КОРОЛЬ АНГЛИИ

Вернемся к первому году правления Ричарда, короля англий­ского, отмеченного, с одной стороны, подготовкой к крестовому походу, а с другой — укреплением власти ввиду предстоявшего отъезда. Когда 20 июля 1189 года в Руане Ричарду вручили герцогский меч и он был провозглашен герцогом Норманд­ским, Иоанн уже был зачислен в его свиту, и в качестве пре­столонаследника его никто больше не рассматривал. Ричард был сразу же признан преемником своего отца во всех анжуй­ских владениях. И без особой спешки — перед самой своей коронацией он едва не отправился усмирять валлийцев — Ричард въезжает в Лондон.

Тем временем его мать, присягнув на верность новому ко­ролю, объявляет всеобщую амнистию и аннулирует все акты произвола старого короля. И первым делом Ричард не только возвращает Элеоноре, которой шел уже седьмой десяток, лич­ную свободу, потерянную после неудачного мятежа против Генриха в 1173 году, но и предоставляет ей полную свободу действий. Прибытие 13 августа в Англию нового короля было встречено всеобщим ликованием, поскольку с ним связыва­лись радужные надежды на будущее.¹¹⁸ И эти настроения ста­новятся вполне понятными, если вспомнить, сколь многие тогда вновь обрели права, утерянные при Генрихе II. Но волну общего радостного возбуждения, поднявшуюся по вполне объ­ективным причинам, подгонял, разумеется, еще и сильный ветер иллюзий, как вполне естественных в подобных случаях, так и специально поддерживаемых Ричардом: он превратился в само воплощение любезности и стал удивительно чуток к лю­бым просьбам.

Коронация состоялась 3 сентября 1189 года в Вестминстер­ском аббатстве. Один из уже знакомых нам летописцев, Дицето, прислуживал во время церемонии, другой, Говден, скрупу­лезно описал торжественную процессию вывод Ричарда из его личных покоев представителями высшей духовной и светской знати, вынос символен королевской власти, а также главные обряды, королевскую клятву, сакральный акт помазания голо­вы, груди и рук. Весьма показательно характеризует самосоз­нание будущего правителя то, что Ричард сам взял корону с алтаря и вручил ее архиепископу Кентерберийскому, кото­рый и возложил корону ему на голову.

Отныне он становился королем Англии, Ричардом I. Одна­жды было подсчитано, сколько времени он фактически нахо­дился в своем королевстве. Как оказалось, всего четыре месяца осенью 1189 года и два — весной 1194 года. По имеющимся сведениям, прибытие на коронацию было третьим пребывани­ем взрослого Ричарда в Англии. До этого он лишь ненадолго приезжал сюда на Пасху в 1176 году и на несколько недель в Рождество 1184 года — Генрих, конечно же, приложил нема­ло усилий, чтобы держать наследника престола подальше от английской политической арены. Уже в самой непродолжи­тельности пребывания Ричарда на острове национальная исто­риография усматривала пренебрежительное отношение к своему королевству¹¹⁹, и это лишний раз подтверждает несправедли­вость госпожи Истории, которая тем не менее превратила Ричарда не больше и не меньше как в национального героя Анг­лии.   Современный   взгляд   на   историю   анжуйского   госу­дарства¹²⁰ только подтверждает правильность выбора Ричардом приоритетных направлений политики, поскольку не Англия, а французские владения державы, пребывавшие под постоян­ной угрозой нападения, были, и с этим уже никто не спорит, истинным центром политической борьбы. К тому же, как мы еще убедимся, Ричард занимался делами Англии не только во время пребывания на острове. И если впоследствии он возла­гает административные функции по управлению страной на пользовавшегося всеобщим уважением Хьюберта Уолтера, это не только свидетельствует о правильном выборе, но и подчерки­вает его серьезное отношение к своему островному королевству — он сознательно выбирает лучшего из лучших. Да и то обстоя­тельство, что после стольких мытарств и вопреки всем проис­кам врагов Англия беспрекословно встречает своего пропавше­го   короля,    не   лучшее   ли   доказательство    правильности избранного им в 1189-1190 годах и продолженного впоследст­вии курса на стабилизацию политической обстановки в стране. С другой стороны, нетрудно понять, как пришел к своей нега­тивной оценке государственной деятельности Ричарда Стаббс, которому мы обязаны этим устоявшимся мнением. Все дело в том, что он крайне некритично воспринял выводы, содер­жавшиеся в определенных источниках, которые, в свою оче­редь, сами не устояли перед соблазном предпочесть мнение предвзятых историков мнению летописцев. И хотя было оче­видно, как много фактического материала не знали, да и не могли знать, Ньюбург или Девиз, не говоря уже о Гиральде, он все же согласился с их общим мнением. Впрочем, и в осталь­ных источниках зачастую невозможно обнаружить глубокого анализа сложной ситуации, сложившейся после отъезда Ричар­да, что не позволяет рассматривать их авторов в качестве ком­петентных судей в отношении превентивных и ответных мер, к которым пришлось прибегать Ричарду. Даже сам Говден, хотя и находившийся в тот решающий 1191 год далеко от Анг­лии, упрекал наместника Ричарда Лоншана в том, что «даже» Иоанна он ни во что не ставил¹²¹. С другой стороны, сооб­щенные им многочисленные подробности, наряду с выдерж­ками из документов, какими буквально пестрят труды Дицето и Гервасия, подтверждают предположение о том, что, полу­ченная на их основе общая картина более соответствует дейст­вительности, чем свидетельства современников. Несмотря на различие точек зрения, рассматриваемые нами главные источ­ники объединяет то, что все они сходятся на признании дейст­вий короля более основательно продуманными, чем то могло показаться на первый взгляд. Когда же речь идет о разоблаче­нии чисто финансовых махинаций, они справляются с этим довольно успешно, в то время как политические декларации они часто принимают за чистую монету.

Наделенный всей полнотой власти, на которую мог рассчи­тывать король Англии в то время, обладавший большим лич­ным авторитетом и заранее увенчанный лаврами бесстрашного крестоносца, Ричард теперь мог взяться за решение двух важ­нейших задач. Обе они тесно переплетались: с одной стороны, успех крестового похода зависел от того, удастся ли ему зало­жить прочные основы своей власти и обеспечить надежные источники финансирования этого мероприятия, с другой сто­роны, нельзя было придумать ничего лучшего в качестве га­рантии своего будущего положения, чем вернуться домой по­бедителем. И хотя риск гибели был высок, Ричард нисколько не сомневался в своей победе в заморском походе. Нельзя же, в конце концов, применять к нему критерии более поздних эпох и упрекать короля-крестоносца в том, что, оставшись дома, он мог бы добиться большего, чем вдали от него. Во­прос, скорее, следует поставить так: могли ли король и его страна позволить себе крестовый поход в тот непростой в по­литическом отношении момент? И тут следует сказать, что ан­жуйское государство при Ричарде было способно на это. И един­ственное, что осталось незавершенным и что пришлось отложить из-за крестового похода, так это завоевание Тулузы. Но это едва ли подняло бы шансы государства на выживание после смерти Ричарда, как, впрочем, и «реформы в Англии» — единственный критерий оценки прежних английских истори­ков. Понятно также и то, почему он с самого начала не сделал приоритетом своей государственной программы защиту нор­мандского Вексена.

В 1189-1190 годах государственная деятельность Ричарда заключалась в неустанном поиске все новых источников фи­нансирования крестового похода и систематическом решении всех возникающих конфликтов, а также в создании такого политического порядка, который бы отвечал сложным требо­ваниям ближайшего будущего. Что касается финансирования, то Ричарду вскоре стало ясно, что ему не обойтись «саладиновской» десятиной — всеобщей податью, введенной его отцом в 1188 году. Он добился у папы привилегии получать отступные с тех, кто, сгоряча дав обет участия в крестовом похо­де, хотел взять его назад. Он был заинтересован в том, чтобы, как сообщает Девиз, взять в поход лишь боеспособных мужей, с прочих Ричарду достаточно было получить деньги.¹²² Все это осуществлялось в настолько широком масштабе - похоже, никто до этого не придавал столь серьезного значения финан­совому аспекту подготовки крестового похода, — что, как ут­верждают источники, избранная королем фискальная полити­ка позволила в кратчайшие сроки собрать огромные суммы. При этом, в отличие от последующего сбора выкупов, вовсе не приходилось прибегать к насилию. Кроме того, существовали еще и обязательные общинные поборы на приобретение ло­шадей, экипировки, а также строительство кораблей, причем крупномасштабные военные приготовления были экономиче­ски выгодны городам, и крупные денежные суммы вносились добровольно. Столь эффективный и быстрый способ привле­чения денежных средств, затрагивавший широчайшие слои населения, был далеко не нов: он основывался на распродаже титулов, должностей, имений, проще говоря всего, что мог предложить король, включая и его милость.¹²³ Новым был внушительный размах подобных сделок и то, что они рассмат­ривались как богоугодное дело, благодаря чему удалось ис­пользовать — и это имело немаловажное значение — мощную покупательную способность духовенства в пропагандируемых им самим целях. Чего при этом действительно не было, так это продажи должностей в буквальном смысле этого слова, то есть чисто товарно-денежных отношений без примеси политики, поскольку Ричард меньше всего хотел передавать власть в руки тех, кто мог предложить лишь самую высокую цену. Такие люди, как Лоншан, Уолтер Руанский или Хьюберт Уолтер получили высшие должности не благодаря своему кошельку — Лоншану доверили королевскую печать за 3000 фунтов, хотя другой претендент давал за нее на 1000 фунтов больше¹²⁴, — принцип был совсем иной: король сам отбирал тех, кому мог доверять, а уж потом брал с них плату. И те охотно платили за предоставляемые им полномочия суммы, которые вполне мог­ли себе позволить.

Когда же случалось обратное, то есть, предложение опере­жало королевский выбор и высокой должности добивались исключительно из честолюбивых побуждений, правила игры, разумеется, менялись. Ярким примером в этом отношении может служить королевский родственник епископ Гуго дю Пуисэ Данхемский, церковный иерарх, любивший пожить на широкую ногу и принимавший участие в возведении кафед­рального собора. Отказавшись от участия в крестовом походе, он купил себе графство Нортумберленд, дополнив таким обра­зом духовную власть, которой пользовался в том регионе, еще и светской, — ситуация, которую Ричард мог только приветст­вовать на шотландской границе, так как епископ с уже почти сорокалетним стажем был крупной политической фигурой. Говорят, вспоминая этот случай, король шутя сравнивал себя с искусным художником, который одним мановением руки превратил старого епископа в молодого графа.¹²⁵ Гуго дю Пуи­сэ приобрел еще немало имений у короны, но его устремления были направлены к вершине политической власти — он хотел стать верховным судьей и в конце концов стал им. Но эту должность епископ занимал недолго.¹²⁶ Вскоре окрепший по­литически Лоншан вытеснил его с поста верховного судьи. И так как тот неожиданно быстро смирился с этим, нетрудно было догадаться, что сам король не желал больше соблюдать достигнутую договоренность. Более того, Лоншан конфиско­вал еще и его недавно приобретенные имения, и хотя Ричард отчасти заступился за него, Гуго дю Пуисэ в итоге остался ни с чем, и его ненасытная жажда власти и приобретательства были использованы лишь в рамках широкомасштабной кампа­нии по опустошению карманов нации. Как ни странно, но его отношения с Ричардом от этого совершенно не пострадали — они и в дальнейшем оставались такими же теплыми. По записям в Pipe Rolls видно, что епископ Данхемский на Михайлов день 1190 года, то есть спустя год после своих покупок, был должен казначейству 2000 марок¹²⁷, из чего можно заключить, что причиной многих конфискаций последних приобретений, сделанных там, где только представлялся случай, могла быть просрочка платежа, и Лоншан действовал, вероятно, строго по указанию короля, которого, естественно, не удовлетворяли не­исполненные платежные обязательства. Ему нужны были ре­альные деньги, наличными, немедленно и как можно больше. И это могло бы отпугнуть немало потенциальных покупателей. Многим казалось, что бледный, тучный, со множеством мыс­лимых и немыслимых болячек, измотанный бесконечными походами король, каким его изображает Нъюбург, распродавая все налево и направо, и сам уже не верил в свое возвраще­ние.¹²⁸ Многие усматривали в складывавшейся ситуации ис­ключительную возможность повыше вскарабкаться и поболь­ше нахватать, и их расчет нельзя назвать неверным, поскольку покупную цену, казалось, сполна уже и не требовалось пла­тить. Однако король, как обнаруживает Ньюбург, оказался хитрее и воспользовался спекуляциями спекулянтов себе на пользу.¹²⁹

Так или иначе, но вскоре всем стало ясно, что речь идет вовсе не об огульной распродаже короной должностей и име­ний. И пусть нас не вводит в заблуждение остроумное замеча­ние Ричарда о том, что он бы продал и Лондон, если бы под­вернулся приличный покупатель.¹³⁰ Как мы уже убедились, Лоншан возвращал королю не только попавшие не в те руки должности, но и поместья, причем большую часть из них он затем вновь пускал в оборот. Почему он так поступал, в об­щем-то не совсем понятно. Кроме чисто финансовой, можно допустить еще несколько причин: самодурство, о котором часто упоминается в источниках, страх утратить контроль над страной, реакция на криминальные действия или подозрения в криминальных намерениях тех, кто был лишен собственно­сти, а может быть, секретная директива самого короля. Как сообщает Девиз, король в то время пробуждал у всех обра­щавшихся к нему просителей надежды на удовлетворение их жалоб и отсылал их назад к Лоншану, снабжая сопро­водительными письмами обнадеживающего содержания.¹³¹ Нередко случалось, что в тяжбах обе стороны козыряли коро­левскими письмами в свою пользу.¹³² Это могло истолковываться по-разному — как проявление милости, в тех случаях, когда не было оснований отказывать в ней просителю, либо передачу дела на рассмотрение в обычные судебные инстанции или делегирование права на принятие решения верховному судье. Однако в особо важных случаях специальные уполномо­ченные короля зорко следили за тем, чтобы королевская воля истолковывалась верно. Имеется ряд бесспорных доказательств дублирования писем, когда вслед любезным посулам летели письма с недвусмысленными приказами.¹³³ Поэтому следует весьма скептически относиться к утверждениям о том, что подобные противоположные изъявления монаршей воли могли вносить путаницу в английскую административную систему.¹³⁴ Глава правительства Лоншан прекрасно понимал желания ко­роля, а когда перестал, — не почувствовал, что время подавать в отставку, — то в сложившихся обстоятельствах это уже не играло никакой роли. Несомненно и то, что подобная практи­ка значительно осложняла ему исполнение обязанностей, Не­обходимо признать и то, что Ричард сам в значительной мере способствовал его падению, поскольку ему удобно было иметь в лице Лоншана своеобразного козла отпущения и ненавист­ного для всех обиженных вымогателя, а сам он как бы стоял в стороне и в ознаменование предстоявшего отъезда раздавал милости направо и налево. Впрочем, это было вполне в духе его жизненных установок - быть добрым королем для как можно большего числа подданных. В конце концов это помог­ло сместить с должности сыгравшего свою роль верховного юстициария, и уход Лоншана действительно никак не отразил­ся на репутации королевской власти. Удивительно, сколь мно­голик был тот, кому так часто приписывали «multum iratus»* (* «Чрезмерную гневливость» (лат.).). Но кроткое лицо Ричарда столь же подлинно, как и гневное. Из сообщений Гервасия о кентерберийском конфликте, проис­шедшем в первый год правления Ричарда, мы узнаем, что он был недоволен монахами Церкви Христа, открыто их запуги­вал и не скрывал этого. Знаем и о постоянном гневе, который вызывал у него его сводный брат Готфрид, назначенный епи­скопом Йоркским, да и чего можно было ожидать, ведь все эти стычки происходили в «придворной» обстановке, то есть в атмосфере двусмысленности.

Факты, известные из других источников, вносят опреде­ленные коррективы в описание коварной игры в кошки-мышки, которую, со слов Гиральда, вел Ричард с ничего не подозревавшим Готфридом. Данного автора, бывшего при­дворного Генриха II, перешедшего после смерти последнего на службу к Ричарду, тем не менее, следует считать человеком, близко знакомым с придворными манерами. В его Vita Galfridi читаем, как после очередной ссоры Готфриду через третьих лиц становится известно, что король готов простить его, если тот пожертвует на крестовый поход, и как, узнав о твердом обещании Готфрида сделать это, Ричард любезно встречает его, ни словом не обмолвившись о деньгах, и как на следую­щий же день, когда он покидает двор, к нему посылают вице-канцлера с напоминанием поскорее внести обещанную сумму, а именно, 2000 марок, и как, не сумев собрать нужной суммы, Готфрид возвращается домой, и король вновь встречает его радостно, полагая, что тот привез с собой деньги, но, когда на следующий день оказывается, что это не так, Ричард вновь становится холодным и неприступным, даже не пытаясь скрыть своего недовольства.

Как мы уже установили, по крайней мере одной из причин политики лишения должностей и конфискаций, проводимой Лоншаном, был скрытый нажим на него со стороны Ричарда, нуждавшегося в средствах, и это подтверждается тем, что после отстранения его от должности верховного судьи, он остается канцлером и пользуется расположением короля. А в 1194 году Ричард избирает иной путь возвращения ранее розданных по­местий, причем более радикальный. Вернувшись из Германии, он, по сообщению Ньюбурга, объявляет покупателям 1189-1190 годов, что уплаченные ими суммы были только займом, предоставлявшим им лишь право пользования, так что в тех случаях, когда внесенные средства превышают амортизацион­ные отчисления, он готов возместить остаток, а о процентах на вложенные деньги не могло быть и речи, поскольку это было запрещено церковью. Но, поскольку для этого следовало представить расчет, никто, по-видимому, не воспользовался таким предложением. Эта версия возвращения и перераспре­деления проданного перед крестовым походом встречается лишь у единственного автора, но если до нас не дошли стена­ния толп людей, лишенных таким образом собственности, то, должно быть, существует какое-то объяснение того, почему мошенничество на государственном уровне рассматривалось лишь как оправданная обстоятельствами финансовая опера­ция. Надо сказать, когда речь шла о хороших деньгах, Ричард никогда не стеснялся в выборе средств. Так, в 1198 году начи­нают использовать новую печать, так как старая, якобы, зате­рялась, и теперь надо было поставить ее на все до того выданные документы, естественно, уплатив за это пошлину.¹³⁵ Это коснулось всех обладателей привилегий, но и такая фискаль­ная уловка принимается безропотно, Еще, как известно, в 1194 году в Англии разрешаются рыцарские турниры,¹³⁶ запрещен­ные до этого из-за опасения возможных беспорядков, и со всех пожелавших принять в них участие взималась подать. В этой связи мы узнаем о специальных военных налогах¹³⁷ и о социально-революционной агитации, проводимой в 1196 году в Лондоне неким Вильгельмом Фитцем Осбертом по прозвищу «длиннобородый» и пользовавшейся успехом у бедноты, на плечи которой богатые горожане пытались переложить всю тяжесть государственных налогов.¹³⁸ То, что удовлетворение потребности Ричарда в деньгах не встречало больше сопротив­ления, объясняется не только его укрепившимся положением, но, — и в этом ему не могут отказать даже его самые заядлые критики, — всеобщим пониманием того, что средства нужны были не для ведения роскошной жизни, а для достижения всеми признанной цели.¹³⁹ Без приличной финансовой под­держки не могло быть и речи о существовании политически активного королевства да и масштабы деятельности целиком зависели от этого фактора.

Среди мероприятий Ричарда, направленных на обеспече­ние стабильности государства, важное место занимало реше­ние кадровых вопросов, призванное подчеркнуть преемствен­ность и непрерывность королевской власти и превосходство государственных интересов над личными. Как свидетельствует Говден, новый король оставил на службе верных слуг своего отца и в целом ряде случаев даже исполнил данные Генрихом II обе­щания. Вот ярчайший пример тому: Вильгельм Маршалл во время поединка между отцом и сыном сразил коня под буду­щим престолонаследником. И новый король наградил его за верность старому, женив на наследнице Пембрука и Стригвила, выполнив тем самым обещание Генриха П. Так мужественный, но бедный и уже немолодой рыцарь неожиданно становится самым богатым графом Англии, Уэльса и Ирландии и успеет еще верой и правдой послужить Иоанну, закончив жизнь ре­гентом юного Генриха III.¹⁴⁰ Награждая верных слуг своего отца, что вовсе не было само собой разумеющимся, Ричард между тем наказывает трех предателей из центральных рай­онов Анжу, в последний момент оставивших его отца, чтобы присоединиться к престолонаследнику.¹⁴¹ За свое предательст­во они поплатились потерей имущества. Новый режим не воз­нес к вершинам власти, как это зачастую бывает, и личных фаворитов нового государя. Те же рыцари из свиты герцога Аквитанского, кто достиг богатства и положения в обществе — как, например, Андрэ Шовнинский, который, женившись на наследнице Шатору и Дэоля, получил в свое распоряжение важную пограничную область Берри, — обязаны этим не изме­не старому королю, а достоинствам, подобным тем, которыми обладал Маршалл, да и сам Ричард. Но, раздавая милости, Ричард не руководствовался лишь сыновним пиететом, В дан­ном случае исполняя свое обещание, он ущемляет интересы Бодуэна Бетюнского — соперника Андрэ Шовнинского, хотя по воле Генриха II¹⁴² на названной наследнице должен был жениться Бодуэн Бетюнский. Тому же была обещана равно­ценная замена в самом ближайшем будущем, и вскоре он по­лучает графиню и графство Омаль. Возвращение графу Лестерскому его прежних владений, незаконно отобранных Генрихом II, также лишний раз подтверждает, что далеко не все решения старого короля рассматривались как неприкосно­венные. Кроме перебежчиков, в немилость попадали и нечистые на руку чиновники: большинство шерифов и верховный судья Генриха II Ранульф Глэнвилль и анжуйский сенешаль. Коро­левскую милость они смогли себе вернуть лишь после уплаты крупных денежных штрафов. Решая финансовые вопросы, новое правительство проявляло отчетливое стремление навести порядок и в области права.¹⁴³ Разумеется, в сложившейся ситуа­ции выдвигаемая правовая концепция полностью отвечала инте­ресам короля и моральная ценность его вассалов рассматрива­лась с точки зрения их полезности. В результате довольно значительное число своих подданых Ричард просто обманул — всех получивших от него жалованные грамоты, не имевшие никакой реальной ценности, по-видимому, считая, что их ло­яльность обусловлена корыстью и не особенно доверяя им, — на высокие должности же назначал лишь тех, кто успел дока­зать свою принципиальность. Для этого требовалась не только широта взглядов и умение поступиться своими личными симпа­тиями, но и государственная мудрость: в конце концов вер­ность находящемуся вдалеке и только что пришедшему к вла­сти монарху была прежде всего ничем иным, как делом принципа. Наверное, он прекрасно отличал подобных людей от прочих, и в Itinerarium особо подчеркивается его знание людей, выражавшееся в способности видеть насквозь своего собеседника,¹⁴⁴ хотя, как мы уже успели убедиться, при назна­чении на ответственные должности он руководствовался не интуицией, а опытом. Значение этих качеств тем более оче­видно, если представить себе последствия, которые могла вы­звать ошибка: похоже, несмотря на многолетнее знакомство с Бекетом, Генрих II так до конца и не узнал его. Возможно, замечая в нем лишь недюжинные способности и преданность, он видел этого человека лишь с одной стороны, а именно, как прекрасного канцлера, но Бекет-архиепископ горько его раз­очаровал. Ричарду удалось избежать подобных разочарований. Впрочем, свобода церкви, которую отстаивал Бекет, уже давно перестала быть актуальной темой.

Столь же обычным, как и раздача светских званий, было для Ричарда и принятие решений о назначении на церковные должности: формально на должность епископа или аббата назначал капитул, и этот порядок неукоснительно соблюдался, но выбор делался по рекомендации короля. При Генрихе II епископские должности могли годами оставаться не занятыми, а все полученные доходы отходили к нему,¹⁴⁵ Ричард же этой возможностью получения денег не пользовался, более того, следил за тем, чтобы назначения происходили как можно ско­рее, чем и снискал похвалы клерикальных хронистов.¹⁴⁶ Но это лишний раз  подчеркивает преобладание  политических интересов над чисто меркантильными. Ему, безусловно, было важно иметь в духовной администрации на местах своих лю­дей, и он стремился свести к минимуму вероятность назначе­ния на высшие церковные посты во время своего предстояв­шего  отсутствия.  На церковном соборе в  Пайпуэлле, где производились серьезные персональные назначения, 16 сен­тября епископства Винчестера, Лондона, Солсбери и Или по­лучили новых пастырей. При этом только последнее досталось homo novus* (* Выскочке (лат.).) и фавориту Ричарда — его канцлеру Лоншану, тогда как во главе остальных трех епархий встали те, кто сво­им возвышением были так или иначе обязаны прежнему ре­жиму. Так Лондон был отдан Ричарду Фитц Неалу, известному нам по книге «Dialogus de Scaccario», а Солсбери — Хьюберту Уолтеру, также занимавшему высокий пост в прежней государ­ственной администрации и к тому же родственнику влиятель­ного Глэнвилля. Последнее назначение имело далеко идущие последствия, так как это был первый шаг в карьере человека, сконцентрировавшего в последние годы жизни Ричарда в своих руках огромную власть и чувствовавшего себя уверенно и в годы правления Иоанна.¹⁴⁷ Примечательно, что, подобно Маршал­лу, он не демонстрировал свою преданность новому королю и   выступал   против   назначения   Готфрида   архиепископом Йоркским, во-первых, поскольку эта должность в свое время предназначалась ему самому, во-вторых, потому что слишком усердные настоятели кафедрального собора нарушили проце­дуру выборов. Поддерживал его в этом викарий Йоркский Гуго дю Пуисэ, опасавшийся утратить свои привилегии и имевший, благодаря своим связям, хорошие шансы на успех в случае подачи апелляции в Рим.

Назначение Готфрида в силу его личных качеств грозило стремительным обострением конфликта. Церковная карьера была фактически навязана ему Ричардом, и, как утверждает Гиральд,¹⁴⁸ он противился ей изо всех сил, поскольку сам строил планы на корону. Принимая во внимание его жизнен­ный путь и происхождение, надо отметить, что впоследствии он едва ли мог стать удачной альтернативой Иоанну: отлича­ясь лояльностью и мужеством, он был, однако, начисто лишен политического дара, слыл редким упрямцем и обладал талан­том настраивать против себя всех без исключения и причем одновременно. Возможно поэтому он проигрывал все сраже­ния, что, однако, не мешало ему после очередного поражения тотчас же снова ополчаться на всех своих врагов с завидным упрямством, не соразмерив своих сил и возможностей ввиду неспособности трезво оценить ситуацию. И поскольку его противники также не упускали ни малейшей возможности досадить ему, Йоркский капитул, в котором он верховенство­вал, стал похож на постоянно клокочущий котел ведьмы.¹⁴⁹ Разумеется, сводный брат был членом королевской семьи, и ему необходимо было обеспечить соответствующее происхождению содержание, поэтому во исполнение воли отца, Ричард и назна­чил его архиепископом Йоркским. Назначению в этот регион способствовало также то обстоятельство, что в семидесятых годах он отличился в сражениях с шотландцами. Несомненно, в это время Ричард был уже достаточно силен, чтобы подавить любую оппозицию и запретить обращение с апелляцией в Рим. Что он и сделал, но на встрече в Пайпуэлле все же попытался найти компромиссное решение: повысив в должности Хьюберта Уолтера, он передал ему доходы от приходов Гуго дю Пуисэ в Йоркском капитуле. То, что оказавшийся в изоляции Готфрид моментально воспротивился этому решению, Ричарда нисколько не волновало. Результатом этого был уже описанный конфликт между братьями - фарс между гневным кредитором и несостоя­тельным должником. Впрочем, никакого вреда для государства из последующих Йоркских треволнений не получилось. В борьбе против сторонников Иоанна во время пленения Ричарда Гуго дю Пуисэ и Готфрид оказались в одном лагере.

Наконец, наметился путь решения еще одного затянувше­гося церковного конфликта, с которым не мог справиться Генрих II. Архиепископ Бодуэн   Кентерберийский  основал в близлежащем Хэкингтоне коллегиатскую церковь, что грози­ло снизить доходы монашеского капитула Церкви Христа от пожертвований мирян. Обе стороны стали прибегать в своей борьбе к насильственным методам,¹⁵⁰ и монахи изо всех сил старались привлечь к себе внимание общественности. Естест­венно, все шло к неминуемому вмешательству папы, но Ри­чард, подобно отцу, вовсе не желал создавать прецедент, и уже находившийся в пути папский легат, как говорят, был останов­лен в Дувре королевой Элеонорой, где она удерживала его до тех пор, пока не был достигнут компромисс.¹⁵¹ После предва­рительных переговоров, прошедших осенью, 27 ноября состо­ялся помпезный въезд Ричарда в Кентербери, где назначенная им арбитражная комиссия должна была уладить спор. Кентер­берийский летописец Гервасий называет короля предубежден­ным интриганом,¹⁵² поскольку, как и следовало ожидать, он встал на сторону архиепископа. Ричард поддерживал прин­ципы регулируемого государством епископата, тогда как мо­нахи отстаивали римский универсализм. Но Ричард дал слово, что главные требования капитула — ликвидация неофитской кол-легаатской церкви и отстранение от должности неугодного им приора — будут выполнены. Однако, перед тем как объявить о достигнутом соглашении, он счел нужным предупредить мо­нахов, чтобы те не боялись: нужно уважать чувства архиепи­скопа. За этим последовало оглашение решения третейского суда, в котором по существу признавалась правота архиепи­скопа — ему было дозволено строить церковь повсюду и назна­чать своего приора. Ошеломленным монахам не оставалось ничего иного, как безропотно смириться с предполагаемым вероломством — жалобы были запрещены. Испытывая страх перед королем, — о чем мы слышим уже не впервые, — они повиновались приказу просить прощения у  архиепископа. Однако, удовлетворив таким образом уязвленное самолюбие последнего, они узнали, что тот отказался от основания своей церкви и что неугодный приор будет устранен. Но проблема еще долгое время оставалась нерешенной,¹⁵³ так как коллегиатскую церковь предстояло лишь перенести в другое место, но своего король достиг — на время крестового похода, в котором должен был принять теперь участие и архиепископ Бодуэн, конфликт терял остроту.

Оставался теперь вопрос защиты границ. Сразу же после смерти Генриха подняли голову валлийцы. Ричарда убедили, что с ними вполне могут справиться Иоанн и Лоншан, и дей­ствительно, валлийские князья вскоре подчинились и принесли ленную присягу Ричарду. С Шотландией дело обстояло гораздо сложнее. Король Вильгельм, плененный в 1174 году во время войны с Генрихом II, через год был вынужден признать себя вассалом английского короля, при этом его бароны и погра­ничные замки должны были отступиться от него. Нетрудно было догадаться, что при первой же возможности он попыта­ется вернуть себе утраченное, и не исключалось, что с целью реализации своих планов он пойдет на союз с Францией, По­этому за 10000 марок Ричард отменил ленную присягу и 5 де­кабря 1189 года в Кентербери был составлен документ¹⁵⁴, при­знававший неправовой характер вынужденной ленной зависимости и узаконивающий ее отмену. Таким образом, был создан прецедент, — что небезынтересно в связи с будущей ленной присягой Ричарда на верность Англии Генриху VI, — для решения вопроса о вынужденной вассальной присяге. За свои английские владения Вильгельм, как и его предки, со­вершил поттшт. Ожидалось, что подобное решение шотланд­ской проблемы полностью оправдает себя в ближайшем будущем, во время отсутствия Ричарда. Но и в переговорах с шотланд­ским королем Ричард не поступился своими политическими интересами: когда в 1194 году Вильгельм предложил ему, как сообщает Говден, 15000 марок за графство Нортумберленд, где находились важнейшие в стратегическом отношении замки, Ричард дипломатично отклонил его предложение как несвое­временное¹⁵⁵.

Где-то в середине декабря 1189 года Ричард переезжает в Нор­мандию. Высшую государственную администрацию он ком­плектует по принципу коллегиальности: должность верховного судьи поделили между собой Вильгельм Мандевилльский, граф Эссекский и Омальский, хорошо зарекомендовавший себя еще при Генрихе II, и епископ Гуго дю Пуисэ Даремский, светская и духовная фигура. Еще не раз Ричард назначит на одну долж­ность сразу двоих. Особенно ярко этот подход проявился при передаче власти в 1191 году Уолтеру Руанскому, но, очевидно, король все-таки не считал разделение власти идеальным реше­нием. Неизвестно, имел ли при этом Ричард в виду равно­правное разделение власти между этими двумя государствен­ными мужами, или епископу Данхемскому изначально отводилась лишь почетная роль, но, даже если предположить, что Вильгельму просто не хватило бы времени, чтобы скон­центрировать в своих руках всю полноту власти, все равно данное назначение формально отличается от последующих. По-видимому, Ричард остановил свой выбор в Пайпуэлле на этой личности, учитывая неотложность радикальных мер, И поскольку не нашел еще подходящего человека, которому можно было бы предоставить неограниченные полномочия вице-короля. Поэтому, рассматривая последующее назначение Лоншана, следует иметь в виду, что он был не первым выбо­ром Ричарда, а вторым.

Коллегиальность исчезла в первый же день после отъезда Ричарда из Англии вследствие смерти Вильгельма Мандевилльского, коллега умершего ставил Ричарда в затруднитель­ное положение. В конце концов он решился перейти на новый принцип правления: неограниченные полномочия Ричард пре­доставляет лояльному, надежному и решительному человеку, но им оказывается не Гуго дю Пуисэ, а бывший канцлер Ри­чарда в Пуату Вильям Лоншан. Так новоизбранный епископ Илийский, ставший недавно еще и английским канцлером, на­значается 12 марта 1190 года верховным юстициарием. И пред­стоит еще объяснить, следует ли рассматривать те месяцы, которые прошли со дня смерти Вильгельма Мандевилльского до назначения Лоншана, как взятое Ричардом время на обду­мывание: после того, как весной 1190 года Ричард добивается назначения Лоншана еще и уполномоченным папы римского в Англии, сомнений уже быть не могло — он полностью под­держивал своего первого человека, который теперь представ­лял одновременно и короля и папу. Своими решительными действиями — а его упрекали в том, что он использовал обе руки лишь для того, чтобы отбирать, и даже левой не раздавал милостей, причем того, чего не мог добиться как верховный судья, получал в качестве папского легата,¹⁵⁶ — он вскоре на­чинает вызывать всеобщее недовольство, но коль скоро Ричард передал ему всю полноту власти, значит он хотел, чтобы канц­лер — его никогда не называли верховным судьей — применял ее решительно. Хотя, расширяя полномочия Лоншана, Ричард не освободил от обязанностей Гуго дю Пуисэ, а только огра­ничил его компетенцию районом севернее реки Гумбер, чем, похоже, хотел лишь снять с себя ответственность в будущем. Из «Histoire de Guilaume le Marechal» мы узнаем, что в свое время, после разрыва с отцом, Ричард оставляет Лоншана сво­им представителем при французском дворе,¹⁵⁷ где тот, несо­мненно, следил за тем, чтобы его господин знал о намерениях короля Филиппа. Можно предположить, что канцлер герцога Аквитанского был полностью посвящен в его французскую политику и к тому же имел прекрасную возможность изучить личность французского короля. Возможно, поэтому его карье­ра и была столь стремительной. Ричарду нужен был не только способный администратор и министр финансов для Англии, но и опытный дипломат, который мог бы понять и держать под контролем сложную динамику политических событий. Несомненно, Лоншан был талантливым дипломатом, который с самого начала распознал намерения Иоанна_э но в обстановке непрерывной травли он оказался неспособным управлять королевством, в котором король наделил его столькими финан­совыми и административными обязанностями. И он нашел для себя выход в проведении политики железной руки. Не стара­ясь снискать чью-либо любовь, он упорно и ожесточенно отстаивал интересы своего господина, при этом не забывая как об интересах своего семейного клана, так и о своих собствен­ных. Многое, в чем его упрекают, недоказуемо и, на наш взгляд, несущественно, так как было вполне в духе того вре­мени: пристрастие к роскоши, чрезмерные личные расходы во время путешествий — в конце концов, многочисленный эскорт был необходим из соображений безопасности — высокомерие и пренебрежительное отношение к английским обычаям. Он был ненавистным «иностранцем», типичным «французом», хотя нам известно лишь о его нормандском происхождении и о том, что он был выскочкой. Тщедушный, горбатый, уродливый, он про­слыл любителем мальчиков.¹⁵⁸ Некоторые источники разделя­ют неприязнь к нему, вероятно, получившую распространение в народе, но другие относятся к Лоншану беспристрастно и даже доброжелательно. Девиз отдает должное его уму, с Дицето его связывала дружба и высокая образованность, Гервасий ценит Лоншана за покровительство монахам. Весной 1191 года епи­скопы поддержали его, когда он после смерти папы Клементия III ходатайствовал перед папой Целестином III о продлении сво­его легатства, причем последний сохранил к нему свое располо­жение даже после того, как тот был отстранен от английских дел.¹⁵⁹ Главный же недостаток его состоял, по-видимому, в том, что он полагался лишь на защиту Ричарда и потерял чувство ме­ры, полагая, что прав и исполняет свой долг. Под конец службы он, несомненно, уже не мог отличить интересы короля и коро­левства от своего желания самоутвердиться. Отбиваясь от нападок со всех сторон, он истощил свои силы, но в глубине души не был готов примириться с потерей власти. После той службы, которую он сослужил Ричарду, пока тот находился в плену, Лоншан был удовлетворен тем, что в 1194 году король привлек к ответственно­сти некоторых его старых врагов, а в 1196 году он вместо своего бывшего противника Уолтера Руанского был послан в Рим пред­ставлять королевские интересы. По дороге он умирает в Пуатье, и его смерть горько оплакивается.

Проследить в деталях процесс его «износа» следует не здесь;¹⁶⁰ остановимся, однако, на некоторых событиях, имевших место уже после выступления Ричарда в крестовый поход, так как обстоятельства свержения Лоншана весьма существенны для оценки деятельности Ричарда, Выступал ли он инициатором или предоставлял другим свободу действий, беспечно по­лагался на судьбу или планировал все заранее, давал ли он противоречивые, сбивавшие всех с толку распоряжения, или действовал настолько умело, что никто, кроме тех, для кого они предназначались, не мог разгадать их подлинный смысл и благодаря этому их исполнению никто не мог воспрепятст­вовать — вот те вопросы, которые не в последнюю очередь связаны с событиями осени 1191 года в Англии, когда Ричард уже давно стоял лагерем в Яффе. Выполняя свои обязанности, Лоншан успел нажить себе до этого времени множество врагов, Уже сразу после своего назначения весной 1190 года он должен был  принимать  решения,   связанные  с  еврейским  погромом в Йорке, где своего апогея достигли бесчинства, начавшиеся в Лондоне в день коронации Ричарда и распространившиеся на ряд других городов. Лоншан отстранил от должности ше­рифа и принял меры против зачинщиков, среди которых оказались дворяне из свиты Гуго дю Пуисэ, которые, вероятно, таким образом решили продемонстрировать боевой дух кресто­носцев, а заодно избавиться от своих кредиторов. В 1191 году усиливалась власть Иоанна: из Мессины он получает от брата послание, из которого стало ясно, что его не рассматривают в ка­честве наследника, и поэтому, собрав вокруг себя своих сто­ронников, Иоанн овладевает королевскими замками, А так как он принадлежал к королевской семье, многие видели в нем защитника от тирании канцлера. Его главным представителем становится епископ Ковентри Гуго Нонантский, продемонстри­ровавший современникам и будущему поколению талант дема­гога, написав циркулярное письмо против Лоншана, После свержения последнего он обнародовал длинный перечень гре­хов канцлера и с наслаждением описал бегство свергнутого Лоншана. От него мы узнаем о том, как, переодетый женщи­ной, тот якобы становится жертвой сексуальных домогательств одного рыбака.¹⁶¹ До этого борьба Лоншана с проявлявшим все большую строптивость Иоанном становилась все лихора­дочнее, а с конца июля 1191 года она протекала под неусып­ным оком Уолтера Кутанского, архиепископа Руанского, кото­рого Ричард в феврале того же года отправил из Мессины с тайной миссией в Англию. При его посредничестве в конце июля между принцем и канцлером было заключено компро­миссное соглашение о разграничении прав, причем Иоанну было обещано признание его в качестве престолонаследника в случае смерти Ричарда.¹⁶² Ввиду кажущейся недальновид­ности поведения и нерешительности многие летописцы ото­двигают его в тень. Но вскоре своим обходительным стилем правления он заслуживает всеобщую похвалу.¹⁶³ В отличие от своего предшественника, архиепископ Руанский был урожден­ным англичанином и при Генрихе II являлся хранителем госу­дарственной печати, к тому же в конце жизни последнего сыг­рал заметную роль в качестве посредника между отцом и сыном. В конфликтной ситуации, возникшей в Мессине, ему вновь представилась возможность доказать свои дипломатиче­ские способности.

Обильный поток жалоб на Лоншана, который настиг Ри­чарда в Сицилии, заставил его задуматься над изменением концепции государственной власти. Становилось очевидным, что Лоншану уже не справиться с оказываемым на него со всех сторон давлением. Ситуация крайне обострилась в сере­дине сентября 1191 года после своевольного возвращения Готфрида из Йорка в Англию. И хотя он был связан клятвой в течение трех лет находиться вне пределов страны, ему уда­лось высадиться в Дувре. Правда, он был тут же схвачен людьми Лоншана, и, поскольку оказал сопротивление, к нему пришлось применить силу. Для Иоанна это послужило сигна­лом к выступлению. Искусно используя бекетовский синдром, под возгласы негодования, звучавшие по всей стране, устрем­ляется он на защиту своего брата, церкви и вообще всех сво­бод против тиранов. Политически Готфрид был безобиден, и в течение нескольких недель, став на миг народным героем, он в этом качестве вновь обостряет спор главы английской церкви с кентерберийцами и взваливает на своего заступника Иоанна решение проблемы взаимоотношений Гуго дю Пуисэ и йоркцев. Так, выступив зачинщиком беспорядков, он оправ­дывает правильность предпринятой меры предосторожности — ссылки. Его неудача дала повод для созыва общего совета, на который Иоанн пригласил, кроме канцлера, епископов и ба­ронов. Так, наконец, в отсутствие архиепископа Руанского и остальных юстициариев состоялось сведение счетов с Лоншаном. 10 октября его вынудили подать в отставку, и Иоанну удалось добиться признания себя престолонаследником жите­лями Лондона. После принесения клятвы на верность Ричарду он получает клятву от них самих с оговоркой верности правя­щему королю. Но в образовавшемся вакууме власти ему не удалось осуществить задуманный прорыв к ее вершине, по­скольку ко всеобщему изумлению Уолтер Руанский неожидан­но предъявляет королевские полномочия, определявшие его преемником Лоншана. И смена власти происходит без ослож­нений. Иоанн, должно быть, был страшно разочарован, когда узнал, что целый год подрывал ничего уже не стоивший авто­ритет в политическом смысле мертвого человека.

Иным угодно усматривать в смещении Лоншана чуть ли не революционное выступление баронов, что-то вроде генераль­ной репетиции движения за «Великую хартию вольностей»¹⁶⁴, однако то, что инициатива в этом вопросе исходила от Ричарда, доказывают имеющиеся в копиях документы. О намерениях короля можно судить по трем написанным в феврале 1191 года в Мессине письмам и по одному фрагменту из письма, отно­сящегося к этому же периоду. Три из этих доказательств при­водит Дицето, а одно письмо излагается Гиральдом¹⁶⁵, по со­держанию  и  стилю  оно  почти  идентично  одному из  тех, которые приводит Дицето. Письма эти подписывались «teste me ipso»* (* «Засвидетельствовано самолично» (лат.).), что уже само по себе подчеркивает их значимость.¹⁶⁶ Незначительные отклонения в их содержании объясняются различием адресатов, но все они подчеркивают, что новое доверенное лицо, Уолтер Руанский, ни при каких обстоятель­ствах не должно подвергаться опасности. По существу их об­щий смысл сводится к лишению Лоншана власти. Таким обра­зом, к категории любезных посланий с   противоречивым содержанием их никак нельзя отнести.

Их основное различие лучше всего объясняется, если сгруппировать письма по их адресатам. Одни адресуются группе юстициариев — четырем баронам во главе с Виль­гельмом Маршаллом, — согласно Гиральду, исключительно последнему. В письме, содержание которого передает Дице­то, говорится о том, что к ним посылается Уолтер Руан­ский, доверенное лицо короля, и без его совета следует воздержаться от принятия каких-либо решений. Далее чита­ем: «Et¹⁶⁷ si forte cancellarius noster negotia regni nostri juxta consilium praedicti archiepiscopi et tuum et aliorum praedic-torum quibus curam regni nostri commisimus non tractaverit, praecipimus ut, secundum praedicti archiepiscopi disposi-tionem, tu et praenominati socii tui de omnibus agendis regni nostri tarn de castellis quam de escaetis absque omni occasione faciatis»** (** «И если по какой-либо причине наш канцлер окажется не в состоянии вести дела нашего королевства в соответствии с предписаниями архиепископа и твоими, а также другими распоряжениями по делам королевства нашего, пове­леваем сместить оного указанным архиепископом, и тебе с назначенными то­бою помощниками без промедления взять на себя ведение всех дел королевства нашего, как заботу о укреплениях, так и заботу о хлебе насущном» (лат.).). Это означает: если канцлер не будет прислушиваться к советам архиепископа и коллегии юстициариев, то вся пол­нота власти в военных и финансовых вопросах должна перей­ти к этой коллегии, возглавляемой архиепископом. Лоншану, таким образом, отводится роль исполнителя приказаний, — что означало лишение его власти, — и далее подчеркивается, что в случае, если тот не захочет стать лишь исполнителем воли, то его необходимо вывести из состава правительства. Это письмо датировано 9 февраля 1191 года, в другом письме, из которого приводится лишь фрагмент, говорится о том же, однако уже без особого выделения роли архиепископа. Передавая содер­жание письма, датированного 20 февраля, Гиральд от себя добавляет, что такие же письма были пересланы и другим юстициариям, а также графам и баронам, что подтверждает и Дицето.

К другой категории относится письмо от 23 февраля 1191 года, главным адресатом которого, кроме Лоншана, были еще чет­веро юстициариев. После представления доверенного лица, Уолтера Руанского, и сообщения о том, что он послан в Анг­лию, следует приказ: «Unde¹⁶⁸ vobis mandamus et firmiter praecipimus, quatinus in procurandis negotiis nostris ejus consilio operemini; volentes et praecipientes quod quamdiu ipse erit in Anglia, et nos in peregrinatione Dei erimus, ipse pariter in omnibus cum consilio vestro, et vos cum suo»* (* «Настоящим повелеваем вам и категорически приказываем исполнять де­ла наши строго в соответствии с его распоряжениями; его воля и указания яв­ляются законом, пока он находится в Англии, а мы - в крестовом походе, и все дела он должен согласовывать с вами, равно как и вы с ним» (лат.).). Лоншану строго предпи­сывается прислушиваться к советам архиепископа, но приказ этот смягчается тем, что и архиепископ должен согласовывать свою деятельность с канцлером. Ни слова об отстранении от должности, никаких угроз. Это самое щадящее по форме письмо датировано самым поздним числом. К тому времени Ричард уже знал, как поведет себя Лоншан. Лейтмотивом всех жалоб на него была его непокладистость, бескомпромиссность. Так, не долго думая, он отстраняет от должности своего колле­гу, Гуго дю Пуисэ, причем дошедшие до нас письма могут служить прекрасным доказательством того, что этим он вовсе не нарушает волю Ричарда, так как об разделении власти с еписко­пом Данхемским нигде не говорится. И Лоншан, имевший достаточно доказательств доверия к нему Ричарда и привык­ший читать между строк королевских писем, мог понять из этого лишь то, что какое-то время придется потерпеть вмеша­тельство в его дела архиепископа. Ведь что иное все это могло означать, когда даже не определялась иерархия на случай воз­можных разногласий между ними. Но хотя само по себе пись­мо представляло собой неудовлетворительно составленную служебную записку, за ним, однако, стояло гораздо большее. Что именно, мы видели из специальных писем, посланных, так сказать, «непрямым» адресатам.

В общем, подобная «тактичность» при отстранении людей от власти довольно характерна для Ричарда, хотя гораздо важ­нее то, что у этого письма Лоншану совсем иное назначение — это была доверенность, выданная Уолтеру, которая наделяла его полномочиями и предназначалась для немедленного обна­родования. Другие же письма, как мы уже знаем, были предъ­явлены только после отстранения Лоншана, и это указывает на их конфиденциальный характер. Впрочем, все они писались в критический момент. В феврале 1191 года предстояло рас­торжение помолвки Ричарда с Алисой, и можно было предшь дожить,  что французский король расценит это как повод к объявлению войны и в союзе с Иоанном постарается любы­ми путями дестабилизировать положение в Англии. Необходи­мо было также считаться с тем, что отбивавшийся от наседав­ших на него со всех сторон верховный юстициарий вполне мог не выдержать столь огромной нагрузки. Так что Лоншаном надо было жертвовать в любом случае. Но так как союз Фи­липпа с Иоанном был возможен лишь в будущем — Филипп тогда еще пребывал в Мессине, — то в поспешном отстранении Лоншана от должности необходимости не было, да и это позво­лило бы противнику «пристреляться» по новому правительству. Время еще терпело: Уолтер Руанский отправляется в путь из Мессины в феврале, едет не торопясь и прибывает в Англию только в конце июня.¹⁶⁹ После этого он ждет еще три месяца, прежде чем объявить волю Ричарда. Понятно, почему не име­ло смысла угрожать канцлеру отставкой в случае неподчине­ния. Тайное просто стало бы явным, и задуманного эффекта добиться не удалось бы. Важно было отвлечь внимание про­тивника на Лоншана, которому в свою очередь предоставля­лось дополнительное время, чтобы он успел загнать себя на смерть. Смещение его с должности состоялось, когда Филипп возвращался из крестового похода. К концу 1191 года фран­цузский король был уже дома, и к этому времени в Англии появилось новое авторитетное правительство, которое не успе­ло еще нажить себе врагов. Таким образом, время для смены в верхах было выбрано как нельзя кстати, и эта смена полно­стью отвечала требованиям времени.

Посмотрим теперь, как описывают эти события наши летописцы. В Gesta и Chronica Говдена говорится, что о распоря­жении Ричарда отстранить Лоншана от должности обществен­ность да и он сам узнали в сентябре 1191 года. Как уточняется в Chronica, королевское письмо было обнародовано архиепи­скопом Уолтером и Вильгельмом Маршаллом, которые должны были на коллегиальной основе разделить власть с канцлером, так что тот не имел права ничего предпринимать, не посовето­вавшись с ними. В этом письме, в частности говорится: «Si ipse¹⁷⁰ (Лоншан) quicquam in detrimentum regni, vel sine consilio praedictorum fecisset, deponeretur, et loco illius institueretur Rothomagensis archiepiscopus»* (* «Если он (Лоншан), причинит кому-либо вред или сделает что-либо во­преки предписаниям, сместить его с должности и на его место назначить архи­епископа Руана» (лат.).). Но вернемся от описываемого здесь события, имеющего достаточное количество свидетелей, к тому месту, где говорится о поручении, данном Ричардом Уолтеру Руанскому в феврале 1191 года. Автор Gesta и Chronica, причем в последней нашли отражения более поздние его взгляды на эти события, ошибочно полагает, что вместе с ар­хиепископом в Англию был послан также и Вильгельм Мар­шалл, тогда как последний и не уезжал оттуда, и что оба про­сто долго не решались предъявить свои письма Лоншану. Это странное поведение архиепископа летописец пытается объяс­нить обострившимися проявлениями деспотизма канцлера. Вероятно, записывая эти строки, Говден имел перед собой только то письмо в адрес Лоншана, в котором не говорилось об отстранении от должности, а миссия Уолтера характеризо­валась лишь как простое коллегиальное разделение власти. В описании февральских распоряжений Ричарда в Gesta еще меньше ясности, и этот источник еще более нас запутывает. Если довериться ему, это может привести к совершенно не­верному истолкованию воли Ричарда. Из него мы узнаем, что король посылает архиепископа Уолтера и Вильгельма Мар­шалла в Англию после того, как ему сообщили о «безобразном поведении и наглости» его канцлера по отношению к Иоанну и всему английскому народу. Поэтому, надо полагать, и появ­ляется следующая фраза: «Si1¹⁷¹ vera essent quae ipse audierat de cancellario»** (** «Если верно то, что я сам слышал о канцлере» (лат.).). И в данном случае его сменял на посту архиепи­скоп, которому в исполнении его новых функций должна была оказать содействие коллегия юстициариев. Даже если обвине­ния не подтвердятся, канцлеру все равно предстояло разделить свои полномочия с архиепископом и другими юстициариями. Но упоминавшиеся уже письма этого не подтверждают. Боль­шой ошибкой было бы полагать, что несправедливости, чинимые по отношению к его брату, могли побудить Ричарда к решитель­ным действиям, более того, миссию Уолтера просто наивно сводить исключительно к поискам истины. Будь это так от него потребовалось бы выступление в судебной функции, что означало бы объединение в одном лице судьи и человека, из­влекающего выгоду. На самом же деле на усмотрение Уолтеру Руанскому и баронам не предоставлялось ничего, кроме выбора подходящего момента действия. Ведь речь шла не о верности Лоншана, а об интересах короля. Королю необходимо было от­межеваться от канцлера, и поэтому поручение имело не мо­рально-этический, а чисто политический характер.

Вновь возникает необходимость несколько забежать вперед: выборы нового архиепископа Кентерберийского Ричард пору­чает провести Уолтеру Руанскому. И Лоншану письменно приказывается следовать всем указаниям последнего в этом вопросе. В ноябре 1190 года под Аккой умирает архиепископ Бодуэн Кентерберийский. И Ричард вновь стремится поскорее подыскать кандидата на освободившуюся церковную долж­ность. 25 января 1191 года кентерберийским монахам¹⁷² было послано письмо, в котором в качестве королевского кандидата предлагался архиепископ Монреальский. Одновременно Иоан­ну пересылают письмо, в котором его обязывают оказать дав­ление на монашеский капитул, чтобы заставить принять пред­ложение.¹⁷³ Однако королевская кандидатура встретила силь­нейшее   сопротивление   капитула,   прикрытое,   разумеется, всевозможными   отговорками.   Среди   прочих   приводился и довод об оскорблении местных епископов выбором ино­странца. На самом деле в то время уже давно было подготов­лено назначение приемлемого для монахов Церкви Христа кандидата. Если же говорить о решении Ричарда в данном случае, то оно, как, впрочем, и в случае с Лоншаном, принци­пиально отличается от подобных решений Иоанна и Генриха, характеризующихся подчеркнуто бравирующим предпочтением фаворитов-иностранцев, В данном случае это лишний раз до­казывает, что королю еще не представилась возможность по­ближе узнать местное духовенство - будущего архиепископа Кентерберийского он еще не разглядел.

Чем же привлекательна была кандидатура Вильгельма Мон­реальского для Ричарда? С одной стороны, быть может₃ тем, что Ричарду довелось с ним лично познакомиться во время переговоров в Сицилии, когда тот выступал посредником в конфликте с жителями Мессины и участвовал в мирных пе­реговорах с королем Танкредом, а с другой стороны, быть может тем, что он был доверенным лицом бывшей сицилий­ской королевской четы, и, вероятно, сестра Ричарда, Иоанна, поручилась за него. Ее супруг, Вильгельм II, призвал его воз­главить пышное празднество по случаю основания монастыря в Монреале и сделал архиепископом.¹⁷⁴ И в глазах Кентербе­рийского капитула, разумеется, его кандидатура значительно теряла в привлекательности из-за разительного сходства гакингтонгского конфликта с еще свежим в памяти палермским. Трудно объективно оценить данного кандидата еще и по­тому, что сразу после своего назначения он исчезает из исто­рии.  В  Gesta и Chronica Говден  сообщает  о  его  гибели в 1190 году под Аккой, что представляется абсолютно неправ­доподобным.¹⁷⁵ Кроме того, нигде не сыскать даже намека на то, что смерть настигает его еще в качестве выбранного канди­дата:  ни в официальных письмах Ричарда на родину,  ни в письмах капитула Церкви Христа к нему в Палестину о его смерти не упоминается, а ведь в таком случае потребовалось бы новое распоряжение короля, и наверняка бы изменилась страте­гия монахов. Во всяком случае, еще в конце ноября 1191 года Уолтер Руанский официально представлял его монахам в каче­стве королевского кандидата, о чем можно прочесть в одном из его писем из Кентербери.¹⁷⁶ О смерти Вильгельма, даже если бы ее попытались скрыть, наверняка стало бы известно в таком находящемся у всех на виду месте. В данном случае необходимо исключить также  возможность, которая  в других  обстоя­тельствах вполне могла заслуживать внимания, а именно, — объявленная Ричардом воля не соответствовала его действи­тельным намерениям, а на роль фиктивного кандидата в рав­ной степени подходил как живой, так и мертвый архиепископ. Ведь имя подлинного кандидата наверняка бы дошло до нас, так как, помимо самих монахов, о настоящем выборе короля должно было знать достаточно большое число людей, и, в первую очередь, избирательная комиссия епископов. Но именно епи­скопы  и  не  возражали  против  назначения  архиепископом Вильгельма, и в слухах не фигурировал никто, кроме Лоншана и Уолтера Руанского. Еще труднее поверить в то, что он осме­лился бы претендовать на высочайший пост в церковной ие­рархии против объявленной королевской воли — подобное злоупотребление доверием навсегда лишило бы его королев­ской милости. Еще менее вероятно, чтобы тайный выбор Ри­чарда пал на одного из упомянутых выше. Нелепо было бы наделять новой властью Лоншана, положение которого по­шатнулось, назначение же на должность архиепископа Кентерберийского Уолтера и лишение им своего поста в Руане могло бы крайне неблагоприятно сказаться на стабильности в Нормандии, что было бы еще нежелательнее, чем нестабиль­ность в Англии. Следовательно, необходимо исходить из того, что выдвижение кандидатуры Вильгельма Монреальского нель­зя рассматривать как обманный маневр и что в конце 1191 года он должен был с полным основанием считаться подлинным кандидатом короля.

Впрочем, причина неудачи данного начинания, скорее всего, и кроется в отсутствии тайного замысла. Одновременно нам как бы демонстрируется абсолютная необходимость при­меняемой Ричардом в мирских делах тайной дипломатии. Как сообщает Девиз, архидьякон Нортхемптонский, Саварик, в Мес­сине, в присутствии королевы-матери, которая находилась там лишь четыре дня — с 30 марта по 2 апреля, когда привезла Ри­чарду невесту, выпросил у последнего письмо с обещанием любого епископства в Англии. За этим вымоленным бланко­вым чеком скрывалась тонко сплетенная интрига, так как Са­варик уже выбрал себе епископство своего родственника Режинальда   Батского:    становясь   архиепископом    Кентерберийским, тот освобождал таким образом место в епископстве Батском, на которое он и рассчитывал. Его нахождение 28 февра­ля 1191 года в Мессине подтверждается документально: «teste Savarico archidiacono Nortamptonie»* (* «Засвидетельствовано Савариком, архидьяконом Нортхемптонским» (лат.).) - он ходатайствовал то­гда перед Ричардом о возвращении кентерберийцам отчужден­ного ранее имущества,¹⁷⁷ чем и снискал расположение мона­хов.   Приведенная  дата   интересна   тем,   что   указывает   на изначальное сопротивление архидьякона выдвижению канди­датуры Вильгельма Монреальского. Можно   предположить таким образом, что, в отличие от будущих выборов, на этот раз о кандидате короля узнали все слишком рано, Инициатива Саварика представляется проявлением нелояльности, о кото­ром придется еще вспомнить, рассматривая его поведение во время плена Ричарда.

Саварик тем временем немедленно отправляется в Рим, где присутствует при избрании нового папы и провозглашении 15 ап­реля 1191 года Генриха VI императором Священной Римской империи. У него с собой рекомендательное письмо француз­ского короля к Кентерберийскому капитулу в пользу Режинальда Батского.¹⁷⁸ В это время легко вписывается также и письмо Генриха VI в Кентербери, в котором монахам на­стоятельно рекомендуется прислушаться при выборе нового архиепископа к совету родственника императора, Саварика.¹⁷⁹ Хотя и без этого покровительства Режинальд Батский был весьма желанным кандидатом для Церкви Христа, оба реко­мендательных письма в свете будущих событий приобретают ценность ориентира.

В течение 1191 года, в то время, когда Лоншан утрачивал свою власть, вопрос об избрании нового архиепископа Кентерберийского не поднимался, но как только в ноябре того же года Уолтер Руанский становится верховным юстициарием, он начинает готовиться к выборам. И выполнение этого поруче­ния выявляет границы его возможностей: умело лавируя между Иоанном и Лоншаном, Уолтер осуществляет переход власти и удерживает ситуацию в Англии под контролем. Он знал про­тивников и, очевидно, хорошо изучил их тактику. Но при подготовке выборов в Кентербери он, по-видимому, ничего не подозревал о закулисной игре, а его обходительность, которой он так славился, выглядит просто слабостью. К тому же за два года до этого он принимал активное участие в улаживании гакингтонского конфликта и имел прекрасную возможность изучить не только умение капитула плести интриги, но и ме­тоды борьбы с ними, используемые Ричардом. С тех пор мона­хи считали Уолтера Руанского своим врагом, и поскольку его авторитет их вовсе не устрашал, то 27 ноября 1191 года не­ожиданно и к ужасу Уолтера выбрали архиепископом Режинальда, причем в присутствии его самого и Иоанна, с которым все еще приходилось сотрудничать. Вопрос компетенции, то есть кто вправе выбирать, епископы или монахи, теперь мож­но было решить только в судебном порядке, и лишь вмеша­тельство наивысшей инстанции избавило верховного юстициария и короля от неприятных последствий: Режинальд Батский умирает уже через месяц после выборов, и в течение 16 меся­цев мы не слышим никаких упоминаний о новых выборах в Кентербери или об их подготовке. И только когда Ричард на­ходился в плену, Саварик, тогда уже епископ Батский, начина­ет плести интриги, на этот раз выдвигая свою собственную кандидатуру на пост архиепископа. Но Ричард теперь идет в наступление, принимая усиленные меры предосторожности. И на сей раз выборы проходят по его сценарию, и уже хотя бы потому, что,, в отличие от предыдущих, когда крестовый поход был в самом разгаре, возвращение Ричарда ожидалось со дня на день. Но и кентерберийские выборы 1191 года создали ряд трудностей, с которыми пришлось столкнуться тогда предста­вителю Ричарда.

Лоншана упрекали в злоупотреблении властью, Уолтера Руанского в том, что он использовал ее не в полной мере, но общим знаменателем по отношению к ним обоим было то, что они не являлись идеальными кандидатами на эту должность. Поэтому нельзя упрекнуть Ричарда в непостоянстве лишь за то, что два года спустя он вновь производит смену правитель­ства. На этот раз его выбор останавливается на Хьюберте Уол­тере, которого он вновь наделяет одновременно высшей свет­ской и духовной властью. И когда тот в 1198 году уступает свой пост верховного юстициария Готфриду Фитцу Питеру, своему подчиненному, то означало это не потерю им доверия Ричарда, а уступку воле нового папы Иннокентия III, который не желал больше вовлечения архиепископов в мирскую поли­тику,¹⁸⁰ и это нисколько не уронило авторитета Хьюберта Уол­тера.

Таким образом, мы приближаемся к главному звену в це­почке мер предосторожности, предпринимаемых Ричардом — его семейной политике. Он не очень опасался, что Иоанн мо­жет лишить его английской короны. Главной заботой остава­лись континентальные владения — он был убежден: если Филипп решится напасть на него, то сделает это в союзе с одним из чле­нов семейства Анжу. Причем выбирать тому приходилось меж­ду Иоанном и Артуром. Все мысли Ричарда, вероятно, были заняты этой проблемой, но ни современники, ни историки, видимо, не разглядели всей сложности вставших перед ним задач. Они заключались не только в назначении надежных сенешалей и в мероприятиях военного характера, но, прежде всего, в создании такой политической обстановки, которая бы лишала Филиппа возможности выбора. Мне кажется бесспор­ной целесообразность определения такого будущего союзника Филиппа, который представлял бы собой меньшее из двух зол. Но напрашивается вопрос, считаем ли мы Ричарда теоретиче­ски способным на осуществление этой политики и есть ли надежные доказательства того, что он действительно проводил ее, и в чем могло заключаться это наименьшее из зол.

Всегда неприятно поражало, что он, не назначив наследни­ка, выступил в крестовый поход.¹⁸¹ Состоявшееся затем в Мес­сине провозглашение Артура престолонаследником дало повод упрекнуть его не только в упущении, но и в недальновид­ности. Правда, необходимо представить, к какому маскараду ему пришлось прибегнуть из-за Алисы: ведь его официальная невеста не была его настоящей избранницей, и свадьба с Беренгарией должна была состояться в ближайшее время, — впрочем, важнейшая мера для сохранения порядка престоло­наследия, — перед нами уже как fait accompli (свершившийся факт). Так как безопасность Вексена зависела от продолжи­тельности помолвки с Алисой, ему пришлось вести переговоры о заключении брака с другим семейством, в то время, как его официальная помолвка еще не была расторгнута. Эти перего­воры были настолько хорошо засекречены, что ни один из летописцев не имел в своем распоряжении информации ни о времени их проведения, ни об их характере. Нам лишь извест­но, что Ричард перед самым началом крестового похода, в условиях   крайнего   дефицита   времени   все   же   совершил «экскурсию» на крайний юг своего государства, а именно, в графство Бигорр, где приказал повесить одного владельца зам­ка, который ограбил паломников из Сантьяго. За этим следует сообщение о том, что 6 июня 1190 года Ричард был уже в Бай­онне.¹⁸² Нельзя не заметить, что в это время он находился в непосредственной близости от границы с Наваррой и, вполне возможно, истинная цель его поездки заключалась в заверше­нии переговоров о браке во время встречи с королем Санчо VI.¹⁸³ Приезд Беренгарии в качестве невесты к чужому же­ниху настолько же необычен, как и выступление короля в поход, который мог неизвестно чем закончиться, без назначения на­следника престола. Однако между двумя решениями, касаю­щимися семейной политики Ричарда и принятыми в Мессине, - о расторжении помолвки с Алисой и провозглашении Артура наследником - прослеживается определенная связь. Филиппу, пока он находился в Сицилии, нелегко было бы разжечь войну в Нормандии, а также войти в сговор и переманить на свою сторону английского престолонаследника.

И для Ричарда, очевидно, было крайне важно помешать Филиппу, пока тот еще находился недалеко от Франции, най­ти себе союзника в борьбе против него. Так, не торопясь с провозглашением наследника, можно было выиграть время. Выбор, павший на Артура и чреватый серьезными последст­виями, был сделан, когда велись мирные переговоры с коро­лем Танкредом после взятия Мессины, и нашел свое отраже­ние лишь в приложении к имени племянника, которому предстояло жениться на дочери сицилийского короля. В пись­ме, содержание которого передает Говден, не указывая на дату его написания, Ричард информирует Танкреда о результатах переговоров с его представителями. При этом в письме есть упоминание об «Arturum egregium Britanniae, carissimum nepotem nostrum et haeredem, si forte sine prole nos obire contigerit»* (* «Артуре высокородном герцоге Британском, дражайшем нашем племян­нике и наследнике, если волей случая суждено будет нам умереть, не оставив потомства» (лат.).). Об этом же идет речь и в его письме к папе Клементию, датированном 11 ноября 1190 года.¹⁸⁴ То, о чем здесь говорилось как о само собой разумеющемся, а именно, о праве Артура на престолонаследие, было довольно спорным в право­вом отношении, а с прагматической точки зрения - и вовсе абсурдным. Как можно было отдать предпочтение ребенку, которому было всего три с половиной года и которого фран­цузский король тотчас же постарался бы взять под опеку, как это уже случалось в прошлом, а не двадцатилетнему Иоанну? Никто не был готов увидеть в ребенке нелюбимого Готфрида и враждебной Констанции наследника королевства, и меньше всех Иоанн. Ведь именно его, а не Артура, который ни до того, ни после не чувствовал по отношению к себе заботу дя­ди, Ричард незадолго перед этим щедро одарил, так что лето­писцы и историки опять сделали из этого несколько поспеш­ные выводы о его особенной любви к Иоанну.¹⁸⁵ Когда Ричард в декабре 1189 года покинул Англию, во владении его брата находилось шесть графств, независимых в финансовом и пра­вовом отношении, что затрудняло Лоншану осуществлять кон­троль над королевством. Во Франции же, напротив, у него было только маленькое, расположенное в центре Нормандии, графство Мортен, которому он и был обязан своим графским титулом. Французская граница была далеко. Его владения в Анг­лии точно так же находились внутри государства, вдали от воз­можного места вторжения, в юго-восточном Кенте, и далеко от шотландской границы. Коль скоро Иоанна нельзя было ин­тернировать - такая мера предосторожности была бы вопию­щей несправедливостью по отношению к нему - то ему нуж­но было предоставить поле деятельности и определить сферу влияния. И Ричард был весьма далек от того, чтобы слепо ему доверять: замки, расположенные во владениях Иоанна, он сделал своими опорными пунктами, а тот должен был покля­сться не посещать Англию в течение трех лет — именно столько Ричард предполагал находиться вдали от своего госу­дарства, как впоследствии и оказалось. Но весной 1191 года на семейном совете в Нормандии по ходатайству матери это условие, как известно, было отменено. При этом, вероятно, исходили из следующего соображения: если запретить Иоан­ну посещение Англии, то единственным местом его пребывания станет Франция, а это было весьма нежелательно. Должно быть, за него поручилась Элеонора, и ей действи­тельно, некоторое время удавалось держать его в узде. Так у верховного юстициария Лоншана и его преемника появилась новая и весьма обременительная обязанность, с которой необ­ходимо было справляться. Таким образом, готовясь к крестовому походу, Ричард обстоятельно занимался Иоанном и, воз­можно, постепенно пришел к окончательному решению.

Ему было хорошо известно, какой удар он нанес брату, на­значив Артура престолонаследником. Это назначение, которое не было даже завещательным распоряжением и с правовой точки зрения ни к чему не обязывало, что очень умаляло его значение, все же тотчас вызвало действия со стороны Иоанна. В одном из сообщений Ньюбурга можно найти подтверждение того, что были сразу же предприняты соответствующие пре­вентивные меры. Наш йоркширский автор утверждает, что знает о тайном послании Лоншана к шотландскому королю, в котором тому был предложен союз, выгодный для Артура. По его мнению, именно ненавистный канцлер побуждал коро­ля к назначению Артура с тем, чтобы самому стать регентом несовершеннолетнего короля. Скорее всего, это приказ уста­новить союз с Вильгельмом Шотландским исходил от Ричарда, так как тот постоянно заботился о том, чтобы сосед сохранял нейтралитет. Поскольку шотландский король был ближайшим родственником Артура по материнской линии, ожидалось, что после провозглашения наследника между Шотландией и Иоан­ном возникнет барьер, и, вероятно, это и было главной зада­чей. После того, как Шотландия перестала находиться в ленной зависимости от Англии, провозглашение Артура наследником стало очередной мерой безопасности, которая призвана была обеспечить защиту от возможной шотландской интервенции. И Иоанн не нашел бы здесь союзников, так как король Виль­гельм был официально поставлен в известность о назначении Артура.

Следовало ожидать, что Иоанн будет бороться за свое пра­во на наследство. Равным образом можно было предсказать поведение Филиппа, и здесь мы подходим к сути теории поли­тической системы безопасности — он встал бы на сторону Ио­анна. Именно своей предсказуемостью ситуация и была, надо полагать, обязана этому странному назначению Артура. Ричард считал, что Иоанн в качестве союзника Филиппа был менее опасен. А это означало, что Иоанн был заранее выбран своим братом на роль повстанца. Впрочем, в 1193 году, казалось, Ричарда не особенно волновали интриги его брата, а в 1194 году он сразу же простил их ему. Поэтому главным объектом полити­ческих маневров, конечно же, становится французский король: с провозглашением престолонаследником Артура ему был пре­допределен партнер-коллаборационист. Таким образом, за относительно короткое время ему уже во второй раз приходи­лось в вопросе английского престолонаследия становиться на сторону, определенную Ричардом: сначала он поддерживает его самого, а потом — Иоанна. Как и в первом случае, не сле­дует полагать, что Филипп действовал необдуманно. Очень вероятно, что, поддерживая Ричарда, он преследовал свои собст­венные цели, которые, правда, впоследствии не осуществились. Решающим было то, что французский король не нашел бы себе союзников в Бретани. Зачем бретонцам восставать против Ричарда, если он назначил их юного герцога престолонаслед­ником? Эта провинция и впоследствии, до возвращения Ри­чарда, оставалась спокойной, к чему он и стремился. О том, что и в Мессине его интересовала Бретань, мы уже отмечали в связи с договором, подписанным в марте 1191 года. Ее гео­политическое положение - ключ к пониманию ситуации в целом.

Отец Артура, Готфрид, был дорог Филиппу тем, что, благо­даря ему можно было бы осуществить французско-бретонский охват центра Анжу, а также Нормандии и Пуату, и это же в глазах Филиппа придавало большое значение и его сыну. Как извест­но, именно этот план и был реализован после смерти Ричарда. В то время как Анжу, Мен и Турень поддержали Артура, бре­тонцы вступили в Анжер, а французы - в Тур. В опасности такой ситуации Ричард убедился только год назад: он и Фи­липп вели в этом регионе войну против Генриха II; сразу по­сле смерти отца он начал избавляться от коллаборационистов, среди которых встречались также и бретонцы.¹⁸⁶ Таким обра­зом, он лишал французского короля доступа к его племянни­ку, нацеленному на интервенцию. В то время, как за ним на­ходилась целая, да к тому же ненадежная, провинция, имевшая важное стратегическое положение, за Иоанном во Франции не было никого. Это должно было сильно ослабить значение последнего в качестве французского союзника, но у Филиппа не оставалось выбора. На случай своего возвраще­ния Ричард значительно повышал таким политическим реше­нием военную безопасность своих континентальных владений, в случае же своей смерти, он создал бы для своего реального преемника - брата - оптимальные условия для борьбы за власть: он обеспечил бы ему поддержку французского короля. Смог бы он добиться этого прямым путем? Впрочем, осенью 1191 года под покровительством Уолтера Руанского Иоанн был признан в Англии наследником. Человек, о котором Ричард писал, что открыл ему свое сердце и поверил свои «secreta»* (* «Секреты» (лат.).)¹⁸⁷, хотя и был верховным юстициарием, не сделал ничего для сохранения за Артуром права на престол, а искал взаимопони­мания с Иоанном.

Следуя этой теории, можно рассматривать дальнейшее, по­ведение Ричарда в вопросе престолонаследия, На смертном одре он назначает Иоанна своим преемником, и королева Элеонора, присутствовавшая при его смерти, делает все, от нее зависящее, чтобы поддержать своего младшего сына на пути к престолу.¹⁸⁸ Можно было отклонить требуемую Францией передачу Артуру Анжу, Мена и Турени и еще в тот же год остановить опасное развитие ситуации. Если серьезно отно­ситься к провозглашению в 1190 году Артура наследником, то встает вопрос, что же тогда могло привести к пересмотру этого решения в 1199 году, ведь с годами позиция племянника должна была бы, скорее, укрепиться.

Именно Иоанн, который скомпрометировал себя изменой и нерассудительностью, уже с 1197 года становится официаль­ным престолонаследником.¹⁸⁹ То, что Артур в то время нахо­дился под опекой Филиппа, вероятно, не имело решающего значения, так как уже год тому назад произошел случай, пока­завший, что у бретонца не осталось больше никаких шансов на престол: вызвав в 1196 году своего тогда уже девятилетнего племянника, Ричард удалил его от Филиппа, Это имело смысл лишь в том случае, если существовала возможность того, что в качестве правозащитника выступит французский король. Наверное, маневр 1190 года был впоследствии разгадан бре­тонцами. Тогда Артур, как перед ним и Иоанн, нашел свою дорогу назад к Ричарду и, таким образом, мог бы быть в его распоряжении в 1199 году. Но ничто не говорит о том, что после 1190 года Ричард тоже только выбирал между Артуром и Иоанном: он неизменно покровительствует Иоанну, тогда как провозглашение престолонаследником Артура было лишь временным соглашением, о чем нетрудно догадаться. То, что это решение как нельзя лучше учитывало нужды государствен­ной безопасности, означало₃ что поведение, на первый взгляд непонятное, не следует воспринимать как бессмысленное и безот­ветственное. Уловка тем эффективнее, чем меньше шансов сразу же ее разгадать.

Наш последний скользящий луч в этой связи должен кос­нуться королевы-матери. В конце она активно выступает за Иоанна против Артура, и мы видим ее в начале правления Ричарда в раздумьях об Иоанне. Биографы Элеоноры¹⁹⁰ склонны без достаточных оснований объяснять все решения Ричарда ее влиянием на него, не задаваясь вопросом, почему ей₃ всегда помогавшей хорошими советами, которыми он все­гда пользовался, не удалось убедить своего сына исполнить столь важную королевскую обязанность, как решение вопроса о престолонаследии перед выступлением в крестовый поход. И так как провозглашение Артура престолонаследником про­изошло, конечно же, не по ее инициативе, напрашивается вывод о том, что Ричард был далеко не таким послушным сыном, каким его считали. Однако, по-видимому, преобладает ошибочное мнение: мол, когда он принимал решения, не посо­ветовавшись с ней, то ничего хорошего из этого не выходило. Но, несмотря на это, личность Элеоноры представляется доста­точно значительной, чтобы уделить ей некоторое внимание.

Алиенор, как ее называют в источниках, родилась, вероят­но, о 1122 году. Она была внучкой знаменитого Вильгельма IX Аквитанского, и к ней перешло право на Тулузское графство, которое тот получил от своей супруги. Претендовали на эту территорию по очереди оба супруга Элеоноры и - еще упорнее - ее сын Ричард. Так как ее отец умер незадолго до ее первого бракосочетания в 1137 году, то к моменту свадьбы с лишь ненамного старшим ее французским престолонаследником Лю­довиком, она уже успела стать герцогиней, А так как во время торжественного переезда новобрачных из Бордо на север уми­рает и Людовик VI, то несовершеннолетняя супружеская чета вступает в Париж как король и королева. Для небольшого французского королевства настают бурные времена, и за на­чавшиеся вскоре военные невзгоды ответственность вполне справедливо возлагают на юную Элеонору, Судя по описани­ям, она была чрезвычайно красивой женщиной, и проходят годы, прежде чем преданный ей Людовик сумеет найти в себе силы переключиться в вопросах политики на советника, кото­рого завешал ему отец, аббата Сюжера Сендениского. Истории о супружеской неверности Элеоноры¹⁹¹ - большинство из них относится ко времени второго крестового похода - проверить невозможно. Но в том, что она, как рассказывают, часто жа­ловалась, что вышла замуж за монаха,¹⁹² - так как Людовик был очень набожным, - находит отражение совершенно иное, отличное от господствовавшего в Иль-де-Франс в первой по­ловине столетия мироощущение. К культурному своеобразию юга, чье превосходство в искусстве убедительно и по сию по­ру, относилась и совершенно светская, враждебная церкви культура миннезингеров с ее особым пониманием любви. Большая свобода нравов определялась уже самими культурны­ми традициями, отсюда же проистекало главенствующее поло­жение жены над мужем и высокая степень ее самостоятельно­сти. Мы узнаем, и это совершенно необычно, что во время семейного кризиса в Антиохии именно она заводит речь о рас­торжении брака, и как знать, не она ли выступила инициато­ром развода в 1152 году, которого Людовик все-таки добился якобы ввиду отсутствия престолонаследника. Уже спустя два месяца, вероятно, в возрасте 30 лет, она выходит замуж за девятнадцатилетнего Генриха Плантагенета. Это, по-видимому, указывает на предварительное соглашение, и в этой связи его несколько неожиданный приезд летом 1151 года в Париж с отцом, быть может, и был не чем иным, как подготовкой этого брака. Во всяком случае, насильно выдать замуж Элео­нору никто бы не смог, поэтому, надо полагать, ей понравился будущий супруг. Ньюбург даже считает, что новый муж ей подходил больше.¹⁹³ Ведь Генрих, несмотря на свою моло­дость, уже был незаурядной личностью. Неизвестно лишь, когда Элеонора впервые испытала на себе всю пагубную силу его характера.

Спустя два года после свадьбы на ней снова была корона, на сей раз английская - она получила ее вместе с Генрихом. В качестве приданого она принесла ему Аквитанию; это озна­чало, что расширение пределов анжуйской империи заверше­но. Для Элеоноры началась неугомонная кочевая жизнь, по­священная исполнению королевских обязанностей и время от времени прерывавшаяся растянувшейся на десятилетие вере­ницей родов. Как правящая королева она представляла короля в Англии и континентальных владениях во время его отсутст­вия, и это свидетельствует не только о ее незаурядных полити­ческих способностях, но и о полном взаимопонимании с му­жем в вопросах политики, существовавшем в то время. Их личные чувства друг к другу не поддаются объяснению. Со­гласно легенде Элеонора из ревности убивает многолетнюю любовницу Генриха, Розамунду Клиффорд. Обвинение это, однако, столь же необоснованно, как и попытки объяснить ее восстание против мужа разочарованием в любви. То, что суп­руг ее вовсе не монах, она выяснила довольно скоро: когда Элеонора выходила за Генриха замуж, у того уже был, по крайней мере, один незаконнорожденный сын, Готфрид, и брак, веро-ятно, ничего не смог изменить в его образе жизни.¹⁹⁴ Кроме того, продолжительные разлуки, связанные с исполнением королевских обязанностей, вовсе не способствовали укреплению семьи. Хотя не следует переносить на них наши собственные представления об идеальной супружеской   паре: сердцу женщины той эпохи ближе был тезис трубадуров о несовместимости любви и брака. Целью последнего были концентрация власти и обеспечение преемственности престолонаследия. И в этом отношении ее союз с Генрихом был на редкость  удачным.   Но,   несмотря   на   все  это,   она не была довольна. В 1168 году Генрих посылает ее представлять свои интересы в мятежную Аквитанию, и в конце 60-х - начале 70-х ее королевский двор в Пуатье превращается в блестящий центр культуры.¹⁹⁵ В то время Ричард находится на ее попечении. В 1173 году она поднимает в своих владениях восстание - еще один неслыханный скандал - против своего супруга и посылает юного Ричарда, уже год как ставшего герцогом Аквитанским, вместе с братом Готфридом к участвовавшему в мятеже престолонаследнику Генриху, который бежал ко двору французского короля. В борьбе против второго мужа она ищет поддержки у первого. Ведь первый, Людовик, все еще оставался сюзереном Аквитании, правда, лишь формально. И с политической точки зрения, да и просто по-человечески, вполне понятно, что жесткий авторитарный стиль правления Генриха и то, что он принимал решения, касавшиеся ее владений, со­вершенно с ней не считаясь, могли вызвать возмущение жены, не привыкшей к женской покорности. Правда, это было ее последнее самостоятельное решение на последующие 16 лет, так как, задержав переодевшуюся в мужское платье и спасав­шуюся бегством Элеонору, Генрих до самой своей смерти со­держал ее под стражей в различных английских замках, что, однако, вовсе не исключало ее появления при дворе на Рож­дество и на семейные торжества.

Нас же, прежде всего, интересует портрет Элеоноры в зре­лом возрасте, С ее возвращением в общество в 1189 году число сообщений о ней в хрониках увеличивается. Девиз называет ее бесподобной женщиной; для Ньюбурга она женщина, поза­бывшая о своем возрасте, - на ту пору ей было уже под семь­десят. Кем бы она ни была раньше, теперь все единодушно сходятся на том, что она искренне заботится о согласии и ми­ре,¹⁹⁶ выступая в роли, прямо противоположной той, в которой ее обвиняли прежде. Не следует, однако, игнорировать тот факт, что делала она это ради своего любимого сына, но, если заглянуть вперед, можно увидеть, что после смерти Ричарда, она также заботится и об интересах Иоанна. Она была очень сострадательной, сообщает Девиз, к тому же красивой, скром­ной, умной, и только однажды он вспоминает о грехах моло­дости в Святой Земле, в которых ее упрекают другие. В ее поступках в зрелом возрасте легко угадываются энергичность и доброе сердце, но другие черты характера остаются в тени. Следует также сказать о том, что ни один из летописцев не упрекает ее в честолюбии или стремлении к власти. Для ее отношений с Ричардом во время его правления характерно то, что она во всем поддерживает своего сына, как вначале, так и после его возвращения в Англию в 1194 году. Она с ним и не только, когда тот на вершине славы, - во время его отсутствия она всегда готова выступить на его стороне в решающий мо­мент, действуя осторожно и быстро. В конце концов, отходит от политики. Но в 1199 году в минуту опасности Элеонора снова покидает свою резиденцию в Фонтевро, хотя ей уже за семьдесят, и с присущей ей неиссякаемой энергией сначала помогает Иоанну укрепиться в Аквитании, а затем совершает еше одно путешествие через Пиренеи за другой испанской невестой - как в свое время за Беренгарией для Ричарда - на этот раз за Бланкой Кастильской для французского престоло­наследника, будущего Людовика VIII. Это поручение имело отношение к мирному договору между Иоанном и Филиппом, и то, что она не отказалась его исполнить, свидетельствует о ее согласии с проводимой в то время политикой.

Гиральд и Дицето подчеркивают покорность Ричарда своей матери. Этим он заглаживает свою вину перед отцом, считает Дицето, и еще он сравнивает Элеонору с орлицей из пророчества Мерлина, любующейся своим третьим орленком.¹⁹⁷ На самом же деле оценить ее влияние на Ричарда не так-то про­сто И если говорят, что несколько раз он следовал ее советам, то это еще ничего не означает, и поэтому ее значение в этой роли остается таким же неопределенным, как и других совет­ников. В 1189 году Ричард предоставляет Элеоноре тройное вдовье право королевы, при вступлении на престол уполномо­чивает ее представлять свои интересы в Англии, поручает ей в 1190-1191 годах поехать в Наварру и доверяет ей выполнение дипломатических поручений в Риме. Известно, что в это же время она встречается с Генрихом VI в северной Италии.¹⁹⁸ Она не была официально провозглашена правящей королевой на время отсутствия Ричарда, но после того, как Иоанн теряет авторитет в Англии, к ней переходят функции верховной контролирующей инстанции. И дело скорее не в прямых распоряжениях Ричарда, а в том, что ни у кого не было ни малей­ших сомнений в ее лояльности к королю-сыну. Нельзя упрек­нуть Элеонору в том, что она была властолюбивой королевой и навязчивой, неуступчивой матерью только потому, что она иногда принимала участие в управлении государством, да и сам сын, бесспорно, несколько раз просил ее об этом. Судить о ней лучше всего по ее деятельности в то время, когда Ричард находился в крестовом походе и в плену. Тогда она добилась нескольких значительных успехов. Несмотря на личную привязанность к своему сыну и политический опыт, который она могла использовать для упрочения королевской власти в Англии в 1192-1193 годах, нельзя не отметить возникшего впоследствии расхождения во взглядах между Элеонорой и Ричар­дом, вследствие которого она, несомненно, утрачивает свое влияние на сына: если она старалась сделать все для достиже­ния мира, то Ричард отдавал предпочтение войне. Но ни вре­мя, ни французский король не считались со стремлением ста­рой королевы к миру, и то, что она привозит заклятому врагу энергичную королеву и правительницу, свою внучку Бланку, оказывается далеко не в интересах государства Анжу. А имен не о них она везде и всегда заботилась, хотя, как политику, ей, конечно, были ближе ее родовые владения. Пока Ричард был только герцогом Аквитанским, их интересы совпадали. Его испанский брак, традиционный для аквитанских герцогов, и экспансионистская политика в отношении Тулузы доказыва­ет это, Во второй же половине правления внимание Ричарда переместилось на север. Его система союзов служит интересам Нормандии, а не Аквитании, как прежде. Поэтому уменьшилась и потребность в посреднических услугах Элеоноры, С 1194 по 1199 год мы слышим о ней только один единственный раз, а именно, когда она хотела заступиться за одного француза, который был личным врагом Ричарда, вновь приняв на себя роль посредника, но на этот раз ее миссия потерпела драмати­ческую неудачу и не была одобрена сыном.¹⁹⁹

Заканчивая рассказ об Элеоноре, мы вместе с тем покидаем круг домашних проблем Ричарда, чтобы проследить его даль­нейшую судьбу в крестовом походе.