БОРЬБА ЗА ПРАВО: ВРЕМЯ ПРЕСТОЛОНАСЛЕДНИКОВ

БОРЬБА ОТЦА ПРОТИВ СЫНА

Ко времени празднования Рождества в дворцовой резиден­ции в Кане в 1182 году, в котором принимали участие все чле­ны семейства, включая опального Генриха Льва с семьей, у Генриха были трудности только со старшим сыном, если не при­нимать во внимание подростковых недоразумений с младшими в 1173-1174 годах. После этого Ричард стал ему послушным и полезным сыном. Но в самом начале 1183 года Генрих при­нимает решение, которое должно было поссорить его со вто­рым сыном. Он приказывает Ричарду и Готфриду принести ленную присягу Генриху Младшему. Готфрид повиновался: для Бретани это не было нововведением, но Ричард отказался, причем категорически, сделать то же самое в отношении Ак­витании, поскольку, видимо, посчитал довольно необычным, чтобы при жизни отца один брат находился в ленной зависи­мости от другого.⁷ Ведь если старшему сыну предстояло всту­пить во владение наследством отца, то он, Ричард, как второй сын, должен был стать наследником матери. Это предусматри­вал и существовавший на то время семейный договор, одоб­ренный французским королем. Осыпаемый проклятиями и угрозами, Ричард отправляется в Аквитанию укреплять горо­да и замки.

Так и без того натянутые отношения между двумя братьями к концу 1182 года переросли в конфликт. Генрих Младший и не пытался скрыть свои намерения свергнуть Ричарда и прибрать к рукам Аквитанию. Едва ли можно было выбрать более неблаго­приятный в психологическом отношении момент для пере­смотра вассальных отношений, но никто не обращал внима­ния на психологию, а уж меньше всех сам Генрих II, поэтому напрашивается вопрос: чем все же было обусловлено принятие подобного решения именно в этот момент? Ноminium* (* Ноminium (лат.) - церемония, оформлявшая заключение вассального дого­вора между сеньором и вассалом в средневековой Западной Европе; сочеталась с принесением клятвы верности. - Прим. пер.) обязывает и господ, и вассалов, и можно предположить, что к этому решению могло подтолкнуть Генриха II сомнение в способно­сти Ричарда самостоятельно справиться с интригами престоло­наследника в Аквитании — подобное решение могло быть направлено на защиту его интересов и рассчитано на то, что после принесения им ленной присяги Генрих Младший согла­сится на предложенное распределение власти, В конце концов Ричард соглашается признать свою ленную зависимость от брата, но при условии, что Аквитания навсегда останется за ним и его наследниками.⁸ Но его брата, разумеется, это никак не устраивало: он не хотел обременять себя какими-либо обе­щаниями, да и чисто формальная власть его больше не устраи­вала - он стремился к реальной, и поэтому все еще не преры­вал отношений с аквитанской оппозицией. В порыве гнева, спровоцированного упрямством Ричарда, Генрих II призвал юного короля воспользоваться поддержкой Готфрида и поста­вить Ричарда на место, но быстрый рост числа союзников воинственных братьев заставил его вскоре принять сторону Ричарда, чтобы не дать этой борьбе выйти из берегов. К тому же оказалось, что для поддержки своих сводных брать­ев из Ангулема и Лиможа и братьев Плантагенетов послал наемников и сам сюзерен — правивший с 1180 года Филипп II Французский, впервые открыто продемонстрировав тем самым свое враждебное отношение к Ричарду. Против последнего выступили также Бургундия и Тулуза, короче говоря, все со­предельные графства, за исключением Арагона. Центром мя­тежников стал Лимож, сам же Генрих Младший избирает вы­жидательную позицию, и через своего коварного брата Готфрида пытается убедить отца, неожиданного противника, в своих добрых намерениях. В конечном счете, пустившись на грабежи и разбой, чтобы добыть средств на содержание своей много­численной наемной армии, он полностью утрачивает авторитет в стране, господство над которой хотел завоевать. 11 июня 1183 года во время одного из разбойничьих набегов он внезап­но умирает от лихорадки.

Так судьба наказала Генриха-отца, но улыбнулась Генриху-королю: не стало Генриха Младшего, которого он незадолго до этого короновал, сделав его соправителем, но не предоставив возможности участвовать в управлении государством. Это, наверное, представлялось вполне благоразумным, принимая во внимание неустойчивые характеры юного короля и влиявших на него французского тестя и шуринов. Исчезла необходи­мость придумывать всевозможные правовые нормы, направ­ленные лишь на то, чтобы заставлять двух старших братьев-соперников сохранить единство государства после смерти отца, мотивация, лежащая, казалось, на поверхности.⁹ Новый престо­лонаследник, Ричард, был вполне самостоятелен и не подда­вался чужим влияниям, его же мать, однажды склонившая сына к борьбе с отцом, находилась с тех пор под постоянным на­блюдением Генриха II. К тому же руки Ричарда были доста­точно связаны в Аквитании, и как правитель он вполне уст­раивал отца. С точки зрения сохранения единства государства лельзя было выдвинуть более удачного кандидата — наследник состояния матери, то есть Аквитании, становился и наследни­ком патримонии. Но кто может с уверенностью утверждать, что Генриха больше всего беспокоил вопрос о сохранении единства государства после его смерти?¹⁰

Новый престолонаследник до этого ощущал себя лишь сы­ном своей матери и потомком герцогов Аквитанских. Теперь, одновременно с защитой своего прежнего наследства, перед ним встали новые, более сложные задачи.

Рослый и статный юный герцог, с волосами «inter rufum et flavum»¹¹, светло-рыжего цвета, имел внешность достойную великого мужа. Наиболее полный портрет молодого Ричарда дает нам Гиральд,¹² подчеркивая при этом различия между ним и его старшим братом. Отличаясь красивым лицом и фи­гурой,¹³ оба были выше среднего роста и совершенно не по­хожи один на другого. Обаятельный Генрих Младший был кумиром обделенных, вдохновителем всех младших сыновей и странствующих рыцарей, а также обиженных Ричардом аквитанских дворян. Об обаянии Ричарда, которым тот умело пользовался, Гиральд почему-то совершенно умалчивает. Для него он был человеком чести и порядка, а не вожаком бродяг. Направляя энергию не на рыцарские турниры, а на борьбу с мятежным дворянством, которое он, по меткому определе­нию Бертрана де Борна,¹⁴ «шлифовал и точил, как точильщик ножи», он ни на минуту не позволял себе расслабиться, труд­ности военных походов лишь закаляли его.

Несмотря на умозрительный характер описаний Гиральда, мы, тем не менее, можем выделить из них тот стержень натуры Ричарда, подтверждаемый имеющимися источниками, кото­рый со временем мы сможем облечь живой плотью. Чтобы он ни делал, он делал это основательно и, как утверждает Ги­ральд, с завидным терпением, никто и ничто не могло заста­вить его отказаться от поставленной цели, препятствия лишь подзадоривали его. Гиральд не обходит стороной и его упорст­во — классическую добродетель князей, которую, однако, вовсе не замечает у его братьев, тоже князей. Это упорство, наряду с энергичностью и исключительным мужеством, явля­ются теми качествами, которые автор выделяет в характере молодого Ричарда. О неиссякаемой его энергии упоминают многие источники, причем приводятся также примеры, не свя­занные с войной. Под ним вечно что-нибудь ломается: то мост, по которому он скачет, то посох, на который опирается, то седло. Даже меч ломается у него в руке.¹⁵ Когда эта энергия пускается в ход — враги обращаются в бегство. Неустраши­мость - вот, пожалуй, тот эпитет, который летописцы чаще всего употребляют рядом с его именем в течение всей его жизни.¹⁶ Еще в юности летописец-современник Гиральд назы­вал его «leo noster», «наш лев». «Львом» именовал его и Бертран де Борн.¹⁷ Сохранилось достаточно много подтверждений его неистовой силы в бою. Уже будучи герцогом, он оставался лучшим солдатом своей армии, а к более позднему времени относятся сообщения о нем как о хладнокровном и осторож­ном полководце, никогда не попадавшем в западню Гиральд отмечает его обостренное чувство справедливости, и в Itinerarium говорит об уже более зрелом Ричарде; «Он не мог терпеть несправедливости» Терпеть-то он ее не терпел, но справедли­вость восстанавливал главным образом мечом. Эти «перегибы», как в 80-е годы полагал Гиральд, все еще возлагая на Ричарда большие надежды и веря в его добрый нрав, с годами исчез­нут Гервасий называет Ричарда в начале его правления очень любезным, Коггесхэйл утверждает, что сразу после его коро­нации он был «довольно обходительным», но со временем становился все более свирепым, а согласно Ньюбургу, после крестового похода вновь утихомирился,¹⁸ Едва ли такое впе­чатление могло сложиться у того, кто был свидетелем ею борьбы с Филиппом в конце 90-х - их ненависть друг к другу, каралось, была безграничной Безусловно, свирепостью он отличался всю свою жизнь, и благодаря этому качеству ему суждено было стать бичом Божьим.

Но суждено ему было также стать и идеалом рыцаря, и именно таким он изображен в легендах, Это удивляет и го­ворит не только о самом Ричарде, но и о той культурной среде, из которой он происходит. Хотя Гиральд и приписывает ему жестокость, в других источниках мы не находим конкрет­ных подтверждений этому. Тем более, что жестокость — поня­тие относительное. Конечно же, война и в те годы была жес­токой, и как всегда больше всех страдали в ней простые люди, Котла наемники совершали нападения на «вражеские террито­рии», а это были, как правило, соседние провинции, то они всегда сопровождались пожарами, грабежами, убийствами и насилием над совершенно беззащитным, в основном крестьян­ским населением. По-рыцарски относились, в лучшем случае, к рыцарям. Хорошее финансовое положение позволяло Плантагенетам содержать огромную наемную армию и отказаться от призыва тяжелых на подъем и ненадежных собственных поддан­ных. Еще в юности Ричард подружился и установил деловые отношения, продолжавшиеся всю его жизнь, с одним из из­вестнейших полководцев и крупным военным авантюристом того времени Меркадье,¹⁹ на которого часто взваливал всю грязную работу, связанную с войной. Военачальникам благо­родного происхождения, в том числе герцогу Аквитанскому, вменялась в обязанность общая организация военных дейст­вий, укрепление своих и осада вражеских крепостей и, конечно же, личное участие в военных действиях во главе не очень больших рыцарских отрядов, которые вводились в дей­ствие там, где необходим был внезапный прорыв и стреми­тельная атака. Тактика была проста — пленить как можно больше противников, чтобы, во-первых, вывести их из строя, а во-вторых, использовать пленных для пополнения войсковой казны. Конечно же не обходилось и без убитых, но какой от них был прок, — ведь за них нельзя было получить выкуп. Су­ществовал, разумеется, и у Ричарда некий ореол жестокости, возникающий вокруг любого крупного военачальника, но его отношение к аквитанскому дворянству, то есть к мятежникам, как нельзя лучше демонстрирует его отличие от современни­ков. Итальянские походы Барбароссы известны своей безгра­ничной жестокостью, и обращение Генриха II с сицилийскими повстанцами иначе как зверским назвать трудно. По своей жестокости оно было в духе нравов Византийской империи. Этих же качеств можно было ожидать и от человека войны, каким был Ричард. Но они у него практически отсутствуют. Став королем, он отдавал предпочтение наказаниям в виде денежных штрафов,²⁰ которые удовлетворяли его постоянную большую потребность в деньгах.

Плохо он обращался, говорится в Gesta, со всеми, особенно со своими подчиненным, но хуже всего с самим собой.²¹ Это, однако, противоречит утверждению Гиральда о том, что Ри­чард был добр с «добрыми людьми», в отличие от того же Ген­риха Младшего, который покровительствовал всем без разбо­ру, кто только к нему ни приставал. Плохо согласуется это и с его отношением к личным друзьям и союзникам, о кото­ром нам достоверно известно, а также с образом заботливого отца для своих солдат во время крестового похода. Когда мы узнаем из этой же Gesta о распутном образе жизни герцога во время войны между братьями в Аквитании, то это противо­речит нашему представлению о герцоге, как о человеке по­рядка и права, каким рисовал его Гиральд. Но все эти меткие выраженьица, употребляемые летописцами, и навешиваемые ими для красного словца ярлыки имеют довольно относитель­ную ценность в качестве источника объективной информации, и о его подлинном характере мы можем получить представле­ние лишь оценив его поступки и дела. Так или иначе, но при­нято считать, что в это, так называемое бурное время, у него родился сын, который был у него единственным и о матери которого нам ничего неизвестно: Филипп Коньякский²². Он появляется как гордящийся своим высоким происхождением «ублюдок» у Шекспира в «Короле Джоне». Как известно, во время одного из своих походов в Аквитании, Ричард заболел малярией, а поскольку так называемая «четырехдневная лихо­радка» чаще всего встречалась в болотистых местностях, ско­рее всего это случилось в Гаскони, где он пробыл довольно значительное время в 1177 году. Гиральд сообщает, что от по­вышенной температуры он весь дрожал, хотя сам мог бы за­ставить дрожать целый мир. В юности, равно как и в более зрелом возрасте, этот воин-герой почти всегда только защи­щался. Неизвестно, что бы он мог сделать, если бы его силы не отвлекались на постоянную борьбу за выживание, но мир, кажется, никогда не хотел этого знать и, находясь в постоян­ном страхе, мешал ему как только мог.

На становление Ричарда как личности в немалой степени повлиял высокий уровень культуры при дворе в Пуатье. К мо­менту его рождения это был, несомненно, один из крупней­ших культурных центров Европы, где, благодаря поддержке и покровительству Элеоноры, пышно расцвела культура мин-незингероп и, в частности, поэзия трубадуров. И Ричард остался верен этой традиции. Он унаследоват от матери не только достойную славы «щедрость» мецената, но и сам сочинил две гражданские баллады, сирвенты,²³ а к одной из них даже му­зыку. Вообще, он отличался особенной любовью к музыке, и, прежде всего, к только что появившейся полифонической церковной музыке.²⁴ Латынь Ричард знал лучше иных архи­епископов.²⁵ Таким образом, мы не можем отказать юному герцогу в образованности, и он мог быть кем угодно, только не неотесанным сорвиголовой. И с этим сильным, и в то же время воспитанным в духе изысканных придворных манер и обладающим утонченным художественным вкусом сыном, Генрих вступает в борьбу.

В сентябре 1183 года Ричард, совершенно неожиданно для себя, получает приказ передать Аквитанию самому младшему брату, подростку Иоанну, которому Ричард, как своему лен­ному господину, должен будет принести присягу на верность. Исключительно с точки зрения ленного права результат оказывался тем же, что и от потребованной в свое время от Ричарда ленной присяга Генриху Младшему - Аквитания должна была входить в единое государство. Так что в теории оба эти приказа были совершенно последовательны. Можно предпо­ложить, что желание Генриха заключалось в том, чтобы после его смерти во главе созданного им единого анжуйского госу­дарства встал бы, соответственно, его старший сын, а младшие получили бы в награду за подчинение старшему либо гарантии сохранения своих владений, либо удовлетворение своих возможных притязаний. Теперь, после смерти старшего брата, Иоанн становился уже не четвертым, а третьим сыном Генри­ха, и его уже никак нельзя было сбрасывать со счетов. Так во всяком случае рассуждал один доброжелательно относившийся к нему летописец, и современные авторы следуют за ним в этом.²⁶ Разумеется, если рассматривать семейную политику отаа как ориентированную на обеспечение наследством всех своих сыновей, то нельзя не отметить, что возвышение Иоан­на едва ли улучшало положение ставшего теперь вторым сы­ном Готфрида и вызвало его недовольство. Будучи герцогом Бретани, он по воле отца должен был им и остаться. Но, по­скольку начался пересмотр наследственных прав, он, видно, решил, что можно было бы расширить свой домен за счет Ан­жу, тем более, что его в этом наверняка бы поддержал фран­цузский король. Впрочем, от него и не требовалось никакого подчинения новому престолонаследнику Ричарду, которого к тому же король даже не сделал своим соправителем, как Генриха Младшего, так что сложившаяся к началу 1183 гола в результате усилий Генриха II ситуация была весьма далека от правовой. Покорись Ричард воле отца и передай Аквитанию вновь назначенному герцогу Иоанну, пусть даже став при этом его «сеньором», он лишился бы реальной власти и до самой смерти отца был бы, подобно своему умершему старшему брату, лишь его тенью, хотя его послушание, возможно, и послу­жило бы сохранению мира внутри государства,

С более поздних времен сохранился документ, в котором подробно описываются стремления Генриха и отведенные для всех братьев Плантагенетов роли. В марте 1191 года Ричард заключает в Мессине²⁷ договор с Филиппом, который освобождает его от, казалось, вечной помолвки с Алисой, а также регулирует порядок наследования в виду его предстоящей же­нитьбы. В нем оговаривается, что если у Ричарда будет двое или более сыновей, то старший будет in capite вассалом Фи­липпа в отношении всех континентальных владений, а второй по старшинству — возможный третий в расчет не принимался — тоже в качестве вассала in capite получит одну из трех вотчин: Нормандию или Анжу и Мен или Аквитанию и Пуату. Согла­сился ли Ричард на эти условия лишь потому, что в то время это не было столь актуально, нам так и неизвестно.

В любом случае это отвечало интересам Франции, но не Ан­жу, так как при этом отсутствовали теоретические объяснения возникавших между членами семьи ленных отношений и, кроме того, это означало двойную ленную зависимость для владель­цев анжуйских провинций, будь то сыновья Ричарда, о кото­рых шла речь, или даже сыновья Генриха II, которые могли бы de facto стать сеньорами будущих сыновей Ричарда. К тому же правовая ситуация начала 1183 года разительно отличается от возникшей в конце того же года. Тогда Генрих Младший и Ричард оба уже находились в ленной зависимости от фран­цузской короны, хотя Ричард приносил ленную присягу на верность Аквитании Людовику VII, а не Филиппу. Иоанн же еще никоим образом не был связан с Францией. Следует ли из этого, что Генрих таким образом намеревался устранить двой­ную зависимость и установить в своем доме более рациональ­ные ленные отношения? Ничто не говорило в пользу этого. Отношение анжуйских сеньоров к французскому королю и от­ношения между членами анжуйской семьи относились к сфере власти, их нельзя было решить правовым путем, и Филиппу оставалось лишь включить в свои требования принятие Иоан­ном ленной присяги на верность Аквитании французской ко­роне.

Решить загадку этих двух приказов, отданных Генрихом Ричарду в 1183 году относительно Аквитании, можно было бы, лишь рассмотрев ее под абстрактно-логическим углом зрения в рамках единства политической воли, что было совершенно чуждо Генриху, В конкретной же политической обстановке, исполнение Ричардом обоих приказов создавало бы в Аквита­нии две совершенно противоположные ситуации. И будучи реальным политиком, Генрих должен был это хорошо пони­мать. Все зависело от соотношения сил тогдашних противни­ков. Слабый анжуйский верховный правитель, каким обещал стать Генрих Младший, скоро выпустил бы из своих рук Акви­танию, управляемую сильным герцогом, которым бы остался Ричард. Сильный же анжуйский правитель, будь то Генрих II, или Ричард, мог бы, имея в своем распоряжении мощные ры­чаги воздействия, успешно контролировать Аквитанию, по­скольку ее извечное стремление к независимости не имело достаточной поддержки со стороны Франции. Свой возраст, 53 года, Генрих вовсе не считал закатом жизни, поэтому нетрудно представить, что, окрыленный своими успехами, он мог, собст­венно, спокойно верить в неизменно благосклонное к себе отношение фортуны и в дальнейшем. Юный король, будучи сеньором Ричарда, едва ли бы достиг многого в Аквитании без средств, а Генрих и не думал эти средства ему предоставлять. Впрочем, если Генрих Младший вместо Анжу будоражил бы Аквитанию и отстаивал бы свои права по отношению к брату, а не отцу, это было бы только на руку последнему. Все было бы по-другому, если бы при герцоге Иоанне реальная власть в стране попала бы в другие, отнюдь не слабые руки. И поли­тика Ричарда, до этого времени полностью отвечавшая инте­ресам Генриха, все его походы и победы мигом приобрели бы совершенно другое звучание. Хотя в 1183 году Иоанна еще нельзя было серьезно упрекнуть в политической бездарности, как наглядно продемонстрировал он ее лишь два года спустя, во время похода на Ирландию, но было вполне очевидно, что при нем аквитанское дворянство, издавна стремившееся к незави­симости, наверняка вновь поднимет голову. Неужели Генриху стала безразличной судьба Аквитании? Или, отказавшись от своей прежней политики сильной руки, он хотел воцарения в стране анархии? Конечно же, нет. Ведь в качестве сеньора Иоанна Ричард мог исправлять все его ошибки, Внося в поли­тическую ситуацию в Аквитании дестабилизирующий фактор в лице Иоанна, не надеялся ли Генрих на то, что Ричард вы­ступит в качестве стабилизирующего, создавая тем самым оп­ределенное равновесие и, что самое главное, не хотел ли он направить всю энергию обоих сыновей на решение проблем далекой Аквитании? К тому же оставшийся без реальной вла­сти и доходов Ричард в качестве престолонаследника был бы просто обязан всегда помогать своему отцу в военных делах. Свою прежнюю ошибку — заблаговременную коронацию преем­ника с целью безусловного подтверждения прав последнего — в случае с Ричардом он твердо решил не повторять. Но разве не было право наследования, как оно обычно трактовалось, на его стороне? От Генриха ожидали, что он оставит свой патримониум, в данном случае родовое имущество, то есть Англию, Нормандию, Анжу, Мен и Турень полностью своему старшему сыну, а именно, Ричарду, в то время как своими собственными приобретениями, в том числе Аквитанией, доставшейся ему в результате женитьбы, он мог бы распоряжаться по соб­ственному усмотрению;²⁸ свои приобретения он хотел передать Иоанну. Однако в данном случае возникала такая правовая ситуация, которую нелегко было изменить одним волевым решением. А в конфликте между Генрихом II и Ричардом вряд ли можно было сослаться на уже установившийся порядок наследования, тем более что в последние годы жизни Генрих все чаще давал повод для подозрений в том, что он решил отдать Иоанну даже свой патримониум.

Повиновение Ричарда в данном случае означало бы для него не только уменьшение власти, как в случае с принятием ленной присяги на верность его старшему брату, но и отказ от прав, полученных от матери и от французского короля после приобретения титула герцога 11 лет назад. Но титул герцога не был для Ричарда формальностью — существование и дея­тельность в этом качестве были для него источником самоува­жения и самосознания, да и на укрепление центральной вла­сти в герцогстве он потратил целых десять лет своей жизни, поэтому он ответил отцу, что никогда в жизни не уступит герцогства кому бы то ни было. Просто престолонаследником, а следовательно, лишь исполнителем воли отца, он быть не желает.

Ожидал ли Генрих II от своего сына покорности? Ведь в свое время, не обращая внимания на справедливые притязания и ожидания его собственных братьев Готфрида и Вильгельма, он пошел на неслыханную концентрацию власти в своих руках. В 1151 году его отец, Готфрид, умирая, распорядился, чтобы он сам, став королем Англии, уступил Анжу и Мен своему старшему брату, Генрих не повиновался, тем более, что после приобретения им в 1152 году Аквитании, это означало бы рас­членение государства. И если бы Готфриду не посчастливилось в 1156 году стать графом Нантским, то он, как и младший брат Вильгельм, мог бы остаться, даже при большом желании Ген­риха выделить ему наследство, ни с чем. Таким образом все попытки рассматривать отношения Генриха II с сыновьями с позиции политически-династических принципов сталкиваются с непреодолимыми трудностями.

Было бы удивительно, если бы именно он, следовавший традиции своего дедушки Генриха I, всегда стремившегося к неделимости своих владений, никогда не задумывался бы о сохранении единства своего государства и после своей смер­ти. Легко поверить в то, что кажется очевидным, тем более, если проследить за процессом становления Генриха как государственного деятеля от принятия в 1169 году присяга в Монмирейе, предусматривавшей двойную ленную зависимость и бу­дущую независимость Аквитании от государства Анжу, до концентрации власти и начала создания единого государства в 1183 году. Но будущая независимость Аквитании, ее поло­жение в качестве королевского лена с одним, подчиняющимся только французскому королю, герцогом давно уже стала со­мнительной. Спустя всего лишь год после провозглашения Ричарда герцогом и через три года после оглашения завещания Генриха, то есть в 1173 году, Генрих, как уже упоминалось, приказал графу Тулузскому принять ленную присягу на вер­ность не только ему самому и Ричарду, как герцогу Аквитанскому, но также и Генриху Младшему. При этом предполага­лось, что Генрих Младший в будущем, как верховный повелитель, осуществлял бы и верховную власть в Аквитании. Это проливает свет на непоследовательную тактику Генриха, которая приводила к постоянным конфликтам в его семье. Он не воспользовался своей полной победой над Элеонорой и Ри­чардом, чтобы навязать побежденным свою волю, хотя это и было для него важно. Никогда еще ситуация не складывалась столь благоприятно: подчинить неопытного семнадцатилетнего Ри­чарда его старшему брату, добившись при этом того, что пря­мо предусматривала двойная ленная зависимость Тулузы по отношению к братьям, не составило бы большого труда. Но он этого не сделал. Почему? Одной из причин могло быть неже­лание усилить положение непослушного старшего сына, чего он тогда никак не хотел. А это, видимо, доказывает, что госу­дарственные соображения не были для него приоритетными.

С Михайлова дня 1183 года, когда Ричарду были выдвину­ты памятные требования, и чем далее, тем чаще, Генрих начи­нает разыгрывать новый козырь²⁹ — свою, так называемую, «любовь к Иоанну», и поэтому здесь следовало бы сказать несколько слов о юности последнего и о том, какую роль в ней сыграла эта отцовская любовь.

Родившийся в 1166 или 1167 году четвертый и последний сын Генриха, Иоанн рассматривался прежде всего как супруг наследницы Морьенны, государства, представлявшего полити­ческий интерес из-за благоприятного географического положения, которое позволяло контролировать альпийские перева­лы. Весной 1173 года граф Умбер Морьеннский, подняв вопрос о выделении Иоанну наследства, буквально переполо­шил весь анжуйский двор. И Генрих спешно взялся за подыс­кивание хотя бы какого-то наследства «Безземельному», как величали Иоанна с детства из-за того, что, распределяя в Монмирейе земельные владения между сыновьями, Генрих совершенно обделил самого младшего. Для этой цели он вы­деляет из будущего домена своего старшего сына замки Шиньон, Луден и Мирбо, то есть то минимальное наследство, которое отец Генриха в свое время назначил своему второму сыну, Готфриду. Но Генриху Младшему это не понравилось и, взбунтовавшись, он устремился ко двору своего тестя Людо­вика, Так как дочь Умбера вскоре умерла, а предусмотренная в подобном случае замена ее младшей сестрой так и не состоя­лась, то запланированная женитьба была отменена, тем более, что ввиду рождения у Гумберта впоследствии мальчика-наследника возлагаемым на этот брак домом Анжу надеждам все равно не суждено было бы сбыться. В 1176 году Иоанна обручают с Изабеллой, наследницей графа Глостерского. И только 13 лет спустя, взойдя на трон, Ричард дает распоря­жение о немедленной свадьбе. До этого момента Иоанну не позволяли жениться уже потому, что все это время отец рас­сматривал его как возможного супруга невесты Ричарда, Алисы. После того как его водворение в Аквитании в 1183-1184 годах, натолкнувшись на сопротивление Ричарда, провалилось, в 1185 году, отец посылает его в Ирландию, королем которой тот был назначен еще в 1177 году. С ним был отправлен валийский летописец Гиральд.³⁰ От него мы и узнаем подробно­сти провала экспедиции: Иоанн растратил вверенные ему деньги, вызвал своими действиями недовольство населения, которое в общем благосклонно относилось к правлению Ан­жуйской династии, и был разбит. Но, поскольку его уже про­возгласили «Повелителем Ирландии», в 1187 году Иоанна все же было решено короновать на престол Ирландии, и это, на­ряду с предстоящим пожалованием ему титула графа Глостер­ского, должно было значительно укрепить его позиции в Анг­лии. Однако коронация в Ирландии не состоялась, и Ричард вновь попал из-за Иоанна в немилость к отцу. Если верить некоторым известным источникам,³¹ причина заключалась в том, что Иоанн из конкурента Ричарда на владение Аквита­нией — хотя это часто оспаривалось — превратился в конкурен­та на английский престол. Однако отец, казалось, напрочь отказывался воспринимать его всерьез, и в 1189 году Иоанн, покинув умирающего отца, переметнулся в лагерь победителей - своего брата и французского короля,

Испытывая отеческую любовь лишь на словах, Иоанн, должно быть, понимал, что для отца он был прежде всего ко­зырем в игре против Ричарда, Предыдущая жизнь казалась ему вереницей сплошных разочарований — она вела его от одной несбывшейся надежды к другой. Вполне возможно, что, узнав о предательстве Иоанна, Генрих горько сокрушался о его не­благодарности. Гиральд вкладывает в уста умирающего Генри­ха следующие слова: «Иоанн, сердце мое, не тебя ли ради я пошел на все». Да и другие авторы указывают на особые сим­патии Генриха к Иоанну. Но когда речь заходит о чувствах, как знать, на какие источники можно положиться? По край­ней мере, нет оснований полностью отказывать Генриху в отеческих чувствах. Несомненно, он вполне искренне скор­бел об обоих своих умерших сыновьях — Генрихе и Готфриде, и совершенно не доказано, что Ричарда он всегда только не­навидел. То, что Иоанн пользовался определенными преиму­ществами, обусловлено прежде всего отсутствием у него воли к власти и его шатким положением. Уже в силу молодости у Иоанна не было возможности предать отца. Последний, оче­видно, делал все от него зависящее, чтобы возможность эта так и не появилось.

У этого идеального сына роль любимчика мог оспаривать только другой, обладавший еще более подходящими качества­ми — его незаконорожденный сын Готфрид, будущий архиепи­скоп Йоркский, предполагаемая дата рождения которого - 1151 год. Для него Генрих определил духовную карьеру, одна­ко, поскольку это противоречило желаниям самого Готфрида, то не стал его принуждать и в конце концов назначил канцлером двора. И он был единственным сыном Генриха, который принял его сторону в смертельной борьбе. И не показательно ли для отцовских чувств Генриха то, что этого сына, которого, по свидетельству Гиральда³², он называл единственным на­стоящим сыном, а других — ублюдками, сорокалетнего и без соответствующего содержания, Генрих оставляет на произвол судьбы, на милость преемников.

В течение 1184 года, чередуя тактику кнута и пряника, Генрих II пытается добиться от Ричарда передачи Иоанну Ак­витании, или хотя бы какой-то ее части. Видя неуступчивость Ричарда, он уполномочивает Иоанна силой отобрать то, что отписано ему отцом, и, поскольку тот не мог сделать этого, защищать его интересы вызывается его брат Готфрид, который собирает наемную армию и развязывает войну в Пуату. Ричард ответил вторжением в Бретань. В декабре 1184 года Генрих, который сам не брался за оружие, видимо, решает, что пора положить конец кровавой бойне, и вызывает всех троих сыно­вей в Англию для официального примирения. Там в Виндзоре на Рождество они встречаются со своей матерью. Однако уже в начале 1185 года Ричард и Готфрид вновь начинают воевать.

Все же Ричарду удается удержать свое герцогство. Что по­буждало Генриха стремиться ввести Иоанна во владение Акви­танией?

В мае 1185 года Генрих отдает Ричарду новый приказ — на этот раз тот должен передать свое герцогство матери, и теперь Ричард немедленно подчинился. Предполагалось ли этим вы­звать вражду между матерью и сыном? Но такая мера больше напоминает формальное наказание Ричарда, с помощью кото­рого Генрих II пытался сохранить свое лицо и авторитет, в то время как Ричард получал гарантию на будущее. Каковы были практические  последствия  данной  «передачи», неизвестно, однако, надо полагать, таковые отсутствовали. В Аквитании уже было три герцога: Генрих II, Элеонора и Ричард, и правя­щая верхушка Аквитании спокойно переносила эту троицу. Также очевидно, что, сколь беспечно во времена Генриха II ни относились к титулам, формальностям и всему, что имело к этому отношение, реальное распределение власти не вызывало ника­ких сомнений. Да иначе и быть не могло: Элеонора была в Аквитании источником права, Генрих II держал в своих ру­ках власть, а Ричард был ее практическим исполнителем, как до, так и после происшедшего в последние два года обостре­ния отношений. И без того в обиходной речи во всех провин­циях, в том числе и в Аквитании, Генриха величали не его действительным в то время титулом, а «королем»³³, причем, он, а не находившийся за тридевять земель король француз­ский, был таким королем, с которым считались, и олицетворял здесь верховную власть.  Если не принимать во внимание предшествующие события, можно было бы, пожалуй, заклю­чить, что этим самым Генрих хотел противостоять ожидаемым или уже выдвинутым требованиям Филиппа о том, чтобы Ри­чард признал вассальную зависимость Аквитании от француз­ского короля. Ведь если Ричард был лишь представителем власти в этой провинции, то не требовалось бы никакой при­сяги на верность, которая служила бы повышению авторитета Ричарда и умаляла бы значение Генриха, впрочем, Ричард ее все же дал Филиппу в конце 1183 года в отношении всех своих континентальных владений, так что надлежащие формально­сти были соблюдены. Хотя в мотивации подобных действий можно усмотреть одновременно политическую интригу против Филиппа и демонстрацию силы по отношению к Ричарду, данную акцию не следует рассматривать обособленно.

Наряду с выдвинутым в январе 1183 года требованием о лен­ной  присяге  Генриху  Младшему  в  отношении  Аквитании и последовавшим в сентябре 1183 года повелением передать герцогство Иоанну, Генрих предпринимает целый ряд дей­ствий, которые, — хотя и представляются неблагоразумными по мотивам и противоречивыми по политическим последствиям, — в одном совершенно последовательны, а именно, они направ­лены на уменьшение, и даже на полное лишение Ричарда власти. Как бы там ни было, несомненно одно — Генрих се­рьезно взялся за Ричарда. Об открытых угрозах, что имело место впоследствии, когда речь зашла об Англии, говорить пока не приходится, поскольку оба раза, когда Генрих развя­зывал против Ричарда войну, в его действиях не хватало по­следовательности. И если в 1185 году после «передачи» гер­цогства матери непосредственная опасность свержения Генриха, казалось, была устранена, тот все чаще стал упоми­нать в разговорах об Аквитании имя Иоанна.

Теперь, когда все попытки рационального объяснения дей­ствий Генриха по отношению к Ричарду и Аквитании, пред­ставляются безуспешными, не лишним было бы бросить бег­лый взгляд на личность Генриха, характер которого некоторыми из его придворных описывается настолько живо­писно и правдоподобно³⁴, что перед нашим внутренним взо­ром предстает яркая в физическом и психологическом отно­шении личность, чего не скажешь о прочих членах его семьи. Заслуживает внимания характеристика, данная ему Гиральдом, его ненавидевшим и знавшим его лично: «Именно «natura perversa»* (* «Натурa извращенная» (лат.).) короля Генриха изо всех сил стремилась рассорить сыновей и настроить их друг против друга, надеясь этими раз­дорами обеспечить себе мир и покой».³⁵ И это представляется вполне правдоподобным.

Среднего роста, с бычьей шеей, дородный холерик с рыжей шевелюрой и широким лицом льва, Генрих был настоящим олицетворением королевской силы и неисчерпаемой энергии. Проявления королевской помпезности для него совершенно ничего не значили - одежда его мало чем отличалась от одежды слуг. Он не нуждался в фасаде королевской власти, поскольку и был этой властью - выставление напоказ бо­гатства и роскоши он предоставлял другим, таким как Бекет. При этом Генриха ни в коем случае нельзя было упрекнуть в отсутствии культуры - он вел богатую духовно жизнь, был умерен в еде и выпивке, не был ни кутилой, ни жуиром, но беспокойным и неутомимым непоседой и, одержимый охотой, весь свой досуг проводил в седле. Его придворная жизнь, которую Вальтер Мэп лишь полушутя сравнивает с адом³⁶, отли­чалась хаотичностью. Генрих сам создавал и поддерживал этот хаос. Один из его преданных клириков Питер Блуаский как-то отметил, что Генриху, видимо, доставляло удовольствие в по­следнюю минуту менять свои планы на день и маршруты по­ездок, и он имел обыкновение сбивать всех с толку своими противоречивыми распоряжениями. К примеру, если объявля­лось, что отъезд намечался где-то пополудни, двор все равно снимался с самого рассвета, и в страшной сутолоке грузились повозки и седлались лошади, поскольку Генрих вполне мог передумать и пожелать более ранний выезд, но король все не просыпался и мог спать до обеда, а все часами слонялись вокруг в ожидании предстоящего отъезда.³⁷ Особо приближен­ные придворные вынуждены были расплачиваться за королев­ские милости, если верить их жалобам, «непристойными» условиями жизни: вследствие непредсказуемости   маршрутов нередко хлеб был непропеченным, еда — несъедобной, вино — отвратительным, а зачастую не было даже крыши над головой. Жаловались и те, кому король был нужен по официальному или личному делу: король, галопом скачущий по стране, не­ожиданно появляясь то здесь, то там, был неуловим и непред­сказуем, что, хотя и помогало держать в руках страну, но представляло собой подлинное бедствие для   окружающих, которых это обрекало на полное изнеможение, превращая их жизнь в непрерывную бешеную гонку.

Неупорядоченность быта, однако, резко контрастировала с его программой правления, нацеленной на установление в Анг­лии и континентальных владениях мира и порядка и на упоря­дочение с помощью законов деятельности судебных, админи­стративных и финансовых органов, Введение в Англии суда присяжных³⁸ и развитие системы государственного управления уже давно привлекло к нему внимание историков и обеспечи­ло ему высокое место в ряду правителей.

Разговаривая с дворянством с позиции силы, с побежден­ными Генрих вел себя в высшей степени сдержанно, и поэто­му нам неизвестно о каких-либо случаях чрезмерной жесто­кости с его стороны. Войну он не любил и искренне сокрушался об убитых. И, как свидетельствует Гиральд, был приветлив и терпелив с простым людом. Но известно и другое. Варварский лесной кодекс, предусматривавший за охоту в коро­левских лесных угодьях страшные увечья, не только оставался в силе, но был дополнен еще более жестокими статьями. Бу­дучи свободным от предрассудков в положительном смысле, Генрих был чужд религиозного фанатизма и не позволял опекать себя святым отцам. Идеология крестовых походов была ему глубоко безразлична. В то время, когда на подвластных французскому королю территориях уже пылали костры инкви­зиции, он специальным указом запретил сожжение еретиков на своих землях.³⁹ Если его характер кажется «современным», то во многом это связано с его маккиавелианским отношением к власти. Сила анжуйской монархии по сравнению с другими фео­дальными государствами того времени заключалась еще и в том, что Генрих, не утруждая себя следствием и судом, мог приме­нять санкции per voluntatem* (* Самочинно (лат.).), по своему усмотрению, и в часто применяемых конфискациях имущества нашел для себя на редкость эффективное средство исполнения своей воли.⁴⁰ Та­ким образом, Генриха II никоим образом нельзя причислить к тем знатным преступникам, которых в изобилии породила эпоха Ренессанса. Хочется верить, что смерть Бекета не была им заранее спланирована, а представляла собой несчастный случай, вызванный вспышкой монаршего гнева и доведенный до трагического финала не в меру усердными подчиненными. Совращение властью — худший проступок, что становится ося­заемым⁴¹, разумеется, вследствие возможности необдуманно распоряжаться всеми. Действия per voluntatem ** (** Здесь: самочинные (лат.).) на подвласт­ных Генриху территориях еще могли рассматриваться как ко­ролевская прерогатива, которой пользовались и Ричард, и Иоанн, причем последний явно не в меру, расплатой за что в полити­ческом смысле и стала «Великая хартия вольностей». Но в семье он определенно перегибал палку. Его самодурство ста­новилось настолько вопиющим, что для предотвращения нега­тивных последствий уже недостаточно было королевско-отцовской власти: Генрих превратился в pater familias*** (*** Патриарх (лат.).) в наи­худшем смысле.

Его беззастенчивость, обратная сторона отсутствия пред­рассудков, являла собой неистощимый источник злокозненно­сти и интриганства. Генрих напоминал настоящего Протея - не позволяя себя никому и ни в чем разубедить, он на все имел свое собственное мнение и был реалистом лишь по­стольку, поскольку находил в этом для себя или других пользу, оскорбляясь, однако, когда с ним обходились вероломно. Щедро вознаграждая добродетель, он, оставаясь прагматиком, тем не менее слабо в нее верил, не находя в ней внутренней динамики и формирующей личность силы. Так, сделав из Бе­кета архиепископа, из старшего сына — короля, а из Ричарда — герцога, он почувствовал себя обманутым в своих ожиданиях, когда те в своих новых функциях стали вести себя по отноше­нию к нему независимо. Чувство реальности и знания челове­ческой природы сводились у него к отсутствию веры в наличие принципов у других. Будучи по отношению к своим сыновьям всегда тактиком и никогда не предоставляя им никаких гаран­тий. Генрих и сам их никогда не требовал. Но как настоящий тиран, облеченный неограниченной властью, он, должно быть, страдал от отсутствия подобных гарантий и испытывал посто­янный страх перед ордой сыновей, подозревая их в намерени­ях лишить его власти и страстно желая избежать неизбежного. Это создавало атмосферу недоверия,  которая не  позволяла членам его семьи полностью реализовать свои возможности. Болезненное недоверие ко всем без исключения, столь же далекое по своей природе от реальности, как и слепая вера, — иррациональная, патологическая черта реалиста   Генриха. А патологические черты характера в pater familias, как извест­но, часто становятся причиной семейных трагедий, в данном случае это в равной степени относилось и к создаваемому го­сударству. Лишь очень поверхностный взгляд может не заме­тить рядом с тем конструктивным, что внес Генрих в создание своего государства, и то, что он сделал для его развала,

«Perversa natura» Генриха полностью объясняет его отноше­ние к Ричарду. Рассматривать извращенность как определен­ный фактор позволяет его отношение к другим сыновьям, но истина представляется намного сложнее.

Летом 1187 года, когда анжуйская и французская армии стояли друг против друга в боевых порядках у Шатору в Берри, - хотя ни одна из сторон не желала этой битвы, - Филипп, как утверждает Гиральд, предъявил Ричарду полученное им от Генри­ха письмо, в котором тот предлагает Филиппу выдать за Иоан­на свою сестру Алису, уже обрученную с Ричардом, и передать ему Аквитанию и Анжуйское герцогство. Даже если это собы­тие, упоминание о котором мы находим только у Гиральда, не имело места в действительности, все же что-то сильно встре­вожило Ричарда он внезапно напал на Шиньон, захватил каз­ну отца и вновь привел свои крепости в Аквитании в состоя­ние боевой готовности. Как раз тогда была отложена коронация Иоанна на Ирландский престол, и тот был свобо­ден для других дел. Уже на безрезультатной конференции в Ла-Ферте-Бернар в конце мая или начале июня 1189, в кото­рой участвовали Генрих II, Филипп и Ричард, Генрих попы-тался добиться от Филиппа мира и предложил поженить Ио­анна с Алисой, желая тем самым полностью удовлетворить Филиппа.⁴² Таким образом, Иоанн играл лишь определенную роль в решении Генрихом вопроса о престолонаследии в Анг­лии. Спрашивается лишь, какую? Определенно одно, из-за Аквитании или в связи с нею Генрих отказывался официально признать Ричарда наследником английского престола. Для понимания ситуации весьма существенно то, что Ричард не тре­бовал от отца раздела власти, что отличало его от Генриха Младшего. Тот также не имел собственного независимого го­сударства, хотя и был коронован. Ричард, напротив, хотел всего лишь определенности — чтобы старший сын и будущий престолонаследник еще при жизни отца поклялся «salva fidelitate petris sui»* (* «В верности своей отчизне» (лат.).), то есть принес присягу барона, как того требо­вали обычаи времени.

Вопрос лишь в том, насколько серьезно воспринималась конкуренция Иоанна на английский престол и континенталь­ные владения и не был ли Ричард чересчур настойчив, прину­ждая хитрого, но в последнее время подозрительно нереши­тельного в применении крутых мер воздействия отца принять окончательное решение. Во Франции у Иоанна не было ника­кой опоры. В 1187 году в Берри он даже воевал с Филиппом на стороне Ричарда, но от участия в конференциях 1188 - 1189 годов Генрих его отстранил, тогда как Ричард принимал в них активное участие; лишь однажды, летом 1188 года посылал его Генрих к Филиппу с неким посланием, тайная цель которого, однако, не была достигнута. Это должно означать, что в ту пору с Иоанном можно было не считаться, и даже богатый на выдумки Генрих не знал, как его использовать. Оценить Ио­анна в роли будущего наследника Генриха можно по замеча­ниям, сделанным еще в одном источнике — сирвентах Бертра­на де Борна. Бертран, который лично знал принцев Плантагенетов и был с ними дружен и который из врага со временем превратился в соратника Ричарда, довольно метко описывает распри восьмидесятых. Генрих Младший, Ричард и Готфрид — все они запечатлены трубадуром. Иоанн в песнях упоминается лишь дважды и то мимоходом, а именно, как «безземельный».⁴³ В Аквитании он сам никогда не бывал и не имел там сторонников. Равным образом мы не находим и ма­лейшего указания на то, что с аквитанской точки зрения и по имеющимся у Бертрана сведениям положение Ричарда как наследника английского престола ставилось под сомнение. На момент объявления им о своем участии в крестовом походе о Ричарде говорили как о господине, «который, будучи графом и герцогом, должен стать королем».⁴⁴ При этом следует иметь в виду, что королевское назначение или лишение наследия не сводится лишь к передаче короны — короля должна признать правящая верхушка. И какой альтернативой блестящему и властному Ричарду для английской знати, которую слабый король мог тешить континентальных владений, был Иоанн?

И   все   же   опасения   Ричарда  имели  под  собой   почву. С поздней осени  1187 года в политической игре появляется новый фактор — Ричард объявляет о своем участии в крестовом походе и, в отличие от Генриха II и Филиппа, которые после­довали его примеру лишь в январе следующего года, относится к этому вполне серьезно. С того момента его давление на Ген­риха приобретает еще и некий рациональный оттенок: перед тем как отправиться в поход, он требует от отца определиться в отношении  престолонаследования, однако тот отказывает ему, ссылаясь как на семейные, так и на политические сооб­ражения, но не с целью удержать его, что было бы вполне разумно, а чтобы вновь унизить. С этого момента Ричара дей­ствительно должен был опасаться, что в свое отсутствие будет лишен  наследства. Присутствие Ричарда не давало Иоанну никаких шансов, его же отлучка в случае смерти Генриха П сделала бы Иоанна блестящей альтернативой - для Франции. Поэтому с 1187 года реальная опасность для Ричарда исходит не от его семьи, не со стороны отца или Иоанна, как лично­сти, а от французского короля, В конце лафертебернарской конференции тот выдвигает требование о том, чтобы Иоанн сопровождал его в крестовом походе, которое Генрих, естествен­но, отклоняет. Да иначе и быть не могло. Ведь участвующего в крестовом походе сына можно было с полным основанием считать умершим и отправлять на войну обоих сыновей было непозволительно с точки зрения интересов государства.  Да и Франция не преминула бы воспользоваться ослаблением воен­ной мощи Анжуйского герцогства. Учитывая  сложившуюся ситуацию, можно смело утверждать, что ни Генрих, ни Фи­липп в действительности не собирались принимать участия в крестовом походе, Генриха освободила от обета смерть, а Фи­липп сумел свести к минимуму свое в нем участие. Принимая во внимание предшествовавшую политику Людовика VII и Филиппа, Анжуйская династия могла с полной уверенностью ожидать французской интервенции при первой же благопри­ятной  возможности.  И совершенно очевидно,  что в глазах Филиппа Иоанн был привлекательнее Ричарда в качестве английского короля и главы династии. И почему бы ему тогда взять сторону партии Иоанна, если бы тот образовал подобную партию во время отсутствия Ричарда?

Случилось, однако, нечто такое, что заставило Ричарда на себе ощутить вмешательство Франции в вопрос наследования английского престола, — договор, заключенный между Генри­хом II и Филиппом 6 декабря 1183 года. В нем предусматрива­лась передача выделенного в свое время Маргарите, которая овдовела после смерти Генриха Младшего, приданого ее сестре Алисе. Этим приданым была нормандская часть провинции Вексен, находившаяся в руках Генриха, но которая при отсутствии соответствующей договоренности, подлежала возврату, Алиса была невестой Ричарда. И этот договор, даже с учетом того, что он удовлетворял всем злободневным нуждам, был в стратегическом плане большой ошибкой, чреватой тяжелыми последствиями. Из-за него Ричард попадает в полнейшую не­милость  Франции.  Откладывая  подробный  анализ данного договора на дальнейшее, ограничимся в настоящий момент лишь двумя аспектами: одним из его пунктов и датой его под­писания.

Интересующий нас пункт касается Алисы и ее женихов. Мы узнаем, что королю Англии предстоит вернуть выделен­ный в качестве приданого Вексен, «сui⁴⁵ vellt de filiis  suis cum sorore Regis Franciae»* (* «Который получит его сын и сестра короля Франции» (лат.).). Итак, произошло нечто такое, что заста­вило усомниться в том, что после 15 лет в этом качестве Ричард больше не может рассматриваться как жених Алисы. Формулировка, предполагающая одного из сыновей, имеет, впрочем, соответствие в договоре 1186 года, который будет рассмотрен позднее. Источники не дают никаких объяснений данному факту. Однако в качестве альтернативы Ричарду рас­сматривается лишь кандидатура Иоанна, Готфрид был в то время женат на наследнице Бретани, и аннулирование его брака в подобных обстоятельствах привело бы к еще большему осложнению ситуации.

Обратим внимание на дату заключения договора — 6 декаб­ря 1183 года. 29 сентября 1183 года, на Михайлов день, Ри­чард, как уже отмечалось ранее, получил довольно неожиданный приказ  — передать Аквитанию Иоанну. Ричард не подчинился, чем, понятно, немало озлобил против себя отца. Затем был декабрьский договор 1183 года. Ричарду не стоило большого труда понять: отец пригрозил ему кнутом. Дескать, если он, Ричард, непременно желает остаться герцогом Аквитанским, то пусть пеняет на себя, если случится так, что королем Англии станет другой; по крайней мере, пусть имеет в виду, что Франция будет поддерживать притязания на трон «дру­гого» сына, супруга Алисы.

УЗЕЛ АЛИСА-ВЕКСЕН

Договор от 6 декабря 1183 года между Филиппом и Генри­хом II лишь туже затянул узел противоречий. Поскольку в нем предусматривалось, что Алиса должна была принести в прида­ное нормандский Вексен, то с этого момента Алиса и нор­мандский Вексен сливались в единое целое. Возникал своеоб­разный «узел», причем не только в психологическом смысле для тех, кого это касалось, но и в смысле переплетения двух в высшей степени запутанных и чреватых тяжкими последст­виями линий судьбы.

Прежде чем обратиться к данному договору и рассмотреть его последствия, попытаемся хотя бы отчасти распугать этот клубок, бросив ретроспективный взгляд на истоки проблемы, когда обе эти линии еще не пересекались.

Нормандский Вексен

Местность вокруг главной крепости Жизор, в отличие от граничащего с ним французского Вексена именуемая нор­мандским Вексеном, представляла собой пограничную полоску между реками Эпт и Андель к северу от Сены. Традиционно она принадлежала Нормандии. В ходе борьбы за английский престол и герцогство Нормандское между домами Анжу и Блуа граф Готфрид Анжуйский и его сын Генрих купили поддержку Людовика VII ценой отказа от Вексена. Законное отделение по­следовало при принятии Генрихом в 1151 году присяги о вас­сальной зависимости Нормандии. После смерти своего сына Стефан Блуаский заключил с Генрихом договор о престоло­наследии, по которому тот признавался наследником англий­ского престола. Уже в это время за недостатком альтернативы это было для Людовика VII равносильно отделению Вексена, И уже в 1154 году Генрих без особых сложностей получает корону Стефана. И обнаруживает, что заплатил несоразмерно высокую цену практически за ничто. Нормандский Вексен был превращен в сильно укрепленную пограничную зону, а его соседство с Францией теоретически круто меняло истори­чески сложившиеся взаимоотношения северных соседей. Если прежде сильнее была укреплена Нормандия, а подступы к Парижу оставались более или менее незащищенными, то те­перь они оказались надежно укрепленными, а Нормандия и прежде всего ее столица, Руан стали незащищенными от воз­можного нападения французского короля. Такое положение вещей показалось неприемлемым Генриху, и он попытался снова завладеть Вексеном. Поскольку в военном отношении Франция в то время была не в состоянии защитить страну от агрессивно настроенного Генриха, то в 1158 году Людовик объявил, что готов отдать Вексен в качестве приданого своей дочери Маргариты в случае ее замужества с сыном Генриха — Генрихом Младшим. В 1160 году в мирном договоре, подпи­санном между Людовиком и Генрихом II, были оговорены детали брачного соглашения и передачи данной области. Но так как в это время детям бьшо соответственно пять и двенадцать лет, договор должен был вступить в силу после достижения обрученными брачного возраста, то есть в 1164 году. Не желая ждать целых четыре года, Генрих, используя оговорку, преду­сматривающую немедленное отделение Вексена в случае дос­рочного заключения брака, в тот же год обвенчал обоих. Та­ким образом нормандский Вексен снова перешел к нему. Сохранение Францией за собой права требовать возврата Вексена мало его волновало. Отделение 1151 года, хотя и бьшо практически аннулировано, еще нуждалось в законном оформ­лении, но Генрих заполучил спорную область, причем немед­ленно и без единого взмаха меча. Подобный образ действий обычно расценивается как умный политический шахматный ход, хотя само по себе привязывание решения вопроса Вексе­на к браку между детьми ввиду высокой детской смертности было весьма рискованным. И в 1183 году, после смерти хотя и достигшего совершеннолетия, но не оставившего потомства Генриха Младшего, Филипп потребовал возвращения прида­ного своей сводной сестры. К этому времени юный Филипп должен был уже почувствовать себя обязанным своему могущест­венному вассалу и защитнику Генриху. Ведь в первые, тяже­лые для Филиппа годы тот немало сделал для него в качестве миротворца, а в войне с Фландрией решительно выступил на стороне своего ленного господина. И трое его сыновей равным образом добросовестно исполняли свои лен­ные обязательства, сражаясь за французского короля, да иначе и быть не могло. Как и при Людовике, так и теперь по отношению к Филиппу, Генрих не демонстрировал своего военно­го превосходства. Не желая потерять нормандский Вексен, он, тем не менее, ни в коем случае не хотел ввязываться из-за него в войну. В плену трагического заблуждения Генрих наив­но полагал, что ему удастся добиться своего умелым лавирова­нием. Подобная лояльность Генриха по отношению к Филип­пу представляется тем удивительнее, если учесть, насколько разительно она контрастировала с ярко выраженным двуличи­ем и ничтожностью последнего, который стремился лишь к тому, чтобы укрепить плацдарм для нанесения сокрушитель­ного удара по дому Генриха. Поведение Генриха не становится понятнее, если попытаться объяснить его лояльность страхом перед войной. Исход военного противостояния объединенных ударных сил дома Анжу и партии Филиппа из-за Вексена едва бы был в пользу последнего. Столь же необъяснимо, почему Генрих не воспользовался своими финансовыми возможностя­ми и не навязал стесненному в материальном отношении Фи­липпу денежную компенсацию за Вексен. Вместо этого при заключении договора 6 декабря 1183 года он уже в третий раз признает, что Вексен, который в действительности находится у него в руках, по праву принадлежит Франции, Подобная сговорчивость Генриха и все более настойчивые требования Филиппа четко определить правовой статус Вексена, недву­смысленно указывают на существование некоего плана.

Алиса

Алиса была второй дочерью Людовика VII и его второй же­ны Констанцы Кастильской, которая умерла 4 октября 1160 года при ее рождении. Таким образом, нам достоверно извес­тен ее возраст. В ознаменование заключения в 1169 году Мон-мирейского мира она была обручена с двенадцатилетним в ту пору Ричардом, которому по этому же поводу был жало­ван титул герцога Аквитанского.⁴⁶ Ничто, казалось, не препят­ствовало скорой свадьбе. Как ни странно, но приданого не требовали, да и вопрос о нем не поднимался. Но в 1183 году обрученные, которые достигли, соответственно, возраста двадцать шесть и двадцать три года, все еще не были женаты. Более того, судя по одной из формулировок договора от 6 декабря 1183 года, согласно которой на Алисе мог жениться один из сыновей Генриха, становилось в высшей степени проблема­тично, что этот брак вообще когда-нибудь состоится.

В 1176 - 1177 годах французский двор прилагал немалые усилия, чтобы либо добиться заключения брака, либо вернуть Алису домой. Людовик VII даже обратился за помощью к папе с просьбой оказать давление на Генриха II, и, как известно, тот угрожал последнему интердиктом. В распоряжении исто­риков имеется два письма папы Александра III своим легатам, одно из которых датировано 21 мая 1176 года, а другое - 30 апре­ля 1177 года⁴⁷, иллюстрирующие дипломатические приемы Генриха в этот период. В ответ на требования Людовика он недвусмысленно дает понять, что брак не состоится до тех пор, пока тот не исполнит своих обещаний относительно при­даного, о которых, однако, нам ничего неизвестно. Зато его собственные ясно определены - поскольку жених не кто-нибудь, а герцог Аквитанский, то за Алисой должны дать Бурж и другие города провинции Берри, где Генрих в это время проводил экспансионистскую политику. Эти требования до­полнялись требованием уступить французский (!) Вексен Ген­риху Младшему. Последнее представляется настолько несураз­ным, что его можно рассматривать лишь как заведомо завышенное требование, заранее рассчитанное на отказ. Путем различных дипломатических ухищрений Генрих, однако, доби­вается того, что решение вопроса об интердикте, которым папа угрожает ему в случае дальнейшего необоснованного удержания Алисы, откладывается до личной встречи двух мо­нархов. Результатом такой встречи был Иврийский договор, заключенный в сентябре 1177 года. О браке и приданом в нем, однако, совершенно не упоминается, зато пространно излага­ются намерения обоих королей участвовать в предстоящем крестовом походе. Заявив о своем намерении отправиться в кре­стовый поход, Генрих тем самым напрочь лишает Людовика протекции церкви. Расчет был верным — перспектива в самом ближайшем будущем увидеть могущественного Генриха II в рядах крестоносцев, разумеется, сразу же отвела на задний план дело Алисы, тем более, что после недавнего налаживания хороших отношений с Фридрихом Барбароссой, поддержка Франции Александру III уже не казалась столь важной. Последние три года своей жизни Людовик VII больше не предпринимал ни­каких попыток добиться заключения брака. Алиса сидела под «домашним арестом», Генрих больше не выдвигал никаких требований по приданому, а у юного Филиппа в первые три года правления были дела поважнее, так что прошло шесть лет, прежде чем проблема Алисы снова привлекла к себе вни­мание. Тема эта вышла на первый план после смерти Генриха Младшего и временного затишья в военных действиях. Теперь в качестве приданого Генрих II не требовал ни Бурж, ни что-либо другое, но готов был удовольствоватьсй лишь тем, что, по его мнению, и без того ему принадлежало, а именно, нормандским Вексеном, Таким образом, будущему супругу Алисы, кем бы он ни оказался, не было особых причин радоваться этому фактически символическому приданому.

Договор от 6 декабря 1183 года, который упоминается в Gesta Говдена, находит любопытное толкование в хронике Ригора. Там мы читаем: «В этом договоре записано, что тот из сыно­вей английского короля, который возьмет ее (Алису) в супру­ги, должен после смерти этого короля унаследовать англий­ский престол» ⁴⁸. Французский летописец при этом добавляет, что кандидатом на оба эти звания по праву считается Ричард, как отныне старший из сыновей. Однако здесь желаемое для французского двора явно выдается за действительное, по­скольку совершенно непонятно, как право на английский пре­стол могло быть связано с сестрой французского короля, кото­рая к этому праву не имела ни малейшего отношения. Ведь в лучшем случае, как это подтвердил сам Генрих II, она имела пра­во претендовать на небольшой клочок земли - нормандский Вексен. Но имел ли Вексен какую либо ценность и вообще можно ли было его представить в иных руках, чем у герцога Нор­мандского? А Нормандия с Англией уже были неразрывно связаны в единое целое, и их разделение в следующем поколе­нии представляло бы вопиющее нарушение действующего в то время права наследования. Таким образом, предположение о том, что обладание нормандским Вексеном дает право на английский престол, было, мягко говоря, необоснованным. Франция, однако, сделала все от нее зависящее, чтобы эта формула стала более привлекательной: только тот, кто женат на Алисе, может, следовательно, стать королем Англии. Это вопрос теории права, который всегда противопоставлялся во­просу практического государственного управления: кто будет английским королем, будет также герцогом Нормандским и, если его зовут Ричардом, будет также владеть нормандским Вексеном. Алиса могла видеть, с чем она остается. Первая точка зрения была французской, другая, несомненно, принад­лежала Ричарду.

Текст договора прекрасно отражает ситуацию, в которой оказалась Алиса после смерти Генриха Младшего, и две взаи­моисключающие перспективы ее будущего. Согласно англий­ской точке зрения Алиса могла стать супругой герцога Аквитанского. При этом ей не грозило понижение в ранге даже в том случае, если бы этим герцогом оказался кто-то другой, а не Ричард. Французская точка зрения была диаметрально проти­воположной: как невеста Ричарда Алиса имела право на по­вышение ранга наравне со своим суженым. Ее должны были рассматривать как невесту наследника престола Интересы Франции, однако, совершенно не пострадали, если бы в каче­стве последнего выступил кто-либо иной, а не Ричард, Таким образом, с французской точки зрения и по чисто логическим соображениям, наследником престола спокойно мог быть Ио­анн, в то время как Генрих II отводил ему определенную роль в решении аквитанской проблемы. Как предполагалось решить эту теперь уже чисто техническую проблему — выделение нор­мандского Вексена в качестве приданого герцогу Аквитанскому, — мы увидим позднее.

Оставшиеся шесть лет до смерти Генриха протекли в неви­димом силовом противостоянии этих двух точек зрения. Сфе­ры интересов обоих государств были четко обозначены: анжуйцы стояли за сильного Ричарда, получающего неделимое наследство. Интересы Франции требовали: минимум — деления и раздробления государства-соперника, максимум — прихода слабого Иоанна на английский престол. Однако оба короля поступают вопреки своим очевидным актуальным политиче­ским интересам: Генрих подает Филиппу в этом пример дого­вором 1183 года. Филипп следует этому примеру, заключая в конце концов союз с Ричардом. Были ли эти действия вы­званы необходимостью? «Перекособоченные» отношения между двумя королями и победа Ричарда в противостоянии 1189 года — при поддержке Филиппа он получает в полном объеме свое наследство — подводят нас к тому, чтобы не рассматривать их роли в конфликте как слишком наивно-дипломатические. Необходимо признать, что данные противоречия, приведшие их, в конечном счете, к военной конфронтации, могли быть решены путем переговоров.

Вернемся к договору и его последствиям. Непосредствен­ным его итогом было то, что Генрих, наконец, четко опреде­лил, кто из его сыновей женится на Алисе и получит Вексен. Им должен был стать Иоанн. Затем в течение 1184 года, когда братья скрестили мечи в развязанной Генрихом II малой войне за Аквитанию, тот потребовал от Ричарда уступить Аквитанию Иоанну и предложил ему новую невесту, на этот раз дочь Фридриха Барбароссы. Этим самым он хотел реализовать дав­ний замысел брачного союза между его династией и импера­торской семьей. Еще в 1165 году рассматривалась возможность брака между старшим сыном Штауфена Фридрихом и дочерью Генриха Элеонорой, ставшей впоследствии супругой Альфон­са VII Кастильского, однако этот брак тогда так и не состоялся. Отличавшийся слабым здоровьем Фридрих скончался в пятилетнем возрасте. Еще при его жизни младший брат Фридриха, впоследствии Генрих VI, был коронован на германский пре­стол, вследствие чего данный брачный проект утратил свою привлекательность.⁴⁹ Вполне очевидно, что новым брачным соглашением Генрих провоцировал Францию, поскольку вме­сто простого решения брачного вопроса он хотел навязать ей запутанное, с участием Иоанна. Укрепляя свои города по Эпу, и в первую очередь Жизор⁵⁰, он недвусмысленно давал понять, что ожидает нападения французов на Вексен. О свадьбе с гер­манской принцессой, обеспечивающей союз с императором, была достигнута договоренность с Генрихом в конце лета 1184 года во время паломничества в Кентерберийский мона­стырь архиепископа Кельна и Филиппа Фландрского. В конце сентября 1184 года в Вероне состоялась встреча английского посланника с Барбароссой, на которой соглашение было ра­тифицировано с германской стороны.⁵¹ В знак германско-анжуйского взаимопонимания Генрих соглашался на возвраще­ние в наступающем году в империю Генриха Льва.

Однако еще до конца года дочь императора умерла, и все вернулось на круги своя.

То, что для политики осталось эпизодом, тем не менее, имеет огромное значение для оценки способностей Генриха II находить рациональный выход из сложных ситуаций — пусть даже последующая интерпретация выглядит единственно разум­ной. Породнившись с императором и имея за спиной поддержку империи и дружественных ей Фландрии и Кельна, Генрих мог навязать Филиппу свое толкование договора от 6 декабря 1183 года. Как бы лично он ни был озлоблен против Ричарда, Генрих не упускал из виду политическую выгоду и династические нужды. Да и новое обручение нельзя рассматривать как недоб­рожелательный акт по отношению к Ричарду, поскольку, пре­жде всего, это была бы определенно более выгодная партия, и совершенно очевидно, что зятя Барбароссы никогда бы не лишили наследства. Он стал бы королем Англии, и в силу этого герцогом Нормандским, и де-факто за ним бы остался Вексен. Алиса при этом досталась бы Иоанну, от которого в дан­ном случае потребовалось бы завладеть Аквитанией, что, одна­ко, без поддержки отца было немыслимо. Проблема Алиса-Вексен еще долгое время не находила бы своего решения. Разумеется, Иоанн должен был прежде доказать Франции свою приемлемость в качестве супруга Алисы. И все же был бы сделан решительный шаг на пути к устранению проблемы, Важнейшим результатом стало бы сведение замужества Алисы к такой проблеме, которая никоим образом не была бы связа­на с наследованием английского престола.

Раньше считалось, что той обрученной, скончавшейся 8 октября 1184 года в возрасте пяти лет, была Агнесса, которая в «Марбахских Анналах» и Хронике собора святого Петра в Эрфурте упоминается в связи с последовавшей вскоре смертью императрицы Беатрисы, но позже возникла новая версия, ко­торая — на основании линии потомства императрицы - вводит в литературу другую дочь Барбароссы.⁵² На момент брачного соглашения она должна была быть подходящего для Ричарда возраста: 16 — 17 лет. Даже если бы более ранние исследовате­ли и проигнорировали тот факт, что в названных источниках упоминается об обручении Агнессы с венгерским королем, все равно, представляется маловероятным, что эта дочь, умираю­щая по стечению обстоятельств почти одновременно с той Агнессой, ни с кем не обручена, несмотря на существенную разницу в возрасте со своей сестрой, что, разумеется, можно отчасти отнести на счет неосведомленности источников. Заклю­ченное брачное соглашение, конечно, не является в прямом смысле обручением, и ничто не свидетельствует против того, что до его заключения было расторгнуто обручение с венгер­ским королем. Ввиду краткосрочности данного брачного со­глашения с Англией, не столь уж удивительно, что германские источники о нем не знают. Во всяком случае, аргумент в поль­зу того, что эта открытая анонимная дочь императора по сво­ему возрасту гораздо больше подходила Ричарду, чем пятилет­няя, несостоятелен.

Разумнее всего здесь было бы предположить, что подобный шаг был сделан Генрихом II в надежде обеспечить в самом ближайшем будущем Ричарду потомство, подобрав ему подхо­дящую жену, и оградить его от нападок французов в вопросе престолонаследия, заполучив столь могущественного тестя. Однако выглядит все как раз совсем наоборот: чтобы сделать из этого факта вывод о нормальных родственно-династических чувствах Генриха, нам необходимо досконально знать, что невеста уже достигла брачного возраста. И уж ни в коем слу­чае речь не может идти об изменении или переориентации политики Генриха и рассмотрении проекта брака со Штауфенами как мудрого с внешнеполитической точки зрения акта доброй воли по отношению к Ричарду. Правдоподобнее как раз обратное. А именно, что той предполагаемой дочерью импе­ратора была все-таки пятилетняя Агнесса, либо какая-нибудь другая столь же юная особа. Тогда к прежним козням Генриха против Ричарда остается прибавить очередную. Вместо Алисы двадцатисемилетний Ричард вновь оказывался связанным с маленькой девочкой, причем, поскольку заключение и тем более исполнение брачного соглашения намечалось лишь в далееом будущем, Генриху было бы совсем несложно впоследствии отказаться от этого брака, и все как и прежде повисло бы в воздухе. Здесь самое время вспомнить теорию о гомосексуальности Ричарда и предположить, что, зная об этом, Генрих нашел 'Неплохой выход, чтобы избежать скандала. Но такой подход «Представляется не менее спекулятивным, чем обе рассмотрен­ные выше версии. Тем более, когда через пару лет Ричард взял решение вопроса о своем браке в свои руки, он быстро нашел себе подходящую по возрасту невесту, которая к тому же отве­чала интересам проводимой им в Аквитании политики. Следу­ет, однако, отметить, что по иронии судьбы свадьба состоялась лишь после того, как этой Агнессе исполнилось двенадцать, а нормальная супружеская жизнь, если вообще была таковая, началась лишь после того, когда она достигла возраста шест­надцати.

Как бы там ни было: будь то козни судьбы против развязы­вания гордиева узла или очередное проявление злой воли отца, но к концу 1184 года проблема Алисы и Вексена оставалась столь же острой, как и при ее возникновении. Как уже отме­чалось, Генрих положил конец братоубийственной войне за Аквитанию и вынудил Ричарда передать свое герцогство мате­ри. В отношениях Генриха с Филиппом не произошло ника­ких изменений. Не поддержав искавших его союза фландрских графой в разразившемся конфликте между Фландрией и Фран­цией и снова выступив на стороне Филиппа в роли миротвор­ца, Генрих упустил очередной шанс военного решения про­блемы. Благодарности Филиппа он, разумеется, не заслужил. Тот последовательно продолжал политику своего отца, поста­вившего себе целью внести раздор в семью Плантагенетов. Единственным результатом немецкой интермедии было, пожа­луй, то, что Филипп вынес из нее для себя урок. В мае 1187 года он вступил с Барбароссой в союз, и хотя со стороны импера­тора он не был направлен против Англии, Филипп преследо­вал именно эту цель, реализовать которую ему, наконец, уда­лось в 1191 году совместно с Генрихом VI.

Следующий шаг в решении проблемы Алисы и Вексена был сделан в начале весны 1186 года. Тогда, по свидетельству Gesta и Chronica Говдена⁵³, в ответ на настоятельные требова­ния Филиппа Генрих поклялся, что на Алисе женится Ричард — на этот раз именно Ричард и никто другой. Однако договор от 11 марта 1186 года⁵⁴, оригинал которого у нас имеется и который, по всей видимости, является новой редакцией утерянного договора от 6 декабря 1183 года, далеко не однозначен.

Его содержание, вкратце, сводится к следующему: прежде чем вдове Генриха Младшего Маргарите будет позволено вы­ехать из владений Генриха, чтобы выйти замуж за Белу III Венгерского, она должна отказаться в пользу Генриха от своих прав на Вексен, получив взамен компенсацию в виде ежегод­ной пенсии, выплачиваемой либо английским королем, либо его сыновьями. Условия платежа занимают большую часть текста договора и здесь царит полная ясность, чего никак не скажешь об остальной его части. При этом ее брат, король Филипп, принимает на себя обязательство в отношении «pro illo filiorum regis Angl' vel pro illis, quern vel quos ipse rex Angl' ad ipsum regem Franc' cum litteris suis et certo nuncio propter hoc destinabit».* (* «Того сына короля Англии или тех сыновей, которого или которых лич­но король Англии лично королю Франции своим письмом, переданным через надежного посланца, соответственно направит» (лат.).) Таким образом, Генрих обещал послать к Филиппу одного или нескольких сыновей с верительной грамотой. Однако сразу же после этого речь идет лишь об одном из них, а именно, о Ричарде, правда, в условном наклонении: «et si Richardus filius regis Angl' ad regem Franc' venerit sicut predictum est, facto ei iuramento quod ei facere tenetur iuxta tenorem carte compositionis inter regem Franc' et regem Angl' facte, rex Franc' pro eo sine omni difficultate et mora fideiubere tenetur».** (** «И если Ричард, сын короля Англии, прибудет, как было оговорено, к королю Франции, и принесет присягу, предусмотренную в письменном согла­шении между королем Англии и королем Франции, то последний обязуется исполнить данный договор безоговорочно и в соответствии с действующими правовыми нормами» (лат.).) В дан­ном пункте делается ссылка на какой-то неизвестный нам другой договор между монархами, предусматривающий прине­сение Ричардом некой клятвы, от которой зависит законность рассматриваемого договора.

Откладывая на время рассмотрение этой загадочной клят­вы, заметим, что толкования неясных мест Говденом доста­точно определенно указывают на связь между выходом Алисы замуж за одного из сыновей Генриха и сохранением Вексена в руках Плантагенетов. Вексен был приданым, и упомянутая пенсия лишала Маргариту права на него. Хотя за ее братом и признавалось право собственности, он не мог ей вновь вы­делить его в качестве приданого. Без свадьбы же не могло быть, разумеется, и речи о приданом, Здесь нетрудно провести четкую грань между политической реальностью и домыслами: главным наследником, о котором шла речь в договоре, был, несомненно, Ричард. Именно он должен был исполнить усло­вия договора, женившись на Алисе, что и готов был клятвенно заверить Генрих. Однако на этот счет были определенные со­мнения. И поэтому на всякий случай предусматривался еще один вариант: в текст договора вставили еще «другого» сына, вот почему возникла необходимость послать к Филиппу двоих сыновей. Если же допустить, что в планы Генриха входила женитьба Иоанна на Алисе в качестве герцога Аквитанского, в результате чего к нему бы на законном основании отошел Вексен, то нетрудно догадаться, что отделение этой области от остальной Нормандии впоследствии поставило бы будущего наследника Генриха в качестве герцога Нормандского перед необходимостью восстановить нарушенное единство. Путем ряда ленных присяг можно было бы, конечно, обеспечить двойную вассальную зависимость Иоанна от Ричарда и Фи­липпа. Но, окажись Ричард для Иоанна более сильным сеньором, он, в качестве герцога Нормандского, смог бы беспрепятст­венно контролировать Вексен. Если вспомнить об отношениях Ричарда с Филиппом, нетрудно догадаться, какую именно клятву в случае реализации варианта «Иоанн — супруг Алисы» имели в виду участники соглашения. Ясно одно, законных препятствий к браку Алисы не существовало.

Летом 1186 года после несчастного случая на турнире скон­чался Готфрид, третий по старшинству из сыновей Генриха. Больше всех о нем горевал Филипп. С его смертью возник целый ряд новых проблем относительно Бретани и опекунства над его детьми, но для Ричарда ситуация несколько упрости­лась. Теперь ему не угрожали интриги Готфрида и оставался лишь один конкурент на престол — Иоанн. Кроме него и неза­долго до этого родившегося у Готфрида сына, Артура, во всей семье не оставалось ни одного потомка мужского рода. И по­скольку Генриху никак не удавалось женить одного из сыно­вей на Алисе, а кроме нее, казалось, других подходящих пар­тий не предвиделось, такой поворот событий мог бы вполне устроить Филиппа, страстно желавшего исчезновения с лица земли Анжуйской династии. В 1187 году, несмотря на данную в предыдущем году Генрихом клятву, Ричард и Алиса все еще не были женаты, и Филипп, к тому времени почувствовавший свою силу, объявил войну. Но напал он в Аквитании, а не в Нор­мандии. И, прежде чем рассматривать эту новую фазу событий, необходимо сделать еще одну попытку пролить свет на беско­нечную историю помолвок.

В этом смысле не представляется возможным завершить главу о Вексене, не рассмотрев ситуации, сложившейся на конец правления Ричарда в 1199 году. Пока тот был в герман­ском плену, Жизор из-за предательства попал в руки Филиппа, и первостепенной задачей Ричарда сразу после возвращения стало отвоевать Вексен. Незадолго до своей смерти он почти добился этого, и лишь Жизор все еще находился в руках у Филиппа. Но он был окружен, и падение главной крепости Вексена было вопросом времени. И тогда, вспомнив тактику Генриха II, Филипп предложил заключить брачный союз меж­ду наследником французского престола Людовиком и кастиль­ской племянницей Ричарда. Интерес в данном случае пред­ставляет вопрос о приданом. Еще в 1195 году в одном из брачных проектов, которые Филипп пытался реализовать, он сделал крутой поворот в правовой аргументации. Правда, тогда речь шла о всем Вексене, а теперь лишь о Жизоре, шаткое положение которого и объясняло проявленную Филиппом гибкость: молча признавалось, что Вексен принадлежит Ри­чарду, хотя единственно с той целью, чтобы он передал его будущим супругам в качестве приданого. Откровенный цинизм и полная искусственность подобного правового обоснования становятся очевидными, если обратиться к постановке вопроса о приданом в Лягулетском мирном договоре 1200 года между Иоанном и Филиппом ⁵⁵ Несмотря на первоначальные успехи Иоанна, соотношение сил, по оценке Филиппа, должно было драматически измениться не в пользу анжуйского партнера по переговорам: Жизор теперь и вовсе не упоминался, а о Вексе­не речь шла лишь в связи с уступками английского короля, который своей племяннице уже выделил в качестве приданого владения в Берри. С учетом новых перспектив, открывавшихся ввиду предстоявшего восшествия Иоанна на престол, Филипп утратил всякий интерес к малозначительным правовым нюан­сам между владением Вексеном де-факто и де-юре.

Давно уже стал больным вопрос: кто повинен в том, что брак между Ричардом и Алисой, позволивший бы, наконец, окончательно решить проблему Вексена, никак не мог состо­яться Источники на этот счет дают в высшей степени проти­воречивые объяснения:

Генрих был против брака.

Ричард не хотел этой невесты.

Он снова и снова просил отца женить его на Алисе⁵⁶.

Целесообразнее, как нам представляется, поэтому полагать­ся не на мнения источников, а на бесспорные факты, и окон­чательные выводы делать именно с этих позиций.

То, что Ричард не желал брать в жены Алису, можно счи­тать доказанным, ибо в 1191 году он женится на Беренгарии Наваррской. И если бы препятствовал браку отец, Ричард мог бы жениться на Алисе сразу же после поражения и смерти того в июне 1189 года. Внезапная перемена намерений в данном слу­чае маловероятна уже по той простой причине, что в одной из песен Бертрана де Борна, датируемой 1188 годом, мы находим вполне правдоподобное подтверждение тому, что Ричард уже в то время вел тайные переговоры с Наваррой о Беренгарии.⁵⁷ Главный пункт договора о капитуляции, подписанного Генри­хом 4 июля 1189 года и отражавшего интересы победителей, то есть Филиппа и Ричарда, обязывал Генриха передать Алису в руки доверенному лицу, назначенному его сыном из числа высшей знати. И ни слова о предстоящей свадьбе Ричарда с Алисой. Не следует ли отсюда, что в то время Ричард даже не утруждает себя тем, чтобы создать видимость желательности для него этого брака?

Кто же пытается убедить нас в том, что Ричард упрашивал отца отдать ему в жены Алису, которую тот содержал под «домашним» арестом? Французские или профранцузские ис­точники, в которых этот брак связывался с правом на англий­ский престол, исходили из явно не отвечавшей истине посыл­ки будто большая честь была бы оказана жениху подобным браком. Это Ригор, Рhilippidos, Эракл-«Эрнуль», из английских же отметим ссылающегося на французские авторитеты Гервасия. В таких же солидных источниках, как Gesta и Chronica Говдена, да еще, может быть, у Дицето, отражено иное положение дел: повествуя о крупнейших конференциях 1188-1189 годов, они сообщают лишь о требовании Филиппа к Генриху — женить Ричарда на Алисе. Но поскольку Ричард сам на них присут­ствовал и, в конце концов, вступил в союз с Филиппом, то, если отвлечься от общей картины, не правильнее ли рассмат­ривать согласие Ричарда как простое соблюдение формально­стей, да и только. Однако равным образом в этом можно усмот­реть признаки сознательной осторожности Ричарда, косвенно свидетельствующие о том, что он сам как раз и не желал открыто обсуждать это требование. Впрочем, все высказывания источни­ков о желаниях Ричарда в этом смысле представляют для нас Интерес уже потому, что знакомят нас с уровнем осведомленности летописцев, так как в том, что кандидатура Алисы была отклоне­на самим Ричардом, сомневаться не приходится.

Таким образом, позицию Генриха можно толковать двояко: Генрих был со своим сыном единодушен и также не хотел этого брака (несмотря на то, что сам о нем договаривался еще в 1169 го­ду); Генрих, и отличие от Ричарда, желал его брака с Алисой, и тогда у них по этому вопросу были большие разногласия.

Но и здесь нельзя положиться на источники. Прямые ука­зания на то, что Генрих не хотел выдавать Алису за Ричарда, из основных источников содержатся лишь у Ригора и Гийома Бретонского в Chronica.

Какие же выводы напрашиваются из этих двух версий, где истинной может быть лишь одна? Если исходить из предполо­жения о единодушном неприятии Генрихом и Ричардом этого брака, становится совершенно неясно, почему же в таком слу­чае помолвка не была расторгнута. Или причина в том, что, одобряя в принципе подобный союз, гарантировавший права на Вексен, Генрих препятствовал его заключению из-за того, что не хотел уступать его Ричарду в качестве приданого? Но ведь он не отдал Вексен и Генриху Младшему, который также претендовал на это приданое. Нет и свидетельств того, что Ричард немедленно потребовал бы передачу ему Вексена. Вот почему этот мотив, на который в одном месте намекает Гийом Бретонский, выглядит неубедительно.⁵⁸ Пониманию очевидного расхождения между предполагаемым желанием Генриха и его поступками, результатом которых было затягивание осуществ­ления этого брака, мало способствует и тот факт, что в этом никак нельзя усмотреть его козни по отношению к Ричарду, так как последний сам не хотел видеть Алису своей женой. Даже если допустить, что в душе Генриха шла яростная борь­ба, то уж на отношениях с Ричардом она отразиться никак не могла. Во всяком случае, он выглядел бы законченным психо­патом, так как затягивание конфликта приводило к тому, что с определенного момента он бы уже не выигрывал, а терял время. И то, что Генрих оказался не в состоянии воспользо­ваться достигнутым взаимопониманием, в конце концов выну­дило Ричарда выступить против отца.

Однако если не исходить из тяжелого психического рас­стройства Генриха, а также при отсутствии логической причи­ны, по которой он мог бы воспротивиться этому браку, то остается заключить, что Генрих хотел его. Тогда вполне объяс­ним и весь тот нажим, который он оказывал на сына — попыт­ки отобрать у него Аквитанию, угрозы выступить против него в союзе с Францией, содержавшиеся в договорах 1183 и 1186 годов, отказ в признании его престолонаследником. Все сво­дилось бы к стремлению привести сына к послушанию. А если уж Ричарду так не хотелось жениться на Алисе, что ж, на ней мог бы, в конце концов, жениться и Иоанн, какая ему, Генриху, разница, Иоанну на то время было уже выделено наследство и ему с Алисой была предложена, ни много ни мало, Аквитания. Такой должна была стать для Ричарда отступная цена за разрыв помолвки, по крайней мере, так бы хотелось Генриху. Франция же запрашивала более высокую цену —  отказ от английской короны в пользу Иоанна.

И не только невозможность отыскать причину сопротивле­ния Генриха этому браку подводит нас к противоположному мнению. Имеется довольно веская причина, по которой он крайне настоятельно должен был добиваться брака с Алисой одного из своих сыновей, желательно, разумеется, Ричарда. Это не влекло бы за собой переориентации всей политики и   не   вызвало   бы   никаких   неприятных   вопросов.   Когда в 1191 году в Мессине - это было уже после смерти Генриха — Филипп вновь поднял вопрос о его помолвке с Алисой, Ри­чард открыто назвал причину своего отказа жениться на ней: она была, якобы, совращена отцом и родила ему сына. В под­тверждение этого Ричард предложил представить свидетелей. Но Филипп отказался их выслушать. Он заключил с Ричардом договор, и помолвка, наконец, была расторгнута. События эти упомянуты Говденом в Gesta и Сhronica. И в отличие от дру­гих источников, речь идет не о слухах, а об официальном за­явлении Ричарда, которое представляется достоверным еще и потому, что Говден присутствовал в то время в Мессине, чему имеются доказательства⁵⁹. Из английских источников той эпохи об этой любовной связи открыто сообщает Гиральд, называя ее в качестве причины, по которой Ричард наотрез отказывался взять в жены Алису, тогда как Девиз по этому поводу высказывает серьезные сомнения. Французские и про-французские же авторы об этом либо вовсе умалчивают, либо говорят намеками,  как,  например, Андреа Маршьянский,⁶⁰ причем тут же перечеркивают их как недоказуемые и недос­тойные упоминания. Особняком среди французских источни­ков стоит Рhilippidos, где дважды упоминается эта скандальная связь и вовсе не как досужие выдумки злопыхателей.⁶¹ Нетрудно догадаться, почему Франция не торопилась сделать истину достоянием гласности — едва ли ее можно было бы использо­вать в пропагандистской кампании против Ричарда. В чем-чем, а в несправедливости его в данном случае не упрекнешь, напротив, отказ жениться на Алисе был бы как нельзя правомерен, да и проблема Вексена, как мы вскоре увидим, каза­лось, нашла, наконец, свое решение, К тому же злодей Генрих был уже мертв, и огласка дела едва ли сделала бы много чести Франции.

Выдвинутое Генриху обвинение представляется совершенно обоснованным. Если бы Ричарду хотелось опорочить невесту, чтобы на этом основании уклониться от брака, вовсе необязательно было бы сваливать вину за разрыв помолвки на собст­венного отца —  для этого вполне бы подошел первый встреч­ный рыцарь. Прибегать к такой выдумке в 1191 году, когда время бурных страстей в отношениях с отцом осталось позади, Ричард не был заинтересован. Что же касается предложенных им свидетелей, похоже, они были у него уже в феврале 1190 года. Именно тогда он созывает в Нормандии конференцию, на которою, помимо архиепископа Кентерберийского и всех анг­лийских епископов, приглашает мать Иоанна, сводного брата Готфрида и, совершенно неожиданно, еще и Алису. Роль по­следней на этом, в общем-то семейном совете, могла быть только одна - сделать признание. И как тут удержаться, чтобы не истолковать необычайную уступчивость Генриха в его от­ношениях с Филиппом как стремление его задобрить, а сохра­нение, казалось, безнадежной помолвки — как свидетельство нечистой совести. Но то, что Генрих все же не решался ото­слать домой дочь своего прежнего сюзерена и сестру своего теперешнего, которую сделал своей любовницей, да еще не желал признавать, что его сын вовсе не собирался прикрывать грехи отца, давало в руки французскому двору, где, разумеется обо всем догадывались, крупный козырь — уж в слишком не­приглядном свете представал Генрих, хотя скандальным был не столько сам по себе его поступок, сколько непоправимость возникшей из-за несговорчивости Ричарда ситуации. Однако огласка не только давала бы французскому королю безукориз­ненный моральный повод к объявлению войны, но и положи­ла бы конец десятилетним политическим маневрам Генриха в отношении Вексена, которые опирались на рассмотрении его в качестве приданого. Вексен пришлось бы вернуть, ведь его уже нельзя было получить в приданое ввиду невозможности брака с Алисой ни одного из сыновей Генриха, поскольку «сорulа саrnales»* (* «Плотская связь» (лат.).), независимо от того, совершена ли она в браке или без такового, по каноническому праву трактовалась как возникновение родственных отношений, что являлось абсо­лютным препятствием к браку,⁶² и дальнейшее удержание Вексена повлекло бы за собой военный конфликт с ужасаю­щими последствиями. Более того, нельзя было и открыто при­знать, что брака с Алисой не желал именно Ричард, иначе немедленно встал бы вопрос о причинах его отказа. Таким образом, роль официального противника брака должен был взять на себя Генрих II, хотя дальнейшая отсрочка создавала все больше проблем для него самого. Прежде всего, собственные подданные все чаще упрекали его в несправедливости. Сколько еще он будет лишать Ричарда всего, не только не допуская его к невесте и наследству, но и не признавая его официально наследником престола? И с другой стороны положение Генриха было незавидным. Он не мог ни отправить Алису к Ричарду с приказом жениться на ней, ни прибегнуть к более крутым мерам, а именно, силой отобрать у него ка­кую-то часть Аквитании с тем, чтобы заставить его помалки­вать. До принятия обета участия в крестовом походе осенью 1187 года — лишь до этих пор — интересы Генриха и его сына в части разоблачения скандала не совпадали. До этого огласка правды лично Ричарду была бы только на руку - одним махом он избавлялся и от невесты, и от конкурента Иоанна, а заодно и от вмешательства Франции. Перспектива войны с Филиппом его вовсе не страшила. И еще он мог потребовать от отца, и имел бы на то полное право, чтобы тот официально признал себя главным виновником срыва свадьбы, и у Генриха не было бы другого выбора. И если тот хотел избежать крупного скан­дала, он должен был бы, по крайней мере, для виду «запрещать» брак до тех пор, пока Ричард либо сам не женит­ся на Алисе, либо не созреет для того, чтобы уступить Аквита­нию Иоанну, который бы занял его место под венцом. То, что Алиса преспокойно пережила этот конфликт, и то, что слухи связывали ее лишь с Генрихом, достаточно красноречиво ха­рактеризует как отца, так и сына, но, прежде всего, конечно, Генриха. Столь благородное поведение в общем-то аморально­го Генриха можно считать еще одной причиной, по которой вму не удавалось решить эту проблему. К попыткам политического решения, возможно, следует причислить его переговоры о браке Ричарда с дочерью Барбароссы. Но, как уже отмечалось, этот политический ход преследовал двоякую цель. Как чисто гипотетический выход из сложившейся ситуации следует, возможно, рассмотреть сообщения Гиральда и Гервасия о том, что Генрих якобы хотел «развестись» с Элеонорой и жениться на Алисе, для чего и попросил папу прислать к нему своих уполномоченных легатов, прибытие которых в октябре 1175 года   действительно подтверждается документально.⁶³ К подобной мысли его вполне могли подтолкнуть мятежные действия его жены и сыновей в 1173 - 1174 годах. Но тогда бы ему, подобно Людовику, который сделал это в 1152 году, пришлось бы отказаться от Аквитании, и хотя он мог рассчитывать на согласие французского короля, не так просто было бы лишить четырех своих сыновей от первого брака наследства, сохранив при этом контроль над ситуацией,

Самое подходящее сейчас время вспомнить брачную ини­циативу, с которой  Людовик VII  обратился в 1176 году к Александру III и о которой мы узнаем, в частности, из двух уже упоминавшихся папских писем. В глаза бросается рази­тельное отличие постановки вопроса по сравнению с восьми­десятыми годами. Отношения отца с сыном ничем не омраче­ны. В сентябре 1176 года  перед отъездом  в Иври для заключения договора с Людовиком Генрих созывает своих сыновей, и если бы в слухах о разводе содержалась хоть кру­пица правды, едва ли ему удалось бы избежать крупной ссоры хотя бы с одним из них. Но важнейшим выводом из такого, на первый взгляд, полного взаимопонимания Генриха с Ричардом является то, что в то время Генрих должен был совершенно открыто выступать против брака Ричарда с Алисой. Однако в определенный момент желания Генриха круто меняются, и это, по-видимому, укрылось от внимания летописцев. Понача­лу причину его воспрепятствования браку, несмотря на дости­жение обрученными подходящего возраста, можно объяснить бунтарством Ричарда. Когда же - в качестве отправного пункта можно  взять  смерть  его   прежней  любовницы   Розамунды Клиффорд⁶⁴ — он вступает в любовную связь с Алисой, что происходит вскоре после подавления им восстания жены, можно, разумеется, предположить, что ему действительно не хотелось ее терять. Труднее представить, что и через 12 лет он оставался к ней настолько привязан, что не смог бы от нее отказаться. Против этого говорят уже те усилия, которые при­лагал Генрих для того, чтобы выдать ее замуж за Иоанна.

Вспомним: в то время, когда Людовик пожаловался папе на задержку со свадьбой, Генрих не мог хотеть брака Ричарда с Алисой, в чем нас убеждают выдвинутые им неразумно за­вышенные требования в отношении приданого как для Ричар­да, так и задним числом для Генриха Младшего. И это тем более показательно, если учесть, что впоследствии он практиче­ски совсем не требовал за Алисой никакого приданого и готов был удовольствоваться закреплением за ним права на нор­мандский Вексен. Людовик же теперь совершенно не настаи­вал на браке любой ценой, но требовал лишь, чтобы, в случае его невозможности. Алису отослали домой. По заключенному ими договору судьба Вексена уже более не связывалась с судь­бой Алисы, и политических причин для задержки последней больше не существовало, И если только не предположить, что амурную связь Генрих в тот момент поставил над всеми про­чими интересами, нельзя не признать, что время было самое подходящее чтобы приказать Ричарду, который должен был еще испытывав вину перед, отцом за свое участие в мятеже, жениться на Алисе, Но этого не случилось. Ричарду, очевидно, было совершенно безразлично, что произойдет с его выбран­ной из политических соображений невестой, лишь бы ему не надо было на ней жениться. Вот почему между ним и отцом не возникало никаких разногласий. Как же тогда объяснить, что Генрих сразу же после того, как поползли первые слухи о нем и Алисе, немедленно не поженил обрученных или, по крайней мере, не предпринял никаких попыток устроить эту свадьбу? Весьма прозаическое объяснение этому может заключаться в том, что на ту пору Алиса была беременна. И отослать ее домой он не мог ни в коем случае — этим он бы нанес неслыханное оскорбление французскому двору, —  но и заставить одного из своих сыновей взять ее в таком положе­нии в жены он тоже не мог. Вероятно, Генрих надеялся, что через какое-то время ему все же удастся выдать ее замуж за Ричарда, но сын его слишком скоро повзрослел и стал не в меру строптивым. Можно, таким образом, сказать, что представив­шаяся Генриху возможность была им упущена из-за чрезмер­ного увлечения политической игрой, но в конце главы мы еще рассмотрим причины столь бескомпромиссной позиции Ричарда. С формальной точки зрения он безусловно был прав, однако весь вопрос в том, благоразумно ли было с его стороны так провоцировать отца, которого, как мы уже видели, загнали в угол, и доводить противостояние до кризиса.

Не последнюю роль могли сыграть и личные обиды. Ричард считался любимчиком матери, и имеется достаточно свидетельств того, что он питал к ней нежные сыновьи чувства, в Алисе же он мог видеть еще и ее соперницу. Хотя, как видно из истории с Элеонорой, внебрачная связь государя, сколь бы серьезной она ни была, не вела автоматически к опале его супруги, о ее эмоциональной оценке современниками судить трудно.

Таким образом, возможные личные мотивы Ричарда, по которым он ни при каких обстоятельствах не хотел жениться на Алисе, сокрыты от нас. Зато совершенно определенно можно утверждать, что его позиция вовсе не противоречит общим принципам проводимой им в дальнейшем политики династических союзов Смысл последних можно свести к следующему - упрочение союзов, основанных на общих или, по крайней мере, не антагонистических интересах, либо прекращение войн. Интересы же Анжуйского и Французского государств уже изначально противоречили друг другу, и если для старею­щих монархов Людовика и Генриха родственные узы еще мог­ли иметь определенный смысл, выражавшийся в их взаимном стремлении к сосуществованию, то для следующего поколения они полностью утратили привлекательность. Став королем, Филипп сразу же повел себя со своими вассалами так, чтобы ни у кого не осталось и тени сомнения в том, что его больше интересует укрепление королевской власти, а не сохранение мира. И если Плантагенетам не по душе такая политика, что ж, пусть тогда настраиваются на войну. В подобных обстоя­тельствах брак, то есть союз между домами, становился аб­сурдным. Ведь брак между Генрихом Младшим и дочерью Людовика Маргаритой лишь способствовал экспансионист­ской политике Франции. Поэтому отвращение Ричарда к же­нитьбе на Алисе не следует полностью относить на счет невес­ты — немаловажную роль могли сыграть также политические антипатии, питаемые им к будущему шурину. Здесь необходи­мо принять во внимание тот факт, что в то время дядя по ма­тери считался особо близким родственником, от которого юный племянник с полным основанием мог ожидать поддерж­ки и защиты. Показательным примером может служить отно­шение самого Ричарда к своему племяннику Отто. И, если допустить, что Ричарду была небезразличной судьба его пред­полагаемого в этом браке наследника, едва ли его обрадовала бы перспектива того, что Филипп будет иметь по отношению к его будущему сыну такие права и обязанности, в которые входила бы и опека. Как видим, с точки зрения Ричарда, брак с Алисой был не только политически бесполезным и невыгод­ным ввиду отсутствия приданого, но вполне мог оказаться еще и пагубным, так как грозил вновь усилить в семье французское влияние.

Попытаемся теперь разобраться в мотивах, которыми руко­водствовался Филипп, трижды за время правления Ричарда добиваясь заключения между Капетингами и Плантагенетами брачного союза. По сравнению с временами Генриха и Людо­вика ситуация, разумеется, была совсем иной. Тогда Генрих стремился поженить сыновей, а Людовик — выдать замуж до­черей. И поскольку до 1165 года судьба французского престола из-за отсутствия наследника оставалась неясной, а в 1169 году на момент помолвки Ричарда с Алисой у французского короля был один единственный сын, Филипп, данный брак давал бы Плантагенетам в определенных обстоятельствах право претен­довать на французскую корону. И Филипп открыто этим спе­кулировал. В 1191 году в Мессине, незадолго до объявления Ричардом окончательного расторжения помолвки с Алисой, он настойчиво обхаживает присутствовавшую там сестру Ричарда Иоанну, вдовствующую королеву Сицилии. Народ считал, что овдовевший к тому времени Филипп хотел на ней жениться. Даже если это и соответствовало действительности, Ричард задушил все его надежды на этот брак в зародыше, чем и по­ложил, вероятно, конец их дружбе. По свидетельству летопис­ца Ньюбурга в середине девяностых годов Филипп снова до­бивался брака с Иоанной, но в 1196 году та из политических соображений была выдана замуж за Раймунда VI Тулузского. По случаю Лувьерского «мира», заключенного Ричардом и Филиппом в 1196 году и вскоре нарушенного, Филипп по­пытался заполучить для своего сына Людовика племянницу Ричарда Элеонору Бретонскую, что также не нашло поддерж­ки у Ричарда. И, наконец, в целях скрепления пятилетнего перемирия, заключенного при посредничестве церкви в 1199 году и столь же недолговечного, он, как уже упоминалось, хотел женить Людовика на другой племяннице Ричарда, а именно, на дочери Альфонса VIII Кастильского. Состоявшийся уже при Иоанне брак между Людовиком и Бланкой, которая вско­ре подарит Франции Людовика Святого, приоткрывает, нако­нец, причину настойчивости Филиппа. На правах супруга Лю­довик мог бы построить свои притязания на английский престол и, воспользовавшись раздорами между Иоанном и анг­лийскими баронами, высадиться со своими войсками в Англии. Вспомним, что в 1200 году, когда состоялась эта свадьба, у Иоанна все еще не было детей, а следующее поколение представлял лишь юный Артур, сын Готфрида, так что «брачная» дипломатия Филиппа была, как говорится, с дальним прице­лом. При Ричарде в роли возможного престолонаследника выступал Иоанн, поэтому мотивы Филиппа, должно быть, были для него совершенно очевидны: в этом непримиримом противоречии интересов Ричарда и Филиппа, вероятно, и крылась причина того, что Ричард отвергал все брачные пред­ложения последнего. И первым браком, который заключил Ричард еще до своего восшествия на престол, он не только выразил политическое недоверие Франции, но четко поставил определенную стратегическую цель — Ричард выдал замуж свою племянницу, Риканцу, дочь Генриха Льва, которая во Франции приняла имя Матильда, за сына графа Першского, французского вассала, чьи владения граничили на юго-востоке с Нормандией. Предполагалось, что новые родственники будут защищать это направление в случае нападения французов.

Да и наивно было бы предполагать, что брак Ричарда с Алисой смог бы предотвратить конфликт, окончательное разрешение которого совпало лишь с окончанием Столетней войны. Так что надежды Генриха на мирное решение пробле­мы путем династического союза и получения в приданое Вексена, представляются в данной перспективе иллюзорными. И, оценивая реальное положение вещей с учетом сложившей­ся политической ситуации, необходимо признать совершенно оправданным отказ Ричарда от брака с Алисой.

БОРЬБА СЫНА ПРОТИВ ОТЦА

До настоящего времени отношения между отцом и сыном мы рассматривали в контексте отцовской линии поведения. При этом в глаза бросалось явное несоответствие между неми­лостью отца-короля и сдержанной реакцией на нее сына: тот стремился лишь сохранить имеющееся и защитить свои закон­ные наследственные права. Повествуя об агрессивности отца и сопротивлении сына, источники содержат крайне противо­речивые толкования ситуации, необычным в которой является уже хотя бы то, что в роли нападающего выступает не сын и наследник престола, а, напротив, отец, стремящийся всяче­ски понизить статус собственного сына. Не углубляясь в моти­вацию поведения Генриха, попытаемся рассмотреть этот свое­образный конфликт поколений, смысл которого не совсем ясен вне исторического контекста, хотя правила игры вполне очевидны. Именно о них, поскольку они довольно определенно характеризуют позицию Ричарда, и пойдет речь. Наряду с поли­тической подоплекой конфликт с отцом в немалой степени определяется и личными качествами Ричарда, тогда как в его взаимоотношениях с Филиппом, привносящих в эту и без того запутанную   ситуацию   элемент   полнейшей   дестабилизации, очень отчетливо проступает лишь его политический профиль.

Для современников двойная измена отцу и королю была едва ли оправдываемым преступлением. И того, что Генрих умер во время столкновений с сыном, оказалось достаточным, чтобы на Ричарда легло позорное пятно отцеубийцы. Когда же Говден и Гиральд сообщают, что при приближении Ричарда у мертвого Генриха пошла носом кровь, следует иметь в виду, что современникам без лишних слов было ясно, что это долж­но означать. Мы знаем этот «Божий суд» из «Песни о Нибелунгах»⁶⁵, намек тоже ясен: когда Хаген подходит к убитому Зигфриду, у того открываются раны, чем покойник прямо уличает убийцу. Отношения Генриха с его сыновьями не впер­вые уже приводили к трагедии: в 1183 году, участвуя в подня­том против отца мятеже, погиб его старший сын. Есть нечто роковое в том, что Генрих «убивает» слабого сына, чтобы в конце быть «убитым» сильным сыном.

Дополнительный трагический элемент в этот конфликт по­колений вносит то обстоятельство, что из всех сыновей Генри­ха один лишь Ричард обладал теми качествами, благодаря ко­торым он мог стать опорой своему отцу. И когда тот в 1186 году выделил Ричарду для его первого похода на Тулузу огромные денежные средства, это означало, что он не только до-прежнему поддерживал политику герцога Аквитанского, своего сына, но и то, что он ничуть не опасался использова­ния этих денег против него самого. Это тем более удивитель­но, если учесть прежнюю подозрительность Генриха, и может объясняться лишь личными качествами Ричарда. И действи­тельно, действия Ричарда в его борьбе за Аквитанию, по-видимому, также не вызвали и тени подозрения, что он будет искать прикрытия у французского короля. Занимая по существу бескомпромиссную позицию, Ричард, тем не менее, был готов войти на определенные уступки — дважды он соглашался пе­рейти в формальное подчинение: первый раз - Генриху Млад­шему, второй раз — матери. Имеется еще одно почти незаме­ченное историками обстоятельство, с высокой степенью достоверности свидетельствующее о глубокой лояльности Ри­чарда по отношению к отцу.

Хотя о нем мы узнаем только из французских источников, факт этот представляется весьма правдоподобным: в 1186 году Филипп потребовал от Ричарда, чтобы тот принес ему hominium в отношении Пуату. Согласно Ритору и Philippidos, Генрих запретил Ричарду это делать. И по утверждению Гийома Бретонского, содержащемуся в его летописи за 1187 год, отказ Ричарда Филиппу был обусловлен позицией отца. Как сооб­щает другой источник. «Razо»⁶⁶, - краткий пересказ содержа­ния одной из песен Бертрана де Борна на прованском диалекте, - отказ Ричарда принести клятву тогда, то есть в 1186-1187 годах, чуть было не довел дело до войны. Это «Razо», составленное много лет спустя и не являющееся в обычном смысле надеж­ным историческим источником, по крайней мере вновь напо­минает о разногласиях между Ричардом и Филиппом, и. что тоже небезынтересно, анонимный автор мог выразить свое субъективное мнение, усматривая причину раздора лишь в забы­той клятве. Хотя не трудно допустить, что французский король действительно мог потребовать от столь могущественного вас­сала подобную клятву, которую тот, однако, принес лишь в ноябре 1188 года. Если такое требование в самом деле выдви­галось, то его надо было удовлетворить, тем более что нет ни­каких оснований полагать, что у Ричарда, в отличие от его отца, была какая-либо предубежденность против данной цере­монии. После присяги в Бонмулене в 1188 году последовала присяга в июле 1189 года, в результате которой он стал герцо­гом Нормандским, была еще одна — поскольку узы верности были разорваны объявлением Филиппом в 1193 году войны, — и в конце 1195 года еще одна, после чего борьба возобнови­лась с прежней силой. Но поскольку, став королем, Ричард в своей борьбе с Филиппом гораздо большее внимание уделял проблемам права, нежели формальным вопросам своего стату­са, то, надо полагать, в качестве герцога Аквитанского он едва ли мог сильно противиться принесению присяги. Таким обра­зом, все указывает на Генриха, как основного ее противника. Помимо вполне оправданного желания избежать двойной вас­сальной зависимости, его запрет мог иметь еще одну, особую причину: он не хотел, чтобы Ричард, которого он воспринимал в этот момент лишь как герцога Аквитанского, получил какие-нибудь гарантии своих законных прав, так как все никак не мог отказаться от раскладывания политических пасьянсов с уча­стием Иоанна и плетения интриг вокруг Аквитании. Этот во­прос, должно быть, поднимался на личной встрече Ричарда с Филиппом перед конференцией в Шатору в июне 1187 года, по крайней мере, известно, что последний вновь пытался воз­будить у собеседника подозрения относительно намерений его отца в отношении Аквитании. И то, что в ответ на прозрачные намеки о возможной поддержке Ричард не поспешил принести Филиппу ленную присягу на верность как герцог Аквитании, свидетельствует о том, что он еще надеялся избежать разрыва с отиом, и это вовсе не противоречило бы его долгосрочным интересам. Ему хотелось унаследовать неделимое государство, и его интересы при этом совпадали с позицией французского короля, стремившегося извлечь пользу из семейного конфлик­та. И только в самом конце Ричарду пришлось делать выбор между отцом и королем, до этого, однако, у Генриха было две гарантии лояльности сына, которые заключались в отсутствии у Ричарда интриганских наклонностей и наличии тонкого по­литического чутья.

В борьбе против отца Ричард действовал более открыто и жестче, чем его братья, и известно лишь два случая, когда он воспользовался дипломатическими приемами, прибегнув, если не совсем к обману, то, по крайней мере, к хитрости. В этом проявилась еще одна сторона его личности, которая позже не раз всех удивит, а именно, стремление извлечь выгоду из различий между словесной оболочкой и смыслом высказываний, не выгля­дя при этом вероломным. Когда в 1183 году Генрих потребовал от него, герцога Аквитанского, присягнуть на верность Иоан­ну, Ричард не отверг это дерзкое требование тут же, но попро­сил несколько дней на размышление. И в тот же вечер он тайком покидает двор отца, мчится в Аквитанию и, распорядившись укрепить замки, отвечает отцу с безопасного расстояния, что, дескать, подумав, он пришел к выводу, что никогда не сможет отказаться от своего герцогства. Другой случай, на этот раз уже не столь безобидный, произошел поздней осенью или ранней весной 1187 года и тоже связан с Аквитанией. Гостя у Филиппа в Париже, Ричард, поддался на настойчивые угово­ры отцовского посла и, в конце концов дал обещание поехать к отцу. И в самом деле поехал, но предварительно напал на Шиньон, захватил его казну и снова привел свои крепости в Аквитании в состояние повышенной боеготовности, а это лишний раз доказывает, что вопрос об этой провинции все еще оставался открытым. И лишь после этого Ричард прибыл к отцу, принес ему в Анжере ленную присягуи дал клятву на верность. Хотя одно лишь пребывание у Филиппа вполне могло рассматриваться как нарушение подобной клятвы. Во всяком случае, принимая самостоятельные решения, Ричард нарушал fidelitas* (* Клятву верности (лат.).), в самой сути которой лежала безграничная преданность. И вскоре после присяги в Анжере он совершает еще более тяжкое преступление, за которое его, однако, никто открыто не осудил: узнав о катастрофе в Палестине летом 1187 го­да, где разгромленные Салах ад-Дином под Хаттином христи­анские войска позорно отступали, Ричард, «padre inconsule»** (** «Не посоветовавшись с отцом» (лат.).) и совершенно для всех неожиданно, объявляет в ноябре о своем участии в крестовом походе. То, что он был первым, как со­общают летописцы⁶⁷, из особ королевской крови по ту сторо­ну Альп, принявшим такое решение, показывает, как по душе ему было это дело. Спроси он разрешение отца, то наверняка встретил бы категоричный отказ, и ему пришлось бы, соблю­дая присягу на верность отцу в более широком смысле, отка­заться от всех своих личных интересов и самостоятельных действий. Своим разведывательным визитом в Париж и при­нятием обета участия в крестовом походе Ричард дал толчок к решению комплекса проблем Вексена и Алисы, Аквитании и престолонаследия в Англии. Теперь Ричарду было уже 30 лет, и у него больше не оставалось времени пассивно наблюдать за развитием событий.

Если взглянуть на отдельные действия Ричарда по отноше­нию к отцу, становится очевидным голословность традицион­ных утверждений о его «метании» между отцом и Филиппом.⁶⁸ Скорее можно заметить по сути прямолинейные, хотя и с каж­дым разом все более интенсивные предупредительные сигна­лы, до последнего момента оставлявшие открытой возмож­ность примирения. Результатом уже упоминавшихся первых тайных переговоров с Филиппом в июне 1187 года перед встречей в Шатору было заключение столь желанного для отца перемирия, а во время последующего пребывания в Париже не была принесена новая вассальная присяга и не подтвержде­на прежняя. И все же в воздухе уже витало нечто, питающее подозрения Генриха о возможном политическом заговоре про­тив него. Хотя вплоть до начала осенних переговоров в тече­ние всего 1188 года невозможно обнаружить никаких явных признаков сговора между Ричардом и Филиппом. Во вновь начатой войне в Берри, которую Филипп вел явно в интересах Ричарда и в зоне его влияния, Ричард, как мы уже видели, становится на сторону отца — он даже сам воюет на севере, принимая участие в контрнаступлении на Мант-на-Сене.

Шатийон-сур-андская конференция, состоявшаяся 7 октября 1188 года, в которой наряду с Генрихом и Филиппом, участво­вал и Ричард, не привела к заключению перемирия. Не состо­ялся и предложенный Филиппом взаимный возврат завоеван­ных в 1188 году территорий (завоевания Ричарда в Тулузе в обмен на захваченные Филиппом в Берри земли). Но сразу же после этой встречи Ричард выступил с предложением, вы­звавшим чрезвычайное раздражение Генриха. Якобы для уст­ранения препятствий на пути к миру и для очистки совести перед крестовым походом, тот вызвался держать ответ за свои тулузские походы в курии, в королевском суде Филиппа. Од­нако само признание своей подсудности этому суду означало признание себя французским вассалом. И даже если Ричард и не приносил Филиппу ленной присяги, реализация подобного предложения была бы практически ей эквивалентна. И сеньор в таком случае был бы обязан принять в суде сторону своего вассала. Смекнув в чем тут дело, Генрих сильно разгневался, но этим все и ограничилось.

Через несколько недель Ричард окончательно перешел на сторону Филиппа. Это произошло 18 ноября 1188 года во время Бонмуленской конференции. Несомненно, он взял инициативу в свои руки. По утверждению Гервасия, Ричард, напуганный слухами о предполагаемом объявлении Иоанна наследником английского престола, еще до этой конференции помирился с Филиппом и договорился о своем переходе на его сторону; он сообщает также, что это стало для всех полной неожиданностью.⁶⁹ От имени Ричарда Филипп потребовал заключения брака с Алисой и принесения вассалами Генриха ленной присяги Ричарду, что означало признание последнего престолонаследником. В ходе трехдневных, становившихся с каждым днем все жарче, словесных перепалок Ричард напрямую спросил отца, собирается ли тот объявлять его престолонаследником. Загнанный в тупик поставленным в столь ультимативной форме вопросом, Генрих явно не готов был произнести категорическое «да» и вновь попытался уйти от прямого ответа, после чего Ричард и принес Филиппу ленную присягу на верность ему всех французских владений. Даже если предположить, что это было оправдано «salva fidelitate patris»* (* Здесь «из соображений верности отчизне» (лат.).), в отношении чего у летописцев нет единодушного мнения, Ричард тем самым нарушал клятву верности отцу. Поскольку присягал Филиппу и как герцог Аквитании, признавать вассальную зависимость которой от французской короны Генрих прямо запретил. Включая в свою присягу все француз­ские лены, он тем самым объявлял себя наследником Генриха II, как таковой, признавался Филиппом. Со своей стороны, Филипп обещал Ричарду помочь усмирить строптивых беррийских баронов. Так Генрих оказался в ситуации, когда через его Голову принимались крайне важные политические решения. Из необходимости публичной присяги следует два вывода. Во­-первых, если доселе мы ничего не слышали о присяге, значит и не было, и во-вторых, Ричард боролся с отцом в откры­тую. Финальный этап своего противостояния с отцом он на­чинает не переходом на сторону противника в бою, но закон­ными путями за столом переговоров. Все шло по плану, Предусматривавшему его осуществление на последней конфе­ренции года, где неизбежно должно было быть заключено двухмесячное перемирие, и переход к Филиппу, как это под­тверждают достоверные источники, не был решением, приня­тым в последнюю минуту. Подобное перемирие, заключаемое на Рождество, обычно длилось до дня святого Иллариона, отмечаемого 13 января, но и после этого ввиду, как правило, неблагоприятных погодных условий, немедленное возобновле­ние военных действий представлялось в высшей степени мало­вероятным. Так что всем было ясно: перемирие будет неиз­бежно продлено. Таким образом, Генриху предоставлялась возможность приспособиться к новой ситуации, и не только в военном отношении, но и, конечно, в политическом. Более того, по его просьбе перемирие дважды продлевалось и затя­нулось до самой Пасхи 1189 года. Из этого видно, что Ричард, в чьих интересах и велась Филиппом эта война, вовсе не стре­мился свергнуть отца, а лишь добивался от него своего при­знания в качестве наследника. Во всяком случае, в Бонмулене он все еще был готов пойти на примирение.

К этому времени, однако, на фоне общего упадка сил резко усилилось и без того почти патологическое упрямство Генриха. Он посылает архиепископа Кентерберийского и группу знат­ных вельмож к Ричарду, но тот с презрением отвергает все предложения, полные обычных пустых посул, вероятно, из опасения вновь очутиться в положении, подобном тому, в кото­ром он оказался осенью 1187 года. Тогда, поддавшись велере­чивым уговорам отца, Ричард выказал редкое послушание и сразу же, как сообщает Говден, Генрих занял по отношению к Ричарду жесткую позицию, очевидно находясь под впечат­лением разочарования, доставленного ему старшим сыном. Случись такое и на этот раз, Ричарду, вероятнее всего, нико­гда бы не удалось заполучить Филиппа в качестве союзника. Риск был слишком велик, а время торопило. Весной 1189 года Барбаросса уже собирался выступить в поход, в мае он дви­нулся в путь, а Ричард, по его собственному убеждению, был все так же далек от своей цели.

В действительности время Генриха было уже коротко отме­рено, и вся борьба была излишня, но об этом не знала про­тивная сторона. Генрих пользовался настолько громкой славой мастера мистификаций, что никто из не входивших в его бли­жайшее окружение, а значит и Ричард, не верили в его болезнь. О характере этой хвори подробнее других пишет Гиральд, вхо­дивший на ту пору в свиту королевских послов, курсировав­ших между ставками противников. От него мы и узнаем об опухоли «circa pudenta»* (* «В области паха» (лат.).), которая вскоре превратилась в свищ. Если речь идет о кишечном свище, то налицо запущенная форма тяжкого недуга. Непосредственной причиной смерти «Нistoire de Guillaume le Marechal», жизнеописание сви­детеля кончины Генриха, называет кровотечение изо рта и носа. Именно это обстоятельство и нашло отражение в уже упоми­навшемся феномене кровотечения из ран умершего. И это лишний раз подтверждает, что Генрих скончался не от стресса, связанного с войной, а в результате резко прогрессирующего с момента начала истощения организма. Имей мы на руках более подробную историю его болезни, как знать, может нам бы и удалось отыскать ее взаимосвязь с полнейшим отсутстви­ем гибкости, которым характеризовалось поведение Генриха II последние годы жизни. Конференции оказались в последний час такими же бессмысленными, как и прежде. На Троицу состоялась встреча в Ла-Ферте-Бернар: Филипп потребовал выдать Апису Ричарду и разрешить вассалам Генриха присяг­нуть на верность Ричарду как будущему наследнику престола. Ричард потребовал участия Иоанна в крестовом походе, гро­зясь в противном случае остаться дома. На это последовал категорический отказ Генриха. Обратившись непосредственно к Филиппу, он заявил, что если тот согласен, Алису можно выдать замуж за Иоанна, в этом случае он бы щедро наделил новобрачных. Это предложение вызвало лишь раздражение Ричарда, да и Генрих едва ли мог рассчитывать на успех своего предложения, поскольку ситуация уже не позволяла Филиппу открыто отвернуться от своего нового союзника. Однако военное положение Генриха на тот момент было еще далеко не безна­дежным. И лишь после вторжения объединенных сил Филип­па и Ричарда в Мен и Турень, где их ряды стали быстро по­полняться переходившими на их сторону вассалами Генриха, исход борьбы оказался предрешен. Тур был, наконец, взят, но именно в свою вотчину тянет Генриха вопреки всякой воен­ной логике. На ответные меры у него уже не хватает сил. Вме­сто того, чтобы укрыться в верной ему Нормандии, он бес­цельно,  как по крайней мере представляется со стороны, мечется по всему театру военных действий. Сгорает любимый им Леман, где он родился и где покоился прах его отца, и все из-за того, что Генрих отдает приказание поджечь предместье, чтобы задержать преследовавшего его неприятеля, а из-за рез­кой смены направления ветра огонь перебрасывается на сам город. Были в этой войне драматические эпизоды. Ричард, меиооружснный, преследовал своего отца и был повержен од­ним из соратников Генриха, Вильгельмом Маршаллом, пронзившим его коня. Так Генрих избежал пленения собственным сыном. После этого эпизода он потерял всякую охоту к сраже­ниям и сопротивлению и отправился умирать в Шиньон. От­туда Генрих прибыл 4 июля на свою последнюю конференцию, на которой уже не было переговоров как таковых, а царил лишь грубый диктат победителей, потребовавших от него безо­говорочной капитуляции. Дошедший до нас текст начинается с утверждения,  что  Генрих полностью сдался  на милость французского короля: «Rех Аngliae ex toto posuit se in consilio et voluntate regis Franciae»* (* «Король Англии полностью отдал себя в распоряжение короля Франции и подчинился его воле» (лат.).)⁷⁰. И еще он должен был возобновить свою ленную присягу Филиппу, Алису нужно было отпустить, Ричарду предстояло принять присягу на верность вассалов отца, «citra mare et ultra»** (** Здесь «континентальных и заморских» (лат.).), и следовало выплатить репарации. В целом условия мира можно было считать кабальными лишь с субъективной точки зрения Генриха. Спустя два дня после его последней встречи с Ричардом и Филиппом он был уже мертв. Он умер 6 июля, и мы ничего не слышали о возвы­шающей душу кончине. Семья его начала разрушаться еще задолго до этого дня, и в предсмертные часы он лишь прокли­нал сыновей и сокрушался о своем позоре. Последним ударом была весть об измене Иоанна. Похоронили его в окрестностях Фонро, где также должны были быть погребены его жена и один из сыновей. Когда умер Иоанн, Луарская область была уже потеряна, а сыном, который пожелал покоиться у ног отца, как бы в знак запоздалого раскаяния, стал Ричард.⁷¹

РИЧАРД И ФИЛИПП: ДРУЖБА НЕДРУГОВ

В конце этой главы, повествующей о времени борьбы Ри­чарда за право на престол, попробуем разобраться в его взаимо­отношениях с Филиппом. Наиболее распространенной в лите­ратуре является точка зрения, согласно которой хитрый Капетинг рассорил Ричарда с отцом. Она отражает позицию главным образом английских летописцев, благоволивших Ри­чарду и пытавшихся отыскать оправдание его отходу от отца.⁷² Французская позиция в этом отношении и вовсе не заслужи­вала бы серьезного внимания, если бы не трансформировалась в рассуждения о причинах англо-французского разрыва во крестового похода: мол, Ричард получил поддержку Филиппа, лишь пообещав жениться на Алисе, хотя никогда не собирался этого делать. Нарушением клятвы Филипп и его летописцы оправдывали войну против Ричарда. Как видим, Ричард выступает одновременно и как более или менее наивная жертва коварства Филиппа, и как искусный обманщик.

Английский вариант следует сразу же отбросить за несостоятельностыо. Ведь, во-первых, в 1189 году, как мы уже успели убедиться, конфликт отца с сыном зашел в тупик, из которого не было выхода, и по известным нам уже причинам, а, во-вторых, факты и тексты договоров свидетельствуют о том, что Ричард никак не мог быть обманутой стороной, так как именно для него, а не для Филиппа был выгоден этот союз, и он принес бы ему пользу даже в том случае, если бы Генрих П остался жив. Поскольку Филипп принял все условия Ричарда и проявил по отношению к нему столь поразительную сговорчивость, что резко контрастировало с его обращением с Генрихом, целесообразнее ограничиться рассмотрением француз­ской версии, а именно, утверждения об «обмане» со стороны Ричарда. И здесь главным будет вопрос о том, какого рода поддержку Филипп оказывал Ричарду в его борьбе с отцом. От ответа на этот вопрос зависит не только наша оценка действий Филиппа, но, что сейчас важнее, самого Ричарда.

Каким же мы представляем себе Филиппа? Не слишком за­вершенный портрет рисуют нам летописцы⁷³, изображая Фи­липпа Августа, собирателя земель государства: крупный и хорошо сложенный лысый мужчина с красноватым лицом и рыжими усами, любитель хорошо выпить и закусить, натура чувствен­ная и вспыльчивая, вечно конфликтующий со своими женами и любовницами. О чертах характера юного Филиппа известно и того меньше — для Генриха он так и остался желторотым юнцом, и свое поражение от него он рассматривал как Божью кару. На то время, то есть в 1189 году, Филиппу было 24 года, но он уже 10 лет носил корону. Для его отца, отличавшегося набожностью Людовика, которому титул «christianissimus»* (* «Христианнейший» (лат.).) подходил гораздо больше, чем Филиппу, последний, как позд­нее отметил Ригор, был поистине даром Божьим, Deodatus, единственным сыном. Гиральд, пребывавший в то время в Пари­же, вспоминает бурную радость, охватившую горожан при его рождении 21 августа 1165 года. В юности, по словам того же летописца, Филипп очень ревниво переживал все обиды, на­носимые его отцу королем Генрихом, и Гиральд приводит, быть может не совсем правдивую, но вместе с тем довольно показательную историю. Однажды юного короля застали одного - в сильном волнении он покусывал ореховый прут. На вопрос о причинах терзаний он признался, что его мучают сомнения, а сможет ли он восстановить величие державы Карла Велико­го. Конечно, в год его рождения, то есть в 1165 году, культ Карла Великого был официально провозглашен уже в другом государстве — Барбароссой: один из его пап-ставленников даже причислил его к лику святых. И соперничество с императором сулило мало хорошего юному Филиппу, который в начале своего правления реально управлял лишь Иль-де-Франсом. Но у него уже была королевская программа, которую дополняли энергия, последовательность и терпение. Коронованный еще при жизни отца, в 1179 году, четырнадцатилетний Филипп принял из его парализованных рук всю полноту власти и, после скорой смер­ти Людовика от апоплексического удара, в 1180 году вступил в политически выгодный брак с Изабеллой Хеннегауской. От своего наставника, графа Фландрского, а также от своей мате­ри, Адели Шампанской, он очень скоро отмежевался по поли­тическим соображениям. Ему необычайно повезло в том, что он нашел, как мы уже видели, в лице Генриха II самоотвер­женного защитника и превосходного политического учителя: с его поддержкой он подчинил себе восточные провинции государства, Фландрию и Бургундию, когда ему было не мно­гим более двадцати лет. Идеалу рыцаря он совсем не соответ­ствовал — слишком опасался за свою жизнь, а на рыцарском лексиконе это именовалось просто — трусостью. Да и покрови­телем труверов, северной разновидности трубадуров, его никак нельзя было назвать, и один из них, Конон де Бетюн, однаж­ды пожаловался, что его подвергли остракизму при дворе Фи­липпа за употребление артуанского диалекта. Это указывает на то, что Филипп стремился утвердить культурное превосходство Иль-де-Франса. Во всяком случае в этом отношении он рази­тельно отличался от своего политического соперника Ричарда, который, в зависимости от обстоятельств, мог изъясняться и даже писать стихи как на северофранцузском диалекте, так и на провансальском «куанэ». В кругу Ричарда известие о том, что отплытие короля Филиппа в крестовый поход из Генуи задержала гроза, могло вызвать лишь насмешки. Хотя свидетельства о боязни смерти не дают повода считать его невра­стеником или меланхоликом, они имеют довольно определен­ное политико-пропагандистское объяснение.⁷⁴ И все же бесспорно одно: на поле брани он чувствовал себя явно не в своей тарелке. В одинаковой мере его нельзя было назвать ни стратегом, ни рыцарем. В военном искусстве его интересо­вало лишь саперное дело, хотя при осаде крепостей, естественно, сведения из этой области были весьма ценны. Технические интересы у него явно преобладали над всеми прочими. Его последующие удачи по части завоеваний прямо связаны со слабостью Иоанна и проводимой последним политикой уступок. Таким образом, перед нами не гениальный политик и великий военачальник, а удачливый долгожитель, который, накопив к зрелым годам богатый политический опыт, вел легкую игру со слабым противником. К счастью для него, век грозного соперника, Ричарда, оказался недолог, благодаря чему Филиппу и удалось войти в историю под прозвищем «Август». И если лишить его нимба победителя при Буване, то в конце восьмидесятых годов XII века Филипп был всего лишь юношей, окольными путями и осторожно приближавшийся к своей честолюбивой мечте. Его политика в восьмидесятых, а также в девяностых годах много говорит о его характере, что позволяет не очень зависеть от свидетельств летописцев. В 1187 году, к которому мы подходим в нашем исследовании, Гиральд называет его хотя и юным по годам — ему было два­дцать два, — но «amina senilis, prudens in agendis et strennus»* (* «Душа старческая, осторожная в делах и деятельная» (лат.).), то есть умудренным и дельным.⁷⁵ «Младой старец» был рассуди­тельным, немногословным в высказываниях и имел практиче­ский склад ума. И хотя Париж не стал обителью муз, все же благодаря стараниям короля в нем появляется вскоре первая Пара мощенных булыжником улиц, так что в дождливую погоду уже не везде было по уши грязи. Перед выступлением в крестовый поход Филипп велел еще возвести городские сте­ны с башнями, которые через пару лет дополнительно укрепили быками по берегу Сены.⁷⁶ Так был заложен Лувр и укреплен западный берег реки. Здесь же, на западном берегу с его помощью и пришел к власти Ричард - его «друг и брат», как в соответствии с принятыми тогда нормами обращения при переписке величал его Филипп. И вскоре состоялся его торжествен­ный въезд в качестве почетного гостя французского короля во дворец на острове Ситэ. Примерно к этому времени относится рождение у Филиппа наследника Людовика.⁷⁷

Каковы же были мотивы поведения Филиппа по отноше­нию к Ричарду? Во всяком случае ему нельзя приписать без­думное следование утвердившимся во французской политике традициям, предписывающим поддерживать недовольного сы­на в его борьбе против авторитета находящегося у власти отца: Иоанн и планы раздела наследства делали это абсурдным. По­этому обрисуем вначале общую ситуацию. Очень даже может быть, что Ричарда и Филиппа, независимо от того, насколько соответствовали действительности слухи об их гомосексуаль­ных взаимоотношениях,⁷⁸ вначале действительно в определен­ном смысле связывали узы дружбы, они пользовались взаим­ным  доверием  и  искренне  заблуждались,   короче   говоря, Филипп принимает сторону Ричарда из эмоциональных побу­ждений. В Сейа Говден так изображает в высшей степени тревожное для Генриха II в политическом отношении положе­ние вещей: Ричард, герцог Аквитанский и сын короля Генри­ха, гостил у короля Филиппа, который оказывал тому столь великую честь, что нередко ел с ним из одной тарелки и спал в одной постели. И король французский любил его как свою душу.⁷⁹ Естественно, наши представления о королевских двор­цах и обычаях королевского гостеприимства весьма отличают­ся от того, что было на самом деле, —  крепости были довольно тесноваты, и современный описываемым событиям читатель этот отрывок мог воспринимать совсем иначе. Да и столь же маловероятно, что при своем дворе Филипп вел бы себя непо­добающе его пониманию королевского достоинства. Остается лишь признать, что перед нами — свидетельства его чрезвы­чайной благосклонности к Ричарду. Предположение же о том, что подобное расположение обусловлено наивным почитанием на десять лет  старшего товарища,  блестящего  королевича Плантагенета, при ближайшем рассмотрении не выдерживает критики. Почитания не было ни до описываемых событий, ни после. Столь же необычайную любовь питал Филипп в те годы и к младшему брату Ричарда Готфриду.⁸⁰ Всего за год до этого, в августе 1186 года, Филипп, безутешный в своем горе, готов был броситься за этим своим другом в могилу. Оно и понятно. Ведь, по крайней мере в политическом смысле, смерть Готфрида была для него чувствительным ударом. С помощью опытного военачальника и искусного интригана герцога Бретон­ского он очень скоро смог бы взять под контроль Луару и Нор­мандию и, чем Бог не шутит, отбил бы от государства Генриха Анжу, превратившись таким образом в грозного противника герцога Аквитанского.⁸¹  В общем,  подобная дружба прямо противоречила интересам Ричарда как наследника единого государства. Так уже в 1183 году Филипп выступает против Ричарда на стороне Генриха Младшего, а всего за несколько недель до столь бурного проявления дружеских чувств в Берри вторгается в его владения. И Филиппу, по всей видимости, понадобилось приложить немало усилий, чтобы заставить гер­цога, с которым ему уже пришлось познакомиться лично, — «брат» Ричард присутствовал при его коронации и в начале восьмидесятых даже воевал на его стороне⁸² — забыть враждеб­ные действия и недружелюбную политику.

Вероятнее всего, инициатором этой «дружбы» был Фи­липп.⁸³ По крайней мере, их встречи перед конференцией в Шатору, описываемые Гиральдом несомненно со слов оче­видцев, устроил именно он. Рассмотрим несколько присталь­нее обстоятельства, в которых состоялась их первая встреча. Когда английские и французские войска сошлись у Шатору — этому предшествовало вторжение французского короля во владения Ричарда, поводом к которому послужило якобы не­выполнение Генрихом взятого им на себя годом раньше обе­щания женить, наконец, Ричарда на Алисе, — поражение хри­стианских войск в Палестине стало приобретать угрожающие размеры, хотя об истинных его масштабах никто не мог знать. Это, однако, не мешало представителям церкви с обеих сторон настойчиво стремиться к посредничеству. Воевать Генриху не хотелось, да и боевой дух его армии оставлял желать лучшего, но Филипп зашел уже слишком далеко и вопрос заключался в том, как, не теряя престижа, избежать того, чего он и сам не желал. Так в лагере Ричарда появляется посланник Филиппа, граф Фландрский, ставший впоследствии верным другом Ри­чарда, с риторическим вопросом: разумно ли воевать с тем, кто может быть весьма полезен? На что его собеседник экзаль­тированно заявляет, что готов босиком отправиться в Иеруса­лим, лишь бы снискать милость своего сюзерена. Это было бы излишне, возражает граф, поскольку французский король со­всем рядом, и если у него есть такое желание, он может прямо сейчас, при полном вооружении и на своем прекрасном бое­вом коне приехать к нему, и милость Филиппа ему гарантиро­вана. И Ричард тут же, не спросясь у отца, прямо через боевые порядки поскакал к Филиппу и имел с ним продолжительную беседу с глазу на глаз. Назад он вернулся в прекрасном распо­ложении духа. О содержании их диалога, естественно, Гервасий мог только догадываться, но, если не придираться к точ­ности слов, его пересказ с полным правом можно считать правдоподобным. Генрих, пишет он дальше, тут же заподозрил что-то неладное и сам приглашает к себе французскую делега­цию, в которой вновь оказывается граф Фландрский, и заявля­ет, прибегая к своему старому трюку, что во искупление грехов желает отправиться в крестовый поход, и поэтому хочет просить Филиппа о перемирии на два года, и если тот откажет, отвечать будет перед Господом. К удивлению всех присутство­вавших он залился при этих словах слезами. Посланники пе­редали его ответ Филиппу, который, услышав о крестовом походе и пролитых слезах, лишь рассмеялся и спросил: «И вы этому верите?». Но поверить было выгодно прежде всего ему самому, и Филипп был готов предоставить испрашиваемое перемирие. Но когда послы вновь прибыли к Генриху, тот изме­нил мнение, и озадаченные парламентарии вернулись к Фи­липпу, который тут же стал готовиться к сражению. Узнав о его реакции, Генрих немедленно послал гонца к Ричарду, чтобы спросить его совета в сложившейся ситуации. На наш взгляд, это мог быть своеобразный экспресс-тест, с помощью которого Генрих хотел моментально оценить ситуацию. Что же Ричард? Какой совет мог дать он человеку, отвергающему вы­прошенное накануне перемирие? В какое неловкое положение он его ставил — вновь просить о том же, но, видя, как встре­вожился отец, он все же пообещал сделать попытку. Генрих дал согласие, и Ричард отправляется к уже подготовившемуся к битве Филиппу, чтобы по всем правилам просить перемирия. И он его получает.

Таким образом, первые контакты Ричарда с Филиппом бы­ли явно в интересах последнего: несмотря на угрожающие жесты, перспектива открытого военного конфликта с объеди­ненными анжуйскими силами ему вовсе не казалась радужной. И не столь уж удивительно и неожиданно, что в этот момент он стремится увести сына из лагеря отца. Разведав обстановку привычными для себя методами, он моментально оценил си­туацию и понял, что Ричард не колеблясь отстаивает интересы отца и не оказывает на него давления. Последний просит мира для отца, причем рассматривает это как общее дело и не вы­двигает никаких собственных условий. Для обеих сторон его посредничество должно было быть в высшей степени полез­ным и желанным - вздох облегчения пробежал по рядам обоих войск. Не по собственному почину, а исходя из настоятельной потребности как французов, так и анжуйцев в мире, начинает Ричард диалог с Филиппом. Отсюда, однако, не следует, что он упускает случай использовать ситуацию в собственных ин­тересах. Вскоре следует его, по всей вероятности, многоне­дельный визит в Париж, о котором известно лишь то, что он протекал в необычайно дружеской обстановке.

Поздней осенью 1187 года Ричард довольно неожиданно заявляет о своем намерении участвовать в крестовом походе, а 21 января 1188 года его примеру последовали Генрих и Фи­липп. На следующей весьма представительной конференции с участием Ричарда, состоявшейся на франко-нормандской границе между Жизором и Три, где по традиции издавна встречались короли, вновь должна была обсуждаться тема Алисы и Вексена. Однако присутствие на ней архиепископа Тира, единственного города Иерусалимского королевства, ко­торый под руководством самозванца Конрада Монферратского оказал стойкое сопротивление Салах ад-Дину, придало ей не­сколько иной оборот. В марте 1188 года Барбаросса и его сын объявили о своем участии в крестовом походе. Теперь начало этого величайшего предприятия европейцев, казалось, было уже не за горами. Генриха и Филиппа затягивал круговорот общественного мнения, из которого уже трудно было выбрать­ся, не потеряв достоинства. Но несмотря на начавшиеся при­готовления к походу,⁸⁴ старые проблемы упорно не желали отходить на задний план. В Аквитании вспыхнул новый мятеж, в котором участвовали все прежние недруги Ричарда, и поговари­вали, что его инспирировал сам Генрих, дабы отвлечь сына от мыслей о походе.⁸⁵ Восстание, однако, вскоре было подавлено, и под предлогом наказания графа Тулузского за его произвол в отношении пуатунских купцов Ричард совершает ряд набегов на его владения. Кроме того, граф Раймунд арестовал тогда рыцарей-пилигримов из свиты Генриха, возвращавшихся из Сантьяго-де-Компостела. О предыстории новой войны мы знаем только от Говдена, считавшего, что в начале 1188 года для Ричарда было абсолютно правомерным продолжать войну, начатую им в 1186 году, так как речь шла об ответных дейст­виях. Гиральд сообщает о появлении Ричарда у ворот Тулузы с требованием, опирающимся на «iure materno»* (* «Материнское право» (лат.).), и эта новая попытка реализовать полузабытое право и присоединить граф­ство к Аквитании могла быть дополнительной причиной его действий. Во всяком случае, Генрих не имел ничего против активных действий сына. Еще за два года до этого он передал сыну значительную сумму денег на войну с Раймундом, и склады­валось мнение, что он предпочитал, чтобы сын воевал в Тулузе, нежели в Палестине. Последующие события прочи­тываются, как новое издание событий 1186 - 1187 годов с вариациями: в 1186 году граф Раймунд уже обращался к Фи­липпу за помощью, так же он поступил и на этот раз. И если Филипп не чувствовал себя тогда способным вмешаться, то теперь он использовал в высшей степени успешно протекав­шую кампанию Ричарда — Кверси, завоеванное во время похо­да Бекета в 1159 году, затем отвоеванное, было вновь захваче­но, — чтобы попытаться остановить это наступление. И в центре нашего внимания вновь оказываются Ричард и Фи­липп. Уже перед самой столицей Тулузы Ричарда, как сообща­ет Гиральд, настигает гонец Филиппа, доставляя ему требова­ние последнего отстаивать права в королевском суде, курии, а не на поле брани, — довольно дерзкое пожелание, которое, как мы уже знаем, Ричард согласился исполнить, однако, не тот­час же, а лишь осенью, после окончания войны. Филипп об­ращается в сенешальства Нормандии и Анжу с заявлением: если им не удастся уговорить Ричарда прекратить наступление и вывести свои войска, то заключенное перемирие будет анну­лировано, и еще он потребовал от Генриха, чтобы тот остано­вил сына. Филипп прежде всего хотел выяснить, действовал ли Ричард с согласия отца. Генрих ответил, что никакого содей­ствия сыну не оказывает и что тот уже вполне самостоятелен и сам способен отвечать за свои поступки. И тогда Филипп, как и в предшествовавшем году, вторгается в Берри. Нападе­ние на его собственную страну действительно заставило Ри­чарда поспешно прервать свой победоносный поход и вернуть­ся домой, но главная крепость, Шатору, была уже в руках Филиппа, стремительное продвижение которого на северо-востоке Аквитании обнаружило все слабые места обороны Ричарда. После прибытия из Англии Генриха Филипп отсту­пил на север, и Ричарду удалось отвоевать некоторые районы, но Шатору осталась у Филиппа. Затем военные действия пе­реместились к нормандско-французской границе. В середине лета под ударами французских топоров повалился росший между Жизором и Три роскошный вяз - свидетель бесчислен­ных встреч французских королей и нормандских герцогов, — как бы символизируя нежелание Филиппа садиться за стол переговоров. Но, опасаясь, что от него отвернется собственное дворянство (а пуще того, граф Фландрский), которое дало обет участия в крестовом походе и не раз уже выражало нежелание воевать с христианским государем, осенью 1188 года он все же вынужден был начать переговоры со своим врагом. Этим вра­гом был не только Генрих, но и его прошлогодний «друг», Ричард. Правда в ряде довольно хорошо осведомленных ис­точников⁸⁶ в качестве врагов фигурируют не Генрих и Фи­липп, а только Филипп и Ричард. После Шатийон-сур-Андрской конференции, состоявшейся 7 октября, стала очевидной начавшаяся по всей вероятности еще задолго до нее двойная игра одного или обоих друзей-врагов.

Как сообщает Говден в Спгошса и Сезеа, на жалобы Фи­липпа в связи с тулузским походом Ричарда тот заявляет отцу, что делает это «реr соnsilium»* (* «По совету» (лат.).), то есть «per licentiam regis Franciae»** (** «С согласия короля Франции» (лaт.).). Связующим звеном между отцом и сыном в то время выступал архиепископ Дублинский, и Pipe Role за этот год подтверждают эту миссию. Кроме того, в свое оправдание Ричард приводит тот факт, что граф Раймунд отказался при­соединиться к последнему перемирию. Согласно Сhronica, подобные высказывания и оправдания относятся ко времени начала войны в Тулузе, по Gesta же - к более позднему перио­ду, ко времени захвата Филиппом Шатору в июне. В любом случае разногласия между Ричардом и Филиппом возникают в начале весны.

На весну 1188 года указывает также вступление к сирвенте Бертрана де Борна «Al doutz nuou termim blanc»⁸⁷, славящее это прекрасное время года. В нем говорится, что война «без огня и меча» - имеется в виду временное затишье на анжуйско-французском фронте - для короля, который поносит графа и уличает его во лжи («cui conis laidis ni desmenta»*** (*** «В котором изобличил лжеца» (прованс.).)), добром не закончится, под графом, несомненно, имеется в виду Ри­чард.

В «Razo»⁸⁸ есть еще строчки о том, что на конференции «en la marcha de Torena e de Beiriu» - указание на «границу между Туренью и Берри» подразумевает Шатийон-сур-Андр, октябрь 1188 года - Ричард называет Филиппа лжецом и подлым пре­дателем: «en Richartz lo desmentit e-eclamet vil recrezen »**** (**** «Ричард его изобличил и обозвал коварным изменником» (прованс.).).

Так что, если дружба и была, то, по крайней мере, теперь ее и след простыл.

Впрочем, тогда, в пору летней кампании, во французском эпосе Рhilippidos Ричард изображается еще в полном блеске — так он предстанет перед нами еще только однажды, плечом к плечу с Филиппом на поле брани во время крестового похода: «ecce comes Pictovus»***** (***** «Вот герцог Пуатунский» (лат.).) — и плавные гекзаметры рисуют нам могучего воина, распознаваемого по гербу со львом на щите,⁸⁹ который «quasi ferrea turris» - «словно железная башня» возвышается перед своим застывшем в боевом порядке войском и извергает потоки сквернословия — «Francorum nomen blasphemans ore protervo»* (* «Изливая потоки франкских богохульств» (лат.)).⁹⁰ Большой преданности от такого фран­цузского ленника, которым становился Ричард, ожидать не приходилось.

Самое время сказать несколько слов о надежности Бертра­на де Борна как исторического источника. Его взгляды на события никак нельзя назвать политическими, скорее - это эмоциональная оценка, рассчитанная на произведение эффек­та и отражающая бытовавшее в ту пору понятие о рыцарской чести. И когда он прославляет войну как самоцель, в его во­инственности больше позерства и откровенного корыстолю­бия: граф Пуатунский отличался особой щедростью именно в военное время; так почему бы далеко не знатному и вечно нуждающемуся рыцарю возражать против войны: подстрекая Филиппа против Ричарда, он бросает тому упрек в чрезмерной нерешительности и трусости⁹¹, при этом вовсе не скрывает своей дружбы с последним, зная, что ничем не рискует. Более того, не опасаясь быть неправильно понятым своим благодете­лем, он уподобляет его представителям воинственного рода Алгеев⁹², печально знаменитых разбойников. Но сумасбродный Бертран творил поэзию, а не политику. В действительности дело обстояло несколько иначе: агрессором выступал Филипп, и хотя войну в Тулузе вел Ричард, в Шатору в 1187 году именно он добивался переговоров с Филиппом о перемирии. И этого не мог не знать Бертран. Еще ему должно было быть известно о переходе Ричарда на сторону Филиппа и его конфликте с отцом, но он опасался прикоснуться к этой теме поэтиче­ским словом. Все это хотя и умаляет роль Бертрана как исто­рического авторитета, но делает его бесценным обладателем сведений о настроениях эпохи и современных ему оценках противников, пусть даже и пропагандистского толка. Его пес­ни представляют определенный интерес и время от времени снабжают нас такими деталями, которые неизвестны летопис­цам с берегов Англии. Так, подтверждая такие качества юного Ричарда, как основательность и мужество, подмеченные Гиральдом, он сообщает еще и о таком, которое во всей полноте проявится несколько позднее, а именно, о его «красноречии»: Ричард в стихах Бертрана «за словом в карман не лезет». За­служивает внимания и прозвище, которым он по трубадурской традиции наделяет Ричарда: господин «Да и Нет», Ос-е-Nо.

Причем так называл не только Бертран Ричарда, но и Ричард Бертрана, и на этом «Да и Нет» уровне Ричард общался с ним как с равным. Прозвище допускает различные толкования, как в смысле двуличия, так и в совершенно противоположном. Однако смысл, вкладываемый в него Бертраном, очевиден из контекста. В песне «No puosc mudar un chantar non esparja»⁹³ говорится о Ос-е-Nо, который настолько преуспел в искусстве «trastomba», обмана, что Бертран опасается, разумеется, - метафорически - как бы тот не подсунул ему игральные кости с «рlombа», свинцовой начинкой, как поступали отъявленные мошенники. Мы вновь оказываемся в сфере литературных «условностей. Ведь нигде в героическом эпосе не осуждают героя, имеющего репутацию человека порядочного и надежно­го, лишь за то, что в нужный момент он прибегает к хитрости и лукавству, и, если при случае ему удастся кого-либо надуть, то это нисколько не умалит его достоинств. Применительно к Ричарду оба значения Ос-е-Nо представляются оправданны­ми⁹⁴. Перед друзьями, вассалами, членами собственной семьи, так называемыми «домашними», даже перед слугами, он ста­рался исполнять взятые обещания, и все они могли обосно­ванно считать его человеком слова. Всех, кто ему верно служил, он не оставлял в беде и гордился своей лояльностью по праву, как представляется. И, за некоторыми исключениями, чужая измена никогда не заставала его врасплох⁹⁵, что свидетельству­ет не только о его глубоком знании человеческой природы, но и о том, что он владел определенной шкалой ценностей. Ры­царская этика не была для него категорическим императивом - применял он ее различно в отношении друзей и врагов. Разу­меется, Ричард не считал высшую политику самой подходящей областью применения высоких принципов гуманизма, и очень далеко от реальности предположение о том, что сама по себе ленная присяга могла гарантировать подлинную лояльность между сильными антагонистическими партиями. И обман (trastomba) Ричарда по отношению к Филиппу нам был бы весьма понятен, хотя в нем легче уличить последнего. Отчасти объясняется это установившейся традицией, а отчасти поведением самого Ричарда.

Подводя итог вышесказанному, остается добавить, что в Бонмулене Филипп выбрал не Генриха или Иоанна, а Ри­чарда вовсе не потому, что верил в добропорядочность по­следнего. Ведь в том же году Ричард назвал его лжецом. Еще не мешало бы взглянуть на ситуацию сквозь призму заключенного за год до этого, то есть в 1187 году, в Париже соглашения по Тулузе. И если Филипп действительно вмешался вопреки договору, то обвинения Ричарда правомерны, и тот в самом деле нарушил «долг дружбы». Если же Ричард лжесви­детельствовал, то тем самым разоблачал себя перед Филиппом как шулер. В любом случае, в Бонмулене между ними уже не могло быть доверия. Поэтому можно с уверенностью сказать: в ноябре 1188 года у Филиппа были политические, а отнюдь не сентиментальные причины принять решение помочь рас­чистить путь к трону законному, сильному, и поэтому потен­циально опасному, наследнику.

Возможно еще одно предположение, так сказать, вторая гипотеза. Допустим: далеко не наивный, но запутавшийся в собственных интригах Филипп принял сторону Ричарда, так как из-за незнания истинного положения вещей понадеялся, что тот, в целом, по его мнению, человек ненадежный, все же сдержит слово и женится на Алисе. Определенную роль к тому же мог сыграть и личный интерес: его стесненное положение и средства принуждения, используемые французским королем, вполне могли бы создать впечатление политической расчетли­вости, которое неожиданно и болезненно исчезло после окон­чательного разрыва помолвки в Мессине в марте 1191 года, сильно уязвив самолюбие Филиппа. И если предположить в основе былых взаимоотношений между Ричардом и Филип­пом именно такую подоплеку, то так называемый «обман» Ричарда был ни чем иным, как самообманом расчетливого и рассудительного Филиппа. Наиболее широко распростране­но мнение, что непримиримая вражда между Ричардом и Фи­липпом возникла именно «после Мессины». Однако совер­шенно не ясно, на чем же все-таки базируется подобное предположение, если исходить из того, что завзятого шулера побил его же оружием собрат по ремеслу.

Это влекло бы за собой допущение, что к моменту заклю­чения Филиппом военного союза с Ричардом первоочередной задачей французского короля был брак последнего с Алисой. Но достижение этой весьма скромной цели, означавшее пере­дачу анжуйцам в качестве приданого нормандского Вексена, на долгое время закрыло бы ему доступ на эту спорную терри­торию и тем самым вырвало бы у него из рук ключ ко всей Нормандии. Речь шла бы в подобном случае о такой политике по отношению к Плантагенетам, в основе которой лежало стремление к миру путем удовлетворении минимальных требо­ваний и сохранения status quo. Но это противоречит предшест­вующей захватнической политике в Бретани (1186) и Тулузе (1188), а также вторжению в Берри (1187 и 1188), И чтобы признать Филиппа одураченным, необходимо допустить, что он принимал официальную версию о причинах отсрочки свадьбы, то есть верил в желание Ричарда жениться на Алисе У Говдена, однако, имеется место, относящееся к январю 1188 года, из которого можно заключить, что у Филиппа были большие сомнения на этот счет: Генрих должен был вернуть ему Вексен, «si non fecent Ricardum... accipire sibi in conjugem Alesiam»* (* «Если Ричард не... возьмет Алису в жены» (лат.).). Или летописец знал больше, чем открыто высказывал, и даже больше самого Филиппа? В любом случае только будучи край­не неосведомленным и совершенно безразличным человеком, Филипп не мог бы распознать намерений Ричарда. Будь он хоть чуточку недоверчив, даже исходя из предположения, что заключение брака и последующее урегулирование проблемы Вексена были его целью, он должен был бы заставить Ричарда прямо и открыто заявить Алисе о своих намерениях.

Таким образом, если мы все же решили считать обманутым именно Филиппа, подходим к третьему предположению: по неве­домым причинам он допустил политический просчет, не выдви­нув в качестве условия своей поддержки требования немед­ленного брака Ричарда и Алисы. В Gesta и Chronica Говден приводит текст договора, и из той его части, где речь идет об Алисе, следует, что Генрих обязан отпустить ее не к самому Ричарду, но к назначенному им представителю, а к нему она сможет попасть лишь после его возвращения из Святой Зем­ли.⁹⁶ При этом о самом браке, пусть даже со ссылкой на бу­дущее, ни слова. Такое решение вопроса, за которым мог сто­ять только Ричард, должно было совершенно однозначно подсказать Филиппу истинные намерения его союзника. В одном из отрывков у Дицето можно обнаружить еще более подозрительную формулировку: Генрих должен передать Алису либо архиепископу Кентерберийскому и Руанскому либо графу Вильгельму Мандевиллъскому, ставшему при Ричарде верхов­ным судьей Англии, то есть так или иначе она должна быть вверена одному из главных высокопоставленных лиц Анжуй­ской династии. Практически это означало бы, что весь крес­товый поход ей пришлось бы просидеть в Руанской башне в ожидании окончательного решения своей судьбы, которая была совершенно неопределенной. Здесь говорится, что мо­нархи «post redditum a peregrinatione juxta consilium regis Francorum tradetur nuptai colloquandi»** (** «Договорились, что после возвращения из крестового похода она будет выдана замуж по усмотрению короля Францшт» (лат.).). Итак, по возвращении из крестового похода ее брат, король французский, мог выдать ее замуж по своему усмотрению. Но как об этом могла зайти речь, если с ней был обручен его союзник, и одной из главных целей в борьбе против Генриха была именно передача Алисы Ричарду, чтобы он смог на ней жениться? Следовательно, в июне 1189 года Филиппу должно было быть совершенно очевидно, что браку, которого он так упорно добивался, не суж­дено состояться. Но, судя по тексту упомянутого договора, во взаимоотношениях Ричарда и Филиппа не чувствуется ни ма­лейшей напряженности, напротив, вновь официально провозгла­шается «дружба», а это могло означать лишь то, что поведение Ричарда после победы над отцом, отразившееся в защищавших его интересы положениях договора, вовсе не было для Филип­па чем-то неожиданным. И еще меньше он должен был себя чувствовать обманутым в 1191 году при разрыве помолвки.

Несомненно, и Ричард вел двойную игру. Поскольку в мар­те 1191 года в Мессине он по договору освобождался от своих обязательств перед Филиппом в отношении Алисы, ему необ­ходимо было публично объявить о своих намерениях.

Мы должны придерживаться точных формулировок текста договора. В нем говорится, что Ричард волен жениться на ком пожелает, «non obstante illa conventione inter nos et ipsum facta de sorore nostra Aelois quam debedat ducere in uxorem»* (* «Да не явится ему в этом препятствием договор, заключенный между на­ми и им самим относительно женитьбы на нашей сестре Алисе» (лат.).). Описы­вая ситуацию, Говден добавляет, что и соответствующую при­сягу следует считать недействительной. Филипп освободил Ричарда «a fide et sacramentis et omni conventione quam cum illo fecerat super matrimonio contrahendo inter illum et Alesiam sororem suam»** (** «От клятвы, обещаний и всех договорных обязательств, которые он взял на себя в отношении заключения брака с сестрой нашей, Алисой» (лат.).). Общим знаменателем приведенных выше цитат выступает достигнутая ранее между Филиппом и Ричардом договоренность, согласно которой последний должен бьш же­ниться на Алисе, что отсылает нас ко времени вступления Филиппа на престол, то есть к 1180 году. Что касается догово­ра от 11 марта 1186 года между Генрихом II и его овдовевшей снохой, Маргаритой, вспомним о «carta compositions»*** (*** «Письменное соглашение» (лат.).) между Генрихом и Филиппом по финансовой компенсации и новому варианту решения вопроса о праве владения Вексеном, где помимо всего прочего содержалось требование принесения Ричардом присяги. В 1186 году было также заключено пись­менное соглашение по данному браку, но контрагентом фран­цузского короля выступает Генрих, а не Ричард. Но когда Ри­чард и Филипп заключали подобный «conventio»* (* «Договор» (лат.).) между собой, неизвестно.

Попытаемся теперь выяснить, имеются ли более основа­тельные сведения о столь часто упоминаемой клятве Ричарда жениться на Алисе. На том, что подобное обещание все-таки было, настаивают французские источники, Ригор и Гийом Бретонский, а также опирающиеся на французские авторитеты Эракл и «Эрнуль», с английской же стороны Девиз и, как мы уже успели убедиться, Говден. Не забудем и Бертрана де Борна.⁹⁷ Главные английские хронисты: сам Говден, Дицето, Гервасий и Гиральд, довольно подробно информирующие нас о конференциях 1188 — 1189 годов, ничего, однако, не знают о каких-либо сделанных там публичных обещаниях Ричарда жениться на Алисе. Так что эта клятва, заведомо ложная, должно быть, была принесена в частной обстановке. Если мы спросим себя, каким временем датируют названные источники принесение клятвы, то вырисуется интересная ситуация. Французские источники, обычно не отличающиеся большой точностью, упоминают о ней в связи с разногласиями, воз­никшими между королями в Мессине, не уточняя даты. Эракл и «Эрнуль» единодушно переносят ее на время после корона­ции Ричарда, Девиз ограничивается указанием на «dudum»** (** «Давно» (лат.).), что примерно должно означать период времени до приезда в Мессину новой невесты Ричарда Беренгарии. Говден и вовсе не приводит никаких дат. Из уже не раз упоминавшейся стро­ки Бертрана о Наваррском брачном проекте Ричарда, к кото­рому мы еще вернемся, кроме всего прочего следует, что к 1188 году Ричард не только уже дал такую клятву, но уже и успел ее нарушить. Кроме этого, у нас нет ни единого под­тверждения того, что в тяжелые для себя дни накануне пере­хода на сторону Филиппа, Ричард клятвенно обещал тому жениться на его сестре. И весьма показательно, что во французских источниках ни разу не устанавливается зависимость между принятым Филиппом в ноябре 1188 года решением помочь Ричарду отстоять его наследственные права в борьбе против Генриха II и данным Ричардом ранее обещанием жениться на Алисе. И это весьма важно для уяснения мотивов по­веления Филиппа в Бонмулене.

Смысл этой уже примелькавшейся клятвы не совсем ясен, в тот же период было множество иных клятв,

В Бонмулене Ричард приносит ленную присягу нз вер­ность всех материковых владений французской короне, К Али­се это expressis verbis* (* Буквально (лaт.).) не имеет никакого отношения. Но, по­скольку, воспользовавшись удобным случаем, Филипп выдвигает от имени Ричарда требование к Генриху II пере­дать тому Алису, и тот соглашается, современники событий вполне могли бы предположить связь между двумя обязатель­ствами. С hominium связанная fides включала эти обязательст­ва; при этом она исключала возможность того, что один и тот же человек берет на себя новое обязательство лишь затем, чтобы освободиться от прежнего. «Histire de Guillame de Marechal», представляющая собой смесь правды и вымысла в то сомнительное время, сообщает о том, что еще перед Бонмуленом Ричард, в обстановке совершенной секретности, при­носит присягу на верность французской короне, как ленник всех своих материковых владений, а в ходе официальной встречи королей как раз ничего существенного и не произош­ло, если не считать отказа Генриха передать Ричарду свои вла­дения, В биографии Вильгельма Маршалла, написанной в стихах, Алису и вовсе выводят из игры, но вновь упоминается об этой ленной присяге, как о принятой тайно и еще до Бонмулена.

Насколько реальные взаимоотношения между вассалом и сеньором не соответствовали строго правовым нормам и лите­ратурным идеалам, до какой степени вся ленная система была выхолощена и насколько формально относились к принимае­мым на себя обязательствам, становится совершенно очевид­но, если поближе познакомиться со всей последовательностью присяг. Необходимость в них возникала бы в связи с договором между Генрихом II и Маргаритой, заключенным 11 марта 1186 года, если бы не было присяги Ричарда, а уда­лось осуществить вариант, согласно которому Иоанн женился бы на Алисе и получил бы за это Аквитанию. Тогда Иоанну пришлось бы вначале присягнуть Филиппу на верность ему Вексена, Филипп мог бы впоследствии потребовать от Ричарда погшшит за Нормандию, поскольку, став герцогом Норманд­ским, он таким образом превратился бы в сюзерена Иоанна, владельца Вексена, При определенной уступчивости со стороны Ричарда король французский имел бы в своем распоряже­нии вполне законные возможности применять по отношению к Плантагенетам традиционную политику «разделяй и властвуй». Еще Иоанн должен был бы принести ленную при­сягу Филиппу на верность Аквитании, которой бы его надели­ли для того, чтобы сделать приемлемым для французского короля зятем и. разумеется, без оговорки о верности Ричарду, сюзерену по Аквитании. В конце концов и самому Ричарду пришлось бы т сарйе присягнуть Филиппу на верность Акви­тании французской короне, что от него уже давно требовали, ведь, в отличие о Нормандии, герцогом Аквитанским он был уже не первый день, причем таким же полноправным герцо­гом, как и его отец, который, разумеется, обязательно потре­бовал бы от Ричарда и Иоанна принесения клятвы верности ему contra omnes homines* (* Против всех и вся (лат.).). И если бы самой природе Иоанна не была чужда верность, то в этой ситуации ему пришлось бы научиться изменять, чтобы не быть растерзанным враждую­щими партиями. Так политическая необходимость приводила к правовой абсурдности. Большое число одновременно су­ществующих сюзеренов и наличие многосторонней ленной зависимости лишали понятие присяги на верность всякого политического смысла. Лишь самые наивные из числа присут­ствовавших в Бонмулене могли полагать, что в силу самой ленной присяги, которую Ричард принес Филиппу, он должен был питать к нему глубоко личное чувство преданности, тот же, кто был в состоянии извлечь из этого политические выгоды, мог закрыть глаза на глубокую пропасть между теорией и практикой вассальных отношений, чувствуя себя при этом зна­током природы этого благородного чувства. И как всегда, пропа­ганда адресовалась простакам, актеры, задействованные в главных ролях к их числу отнюдь не относились.

И еще клятвы: акт капитуляции, подписанный в июне 1189 го­да, содержит требование к Генриху принести от homines terrae** (** Здесь: от имени всех соотечественников (лат.).) клятву в том, что он отпустит Алису к Ричарду после возвращения того из Святой Земли и что до этого момента она останется под надзором одного из знатных вельмож, вы­бранного Ричардом из пяти претендентов. Короли, разумеется, сами не приносили присяг, которые, однако, произноси­лись от их имени, и в подобном случае их вассалы также приводились к присяге. При рассмотрении обстоятельств заключения данного договора не следует забывать, что возвра­щение Генриха из крестового похода никем не ставилось под сомнение. Возможно также в нем шла речь о том, что Алиса будет передана Ричарду через сорок дней после его возвраще­ния из крестового похода, это совпадает со сроком, в течение которого, по свидетельству Эракла и «Эрнуль», Ричард клят­венно обещал жениться на Алисе⁹⁸.

Любопытно, наконец, узнать мнение Ригора и Гийома Бре­тонского по поводу новой клятвы, которую должен был дать в Мессине Ричард. Они сообщают, что Филиппа сильно рас­сердило, что Ричард не вместе с ним, то есть в середине марта 1191 года, а совершенно неожиданно лишь в августе (!) хотел отплыть из Мессины в Акку. И Филипп становится в позу — только если тот отправится вместе с ним, он сможет жениться на Беренгарии. Если же он не желает немедленно отправлять­ся в путь, пусть женится на Алисе. Вероятно, Филипп надеял­ся: выполни Ричард его требование, он не только бы оскорбил свою новую невесту, приезд которой ожидали со дня на день, но и просто не имел бы возможности на ней жениться хотя бы какое-то время. Обратимся к основательному и обстоятельно­му Ригору ⁹⁹, чье описание ситуации также представляется полностью неясным. Если понимать его в том смысле, что Ричард принес две клятвы, то это может означать лишь одно: сначала он пообещал жениться на Алисе, а затем поклялся Филиппу отплыть вместе с ним в Акку. Но напрашивается вполне логичный вывод: освобождение от обязательства же­ниться на Алисе было получено взамен на обещание одновре­менно отправиться в Палестину. Но тут выясняется, что Ри­чард не сам давал клятву, ибо к тому времени он уже был королем. Филипп же потребовал от его представителей по принесению присяги, известных аквитанских мятежников Готфрида Ранконского и вице-графа Шатоденского, чтобы те сдались ему в плен, поскольку Ричард якобы вынуждал их действовать вопреки данной ими клятве. Примечательно, что этот же Готфрид в ноябре 1190 года появляется в списке сви­детелей, удостоверяющих договор Ричарда с Танкредом Сици­лийским, то есть, он в это время находился вместе с королями в Мессине, а вице-граф Шатоденский, пока Ричард был лишь герцогом Аквитанским, не мог привлекаться для принесения присяги от имени Ричарда, так как еще не был его вассалом. Упрекающие Ричарда в клятвопреступлении главные француз­ские источники подробно освещают лишь ту клятву, которая связана с условиями отправления в крестовый поход и которая, быть может, действительно являлась частью Мессинского договора.

Так много всего вокруг проблемы клятв. Но, как ясно из приведенного выше материала, нет никаких доказательств того, что среди многочисленных клятв, принесенных Ричардом в пуатунский период, была хоть одна, касавшаяся Алисы. Так что трудно говорить о прямом обмане Филиппа. Остается лишь заподозрить потерю соответствующих документов, а если пойти дальше, то и причастность к этому самого Ричарда¹⁰⁰. Но ничего подобного о передаче Ричарду Генрихом VI англий­ского лена мы не найдем и в солидных источниках, которые нельзя упрекнуть в чрезмерной доброжелательности к Ричарду и на которые ссылается Говден. Да и детальное изучение иных документов, к которым Ричард и вовсе не мог иметь доступа, убеждают в том, что, даже если бы нашлись эти якобы утерян­ные договоры, они едва ли добавили что-либо существенное к вырисовавшейся ситуации.

Здесь следует еще упомянуть об одном курьезе, который встречается сразу в двух источниках и который значительно усложнял положение Ричарда, предоставляя в руки Франции крупные козыри. Речь шла о том, что тот уже состоял с Али­сой в браке. В уже упоминавшейся песне «S`ieu fos aissi»¹⁰¹, написанной в 1188 году, Бертран, всеми правдами и неправда­ми подстрекая Филиппа к войне, перед тем как помянуть клятвопреступника Ричарда и его наваррскую принцессу, при­водит следующие аргументы: если, мол, тот забыл свой спра­ведливый гнев из-за потерянных земель, то пусть, по крайней мере, вспомнит о своей сестре, которая по прихоти «maritz orgolhos»* (* «Надменного супруга» (прованс).) так долго сидела в девках и не могла познать радо­стей супружеской жизни. Как известно, Бертран был поэтом и любил впадать в крайности, но смущает другое: нечто по­добное, хотя и в более пространном изложении, можно встретить еще у одного поэта - автора исторического эпоса Рhilippidos Гийома Бретонского. У него Ричард сообщает фран­цузскому королю в Мессине буквально следующее:

Ipsa (Алиса) quidem nupsit mihi per sponsalia tantum,

Nil ultra; nec eam novi carnaliter unquam** (** «Хотя она (Алиса) была отдана мне в качестве супруги и никак не более того, но никогда ее не познал» (лат.).)¹⁰².

И если на Алисе он был женат формально, — состоял в «незавершенном» браке, —  то с Беренгарией он уже в священном союзе сочетался бы плотью, и поэтому такой брак был бы нерасторжим. Невольно приходит на ум едкое замеча­ние Девиза о том, что по дороге на Кипр и до самой свадьбы Беренгария, которая пробыла какое-то время вместе с Ричар­дом в Мессине, «возможно», была еще девственницей.¹⁰³

Надо сказать, что во второй половине XII века церковное право еще строго не разграничивало помолвку и сам брак. Господствовало мнение, что половая связь, которой предшест­вовало   взаимное   волеизъявление   партнеров   о   вступлении в брак, создавала презумпцию законного брака. И кто дейст­вительно стремился не давать повода для того, чтобы его счи­тали женатым, тот должен был не только воздерживаться от половых сношений с  невестой,  но  еще лучше, особенно в том случае, если та уже не девственница, вообще держаться от нее на почтительном расстоянии. И то, что Алиса содержа­лась под строгим надзором Генриха и даже после его пораже­ния была передана не Ричарду, избавляло того от возможных подозрений. В свое время одна единственная ночь, разумеется, брачная, решила судьбу второго, уже нерасторжимого брака Филиппа. Благодаря папе Александру III, который был учени­ком Грациана, в обиход вошла довольно либеральная точка зрения относительно того, какой брак считать нерасторжи­мым. «Matrimonium initiatum»* (* «Первоначальный брак» (лат.).), то есть чисто договорный брак, мог быть расторгнут, тогда как «matrimonium consummatum»** (** «Совершившийся брак» (лат.).), состоявшийся брак, - уже нет. И если нас иногда поражает количество «разводов» в средние века, то этому в значитель­ной мере способствовало существование непреодолимых пре­пятствий к браку по причине родства и свойства, и для полу­чения предлога для аннулирования нежеланного брака в родословных всеми правдами и неправдами задним числом отыскивались эти связи. В соответствии с доктриной против­ников Грациана, Петра Ломбардского (скончавшегося в 1160 г.) и молодой Парижской школы, в итоге потерпевшей пораже­ние, между «sponsalia per verba di futura»*** (*** «Супружество в будущем» (лат.).), помолвкой, и «sponsalia per verba de praesenti»**** (**** «Супружество в настоящем» (лат.).), самим браком, проводи­лась четкая грань. Полнота или неполнота заключения бра­ка здесь уже не играли никакой роли, и недвусмысленное волеизъявление о заключении брака могло быть аннулиро­вано лишь особым папским разрешением. А выдавать или не выдавать подобное разрешение, зависело целиком от папы, который таким образом получал в свое распоряжение мощное орудие политического давления. Нетрудно догадаться, что один и тот же случай мог в зависимости от обстоятельств рассматриваться как sponsalia per verba di futura, то есть как помолвка, в том смысле, какой мы вкладываем в это слово в наши дни, и как «matrimonium initiatum», то есть как вполне законный брак, что окончательно стирало любые вообразимые различия.¹⁰⁴ Несомненно одно: ни один источник не заподоз­рил Ричарда в том, что его брак с Алисой состоялся.

Различная  терминология,   встречающаяся   в   источниках, объясняется не только тем, что авторам не было знакомо то­гдашнее семейное право или их довольно смутным о нем представлении, или их приверженностью той либо иной док­трине, но и тем, конечно, что таким образом они могли по своему желанию превратить помолвку в нерасторжимый брак, И это вполне понятно, ведь политическим противникам нуж­ны толкования, на которых можно построить убедительные обвинения в адрес своего врага. Но бросается в глаза то, что Ригор и Гийом Бретонский в Спготса, а также профранцузски настроенный Гервасий для определения статуса Алисы исполь­зуют термин uxor (супруга) там, где бы мы ожидали увидеть sponsa (невеста).¹⁰⁵ Выражения, встречаемые у других ле­тописцев, не позволяют провести четкую дифференциа­цию, однако Говден в уже цитировавшемся описании Мессинского договора недвусмысленно дает понять: между Ричардом и Филиппом возникали отношения super matrimonio contrahendo* (* «По брачному договору» (лат.).). Брачное соглашение было, таким образом, лишь составлено, а значит автор однозначно считает Ричарда только женихом.

Если мы хотим выяснить, какие правовые обязательства на самом деле возникли в 1169 году в Монмерейе, придется огра­ничиться текстом приведенного выше договора, Сам Мессинский договор ничего не объясняет в этом отношении, а в акте о капитуляции 1189 года, как уже указывалось, нет ни единого слова о данном браке. В одном из писем Александра III 1176-1177 годов в адрес легатов, в котором по ходатайству Людовика VII он требует от Генриха II либо отослать Алису домой, либо незамедлительно женить на ней его сына, встречаем, наконец, определение, датируемое 30 апреля 1177 года, кото­рое можно рассматривать как официальный «matrimonium complendum».* (* «Брак завершенный» (лат.).) И Генрих должен был позаботиться о том, чтобы довести брак «до завершения», а это, как очевидно, могло означать лишь то, что он уже был «начат». Подобная постановка вопроса, которая вовсе не удивительна для Алек­сандра III, была бы правомерной лишь в том случае, если бы Ричард уже состоял в браке с Алисой, но в браке расторжи­мом, «matrimonium initiatum». В одном из более поздних пап­ских посланий, а именно, в письме папы Иннокентия III, написанном в 1198 году¹⁰⁶, сказано, что Филипп упрекал Ри­чарда в том, что тот в свое время «бросил» Алису («sororem ipsius dimiseris»** (** «Сестрой нашей пренебрег» (лат.).)), что могло в равной степени относиться как к супруге, так и к невесте. Впрочем, в 1169 году Ричард и Али­са, - ему было на ту пору двенадцать, ей - девять, - вполне могли сами взять на себя супружеские обязательства. Возмож­но,    намеренно    созданная    путаница   вокруг   «помолвки» и «брака» и заставляли Ричарда в 1188 году буквально изви­ваться ужом.

Перед Ричардом встала дилемма: хотя он и не желал брать Алису в жены, ему все же необходимо было заполучить ее в свое распоряжение, хотя бы для того,  чтобы  помешать Иоанну жениться на ней в его отсутствие, ведь тот после смерти Генриха автоматически получил бы поддержку Фран­ции в борьбе за английский престол. Алису нельзя было ни оставить у его отца, ни вернуть Филиппу, и уж ни в коем слу­чае нельзя было брать ее к себе, иначе он мог оказаться с ней в нерасторжимом браке. И он нашел выход, который заклю­чался в привлечении четвертой стороны, доверенного лица, которое к тому же было вассалом Генриха, а именно, архиепи­скопа Руанского, под надзором которого Алиса должна была находиться ровно столько, сколько длился бы крестовый по­ход. Второе навязчивое желание Ричарда заключалось в том, что он, как и отец, не хотел расставаться с Вексеном. И в крестовый поход он рвался не в последнюю очередь потому, что это по­зволяло на какое-то время отсрочить войну с Филиппом. В этом он был единодушен с отцом. Ведь едва ли он смог бы избежать войны, открыто заявив, что не желает жениться на Алисе, да еще и не собирается уступать Иоанну Аквитанию, с тем, чтобы тот женился на Алисе и таким образом полюбовно решил вопрос о сохранении Вексена в составе анжуйского государства. Кроме того, Ричард не мог предать огласке и связь отца с Алисой. Публичное обвинение Генриха хотя и создало бы согласно каноническому праву непреодолимое препятствие для брака и явилось бы удобным предлогом, позволяющим Ричарду избежать нежеланного союза да и сде­лало бы его невозможным для Иоанна, но и послужило бы Филиппу прекрасным оправданием для объявления войны. Из-за того, что, благодаря Генриху, вопрос о Вексене был не­разрывно связан с вопросом о наследии английского престола, Ричарду и пришлось лавировать, но не между своим отцом и Филиппом, поскольку отца он не обманывал, как мы уже успели убедиться, а между Филиппом-союзником и Филип­пом-противником. Ему предстояло сделать из врага помощни­ка в борьбе против отца, чтобы защитить общие стратегиче­ские анжуйские интересы с помощью тех, против кого они были направлены. Абсурдный альянс, в котором оказался Ри­чард, был результатом абсурдной политики поддержки Филип­па, которую вел перед этим Генрих в ущерб интересам собст­венного дома.

И в этой ситуации Ричард разрабатывает стратегию борьбы с отцом, которая в своей однозначной двусмысленности доста­точно последовательна. Чтобы не создалось впечатления, будто он не хочет жениться, Ричард прибегает к тактике проволочек. Такой же была и тактика Генриха, и поэтому она не выглядит новой, но вот действия Ричарда и Генриха разительно отлича­лись друг от друга. Если последний хотел таким образом на­долго избавиться от войны, надежды на что, однако, не оправ­дались, то Ричард желал лишь отложить ее начало на более подходящее для него время - до возвращения из крестового похода. В отличие от Генриха, у которого решительно не было никаких оправданий политике проволочек, маневры Ричарда по отсрочке свадьбы имели под собой самые законные осно­вания. И желание исполнить высокое религиозное призвание, Пренебрегая личными интересами, и более того, подавляя в себе все плотское, могло лишь сделать честь видному полко­водцу крестового похода. И раз уж Алиса могла двадцать лет ожидать свадьбы, то может подождать и еще немного - ничего не попишешь. Ведь в обстановке общего ажиотажа вокруг Крестового похода обычным делом для женщин стало ожидать своих мужчин. И в отличие от отца, Ричард прекрасно знал, как делан, дела тихо и без лишних свидетелей, в чем мы уже успели убедиться.

Не следует, однако, игнорировать тот факт, что Ричарду это удавалось лишь потому, что Филипп умело и охотно ему подыгрывал. Но это нисколько не умаляет дипломатических способностей Ричарда. И будь он в действительности аполи­тичным сорвиголовой, каким его начиная с XIX века изобра­жают историки, Ричард наверняка совершил бы массу ошибок. Подобной характеристике Ричарда мы главным образом обя­заны замечаниям, которыми буквально напичканы отдельные места у Гиральда. Хотя прямо нигде не утверждается, что пол­ководческие таланты Ричарда вредили политическим, средневе­ковые биографы считали это самоочевидным и не вызывающим сомнений. И совершенно в духе литературного противопостав­ления, построенного на контрасте, рисуется чисто схематиче­ская картина: Филипп предстает трезвым и рассудительным политиком, тогда как Ричард — импульсивным и непоследова­тельным воякой.¹⁰⁷ Если бы это соответствовало действитель­ности, он наверняка бы не сдержался и выступил с разоблаче­нием связи своего отца с сестрой Филиппа хотя бы на одной из многочисленных конференций, созывавшихся в последние годы жизни Генриха, а не стал бы дожидаться наиболее благо­приятного случая, каким стала встреча в Мессине. Но, будучи достаточно проницательным, в чем не должно быть никаких сомнений, он наверняка догадывался, что и Филипп видит его насквозь. И как только ему стали ясны причины, побудившие того к партнерству, он понял, что поддержку Филиппа можно получить  без  уступок  и  не  прибегая  к несправедливости. И если бы он не опасался, что с помощью Иоанна отец может лишить его наследства, и если бы опасность исходила лишь со стороны Филиппа, уступки и отказ от земель были бы и вовсе излишни. Да и подписанный Генрихом акт капитуляции доказы­вает, что Филипп и Ричард на самом деле были равноправными партнерами. И в их совместное владение как гарантия исполне­ния Генрихом подписанного договора перешли завоеванные территории, Леман и Тур, а после смерти последнего 6 июля 1189 года Филипп сразу же вернул Ричарду все совместно за­воеванные земли. Анжуйско-французские войны, предшество­вавшие борьбе с Генрихом, и поход Ричарда на Тулузу требо­вали теперь правового урегулирования. Мы знаем, что именно тут Ричарду удалось осуществить свое главное стремление. Как сообщает Дицето, повествуя о состоявшейся в 1180 году кон­ференции в Бонмулене, Ричард выступил на ней против вза­имного возврата завоеванных территорий и восстановления довоенного status quo из корыстных побуждений, поскольку по своей значимости Каор и Кверси не шли ни в какое сравнение с завоеваниями Филиппа в Берри. И их он сейчас уступает французскому королю — речь шла о баронствах Иссуден и Грасэ, — тогда как ему была возвращена Шатору, главная крепость Берри, и оставлены завоеванные в ходе тулузского похода 1188 года земли. От Оверни он отказался, что позволило на время крестового похода устранить старый спорный вопрос. Поскольку по акту капитуляции Генрих обязан был выплатить репарации в сумме 20000 марок, Ричард в качестве его право­преемника принял это обязательство на себя, добавив еще 4000 марок. Таким образом, и это вполне отвечало взаимным интересам, были оплачены расходы Филиппа на войну, кото­рую тот вел в интересах Ричарда. Судя по записям в Pipe Rolls, относящимся к этому периоду, весьма вероятно, что по­следний действительно выплатил Филиппу указанную сумму сполна.¹⁰⁸

Как могли бы сложиться в 1189 году отношения между Фи­липпом и принцем из рода Плантагенетов, опасавшимся за свое наследство, наглядно демонстрирует договор, заключен­ный между Иоанном и Филиппом в 1194 году.¹⁰⁹ Поддержка французского короля, которая полностью отвечала интересам последнего, иначе тот бы ее никогда и не оказал, стоила тогда не только Вексена, но еще и всей восточной Нормандии я значительных территориальных уступок по остальным мате­риковым владениям. И тут обнаруживается различие между реалистической оценкой интересов врагов, идущих на союз из корыстных соображений, точнее, ради удовлетворения собст­венных нужд, и столь же неразумным, как и неблаговидным образом действий.

Стратегии Ричарда Филипп противопоставляет свою собст­венную, но, также стремясь отложить неизбежный военный конфликт на более удобное время, он имеет в виду совершен­но иное — ему нужно было отправить Ричарда как можно дальше от Франции. И переломным моментом в его взаимоот­ношениях с последним становится неожиданное объявление Ричардом о своем решении отправиться в крестовый поход, сделанное в ноябре 1187 года. И если до этого он долго и упорно наседал на Генриха, добиваясь признания тем его прав, то теперь Филипп увидел перед собой возможность вме­сто трудного и долгого приступа добиться победы единым решающим ударом. Таким образом, его выступление на сторо­не Ричарда и удивительная уступчивость не имеют ничего общего ни с наивностью и робостью, ни с политической сла­бостью и близорукостью. Его расчет исключительно прост и беспроигрышен. Из английских источников (Девиз, Ньюбург, Коггесхэйл) явствует, что едва ли кто верил в возвраще­ние Ричарда из крестового похода, и, необходимо признать, по тем временам это было вполне естественно. Ричард же недву­смысленно дал понять, что не покинет страну, не получив от отпэ гарантий наследства, даже более того, потребовал, чтобы и Иоанн принял участие в походе. И если деяо сводилось лишь к тому, чтобы выпроводить Ричарда из страны, вполне понятно, почему Филипп был заинтересован в предоставлении тому всех возможных гарантий и старался быть с ним как можно обходительнее. Но перед Бонмуленекой конференцией он не мог предвидеть конкретной ситуации, того, что Генрих скончается еще до отъезда Ричарда и ему из-за этого самому придется принять участие в крестовом походе. Пока на анг­лийском престоле сидел Генрих, маловероятно было увидеть английского короля среди крестоносцев. И отказ Генриха от участия в крестовом походе давал Филиппу прекрасный повод тоже отказаться от своего обета, и тогда, разумеется при отсут­ствии поблизости Ричарда, мог пробить его исторический час в судьбе Франции. Со смертью же Генриха его шансы возгла­вить список убитых в священной войне стремительно возрос­ли, так как избежать участия в походе, пусть даже самом крат­косрочном, теперь не представлялось никакой возможности. И дело было не столько в том, что приходилось считаться с об­щественным мнением и не рисковать потерей благосклонности церкви, гораздо важнее было усыпить бдительность Ричарда. Ведь в случае одностороннего и ничем не мотивированного отказа Филиппа от участия в крестовом походе, Ричард, при­ложивший столько усилий для укрепления своего положения, скорее всего и сам бы остался дома. Тогда бы все политиче­ские спекуляции Филиппа утратили всякий смысл.

Хотя и до и во время крестового похода Филипп только о том и думал, как бы добиться свободы действий во Фран­ции, не следует считать, что, принимая решение в Бонмулене, ему удалось учесть все детали и просчитать ситуацию на много ходов вперед. Скорее всего, первоначально он возлагал все надежды на физическую смерть Ричарда и лишь потом, по пути в Акку стал прорабатывать варианты политической лик­видации своего противника, если тот попытается его перехит­рить. Вернемся теперь к мотивам, побудившим Филиппа к совместному выступлению с Ричардом в 1188—1189 годах против Генриха. Ведь именно потому, что его политика под­держивала полную неопределенность в отношении престоло­наследия, Генрих препятствовал участию Ричарда в крестовом походе. Вот почему его необходимо было устранить с политической арены. Но Ричард был далеко не глуп и, разгадав наме­рения Филиппа, тем не менее не стал отказываться от участия в крестовом походе. В отличие от Филиппа он верил в свое благополучное возвращение, и, поскольку он действительно вернулся живым и не растратил своего политического автори­тета, колоссальные расходы, которые понес Филипп ради осуществления своего плана, дали лишь весьма скромные, а главное, непрочные результаты и только помогли третьему лицу, избранному в качестве орудия политической борьбы, Генриху VI, реализовать свои дерзкие замыслы.

И все же Филипп опасался, что Ричард в последний мо­мент передумает отправляться в поход. Поэтому он продолжа­ет обхаживать Ричарда и после того, как тот становится коро­лем. В ходе встречи, состоявшейся между Шомоном и Три в непосредственной близости от Жизора 22 июля 1189 года, Филипп намекает Ричарду, что не мешало бы вернуть Вексен. Это было чистой формальностью, но очередной раз подтвер­ждает, что договор о капитуляции Генриха им понят отлично: никакого брака между Алисой и Ричардом не предвидится. Ричард ответил на дерзкое требование, заметив, что собирается жениться на Алисе, и дал тем самым понять, что больше не жела­ет обсуждать эту тему. Филипп отнесся к этому с пониманием, поскольку осложнение взаимоотношений было ему не на руку, Ричард же в какой-то связи с Жизором пообещал ему присо­вокупить к военным репарациям уже упоминавшиеся 4000 марок. Ничто не омрачало видимости полнейшего взаимопо­нимания. Для всех Филипп уже отказался от Вексена, так, по крайней мере, представлялось Бертрану де Борну.¹¹⁰ Вопрос об Алисе и Вексене вновь возник лишь в марте 1191 года. Об­стоятельства, которые привели тогда к заключению договора, отдельные пункты которого уже упоминались, будут рассмот­рены в другом месте. В данном случае для нас важны террито­риальные вопросы. Хотя  некоторые места свидетельствуют о достигнутом компромиссе, в важнейших моментах налицо существенные разногласия. В нашем распоряжении есть глав­ные источники - копия оригинального документа XIV века¹¹¹, а также краткое изложение важнейших положений договора в Gesta и Chronica Говдена, у Дицето и Девиза. Все они схо­дятся на том, что Ричард принял на себя обязательство выпла­тить 10000 марок. Как отмечает Говден, Ричарду пришлось бы при этом еще и отступиться от Вексена, хотя упомянутый вы­ше документ, а также Дицето и Девиз утверждают прямо про­тивоположное. По ряду причин утверждение Говдена на этот раз представляется очень далеким от истины. Там, где речь идет о 1192 годе, читаем, что сразу же после своего возвраще­ния во Францию Филипп представил в сенешальство и дворя­нам Нормандии документ, согласно которому Ричард возвра­щал ему Вексен,  и потребовал немедленной его передачи. Речь, по всей видимости, идет о фальшивке, с помощью кото­рой он надеялся без особого труда завладеть Вексеном, что ему, однако, не удалось. Именно этот подложный документ, должно быть, и лег в основу описанного Говденом положения дел А о том, что это была фальшивка, убедительно свидетель­ствуют следующие аргументы. Чего тогда бы стоила многолет­няя борьба Ричарда за Вексен? И за что же он тогда заплатил 10000 марок, как не в качестве финансовой компенсации за Вексен? К тому же в качестве причины разрыва помолвки Ричард приводит веское каноническое препятствие к браку — affinitas — свойство в результате предосудительной половой связи, и готов представить свидетелей, которые подтвердят истинность его слов. По этой причине рассматривать указан­ную сумму в качестве отступных за разрыв помолвки абсурдно, поскольку речь теперь шла не о его нежелании вступить в брак, а о невозможности брака. Так что вообще не было никаких причин платить эти деньги, да и выпускать из рук столь опасный документ, если у него и в мыслях не было отка­зываться от Вексена. Это явно противоречило бы его принци­пам не брать на себя никаких обязательств. Но нет докумен­тальных доказательств того, что сразу после своего возвра­щения из Германии он возобновляет борьбу за Вексен. Говоря об этом времени, Говден сообщает еще об одной чрезвычайно важной уступке Филиппа в вопросе верховной власти в Брета­ни. Ричард добился признания Филиппом принадлежности Бретани Нормандии, благодаря чему герцог Бретонский, кото­рый рассматривался как предполагаемый наследник англий­ского престола, подчинялся только герцогу Нормандскому, которым был сам Ричард, и не мог самостоятельно вступать в какие-либо отношения с французским королем.¹¹² Это озна­чало отказ Филиппа от    экспансионистской политики в Бретани, где в 1186 году после смерти брата Ричарда Готфрида между Филиппом и Генрихом возникает спор о праве на опекунство над его детьми Артуром и Элеонорой. Господ­ство над Бретанью для безопасности анжуйских владений было тогда не менее важным, чем закрепление Вексена за Норман­дией

Помимо всего прочего Мессинский договор содержал статью о разделе наследства Ричарда по женской линии и двойной вас­сальной зависимости, что вполне соответствовало установив­шимся во Франции традициям.¹¹³ Не имея сыновей, Ричард решился пойти на уступку, которая тут же обернулась ему во вред в связи с Бретанью. Интересы Филиппа нашли отражение в положении, гласившем, что в случае смерти Ричарда, кото­рой, быть может, оставалось ждать не так уж и долго (если бы все пошло по плану Филиппа) и отсутствия у него прямых наследников мужского пола, Вексен должен был перейти к Франции. Этот пункт прекрасно демонстрирует, как, отка­зываясь от Вексена, Филипп надеялся избежать его реальной потери. Так что речь здесь вновь может идти не о политиче­ской слабости, а, скорее, о дальнозоркости.

В остальном были подтверждены потери Ричарда в Берри и Оверни, а также приобретения в Тулузе.

Таким образом, в этом договоре мы видим настолько взве­шенный и соответствующий актуальным интересам документ, что к упомянутым статьям нельзя отнестись иначе, как с пол­ным доверием. Решающим аргументом в пользу отказа Фи­липпа от Вексена может служить письмо, отправленное Ричар­ду в 1198 году Иннокентием III¹¹⁴, в котором папа, резюмируя мнения английской и французской делегаций, предлагает свой способ урегулирования конфликта. Если бы Филипп мог каким-либо образом обосновать с помощью договора свои притязания, он наверняка бы сослался на него. Но тогда, как и в современ­ной французской аргументации причиной агрессии Филиппа называется не  нарушение Ричардом договора по  Вексену, а по-прежнему речь идет о том, что он, якобы, «бросил» Али­су. В правовом отношении это был уже несостоятельный аргу­мент, поскольку договорное соглашение о расторжении по­молвки,   или   matrimonium initiatum,   принадлежит  к  числу значительнейших событий в Мессине. Но Филипп все же не был тем тонким и остроумным «правоведом», каким его рисует Картелльери, его биограф, с равным успехом сражавшим своих врагов оружием    параграфов и военным  мастерством, в отличие от Ричарда, который, по его мнению, мог только орудовать мечом.¹¹⁵ Напротив, нарушения договоров Филип­пом нетрудно разглядеть даже сквозь восемь веков, и, надо сказать, что он не гнушался никаких пропагандистских трю­ков, сколь бы примитивными они ни казались. Алиса остава­лась его излюбленейшим козырем, который не только всегда можно было пустить в ход, но и придержать при случае. Так в Риме противная сторона могла смело утверждать, что Фи­липп все же отказался от Вексена за упоминавшиеся 10000 марок. В конце концов, французская делегация не могла зая­вить будто их король отказывался от Вексена лишь в расчете на скорую смерть Ричарда и уже действовал в этом направле­нии, а договор был заключен из ошибочных посылок н в силу этого недействителен. Хотя доподлинно неизвестно, запла­тил ли Ричард эти деньги на самом деле, но также неиз­вестно и о каких-либо нареканиях с французской стороны по этому поводу.

И прежде чем Алиса окончательно исчезнет из нашего по­вествования, необходимо сказать несколько слов о ее даль­нейшей судьбе. В 1193 году Филипп делает попытку освободить ее из Руанской башни, но осада города потерпела неудачу. Чуть раньше он предлагает ее женатому Иоанну, и, как можно предположить, в качестве супруги. 20 августа 1195 года, вскоре после того, как Филипп, наконец, освобождает ее из-под вла­сти Ричарда, она выходит замуж за Вильгельма III Понтейского, верного сподвижника французского короля. Своего при­данного, графства Ю и города Арке в Нормандии, захваченных Филиппом в отсутствие Ричарда и вскоре отвоеванных по­следним, она так и не увидела при жизни. Более того, вскоре после свадьбы владения ее супруга, расположенные между Нормандией и с 1197 года союзной Ричарду Фландрией, пре­вращаются в поле битвы. Таким образом, Алиса надолго, как никогда прежде, приблизилась к своему бывшему жениху. Она оставила дочь Марию.

Вернемся теперь от 1191 года, ознаменовавшего собой ко­нец политики уступок Филиппа, в те времена, которые источ­ники и историки считают периодом относительного взаимопо­нимания — точка зрения, не вызывающая возражений, — если вспомнить о его предпосылках. Филипп стремился не дать Ричарду ни малейшего повода для отказа от участия в кресто­вом походе. Недоверие наблюдалось с обеих сторон. В конце концов дело дошло до того, что они стали «заглядывать друг другу в карты», как образно заметил Бертран де Борн.¹¹⁶ Ричард принимает соответствующие меры на тот случай, если в его от­сутствие Филипп начнет войну, о чем пойдет речь в следую­щей главе, Филиппа же терзают страхи, что Ричард либо вовсе не выступит в поход, либо досрочно из него вернется — инте­ресный случай проекции своего стиля поведения и приписы­вания другим своих черт характера, — что так или иначе гово­рит не в его пользу. И снова мы слышим обвинения Филиппа в адрес Ричарда, которые изобличают самого французского короля. В письме Филиппа Ричарду, написанном в октябре 1189 года, и в договорах, которые были заключены по вопро­сам организации крестового похода, вновь и вновь подчерки­вается необходимость одновременного выступления.¹¹⁷ Фи­липп боялся опередить Ричарда даже на один переход, хотя, выступив первым, он мог бы нажить значительный политиче­ский капитал. Это подтверждает то место у Ригора, где говорится о различных сроках отплытия из Мессины в Акку. Не зная дале­ко идущих планов Филиппа, трудно было бы понять его нер­возность. В конце концов, именно Ричарду и по вполне по­нятным причинам следовало опасаться нападения Филиппа на Вексен или на другие его владения. Но какой агрессии мог ожидать Филипп от задержавшегося во Франции Ричарда? Ведь не мог же он вообразить, что тот, пока он сам сражается в Палестине во славу Господню и, быть может, свою, предпоч­тет разорять Иль-де-Франс? Скорее он боялся не Ричарда-агрессора, а Ричарда, отказавшегося от крестового похода. Если из-за недоверия к нему тот предпочел бы остаться дома, то это бы означало жалкий крах всей его политики, как про­шлой, так и будущей. Из «дальновидной» она в единый миг могла превратиться в непростительно близорукую. И могло оказаться, что в Бонмулене он и вправду поставил не на ту ло­шадку. Инициатива перешла бы к Ричарду, и Филиппу при­шлось бы только защищаться. И ему оставалось лишь надеяться на то, что Ричард все же пойдет в поход, тревога же объяснялась тем, что заставить его сделать это он не мог.

Барбаросса только что умер. Ричард и Филипп — единст­венная надежда христианского мира — 1 июля 1190 года высту­пили из Везеля в Бургундии в великий поход. И начиная это трагическое для многих его участников предприятие, ни один из них не думает о завоеваниях в Святой Земле, а только о войне между собой на своих землях. Не против Салах ад-Дина шел в поход Филипп, а против Ричарда. Тот же в самом деле хотел воевать с неверными, и ему просто некогда было сосре­доточить свое внимание исключительно на Филиппе. При этом он, разумеется, прекрасно понимал, какие ставки в этой игре, и его реакция послужила Филиппу впоследствии поводом упрекнуть Ричарда в том, что именно из-за его над­менности он был вынужден прервать свое участие в крестовом походе. Насколько это соответствовало действительности, не­известно до сих пор.