В КРЕСТОВЫЙ ПОХОД НАПРАВЛЯЯСЬ

МЕССИНА

Самый профессионально подготовленный и организован­ный до той поры крестовый поход начался с выступления из Везеле в направлении Лиона армий вновь подружившихся Филиппа и Ричарда, флот которого уже продвигался на юг вдоль атлантического побережья Испании. Принципиальная новизна его заключалась в двух принятых Ричардом стратеги­ческих решениях: во-первых, до театра военных действий решено было добираться морским путем, во-вторых, использовать с этой целью собственный флот.²⁰⁰ Решения эти были основаны на изучении горького опыта, накопленного за время предыдущих походов: сухопутный маршрут через Византийскую империю был сопряжен с бесчисленными тяготами и лише­ниями и чреват неизбежными стычками с сельджуками в Ана­толии. К тому же именно в это время движение крестоносцев понесло невосполнимую утрату — германцы лишились своего императора, До своей гибели 10 июня 1190 года в реке Салеф, испытывая тяжелые лишения, он больше года находился в пути. За 40 лет до этого мать Ричарда, тогда еще юная французская королева, проделала этот нелегкий сухопутный пере­ход в составе армии крестоносцев, и именно этот, второй кре­стовый поход мог служить прекрасным примером того, как их не следует проводить.

До Палестины необходимо было добраться по возможности быстрее и без лишних задержек, не испытывая нужды в воде и пище и не опасаясь нападения. Всем этим условиям как нельзя лучше отвечал морской путь, Более того, доставленный кораблями провиант мог бы обеспечить войско на долгое вре­мя. Использование своего собственного флота имело еще не­сколько преимуществ — лишало зависимости от портовых городов, экономило средства и позволяло свободно использо­вать корабли в военных целях. И пока Ричард спускался вдоль Роны на юг, его флот, состоявший из более чем ста крупно­тоннажных транспортных судов шел к Марселю для встречи со своим королем. И хотя отдельные корабли начали выходить из английских и французских гаваней и собираться в единую флоти­лию еще с Пасхи 1190 года, переход от Марселя до Мессины необходимо было преодолеть всего за 23 дня, С этого момента сухопутный путь перемещения войск в Святую Землю уходил в прошлое.²⁰¹ И все же до Палестины Ричард добирался не­имоверно долго, хотя причиной тому были вовсе не морские опасности, да и задержка прибытия его флота в Марсель также не была связана с капризами погоды, как мы еще убедимся. В общем же, армии теперь не грозило обычное истощение сил, сопряженное с длительным и полным лишений маршем, и ее можно было сразу же вводить в бой.

Разумеется, для оснащения такого гигантского флота, нуж­ны были средства. Хотя речь шла об инвестициях, которые оправдают себя сполна, все же решение это требовало капита­ла и воли к действию. У Филиппа не было ни того, ни другого. Его хватило лишь на то, чтобы заключить с генуэзцами договор на транспортировку его контингента в Палестину, По имеющим­ся сведениям, войско Филиппа насчитывало 650 всадников и примерно вдвое больше пехотинцев, тогда как армия Ричарда была гораздо многочисленнее.²⁰² И то, что Филипп вообще со­гласился на морской путь, заслуга исключительно Ричарда, по­скольку первоначально тот, подобно Генриху И в свое время, был сторонником, сухопутного пути, о чем свидетельствуют начатые им переговоры с Византией. Ричард же с самого нача­ла отстаивал морской вариант: как известно, еще в 1138 году он договаривался со своим шурином Вильгельмом II Сицилий­ским о предоставлении флота.²⁰³ При жизни отца он, разуме­ется, и помыслить не мог о создании своего собственного, но сразу же после восшествия на престол Ричард приступает к реализации этого проекта.

В Лионе пути Ричарда и Филиппа расходятся, и до Генуи они добираются порознь, Филипп отправляется по суше, Ри­чард направляется в Марсель, чтобы оттуда плыть морем вдоль побережья. Это было оптимальное решение, обеспечивавшее наиблагоприятнейшие походные условия войскам, и, насколь­ко известно, оно не было вызвано возникновением напряжен­ности в отношениях королей. В Генуе Филипп на короткое время слег в постель, и когда в середине августа Ричард от­правляется в Портофино, Филипп передает ему послание, в котором скрыта большая часть будущих раздоров. В нем Филипп просит Ричарда, который нанял в Марселе еще два­дцать галер и десять крупных грузовых кораблей, предоставить в его распоряжение пять галер. А ведь ему не составило бы большого труда самому нанять эти пять галер в Генуе, и жела­ние получить их от Ричарда наглядно продемонстрировало, на каких основах он хотел строить свои взаимоотношения с по­следним: богатый Ричард просто обязан был принять самое деятельное участие в финансировании французского участия в крестовом походе. Ричард же выразил готовность расстаться не более чем с тремя галерами, что, однако, показалось Фи­липпу недостаточным. Следующим местом встречи королей была назначена Мессина, где им суждено было задержаться на целых полгода.

Разумеется, обоим королям несложно было бы в том же го­ду встретиться и у Акки. Однако Ричард ограничился лишь посылкой туда передового отряда, да и то лишь после настоятельных просьб короля Гвидо. Но, несмотря на отсутствие коро­лей, интриги и контринтриги уже вовсю плелись там с момента прибытия туда французской миссии в составе доверенных особ короля. Задержка на Сицилии едва ли была связана с прибли­жением зимы и повышением в этой связи риска морского плавания, скорее, само запоздалое прибытие туда обоих было вызвано намеренной неторопливостью. И хотя Ричард, при­бывший в Марсель еще 31 июля 1190 года, решил не дожидаться больше недели своего медлительного флота и нанял суда, что­бы плыть дальше (флот пришел в Марсель только 22 августа), продолжение   плаванья   было   неторопливым   и   напоминало скорее увеселительную прогулку. Закрадывается подозрение: не хотел ли он прибыть в Марсель без своего флота? Плывя на расстоянии прямой видимости итальянского берега, Ричард то и дело высаживался на берег, не обходя вниманием почти ни едитгой достопримечательности. Только в посещении  Рима отказал себе. В устье Тибра Ричард встречается с кардиналом Октавианом, епископом Остийским,²⁰⁴ и сетует о «turpia multa»,* (* «Стыде великом» (лат.).) говоря неприукрашенную правду о римской симонии, чего он не мог себе позволить во время правления папы Клементия III, да и подобная встреча тогда была и немыслима. В Неаполе Ричард останавливается на десять дней, в Салерно — еще на пять. Там он консультируется с врачами знаменитого университета.

Обо всех остановках Ричарда нам известно благодаря Гов-дену, который сопровождал его вплоть до падения Акки и вел своеобразный путевой дневник. Из косвенных источни­ков мы узнаем, что по пути из Генуи в Мессину Филипп по­падает в шторм,²⁰⁵ но это вовсе не означает, что именно поэтому он прибывает в Мессину лишь за семь дней до Ричарда,  то есть 16 сентября 1190 года. Как утверждают, еще в день прибытия Ричарда он хотел отплыть в Акку, но помешал, яко­бы, неблагоприятный ветер. Второй попытки не последовало, поскольку, ему, по-видимому, вовсе не улыбалась перспектива провести зиму не в роскошном королевском дворце в Месси­не, а в полевом лагере под Аккой, и подготовка к отъезду но­сила, скорее, характер отвлекающего маневра. Что касается Ричарда, то у него было еще несколько дел, которые следовало решить еще до завоевания Акки; среди причин задержки Фи­липпа, самой существенной было нежелание выпускать Ричар­да из виду. Как мы вскоре увидим, тот намеревался предъявить королю Танкреду от имени своей сестры, а также от своего собст­венного, определенные требования. А насколько затянется ре­шение данного вопроса, было не ясно. Кроме того, - и это представляется более существенной причиной задержки, — необходимо было кардинально решить проблему Кипра. А это практически невозможно было осуществить осенью, так что не было смысла торопиться с отплытием из Мессины лишь затем, чтобы избежать упреков в стремлении выждать более благо­приятного времени для морского перехода. Разумеется, Ричард не оповещал на всех перекрестках о том, что перед осадой Акки он не исключал возможности иных военных действий, более того, он тщательно скрывал свои замыслы. И, наконец, перед тем как ступить на Святую Землю, Ричард хотел решить определенные личные вопросы, не терпевшие больше отлагательства — ему надо было, в конце концов, жениться. И это можно рассматривать как одну из причин его предусмотренной зимовки в Мессине.

Флот Ричарда подошел к Мессине 14 сентября 1190 года. До этого моряки-крестоносцы успели совершить нападение на Лиссабон и разграбить город. Быть может, именно поэтому и не состоялась запланированная встреча с королем в Марсе­ле, и флот не успел к назначенному времени прийти на следую­щее место встречи. Так или иначе, но Ричард попал в Мессину лишь 23 сентября, через девять дней после прибытия своего флота, и этого времени вполне хватило для обострения ситуа­ции, и не в последнюю очередь потому, что Филипп уже нахо­дился в Мессине. Еще до высадки в Мессине, Ричард успел в своеобразной манере продемонстрировать, что и в нем не дрем­лют разбойничьи инстинкты, Говден рассказывает историю, которая вполне могла закончиться трагически не только для самого короля, но и для всего крестового похода. Находясь уже в Южной Италии, в окрестностях Милето, Ричард всего с одним спутником проезжал по селению. Услыхав в одном из домов крик сокола, он устремился туда и через минуту вышел с птицей на руке.²⁰⁶ Не пожелавшего расставаться со своей добычей Ричарда мигом окружила толпа местных жителей, и на него обрушился град камней и палочных ударов. Когда один из крестьян достал нож, Ричард стал отбиваться плоской по­верхностью меча, но тот сразу же сломался. Так на первый взгляд совершенно безобидная ситуация, не требовавшая, ка­залось, особой бдительности, разом превратилась в крайне опасную. И вновь Ричард показал, что безрассудная смелость его возрастала обратно пропорционально численности его от­ряда - чем меньше у него было сил, тем более рискованным было его поведение. Тогда он и его товарищ по несчастью, отбиваясь камнями, едва унесли ноги, а всего несколько дней спустя состоялся торжественный въезд в Мессину. «In tanta gloria»* (* Здесь: «помпезно» (лат.).) происходила высадка в порту, под звуки валторн на впечатляющем фоне огромного флота, буквально заполнив­шего всю гавань, и этим он не только сам произвел неизгла­димое впечатление на собравшихся, но и попутно продемон­стрировал Мессине свою военную мощь. По уверениям хорошо осведомленного Девиза встреча Ричарда с Филиппом происходила в самой что ни на есть дружественной обста­новке. За праздничным фасадом, разумеется, уже сгущались грозовые тучи, и очередной фарс «показной дружбы» слиш­ком скоро уступил место суровой реальности.

Необходимо признать, что по отношению к Танкреду и на­селению Мессины Ричард действительно повел себя довольно агрессивно, и трудно избавиться от соблазна автоматически перенести это впечатление на его взаимоотношения с осталь­ными участниками крестового похода, включая Филиппа. Но что на первый взгляд кажется простым, при ближайшем рассмотрении обнаруживает сложность, а в итоге представляется чем-то совсем иным. Цель, которую преследовал Ричард в Мес­сине, в корне отличалась от тех, которые он ставил себе позднее, и завоевание Мессины, обошедшееся малой кровью, в опреде­ленном смысле совершенно блекнет перед теми кровавыми оргиями, которыми довольно часто сопровождалось взятие юродов. Что же касается Филиппа, то, хотя его нельзя при­числить к любителям поножовщины и при штурмах городов он никогда не лез на рожон, считать его миролюбцем тоже нет особых оснований. В связи с крестовым походом, политиче­ский механизм которого был запущен уже в Мессине, и при сравнении с Филиппом, наиболее часто упоминаемыми черта­ми облика Ричарда называют беспринципность и заносчивость, делавшие, якобы, невозможным любое сотрудничество с ним. Здесь же мы имеем дело с точкой зрения, искаженной пол­нейшим незнанием как всей его прошлой, так и будущей жизни. Конечно, совершенно бесспорно, Ричард отлично умел нано­сить обиды, но столь же превосходно он владел искусством располагать к себе обиженных. Необходимо признать, что он прекрасно чувствовал, когда и кого можно позволить себе обидеть. И общий взгляд на историю данного крестового по­хода убедительно свидетельствует о том, что его судьба совершен­но не зависела от степени заносчивости Ричарда. С одной сторо­ны, разоблачение интриг Филиппа делает любое обвинение в адрес Ричарда весьма относительным, а те из них, которые явно противоречат сущности его характера, и вовсе представ­ляются надуманными. С другой же стороны, детальное изуче­ние обстоятельств в большинстве случаев убедительно свиде­тельствует, что он, ревниво относясь к успеху крестового похода, не только был в высшей степени способен на уступки и снисхождение, но и охотно шел на них.

И почему только этого почти никто не замечал? И почему в большей части исследований по данному вопросу выносится столь категоричный приговор, вроде следующего: «Результаты столь широко задуманного третьего крестового похода весьма незначительны... Виноват в этом, главным образом, Ричард Львиное Сердце»?²⁰⁷ И как мог ведущий французский специа­лист по истории крестовых походов назвать Ричарда «се paladin impolitique et brutal»* (* «Этот далекий от политики и грубый рыцарь» (фр).)?²⁰⁸ Непререкаемость подобных оце­нок вновь подтверждается Стаббсом²⁰⁹, на которого некри­тично опирается при создании образа Ричарда и автор англий­ских хрестоматийных трудов по истории крестовых походов Рансиман²¹⁰ Некомпетентность солидных английских источ­ников особенно роковым образом сказывается при оценке роли Ричарда как крестоносца, ибо мнение Стаббса подтвер­ждают французские и немецкие документальные свидетельст­ва, хотя он и не руководствуется ими. В большинстве случаев выводы Стаббса представляются сделанными а рriori. Обе на­званные национальные тенденции объединяет сходство точек зрения, но при оценке крестового похода они в лучшем случае ограничиваются несколькими фразами, а в адрес Ричарда бро­сают лишь отдельные общие обвинения. И созданный под влиянием этих двух точек зрения портрет Ричарда-крестоносца невозможно разрушить никакими фактами. Такое, прямо ска­зать, бездумное отражение почти во всей литературе по данному вопросу находит инспирированная французским королем и экспортированная в Германию пропагандистская кампания 800-летней давности. Там и тогда ее разительная эффектив­ность обусловливалась в первую очередь необходимостью оп­равдать пленение Ричарда. Для французов Ричард навсегда превратился во врага нации, тогда как у англичан был Стаббс, чей авторитет надолго отбил охоту доискиваться до истины.

Обструктивизм Филиппа по отношению к крестовому по­ходу долгое время оставался неизвестен. Несмотря на частое подчеркивание его личных качеств, правомерен вопрос о том, какой интерес он мог иметь к делу, успех которого при сло­жившихся обстоятельствах был бы приписан исключительно Ри­чарду. А возвращение последнего победителем вовсе не входило в намерения Филиппа. И поэтому он изо всех сил стремился воспрепятствовать как возвращению Ричарда, так и победе крестоносцев, считая военное поражение наилучшей гарантией окончательного избавления от своего противника. И пока он всеми подручными средствами проводил чисто французскую политику, рассматривая крестовый поход лишь как средство достижения своей цели, ему охотно приписывали то, что он применял свои способности на общую пользу. Так он вдруг стал видной политической фигурой и завоевал репутацию политика, стремящегося к компромиссу.²¹¹ Последствия этого очевидны: Ричарда не только зачислили в зачинщики раздоров, но и отказали ему в признании действительных размеров его вклада в успех крестового похода. А он не толь­ко добился частичного успеха и стабилизировал положение, величайшей заслугой его было скорее то, что он круто по­вернул руль истории и предотвратил неизбежное поражение.

С другой стороны, интриги Филиппа не ограничивались лишь сферой глобальной политики и восточной частью Среди­земного моря — французский король прилагал все усилия, чтобы создать Ричарду трудности при первой же представив­шейся возможности. И эти дополнительные сложности были источником новых опасностей и отвлекали внимание, кото­рое Ричард, вынужденный защищаться и принимать ответ­ные меры, мог бы направить на решение главных задач, бо­лее того, из многих ситуаций ему весьма сложно было выйти с честью.

Политика уступок, проводимая Филиппом по отношению к Ри­чарду перед крестовым походом, уже анализировалась, И если взглянуть на его действия сразу же после возвращения из крестового похода, то надо признать ее преемственность. Принципы этой политики, ставшие наконец очевидными, настолько радикальны, что тут же становится понятным и выбор средств. Сразу начинается открытая борьба с Ричардом, и это само по себе заставляет задуматься над тем, а не ставил ли он папки в колеса английскому королю уже во время крестового похода? И, действительно, его действия как до, так и после прибытия в Акку, похоже, подчинялись единой схеме. Он по-прежнему пытается втянуть в реализацию своих замыслов не только Генриха VI, церковь и Иоанна, — еще Конрада Монферратского и, по-видимому, Исаака Кипрского, — но еще, несомненно, жителей Мессины и Танкреда. И если оставляе­мые им на пути к своей цели следы не всегда имеют четкий отпечаток, то, по крайней мере, одно сразу бросается в глаза: в конфликтных ситуациях он никогда не выступает на стороне Ричарда. Закладывая коварные мины, он с самого начала старал­ся использовать против Ричарда третьих лиц, которые в итоге становились такими же жертвами его политической игры, как и сам Ричард. Так, выступая в роли якобы незаинтересованной стороны, он пробуждал и поддерживал в других страх перед агрессией Ричарда и доводил их до такого состояния, что сво­им поведением они делали эту агрессию неизбежной. Даже когда, в отдельных случаях, он, казалось бы, действовал в ин­тересах Ричарда, намерения его были диаметрально противо­положны. Ричард желал победы, Филиппа же устраивала лишь борьба. В ней он видел возможность физической гибели своего противника, тогда как в победе — лишь ее вредные для него самого последствия. Если Ричард побеждал в борьбе, то матери­альный ущепб несли те, кто был вынужден вступить в конфрон­тацию с ним, Ричарду же доставались нематериальные убытки. Побежденные, в конце концов, превращались в недовольных, и, поскольку Филипп сам вынашивал замыслы нападения на Ричарда, он упорно стремился оказаться одним из многих, с кем его соперник был в состоянии войны. И даже если бы тог захотел сорвать его замыслы, ему бы это не удалось. Безу­пречная репутация французского короля и то обстоятельство, что он неоднократно имел дело с англичанами и, как полага­ли, досконально изучил повадки Ричарда, как говорится, изнутри, в то время как тот оставался загадкой для окружающих — все это гарантировало Филиппу всеобщее доверие и успех, пусть даже в роковом для судьбы крестового похода смысле.

В Мессине Ричард расквартировался в винодельческом по­местье,²¹² так как во дворце уже обосновался Филипп. Армия, прибывшая за неделю до него, разбила лагерь прямо на берегу, поскольку ее не пустили в город. Капитаны кораблей ждали своего короля, который, узнав о высадке своих людей на берег, поторапливал с отплытием, несомненно обеспокоенный складывавшимся взрывоопасным положением. Среди обычных обстоятельств, способствовавших росту напряженности, был резкий скачок цен на продукты питания, вызванный неожи­данным ростом населения. Кроме того, не обошлось и без обычных в подобных обстоятельствах конфликтов на нацио­нальной почве, обусловленных столкновением различных культур.²¹³ В Сицилии, которая нередко становилась жертвой разбойничьих набегов, помимо тонкой правящей норманнской прослойки проживали еще и давно романизировавшиеся лан­гобарды, а также выходцы из Греции и арабы. По сообщениям летописцев, в Мессине все держали в своих руках «гриффоны» и «лангобарды», как называли здесь осевших в различное вре­мя греков и латинян различного происхождения. К ортодок­сальным грекам крестоносцы издавна относились с подозритель­ностью, что же касается «лангобардов», до нас дошла стихотворная строка Ричарда, относящаяся, правда, к более позднему времени, в которой он презрительно называет этим именем французов,²¹⁴ что, между прочим, поднимает вопрос о том, а кем же он сам себя считал? Впрочем, о жителях Мессины, в которых английские авторы видят лишь низкие ка­чества, плохо отзываются и другие источники того времени.²¹⁵

Надо сказать, что армия Ричарда представляла собой пест­рый конгломерат, и изъяснялась, хотя и на всевозможных диа­лектах, но все же по-французски. Однако, как утверждает Де­виз, местные жители всех их, независимо от того, были ли очи выходцами из Англии или Нормандии, Луары или Южной Франции, именовали «англичанами», таким образом франкоя­зычные подданные Ричарда были для них совсем не то, что франкоязычные подданные Филиппа. Налицо любопытное явление: хотя взаимоотношения греков и французов во время крестовых походов и в связи с ними не отличались особым дружелюбием,²¹⁶ в данном случае между «французскими» Французами и местными жителями устанавливаются на ред­кость гармоничные отношения, тогда как «английские» фран­цузы Ричарда сразу же приходятся им не по душе. К нацио­нальным предубеждениям, экономическим причинам и обычному недовольству, вызванному поведением солдат, сразу же при­бавляется чисто политический фактор, вскоре ставший доми­нирующим. Нормандский менестрель Амбруаз в своей «Estoire de la Querre Sainte» объясняет антипатию местного населения по отношению к армии Ричарда тем, что жители Мессины видели в нем возвратившегося норманнского завоевателя. Ведь у Ричарда действительно был довольно многочисленный нормандский контингент, а события стотридцатилетней давности, когда брат Роберта Гискара - Рожер появился на Сицилии и завоевал ее, еще не стерлись из памяти. С тех пор здесь правила норманнская династия, которая, однако, сумела обеспечить в высшей степени мирное сосуществование разнородных культур. И, хотя в конце XII века «норманнов» в общем-то уже осо­бо не побаивались, никто не мог знать, что было на уме у Ричарда и что он мог придумать, поэтому недоверие к нему вполне понятно. К тому же он был братом овдовевшей после смерти Вильгельма II сицилийской королевы Иоанны, кото­рую новый король, Танкред, сам не очень то прочно сидевший на троне, держал под стражей в Палермо. Отказ в удовлетво­рении вдовьего права уже сам по себе провоцировал конфликтную ситуацию, более того, совершенно неясно было, как поведет себя Ричард по отношению к незаконнорожденному внуку Рожера II, пришедшему к власти вопреки воле почивше­го в бозе короля.

Здесь мы приближаемся к довольно запутанному периоду истории конца норманнского правления на Сицилии. Решение Вильгельма II обручить свою тетю Констанцу с Гогенштауфеном Генрихом VI вызвало осенью 1184 года настоящую сенса­цию в политическом мире. Неужели норманнское государство достанется германцам? Насколько реальны были в то время подобные опасения и действительно ли Вильгельм решил наделить Гогенштауфенов правом на сицилийский престол, узнать уже невозможно. Неизвестно даже, насколько серь­езно юный Вильгельм II при заключении этого брака отно­сился к праву наследования по женской линии и придавал ли ему вообще какое-либо политическое значение, или, зная о своей неспособности иметь детей, он сознательно наметил столь крутой поворот в судьбе своего государст­ва.²¹⁸ Во всяком случае, во втором браке Иоанна стала ма­терью, и решение Вильгельма оставило в сознании ее детей неприятный осадок.

Заточение же Танкредом бывшей королевы могло означать лишь то, что ее вмешательство в сицилийские дела рассматри­валось как вполне вероятное, и подобные опасения относи­лись ко всей ее семье. Тем не менее, есть основания полагать, что осенью 1190 года Ричард вовсе не имел намерений завое­вывать Сицилию, и все его помыслы были направлены на осуществление крестового похода, хотя его и не оставляли заботы о наилучшем его финансировании. Ведь одно было совершенно несовместимо с другим. Рассчитывая задержаться в Палестине не менее трех лет, он никак не мог надеяться защитить завоеванную Сицилию от надвигавшихся армий Ген­риха VI. Да он никогда и не шел на завоевания, удержать ко­торые не представлялось возможным, чему яркое свидетельст­во - его поведение на Кипре и в Святой Земле. Но то, что стало ясным для всех, включая и Генриха VI, при его от­плытии из Мессины, а именно, что он не намерен вмеши­ваться в политическое будущее Сицилии, при прибытии на Сицилию было далеко не столь очевидным. Поэтому впол­не понятна усиливавшаяся нервозность и населения Мее-си ны₃ и самого Танкреда.

Не только все английские летописцы — кроме названных, следует упомянуть еще Девиза, в частности его подробное описание пребывания на Сицилии, — но еще и неанглийские, много пишут о провокациях жителей Мессины по отношению к армии Ричарда. Они не ограничивались словесными оскорб­лениями, но нередко выражались в нападениях и даже убийст­вах.²¹⁹ Так что если и существовал страх перед завоеванием, то он выливался в прямую агрессию. Таким образом, само поло­жение, в котором оказался Ричард, требовало немедленных действий, причем подобные действия одновременно должны были носить как оборонительный, так и наступательный ха­рактер. Обороняться Ричарду предстояло от горожан, насту­пать — на Танкреда. И хотя тот сразу же после прибытия Ри­чарда послал к нему Иоанну и даже выделил ей некоторую сумму в качестве отступного, Ричард посчитал эти меры не­достаточными. Его требования были вдвое большими Он по­требовал вдовье наследство Иоанны — графство Монте-сант-Анжело, находящееся на востоке Апулии у Монте-Гаргань. Этот район был оккупирован германскими войсками, которые вошли сюда при поддержке местных сторонников Генриха и Констанцы незадолго до появления Ричарда на Сицилии.²²⁰ То, что в подобных обстоятельствах Иоанна никак не могла бы получить свое графство, зависело скорее от реальной поли­тической ситуации и враждебности Гогенштауфена, чем от ее личных качеств. Для себя Ричард потребовал выдачи наследст­ва, завещанного Вильгельмом II своему тестю Генриху II после объявления последним об участии в крестовом походе. Как его наследник и фактический предводитель крестового похода он претендовал на следующее: 100 полностью оснащенных галер с двухгодичным запасом провизии, серебряную палатку, в кото­рой можно было бы накрыть стол на двести рыцарей, золотой стол с приборами и золотой стул для Иоанны. Вполне вероят­но, что набожный Вильгельм, который еще в 1188 году спас Триполи от Салах ад-Дина,²²¹ послав на помощь конницу, сделал завещательный отказ на цели крестового похода; он умер всего через несколько месяцев после смерти Генриха II, Ричард, разумеется,  не собирался отказываться от пусть и скромного, но все же законного вклада богатых сицилийцев на богоугодное дело, и Танкред не мог долго сопротивляться его требованиям. Хотя на первых порах он, видимо, вовсе не то­ропился бросаться в объятия Ричарду. Но по двум причинам переговоры нельзя было затягивать. В Мессине Ричард со сво­ей армией чувствовал себя загнанным в угол, и налицо были все признаки надвигавшейся бури, что и определяло крайнюю необходимость в переговорах. Кроме того, взоры всего христи­анского мира были обращены на армию крестоносцев и ее предводителя. Ввиду этого особую весомость приобретал аргу­мент, приведенный Девизом: армия, которая должна наводить ужас на Салах ад-Дина, не могла позволить себе терпеть на­смешки и наглость «изнеженных греков», а ее королю не по­добает вести бесконечные дискуссии о том, что принадлежит ему по праву. Да и король, выступивший в военный поход, не мог рисковать своей репутацией, ведь добрая слава — это уже половина победы.

28 сентября 1190 года, сразу же после того, как к нему при­была Иоанна с неудовлетворительной денежной компенсаци­ей, Ричард переплывает пролив и овладевает на полуострове сильно укрепленным монастырем-крепостью Баньяра, где по­селяет Иоанну. Сам же остается жить в винодельческом поме­стье. 2 октября он изгоняет греческих монахов из монастыря Сан-Сальваторе на полуострове на берегу Мессинской гавани, чтобы разместить в безопасности выгруженный с кораблей провиант, Обе меры, безусловно, носили вынужденный харак­тер, но, поскольку при этом были захвачены стратегически важные пункты, их можно было вполне истолковать как упэозу всей Сицилии, И это, пожалуй, входило в намерения Ричарда. Впрочем, подобное приближение к Сицилии могло быть чем-то вроде рекогносцировки, причем как в военном, так и в поли­тическом смысле, Это позволяло не только прощупать воен­ную силу Танкреда, но и получить представление о военном потенциале войск Генриха VI в Апулии.

В этот период идут оживленные консультации между Ри­чардом и Филиппом, и_э казалось, дружбу королей ничто не может нарушить. 3 октября недовольство ценой на хлеб пере­растает в беспорядки. Ричард силой пытается удержать своих людей, бросившихся к городским воротам, и это ему удается не сразу. В конце концов, он уговаривает их собраться на сле­дующий день на сходку, и страсти мало помалу стихают. Согласно Девизу, у Ричарда уже тогда вызревает решение штурмовать город, и он, якобы, с этого момента начинает приготовления. Автор добавляет, что, к счастью, напала другая сторона, и никто не смеет упрекнуть короля в пре­думышленном завоевании Мессины. Правдоподобнее, од­нако, что Ричард просто разуверился в успехе мирных пере­говоров,

Утром 4 октября 1190 года в сторону поместья, где находи­лась резиденция Ричарда, для ведения переговоров выступила группа местных церковных иерархов во главе с мессинским архиепископом, между прочим, уроженцем Англии. В состав делегации входили также уполномоченные Танкреда — адми­рал Маргарит и Иордан Люпин,²²² и сам король Филипп. Но лишь только начались переговоры, из ворот города хлынула толпа жителей Мессины, в которой послышались призывы напасть на дом Гуго Лузиньяна,²²³ и началась свалка. Этот Гуго, «Lе Воn», «коричневый», был племянником Конрада Монферрахского, назначенного перед штурмом Акки преем­ником слабеющего короля Гвидо Иерусалимского, и главою рода Лузиньянов в их вотчине Пуату. Возможно, взбешенные горожане начали свое нападение на анжуйскую армию с одно­го из Лузиньянов совершенно случайно, но, вполне вероятно, что это могла быть целенаправленная акция — первое звено в цепи последовавших напряженных политических событий. Ричард мгновенно прервал переговоры и пробился с несколь­кими из своих приближенных на холм, занимавший господ­ствующее положение над местом разворачивавшихся событий. Оттуда он затем устремился на жителей Мессины и погнал их по направлению к городу. Первая ожесточенная схватка про­изошла перед городскими воротами. К этому времени францу­зы во главе с Филиппом уже успели укрыться за городскими стенами. По сообщениям Девиза и Амбруаза, при штурме Мессины Ричард прибег к своей обычной тактике — выпустил вперед лучников, которые произвели настолько массирован­ный обстрел, что городские стены опустели в мгновение ока. И поскольку стены защищать было уже некому, то не состави­ло большого труда подвести тараны к воротам.

В то время как город был атакован с суши, пришел в дви­жение флот, чтобы завершить окружение со стороны моря. Поскольку королевский дворец, из которого Филипп наблю­дал за происходящим, находился вблизи гавани, это не позво­лило флоту использовать свой потенциал, и в анжуйском лаге­ре упорно верили, что французский король лично принимал участие в сражении и даже застрелил нескольких матросов своего союзника - впоследствии это использовалось на самом высоком уровне в пропагандистской кампании. Но в поддерж­ке флота не было большой необходимости, поскольку Ричарду и его воинам удалось ворваться в город. Сицилийский флот подожгли, и бои шли на забаррикадированных площадях. Че­рез пять часов по городу уже развевались знамена Ричарда, и важнейшие здания были захвачены. Знатные воины Ричарда перебрались  на  городские  квартиры.  Усмиренные  горожане должны были выставить заложников, затем, как сообщает Девиз, король предъявил свой ультиматум: заложники будут выкупаться по отдельности, и, если Танкред откажется исполнить его усло­вия, весь город будет разграблен. Так разом решались обе про­блемы: усмирялась Мессина и создавались предпосылки для сговорчивости Танкреда.  Взятие Мессины в качестве залога должно было дать почувствовать Танкреду, что гораздо дешевле будет выплатить Ричарду требуемое им, чем военные репара­ции. Не оставалось сомнений и в том, какой вариант освобож­дения заложников предпочтут жители  Мессины. Ясно было и то, что Ричарда не особенно интересовал взятый город.

В составе совместного анжуйско-французского посольства направляются оба державных гостя к Танкреду, чтобы сооб­щить тому о случившемся. Французскую делегацию, что следу­ет иметь в виду,  возглавлял герцог Бургундский.  В  напря­женной   ситуации   вооруженного затишья из-за все еще уклончивой позиции Танкреда, нехватка продовольствия, ка­залось, снова сыграет трагическую роль, так как солдат будо­ражили слухи, что их хотят уморить голодом. Но с подвозом провианта армия успокоилась. Напряжение окончательно спа­ло после того, как было объявлено, что Танкред решил пойти на уступки. Он предложил Ричарду денежную компенсацию в счет удовлетворения его требований, и ввиду предстоявшего соглашения   зачинщики   беспорядков,  всеми   проклинаемые теперь доверенные лица Танкреда Маргарит и Иордан Люпин, тайно   покинули   город.   Их  недвижимое  имущество   Ричард конфисковал. 8 октября оба короля подписали ряд указов, направленных на решение наболевших проблем. С этого мо­мента устанавливались фиксированные цены на хлеб, запре­щались посредничество и спекуляция, заодно вводились жест­кие санитарные требования и определялся штраф за игру в кости. Кроме того, законодательно регулировался вопрос о правомоч­ности завещательных отказов крестоносцев на нужды движения. Короли вновь подтвердили свою решимость верой и правдой служить общему делу. Успокоению жителей Мессины в немалой степени способствовало и то, что Ричард приказал своим людям вернуть награбленное. Он был вынужден, не в послед­нюю очередь благодаря Танкреду, щедро вознаградить войско за ускользнувшую добычу и длительное дорогостоящее пребы­вание в Мессине. Его щедрость достигла апогея во время бле­стящего Рождественского праздника, на который были при­глашены все, и король Филипп тоже. Среди прочего, Филиппу перепало еще и несколько кораблей. Этот пир состоялся в наспех сооруженном Ричардом на возвышающемся над городом холме укрепленном деревянном замке, который он назвал «Мате-гриффон». При возведении этой «греческой крепости» он ис­пользовал применяемую до эпохи каменных крепостей тех­нику строительства укреплений. Таким образом, Ричард соз­дал для  себя  временную  резиденцию,  которую  пообещал Танкреду перед своим отплытием снести. Кроме того, Ричард возвел укрепления вокруг казнохранилища и продовольст­венных складов. Таким образом он обеспечивал себе спокой­ную зимовку, и после этого о стычках с местным населением больше не упоминается. «Gens Anglicana»* (* «Английское племя» (лат.).), как докладывает Говден, стало теперь в Сицилийском королевстве в большом почете. Позднее появились утверждения, будто бы именно в Сицилии за Ричардом закрепилось его легендарное прозвище, В любом случае, уже Девиз слышал, как сицилийцы сравнива­ли его со львом, что он связывал с заботой Ричарда о соблю­дении правопорядка: сразу же после высадки Ричард распо­рядился    соорудить   перед   городской    стеной    виселицы, и в отличие от Филиппа, склонного замять скандальное дело, не относился к своим людям снисходительнее, чем к местным жителям. Филиппа же, напротив, и это уже не впервые, окрести­ли Агнцем. В подобное время смиренность этого библейского животного не почиталась высшей добродетелью королей, ско­рее всего и сицилийцы не имели при этом в виду ничего хо­рошего.

Какую же роль играл Филипп в Мессине? То, что при штурме города он предательски противодействовал Ричарду, утверждают исключительно английские источники, причем единодушно, но иначе и быть не могло. Уже через 8 лет глав­ным аргументом в предъявляемых анжуйской стороной обви­нениях фигурируют собственноручно убитые Филиппом солда­ты Ричарда.²²⁴ И у Амбруаза можно прочесть о том, что сообщила делегация Ричарда папе: французский король силой препятствовал заходу анжуйских галер в порт. Суть же предъявляемых обвинений лучше всех выразил Говден: Филипп не только не оказал содействия анжуйской армии — своим собратьям по оружию, но и вредил ей в силу своих возможно­стей. Еще до начала сражения Филиппа видели во вражеском лагере, да и на переговоры с Ричардом он приходит вместе с «возмутителями спокойствия» Иорданом Люпином и Маргаритом, причем, судя по «Histoire ds Ducs de Normandie», по­следний состоял с ним в особо близких отношениях и даже совершил для Филиппа hominium.²²⁵ Бегство обоих повержен­ных приближенных Танкреда свидетельствует о том, что у них; были основания опасаться преследований со стороны Ричарда. Существует мнение, что единственная цель этой встречи заключалась в том, чтобы удержать Ричарда подальше от разво­рачивающихся событий. О том, что Ричард подвергался систематической  травле,  утверждает  Говден,  когда  он  осущест­вленную Ричардом первую оккупацию комментирует словами: «И поэтому их было легче подстрекать против него». Кто же были эти агитаторы? Помимо двоих уже названных, сама со­бой напрашивается мысль о самом Филиппе, однако крайне не­осмотрительно приписывать ему чересчур активную роль в Мес­сине, чтобы избежать предвзятого к нему отношения. В одном ему надо отдать должное. Вполне понятно, что ради сестры Ричарда он не желал браться за оружие. В соответствии с при­казом Ричарда не втягивать в конфликт французов, Филипп по­желал защищать лишь непосредственные подступы к своей резиденции. Это хорошо высвечивает проблематичность его позиции. Если он намеревался заблокировать столь важный стратегический объект как порт, то тем самым он мог задер­жать взятие города, что противоречило бы интересам Ричарда, но было бы на пользу защитникам Мессины. Впрочем, само его присутствие в городе препятствовало нормальному веде­нию боевых действий. И лишь благодаря их скоротечности подобная помеха практически не повлияла на их результат, хотя, как знать, что случилось бы, если бы Мессина не пала за несколько часов.

Ему и вовсе не следовало бы оставаться в городе со своим войском после того, как выяснилось, что сражения не мино­вать. Разве не он сам желал отплыть в Святую Землю сразу же по прибытии Ричарда? И если это так, то есть если он дейст­вительно не собирался зимовать в Мессине, то он вполне мог бы отвести свою армию в другой район Сицилии или даже переправиться с ней в Южную Италию. Тогда он мог не опа­саться быть втянутым в конфликт и попасть в двусмысленное положение. Разумеется, там могло сразу же оказаться, что и его армия, подобно любой другой, не вызвала бы больших восторгов у местного населения, да и местных правителей едва ли обрадовали бы его требования ленной присяги. И причина случившегося, надо полагать, в том, что Филиппа просто исполь­зовали как козырную карту в игре против Ричарда. В лагере со­юзников возникло недовольство в связи с тем, что Филипп позволил навязать себе роль защитника сицилийцев, и недове­рие к нему стало естественной реакцией армии крестоносцев. И это скрепя сердце выраженное недоверие в самом начале совместного крестового похода, по меньшей мере, справедливый упрек в его адрес. В бою не могло быть места для полити­ческих разногласий, а нейтралитет и вовсе был невозможен. Идущие в атаку солдаты должны были воспринимать как оскорб­ление штурм города, в котором стояла армия их союзника. Да и сама его сторонняя позиция воспринималась с раздражени­ем поэтому встречающиеся в английских источниках обвине­ния следует воспринимать как отголоски настроений в армии, а нз как состряпанную задним числом теорию о заговоре

И то, что Филипп и граждан Мессины бросает в трудном положении, не делает его поведение более лояльным по отноше­нию к Ричарду. Единственным шагом с его стороны, не остав­лявшим сомнений в том, что он не намерен становиться на чью-либо сторону, мог быть только его отъезд, Но, поскольку он все-таки остался, то тем самым подавал надежды, которые не собирался оправдывать. Его якобы посредническая миссия привела к тому, что жители Мессины, веря в поддержку со стороны  Филиппа,  оказались втянутыми в провокацию по отношению к Ричарду, Расчет очевиден в своей простоте. Что могло случиться с городом, в котором находился французский король и сюзерен врага?²²⁶ И все зависело лишь от того, как сохранить расположение этого сюзерена. Амбруаз сообщает, как после начала боев горожане обступили Филиппа, моля о помощи, Случилось то, что — за исключением разве что Ричарда и Филиппа — и представить себе никто не мог; приступом брали город, в котором находился французский король. Его дипломатия мнимого умиротворения сослужила сомнительную службу. Поведению Филиппа не могло быть никаких оправданий. По логике того времени Ричард либо был прав - и тогда его сюзерен и союзник должен был прийти ему на помощь, либо он был не прав — и тогда тот должен был запретить штурм города. Второе Филипп сделать не мог, так что ему следовало хотя бы сделать вид, что он солидарен с Ричардом, раз уж он своевременно не догадался удалиться с места сражения. Постыдно было позволять при этом завоевывать самого себя.

Поведение, продемонстрированное им при взятии Месси­ны, достаточно убедительно объясняет, почему во всех оцен­ках его отодвигают на задний план, в тень Ричарда. Это ума­ление своей роли Филипп впоследствии поставил во главу перечня обвинений, предъявленных Ричарду. Однако, как мы вскоре убедимся, он сам в иных ситуациях брал на себя роль униженного, во всяком случае, это происходило не без его участия. Уже само прибытие его в Мессину — что, как не об­разчик кричащей скромности. Приплыл он на одном единст­венном корабле, и когда увидел собиравшуюся для его встречи на берегу толпу, направился сразу же ко дворцу, чтобы про­скользнуть в город как бы черным ходом. Согласно традициям того времени короли так не вступали в города, тем более ко­роли столь высокого ранга, как Филипп. Помпезная высадка Ричарда  поэтому  представляла  резкий  контраст  прибытию Филиппа, и долгое время была у всех на устах. Амбруаз даже счел необходимым заступиться за Ричарда. «Господа, — обра­щался он к своей аудитории, — таков обычай: высокопостав­ленный гость просто обязан появляться в чужой стране подо­бающим его званию образом». При этом он напомнил пословицу: «Встречают по одежке». О Филиппе же, по край­ней мере, по внешним признакам никто не мог бы сказать, что прибыл король.²²⁷ Поскольку Ричард просто не мог при­плыть меньше, чем на одном корабле, его прибытие так или иначе должно было затмить прибытие Филиппа, хотел он того или нет, К тому же, по пути Ричард нанял еще несколько га­лер, да и прибывший уже к тому времени его флот создал впе­чатляющий задний план. Все это, однако, вовсе не преследо­вало   цель   уязвить   самолюбие   Филиппа,   Стремление   же последнего к жесткой экономии выглядело не иначе, как ска­редность. Просить же Ричарда подарить ему пару кораблей или выделить в его свиту несколько своих знатных дворян ввиду общей дороговизны осуществления крестового похода, то есть реализации своей почетной привилегии, полагающейся ему на правах сюзерена, он не мог, поскольку не соблюдал всех обязанностей сюзерена, начиная от оказания помощи своим вассалам и заканчивая их щедрой финансовой поддерж­кой. Впрочем, привилегия эта уже давно отжила свой век. Участие Ричарда в крестовом походе едва ли можно рассмат­ривать как исполнение им воинской  повинности в пользу своего сюзерена — свою армию он снаряжал за свой собствен­ный счет и был не просто вассалом, но суверенным королем.

Говоря о некоролевском поведении Филиппа, следует привес­ти еще один эпизод, воспринимаемый не только как умышленное пренебрежение честью своих подданных, но и как дове­денную до претенциозности предупредительность. В начале февраля 1191 года был устроен турнир-забава на тростниковых копьях, на котором Ричард повздорил со своим давнишним недругом церемониал-рыцарем Вильгельмом де Баррэ. Закон­чилось все тем, что Ричард объявил тому свою немилость и посоветовал избегать показываться на глаза. Поскольку тот принадлежал к свите Филиппа, последнему надлежало всту­питься и защитить его от гнева союзника. Однако Филипп ограничивается лишь тем, что демонстративно присоединяется к многочисленным ходатайствам своих дворян перед Ричардом о прощении рыцаря де Баррэ. При описании этого происшест­вия Говден явно грешит многословием, лишний раз подтвер­ждая тем самым одиозный характер случившегося. В конце концов Филиппу приходится отослать рыцаря, поскольку, по утверждению летописца, он не желал держать его при себе против воли и вопреки запрету английского короля. Этим по­ступком Филипп, казалось, желал доказать всему миру, на­сколько далеко могло простираться его самоотречение, и весь христианский мир сокрушался о потере для крестового похода столь доблестного ратника. И когда цвет французского воин­ства, включая и самого Филиппа, вновь предстал пред Ричар­дом, чтобы смиренно просить за де Баррэ, тот,  очевидно, осознав демонстративный характер подобного демарша, объявил, что, по крайней мере, на время крестового похода де Баррэ мо­жет его не опасаться. И последний вернулся в ряды кресто­носцев. Гак несносность характера своего соратника по кресто­вому  походу  обернулась для  Филиппа  потерей  собственного престижа.

Если бы речь шла о более существенных материях, он, ско­рее всего, прибег бы к требованиям, нежели полагался бы на убедительность своих просьб. Выдвигая все новые финансовые требования, он доказал, что им руководили вовсе не робость и де­ликатность. А уж о том, что он больше любил брать, чем да­вать, единодушно твердят все источники. Из 40000 унций зо­лота, которые Ричард получил от Танкреда, Филипп немедленно потребовал себе половину. Еще в Везеле он заключил с Ричардом договор о дележе добычи, имея в виду завоевания в Палестине и распределение военной добычи.²²⁸ Но поскольку он демон­стративно не принимал участия в штурме Мессины, так как его не интересовали личные претензии Ричарда, это требова­ние было воспринято как скандальное. До открытой распри дело чуть было не дошло еще раньше, когда вид развеваю­щихся по городу знамен Ричарда оскорбил в Филиппе чувства сюзерена. И хотя Ричарду не особенно хотелось опускать свои знамена, он все же решил пойти на компромисс. Согласно Говдену, до достижения договоренности с Танкредом, он пе­редал город ордену крестоносцев. На этот раз Ричарду при­шлось хаки опустить свои знамена, и этот первый инцидент со знаменами следует вспомнить, когда речь пойдет о споре на ту же тему, возникшем под Аккой между ним и герцогом Леополь­дом Австрийским. Тут следует иметь в виду следующее: с подъемом флагов возникало право на добычу, от которого, несмотря на полную его обоснованность вследствие единоличного завоевания, приходилось отказываться, довольствуясь признанием за собой лишь символического участия в качестве союзника Фи­липпа. В итоге Ричард передал Филиппу третью часть полу­ченных от Танкреда денег, что позволило последнему возмес­тить все расходы, связанные с длительным пребыванием французской армии в Мессине. Он скрепя сердце согласился с двойной ипотекой неэффективного союза и финансиро­ванием соперника, так как возвращение Филиппа домой открывало еще более неприятную перспективу. И так как Фи­липпу, несомненно, были известны опасения Ричарда, он вполне мог позволить себе подобное вымогательство.

В обосновании законности передачи Танкредом денег Ри­чарду завещание Вильгельма играло лишь вспомогательную роль. Все авторы при этом указывают на сумму в 40000 унций золота.²²⁹ В официальных источниках подтверждается получе­ние 20000 унций в рамках договоренности о браке между пле­мянником Ричарда Артуром и дочерью Танкреда, при этом поясняется, что как в отношении вдовьего наследства Иоан­ны, так и в отношении «rebus alus»* (* «Прочих дел» (лат.).), обязательств больше не существовало. В этом официальном разъяснении дается ссылка на два письма Ричарда,²³⁰ и, поскольку последний соглашался вернуть 20000 унций в случае, если брак не состоится, другая часть, то есть 20000 унций, покрывала оба требования, а именно, вдовье наследство и завещание. Разумеется, нельзя исключить и возможность сокрытия части денег, ведь об истинных разме­рах предъявленных Ричардом требований не имеется досто­верных сведений. Завещание в указанных письмах могло не упоминаться не только из-за отсутствия надежного право­вого обоснования данного требования, но также из-за желания не задеть самолюбия Филиппа, а готовность вернуть получен­ные деньги, несмотря на определенное целевое их назначение, необходимо рассматривать в контексте общей политической ситуации. В любом случае даже официальная версия различает многофункциональное назначение выплат Танкреда. Помимо удовлетворения законных требований, данная сумма была чем-то вроде выкупа за Мессину, военным трофеем. И поскольку Иоанна передавала все свои деньги в полное распоряжение Ричарда, который вкладывал их в крестовый поход, они, в конеч­ном счете_э превратились в пожертвование. Поэтому и Филипп, хотя и рассматривал завоевание Мессины как личное дело Ричарда, должен был знать о назначении всех этих денег и своей доле, в частности. В любом случае, благодаря им затянувшееся пребывание на Сицилии нельзя назвать време­нем, потерянным для крестового похода.

Интересно было бы перевести выплаты Танкредом по курсу находившейся тогда в повсеместном обороте серебряной мар­ки ²³¹. Поскольку впоследствии свой выкуп Ричарду пришлось соразмерять со стоимостью кельнской марки, нас интересует, прежде всего, соотношение между суммой выкупа, и суммой денег, которую, по утверждению Генриха VI, Ричард вывез из норманнского государства²³². Неизвестной величиной в данном уравнении является золото-серебряный паритет, но с учетом разумных погрешностей, величина получается сравнимой с выку­пом, заплаченным Ричардом, что далеко не случайно ²³³.

Обратимся теперь к отдельным пунктам соглашения между Ричардом и Танкредом, которые послужили основой рассмат­риваемого финансового урегулирования. Несмотря на все позднейшие заверения во взаимопонимании, не следует забы­вать, что позиции партнеров равноправными никак не назо­вешь. Танкред был загнан в угол — мир ему был просто необ­ходим. Ричарду же, как и до этого в Англии, нужно было собрать как можно больше денег на крестовый поход. Танкред стремился выторговать за свои деньги хотя бы какую-нибудь политическую компенсацию, победителю-Ричарду вовсе не обяза­тельно было идти на существенные уступки. Поэтому письма, в которых он в первой половине ноября 1190 года разъяснял содержание договора Танкреду и папе Клементию III, если отвлечься от вопросов обеспечения мира, по сути имеют в виду лишь финансовое урегулирование. Разумеется, определенные пункты имели все-таки чисто политический характер.

Попытаемся теперь взглянуть на оба документа через приз­му общей политики Ричарда и разобраться, что же стояло за текстом данного договора. Надо сказать, что кроме Танкреда, послание, содержащееся в них, имело и других адресатов, и прежде всего, Генриха VI. Ричард писал Танкреду, что между ним и его сицилийским партнером заключается мир на вечные времена: «Promisimus²³⁴ ergo vobis et regno vestro, et toti terrae dominationis vestrae, per nos et nostros, terra et man pacem perpetuam nos fideliter servaturos»* (* «Обещаем, следовательно, Вам и Вашему королевству, а также всем под­властным Вам территориям, от нас и вассалов наших соблюдать вечный мир как на суше, так и на море» (лат.).).

При этом Танкреду гарантировалось право владения террито­риями, на которые претендовали анжуйцы. Это было и в интере­сах Штауфенов. Получение денежной компенсации за графст­во Иоанны выводило Плантагенетов из зоны конфликта интересов Танкреда и Генриха VI. Более того, Ричард давал гарантию, что не станет искать предлога для объявления вой­ны Танкреду и завоевания Сицилии. А именно такие намере­ния приписывались ему перед взятием Мессины.

Еще одним существенным моментом является обещание Ричардом помощи Танкреду на время его пребывания на Си­цилии: «...ut²³⁵ quamdiu in regno vestro moram fecerimus, ad defensionem terrae vestrae ubicunque praesentes fuerimus, vobis auxilium praebeamus, quicunque vellet earn invadere, aut vobis bellum mferre».** (** «И пока мы будем пребывать в королевстве Вашем, с какой бы стороны ни возникла необходимость в обороне Вашего королевства, предоставим Вам помощь, кто бы ни вознамерился на Вас напасть или пойти на Вас войной» (лат.).)

Данное  положение  следует рассматривать  как  открытое предостережение Генриху VI, поскольку иного источника аг­рессии в то время не предвиделось. Но его не следует толко­вать и как проявление агрессивности, поскольку едва ли Ри­чард был в то время заинтересован в появлении на Сицилии иноземного войска, скорее данное великодушное предложение защиты было не чем иным, как чисто превентивной мерой. Короля-крестоносца, находившегося на «службе Господней», заботило на Сицилии лишь то, чтобы во время крестового похода его никто не беспокоил, а это было бы невозможным в случае войны. Поэтому один из пунктов договора содержал обращение непосредственно к Генриху VI — ему предлагалось согласовать свои захватнические планы с нуждами крестового похода. И это открытое декларирование Ричардом своих наме­рений, если во время его зимовки в королевстве Сицилия поя­вится враг, резко контрастировало с упоминавшейся уже неоп­ределенной позицией Филиппа, которая немало способствовала вспышке вооруженного конфликта в Мессине. В конфронтации с Генрихом VI Ричард был вовсе не заинтересован: реальная ее угроза возникла лишь после выхода германской армии из Апулии, и он беспокоился лишь о том, чтобы сохранить союз. Когда Ричард отплывал 10 апреля 1191 года из Мессины, Ген­рих VI уже был на марше, и 29 апреля его армия перешла у Арче границу Нижней Италии. То, что он решился бы на это в зимнее время, было маловероятно. К тому же он, наверное, столь же мало задумывался о последствиях своего похода на Сицилию, как и Ричард о последствиях использования своей армии для защиты Танкреда вместо участия в крестовом похо­де. С его отплытием из Сицилии договор терял свой оборони­тельный характер, более того, никакого предоставления помо­щи не предусматривалось, да это было бы и невозможно, поскольку силы Ричарда перебрасывались совсем в иной регион.

Иначе, по крайней мере, на первый взгляд, выглядела пер­спектива брачного союза между дочерью Танкреда и Артуром, который в случае смерти Ричарда бездетным, становился престо­лонаследником. Здесь нельзя говорить о каком-либо предупре­дительном эффекте, поскольку брачный союз преследовал именно долгосрочные политические цели. Ведь с практиче­ской точки зрения данное соглашение выглядело несколько иначе. Артуру было три с половиной года, дочь Танкреда так­же находилась в младенческом возрасте. И брак был невозмо­жен до достижения ними брачного возраста либо до получения соответствующего разрешения папы. Так что пока имелась в виду лишь предварительная договоренность. «Condiximus ... matrimonium ... contrahendum»* (* «Заключим … брачный... договор» (лат.).) означало, что никакой брач­ный договор не заключен, а следовательно, никакая помолвка не предстояла. Сицилийской принцессе было обещано прили­чествующее dodarium** (** Приданое (лат.).),  но без какой-либо конкретизации. Большую важность Ричард придавал привлечению папы в ка­честве гаранта по договору. Авторитет церкви должен был га­рантировать Танкреду соблюдение условий мира и заключение брака, или, что касалось последнего, возврат целевого займа в 20000 унций золота. Это право востребования предусматри­валось положениями договора. Таким образом, деньга, инве­стируемые в крестовый поход, исполняли функции ссуды. Такой подход был для Ричарда, несомненно, вполне приемле­мым. Отныне он мог спокойно наблюдать со стороны за раз­витием событий, повлиять на ход которых он уже не мог. Если норманнское государство останется в норманнских руках, у него не будет никаких возражений против будущего брачного сою­за, А на то, что сохранение власти Танкредом было для Ричарда весьма желательным, указывает, по-моему, не столько данное брачное соглашение, сколько совсем иная мера. Как мы уже знаем, в январе 1191 года он избирает одного из посред­ников при заключении мирного договора архиепископа Виль­гельма Монреальского, который в свое время способствовал восшествию Танкреда на трон, своим кандидатом на пост ар­хиепископа Кентерберийского.

Содержалась ли в положениях договора, если отвлечься от чисто эмоционального аспекта, какая-либо конкретная угроза планам Генриха VI по завоеванию Сицилии? Разумеется, в отда­ленном будущем этот брак теоретически мог предоставить воз­можность обосновать притязания на престол, но нет основа­ний полагать, что подобные соображения играли решающую роль. У Танкреда было два сына. Хотя в намерения Танкреда могло входить появление  их сестры  в качестве  наследной принцессы, опасной она становилась лишь в том случае, если бы ей удалось выскользнуть у него из рук. И поскольку до мо­мента свадьбы ее передача в семью будущего супруга не предпо­лагалась, в качестве орудия борьбы с Гогенштауфенами она использоваться не могла. Пункт о возврате денег мог служить Генриху VI доказательством политической гибкости Ричарда — никакого желания быть связанным с Танкредом ни в радости, ни в горе — и, вполне возможно, он рассматривал все это не более как ловкую финансовую махинацию. Кто как ни он сам лучше других понимал, что в случае свержения Танкреда ни один из претендентов мужского пола на сицилийский трон не посмел бы востребовать свадебные деньги.²³⁶ Да и смерть одного из двух предполагаемых супругов до смены власти на Сицилии должна была понизить в его глазах риск возврата Ричардом выплаченных денег.

Но воспользоваться всеми выгодами столь заманчивой фи­нансовой сделки мог и Филипп, поскольку именно ему перво­му был предложен этот брак. Ригор, сообщивший нам об этом, мотивирует отказ Филиппа его дружбой с кайзером. Данная аргументация была очевидна уже Генриху VI, поскольку при встрече с французским королем в 1191 году в Милане он выка­зал по отношению к нему лишь расположение. Все же Филип­пу, пусть и несколько унизительным способом, удалось завла­деть третьей частью захваченных Ричардом сокровищ норманнского государства, и, естественно, он к тому же «признал» Танкреда королем, так как иначе не смог бы перено­чевать у него во дворце. Не следует, однако, делать из этого выводы о мудрой дружелюбной политике Филиппа по отно­шению к Штауфенам и резко противопоставлять ей неблагоразумно враждебную Ричарда. Бесспорно, тайный умысел накла­дывал на его поведение определенный отпечаток скрытности, из чего, однако, не следует, что действия Ричарда в Сицилии бы­ли в политическом смысле нерасчетливыми. Незначительность его уступок Танкреду бросается в глаза. Его выбор лежал меж­ду огромной суммой денег — реальным плодом весьма неопре­деленного брачного проекта и отказом от них в надежде сни­скать безмерную благосклонность кайзера. Но для крестового похода требовались деньги. И это было самым главным. К тому же от договора с Танкредом уже было не уйти, и по своей природе это должен был быть мирный договор, по­скольку завоевание Мессины было все же актом войны. Более того, к ведению переговоров обязывало уже то, что Танкред удерживал вдовье наследство Иоанны. Права сестры он мог от­стаивать не перед будущим, но лишь перед настоящим королем. А законной властью папа римский, сюзерен Сицилии, признал именно Танкреда.²³⁷

Разумеется, договор Ричарда с последним едва ли следует рассматривать как жест доброй воли в сторону Генриха VI, но если присмотреться внимательнее, то виден определенный расчет. Не зря мать Ричарда, сопровождая Беренгарию на Си­цилию, похоже, встречалась еще 20 января 1191 года в Лоди, Верхняя Италия, с Генрихом VI, определенно с единственной целью убедить того, что преданность Ричарда идее крестового похода не позволяла ему отвлекаться на поиски новых поли­тических союзов.²³⁸ Предположение о том, что Ричард стре­мился отойти в своей политике по отношению к Священной Римской империи от принципов своего отца, ничем не под­тверждается. А тот, несмотря на привязанность к своему род­ственнику Вельфу, ни разу не оказал военной помощи Генриху Льву и не позволил втянуть себя в конфликт с кайзером. Ко­нечно же, Генрих VI не был Барбароссой, но и Ричарда нельзя упрекать в политической близорукости лишь потому, что его застал врасплох акт политического пиратства, с которого кай­зер начал с ним дипломатические отношения. И в силу усто­явшейся традиции целый ряд источников, таких как Говден и Коггесхэйл, Рhilippidos и Сикард Кремонский, стали усмат­ривать причину негативного отношения Генриха к Ричарду в поведении последнего на Сицилии. Чем объяснялась неадек­ватность реакции Генриха и разительное несоответствие кары проступку, мы вскоре увидим. Что же касается Ричарда, то, подобно Генриху II имея богатейший политический инстру­ментарий, он всегда старался избегать применения грубейших мер воздействия. Ему и в голову не пришло — напрашивается аналогия с кайзеровскими приемами решения сложных про­блем — послать вслед отплывшему в Акку Филиппу пару галер, чтобы простейшим способом расквитаться с ним за прошлое и перестраховаться на будущее.

Этот хотя и невыгодный для Танкреда договор мог стать эффективным пропагандистским оружием в руках врагов Ри­чарда. И нас не должно удивлять, что кайзер предпочел рас­сматривать обещание предоставления помощи как предостав­ленную помощь,  если верить определенным источникам.²³⁹ Среди прочих причин ненависти кайзера к Ричарду Говден называет и «auxilium regi Tancreda factum»* (* «Оказание помощи Танкреду» (лат.).), а Коггесхэйл сооб­щает, что в Шпейере Генрих упрекал Ричарда в том, что потерял Сицилию «per ejus consilium et auxilium»** (** «Из-за обещанной тому помощи советами и делами» (лат.).) — имелось в виду со­крушительное поражение кайзера под Неаполем летом 1191 года, когда Ричард уже давно стоял под Аккой. Исследователи XIX века поднимали в этой связи вопрос об ответственности Ри­чарда за поведение его племянника Генриха Брауншвейгского, о чем мы еще услышим.²⁴⁰ Но в какой степени негативное отношение Генриха к Ричарду базировалось на недоброжела­тельных слухах, распускаемых французами, не установлено Об источниках подобной информации можно получить опреде­ленное представление,  если обратиться к соответствующим местам у Ригора и в Рhilippidos. На редкость пространное по­вествование Ригора о том, как Ричард хотел остаться в Месси­не до августа 1191 года, уже упоминалось. Летописец ни одним словом не обмолвился о причинах этого желания, но в Рhilippidos можно найти следующее толкование: Филипп отправился в Акку без Ричарда не потому, что тот ожидал прибытия своей невесты и хотел зайти на Кипр, как можно было бы предпо­ложить, а потому, что хотел помочь Танкреду защититься от Генриха VI. И, несмотря на все увещевания Филиппа поскорее отправиться в поход, Ричард остается на Сицилии, «auxilium²⁴¹ prestans Tancredo in prelia regi»*** (*** «Чтобы иметь возможность оказать Танкреду помощь» (лат.).).

Автор умалчивает о том, почему Ричард не дождался появ­ления Генриха в Нижней Италии, но вкладывает в уста кайзе­ра в Шпейере обвинение Ричарда о ведении войны на стороне Танкреда.

Мессину Ричард покидает через одиннадцать дней после Филиппа. Только один французский источник называет месячную задержку умышленной. В другом источнике она трак­туется как запланированная мера военной помощи Танкреду, и устами кайзера утверждается, что так оно и было на самом деле.²⁴² Но если Генриха еще можно понять — ему необходи­мы были оправдания в связи с пленением Ричарда, то позиция французских летописцев, которые могли опираться на отечест­венных очевидцев, вызывает удивление, О том_э что в дейст­вительности произошло на Сицилии, французы должны были знать лучше германцев уже потому, что они сами там были.

С другой стороны, договор можно было использовать для того, чтобы очернить Ричарда — мол, он и не собирался его придерживаться. И Говден обвиняет Филиппа в том, что тот со­бирался дискредитировать Ричарда подобным образом. Амбруаз и Иепегагшт также сообщают о дипломатическом эгоизме французского короля, что квалифицируется как возмутитель­ное предательство, хотя и не бросающееся в глаза. Причем речь идет о более раннем времени и об эпизоде, широко из­вестном, но не поддающемся авторской проверке. Подобная сдержанность делает честь менестрелю, которому королевские secreta были неведомы. Более убедительной представляется версия Говдена, который имел несколько иной доступ к ин­формации, Правда, она относится к концу совместного пребы­вания королей в Мессине Согласно ей, Филипп посылает к Танкреду с письмом герцога Бургундского, который, по Амбруазу-Itinerarium, возглавлял соответствующую специальную делегацию. Как сообщает Chronica, по поручению Филиппа это специальное посольство должно было предложить Танкре­ду военную поддержку на случай, если он пожелает воевать с Ричардом, когда тот нарушит обещанный мир. Gesta при этом добавляет, что последний, собственно, и приехал на Сицилию лишь с тем_э чтобы ее завоевать. Если верить Амбруазу- Itinerarium, Филипп посылал своих людей к Танкреду еще до подписания договора, уговаривая того отстаивать свои права и уверяя в том, что не будет поддерживать Ричарда.

При этом у Говдена можно найти указания на то, что в февра­ле 1191 года Танкред неожиданно потерял доверие к Ричарду Под предлогом многочисленности свиты его люди даже не позволили Элеоноре и Беренгарии сойти на берег в Мессине, из-за чего им пришлось повернуть к Бриндизи. Потребовалось личное вмешательство Ричарда, чтобы его мать и невеста смогли высадиться на Сицилии: 1 марта 1191 года он разыскал Танкреда в Катании. После многодневных переговоров оба короля вместе направляются в Таормину, где обмениваются дарами, создавая у окружающих впечатление крепкой дружбы, что, однако, лишь вредит Ричарду, Культурный, дипломатичный и способный в военном отношении Танкред, хотя враги и вы­смеивали его как горбатого выродка,²⁴³ вероятно, поведал Ри­чарду при этом о тайных намерениях Филиппа и в качестве доказательства предъявил письмо последнего. Сразу же после Ри­чарда у Танкоеда появляется с кратким визитом Филипп, и после его возвращения в Мессину Ричард, говорят, передал ему че­рез графа Фландрского письмо, Разразился скандал. Послед­нее, по крайней мере, несомненно. Это было время, когда Ричард наконец решился окончательно разорвать помолвку с Алисой. Филипп попытался связать это с историей с пись­мом, обвинив союзника в попытках оправдать своими из­мышлениями отказ от брака. За этим последовало заявление Ричарда о том, что он не может жениться на Алисе из-за ее связи с его отцом, что закончилось аннулированием помолв­ки в рамках уже известного нам Мессинского договора.

Версия Говдена не подтверждается другими источниками, и даже с учетом необходимости весомого обоснования Ричар­дом разрыва помолвки поведение Филиппа в то время не имело бы большого значения. Трудно отыскать какую-нибудь иную причину подобной инсценировки, но едва ли Ричард мог ос­новательнее себя скомпрометировать в глазах Танкреда своим личным в ней участием. Даже если усомниться в достоверно­сти отдельных деталей у Говдена, примечательно следующее обстоятельство: ухудшение отношений между Ричардом и Тан-кредом совпадает с ожидаемым приездом Беренгарии. В день ее прибытия, 30 марта, отплывает Филипп, перед этим он, согласно Ригору, изо всех сил призывает Ричарда ускорить совместное отплытие. Возникает закономерный вопрос, не пытал­ся ли Филипп таким образом воспрепятствовать нстрече Ричарда со своей невестой? Хотя Танкреда вполне мог шокировать визит Элеоноры к Генриху VI, едва ли ему следовало опасаться, что мать Ричарда хотела договориться с кайзером о совместных военных действиях против него. Альтруистическое вмешатель­ство ради чужих целей — мотив для обанкротившейся пропа­ганды. И многочисленность свиты могла стать подозритель­ной, если в ней усматривался сигнал к началу враждебных военных действий. Так могло случиться лишь в том случае, если бы Танкред рассматривал замещение сестры Филиппа новой невестой Ричарда как признак готовящейся войны.

В течение затянувшейся зимовки Ричард прилагает все уси­лия, чтобы как можно больше занять своих людей: они соору­жают осадные машины, ремонтируют корабли и борются с древесными червями. О нем самом нам сообщают два эпизода, которые как нельзя лучше характеризуют его религиозное отношение к крестовому походу. Один из них представляется клирику Говдену достойным многих страниц: монах из калабрийского монастыря цистерцианцев, снискавший славу под именем Иоахима Фиорского, по просьбе Ричарда изложил ему и его теологически образованной свите свое толкование Апо­калипсиса. Ричард позволил себе изложить ряд собственных соображений и в последовавшем схоластическом диспуте о Страшном суде высказал предположение о том, что Анти­христ уже мог являться в мир в лице папы Клементия III. Вто­рое религиозное событие оказалось гораздо важнее для него. Во искупление грехов своей неправедной жизни он наложил на себя епитимью — собрав всех своих епископов, Ричард об­нажился и приказал себя бичевать. Говден считал, что раскаи­вался он в грехах чувственности. Но что выглядит сугубо лич­ным, таковым не является. Эксцессы подобного рода были нередки в семье Анжу. Еще на рубеже столетия граф Фулько Нерра заставил себя бичевать на Святой могиле и в экстазе даже откусил кусок камня, который в качестве трофея отвез домой. Еще большую известность приобрело самобичевание Генриха II на могиле Бекета.²⁴⁴ В данном же случае покаяние Ричарда могло означать лишь то, что оно было ему тогда не­обходимо. Это, пожалуй, единственное указание на то, что крестовый поход он, по всей вероятности, воспринимал не только как военный вызов, но и ощущал острое противоречие между его идеей и реальной действительностью.

КИПР

Флот Ричарда, значительно увеличившийся благодаря при­току денег²⁴⁵, полученных от Танкреда, 10 апреля 1191 гада вышел из Мессины. Основу его составляли транспортные суда: гребные двухпарусные корабли, которые, по свидетельству Девиза, вмещали до сорока рыцарей вместе с лошадьми и пе­хотинцев, а также их годичное довольствие. Сопровождали эти транспорты, или, как их называют источники, «esnecka», не­сколько «busciae», трехмачтовых парусных судов двойной гру­зоподъемности и без гребцов, и, соответственно, более тихоход­ных. В одном из этих «busse» плыли Иоанна и Беренгария — сестра и невеста Ричарда. Им было выделено два корабля эскорта, и маленький конвой был выслан вперед, на расстояние види­мой связи, чтобы медленный темп компенсировать форой, обеспечить безопасность и прибытие вместе с остальным фло­том в пункт назначения. Прямую противоположность этим пузатым и неповоротливым, хотя и прочным, «busse» являли собой галеры. Эти укомплектованные гребцами быстроход­ные и маневренные боевые корабли были оснащены тара­нами для потопления судов противника. Выйдя в море, флот выстроился клином, в основании которого расположились галеры, готовые в минуту опасности выдвинуться вперед и прикрыть транспортные суда со всех сторон

Многочисленный флот был надежно защищен от нападе­ния как мусульман, так и пиратов различных национально­стей, базировавшихся на островах Эгейского моря. Оставался, правда, еще один серьезный фактор риска — превратности погоды. И при описании перехода Ричарда на Кипр этому фактору — не вполне обоснованно — придавалось большое значение. Благодаря Амбруазу и Itinerarium ²⁴⁶, вторившим ему, в нашем распоряжении подробное описание перехода из Сицилии на Кипр, изобилующее сведениями о всех шти­лях и штормах, что позволяет сделать определенные выво­ды. Рассмотрим все этапы этого путешествия по порядку,

После мертвого штиля, который продолжался с самого на­чала путешествия, 12 апреля, в Страстную пятницу, в откры­том море флот попадает в свирепый шторм. Ричард выводит свой корабль вперед в надежде, что большая восковая свеча, зажженная в фонаре на верхушке мачты, послужит остальным кораблям маяком в течение ночи. Тревогу короля о своем флоте Амбруаз сравнил с заботой наседки о своих цыплятах в минуту опасности. Но, когда 17 апреля по вновь спокойному морю они подошли к Криту, Ричард не досчитался 25 кораблей, среди которых был и «bus», в котором находились его сестра и невеста. В течение ночи Ричард высадился на северном побережье остро­ва. На утро погода была прекрасной, и флот устремился на полной скорости дальше, к Родосу, куда пришел 22 апреля Там Ричард сделал остановку на десять дней. Пока его спут­ники любовались античными памятниками, король, несмотря на свое недомогание, навел справки о кипрском «тиране», которого обвиняли в том, что он имел обыкновение причинять неприятности крестоносцам. Не исключено, что в это время Ричард посылал галеры на поиск пропавших судов, но из этого, по-видимому, ничего не вышло, что, впрочем, и неуди­вительно, так как шторм разметал флот еще между Критом и Сицилией, даже ближе к последней. Поэтому едва ли можно было рассчитывать на то, что отбившиеся корабли могли об­наружиться у северной оконечности Родоса.

1 мая флот продолжил свой путь вдоль побережья Малой Азии, и от моряков возвращавшегося из Акки торгового ко­рабля Ричард узнал последние новости из Палестины. Они были вполне утешительными: Филипп успешно высадился и за­нимался сооружением осадных машин. Это позволило Ричарду осуществить «другой проект», который, как утверждают Ам­бруаз и Шпегагшт, у него уже к тому времени созрел. В Анатолийском заливе он снова попадает в шторм, но моря­кам на этот раз удалось не сбиться с курса. Резко повернув на юг, они взяли курс на Лимасол. Для промежуточной остановки с целью пополнения запасов, подошла бы, конечно, и Киренея, находившаяся на северном побережье Кипра, которую, по словам Дицето, охотно посещали крестоносцы, но прибреж­ные горы отделяли ее от остальной части острова, что делало ее малопригодной для высадки, очевидно, с уже намеченной целью. Кроме того, при отплытии из Мессины Лимасол, по-видимому, был уже определен как место встречи, так как именно сюда приплыли впоследствии отбившиеся корабли. Так что, когда Ричард появился здесь 6 мая, он увидел на рей­де покачивающийся на якоре корабль с Иоанной и Беренгари-ей и узнал, что произошло. 24 апреля сопровождавшие их суда опрокинулись недалеко от Кипра, но большинству потерпев­ших кораблекрушение удалось благополучно добраться до бе­рега, где, однако, их взяли в плен греки. Но прежде чем пе­рейти к описанию дальнейших событий, сделаем небольшое отступление.

Уже из самого описания этого путешествия в нашем основном источнике следует, что Ричард прибыл на Кипр со­всем не случайно, вовсе не из-за бедствия на море, хотя все единогласно указывают именно эту причину.²⁴⁷ И неудиви­тельно, поскольку сам Ричард подтверждает это в письме от 6 августа 1191 года: «Deinde²⁴⁸ cum iter peregrinationis nostrae prosequremur, in Cyprum divertimus, ubi naufragii nostril subterfugium sperabamus»* (* «Оттуда, продолжая наше паломничество, зашел на Кипр, где надеялся подобрать наших потерпевших крушение моряков» (лат.).). Итак, он зашел на Кипр ненадолго в на­дежде обнаружить там потерпевших кораблекрушение, и здесь уже двенадцать дней в чрезвычайно напряженной обстановке ждал прибытия Ричарда «bus» с Иоанной и Беренгарией, хотя он был совершенно невредим и мог бы продолжать свой путь в Акку. Непосредственная опасность, грозившая со стороны местного деспота, должна была заставить капитана, презрев все опасности, плыть дальше не дожидаясь остальных, так что, должно быть, имелось недвусмысленное распоряжение короля, заставлявшее терпеливо ожидать в опасной бухте Лимаcола. Не следует также забывать, что на Кипре представлялась последняя возможность для бракосочетания, в противном случае Ричарду пришлось бы начинать крестовый поход не боевыми действиями, а провокационной по отношению к Филиппу свадьбой, И она, наконец, состоялась в Лимасоле 12 мая.

Накануне прибыли знатные гости. Приезд из Акки свергну­того иерусалимского короля Гвидо можно истолковать как спонтанную реакцию на местные события, государь же Киликии и правитель Антиохии, надо полагать, в то время также находились в лагере под Аккой.²⁴⁹ Капитаны отбившихся ко­раблей, вероятно, также знали, где искать своего короля, — и столь страстно ожидаемая Ричардом часть флота прибыла в день его свадьбы.

В исторической литературе завоевание Кипра рассматрива­ется в основном как случайность, происшедшая, как полагают, благодаря неизбывному авантюризму Ричарда.²⁵⁰ Но обратив­шись к источникам, мы обнаружим определенные подробно­сти, которые явно противоречат утверждению о том, что Ри­чард хотел отомстить грекам за их враждебное отношение к его людям, потерпевшим кораблекрушение. Согласно источникам, он принял это решение, когда взял курс на Родос, до которого доплыл 22 апреля, в то время как кораблекрушение у берегов Кипра произошло 24 апреля. И только Говден в своей Chronica, дополняющей Gesta, обращает внимание на «недостающее звено» между описанием несправедливости, которую пришлось претерпеть на Кипре пострадавшим от кораблекрушения, и тем, что Ричард взял курс на Лимасол, думая о предстоящем ре­ванше; и он добавляет затем, что тот узнал о кораблекрушении от посланных им галер, но это противоречит другим сведени­ям, которыми мы располагаем.²⁵¹

Для подобного решения Ричарду вовсе не требовалось ни­какого особо жестокого обращения с его спутниками. В сооб­щениях авторов всех национальностей есть подтверждения враж­дебного отношения Исаака Кипрского к пилигримам и вообще к военным действиям латинян на сирийском побережье.²⁵²

Хотя союз с Салах ад-Дином, о котором так часто упоми­нается, является преувеличением, что следует из письма на­чальника канцелярии Салах ад-Дина кади* (* Военачальник) аль-Фадила, где говорится, что Исаак только после прибытия Ричарда стал искать этого союза, тем не менее кади подтверждает справед­ливость общей оценки роли Исаака в начале третьего кресто­вого похода — властелин Кипра характеризуется им как верный друг султана, которому необходимо помочь.²⁵³ Стратегически важное расположение острова в тылу наступавшей армии пре­допределяло его роль в качестве удобного опорного пункта флота и базы снабжения. Державшая осаду Акки армия совсем не­давно пережила голодную зиму, тогда как на богатом Кипре продовольствия было в избытке, И нежелание сотрудничать рассматривалось как недопустимая блажь, впрочем, при столкно­вении великих всегда страдали маленькие независимые госу­дарства. Где же еще, как не в предотвращении возможных про­блем, должен был проявиться полководческий гений Ричарда, в котором никто не сомневался? На этот раз речь шла, в пер­вую очередь, не о деньгах, как это было в Мессине, а о покоре­нии страны.

Для общественного мнения захват Кипра был, наверное, полной неожиданностью, но ведь, как правило, успех многих замыслов именно этим и определяется. Кроме того, если бы Ричард заявил Филиппу о необходимости такой операции, это было бы равносильно поощрению своего недруга к предъявле­нию очередного требования о разделе военной добычи. Однако отсюда не следует, что Филипп ничего не подозревал или не намекал о дележе, Выбор Кипра местом свадьбы не мог быть главной причиной встречи всего флота в Лимасоле. Согласно дипломатическим традициям того времени о мирном визите сле­довало извещать через посланников. Гости обычно предупрежда­ли о своем прибытии, без предупреждения являлись только завоеватели. Мнимая любезность Ричарда, — когда за его спи­ной уже стояла армия - не могла обмануть Исаака. Он привел в боевую готовность свое войско и приготовился к встрече. Коро­левские послы получают презрительный отказ, высадка запреща­ется. В ответ Ричард отдает приказ атаковать: «Аrmez vos!»* (* «К оружию! » (старофр).) .

Бросим взгляд на фигуру самозванного «императора Кип­ра»²⁵⁴. Исаак из рода Комнинов, внучатый племянник импе­ратора Мануила, был послан тем в еще довольно юном воз­расте в конце 70-х годов наместником в Киликию, где он по­падает в плен к своему зятю, Рупенсу III. Затем в порядке обмена его передали Боэмунду III Антиохийскому, который держал Исаака в заточении еще несколько лет. И только при императоре Андронике, оставив своих детей заложниками, он выходит на свободу благодаря вмешательству тамплиеров, но в Константинополь не возвращается, а захватывает в 1184 году власть на Кипре, отторгнув его от Византийской империи. Став императором-узурпатором, он в 1186 году выступает про­тив пришедшего к власти Исаака Ангела, пытавшегося снова присоединить Кипр к Византии. Греческий флот, посланный с этой целью к острову, был разбит поспешившим на помощь сицилийским адмиралом Маргаритом, Исаак мог рассчитывать на политическую поддержку не только норманнского короля Сицилии, проводившего антивизантийскую политику, но и на помощь Салах ад-Дина.

Со всеобщим осуждением «тирана» Исаака соглашается и его современник святой Неофит в своих сообщениях с Кипра, а Ни­кита Хониат в один голос с другими латинскими авторами, называет этого представителя боковой ветви династии Комнинов «чудовищем». Не зная греческих обычаев, Говден считает вопиющим кощунством Исаака то, что было самым обычным делом при императорском дворе²⁵⁵; кроме того, необходимо признать, что жестоким угнетением подданных Исаак как раз меньше всего отличался от прочих византийских императоров того времени. Как бы там ни было, но даже французские ис­точники не оспаривают права Ричарда напасть на него. В от­личие от других удобных случаев, французская партия вначале даже не вменяет это Ричарду в вину и не пытается в своих целях исказить события, очевидно, ввиду того, что жертва Ричарда на этот раз действительно заслуживала не только мо­рального осуждения, но и военного поражения. И только задним числом, после того как английский король попал в германский плен, из политических и финансовых соображений его откры­то обвиняют в лишении власти христианского короля.²⁵⁶ В лагере же под Аккой подобная точка зрения, конечно, не получила бы широкой поддержки. Христианской солидарности между католиками и православными не существовало.²⁵⁷

Обратимся к непосредственной предыстории завоевания Кипра, Во всех источниках сообщается о том, что выбравшие­ся на берег моряки Ричарда были ограблены Исааком и поса­жены в тюрьму, В письме Ричарда говорится еще о том, что их морили голодом; согласно же Эраклу, их собирались обезгла­вить. Но поскольку пленникам удалось освободиться, то и намерения Исаака недоказуемы. Если обратиться к нашему самому точному и серьезному источнику, Itinerarium, — у Амбруаза в этом отношении обнаруживается пробел, — обстоятельст­ва дела могут показаться довольно любопытными. Сам Исаак пояшшется на побережье лишь спустя восемь дней после ко­раблекрушения, а местные жители оправдывают свои действия по отношению к потерпевшим кораблекрушение страхом пе­ред императором. У крестоносцев были отобраны оружие и личные вещи, и их заточили в одном из близлежащих замков. И это представляется вполне оправданной мерой предосто­рожности, если учесть, что, согласно Баха ад-Дину, той же весной и, вероятно, незадолго до описываемого кораблекру­шения на Кипре высадились дезертиры из лагеря стоявших под Аккой крестоносцев, чтобы напасть на церковь, похитить людей и продать их как рабов.²⁵⁸

Все переданное интернированным с корабля, на котором находились королевские дамы, «коварные» греки конфискова­ли, заверяя, что сами позаботятся обо всем необходимом для заключенных, но этого не произошло. Пленники доведались о намерении местных магнатов казнить их и, не желая к тому же больше терпеть голод, решили защищаться. «Коварству» греков они противопоставили английскую хитрость. Заклю­ченным тайно были переданы несколько луков, и они совер­шили побег, причём отличились два названных по имени нор­мандских рыцаря. На помощь подоспела команда busciae, и беглецы укрылись на корабле. Из этого следует, что высажи­вающемуся на остров Ричарду уже не нужно было освобождать пленных — этому можно верить, поскольку автора Шпегагшт нельзя упрекнуть в стремлении приуменьшить заслуги Ричар­да. Более того, в совершенно независимом от этого источника сообщении Эракла, значительную роль в освобождении кре­стоносцев сыграл один нормандец: речь идет о наемнике Иса­ака. Но из этого также следует, что были убитые, в том числе убитые греки, прежде чем на место событий прибыл Исаак. Открытую борьбу начали, несомненно, люди Ричарда, хотя их едва ли можно за это осуждать. Приехавший Исаак повел себя крайне обходительно и пообещал возместить ущерб, разумеет­ся, «неискренне», после чего начал собирать на морском побе­режье войска. Тем временем он весьма любезно приглашает сестру и невесту Ричарда сойти на берег. Вежливо сославшись на отсутствие разрешения Ричарда, Иоанна отклонила приглаше­ние, Эракл и «Эрнуль»²⁵⁹, что весьма показательно и следует особо отметить при дальнейшей оценке этих источников, идут дальше Амбруаза и 11шегагшт, сообщая, что Исаак уже решил силой захватить Иоанну и Беренгарию, но тут появился Ри­чард, причем и у английских авторов можно найти опасения по поводу возможного нападения Исаака. Это lectio difficilior* (* Пояснительный комментарий (лат.).) к короткому сообщению Говдена, не знавшего деталей предыстории, о том, что Исаак запретил кораблю заходить в гавань. После всего того, что произошло, команде незачем было высаживать­ся на берег, а так как в этом не было и необходимости, то Исаак, вероятно, уже настроенный воинственно, стремился улучшить свои исходные позиции, захватив членов королев­ской семьи, И Роберт Торнхемский, капитан корабля, ставший впоследствии фаворитом Ричарда, оказал бесценную услугу сво­ему королю, обеспечив ему при высадке на берег полную свободу действий и защиту его близких. Попади Иоанна и Беренгария в плен к Исааку, у Ричарда были бы связаны руки.

Но можно ли вообще говорить о злом умысле Комнина? Нельзя забывать, что в этом отдаленном уголке средневекового мира не только греки, но и латиняне считали себя вправе за­хватывать имущество потерпевших кораблекрушение, а о том, что на Западе в свое время это было даже королевской привиле­гией, напоминает изданный Ричардом в Мессине указ, в кото­ром он отказывался от этого права в пользу потерпевших.²⁶⁰ Не проще ли объяснить враждебность по отношению к кре­стоносцам в целом и к людям Ричарда в частности обычаями времени, которым следовали местные жители до вмешательства Исаака? Если в свидетельстве аль-Фадила о неприязни Исаака к католикам и есть доля правды, — хотя нет оснований полагать, чтобы он из-за этого был отвергнут всем восточным латинским миром и ни один пилигрим не смел бы ступить на остров,²⁶¹ — это вовсе не означает, что он должен был сознательно стремиться к войне с Ричардом. Одно дело — привычные наскоки неболь­ших отрядов крестоносцев, совсем другое — провокация вели­кой державы. Поэтому не следует ли считать, что в возникно­вении вооруженного конфликта решающую роль сыграл именно анжуйский десант, а не какие-либо действия со сторо­ны Исаака?

Однако утверждению о том, что Исаак старался избежать открытой конфронтации с Ричардом, противоречат следующие факты. С появлением Ричарда он сразу же отбрасывает в сто­рону дружескую любезность, с помощью которой он пытался выманить сестру и невесту английского короля на берег. Хотя тот просит лишь о разрешении сойти на берег и возместить ущерб, причиненный его людям, — сущий пустяк, — Исаак категорически отклоняет просьбу и выбирает тем самым не­медленный бой. Ведь если бы он надеялся, что незваные гости вскоре покинут остров, разве бы он не попытался своей уступ­чивостью разрядить обстановку? И это его упрямство охотно толкуется как политическое безумие.²⁶² Но это справедливо лишь в том случае, если рассматривать появление Ричарда у берегов Кипра, что чаще всего и делается, как чистую случайность. Опираясь же на противоречащие этому утверждению факты, можно предположить: Исаак с самого начала догадался, что мог­ло означать появление у его острова анжуйских кораблей и что с прибытием самого Ричарда у него уже не останется шансов на переговоры. Не сумев взять заложников и не надеясь больше на хитрость и компромисс, он пытается силой вос­препятствовать высадке вражеской армии. Но тогда о наме­рениях Ричарда захватить остров он должен был знать заранее. И здесь возникает вопрос: а не был ли он предупрежден?

Попытаемся обнаружить в наших источниках какие-либо ссылки на то, что еще до появления первого английского ко­рабля, Исаак принимает меры по защите своих владений. Лю­бопытно, именно профранцузски настроенный Эракл опровер­гает мнение о простодушии Исаака, сообщая о его приказе выставить на побережье дозорные посты, что было вызвано страхом перед западными королями и, конечно же, перед Фи­липпом. Согласно Амбруазу и Itinerarium, после побега заклю­ченных, то есть за четыре дня до прибытия Ричарда, Исаак начинает стягивать к побережью войска и устраивать завалы. Конечно, десант Ричарда мог и не знать о других предприни­маемых Исааком мерах, точно так же как и до появления у Лимасола корабля с Иоанной Исаак не мог знать места высадки неприятеля. Примечательны детали, которые нам сооб­щает аль-Фадил в уже упоминавшемся фрагменте письма, где речь шла о посольстве Исаака. Мы узнаем, что он приказывает сжечь и разрушить портовые сооружения по всему острову и пре­кратить вывоз продовольствия в Сирию. Правда, он говорит о еще не произошедших событиях, поскольку эти меры, веро­ятно, были предприняты только после высадки Ричарда на берег.²⁶³ Так как мы не знаем, когда у Ричарда возник план решения кипрского вопроса, невозможно определить даже при­близительно время разглашения этой тайны. Ничем не может помочь в этом отношении и сообщение косвенного источника, Chroniques de Normandie, о том, что Ричард договорился с Фи­липпом о захвате Кипра. Но даже если, следуя основным ис­точникам, предположить обратное, то не могло такого быть, чтобы к Филиппу не просочилось никакой информации. И по­этому, не делая пока что никаких конкретных выводов из на­ших  предположений,   сопоставим  некоторые  факты,   чтобы развеять сомнения в спонтанном авантюризме Ричарда.

Но послушаем еще раз аль-Фадила. Он советует, несмотря на наличие договора между Исааком Кипрским и Исааком Ангелом, все же оказать помощь первому, поскольку подобная помощь могла быть оказана лишь после захвата острова вра­гом; это означает, что военных действиях, направленных на освобождение Кипра, византийский император мог участво­вать лишь после захвата острова крестоносцами, следователь­но, после лишения власти Исаака Комнина. Позднее Салах ад-Дин отрицал этот союз, но показательно то, что обе вели­кие державы восточного Средиземноморья уже давно не ис­ключали возможности захвата Кипра крестоносцами. Основа­нием для такого заключения служат попеременные визиты посольств в 1189 году или обмен в 1190 году.²⁶⁴ И в качестве возможного агрессора фигурировал в первую очередь Ричард, так как было известно, что он идет с собственным флотом. В 1189 году при византийском дворе, где жила вдова двух им­ператоров Комнинов, сестра Филиппа, Агнеса,²⁶⁵ находилась французская миссия для подготовки крестового похода. Теоре­тически уже тогда могло быть известно о планируемом напа­дении на Кипр. Вероятно, оба западноевропейских короля были давно и неплохо информированы о политической обста­новке в Восточном Средиземноморье. Еще во время корона­ции Ричарда, в сентябре 1189 года, как и позднее в Мессине, его поддерживал хорошо знавший обстановку в этом районе будущий гроссмейстер ордена иоаннитов Гарнье де Наблю.²⁶⁶ Филипп же во второй половине 1189 года начал переговоры с Генуей о транспортировке своих войск, а между этим при­морским городом и властителем Тира, Конрадом Монферратским, были налажены прекрасные отношения.²⁶⁷ И даже если невозможно определить конкретные дипломатические каналы того времени, с уверенностью можно сказать, что политические группировки, чьи интересы должна была задеть смена власти на Кипре, уже сформировались. Информация о готовящемся на­падении на Кипр без труда могла быть передана Филиппом из Мессины.²⁶⁸ Впрочем, между событиями в Мессине и на Ки­пре можно провести параллель в связи с конфликтной ситуа­цией, сложившейся в отношениях между королями из-за Беренгарии. Тогда ей стремились помешать приехать в Мессину, теперь ее чуть было не захватил Исаак — версия, на которой особый акцент ставят Эракл-«Эрнуль». Эта по всем признакам реалистическая подробность, смысл которой автору, видимо, не до конца понятен, заслуживает внимания уже потому, что ей предшествует во всех редакциях этого источника сказочно-наивная история женитьбы Ричарда. Она доказывает полити­ческую невинность автора и его совершенную неспособность к обстоятельному анализу происходившего. Поэтому сообще­ния этой группы источников во всем, что не касалось свадьбы, по всей вероятности являются дословными отголосками мне­ний, бытовавших в том кругу, к которому автор имел доступ. И этот круг больше всего интересовали вопросы, связанные с браком Ричарда. И Эракл-«Эрнуль» неоднократно повторят французскую точку зрения: Ричард виноват перед Филиппом, потому что бросил Алису.

Именно в связи с событиями на Кипре необходимо дать принципиальную оценку этим восточно-средиземноморским источникам²⁶⁹, поскольку нам предлагаются две совершенно различные версии завоевания острова Ричардом. Наряду с англо-нормандской существует другая, различные варианты которой берут начало из текста Эрнуля. Взаимосвязь этих вариантов лишь частично важна для нас, решающее значение имеет то, что у них один прародитель, тот самый Эрнуль, который по его собственному свидетельству в том катастрофическом 1187 году был оруженосцем Балиана Ибелинского.²⁷⁰ Четыре года спустя в еще юном возрасте он становится свидетелем всех событий в Святой Земле, причем он находился как бы в самом центре монферрат-французской партии. Ведь Балиан был ближайшим доверенным лицом претендента на престол, Конрада Монферратского, который отдался под защиту Филиппа. Что касается событий на Кипре, развернувшихся после высадки Ричарда, то существуют две совершенно различные версии. В основном варианте, содержащемся в «Estoire de Eracles» и претендующем на объяснение причин завоевания острова, важно упоминание об освобождении заключенных до прибытия Ричарда и любо­пытно сообщение о встрече между Ричардом и Исааком. Под­бор фактов явно грешит предвзятостью, и все приводимые эпизоды объединяет желание автора во что бы то ни стало обосновать определенную точку зрения на причины захвата Кипра. Причем речь идет вовсе не об авторской позиции. Действия Ричарда представлены без налета личной неприязни, и за всем просматривается единый сценарий. Не менее иска­жены события и в вариантах, которые ближе всего к пра-Эрнулю: их авторы в дальнейшем с завидной легкостью отве­чают на все вопросы, касающиеся событий на Кипре.²⁷¹ При этом они даже не упоминают ни о встрече Ричарда с Исааком, ни о нарушении последним договора, ни о роли Гвидо. Может быть, все, что противоречило монферратской точке зрения, опускалось умышленно? Режиссура, конечно, видна уже с самого начала, так как во всех вариантах одинаково изображена пре­дыстория женитьбы Ричарда. Герой в миг превращается у них в послушного сына и без пререканий берет в жену ту, о которой до этого никогда не слышал, и все лишь потому, что его сестра передает ему на Кипре вместе с невестой приказ матери немедленно жениться, — это могло быть лишь отголо­ском памфлетов герцога Бургундского, который в конце кре­стового похода воспользовался разочарованием массы, чтобы поливать грязью полководца. Очевидно, что необходимость хра­нить в строжайшем секрете все, связанное с новой невестой Ричарда, стала причиной злой шутки. Этого мог и не понять по-детски наивный автор. Во всяком случае, вся несерьезность подобной постановки вопроса была не понята современными историками, которые, опираясь лишь на восточно-средизем­номорскую версию, конечно же, считали Элеонору инициато­ром «брачной дипломатии ее сына».²⁷² Хотя в данном случае несомненно лишь то, что она привезла Беренгарию в Мес­сину!

Одним словом: необходимо считаться с тем, что именно события на Кипре дали мощный толчок широкой пропаганди­стской кампании против Ричарда. Так, в «основном тексте» Эракла и в «Chronique d`Ernoul» прежде всего удивляет отсут­ствие описания боевых действий. Выходит, будто Ричард боит­ся вступать в бой, а Исаак и вовсе ведет себя непонятно, так как, несмотря на то, что он был подготовлен к войне и, по всеобщему признанию, определенно обладал большим мужест­вом, обращается в бегство при виде Ричарда. Противники по­переменно попадают в ловушки, но это так, забавы, а описа­ние второго этапа военных действий и вовсе отсутствует, Чтобы понять смысл подобных искажений, необходимо обра­тить внимание на мнение француза Ма Латри, издателя «Chronique d`Ernoul», которые были отредактированы и суще­ственно отличались от его текста «Эрнуля». Издавая в середи­не XIX века трехтомную историю Кипра, он отдает предпочте­ние тексту Эракла, мотивируя свой выбор тем, что английский вариант представляет Ричарда в слишком привлекательном свете.²⁷³ Такого же мнения могли придерживаться и современни­ки из монферрат-французского лагеря, и переписать историю на свой лад было для них тем легче, что Исаак действительно часто спасался бегством. Нераспознанное предубеждение Ма Латри ослепляло историков еще сто лет,²⁷⁴ и его взглядам отдавали предпочтение, вероятно, из-за хорошего знания местности Эраклом, что, по-видимому, почиталось самым надежным признаком достоверности. Что касается второго варианта,²⁷⁵ следует сказать, что при описании военных действий в качест­ве отправного пункта берется английская точка зрения и, по­добно «основному тексту» Эракла, он содержит все те элемен­ты, которые характерны для английской версии. А она опирается   на   две  основные   группы  источников: Амбруаз-Itinerarium и Gecta-Chronica Говдена.

Хотя некоторые детали отмечаются только Говденом, срав­нение показывает, что он, причем в Gecta еще в большей сте­пени, чем в Chronica, зачастую дает более упрощенное изо­бражение событий. Что касается точности, то самым досто­верным источником, повествующим о кипрских событиях, представляется именно Itinerarium: описание в нем более объ­ективно, чем у Говдена, и, в отличие от Амбруаза, содержит дополнительные сведения о закулисной стороне событий: рас­хождения с Говденом настолько значительны, что о каких-то точках соприкосновения не может быть и речи. У англо­нормандских авторов завоевание Кипра происходит как бы по хорошо разработанному военному плану: они отмечают страте­гическое и тактическое мастерство, но, учитывая крайнюю эпизодичность и многовариантность восточно-средиземно­морской традиции, отдавать предпочтение «основной» версии Эракла означало бы не только совершенно некритично отно­ситься к источникам, но и допустить, что с английской сторо­ны авторы были опытными штабистами, которые, сидя за письменным столом, исправляли задним числом неразумные, но в то же время случайно оказавшиеся успешными, боевые операции своего короля.

Итак, 6 мая 1191 года началась битва за Кипр: Исаак встре­чал завоевателей на побережье у Лимасола в полной боевой готовности во главе отряда конных лучников, состоявшего из местных жителей и наемников. Кроме великолепной одежды, захватчикам сразу же бросились в глаза крупные и сильные кони греков. Они направили в гавань пять вооруженных галер, а из города постаскивали на берег весь хлам, что должно было помешать латинянам использовать свою основную ударную силу — кавалерию. Как оказалось, эти завалы причинили гораздо больше неудобств самим грекам. Исаак же, по-видимому, наде­ялся, что беспорядочно высаживающиеся на берег воины про­тивника будут идеальной мишенью для стрел его лучников. Десантирование же началось с пересадки из больших транспортных кораблей в узкие маневренные лодки, Отягощенные доспехами рыцари, теснившиеся вместе с пехотинцами, долж­ны были броситься навстречу ожидавшим их лучникам Исаа­ка, вальяжно покачивавшимся в седлах. Положение нападаю­щих было крайне невыгодно, как справедливо отмечает Амбруаз, но тут же добавляет: «nous savions plus de guerre»* (* «Мы более сведущи в делах военных» (старофр.).).

Неожиданно, наверняка и для самого Исаака, становится яс­но, что в тот момент сила армии Ричарда была в стрелках из луков и арбалетов. Не в последний раз они становятся основ­ным тактическим элементом — подобная тактика уже стано­вится традицией, хотя наиболее яркое применение она полу­чит еще не скоро — лишь в Столетней войне.²⁷⁶ Что касается баррикад, то подобную ситуацию мы обнаруживаем и в боях за Яффу, с тем только различием, что сам Ричард, едва сойдя на берег, использовал их для защиты захваченного плацдарма от вражеской кавалерии.

Беспомощные команды греческих судов были сразу же вы­ведены из строя, и на глазах Исаака его маленький флот был присоединен к анжуйскому. Медленно, под ливнем стрел, но и сами непрерывно посылая стрелы, широким фронтом воины Ричарда приближались к берегу, где греки встретили их боевым ревом, держась, однако, при этом на почтительном расстоя­нии. Ричард, как сообщают, первым спрыгнул в воду и вышел на берег. В этот опасный момент возле него находилась лишь группа пехотинцев - рыцари еще не высадились и не могли полностью выявить свой боевой потенциал. Но баррикады по­служили прекрасным прикрытием для его стрелков и не позволи­ли кавалерии Исаака смять пришельцев и сбросить их в море,

В конце концов прорыв удался и, развивая наступление, отряд Ричарда ворвался в Лимасол, преследуя противника за пределами города. Ричарду и нескольким его рыцарям удалось раздобыть коней. С этим небольшим, наспех сформированным конным отрядом, можно было, по крайней мере какое-то вре­мя, за неимением лучшего, применять испытанную рыцарскую тактику. Говорят, Ричарду досталась кобыла с мешком вместо седла и веревками вместо стремян. От преследования непри­ятеля Ричард вынужден был отказаться, как из-за незнания местности, так и ввиду нехватки лошадей. Последовала окку­пация Лимасола,

Подобное изложение событий, по крайней мере, в главном, вполне заслуживает доверия. Читая о «бегстве» Исаака, не сле­дует, однако, считать его трусом Дело в том, что в восточной военной традиции отступление часто рассматривалось лишь как маневр. Быстрые как ветер кони, чьи превосходные ка­чества без устали восхваляют наши источники, позволяли до­водить до изнурения преследователей, которые часто попадали в результате в засаду.²⁷⁷ Ричард, по всей видимости, был зна­ком с подобной тактикой, и он — как полководец — никогда не бросался в преследование, которое могло бы привести его в незнакомую местность. Во всяком случае, Лимасол был взят в первый же день, и крестоносцы закрепились на острове.

Ночью первой заботой Ричарда была выгрузка лошадей. Сделать это раньше не представлялось никакой возможности, да и ввиду завалов не имело никакого смысла. Так что Исаак мог поду­мать, что у его противника коней вообще не было.

На следующий день Ричард пустился в погоню, У оливко­вой рощи произошла стычка с греческим дозором, воины ко­торого с громкими криками обратились в бегство, выдавая тем самым дислокацию главных сил и местонахождение императо­ра, но вместе с тем и предупреждая его о надвигающейся опасно­сти. Вероятно, лагерь Исаака был разбит у Колосси: в любом случае, расстояние между неприятельскими лагерями не пре­вышало нескольких километров, и, если Ричард хотел чувство­вать себя в Лимасоле спокойно, ему необходимо было одер­жать верх над Исааком. Именно здесь должно было произойти первое классическое сражение противников в Восточном Сре­диземноморье. По способу ведения боевых действий греки были сродни туркам — они умели лишь хорошо стрелять, что уже отмечал Амбруаз, но и это было достаточно опасно. Про­тивопоставляя силе ловкость, они набегали волнами и тут же отступали, поэтому поразить их было столь же нелегко, как поймать одним махом тучу комаров, в то время как в высшей степени маневренные отряды конных лучников непрестанно пытались расколоть ядро армии крестоносцев и втянуть рыца­рей в отдельные поединки. Но те, борясь с соблазном отличиться в личном поединке, лишь плотнее смыкали свои ряды, ощетинившись копьями, в чем и состояла их внушающая страх сила. Знание замыслов врага и дисциплина — единственное, что они могли противопоставить постоянно растущему и зачастую драматическому численному преимуществу противника. Коли­чество греков, казалось, испугало даже его доблестную свиту — ведь костяк армии Ричарда насчитывал не более сорока-пятидесяти рыцарей, — и клирик Гуго де ля Мар из самых добрых побуждений даже посоветовал Ричарду отступить.

Не следует, однако, считать Ричарда безрассудным за то, что он отослал некомпетентного советчика в канцелярию и ринулся в бой. Западные военачальники давно уже исполь­зовали на востоке тактику концентрированного удара. И Ричард не просчитался - ввод в бой рыцарской элиты его сопровожде­ния оказался достаточным, чтобы привести противника в за­мешательство, и подоспевшие основные силы вновь обратили Исаака в бегство. Но перед этим, как и накануне, пришлось вести тяжелые бои, о чем упоминает и Баха ад-Дин. Удиви­тельны личные подвиги Ричарда: утверждают, будто он сбил копьем императора с коня, но тому удалось ускользнуть. Кро­ме того, Ричард убил императорского знаменосца, а захваченное знамя посвятил святому Эдмунду. Конечно, причиной поражения вполне могло быть поспешное бегство трусливого императора, но кроме личного мужества, решающее значение имело то, кто из противников смог осуществить свой тактиче­ский замысел. Им оказался Ричард. Если при высадке ему пришлось действовать без поддержки своей основной ударной силы — рыцарской конницы — то теперь, на неразведанной местности, необходимо было в первую очередь скоординиро­вать действия всей армии, иначе ее не спасло бы даже самое невероятное мужество одиночных бойцов. Таким образом, генеральная репетиция перед встречей с Салах ад-Дином про­шла успешно. Исаак бежал в Никосию, оставляя противнику всю прилегающую к Лимасолу территорию - равнину и Троодоские горы, правда, последние Ричарда совсем не манили. Было захвачено множество пленных. Императорский лагерь с роскошным шатром, сокровищами, продовольствием, боль­шой табун отличных лошадей и императорский толмач — все это стало добычей победителя. Но Ричард не стал преследо­вать Исаака. И, согласно Эраклу, тем местным жителям, у кото­рых были «мирные намерения», он пообещал безопасность, Сохраняя имущество грекам, Ричард не только обеспечивал себе будущие подати, — эта политика способствовала переходу многих местных жителей на его сторону. Достигнутый в пер­вый день блестящий успех Ричард закрепил на следующий, захватив важный портовый город и западную часть острова — но это был еще не весь Кипр. Нельзя сказать с уверенностью, когда начался массовый отход от Исаака его подданных, одна­ко в том, что жители острова не особенно желали воевать на его стороне, он убедился довольно скоро.

Как сообщают все источники, за этим последовало времен­ное затишье. В одно из воскресений, 12 мая состоялась свадь­ба, и Беренгария стала английской королевой. Нам мало из­вестно об этой дочери короля Санчо VI Наваррского, которая пережила Ричарда более, чем на тридцать лет.²⁷⁸ Как и большин­ство средневековых королев, она полностью остается в тени, и летописцы посвящают ей всего несколько слов, среди которых замечание Девиза о том, что она была скорее умна, чем красива, отличается наиболее индивидуализированной окраской.

В то время, когда недалеко от мифологического места рож­дения Афродиты царило праздничное настроение, был пущен в ход политический механизм. Из непосредственного окруже­ния Ричарда стали раздаваться голоса, настаивающие на дос­тижении компромисса с Исааком. Согласно Itinerarium, на решении этого вопроса путем переговоров настаивал прежде всего гроссмейстер ордена иоаннитов Гарнье де Наблю. Если изначальной целью было преодолеть обструкционизм Исаака и превратить Кипр в базу для снабжения военных действий в Святой Земле, то она, возможно, уже была достигнута,

Зачем было рисковать и терять время, когда впереди ждали великие свершения? Основные источники пытаются убедить нас в том, что при Ричарде в то время действовал целый штаб советников, настолько серьезно он относился к этой военной операции. Хотя мнение магистра и не было для Ричарда, надо полагать, решающим, он все же согласился на переговоры, и впоследствии продолжал тесно сотрудничать с рыцарскими орденами — в отличие от некоторых его союзников, их дело­вые качества и компетентность не вызывали сомнений.

Таким образом, на второй неделе пребывания Ричарда на Кипре состоялась его встреча с Исааком. Автор Itinerarium не мог не описать состоявшийся по этому случаю королевский выезд, что он и сделал,²⁷⁹ Ричард появился верхом на прекрасном ис­панском скакуне под золотым седлом, украшенным сзади дву­мя золотыми львами, обращенными друг к другу, и все, начи­ная от золотых шпор, сияло на нем: золотой набалдашник рукоятки меча, золотой жезл в руке, На голове его была ярко-красная матерчатая шапка, расшитая орнаментом, изображающим зверей, на плечах — розовая туника, поверх — плащ с апплика­циями в виде маленьких серебряных полумесяцев и солнечных дисков. Для его современников такой плащ с небесными све­тилами символизировал космический порядок, с которым, по их мнению, законный государь имел теснейшую связь.²⁸⁰ Ука­зание на законность власти Ричарда должно было подчеркнуть для наблюдавших за процессией различия между ним и узур­патором, как все называли Исаака. Разумеется, и гот был одет не бедно. Великолепие одежды напоминает нам о том, что ко­роль не всегда ходил в кольчуге, — он прекрасно знал не толь­ко, как отстоять власть, но и как ее преподнести. В героиче­ских эпосах того времени на каждом шагу встречается обильно украшенная драгоценными каменьями одежда и оружие. Одна­ко, когда речь идет о королевских особах, — и современному читателю это иной раз кажется лишь проявлением тщеславия, в большинстве случаев туг проявляется стремление подчеркнуть в своей особе божественное начало. Подобно культовым поме­щениям, верховные правители нуждались в создании вокруг себя ореола божественности. Отец его пренебрегал внешними атрибутами верховной власти, но Ричарда в этом не упрек­нешь. Со времени исследования  Канторовича²⁸¹ мы знаем о таинстве двух воплощений короля, его земном и сверхъесте-ственном существовании — в сущности шизофреническая кон­цепция и внутренне весьма противоречивая, ставящая перед нами вопрос о том, как человек со средними психическими способностями мог мириться с подобным раздвоением. Во всяком случае, следует постоянно иметь в виду, что наше про­никновение в сущность вопроса заведомо ограничено, и рас­смотрение политических конфликтов и способов их решения не всегда позволяет объяснить личную мотивацию поступков. Несмотря на огромный объем знаний по истории и культуре, наши представления о самосознании и мироощущении людей той отдаленной эпохи все же, вероятно, весьма приблизительны. Но вернемся к цельной личности Ричарда-политика. Можно смело предположить, что ему, находившемуся на вершине сла­вы, вовсе не нужно было скрывать своих намерений от попав­шего в безвыходное положение противника.

Ричарда результаты переговоров удовлетворили, Исаак же, по-видимому, решил, что лучше спастись бегством от их послед­ствий. Двусмысленность ситуации заслуживает внимания. Во-первых, хотя было решено, что до исполнения всех условий Исаак останется в анжуйском лагере, вроде как под надзором, но пленником в обычном смысле он, однако, не был, иначе ему едва удалось бы бежать. Ричард не стал его преследовать, так как, по заверениям Говдена и Амбруаза в Itinerarium, такой поворот событий его полностью устраивал. Словно он хотел испытать надежность Исаака и продемонстрировать всем, что половинчатые решения в данном случае не были уместны. Принимая во внимание тяжесть условий, поступок Исаака вполне понятен, но — и это вторая особенность — напрашива­ется вопрос: что заставило его принять столь невыгодные ус­ловия? Вряд ли следует полагать, что он просто попался на крючок казуистики, с которого уже не мог сорваться. Малове­роятно, поскольку до личной встречи с Ричардом для формально­го подписания договора переговоры велись через посредников. А в том, что такой договор был подписан, нас заверяют не только английские источники, но также Баха ад-Дин, а Ибн аль-Атир, по крайней мере, намекает на это²⁸².

Хотя у Говдена, Амбруаза в Itinerarium и Девиза условия этого договора переданы по-разному, суть этого, по всей веро­ятности все же существовавшего договора, сводилась к тому, что на время крестового похода Кипр переходил под власть Ричарда. При этом все крепости должны были быть сданы, дочь Исаака становилась заложницей, а он сам покидал остров в рядах крестоносцев. В какую форму были отлиты обязатель­ства Исаака — был ли это hominium и принятие лена — определить теперь невозможно. Во всяком случае компенсацией за временную потерю суверенитета должна была стать гарантия возвращения Исааку власти в будущем. Имел ли он, придержи­ваясь условий договора, реальный шанс вернуть себе власть — вопрос, на который нельзя дать однозначно отрицательный от­вет. Маловероятно, чтобы Ричард делал ставку на незаметное устранение Исаака впоследствии с целью предотвращения за­тяжной войны. Какие выгоды ему могло сулить владение Ки­пром? Ведь после завершения крестового похода он оказался бы вне пределов его досягаемости. Да и колонизация Кипра латинянами не избежала бы проблем. Не следует также подозре­вать гроссмейстера ордена иоаннитов, немало способствовав­шего достижению этого компромисса, в намерениях обмануть Исаака, так как, в конце концов, в связи с завоеванием Кипра возникала одна весьма серьезная проблема. Ни для кого не было секретом страстное желание византийского императора вер­нуть себе остров, а также его поиски на этой почве союза с Салах ад-Дином²⁸³. Довольно давно, еще при императоре Мануиле, господство византийцев в Восточном Средиземноморье было бесспорным. Стремились ли они вернуть прежнее положение пока шла война с Салах ад-Дином за возвращение Иерусалим­ского королевства? Рискнули бы они пойти на прямую кон­фронтацию со второй в этом регионе великой державой? Хотя могущество империи значительно померкло при слабом Исаа­ке Ангеле, его все же было достаточно для нападения на Кипр. Почему стремление Исаака Комнина сохранить независимость от Византии могло стать проблемой для латинян? С политиче­ской точки зрения удобнее было бы считать, что Гарнье де Наблю полагал, будто интересам Сирии и Палестины более соответствовал бы униженный и готовый к сотрудничеству Исаак. Но подобная позиция оказалась весьма далека от ре­альности, так как Исаак отказался играть отведенную ему роль. Предстоит еще разобраться, почему он принял решение бежать. Поскольку Ричард не был глух к политическим сооб­ражениям других, он убедился в правильности своей точки зрения: по его мнению полный контроль над Кипром во время крестового похода может быть обеспечен только после его за­воевания.

Поэтому он сразу же берется продолжать решение этой за­дачи. 11 мая к нему прибывают король Гвидо Иерусалимский с братом Готфридом и бывшим супругом Изабеллы, Гомфридом Торонским. К этой же партии принадлежали приехавшие Боэмунд III и его сын Раймунд, которого отец назначил реген­том Триполи, а также Лев II, правитель Киликии. Указанные особы были не просто гостями, прибывшими на свадьбу, они официально принесли ему присягу о вассальной зависимости, что позволяло Гвидо надеяться приобрести в лице Ричарда защитника от притязаний Конрада Монферратского на корону возрождаемого Иерусалимскою королевства, и стали свидете­лями заключения договора Ричарда с Исааком, а также нару­шения его последним. Кроме того, по крайней мере Гвидо и его рыцари, могли стать желанной военной поддержкой; к то­му времени в гавань Лимасола вошла остальная часть флота, и с этим двойным подкреплением боевые действия могли быть продолжены. Послав Гвидо преследовать Исаака — судя по Itinerarium он неплохо ориентировался на местности — Ричард разделил флот на две части, одну из которых возглавил сам, а другую передал под начало Роберта Торнхемского, которому доверял. В намерения Ричарда входило обойти остров с обеих сторон и захватить все неприятельские суда. Местом встречи при этом была назначена Фамагуста. Эта операция, длившаяся три дня, продемонстрировала политическую слабость Исаака. Все встречавшиеся на пути поселения были покинуты жителя­ми, команды кораблей разбежались, и Фамагуста оказалась пуста. Крестоносцы задержались там на три дня. И именно ту­да прибыла французская делегация из Акки, цель которой мы рассмотрим несколько позднее, отметим лишь, что у нее впол­не могло сложиться впечатление, что Кипр достался Ричарду почти без труда.

Но это было далеко не так. Исаак успел дать еще одно сра­жение, после того как Ричард вновь, уже в четвертый раз, ре­шил идти в глубь острова. Как мы видели, действовал он во­все не опрометчиво, а, обеспечив себе надежные тылы на побере­жье, применял тактику, которой еще не раз воспользуется в Святой Земле. Армия двигалась на Никосию в боевом поряд­ке, причем Ричард возглавлял арьергард, который считался наиболее незащищенным, Опасались нападения войск Исаака. И противник напал, Эракл утверждает, что это произошло в Трементузии. По крайней мере, называя местом действия Месаорийскую равнину, он тем самым фиксирует место сражения на пространстве между Фамагустой и Никосией. Возможно, в этом сражении Ричард вновь встретился лицом к лицу с Исаа­ком, как то утверждают некоторые источники. Если верить им, Исаак выпустил в него отравленные стрелы. Ричард увернулся и бросился на коварного врага, но Исааку вновь удалось ус­кользнуть. Кони латинян не сумели догнать его знамени­того скакуна, известного нам под кличкой Флавель, который, в конце концов, все же попал к Ричарду, Прекратив преследование Исаака и на этот раз, король повел свои войска на Ни­косию. Победителей уже встречало местное население и знать присягала на верность. Город был взят без боя, и в знак смены правителя Ричард приказал грекам сбрить бороды. Переход на сторону Ричарда приобретал массовый характер, и, согласно нашим источникам, Исаак ответил на это зверскими расправа­ми над своими подданными. Он отошел в расположенную на севере Кантару, и так как Ричард проявлял милосердие к по­бежденным, то ненависть к прежнему режиму подогревалась надеждами на новый.

За этим следует последний акт драмы Исаака, действие ко­торой происходит в Пентидактильских горах, расположенных на севере острова. Ричарду предстояло овладеть рядом мощных укреплений в изрезанной ущельями горной местности, где укрыл­ся Исаак. Так как в Никосии Ричард занемог, руководство операцией был возложено на Гвидо, которому представилась прекрасная возможность показать себя в деле. Что бы там ни говорил Говден, но взятие — скорее немедленное принятие ка­питуляции — Киренни, единственного порта на севере, а также пленение дочери Исаака, было заслугой именно Лузиньяна. Но, подняв флаг Ричарда над крепостью, Гвидо отказался от своего права завоевателя и признал себя вассалом Ричарда. Следующей целью Гвидо была неприступная горная крепость Дидемус (св. Иларион) в тылу Кирении, и, хотя ее не трудно было удержать, Исаак сам отдал распоряжение о ее сдаче. Тем временем выздоровевший Ричард решил осадить соседнюю крепость Буффавенто, которая описывается как неприступная. Но мы не слышим уже ни о какой осаде, а узнаем только о том, как Исаак покинул находившуюся восточнее и тоже очень сильную Кантару, чтобы сдаться в плен. Это произошло 31 мая или 1 июня 1191 года. Решись Исаак держать оборону, этот последний этап, осадный, оказавшийся столь скоротечным, мог бы затянуться надолго. Вероятно, пленение его дочери, единственного оставшегося в живых ребенка, окончательно сломило его боевой дух. Забота о ее безопасности, возможно, и склонила Исаака к полной капитуляции. Преклонив колени, он официально отказался от своей власти в пользу Ричарда. Согласно византийской традиции, судьба побежденного импе­ратора была ужасной — его ожидала смерть или увечье. Похо­же, он не ждал ничего подобного от Ричарда, иначе он не по­смел бы просить того облегчить ему участь: он не желал быть закованным в «железо». И Ричард «пошел ему навстречу», приказав заковать его в серебряные цепи. В конце концов, Исаака передали гроссмейстеру ордена иоаннитов, который вступился за него, и затем он был переведен в сирийскую бе­реговую крепость Маргат. Его дочь Ричард передал на воспи­тание своей жене и сестре, и после очередного замужества Иоанны она переехала с ней в Тулузу, и после смерти последней даже на какое-то время стала ее преемницей, то есть женой Раймунда VI, пока тот не прогнал ее, после чего с новым мужем та принялась за столь безнадежное дело, как отвоевание Кипра.²⁸⁴ Дальнейшая судьба Исаака во время пре­бывания Ричарда в германском плену стала делом политики. Исаака освободили, но Кипр его больше не прельщал — его взоры теперь были направлены на Константинополь, Таким образом, Исаак и его дочь физически пережили свое отстране­ние от власти — дочь даже не попала в монастырь, — посколь­ку принятых мер оказалось достаточно, чтобы вывести их из большой политики.

Когда 5 июня Ричард отправился из Фамагусты в Акку, он, вопреки уже сложившимся правовым традициям, взял с собой половину движимого имущества местных жителей, оставив остров на попечении Роберта Торнхемского и очередного на­местника. Вероятно, уже в июне 1191 года в труднодоступной горной местности вспыхнуло восстание, предводителем кото­рого был монах, провозгласивший себя императором и назы­вавший себя родственником Исаака. Роберт Торнхемский быстро подавил восстание и велел повесить монаха, чем, оче­видно, навлек на себя гнев Ричарда, так как тот все же считал себя верховным правителем.²⁸⁵

Для оценки политики Ричарда бросим взгляд на дальнейшую судьбу Кипра. Следует отметить, что Ричард сохранил за собой право распоряжаться островом и ни в коем случае не намеревался передавать его «своему» претенденту на корону. Не имея воз­можности оставить там для гарнизонной службы достаточное ко­личество рыцарей, которые нужны были ему в Святой Земле, и с другой стороны, как язвительно заметил Стаббс, не располагая глобальным планом территориальной экспансии²⁸⁶ — просто потому, что время Британской империи еще не наступило, — и не питая иллюзий относительно географических пределов своих возможностей, — он продал Кипр, как полагают, за 100000 безантов тамплиерам²⁸⁷. Гроссмейстером ордена тамплиеров в то время уже был Роберт Сабльский,²⁸⁸ один из флотоводцев Ричарда и его анжуйский вассал, принимавший участие в по­ходе на Кипр, О сохранении Ричардом за собой права сюзере­на нам ничего неизвестно, но и позже, при передаче власти Гвидо, о нем тоже ничего не упоминалось. Формально не от­рекаясь от своего права, Ричард, похоже, не стремился его сохранить. В договорах, во всяком случае, финансовая сторона явно преобладала над правовой, что, однако, не означало, что Ричард не задумывался о политических последствиях сделок. Напротив, господство тамплиеров на Кипре, скорее всего, бы­ло случайным, и после восстания местных жителей на Пасху 1192 года орден предложил пересмотреть сделку. И так как именно тогда стало ясно, что отстаивать право Гвидо на иеру­салимский трон не имело больше смысла, представилась воз­можность осуществить широко задуманную сделку. В свое вре­мя тамплиеры внесли только задаток — нам известно о сумме в 40000 безантов. Гвидо берет ссуду, чтобы вернуть тамплиерам уплаченные ими деньги или уплатить непосредственно Ричар­ду 60000 безантов. Хотя сведения на этот счет довольно проти­воречивы, ясно одно — за ним остается значительный долг Ри­чарду. Покидая Святую Землю, король уступил право затребо­вать эту сумму своему племяннику Генриху Шампанскому, который вместо Гвидо стал государем в Иерусалимском ко­ролевстве. Во всяком случае, Лузиньяны больше не должны были Ричарду. По-видимому, данное право и стало причи­ной последовавшего вскоре ухудшения отношений между Гвидо и его братом и преемником Амальрихом, с одной сто­роны, и Генрихом с другой, и только в 1197 году после прими­рения и брачного соглашения проблема была окончательно улажена.²⁸⁹

Кипру суждено было надолго остаться восточной колонией латинян, Еще 300 лет торжествовала здесь рафинированная рыцарская элита французской чеканки во главе с Лузиньянами, затем несколько десятилетий остров находился в руках ве­нецианцев, и, наконец, в 1571 году он перешел к туркам. Только в XIX веке ему было уготовано место в британской ми­ровой державе. Но в средние века — и в этом немалая заслуга Ричарда — Кипр оставался самостоятельной политической еди­ницей. Он не был аннексирован Иерусалимским королевст­вом, и Штауфены при Фридрихе II не сумели здесь обосно­ваться и утвердить свое право сеньора, переданное в 1195 году Амальрихом Генриху VI из совершенно корыстных побужде­ний. В 1195 году, благодаря кратковременному участию в кре­стовом походе, Генрих VI стал именоваться королем Кипра, что обеспечило его потомкам династическое право на владение островом.

Судя по результатам, боевые действия Ричарда на Кипре имели смысл: завоевание Кипра можно рассматривать как пре­людию к военному поражению Византийской империи во вре­мя четвертого крестового похода, а Эракл и «Эрнуль» даже утверждает, что к концу жизни Ричард сам подумывал о завое­вании Византии и об императорском троне. Вероятно, автору этого утверждения не в состоянии был себе представить, что при живом Ричарде образование Латинской империи могло про­изойти без его участия. В действительности же, ничто не говорит в пользу подобных намерений²⁹⁰ Ричарда. Что касается Кипра, то есть все основания полагать: не захват территории как таковой интересовал Ричарда, завоевание острова было не самоце­лью, а определялось общим стратегическим замыслом кресто­вого похода.

Остается выяснить, как отнеслись к кипрскому походу Ричарда основные влиятельные силы крестоносцев, стоявших ла­герем под Аккой, — Филипп и Конрад Монферратский. Ам­бруаз и Itinerarium сообщают любопытную подробность, ка­сающуюся нарушения Исааком своих обязательств по договору и его бегства. Речь идет о том, что один лукавый рыцарь убе­дил Исаака в намерениях Ричарда разорвать договор и зато­чить его в тюрьму. Узнав об этом, Исаак решил упредить ковар­ство. Оба источника называют имя рыцаря — Пайен де Кайфа, или Паган де Кайфа, видимо не имея представления, о ком в действительность могла идти речь. Но существование этого господина из Хайфы подтверждается документально, и о нем упоминают историки.²⁹¹ С самого начала Пайен принадлежал к сторонникам Конрада Монферратского и был одним из ярых защитников его права на иерусалимский трон: вместе с Балианом Ибелинским и Райналъдом Сидонским он выступил ини­циатором расторжения брака престолонаследницы Изабеллы с Гомфридом Торонским, после чего на ней мог жениться Кон­рад. Осенью 1190 года эта афера вызвала поляризацию сил, и хотя архиепископ Кентерберийский был против брака, их обвенчал родственник Филиппа, епископ Бовэский.

О роли Пайена в «разводе» кроме Дицето упоминает еще и автор Itinerarium, и может показаться странным, но не сразу упоминается о том, что, помогший советом Исааку рыпарь Паган де Кайфа принадлежал к числу сторонников Конрада. Однако это обстоятельство становится понятным, если сравнить оба основных варианта источника. Описанием этой скандальной свадьбы Конрада, которого к тому же обвиняли в двоеженстве,²⁹² собственно и заканчивается так называемые Itinerarium Peregrinorum 1 (IР1).²⁹³ Следующим произведением, положенным в основу IР2, известных Itinerarium, авторство которых припи­сывается Ричарду Святотроичному, стала «Estoire» Амбруаза. Автор IР1 уже в то время ничего не мог знать о позднем этапе деятельности Пайена, а Амбруаз из-за политической близору­кости — о более раннем, поэтому составителю труда и не удалось дать полную картину. При этом очевидно, что Амбруаз не хотел распускать слухи, а официальная кампания обвинения еще не стартовала, так как в противном случае едва бы была упущена возможность выставить на обозрение столь любопыт­ные подробности. Как и в случае со скандальным письмом к Танкреду в Мессине, популярные источники на редкость сдер­жаны в своих подозрениях, и это лишний раз указывает, что Ричард едва ли был заинтересован выносить на суд обществен­ности нелицеприятные поступки своих соратников по кресто­вому походу и лишний раз напоминать о том, что всем уже и без того было известно. При таком тесном союзе инициативы Конрада должны были приписываться Филиппу. Отсюда об­щая тенденция благоволивших к Ричарду источников отрицать его причастность к сеянию раздоров между Конрадом и Фи­липпом, и еще более наглядной становится сходство трех си­туаций, описанных различными авторами. В Мессине Танкред якобы получил информацию от Филиппа о предстоящем нару­шении договора со стороны Ричарда — Танкред отнесся к это­му с недоверием (Говден); на Кипре Исаак заключил соглаше­ние с Ричардом и сразу же нарушил его, так как был опове­щен противником Конрада о коварных планах Ричарда (Амбруаз- Itinerarium); из Акки позднее бежал Конрад, также опа­савшийся пленения Ричардом (Говден и Баха ад-Дин). Подоб­ные подозрения, высказанные тем, кто сам стал жертвой клят­вопреступника, — кем, очевидно, считал себя Филипп из-за Алисы — могли выглядеть вполне достоверными. Что касается Конрада, то, учитывая его осмотрительность и решительность, было бы просто удивительно, если бы он не преминул вос­пользоваться сложившейся ситуацией. Сам Конрад дал доста­точно  доказательств   поддержки   предприятия   крестоносцев лишь в том случае, если они способствовали укреплению его собственных позиций. После прибытия Гвидо в Лимасол он опа­сался, что покровительствовавший Гвидо Ричард предоставит то­му такую власть, которая превзошла бы по значению его собст­венную в Тире.

Его отношение к завоеванию Кипра ясно обозначилось уже после первой встречи с Ричардом: когда тот 6 июня подошел к Тиру, Конрад приказал закрыть перед ним городские ворота, и Ричарду пришлось ночевать в палатке на берегу. Ричарда со­провождал Гвидо, которому Конрад еще до этого отказал в посе­щении его города,²⁹⁴ но едва ли это было определяющим, и, выказывая таким образом недоверие к впервые прибывшему к не королю, он тем самым наносил ему серьезное оскорбление.

Для дипломатического разыгрывания карты «императора Кипра» складывались благоприятнейшие условия. Ричард не тальке становился общим врагом, но удалось дискредитировать в гла­зах Исаака и Гвидо, приверженца Ричарда. С Боэмундом Антиохийским и Львом Киликийским на Кипре появились кня­зья, которые лично, или через своих родственников имели ка­кое-либо отношение к содержанию Исаака под надзором, про­должавшимся долгие годы. Отвергнутый же своим бывшим зя­тем Исааком II. Ангелом Конрад после его женитьбы на Иза­белле становится родственником Исаака Кипрского. Его жена была дочерью Марии Комнин, внучатой племянницы императора Мануила, с которым Конрад был лично знаком, и благодаря ко­торому Исаак, будучи его двоюродным дедом, мог с полным основанием претендовать на Византийский престол.²⁹⁵ Мария Комнин усердно занималась «разводом» своей дочери и новым замужеством той с Конрадом, и ее собственный второй муж, Балиан Ибелинский, стал основной опорой ее зятя. Кроме то­го, в политическом лагере Конрада находились князья, состо­явшие в родстве с Комнинами: не только Бабенберг, герцог Леопольд V со своей матерью Феодорой из рода Комнинов,²⁹⁶ но, как мы уже знаем, и сам Филипп.

Прибытие посланника этой партии могло не только пробу­дить в Исааке надежды на будущее, но и придать ему новые силы в попытке вырваться из бедственного положения, в котором он оказался. Разве его родственник, король Франции, не мог оказать давление на своего вассала и, возможно, избавить Исаака от необходимости полностью подчиниться воле побе­дителя? Разумеется, все эти мнимые защитники, если и всту­пались за него, то преследовали при этом исключительно соб­ственные интересы. Да и Конрада мало волновало, упустит ли Исаак свой последний шанс достичь компромисса и какие последствия для него будет иметь политическая борьба с Ричардом. Важнее было то, станет ли Кипр во время крестового похода, когда решался вопрос о престоле Иерусалимского королевства, козырем в руках врага или нет, тогда как вопрос о том, будет ли Исаак после окончания крестового похода вновь править Кипром, не имел никакого значения. Итак, сложилась следую­щая ситуация. Если для Исаака договор с Ричардом был, веро­ятно, выгоднее продолжения войны, то для Конрада самые тяжкие ее последствия были ничем не хуже соблюдения усло­вий договора. И пока Исаак рисковал своим государством, партия Конрада, поощрявшая его к войне, не рисковала ничем. Надежды, вероятно, возлагались на то, что Исаак продер­жится в горах. Ведь Ричард не мог неопределенное время оста­ваться на Кипре — его нетерпеливо ожидали осаждавшие Аюсу крестоносцы под предводительством Филиппа. Если бы Исаа­ку удалось продержаться достаточно продолжительное время, у него бы оставался шанс возвратить себе потерянные террито­рии после отъезда Ричарда. Замки он, конечно же, отвоевать не смог бы, да и на время крестового похода ему бы это не по­зволили. Таким образом, основанная лишь на одном упомина­нии имени Пайена Хайфского теория вполне подтверждается при рассмотрении общей политической ситуации, чему еще в большей мере способствует следующее обстоятельство.

В то время, когда нарушивший договор и сбежавший Исаак взывает к Салах ад-Дину о помощи, а Ричард готовится к про­должению крестового похода, Филипп, о чем свидетельствует целый ряд надежных источников, направляет к Ричарду по­сольство,²⁹⁷ которое, с учетом известных обстоятельств, вполне можно рассматривать как отвлекающий дипломатический ма­невр в пользу Исаака. Одним из посланников, прибывших в Фамагусту, был близкий как к Филиппу, так и к Конраду епископ Бовэский, который, как сообщают, в самых обидных выражениях передал Ричарду требование Филиппа немедленно отправляться в Акку. Хотя источники и не связывают решения Исаака продолжать войну с появлением французской миссии, это отнюдь не лишает нас права предположить, что ввиду не­значительной удаленности Акки от Кипра ее прибытие было реакцией французской партии на кипрские события. И хотя все источники и признают важность завоевания Кипра для ус­пеха крестового похода, французская делегация, казалось, ос­талась глуха ко всем приводимым аргументам, указывая на то, что своими действиями Ричард задерживал штурм Акки. Ко­нечно, в тот момент частичный успех Ричарда уже не устраи­вал, поскольку после побега Исаака любая уступка равнялась бы поражению и отказу от достигнутого. Таким образом, тре­бования Филиппа определялись не интересами общего дела, по крайней мере, они не учитывали динамики развития поли­тической ситуации, а безапелляционный приказ об отступле­нии был просто невыполним. И Филипп, должно быть, отда­вал себе в этом полный отчет. Похоже, он вновь стремился не столько обеспечить успех похода, сколько заклеймить «не­покорность» и высокомерие своего вассала. После этого Ри­чард действительно вскоре покидает остров, но причиной тому были, вероятно, слухи о приближавшемся падении Акки, к тому же Кипр был уже завоеван. Однако не следует забывать, что интересы Филиппа и Конрада не всегда совпадали, и Фи­липп, думавший уже о своем возвращении домой, не так силь­но интересовался статусом Кипра, как Конрад.

Как вскоре нам представится возможность убедиться, Фи­липп с самого начала прилагал немалые старания, чтобы по­ссорить Конрада с Ричардом, хотя Говдену видится «дурное влияние» совсем с другой стороны — он указывает на стремле­ние Конрада настроить Филиппа против Ричарда. Если это действительно так, значит усилия Конрада принесли свои пло­ды, так как Филипп давно уже стал врагом Ричарда, тогда как Конраду еще предстояло определить круг своих интересов. По­сле прибытия Ричарда в Акку Филипп вновь потребовал себе половину завоеванного тем на Кипре, и, как уверяет Говден, это произошло по настоянию Конрада, который, разумеется, проявлял немалый интерес к Кипру. Но на этот раз Ричард ка­тегорически отклонил требование. Наконец, Филипп «добыва­ет» Тир — даже Сикард Кремонский не скрывает, что Конрад просто передал ему город, — и, само собой разумеется, отно­шения французского короля с Конрадом не допускали и мыс­ли о выделении какой-либо части Ричарду. И хотя формально город был в подчинении Филиппа, Ричарду даже не позволили в него вступить. Вскоре станет очевидно, что французский ко­роль все свои приобретения — добыча в Акке, несомненно, не идет в расчет, поскольку в данном случае, вероятно, имелась определенная договоренность - стремился тут же передать Кон­раду, давая тем самым повод для раздоров, И если бы Ричард поделил Кипр с Филиппом, то французская часть, несомненно, была бы переуступлена Конраду. Вероятно, по иронии судьбы, — если Пайен Хайфский был посланником Конрада и тот побудил Исаака изменить свои намерения, — в конечном счете Конрад проложил дорогу на Кипр своему сопернику Гвидо.

Даже вынужденную задержку Ричарда на Кипре француз­ские и профранцузские источники используют, чтобы превоз­нести добродетели своего короля: Филипп, якобы, и сам был в состоянии взять Акку и ждал Ричарда лишь из великодушно­го желания разделить с ним славу.²⁹⁸ Вскоре станет ясно, поче­му он не мог сделать это самостоятельно. И, конечно, Филипп едва ли упустил случай оставить Акку себе или передать ее Конраду, тем более после того, как Ричард отказался бы разде­лить с ним Кипр. Впрочем, ожидание не было столь уж дол­гим. Кипр был завоеван за месяц — 6 мая Ричард высадился на берег, а 5 июня уже покинул остров.

Потопив по пути мусульманский корабль с продовольстви­ем для зашитников Акки, 8 июня 1191 года, увенчанный сла­вой и с огромной добычей, Ричард прибывает в лагерь кресто-носаев у Акки. Осаждавшие приготовили ему триумфальную встречу. Целую ночь пылали праздничные костры, и защитни­ки города пали духом. Всем теперь стало ясно, что дни Акки сочтены, так как вместе с Ричардом прибыли основные силы крестоносцев.

В то время как армия показывала, что она высоко оценива­ет значение деяний Ричарда, партии Филиппа и Конрада дав­но уже стремились это значение политически аннулировать.