Часть II

ИМПЕРАТОР

800-814 годы

ЧЕСТЬ И ТЯГОТЫ НОВОГО ДОСТОИНСТВА

800—807 годы

СУД НАД ЗАГОВОРЩИКАМИ ПРОТИВ ПАПЫ ЛЬВА III

К общим соображениям принципиального характера, кото­рые в окружении Карла подверглись более или менее детальному рассмотрению и в итоге привели к принятию императорского титула со всеми последствиями для дальнейшего хода европей­ской истории, безусловно, добавилась острейшая необходимость правовой оценки предъявленных папе обвинений и наказания его оппонентов. Хотя Лев III принес очистительную клятву перед собравшейся знатью, суд над главными виновниками, имениты­ми папскими прелатами, так и не начался, застревая на уровне предварительного расследования. В конце ноября 799 года коро­левская комиссия взяла под стражу обоих злодеев и передала их королю. Переправленные в Рим заговорщики год спустя не риск­нули в присутствии папы и короля представить доказательства своих обвинений. Пока дело о противниках понтифика повисло в воздухе. Аббат монастыря Лорш Рихбот связывает это с приняти­ем Карлом императорского достоинства. Через несколько дней после коронации начался процесс над заговорщиками. По свиде­тельству имперских хроник, «следствие проводилось на основе римского права, за преступление против монарха злодеи были приговорены к смертной казни». В их защиту выступил папа Лев, вследствие чего, легко отделавшись, они сохранили себе жизнь. В итоге заговорщики подверглись высылке. Приговор затронул также целый ряд их римских сообщников. Наказание в виде ссылки было весьма распространено в Византии, как, впрочем, и в ан­тичные времена. По сути, речь шла об отказе от применения смертной казни с целью физического устранения оппонентов. Указа­ние на процедурные моменты по римскому праву встречается только во франкских анналах. Характерно, что книга папств от­вергает применение императорского права и представляет ука­занную процедуру как своего рода эпилог к очистительной при­сяге понтифика, завершившийся тем, что заговорщики и их со­общники проследовали в ссылку на земли франков, можно ска­зать, без надлежащего судебного разбирательства. А после кончины Льва III сосланным было дозволено вернуться в Рим.

В Вечном городе наверняка еще теплилось знание римского права в его различных кодификациях, особой известностью пользо­вались некоторые части свода законов, именуемого «дигесты». К примеру, в 603 году папа Григорий Великий цитирует фрагмент из соответствующей статьи, толкующей о «Сrimen laesae majestatis»[1]: «Преступление против монарха — Это такое преступление, кото­рое совершается против римского народа или безопасности». Дру­гой свод законов — Sententiae Pauli[2] — вошел составной частью в относительно распространенное римское право вестготов, пред­положительно в 802 году принятое Карлом как авторитетный источник старого императорского права. В сентенциях соответ­ствующего раздела говорится следующее о преступлении против монарха: «Те, чье оружие в виде совета и содействия направлено против императора или гез риЫюа... лучшие [из них] должны быть казнены».

Книга папств замалчивает это по вполне понятным причи­нам: данное положение является посягательством на статус-кво папы, не уступающее императорскому. Опираясь на римское право, Карл и его советники, по-видимому, натолкнулись на решающее юридическое оружие в споре с оппонентами понтифика и их рим­скими сообщниками, заговор которых потряс Римскую папскую республику.

Ни как патриций или император, опосредованно или непо­средственно с помощью своих эмиссаров, Карл не вмешивался в дела града Рима или в правовые отношения патримония апостола Петра. Он предпочитал уважать сложившийся порядок, подпирая его в интересах папы. Напомним о том, что предшественник Льва III Адриан I сам противодействовал смутьянам, причем че­рез Равенну пытался даже подключить византийский императорский двор. Это обращение к Византии теперь отпало само по себе по причине возвышения Карла и из-за «матриархата во власти» Ирины в Константинополе, не говоря уже о том, что авторитет Льва на папском престоле был не самый высокий.

Впрочем, применение правовой конструкции преступления против монарха не было ограничено только Вечным городом. Карл ввел эту конструкцию в саму ткань императорского права и в регионах севернее Альпийского гребня, когда за дезертирство в духе так называемой верноподданнической присяги 802 года, ко­торую обязана была принести вся вольная мужская часть населе­ния его огромной империи, предусматривалась смертная казнь как за преступление против монарха.

ИМПЕРИЯ И ТИТУЛ ИМПЕРАТОРА

О возрождении Западной Римской империи по позднеантичному образцу, тем более о господстве над градом Римом, очевид­но, не могло быть и речи. Такой подход исключало наличие захо­ронения князя апостолов, запрещали так называемый Констан­тинов дар и существенная составляющая империи франков, центр управления которой располагался по другую сторону Альп. Прав­да, первый христианский император, вездесущий в основанном им Константинополе, втором Риме на Босфоре, предлагал ново­му императору определенную ориентацию, однако формы и со­держание империи Карла имели тем не менее собственные кон­туры, обнаруживали следы средневековья.

Так, при изготовлении своих металлических денег, для че­канки которых в отличие от античных времен и Византии ис­пользовалось серебро, Карл взял за образец золотую монету эпо­хи Константина. На ней изображена увитая лавром голова импе­ратора анфас. Его политическое завещание, известное под назва­нием Divisio Regnorum, представленное Эйнхардом в 806 году на подпись понтифику, следует соответствующей формуле так назы­ваемого Константинова дара. И в Падерборнском эпосе обозна­чение Ахена как будущего Рима обнаруживает византийский об­разец.

Также грамоты Карла, снабженные в античном духе пометой «Legimus» («Нами прочтено»), что равносильно монаршей под­писи, по византийской традиции скреплялись золотыми булла­ми, из которых ни одна не сохранилась, кроме единственного экземпляра из свинца. На его реверсе изображены городские во­рота Рима с глубокой по смыслу легендой «Renovatio Rom(аni) Imperii»[3] в качестве обязательства по каждодневному обновле­нию. Единственная сохранившаяся до наших дней золотая моне­та императора Карла, обнаруженная при раскопках в пфальце Ингельгейм-на-Рейне в 1996 году, отчеканена на монетном дворе Арлеса и воспроизводит образец, оригинал которого связан с Павией. Впрочем, эта монета увидела свет лишь после 812 года, когда было достигнуто соглашение с конкурентом на Босфоре.

Что касается «привилегий римского императора», после 800 года все равно не дошло дело до полной реституции монар­ших прерогатив, которые римляне в 702 году уступили тогдаш­нему императору Филиппику Вардану, хотя папы после корона­ции Карла и в первые годы правления в посланиях называли его императором и даже консулом. Стаж предшественника Льва — Адриана I измерялся годами воплощения и понтификата, а са­мого Льва до 800 года годами понтификата и королевского прав­ления, так что папа занял место короля, а король занял место патриция — экзарха. В чеканке монет в лице Адриана I папа обрел императорское достоинство, поэтому на аверсе красова­лось его изображение с легендой. А вот Лев III вместо собствен­ного лика распорядился изобразить князя апостолов как истин­ного суверена Вечного города. После эпохального 800 года встре­чаются папские денарии: на одной их стороне — имя апостола Петра и папская монограмма, а на другой — имя и широко изве­стная монограмма короля франков в ромбической конфигура­ции, что как бы символизирует двойное правление — папы и императора. Это— сочетание двух властей, согласно учению Геласия. Между тем так и не возродилась традиция устанавли­вать в римских храмах изображения императоров. Отсутствова­ли портретные изображения, не создавались монументы на ма­нер фокасской колонны.

Церковная молитва могла быть привязана и к более ранним образцам, и к прошениям, которые по своей смешанной форме из заступничества и одобрения уже с 774 года награждали короля франков и «патриция римлян» императорскими эпитетами: уже Адриан I включал ходатайство за короля и экзарха в молитвы за императора и империю, а после 800 года Карл занял место визан­тийского конкурента.

Императору воздали положенное императорскому достоин­ству, но на монетах, в каждодневном употреблении отражавших желаемое, на римский взгляд, представление о правлении, пока­зано подлинное соотношение сил, а именно своего рода баланс между преемником апостола Петра и императором франков, что вполне соответствовало мозаичному панно в триклинии Латеранского дворца.

Императорский титул также поначалу не позволяет устано­вить четкую и однозначную опору на старые традиции или более новые формулировки. Это свидетельствует не о бессилии канце­лярии, а о неуверенности относительно подлинного содержания императорской власти. Свой новый титул Карл впервые употре­бил в крайне сложном контексте. Речь шла о грамоте, изготов­ленной 29 мая 801 года близ Болоньи в связи с откровенно формальным имущественным вопросом. Вообще говоря, само собой напрашивалось формирование императорского титула по образцу титула «Раtricius Romanorum» сообразно «Imperator Romanorum»[4]. В этом новообразовании содержался бы намек на сужение объема притязаний к Западу. Вместо этого Карл предпо­чел  глобальный,  витиеватый  и  насыщенный титул  «Каrolus serenissimus augustus a Deo coronatus magnus pacificus imperator [все императорские эпитеты] Romanorum imperium gubernans [управле­ние институтом, то есть Римской империей] qui et per misericordiam dei rex Francorum atque Lanyobardorum [союз франков и ланго­бардов, королем которых он является]». Таким образом, титул «художественно напыщенно», по выражению Петера Классена, связывает правление королевскими сторонниками с руководством этого института. Франки и лангобарды оставались собственно населением государства, фундаментом его правления, к которому «пристегивалась» административная структура, связанная с Римом, но не с римлянами. Несмотря на столь взвешенный подход, Византия видела в империи Карла только узурпацию власти варваром, которому в знак благодарности оказал поддержку епископ Римский.

Уместно заметить, что Карл отказался от осуществления какой-либо императорской власти в Риме. В одной судебной гра­моте из Вечного города от 4 марта 801 года, в которой еще значится прежний титул — король и «патриций римлян», он разре­шает конфликт между церквами Ареццо и Сиена (причем оба города расположены в непапской Тусции) на основе предваритель­ного определения папы Льва. В ней Карл называет цель визита: «В связи с некоторыми «делами» Святой церкви Божией и господина папы Льва». Составленная в конце мая недалеко от Болоньи грамота тоже представляет собой лишь заключительный приго­вор суда относительно никак не связанного с Римом монастыря Нонатула. Хотя в этом документе обозначен новый титул, он из­готовлен той же рукой, что и мартовская грамота в отношении Ареццо.

Рим продолжал оставаться своеобразной золотой серединой былой всемирной империи, и ее обновление не утрачивало акту­альности. Более того, Рим был хранителем святых останков князя апостолов и резиденцией его преемника. Поэтому новый коро­левский род франков считал необходимым обеспечивать благо­получие Вечного города и оказывать ему неизменное покрови­тельство. Он нерасторжимо связал свою судьбу с апостольской гробницей в духе согласия с Римом, как об этом со всей опреде­ленностью будет заявлено в политическом завещании императо­ра несколько лет спустя. В результате принятия нового титула и возрождения империи эта «государственная доктрина» не была отмечена существенным приращением властного начала. Внут­риполитические выводы из своего нового достоинства Карл сде­лал лишь в посвященном реформам капитулярии от 802 года. Они совсем не затрагивали Рим, зато в значительной степени косну­лись его представлений о формировании христианской империи как о спасительно необходимом конечном пункте былых всемир­ных языческих империй, к числу которых многие современники относили и Римскую.

Зимние месяцы Карл провел в Риме неподалеку от собора Свя­того Петра. О его тамошней резиденции нам мало что известно.

Пасху 4 апреля 801 года он также отметил вместе с папой у гробницы князя апостолов. Так называемые имперские анналы характеризуют его, несомненно, многообразную деятельность в эти месяцы следующим образом: «После того как он затем [после осуждения заговорщиков против Льва III] упорядочил дела в Веч­ном городе, проблемы папы и всей Италии не только в публич­ной, но и в церковной и частной [!] сферах, а своего сына отпра­вил в поход по землям Беневенто, 25 апреля Карл покинул Рим и прибыл в Сполето».

Справедливости ради стоит заметить, что вторая за полгода экспедиция в Беневенто особого успеха не имела. Еще осенью 799 года погиб казначей Магинфред, один из приближенных к Карлу экспертов по итальянским делам. Опасаясь потерь среди верных Карлу людей, Алкуин вновь усомнился в полезности все­го предприятия. Высказывания из далекого Тура являются суще­ственным источником наших знаний о последнем визите Карла в Рим. Между прочим, усилиями Алкуина сын Карла (тоже Карл) стал автором своего рода кодекса поведения, требовавшего от него равняться на отца, «ректора и императора христианского наро­да», творить справедливость и милосердие в качестве соломоно­вых добродетелей, а также выбирать себе достойных советчиков, дабы восторжествовала не алчность, а истина. От своего уже вер­нувшегося из Рима задушевного друга Кандида Алкуин узнает, что вспомогательный контингент из монастыря Святого Мартина сопровождал Пипина на юг, а папа, одолевший врагов, пользует­ся немалой благосклонностью господина императора. Графа Гродгара, вознамерившегося было присоединиться к отрядам Пипи­на, он заклинает больше уповать на мудрость и превосходство, нежели на силу оружия. Нездоровый климат, угроза эпидемий — это все негативные факторы. Поэтому граф мог бы быть полез­ным императору добрым советом, назидает Алкуин. Его предчув­ствия, в общем, подтвердились, ибо наши источники никак не комментируют военный поход Пипина. Последняя запись анна­лов из Беневенто сообщает даже об огромных потерях франкско­го экспедиционного корпуса. Предание ничего не сообщает о плодотворной активности Карла в интересах Вечного города и папства в период его пребывания на Тибре. Нет никаких данных насчет того, обеспечил ли он тогда императорское влияние с целью пресечения будущих антипапских выступлений., что логично было бы предположить относительно преемства Льва в 816—817 го­дах. Что касается так называемого Расtum[5] Людовика Благочес­тивого с Римской церковью 817 года, то он в любом случае за­крепляет свободное избрание и освящение епископа Римского, который, правда, был обязан направлять к монарху эмиссаров, дабы обновлять «мир и согласие». В 795 году Лев III велел пере­дать королю свой указ об избрании. К нему прилагались подарки. Это означало возобновление действовавшей до 731 года практики отношений с монархом. В связи с последующими возведениями «императорское право», по-видимому, заключалось в контроле за избранием и согласии с освящением. После происшедшего с преемством Адриана в лице Льва, которого оппоненты обвинили в симонии, такой подход представлялся почти неизбежным.

В те годы высшие эшелоны христианства, то есть папство и императорская власть, достигают такой степени переплетения, что покончить с ним удалось лишь в XI веке в результате так называ­емого спора об инвеституре (облечении).

Тогда преемник апостола Петра избавился от «сцепления» с императорской властью, а функция избрания папы перешла к формирующейся коллегии кардиналов. Подобно тому как ду­ховенство и римляне в качестве «избирателей» папы были вы­нуждены подчиниться определенной процедуре, которую пре­дусматривала контролирующая императорская инстанция, так и Рорulus Romanorum[6], по-видимому, был обязан приносить клятву верности. Папа Лев в своем сообщении об избрании призвал короля направить эмиссара для принятия присяги верности Кар­лу. Однако источники по этому поводу безмолвствуют, ибо в книге папств хронологически построенное изложение жития Льва обрывается рассказом о судьбе заговорщиков 799 года, хотя этот папа скончался лишь в 816 году после действительно продолжи­тельного понтификата. Однако история папства после 799 года посвящена сплошь строительным проектам и папским богоугод­ным заведениям в Риме и вокруг него. Преемник Льва III Сте­фан IV (V) после возведения в любом случае обеспечивал прися­гу римлян на верность наследнику Карла — Людовику Благоче­стивому.

Судя по всему, Карл проявлял исключительную сдержанность в использовании административных мер по отношению к Вечно­му городу и патримонию апостола Петра. Если Лев III после 808 года сетует на вмешательства монарших эмиссаров на территории церквей и тем самым идет по стопам своего предшественника, часто жаловавшегося на это королю, то прежде всего указывает на ошибочность и противозаконность этого вмешательства, ко­торое перечеркивает его собственные административные приви­легии и предписания, и просит Карла о помощи: «Мы уповаем на милосердие Божье, чтобы в период вашего правления церковь Божия жила спокойной и мирной жизнью».

Вначале Карл направился в Сполето, герцог которого Винигиз в те судьбоносные дни поспешил на помощь папе со своими отрядами, то есть в сторону враждебно настроенного к нему Беневенто, который к тому времени безуспешно пытались атаковать отряды Пипина.

Источники того времени зарегистрировали мощное землетрясение, которое с 30 апреля по 1 мая затронуло всю Италию, сопровождаясь горными обвалами, накрывшими целые города. Серьезно пострадал и собор Святого Петра в Риме, рухнула крыша вместе с балками перекрытия. По свидетельству книги папств, Лев III затем восстановил храм, в котором находилась гробница апостола Петра и который предстал в еще более величественном виде. По другую сторону Альп колебания почвы также ощущались, причем на обоих берегах Рейна. Кроме того, мягкая зима вызвала вспышку эпидемии болезни, напоминавшей чуму. Мало того, за подобными природными катаклизмами обычно следовал голод как массовое бедствие для населения.

Невзирая на разбушевавшуюся стихию, император отправился в старый город экзархата Равенну. Только здесь, в бывшем центре византийского господства в Адриатике, Карл и его канцелярия, видимо, в местных литературных свидетельствах обнаружили ту самую счастливую формулу Romanum gubernans imperium[7] как руководящий принцип Римской империи. Эта формула, с одной стороны, признавала роль Вечного города, а с другой — допускала создание империи, вместе с тем отказывая римлянам в статусе «населения государства». Некогда византийская провин­ция в Италии, Равенна под руководством архиепископа неизмен­но кичилась своей автономией и еще при жизни Адриана I отвергла вмешательство наместника святого Петра. Под прикрытием короля франков и его эмиссаров архиепископ игнорировал папские домогательства или учитывал их в весьма ограниченной  степени.

В Равенне несколькими годами ранее Карл, очевидно, совершенствовал художественный вкус на образцах позднеантично-византийского зодчества, которое до сих пор поражает воображе­ние неповторимостью и богатым содержанием. В конце концов монарх попросил своего заботливого друга, папу Адриана I, позволить переправить через Альпы мозаичные панно и мраморные колонны из бывшего экзаршего дворца. Эйнхард также свидетельствует, что для возведения церкви Божией Матери в Ахене Карл доставил такого рода трофеи из Рима и Равенны, поскольку не мог получить их в другом месте. При этом Карл явно забросил старую императорскую резиденцию в Трире, у которой, согласно более позднему преданию, также были позаимствованы антич­ные фрагменты зодчества для «Нового Рима».

Все говорит за то, что образец для храма своей резиденции в Ахене Карл видел в позднеклассической Равенне и тем самым в художественном воздействии эпохи Юстиниана, которой своеоб­разно следовали и специфику которой творчески усваивали мо­нарх и его зодчие. Нередко даже специалист не в состоянии ре­шить, являются ли дошедшие до нас фрагменты колонн, пиляст­ров, капителей, а также мозаичных панно античными образцами или ремесленнически совершенными имитациями эпохи Каролингов. Еще будучи королем, Карл, размышляя о проекте своего храма в Ахене, не отдавал предпочтения ни архитектуре в форме базилики римского происхождения, ни строениям с частями, рас­положенными симметрично по отношению к центру, в стиле Сан-Стефано-Ротондо, которые Адриан I снабдил опорными конст­рукциями. Вероятнее всего, Карл склонялся к тому, чтобы оста­новиться на великолепном образце зодчества Сан-Витале в Ра­венне. При возведении этого двустворчатого, восьмиугольного строения с эмпорами, в свою очередь, была взята за образец цер­ковь Сергия и Вакха в Константинополе. Однако по другую сто­рону Альп проект и его конструктивное осуществление были из­менены. Восьмиугольник во внутренней части вместе с эмпора­ми определяет центральное пространство, которое вовне откры­вается в двойной восьмиугольник. Талант зодчего и его заказчика проявляется в многообразной адаптации византийских образцов во имя отыскания собственного оригинального решения. Если Карл оказался никем не превзойденным в своей верности Риму и почитании апостола Петра, исходя из трезво воспринятых соб­ственных политических интересов, в литургии, церковном пес­нопении и в церковном праве он следовал принципиально рим­ским моделям, то в своем самом главном архитектурном проекте Карл отдал предпочтение византийским образцам. Такой подход позволяет взглянуть на Ахен как на «будущий Рим» так называе­мого Падерборнского эпоса и на содержание Западной Римской империи, которая ориентировалась на империю, расположенную на Босфоре. А на что же еще?

По свидетельству хрониста Агнелла из Равенны, правда, со­ставившего записки десятилетия спустя после эпохи Карла, при своем последнем визите в город экзарха монарх велел отправить в Ахен позолоченную статую кавалериста, созданную еще в конце V века. Статуя изображала короля остготов Теодориха с копьем в  правой и щитом в левой руке. «Как некоторые утверждают», это произведение искусства возникло по воле жителей Равенны и из любви к «императору» Зенону. А Теодорих распорядился нанести на статую свое имя. Фактически же Зенон был императором, ко­торый в 484 году обеспечил Теодориху власть над Италией, — однако при условии императорской прерогативы. И огромный мавзолей известного остгота, вошедшего под именем Дитриха Бернского в «германский» героический эпос, по-видимому, произвел на Карла соответствующее впечатление. Он, может быть, даже помог франку представить себе собственное господство над Апеннинским полуостровом, что, наверное, побудило его, по мнению Эйнхарда, собрать «варварские и древние песни, про­славлявшие дела и победы старых королей», которые впоследствии Людовик Благочестивый из-за своей духовной ограничен­ности велел уничтожить.

Толчком к перемещению статуи Теодориха стала, по-видимо­му, не только политическая память об отошедшем в иной мир герое, но и то обстоятельство, что для современников воспоми­нанием о первом христианском императоре Константине служит сегодня на Капитолийском холме в Риме копия статуи Марка  Аврелия на коне, во времена Карла возвышавшаяся перед Латеранским дворцом. Десятилетия спустя Валафрид Страбон написал об остготе, арианине и, стало быть, еретике, статуя которого была установлена в Ахене, злобное стихотворение. Из-за отсутствия надежных исторических сведений ученые до сих пор спорят о месторасположении статуи в округе ахенского пфальца.

Перед тем как покинуть Равенну в конце мая, Карл участво­вал в судебном заседании неподалеку от Болоньи, на котором  рассматривалось судебное дело. Епископу этого города противо-!стоял его старый наперсник— аббат Ансельм из Нонатулы.

Предметом спора была принадлежность крестильни. Решающую роль сыграло доказательство, что лангобардский король Айстульф совершил в свое время дарение, предопределившее судеб-,ный успех монастыря.

Это дошедший до нас оригинал грамоты Карла, составленной рукой канцелярского писаря Генезия. В ней франко-лангобардский королевский титул соседствует с равеннской форму­лой «Romanum gubernans imperium» и с императорским титулом; впервые обозначен год императорского правления. Этот пись­менный документ имеет значение еще и потому, что следую- щая, безусловно подлинная грамота Карла о предоставлении при­вилегий монастырю Герсфельд датирована лишь сентябрем 802 года. То есть объем документации, в которой обозначен офици­альный титул после принятия императорского достоинства, край­не ограничен.

ПОДАРОК ИЗ БАГДАДА: СЛОН АБУ-ЛЬ-АББАС

Следующей важной целью после возвращения императора в северные регионы империи стала Павия, столица Ломбардии и Италийского королевства. Сообщение о майском пребывании в Павии имперские хроники перемежают всего несколькими строками, содержащими вести с Востока: ожидают прибытия слона из Багдада. По-видимому, этот подарок для правителя Запада символизировал существенный рост его престижа. Во время ви­зита в Павию императору становится известно, что к нему на­правляется целая миссия халифа Харуна ар-Рашида. Между Ивреей и Верчелли, неподалеку от перехода через Альпы вблизи перевала Большой Сен-Бернар и совсем рядом с морским побе­режьем состоялась встреча Карла с посланцами далекого Восто­ка. Согласно источникам, это был «перс», то есть прибывший из Багдада, и «один африканец» с североафриканского побережья вблизи современного Туниса.

Эмиссары изложили императору то, что нам уже известно из истории чудес Тревизо. Речь шла о смерти предположительно в Багдаде эмиссаров, отправленных примерно четыре года назад Карлом на Восток. Прибывшие в Иерусалим паломники, послан­ные графом Тревизо с поручением привезти господину мощи из святых мест и согласно договоренности ожидавшие возвращения королевских эмиссаров в Иерусалим, в итоге были вынуждены одни возвращаться домой. Так, по сведению одного человека с Востока, толмач-иудей Исаак, единственный вынесший все тяго­ты путешествия в Багдад, нагруженный подарками (с долгождан­ным слоном в обозе), проследовал через Африку прямо к цели — к королевскому двору. Тем не менее Карл направил своего глав­ного канцлера Эрканбальда на Лигурийское побережье с прика­зом обеспечить транспортировку по воде слона и остальных чле­нов делегации из Африки в Италию.

В конце концов Исаак 20 октября 802 года доставил экзоти­ческое животное вместе с подарками халифа в Ахен. Это было блестящее достижение с точки зрения технического исполне­ния! Очередная задержка объяснялась тем, что слон Абу-ль-Аббас, названный так в честь основателя правящей династии аббасидов, из-за суровой зимы никак не мог преодолеть Альпы. Хотя Исаак еще год назад со своим ценным грузом ступил на берег в Порто Венере. Он явно не обладал ростом и мужеством Ганни­бала, когда-то на слонах преодолевшего заснеженные альпий­ские перевалы. В случае утраты дара ему наверняка бы не поздо­ровилось. Эйнхард с особым почтением пишет о великодушном даре халифа, ставя нас в известность о том, что Харун ар-Рашид «предпочитал благосклонность Карла дружескому союзу со все­ми прочими королями и князьями, высоко ценя его авторитет и великодушие».

Предположительно в 802 году еще одна миссия, скорее все­го в сопровождении «перса», отправилась в Багдад и через Ита­лию вернулась домой. Эти относительно достоверные примеры контактов Востока и Запада показывают, что, принимая во вни­мание трудность маршрутов и длительность путешествий, меж­дународная торговля через Ближний Восток, Африку и Среди­земноморье имела сугубо ограниченное значение. Данный тор­говый путь обеспечивал крайне малочисленную элиту высоко­качественными продуктами, пряностями, шелковыми тканями, изделиями из стекла, драгоценными камнями, а также служил удовлетворению церковных потребностей, чему ни в коей мере не создавали помех мусульмане. Конечно, подобная торговля не дает надежного представления об общей экономической конъ­юнктуре того времени. Однако представляет интерес тот факт, что важную роль в посредничестве между Востоком и Западом играли евреи. Будучи поставщиками монаршего двора и поэто­му обладая привилегиями, главным образом во времена Людо­вика Благочестивого, они вызвали к себе ярко выраженную не­приязнь ортодоксальных кругов, группировавшихся вокруг ар­хиепископа Агобарда Лионского.

Еще в Павии до монарха дошла весть об очередных внешне­политических успехах, а именно о завоевании и покорении Бар­селоны, для чего потребовалась еще одна экспедиция из Аквита­нии, хотя губернатор города в 797 году самолично объявил в Ахе-не о подчинении Барселоны королю франков. Присоединение Барселоны явилось важным стратегическим приобретением на гра­нице с эмиратом. Оно положило конец грабительским походам арабов на территориях между Пиренеями и рекой Эбро. Согласно хорошо информированным хроникам аквитанского монастыря Муассак, Карл хоть и поручил сыну Людовику возглавить эту экс­педицию, однако послал ему на подмогу опытного в военных де­лах старшего сына, Карла. Но когда тот прибыл в Лион, была получена весть, что военная цель уже достигнута, поэтому ему пришлось вернуться.

Когда более двух десятилетий спустя поэт Эрмольд Нигеллий, находясь в ссылке и удостоившись особой милости импера­тора, славит роль Людовика в этом военном походе, напрашива­ется скептический вывод, тем более один из биографов Людови­ка, так называемый Астроном, намекает на совершенно противо­положную оценку. Он сообщает, что король Людовик, прибывший на место лишь после падения Барселоны, как бы официально принял капитуляцию города. Советники Людовика явно опаса­лись за жизнь короля. При этом сыновья короля, как и их сверст­ники из аристократических кругов, знали толк в военном деле. Карл юный и Пипин считались отличными военачальниками, которым подчинялись вполне самостоятельные контингенты. Людовик тоже командовал отрядом, стоявшим в резерве в Руссийоне, в то время как Вильгельм Тулузский, известный под име­нем Виллехальм Вольфрам, прикрывал фланг от войск эмирата, а граф Ротстагу Геронский возглавлял осаду. Хотя Людовик в один из воскресных дней торжественно вступил в Барселону и испил чашу победы, сам глава города, однако, был передан в руки им­ператора. Монарх всегда ощущал себя хозяином положения, в то время как его сыновья в подлинном смысле слова (по удачному выражению Бригитты Кастен) оставались носителями «посред­нической власти» и одновременно представителями отца.

Со взятием Барселоны наступил кратковременный период успокоения страстей. В качестве оккупационных сил в городе расположились вестготские войска. Тем не менее еще при жизни Карла военные действия вспыхнули вновь.

После Павии королю Пипину в его не очень продуктивной борьбе с Беневенто тоже улыбнулась маленькая победа: ему уда­лось вырвать приграничный город Чьети из-под влияния против­ника, а его префекта взять в плен. Он, как и доставленный к Карлу городской голова из Барселоны, был отправлен монархом в ссылку. Это «византийская» форма наказания — менее жесто­кая, чем казнь. Такой участи «удостаивались» прежде всего поли­тические оппоненты. На практике же это чаще всего означало заточение в монастырь.

«ИМПЕРСКАЯ ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА»

И ПРОГРАММНЫЙ КАПИТУЛЯРИЙ 802 ГОДА

Официозные анналы тех лет, посвященные внешнеполити­ческим прорывам и успехам монарха, как правило, обходят сто­роной важную главу — внутреннюю политику, которую из года в год нехотя освещали хронисты. Однако эта сфера все больше выдвигается на первый план еще до окончания войн с саксами в 804—805 годах. Она оказывает глубокое воздействие на концепту­альные принципы Карла, выливающиеся в структурную полити­ку по отношению ко всей империи. Бурно пульсирующие источ­ники «имперского времени» насквозь проникнуты этой обращен­ностью «вовнутрь», начавшейся уже в 789 году, после свержения Тассилона Баварского, с разработки программы внутриполити­ческих реформ и ее изложения в Аdmonitio generalis («Всеобщее увещание»).

Этот новый подход проявился сначала в 801 году, потом в 802-м в важных капитуляриях по проблемам реформ, которые, будучи обращенными «вовнутрь», одновременно раскрывают об­щую проблематику империи франков и ее хрупких властных струк­тур. В программном отношении ориентиром для Карла служили ветхозаветные цари и их стиль правления — прежде всего Осия, Давид и Соломон. Он руководствовался основными идеями хри­стианского общества Августина и принципами полноты власти римских цезарей, титул которых Карл возродил для Запада в сво­ем лице. Император стремился превратить христианскую импе­рию в царство мира и согласия, чтобы в будущем ответить пред Богом за свои деяния. Предпринятая попытка превратить анар­хическое, точнее сказать, полуанархическое общество в цивили­зованное, на базе принципов веры и права, — именно в этом суть величия Карла, а не в чисто механическом соединении объеди­ненных общей религией в составе одного королевства террито­рий на манер античных и современных диктатур. Направленность на обязательные к исполнению правовые нормы и христианскую этику главным образом во имя защиты слабых, вдов, сирот, не­мощных в качестве движущей силы монаршей деятельности за­печатлелась в памяти средневековья и потомков, а когда грянули темные дни последующей эпохи, Карл предстал настоящим мая­ком, достойным подражания правителем. Что же касается рас­суждений об изначальной амбициозной нацеленности общества на его Ренессанс, то это имеет уже второстепенное значение.

Один из лучших знатоков изучаемой эпохи, Франсуа Луи Ганс-хоф, констатировал «распад» (разложение) на заключительном эта­пе существования империи Карла и, несомненно, правильно опи­сал и точно проанализировал симптомы глобального отката с ре­форматорских позиций. Все так, только вот отмеченному «распа­ду» (процессу, противоположному интеграции) не предшествовала интеграция, концентрация государственных средств, которые могли бы дезинтегрироваться на заключительном этапе правле­ния. Дело в том, что первые импульсы, которые могли бы обес­печить новорожденную империю франков общепризнанными нормами жизни и создать необходимые для этого основы адми­нистративных и правовых структур в государственной и церков­ной сферах, так и не вышли за рамки осторожного зондирования. Называя вещи своими именами, следует констатировать, эти уси­лия не увенчались успехом. Но эту неудачу надо оценивать не с позиции бюрократически управляемого современного государства, а исключительно в контексте реальных возможностей той эпохи, то есть VIII—IX веков. Между прочим, именно таким был подход вызывающих сегодня улыбку представителей школы историзма и его наиболее яркого исследователя Леопольда фон Ранке.

В своей биографии Эйнхард модифицирует и перефразирует раздел из биографии Августа, написанной Светонием, параллель­но принявшего звание Роntifex maximus и окунувшегося в но­вый, обращенный вовнутрь вид деятельности. Биограф Карла связывает свой подход с принятием императорского достоин­ства и указывает на реформы Карла в правовой сфере. Соответ­ственно император уделил основное внимание правам франков и их совершенствованию. У народа есть две отличные друг от друга разновидности прав, под которыми понимаются рибуарное и салическое право. Своей правовой политикой Карл наме­ревался «добавить отсутствующее, сблизить противоречивое, улуч­шить ложное и извращенное». Правда, все эти планы особого успеха не имели.

Корректировать существующее право, которое отчасти в уст­ной и передаваемой от поколения к поколению форме нуждалось в письменной фиксации, император начал еще во время пребы­вания в Павии, очевидно, уже в ходе осуществления обширной законодательной реформы. Эйнхард непозволительно сужает ее до масштабов исправления обеих разновидностей франкского права. Начало законодательных усилий знаменует выпущенный Карлом в 801 году в Павии Итальянский капитулярий. Среди 434 прочего он доводит до всеобщего сведения: «Всё то, что противо­действует отсутствию правовой безопасности и игнорировалось нашими предшественниками, королями Италии, изданное ими в указах лангобардского права, мы с учетом положения вещей и переживаемых времен решили добавить как недостающее к зако­ну, причем в сомнительных вопросах предпочтение отдается не мнению каких-то судей, а нашей королевской власти».

Реально наряду с необходимыми изменениями в прежних правилах о дарениях на случай смерти и уголовном преследова­нии разбойников имеются прежде всего два предписания, выхо­дящих за рамки давних правовых норм при определении списка штрафов. Прежде всего это выкуп за воинскую повинность раз­мером шестьдесят шиллингов, которые одновременно взимались как штраф за неисполнение королевских приказов и оскорбление личности монарха. Виновным считается тот, «кто нарушает мир церквей Божьих, вдов и сирот, а также обездоленных». Вторая правовая норма касается дезертиров, то есть тех, кто без приказа или разрешения покидает военные формирования и совершает то, что на народном языке именуется heresliz. Им за совершение оскорбления против монарха грозят смертная казнь и конфиска­ция имущества в пользу казны.

И здесь каролингский законодатель возвращается к уже упо­мянутым позднеримским сентенциям апостола Павла и к так на­зываемым эпитомам, распространенным в государстве франков. В соответствии с Lех Julia[8] дезертирство из монаршего войска квалифицировалось как преступление против монарха. За него предусматривалась смертная казнь. Включение этого положения в право лангобардов отражает все возрастающее нежелание спо­собного носить оружие населения, а именно представителей зна­ти, участвовать в военных походах правителя франков, особенно на землях Беневенто. Такое положение вещей, по свидетельствам очевидцев, вскоре утвердилось по всей империи, что все больше и больше ставило под вопрос дееспособность правителя в воен­ной области. Что характерно, миссия законодателя воспринима­ется в качестве императорской прерогативы, равно как дезертир­ство возводится на уровень преступления против монарха и полу­чает отражение с опорой на каталог штрафов в «народном праве», не знавшем в отношении свободных ни смертной казни, ни кон­фискации имущества.

Упомянутый выше Сарitulare Italicum[9] открывает целую се­рию законодательных мероприятий, дополняющих и видоизме­няющих «народную» основу компенсаций путем уплаты штрафов в результате нормативных вторжений правителя на фоне проис­ходивших правовых и политических событий. Из «народной общ­ности», да будет позволено употребить это выражение, с помо­щью императорского права выкристаллизовывался своего рода ранний союз верноподданных, чему особенно способствовало формирование публичного уголовного права.

Во втором полугодии 801 года император через городок Ивреа, где он 24 июня отметил День Иоанна Крестителя и вскоре после этого на пути в Верчелли принял эмиссаров халифа Харуна ар-Рашида, миновав перевал Большой Сен-Бернар, вернулся в Ахен. Там он, как обычно, отметил Рождество и Воскресение Господа 27 марта 802 года. Это был год мира, посвященный важ­ным внутриполитическим решениям. Хроники монастыря Лорш по праву отмечают: «В этом году господин император Карл пре­бывал в благостном состоянии со своими франками во дворце Ахена, однако с состраданием поминал бедных, которые были в его империи и которые не в полной мере могли получить свое право». После войны с аварами, бунта сына, постоянно вспыхи­вавших восстаний саксов, покушения на Льва III, а также воен­ных и политических судьбоносных событий минувшего десяти­летия надо было передохнуть, чтобы обратиться к внутренним делам огромной империи.

Так, в последующие почти пятнадцать месяцев начиная с зимы 801 года Карл старается привнести в свое правление духовное, религиозное начало, одновременно обновляя и углубляя право­вые основы политических действий.

Обретение императорского достоинства, безусловно, повлек­ло изменение. Идеолог Карла Алкуин в далеком Туре также ста­рался показать духовные корни этого «достоинства, устроенно­го Богом». Он намерен быть рядом с Карлом при проповеди католической веры и призывает его употребить полноту ниспо­сланной ему Богом силы и мудрости на то, чтобы «подчинить высокомерных и защитить смиренных от лукавых». Поэтому те­перь в пору безоблачной веселости (serenitas) и мира уместно «вложить праведность в души спешащего навстречу народа и побуждать его к святости». Поэтому «князь христианского народа должен все глубочайшим образом знать и проповедовать то, что приятно Богу».

Выражением стремления к религиозной ориентации правле­ния и одновременно повышению чувства ответственности задела христианского народа является объемный капитулярий, который Гансхоф в контексте блистательной интерпретации по праву на-звач программным. Его резонанс ощущается в четырех, а в дру­гом случае в шести инструкциях королевским эмиссарам. Мы вновь столкнемся со случайностью нашего текстового предания. В то время как от более известного «Общего увещания» до нас дошло не менее 22 текстовых свидетельств, крайне важный капитулярий 802 года по проблематике реформ сохранился лишь в виде един­ственного итальянского сборника X века, который к тому же вос­производит оригинал, опираясь на испорченные фрагменты тек­ста. Таким образом, и этот текст разделяет судьбу других крайне важных документов, например известного Сарitulare de villis (так называемого положения о коронном имуществе) или Оrdinatio imperii, положения 817 года о правлении Людовика Благочести­вого, дошедшего до нашего времени в одном-единственном ру­кописном экземпляре.

Планы Карла и штаба его советников отразились не в глад­ком по манере изложения письменном источнике, где в логич­ной последовательности пункт за пунктом излагались бы конту­ры предстоящих усилий по управлению, а в многообразии пред­писаний, которые, выделяясь конкретно очерченными сферами, как бы задают общие рамки. В них, правда, нет следа состоятель­ности современных законодательных текстов. Светское начало и сакральное, внутренняя политика и внешняя в современном по­нимании неожиданно оказываются рядом друг с другом. Вопрос о компетентности нередко остается открытым, угрозы примене­ния наказания не подкреплены санкциями, педагогика переме­жается с политикой. Стиль изложения обнаруживает отсутствие заключительной редактуры, ибо император вводится в канву из­ложения главным образом в третьем лице. Но иногда он заявляет о себе непосредственно в первом лице, что доказывает его при­сутствие и, очевидно, является выражением его эмоциональной вовлеченности в изложение спора.

Этой программой определялись инструкции королевским эмиссарам как исполнителям монаршей воли, которые, опять же в духе хроник монастыря Лорш, происходят не из. рядов «более бедных придворных вассалов из-за опасности коррупции». В импе- рии Карла отдавалось предпочтение архиепископам и прочим высшим церковным чинам, герцогам и графам, не испытывав­шим особой потребности в приеме подарков. Инструкции он рас­сылал по всей империи, воздавая должное церквам, вдовам и си­ротам, беднякам и всему народу. Этот часто совсем непонятный раздел вовсе не означает, что в 802 году произошел социальный поворот на уровне королевских эмиссаров. По свидетельству ис­точников, они всегда рекрутировались из руководящих полити­ческих элит. Здесь даже скорее угадывается создание округов, которые, будучи связаны с митрополиями, а также графствами, представляли особую разновидность «промежуточной власти» между центром и местными инстанциями, чьи полномочия явно превышали полномочия прочих должностных лиц. Подобные широкие задачи никогда не возлагались на простых эмиссаров, сборщиков пошлин, контролеров пфальца и казенных имений. От возникших в 802 году промежуточных структур, встречающихся преимущественно в «центрах франкской власти» между Сеной и Маасом, на Рейне, Майне и Мозеле, требуется прежде всего не­подкупность при отправлении служебных обязанностей. Этот принцип находился в резком противоречии с распространенным тогда правосудием, предусматривавшим особую функцию даре­ния как для дающего, так и для берущего.

На октябрь 802 года и весну 803-го Карл назначил проведе­ние в Майнце, скорее всего из-за удобного расположения этого места, соборов и имперских собраний для углубленного рассмот­рения данной тематики. К тому же и на 803 год не планирова­лось никаких военных экспедиций — император, в зависимости от региональных потребностей, посылал в поход отдельные от­ряды. Трудно с определенностью сказать, был ли к 802 году уже составлен прагматический капитулярий собором под председа­тельством Карла. Тем не менее на возможность такого собрания намекает ремарка, что император «со своими франками» нахо­дился в Ахене.

Здесь не представляется возможным изложить обстоятель­ный анализ обширного текста от 802 года, отражающего усилия ахенского двора по созданию града Божия (Сivitas Dei) Августи­на на основе соединения принципов мира, — «Оrdo»[10] как бого­угодного светского устройства и справедливости. Тем самым ставился вопрос о христианизации всех сфер жизни, воспитании мирян, строгом приобщении клириков и монашествующих к исходящим от Рима предписаниям (каноны и устав бенедик­тинцев). Эйнхард сообщает нам, что любимым чтением Карла было именно главное произведение незабвенного отца церкви Августина «Dе сivitate Dei»[11].

Иногда в литературных источниках высокомерно указывает­ся на интеллектуальную ограниченность Карла и его узкий куль­турный кругозор. Между тем духовный спор императора с произ­ведением Августина, являющимся основой для исторического понимания средневековья, свидетельствует как раз об обратном, не говоря уж о том, что Карл весьма успешно участвовал в пуб­личном обсуждении исключительно сложной богословской про­блемы, касавшейся вопроса об адоптианстве, изложив в этой свя­зи свое взвешенное мнение. К тому же он владел латынью и даже мог объясниться по-древнегречески.

Проповедь того, что справедливо, становится существен­ной политической задачей: покровительство слабым составля­ет немаловажное содержание общего управления. Дело не ог­раничилось абстрактным требованием осуществления справед­ливости как центральной задачей любого правления. Ибо Карл призывал в качестве эмиссаров уже не мелких придворных, еще «более бедных вассалов» при дворе, как выражаются хроники монастыря Лорш, а во все возрастающей степени руководящую элиту империи. Уже весной 802 года архиепископ Зальцбургский Арн стал эмиссаром в Баварии. Правда, как свидетель­ствует известное стихотворение епископа Орлеанского Теодульфа, эффект от этого проекта оказался весьма ограниченным. Сообщается о предложениях, которые епископ как королевс­кий эмиссар получал в своей епархии от людей как высокопо­ставленных, так и простых. Добрый Алкуин не упускает случая призвать своего друга Арна как эмиссара ни от кого не прини­мать подарки в суде.

Как обстояло дело с отправлением служебных обязанностей среди графов, показывает пример влиятельного графа Тулузского Бега, с 806 года женатого на внебрачной дочери Людовика Благо­честивого, а с 814-го ставшего преемником графа Парижского Стефана. Одной старой женщине привиделось, что после нис­хождения графа в ад дьявол залил золото ему в горло со словами: «При жизни ты жаждал этого злата — и вот напейся его всласть!»

Очевидно, лишь немногие возжелали пройти «королевским пу­тем» сострадания между богатыми и бедными.

В тексте, по праву называемом прагматическим капитуляри­ем, не менее сорока глав, то есть значительно меньше, чем в «Об­щем увещании» 790 года, вместе с более чем 80 отдельными пред­писаниями, которые, правда, в значительной степени лишь по­вторяли текст римского собрания канонов «Дионисия-Адриана», но едва ли служили основой для инструкций, обращенных к име­нитым королевским эмиссарам.

Вначале разъясняется девиз императора, что любое действие должно подчиняться закону и праву. Так, «мудрейшие мужи», архиепископы, епископы, аббаты и «благочестивые миряне» обя­заны произвести своего рода инвентаризацию отдельных прав и стремиться к их исполнению. Но если имеет место несправедли­вость, важно сообщить императору, который позаботится о ее устранении. Никому не дозволяется задевать слабых. Каждый должен жить по воле Божией, согласно своим намерениям и про­фессии, избранной сообразно божественной заповеди. Канони­кам ведено избегать светских дел, монахиням положено устраи­вать свое житие под покровительством. А вот миряне призваны действовать по праву и закону, живя без лукавства, исключитель­но в духе любви и мира. Королевские эмиссары обязаны забо­титься о правах каждого. Если же это оказывается невозможным даже при участии местных графов, эмиссары со своими письмен­ными свидетельствами должны прибыть к королевскому двору, чтобы там получить приговор. Никто не может быть лишен своих прав лестью или подарками, пуская в ход родственные узы или опасаясь власть имущих.

Нижеследующие отдельные главы следует понимать как ма­териальные положения об исполнении этих принципиальных тре­бований права и справедливости, как предпосылки мира и согла­сия в Рорulus christianus[12]. Клирики должны помнить о порядке; монахини оказываются под покровительством монастыря, а ми­ряне — под верховнрй властью законов, соблюдать которые они обязаны. Если этого не происходит, высшей апелляционной ин­станцией остается королевский суд.

Не в последнюю очередь во имя обеспечения духа общего послушания капитулярий непосредственно после общих слов тре­бует от каждого произнесения присяги верности императору по формуле, которая, выходя далеко за рамки клятвы верности 789 года, не менее чем в шести главах уточняет содержание и суть доказываемой верности. И тем не менее это не верноподданни­ческая клятва. Свободный — главная фигура в законах; уже в ту эпоху она состоит в определенных отношениях с королем, в зна­чительной степени ориентированных на свиту; однако король не субъект абстрактно воспринятого государства, главой которого он является. Еще в 786 году Гардрад и его сообщники полагали, что без принесения присяги они не связали себя никакими обяза­тельствами перед королем и, стало быть, ни в чем не виноваты. Карл формально принял к сведению это возражение, однако за­ставил произнести клятву на святых мощах, после чего велел под­вергнуть заговорщиков суровому наказанию. Требуемая ото всех присяга на верность 789 года отличалась между тем некоторой абстрактностью: «Так я обещаю моему господину королю Карлу и его сыновьям хранить верность в течение всей моей жизни без обмана и тайных намерений». Очевидно, было ложно понято фак­тическое содержание этой формулы, «поскольку многие считали, что верность господину императору распространяется лишь на время его жизни и из вражды нельзя никого вводить в его импе­рию и признавать неверность другого, а также умалчивать ее».

Эта клятва, сформулированная исключительно как перечень запретов, в 802 году уступает место сакрально расширенной при­сяге, получающей в капитулярии по проблематике реформ к тому же многоступенчатое содержательное уточнение. Тем самым пред­полагалось устранить все фактические или вымышленные труд­ности понимания. Эта формула должна была произноситься все­ми, в равной мере клириками и мирянами, по достижении две-надцатилетиего возраста, то есть правового совершеннолетия: «Под религиозной [священной] клятвой я обещаю [снова], что с этого дня с чистотою помыслов, без обмана и тайных намерений, буду хранить верность господину Карлу, смиреннейшему императору, сыну короля Пипина и королевы Бертрады [!], на пользу и к чес­ти его империи, как по закону положено относиться к своему господину. Так помоги мне, Боже, помогите мне, местные свя­тые, быть верным этой священной клятве в течение всей моей жизни, согласно моей воле и Божию разумению».

Вариант этого текста выражает нечто похожее, причем и здесь в качестве Теrtium comparations основой для сравнения служит вовсе не клятва, приносимая человеком или вассалом своему гос­подину, а верность, в которой он клянется ему точно так же, как приводимое к присяге лицо клянется императору. Жест подчине­ния и клятва верности на первых порах, по-видимому, исключа­ли друг друга, так что обе правовые конструкции были объедине­ны лишь на этапе общего возрастания значимости вассалитета при Карле.

Герцог Тассилон в 788 году к присяге, которую он принес еще раньше, добавил жест верности, и в этом акте одновременно заключалось его подчинение, означавшее окончательную утрату им независимости от короля франков. В отношении сакрализа­ции присяги на верность необходимо еще раз напомнить о собы­тиях 786 года, которые ужесточили дополнительное наказание за потенциальное клятвопреступление над мощами святых.

Эта клятва 802 года получила существенное разъяснение. По свидетельству текста, во избежание недоразумения имело место более глубокое и четкое изложение рационального начала клят­вы. Каждый в меру своего разумения (!) и сил должен вести себя сообразно заповеди Божией, ибо император не везде может напо­минать о себе ходатайством и дисциплинирующим воздействием.

Кроме того, никому не дозволено посягать на королевскую собственность, а также на его лично зависимых крестьян, пере­ставлять с места на место пограничные камни или самовольно захватывать земли. Никому не позволяется принимать у себя бег­лых лично зависимых крестьян, незаконно выдающих себя за свободных. Запрещается наносить ущерб неимущим. К их числу относятся и паломники, «ибо после Бога и Его Святых госпо­дин император назначен быть их ходатаем и покровителем». Никому не позволяется бесхозяйственно обращаться с «награж­дениями», то есть с полученным в аренду имуществом, принад­лежащим казне или церкви, отдавая предпочтение собственно­му имуществу. Кроме того, никто не должен избегать воинского призыва. Ни одному графу не дозволено освобождать от призы­ва своих родственников или лиц, преподнесших лестные подар­ки. Кроме того, каждый обязан исполнять монаршие приказы, а также расплачиваться по задолженностям. В заключение вновь возвращение к теме «суд и справедливость»: в суде все должны руководствоваться правом и законом. Неосведомленность од­ной из сторон в процессе не может служить основанием для ошибочного решения, причем каждый должен иметь четкое пред­ставление о своих правах.

Вместо списка запретов, призванных воспрепятствовать оп­ределенному поведению, присяга на верность содержит теперь дополнительные и разъяснительные заповеди поведения: жить по закону Божию, повсеместно творить справедливость, подчинять­ся королевским предписаниям, особенно в отношении воинско­го призыва. В контексте этой новой формулы присяги обращает на себя внимание не только откровенно выраженный религиоз­ный характер (сакраментальное начало), но и привязка к лично­сти императора с однозначным указанием на его родителей. Если присяга 789 года была ориентирована на Карла и его сыновей, то есть как бы на «всю фамилию», то нынешняя формула зиждется исключительно на личности императора. Новое императорское достоинство вычленяет Карла из переплетения семейных уз и возводит его в иное, более высокое качество.

Отношение между императорским достоинством и королев­ством затемнено. Даже политическое завещание стареющего мо­нарха Divisio regnorum, датированное 806 годом, не содержит определения императорской власти. В соответствии с принци­пами наследственного права франков в документе идет речь о королевском преемстве трех сыновей. По своей сути император­ская власть как установленное Богом управление христианской империей была неделимой, в то время как крролевство у имею­щих право на наследство, а позже у законных сыновей еще до образования «монархии» в X веке как бы подросло и таким об­разом стало делимым.

В четырнадцати главах предваряющей части капитулярия под­робно и обстоятельно рассматриваются служение и быт еписко­пов, аббатов, монахов и монахинь, а также прочих клириков. Вместе с тем содержится обращенное к ним как к «прелатам требование умеренно и с любовью управлять подчиненными и заботиться о них». Предполагается, что духовные лица должны жить по обязательным церковным законам, а монашествующие — по уставу бенедиктинцев и призывать администраторов, «кото­рые знают закон и творят справедливость». Духовная и светская власти должны действовать в духе согласия, чтобы малообеспе­ченные могли рассчитывать на получение от них помощи и утешения, «чтобы и мы [император] благодаря их доброй воле заслужили скорее радость вечной жизни, нежели кару в потусто­роннем мире».

Согласно каноническим предписаниям, аббаты и монашеству­ющие находятся в подчинении у местного епископа, церковное имущество неприкосновенно и относится к королевской юрисдикции. В обновленном варианте предстает заповедь для клириков — воздерживаться от участия в светских делах, избегать спо­ров и конфликтов, не предаваться пьянству и оргиям, «ибо от этого, как всем известно, возникает сладострастие». В этом месте текст приобретает эмоциональную и однозначно адресную ок­раску: «До нас дошли слухи, что в монастырях распространены распутство и «грязь», блуд и содомия», то есть гомосексуальная практика. С этим следует незамедлительно покончить, иначе им­ператор применит такую кару, «чтобы ни один христианин, кото­рый прослышит об этом, никогда не рискнул повторить подоб­ное». Следует удалить женщин и блудниц из монастырских об­щин. Обращает внимание попытка монарха бороться с порочны­ми нравами с помощью «публичного уголовного права», расширяя рамки наказаний обычного права и санкций церковного чина ис­поведания. Подобные устремления снова появляются в связи с программным капитулярием, а также в последующих указах, ко­торые в содержательном и процедурном отношении расширяют рамки компенсационных реестров утвердившегося обычного права в пользу права императорского.

Другие предписания в «духовном» контексте содержат при­зыв к духовенству воздерживаться от светского образа жизни, например от обучения охотничьих собак и птиц (сокола или яст­реба). Аббатисам рекомендуется жить в монастырских кельях, согласовывая детали своего служения с епископом. Священно­служителям и каноникам, исполняющим послушание при дворе графа, также положено подчиняться епископу, следуя заведен­ным правилам. И вновь «публичная» санкция за отступление от правил вплетается в канву духовного права: «Если же священно­служитель или диакон после этого [указа] рискнет держать в сво­ем доме женщин вне рамок канонического дозволения [мать, се­стра], он, до того как предстанет пред нами, лишается своего служения и владения».

Остальные шестнадцать параграфов капитулярия посвящают­ся детальному регулированию правосудия. Его отправным момен­том является убежденность, что без справедливости невозможны ни мир, ни согласие. Графы и их приближенные обязаны отправ­лять правосудие, четко соблюдать законы и заповедь справедли­вости, не притеснять бедных, а при исполнении своего служения не давать себя смутить лести, подаркам, родственным связям и даже угрозам при судебном преследовании и наказании преступ­ников. Далее следует положение, которое ввиду его актуальности до сих пор вызывает споры в академических кругах: «Судьи должны справедливо судить на основе писаного права, а не по соб­ственному усмотрению». Тем самым предполагалось пресекать произвол, а также сделать обязательный характер правовых тек­стов нормой правосудия. После обретения императорского дос­тоинства Карл с энтузиазмом и живым интересом занимался тем, что фиксировал и исправлял правовые тексты, а также вносил в них необходимые добавления.

Таким образом, передаваемое в устном предании, нередко устаревшее, подвергавшееся произвольному толкованию, осно­ванное на казуистике обычное право с его перечнями штрафов Карл стремился приспособить к велению времени, отмеченному королевским и императорским правлением, чтобы в актуализи­рованном, письменно зафиксированном виде сделать основой правосудия. Поначалу в почти неграмотном обществе эпохи ран­него средневековья, когда взаимное общение происходило глав­ным образом в устной форме, такой проект мог показаться уто­пичным. Однако именно во времена Карла и особенно после вступления на трон его сына Людовика, то есть на протяжении примерно шестидесяти лет, было отмечено увеличение числен­ности людей, владевших письменностью на фоне глобальной ре­формы письма и активного утверждения скорректированной ла­тыни во всех областях, будь то грамоты, описи имущества или капитулярии, синодальные тексты, анналы и прочие историче­ские источники. Поэтому объявленная Карлом цель привязать судопроизводство к писаным текстам не представлялась такой уж несбыточной.

С ростом образовательного уровня духовенства и созданием школ графы и прочие судьи получали соответственно квалифи­цированный, обученный двум языкам персонал, который оказал­ся в состоянии переводить на латынь тексты, распространявшие­ся в устном виде на народном языке.

Особые успехи в этом смысле отмечены при переводе в кон­це VIII века в разных источниках (и разных редакциях) Lех salica (Салическая правда). Так называемые «Судебные глоссы» — это термины древнефранкского судебного языка с пояснением сфор­мулированного по-латыни содержания; термины, содержащиеся в целом ряде текстовых свидетельств, дают реальное представле­ние о практическом применении письменного оформления в судопроизводстве. Лишь в «темные» времена раннего средневековья, главным образом в X веке, сравнительно широкий поток письменного начала в юриспруденции превратился в тонкий ручеек — по сравнению с расцветом эпохи Каролингов это был этап возврата варварства.

Далее император призывает графов и избранных предстоятелей судебных округов не мешать его доверенным лицам выпол­нять возложенные на них поручения, а оказывать им незамедли­тельную поддержку. Особого внимания заслуживает глава, основ­ная идея которой заключается в том, чтобы не изолировать импе­ратора от посещающих его двор независимо от того, кто они: осведомители, христиане или язычники, просители или жалоб­щики. Все пользуются монаршим покровительством, а кто на них покушается, закрепощает или даже продает в чужие руки, тот по приказу императора должен заплатить за это собственной жиз­нью. Королевский суд начинает действовать и в том случае, если после умышленного убийства при отягчающих обстоятельствах и убийства без отягчающих обстоятельств пострадавшие семьи об­ращаются в суд, и в порядке возмещения ущерба потерпевшему убийца вынужден уплатить выкуп семье убитого, но пострадав­шие отказываются принять искупительную сумму, ведя дело к вражде и кровной мести. В этом случае потерпевшие становятся объектом королевской юрисдикции. Если же лицо, причинившее ущерб, не готово уплатить наложенный на него штраф, то до ре­шения королевского суда лишается своего наследства.

Еще одну прерогативу королевский суд определяет при со­вершении преступления, выражающегося в кровосмешении, если преступник не подчиняется воле епископа. Деликт клятвопрес­тупления не подлежит более компенсации по народному праву, а карается отсечением правой руки и изъятием имущества. Кон­фискация имущества распространяется также на отцеубийцу и убийцу родственника, которого в случае невыполнения решения епископов, священнослужителей и прочих задерживают эмисса­ры и во имя душеспасения и вынесения справедливого приговора препровождают в королевский суд.

В противовес современной систематике, однако в духе фак­тического хода рассуждений, приведших к составлению и про­возглашению капитулярия по проблематике реформ, текст еще раз обращает внимание на заинтересованность короля: никому не дозволено заниматься браконьерством в его охотничьих угодь­ях, «как мы уже неоднократно имели честь распорядиться». Если нарушителями этой заповеди оказываются даже графы, избран­ные предстоятели судебных округов или вассалы, то для несения ответственности они предстают перед королевским судом. Народ же за совершенные нарушения ограничивается уплатой штрафа. Впрочем, присяга верности императору предусматривала донесе­ние королевскому двору о фактах браконьерства. Соответствую­щий параграф дает представление о смысле огороженных участ­ков леса для «городской охоты» в интересах власть имущих.

В заключение правитель повелевает тщательно оберегать этот декрет, который сейчас распространяют его эмиссары на всех тер­риториях империи, «чтобы граждане [!] знали, как следует себя вести или, при необходимости, что-нибудь усовершенствовать». Впрочем, все происходящее — во славу Божию и грядущего ду­шеспасения правителя.

Этот документ императорской власти является выражением глубоких реформаторских устремлений к идеалу христианизиро­ванного общества в духе мира, порядка как богоугодного устрой­ства и справедливости, — общества, которое зиждется на всеобъ­емлющей любви к ближнему в противоположность отвергнутым Августином «грабительским государствам». Эта направленность капитулярия, охарактеризованного Ф.Л. Гансхофом как «про­граммный», отразилась также в детальных «положениях по ис­полнению» для вновь назначенных королевских эмиссаров. В пользу этого говорят не менее четырех полновесных текстовых свидетельств и определенное число не самых достоверных фраг­ментарных записей. Можно утверждать, что эти «misitica» своим происхождением связаны с Аквитанией, обширными районами вокруг Парижа, Руана, Санса и Реймса, а также, вероятнее всего, с Льежем. Именитые пары королевских эмиссаров, составленные из одного духовного и одного светского представителя, отчасти известны. В Париже это были граф Стефан и аббат Фардульф из монастыря Сен-Дени, бывший лангобардский изгнанник и при­ближенный к Карлу деятель, предупредивший короля о заговоре его сына Пипина Горбуна десять лет назад. В Руане — местный архиепископ Маженар и граф Мадальгод; в Саисе — архиепископ Магнус и граф Готфрид; в Реймсе наряду с графом будущий ар­хиепископ Вальфарий. После смерти Тульпина в 794 году Карл оставил за собой право распоряжаться епископским владением и не торопился с назначением на вакантное епископское место. В Италии и Аквитании, где осуществляли «промежуточное правле­ние» Пипин и Людовик, очевидно, не дошло дело до создания подобных постоянных округов, зато главным образом к югу от Альп достаточно часто встречаются специальные императорские структуры такого рода.

В Баварии такое служение было возложено на архиепископа Зальцбургского Арна. В назначении именитых эмиссаров, которые к тому же в своих округах чаще всего пользовались немалым ду­ховным и светским авторитетом, а в новом качестве подчинялись исключительно двору, Карлу и его непосредственному окружению скорее всего виделось надежное средство по искоренению серьез­ных упущений и зла в сообществе людей, как то: рознь, угнетение и отказ от «жития» по закону. К тому же общее обязательство пе­ред монархом и его смысловое уточнение было призвано не допу­стить медленной эрозии монаршей законодательной и судебной власти и одновременно способствовать укреплению королевских экономических ресурсов. Хотя строгий отбор духовных и светских авторитетов предполагал углубление почтения и послушания влас­тям, все эти именитые архиепископы, епископы, графы и коро­левские вассалы оставались представителями правящего слоя так называемой имперской аристократии и таким образом частью той системы правонарушений, угнетения и отказа от выполнения при­каза, которую как раз и предстояло преодолевать.

А пока эгоизм семьи и региона преобладал над государствен­ными интересами, требованиями императора и его двора. На за­кате правления Карла общий тон капитуляриев становится все более заклинающим, озлобленным и даже отрешенным. Об успе­хе его «проповеди» говорить было рано, ибо монарх, как он сам подчеркивал еще в 802 году, не был в состоянии «дойти» везде и до каждого. Конфликт интересов между верхними слоями обще­ства и правящей властью не поддавался разрешению средствами все еще полуархаичного века по крайней мере в пользу централь­ных властей за счет руководящих элит.

Немногие общественные выдвиженцы так и не сумели устра­нить эту элементарную нехватку лояльной администрации на мес­тах. О характерных трудностях, с которыми столкнулись такие вы­движенцы на службе у короля, свидетельствует типичная история жизни Эбо. Ему впоследствии суждено было стать архиепископом Реймским. За несвоевременное выдвижение своего фаворита Эбо на роль главы архиепископии Людовик Благочестивый заслужил гневную критику собственного биографа, гордившегося аристо­кратическим происхождением епископа Трирского Тегана.

К столь очевидным недостаткам в персонально-институцио­нальной сфере добавился культурный разрыв между отдельными землями империи франков, что также неблагоприятно сказалось на эффективности управления. Это проявилось не только в вопиющей неодинаковости внедрения письменности в управление и судопроизводство, но и в принятии и восприятии христианства, заповеди которого Карл однозначно сделал отправными при со­ставлении программы своего правления. Неодинаковые право­вые взгляды и отсутствие базирующейся на них единой юриди­ческой практики также не удалось преодолеть на основе только одного графского служения. Вместе с тем королевский суд все больше превращался в инстанцию публичного уголовного права и лишь временами выносил образцовые решения, в то время как каждодневное судопроизводство погрязло в беспорядочном мно­гообразии «без руля и ветрил».

Указания королевским эмиссарам составляют основу программ­ного капитулярия, особенно положения и текст присяги на вер­ность, которую должны были приносить все без исключения. Под­черкивается обращенный ко всем запрет угнетать бедных свобод­ных, а также наносить ущерб фискальным владениям в ущерб ко­ролю. Далее речь идет об обязанности участия в воинском призыве. К жителям прибрежных районов имеет отношение указание о стро­ительстве флота. В круг обязанностей королевских эмиссаров вхо-: дит также борьба с языческими нравами, недопущение святотат­ства в храмах, приготовления к введению (новых) мер и весов.

Насколько успешной оказалась эта программа, хотя бы в за­чатках, нам неизвестно. Осенью 801 года и далее в 802 году Карл продолжил эти принципиальные усилия по внутренней консоли­дации своей империи. Наивысшей точкой отсчета стала попытка сделать так называемое народное право основой судопроизвод­ства, зафиксировав его и обогатив обязательными добавлениями, с целью доведения до современного уровня и последующего рас­ширения на основе определенных положений королевской влас­ти. В случае если основой судебной практики станет писаное право, необходим единообразный, упорядоченный текст, учитывающий необходимые уточнения и дополнения, а также содержащий по­ложения современного королевского права. Только благодаря этой обширной программе получило письменную фиксацию и дошло до нас по преданию восточнорейнское — «германское» народное право саксов, тюрингов и фризов.

Впрочем, одними приготовлениями к закреплению програм­мы реформ императорское правление не исчерпывалось. Летом 802 года Карл отправился на охоту в Арденны. Он велел собрать oтряды из саксов против племен па другом берегу Эльбы и опус­тошить их земли. 20 июля 802 года в Ахен наконец-то прибыл слон из Багдада. Пятнадцатым сентября датирована одна из не­многих подлинных грамот Карла из Вогез. В ней подтверждается владение монастыря Герсфельд. Королевский батрак Магинфред на основе полномочия, которое ему как серву (виллану) не пола­галось, противозаконно передал его аббатству Винфрида-Бонифация. Поскольку Карл принципиально запрещал подобные сдел­ки своих лично зависимых крестьян, в данном случае он сам из этого запрета сделал необходимые выводы.

В октябре состоялось общее имперское собрание в Ахене, о котором хорошо информированный хроник из Лорша пишет сле­дующее: «[Тогда] он [Карл] собрал общий собор в указанном ме­сте [Ахен]. Здесь он велел епископам вместе со священнослужи­телями и диаконами вновь прочитать все каноны, принятые свя­щенным собором, а также папские декреты. Монарх распорядил­ся в полном объеме устно зачитать эти документы. Точно так же он собрал всех прибывших аббатов и монашествующих. Они по­переменно собирались и зачитывали уставные правила святого Бенедикта. Посвященные в суть вопроса разъясняли устав в при­сутствии аббатов и монашествующих. Затем монарх обратился ко всем епископам, аббатам, священнослужителям, диаконам и со­бравшемуся клиру. Он призвал каждого на своем месте жить сообразно предписаниям святых отцов, а любые проявления вины и упущений среди клириков или в народе преодолевать на основе авторитета канона. В случае отступления в монастырях от устава святого Бенедикта следует их устранять в духе настоящего устава. Между тем император собрал и герцогов, графов и остальной хри­стианский народ совместно с законодателями и велел зачитать все права, действующие в его империи, причем каждому его право. Монарх позволил каждому при необходимости исправлять относящееся к нему право, фиксируя таким образом исправлен­ные формулировки, чтобы судьи судили на основе писаного пра­ва и не принимали никаких подношений и все люди, богатые и бедные, на просторах его империи познали суть справедливости».

Эта законоохранная и законотворческая деятельность не пре­кращалась до весны 803 года. Предание донесло до нас докумен­ты для клириков и монашествующих как результат раздельных заседаний собрания. Согласно свидетельствам хроник монастыря Лорш, до их сознания действительно доводился смысл канонов и устава бенедиктинцев, а также предлагались своего рода крите­рии для выявления принципиальных недостатков в подготовке священнослужителей.

В качестве обращенной к клирикам программы-минимум вос­принимался призыв возносить молитвы за жизнь императора, его сыновей и дочерей, а также за благополучие империи. Далее изла­гается обязанность по церковному строительству, по смиренному сохранению святых мощей, но главным образом по проповедниче­ству во все воскресные и праздничные дни и по просвещению народа, до сознания которого следовало доносить глубокий смысл молитвы «Отче наш» и символа веры. Текст многократно иллюс­трирует с помощью цитат предписания Римского собрания цер­ковного права «Дионисия-Адриана», которое еще в 789 году со­ставило основу «Общего увещания».

Затем речь идет об оформлении богослужения, пении псалмов по Римскому обряду, о катехизации еще не прошедших крещение, заупокойной мессе, формах распространения веры, исповеди и покаянии, а также о стиле жизни священнослужителей, призван­ных служить образцом для общины. Епископы должны воздержи­ваться от любых тиранических замашек, воздействуя на души ве­рующих не столько страхом, сколько любовью. Священнослужи­тели должны предостерегать членов общины от половых сноше­ний между близкими родственниками, от блуда, умышленного убийства при отягчающих обстоятельствах и убийства без отягчаю­щих обстоятельств, клятвопреступления и колдовства и тем самым соответствовать намерениям короля и осуществляемой им власти.

Хроника монастыря Муассак на юге Франции подтверждает и дополняет эти источники, указывая прежде всего на стремле­ния Карла приспособить мессу и пение псалмов к царящей в Риме традиции. В этой связи встает вопрос о создании школ певчих; на такие планы не могла не повлиять любовь Карла к мелодической декламации псалмов, хотя, по утверждению Эйнхарда, во время публичного богослужения он вполголоса подпевал певчим.

У ИСТОКОВ СОВРЕМЕННОГО ПРАВОВОГО ГОСУДАРСТВА

На первое место в обзоре произошедшего в 802 году автор имперских анналов поставил внешнеполитические события. Хотя хронист повествует об охоте в Арденнах, тем не менее обходит молчанием весьма важные шаги Карла во внутригосударственной сфере. Первая информация касается прибытия посольства из Константинополя.

Императрица Ирина направила к франкам своего эмиссара Льва, «чтобы подтвердить мир между франками и греками». Рас­ставшись с гостем, Карл, в свою очередь, направил на Босфор епископа Амьенского Иессе, в 799 году уже сопровождавшего его в Рим, и пфальцграфа Гельмгауда. Они должны были от монар­шего имени подтвердить мирные отношения с Ириной.

Основанием для очередного обмена, по-видимому, могло стать обретение императорского достоинства королем франков; поли­тическую актуальность этого события и его воздействие на Ита­лию и все Средиземноморье на расстоянии было трудно оценить. По свидетельству Феофана, самого серьезного современника про­исходившего в Византии, там циркулировали слухи, что новый император намеревается военным путем захватить Сицилию и заявить о своих претензиях на господство в Западном Средизем­номорье. При этом ввиду отсутствия флота фактически речь мог­ла идти лишь о ложных слухах.

Греческий хронист в своих предположениях пошел еще даль­ше. Мол, император Карл отказался от планов вторжения и вме­сто этого взвешивает возможность примирения Востока и Запада путем заключения брака на монаршем уровне. В 802 году эмисса­ры франков появились в Константинополе, «чтобы выяснить у благочестивейшей Ирины, не желает ли она соединиться брач­ными узами с Карлом и тем самым объединить Восток и Запад». Ирина была готова согласиться, но всемогущий патриций Аэтиос сорвал эти планы. Погрязнув в интригах насчет ожидаемого пре­емства бездетной и болезненной императрицы, Аэтиос выдвинул своего брата Льва, стратега Фракии и Македонии. Как справед­ливо отмечает Петер Классен, эти слухи, за которыми скрывается всего-навсего молва «столичного общества», нельзя воспринимать серьезно. Препятствием для осуществления данного проекта мож­но считать и возраст предполагаемых партнеров (обоим было как-никак за пятьдесят). К тому же Карл едва ли захотел бы перенес­ти на Босфор центр своего правления, не говоря уже о том, что сами византийцы никогда не согласились бы с этим мезальянсом своей императрицы с узурпатором-варваром.

Какие бы планы в то время ни витали в воздухе, все они были нежизнеспособными, потому что правление Ирины подходило к концу, и даже ослабление налогового бремени не могло уже из­менить ее судьбу. Правда, наследником императорского трона не стало и семейство честолюбивого Аэтиоса, так как и он и его брат Лев из-за военных столкновений с арабами оказались вне Кон­стантинополя, когда в столице возник заговор, после ареста им­ператрицы 31 октября уже на следующий день завершившийся возведением на трон Никифора в церкви Святой Софии. О влия­нии нового императора в придворных кругах нам ничего неизве­стно. Ирина скончалась уже 9 августа следующего года изгнанни­цей на острове Лесбос.

Между тем Никифор продолжил западную внешнюю поли­тику своей предшественницы, направленную на сохранение ста­тус-кво. Это решение представлялось вполне разумным, учиты­вая внутриполитические противоречия и серьезную угрозу его правлению в результате восстания Барданиоса в 803 году. По­этому к франкам снова направилось византийское посольство, которое Карл принял в 803 году в Зальце близ франкской реки Заале.

А в это время на юге Апеннинского полуострова продолжи­лись военные столкновения Пипина и его союзников с герцогом Беневенто Гримоальдом, в результате которых король добился определенных успехов. Годом раньше франко-лангобардской вла­сти подчинилась приграничная Чьети, а теперь завоеватели окку­пировали Ортано с выходом на Адриатику и расположенный к югу от Фоджи город Лючера. Однако долго наслаждаться этой победой королю было не суждено. Дело в том, что герцогу Гри-моальду удалось снять осаду с Лючеры, и, кроме того, он взял в плен герцога Сполето Винигиза вместе со свитой. Гримоальд ос­тавил герцога в почетном заключении, а в следующем году даже освободил его из-под стражи, предположительно под соответству­ющие гарантии. Как неоднократно подчеркивал Алкуин, раско­лоть «орешек» под названием Беневенто военными средствами оказалось делом непростым. Такому исходу противились южный климат, который стал союзником Беневенто, и тактика против­ника, отражавшего любое продвижение войск.

Согласно хроникам, император и 803 год прожил без воен­ных походов, видимо, целиком и полностью посвятив себя внут­ренней политике. Этот интерес нарастал с весны предыдущего года. Лишь отдельные отряды были направлены в «критические» регионы, например в район между низовьем Эльбы и Везера — Вихмодию, все еще остававшуюся очагом напряженности.

В пасхальные дни, которые Карл также провел в Ахене, коро­левские эмиссары вновь получили инструкции по осуществле- нию монаршей воли в закрепленных за ними округах. Содержа­щиеся в инструкциях указания адресованы как духовенству, так и мирянам, главным образом должностным лицам. Император под­черкивает важность письменной документации по судопроизвод­ству и военному снаряжению. Имена выбранных шеффенов (су­дебных заседателей), фогтов и нотариусов должны содержаться в реестрах, а запасы оружия, прежде всего латы и кольчуги, пройти инвентаризацию. Указывается на необходимость соблюдения но­вых мер и весов и одновременно открывается охота на фальши­вомонетчиков. Особо важной главой в реформаторской политике Карла оказывается подтверждение и дополнение так называемых народных прав на публичной основе. Так, граф Парижский Сте­фан обязан зачитать в парижском суде им самим завизированный законопроект: «И все согласились с этим документом в подтвер­ждение готовности соблюдать их [законы] во все времена и в бу­дущем. И все шеффены, епископы, аббаты и графы собственно­ручно подписали это волеизъявление». Никому не дозволялось оправдываться некомпетентностью в данном вопросе и незнани­ем монаршей воли.

24 июня, на Иванов день, королевские эмиссары собрались на имперское собрание в Майнце, а затем в Шалон-сюр-Саон. Фактически оно состоялось в Майнце лишь между 7 и 11 июля. Всё говорит за то, что и это собрание, детали которого нам неиз­вестны, было посвящено внутриполитическим реформам, не в последнюю очередь фиксации и ревизии так называемых народ­ных прав. Намеченная актуализация старейшего права франков — Lех salica стала жертвой инерционных тенденций текста, отража­ющего, несмотря на новые условия аграрного общества, относи­тельно однообразный мир скотоводов дохристианской эпохи. Второй существенный недостаток выполненной записи состоит в том, что и королевское право, основанное на определенных по­ложениях, получило весьма поверхностное отражение. Учитывая предпринятые усилия, биограф Эйнхард лаконично констатиру­ет: «Изо всего в общем ничего не получилось — только несколько глав, да и то не полностью, он велел добавить к этим законам». Однако даже в письменной фиксации идей, передававшихся глав­ным образом в устном виде из поколения в поколение, биограф по праву усматривает большой успех усилий Карла: «Он повелел собрать и зафиксировать неписаные законы всех народов, нахо­дившихся под его управлением».

О подобных шагах свидетельствуют два капитулярия, увидев­шие свет в это время, а также инструкции королевским эмисса­рам, например графу Парижскому, который во имя обеспечения правопорядка публично ориентировал своих динггеноссен на ис­пользование писаного права и соответствующих к нему добавле­ний. Императорская программа имеет главной целью подведение существенных составов преступления под единую государствен­ную санкцию, в том числе под угрозой применения смертной казни, членовредительства и конфискации имущества. Это каса­лось прежде всего нарушения королевской юрисдикции и призы­ва на воинскую службу, что по своей сути первично и не затраги­вали частные соседские отношения в рамках правовой общности и поэтому не карались с помощью возмещения. В этих законода­тельных тенденциях, безусловно, прослеживается путь к совре­менному правовому государству, которое в интересах внутренней и внешней безопасности пытается нащупать заслуживающие на­казания формы поведения. Правда, уже через несколько десяти­летий линия на правовое развитие вновь заглохла. Распад импе­рии Карла вновь поощрил регионализм как в судопроизводстве, так и вообще в отправлении правосудия.

О поистине эпохальных устремлениях императора историче­ские хроники того времени, за исключением биографа Эйнхарда, почти ничего не сообщают. Да и он в этой связи варьирует свои взгляды в духе Светония.

Нельзя совсем сбрасывать со счетов, что уже тогда намети­лось окончательное заключение мира с саксами. Не помеченный датой письменный источник приводит имена не менее тридцати семи заложников — саксов из Вестфалии, Остфалии и Энгерна, которые в самый разгар поста, то есть за три недели до Пасхи, были доставлены в Майнц. До того они находились в руках алеманской знати, и вот теперь их предстояло передать епископу Базельскому Хейте и графу Хитте. Хотя установить точную дату документа не представляется возможным, трехчастная компози­ция этих записей показывает, что Карл считал неумиротворенной не только земли Вихмодии, но и всей Саксонии. По этой причи­не из всех регионов он брал заложников как гарантов спокой­ствия.

После имперского собрания в Майнце Карл, как и в 790 году, провел остаток лета в своем пфальце Зальц в округе Рён-Грабфельд.

ЗАТРЕБОВАННЫЙ ГАРАНТ:

ПРАВИТЕЛЬ ЗАПАДНОЙ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ

В Зальце Карл принял делегацию нового византийского им­ператора Никифора. Он, очевидно, не желал рвать нить диплома­тических отношений, сплетенных его предшественницей. На ви­зит теперь уже императорской по рангу делегации, которой суж­дено было лицезреть смещение Ирины и интронизацию ее пре­емника, Никифор ответил направлением к императору франков епископа Михаила, аббата Петра и своего телохранителя по име­ни Калиста. На Босфор высокие гости привезли проект пакта о мире и императорское послание, причем, что характерно, возвра­щались они через Рим. Это дало основание предположить, что врученное гостям послание было адресовано папе. На этом наши сведения об отношениях между Востоком и Западом обрывают­ся; статус-кво сохранялся и без официального заключения пакта о мире. Никифор был всецело занят укреплением своего правле­ния и приобщением к нему сына, которого он еще в том же году, предположительно на Рождество, при участии патриарха назна­чил соправителем, хотя, по свидетельству Феофана, Ставракий совершенно не годился для столь высокого положения. Не ис­ключено, что это подвигло Карла в 813 году назначить императо­ром своего сына Людовика Благочестивого.

Новый контакт с Византией имел место лишь несколько лет спустя. В 812 году он завершился заключением удовлетворитель­ного соглашения, которое свидетельствовало о взаимном почте­нии сторон.

Примерно в то же время, а именно в середине 803 года, при­была делегация из Иерусалима. Ее направил новый патриарх Ге­оргий. Алкуин поздравил его с избранием, выразив особое распо­ложение и одновременно сочувствие в связи с положением хрис­тиан на землях с мусульманским большинством. В составе деле­гации было два монаха, которым некоторое время спустя довелось сопровождать императора, направлявшегося в Баварию. В анна­лах отмечено, кроме того, их пребывание в Зальцбурге. И здесь нам ничего не известно о цели путешествия. Впрочем, контакт с городом Страстей и Воскресения Господня продолжился, что при­дало дополнительный престиж императору как символическому гаранту.

Капитулярий, обнародованный еще в 803 году в Зальце, сно­ва посвящается монаршей заботе о храмах Божьих. Речь идет об их архитектурном состоянии, десятине, церковном праве, зло­употреблении аббатствами как прибежищем лишних детей, за­щите женских монастырей, другими словами, о соблюдении долж­ного порядка, в том числе и в отношениях между мирянами и духовенством, особенно с епископатом.

В этом году возрос интерес Карла к Италии. Внимание импе­ратора привлекали прежде всего внешнеполитические аспекты. Впрочем, об активности короля Пипина в этой сфере на протя­жении 803 года всякая информация отсутствует. Карл размышля­ет не только о Беневенто, но и об Истрии, а также о пограничных осколках империи аваров по другую сторону Дравы. Вместе с тем в начале года аббатство Фарфа получило из Ахена грамоту с под­тверждением правового и имущественного статуса. Тем самым монарх усиливал свое и без того влиятельное положение в гер­цогстве Сполето. Скорее всего этот шаг был задуман как реакция на поражение и пленение герцога Винигиза.

Заметную активность в то время проявляла церковь в Градо, патриарх которой по имени Фортунат, неизменный конкурент своего брата в том же звании на территории соседней Аквилеи в борьбе за власть и влияние, также удостоился грамоты из рук Карла. При предшественнике Фортуната происходило нагнетание напряженности между Градо и Венецией. Дожи Йоханн и Маврикий отправили корабли к адриатическому побережью, а патриарх за это поплатился жизнью. 21 марта 803 года Фортунат, родственник убитого, из рук папы Льва III получил палию, что, весьма вероятно, было связано с верховенством над епископиями Истрии, которое время от времени оспаривал Константинополь. Эти притязания в 731 году признал еще предшественник Льва папа Григорий III.

Новый патриарх, хорошо понимавший шаткость своего по­ложения в Градо, по-видимому, искал защиты и поддержки у императора Запада. И вот в августе 803 года он удостоился двух грамот, на которые ответил ценными подарками, среди них были две двери, художественно исполненные из слоновой кости. Если верить более позднему венецианскому источнику, Фортунат ука­зывал на провизантийские тенденции в соседнем городе, и это было похоже на правду. В любом случае патриарху удалось при­влечь Карла на свою сторону и еще добиться от монарха приви­легии иммунитета на владение его храмов в Истрии, Романии и Ломбардии, а кроме того, еще освобождения от пошлины на че­тыре судна во всей империи. Судя по всему, между Карлом и

Фортунатом намечались тесные отношения, на них впоследствии намекает папа Лев. В соответствующих источниках они квалифи­цируются как «духовное отцовство». Контакт с Градо также мог быть полезным в целях получения информации из лагуны и Ви­зантии. Как бы то ни было, патриарх Градо упоминается в числе митрополитов, которым Карл в завещании выделил для дальней­шего использования точно отмеренную долю своего состояния. Из Зальца в самом конце лета Карл взял курс на юго-восток в направлении Богемского леса, чтобы там поохотиться на туров и других зверей. После охоты в сопровождении обоих монахов из Иерусалима монарх посетил резиденцию своего близкого друга архиепископа Арна в Зальцбурге, где засвидетельствовано его присутствие в октябре. Между прочим, имена обоих посланцев из Палестины отмечены в старейшей Зальцбургской духовной книге собора Святого Петра, в которую они, по-видимому, были внесены лишь после 807 года, когда оба вновь, на этот раз в каче­стве представителей патриарха Фомы, появились в государстве франков.

В конце осени Карл удалился в баварский пфальц и резиден­цию — Регенсбург, чтобы дополнить «право баварцев». Прежде всего речь шла об установлении штрафа за несоблюдение коро­левской юрисдикции в привычных пределах шестидесяти шил­лингов за нарушение общественного порядка, разбой, бандитизм, а также при отказе от призыва на воинскую службу. Кроме того, Карл подготовил целый ряд специальных всеобщих предписаний, требовавших упорядоченного судопроизводства в соответствии с баварским законодательством и нашедших яркое проявление в приказе о защите марки, то есть земель от реки Энс (приток Ду­ная) вплоть до Венского леса; ответственность за это возлагалась на королевских эмиссаров.

Пребывание в Регенсбурге в связи с указанными выше воп­росами скорее всего было подготовлено еще в Зальцбурге при общении с восточным экспертом Арном. Речь шла о завершении дел, связанных с Паннонией, как лаконично свидетельствует наш основной источник. Другими словами, на повестку дня встал авар­ский вопрос. Юго-восток империи оставался очагом напряжен­ности. В предыдущем году графы Гадолох и Годераум стали жерт­вами аварского набега. Между прочим, первого за многие годы. В ответ на военную неудачу монарх направил в Паннонию своего сына Карла с отрядом и, как в 791 году, стал дожидаться его возвращения в Регенсбурге. Подробности этой экспедиции нам неизвестны. Однако один местный вождь появился в Регенсбур­ге, чтобы заявить о подчинении императору. По свидетельству анналов монастыря Мец, официозных хроник королевского дво­ра начиная с 805 года, его сопровождали многие славяне и гунны, также присягнувшие на верность франкам.

Предание ничего не сообщает о политико-административном урегулировании аварской проблемы. А учитывая расстояние меж­ду Карпатами и населенными франками землями, на Мозеле и Рейне, по-видимому, имели весьма расплывчатые представления о тех отдаленных регионах. В любом случае этот народ перестал создавать серьезную опасность. Можно сказать, что по проше­ствии без малого десяти лет там произошел решительный пово­рот в развитии событий. Авары уже не считали франков, как в 791 году, своим основным противником. Поэтому отдельные вожди аваров обратились к монарху с просьбой рассматривать их «ре­зервацию» как район поселения.

Пройдя по алеманнской территории через Вормс вниз по Рей­ну, Карл прибыл в Ахен. Там он встретил Рождество и провел еще некоторое время.

МИРНОЕ СОСУЩЕСТВОВАНИЕ ФРАНКОВ И САКСОВ

С наступлением весны 804 года Карл покинул Ахен и напра­вился в пфальц Нимвеген, который Эйнхард считает одним из выдающихся произведений зодчества своего господина и хозяина наряду с мостом через Рейн, пфальцем в Ингельгейме-на-Рейне и непревзойденным кафедральным собором в Ахене. Воздвигну­тый на крутом берегу на развалинах заброшенного римского во­енного лагеря, пфальц стал «вращающейся мишенью», притяги­вавшей к себе франков, саксов и фризов. О строительных мате­риалах во времена Карла мало что известно. Временем расцвета Нимвегена (Неймегена) по праву считается эпоха Гогенштауфенов, начиная с Конрада II и прежде всего Фридриха I, обновив­шего этот комплекс после его разрушения в 1047 году герцогом Готфридом Лотарингским с использованием еще сохранившихся коринфских капителей. Еще в 777 году на этом месте останавли­вался король франков, где 30 марта отпраздновал Пасху, а в 805, 806 и 808 годах император провел много времени в вилле, то есть практически в возникшем здесь поместье. Отмечено пребывание в пфальце и преемника Карла — Людовика Благочестивого в 821 и 825 годах.

Из Нимвегена Карл вернулся в Ахен, где отдал приказ своим отрядам идти походом против саксов. Не вызывает сомнения, что план военной экспедиции он продумал в пограничном Нимвегене, где, по-видимому, получил из первых рук необходимые све­дения о положении на другом берегу Рейна. Вместе с Карлом была его семья. Один из летописных источников свидетельству­ет, что в Саксонию из Аквитании был также вызван Людовик. Как и в былые годы, под контролем императора в Липпспринге состоялся всеобщий смотр войск. На нем обсуждались детали предстоящего военного похода. По данным источников, числен­ность отрядов была однозначно внушительной. Форсированным маршем преодолев Вестфалию, войска в соседнем с Гарбургом Холленштедте недалеко от Эльбы устроили лагерь.

Карл явно был полон решимости окончательно умиротворить Саксонию. Поэтому император, кратко сообщают имперские ан­налы, «всех саксов, живших над Эльбой и в Вихмодии (нижнее течение Везера и Эльбы) и в других местах, вместе с женами и детьми увел в земли франков, передав ободритам округа на дру­гом берегу Эльбы». Подводя итог войн с саксами, биограф Эйнхард называет не менее десяти тысяч насильственных переселен­цев, которых Карл расселил в Галлии и на землях франков, то есть на другом берегу Рейна. О военных действиях ничего больше не сообщается. Военное преимущество франков, особенно вну­шавших всеобщий страх кавалерийских эскадронов, было подав­ляющим. Кроме того, в последний момент значительное число саксов, по-видимому, переметнулось на сторону победителя. Сак­сам не была свойственна генетическая привязанность к корням, чтобы действовать по-иному.

Приказ Карла о насильственном переселении затронул и ни в чем не повинных людей. Из жалобы королевским эмиссарам одного из эмигрантов поневоле стало известно, что его лишили имущества да еще изгнали из родных мест. Но впоследствии уже при Людовике Благочестивом справедливость была восстановлена. Прежде всего в епархии Амье, а именно в монастыре Корби, многие депортирован­ные осели, надеясь стать монахами. Об этом стало известно из более поздней истории с переносом мощей святого Вита в Корви, филиал монастыря Корби на Везере, а также из уставов аббата Адаларда, кузена Карла, который среди поселившихся в богадельне при мона­шеской обители поименно перечисляет несколько саксов. Не исключено, что святой Ансгар, впоследствии епископ Гамбургский и Брсменский, которого его отец устроил в монастырь послушником, был родом из одной из поселившихся в Пикардии саксонских се­мей. И наконец, нам известно, что первый епископ Падерборнский Хатумар, будучи заложником, прибыл из Саксонии в Вюрцбург, где получил духовное образование.

Таким образом завершился процесс так называемой интегра­ции саксов в административную структуру государства франков и были заложены основы процесса, согласно известному высказы­ванию Эйнхарда, сделавшего из саксов, после того как они от­реклись от языческого культа и приняли христианскую веру, и франков один народ. «Проповедь железным языком», военное превосходство и, наконец, отсутствие единого и сплоченного политического руководства у саксов, которые подчинялись вож­дям, — все это обеспечило франкам неизбежный успех. Тем не менее Эйнхард по праву считал войну с саксами самой суровой и мучительной военной операцией Карла.

Введение так называемой Каролингской графской конститу­ции и создание миссионерских епархий, которые начиная с 789 го­да (к примеру, Бремен) консолидировались в крепкие епископ­ские резиденции, стали своего рода корсетом для стабилизации франкского правления, хотя труд в винограднике Господнем на долгие годы приходилось прерывать. Однако активность монарха вовсе не ограничивалась принудительными военными и админи­стративными мерами. Источники того времени сообщают о со­юзе с саксонской знатью, которая из собственных кровных инте­ресов стала служить завоевателю. За это ей были пожалованы граф­ства и богатые землевладения на просторах империи франков. Их также ждало вознаграждение в виде перспективных матримони­альных уз с семьями бывшего противника.

Иногда в указах идет речь о бенефициях саксов. Например, пока оставалась вакантной кафедра в Реймсе (794—804 годы) и король, как упоминалось выше, забирал доходы богатой епар­хии, сакс Аншер приобрел виллу Нёйи-Сан-Фрон на правах арен­ды, за что, по-видимому, отчислял девятину и десятину в епар­хиальную палату. Самый яркий пример сотрудничества франков с саксами — это история жизни Вильдебера, внука Видукинда. Став обладателем богатых владений в Ольденбурге, он благода­ря покровительству императора Лотаря I в середине IX века построил в честь святого Александра и по случаю торжественного перенесения из Рима его святых мощей монастырь в Вильделсхаузене. Там на излете первого тысячелетия его потомки прини­мали императора Оттона III. Кроме того, впоследствии члены этой семьи стали епископами в Вердене и Гильдесхейме. Следу­ет также подчеркнуть воспитание представителей саксонской аристократии в монастырях и школах при кафедральном соборе. Кстати сказать, такое воспитание получили также епископы Хатумар и Ансгар.

В период, следующий за 804 и 805 годами, церковная жизнь в Саксонии также постепенно приходила в себя после опустоши­тельных разрушений за минувшие десять лет. В Бремене после смерти Виллихеда в 789 году его преемник Виллирих наконец-то возглавил свою паству. Новый епископ велел построить камен­ный храм на месте деревянной церквушки и еще две капеллы на соборном холме. Предание донесло до нас, что скончавшийся лишь в 838 году Виллирих в Мелькдорфе (Дитмаршен) поставил еще одну крестильню, ставшую опорным пунктом евангелизации земель на другом берегу Эльбы. Впрочем, это произошло уже много лет спустя после 805 года. Кроме того, в 822—823 годах он сопро­вождал архиепископа Реймского Эбо во время его первого мис­сионерского путешествия по Скандинавии. Тем самым Виллирих указал бременской церкви дальнейший путь развития, которым, кстати сказать, пошел и изгнанный из Гамбурга Ансгар.

Закрепление еще не окончательно сложившихся церковных структур имело место и в других местах, к примеру в Миндене, где, по-видимому, в середине 90-х годов VIII столетия епископ-миссионер Эрканберт стал архиереем. В Мюнстере 30 марта 805 го­да, как говорили, против своей воли фризский миссионер Луитгер, основатель и аббат Верденского монастыря, расположенного на реке Рур, был рукоположен в сан епископа и получил в управ­ление епархию, о которой мало что известно. В Оснабрюке при­мерно в это же время, если не одновременно с Падерборном, в 799 году епископ-миссионер Вихон официально возглавил пред­назначенную ему епархию.

Миссионерство на другом берегу Эльбы, форпостом которо­го был Гамбург, датировано лишь после 811 года. В Бардовике, важной пограничной торговой точке, духовная функция которой впоследствии перешла к Вердену, несколько десятилетий спустя появятся аббатства вюрцбургских монастырей Аморбах и Нойштадт, находившихся на франкской реке Заале. Так закладывались основы мирного симбиоза франков и саксов под влиянием общей веры и общего политического правления. Правда, послед­нее коснулось в основном высших слоев. Восстание Стеллинга в период правления Людовика Немецкого преследовало цель за­щиты свободы в одинаковой степени от франкских завоевателей и местной аристократии.

В период пребывания Карла неподалеку от левого берега Эльбы чуть было не состоялась личная встреча монарха с его самым опас­ным оппонентом на севере — датским королем Готфридом. Ви­димо, нечетко представляя себе цели Карла в бассейне Эльбы, датский король со своими боевыми отрядами и флотом напра­вился в приграничный Шлезвиг на реке Шлей. Поначалу была даже предусмотрена встреча обоих монархов, но после разговора со своими советниками датчанин заподозрил .недоброе и напра­вил к императору эмиссаров. Поскольку Карл категорически от­вергал военные вылазки с непредсказуемым исходом, он ответил тем же, обратившись с просьбой о выдаче переправившихся через Эльбу перебежчиков. Поэтому отношения с северным соседом пока были заморожены, тем более что, трезво взвесив соотноше­ние сил и собственное стремление к экспансии, император до поры до времени переложил данный вопрос на плечи старых язы­ческих союзников — ободритов. Они тем самым образовали бу­ферную зону в отношениях с датчанами и одновременно держали в страхе конкурирующие с ними славянские народы, прежде все­го вильцев и лютицев.

ПАПА ЛЕВ III ПРИ ДВОРЕ СВОЕГО ПОКРОВИТЕЛЯ ИМПЕРАТОРА

В середине сентября Карл вернулся в Кёльн, где распустил свои отряды, после чего направился в Ахен, чтобы в Арденнах насладиться прелестями осенней охоты. Зиму не в последнюю очередь из-за теплых источников он провел в собственной рези­денции. Однако в середине ноября до Карла дошла весть, что папа желает «где только возможно» отметить вместе с императо­ром предстоящий праздник Рождества Христова. Святой отец высказал это пожелание в ответ на проявленную Карлом заинте­ресованность в экспертной оценке следующего вопроса. Дело в том, что годом ранее распространилось сообщение о том, что в Мантуе обнаружены капли крови Иисуса Христа. И Карл обра­тился к папе с просьбой выяснить, насколько достоверны эти слухи. Кровь Христова, присутствующая в евхаристии (в святых дарах), наряду с Его слезами считались в эпоху средневековья наиболее ценными мощами и воспринимались как «нечто избы­точное, не причастное к Воскресению». Кровь Христова, смыва­ющая грехи человечества и искупающая их, пользовалась особым почитанием именно на заключительном этапе средневековья, например, в Рейхенау или в Брюгге. Чудо Святой крови, особен­но кровоточащие облатки, привлекало огромные толпы людей, например, в бранденбургский Вилснак.

Каким в 803 году было папское суждение о событиях в Мантуе, нам неизвестно. Зато имперские анналы свидетельствуют, что папа отвернулся от Рима и нанес визит своему покровителю. Не исключено, что положение Льва в Вечном городе вновь стало непрочным, по крайней мере на короткий период времени ему удалось застраховаться от непрекращающихся враждебных инт­риг противников. Итак, Карл не мог отказаться от почетного при­глашения святого отца совместно отпраздновать Рождество Хри­стово и со своей стороны пригласил Льва III снова побывать на землях франков. Испытывая почтение к папе, монарх отправил навстречу понтифику своего сына Карла. Местом встречи было избрано известное бургундское аббатство Сен-Морис в Валлисе. По настоянию своего отца будущий император прошел этим мар­шрутом почти полвека назад, обеспечивая торжественное сопро­вождение папы Стефана II (III).

Духовного главу христианства император встретил перед го­родскими вратами Реймса, откуда сначала они направились в Суассон. Там папа сделал остановку в монастыре Святого Медар-да. А Карл тем временем воспользовался близостью Парижа, что­бы повидаться с захворавшей сестрой Гизелой, аббатисой монас­тыря Шелль. В старом королевском владении на реке Уаза папа и император встретились снова, где посетили пфальц Керси. В этом историческом месте Пипин когда-то выступил с известным заяв­лением в поддержку Римской церкви. Затем они отправились в Ахен, где Лев III после рождественских праздников провел еще целую неделю. А по свидетельству одного зальцбургского источ­ника, даже отметил там Богоявление Господне.

Судя по всему, в результате второго пребывания Льва в Ахене престиж императора и его резиденции, располагавшейся почти на границах ойкумены, значительно возрос. Годичные летописи XIV столетия, базирующиеся на прежних записях, даже сообщают, что тогда же папа освятил воздвигнутый Карлом храм Бого­матери в Ахене. Эта информация, подтвержденная в 1166 году Фридрихом Барбароссой, ошибочно приписывается Карлу. Од­нако 17 июля уже в XI веке считалось в Ахене днем освящения храма, поэтому остается неразрешимое противоречие, разве что два главных алтаря собора освящались в разное время.

В начале 805 года в Ахене, по-видимому, проходили серьез­ные обсуждения вопроса об отношениях между соседними пат­риархами Аквилеи и Градо. Речь шла о разграничении их юрис­дикции в Истрии и Фриуле. Это одновременно затрагивало ава­ров, миссионерскую деятельность среди южных славян, а также контакты с Византией и Венецией. Отзвук этих переговоров про­слеживается в послании папы Льва императору, обратившемуся к столь деликатной теме.

Судя по всему, понтифик прибыл к императору-покровите­лю не с пустыми руками. Можно предположить, что мощи из Рима, которые вскоре пополнили сокровища монастыря Сеп-Рикье, находились в обозе святого отца. Карл, в свою очередь, щедро одарил высокого гостя и велел сопровождать его через Зальцбург вплоть до Равенны, откуда понтифик направился в Рим. Хронист из Меца, видимо, осознавая высокое положение, которое теперь обрел потомок Арнульфа и Пипина, осмелился утверждать, что император позволил папе вернуться в Вечный город! Сам Карл отпраздновал в Ахене еще и Пасху. Она при­шлась на 20 апреля.

ЗАКАТ ИМПЕРИИ АВАРОВ

Между тем обострилось положение аваров, древние поселе­ния которых в Паннонии подверглись такому давлению со сторо­ны южных славян, что в начале 805 года в Ахене появился один из именитых представителей знати и обратился к императору с просьбой «определить ему место обитания между Штайнамангером (Савария) и Петронеллом (Карнунтум)». По свидетельству имперских анналов, речь шла о Капкане Теодоре; его имя указы­вает на обряд крещения, произведенный епископом, носившим то же имя, который с некоторых пор занимался распространени­ем христианской веры на юго-востоке по поручению архиепис­копа Арна. Карл внял этой просьбе и выделил князю «резерват» (по выражению Вальтера Поля) между Петронеллом на Дунае и территорией, расположенной примерно на сто километров юж­нее современного Самбатхела. Однако Капкан вскоре скончался, поэтому план поселения сам по себе отпал, хотя в баварских источ­никах после 808 года еше упоминаются «lоса Аwarum»[13] к востоку от «озера Переселенцев». Можно предположить, что покойный оказался лишь ходатаем франкских гарантий недвижимости для своего народа.

После смерти этого вождя хан, некогда высший правитель, направил шесть представителей знати в Ахен. Они обратились к императору с просьбой вернуть хану прежнее достоинство и вла­стные полномочия, «которыми он прежде обладал среди своих». И на это Карл ответил положительно, приказав, чтобы хан «по старому обычаю обладал полнотой власти надо всей империей». 21 сентября 805 года языческий князь окрестился и был много­значительно наречен Абрахамом.

К аварской провинции, представлявшейлустынную местность между Энсом и Венским лесом, примыкал тогда «резерват» ава­ров. Согласно так называемому Дидетховенскому капитулярию 805 года, Лорш являлся конечным и исходным пунктом в торго­вых отношениях между франками и славянами. Однако этот вос­точный протекторат оказался нежизнеспособным образованием. Уже в 812 году императору вновь пришлось выступить в роли посредника между ханом и его славянскими конкурентами. Пос­ле 822 года хроники не сообщают больше ни о каких посланцах аваров при императорском дворе. Часть аваров в конце концов растворилась в массе надвигавшихся на них соседних народов, по-видимому, в так называемой Великой Моравии, на террито­риях между Энсом и Западными Карпатами, существование ко­торой ученые, правда, оспаривают, в то время как другая часть — восточная попала под влияние болгар. В результате сосредото­ченное в Карпатах венгерское население в пределах старой Паннонии ассимилировало все эти разные народы и их культурное наследие.

Когда-то влиятельная империя аваров, верная традициям ко­чевых азиатских народов, даже современникам казалась инород­ным телом, принадлежащим эпохе варваров. Открытая влияниям окружающих ее сил и одновременно не способная к реформиро­ванию собственных политических структур, эта империя не мог­ла противостоять натиску франков и одновременно конкурировать со славянскими племенами. Вместе с тем, по мнению луч­шего знатока данной проблематики Вальтера Поля, в этом про­явилась неудачная попытка сохранить жизненный уклад степных народов. Столетие спустя забрезжил закат и для венгров, но они сумели избежать этой судьбы благодаря христианизации и час­тичной ассимиляции западной культуры.

Только благодаря возвышенным чувствам хронистов из Меца, выступавших в роли панегиристов королевского дома, до нас дошли совсем немногие сведения о расширении христианской империи с применением военных средств в юго-восточных по­граничных регионах. Так, весной 805 года император направил своего сына Карла в поход против богемцев, через земли кото­рых еще в 791 году проходил отряд монаршего войска в направ­лении империи аваров. Карл снова возложил командование бо­евыми отрядами на старшего сына. Этот факт говорит о том, что он сформировался в опытного и талантливого военачальника. Со временем Карл юный стал правой рукой стареющего импе­ратора, а то, что он часто возглавлял военные контингенты в ходе экспедиционных походов, позволяло сделать однозначный вывод о переходе в будущем правления в государстве франков от отца к этому сыну, тем более что силы двух других братьев — Людовика и Пипина в значительной мере были привязаны к южным границам империи.

Согласно утвердившейся стратегии, характерной прежде все­го для тактики народов-варваров (главными элементами в обо­роне считались отход, засада и неожиданный для противника выпад), отряды франков выступили тремя порядками. Один кон­тингент устремился прямо на противника из восточнофранкских земель через Богемский лес; второй выдвигался из Бава­рии, а третий, усиленный саксами и вендами, приближался к предполагаемому месту военного столкновения через Рудные горы. Первым отрядом командовал сам Карл юный, вторым — Аудульф, преемник скончавшегося префекта Баварии Героль­да, и Вернер, королевский эмиссар. Герольд — вероятнее все­го, обергофмейстер Карла. В подражание античным временам он, подобно другим придворным, был удостоен имени Меналк. Третий отряд — это напоминает военную кампанию 791 года — на судах поднялся по Эльбе до Магдебурга и затем опустошил регион, именовавшийся Геневана. Все это происходило пред­положительно на землях, населяемых вильцами. При этом преследовалась цель — упредить нанесение последними отвле­кающего удара.

Собственно, сражение так и не состоялось, поскольку атако­ванные отошли на непроходимую местность. Поэтому франкские отряды, как обычно, разорили и опустошили эти территории, взяв с собой трофеи, а заодно и пленных. Таким образом, о достиже­нии серьезных результатов не могло быть и речи. Герцог Лехо, по-видимому, самый высокопоставленный в иерархии богемских вождей, сложил голову на поле брани. Сразу после заката, види­мо, вымышленной Великой Моравской империи еще не одно десятилетие будущее этого региона определялось конкурентной борьбой друг с другом отдельных племенных вождей. Только на­чиная с середины X столетия они обрели единое лидерство при Пршемыслидах.

Тем не менее эта экспедиция, видимо, внесла вклад в станов­ление Остмарки, расположенной между правым притоком Дуная Энс и Венским лесом, подобно тому как Паннония (или Авар­ская марка) некоторое время спустя сделала возможным разгра­ничение миссионерских сфер к югу и северу от Дравы между Аквилеей и Зальцбургом. Результат этого военного похода можно, конечно, считать более чем скромным, однако имена агрессоров, отца и сына, в виде звукового сочетания «крал» вошли в ткань чешского языка как обозначение короля или военно-политиче­ского лидера.

Карл, отпраздновавший Пасху еще в апреле в Ахене, в июле через Дидетховен и Мец отправился на охоту в горный массив Вогезы. В Шамбери близ Ремиремонта он встретился с сыном, вернувшимся из Богемии. Затем император направился в цита­дель Ремиремонт, где пробыл дольше обычного. После 817 года старый королевский дворец вобрал в себя основанный еще в 620 году одноименный двойной монастырь, который с того времени стал функционировать как женский монастырь согласно уставу бенедиктинцев.

Зимние месяцы Карл провел в Дидетховене. Расположенный на левом берегу Мозеля в двадцати километрах к северу от Меца и, стало быть, в центре каролингских владений, он упоминается как пфальц еще со времен отца Карла — Пипина. Здесь Карл шесть раз проводил зиму с 772 по 783 год. Последнее его пребы­вание в Дидетховене отмечено в анналах в конце 805-го или в начале 806 года. Людовик Благочестивый построил в этом пфаль-це часовню по ахенскому образцу. Она не сохранилась.

ОЗАБОЧЕННОСТЬ О ВНУТРЕННЕМ УСТРОЙСТВЕ

ИМПЕРИИ И ПРОБЛЕМАХ ВОИНСКОГО ПРИЗЫВА

Пребывание Карла в Дидетховене, неподалеку от одного из мест, связанных с зарождением его рода, вновь отмечено внут­риполитическими шагами монарха и раздумьями о будущем ко­ролевства франков, высшим проявлением которых стало тщательно подготовленное, не без умысла представленное на визирование папе политическое завещание Карла, датированное 806 годом. Нет сомнения, что этот документ еще ранее был предметом обсужде­ния между обоими предстоятелями христианства.

Раздел империи в виде Divisio regnorum уже напоминал о себе, о чем свидетельствовало появление в Дидетховене Людо­вика и Пипина. Карл же находился рядом с отцом еще с осени. Поскольку зимние месяцы исключали возможность военной экс­педиции, а приготовления к проведению имперского собрания еще не начинались, эта семейная встреча приобретала особый смысл, выходивший далеко за рамки указа о дальнейших рефор­маторских капитуляриях. Обсуждение и разработку возникших в ту пору текстов можно проследить лишь на примере важных инструкций для королевских эмиссаров. По своей значимости они не уступают документам 802 года, это придает структурной политике определенную устойчивость и последовательность. В пользу такого мнения говорит то, что в противовес ранним до­кументам не менее двадцати манускриптов донесли до нас эти предписания. Вместе с тем данный факт свидетельствует о зна­чительном расширении и очевидном приросте «документально­го» административного подхода в условиях общества раннего средневековья, для которого характерным было исключительно устное начало.

Первая инструкция вновь посвящалась урегулированию цер­ковных дел. В ней рассматриваются вопросы богослужебных тек­стов и церковных песнопений, корректно прописанных настав­лений, учета нотариусов и системы календарного расчета пас­хальных праздников (пасхалия), а также зависимых от этого празд­ников свободных искусств, кстати сказать, впервые и искусство медицины. При этом тексты абсолютно в стиле императорской проповеди возвращаются к общеизвестным вещам и уже устояв­шимся основам прежних инструкций. Очень точными представ­ляются постановления, которые как новый элемент запрещают (королевским) служителям становиться монахами или монахинями без разрешения короля. Эта практика, очевидно, обескровила крестьянские дворы, а учитывая голод в текущем году, породила серьезные трудности со снабжением королевских дворов. Миря­нам запрещено добиваться места благочинного и архидиакона. По каноническому праву случаи кровосмешения подлежат рас­следованию и наказанию. Никто не заслуживает снисхождения по причине дружеского расположения по сравнению с теми, кому вынесен приговор.

Решающее значение для внутреннего устройства государства франков имеет вторая всеобщая заповедь-инструкция. В ее два­дцати двух главах как бы отражается общественная проблематика будущей христианской империи. Рассмотрим наиболее суще­ственные моменты. Это религиозно мотивированная позиция мо­нарха, его вера в молитвы и их воздействие, что вскрывает фак­тическое бессилие Карла, когда в первом предписании говорит­ся: «В случае голода, несчастья, чумы, финансовых неурядиц и всяких прочих бед, не следует дожидаться нашего приказа, — важно немедленно молить Бога о милосердии». И сразу же сле­дует повеление: «В текущем году в преддверии голода каждый по мере сил должен поддерживать близких, ни в коем случае не продавать урожай слишком дорого и ничего не продавать за пре­делы империи». Предотвращение ростовщичества и экспорта призвано обеспечить нормальное снабжение. Помочь бедным можно через наказание преступников. Обеспечению мира слу­жит запрет на ношение оружия, будь то щит или кольчуга. Не­обходимо стремиться к установлению справедливого мира через преодоление распрей, если понадобится, то и с помощью коро­левского суда. А кто нарушает мир после судебного приговора, тот должен лишиться правой руки да еще заплатить за неуваже­ние королевской власти шестьдесят шиллингов. И вновь пуб­личное уголовное право вытесняет возмещение через частные уплаты штрафа.

Важной главой считается обеспечение воинской повиннос­ти, которая теперь теснейшим образом увязывается с характе­ром жития и хозяйствования сеньериальной власти. А послед­няя, в свою очередь, уже настолько переплетается с арендой земли и ленным принципом, что наделы земли (гуфы) крестьянских хозяйств и их размеры играют решающую роль в выборе харак­тера вооружения и формы участия в воинской повинности. Так, каждый человек (homo), под которым следует понимать свобод­ного и одновременно вассала, располагающего двенадцатью гуфами, отправляется в военный поход, имея при себе собствен­ную кольчугу. В случае отказа он лишается бенефиция, лена и арендованного участка земли вместе с кольчугой. Эти детали дают представление об экипировке элитных кавалерийских час­тей. Они благодаря аренде земли и коммендации были особо тесно связаны с королем, а их материальное обеспечение за счет казны, а также церковных владений увязывалось главным образом с воинской службой. Вместе с тем этот раздел свидетель­ствует о намечающемся переходе от прежней системы ополче­ний к средневековому войску, то есть профессиональной ар­мии, что позволяет сделать вывод о так называемой феодализа­ции общества. Впрочем, ни в 805 году, ни после король не был готов отказаться от свободных как важной составной части во­инского призыва.

Этот раздел обнаруживает непосредственную, в том числе содержательную, связь с еще одной, значительно более извест­ной главой, посвященной приграничной торговле со славянами и аварами. Фактически же данное изложение — директивы, касаю­щиеся экспорта и торгового эмбарго. Пространственно-локаль­ных указаний на этот счет нет ни в отношении товарообмена по крупным водным путям с притоками — Рона, Сона, Рейн, Дунай, Луара или Маас, ни даже в отношении сухопутной торговли, хотя уже в 779 году и повторно в 783-м в капитуляриях были прописа­ны соответствующие ограничения по торговле оружием.

Однако эти запреты противоречат упоминаемым в литературе бездоказательным утверждениям о тогдашней нехватке железной руды, что не в последнюю очередь привело к застреванию эконо­мики на примитивно-архаичном уровне. Целенаправленные по­ложения насчет эмбарго указывают, наоборот, на технологически ремесленное превосходство ружейного производства в государ­стве франков. В пользу этого говорит прежде всего оснащение кавалерийских эскадронов и военное превосходство континген-тов монарха. Так был наложен запрет на продажу щитов и коль­чуг в другие государства. Как высоко ценилась кольчуга, следует из предписания, что даже средней руки сеньеры должны были носить с собой эту защитную одежду во время походов под угро­зой лишения полученного в аренду имущества. О качестве рубя­щего оружия дают представление результаты многочисленных археологических раскопок — это прежде всего так называемые ульфбертские мечи (скорее всего здесь идет речь об оружейной мастерской под таким названием), изображенные на миниатюрах рукописей того времени. Впрочем, технологический прогресс, связанный с производством оружия, не ограничивается только этой сферой.

Возрастающее использование мельниц, рабочих приспособ­лений из железа и прежде всего лемеха плуга указывает на возра­стающую потребность в высококачественном металле именно в гражданском секторе аграрного общества. Ярким показателем тех­нического прогресса является также своего рода налог за исполь­зование железа. Он возмещался землевладельцам в виде слитков или же готовых изделий, например лемехов плуга, а впоследствии и подков для лошадей.

В Дидетховенском капитулярии 805 года, в котором отмеча­ется обязательный характер упомянутого эмбарго, приводится целый список приграничных торговых центров, расположенных вдоль Эльбы, Дуная вплоть до реки Энс. По этому маршруту осу­ществлялись основные экономические связи со славянским ми­ром и контакты с аварами. Упоминаются Бардовик, Шезла (не расшифровывается), Магдебург, Эрфурт, Гальштадт близ Бамберга, Премберг в Верхнем Пфальце, Регенсбург и Лорш. Также пере­числяются ответственные должностные лица, графы и королев­ские эмиссары, к примеру, уже упоминавшийся выше Аудульф, де-факто префект Баварии, в сферу ответственности которого вхо­дили Премберг и Регенсбург, а также Вернер в связи с Лоршем. В контексте этой торговой цепи обращает на себя внимание запла­нированное Карлом объединение водных путей Рейна и Дуная путем создания ряда водохранилищ. Военная цель такого проекта не вызывала ни малейшего сомнения. Но требовала осмысления его экономическая целесообразность в межрегиональной торгов­ле с юго-востоком, заключавшаяся в обмене товарами, на кото­рые распространялось эмбарго, — оружие, шкуры, меха, мед, но прежде всего люди и военнопленные. Вплоть до 1000 года Прага оставалась центром восточной работорговли.

Насколько неэффективны тогдашние требования эмбарго и сколь слаба административная структура, не способная успешно контролировать реализацию подобных запретов, не в последнюю очередь демонстрирует раздел, регламентирующий передачу кон­фискованного владения нарушившего эмбарго торговца в следу­ющих пропорциях: половина — пфальцу, другая — по долям ко­ролевскому эмиссару и доносчику.

Другой раздел содержит инструкции королевским эмиссарам по принесению повторной присяги, причем настолько однозначной ее редакции, чтобы никто не мог ее повторить, за исключе­нием клятвы верности императору и собственному сеиьеру — «только для нашей пользы и на пользу своего господина»!

Более поздние феодальные отношения в своих ранних фор­мах становятся настоящим катализатором формирования государ­ства франков, к которому все чаще прибегает и сам король, что­бы привлечь на свою сторону аристократов, если он не может или не хочет предоставить им высокие должности. Так Карл бы­вает вынужден требовать для себя своего рода оговорку верности, ограничивая число привилегированных собственной персоной и еще одним господином. Здесь корень последующей, прежде все­го в западных регионах империи франков утвердившейся формы преданности (ligesse). Она верность королю ставит превыше всех прочих обязанностей, таким образом пытаясь предотвратить столк­новение интересов между короной и вассалами.

Далее текст посвящается борьбе с заговорами. Поскольку ущерб от них очевиден, зачинщик заслуживает смертной казни, а соучастники должны стегать себя плетью и отрубать носы. Если заговору предшествовало принесение клятвы верности, то его участники заслуживают такого же публичного уголовного судо­производства, как и виновные в клятвопреступлении, за которое полагается отрубание правой руки.

Унаследованная структура общества, зиждевшаяся на прин­ципе повиновения вассалов во главе с королем, стала рассыпать­ся, затронув прежде всего внутреннюю взаимосвязь короля со свободными (вольными) франками. Данное обстоятельство отра­жается в разделах, посвященных именно этим свободным, со­ставлявшим основу воинского набора и, по сути дела, всего франк­ского общества. Все больше представителей этого слоя населе­ния, на который буквального опиралась государственная власть, стремится избежать участия в военных походах, предпочитая свя­зать жизнь со служением Богу в качестве клириков и монаше­ствующих или будучи вынужденными пойти по этому пути, по­скольку других смущает их движимое и недвижимое имущество. Но прежде чем сделать этот шаг, они должны были заручиться согласием короля. Фактически персональные обстоятельства ук­лонения от призыва одновременно требуют социально-полити­ческого разъяснения, если предписание гласит, что бедные свободные, то есть менее состоятельные, не должны быть объектом давления со стороны более могущественных в целях принужде­ния их к продаже своей собственности или передаче права собственности притеснителям. Этого следует избегать, ибо тогда их наследники, лишенные средств пропитания, не будут отвечать требованиям королевства, а из-за нужды даже могут превратиться в нищих, разбойников и злодеев. Расширение разделенной на две части системы правления базировалось в значительной мере на не всегда добровольном вовлечении свободных дворов в качестве mansus ingenuilis в господствующую систему хозяйствования, вы­звав тем самым одновременно изоляцию бедных свободных от королевства. А это, в свою очередь, перекрывало королевству до­ступ к действенному потенциалу, каковым являлось главным об­разом участие в воинском призыве и в судебной общине. Таким образом, через раздачу должностей и феодальные отношения ко­ролевство попадало в зависимость от руководящих элит в госу­дарственной и церковной сферах.

Еще одним широко распространенным злом является изго­товление фальшивых монет. Это следует пресекать таким обра­зом, чтобы монеты предписанного веса чеканились и были в обращении только в «нашем пфальце» и других привилегиро­ванных местах. Что касается этой весьма деликатной сферы, тут. нередко случались злоупотребления, наносившие ущерб казне. Речь шла прежде всего о нарушении стандарта в весе и содержа­нии металла в монете. Между тем данный запрет опять-таки является важным показателем возрастания денежного хозяйства и торговых отношений, о чем свидетельствуют инвентаризаци­онные описи крестьянских работ и сборов, в которых весьма значительная часть услуг обозначена в денежном эквиваленте. Об архаичных, даже «допотопных» формах хозяйствования в эпоху Карла, несмотря на всякого рода ошибочные суждения и оценки, говорить не приходится. Порукой тому служит уже еди­ная валюта в виде серебряного денария, своего рода евро тог­дашней христианской Европы.

Большой раздел почти неизбежно посвящается королевскому войску и способам его финансирования. Судя по всему, практи­ческая реализация этих идей стала еще одним основанием для отчуждения свободных от королевства. Так, на 805—806 годы чи­новникам было приказано обеспечить взыскание отступных средств за отказ от участия в воинском призыве, невзирая на лица, независимо от лести, давления или подношений в знак благодар­ности. Исследователи справедливо исходят из того, что регуляр­ные военные походы Карла, как правило, осуществлялись контингентами, сформированными из людей, проживавших в регионах, расположенных по соседству с театром военных действий, или же в районах, откуда до места вооруженных столкновений достаточно легко было добраться по воде или суше. Поэтому на­верняка отряды из Аквитании, Южной Алемании или Баварии не участвовали в военном конфликте, развернувшемся в Вихмодии. В любом случае здесь не имели понятия об ополчении, столь ха­рактерном для эпохи Наполеона Бонапарта.

Под угрозой применения наказания каждый был обязан уча­ствовать в воинском призыве. Участие, которое не всегда и не везде считалось обязательным, очевидно, могло заменяться упла­той денег. Поначалу, видимо, в отдельных случаях так оно и было. Однако, как и при современной системе взимания налогов и сбо­ров, эта практика закрепилась, поэтому в цитируемых инвента­ризационных описях главным образом IX столетия встречается так называемый «hostelecium», то есть налог на военные нужды, по сути дела, оброк или ежегодный сбор, как и прежде, взимае­мый с некогда свободных крестьянских дворов. Из этого теперь извлекает выгоду землевладелец-феодал, во все большей степени выполняющий свои обязательства в военной сфере путем призы­ва вассалов.

Возможность отступного также привела к эрозии унаследо­ванной системы правления. Согласно нашему тексту, раскладка налога составляла в общем три фунта, это соответствовало шес­тидесяти шиллингам или фактически 720 серебряным денариям. Вообще говоря, выходила кругленькая, поражающая воображе­ние сумма, тем более что шестьдесят шиллингов составлял штраф за нарушение королевской юрисдикции. Такого рода раскладка налога или отступного штрафа за неявку по призыву, безусловно, породила злоупотребления — отношение к соответствующим ли­цам определялось не их фактическими способностями, а строго в соответствии с предписанием, что противоречило принципу справедливости. Такой подход создавал помехи и вообще делал невоз­можным реализацию работоспособности людей; во имя короля. Поэтому Карл приказывает впредь налагать полную сумму штра­фа или взимать отступные только с тех, кто располагает владени­ем на сумму шесть фунтов, «золотом, серебром или в виде коль­чуги и железных предметов, цельных кусков ткани, а также вер­ховых лошадей, быков, коров и другой собственности», что одно­временно определяет шкалу ценности имущества. Из приведенного списка вытекает недопустимость лишения одежды жен и детей. Если же кто-то располагает собственностью на сумму всего три фунта, то выплачивает лишь тридцать шиллингов, то есть соот­ветственно половину положенной суммы. Кто располагает всего более чем двумя фунтами, выплачивает десять шиллингов, а у кого имеется лишь один фунт, с того причитается только пять шиллингов.

Данный раздел также указывает на опасность того, что по­буждаемые к участию в воинском призыве или к выплате отступ­ного свободные уклоняются от этой обязанности, предпочитая иное подчинение и служение, или через самоподчинение друго­му господину или церкви утрачивая свой прежний правовой ста­тус как критерий участия в военном походе. Представления о рес­публиканских началах, всеобщем благе, о государстве как носи­теле идей сообщества не существовали в сознании того времени. Подобные идеи, зашифрованные на пергаментах весьма ограни­ченного числа высокообразованных советников Карла, свидетель­ствовали о прочтении ими старых авторов, а не современных. Особые подходы и интересы, замешанные на эгоизме, напласто­вывались на реформаторскую политику короля и ставили ей пал­ки в колеса. Она не находила серьезной поддержки среди еще не полностью сформировавшейся администрации, которая ко всему прочему стремилась, как и высшие аристократические слои, к власти и обладанию собственностью.

В представлении двора все еще казались неразделимыми цели государства, обеспечение королевской казны и неукоснитель­ное сохранение казенных владений и прав. В этом контексте следует также рассматривать указания на тогдашнюю практику взимания пошлины как одного из немногих существенных ас­пектов фискального права в судопроизводстве, причем это изве­стно нам главным образом из документов об освобождении для церковных учреждений. Так, по действующей инструкции, с тор­говцев разрешается взимание только старых и, следовательно, справедливых пошлин «как с мостов и паромов, так и на рын­ках». Равным образом получение этих пошлин допускается только там, где взамен транзитному торговцу может быть оказано со­действие, например паромная переправа или пользование мос­том. Кстати сказать, пошлину можно требовать только от куп­цов как своего рода налог с оборота, в то время как другие, «которые без цели торговли продают свой товар, переходя от одного дома к другому, например, предлагают зерновые запасы в амбарах, или пфальцах или служивым в походе, от этих по­шлин должны быть избавлены». В спорных случаях, которых из-за финансовых проблем везде и повсюду было более чем доста­точно, соответствующий вопрос передается на рассмотрение королевского суда.

В восьмидесятые годы прошлого столетия заставили загово­рить о себе еще два текста капитуляриев эпохи Карла. Один из них по праву связан с Дидетховенскими инструкциями 805 года. И этот текст с его не менее чем сорока тремя разделами являет­ся составной частью крупных реформаторских капитуляриев им­перского времени, хотя во многих фрагментах есть ссылки на «Общее увещание» 789 года — своеобразный «Основной закон» Карла. «Мир и согласие» — это опять-таки основные идеи дан­ного документа. Он как бы целомудренным и натуральным об­разом воспроизводит голоса участников, особенно епископов, а также и самого монарха в виде «личной реакции», по удачному выражению Гансхофа, которому удалось раскрыть эту форму «воз­ражения» еще в конце крупного реформаторского капитулярия 802 года.

Документ носит в основном церковный характер. Когда в канву повествования вплетается светская материя, создается впечатле­ние, что к нам неожиданно обращается сам Карл, тем более что на передний план выдвигается правосудие как центральная зада­ча королевства.

Из обширного указа необходимо выделить некоторые элемен­ты: вопросы веры и проблемы порядка определяют первую часть, а также вопросы этики и политической морали, к примеру алч­ность и зависть. Так, христианская любовь к ближнему (саritas) объявляется матерью всех добродетелей, «без нее не может быть мира и согласия». Содержится требование защиты «гостей» и па­ломников, а также бедных, вдов и сирот. Слышится интонация императора, когда повторно заходит речь о запрете пьянства и игры в кости. Прослеживается указание королевским эмиссарам: «Необходимо проявлять максимальную тщательность, предписы­вать, увещевать и исправлять в духе того, что сказано в наших капитуляриях. А прочее, что вы сочтете необходимым на месте, вам надобно изменять и нам об этом сообщать». К чему все это? Монарх резюмирует: «Чтобы все совершенствовалось для нашего небесного вознаграждения пред Богом и для нашего вечного спа­сения славы». Послание монарха Гербальду, епископу Льежскому, также связывает предписание трехдневного поста с усилиями по преодолению нынешнего голода как действенное средство от превратностей времен.

ПРАВОВОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ В ВЕНЕЦИИ, ДАЛМАЦИИ И ИСТРИИ

Вскоре после Рождества Христова в 805 году в Дидетховене объявилось посольство из Венеции и Далмации. Судя по всему, политические перемены в Венеции не в последнюю очередь были связаны с контактом с Фортунатом, патриархом Градо, подверг­шимся притеснениям жителей лагун и открыто перешедшим на сторону нового императора, а кроме того, получившим из рук самого Льва III палию с соответствующими полномочиями. И вот теперь к императору прибыли с визитом оба новых дожа — братья Обелир и Беат в сопровождении герцога Павла из далма­тинской Зары и епископа этого города Доната. Они преподнесли Карлу множество подарков. По сведению имперских анналов, в результате этого визита император даровал Венеции и Далмации своего рода конституцию.

Что же, собственно, случилось? В Венеции произошел пере­ворот, в результате которого были смещены и высланы дожи Йоханн и Маврикий — один в Мантую, а другой к франкам. Там они и скончались, так и не увидев больше родной город. Новые властители, видимо, предпочли и без того лишь номинальное гос­подство сравнительно далекого от них императора Запада над лагуной привычному доминированию Константинополя. Однако они нанесли Византии еще один удар, применив военную силу против находившихся под византийской юрисдикцией Далмации и островов Адриатического моря.

После вторжения славян и аваров в VI—VII веках византий­ская Далмация представляла собой лишь прибрежную полосу и выдвинутые в море острова, и до сих пор составляющие данный регион. Восточная Римская империя, которая начиная с середи­ны VII века на всех фронтах была вынуждена отбиваться от на­ступления арабов, могла уделять весьма ограниченное внимание этим сравнительно далеким землям, жители которых искали и находили прибежище на прилегающих островах. Вплоть до X сто­летия церковная митрополия продолжала оставаться в Констан­тинополе. Важнейшими центрами власти были Дубровник и Рагуза, но прежде всего Зара, являвшаяся одновременно резиден­цией избранного местной аристократией архонта, высшего долж­ностного лица.

Наряду с этим в городах муниципальные власти пользова­лись определенной автономией. Подобно Далмации, Венеция впоследствии была «прирезана» к той части империи, где прави­телем стал Пипин в ранге короля Италийского. Это урегулиро­вание действовало недолгое время, да и то лишь на бумаге, точ­нее говоря, на пергаменте. Дело в том, что по соглашению Кар­ла с его восточным партнером Михаилом от 812 года данное урегулирование было аннулировано, тем более что Венеции уда­лось успешно отстоять свою фактическую независимость как от Востока, так и от Запада. В любом случае конфликт между,Ве­нецией и Далмацией не получил развития, ибо обе стороны ис­кали возможности оказаться под умиротворительным воздействи­ем авторитета Карла, что и привело их в конце 805 года на бере­га Мозеля.

А вот Истрия, второй спорный регион Адриатики в отноше­ниях Востока с Западом, оставалась частью Италийской импе­рии в соответствии с сохранившимся в полном объеме докумен­том — протоколом судебного заседания. Оно происходило в Рициано близ Капо д'Истрия под председательством королев­ского эмиссара Кадалона, впоследствии маркграфа Фриульского, и лангобарда Айона, когда-то высланного Карлом и лишен­ного владений во Фриуле и Вероне. Однако в 799 году он вновь удостоился монаршей милости и с тех пор хранил верность им­ператору. Видимо, еще в 804 году эмиссары были направлены в Истрию с поручением урегулировать проблемы местных церк­вей, определить привилегии от имени короля и императора, а также разобраться с жалобами населения о тяготах прежде всего для бедных слоев, чтобы им в этом помочь. Речь шла главным образом об обвинениях против франкского герцога Йоханна. Он отмечен как соратник Карла по экспедиции против аваров в 791 году, но, очевидно, породил немыслимые трудности для го­родов и общин региона, нарушив тем самым традиции визан­тийского управления.

В присутствии патриарха, герцога, пяти епископов и целой группы именитых аристократов из соответствующих городов и общин на основе письменных свидетельств, доказывавших, к при­меру, задержку обязательных церковных выплат византийской казне, началось судебное заседание при участии королевских эмис­саров.

Фортунат заявил, что вместо выплат он оказывал своим со­отечественникам при дворе иные, при этом немалые услуги. Тем не менее все возникшие проблемы могли бы найти иное разрешение. Как и ожидалось, самые резкие обвинения были против личности герцога и его способа ведения дел. Протокол заседа­ния показывает, что герцог правил как тиран, преследуя соб­ственные интересы и интересы своей семьи, не останавливаясь перед экспроприацией и захватом земли, обрушив на население немыслимые принудительные поборы и повинности. Одновре­менно в этих обвинениях отражаются масштабы тягот, свалив­шихся на истрийские города в результате военных походов фран­ков против аваров. Во имя этого герцог отменял свободный вассалитет, при необходимости конфисковывал лошадей и раз­даривал их франкам. Кроме того, он собирал подарки для импе­ратора, что напоминало дары по окончании очередного года и приравнивалось к его началу в целях пополнения королевской казны.

Такое правление на основании имеющейся в нашем распоря­жении информации не отвечало представлениям Карла о мире и справедливости, порядке и любви к ближнему, хотя оно и шло на пользу его военной моши.

Ответчик предстал перед королевским судом. По одним во­просам он сказался неосведомленным, а по другим — обещал рас­следовать все обстоятельства, но, в общем, поклялся, что испра­вится и воздержится впредь от жестких методов правления: ведь лучше всего не ворошить прошлое. Составленное сановниками заключение предусматривало, что возникшие по вине герцога повинности, с одной стороны, подлежат погашению согласно порядку, подтвержденному под присягой, а с другой — на основе старых налоговых списков. В этом проявляется преемство адми­нистративных действий муниципальных властей на основе пись­менно зафиксированных предписаний. Невыполнение решения каралось штрафом на сумму не менее девяти золотых монет в пользу императорской казны.

Протокол был завизирован патриархом и присутствовавшими на судебном разбирательстве. Тем не менее этот важный доку­мент проливает свет на практическую деятельность королевских эмиссаров на местах, которые в силу своего высокого социально­го статуса и неподкупности весьма успешно соответствовали ко­ролевским принципам справедливости и примирения между власть имущими и бедными. Напрашивается вывод, что с помощью ко­ролевских эмиссаров монарх намеревался создать действенный инструмент непосредственного управления.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЗАВЕЩАНИЕ

Своим пребыванием зимой в пфальце Дидетховен, неподале­ку от «семейного» Меца, места чудесных дел и святого Арнульфа, император воспользовался для составления политического заве­щания. Карл готовился к тому, чтобы разменять седьмой десяток. Поэтому ему было важно задуматься о своей монаршей фамилии. Недавняя кончина его близкого друга и советника Алкуина в Туре, возможно, напомнила Карлу об ограниченности земного бытия. К тому же трое его сыновей от брака с алеманкой Гильдегардой находились в Дидетховене и поэтому могли подключиться к под­готовительным обсуждениям последующего упорядоченного уре­гулирования.

Еще в января 806 года Карл выдал грамоту монастырю Прюм и подтвердил дарение этому семейному владению. Тем самым он еще раз продемонстрировал, в каких неограниченных пределах сохраняет за собой исключительное право распоряжаться монар­шими владениями, намереваясь всеми юридическими способами противодействовать незаконным государственным пожертвовани­ям. В данном конкретном случае монастырь Прюм от бывшего монаршего холопа, стало быть, серва, получил в собственность крестьянский двор в соседнем Вальмердорфе. Однако названный по имени граф, одновременно фигурировавший в качестве коро­левского эмиссара, превысив свои полномочия, объявил сделку недействительной. Мало того, он наложил на монастырь денеж­ный штраф. Карл превратил изъятие и штраф в благочестивое деяние, «дабы тому смиренному сообществу было тем более бла­гостно молиться о ниспослании Божьего дара для нас и наших чад и для всего народа».

Имперские анналы свидетельствуют, что в ту зиму император имел встречу с аристократией «высшей и именитой». «Ее цель — установить и сохранить мир между своими сыновьями и разде­лить империю на три части, чтобы каждый знал, какою частью управлять и какую защищать в случае, если переживет его [Кар­ла]. На предмет этого раздела и было составлено завещание и у колыбели его стояла аристократия франков. Оно содержало по­ложения о сохранении мира. Эйнхард направил его папе Льву, чтобы тот собственноручно подписал документ. По прочтении текста папа с ним согласился и подписал собственной рукой».

Извлечение из Галльского кодекса, зафиксировавшего дату завещания, излагает его суть значительно короче, но тем вырази- тельнее: «...6 февраля его империя была поделена между тремя сыновьями, сколько из этого каждому из них причитается после его кончины».

Документ, Divisio regnorum (О разделе королевства), является одним из наиболее значительных правовых текстов эпохи Каролингов, представлявших попытку разделить на основе принципов справедливости между сыновьями формирующуюся на континенте Западную ойкумену, за исключением Астурии и Беневенто, а так­же подготовить порядок правопреемства. Несмотря на конкрет­ную необозначенность Святой Троицы, порядок правопреемства был призван вначале трансформировать имперскую командную власть императора и короля в трехчастное равноправное королев­ское правление сыновей, которое соответствовало идейному прав­лению братской общины. В своих принципах раздела Карл ру­ководствовался франкским правом наследования. Согласно ему, каждому наследнику мужского пола причиталась равная доля от отеческого наследства. Речь шла не о «нарезании» будущих час­тей империи, а о четвертьвековом «промежуточном правлении» его сыновей в Италии и Аквитании как основы королевств Пипина и Людовика.

Находившийся под арестом в монастыре Прюм несчастный Пипин Горбун, само собой разумеется, ничего не получил. Стар­ший сын Карл, после Рождества 800 года тоже король, как правая рука отца-императора приобрел опыт управления и полководче­ские качества, поскольку возглавлял многочисленные военные походы в Саксонии, а также на другом берегу Эльбы. Поэтому именно в нем видели потенциального наследника и преемника в государстве франков, которое в результате завоеваний отца про­стиралось от Эльбы до Венского леса. Раздел империи 768 года, касавшийся Австразии (восточная часть государства Меровингов), Нейстрии и Бургундии, на два полукруглых, вытянутых в север­ном и южном направлении блока и равными долями интегриро­ванных в фамильные и фискальные владения Карла и Карломана, и мог служить моделью при наличии трех потенциальных преем­ников и постоянных изменений на политической карте государ­ства. Тогда Карл обладал правом распоряжаться имущественны­ми комплексами и полнотой власти в нижнем течении Мааса во­круг Льежа, в то время как юрисдикция Карломана распростра­нялась на территории в нижнем течении Мозеля и среднем течении Рейна. Однако экспансия за минувшие десятилетия придала го­сударству франков эпохи поздних Меровингов совсем другое очертание: присоединение Аквитании, Италии (империя лангобардов), 'Саксонии и Баварии (с возникновением Остмарки, или Паннон-«ской марки, на территории между Энсом и Венским лесом) изме­нило переходившие из поколения в поколение масштабы территорий, вызвав необходимость урегулирования, которое противоречило условиям раздела 768 года. Учитывая территориальный фактор и принимая во внимание императорское достоинство, в отличие от королевской власти неделимое, Карл мог бы ориенти­роваться на ту богодухновенную модель, которую, по его собственной убежденности и на взгляд советников, сын и единствен­ный преемник Людовик наметил еще в 817 году как однозначный подход к вопросу о своем преемстве — выделение каждого из ко­ролей под опеку основного наследника и императора— первородного Лотаря.

Видимо, Карл отбросил эту модель из-за боязни спровоцировать внутреннее соперничество в борьбе за власть. Обратившись исключительно к традиционному праву наследования, он не только заручился согласием своих сыновей, но и избежал трудностей, которые породило бы принятие императорского звания при на­личии трех преемников в империи, «трех сыновей, ниспослан­ных [нам] Божьей милостью и благостью, дабы они, согласно нашим пожеланиям, подтвердили нашу надежду на правление и облегчили заботу о забвении потомками». К тому же так и не состоялось примирение с византийскими императорами, к кото­рым Карл, по утверждению биографа Эйнхарда, предпочитал обращаться в братской манере. Скорее всего Карлу, как и прежде, приходилось демонстрировать благородство, реагируя таким об­разом на их недоброжелательство и зависть.

По этой причине напрашивался отказ от тесной увязки «проблемы двух императоров» с урегулированием преемства в импе­рии франков (imperium vel regnum). Таким образом можно было выиграть время. В конце концов текст и без того предусматривал возможность внесения изменений и добавлений в зависимости от велений происходящего. Этим он существенно отличался от предположительно окончательного урегулирования Людовика, датированного 817 годом и изложенного в не менее известном источнике Оrdinato imperii. Если абстрагироваться от деликатной проблемы мыслимого или желаемого преемства в империи, указ стареющего монарха базируется на принципах государствен­ного устройства на протяжении четверти столетия существования его обширного королевства, например, в Италии и Аквитании правили его юные сыновья в качестве «промежуточной власти», однако под верховным началом Карла. В те годы созидались лич­ные узы, и нельзя было допустить их расшатывания в процессе раздела империи, подобно тому как Карл юный, замещая отца, видимо, повышал собственный авторитет, объединяя вокруг себя единомышленников и сторонников. Это происходило прежде всего во время военных походов против саксов и на землях, располо­женных на противоположном берегу Эльбы.

Поначалу земли франков между Маасом и Мозелем подраз­деляются на примыкающие Австразию (вместе с восточными фран­ками) и Нейстрию (Сена — Луара), к которым присовокупляются Фрисландия, Саксония, Тюрингия, северные районы Бургундии (Безансон, Юра), части Алемании к северу от Дуная и оба бавар­ских анклава — Ингольштадт и Лаутергофен. Тем самым старший сын Карла выделяется как «наследник в особом положении», что не выдерживает критики. Карл сравнительно поздно был помазан и коронован на королевское правление, он вообще не удостаи­вался каких-либо протокольных почестей. Преемство в коренных районах империи решилось как бы само собой, поскольку Карл юный более десятилетия оставался правой рукой отца. По этой причине ему как «полигон» был выделен дукат Мен, в то время как его братья оставались привязанными к своим королевствам. О каких-либо привилегиях Карла на основании первородства при получении наследства нам неизвестно. Равным образом нет све­дений о том, что монарх обдумывал и разрабатывал условия раз­дела империи уже несколько десятилетий назад. Старший сын не получал от отца всей «остальной части империи».

Более того, территории его братьев округляются прилегаю­щими землями, к примеру, частями Бургундии и Алемании к югу от Дуная, в то время как Карлу гарантируется доступ к Италии в целях совместной защиты церкви, то есть папы, путем выделения подходящих переходов через Альпы (Большой Сен-Бернар).

О собственно преемстве Карла юного в так называемых ко­ренных районах империи не может быть речи, поскольку на слу­чай его кончины в отношении коренных франкских земель был предусмотрен раздел по примеру обоих полумесяцев 768 года при Пипине и Людовике, рассекавших все государственные террито­рии. Но даже если бы сравнительно ранняя смерть старшего сына Карла не наступила, преемство создало бы для королевской фа­милии значительные трудности: в 806 году Карлу исполнилось уже 34 года, и в противоположность Людовику и Пипину он все еще оставался холостым. О наложницах (и детях) ничего не изве­стно. Отсутствует какое-либо назидательное послание и от Алкуина подобно тому, которое было получено королем Италийским по вопросам половой этики. Правда, весьма туманные намеки могли бы указывать на его гомосексуальные склонности. В любом случае фактический потенциал Карла по обеспечению пре­емства части своей империи представляется весьма ограничен­ным. Не в последнюю очередь по этой причине император, по-видимому, решился гарантировать право представления не толь­ко наследникам своих сыновей мужского пола, если они оказываются способными к наследованию и на этом настаивает знать, но и признать за ними право на приращение в отношении правления их братьев. Раздробление долей империи среди потен­циальных внуков монарх, правда, решительно отвергал. Так, он признал только за одним внуком право на преемство в империи одного из сыновей.

Намеченный раздел земель после кончины монарха выглядел следующим образом: империя лангобардов была расширена за счет Граубюндена и Баварии, а также Алемании к югу от Дуная. «Мок­рые границы» в значительной степени определяли прохождение демаркационных линий. На территории Граубюндена с епископ­ской резиденцией в Куре, открывавшей путь к важным горным перевалам, тогда приказало долго жить одно из последних «епис­копских государств» Викторидов, то есть семейства, определяю­щее имя которого было Виктор. С государственным и церковным единовластием этого семейства было покончено, а с введением так называемого Каролингского графского устройства и этот по­граничный регион административно вошел в состав империи. Уже в феврале 807 года граф Гунфрид, одновременно маркграф Истрии, отправлял в Ранквайле обязанности председателя судебного .собрания.

Королевство Людовика, включавшее Аквитанию и Гасконию, расширилось за счет Септимании и Прованса, в результате чего он получил выход к Средиземному морю. Кроме того, к его вла­дениям была добавлена формировавшаяся Испанская марка меж­ду Пиренеями и территорией по течению реки Эбро. Поскольку в особой главе защита церкви, по сути дела политическая и воен­ная защита папских интересов, объявлялась одной из существен­ных задач сообщества братьев, Людовик также получил выход в Италию через Западные Альпы. Этот маршрут проходил через Сени в Сузскую долину, что вызвало раздробление Бургундии как составной части империи. Затем Аквитания приобрела округа, рас­положенные между Невером и так называемой горной дорогой, хотя административные регионы между Отоном, Шалоном, Лио­ном и Савоной не упоминаются вовсе, что в связи с отсутствием карт да и экспертов вполне объяснимо. Карл юный опять-таки получил из состава бургундских земель их северную часть, вклю­чая Безансон и Юру, которая впоследствии стала основой сво­бодного графства Франш-Конте, а первоначально была франк­ским округом в составе Орлеана, Оксера и Дижона, обеспечивав­ших Карлу беспрепятственный выход к долине Аоста через Боль­шой Сен-Бернар.

Подобная территориальная децентрализация, сориентирован­ная по отношению к Аквитании и Италии на длительный исто­рический процесс, в ходе которого Карл юный однозначно со­хранял за собой приращенные франкские земли, явно не остав­ляя старшему сыну последующей прерогативы, обходила сторо­ной проблему преемства в незадолго до того возникшей империи.

Текст толкует о «imperium vel regnum», империи или королев­стве, косвенно свидетельствуя тем самым о наднациональном и надродовом характере империи, но о разделе императорского до­стоинства на манер семейного королевского правления не могло быть и речи. Византийский опыт в любом случае допускал появ­ление второго императора, а вот пребывание на одном троне сра­зу нескольких монархов было вне всякого опыта и политической фантазии. Если же попробовать представить, что Карл оставлял за собой право на исправление этого политического завещания, то будущее могло преподнести новые аспекты в отношении им­ператорской власти и передачи ее от поколения к поколению. Уже в 812 году ожидались первые поправки, когда Карл возложил официальное преемство на Апеннинском полуострове на един­ственного сына, скончавшегося в 810 году Пипина Италийского, тем самым подтвердив право представления внука, что находи­лось в абсолютном противоречии с практикой его отца и его соб­ственной.

Возведение и коронацию Людовика, когда в Ахене он стал императором и преемником своего отца, следует рассматривать как заключительное проявление суверенности во властном уре­гулировании, которую монарх всегда и неизменно сохранял за собой в отношении сыновей и народа в двойственном качестве отца и правителя. Исследователям еще несколько десятилетий назад удалось нащупать в тексте одно многозначительное, хотя и косвенное указание на императорское достоинство и его по­литическую актуальность. С именем Вальтера Шлезингера свя­зано следующее открытие: не менее чем в пяти из шести руко­писей, которым мы обязаны знакомству с этим необыкновен­ным документом, используется не привычный для грамот импе­раторский титул Карла, а формуляр, воспроизводящий титулование так называемой Константиновой фальсификации, заключительная письменная версия которой повсеместно и по праву датируется примерно 780 годом с местом совершения в Риме. Таким образом, протокол политического завещания со­держит неоспоримое указание на дату исключительно важного фальсификата. Кроме того, он позволяет предположить, что об этой подделке было по меньшей мере известно в канцелярии императора Карла. Даже манера обращения в начале текста «ко всему христианскому народу» скопирована с текста фальшив­ки — «ко всему Римскому народу».

Следовательно, Карл предстает в образе нового Константина. Его империя хотя тоже Римская, ибо иная просто немыслима в контексте позднеантично-раннесредневекового богословия исто­рии, но в своих масштабах ограничена рамками Запада. Вместе с тем она является империей христианской, возглавляемой коро­лем франков. «Государственным народом» являются не римляне, а «его» франки, которым под его руководством подчиняются хри­стианские народы. Нет сомнения в том, что экземпляр с «константиновским» вариантом протокола Эйнхард по поручению Карла переправил в Рим папе для принятия к сведению и одоб­рительного подписания.

Таким образом, со ссылкой на первого христианского импе­ратора понтифик прикоснулся к вопросу об империи и преем­стве, но не к его разрешению.

Конфликт с преемником Ирины — Никифором I все еще тлел. Цифра «три» потенциальных наследников и преемников без на­рушения справедливости не допускала никакого урегулирования. В политическом плане император действовал безошибочно, вся­чески откладывая принятие окончательного решения на неопре­деленный срок. И вот в 811 году остался всего один претендент на императорское достоинство. В результате Карл по договорно­му признанию статус-кво между Востоком и Западом 812 года и с одобрения своей аристократии объявил императором Людовика, правда, не признав за ним права на какие-либо дополнительные полномочия или на фактический статус соправителя. Решение в столь деликатном деле в 806 году, вероятно, привело бы к поля­ризации ведущих политических элит.

Ius paternum[14] монарха Карл расширительно толковал таким образом, что он не только предопределил обязательную террито­риальную децентрализацию империи после собственной кончи­ны, но и позаботился о порядках после смерти своих сыновей. Особенно это касалось права представления в королевстве отца соответственно одного из его внуков, разумеется, с учетом фак­тора пригодности и «выбора» со стороны знати. Таким образом было значительно урезано право его сыновей на приращение. Можно предположить, что тем самым Карл хотел предотвратить возникновение слишком масштабных по территории образова­ний и связанную с этим концентрацию власти. В результате зап­рета на членение империи в пользу появляющихся внуков уже в зародыше было предотвращено распыление правления на самых малых территориях. При отсутствии пригодных и могущих быть избранными внуков отношения среди братьев определялись со­ответствующим порядком раздела. Подобные соображения пред­ставлялись весьма уместными, учитывая безбрачие и бездетность Карла юного. Такой подход явился еще одной красноречивой характеристикой политического благоразумия императора Карла. Поэтому уже после кончины Карла юного неизбежно встал во­прос о членении предположительно неделимой коренной части империи. Для Пипина была предусмотрена юго-восточная ее часть с включением Северной Алемании, в то время как империя Лю­довика вышла за границы Нейстрии к северу от старых франк­ских земель и даже втянула в себя на другом берегу Рейна земли восточных франков и саксов. Так была предусмотрена новая струк­тура, настолько несовместимая, что способности любого будуще­го правителя подвергались трудному испытанию.

Если бы тем временем Людовик приказал долго жить, не ос­тавив надлежащего преемника, то Карл получил бы Аквитанию и Гасконию, а Пипин свою долю Бургундии, а также Прованс с Септиманией в дополнение к средиземноморскому побережью. Сложнее получалось на пергаменте с расчленением империи Пи­пина, которое предусматривало прежде всего проведение новой границы на Апеннинском полуострове, в то время как Бавария, Алемания и Граубюнден, вероятнее всего, без какой-либо ком­пенсации отошли бы к Карлу. Зато Италия была разделена на своего рода северную и южную полосы. Имперская доля Карла тянулась от Большого Сен-Бернара через долину Аоста к Иврее и Верчелли, после Павии близ Пьяченцы пересекала реку По, по маршруту античной Виа Эмилия упиралась в Реджо-нель-Эмилио и Модену, потом продолжалась к югу до Пассо дель Абетоне, пересекала его и выходила на Пистою и Флоренцию. По старой Виа Кассия маршрут проходил через Ареццо и озеро Больсена и потом прямо в Рим «к границам святого апостола Петра».

Все на этом маршруте, если двигаться с севера на юг, распо­лагавшееся по левую сторону — города, пригороды, графства и прилегающие к ним земли вместе с герцогством Сполето, — от­ходило к Карлу, в то время как Людовик получал все, что находи­лось по правую руку от маршрута: целиком Лигурийское побере­жье и Тусция, если соответствующие земли не были под папской юрисдикцией. О принадлежности Истрии и Далмации, где пере­секались византийско-франкские интересы, включая Венецию, известно так же мало, как и о притязаниях на Равенну и Пентаполь, где встречались папские прелаты и королевские эмиссары.

Намеченный на перспективу политико-сакральный союз короля франков с римским преемником апостола получил свое яр­кое выражение в документе о разделе, ибо совместная защита церкви и отстаивание папских интересов были объявлены важ­нейшей задачей общности братьев, сыновей императора. Этому новому элементу соответствовало визирование завещания папой Львом III, который тем самым со своей стороны «обрекал» на союз наследников и преемников Карла. На первый взгляд такое решение вызывает удивление, ибо было бы естественным возло­жить защиту патримониума апостола Петра на Пипина или его преемника. Однако отношения между папой и франкским прави­телем считались обширным проблемным полем и фамильной зада­чей, так что военная защита представлялась лишь отдельно взя­тым аспектом в системе сложных взаимоотношений, связывав­ших два и даже три поколения династии с духовной мощью фор­мирующегося Запада.

Новьш моментом было также сужение Австразии и Нейстрии до масштабов прилегающих территорий и обозначение простран­ства между Сеной и Рейном Францией. Это название начиная с 806 года вошло в официальный языковой обиход. Непривычным было также стремление привязать проведение границ к руслу рек, чтобы таким образом предотвратить вероятные споры или в зна­чительной степени ограничить их в связи с колебаниями прохождения границ. И тем не менее при возникновении споров между братьями по территориальным вопросам в целях примирения ре­комендовалось обращаться к bori homines[15] или же использовать «испытание крестом», в котором Карл видел путь к отысканию истины. Эти средства «дознания», особенно Божий суд, могут показаться нам свидетельством беспомощности в основном «бес­письменной» эпохи. Однако в целях сохранения и установления мира они все больше вытесняют анархо-воинственные походы и кампании.

Альтернатива между правом на приращение выживших бра­тьев и правом представления внуков или племянников в зависи­мости от их пригодности и одновременно решения знати откры­вала на будущее дифференцированные й и урегулирования пре­емства, нуждавшиеся в политическом обсуждении, в котором должны были участвовать прежде всего еще открытые элиты «им­перской аристократии» (по выражению Герда Телленбаха), знать империи франков. Серьезные разногласия между монаршим ре­шением и взглядами знати выявились впервые только в 838 году, когда аквитанцы против воли Людовика Благочестивого назначи­ли сына скончавшегося Пипина I Людовика преемником коро­левской власти и тем самым покончили с амбициями его сводно­го брата Карла.

В любом случае не только в этой сфере непосредственного преемства «новый Константин» проявил себя умным государствен­ным деятелем, искавшим и подготавливавшим соответственные решения, маневрируя между стародавними традициями и новы­ми явлениями. При этом он сознательно увязывал это с возмож­ностью внесения в них последующих дополнений и изменений. Кроме того, еще пятнадцать последующих разделов текста Карл посвятил данной теме, за которой по праву утвердилось название «положение об исполнении». Дряхлеющий монарх не ограничил­ся конституированием «промежуточной власти» своих сыновей как бы по образцу Святой Троицы в виде братской общины кол­лективного королевского правления. Для них он одновременно разработал тщательно продуманные директивы и принципы внут­ренней и внешней программы политических действий.

В этом предусмотренном balance of power (баланс силы вла­сти) между равноправными братьями обращают на себя внима­ние шансы и риски «процесса огосударствления» на раннем этапе средневековья. Данный процесс, очевидно, не вытекал в да­лекий от реальности центр шизм. В контексте достаточно про­зрачных структур, сосредоточенных в руках одного семейства, существовавшего рядом и вместе с другими, сложился адекват­ный инструментарий, который обеспечивал совместное житие разных «gentes» (родов) и «nationes» (народов). По крайней мере на взгляд Карла. Поэтому и предписания проникнуты духом внутри- и внешнеполитической стабильности. Запрещается на­рушение границ соответствующего территориального образова­ния, а также раздувание внутренних волнений, равно как и ос­лабление формирующихся пограничных административных ок­ругов (например, Остмарк, Фриуль, Испанская марка), которые образовывали своего рода гласис для отдельных элементов им­перии в целом. Этим дестабилизирующим явлениям должно про­тивопоставить совместное содействие изнутри и активное про­тиводействие угрозе извне.

Остальные главы посвящаются главным образом внутрипо­литическим проблемам, которые одновременно затрагивают ос­новы персонального королевского правления: отказ в убежище и лишь ограниченный прием беженцев из королевств других брать­ев в собственное, чтобы не подвергнуть угрозе «мир и согласие» между ними. Равным образом запрещается против воли прежнего господина переход людей от одного короля к одному из его бра­тьев или одному из представителей его знати. К этому запрету добавляются нормативные статьи по регулированию личных уз после кончины императора. Каждый «homo» (вассал) имеет пра­во на получение «beneficia», то есть предположительно ленного надела или только земли в аренду исключительно в пределах тер­ритории своего господина и нигде более, «чтобы исключить на этой основе возникновение какого-либо скандала»! Принимая во внимание тот факт, что на протяжении уже нескольких поколе­ний, минуя всякие границы, сложились отношения между име­нитыми аристократическими семействами, которые и в матери­альном отношении тесно переплелись друг с другом (так называ­емая имперская аристократия), этот раздел, надо думать, таил в себе немалую угрозу, хотя его взрывчатость смягчилась последу­ющими вполне естественными компромиссами, ибо унаследован­ное имущество свободных крестьян, кстати сказать, и замужних женщин оставалось в их неприкосновенной собственности в каж­дом из трех королевств.

Именитые семейства с их многообразными международными связями, видимо, испытывали материальную заинтересованность в постоянном территориальном переплетении их имущественных и властных взаимоотношений, чтобы и в будущем сохранить и закрепить свою ведущую политическую роль в государственной и церковной жизни. Показательна в этом отношении судьба Етихонов, которые в Эльзасе удостоились герцогского достоинства, а их предок граф Гуго Турский стал тестем императора Лотаря I и вместе с ним отправился в Италию. А вот еще один пример. Се­мья Хродеганга из Меца, франкского рода из прирейнских цент­ральных провинций. После удачной церковной карьеры в Горце и Лорше выходец из нее по имени Одой обрел королевское дос­тоинство в западной части империи. Не меньшим успехом была отмечена карьера Унруохингеров, которые стали герцогами во Фриуле и были приняты в королевскую фамилию в результате женитьбы Эберхарда, ставшего зятем Людовика Благочестивого. Так же благоприятно сложилась судьба Роргонидов. От связи Рорикона с дочерью Карла Ротрудой родился Людовик, которому была уготована крайне успешная карьера в церкви и при дворе. Поэтому «имперская единая партия», которая в 817 году подтолк­нула еще относительно юного Людовика Благочестивого к напи­санию закона Оrdinatio imperii, по-видимому, состояла не только из представителей высшего духовенства, но и из членов этих се­мей, по властным притязаниям и материальным интересам кото­рых ударило бы запланированное расчленение империи.

Наряду с этими ограничивающими власть тенденциями Divisio текст указывает на определенные интеграционные устремления, когда заходит речь о брачных союзах между семьями отдельных королевств «во имя породнения соседей». В конце крайне важно­го документа бросаются в глаза нормы и правила, которые с по­мощью внутриимперских отношений могут содействовать сохра­нению мира между правящими семействами. Вместе с тем в упо­мянутом документе уже проглядывают мрачные времена, оконча­ние которых было ознаменовано закатом империи Карла. Сестры королей, то есть дочери Карла, после кончины отца могут сво­бодно выбрать своим опекуном одного из братьев или же уйти в монастырь. При этом гарантируется их соответственное матери­альное обеспечение и почетное положение. Не возбраняется им и вступление в брак, если предполагаемый супруг «их достоин», им самим супружеская жизнь по вкусу, а «желание соискателя и да­ющей согласие женщины выражаются с честью и благоразумием». Почему Карл еще при жизни не выдал замуж ни одну из дочерей, несмотря на все домыслы, так и осталось его тайной.

В отношении своих племянников, если они не «вступили» в часть империи отца, император, памятуя о том, как он иногда обходился с сыновьями собственного брата Карломана, права которого просто проигнорировал, требует почетного обращения. Им постоянно приходится ожидать правового разбирательства. Казнь, отсечение конечностей или ослепление, а также заточе­ние в монастырь как меры наказания не рассматриваются. На­сколько необходима эта заповедь, чуть позже показали действия Людовика Благочестивого во имя того, чтобы окончательно уб­рать с дороги своего племянника Бернгарда и нейтрализовать еди­ноутробных братьев Дрогона и Теодориха, заточив их в монас­тырские кельи.

Текст заканчивается ярким пассажем, в котором снова реши­тельно выделяется полученная от Бога командная власть отца и императора над сыновьями и «народом» и подчеркивается обра­щенное в будущее и, таким образом, изменчивое содержание по­литического завещания. Наученный собственным опытом, Карл, видимо, представлял себе те трудности, которые принесет раздел империи трем братьям, старший из которых к тому же был не женат и не имел наследников.

НИМВЕГЕНСКИЙ КАПИТУЛЯРИЙ

Простившись с Пипином и Людовиком, император через Мозель и Рейн направился в пфальц Нимвеген, где постился и провел все пасхальные дни 806 года. Важнейшим итогом этого пребывания стал значительный капитулярий в виде инструкции для королевских эмиссаров, теперь во все возрастающей степени принимавших на себя ключевую функцию связующего звена между имперской верхушкой и региональной администрацией, с одной стороны, и знатными семействами, с другой. «Каждый из вас, — гласит прагматическое вступление капитулярия, — в своем адми­нистративном районе должен проявлять максимальную заботу о том, чтобы прозорливо творить порядок и распоряжаться соглас­но Божией воле и нашему повелению». Император действует на стороне Божией, над ним и его волей довлеет сакральная аура.

На первом месте по значимости повеление потребовать от тех, кто до сих пор не принес монарху клятву верности, исполнить ее. Кроме того, все должны заявить о согласии с недавно обнародованным будущим разделом империи «во имя согласия в мире», то есть признать форму раздела и связанные с ним задачи. Император вновь вступает как господин всего народа как бы в личные отношения с каждым отдельным членом «gentes» и «nationes». На тогдашнее трансперсональное государственное вос­приятие эпохи накладывается фактор личной привязанности пра­вителя к своим соотечественникам, которые в современном по­нимании не являются верноподданными и субъектами.

Другие главы вновь обращаются к теме защиты церкви, обра­за жизни духовенства, монахов и монахинь. Заходит речь об ох­ране церковной собственности от ее расхищения и продажи. Иудеи не должны бравировать тем, что они могут все скупить. Нельзя позволить им пребывать в этом состоянии эйфории. В предписа­ниях евреи впервые упоминаются как профессиональные торгов­цы. В этом качестве они пользовались особым покровительством двора, а именно Людовика, который из-за этого резко спорил с архиепископом Лионским Агобардом, однако щедрой рукой раз­даривал привилегии поставщикам своего двора. Вместе с тем в Нимвегенском капитулярии император опасается осквернения культовых предметов в руках евреев, но вовсе не делает акцент на ограничении их торговой активности или даже их культовых при­вычек.

К этому параграфу добавляются, как всегда бессистемно, пред­писания по обеспечению и надзору за воинским призывом, а так­же по нежелательному «притоку» и высылке беглых холопов и разбойников в удаленные районы.

Вновь прослеживается важный элемент «разложения» струк­туры правления и ее основ, которое Ф.Л. Гансхоф считал опреде­ляющим моментом на заключительном этапе пребывания Карла у кормила власти. Он это объясняет таким образом, что все боль­шее внимание уделяется проблеме аренды земли из королевских владений, которая как казенная собственность или «бенефиций» отдавалась в аренду сторонникам власти, но из-за бесхозяйствен­ности утрачивала свою значимость, превращаясь в свободный от феодальных повинностей аллод сановников или вассалов, а так­же попадала в третьи руки в результате манипуляций с дарением и выкупом.

Монаршья заповедь призывает покончить с таким позорным явлением, как нищенство, и возлагает на каждого «преданного» своему правителю обязанность кормить «своих бедных» из доходов от арендованной земли или от собственных владений. Стран­ствующие нищие, безусловно, представляли угрозу для общества. В этой связи также заявляет о себе политический принцип, осно­ванный на уважении труда и порядка: если они не работают рука­ми, о предоставлении им чего-либо не может быть речи, и это в русле библейского изречения: «Кто не работает, тот не ест!»

Затем капитулярий обращается к потребностям экономики и торговли, уже в который раз настаивая на запрете создания новых таможенных постов. Затрагиваемая тема свидетельствует о значи­тельном расширении торговых связей на реках и дорогах, что подталкивало влиятельных соседей с прилегающих территорий к нелегальному наращиванию своих доходов.

Последующие разделы, посвященные алчности, накопитель­ству, «позорному стяжательству» и денежному ростовщичеству в нарушение антимеркантильных стереотипов, проникнутых духом канонических положений, опять-таки служили напоминанием о затронувшем страну голоде как массовом бедствии. Ко всем са-новинкам, а также к королевским и церковным обладателям бенефициев обращен призыв проявлять заботу о своей «семье», па­мятуя о том, что порукой этой заботы являются их собственные владения. Если же Богу будет угодно, чтобы возникли дополни  тельные запасы после уборки урожая, их надлежит продавать со­гласно обязательному прейскуранту. Как и в 794 году, он возрас­тает в следующей нарастающей последовательности: овес, ячмень, полба, рожь и, наконец, пшеница, причем цена за один шеффель не должна превышать соответственно два, три, четыре и шесть денариев. Бросается в глаза, что в противоположность франкфурт­скому диктату об установлении цен теперь к зерновым культурам добавляется полба и что «в очищенном виде» на нее, как и на пшеницу, разрешается назначать более высокую цену. Это «очи­щение» на дворах производителей, по-видимому, следует расце­нивать как еще один показатель эффективности расширяющего­ся производственного землевладения и его потенциала, ориенти­рованного на реализацию излишков. В этом же контексте Карл считает необходимым вернуться к обязательности новой меры шеффеля. Этот шаг показывает трудности преодоления локаль­ных и региональных весовых единиц по аналогии с единым стан­дартом на вес и содержание металла в монете в целях единооб­разного урегулирования. Последующие столетия продемонстри­ровали полную несостоятельность этой фактически несвоевремен­ной меры.

Кроме того, по праву обращается внимание на то, что прин­ципы церковного запрета на ростовщичество были включены в королевские и затем императорские капитулярии. При этом не просматривается ни осознание распределительной функции тор­говли, ни понимание реальной экономической сути того, что для своего пропитания, для инвестиций и транспортных затрат, для финансовых накоплений и, наконец, для выплаты вознагражде­ния за работу торговец вынужден в определенной степени нара­щивать издержки производства. Да и таможенные пошлины мож­но было выплачивать только из «прибавочной стоимости».

В этом контексте наблюдается явное сближение понятий «про­цент» и «ростовщичество». Предоставление займа (или ссуды) только тогда является справедливым делом, когда при его возвра­те не требуют проценты; «позорная выгода» (ростовщичество) имеет место, когда происходит накопление благ путем мошенни­ческих махинаций. По-видимому, основной упрек адресовался тем, кто не без умысла скупал зерно в тяжелые времена, чтобы затем чрезвычайно выгодно продать его с нормой прибыли сто и более процентов. Торговая сделка «negotium» в противовес ростовщичеству имеет место тогда, когда что-то приобретается или для собственного потребления, или для раздачи другим. Впро­чем, об условиях этого «разделения» текст ничего не сообщает. Если, начиная с первого Никейского собора, церковные уставы пытались удержать прежде всего духовенство от вовлеченности в недобросовестную коммерческую деятельность, то теперь на го­ризонте замаячило глобальное «теоретическое» осуждение вооб­ще всяких деловых отношений. На практической стороне дела это отразилось не очень сильно, поскольку данные принципы оказались откровенно неподобающими и оторванными от жизни. Еще во времена Лютера кое-кто активно ратовал за правильные цены и допустимые проценты. Тем не менее модифицированные максимальные цены 784 и 806 годов дают основание сделать од­нозначный вывод, что якобы распространенный в эпоху Каролингов «допотопный» принцип меновой торговли является не чем иным, как глупым мифом, который любовно насаждали мисти­фикаторы того времени.

Денежная реформа, предписания об установлении твердых цен, реализация продуктовых излишков, принципы, зафиксированные в известном Сарitulare de villis (капитулярий о государственных землевладениях), предусматривающем даже ежегодный финансо­вый отчет перед двором о денежных средствах, вырученных от продажи продуктовых излишков; подробная инвентаризация, для которой проценты являются само собой разумеющимся делом; покупка и продажа земли; борьба с разными видами предоставления займа, взысканием процентов, скупки урожая на корню; даже  нежелательные коммерческие сделки евреев по реализации христианских культовых предметов; не в последнюю очередь таможенные льготы, торговые эмбарго и предписания по ведению приграничной торговли — все это дает представление о значении денежного хозяйства и хождении денег в ту эпоху. К этому добавляются массовые археологические раскопки, которые подтверждают торговлю вином (амфоры), мечами (Ульфберт) и базальтом (мельничные жернова) на обширных территориях вплоть до Скан­динавии. Поэтому капитулярии 794 и 806 годов, кроме всего про­чего, свидетельствуют об оживленном товарообмене и денежном обращении.

Вместе с тем очевидно, что профессиональная торговля вос­пользовалась временами бедствий и лишений для умножения своих  прибылей, хотя неисполнение требования дифференцирования цен каралось штрафом в шестьдесят шиллингов. Но существовал ли вообще правовой механизм в контексте унаследованных перечней штрафов или здесь также происходило формирование «публичного» уголовного права? Цитируемые разделы скорее похожи на призывы, к тому же они, далекие от каждодневной практики, проливают на торговую деятельность весьма сомнительный свет. Уже в ту эпоху епископ Орлеанский Теодульф, широко известный автор, принадлежавший к числу важнейших советников Карла по богословско-догматическим вопросам, в своих епископских назиданиях весьма реалистично оценивал проблемы торговли, процентов и ростовщичества. Так, он считает, что если сельское население должно уплачивать десятину (и подаяние) из доходов, полученных в результате сельскохозяйственных трудов, данный принцип должен действовать и в отношении тех, кто трудится, ибо «Господь Бог одарил каждого способностями, которые его кормят, и подобно тому, как он зарабатывает на пропитание сво­его тела, он тем более должен подумать о своей душе». Поэтому торговец во исполнение этих обязанностей вправе сделать соот­ветствующую надбавку на покупную цену своих товаров. Почти через три поколения Ноткер Заика уже присовокупляет к (спра­ведливой) цене на выпускаемый товар расходы на оплату за труд и фрахт (labor et subvectio). Торговля не есть ростовщичество по своей сути. Теодульф признает эту отрасль хозяйствования человека ни в чем не уступающей хлебопашеству и скотоводству, хотя и оставляет свои выводы без дальнейшего развития. В целом же церковная законодательная база развивалась на основе биб­лейских образов и достопочтенных соборных решений, в то вре­мя как торговля и хозяйство обретали импульс динамичного по­ступательного развития.

Сеньериальная власть способствовала объединению хозяев и крестьян при расширении хлебопашества в благоприятных для него регионах между Рейном и Луарой, Дунаем и предгорьем Альп, а также в долине реки По. Возрастающие масштабы корчевания под началом таких монастырей, как Фульда и Герсфельд, расши­рение сельскохозяйственных угодий вокруг Парижа по инициа­тиве крупных аббатств Сен-Дени, Сен-Жермен-де-Пре и Сен-Мор-де-Фоссе — все это свидетельствует о значительном демо­графическом росте, который, в свою очередь, стимулировал разде­ление труда в обществе и тем самым развитие ремесел (кузнечного и мельничного дела), а также торговли. Разветвленная сеть водя­ных мельниц как показатель интенсивного земледелия, а также применение грядковых и колесных плугов позволяют сделать вывод о всеобъемлющем техническом прогрессе, который, в свою оче­редь, способствовал производству дополнительной продукции и тем самым возникновению излишков для продажи. Зерно, вина и не в последнюю очередь соль представляли собой продукты мас­сового потребления, которые доставлялись на местные, регио­нальные и межрегиональные рынки для реализации. Епископ­ские резиденции, пфальцы и аббатства становились прежде всего торговыми центрами, втягивавшими в свою рыночную орбиту не только жителей близлежащих районов, но и всю округу.

В эти десятилетия в целях расширения товарооборота был отмечен даже импорт из удаленных регионов. Так, аббатство Сен-Жермен-де-Пре благодаря своему сеньериальному снабжению получало вина из Анжу, которые затем продавались в Париже и пригородах. Разлитое в амфоры вино как один из наиболее важ­ных предметов торговли континентальной Европы доставлялось в Англию и Скандинавию. Торговля невольниками, в которой тогда принимали участие и северяне наряду со славянами, прак­тиковалась чисто географически в направлении главным образом с востока на запад и далее на юг. Вике и Хэфен (роrtus[16]), по значимости не уступавшие Дорештадту, Квентовичу, Хейтхабусу или Биркасу, фризские торговые базы Майнца, Кёльна или Дуйс­бурга, свидетельствуют об оживленных торговых сношениях с еверными регионами. Побережье Северного моря, но прежде всего альпийские перевалы являются важными транзитными пунктами международного торгового обмена. Маас, Шельда и Рейн, Сена и Луара, Рона и Дунай вместе с их притоками составляли разветвленную сеть важных водных транспортных коммуникаций, излишне в этой связи говорить об Италии, особенно о Венеции, а также о жизненно важной артерии — реке По для Ломбардии. и южные районы старой Галлии были привязаны к сети средиземноморской торговли, несмотря на религиозно-культурные противоречия с исламским миром. Например, сколь тесно благо­даря торговле Англия была связана с континентом, показывает характерный факт, что примерно в 793 году король Оффа позаимствовал основные принципы за несколько лет до этого проведенной Карлом денежной реформы.

Наряду с этим процветала не всегда легальная торговля мощами. К примеру, биограф Карла Эйнхард, еще при жизни монарха одновременно возглавлявший мастерские в Ахене, пример­ено в 827 году принял в своем ахенском доме римского диакона  Деусдона, который после трапезы, пораженный зияющей пустотой алтаря в Штейибахе, предложил на выбор собранные в его римской обители святые мощи. Оба быстро обо всем договорились. Что за этими благочестивыми разговорами немалые денеж­ные суммы обрели нового владельца — об этом нет необходимости гадать, ибо факты — упрямая вещь. Вскоре биограф Карла был вынужден обратиться в Суассон с просьбой возместить ему не менее ста золотых монет за часть драгоценной добычи, утраченной при перевозке. На какой-либо «бартер» в источниках нет даже малейшего намека.

ВОЕННЫЕ КАМПАНИИ В БАССЕЙНЕ ЭЛЬБЫ

И В ПРИМЫКАЮЩИХ К НЕЙ ЗЕМЛЯХ

И в 806 году монарху пришлось уделять внимание укреплению границ, особенно на Эльбе и далее вплоть до Богемии. Годом раньше здесь был убит герцог Лехо, из-за чего о новой кон­центрации власти в руках одного человека не могло быть и речи. По возвращении из Нимвегена в Ахен весной 806 года император вновь направил своего сына Карла с войском на разбросанные между Эльбой и Заале земли лужицких сербов. Целью этой экс­педиции было предотвращение вылазок против Саксонии и Тю­рингии. Когда отряды форсировали пограничные реки, очевид­но, произошли столкновения, в ходе которых сложил голову князь лужицких сербов Милитуох. Франки уничтожили укрепления, заставив уцелевших мелких вождей подчиниться императору и, как обычно, предоставить заложников. Но этим Карл не ограни­чился. Были воздвигнуты два пограничных укрепления — одно на Эльбе напротив Магдебурга, а другое — на восточном берегу реки Заале близ Халле.

Нацеленность на военные действия, устранение враждебно настроенных вождей, уничтожение вражеских фортификацион­ных сооружений и возведение собственных укрепленных пунк­тов с закрепленными за ними гарнизонами — так выглядели стра­тегические основы укрепления границы и правления в целом. Эти события 806 года Эйнхард упоминает не просто так. Он привязывает их к весьма скудным летописным свидетельствам о походах против Богемии и Линонии, которые, по-видимому, жили своей собственной жизнью. Некоторое время спустя Карл приказал снарядить еще одну экспедицию против богемцев, но на этот раз военные отряды состояли также из баварцев, алеманцев и представителей северных районов Бургундии. В ходе экспедиции, судя по всему, были опустошены многие земли. Она закончилась без значительных потерь для франков. Факти­чески же речь шла лишь о тщетной попытке подчинения богем­цев на фланге Остмарки.

В контексте этих походов, по-видимому, следует рассматри­вать мандат, выданный аббату Фулраду из фландрийского аббат­ства Святого Кентина, если допустить, что вначале король сам планировал направиться к Эльбе и Заале, чтобы в Штасфурте (Тюрингия) провести имперское собрание. Не исключено, что дан­ная мысль занимала Карла еще в Дидетховене, однако из-за не­которых трудностей он возложил реализацию идеи на своего стар­шего сына. Таким образом, аббату Сен-Кентина надлежало пред­стать со «своими людьми» на запланированном смотре войска, то есть во всеоружии и с доспехами, а также с запасом продоволь­ствия и обмундирования. Текст содержит детальное описание количества и качества этого вооружения: «У каждого всадника должны быть щит и копье, меч и кинжал, лук и колчан со стрела­ми» в качестве стандартного вооружения легкой кавалерии. Надо сказать, что кольчуга в этой связи не упоминается. Кроме того, необходимо возить с собой на повозке разные приспособления: топоры, ножи, буравы, кирки, обитые железом лопаты и «прочий инструментарий, необходимый при соприкосновении с врагом», другими словами, приспособления для рытья могил, удаления заграждений и возведения собственных защитных сооружений. При необходимости перечисленные инструменты позволяли ра­зобрать речные суда на части и снова их собрать. Характерно, что какие-либо специальные осадные приспособления не упомина­ются. Запасов провианта должно хватать на три месяца, а оружия и обмундирования на полгода.

Подтверждается обнародованный еще в 768 году запрет рек­визировать во время военных походов что-либо еще, кроме фура­жа для лошадей, дров и воды. Равным образом «люди» (в данном случае конные вассалы аббата) должны сопровождать и возглав­лять свои отряды до пункта назначения, «чтобы отсутствие гос­подина не давало людям повода для причинения зла». Король пребывает в ожидании «привычных даров», передача которых на­значена на время не позднее мая, «где бы он ни находился», правда, предпочтительнее всего из рук аббата.

Сен-Кентин в то время организационно относился к монас­тырям высшей категории «трудов», на которые были возложены воинская служба, «дары» и возношение молитв за душеспасение монарха, его семейства и государства франков. Когда примерно в 817 году Людовик Благочестивый в одном из своих капитуляриев разделил королевские аббатства в зависимости от их материаль­ных возможностей на разных исполнителей услуг, возникла це­лая иерархия обителей: одни аббатства обеспечивали воинскую службу и подати, другие — исключительно дары и, наконец, тре­тьи ограничивались возношением молитв с прошением у Бога благополучия для императора и его империи. Так вот, в этом (не­полном) перечне Сен-Кентин и Сен-Рикье отсутствовали. Толь­ко на четырнадцать монастырей, согласно обнародованной иерар­хии, было возложено исполнение полного набора «услуг». Среди них были Корби, Ставло-Мальмеди, Лорш и Тегернзее, в то вре­мя как шестнадцать остальных должны были соответствовать сни­женным или резко сокращенным требованиям.

Из волеизъявления 806 года однозначно вытекает, в каких объемах привилегированные, одаренные и наделенные иммуни­тетом королевские монастыри были вовлечены в административ­ную структуру империи и ее военную политику. Упомянутый в одном инвентаризационном документе 831 года крупный по численности отряд монастырских бенефициариев и вассалов из аб­батства Святого Рихария, которое в ту пору возглавлял Ангильбер, в любом случае определяется этими обязанностями интен­сивного королевского служения.

ПРОБЛЕМЫ С АДРИАТИКОЙ И НА ЮГЕ ИТАЛИИ

Между тем небо над Адриатикой вновь стали затягивать зло­вещие облака. Еще в конце минувшего года Карл принял по дру­гую сторону Альп новых дожей Венеции, которые согласились вновь признать его старого союзника, патриарха Градо Фортуна-та, духовным предстоятелем в том числе и лагуны. Кроме того, императорская власть распространялась на Далмацию и Венецию, в результате чего Карл бросил открытый вызов Византии. Поэто­му не случайно то, что политическое завещание обходит молчанием этот вызывавший споры регион.

Император Никифор, поначалу вообще разорвавший отно­шения со своим западным соперником, в тот период направил греческий флот под командованием патриция Ницетасия в Адри­атику, где корабли блокировали далматское побережье и саму Ве­нецию. Дожи не стали доводить дело до открытого конфликта со своими старыми, но опостылевшими покровителями, которые к тому же как торговая митрополия гарантировали благосостояние островного города. Поэтому дож Обелир принял из рук команду­ющего флотом титул шпатара, его брат Беат в качестве заложника был препровожден в Константинополь, а бедный Фортунат, еще ранее вовлеченный в конфликт с дожами, бежал на материк к франкам.

Карл не оставил князя церкви в беде; некоторое время спустя с согласия папы Льва III он получил епархию Пола в Истрии, а вдобавок к этому бенефиций, предположительно аббатство Му-айен-Мутье. Но это решение не вызвало энтузиазма у понтифи­ка — ему совсем не понравились нападки Фортуната на епархию в Истрии, в результате чего расстроились его планы в отношении конкурирующей с Градо Аквилеи. Поэтому в своем послании папа искренне пожаловался монарху на отношение архиепископа к своему духовному служению и жизненному поведению. Эти по­литически мотивированные обвинения дают представление об интересах Рима на Адриатике. Речь шла прежде всего о регионах, которые несколько поколений назад из-за папской непримиримости оказались в составе церковной греческой провинции и возвращения которой с тех пор так активно добивался понтифик. В любом случае угроза конфронтации между Востоком и Западом в Средиземноморье объяснялась не только и не столько вопросами этикета или (греческой) ревности, на которую Карл, по свидетельству Эйнхарда, мог бы ответить со свойственной ему твердостью, а скорее всего столкновением противоположных ин­тересов, в основе которых не в последнюю очередь была борьба за влияние на Венецию.

В то же время королю Пипину с использованием флота уда­лось вытеснить сарацинов с Корсики. После захвата острова они принялись его активно грабить. Между тем пришла весть о кон­чине главного администратора Генуи графа Хатумара, выходца из Тюрингии иди Саксонии. В то же самое время сарацинам удалось похитить с маленького острова Пантеллерия к югу от Сицилии шестьдесят монахов, которых они продали в Испанию. Многим из них сам Карл помог вырваться на свободу, внеся соответству­ющий выкуп. По другую сторону Пиренеев также были отмечены небольшие успехи, например возвращение Наварры и Памплонна под господство франков, что явилось препятствием для рас­ширения Кордовского эмирата и только укрепило противостоя­ние с его нерешительными наместниками по ту сторону Эбро.

В Южной Италии в конце года тоже пробудились робкие на­дежды на рост имперского влияния.

Скончался по-рыцарски бесстрашный Гримоальд II, и тогда король Италийский Пипин, который почти ежегодно снаряжал немногочисленные отряды, тщетно пытаясь атаковать террито­риальную целостность Беневентского герцогства, уверовал в на­ступление перемен в свою пользу. Однако преемник Гримоальда, носивший то же имя, его прежний казначей, преследовал те же цели, что и предшественники, а именно — сохранение само­стоятельности под сенью Византии, экономическая и культур­ная зависимость от которой глубоко сознавалась, несмотря на внутреннюю тягу к Западной церкви. Безуспешность италийско-франкских усилий на юге подтверждается оскорблениями, адресованными нашими основными источниками «противнику христианнейшего императора Карла». Дело зашло так далеко, что на Беневенто сваливали вину за распространение острой эпи­зоотии, которая якобы была вызвана распылением на полях ядо­витого порошка. Впрочем, духовенство, да и сам Карл подобные обвинения отвергали.

Только заключение мира в 812 году сняло напряжение в от­ношениях между государством франков и Беневенто, чему спо­собствовал также тот факт, что двумя годами раньше скончался главный инициатор агрессии — сам король Пипин.

КОНТАКТЫ МЕЖДУ ВОСТОКОМ И ЗАПАДОМ

Морская блокада Венеции Византией вызвала задержку воз­вращения посольства Карла, посланного ко двору халифа в Баг­даде. Тем не менее в конце 806 года оно незаметно для визан­тийского флота бросило якорь в Тревизо. Это посольство отпра­вилось в путешествие еще четыре года назад с императорскими дарами в знак благодарности за присланного слона. Недавно Вальтер Вершин справедливо заметил, что ни один граф эпохи Каролингов не удостоился в тогдашних официозных источни­ках такого пристального внимания, как этот слон. По свиде­тельству Ноткера из монастыря Сен-Галлен много десятилетий спустя, ответные дары состояли из «фризских тканей» и тек­стильных товаров, которые производились жителями примор­ских районов, крестьянами-купцами и распространялись по всей империи. В далекое путешествие отправились и специально обу­ченные охотничьи собаки.

Путь посольства снова пролегал через Иерусалим, который, по свидетельству Эйнхарда, давно вызывал особые симпатии Карла. И на этот раз в результате обмена ценными дарами с влиятель­нейшим правителем Востока правитель франков как бы обозна­чил свое призвание быть гарантом Гроба Господня и христиан­ской общины в Иерусалиме, как если бы Карл, по свидетельству своего биографа, поспешил на помощь бедствующим единовер­цам в «Сирии, Египте и Африке, в Иерусалиме, Александрии и Карфагене». Поэтому при всей неопределенности сказанного он старался «заручиться дружеским расположением правителей по ту сторону моря».

Харун ар-Рашид пошел навстречу пожеланиям Карла и, по утверждению Эйнхарда, признал власть короля франков над Иеру­салимом и прежде всего над Гробом Господним. Говорить о пе­редаче суверенных прав Карлу так же неоправданно, как и о ког­да-то возложенном на него патриархом попечении о святых мес­тах: это были всего лишь символические жесты, которые для иеру­салимских христиан, по-видимому, имели практическую пользу и одновременно даже в тех далеких землях обосновывали и мно­жили славу императора франков, соперника Никифора, находив­шегося в состоянии вражды с Харуном.

Впрочем, вскоре после 800 года произошло некоторое усиле­ние позиций франков в Иерусалиме и вокруг него, когда мона­шествующих на горе Элеонской возглавил аббат Георг, «его ро­диной была Германия», а настоящее имя — Эгильбальд. Кроме того, из одного письма конгрегации папе Льву III нам известно, что в споре из-за так называемой формулы филиокве монахи упо­мянули о подаренных Карлом книгах, который, стало быть, не скупился на целевые пожертвования. Приблизительно в 810 году мы даже узнаем из капитуляриев о призывах императора к по­жертвованиям на восстановление храмов в Иерусалиме. В 869 году, то есть два поколения спустя, в одном рассказе паломников упо­минается расположенная вблизи церкви Богоматери больница, связанная с именем легендарного императора франков.

Франкское посольство, примерно в 806 году ступившее на италийскую землю, несомненно, сопровождали эмиссары халифа и одновременно патриарха Иерусалимского Фомы. Видимо, сра­зу же по прибытии скончался Радберт, глава франкского посоль­ства. Таким образом миссии на Восток стоили жизни трем име­нитым путешественникам. Поэтому представитель халифа Абдалла и монахи обители на Элеонской горе Георг и Феликс, с кото­рыми мы уже встречались в 803 году в Баварии и следы которых отмечены в молитвенной книге собора Святого Петра в Зальц­бурге, были вынуждены в одиночку отправиться к императору через Альпы.

Рождество 806 года Карл провел в Ахене, где и принял гос­тей, прибывших с далекого Востока. Имперские анналы и дру­гие свидетельства того времени не в состоянии описать цен­ность привезенных даров, поэтому их наивное восхищение и изумление по поводу восточных подарков занимают в годичных повествованиях существенное место. Особый энтузиазм вызвал шатер с большим предшатром «из тончайших веревочек и впле­тенных в них шнурков». Были еще шелка, «благовония», масла и бальзам. Далее два массивных канделябра из желтой меди и «изу­мительные, искусно сработанные» часы. Хронист без всякой за­висти описывает их техническое совершенство и превосходство перед элементарными хронографами и незатейливыми водяны­ми, песочными и солнечными часами: «Движение стрелки по кругу, размеченному на двенадцать частей, напоминало водяные часы с таким же числом бронзовых шариков, которые с наступлением каждого часа падали вниз и при падении извлека­ли звуки из подложенной снизу чаши; последняя была собрана с таким же числом всадников, которые с наступлением каждого часа выскакивали из двенадцати окошек, и остававшиеся до того открытыми оконца захлопывались; в этот часовой механизм были вмонтированы и многие другие хитрости, перечислить которые нет никакой возможности».

В регионе, где монастыри для измерения своих «часов» ис­пользовали простейшие приспособления, подобное чудо, пред­ставлявшее собой технически сложную конструкцию, объединяв­шую акустические и оптические сигналы, вызывало неописуемое удивление. Видимо, такой же интерес вызвали дорогие водяные часы, которые отец Карла Пипин привез из Рима в 757 году. Между разными культурами, безусловно, существовала видимая и осяза­емая разница, которую не всегда и не так легко было преодоле­вать и отдавать предпочтение традициям Западного полушария, несмотря на убежденность в истинности своей веры.

Анонимный автор так называемых имперских анналов в на­рушение утвердившейся традиции начинает свои записи 807 года с описания шести астрономических событий за период времени со 2 сентября прошлого года и до 22 августа 807 года. Это были солнечное затмение 11 февраля, когда в Ахене можно было на­блюдать 69,9 процента поверхности светила, и три лунных затме­ния — 2 сентября 806 года, 26 февраля и 22 августа 807 года. На­блюдавшиеся затмения соответственно были частичные или пол­ные. Кроме того, автор отмечает два особых положения планет: 31 января Юпитер заслонил Луну, а 17 марта Меркурий — Солн­це. Современное компьютерное моделирование не оставляет со­мнений, что при наблюдении из Ахена 31 января 807 года в 4 часа по среднеевропейскому времени Юпитер действительно занял по­ложение между Землей и Луной, так что это описание подкреп­ляется достаточно точной фиксацией увиденного. В связи с ука­занными наблюдениями в имперских анналах отмечается лишь одно: «Начиная с сентября прошлого до сентября нынешнего года Луна оказалась в зоне затмения трижды, а Солнце — один раз».

Такое положение планет могло породить определенную оза­боченность и даже страх перед грядущими бедами и несчастьями, а также тревожным беспорядком в виде погодных аномалий, эпи­зоотии и голода как подлинных бедствий, которые здесь получи­ли космическое соответствие.

Современники, и прежде всего сам монарх, стремились к долж­ному познанию законов «небесной механики», а также к оценке астрономических данных, не в последнюю очередь в целях безо­шибочного вычисления каждый год меняющихся христианских праздников, особенно Пасхи. И «тем не менее сохранялась ярко выраженная неуверенность относительно знания крайне важных для летосчисления астрономических сведений» (Дитрих Лорманн). У Алкуина были лунные часы, у Карла — ценный столик с изоб­ражением различных небесных орбит. В какой степени в этом ученом кругу поиск богоугодного «порядка» на видимом небе и его законов одновременно определялся атавистическими страха­ми и робкими гороскопами, тем более во время лунных и солнеч­ных затмений, нам неизвестно. Тем не менее Эйнхард дает по­нять, что в отличие от античных императоров, которые тщатель­нейшим образом учитывали «рrodigna», то есть приметы и пред­знаменования, Карл вел себя так, словно все происходившее его ни в коей мере не касалось. Его не могли вывести из себя ни обрушение соединительного перехода между дворцом и кафед­ральным собором в Ахене, ни пожар на мосту через Рейн близ Майнца, ни удар молнии и падение с лошади. А может, от всех неподобающих спекуляций и интерпретаций Карла хранили не столько его научные устремления, сколько «здравый смысл», ко­торого в нем действительно было более чем достаточно, а также его неколебимая вера в Творца! При этом начиная с 90-х годов монарха все больше стали занимать проблемы астрономии и ле­тосчисления. Хотя в Алкуине, резиденция которого находилась в далеком Туре, монарх встретил доброжелательного собеседни­ка, тот не стал новым Venerabilis[17], что раскрывается в их пере­писке и подтверждает список вопросов, обсуждавшихся на со­боре 809 года. Только знаменитый Дикуил (его ученая деятель­ность пришлась, правда, на период правления Людовика Благо­честивого) был бы в состоянии рассмотреть проблемы того времени на научной основе.

О событиях во внешнеполитической сфере сообщается, что до августа 808 года король Пипин заключил нечто вроде прели­минарного мира, или, другими словами, перемирие с патрицием Никитой, после чего тот покинул адриатическое побережье и от­плыл в Константинополь. Так неудачей закончилась франко-ита­лийская попытка подчинить Венецию. К тому же Беат, брат дожа Обелира, вернулся в лагуну, причем уже в качестве почетного консула, и незамедлительно подтвердил оборонительный союз с Восточной Римской империей. В конце концов Венеции из эко­номических соображений было выгодно обрести широкую неза­висимость, которую легче было сохранить под началом относи­тельно далеко находившегося императора на Босфоре, чем испы­тывая давление в непосредственной близости со стороны преем­ника лангобардских королей.

Кроме того, возобновились распри с сарацинами вокруг Кор­сики, которые после кровопролитных боев за Сардинию вновь устремились на этот остров, устроив в корсиканской гавани серь­езное столкновение с маршалом Бурхардом. После не очень ус­пешной операции годом раньше маршал при поддержке флота Пипина направился на защиту острова, и на этот раз удача была на его стороне: мавры потеряли тринадцать кораблей.

Понеся большие потери в живой силе, они были вынуждены отступить. Мавры вроде бы раскаялись в своей атаке на остров Пантеллерия и продаже бедных монахов. Сам Карл настолько вы­соко оценил достигнутый успех, что поставил об этом в извест­ность понтифика. Папа, однако, указал лишь на придающих силу апостолов Петра и Павла (и еще императора!) да отправил к импе­ратору своего прелата, который «скороговоркой» изложил пожела­ния церкви, то есть напомнил о правовых и имущественных при­тязаниях Рима на части Корсики, если вообще не на весь остров.

Сообщая о внутренней политике на протяжении 807 года, хронист говорит лишь о традиционном пребывании своего гос­подина на Пасху и Рождество в Ахене, месте совместного пребы­вания и интимного общения на водах, средоточии учености, дис­куссий и поэзии. Вместе с тем с Ахена начинались многочислен­ные охотничьи маршруты, поэтический резонанс которых про­слеживался в так называемом имперском эпосе. Между прочим, раньше этот эпос связывали непосредственно со встречей короля с папой в 799 году в Падерборне.

28 апреля из императорской канцелярии поступила грамота, адресованная монастырю Прюм. Речь шла о передаче владения вследствие осуждения графским судом некоего Годеберта, кото­рому было предъявлено обвинение в кровосмешении и прочих прегрешениях. Отошедшие теперь к монастырю Прюм земли ког­да-то были получены этим злодеем от самого Карла. Постановле­ние подтверждает, что запрещение инцеста, о котором вновь и вновь упоминалось еще со времен Пипина на соборах и затем в капитуляриях его сына, могло повлечь за собой в случае наруше­ния весьма чувствительные санкции. В данном случае в выигры­ше было аббатство, с которым правителя связывали особо тесные отношения.

СОЛНЕЧНЫЕ И ЛУННЫЕ ЗАТМЕНИЯ

В КОНЦЕ ПРАВЛЕНИЯ КАРЛА ВЕЛИКОГО

Место наблюдения — Ахен

Заимствовано из источника: Х.М. Катенкамп

[1] Обвинения в оскорблении величия (лат.).

[2] Рассуждения (сентенции) Павла (лат.).

[3] Обновленная Римская империя (лат.).

[4] Римский император (лат.).

[5] Договор, пакт (лат.).

[6] Римский народ (лат.)

[7] Управление Римской империей (лат.).

[8] Закон Юлия (лат.).

[9] Италийский капитулярий (лат.).

[10] Порядок (лат.)

[11] «О граде Божием» (лат.)

[12] Христианский народ (лат.).

[13] Область (местность) Авария (лат.).

[14] Отцовское право, патриархат (лат.).

[15] Авторитетные старейшины (лат.).

[16] Порт (лат.).

[17] Достопочтенный (лат.).