси, не  получив сначала  наименования  по  Киеву, который; есть соборная церковь и главный город всей Руси».

Но, ставя Дионисия митрополитом, патриарх Нил должен был низложить Киприана. И, вероятно, Диони­сий передал Киприану вызов в патриархию для низложения — это была вторая причина посещения Киева.

Однако этот шаг Дионисия стал для него роковым, В события вмешался князь Владимир Ольгердович: «И изнима его киовьскый князь Володимерь Олгердо-вичь, глагола ему: Пошел еси на митрополию в Царь-град без нашего повеления». Князь Владимир «изнима его и посла в заточенье, он же пребысть в заточенье и до смерти», наступившей 15 октября 1385 г., «и поло­жен бысть в Киевской Печере великаго Антония».

Этот эпизод очень важен: борьба за единую русскую митрополию, которую вел Киприан, была в тех условиях и борьбой за объединение всего древнерусского наслед­ства. Вмешательство Владимира помогло Киприану стать не только номинальным, но и фактическим митро­политом всея Руси, переехать в Москву — «и преста мятежь в митрополии, и бысть едина митрополья Киев и Галичь, и всея Руси».

Для  нас же  важно  прежде  всего то,  что в  это случае   Владимир   Ольгердович   выступает как князь стремившийся к самостоятельности в церковной  политике  (это   было очень непросто — пойти наперекор воле  константинопольского патриарха),   что означало в те времена стремление к независимости политической.

Князь Владимир поддерживал тесные контакты Тверским княжеством, которые были упрочены 1385 г. браком его дочери с Василием, сыном тверского; князя Михаила Александровича. Судя по всему, связи были традиционными: отец Владимира Ольгерд был женат на тверской княжне Ульяне. Кстати, духов­ником Ульяны был архимандрит Печерского монастыря Давид, а сама она похоронена в этом монастыре.

В 1385 г. между Польшей и Литвой была заключена Кревская уния, объединявшая их в одно государство. Положение украинских и белорусских земель значитель­но ухудшилось. Сложилась крайне сложная и быстро меняющаяся политическая обстановка. Уния не ослабила противоречий между Польшей и Литвой. Украинск» и белорусские земли находились в оппозиции против тех и других и все больше склонялись к союзу с Северо-Вос­точной Русью.

Чувствуя независимую позицию киевского князя Вла­димира, польский король Ягайло заставляет его чуть ли не ежегодно присягать ему на верность. Известны такие присяги 1386, 1387, 1388 гг. В 1390 г. Владимир во гла­ве киевского ополчения помогает Ягайло при осаде Гродно в борьбе с Витовтом, который возглавил литов­скую оппозицию.

В 1392 г. Витовт стал великим князем литовским. Он проводил практически независимую от Польши полити­ку и решительно подавлял все сепаратистские действия в Великом княжестве Литовском и Русском.

Самостоятельные действия Владимира привели к столкновению с Витовтом и смещению его с киевского княжения. М. Стрыйковский указывал, что причиной вы­ступления Витовта против Владимира было то, что последний мешал ему занять великокняжеский престол.

Хроника Быховца сообщает, что «князь Владимир Ольгердович, который был в Киеве, не захотел поко­риться и ударить челом великому князю Витовту. Князь же великий Витовт идя той же весной взял город Жи­томир и город Овруч. И приехал к нему князь Влади­мир из Киева; в том же году осенью вывел его князь великий Витовт из Киева и дал ему Копыль, а в Киеве посадил Скиргайла Ольгердовича».

Владимир обратился за помощью в Москву к вели­кому князю Василию Дмитриевичу, с которым он, ве­роятно, имел контакты еще во время пребывания Ва­силия в Литве. В Москве же был и поддерживающий самостоятельную политику Владимира митрополит Кип­риан. Это было первое обращение киевлян за помощью в Москву. Однако политические обстоятельства сложи­лись так, что в это время Московское княжество было бессильно помочь киевскому князю. В литовских лето­писях сохранился отголосок этих событий. Повествуя о внуках Владимира Симеоне и Михаиле, летопись гово­рит, что «дед их князь Владимир бегал на Москву и гым пробегал отчизну свою Киев». Владимир был пе­реведен в белорусский городок Копыль и больше в по­литических событиях не участвовал, будучи, вероятно, под своеобразным «домашним арестом». Похоронен он в Киево-Печерском монастыре. Когда же произошел поход Витовта на Киев? Хроника Быховца даты не указывает, а дата Густинской летописи (1392 г.) ненадежна. Однако сохранилась по­ручительная запись от 18 февраля 1394 г., которую вы­дали Витовт, Владимир, Скиргайло и Федор за своего брата Андрея. В ней Владимир назван «князем Киевским», а Скиргайло титулован «князем Литовским». Но в конце этого года Скиргайло уже занимал киевский стол. Следовательно, поход Витовта происходил весной 1394 г.

Все эти, хотя и немногочисленные, свидетельства о. политике Владимира (династические связи с Тверью, контакты с Москвой, эпизод с Дионисием, чеканка мо­неты, походы против татар, борьба с Витовтом) гово­рят о том, что он не был послушным литовским намест­ником в Киеве, а стремился к независимости и выра­жал интересы местных земель.

В целом конец XIV в. ознаменовался резким уси­лением польско-католического влияния в Литовско-Рус­ском государстве, большим проявлением власти великих князей литовских над захваченными территориями. С это­го времени начинается период длительной и упорной борьбы украинских и белорусских земель против Литвы и Польши за свою независимость.

Киевским князем стал Скиргайло Ольгердович — со­перник Витовта в борьбе за великое княжение. Витовт отдал ему Киев, чтобы удалить из собственно литовских земель. Скиргайло, принявший в православии имя Иоанн, вероятно, быстро нашел общий язык с местны­ми феодалами. Этот, судя по летописи, «добрый и чуд­ный князь» был популярен в Киеве.

Киев продолжал играть значительную роль в поли­тической жизни Восточной Европы. В 1396—1397 гг. здесь полтора года находился приехавший из Москвы митрополит Киприан. Осенью 1396 г. он вел в Киеве важные переговоры с польским королем Ягайло и Ви­товтом, которые завершились обращением к Констан­тинополю с предложением форсировать образование унии православной и римско-католической церкви. Это было призывом к объединению всех европейских госу­дарств для борьбы с нараставшей турецкой угрозой, который, к сожалению, не дал результатов.

Княжение Скиргайло было непродолжительным. В январе 1397 г. он был приглашен митрополичий на­местником Фомой на пир в Софию на митрополичий двор. «И с того пиру князь Скиргайло так поехал за Днепр [на ловы] к Милославичем и тамо разболися... в суботу вьеха в город во Киев болев семь дней преставися в среду... и положень быс чюдным князь Скир­гайло добрый наречены в светомь крещени Иоан подле гроба стого Федосия печерского».

Внезапная смерть человека, полного сил и здоровья, вызвала подозрения, что он умер не естественной смер­тью. «Но неции гл[аго]лють иже бы тот Фома дал кня­зю Скиригаилу зелие травное пити»,— записал летопи­сец.

Последующая   судьба киевского удела   показывает, что Скиргайло убрали сторонники Витовта. Киев ока­зался под управлением  ближайшего соратника  Витов­та — его племянника князя Ивана Ольгимунтовича Гольшанского:  «и да ему держати Киев», Позже киевское княжение занимал князь Иван Борисович, происхождение и личность которого остаются загадкой. Известно лишь, что он погиб в 1399 г. в битве на р. Ворскле. Многие историки отождествляли его с Иваном Ольгимунтовичем, предполагая,  что  христианское  имя  Ольгимунта  было Борис.   Но это предположение   опровергается  сообще­ниями летописей и актового материала, которые неодно­кратно упоминают князя Гольшанского и после 1399 г. как активного участника многих политических событий. После смерти  Скиргайло   Витовт стал полновласт­ным правителем Литовско-Русского государства. С это­го времени его начинают титуловать великим князем и даже  королем.   Централизованное Великое княжество Литовское и Русское стало самым сильным государст­вом Восточной Европы и начало играть ведущую роль в объединении всех русских земель, консолидации Руси. Политику   Витовта   поддерживал   и   митрополит   Ки­приан.

Однако усиление какой-либо части Руси не устраи­вало Золотую Орду. В конце 90-х годов стала ясна не­избежность решительного   столкновения   Литовско-Рус­ского государства с Золотой Ордой. В 1398 г. сброшен­ный Едигеем с золотоордынского престола хан Тохтамыш «бежа из Орды в Киев». Витовт обязался помочь Тохтамышу вернуть ханство, а последний обещал Витовту ханский ярлык на Московское государство: «Аз тя сажу в Орде на царство, а ты мя посадишь на княженьи великом на Москве».

Витовт собрал у Киева огромную армию, состоявшую в основном из литовско-русских полков Андрея Ольгердовича (полоцкого), Дмитрия Ольгердовича (брянско­го) — участников Куликовской битвы, Ивана Борисовича (киевского), Ивана Ольгимунтовича Голыыанского, Глеба Святославича (смоленского) и др. Кроме того, здесь находились отряды татар Тохтамыша, небольшой (400 воинов) отряд из Польши и около 100 кресто­носцев.

Марионетка Едигея хан Тимур-Кутлук собирал в Орде большие силы.

После безрезультатных переговоров 12 августа 1399 г. армии встретились на берегах Ворсклы. Витовт был разбит и едва избежал плена. Почти вся литовско-русская армия полегла на поле битвы.

Киевщина и Волынь подверглись разграблению. Киев был осажден, но выдержал осаду, и Едигей ограничил­ся выкупом: «И царь Темир-Кукли тогда приде ко граду ко Киеву, и въза с града окупь 3000 рублей литовъских, и силу свою роспусти по Литовъской земли, и воеваше татарове даиже и до Великого Луцька». Еще тридцать рублей «окупу» Едигей взял с Печерского монастыря. Величина выкупа, взятого с Киева, равнялась дани, ко­торую наложил в 1408 г. Едигей на Москву—крупней­ший русский город того времени. Это свидетельствует о значительном экономическом развитии Киева кон­ца XIV в.

После битвы на Ворскле ведущая роль в борьбе за объединение русских земель перешла к Москве.

В сложной обстановке начала XV в. Киев продолжал оставаться одним из главных центров политических хитросплетений. В 1404—1405 гг. там пребывал Кип-риан, в сентябре 1409 г.— феврале 1410 г.— вновь на­значенный митрополит Фотий, который не решился ехать сразу в Москву. В 1411 г. он опять прибыл в Киев, где «постави Савотияна владыку ко Смоленьску». Сущест­вует предположение, что Фотий обещал Витовту сделать Киев своим постоянным местожительством.

В 1411 г. старший сын Тохтамыша Джелаль-Еддим, Витовт и Ягайло вели переговоры в Киеве с предста­вителем Твери князем Александром Ивановичем.

Действия Фотия, поддерживающего политику мос­ковского князя, привели к его разрыву с Витовтом, ко­торый, стремясь ограничить влияние московской политики на украинское и белорусское население Литовско-русского государства, попытался создать отдельную ли­товскую митрополию.

Густинская летопись так повествует об этом: «Витолт, великий князь Литовский, виде, яко светая Со­фия, столная церков митрополяя, не имущи государя, аки вдова осиротевша красоты своея лишонна ест, такожде и во все митрополии Киевской строения несть, а митрополитове пришедше з Москвы о сем токмо пе­кутся, еже обретше што красно в Софии себе взяти, такожде и даны от священников и инных христолюбец собравши в Московскую землю со собою отнести... повеле собратися на собор всем епископам». На соборе, состоявшемся в начале 1414 г., Витовт предъявил пре­тензии к Фотию: пренебрежение к Киеву как подлинной столице русской церкви. Летом этого же года при оче­редном посещении Киева Фотий был оттуда изгнан.

Многие историки истолковывают это сообщение ле­тописи как свидетельство запустения Софийского собо­ра. Мы считаем, что это был лишь полемический прием, обычное образное выражение («аки вдова осиротевшая красоты своея лишенна ест»), которое использовалось для выдвижения политических претензий. Витовт тре­бовал: «Поставите себе митрополита в моей державе, си ест в Киеве, по прежнему обычаю».

В 1415 г. на соборе в Новогрудке известный писа­тель и полемист, племянник Киприана Григорий Цамблак был избран литовским митрополитом. Витовт и Цамблак пытались расширить влияние новой митропо­лии и на территорию русских княжеств. Однако планы Витовта потерпели провал, и уже в 1420 г. православ­ная церковь Литвы снова подчинялась Фотию.

Продолжали укрепляться связи украинских и москов­ских феодалов, частыми были династические браки между ними. Так, сын Владимира Ольгердовича Олелько, которого Витовт не пускал в Киев, 22 ав­густа 1417 г. женился на дочери московского князя Ана­стасии.

В 1416 г. Киеву был нанесен еще один страшный Удар. Едигей, фактический хозяин Золотой Орды, ме­нявший ханов на престоле по своему усмотрению, орга­низовал новый поход на Киев. По сообщению летопи­си, он «поплени Руськую землю, и Киев, и Печерский Монастырь сожже и со землею соровна». Только мощный, прекрасно укрепленный замок на высокой горе над Подолом так и не смогли захватить. Но город пострадал очень сильно. Как утверждает летопись: «оттоле Киев погуби красоту свою, и даже доселе уже не може быти таков». Такое же мнение высказывал и Я. Длугош.

В начале 30-х годов XV в. с новой силой разгоре­лась борьба русских, украинских и белорусских земель, входивших в состав Литовско-Русского государства, против польского и литовского господства. В 1430 г. ве­ликим князем литовским был избран Свидригайло Ольгердович, что произошло вопреки Городельской унии 1413 г., по условиям которой необходимо было согла­сие Польши на утверждение кандидатуры литовского князя.

Свидригайло был до 1408 г. подольским и новгород-северским князем, а затем с большой группой украин­ских и белорусских феодалов перешел на сторону Москвы. Позднее его арестовал Витовт и заключил в Кременце. В 1418 г. Свидригайло, освобожденный бла­годаря помощи князя Дашка Федоровича Острожского, возглавил борьбу Волыни и Подолья против польских захватчиков.

После избрания на великокняжеский престол Свид­ригайло повел политику на разрыв унии с Польшей и восстановление независимости Литовско-Русского госу­дарства.

Свидригайло заключил союз с ханом Золотой Орды Улу-Мухаммедом, Тевтонским орденом, молдавским вое­водой Александром, а также с Новгородом.

На Волыни началась упорная война со вторгшимся сюда летом 1431 г. многочисленным польским войском. Отряд Свидригайло был разбит под Луцком, но благо­даря развернувшемуся широкому повстанческому дви­жению и удачным действиям киевского воеводы Юрши, возглавившего оборону Луцкого замка, польские за­хватчики попали в тяжелое положение и вынуждены были заключить перемирие сроком на два года.

Опора Свидригайло на русские земли вызвала боль­шое недовольство литовских феодалов, которые избрали великим князем Сигизмунда Кейстутовича, сторонника союза с Польшей. Фактически Великое княжество Ли­товское и Русское распалось на два государства. Сигизмунду подчинялись лишь собственно Литва и неболь­шая часть белорусских земель.

Полоцк, Смоленск, Киев, Волынь, Брацлавщина, Новгород-Северский и Другие территории, которые объединились в «Великое княжение Русское», призна­вали власть Свидригайло и были практически незави­симы от Польско-Литовского государства.

Хроника Быховца отмечала, что «князья русские и бояре посадили князя Свидригайла на великое княже­ние русское».

Началась многолетняя борьба между сторонниками Сигизмунда и Свидригайло. Первоначально успех был на стороне Свидригайло, главной базой которого являл­ся Киев. После окончания военной кампании князь еже­годно «распусти вой свои, князей и бояр, а самь поиде Киеву». Среди активных сторонников Свидригайло ле­топись упоминает и «князя Михаила воеводу Киев­ского».

Однако постепенно чаша весов склонялась в пользу Сигизмунда. На его стороне была мощная поддержка централизованного польского государства. А самое главное: Ягайло и Сигизмунду удалось переманить на спою сторону значительную часть украинских и белорус­ских феодалов. После издания привилеев 1432 и 1434 гг., которыми православные феодалы уравнивались в личных и имущественных правах с литовцами-католиками, боль­шая часть православной знати отказалась от борьбы за независимость украинских и белорусских территорий. Свидригайло продолжали поддерживать лишь Киев и Новгород-Северский.

Так еще одна попытка вырвать украинские, русские и белорусские земли из-под власти Литвы и Польши кончилась неудачей. Начавшаяся феодальная усобица в русских княжествах сделала невозможной помощь Москвы и других русских центров. Лишь Тверь однаж­ды послала отряд на помощь Свидригайло.

В битве под Вилькомиром 1 сентября 1435 г. войско Свидригайло потерпело жестокое поражение (в плен попал и киевский князь Иван Владимирович), но борь­ба продолжалась. Свидригайло укрепился в Киеве. Киевская земля в течение пяти-шести лет оставалась фактически независимой от Литвы. Попытка Сигизмун­да захватить Киев кончилась полной неудачей: летом 1436 г. киевское войско во главе с воеводой Юршей на­несло противнику недалеко от города тяжелое пораже­ние.

Против Сигизмунда возник заговор. Хроника Быховца рассказывает, что волынские князья Иван и Александр   Чорторыйские   (стоявшие   во   главе   заговора) «направили дворянина родом из Киева по имени Скобейко и дали ему триста возов сена и на каждый воз под сено положили по пяти вооруженных человек, один человек возом правил, и отправили того Скобейко в Троки,  будто бы с дякольным сеном». Таким образом заговорщикам удалось проникнуть в хорошо укрепленный тракайский замок. 20 марта  1440 г. Сигизмунд был убит в своей резиденции.

На великое княжение был избран брат польского короля Казимир, который с 1444 г. стал одновременно и польским королем. Он вынужден был пойти на уступ­ки украинским феодалам. Многих выпустили из-под ареста, среди них и князя Олелько Владимировича семьей (его содержали в Кернове, а жену с двумя сыновьями Семеном и Михаилом — в Утянах). Были восстановлены Киевское и Волынское удельные княжества. На первое сел Олелько Владимирович (1440—1455), на второе — Свидригайло.

В годы правления Олелько и его сына Семена Олельковича (1455—1470) Киевское удельное княже­ство пользовалось относительной самостоятельностью. На Левобережье оно граничило с Крымским ханством; по речкам Овечья Вода и Самара «аж до Донца и от Донца по Тихую Сосну». На юге и юго-западе его гра­ницы шли от реки Мурафы вниз по Днестру, туда, где «Днестр упал в море, и оттоль с устья Днестрова лима­ном... мимо Очакова аж до устья Днепрова... а от устья Днепрова до Тавани».

Киевские князья были выразителями интересов той значительной части украинских и белорусских феода­лов, которые, поддерживая борьбу литовской знати против католической Польши, одновременно стояли за союз с Москвой, были сторонниками объединения всех древнерусских земель. Тесные политические контакты поддерживались и с соседней Молдавией. Они были закреплены династическим браком Евдокии Олельковны с молдавским воеводою Стефаном Великим. Молдав­ские летописи отмечали, что в 1463 г. «июня 5 привезли жену тому Стефану воеводе из Киева, сестру Симеона, царя Киевского». Этот титул Семена Олельковича сви­детельствует об его высоком политическом авторитете.

Киев в годы правления Олелько и Семена успешно развивался. Свидетельство возрастающего богатства города, восстановления его экономического потенциала— ремонт многих крупных памятников каменного древне­русского зодчества.

Киев в этот период был важным центром идеологи­ческой и культурной жизни, одним из главных оплотов борьбы против католицизма. Митрополита Исидора, признавшего Флорентийскую унию с римской церковью, киевляне не пустили в город.

В среде киевских мещан получили распространение средневековые ереси. В эпоху средневековья сектант­ское движение, направленное против господствующей церкви, в действительности являлось одним из видов борьбы с феодальной системой. «Революционная оппо­зиция против феодализма проходит через все средневе­ковье. Она выступает, соответственно условиям времени, то в виде мистики, то в виде открытой ереси, то в виде вооруженного восстания... Ересь городов,— а она соб­ственно является официальной ересью средневековья — была направлена главным образом против попов, на богатства и политическое положение которых она напада­ла»[3],— писал Ф. Энгельс.

Социальной основой этой ереси были борьба против господствующей феодальной церкви и ее поборов, тяже­лых для беднейших слоев мещанства. На основании цер­ковной обличительной литературы, направленной против ереси, можно сделать вывод, что сторонники этой ереси отрицали внешние церковные обряды, монашество, иконопочитание, поклонение мощам, что сближает их с протестантским движением Запада. Распространение учения в слоях феодальной знати объясняется отрицани­ем еретиками церковной собственности, стремившимися к ее секуляризации.

В 1470 г. литовским правительством наместником в Новгород был назначен князь Михаил Олелькович. «А с нам приде ис Киева некий жидовин Схариа именем (он был врачом у Олельковичей. — Г. И.), и сей бяше диявол сосуд и изучен всякому злодейству же и изообретению, чародейству ж и чернокнижию, звездозаконью же и астрологи, живый во граде Киеве, знаем сый тогда сущему князю Михаилу. Сей пришед в Новград, и прельсти попа Диониса ...» (Новгородские священники Дионисий и Алексей стали первыми последователям! этой ереси. Затем оба переехали в Москву, где занял] влиятельное положение как священники кремлевских соборов.)

Политика польского короля великого князя литовского Казимира, направленная на захват Польшею Вольт ни и Подолии, вызвала большое раздражение со стороны литовских магнатов и русских князей. В их среде зародился план посадить на великокняжеский престол Семе­на Олельковича. Только смерть главы заговорщиков — наиболее влиятельного литовского магната, фактически управлявшего великим княжеством, Яна Гаштольда (1462) помешала осуществлению заговора.

Обеспокоенное возросшей ролью Киева в политической и экономической жизни страны польско-литовское правительство после смерти Семена Олельковича в 1471 г. ликвидировало киевское княжество и превратил его в воеводство. Воеводой был назначен литовский магнат католик Мартин Гаштольд. Киевляне дважды отка­зывались принять его и не пускали Гаштольда в город. Лишь собрав значительное литовское войско, Гаш­тольд смог войти в город. «И оттоле на Киев князи престаша быти, а вместо князей воеводы насташа»,— отмечал летописец. Ликвидация удельного княжения со­провождалась усилением гнета литовских феодалов. В киевском замке постоянно находился большой литов­ский гарнизон, в поветах и волостях была новая литов­ская администрация.

Усиление гнета вызвало противодействие со стороны населения Киевщины. Местные феодалы стали готовить вооруженное выступление против литовского господства. Во главе заговора стали князья Михаил Олелькович, Федор Бельский и Иван Гольшанский. Заговорщики со­бирались убить Казимира IV, посадить на великокня­жеский престол Михаила Олельковича, а если не удастся, то «отсести» от Литвы со всеми землями восточнее р. Березины и присоединиться к Московскому государ­ству. Заговорщики рассчитывали на помощь войск Ива­на III.

Однако заговор был раскрыт и его организато­ры — Михаил Олелькович и Иван Гольшанский — были публично казнены 30 августа 1481 г. на Замковой горе. Ф. Бельскому удалось бежать в Москву.

Такой же неудачей окончилось выступление украин­ских феодалов во главе с Михаилом Глинским в 1508 г. Это была последняя попытка возобновления киевской государственности. Киевляне активно поддержали вос­стание, но оно не распространилось на другие земли и завершилось неудачей. М. Глинский бежал в Москву.

Итак, все попытки отстоять независимость Киевской земли, восстановить былую государственность, заканчи­вались неудачей. Одной из главных причин была узкоклас­совая политика князей, возглавлявших антипольскую и антилитовскую борьбу. Они боролись прежде всего за свои интересы и опирались не на широкие народные массы, а на своих «собратьев» — украинских и белорус­ских феодалов.

Литовское правительство плохо охраняло южные границы государства. Этим пользовались   крымские   тата­ры, которые с конца XV в. систематически совершали опустошительные набеги на территорию Украины, сжи­гали    города    и    села,   угоняли    сотни тысяч людей в рабство.

В 1482 г. огромное крымское войско под предводи­тельством самого хана Менгли-Гирея появилось под Киевом. «На уведение пресвятое Богородицы (21 нояб­ря. — Г. И.) взяли татарове Киев и воеводу киевского пана Ивана Ходкевича и с панею, и з сыном паном Александром взяли, и пусто вчынившы, замок сожъгли, и сами пошли проч». Город был разграблен, сожжен, большинство населения вместе с воеводою угнали на не­вольничьи рынки.

На восстановление замка и города литовское прави­тельство согнало из Полесья свыше 20 тыс. землеко­пов, плотников, столяров, штукатуров и др. Дерево для восстановления замка сплавлялось из-под Рогатина. Тем не менее город отстраивался медленно, многие монумен­тальные сооружения пребывали в запустении.

Крымчаки появлялись на Киевщине и Волыни едва ли    не    ежегодно,    и    это,    конечно,  отрицательно сказывалось   на   развитии  украинских  земель,   прежде всего  Киева.  Сравнение люстрации   (описи)   Киевской земли 1471  г. с люстрациями середины XVI в., пока­зывает, что  количество  населенных пунктов,  а также дворов в них к середине XVI в. резко сократилось. Имен­но в эти десятилетия Киев и приобрел тот печальный вид, который описывают путешественники XVI—XVII вв. Погибли или были разрушены многие каменные соору­жения, которые сохранились в XIII—XIV вв.

В 1494—1497 гг. киевляне добились предоставления городу Магдебургского права. Город освобождался от управления и суда великокняжеских наместников, от всяких натуральных повинностей, однако должен был вносить в казну денежные отчисления от городских тор­гов и промыслов. Литовское правительство стремилось этим шагом привлечь на свою сторону городской патри­циат и обеспечить приток нового населения в Киев.

Политическое и экономическое развитие Киева в XIV—XV вв. не было равномерным и одинаковым. Для первого столетия после Батыева разгрома характерно медленное постепенное восстановление хозяйственной и культурной жизни. Слишком силен был удар, получен­ный городом в 1240 г., слишком тяжел был гнет ордынского ига. После освобождения от непосредственной влас­ти Золотой Орды возросло политическое значение го­рода. Здесь чеканили собственную монету, продолжалось летописание. Но активное развитие Киева было задер­жано битвой 1399 г. на Ворскле, разорением города Едигеем в 1416 г., феодальной борьбой в Литовско-Русском государстве. Во время правления Олельковичей насту­пил новый период ускоренного развития города, прерван­ный действиями Крымского ханства и католической Польши. Разгром Киева 1482 г., почти ежегодные набег» крымских татар в конце XV — начале XVI в., усиливаю­щаяся экспансия польской шляхты стали причиной нового затяжного кризиса в экономике и культуре Киева. К это­му времени все положительные факторы вхождения Кие­ва в состав Литвы изжили себя.

Киевское княжество было ликвидировано. Литовская митрополия находилась в Вильно и полностью подчиня­лась польско-литовскому правительству. А в 1569 г. Ки­ев попал уже непосредственно под власть католической Польши. Впереди была новая борьба против иноземно­го гнета, борьба за воссоединение с Россией.

КИЕВСКИЕ РЕМЕСЛА И ТОРГОВЛЯ

Пожалуй, самый страшный удар-нашествие Батыя нанесло высокоразвитому ремес­ленному производству Киева. Многие мастера погибли в боях, часть была уведена в рабство, некоторые спаса­лись в городах Галицко-Волынского княжества, Северо-Западной Руси и т. д.

Общий объем ремесленного производства города был' невелик, упростилась и огрубела техника. Ряды киев­ских ремесленников пополнялись выходцами из сель­ской местности, из других городов, которые не владели высочайшим искусством древнерусских мастеров. Не бы­ло и материальной базы, необходимой для ювелирного и камнерезного дела, иконописи, стеклоделия. Наиболее распространенными в первый период после нашествия были жизненно необходимые специальности: гончары, кожевники, кузнецы, сапожники, портные и т. д.

Большинство ремесленников жили на Подоле. Обыч­но мастера определенной специальности селились в одном районе, удобном для производства (близость к воде, сырью и т. д.). От этих ремесленных слобод в топонимике Подола остались названия улиц — Кожемяцкая, Гончарная, Дегтярная и т. д.

Наши знания о киевском ремесле того времени огра­ничены. Письменные источники скупо освещают лишь XV в. Но, хотя археологическое исследование Киева этого периода началось недавно, тем не менее находки по­зволяют говорить о развитии гончарного, кузнечного, ли­тейного, ювелирного, косторезного, стеклоделательного ремесел.

Известно, что уже в XV в. киевские ремесленника объединялись в цеховые организации. О более раннем периоде данных нет, документы не сохранились, но, ве­роятно, цеха возникли в Киеве задолго до этого времени.

Социальный состав цехов был неоднородным. Мастера обычно держали подмастерьев и учеников, которых жестоко эксплуатировали. В городе существовали так­же ремесленники, не входившие в цеха, «партачи», ра­ботавшие в гораздо более тяжелых условиях. Кроме то­го, были ремесленники (иконописцы, ювелиры-литейщи­ки и т. д.), трудившиеся при крупнейших монастырях. Особо прославились изделия киевских Стрельников, из­готовлявших стрелы для лука с железным наконечником и орлиным пером. М. Литвин сообщал, что за деся­ток знаменитых киевских стрел давали барку соли с Качибеевского лимана.

Одновременно с ремеслом развивалась торговля. Киев продолжал оставаться одним из крупнейших центров внутренней и международной торговли. Даже в первые годы после Батыева нашествия город посещали иностран­ные купцы.

На древнем «торговище», размещавшемся на совре­менной Красной площади, стояли многочисленные лав­ки, склады. Невдалеке находились гостиные дворы. Для торговли отдельными товарами были специальные ряды: хлебные, рыбные и т. д. Городские весы, меры длины (локоть) и объема (кварта, ведро) хранились в город­ском соборе — церкве Пирогощи.

Постоянно торговали продуктами питания: зерном, мясом, рыбой, птицей, яйцами, маслом, сыром, медом и т. д.: «Который кадю меду або рыбы добудеть, до Кие­ва возит того продавати и за то собе жыта и иншых живностей куповати». Здесь можно было купить все, чем славилась округа города: мед, жито, бобры, куницы лисицы,  крупная  и  пернатая дичь,  свежая  и вялен, рыба. Реки в районе Киева, по свидетельству современников, «изобилуют невероятным количеством осетров других больших рыб, поднимающихся вверх по рекам пресную воду». Из сел привозили сено, солому, дров, древесный уголь, строительный лес и т. д., приобретя в  Киеве ремесленные изделия,  прежде всего ткани предметы из железа.

Важная роль в развитии внутреннего рынка принадлежала ярмаркам. На них торговали большими партиями товара, прежде всего крупным рогатым скотом, лошадьми, шкурами и мехами. В Киев, где ярмарки в XV происходили два раза в год, сгоняли огромные стада волов со всего Поднепровья и Побужья, а также из Молдавии. У нас нет точных данных о размере торговли XV в., но в какой-то мере об этом можно судить по такому факту: только за июнь 1534 г. через небольшой западноукраинский город Городок перегнали из Киева по пути в Силезию 12 тыс. голов крупного рогатого скота:

Киев обладал правом «склада»: приезжие купцы обязаны были продавать здесь свои товары, а проезд дальше им был запрещен. В конце XV в. литовские послы говорили Ивану III: «А иные гости заморские николи не бывали в нашей земле далей Киева; до Киева приезживали с товары и, попродавши товары в Киеве, опять за ся с Киева ворочалися: бо здавна бывало и за отца нашего всим гостем заморским склад бывал в Киеве»

В развитии Киева большую роль играли торговые пу­ти, идущие через город. По-прежнему по Днепру и его притокам (прежде всего по Десне и Припяти) с весны до поздней осени двигались баржи и лодки с различным, товарами. Через Киев проходил путь из России в страны Западной Европы, Балканы. Об этом, в частности, свидетельствуют многочисленные находки в Киеве и на Киевщине пражских грошей, литовских, польских, вен­герских монет.

Киев был главным центром, где купцы из стран Вос­точной Европы собирали караваны для отправки & Крым, Турцию, страны Ближнего Востока.

Важнейшую роль в торговле Киева играли его кон­такты с различными русскими городами (Москвой, Тверью, Новгородом, Смоленском, Рязанью и т. д.). По мирному договору 1371 г., заключенному Ольгердом и Дмитрием Донским, разрешалась взаимная свободная Торговля на территории обоих государств. О давних связях свидетельствует и договор тверского князя Бори­са Александровича с Витовтом (1427), который разрешил русским купцам торговать в Киеве. Выражение договора: «Пошлины имати по-давньому, а нового не примыш­лять» — ясно указывает, что киевско-тверская торговля имела многолетние традиции.

Монеты Владимира Ольгердовича были обнаружены в Брянске, Смоленске и других городах. В свою очередь, на Киевщине и Черниговщине найдены клады с монета­ми, чеканенными в русских городах.

О торговле с Москвой говорил венецианский посол Контарини, посетивший Киев в 1474 г.: «В Киев съез­жается множество купцов из Великой России с различ­ными мехами, которые они отправляют в Кафу с кара­ванами». Р. Гейденштейн отмечал, что «в Киеве есть немало купцов, занимающихся торгом с Москвою».

В Киев привозили меха, железные и деревянные из­делия, седла, сбрую, оружие, ткани, кожи и т. д., а от­сюда увозили лошадей, овец, соль, поташ, смолу, а так­же восточные товары.

Через Киев преимущественно велась московская тор­говля с Крымом и дальше, со странами Востока, посколь­ку путь через Киев считался самым безопасным (на­сколько вообще можно говорить о безопасности в то время) и, с точки зрения местных властей, единственно легальным.

Купцы были обязаны ездить строго определенными Дорогами, где располагались таможни и «складские» го­рода. В 1498 г. в Путивле литовскими властями был задержан посол Плещеев «со многими гостьми». Он обви­нялся в том, что «гостей-купцов приводят с собою мимо наши головные мыта, а там, в нашой земле, в Киеве и 8 Луцку склады издавна были всяким купцам замор­ским». Караванам, которые уклонялись от указанных Дорог, чтобы не платить пошлин, власти не гарантиро­вали безопасности и лишали права на возмещение убыт­ков.

На жалобы Крыма по поводу разгрома караванов у Санжар был дан следующий ответ: «Тыи купцы сами себе в том кривы, иж опустивши дороги свои звечистыи, стародавные и нейдучи с товари своими, водле давнего обычаю на замке е. м. (его милости.— Г, И.): Киев, Черкасы и Канев, яко и первей бывало, а иншими дорогами новыми незвычайными, где есть великая небезпечность, с товари своими пошли, а до замков... дорогою ити не хотели».

М. Литвин сообщал, что «при проходе каравана значительные доходы извлекают киевские жители: воеводы, мытники, купцы, менялы, лодочники, извозчики, трактирщики и шинкари, и обстоятельство это не вызывало поныне ничьих жалоб, ни со стороны москвичей, ни турок, ни татар».

В Киеве размещались торговые колонии русских, польских, византийских, турецких, армянских и итальянских купцов. Особенно богатым был генуэзский   торговый двор. Довольно обширная армянская колония имела на Подоле свою церковь.

«Киев изобилует иностранными товарами,— отмечал М. Литвин,— ибо нет пути более обычного, как древняя, давно проложенная и хорошо известная дорога, ведущая из черноморского порта, города Кафы, через ворота Таврики (Перекоп. — Г. И.) на Таванский перевоз на Днепре, а оттуда степью в Киев; по этой дороге отправляют из Азии, Персии, Индии, Аравии и Сирии на север в Московию, Псков, Новгород, Швецию и Дани все восточные товары, как то: дорогие каменья, шелк и шелковые ткани, ладан, благовония, шафран, перец и другие пряности. По этому пути часто отправляются иноземные купцы; они составляют отряды, иногда в тысячу человек, называемые караванами, и сопровождают обоз состоящие из   многочисленных   нагруженных   возов и навьюченных верблюдов».

В других письменных источниках упоминается о том, что в Киев привозили сафьян, бархат, тафту, конскую сбрую, кожаные изделия, оружие.

Из Киева в Крым и Константинополь вывозили зерно, мед, воск, шапки, пояса, мечи, ножи, серпы, стрелы для луков, ювелирные изделия.

Но, конечно, главным предметом «экспорта» было зерно. О хлебной торговле Киева упоминал хан Менг ли-Гирей: «Шиг-Ахмат царь, коли на своей Ореде был, тогда наши базаране до Киева поехали жита купи ти». Хлеб с Киевщины шел морем далеко за предел Крыма.

Особую статью торговли с  Крымом  составлял аргиш — степные стада  коней,  овец и всякого  «быдла». В Причерноморских степях процветало скотоводство, и татар скапливалась масса аргиша, которая нуждалась « сбыте. Очень высокая сумма пошлин с аргиша и обя­зательное присутствие при взимании пошлин правитель­ственного чиновника свидетельствуют об исключитель­ной важности этого рода торговли.

Величина таможенных пошлин, собираемых в Киеве, также указывает на большое значение города как торго­вого центра. Даже после Менгли-Гиреевой «исказы» он занимал в Великом княжестве Литовском и Русском первые — вторые места по количеству пошлин, лишь иногда уступая Луцку или Берестью.

Значительную роль в киевской торговле играла так­же и соль, которую привозили из Галича и Качибеевских лиманов. Качибеевскую соль вывозили киевские чу­маки («соляники») целыми партиями, которые называ­лись «десятками». Излишек соляного привоза отправля­ли из Киева вверх по Днепру и Припяти на Мозырь и дальше.

Несмотря на то что торговый оборот и постоянные торговые связи в XIII—XV вв. не достигали того уровня, который был до нашествия Батыя, Киев был экономи­ческим центром Поднепровья и активно участвовал во внутренней и внешней торговле.

ИСТОРИЧЕСКАЯ ТОПОГРАФИЯ КИЕВА XIV—XV ВВ.

Чтобы изучить историю средневеко­вого города, необходимо знать его топографию: она дает представление о территории города, плотности заселения, интенсивности жизни различных его частей, расположе­нии монументальных памятников и т. д. Вопросы позднесредневековой исторической топографии являются наи­менее изученными в киевоведении.

Прежде чем приступить к непосредственному рассказу об исторической топографии, следует сказать несколько слов о времени и причинах разрушения древнерусских памятников каменного зодчества.

Традиционно считается, что все не сохранившиеся до нашего времени соборы и дворцы Киева X—XII вв. погибли в 1240 г. Это мнение основывается прежде на том, что в дошедших до сегодняшнего дня письменных источниках ничего не   говорится о Киеве   Х1У-XVI вв., а также на многочисленных известиях XVI—XVII вв. о развалинах каменных сооружений города. Однако летописи не упоминают также и о разрушении какой-либо церкви (кроме Десятинной) в 1240 г. А ссыл­ка на путешественников и писателей конца XVI—XVII вв. является методически ошибочной, поскольку их описания свидетельствуют только о состоянии конкретных памят­ников в этот период, но не фиксируют времени их раз­рушения.

Таким образом, широко распространенное мнение о гибели большинства древнерусских памятников именно в 1240 г. не является достаточно обоснованным.

У кочевников не было причин для уничтожения церк­вей, это противоречило их традиционному покровитель­ственному отношению к религии в завоеванных странах. Существуют сведения о тринадцати-четырнадцати сохра­нившихся после 1240 г. памятниках — практически трети всех ныне известных древнерусских. Следует учитывать и то обстоятельство, что далеко не все каменные со­оружения Киева дожили до XIII в. Особенно это каса­ется сооружений первой половины X в. (например, «те­рема вне града» княгини Ольги).

Древнекиевские каменные сооружения не были унич­тожены в 1240 г. Они разрушались в течение довольно длительного времени из-за отсутствия достаточных эко­номических ресурсов, средств, необходимых для под­держания существования любого памятника.

Такие разрушения от ветхости либо каких-то строи­тельных ошибок были нередки. Например, в 1105 г. «увалися верх святого Андрея» — церкви, заложенной лишь в 1086 г. князем Всеволодом Ярославичем. В 1108 г. «кончаша верх святые богородица Влахерны на Клове», который обвалился, вероятно, вскоре после постройки собора.

А вот летописные известия о памятниках других городов.

Новгородская церковь Иоанна  Предтечи,  построенная в 1127—1130 гг., была снесена уже к 1184 г. «В лето 6701  (1193. — Г. И.) обновлена быстъ церкви в Суз­дале тем  же епископом  Иоанном, иже  бе опала старостию безнарядием...» В 1222 г. «князь велики Юрьи Всеволодичь заложи церковь камену святыа Богородици в Суздале на первом месте, разрушив старое здание, понеже уже начяла бе рушитися старостью, верх еа пал бе». В 1264 г. «князь Константин Всеволодичь Ростов­ский заложи церковь пречистыа Богородици на первом месте падшияся церкви». «В лето 1276 опаде стена у святей Софии до основы от Неревского конца» в Нов­городе. Как известно, завоеватели до Новгорода не дошли, и это «падение» никак не может быть с ними связано. Впрочем, нашествие Батыя сказалось и на ка­менном строительстве Новгорода, которое прекратилось почти на полвека. В Новгороде же в 1352 г. «поставиша церковь камену Святых 40, а преж того такоже камена была, но сама палася от старости и от великых пожа­ров».

Весь этот далеко не полный список древнерусских по­строек, которые «опали старостию», убеждает, что мно­гие киевские соборы могли прийти в упадок и рухнуть именно по этой причине.

Отметим также, что до нашего времени сохранились некоторые соборы, которые подверглись вражескому штурму. В 1237 г. в Успенском соборе во Владими­ре «татары... у церкви двери высекли, много древня ваволочиша, и тако запалиша». Тем не менее собор хо­рошо сохранился — он был только ограблен, хотя все-таки в нем сбереглись некоторые предметы древнерус­ского искусства: знаменитая икона Владимирской Бого­матери XII в., Сион Андрея Боголюбского, икона Бого­матери Боголюбской XII в., икона «Спас златые власы». Основной целью захватчиков был грабеж (золотые и се­ребряные оклады, украшенные драгоценными камнями, кресты, сосуды, парадная одежда и т. д.), а не физиче­ское разрушение каменного здания.

Какая-то часть киевских сооружений погибла, веро­ятно, и в ходе боев 1240 г., по-видимому, от сильного пожара, охватившего город. По аналогичным причинам разрушены здания во время взятия Киева в 1416 и 1482 гг., причем тогда применяли уже и артиллерию.

Еще одна причина гибели древнекиевских сооруже­ний — стихийные бедствия: наводнения, пожары, земле­трясения. Например, землетрясение 1230 г.: «Месяца мая в 3... в Киеве граде больши того наипаче бысть потрясение: в монастыри Печерском церкви святая Богородица каменная на 4 части разступися... Потрясе и трапезницею каменею... камение сверху падаа... В Переяславли же Русском церкви святого Михаила разседеся на двое, паде же и перевод трех комар и с кровлею». Большую опасность для зданий Подола представляла и мощные днепровские наводнения.

Нельзя не сказать и о таком существенном факторе, сыгравшем отрицательную роль в сохранности древне­русских храмов, как запрещение польско-литовского пра­вительства в 1481 г. ремонтировать и восстанавливать православные храмы.

Таким образом, спектр причин гибели древнерусских памятников достаточно широк и нет веских оснований относить их гибель исключительно к 1240 г. Время раз­рушения каждого памятника следует исследовать кон­кретно и индивидуально.

И, конечно, далеко не случайно сохранились именно те монументальные постройки, которые имели достаточ­но сильную экономическую поддержку: Софию, Пирогощу, ротонду содержали митрополия, князья, город­ской патрициат; Успенский, Михайловский Златоверхий, Кирилловский, Выдубицкий соборы принадлежали мо­настырям, которые сами являлись крупными феодала­ми. А гибли и разрушались прежде всего приходские церкви и другие здания, не имевшие экономической по­мощи. Но и для того чтобы содержать в должном по­рядке главные монументальные постройки Киева, тре­бовались значительные средства, которых хватало дале­ко не всегда. Все это дает право сделать вывод, что именно уничтожение в 1240 г. экономической базы Кие­ва было главной причиной гибели большинства памят­ников древнекиевского зодчества.

После работ М. К. Каргера утвердилось мнение, что в Верхнем Киеве отсутствуют культурные слои второй половины XIII—XVI вв. Ученый писал: «В Кие­ве, где раскопки производятся в центре большого совре­менного города, под верхним мощным слоем, отражаю­щим в основном очень позднюю историю города XIX— XX вв., слоем, который отложился в результате бурной деятельности (строительной и планировочной), развер­нувшейся в середине XIX в., под этим слоем, достигаю­щим 1,5—2 м, исследователь нередко попадает непо­средственно в слои, насыщенные находками эпохи Киев­ской Руси». Наблюдение это, безусловно, верное, одна­ко оно не только не подтверждает гипотезу ученого, но и говорит об обратном, объясняя, почему в раскопках слои XIV—XVI вв. здесь практически не встречаются:: их попросту уничтожила «бурная строительная и плани­ровочная деятельность» XIX—XX вв.

Тем не менее это мнение получило широкое распро­странение и в настоящее время является преобладаю­щим. Очень наглядно оно выражено в книге Л. В. Ус­пенского и К. Н. Шнейдера «За семью печатями. Очер­ки по археологии» (М.: Молодая гвардия, 1958). По словам авторов, «в пределах древних стен Владимирова и Ярославого городов на несколько столетий простерся дикий пустырь, где среди бурьяна, а, возможно, и на­стоящего леса, в жутковатом величии вздымались над безлюдной холмистой и овражистой местностью могучие стены заброшенных великолепных зданий и храмов. Жи­тели покинули старую столицу. Волки выли и кукушки; куковали там, где недавно шумела и дышала краса и гордость древней Руси. И запустение это продлилось до XVI—XVII веков». Весьма эффектная и эмоциональ­ная картина, которая, однако, не соответствует истори­ческой истине.

Территория Киева XIV—XV вв. в основном осталась в границах города древнерусского времени. Об этом сви­детельствует грамота великого князя Александра от 14 мая 1499 г., в которой определялись различные повин­ности и подати мещан. Там указаны границы города; от Золотых ворот в Верхнем городе до р. Почайны на Подоле. Сама грамота фиксирует любопытный штрих из жизни Киева того времени. Таможенные пошлины тогда собирались с каждого воза независимо от количества товара. И «купцы коли едут с Киева и возы свои това­ром тяжко накладывают, для мыта, и ижбы возов меньшей было». Однако тяжело перегруженные возы были мало приспособлены для Киевских гор и часто лома­лись. В ответ на хитрости купцов власти постановили, что «в которого купца воз поломится с товаром: на од­ну сторону по Золотые ворота, а на другую сторону — по Почайну реку, ино тот воз с товаром биривали на вое­воду Киевского». Об этом же указе повествует и С. Герберштейн. С основным ядром Киева была тесно связана и городская околица — пригородные монастыри, княже­ские села и дворы (Клов, Печерский монастырь, Берестово, Угорское, Выдубичи, Дорогожичи, Милославщина, «городок Семена Олельковича» на Левобережье).

Верхний город. Верхний Киев составляют историче­ски сложившиеся его части, которые в литературе при­обрели условное название «города Владимира», «города Ярослава» и «города Изяслава».

Самой древней территорией Верхнего города, наибо­лее пострадавшей в ходе боев в декабре 1240 г., был «город Владимира». Как уже говорилось, традиционно считалось, что жизнь здесь прекратилась вплоть до XVII в.

По мнению Л. В. Успенского и X. И. Шнейдера, «между временем Б. Хмельницкого и П. Могилы, с од­ной стороны, и днями древних Рюриковичей, с другой,— ничего, нет никакого перехода... Целый огромный период истории города... не оставил здесь, на Андреевской горе Киева, решительно никаких следов, точно этих столе­тий вовсе не было».

Какими же данными мы располагаем, чтобы считать это мнение ошибочным?

На территории «города Владимира» в XIV—XV вв. «функционировало» по крайней мере три каменных со­оружения древнерусского времени.

Ротонда — резиденция киевской сеньории в конце XII— начале XIII в. На ее стенах, открытых раскопками Я. Е. Боровского и П. П. Толочко 1975—1976 гг., хорошо заметны следы ремонта XIV—XV вв. Кирпич, уложенный в венской системе кладки (употребляемой с XIV в.), и раствор заметно отличаются от кладки древнерусской. Рядом нашли монеты Владимира Ольгердовича и вислые свинцовые печати, что подтверждает мнение о существо­вании ротонды в XIV—XV вв.

Федоровский монастырь упоминает Ипатьевская ле­топись под 1259 г. Князь Даниил Галицкий церковь Ио­анна в Холме «украси же иконы, еже принесе ис Кыева... Спаса и пречистое Богородице, иже ему сестра Фе­дора вда, из монастыря Федора». Этот монастырь по­строил князь Мстислав Великий, и он стал усыпальни­цей всего «Мстиславого племени». А Даниил Галицкий являлся прямым потомком Мстислава.

Трехсвятительская (Васильевская) церковь, стояв­шая на великом княжем дворе, сохранилась (с различ­ными ремонтами) практически до наших дней.

Да и в самом Десятинном соборе была построена не­большая деревянная церковь, получившая название по почитаемой иконе Николы Десятинного. Здесь хранилась древняя икона с изображением Богородицы, которая в. 1500 г. была перевезена в Минск, в Петропавловский собор.

Люди не покинули этот район: об этом свидетельст­вуют обнаруженные здесь остатки жилищ, печи, керами­ка XIV—XV вв. Кладбище этого периода открыто П. П. Толочко и С. Р. Килиевич на террасе Старокиев­ской горы в 1968 г. Интересно, что одно из захоронений было пробито деревянным колом — наглядный пример суеверий, «борьбы с нечистой силой».

Нумизматические находки (монет Владимира Оль­гердовича, пражского гроша XIV в.) также не позво­ляют говорить о прекращении жизни на территории «города Владимира».

Вероятно, к этому же времени относятся и такие уни­кальные находки, как медный змеевик и вислые свинцовые печати. Змеевик был обнаружен С. Р. Килиевич в 1979 г. На одной его стороне изображен архангел Ми­хаил, а на другой — голова Медузы. Лицевой стороной являлось изображение архангела Михаила, о чем сви­детельствует значительная потертость (об одежду) его оборотной стороны. Надписи, идущие по ободку изо­бражения, малоразборчивы и пока не расшифрованы. Но некоторые детали позволяют предположить, что зме­евик относится к XIV в. Так, змеи имеют звериные го­ловы, что, по мнению Б. А. Рыбакова, больше харак­терно для послемонгольского времени. Начертание бук­вы «М» свойственно началу XIV в.

Две одинаковые свинцовые печати найдены при рас­копках ротонды. Печати хорошо сохранились. На лице­вой стороне их — поясное изображение Федора Стратилата с копьем и щитом. По сторонам от изображения идет зеркальная колончатая греческая надпись: «Святой Фе­дор Стратилат». Обращает на себя внимание мастер­ская, уверенная прорисовка деталей, особенно складок плаща, его украшений. На оборотной стороне — четы­рехстрочная греческая надпись. Интересно, что печати •оттиснуты одной матрицей, однако в одном случае свин­цовая пластинка оказалась меньше матрицы.

Оформление обнаруженных у ротонды печатей не позволяет дать их бесспорную датировку и атрибутацию.

Один из возможных вариантов перевода греческой надписи на реверсе печатей: «Стратилат (Феодор) — скрепа посланий Нила». Если такое прочтение правиль­ное, то владельцем печати, вероятно, являлся некий Фео­дор из окружения высокопоставленного сановника Византийской империи — Нила. Этот Нил должен был под­держивать тесные связи с Киевом. Самое известное в по­литической и церковной истории Византии лицо, носив­шее такое имя,— это патриарх Нил (1380—1388). Бук­вально с первых дней своего патриаршества Нил был втянут в церковно-политические дела на Руси. В 1384 г. он рукоположил в митрополиты всея Руси Дионисия Суздальского и пытался сместить Киприана с общерус­ской митрополии, после чего произошла известная исто­рия с арестом и заточением Дионисия в Киеве. Вполне реально, что именно в этот период происходил активный обмен посланиями между патриархом Нилом и Киевом. Возможно, какие-то грамоты или послания Нила при­вез с собой и Дионисий.

С определенной степенью уверенности можно утвер­ждать, что в XIV в. ротонда была резиденцией князя Владимира Ольгердовича либо продолжала служить па­латой для княжеских или боярских советов. Здесь мог­ли принимать посланников константинопольского пат­риарха.

Таким образом, даже этот небольшой перечень архео­логических памятников убеждает в том, что и в пер­вые века после Батыева нашествия «город Владимира» не был заброшен жителями.

В «городе Ярослава» также имеются свидетельства жизни, продолжавшейся здесь беспрерывно и после 1240 г. Прежде всего надо сказать о Софийском соборе, который все это время оставался резиденцией митропо­лита. О нем достаточно часто вспоминают летописи, раз­личные актовые документы. Небольшие контрфорсы, воз­веденные на восточном фасаде, говорят о ремонтных работах и реставрации, происходивших, по мнению историков архитектуры, при князе Семене Олельковиче.

В 1416 и 1482 гг. собор был разграблен татарами. От его богатой сокровищницы мало что уцелело. О непре­рывном функционировании собора свидетельствуют граффити, обнаруженные С. А. Высоцким. Из них 75 отно­сятся к XIII—XIV вв. и 24—к XV—XVII вв.

Неподалеку от Софийского собора находился патрональный храм Ярослава Мудрого — Георгиевский. Мы полагаем, что он также уцелел после 1240 г. и просу­ществовал еще достаточно долго. В 1561 г. о нем упо­минает Новгородская вторая (архивная) летопись, по­вествуя об освящении Козмодемьянской церкви на Щит-ной улице. Освящение происходило 26 ноября — в день святого Георгия. И, сообщая об этом, летописец по ассо­циации упоминает о том, что в его честь существует церковь «иже во гради в Киеве пред враты святыа Софеа». Во всяком случае, в 1674 г. в Киеве прекрасно знали местонахождение этой церкви, когда князь Ю. П. Трубецкой начал строить на том же месте новую деревянную Георгиевскую церковь.

На углу Стрелецкой ул. и Георгиевского переулка находился большой собор, построенный во времена Ярос­лава Мудрого. Его развалины обнаружены в 1731 г. при постройке стены вокруг усадьбы Софийского собо­ра. Первое упоминание об этих развалинах мы находим в Киевском месяцеслове на 1799 г., сочиненном Иринеем Фальковским. В перечне древних киевских храмов он пишет: «Церковь каменная в смежности Софийской и Георгиевской, выше под числом 6, 7 описанных, создана в. кн. киевским Ярославом Владимировичем святыя Ири­ны с монастырем того же именования, вероятно девичь­им, по имени ангела супруги его королевы шведской Индигерды, в крещении нареченной Ириной 1037 г.». М. Ф. Берлинский и Е. А. Болховитинов таклсе отожде­ствляли обнаруженную постройку с Ирининским собором.

В 1909—1910 гг. известный археолог Д. В. Милеев произвел архитектурно-археологическое исследование собора. Тщательно изучая стратиграфию культурных слоев, он выяснил характер и последовательность раз­рушения памятника. Храм, действовавший с XI по XIII в., после этого пришел в запустение, но разрушение его было постепенным и протекало длительное время. Только в значительно более позднее время храм был окончательно разобран с целью добычи строительных материалов — кирпича и, главным образом, бутового камня из фундаментов. Д. В. Милеев относил оконча­тельное разрушение храма к XVII в. М. К. Каргер по­лагал, что это произошло после 1731 г. Так или иначе, исследования показали, что Ирининский собор не был уничтожен в 1240 г.

Золотые ворота также не были разрушены ханом Батыем. Они оставались парадным въездом в Киев еще в середине XVII в. Время разрушения надвратной церк­ви Благовещенья остается невыясненным.

Как полагает исследователь Киева Н. И. Петров, в районе пересечения нынешних улиц Б. Житомирской и Чкалова находилась еще одна церковь — Спасская. Остатки ее обнаружены в 1897 г. По строительному ма­териалу (плинфа, желобчатый кирпич XIV—XV вв., раз­ноцветные поливные плитки) можно сделать вывод, что это, вероятно, была древнерусская постройка, которая ремонтировалась в XIV—XV вв.

Археологические исследования 1969 г., проведенные П. П. Толочко по ул. Большой Житомирской, 24, пока­зали наличие в этом районе материалов XIV—XV вв. Такие же материалы выявлены М. Ю. Брайчевским (1969) в Кияновском переулке.

В «городе Изяслава» продолжал существовать еще один великолепный памятник древнерусского каменного зодчества — Михайловский Златоверхий собор. В дар­ственной грамоте Печерскому монастырю от 21 ноября 1398 г. фигурирует «Святаго Михаила Златоверхого игу­мен Стефан Переломило».

Около 1470 г. некая княгиня Ирина даровала монас­тырю землю пашенную «Орининскую» и Девич-гору над Лыбедыо с мельницей, лесом и пасекой, а в самом мо­настыре «созда каменный придел церкви въехания Гос­подня в Иерусалим». В 1482 г. собор пострадал от та­тар: «тая церков Божья от вынятья киевского опустела, и хвалы Божьи в ней не было». После этого монастырь упоминается несколько раз как опустошенный.

В 1523 г. Сигизмунд I дал жалованную грамоту на восстановление Михайловского монастыря и устройство в нем общины. Формулировки грамоты дали повод некоторым киевоведам писать, что только в это время после 1240 г. собор стал возрождаться.

Польский историк середины XVI в. М. Меховский в «Трактате о двух Сарматиях» писал, что «две церкви — св. Марии (Софии. — Г. И.) и св. Михаила, доныне со­хранили кое-какие полоски позолоты на крышах: та­тары, приходящие за добычей, глядя на них, называют Алтым бассина, то есть златоглавые, так как часть крыши у них позолочена».

Некоторые исследователи считали это сообщение М. Меховского выдумкой. Однако его достоверность бы­ла подтверждена обнаруженными недавно записками львовского купца М. Груневега, который побывал в Кие­ве в 1584 г. Он писал, что главный купол собора «имеет яркую позолоту, но края крыши вокруг свинцовые по­тому, что не хватило золота. Причина, что эта церковь покрыта золотом, такова. Когда Едига, как было сказа­но, овладел городом, убежали женщины в замок и моли­лись богу. Поскольку он их защитил, решили дать свои драгоценности на позолоту церкви и это осуществили после того, как бог спас их от поганых». Причина, ко­торую приводит М. Груневег, конечно, легендарная. Название «Златоверхий» известно еще с древнерусского времени, но сам факт позолоты купола теперь не вызы­вает сомнений.

Все эти данные свидетельствуют, что после того как войско Батыя покинуло Киев, Верхний город сразу же стал отстраиваться и заселяться. Жизнь здесь не пре­кратилась. Да и трудно себе представить, чтобы собор­ная церковь митрополита всея Руси длительное время стояла среди сплошных развалин и пустырей.

Подол. В позднесредневековый период крупнейший ремесленно-торговый посад стал играть в жизни Киева еще более значительную роль. Сюда переместился центр городской жизни. Здесь проживала большая часть на­селения города, здесь находились органы городского са­моуправления, ратуша. Рядом размещалась удобная ки­евская гавань. Поэтому неудивительно, что на Подоле стояли многочисленные купеческие склады, генуэзская, армянская и другие торговые колонии.

Подол в период позднего средневековья стал даже в какой-то мере синонимом Киева. В документах того вре­мени его называют то «нижним городом», то «новым го­родом», то просто Киевподолом.

Из трех известных по летописям подольских церквей две продолжали существовать и после 1240 г.

Церковь Успения Богородицы Пирогощей стояла на торговище она была городским собором, здесь хранился городской архив. Сведений о ней почти не сохранилось. Известен антиминс (вышитое покрывало, лежавшее на церковном престоле), освященный для этой Церкви 20 марта 1474 г. В 1482 г. во время нападения Менгли-Гирея Успенская церковь была «изнищена и ободрана»; но вскоре восстановлена и упоминается под 1513 г. Ар­хеологические исследования церкви не показали каких-либо особенных разрушений памятника в 1240 г. При раскопках найдена керамика XIV-XV вв., золотая серь­га этого периода, литовские монеты XIV и XV вв., двусто­ронняя костяная иконка в серебряном окладе.

Борисоглебская «небеси подобная церковь» была опу­стошена в 1482 г., книги ее и среди них церковный помянник сожжены, а священник захвачен в плен, из ко­торого он бежал через несколько дней и по памяти вос­станавливал помянник. Но сама церковь после этого полностью так и не отстроилась. В начале XVII в. ее остатки были разобраны.

В описи середины XVI в. на Подоле перечислялись дома священников: Пречистенского (Успенского), Бори­соглебского, Никольского, Воскресенского, Никольско-Набережного, Спасского, Рождественского и Афанасьев­ского. Предполагают, что стоял тогда и Фроловский женский монастырь. Вероятно, если и не все, то боль­шинство их существовало еще в XV в. Скорее всего, они были деревянные, некоторые в весьма плачевном состоянии и разрушались. Так, Афанасьевская церковь после 1552 г. уже не упоминалась.

Очень важные данные получены во время раскопок 1975 г. на ул. Зелинского, на подворье Покровской церк­ви (1766). Здесь открыты фрагменты неизвестного камен­ного сооружения. На глубине около метра под завалом строительного мусора (битой плинфы и кирпича, штука­турки, фрагментов фресок и шифера) расчищен пол из майоликовых плиток трех цветов: желтого, зеленого и синего. Если первые два цвета характерны и для древ­нерусского времени, то синий встречается лишь в позднесредневековое время. Рядом, за порогом, находилась вымостка из желобчатого кирпича. Сохранилась часть кладки фундамента и стены. Внешние ряды выложены из плинфы. В забутовке — валуны дикого бута и битая плинфа, скрепленные песчаноизвестковым раствором. Нижние 18 рядов внешнего ряда плинфы фундамента выложены на глине. Остальная часть сооружения ухо­дит под мостовую.

Анализ строительного материала показал, что по ти­пу сырья и структуре растворы, плинфа и фресковая штукатурка не имеют аналогий в древнерусском зод­честве. По своему характеру они относятся к XIV — на­чалу XV в. Письменные документы дают возможность отождествить обнаруженное сооружение с храмом Рож­дества Богородицы.

Материалы XIV—XV вв. встречались в разных мес­тах Подола. На ул. Боричев Ток — литовские монеты XIV в. и пражские гроши Вацлава IV, на Житием тор­ге, Красной площади — печные изразцы горшечного ти­па. Такие изразцы ставились закрытой частью в сторо­ну печи, а открытой — в помещение. На улицах Волош-ская, Андреевская и других найдена керамика XIV— XV вв. На ул. Андреевской впервые обнаружено стекло.

Подол был обнесен деревянными стенами с башня­ми и окопан рвом. Представление об укреплениях По­дола дает план подполковника И. Ушакова 1695 г.

Замковая гора. Над Подолом на высоту 70 м воз­вышается гора. В конце V в. здесь находилось первое киевское поселение. В конце XIV в. Владимир Ольгер-дович возводит на ней мощный замок. С тех пор она стала называться Замковой горой. В XVII в. у горы появилось еще одно имя — Кисилевка (от фамилии украинского магната, последнего польского воеводы, си­девшего в замке,— А. Кисиля). Еще позднее она перехо­дит во владение Фроловского женского монастыря и при­обретает название Фроловской.

В XIV в. у Киева не было достаточно воинов, чтобы защищать весь огромный периметр старых валов «го­рода Ярослава». Поэтому новый детинец, где находился князь (а позднее воевода), разместили на Замковой го­ре, которую защитить было гораздо легче. Здесь укры­валось от опасности городское население. Поэтому не Удивительно, что здесь часто находят остатки укрепле­ний и построек, фрагменты посуды, печные изразцы этого периода, монеты Владимира Ольгердовича и т. д.

До нас дошло подробное описание Киевского замка 1545 г., уже восстановленного в 30-х годах XVI в. го­родничим И. Служкою после разгрома, учиненного Менгли-Гиреем. В принципе замок начала XVI в. мало чем отличался от замка XIV—XV вв.

Оборонительные укрепления были построены по древ­нерусской системе: «Замок Киевский... з дерева сосноваго тесаного уроблен, городен — 133, удолж нико­торые с них по 4 сажни, иншие меньши, вси з блинкованьем добрым, драницами не тонкими побитым, с по­мосты с подсябитьем з дверми, а с столбами, где их потреба».

Ряды срубов («городни») засыпались в середине зем­лей, по верху шло «блинкование» — защитная стенка с бойницами и крытым верхом с «подсябитьем» (выдвину­той вперед части «блинкования» с отверстиями внизу для сбрасывания камней на осаждающих).

Стены были укреплены боевыми башнями: «Веж 15, рублены вежи совитыми стенами, а на 6 углов округло, нижли одна с них на 4 углы. Все вежи с подсябитьем а покрытьем добрым, с помосты с столбами, с стрельбами середними, верхними, и выведены дахи стенные повышей. Стены знадворья облеплены вси глиною аж до бланкованья, толсто на 2 пяди, а от земли толстей». То есть башни имели бойницы в три этажа и завершались высокими шатровыми крышами, а деревянные стены для предохранения от огня были облеплены слоем глины.

В замок вело двое ворот: «Броны до замку две з баштами под вежами». Одни — Воеводские — со сторо­ны Щекавицы. К ним шла крутая дорога, на которой зимой приходилось вырубать ступени. Вторые ворота — Драбские (Солдатские) вели в район современного Ан­дреевского спуска, откуда легко было попасть и в Верх­ний город и на Подол. Перед Драбскими воротами был прокопан ров, «где может человек каменей зруки докинути». Через него перебрасывался «мост... добр з зузводом на ланцухах двух». За Драбские ворота отвечал ротмистр, и охрану несли солдаты гарнизона. Воевод­ские ворота охраняли киевские мещане. Кроме ворот из замка на Подол вела «фортка» (калитка), которая была, правда, «замкнена завжды, так в день, яко в ночи». На одной из башен находился городской «зекгар» — часы-куранты, которые «со всими приправами выбивает 24». За ними наблюдал специальный «зекгамистр».

Середина замка была густо застроена. Здесь нахо­дились дома воеводы, ротмистра, солдат гарнизона, ки­евской знати и некоторых монастырей (Печерского, Пу­стынно-Никольского), а кроме этого — многочисленные хозяйственные и военные постройки. В замке были че­тыре деревянные церкви: «3 русских, четвертая латинская». В замке был жизненно необходимый колодец «глубины 30 сажен, рублен с коловоротом, накрыт и замчист, воды в нем с сажень».

Перед Драбскими воротами находилось лобное мес­то, где были казнены в 1481 г. Михаил Олелькович, а в 1630 г. — киевский полковник Кизим с сыном.

Местоположение замка указывает на то, что он построен в эпоху, когда огнестрельное оружие еще не было совершенным. Окружающие горы были равны по высоте, а некоторые поднимались выше Замко­вой.

Так, со Щекавицы «видно все посеред замку через стену, бо гора замковая стое стороны похила на дол, а в середине вышша нижли по краем». Гора Уздыхальница была настолько выше Замковой, что в 1617 г. ее приш­лось срыть на «полшеста сажени» (около 11м).

На рисунке А. ван Вестерфельда (1651) видны зам­ковые постройки, деревянные стены, башни с высоки­ми гранеными шатровыми завершениями, деревянный большой воеводский дворец с высокими крышами над вторым этажом и треугольными фронтонами, деревян­ными церквами с многоярусными, типичными для ук­раинской архитектуры, верхами.

В 1416 г. замок успешно выдержал осаду войска Едигея. В 1474 г. киевский воевода Мартин Гаштольд при­нимал здесь венецианского посла Контарини. Через во­семь лет замок был взят штурмом крымской ордой и совершенно разрушен.

Печерск. Самым большим окольным районом города был Печерск с его известными монастырями и пригород­ными селами.

Здесь находился самый большой и влиятельный киев­ский монастырь — Печерский, который продолжал оста­ваться крупным идеологическим центром не только Кие­ва, но и всех православных земель, «поставщиком» цер­ковных деятелей самого высокого ранга для различных русских княжеств.

Сообщение Синопсиса, составленного во второй половине XVII в., о судьбе Печерского монастыря после взятия Киева Батыем далеко не во всем соответствует дей­ствительности.

Вполне вероятно, что «нечестивые варвары овнами, или таранами стены каменные монастырские столкши до основания сокрушивши, в святую обитель внидоша; людей всякого чина посекоша, иных плениша... и самую небеси подобную церковь Пресвятыя Богородицы оскверниша, от всего украшения обняжиша и крест с главы церковный златокованный снята». Вполне возможно, что захватчики сами разрушили (а скорее всего приказали монахам разобрать) оборонительную стену монастыря. Хотя следует заметить, что в 1899 г. монастырь имел ка­кие-то укрепления, поскольку татары Темир-Кутлуя не смогли сразу захватить его и взяли с него лишь «окуп». А Троицкая надвратная церковь благополучно сохра­нилась до нашего времени.

Вызывает сильное сомнение, что кочевники «верх до полуцеркве по окна повелением проклятого Батыя испровергоша, такожде и верх олтаря великого по перси ико­ны пресвятыя Богородицы изща, и весь Монастырь со всеми украшениями и каменными стенами искорениша и разметаша». Вряд ли они занимались разрушением куполов собора. Да и само изображение Богородицы в центральной апсиде, по сообщению Павла Алеппского, существовало еще в XVII в.

Отметим, что всего за 10 лет до нашествия Батыя, в 1230 г., сильнейшее землетрясение значительно повредило здание собора. Образовавшиеся тогда четыре боль­шие трещины были обнаружены при ремонте 1881 г. Разрушения, вызванные этим землетрясением, через не­сколько столетий стали связывать с именем Батыя.

Представления о том, что монастырь «чрез многие лета пребываша в запустении... черноризцы же по лесах и вертепах скитающееся», опровергаются анализом пись­менных источников.

Под 1273 г. упоминается архимандрит Печерского мо­настыря Серапион. В 1289 г. при описании похорон волынского князя Владимира Васильковича говорится о другом архимандрите монастыря — Агапите. Архиманд­рит Давид (вторая половина XIV в.) известен как ду­ховник жены Ольгерда Ульяны. Послушниками монасты­ря были Дионисий и Стефан. Первый основал Печерский монастырь в Нижнем Новгороде, стал суздальским епископом, затем и митрополитом. Погребен Дионисий в том же Печерском монастыре. Стефан родился в Кие­ве, стал послушником Печерского монастыря. Позднее переехал в Москву к великому князю Ивану Ивановичу, в 1358 г. основал Махрищенский монастырь, являлся сподвижником Сергия Радонежского.

В монастыре были погребены княгиня Ульяна, Скиргайло, Владимир Ольгердович, сыновья Владимира Андрей и Олелько и многие другие.

Таким образом картина полного опустошения Печер­ского монастыря значительно преувеличена.

В 1416 г. монастырь пострадал во время нашествия Едигея. В 1470 г. были произведены большие ремонтные работы и реставрация Успенского собора на средства князя Семена Олельковича. А. Кальнофойский в своей «Тератургиме» (1638 г.) приводит текст эпитафии над по­гребением Семена Олельковича: «Посетитель. Каким об­разом ты видишь это великое здание? Каким образом ты осматриваешь это художественно воздвигнутое сооруже­ние? Двести тридцать три года тому назад здесь были одни только обломки камней, когда церкви Батыем ли­шены были своей красоты. Оно воздвигнуто было иждевением князя Симеона в честь Бога и Пречистой Его Матери».

Заслуги Семена Олельковича в реставрации собора несомненны, но отсюда совсем не вытекает безусловный вывод о разрушении здания Батыем. Со дня основания Успенского собора прошло уже четыре столетия; добавим последствия землетрясения и влияние погромов 1240 и 1416 гг. на экономику монастыря. И неудивительно, что настала необходимость в ремонте здания.

Указание надписи на разрушение собора именно Ба­тыем без сомнения принимается многими историками. Однако текст эпитафии, сделанной А. Кальнофойским на польском языке силлабическими стихами, одновреме­нен всем остальным надписям и датируется началом XVII в. Таким образом, эта эпитафия является памятни­ком XVII, а не XV в.

Все сведения о связи разрушения Печерского мона­стыря с разгромом Киева в 1240 г. (эпитафия, Синопсис, свидетельства путешественников XVI — XVII вв.) позд­него происхождения и носят фольклорный характер.

Набег 1482 г. несомненно нанес Печерскому мона­стырю ощутимый ущерб.

В рукописном помяннике, который был возобновлен после разорения монастыря Менгли-Гиреем, записано: «Первый упис изгорел 6911 (описка, нужно 6991 — 1482 г. — Г. И.) пленением киевьскым безбожнаго царя Менкирея и с погаными Агаряны; тогда и сию божест­венную церковь опустиша и вся святыя книги и иконы пожгоша; мы ж по днех нескольких, из их поганьства изшедше, и паки начахом имена писати, ихже помняше, еже исперви написана быша».

И все же в монастыре поддерживалась письменная традиция, работала иконописная мастерская. Он про­должал оставаться важным идеологическим и культур­ным центром.

О богатстве монастыря в определенной степени свидетельствует найденный на его территории в 1902 г. клад: в горшочке было 2236 пражских грошей XV в.

Южнее Печерского монастыря находился другой древ­ний монастырь — Выдубицкий. В Выдубичах в 1245 г. останавливался по пути в Золотую Орду князь Даниил Галицкий. Михайловская церковь XI в. (за исключением восточной части, рухнувшей в Днепр) сохранилась до нашего времени. Так что и этот памятник древнерусско­го зодчества не был разрушен Батыем. На околице мо­настыря раскопками И. И. Мовчана обнаружены остат­ки жилищ, хозяйственных ям, керамика XIII — XIV вв. Мощный культурный слой указывает на сравнительно интенсивную жизнь этого района в позднесредневековое Рядом с Печерским монастырем располагалось кня­жеское село Берестово ео Спасским храмом (начало XII в.), который также частично сохранился до нашего времени. Существует предположение, что рядом нахо­дился дворец Олельковичей.

Территорию Аскольдовой могилы и прилегающие зем­ли занимал Пустынно-Никольский монастырь, играв­ший в XIV—XVI вв. заметную роль в жизни города. Судя по многочисленным дарственным актам, его зе­мельные владения по размерам уступали разве что вла­дениям Печерского монастыря.

Продолжалась жизнь и на Клове. Исследования 1974 г. раскрыли жилище XIV—XV вв. с печью, сло­женной из плинфы повторного использования. Жилище стояло на южной стене Кловского собора XI в., который к этому времени уже был разобран. В одной из лент фундамента храма обнаружили пражский грош Вац­лава IV (1378—1418 гг.).

Возможно, монастырь настолько пострадал от на­шествия 1240 г., что не имел достаточно средств для восстановления собора и последний был разобран вмес­те с фундаментами. О причине разборки храма можно только выдвигать различные догадки. Исследователи (И. И. Мовчан, В. А. Харламов) предполагают, что мощный и влиятельный сосед — Печерский монастырь — приложил усилия для устранения конкурента и печерские монахи разобрали строения Клова.

Добавим также, что, вполне вероятно, в этом сыграли какую-то роль конструктивные просчеты при строительст­ве собора. Его купол рухнул уже вскоре после сооруже­ния здания. Возможно, аналогичный случай мог произой­ти и позднее (хотя бы во время землетрясений). По­следний раз Кловский монастырь упоминается древне­русскими летописями в 1115 г.

С другой стороны Киева, на Дорогожичах, было фа­мильное гнездо Ольговичей — Кирилловский монастырь. Мы не имеем никаких свидетельств о его судьбе в XIV— XV вв., но то, что и сегодня многочисленные экскурсан­ты посещают этот замечательный памятник древнекиевского зодчества, говорит само за себя: в 1240 г. он не был разрушен. Возле него был найден клад XIII в. из 200 бухарских монет.

В этом же районе в 1870 г. обнаружена громадная братская могила, в которой находилось около 4 тысяч скелетов. Н. И. Петров предполагал, что «она представ­ляет один из результатов опустошения Киева в 1482 г. крымским ханом Менгли-Гиреем» и отсюда делал вы­вод о значительной заселенности этой части города в XIV—XV вв.

В позднесредневековое время был заселен левый бе­рег Днепра напротив Киева. Местность в районе совре­менной Выгуровщины носила название Милославичи. Сюда в 1396 г. приезжал «на лови» князь Скиргайло. Здесь находился загородный двор и замок Олельковичей. В на­чале XVI в. замок уже не существовал. Очевидно, он был уничтожен в 1482 г. На левом берегу также нахо­дили монеты Владимира Ольгердовича, керамику этого периода.

Продолжалась жизнь и в таких городах-крепостях, охранявших подходы к столице Древней Руси, как Бел­город и Вышгород. Оки упоминаются в «Списке городов Киевских» конца XIV в., а также в некоторых западно­русских летописях. Об этом же свидетельствуют две рас­копанные в Вышгороде гробницы из овручского шифера. В первой, обнаруженной в 1844 г., найден крест с надписью 1492 г. А в 1853 г. в огороде священника была открыта другая гробница со скелетом, на пальце кото­рого находился перстень, а рядом лежала медная цер­ковная печать, сюжет которой позволяет предположить, что в этот период в Вышгороде существовала Вознесен­ская церковь.

Таким образом, краткий обзор исторической топогра­фии Киева второй половины XIV—XV вв., показывает, что жизнь в это время продолжалась во всех историче­ских районах города (хотя и не такая интенсивная, как в древнерусский период).

КУЛЬТУРА КИЕВА

Мало, слишком мало еще известно о киевских памятниках искусства и письменности позднесредневекового периода. Трудно было возрождаться ис­кусству после 1240 г. Многие искуснейшие «златокузнецы», иконописцы, переписчики книг, миниатюристы по­гибли, были угнаны в плен, бежали от врага. Потеря лучших мастеров, сужение материальной базы для соз­дания произведений искусства (отсутствие драгоценных металлов) и написания иллюстрированных рукописей привели к определенному снижению художественного уровня памятников искусства.

И все же высокие традиции древнерусской культуры не заглохли. Пускай далеко не в прежнем объеме, не всегда на прежнем уровне, но они поддерживались и раз­вивались дальше.

Но почему же в таком случае мы так мало знаем о памятниках культуры Киева этого времени?

На наш взгляд, это объясняется рядом объективных и субъективных факторов. Главные из них — бурная и подчас трагическая история города в последующие сто­летия и несовершенство современных методов исследо­вания.

Определить, к какому культурно-художественному центру принадлежит то или иное произведение (если от­сутствуют надписи, данные о месте и времени изготов­ления, характерные типичные черты), чрезвычайно трудно.

Если в живописи еще можно выделить определенные направления, то значительно сложнее с произведениями мелкой пластики. Исследователь древнерусского искус­ства Н. Г. Порфиридов пришел к выводу, что на совре­менном этапе «в целом для большинства местных цент­ров устанавливать принадлежность к ним произведений мелкой пластики по одним стилистическим признакам рискованно. Это значило бы «неизвестное определять неизвестным». Опираться при атрибутации только на местные иконографические особенности памятника, по его мнению, также преждевременно.

Из-за того что стилистический анализ часто весьма субъективен, при атрибутации обычно исходят из места находки памятника. Этот путь все еще остается решаю­щим и основным.

При изучении киевских памятников следует помнить ту специфическую ситуацию, в которой находился го­род на протяжении нескольких столетий. Вещи из Киева могли оказаться в Монголии и Польше, в Золотой Орде и Литве, в Москве и Вологде. Былины киевского цикла сохранились лишь на русском Севере, но место их про­исхождения не вызывает никакого сомнения. Так и многие вещи, взятые в музеи из ризниц северных (да и не только северных) монастырей, могут оказаться рабо­той киевского мастера XIII—XV вв.

Поучительна в этом отношении история изучения нов­городской мелкой пластики. Большая часть памятников почти механически была отнесена к Северо-Восточной Руси, и только относительно недавно было доказано их новгородское происхождение.

Характерна и история изучения шиферной иконки с изображением Бориса и Глеба, происходящей из рязан­ского Солотчинского монастыря. Исследователи едино­душно считают, что местом изготовления этой иконки была Старая Рязань с ее высокоразвитым культом Бориса и Глеба. Атрибутация солотчинского рельефа усложни­лась в связи с появлением другой уникальной шиферной иконки, близкой по стилистике и манере исполнения, найденной в 1972 г. в Новгороде. А. В. Рындина пришла к выводу, что либо обе иконки происходят из одной мас­терской в Центральной Руси, либо заезжий мастер вы­полнил вторую в Новгороде. Рязань, по ее мнению, бы­ла настоящим «оазисом» древнерусских традиций. А за­метное влияние византийского и южнорусского искусст­ва объясняется контактами Рязани с Черниговом.

Однако В. Л. Янин убедительно показал широкую по­пулярность культа Бориса и Глеба в новгородской го­родской среде. Особенности этого культа в Новгороде стали прослеживаться и на материалах мелкой плас­тики.

Но ведь Борис и Глеб — сыновья киевского князя Вла­димира Красное Солнышко. Под Киевом, в Вышгороде, находился храм-мавзолей «святых великомучеников». А в Борисполе стоял еще один посвященный им храм. Известна Борисоглебская церковь на Подоле. Логично предположить, что и в Киеве был распространен культ Бориса и Глеба и некоторые иконки с их изображением были созданы здесь.

Исследователи борисоглебской иконки признавали в ней главенствующими византийскую и южнорусскую тра­диции. Южнорусскими (то есть фактически киевскими) были истоки иконографии и некоторых черт ее стиля. Наиболее точными аналогами являются южнорусские ак­товые печати XII в. Воздействие древнейшей надгробной иконы Бориса и Глеба (киево-вышгородской) заведомо определило архаический строй рязанского рельефа, при­чем не только его типологию, но и стиль. При сопостав­лении иконки с иконой рубежа XIII—XIV вв. из Киев­ского музея русского искусства искусствоведы отмечают нечто общее в понимании силуэта и разработке ритми­ческих нюансов.

Однако все эти наблюдения не привели даже к рабо­чей гипотезе о возможности создания памятника в позднесредневековом Киеве, хотя о сохранившихся традициях свидетельствует великолепный рельеф XIV в. из Печерского монастыря. Да и запасы шифера находятся неда­леко от Киева. А Рязань пострадала от Батыя во вся­ком случае не меньше Киева.

Мы не собираемся оспаривать существующую атрибутацию солотчинского рельефа, это дело специалистов-искусствоведов. Просто этот пример очень наглядно по­казывает характерное отношение к проблеме и необхо­димость тщательного изучения всех вариантов ее реше­ния.

Еще один вывод, связанный с новгородским опытом: у многих исследователей существует тенденция к удревнению памятников. Как показало изучение новгородской пластики, данная ошибка очень распространена, посколь­ку архаизация под воздействием образцов XII—XIII вв. характерна для местной резьбы XIV в. Возможно, и не­которые киевские памятники, которые традиционно от­носят к XII—XIII вв., следует датировать XIV в. Во всяком случае, следует их исследовать и под таким уг­лом зрения.

Много киевских памятников XIII—XV вв. было в свое время вывезено из города.

Вспомним, что для украшения церквей в г. Холме Даниил Галицкий в 1259 г. дает украшенные драгоцен­ными камнями иконы, «еже принесе ис Киева». Тогда же он «и колоколы принесе ис Киева». Предметы культа (кресты, панагии, дарохранительницы, ковчеги-мощевики и т. д.), разнообразные книги увозили из Киева епис­копы, назначенные в другие земли, митрополиты, отправ­лявшиеся на северо-восток, просто переселенцы и выход­цы из Киева.

Так, Серапион — известный книжник — мог забрать с собой во Владимир и большую библиотеку. То же можно сказать и о переселившемся в 1299 г. во Владимир мит­рополите Максиме. Киевский боярин Родион Несторович, который перебрался из Киева в 1332 г. со своим двором в 1700 человек, надо полагать, тоже приехал не с пусты­ми руками.

Разнообразные культурные связи поддерживал Киев с городами Северо-Восточной Руси и через митрополию. Из Киева как из древнего и традиционного центра при­возили туда иконы, различные предметы церковной ут­вари — истинные памятники прикладного искусства, ко­торые затем хранились в сокровищнице митрополита, в ризницах многих северных монастырей. Например, в московском храме Положения ризы богоматери во Влахернах в Кремле (который был домовым храмом рус­ских митрополитов, а затем и патриархов) находилась икона Печерской богоматери, являвшаяся домовой ико­ной митрополитов. Такое же изображение помещалось и на митрополичьей печати. Известную Свенскую икону заказал в Киеве брянский князь Роман Михайлович — сын бывшего великого князя киевского Михаила Всево­лодовича, убитого в 1245 г. в Золотой Орде,

О богатейшей сокровищнице Софийского собора упо­минают документы XV в. Многими сокровищами обла­дали и другие монастыри, церкви, крупнейшие феодалы. Большинство хранившихся там памятников погибло или было вывезено во время разгрома Киева в 1482 г. Золо­тое блюдо и потир из Софии были посланы ханом в дар великому князю Ивану III.

Существуют и другие известия о передаче икон или книг из Киева в другие места. Известна, например, ико­на, которую Дионисий привез в основанный им Печерский монастырь в Нижнем Новгороде. Икона происхо­дит, вероятнее всего, из иконописной мастерской Печерского монастыря.

Много рукописных книг (а также, вероятно, и предметов искусства) из Киева оказалось в Супрасльском Благовещенском монастыре, который занимал вид­ное место в истории белорусской культуры XVI — XVII вв.

Супрасльский монастырь был заложен в 1498 г. Алек­сандром Ходкевичем совместно с архиепископом смолен­ским Иосифом Солтаном. А. Ходкевич был сыном киев­ского воеводы и вместе с ним попал в плен к Менгли-Гирею. После возвращения из плена занимал должность новогрудского воеводы и маршалка Великого княжества Литовского и Русского. И. Солтан уже через несколько лет (1504) стал киевским митрополитом. Так что оба фундатора монастыря были тесно связаны с Киевом. Первыми его монахами были выходцы из Печерского монастыря. Показательно, что приделы в монастырском соборе были названы в честь Феодосия Печерского и Бо­риса и Глеба.

Монастырь в XVI в. располагал большими материаль­ными и культурными ценностями. Его библиотека была одной из богатейших. Согласно описи, составленной в 1645 г., в ней насчитывалось 587 рукописных книг. Среди них одна из древнейших кириллических рукописей — знаменитая Супрасльская четья-минея XI в. Хорошо из­вестны Супрасльская летопись (содержащая Новгородскую и Киевскую сокращенную летописи), а также Супрасльский список западнорусской летописи 1519 г. Эти летописи содержат ценные сведения о Киеве XIV—XV вв.

В Супрасле проявляли интерес и к событиям, проис­ходящим в Киеве в более позднее время. Об этом сви­детельствует, например, запись на рукописи Козьмы Индикоплова «Космография» (XVI в.): «А как Киев из­жог Менгирей тому 107 лет». На рукописи «Слова Гри­гория Богослова» сохранилась запись: «1598 служил ту в Супрасли дяк Михаила с Киева», говорящая о продол­жающихся прямых контактах с Киевом.

Несомненно, кроме указанных рукописей из Киева в Супрасль могли попасть и многие другие, которые да­тируются XIII—XV вв., а также иконы этого периода.

Таким образом, вырисовывается достаточно много различных путей, которыми происходила «утечка» киев­ских памятников, оседавших затем в разных центрах Литовского и Московского государств.

Высокий уровень киевского искусства конца XIII в. удостоверяет такая известная икона, как «Печерская бо­гоматерь», обнаруженная в Свенском монастыре под Брянском. На ней изображена богоматерь, сидящая на троне, с Антонием и Феодосией по бокам. Этой работе свойственны новые особенности: резко выраженные ин­дивидуальные черты Антония и Феодосия, переданные скупыми и сдержанными приемами. Лица их суровы, фигуры величественны.

В иконе «Николай Зарайский с житием» (начало XIV в.) уже заметно, как в искусство все больше прони­кают вкусы демократических слоев общества. Суровые и аскетические образы святых значительно смягчаются. По преданию, эту икону привез из Киева в Москву боя­рин Протасий, куда он переехал с тремя тысячами ки­евлян. В память о родном городе они назвали урочище на берегу Москва-реки Киевцем. Там была построена Николаевская церковь, куда и поместили реликвию.

Известны также «Максимовская богоматерь» (нача­ло XIV в.), «Петровская богоматерь» (XIV в.), а также легендарная «Игоревская богоматерь». Все они связы­ваются либо с Киевом, либо с его традициями.

Монументальная живопись Киева этого периода до наших дней не дошла. Фрагменты фресковой росписи, об­наруженные в 1975 г. при раскопках церкви Рождества Богородицы на Подоле, являются, пожалуй, единствен­ным ее свидетельством.

Однако известно, что киевские мастера-монумента­листы работали з других городах. Киевские и волынские мастера строили и расписывали Николаевскую церковь в Вильно. С ними связывают росписи Вавеля в Кракове, Сандомира, Люблина. В Люблине в 1418 г. трудилась целая группа живописцев во главе с мастером Андреем. В Пскове в 1409 г. киевский монах Антоний расписывал Троицкий собор. Искусствоведы отмечают работы киев­ских художников в Житомире, Чернигове, Твери.

Заметное место в искусстве Древней Руси занимала мелкая пластика. Иконки, крестики, змеевики, сделанные из металла, камня, кости и дерева, были широко рас­пространены среди разных социальных слоев насе­ления.

Изготовление мелкой пластики не прекратилось и после Батыева вторжения, хотя масштабы ее произ­водства значительно сократились. Историки культуры еще весьма далеки от возможности дать сегодня исчер­пывающую характеристику киевских произведений древ­нерусского периода. Находки позволяют судить об их ка­чественной и стилевой многослойности, но обобщить ма­териал пока не удается.

Среди работ киевских мастеров позднесредневекового времени можно назвать литую иконку (первая половина XIV в.) с двусторонним изображением Николая и Геор­гия Змееборца, найденную на Киевщине. Известен рельеф с изображением конных Бориса и Глеба в поч­ти квадратном узком обрамлении (XV в.).

На Подоле найдена медная иконка XV в. с изобра­жением стремительно движущегося конного Георгия Зме­еборца. Она отличается продуманными пропорциями, тщательной проработкой деталей. Еще одна более при­митивно выполненная иконка с Георгием Змееборцем хранится в Государственном историческом музее УССР. Очевидно, она сделана раньше, чем предыдущая.

К киевской металлопластике XIV в., возможно, при­надлежит и медный литой змеевик, обнаруженный в 1979 г. С. Р. Килиевич в Десятинном переулке (о нем уже шла речь).

При раскопках Пирогощи обнаружен медный литой крест-мощевик, в центре которого расположен благо-славляющий Христос с библией, на боковых крыльях—поясные изображения Марии и Иоанна Предтечи. Изобра­жения литые, но детали под­правлены или нанесены рез­цом. Надписи выполнены до­вольно небрежно резцом.

В. А. Харламов в 1977 г. на Замковой горе нашел ли­цевую    створку   бронзового креста-энколпиона.  На  нем помещено  распятие,  Мария и Иоанн Богослов, по бокам расположены маленькие фи­гурки   архангелов.   Над  го­ловой  Христа   три   голубя. Крест распятия восьмиконеч­ный. Изображения грубова­тые,   фигуры   непропорцио­нальные, со слишком боль­шими руками и лицами. Энколпион имеет усложненную ломаными очертаниями фор­му, мало похожую на крест. Такие квадрифолии  больше характерны для позднесред­невекового времени. Так его и продатировал   автор   на­ходки.

Подобные кресты, отличающиеся лишь в незначитель­ных деталях и манерой изображения, известны архео­логам. Б. И. Ханенко еще в 1902 г. писал о створках-двух из них. Один (найденный в Лебедине) он датировал XII в., другой —XIII в. Лицевая сторона такого же энколпиона найдена во время раскопок на Славне в Новгороде в слое XIV—XVII вв. Еще два обнаружили на территории Золотой Орды — в городище Увек (ныне —Саратов).

Эти аналогии позволили судить и об оборотной створ­ке киевского креста, которая не была найдена в 1977 г, На ней в центре, очевидно, находилась большая фигура сидящей на троне богоматери с младенцем на коленях. По бокам — фигурки архангелов, помещенных в профиль и протягивающих к ней руки. Столбики трона были ви­тые, хорошо заметна подушка, на которой она восседает.

Изображение богоматери на троне с младенцем на коленях — сюжет, для Руси довольно редкий. Он соот­ветствует иконографическому типу Печерской богома­тери, что связано с храмовой иконой Успенского собора Печерского монастыря. Это позволяет связать подобные энколпионы с лаврской художественной мастерской или, по крайней мере, заказом, выполненным киевскими ре­месленниками.

Датирование Б. И. Ханенко этих энколпионов XII— XIII вв. не было подкреплено вескими аргументами.

А квадрифольная форма и культурный слой, где найде­на одна створка, позволяют говорить о второй половине-XIII— начале XIV в.

Находки из Увека не противоречат такой датировке-Летописи, свидетельства иностранных путешественников, документы говорят, что поток пленных из Руси не пре­рывался на протяжении середины XIII—начала XV в. Массовый угон людей в Орду либо увод в рабство не­доимщиков касался и Киева.

Могли попасть туда кресты вместе с православным: духовенством, которого было немало в Золотой Орде. В 1261 г. там учредили Сарайскую православную епар­хию во главе с епископом. Археологические исследова­ния золотоордынской территории показали, что во всех более или менее крупных пунктах были русские церкви, или часовни. Таким образом, вполне вероятно, что крес­ты, сделанные уже после Батыева нашествия, попали на территорию Золотой Орды.

Вся эта серия крестов показывает, что в Киеве даже после нашествия Батыя, очевидно при Печерском монас­тыре, работали достаточно квалифицированные мастера.

Замечательным образцом искусства киевских резчи­ков по дереву является кипарисовый крестик, найденный' на Выдубичах. На лицевой стороне в центре находится изображение богоматери с младенцем. Справа и слева от нее — погрудные изображения Антония и Феодосия; Печерских. Вверху и внизу — также погрудные фигу­ры евангелистов Матвея и Марка. На оборотной сторо­не вырезана композиция распятия с предстоящими Ма­рией и Иоанном Богословом. Рядом изображены еван­гелисты Лука и Иоанн. Мастер в совершенстве владел? плоской резьбой по дереву. Крестик отличается декора­тивностью и вместе с тем строгостью решения. Такой сдержанный и одновременно изысканный стиль плоской резьбы приобрел широкое распространение на Украине с конца XV в.

Изображение на крестике местных святых свиде­тельствует о работе киевского резчика. Историк И. П. Крипякевич, изучая многочисленные актовые до­кументы XVII в., показал, что главными центрами резьбы по дереву на Украине, откуда шли многочисленные деревянные кресты, в этот период были Киев и Крехов. Киевские кресты изготовляли мастера-мещане, объеди­ненные в иконописном цехе. О более раннем времени та- «их документов не сохранилось. Однако к XVII в. резь­ба по дереву в Киеве должна была уже иметь устойчи­вые традиции, которые своими корнями уходят в XV в. Некоторые аналогии, такие, как, например, крест XV в. из музея киевской духовной академии и иконостас-скла­день XV—XVI вв. из Каменец-Подольска, очень близки к выдубицкому крестику. Во всяком случае, он дает отчетливое представление о стиле и мастерстве киевских резчиков по дереву и XV в.

Очень интересна небольшая двусторонняя иконка с изображением св. Николая и богоматери, найденная при раскопках Пирогощи в 1979 г. Это резьба по кости. Час­тично сохранился серебряный оклад, украшенный сканью. Орнамент из витой серебряной проволоки до­вольно прост: в кругах, диаметр которых равен ширине рамки, находились 3—4 мелких кружка. Такие же кружки напаяны в свободном пространстве между боль­шими кругами. В углах оклада помещались гнезда для рубинов, один из которых сохранился в правом верхнем углу. В крупном квадратном ушке было граненое зеле­ное стекло, имитировавшее изумруд. Вероятно, со вре­менем камень был заменен стеклом.

На лицевой стороне находится изображение богома­тери с младенцем. Здесь же вырезаны греческими бук­вами их монограммы. На другой стороне — изображение св. Николая и надпись «Никола».

Здесь же, на Пирогоще, обнаружили золотую серьгу XIV—XV вв Кончик у нее отломан, но хорошо известны аналогичные находки. Такие серьги состояли из прово­лочного стержня, изогнутого в виде вопросительного зна­ка, на конец которого надевалась бусина (обычно из янтаря, яшмы, цветного стекла). Для плотного закреп­ления бусин стержень обвит проволокой, а кончик за­гнут петлей.

Выдающимися произведениями киевского искусства XIV—XV вв. являются знаменитые рельефы из Печерского монастыря. Первый, более ранний, следует отнести к XIV в. На плите из розового овручского шифера вырезана фигура Марии Оранты, которая  повторяет мозаичное изображение Оранты XI в. из центральной апсиды Успенско­го собора.

Рельеф сохранился не пол­ностью: отсутствует его ниж­няя часть. Плита по бокам украшена растительным орна­ментом из стилизованных ду­бовых листьев, положенных один за другим и создающих таким образом ритмичный ри­сунок. В середине — стройная фигура богоматери в молитвен­ной позе с поднятыми вверх руками. Кроме монограммы у нимба, на плоскости плиты какие-либо украшения от­сутствуют. Изысканность силуэта, утонченная ритмика соединяются с теплотой и непосредственностью. Неко­торые исследователи видят определенную близость в исполнении этого рельефа с миниатюрами Киевской псалтыри 1397 г.

В 1470 г. по заказу Семена Олельковича был вы­полнен рельеф-триптих с изображением Оранты, Анто­ния и Феодосия. Триптих находился на внешней стороне центральной апсиды Успенского собора, но во время ре­монта в 90-х годах XIX в. его перенесли и замуровали в стене большой лаврской колокольни. На рельефе была такая надпись: «Основана бысть церковь пресвятыя Бо­городица Печерскаа на старом основании при великом, короли Казимире благоверным князем Семеном Алек­сандровичем отчичи Киевском при архимандрите Иоанне».

Композиции рельефа с Орантой и триптих 1470 г» очень схожи между собой, что и понятно: у них общий прототип и общая живописная школа. Но в триптихе есть и свои особенности, отражающие время, когда он был создан. Так, в середине рамки из дубовых листьев мастер поместил еще арочный портал. Пропорции Оран­ты не такие изысканные и не такие гармоничные, голова непропорционально большая. Складки подаются не так ритмично. Рельеф приобретает большую объемность, де­тали смоделированы более мягко и округло.

Фигуры Антония и Феодосия намного меньше Оран­ты, но вместе с ней создают единую целостную компози­цию. Заметно стремление отобразить их индивидуальные черты, передать фигуры как можно ближе к действи­тельности, лишить скованности, жесткой симметрии. Для усиления впечатления персонажи триптиха были распи­саны разноцветными красками.

Наряду со станковой живописью продолжала суще­ствовать и книжная миниатюра. Г. Н. Логвин считает, что в Киеве 1285 и 1299 гг. была переписана и проиллю­стрирована до 152 листа «Хроника Георгия Амартола» (IX в.), которую заказал тверской князь. Заканчивали оформлять рукопись уже в Твери. В целом исследовате­ли отмечают, что тверское искусство имеет, безусловно, киевские корни.

Значительное место в истории искусства занимает Киевская псалтырь, украшенная 303 миниатюрами. Ил­люстрировал ее превосходный художник. Прежде всего поражает сочетание небольших ярких, свежих миниатюр с монументальным и ритмичным текстом, выведенным гу­стыми чернилами. Миниатюры исполнены движения: лю­ди жестикулируют, бегут, падают: стремительно несутся всадники. Краски рисунков яркие, радостные, как бы освещенные солнцем.

О месте и времени создания Киевской псалтыри мы узнаем из приписки в конце рукописи. Тут указано место ее написания, дата, имя заказчика, а также имя и зва­ние переписчика: «В лето 6905 (1397.—Г. И.) списана бысть книга сия Давида царя повелением смиренного владыки Михаила рукою грешнего раба Спиридона про­тодиакона. А писана в граде в Киеве».

Киевская псалтырь является также памятником, от­ражающим достаточно тесные связи Москвы и Киева в XIV в.

Прежде всего напомним, что связи между различ­ными территориями, некогда входившими в Древнерус­ское государство, в XIV в. были достаточно крепкими. В Москве жили немало выходцев из Киева и из дру­гих русских земель, входивших в состав Литовско-Рус­ского государства. Мы упоминали уже о Дионисии, Сте­фане, Несторе Радионовиче. Добавим, что митрополит Петр (начало XIV в.) был выходцем из Волыни. Кста­ти, он был хорошим иконописцем. А знаменитый герой Куликовской битвы Пересвет был уроженцем Брянска, Киприан, много лет проживший в Киеве, осуществлял тесные связи со своими единомышленниками, прежде всего с Сергием Радонежским и Афанасием Высоцким (последний переехал в 1382 г. в Киев).

Киприан находился в Киеве в 1374—1390 гг. (за ис­ключением краткого пребывания в Москве в 1381— 1382 гг. и поездок в Константинополь), затем был здесь в 1396;—1397 гг. и 1404—1405 гг. В Киеве, по мнению Б. А. Рыбакова, в окружении митрополита был создав «Список городов русских». Отсюда он вел обширную пе­реписку. Надо полагать, что Киприан окружал себя «книжными людьми», которые вряд ли оставались в Киеве без дела и не создали здесь абсолютно никаких произведений. Своих людей Киприан забрал с собой в 1390 г. при переезде в Москву. Все это говорит о возможной близости ряда московских памятников и Ки­евской псалтыри. Они были созданы в одной среде.

Весьма характерна для подтверждения этого биогра­фия другого протодиакона Успенского собора в Моск­ве— Арсения. Он был пострижеиником Печерского мо­настыря и приехал в Москву вместе с Киприаном з 1390 г. Затем Арсений был поставлен в тверские епис­копы. Он много сделал для тверского книгописания в церковного строительства. Им основан Желтиков мо­настырь (1394), возведен каменный Успенский собор (1404—1406). Арсений был инициатором создания тверского летописания. До нас дошла бумажная Лестница 1402 г., переписанная им с оригинала, собственноручно написанного Киприаном в 1387 г. В 1406 г. «замышлением» епископа была создана Арсеньевская редакция Печерского Патерика. Таких книжников в окружении Киприана было немало, и многие из них жили и рабо­тали в Киеве, а позднее могли переехать в другие русские культурные центры.

Книгописание в Киеве продолжалось уже во второй половине XIII в. Это превосходно показано в работах Я. М. Щапова о Киевской кормчей. В 60-х годах актив­ную деятельность по восстановлению памятников пись­менности и особенно юридических кодексов развернул в Киеве митрополит Кирилл. В 1262 г. он выписывает из Болгарии Сербскую кормчую, представлявшую собой по­следнее достижение византийско-славянской канониче­ской и юридической мысли. Ее список прислал «преосвя­щенному архиепископу Кирилу преславнаго града Кие­ва, учителя же всей Руси и светилника церквам богоспасенаго града Киева» болгарский князь Святослав (выходец из Руси). В Киеве при митрополичьей кафедре с использованием ее библиотеки и привлечением к ра­боте местных книжников-юристов Сербская кормчая бы­ла объединена с русскими памятниками и переработана в новую Киевскую кормчую.

В первые годы деятельности митрополита Максима в начале 80-х годов в Киеве была написана (на базе предыдущей) еще одна кормчая. На ее основе повеле­нием князя Владимира Васильковича в 1286 г. во Влади­мире-Волынском была создана Волынская кормчая. Известная Рязанская кормчая переписана в 1284 г. со списка, присланного митрополитом Максимом из «преславного града Киева», как свидетельствует сохранив­шаяся на ней запись.

Так Киевская кормчая очень быстро получила рас­пространение на всей огромной территории киевской митрополии, в Молдавии, Литве. Это свидетельствует о высокой квалификации киевских книжников, а также о том, что новая кормчая отвечала потребностям фео­дального общества Руси этого времени.

Напомним, что самим Кириллом или кем-то из его ближайшего окружения были написаны такие выдаю­щиеся произведения, как «Жизнеописание Даниила Галицкого» и «Житие Александра Невского».

Деятельность киевских книжников «подтверждает мнение тех ученых, которые отрицали полное запусте­ние древней столицы»,— подчеркивал историк Древней Руси В. Т. Пашуто. Этим опровергается также и распро­страненное мнение о пресечении местной письменной традиции в период после Батыева нашествия.

Выдающимся писателем был архимандрит Печерского монастыря Серапион. До нас дошли пять его «Слов», которые ярко отображают реальные условия жизни на Руси середины XIII в. Это блестящие образцы оратор­ской, проповеднической прозы того времени.

Конечно, в Киеве, поставлявшем ученые и церковные кадры в другие княжества, где жили такие выдающиеся писатели и организаторы книжного дела, как Киприан и Григорий Цамблак, книгописание должно было раз­виваться и дальше. Киприан, например, «книги своею рукою писаше» и был «всякого любомудрия и разума божественного исполнь и велми книжен и духовен зело».

Киприан и Григорий Цамблак написали немало гра­мот, «слов», посланий, житий, проповедей и т. д. в пе­риод своей киевской деятельности. Им свойствен ритори­ческий стиль, обилие метафор, экспрессия, драматизи­рованное описание природы, подчас тонкая ирония. Последняя особенно заметна, например, в «Слове о почивших» Григория Цамблака, где описывается богач, которому ни днем ни ночью не дает покоя его всепожи­рающая жадность.

Большое значение для развития книжной культуры Киева имели связи с центрами Центральной и Западной Европы. Киевляне получали образование в Краковском, Пражском, Падуанском, Болонском, некоторых немец­ких университетах. Прочные связи поддерживались и с Сорбонной (Парижским университетом). Например, в 1389 г. в Сорбонне учился «Теофил Гниверба из Киева», а в списке за 1397 г. числится «Герман Вилевич, лицен­циат языков и бакалавр рутенской нации из Киева». Г. А. Нудьга отмечал, что путь в Париж из Киева в те времена был достаточно известным и проторенным, по­этому и в XV в. киевляне не были редкими гостями в Сорбонне. Среди них известны два доктора — Бенедикт Сервин и Иван Тынкевич.

Культурные связи Киева с Западной Европой в XIV—XV вв. мало изучены и в различных литературоведче­ских и искусствоведческих работах совершенно не учитываются. Между тем было бы крайне интересно рас­смотреть под этим углом зрения многие памятники ре­месла и искусства.

Некоторые фрагменты летописей, например «Повесть о смерти Скиргайло», позволяют предположить, что ле­тописание велось и в Киеве или же автор был киевляни­ном. Из контекста рассказа об отравлении Скиргайло ясно, что автор в это время находился в Киеве, но был еще весьма юным по возрасту.

Большое значение для истории развития литературы представляют три редакции XV в. Киево-Печерского па­терика. Первая осуществлена в Твери в 1406 г. по ука­занию епископа Арсения.

Во второй половине XV в. в связи с общим подъе­мом экономической и культурной жизни Киева началась работа над редакцией патерика уже в стенах самого Печерского монастыря. В 1460 г. при архимандрите Ни­колае «повелением инока Касияна, крилошанина Печерьского на имя священноиноку кир Акакию, бывшаго наместника Киевьскаго» была сделана (независимо от Арсеньевской) так называемая первая Касияновская, или Акакиевская, редакция. В работе над ней прини­мал участие также некий монах Иван.

В патерик вошло несколько новых статей: «Слово о перенесении мощей Феодосия Печерского» и ряд лето­писных известий (пострижение Николая Святоши, смерть Поликарпа и избрание на его место попа Василия). Появляется несколько раз имя автора некоторых «Слов», входящих в патерик («Нестора, мниха обители мона­стыря Печерскаго»). Значительно обновился и язык ос­новных статей памятника.

Через некоторое время Касиан (ставший уже уставннком Печерского монастыря) осуществил свою новую редакцию, которую завершил 10 апреля 1462 г. Ее обыч­но называют II Касиановской редакцией. Отдельные статьи патерика редактор расположил теперь в хроно­логическом порядке. Время пострижения Антония (сов­падавшее в более ранних редакциях с Повестью вре­менных лет: 1051 г.) переносится во времена князя Владимира. А. А. Шахматов предполагал, что у Касиана была неизвестная нам Печерская летопись.

В 1474 г. здесь же в Печерском монастыре «диаконом Ондреем тверитином» написан известный рукописный сборник «Златоструй».

Вполне возможно, что именно в Киеве были созда­ны и некоторые из известных нам сборников, повестей, поучений («Измарагд», переводные повести о трех ко­ролях, о Таудале-рыцаре, «Александрия», «Троянская история», «Сказание об индийском царстве»), которые написаны на белорусско-украинском языке XIV—XV вв. и получили широкое распространение.

Большое значение для изучения истории письменнос­ти Киева этого периода имеют граффити, обнаруженные С. А. Высоцким в Софийском соборе. У некоторых граф­фити прямая датировка(1257, 1259, 1285, 1380 гг. и т. д.). Граффити 1257 г. представляет собой самую раннюю достоверную запись, сделанную после разгрома Киева войсками Батыя: «В лето 6765 (1257.—Г. И.) месяца апреля в 6...» дальше произошел обвал большого фраг­мента древней штукатурки и, к сожалению, окончание записи навсегда утрачено.

Еще одна запись с прямой датой: «В лето 6793; (1285.— Г. И.) преставися раб божий Захария месяца февраля в день на память светого Федора Тирена (17), в субботу». Вообще поминальные записи встречаются довольно часто: «Месяца августа в 25 преставися раба божия Анна, попадья Семенова или «Месяца июня в 12 день престася раб божий Иван».

Обнаружено граффити с указанием профессии авто­ра записи: «Господи помози рабу своему Лазорю забойнику». «Забойником» называли плотника, строившего «забои» (загородки для скота или корабли, с дополни­тельно обшитыми досками бортами — «забойные» или «набойные»).

Представляет интерес запись в главном алтаре о митрополите Феогносте: «Грешному митрополиту Феогносту всея Руси многие лета». Употребление титула «ми­трополит всея Руси» является, судя по всему, одним из наиболее ранних. Запись сделана, по-видимому, в 1328 г., когда «приде на Русь митрополит Гречин именем Феогност». Он прибыл в Киев для поставления в митрополиты в Софийском соборе, а затем отправился в Москву. Во время торжественной церемонии и могла появиться данная надпись. Возможно, правда, что граффити сде­лано несколько позднее в 1332—1334 гг., во время пре­бывания Феогноста в Киеве и на Волыни.

Тематические надписи XIII—XV вв. представлены па­мятными, благопожелательными, а также относящимися к фресковым изображениям текстами. Кроме того, в это-время опять появляются поминальные граффити, аналогичные по форме и близкие по содержанию подобным надписям XI в. В целом надписи этого периода свиде­тельствуют о постепенном сужении кругозора их авто­ров, отражающих в записях в основном свои узкоместные интересы. Авторы—чаще всего софийские клирики — и их внимание главным образом сосредоточено на фик­сации умерших лиц софийского клира. Много записей такого типа: «Месяца апреля (...) день скончался Науменичь был дьяком (...) во Софии».

В настоящее время исследовано и опубликовано около сотни граффити XIII—XVII вв. Большая часть их относится к XII—XIV вв. (75). В конце XV — начале XVI в. количество надписей резко сокращается, что, по-видимому, соответствует тяжелому положению Киева в этот период. Во второй половине XVI—XVII вв. их ко­личество начинает возрастать. Интересно, что наряду е надписями на украинском, русском и польском языках на стенах Софии обнаружены и армянские граффити.

Находки достоверных записей XIII—XV вв. проли­вают свет на уровень письменности и вообще культуры того времени и опровергают тезис о полном отсутствии культурной жизни Киева в позднесредневековый период.

Палеографическое и лингвистическое изучение граф­фити показывает непрерывность письменных традиций в Киеве, а также то, что развитие письменности в XIII— XV вв. происходило на древнерусской основе.

Итак, и в эти тяжелые для Киева времена, в XIII— XV вв., продолжали создаваться произведения искусст­ва и письменности, не прекращалась культурная жизнь. Конечно, ее трудно сравнивать с процветающей и раз­носторонней культурой Киева XI—-XII вв.

ЛИТЕРАТУРА

Асеев Ю. С. Древний Киев. — М.: Госстройиздат, 1956.—109 с.

Высоцкий   С. А. Средневековые надписи Софии Киевской. — Киев!: Наук, думка, 1976.—455 с.

Греков И. Б. Восточная Европа и упадок Золотой Орды. — М.: Нау­ка, 1975.—519 с.

Логвин Г., М1ляева Л., Свенцицька В. Украінський середньовічний живопис. — К.: Мистецтво, 1976.—135 с.

Куликовская битва. — М.: Наука, 1980.—319 с.

Татаро-монголы в Азии и Европе. — М.: Наука, 1977.—502 с.

Толочко П. П. Киев и Киевская земля XII—XIII веков. — Киеве Наук, думка, 1980.—123 с.

Много, очень много неизвестного и неясного в истории Киева XIII—XV вв. Однако для того и работают ученые, чтобы открывать тайны давно ушедших столетий. Общий труд  историков   и   археологов,   искусствоведов  и   архи­текторов, лингвистов и этнографов раскроет и осветит еще не одну неизвестную страницу полуторатысячилетней истории древнего города.

ГЛЕБ ЮРЬЕВИЧ ИВАКИН

КИЕВ В XIII—XV ВЕКАХ

Утверждено к печати Ученым советам Института археологии АН УССР и Редакционной коллегией научно-популярной литературы АН УССР

Заведующий редакцией А. М. Азаров

Редактор А. Г. Пеккер Художественный редактор Б. И. Прищепа Оформление художника В.  М.  Флакса Технический редактор В. А. Краснова Корректор  Э.  Я-   Белокопытоза

Информ. бланк  №  5322.

Сдано в набор 06.11.81. Подн. в печ 060582, БФ 01664. Формат 84X108 1/32. Бум. тип. " № 1. Лит. гарн. Вые. печ. Усл. печ. л. 5,46. Уел, .кр.-отт. 5.98. Уч.-изд. л. 5,56. Тираж 25000 экз. Заказ №413. Цена в обл. на мел. бум. 240 г — 25 к., в обл. на мел. бум. 120 г — 20 коп.

Издательство  «Наукова  думка».  Киев,   ГСП, Репина, 3.

Областная книжная типография, 320091, Днепропетровск, ул. Горького, 20.

[1] Кормчие книги, или номоканоны,— юридические кодексы, си­стематизировавшие основные памятники церковного и светского права.

[2] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 22, с. 19.

[3] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 7, с. 361.