В ПЛЕНУ

ПЛЕНЕНИЕ

Об обратном пути Ричарда в нашем распоряжении имеется несколько сообщений ⁵⁵², и самое подробное из них, которое опирается на свидетельства очевидцев, принадлежит Коггесхэйлу. Согласно этому сообщению, Ричард, всего в трех днях пути до Марселя, отказался от ранее планировавшегося воз­вращения через южную Францию, поскольку получил досто­верное известие о том, что здесь его собрались взять в плен. В истекающем году его гасконский сенешаль, а также его тесть, Санчо Наваррский, в ответ на восстание в Аквитании провели победоносный поход на Тулузу. Естественно, граф Раймунд, а также французский король заинтересовались мар­шрутом Ричарда. В это же время - случайно или нет — дядя Филиппа, архиепископ Реймский, который в отсутствие коро­ля вел все государственные дела и позднее выступал посредни­ком между ним и императором, совершал в том же регионе паломничество в Сантьяго де Компостела.⁵⁵³ В предшество­вавшем году Филипп в Милане встречался с императором, поэтому у Ричарда были причины опасаться сговора между ними и избегать пределов Священной Римской империи. От­каз от западного пути позволял еще и держаться подальше от маркграфства Монферратского. Опасность могла исходить также из Генуи и Пизы: обоим морским городам-государствам в конце концов в 1191 году были обещаны Генрихом VI лены в Сицилийском королевстве взамен за помощь армией и фло­том⁵⁵⁴, и после неудачи его первого сицилийского похода предполагалось, что он готовит следующий. Ричарду тем вре­менем стало известно, что думал император о его сицилийской операции. Таким образом, вся область влияния императора, этих заинтересованных в сицилийской политике морских го­родов, и прежде всего лигурийское побережье и Лионский залив до самой Барселоны, превратились для него в опасную территорию. Гибралтарский пролив и путь вокруг Испании, который проделал его флот в 1190 году, из-за времени года исключались⁵⁶⁵, к тому же Ричард рисковал оказаться без под­держки в контролируемых мусульманами областях. Поскольку, таким образом, вся западная часть Средиземноморья был; недоступна, он избирает морской путь по Адриатике и возвращение по суше, в надежде достичь Англии через один из портов Северного моря.

Изменив свой маршрут, Ричард разворачивается назад и, согласно Дицето,  11 ноября 1192 года высаживается на Корфу. Он путешествует инкогнито, и это доказывает, что Ричард осознавал все опасности, которые таил в себе и этот восточный путь. Прежде всего он оказывался в пределах Ви­зантийской империи, что уже само по себе было опасно в свя­зи с завоеванием им Кипра, В Корфу он оставляет свой боль­шой устойчивый корабль «Франкнеф», который уже без него вошел в гавань Бриндизи. Его там видели в последний раз, — единственное, что могли сказать дома возврашавшиеся кре­стоносцы о местонахождении своего короля, — сообщает нам Говден, а что произошло лотом рассказывает Коггесхэйл. На Корфу Ричарду удалось зафрахтовать два пиратских корабля и с небольшой группой надежных соратников — среди которых Бодуэн Бетюнский, Вильгельм де Летанг, его секретарь, ма­гистр Филипп Пуатьерский, каплан Ансельм — они отправля­ются по Адриатике, переодевшись в чужое платье. Возможно, им пришлось пересаживаться на другие корабли и высажи­ваться на сушу, в том числе и в Рагусе (Дубровнике), где Ри­чард, в благодарность за спасение при кораблекрушении, со­гласно местной традиции становится основателем местного кафедрального собора⁵⁵⁶, что, однако, документально не под­тверждается. Определенно одно, погода все ухудшалась, но морских опасностей ему удалось так или иначе избежать.

Неизвестно, терпел ли Ричард кораблекрушение, как то ут­верждается в письме императора, или просто страдал от мор­ской болезни, как то приписывается ему по английской тра­диции, и где он в конце концов высадился на берег: в Заре (Задаре), «Газаре» — по Коггесхэйлу, в «Gazere apud Raguse»* (* «Газере возле Рагуз» (лат.).) — по Говдену, в Поле в Истрии или между Венецией и Аквилией⁵⁵⁷. Ни английская, ни официальная императорская или австрийская версия не позволяют воссоздать противоречивую картину планов и реального маршрута путешествия. Не ис­ключено, что Ричард часто изменял его из-за изменения обстоятельств и с целью запугать свои следы. Неизвестно и то, с какого момента его начали интенсивно преследовать, то есть где состоялась его первая встреча с графом Герцским, по­скольку у Герцев были владения не только в Фриоле, но и в Истрии, и они контролировали в качестве фогтов побере­жье патриархата Аквилейского.

По некоторым данным Ричард намеревался через Богемию достичь земель своего двоюродного брата Генриха Льва⁵⁵⁸. Покидая Богемию, он мог бы попасть прямо в руки императо­ра, который поздней осенью 1192 года находился в южной Саксонии⁵⁵⁹, все же это было бы непредвиденной неудачей, тогда как избранный путь по Бабенбергской территории — с середины 1192 года сюда входила и Штирия — был явно рис­кованным. И поскольку вместо того, чтобы идти через Ита­лию, Ричард двигался на север по Балканскому побережью, можно предположить, что он хотел избежать и восточных пре­делов империи, то есть совсем не попадать в сферу влияния императора. Поэтому, даже если не принимать в расчет ос­корбления,   нанесенные  Ричардом   герцогу  Леопольду   при штурме Акки, все равно непонятно, как он решился пересечь территорию одного из немногих верных союзников императора. Путь через Венгрию — и далее через земли короля Белы, по­скольку далматинское побережье, по которому он во всяком случае прошел, принадлежало тогда, как и остальная Хорва­тия, Венгрии — вполне логично вытекал, казалось бы, из вы­бора балканского маршрута. При этом он должен был бы вос­пользоваться старым связующим юг с севером путем через Штайнамангер и Оденбург (Самбатхель-Шопрон),  который зимой  вдобавок  был  проходимее,  чем  путь  через  Альпы. В   политическом   отношении   ему   нечего   было   опасаться в Венгрии. Хотя Бела III состоял в родственных отношениях с Леопольдом и Филиппом, с последним даже через Маргари­ту, сводную сестру Алисы и вдову Генриха Младшего, но и со стороны Ричарда у него были родственники⁵⁶⁰, и венгерская гео­политика не совсем соответствовала завоевательским планам Леопольда⁵⁶¹. Но, быть может, Ричард - мы этого даже не знаем — высадился ненароком слишком далеко к западу, то есть между Венецией и Аквилией, и это обстоятельство заста­вило пересмотреть первоначальные планы, либо он просто побоялся делать столь большой крюк, ему пришлось во всяком случае идти через Фриоль, откуда он продолжил свое путеше­ствие по суше. Поскольку он вступил во Фризах в Каринтию, предполагается, что он перевалил через Альпы по обыч­ному торговому пути, который вел через Кюзафорте в долину Фелла и через долину Канал⁵⁶². Из Фризаха путь вел по ущелью Мур-Мюру к перевалу Земмеринг. С чисто географической точки зрения через один из перевалов можно было бы относительно быстро выйти из верхней Швабии в предгорья Альп, откуда уже недалеко было до Богемии, Высказывалось мнение, что в спешке просто был пропущен поворот, напри­мер, к перевалу Шобера и Пирна⁵⁶³, но не исключено, что все перевалы здесь из-за зимней погоды были непроходимы, хотя и Земмеринг было пройти нелегко. Но самое позднее по дос­тижении Венского бассейна можно было наконец свернуть на запад. Удивительно, что Ричард — даже если учесть столь не­благоприятные погодные условия — не заметил, что направля­ется не на северо-запад как следовало, а держит путь на севе­ро-восток. Можно предположить: даже если он и не хотел в Богемию, то, чтобы попасть домой, должен был держаться, конечно же западнее, а не двигаться в северо-восточном на­правлении к Вене, если только он не пропустил поворота на запад⁵⁶⁴. Но даже это довольно маловероятно. Подобный по­ворот тогда неизбежно привел бы его в Южную Германию, в Рейнскую область и, следовательно, в самый центр государства Штауфенов. Тогда зачем ему было обходить стороной Италию? Еще удивительнее, чем его отклонение от западного направ­ления другое обстоятельство: сознавая, что здесь на него повсюду охотятся, он не свернул еще восточнее, чтобы про­должить свой путь на север поближе к границе Венгрии. Опре­деленную роль в этом могло сыграть незнание местности, но все же совершенно необъясним его путь прямо на Вену, о котором сообщают наши источники.

Для летописца Дицето⁵⁶⁵ причина пленения Ричарда ясна: он усматривал в нем Божью кару за то, что он предал отца. Вполне возможно, что нечто подобное, очевидно, чувствовал и сам Ричард, и некая подсознательная сила могла направлять его шаги именно в этом направлении. В любом случае в его жизни это не единственная ситуация, в которой, казалось, отключался его инстинкт самосохранения — достаточно вспом­нить лишь сады Яффы, где окруженный врагом Ричард спо­койно укладывается спать. Эти уже упоминавшиеся примеры крайне рискованного поведения, — когда он тоже был в пути как частное лицо, - должны что-то означать. Конечно, стоило ему оказаться в ловушке и за свое освобождение он боролся собранно и очень умело, но причиной того, что он вообще по­пался, являются, по нашему мнению, сделанные им некоторые противоречивые шаги.

Рассмотрим промежуток времени между высадкой и вступ­лением в Вену по драматическому сообщению Коггесхэйла, рисующему впечатляющую картину настроения беглецов, которая хорошо согласуется с письмом императора и свидетель­ствами Говдена. Нам нужно представить себе группу примерно и 20 человек, из которых короля сопровождают одновременно не более двух или в лучшем случае трех спутников. Следует учесть еще одно обстоятельство - нам неизвестно, где нахо­дился отправной пункт последующих событий, а именно, где произошла встреча с графом Мейнхардом Герцским, родст­венником Конрада Монферратского. Но где бы в точности она не произошла — это он начал охоту на Ричарда. Именно ему король подарил драгоценное кольцо — здесь впервые звучит мотив кольца⁵⁶⁶ — и, представившись богатым купцом, попро­сил свободного прохода по его владениям. Граф моментально сообразил что к чему, и хотя позволил Ричарду уйти_э известил об этом своего брата Энгельберта, который послал вдогонку за королем единственного своего нормандского родственника Рожера Аргентинского. Тому действительно удалось вскоре обнаружить Ричарда, однако он не только не предал его, а, напротив, помог организовать дальнейшее бегство, снабдив прекрасным конем. При этом Ричард лишился восьми своих спутников, которых взяли в плен. Говден добавляет одну де­таль: Бодуэн Бетюнский получил задание задержаться с группой и привлечь к себе внимание, раздавая направо и налево деньги, с тем чтобы Ричард мог оторваться от пре­следования. Хитрость не очень помогла, так как в северной Каринтии, во Фризахе, который входил в состав архиепископ­ства Зальцбургского, их ждала новая опасность. Здесь бдитель­ный Фридрих Петтауский арестовал еще шестерых спутников короля, Ричарду и на этот раз удалось ускользнуть, с ним те­перь остался лишь Вильгельм де Летанг и говорящий по-немецки мальчик-слуга. Форсированным маршем, три дня и три ночи находясь в пути⁵⁶⁷, совершенно обессиленная кро­хотная группка, наконец, появилась у Вены.

Квинтэссенцию дальнейших событий передают нам «Цветтлерские Анналы», — монахи приюта цистерцианцев, поддерживавшие тесные связи с Гадмаром II Кюнрингским, властелином Дюрнштейнским, несомненно знали правду. «Rех⁵⁶⁸ Anglie capitur in Erpurch prope Wunnam a duce Leupoldo, et traditur domino Hadmaro de Chunring in Tyernstaun reservandus»* (* «Король Англии был пленен в пригороде Вены Эрдберге герцогом Леопольдом и передан господину Гадмару Кюнрингскому для содержания под стражей в замке Дюрнштейн» (лат.).). В Эдберге, теперешнем третьем округе Вены, который в те времена был восточным пригородом, кажется, еще помнят то место, где стоял дом, в котором пленили Ри­чарда,⁵⁶⁹ «in domo despecta», выражаясь словами письма импе­ратора, «в доме с дурной репутацией». Описываемые собьго после этого различаются в деталях. В несомненно менее точ­ных германских и итальянских источниках, а также во фран­цузских и восточно-средиземноморских фигурирует «кухонна версия» ⁵⁷⁰. Согласно ей Ричард, который уже знает, что окру­жен, предстает в роли подручного повара, поворачивающего на вертеле курицу, забыв о своем драгоценном кольце, распространяющем сияние во все стороны. В подобном изложении это событие перешло в австрийский фольклор, хотя ближайший к Леопольду и точнейший источник, так называемый Ансберт, ничего о нем не знает. Речь идет о версии врага, который смаку­ет бесславные обстоятельства ареста. Говден лапидарно сообщает, что Ричарда застали врасплох спящим, тогда как Коггесхэйл добавляет такие подробности, которые, если принять на веру, вновь дают повод для удивления. По его утверждению, говорящий по-немецки юноша, которого Ричард отправил за покупками, сразу же вызвал подозрение своими золо­тыми монетами и всем своим видом. Когда его спросили, на чьей он службе, тот удачно использовал легенду о купце. Вер­нувшись домой, он умоляет Ричарда немедленно отправляться в путь. Но тот пожелал еще пару дней отдохнуть и вновь посылает юношу за провизией. На этот раз тот привлек внимание королевской перчаткой, торчавшей за поясом. Под пыткой он выдал место, где укрывался король. Заметив под окнами волнующуюся толпу «варваров», Ричард отказывается от сопротивления и повелевает позвать герцога, которому вручает свой меч. Зальцбургский источник⁵⁷¹, называет ту же дату пленения, что и Коггесхэйл, — 21 декабря 1192 года. Но единодушие всех источников проявляется еще и в том, что они считают, будто Ричарду не удалось скрыть свое богатство, и что именно из-за этого, то есть, в конечном счете, из-за неосмотрительности, он и попадает в плен.

Вскоре Ричард был переведен в Дюрнштейн в Вахау, что Вена оказалась для него всего лишь пересыльным этапом. Но и в Дюрнштейне, пребывание в нем подтверждают также Ансберт и «Марбахские Анналы», он надолго не задерживается, так как 6 января 1193 года мы встречаем его уже в Регенсбурге, где его показали Генриху VI, но не передали, так как Леопольд еще не договорился с императором. Можно предположить, что его вновь перевели в Дюрнштейн, и он оставался там до тех пор, пока его не повезли в Шпейер⁵⁷². Примерно 18 марта 1193 года мы встречаем его уже в Оксенфурте-на-Майне, где он принимает первых гонцов с родины. Речь идет об аббатах Боксли и Робертбридже., которых командировало английское правительство для установления связи с королем, двстрийское предание следует басне XIII века и повествует о трубадуре Блонделе⁵⁷³, который в поисках своего повелителя ходил от замка к замку с песней, сочиненной когда-то вместе с Ричардом. И когда он перед Дюрнштейнским замком пропел лишь одному Ричарду известную мелодию, из темницы донес­лась ответная строка, выдавшая местонахождение короля. Но мы видим, что для столь широкомасштабной поисковой опе­рации Ричард находился в Вахау недостаточно долго. Впрочем, местность в Дюрнштейне поразительно напоминает творение Ричарда и его излюбленейшее место пребывания в последние годы жизни — замок Гайар на Сене.

Что же побудило Леопольда пленить Ричарда? Личная при­чина враждебности, то есть оскорбление в Акке, родственные отношения с Конрадом Монферратским и Исааком Кипрским, хотя и постоянно фигурируют в качестве главных причин, но все же сомнительно, чтобы столь решительный поступок он совершил по собственной инициативе. Но мы слышим, что в охоте за Ричардом участвовали кроме Бабенберга еще и дру­гие, и если Ричард уже на Балканах, хотя и недостаточно, но все же стремился скрыть, кем он был на самом деле, да к тому же отказался от итальянского пути, то он определенно не боялся длинной руки Леопольда. Говден и Девиз даже утверждают, что был издан приказ по империи о поимке Ричарда⁵⁷⁴, что, однако, не подтверждается германскими источниками. Какие-либо глобальные и официальные мероприятия можно исклю­чить уже потому, что этой цели вполне могли послужить тай­ные инструкции, разосланные местным властям, контролиро­вавшим наиболее оживленные пограничные города империи. В любом случае все источники свидетельствуют о настоятель­ном и ярко выраженном стремлении императора подчинить Ричарда своей власти и о том, что Генрих VI принял опреде­ленные меры. Из-за апелляции к высшим законам эти интере­сы могли даже не носить чисто французскую окраску, но германо-французский сговор создал климат, в котором этот вы­пад против Ричарда мог оправдываться общехристианскими интересами. Как подручный этого союза и всего «христианства», Леопольд мог рискнуть пленить короля-крестоносца, не боясь сразу же угодить в немилость всесильной церкви, к тому же ему представилась возможность получить запоздалое и неожиданное удовлетворение личных обид. Следовательно, исходя из этого можно сказать, что император извлекал выгоду из поступка Леопольда не как соучастник, напротив, ему приподлежала инициатива. В письме Генриха VI Филиппу от 28 декабря 1192 года⁵⁷⁵ — а это очень ранняя дата — можно на доказательства нескольким обстоятельствам, образующим став этого преступления. Это прежде всего достигнутая в Ми­лане договоренность о поимке Ричарда, сопровождаемая раз­работкой стратегии обоснования ареста. С великой радостью, связанной с этим известием,  сообщает  Генрих «dilecto et speciali amico suo Philippo»* (* «Любимому и лучшему другу своему Филиппу» (лат.).), что возмутитель («turbator») спокойствия в его королевстве взят под стражу, и далее информирует его о подробных обстоятельствах бегства Ричарда с берегов Адриатики, указывая на возмущение местного населения предательским поведением Ричарда в Святой Земле. Здесь и далее поражает удивительное совпадение французских и германских интересов, Ричард характеризуется как «inimicus imperii nostri»** (** «Враг нашей империи» (лат.).). Из этого следует заключить, что только по упущению не был заблаговременно отдан приказ об аресте врага государства, и столь важное дело препоручено было австрийскому герцогу.  Если это  означает,  что  Ричард  «in nostru... роtestare»*** (** «В нашем... распоряжении» (лат.).), то 28 декабря 1192 года об этом еще не шла речь, и все же против того, что Леопольд действовалсовсем не в своих личных интересах, никто не возражал. Естественно, целью письма было предоставить Филиппу возможность тут же сделать императору соответствующее высокое предложение о возможной выдаче Ричарда. Копия документ попала в Англию, решила загадку о местонахождении Ричарде и дала возможность начать действовать.

Рассматривая вопрос о том, чем было обусловлено такое поведение Генриха по отношению к Ричарду, можно было бы как несущественные отбросить в сторону все моральные основания, выдвинутые позднее в Шпейере и приводимые в летописях.  Скорее,  предстоит исследовать,  в  какой степени в основе его поступка лежала политическая необхо­димость, следует ли предполагать наличие объективных или субъективных мотивов и, наконец, расценивать ли его меры как реваншистские или превентивные, оборонительные или наступательные. Зададимся вопросом — существовало ли про­тиворечие между интересами империи и анжуйского государ­ства, которое, независимо от личности императора, делало конфронтацию неизбежной?

Мнение о том, что, в силу своих связей с династией Вельфов и более поздних союзов, Ричард уже в 1192 году был главой и опорой внутреннего германского заговора князей, еще и сегодня не преодолена до конца.⁵⁷⁶ В феврале 1190 года он в Ляреоле в Гаскони принимает своего племянника Генриха Брауншвейгского, и тот затем летом 1191 года, — когда Ричард уже был в Святой Земле с намерением не покидать ее в тече­ние ближайших трех лет, — дезертировал из императорской армии, стоявшей под Неаполем. Из этого факта так же невоз­можно сделать вывод о конспирации, как из его возвращения через северную Германию заключить о том, что он хотел со своими двадцатью спутниками прийти на помощь княжеской оппозиции. Поэтому его пленение вовсе не представляется «счастливым случаем» для Генриха, имевшим особое значение для усиления внутригерманских позиций последнего, как это все еще пытаются преподнести⁵⁷⁷, так как арест Ричарда и княжеская оппозиция, которая к тому же только начала формироваться, прежде всего не имели друг к другу никакого отношения. Таким образом, между Ричардом и императором остается лишь одна причина взаимных трений — сицилийская политика: опираясь на свое право владения норманнским го­сударством, Генрих хотел его завоевать. Ричард же заключил с правящим королем Танкредом, которого император ечитал узурпатором, договор о взаимопомощи. Как было уже показа­но при рассмотрении этого договора, подписанного в октябре 1190 года, обещая помощь кому бы то ни было, Ричард руко­водствовался исключительно собственными интересами, и ре­альное действие этого договора ограничивалось временем пре­бывания Ричарда в Мессине, так что Танкреду не приходилось рассчитывать на помощь в дальнейшем. Под этим в политиче­ском смысле невесомым договором скрывалась, возможно, только финансовая сделка, и здесь мы, кажется, вплотную приближаемся к реальным причинам коллизии интересов. Генрих мог посчитать, что полученные Ричардом деньги были украдены из казны принадлежавшего ему норманнского госу­дарства⁵⁷⁸, и поэтому мог счесть необходимым предъявить Ричарду требования об их возврате с максимальной убедитель­ностью. И в самом деле, суммы, полученные Ричардом по трем титулам собственности, определенным образом соотносимы с истребованными впоследствии  100000 серебря марками выкупа. Но у Ричарда были еще и основанные на вдовьем праве его сестры законные требования к Танкреду, так что те 27000 серебряных марок можно рассматривать как личное соглашение между Танкредом и Ричардом. Если бы все сводилось к деньгам, то надо было бы соотнести с политическими последствиями необратимого шага такую сумму, которую Генрих мог рассматривать как обогащение за его счет. Но дело было не только в деньгах. Разумеется, этот акт произвола должен был принести еще и немалую денежную выгоду, но требования Генриха простирались дальше чисто финансов и все последующее противоборство сконцентрировалось именно вокруг политических вопросов. Так что займемся лучше поиском политических мотивов, без которых, если смотреть объективно, у него не было необходимости торговаться. Дело сводится к тому, что он, должно быть, чувствовал себя в субъективном смысле спровоцированным Ричардом, причем последний объективно никак не мог бы это предотвратить.

Источники изображают нам Генриха худощавым, с измож­денным лицом и рыжими волосами, весьма образованным, интересующимся литературой и даже философией.⁵⁷⁹ Он не имел ни образа мышления рыцаря, ни военных дарований, и считался исключительно политиком. Причем, политиком жестким, без колебания нарушающим данное слово, ревностно относившимся к своему императорскому достоинству и требо­вавшим, чтобы в нем видели короля всех королей. Его често­любие не имело опоры ни в его политических способностях, ни в физических качествах: он вечно куда-то торопился, ему едва хватало времени на еду, был он болезненным, хотя и по­читал изящные искусства, но оставался врагом наслаждений Поглощенному страстью к власти «эстету» мир, возможно, представлялся шахматной доской, на которой следовало сделать множество различных ходов, приводящих к победе. Ко всему был он жесток: среди пыток, которые он применял к сицилий­ским повстанцам, даже невзирая на благородное происхождение, были сжигание, сажание на кол, распиливание; главарю он велел надеть на голову раскаленную корону и прибить ее гвоз­дями.⁵⁸⁰ Взирая на подобный портрет, можно спросить себя: а не слишком ли недооценивается потенциальная опасность, которая угрожала Ричарду, попавшему в руки такого человека, как будто бы заблаговременно было известно, что речь могла идти только о финансовых и политических вопросах.

С точки зрения национальной и государственной, Генрих VI олицетворял высшую фазу развития средневекового император­ства, которой он достиг гениальным государственным искусством; другие объясняют рост мирового значения империи в годы его правления рядом удач и рассматривают его политику как в конце концов обреченную на провал, от которого его спасла лишь ранняя смерть.⁵⁸¹ Предстоит еще разобраться, кем он был на самом деле: одаренным политиком, как считали одни, или теоре­тизирующим фантазером, как полагали другие.

ПОД АВСТРИЙСКИМ АРЕСТОМ

Первый этап своего плена, длившийся с 21 декабря 1192 года по 21 марта 1193 года, он провел под стражей в Ав­стрии; император был для Ричарда фигурой заднего плана. Его окружала тишина, перспективы на будущее были весьма неоп­ределенными, - отчизна только начинала действовать: для ведения переговоров с императором об освобождении короля, который даже не был еще в его руках, к нему был направлен епи­скоп Саварик Батский, его дальний родственник. С того време­ни, когда Ричарду совершенно не на кого было надеяться кроме как на себя самого и когда его по существу рассматри­вали исключительно как предмет переговоров, сохранился документ первостепенного значения. Речь идет о договоре передачи, подписанном 14 февраля в Вюрцбурге между Лео­польдом и императором.⁵⁸² Он не только в самой откровенной форме демонстрирует желания Генриха VI — помимо денежно­го выкупа, обеспечить себе помощь флотом и личное участие Ричарда в завоевательном походе на Сицилию до победного конца, но также отражает максимальные требования и интере­сы Леопольда, и в этом смысле представляет для нас сейчас наибольший интерес. Инициатором договора считается Лео­польд. Сам договор имел целью гарантировать, что кайзер не обманет его после передачи ему Ричарда. Итак, Леопольд хо­тел половину затребованных за Ричарда 100000 серебряных марок выкупа, то есть 50000, племянницу Ричарда, Элеонору Бретонскую, дочь покойного Готфрида и сестру Артура, объ­явленного по договору с Танкредом престолонаследником, в Качестве жены для одного из своих сыновей, причем той же осенью. Далее, он потребовал от императора гарантий того, что тот не отпустит заложников Ричарда до тех пор, пока с него, Леопольда, папа не снимет ожидаемое отлучение, в чем должен будет помочь сам Ричард. Еше он потребовал освобождения Исаака Кипрского, приходившегося ему роаственником, и его дочери - оба находилась поя арестом Ричарда, но в различных местах - Исаак под надзором иоаннитов в Маргате, дочь — в свите Беренгарии и Иоанны в Риме. То, что по Ричард по желанию Леопольда должен был за все, кроме освобождения Исаака и его дочери, — его самого не намерены были выпускать до их освобождения, — выставить заложников, доказывает важность этого пункта для Бабенбергов. Представляется совершенно оправданным предположение о том, что он наме­ревался на этом хорошенько нажиться⁵⁸³ Несколько позднее, со слов Говдена, описывающего ход переговоров в Вормсе в июне 1193 года, мы узнаем, что Леопольд потребовал, чтобы дочь передали ему, очевидно, в надежде получить от Исаака значительную сумму выкупа, и еще признательность за свое освобождение.

Впрочем, договор этот не указывает никаких правовых ти­тулов, на основании которых Ричард должен выполнять эти обязательства, да и само слово «выкуп» нигде не употребляется, — 50000 марок, причитающихся Леопольду,  скорее, фигурируют в качестве приданого племянницы Ричарда. При этом для Ричарда преимуществом было то, что для Леопольда было недостатком, а именно, то, что император настаивал на передаче его в свое распоряжение, и Ричард не был обязан непосредственно Бабенбергам выставлять заложников в обеспечение выполнения его требований. Напротив, исполнение своих желаний Леопольд должен был перепоручить императору, от которого в их обеспечение он потребовал заложников. При этом исходили из предпосылки, что в дальнейшем для! императора особые желания его партнера имели бы подчиненное значение по отношению к его собственным требованиям: его переговоры с Ричардом из-за-Леопольда не должны были осложняться. Ненадежное положение Леопольда в будущем, его недоверие к императору, естественная напряженность ме­жду обоими — все это давало Ричарду простор для лавирования. В этой ситуации, когда Леопольд должен был его непременно передать императору, Ричарду, как представляется, совершенно не было необходимости начинать с ним сотрудничать. Но договор показывает, что Ричард, очевидно, заверил герцога в готовности выполнить его требования, или, по крайней мере, симулировал подобное желание. Более того, возможна следующая интерпретация: в договоре Леопольд полностью идентифицировал свои интересы с интересами Ричарда, они даже стали ему близки, так что ему не оставалось ничего иного, как в дальнейшем самым естественным образом дейст­вовать в качестве союзника и адвоката Ричарда. И в самом деле, ни один из источников не сообщает о том, что в Шпейере Леопольд выступал обвинителем английского ко­роля, напротив, Коггесхолл даже свидетельствует, что среди тех присутствовавших, кто высказался за оправдание Ричарда, был и Леопольд: «qui pro eo tunc plurimum lacrymabatur»* (* «Который там пролил за него много слез» (лат.).). И Говден⁵⁸⁴ также указывает на то, что в Шпейере Леопольд взял на себя роль посредника между Ричардом и императором, когда Ричард «mediante duce Austriae»** (** «Через гериога Австрийского» (лат.).) передал императору 100000 серебряных марок, но не в качестве выкупа, а совер­шенно под другим титулом. Ясно, что Леопольд был заинтере­сован в том, чтобы император получил эти 100000 марок, по­скольку только тогда он смог бы получить свои 50000 марок, и за эту цену он вполне мог обеспечить ему достойное обра­щение, о чем вместе с другими свидетельствует и Ансберт. Также совершенно очевидно, что Леопольд вовсе не был заин­тересован в том, чтобы Ричарда выдали Франции, Так что нельзя признать невозможным то, что сообщает нам Говден:⁵⁸⁵ в конце концов, как и другие князья, Леопольд совершил homagium*** (*** Ноmagium (старофр.) означает то же самое, что и hominium (лат.) — см. сноску на с. 12. (Примеч. пер.)) Ричарду за рентные лены, намереваясь снять на­пряженность в отношениях с будущим родственником. Следо­вательно, Леопольд в качестве «друга» и сторонника, а также гаранта по исполнению императором его главного стремления - не быть выданным Франции - все это первая большая дипло­матическая победа Ричарда над Генрихом VI, причем еще до того, как дело дошло до его собственных переговоров с импе­ратором. Тот мог угрожать судом в Шпейере, но его исход был предрешен Вюрцбергским договором: «приговор» был предопределен политическими условиями. При повышенной актив­ности княжеской оппозиции Генрих VI едва ли мог себе по­зволить потерять такого союзника, как Леопольд, а если бы ему вздумалось отойти от достигнутой с тем договоренности, риск был бы достаточно велик. Даже при удовлетворении фи­нансовых аппетитов Леопольда, никто не смог бы обеспечить ему племянницу Ричарда, если бы того передали Франции, и в выс­шей степени перспективный брак просто не состоялся бы, да и как смог бы тогда получить свободу Исаак и как можно было бы взять с него деньги за освобождение дочери, и кто бы походатайствовал за него перед папой о снятии отлучения? Все это мог исполнить только сам Ричард, и для этого было необ­ходимо, чтобы он оставался полноправным королем, что было невозможно при передаче его в руки французов. И совершен­но исключалось нанесение Ричарду физического ущерба, об­стоятельство, особо отмечаемое Жильбером Монским⁵⁸⁶, лич­ная неприкосновенность, а также устанавливаемый с Ричардом мир подчеркивались как в начале, так и в конце договора. «Super incolumitate et pace regis Anglorum»* (*  «С гарантией  физической  неприкосновенности  короля Англии» (лат.).), — заключал Лео­польд с Генрихом VI свой договор. Но для осуществления желаний Леопольда сверх этого необходима еще и добрая воля Ричарда, согласие по существу. Следы этого согласия просмат­риваются в определенных формулировках, в которых делается ссылка на обещания Ричарда, но видны также и следы разно­гласий., и даже в отношении требования императора о личном участии Ричарда в сицилийском походе и помощи флотом. В нем мы читаем, что Ричард обязан исполнить все, за исклю­чением того, от чего император освободит его по собственной воле. На сотрудничество Ричарда с Леопольдом указывает прежде всего то, что последний определенные желания Ричар­да делает своими и включает в качестве требований в договор. В нем перечисляются обстоятельства, при которых должны отпускаться выставленные Ричардом заложники, а также ого­варивается, что его племянник из династии Вельфов, а также Артур, исключаются из числа заложников. Главный аргумент, подтверждающий преюдициальность императора — ни в коем случае никакой передачи Франции — видится в том, что Ри­чард, даже если он в течение полугода не сможет выполнить ни одного обязательства, то есть не будет выкуплен или заме­нен заложниками, все же не останется в полном распоряжении императора, а будет возвращен Леопольду. Пусть это только в теории, но данное положение все же демонстрирует, что по Вюрцбургскому договору Ричарда и Леопольда объединяла оппо­зиция в отношении Франции. Для герцога Австрийского уже на этом раннем этапе Филипп, следовательно, однозначно исключался из игры.

Это тем показательнее, что сам Филипп предположительно уже связывался с Леопольдом. В это нас заставляет поверить письмо Филиппа, о котором сообщает Ансберт⁵⁸⁷. В нем со ссылкой как на общеизвестный факт, будто Ричард был причастен к убийству их общего родственника Конрада Монферратского, выражалась просьба ни в коем случае не освобож­дать Ричарда, не проконсультировавшись с ним и императо­ром. Общепризнанно, что письмо это — подлинное. Но в то же время появились и сомнения: оно в определенном смысле слишком красивое, чтобы быть правдивым. Письмо может слу­жить неопровержимым доказательством того, что клеветниче­ские измышления относительно Конрада действительно исхо­дят от самого Филиппа. Причина, по которой Ансберт сообщает о письме, несомненно сводится к желанию показать, откуда взялись обвинения Ричарда в убийстве Конрада, от которых впоследствии пришлось отказаться: Леопольд должен быть оправдан - тогда он, вероятно, действовал в полной уверенности в своей правоте, задерживая крестоносца, ведь даже сам фран­цузский король и соратник по крестовому походу, люди кото­рого еще находились в Святой Земле в момент ареста, был убежден в виновности Ричарда. Следовательно, письмо носит характер доказательства, имеет функцию оправдательного до­кумента и содержит попытку переложить ответственность на других; однако его политическая значимость в качестве орудия вмешательства практически равна нулю. Но оно не принадле­жит перу Ансберта, как показывает сравнительный анализ с остальным текстом. Ошибка в титуле французского короля, а также совершенно не французское написание имени Конрад как «Сhunrad», что является германизированной латынью, также ничего не доказывают. Копия этого якобы подлинного письма, однако, имеет тот недостаток, что не содержит даты и места написания, хотя некоторые его строчки почти дословно цитируют Вюрцбургский договор. Таким образом, у нас нет возможности установить подлинность этого документа путем сопоставления с данными о местонахождении Филиппа в это время. Тем более, что отсутствует какое-либо указание на по­дателя этого письма, который должен был быть наделен осо­быми полномочиями, чтобы сделать Леопольду подобное предложение. И с какой стати Леопольду было бы прислуши­ваться к пожеланиям Филиппа, выраженным в частном пись­ме? С другой стороны, из последующего поведения Филиппа по отношению к императору, видно, что он явно не знал, как выпросить или даже перекупить Ричарда. А временами ему даже казалось, что он вправе его потребовать.⁵⁸⁸ Если письмо подлинное и не является абсолютной фальшивкой, то оно доказывает не только то, что Филипп был инициатором кам­пании против Ричарда, но и свидетельствует о том, что он избрал совершенно неверную стратегию переговоров во время пленения Ричарда. Стилистический анализ позволяет без сомнения поставить это письмо в один ряд с другими письмами Филиппа⁵⁸⁹ — но также без особого труда оно могло бы быть состряпано в английской канцелярии. Является ли оно, таким образом, фальшивкой, всплывшей на гребне достигнутого ав­стро-анжуйского взаимопонимания? Было ли оно написано по инициативе Ричарда, чтобы согласно условиям Вюрцбургскогс договора Леопольд при необходимости мог представить его папе с целью снятия с себя отлучения? Даже если предположить, что Филипп действительно предпринимал попытки ус­тановить контакт, то возможно оригинал письма содержал такие места, которые делали его малопригодным для указанной цели. Ричард вновь мог оказать Леопольду столь незначительную услугу, — в конце концов, в его окружении были луч­ше осведомлены об особенностях французского делопроизводства, чем в Вене, — и в этом случае, когда ему ничего не надо было доказывать, не только бы не пострадал от самооговора, но, скорее, выиграл бы. И если родиной этого письма, которое приводит Ансберт, не была Австрия, остается одно из двух: это доказательство либо гибкости Ричарда, либо неверной оценки Филиппом ситуации.

Как бы там ни было, у нас достаточно свидетельств того, что Ричард был способен на весьма длительное притворство. В случае с Леопольдом он совершенно очевидно дожидался своего освобождения,  прежде чем сбросить маску желания сотрудничества. Во время плена его могло совершенно не ин­тересовать отлучение Леопольда, но поскольку подобная перспектива все же постоянно маячила перед глазами последнего, его опасения можно было бы использовать для оказания на него еще большего давления. Временно удовлетворить Бабенбергов, возможно, было для него важнее, чем добиться преждевременного и малоэффективного реванша. К тому же с переходом под юрисдикцию императора Ричард уже не смог бы получить для себя никаких поблажек путем давления церкви на герцога Австрийского. Так что официально Леопольд был отлучен только в 1194 году, и, по всей видимости, по личной инициативе Ричарда. 6 июня 1194 года папа Целестин III писал епископу Веронскому⁵⁹⁰, при каких условиях с Леопольда будет снято отлучение: освобождение заложников Ричарда, аннулирование всех обязательств Ричарда перед ним, покаяние и служба в Святой Земле в течение такого периода времени, какой английский король провел в плену. Но Леопольд и не думал отказываться от своих требований. Едва успевает истечь установленный в Вормсе семимесячный с момента освобожде­ния Ричарда срок, а тот не выполняет ни единого своего обяза­тельства, Леопольд направляет ему серьезное предупреждение о том, что жизнь семи заложников, которыми он поручился за исполнение последнего соглашения, в большой опасности. Говден сообщает, что он якобы поклялся их казнить. Среди них находился младший сын Генриха Льва, Вильгельм, предок всех будущих гвельфов. Ричард сразу же оценил серьезность ситуации, возможно, вспомнив о том, как он сам решил судь­бу заложников Акки в ответ на медлительность Салах ад-Дина, и предпочел — в опровержение всех подозрений в обратном, — остаться верным слову, данному Леопольду. 12 декабря 1194 года в Вену в качестве представителя заложников отпра­вился Бодуэн Бетюнский вместе с племянницей Ричарда и дочерью Исаака. О пересылке денег мы пока ничего не слышим, но распоряжение об освобождении Исаака хорошо бы вписалось в это время, так как в 1195 году тот снова оказы­вается на свободе, что, однако, ничего не дало ни Бабенбергам, ни ему самому, поскольку в том же году он умирает, и, как говорили, от яда. Когда Бодуэн прибывает в Австрию, он узна­ет о смерти герцога Леопольда и отправляется с обеими прин­цессами в обратный путь. Ричард вел с Леопольдом игру на выигрыш времени, и исполнение обязательств по Вюрцбургскому договору было в конце концов отсрочено, а его расчет оправдался. Когда 31 декабря 1194 года в Граце Леопольд уми­рал после неудачного падения с коня, он, в надежде получить освобождение от наложенного на него отлучения, избавил Ричарда от всех обязательств и обязал своих наследников ис­полнить его клятвенное обещание. И юный Фридрих Аветрийский уже не мог этому воспротивиться, поскольку архиепи­скоп Зальцбургский поставил в зависимость от сыновьего по­слушания возможность захоронения отца по обряду церкви и пригрозил интердиктом всей стране. Уже 25 января 1195 года Ричард мог поблагодарить архиепископа за освобождение своих заложников, при этом попросил его похлопотать о возмеще­нии выплаченного им денежного выкупа. То, что архиепископ Адальберт Зальцбургский, присутствовавший при освобожде­нии Ричарда в Майнце и находившийся у смертного одра Лео­польда, энергично выступал за исполнение папской воли и отстаивал интересы Ричарда, следует из письма, которое он написал в начале 1195 года папе Целестину о предсмертных часах Леопольда.⁵⁹¹ Из него мы узнаем, что Леопольд готов отказаться от тех 20000 марок, которые причитались ему непосредственно от Ричарда, а не от императора, «et uno»* (* «И только» (лат.).), также от тех 1000 марок, которые, возможно, представляли собой проценты: при этом он признается в том, что у нег остаются еще 4000 марок из назначенных ему откупных денег, и от Говдена мы узнаем, что его сын был готов передать сумму с отъезжавшими домой заложниками, но те из-за риска быть ограбленными в дороге отказались взять деньги для передачи Ричарду.

Возникает вопрос, насколько выгоден был для Леопольда! Вюрцбургский договор. Нефинансовые его условия, открывающие большие перспективы в будущем, остались невыполненными, а денежная доля получилась, по крайней мере, на 20000 марок меньше, чем ожидалось. Источники, которые опираются на факты, действительно имевшие в то время место, приписывают денежному выкупу Ричарда определенную роль в расширении Вены, основании там Нового города, закладке укреплений Эннса и Хайнбурга и стабилизации венского пфеннига.⁵⁹² Для года с небольшим, который в лучшем случае оставался в распоряжении Леопольда, это была бы слишком широкомасштабная программа. Но что-то из названного было определенно сделано, так как до своей смерти он все же успел потратить определенную часть суммы. Если же мы попытаемся представить себе сумму, которую в итоге Ричард выплатил императору, вновь вспоминается доля Леопольда. Но при этом сейчас уже установлены два факта: совершенно невероятно, чтобы Леопольд, позиция которого не могла укрепиться после Вюрцбурга, повысил бы свои требования сверх 50000 марок, а от императора он мог получить лишь 30000 марок, и лишь в том случае, если бы тот, несмотря на ожидавшиеся от Ри­чарда еще большие суммы, сразу же и сполна расплатился бы с Леопольдом. Здесь появляется элемент неуверенности: нам неизвестно, насколько пунктуально расплачивался император, и все свидетельства источников о полученной Леопольдом выгоде в итоге лишены достоверности. Не вызывает сомнения лишь то, что он не мог получить от Ричарда непосредственно ничего, что было бы достойно упоминания, иначе в сделанных расчетах доля императора оказалась бы слишком мала.

И все же финансовую выгоду Бабенберги могли получить, хотя бы она даже была меньше ожидаемой, и пока Ричард был жив, она оставалась бы ненадежной. Собственно говоря, со­вершив авантюру Леопольд вышел за пределы своих возмож­ностей, так как чего папа не рискнул бы без опасения последствий предпринять по отношению к императору, то могло быть легко и в любое время осуществлено по отношению к какому-то австрийскому герцогу: отлучение и интердикт. Интердикт, распространявшийся на всю страну, при котором, помимо всего прочего, запрещалось производить обрядовые захоронения, представлял настолько сильное средство воздей­ствия, что против него невозможно было долго устоять. С та­кой перспективой Австрия вновь столкнулась в 1198 году. Сра­зу после избрания нового папы, Иннокентия III, Ричард обра­тился к нему с просьбой посодействовать в вопросе возвраще­ния уплаченных в качестве выкупа денег.⁵⁹³ В отношении ав­стрийской доли папа обещал немедленно удовлетворить его просьбу, и 30 мая 1198 года он направил герцогу Фридриху послание, в котором под угрозой церковных санкций прика­зывал тому вернуть уплаченный Ричардом выкуп. Но посколь­ку незадолго до этого по дороге из крестового похода Фридрих скончался, послание это до адресата не дошло. Нет ни малей­ших оснований предполагать, что Ричард отказался бы от своего требования в пользу брата Фридриха, Леопольда VI, но из-за смены власти в Австрии случилась задержка, а через год не стало и самого Ричарда. Ему удалось держать Леопольда в узде, использовав его амбиции для собственной безопас­ности.

МЕЖДУ ШПЕЙЕРОМ И ВОРМСОМ

Второй этап плена Ричарда, длившийся с Вербного воскре­сенья, 21 марта, до 29 июня 1193 года, то есть от рейхстага в Шпейере до рейхстага в Вормсе, является наиболее насы­щенным событиями и документированным периодом его пре­бывания в Германии. 21 марта состоялись первые переговоры между Ричардом и императором, они велись через посредника и закончились неудачей. Ричард отказывается удовлетворить требования императора, даже если это будет стоить ему жизни, как сообщает Говден. На следующий день, в понедельник страстной недели, Шпейер становится свидетелем торжествен­ного въезда Ричарда в город. Собрание князей становится вер­ховным судом, перед которым император обвиняет Ричарда в различных преступлениях. Тягчайшими среди пунктов обви­нения были соучастие в убийстве Конрада Монферратского и предательства в Святой Земле; впрочем, оба эти деликта император упомянул в своем письме к Филиппу.

Однако собрание князей в Шпейере никак нельзя было назвать  представительным.   К сожалению, список свидетелей документа, составленного 23 марта,⁵⁹⁴ в высшей степени ден, а составленный на праздник Пасхи и вовсе заставляе думать  скорее  о  семейной  встрече дома Гогенштауфенов, в которой помимо нескольких князей церкви, преимущественнс из ближайших окрестностей, участвовали только графы и го­сударственные высшие чиновники. И ничего удивительного, поскольку влиятельные князья в ту пору находились в оппози­ции к императору. Высоким рангом из присутствующих, если не считать двух Конрадов — пфальцграфа Рейнского, дяди Генриха, и герцога Швабского, — могли похвастаться разве что Отго, пфальцграф Бургундский, еще один брат Генриха, архиепископ Трира и епископы Шпейера, Ворсма, Пассау, Фрайзинга и Цайеца, а также Леопольд Австрийский. Любопытнс отметить участие старшего пастора Кельна Адольфа, которь в последующие шесть месяцев станет архиепископом Кельна и одним из самых решительных сторонников Ричарда.⁵⁹⁵

Являлся ли подобный состав судей столь же компетентным для вынесения приговора как и любой другой? Во всяком случае, как мы уже видели, Леопольд поставил условия передачи Ричарда, и, если некоторые выдвинутые императором к последнему требования еще могли рассматриваться в качестве меры наказания по вынесенному приговору, то о других такого не скажешь, так что Ричарду, но и в не меньшей степени его стране, которой предстояло собирать деньги, должны были быть предъявлены побудительные мотивы к исполнению обязательств. Если обвинительный приговор и был запланирован, то, надо признать, что Генрих VI не знал, как провести соответствующий процесс.⁵⁹⁶ Напротив, этот рейхстаг предоставив Ричарду возможность блистательно оправдаться. Не только английские хронисты свидетельствуют об истинно королевской манере держать себя, продемонстрированной Ричардом, но и придворный поэт Филиппа Гийом Бретонский рисует в своих Philippidos весьма импозантную картину поведения Ричарда в Шпейере. Словно он находился в тронном зале Линкольна или Канн и произносил тронную речь. «Cordo leonino»* (* «Львиное сердце» (лат.).) умел защищаться и готов был вызвать на единобор любого, кто бы осмелился упрекнуть его в предательстве, подробность, о которой сообщает также Петр Эбулоский в панегирике, посвященном Генриху VI.⁵⁹⁷ При этом мы узнаем, что, предъявляя красноречивые аргументы в свою защиту, он не переходит границ расчетливой скромности. В конце своей речи он склоняется или преклоняет колено, и среди воцарившей в зале тишины Генрих VI вдруг чувствует, что ему не остается ничего иного, как скрепить поцелуем их примирение. Все обвинения сняты и больше никогда о них не было речи.

Даже если обвинение было всего лишь средством запугива­ния и события разворачивались вопреки желаниям Генриха, процесс все-таки решил для него важную задачу: свою пози­цию в отношении Ричарда теперь он мог по меньшей мере как-то оправдать. И хотя законных оснований для удержания Ричарда больше не существовало, элегантная инсценировка примирения удовлетворила, казалось, всех. Едва успев «по­брататься» с Ричардом, Генрих изъявляет желание примирить его с Филиппом, и, как пишет Говден, в благодарность за хло­поты, «mediante duce Austriae»* (* «Посредничество герцога Австрийского» (лат.).), и «quasi pro mercede»** (** «Как бы в качестве платы» (лат.).) Ричард готов заплатить ему 100000 серебряных марок.⁵⁹⁸ Но и это еще не все, благоволение императора простирается гораздо дальше: Генрих VI делает вид, будто деньги эти в качестве подарка не примет. Если ему не удастся примирение, Ричард будет отпущен с богом. Впутывание во все эти дела Филиппа едва ли было приятно Ричарду, — этим император, по-видимому, намекал на свое недовольство последним, — но, по крайней мере, открыто, так чтобы не переполошился Лео­польд, Ричард подтверждает готовность заплатить ранее огово­ренную сумму, которую, ввиду оправдания Ричарда по всем пунктам обвинения, официально уже нельзя было назвать вы­купом. Хотя подобным формальностям никто тогда не прида­вал значения, Ричард их все же достойно оценил: своим пове­дением он доказал, что прекрасно осознает то обстоятельство, что дело разбирается не у него на родине, и он не собирается смешивать право с правом сильного и не провоцирует Генри­ха VI, напротив, охотно подыграет ему и поможет не уронить престиж. Согласно Дицето, определенно несколько путающего Даты, на следующий день, во вторник 23 марта, Леопольд официально передает Ричарда императору. В святой четверг, 25 марта, вступает в силу «мир», стоивший английскому коро­лю 100000 кельнских серебряных марок, а также 50 полностью Укомплектованных галер и 200 рыцарей, выделенных импера­тору на год.

На следующий день, в страстную пятницу, 26 марта, Ри­чард пишет приору и Кентерберийскому конвенту послание,⁵⁹⁹ в котором призывает церковь не поскупиться при сборе денег на выкуп. Он сообщает, что «nullo modo»* (* «Никоим образом» (лат.).) не сможет получит свободу, не внеся 100000 марок. Далее Ричард информирует монахов о том, что император поцеловал его в знак дружбы и пообещал ему и его королевству «consilium et auxilium»** (** «Совет и помощь» (лат.).). При этом наметился коренной поворот в их отношениях, по­скольку, когда после заключения соглашения явились послы Филиппа и заявили о прекращении его вассальных обязательств по отношению к Франции, что de facto уже произошло в силу принятия от Иоанна ленной присяги в отношении владений Ричарда, а de jure означало объявление войны, Генрих отослал их с негодованием. Ричард при этом подтверждает готовность ответить по всем обвинениям в курии Филиппа, что, впрочем, его ни к чему не обязывало, ведь теперь он был не волен распоряжаться собой, а когда выйдет на свободу, в оправданиях отпадет нужда. Подобное развитие событий, а именно, довольно запоздалое появление французских ге­рольдов войны в Шпейере, пожалуй, можно рассматривать как доказательство абсолютной убежденности Филиппа в осуждении Ричарда в Шпейре, на основании чего можно сделать вывод о сговоре французского короля с императором и соответствующих планах Филиппа.⁶⁰⁰ Несвоевременность очевидна. Но поскольку осуждения Ричарда не последовало, то время для французской пропаганды оказалось не самым подходя­щим: Ричард даже доказал свою невиновность — согласно Коггесхэйлу и Philippidos,⁶⁰¹ император включил в свою обви­нительную речь даже упрек Филиппа, будто Ричард хотел его, своего сеньора, убить с помощью ассасинов, и в виду того, что это обвинение разделило судьбу прочих, объявление францу­зами войны лишь доказывало злые намерения Филиппа, вос­пользовавшегося беззащитным положением пленного. Даже если прямой выгоды в этом для Ричарда не было, все же это доказывает, что с его появлением в Германии, средства на­правленной  против  него  кампании  перестали  действовать. Больше не представлялось возможным вешать на него беспоч­венные обвинения, и, если это не могло помочь ему во взаи­моотношениях с императором, то способствовало вербовке союзников.  Император,  казалось,  всерьез  отнесся к своей «посреднической миссии» и принял доставленное архиепископом Реймским предложение о личной встрече с французским королем, которая должна была состояться 25 июня в традици­онном месте германо-французских встреч на границе между Вокулером и Тулем. Это, должно быть, сильно встревожило ричарда. «Рах»* (* «Мир» (лат.).) между императором и английским королем был очень хрупок, несмотря на все заверения в обратном.

19 апреля Ричард пишет из Гагенау воодушевленное пись­мо на родину: ⁶⁰² император обращается с ним уважительно, и даже удалось договориться о единовременной выплате лишь 70000 марок, из чего можно заключить, что за остальные 30000 теперь появилась возможность выставить заложников. С просьбой приступить к сбору денег было связано сообщение о том, что с императором заключен «mutuum foedus amoris»** (** «Взаимное полюбовное соглашение» (лат.).), который был бы взаимовыгоден «in jure suo obtinendo et retinendo»*** (*** «Во осуществление и сохранение своих прав» (лат.).). Надо понимать, имелась в виду помощь Генриха в отвоевании потерянных французских владений Ричарда за содействие последнего в завоевании Сицилии. Чтобы под­черкнуть значение этого союза, Ричард заверяет, что, даже будучи свободным, охотно заплатил бы эту сумму, а то и большую. Но мы не настолько наивны, чтобы принимать это за чистую монету. Просто надо было морально поддержать своих, тех, кому предстояло напрячь до предела свои силы при сборе необходимой суммы, а также подготовить всех к тому, что освобождение может стоить еще дороже, поскольку он прекрасно понимал принципиальное противоречие его интере­сов с интересами императора. В скрепленном золотой печатью послании императора,⁶⁰³ датированном тем же числом, 19 апре­ля, и адресованном английской знати, похоже, только ей, а не вассалам французских владений Ричарда, толкование тогдаш­них отношений, представленное Ричардом, получает полное подтверждение: «in coccordia et bona pace»**** (**** «В мире и согласии» (лат.).) пребывает Ген­рих с английским королем, который для него «carissimus noster»***** (***** «Драгоценнейший наш» (лат.).), следовательно, они «corde et animo uniti»****** (****** «Едины, как сердце и душа» (лат.).). Но о Пакте взаимопомощи в письме императора, однако, нет ни слова, так что упомянутое соглашение, скорее, следует понимать как принятие Ричардом  финансовых  обязательств, а смысл письма усматривать в напоминании о настоятельной необходимости сбора денег, завуалированном смутными обещаниями  и угрозами.  После подобного  недвусмысленного намека на то, что только после уплаты выкупа он сможет получить свободу, становилось маловероятно, чтобы Ричард мог рассчитывать на скорое возвращение домой.

И совсем непонятно, чем объяснить кратковременное заточение Ричарда в государственной темнице Трифельс. Быть может, этот замок из красного песчаника,  расположенный в Райнпфальце, с самого начала должен был стать тюрьмой Ричарда, так что неожиданный перевод его туда не следует воспринимать как резкую перемену в отношении к нему императора по сравнению со Шпейером, или, как предполагают английские источники, причина тому кроется во влиянии французских послов на Генриха, заставивших его изменить свои взгляды. Этот перевод можно рассматривать в качестве вынужденной меры предосторожности ввиду активности княжеской оппозиции и, таким образом, как совершенно ней­тральное по отношению к Ричарду действие. В любом случае эта изоляция была в высшей степени нежелательна для английского короля. К счастью, в Трифельсе он провел не боле трех недель, судя по его путевому журналу: 30 марта он пишет еще из Шпейера, 19 апреля — уже из Гагенау,⁶⁰⁴ живописного, несомненно комфортабельного, вместе с тем хорошо укреп­ленного императорского замка в Эльзасе, где, благодаря при­сутствию самого Генриха, Ричарда окружили атмосферой при­дворной любезности, полагавшейся гостям королевских кровей. Бесценную услугу освобождения из темницы оказал ему, одна­ко, не трубадур Блондель, приключения которого местный предания, в отличие от австрийских, переносят в Трифельс, но вполне реальный верноподданный, объявленный в Англии вне закона канцлер Лоншан, приехавший, чтобы провести с императором переговоры о судьбе Ричарда, как писал последний в письме из Гагенау. Связи с родиной постепенно налаживались, но основы политики открытого подыгрывания императору и тайного противодействия официальной линии сотрудничества были заложены именно в Шпейере. Здесь побывали не только аббаты Боксли и Робертсбридж, но и друг и спод­вижник Ричарда по крестовому походу будущий архиепископ Кентерберийский Хьюберт Уолтер. Незаметно для императора здесь на пороге великих переговоров в обстановке строжайшей секретности    были   достигнуты   договоренности,    которые, несмотря на полную недооценку их значения в исторической литературе, следует отнести к важнейшим достижениям Ри­чарда в период пребывания в плену, в чем у нас еще будет возможность убедиться.

29 июня, после состоявшейся 25 июня последней пробы сил с императором, переговоры подошли к своей финальной стадии в Вормсе. На сей раз рейхстаг был более представи­тельным, что доказывает список свидетелей договора:⁶⁰⁵ среди видных участников теперь можно заметить примирившихся с императором герцогов Брабантского и Лимбургского, а также ландграфа Тюрингского и маркграфа Мейсенского; участие Леопольда Австрийского, напротив, не засвидетельствовано. Некоторые важные для него требования в Вормский договор, который нам известен в изложении Говдена, не включены, а именно, положения, касающиеся Исаака и его дочери, хотя они могли попасть в дополнительное соглашение, поскольку Говден упоминает о них в другом месте. Однако в договор с императором был включен пункт о выдаче племянницы Ри­чарда за сына Леопольда не позднее, чем через семь месяцев после освобождения английского короля. Но вернемся к основным положениям договора: Ричард обязан - без обос­нования причин — заплатить 100000 серебряных марок, для взвешивания и опечатывания которых в Лондон будут направ­лены представители императора. В качестве гарантии уплаты остальных 50000 марок Ричард будет обязан выставить залож­ников: 60 человек за 30000 марок императору и семь человек за 20000 марок герцогу Австрийскому. После выплаты первой суммы и предоставления заложников за вторую Ричарду должны были возвратить свободу. При этом обращает на себя внимание увеличение суммы выкупа в полтора раза против первоначаль­но оговоренной и новое распределение долей между импера­тором и герцогом: Леопольд больше не участвует на равных в дележе надбавки и должен из общей суммы получить теперь не 50000 непосредственно от императора, но только 30000, а остальные 20000 уже от самого Ричарда. Он должен был со­гласиться на отсрочку платежа, что в итоге, как мы увидим, приведет к недополучению предназначавшейся ему суммы. Таким образом, император получал от Ричарда 130000 марок, из которых должен был передать Леопольду 30000, после чего у него осталось бы 100000. Следовательно, по сравнению с Вюрцбургским договором его доля увеличивалась на 100 про­центов. Это перераспределение выкупа, а также соотношение выставляемых заложников, как нельзя лучше соответствовало различию в ранге между императором и герцогом, и Генрих с Ричардом без особого труда договорились между собой счет Леопольда.  Но то, что Леопольд в общей сложное не мог рассчитывать больше, чем на 50000 тысяч, ясно вытека­ет из выкупного характера этого платежа.

Даже если бы Говден ничего не сказал на этот счет, не­трудно было бы догадаться, что дополнительная сумма заменила первоначальное требование о предоставлении непосредственной помощи в сицилийском походе. О ней, собственно говоря, больше нигде не вспоминается, да и в секретном протоколе она не могла быть зафиксирована, поскольку в противном случае из-за невыполнения этого обязательства Ричардом после его возвращения домой между ним и Генрихом наверняка возникли бы серьезные проблемы. Однако, и это наиболее любопытная часть соглашения, даже от этих финансовых претензий Ричард мог быть частично освобожден, а именно, посред­ством   обязательства, которое исполнил бы не он сам, а его шурин, Генрих Лев, с кем император до сих пор враждовал: «Но если Его Величество король исполнит обещание, данное  Его Высочеству императору в отношении Генриха, бывшего герцога Саксонского», — говорилось в договоре (этот пункт обозначает альтернативное решение, к нему никогда не относились с большим доверием), — тогда император удовлетворил   бы   из   собственной   доли требования Леопольда в размере 20000 марок и Ричарду не пришлось бы выставлять за эту сумму заложников. Следовательно, речь должна была идти о каком-то важном обязательстве Генриха Льва, если император соглашался расстаться с такой суммой, и возникает вопрос, чем именно мог сберечь Генрих Лев своему шурину 20000 марок. Помимо личного поощрения английским коро­лем племянника из династии Вельфов у нас не имеется ни единого доказательства существования доверительных отноше­ний между Ричардом и самим Генрихом Львом,⁶⁰⁶ и обязатель­ство  последний  не  исполнил. Часто обсуждаемый  вопрос, а что бы это могло значить,⁶⁰⁷ оставим открытым. Для нас важнее взаимообусловленность как таковая: попытка замены финансового обязательства, пришедшего, в свою очередь, на; смену первоначально военному, на политическое. Но самым важным безусловно является то, что в конце договора делается ссылка на секретное соглашение, оформленное в скрепленном печатями с обеих сторон документе и определяемое в качестве неотъемлемой части заключенного договора. Неужели  речь шла о письменном закреплении положений, касающихся судь­бы Кипра, интересовавшей Леопольда? Тогда непонятно, почему этот вопрос, открыто обсуждавшийся в Вюрцбурце, вдруг стал закрытой темой. Кроме того, Исаака освободили на усло­виях «sine restitutione imperii»* (* «Без права восстановления своей империи» (лат.).), что не могло привести к воз­никновению политически взрывоопасной ситуации, а плани­руемая Леопольдом финансовая операция по продаже его дочери едва ли могла иметь такое большое значение для Ген­риха VI, чтобы он включал ее в свой договор с Ричардом. Та­ким образом, разгадку тайны этого секретного протокола сле­дует искать совсем в другом месте. Единственное обязательст­во императора по договору состояло в обеспечении безопасно­го проезда Ричарда до порта, из которого он пожелал бы от­плыть в Англию. Следовательно, ни о какой взаимности в договоре речь не идет и на паритетные начала нет ни ма­лейших указаний.

Чтобы пробиться к истине сквозь тогдашние официальные высказывания относительно пленения Ричарда, нам пришлось отмести в сторону все наслоения красивой лжи, как это при­ходится делать при оценке политических заявлений во все времена. Неоднократно мы уже указывали на приукрашивание действительности и стыдливое использование эвфемизмов, например, неупотребление с самого начала неблагозвучного слова «выкуп», определение доли Леопольда как приданого за племянницей Ричарда. Слышали мы уже и об обмене любез­ностями в Шпейере и о том, что Ричард сам предложил Ген­риху деньги, а именно, в знак признательности за предстоящее «примирение» с Филиппом, которое было в принципе невоз­можно и нежелательно как вмешательство в чужие дела. И когда император заявил, что в случае неудачи примирения отпустит Ричарда без выкупа, то тот должен был услышать в его словах угрозу - он может получить столько же и от Фи­липпа, если выдаст ему Ричарда. В Германии наступило клас­сическое время изысканных манер, и утонченность, поражаю­щая нас в придворных эпосах того времени, осязаемо ощуща­ется и в этой придворной пьесе, разыгрываемой для всего ми­ра Ричардом и Генрихом при каждой публичной встрече. И никого не должно удивлять изъятие из официального обо­рота определенных понятий, контрастирующих с общей кон­цепцией прекрасного. Чисто филологическое толкование текста без учета политической реальности должно привести к тому, что по Вюрцбургскому договору от Ричарда требовалась лишь во­енная помощь в сицилийском походе, после чего, если приниматъ на веру упомянутое выше его собственное письмо из Гагенау, появляется пакт о взаимопомощи. И все это не имеет ничего общего с потребованной от него в конце присяги лен­ной зависимости Англии от Германии. Это предложение о присяге сделано, скорее всего, им самим, а вернее, его мате­рью для выхода из критической ситуации.⁶⁰⁸ При таком под­ходе, учитывая неизменно колеблющуюся позицию Генриха VI, ; пришлось бы предположить, что положение Ричарда попере­менно то улучшалось, то ухудшалось. А это привело бы к совершенно неадекватной оценке обоих противников. По­добный подход не учитывает прежде всего различных требо­ваний к режиссуре, предъявляемых нашими героями: импе­ратору, должно быть, было важно, чтобы присяга Ричарда выглядела как полностью добровольная,⁶⁰⁹ а для того как нельзя лучше было бы принести ее уже после своего освобож­дения. Но если Генрих и не имел бы ничего против более ранних сроков принесения присяги, то у Ричарда на этот счет были серьезные возражения, что можно заключить из его сопротивления — «nec etiam pro mortis periculo»* (* «Даже под угрозой смерти» (лат.).) не желал он, согласно Говдену, во время встречи в Шпейере удовлетворить требования Генриха, — а также в силу напряженности, воз­никшей в их отношениях перед Вормским рейхстагом, и, на­конец, перед Майнцским. Но при этом упускается из виду прежде всего то обстоятельство, что личное участие в военном походе, предоставление флота и дружины, чего требовал от него Вюрцбургский договор с Генрихом VI и Леопольдом, — не что иное, как сама суть обязанностей вассала. Военная помощь без hominium между неравными по рангу — такого в ту пору практически никогда не случалось. Теоретически между императором и королем существует иерархическая ступенька -по крайней мере, для Генриха, — тем более, в пленнике он еще меньше мог видеть себе равного. И поскольку после возник­новения между ними разлада Ричард в конце концов все же приносит вассальную клятву, то, надо полагать, подобное тре­бование, хотя никогда и не предъявлялось публично, все же возникло еще в самом начале и было зафиксировано в упоми­навшемся секретном дополнительном соглашении к Вормскому договору. Можно было бы возразить, что вассалитет не обяза­тельно должен быть связан с превращением Англии в лен,⁶¹⁰ — аргумент, к рассмотрению которого мы еще вернемся, — но я считаю, что Генрих с самого начала стремился к этому опти­мальному для него решению с соблюдением всех формально­стей.⁶¹¹

В этом пункте Ричард мог занести в Вормсе в свой актив решительную победу: она выражалась в снятии требований о личной военной повинности, о предоставлении флота, кото­рый приобретал для Англии как островного государства жиз­ненно важное значение, и о командировании рыцарской дру­жины. Все это было не только чрезвычайно обременительно, но из-за состояния войны с Францией могло иметь трагиче­ские последствия. Ричард начал бороться за отмену этих тре­бований сразу же после того, как они впервые были выдвину­ты в Вюрцбургском договоре, и уже в Шпейере ему удалось добиться того, что первоначально бессрочная военная помощь была заменена на годичную, теперь же это положение и вовсе было изъято. Поэтому правильнее говорить сейчас не о повы­шении суммы выкупа в Вормсе, а, скорее, о замене, в сущно­сти, военно-политического обязательства чисто финансовым. О связывании Ричарда узами вассальной зависимости открыто речь пока не заходит, да и суть их теперь выхолощена: импе­ратор отказывается от власти ради денег. Ричард, однако, не перестает размышлять о том, как сократить это дополнитель­ное денежное обязательство, что доказывает статья, относя­щаяся к Генриху Льву, и, в конце концов, ему удается запла­тить лишь часть этих фактически откупных денег. И снова капиталы Плантагенетов играют роль политического оружия. Секретность должна была помочь Генриху инсценировать осо­бо впечатляющий спектакль освобождения Ричарда, но для самого Ричарда она несомненно исполнила ту же функ­цию, которую в свое время имело им самим взятое, но хранимое в тайне обязательство жениться на Алисе; он и не думал его выполнять.

Все это лишний раз убеждает, сколь ненадежны выводы, сделанные на основе умолчания; (например, поскольку о лен­ной присяге нигде не упоминается, значит, ее никогда не тре­бовали), и сколь мало можно почерпнуть, дословно трактуя публичные письма Ричарда. Когда он пишет о mutum foedus amoris, что современные авторы берут на веру,⁶¹² то ясно, что он желает подчеркнуть взаимность установившихся отноше­ний, которые, однако, подразумеваются и в вассальной зави­симости, чтобы преодолеть таким своеобразным способом недостаток дозволенных языковых средств и намекнуть о том, как много ему потребуется денег. Из этого определения столь же оправдано делать вывод о существенной взаимности обязательств, как и из более пространного высказывания Ричарда о том, что каждый из них, заключая договор «соntra⁶¹³ оmnes vivintes in juresuo obtinendo et retinendo»* (* «Против всех и вся во осуществление и сохранение своих прав» (лат.).), обязался помогать дру­гому. Речь шла в первую очередь о праве захвата, а именно, о завоевании Генрихом Сицилии, тогда как самое большее, чего мог ожидать от императора в политическом отношении Ри­чард, — это соблюдения нейтралитета. А самой большой помощью должна была стать невыдача его Франции, Для «договора о дружбе», разумеется, отсутствовали самые примитивные пред­посылки. Разбой в сочетании с шантажом и в те времена едва ли мог служить основой полюбовной сделки (foedus amoris), но уж по крайней мере современным исследователям жизни Ричарда должно было бы стать ясно, что его нельзя упрекнуть в на­стоящей любви к Генриху VI, как в свое время и к Филиппу.

Если говорить о достижениях дипломатии Ричарда до Вормса, можно было бы еще раз вспомнить все вышесказанное. Фарс дружбы растянулся на целые месяцы, что Генриху, опре­деленно, давалось с меньшими усилиями. У него не оставалось причин злиться, он даже мог обнаружить, что эти фиктивные отношения и ему самому могут пойти на пользу, но жизненно необходимой эта комедия для него не была. Другое дело для Ричарда: суть заключалось не только в сохранении престижа — не содержаться как каторжник и не выступать беспомощной жертвой насилия, — время выдвигало на передний план более важные задачи — не допустить объединения двух врагов: Генри­ха VI и Филиппа. Он счел необходимым заключить прочный союз с одним против другого, поэтому в данном случае необ­ходимо было убедить Генриха в выгодах дружбы с ним и в его преданности. И уже не впервые мы видим, как Ричард стано­вится «другом» своего смертельного врага против другого, не менее смертельного. В точности повторяется схема, впервые обо­значившаяся, когда он с помощью Филиппа боролся со своим отцом. О сдержанности Ричарда по отношению к Леопольду, с которым у него были общие интересы, мы тоже уже слышали. Следовательно, инициатором и бенефициарием «дружбы» с им­ператором совершенно однозначно следует признать Ричарда.

Скачком от «inimicus imperii»** (** «Врага империи» (лат.).), которым Ричард был в де­кабре 1192 года, до «carissimus»*** (*** «Драгоценнейшего» (лат.).) в апреле 1193 года, Ричард закладывает фундамент всем успехам, достигнутым в плену. Он осуществил этот скачок благодаря целому ряду своих лич­ных качеств, которые, совершенно не согласуясь с приписы­ваемой ему аполитичной и безрассудной заносчивостью, за­ставляли Генриха играть на людях по отношению к нему роль доброжелательного друга, что давало Ричарду несомненные преимущества. К этим качествам, в первую очередь, принад­лежит чувство реальности, позволявшее адекватно реагировать на события. Он знал цену себе и своему кошельку, и мог удов­летворять как императорские, так и герцогские денежные ап­петиты, но лишь до тех пор, пока оставался недосягаемым для Филиппа. После Шпейера Ричард отказывается от всякого выяснения своего правового статуса и делает все возможное, чтобы хотя бы временно завуалировать несправедливый харак­тер оказываемого на него нажима. И если с английской сторо­ны и предпринимались попытки решить проблему с помощью Рима,⁶¹⁴ то это было лишь на самой ранней стадии его плена, после «Союза дружбы» с императором, ни тому, ни, как уже отмечалось, Леопольду, пока можно было не опасаться отлу­чения от церкви: в данный момент оно не отвечало бы интере­сам Ричарда. Его уступчивость и отсутствие возражений, не­смотря на столь огромную сумму выкупа, в конце концов, успокоили императора. По такому важному для императора требованию, как принесение ленной присяги, Ричард изменил позицию с первоначально категорического отказа до, по крайней мере, видимого подчинения. И это не давало никакого повода для ужесточения режима его содержания. Столь предупреди­тельного человека, рассыпающегося в похвалах императору, едва обмолвившемуся о возможности оказания помощи против Франции, он не мог лишить скромных радостей жизни в од­ном из рейнских городков и заточить в темницу.

Непонятно тем не менее, как Ричарду удалось добиться столь неограниченной свободы перемещения, ведь в интересах императора было бы содержать его по возможности в самой строжайшей изоляции, для чего, надо полагать, и предназна­чался первоначально Трифельс. Но между концом мая и кон­цом сентября 1193 года мы можем обнаружить множество до­кументальных подтверждений пребывания Ричарда в Вормсе, причем довольно продолжительного, а затем, с конца ноября 1193 года и до конца января 1194 года в Шпейере, тогда как Генрих постоянно находится в Рейн-Майнской провинции⁶¹⁵. Города эти были культурно-историческими центрами Герма­нии, где находились императорские соборы и связанные с ними епископские пфальцы, принимавшие при приезде императора его двор и служившие местом проведения рейхстагов. Здесь теперь проводил время Ричард. В Шпейере, кроме усы­пальницы императора салических франков, находились гроб­ницы матери Генриха и его малолетней сестры Агнессы, через которую Ричард чуть было не породнился с Генрихом какой-то десяток лет тому назад. «Ze Wormez bi dem Rine», то есть, перед «кафедральным собором», а также там, где долгое время пролегал путь Ричарда от его резиденции к собору, было место известного спора королев из «Песни о Нибелунгах». И всего через несколько лет после Ричарда один, по-видимому, авст­рийский поэт, тесно связанный с Веной и интересующимся литературой епископом Пассау, знавшим Ричарда в те време­на, введет в решающую битву «Песни о Нибелунгах» героя с таким не вписывающимся в контекст именем как «Ritschart».⁶¹⁶ Примерно через сорок лет, в 1235 году, в Вормсе сыграют свадьбу между родившимся у Генриха в 1194 году сыном Фридрихом II и племянницей Ричарда, Изабеллой, сестрой Генриха III; и хотя жених и невеста были столь близ­кими родственниками соответственно Генриха и Ричарда, поли­тический мир к тому времени совершенно преобразился, и ни отца, ни дяди уже десятки лет не было в живых. Таким образом, в наиболее активный период своего пребывания в плену Ри­чард жил в Вормсе - городе, игравшем немаловажную роль в жизни Германии и предоставлявшем широкие возможности для связи с внешним миром. И отсюда он не только развивал государственную деятельность с официальной корреспонден­цией, но и вел тайную дипломатию и поддерживал тайные связи, которые противоречили интересам императора.

Постоянный наплыв гостей из всех уголков империи удив­лял местных жителей, сообщает Дицето, а Ньюбург замечает, что на протяжении всего плена в Ричарде принимали деятель­ное участие его соотечественники. И король не только посы­лает из Германии указы, но и руководит церковными назначе­ниями, разрешает и повелевает, как истинный король. Ожив­ленные контакты с отчизной выбивают почву из-под ног Иоанна; и Филиппа, ведущих пропаганду против Ричарда. Ведь, если вначале Иоанн утверждал, что его брата больше нет в живых, то позднее он стал уверять, очевидно полагаясь на заверениям Филиппа, что Ричард никогда не вернется. Но и этому верили все меньше и меньше — возвращавшиеся из Германии привозили с собой совсем иные известия, а именно, что освобождение задерживается только из-за промедления со сбором выкупа, и механизм сбора средств набирал новые обороты. Ричард распорядился завести ведомость, где указывать имена пожертвователей и вносимые ими суммы, чтобы он мог знать сколько и кому должен,⁶¹⁷ и выявляются удивительные последствия. Королева-мать и юстициарии, ведавшие практической сторо­ной дела, обложили для начала все рыцарские поместья, ввели общий налог на светские сословия в размере четверти годового дохода и реквизировали у церкви всю золотую и серебряную утварь, стоимость которой Ричард впоследствии частично воз­местил.⁶¹⁸

Среди тех, кто посетил Ричарда в плену, было немало до­веренных лиц короля, через которых он передавал секретные послания. Из его канцелярии вместе с ним в плен попал ма­гистр Филипп,⁶¹⁹ позднее к ним присоединится канцлер Лоншан, как и многие другие. Согласованность действий с лон­донским правительством была отменная, поскольку Ричард имел возможность не только передавать свои пожелания, но и позаботиться о том, чтобы его на первый взгляд не совсем понятные распоряжения верно истолковывались. Дицето со­общает об одном адресованном верховному судье Уолтеру Ру-анскому послании, в котором Ричард отдает распоряжение исполнять только те его указания, которые будут для него полезны и не уронят его чести,⁶²⁰ а на прочие не обращать внимания. Это свидетельствует о его вере в способность пра­вительства принимать решения, и посему не выглядит столь двусмысленно, как могло показаться вначале, поскольку, с одной стороны, все друг друга знают, а с другой, в то время меньше доверяли писаному слову, чем переданному устно ком­ментарию надежного подателя письма. А в таких людях и в Гер­мании у Ричарда недостатка не было. Для нас этот пример с письмом прекрасное доказательство его двойной стратегиче­ской игры и тактики неагрессивного, но разумного и тайного сопротивления. Есть один еще более удачный пример...

В душещипательном письме от 30 марта⁶²¹ («mater dulcissima»* (* «Милейшая матушка» (лат.).)), которое одновременно носило как благодарственный, так и просительный характер, он обращается к матери с просьбой лично позаботиться о том, чтобы Хьюберта Уолтера избрали архиепископом Кентерберийским. Тем же числом Датирован и соответствующий приказ Уолтеру Руанскому и юстициариям. Этот близкий друг Ричарда, Хьюберт Уолтер, еще по пути из крестового похода узнал в Италии о пленении Ричарда и немедленно сделал соответствующее представление в римскую курию, после чего поспешил к королю в Шпейер. Теперь Ричард хотел сделать его гарантом сво­его скорейшего освобождения и стабильности в Англии. Реа­лизацию своего выбора Ричард определяет как самое свое за­ветное желание после стремления к свободе. И с полным ос­нованием: и в спокойные времена своенравный архиепископ Кентерберийский был бы тяжкой обузой для английского престола, а уже теперь, когда церкви предстояло внести ос­новную сумму выкупа, послушный первосвященник был жизненно необходим. Но и это еще не все: он должен был стать двигателем машины по сбору средств и потеснить на вершине власти Уолтера Руанского, более того, — и это ему удалось как нельзя лучше, - он должен был обеспечить на время войны с Францией мир в островном королевстве и по возможности избавить короля от английских забот в будущем. Одно это уже заставляет Ричарда умолять ни в коем случае не медлить. Того же 30 марта летит из Шпейера приказ приору и конвенту Кентерберийского монастыря,⁶²² «sub omni celeritate»* (* «Среди всех лиц духовного звания» (лат.).) приступить к избранию архиепископа, причем предписы­вается строжайше следовать указаниям королевы-матери и подателя письма протонотариуса Вильгельма де Сен-Мер Леглизского. Следовательно, такое безотлагательное распоря­жение отдает Ричард, прежде чем исчезнуть в Трифельсе, а насколько он там задержится, ему было вовсе неизвестно. 30 мая Хьюберт был действительно избран. Это оказалось не таким уж простым делом, учитывая давнишние споры между епископами и монахами, из которых был найден остроумный выход, заключавшийся в том, что обе комиссии на отдельных заседаниях выбирали королевских кандидатов.

Как мы уже слышали, в 1191 году монахи выбрали Режинальда Батского, обведя, таким образом, вокруг пальца Уолте­ра Руанского, который должен был обеспечить выбор королев­ского кандидата, и победоносно довели до конца исподволь готовившуюся интригу. Предотвратить нечто подобное на этот раз должны были авторитет Элеоноры и бдительность прави­тельства. Определив своим кандидатом Хьюберта Уолтера, Ричард доказал всем, что в кадровых вопросах у него верные критерии: его избранник не только получил боевое крещение в крестовом походе, где напоследок возглавил делегацию к Салах ад-Дину и способствовал заключению перемирия, его авторитет был тут же признан в Англии, а это являлось хоро­шей предпосылкой эффективной деятельности. Даже Гервасий

Кентерберийский,⁶²⁴ представлявший партию весьма критиче­ски настроенных против короля монахов, хвалебно отозвался о нем, назвав справедливым и добронравным, и вынужден был признать, что тому сразу же удалось взять под контроль ситуа­цию в Англии и стать объединяющим фактором внутренней политики. Но даже присутствие короля, чему свидетельство результат выборов 1191 года, не всегда обеспечивало на сто процентов избрание королевского кандидата, и еще менее способствовало тому пребывание короля в плену, усугубленное противоречивыми инструкциями и новыми интригами Саварика Батского.

28 мая Ричард пишет в Кентербери,⁶²⁵ что недавно ото­сланное им рекомендательное письмо, в котором он назначает своим кандидатом на пост архиепископа Саварика Батского, подлинно и составлено им «раrа conscientia et bona voluntate»* (* «По совести и доброй воле» (лат.).). Правда, нигде не подтверждается надежность подателя письма. Таким образом, монахи заблаговременно получив от Ричарда рекомендательное письмо, которое совершенно, естественно, расходится с инструкциями королевы-матери, сделали королю запрос, — что само по себе показательно для авторитета нахо­дящегося в плену Ричарда, — а подлинно ли его послание во­обще? В подтверждение Ричард отписал им несколько слов, но 8 июня посылает вслед, на этот раз в адрес своей матери, крайне срочное письмо, в котором просит все же, поскольку его распоряжение все еще не выполнено, — а оно было выпол­нено уже неделю назад, о чем Ричард, естественно не мог до­гадываться, — провести кандидатуру Хьюберта Уолтера. Это письмо послужило Ричарду самооправданием его — не впервые уже примененной - тактики. Он сообщает, что воля его тверда и неизменна («voluntas nostra est firma et immutabis»** (** «Воля наша тверда и непоколебима» (лат.).)), и в ка­честве примаса он желает видеть только Хьюберта Уолтера. И если он посылал рекомендательные письма в пользу кого-нибудь другого, будь то канцлера, епископа Батского или еще бог весть кого, то пусть считают, что этих писем никогда не было. Затем следует весьма примечательное выражение: дес­кать, вы не хуже меня знаете, «что нам, пока мы в неволе, не Вольно перечить просьбам сильных мира сего и надо ходатай­ствовать за тех, кого мы ни под каким предлогом не желали бы продвигать».⁶²³ И это относилось не только к прошлому, но и к будущему. Таким образом, Ричард вновь счел своевременным внести ясность в вопрос, почему он старается быть любезным со всеми. И тут же делается приписка о несомненной  надежности  подателя  этого  письма  магистра  Иоанна Бридпортского.

Кем же были эти «сильные мира сего», чьи пожелания Ричард не рискнул открыто отклонить, предпочтя прибегнуть к эзоповской манере письма? Как ни удивительно, но свою кандидатуру на этот пост выставил и канцлер Лоншан, ставший к тому времени в Англии persona non grata, очевидно рассчитывая таким образом на грандиозный триумф над свои­ми недоброжелателями. И, поскольку Ричард все же считал его способным и полезным политиком, он решил не охлаждать его пыл прямым отказом. Но великим   человеком Лоншан в его глазах, разумеется, не был, еще меньше таковым мог быть Саварик Батский. Нелишне вспомнить, что именно его, своего «любимого родственника» император еще в 1191 снабдил рекомендательным письмом, немало способствовавшим   его карьере и оказавшимся полезным на выборах в Кентербери его родственнику епископу Батскому. Этот весь­ма энергичный епископ, который немедленно по получении официального подтверждения пленения Ричарда был отослан Уолтером Руанским к   императору, явно занимался там не только вопросами освобождения Ричарда — он упорно добивался поддержки своей кандидатуры на пост архиепископа Кентерберийского. И разве не мог император теперь оказать ему услугу в виде своей рекомендации? Еще один показатель­ный пример соблюдения внешней формы — попытка оказать влияние на исход выборов предпринимается не через голову Ричарда, но путем оказания на него давления. Впоследствии епископ Батский будет вовлечен в другой важный проект, разрабатываемый во время пребывания Ричарда в плену. Но если человек этот пользовался доверием Генриха VI, то одновре­менно он не мог быть доверенным лицом Ричарда, видевщим перед собой тревожную перспективу: а именно, архиепископа, обязанного своим положением императору и демонстрирующего тому свою признательность, а через него император мог бы влиять на расстановку сил на политической арене Англии, и даже на длительность пребывания его самого в плену. Важное политическое положение архиепископа Кентерберийского с тем же успехом, что и требование личного участия Ричар­да в сицилийском походе, могло бы вдохнуть жизнь в пла вассального подчинения Англии, питаемые императором, и сделать их реальными. Эта мысль, к сожалению, не получила до сих пор надлежащего развития в исторической литературе.

Соответствующие намерения Генриха,, конечно же, не под­тверждаются ни одним источником, хотя они настолько оче­видны, что было бы странно, если бы Генриху ни разу не пришла в голову идея о возможности подобного реального владычества. Незамедлительная реакция Ричарда и показное удовлетворение желаний Саварика позволило ему выиграть время, благодаря чему кандидатура императора была провалена до того, как Генрих успел внести свое пожелание в качестве существенного требования в Вормский договор. Неуемное честолюбие Саварика вынудило Ричарда выделить ему аббат­ство Глэстонберийское, но с королевской благосклонностью эта милость не имела ничего общего. Впоследствии Ричард его отобрал, аргументируя свой поступок тем, что был в свое вре­мя вынужден пойти на это по настоянию императора.⁶²⁶

В то самое время, когда Генрих якобы хлопочет о том, что­бы установить мир между Ричардом и Филиппом, Ричард вы­ступает посредником между императором и княжеской оппо­зицией.⁶²⁷ К началу 1193 года сформировалась коалиция между герцогами Брабантским и Лимбургским с одной стороны, и архиепископом Бруно Кельнским — с другой. К этому ниж­нерейнскому ядру присоединяется архиепископ Майнца, через которого устанавливаются связи с Саксонией, с маркграфами Германом Тюрингским и Мейсенским. К союзу примыкает герцог пограничной Богемии, а юго-запад Германии представ­ляет герцог Бертгольд Цэрингский, давний соперник Гогенштауфенов. Весной, после Шпейерского рейхстага, пока Ри­чард находится в замке Трифельс, движение, число сторонни­ков которого возрастает как снежный ком, по-видимому стре­мительно набирает силу. К заговору в конце концов присое­диняются Вельфы. Целью движения было свержение импера­тора и выбор королем юного герцога Брабантского, на что, очевидно, было получено согласие папы. Для Генриха склады­валась весьма опасная ситуация. Могло случиться так, что ради сохранения власти пришлось бы искать помощи против рейнского крыла оппозиции у французского короля. В качест­ве цены за поддержку, вероятно, пришлось бы уступить Фи­липпу своего пленника. Так, по крайней мере, представлялась, по сообщениям Говдена, ситуация Ричарду, и поэтому он приложил все усилия, чтобы сорвать намеченную на 25 июля 1193 года встречу между Генрихом и Филиппом и добиться примирения императора с оппозицией. И то, и другое удалось. В середине июня, то есть незадолго до Вормского договора, в Кобленце был достигнут компромисс между императором и князьями. Предвестником выступления оппозиции стало убийство епископа Льежа, Альберта Льва, брата герцога Брабантского, совершенное 24 ноября 1192 года в Реймсе, куда бежал от немилости императора. До этого, воспользовавшись ситуацией двойных выборов, Генрих назначил туда третьего кандидата, своего ставленника, проигнорировав признание папой Альберта и применив грубую силу. Но одновременнс с этим Альберт Лев был посвящен распоряжением папы в сан епископа Льежа. И поскольку Генрих принимал убийц при дворе, для всех он стал подстрекателем злодеяния и должен был принести в Кобленце очистительную клятву против этого обвинения. Таким образом, императору самому теперь пред­стояло оказаться в ситуации, которую совсем недавно пережил Ричард   — обстоятельно   доказывать  свою   непричастное к убийству. Однако серьезность положения не давала Ричарду ни малейшего повода для злорадства. Генрих предоставил брабантской  партии полную свободу выбора епископа Льежа и пошел на еще более существенные уступки, так что о подав­лении оппозиции в прямом смысле не могло быть и речи. Только  герцог  Оттокар   Богемский  покаялся в бунтарстве и удалился на покой в Вормс, вражда Генриха Льва с императором длилась до самого марта 1194 года. И хотя заговорщики и не достигли своей цели, то есть свержения Генриха, им удалось предотвратить нависший германо-французский союз, который мог оказаться пагубным для западной группировки. Предотвращение военной  конфронтации  принесло  Ричарду огромное облегчение, так как отпала необходимость в германо-французском альянсе. Но и для Генриха VI посредничество Ричарда бьшо выгодным, так как позволило достичь компромисса без единого взмаха меча и на вполне приемлемых условиях. Но те, кто усматривают «гениальный шахматный ход» Генриха в том, что ему удалось запрячь Ричарда в свою упряжку,⁶²⁸ очевидно, забывают о цене, которую тому пришлось заплатить и о тех уступках, причем весьма существенных, которые он был вынужден пойти в пользу герцога Брабантског и его партии. Ему не оставалось ничего другого, как обратиться за помощью к Ричарду, поскольку тот был единственным, кому посредничество не могло пойти во вред, а сулило только выгоды. Теперь он мог быть полностью уверен в том, что его не выдадут Франции, ведь Генрих позволил ему сыграть роль, которую никогда не исполняли узники. Генрих по своей воле окунул Ричарда в глубины государственной политики империи, сблизил его с представителями оппозиции, позволил ему установить далеко не безобидные связи, которые впоследствр императору не так-то просто было бы разорвать или использовать по своему желанию. Авторитет Ричарда поднялся, у него появились сторонники, и вокруг него стали группироваться приверженцы. Примиренные им с императором князья стали его поручителями по Вормскому договору, который, несом­ненно, содержал тайную статью о будущей вассальной зависи­мости Ричарда от Генриха.

Образ действий Генриха по отношению к Ричарду, с одной стороны, и его «гениальный шахматный ход», с другой сторо­ны, обозначили ситуацию, в которой впервые отчетливо стала вырисовываться глубокая пропасть между реальностью и ил­люзиями: Генрих хотел при помощи вассальной зависимости добиться жесткого контроля над Ричардом, но при этом про­демонстрировал ему, сколь непрочно бьшо его собственное положение, и даже свою потребность в нем как в человеке, который может помочь сохранить власть, причем совершенно не в качестве вассала. Из-под ног Генриха уходила политическая почва, на которую ему уже не суждено было вернуться. Вол­шебные фокусы не удавались и Генриху VI, и в Вормсе каждый расплачивался тем, чем обладал в тот момент в большей мере, чем его противник: Ричард деньгами, а Генрих — властью.

Не следует забывать, что Ричарду пришлось искать проход между Сциллой и Харибдой, и ему это, как и хитроумному Одиссею, чьим умом наделяет Ричарда автор Мпегагшт,⁶²⁹ в конце концов удалось. Главным врагом, естественно, был Филипп, и надо бьшо его нейтрализовать, при этом не разо­блачив себя полностью перед императором. А чем же занимал­ся в это время Филипп? Сразу же после получения послания императора, в котором тот сообщал ему о пленении Ричарда, он принимается за осуществление своих давнишних планов, прерванных в предшествовавшем году, причем на сей раз до­вольно успешно. Пообещав Иоанну Алису, континентальные владения Ричарда и корону Англии, он добивается его переез­да во Францию. Как только Иоанн появляется в Нормандии, местный сенешаль от имени дворянства предлагает ему обсу­дить меры по освобождению Ричарда. Но тот заявляет, что к нему должны относиться как к своему новому повелителю, только тогда он сможет настроить Филиппа милостиво по от­ношению к нормандцам. Затем, до прихода соответствующего Циркуляра, положившего конец его проделкам, он собирает «выкупные» деньги, но в собственный карман. Кроме того, ему приписывали злоупотребление государственной печатью и получение от Филиппа займа в размере 6000 марок на предательскую деятельность.⁶³⁰ После того как Иоанн дает ему клятву о вассальной верности всех французских владений дома Анжу и, как утверждают, даже Англии, и уступает Вексен, Филипп получает в свое распоряжение плацдарм, с которого можно было начинать наступление.

При этом первый удар планировалось нанести по самс главной цели. Еще до Пасхи, Филипп стягивает в один из своих портов, Виссант, флот, укомплектованный фландрскими и французскими командами, чтобы совершить высадку в Англии, причем Иоанну в это время предстояло возглавить наемное войско и повести наступление на суше с целью совершения государственного переворота. Гервасий Кентерберийский,  находившийся в то время ближе других к месту предполагаемой высадки и в силу этих причин оказавшийся вполне надежным свидетелем, сообщает, что интервенцию предотвратили решительные действия королевы-матери Элеоноры. Она призвала к оружию не только рыцарство, но и весь народ, расставила по побережью дозоры, и, как добавляет Говден, после пленения лазутчиков и благодаря этим мерам предосторожности   высадку   так   и   не   предприняли.   Юстициариям не составило особого труда охладить пыл Иоанна — его крепости были просто осаждены. И хотя в ряды его сторонников вливались всякого рода недовольные, из государственных мужей на его сторону не перешел ни один. Король Шотландский также отказал Иоанну в поддержке, и это обстоятельство, утверждает Говден, окончательно успокоило Ричарда относительно судьбы Англии. У удовлетворенного соседа не было никаких причин для вторжения, и планируемого двойного наступления — с моря и с суши, с юга и с севера, — так и не получилось. Его брат, как однажды выразится Ричард, не из тех, кто способен завоевывать королевства, к тому же если хоть кто-то окажет малейшее сопротивление. Но Ричард и не думал за это сурово карать Иоанна, напротив, чтобы не доводить его до отчаянных поступков, всегда оставлял ему путь к отступлению. В конце концов юстициарии заключили с ним перемирие до осени,⁶³¹ гарантировавшее ему сохранение всех его владений. Поскольку Хьюберт Уолтер, находившийся с 20 апреля в Англии, принимал самое деятельное участие в заключении этого перемирия, можно предположить, что он получил от Ричарда инструкции относительно того, как обращаться с Иоанном. По мирному договору, который Ричард через своего представителя заключил 9 июля 1193 года в Нанте с Филиппом,⁶³² подтверждались права Иоанна на владение поместьями. Единственной санкцией было требование вернуть собранные обманным путем деньги. Поведение Иоанна окончательно подорвало его авторитет в Англии. Его беспомощность и пресмыкательство перед Филиппом могли, конечно, радовать последнего, но в то же время они мешали осуществлению предусмотренного им «разделения труда»: Филипп должен был завоевать француз­ские владения Ричарда, Иоанн — пусть и с французской помо­щью — подчинить себе Англию. В отношении Англии Филипп, похоже, вел двойную игру: очень скоро выяснилось, что он стремился заполучить право на престол для собственной ди­настии. Поэтому трудно судить, насколько соответствует действительности слух о том, что он принял от Иоанна вассаль­ную присягу на верность Англии французской короне. Хотя было бы вполне понятно, если бы за свою поддержку Фи­липп запросил самую высокую цену, но было бы нелепо пре­доставлять правовые гарантии, если бы он хотел это право как таковое оспаривать. Конечно, в то время в голове у Филиппа могло быть столько сумбурных и противоречивых планов, что в спешке они могли выстроиться не в логическом, а в произволь­ном порядке. По крайней мере, это подтверждает слух, что в Англии Иоанна считали способным на такого рода предательство.

Свою активную возню вокруг Англии Филипп и Иоанн на­чали еще перед объявлением войны в Шпейере. Время для этого было выбрано не совсем удачно, без какого-либо право­вого базиса, просто в надежде на то, что Ричард de facto ис­ключен из политической игры. Нападение на Нормандию Фи­липп планировал уже как законное действие и приступил к нему в том же апреле. Наступление началось триумфально: 12 апреля комендант Жильбер де Васкель⁶³³ открывает ему ворота Жизора. Последствия были удручающие: пали другие крепости Вексена. Во время весеннего похода Филипп также овладел расположенными севернее Вексена стратегически важными и лишившимися владельца, который умер, погра­ничными графствами Омалъ и Ю. Нормандскую линию обо­роны прорвал Филипп и в третьем месте, а именно, в долине Реки Ер, где он захватил города Паси и Иври. Таким образом, обнажились юго-восточные подходы к долине реки Сены. Важнейшей стратегической цели он, однако, не достиг: столицу Нормандии Руан не завоевал. В нужный момент появляется граф Роберт Лейчестерский, неоднократно в крестовом походе, согласно Амбруазу, отважно приходивший на помощь Ричарду, и воодушевляет уже ставших терять волю к победе горо­жан. И с крепостных стен жители начинают высмеивать французского короля, обложившего город кольцом осады, так что тот в конце концов не выдерживает, сжигает осадные машины и убирается восвояси. Под Руаном с ним был его тесть, граф Бодуэн Фландрский-Хеннегауский; появление на стороне фран­цузов фландрцев могло означать только то, что они попрося политической помощи в будущем.

Успехи Филиппа, сколь бы значительными они ни казались, все же далеко не оправдывали его ожиданий, связанных с той ситуацией, к которой он так долго стремился. После отказа императора приехать на намеченную встречу в Вокулере и после подписания им в Вормсе договора с Ричардом шансы на свержение последнего вновь приближались к нулю. Весть, которую после Вормских событий он послал Иоанну, если верить Говдену, звучала лаконично и ярко: «Берегись, дьявол на свободе». После этого Иоанн бежит во Францию. И хотя «на свободе» Ричарда не будет еще добрых полгода, но его возвращение действительно стало реальностью. И Филипп готовился учитывать эту ситуацию.

9 июля 1193 года он заключает с одной из возглавляемых Лоншаном делегаций Ричарда «мирный договор».⁶³⁴ Для анжуйцев выгодным он быть не мог, и мы вновь видим, как неизменно непостоянные в своей лояльности пограничные бароны Гурнэ-Кэоский и Меланский, и даже граф Першский, за которого Ричард отдал свою племянницу, перешли на сторону французского короля. Вдобавок за 20000 марок дядя Филиппа, архиепископ Вильгельм Реймский, должен был заложить Филиппу важные замки Лош и Шатийон-сур-Андр, а также рас­положенные к юго-востоку от Дьеппа Дранкур и Арке, что позволяло бы провести наступление из Омаля и Ю с северо­восточного направления в самое сердце Нормандии. Но Ричард и не возлагал на этот договор никаких надежд. Согласно Говдену, инструкции, которыми снабдил Ричард своих уполпомеченных, звучали предельно просто: с Филиппом надо заключить «какой-нибудь» договор. Ведь он и не собирался его придерживаться, но сдачей на время четырех крепостей достиг того, что уже спустя три месяца после аннулирования Филиппом его вассального статуса в отношении всех конти­нентальных владений он вновь был признан законным владельцем этих ленов. Своим признанием Филипп как бы давал молчаливое согласие снять все выдвинутые против Ричарда обвинения, которые должны были служить оправданием нача­той им «тотальной» войны против английского короля. Так что, если не принимать в расчет территориальных потерь, они вновь как бы стали на исходные позиции. Сестра Алиса после овладения Вексеном, по-видимому, уже не представляла для Филиппа большого интереса, а может, на ее выдачу делегация Ричарда не была уполномочена, во всяком случае, в договоре она не упоминается.

К сожалению, о германской дипломатии Филиппа этого периода известно крайне мало. Беседа архиепископа Виль­гельма Реймского с Генрихом VI, в ходе которой была достиг­нута договоренность о встрече в Вонкулере, по свидетельству Говдена состоялась сразу же вслед за Шпейерским договором, Если верить Гервасию, Филипп спустя какое-то время после снятия осады Руана посылает к Генриху посольство «cum infinita pecunia»* (* «С большими деньгами» (лат.).) и просьбой передать ему его вассала или по­дольше продержать того в плену. Но подобное посольство могло прибыть к Генриху только через несколько недель после Шпейерского рейхстага. Помимо этого, общие упоминания о контактах Филиппа с императором можно обнаружить толь­ко в отдельных второстепенных источниках.⁶³⁵ Удивляет то обстоятельство, что к императору Филипп посылает архиепи­скопа Реймского, то есть именно того, кто всего за пару меся­цев до этого возвел в сан епископа Льежа, столь яростно про­клинаемого императором брабантца Альберта, после чего страх Генриха перед княжеской оппозицией стал почти паническим. Разве не мог бы дружелюбно настроенный к императору ко­роль Франции и вовсе избавить его от подобных переживаний? Но как в этом деле, так и в последующих Филипп продемон­стрировал фатальное отсутствие дипломатических способно­стей. Создается впечатление, будто он в одночасье лишился всех своих расписываемых достоинств. Нам, конечно, неиз­вестно, в какой мере они бы могли ему в данном случае при­годиться.

Если допустить, что с самого начала Генрих VI желал сде­лать Ричарда своим вассалом, надо признать, что он не мог бы одновременно с этим рассматривать в качестве равноценного варианта его выдачу во Францию. Разве что как крайнюю меру на случай категорического отказа Ричарда сотрудничать или крайней военной необходимости, которая могла возникнуть в связи с активностью княжеской оппозиции, Но даже если в вопросах стратегического планирования Генрих никогда не колебался, по названным причинам выдача все же могла состояться, и ее не следовало рассматривать как пустую угрозу, Тактика дружелюбия Ричарда по отношению к императору и княжеский заговор являются теми факторами, которые не те­ряют своего значения только потому, что Филипп не сумел выступить в роли привлекательного союзника. Поглощенный собственными  военными и политическими наступлениями, французский король проглядел возможность создать у импера­тора впечатление своей полезности в качестве союзника. Но стремительное наступление французов в Нормандии наверняка встревожило Ричарда — он опасался, что военные успехи Фи­липпа заставят императора взглянуть на него как на потенци­ального военного союзника в Рейнской области. Только вме­сто того, чтобы заставить императора уверовать в то,  что французская дипломатия заслуживает большего доверия, чем химерные заверения англичан, он провоцирует Генриха брач­ным союзом с датчанами, чей правитель Кнут VI отказался, принести присягу о вассальной зависимости своей страны от империи и потому превратился в опаснейшего врага. Открытое посягательство Филиппа на Англию, будь то в форме создания права притязания на престол путем династического брака или принятия от Иоанна присяги о вассальной зависимости, могло напрочь лишить императора всякого желания с ним сотрудни­чать. Или из-за тайной дипломатии Генриха и Ричарда он пребывал в полном неведении относительно целей английской политики императора? Даже если это не так, Филипп, надо полагать, все же не хотел платить за отсутствие Ричарда низким пресмыкательством перед императором. Но, похоже, второй и третий шаги он делает перед первым, который заклю­чался в том, чтобы заполучить Ричарда в свое распоряжение. Не желая скрывать свои намерения, он разоблачил себя в ка­честве врага империи, и все действия, которые, как ему хоте­лось верить, должны были служить его пользе, вели к возмути­тельному, по крайней мере в представлении Генриха, ущемле­нию интересов империи.

Но и Генрих вел себя так, словно Ричард уже не представ­лял собой никакой политической силы и словно он уже самл находился в состоянии войны с Францией.  Но,  вероятно с целью держать Ричарда в постоянном напряжении, все же поддерживал минимальные контакты с врагом английского короля и, возможно, даже координировал с ним свои дейст­вия. Не исключено, что объявление Филиппом войны Ричарду действительно вызвало у него то неодобрение, которое он за­тем продемонстрировал в Шпейере. Фатальным образом он должен был в своем стремлении к достижению высших целей вступать в конфронтацию с бренностью мира. С одной сторо­ны, Генрих VI хотел вынудить английского короля связат себя с ним узами вассальной зависимости, и неблагоприятное для последнего в военном смысле развитие событий во Франции могло способствовать тому, что Ричарду, возможно, даже пришлось бы искать помощи у императора, с другой стороны, ни для кого не было секретом, что он сам хотел как можно скорее покорить Сицилию, и поэтому реальной помощи Ри­чарду ждать от империи не приходилось. Более того, он дол­жен был лично помочь императору завоевать норманнское государство, но именно этого из-за военных действий Филип­па он себе теперь никак не мог позволить. Собственно говоря, он мог заявить, что предпочтет остаться в плену, чем в подоб­ной ситуации вести войну за чужие интересы. На что Генрих мог возразить, что у Ричарда нет выбора, поскольку в случае отказа он будет выдан Франции — но в подобном случае Ген­рих больше не мог рассчитывать даже на номинальное влады­чество над Англией и в политическом выигрыше остался бы только Филипп. Но даже если бы, несмотря на все, ему все-таки удалось бы убедить Ричарда пойти с ним в поход на Си­цилию, английский король, чего доброго, мог бы лишиться своего королевства. И вновь упования Генриха на сюзеренитет над Англией оказались бы тщетными. И между этими полюса­ми — реально осуществимым и номинальным сюзеренитетом — и находилось поле возможностей Ричарда по ведению перего­воров, так как в конкретной ситуации одно исключало другое, и эту дилемму Генриха Ричард использовал в своих интересах. В условиях противоречия интересов Генриха и Филиппа один из них должен был быть гениальным политиком, чтобы ввести другого, по крайней мере на короткий срок, в заблуждение относительно своих намерений и заставить действовать в своих интересах. Таким Филипп не был, и он совершал один невер­ный шаг за другим, еще в меньшей мере был таким политиком Генрих, в результате чего он, воодушевленный обходительно­стью своего английского друга, взял след, ведущий в никуда.

Но прежде чем мы последуем за ним по этому пути, поста­вим еще раз, теперь уже с оглядкой на возможную альтернати­ву, вопрос о мотивировке: как могло случиться, что Генрих взял в плен Ричарда, а не возвращающегося из крестового похода Филиппа, который в 1191 году был таким же врагом Германии, как и в 1184—1185 годах, когда от войны с Франци­ей на стороне Фландрии Генриха удержал только запрет отца? Наличие у императора подобных намерений действительно подтвердилось впоследствии,⁶³⁶ и с помощью Ансберта можно было бы сделать вывод о том, что задолго до встречи в Милане °н испытывал к Филиппу чувство неприязни.⁶³⁷ Как бы там ни было, но повод для принятия по отношению к Филиппу крутых мер отыскать было не труднее, чем для пленения Ри­чарда, причем перспективы успеха как в финансовом так и в политическом смысле были бы даже намного благоприятнее. К тому же, не было бы таких конъюнктурных осложнений, которые мы описали выше, так как третье заинтересованное лицо, Ричард, во время возвращения Филиппа домой все еще находился в Святой Земле. И благодаря непосредственному соседству Франции с империей Генрих имел бы реальную воз­можность усилить свою власть: как благодаря вынужденным территориальным уступкам Филиппа, так и обеспечением себе в высшей степени полнокровного сюзеренитета. То_; что он предпочел синице в руке журавля в небе_э да еще такого, которого потом не смог приручить, весьма показательно для характери­стики личности Генриха. Поэтому его целевую установку следует рассматривать во взаимосвязи с его конкретным положением.

В 1192 году, когда Ричард занимался урегулированием во­проса о престолонаследии в Святой Земле, и его имя было у всех на устах, а папа передал Сицилию в лен Танкреду, Ген­рих с переменным успехом вел борьбу с итальянскими городами, разочаровывая саксонских противников Генриха Льва тем, что часто бросал их на произвол судьбы, и распорядился убить епископа Льежа, что послужило толчком к выступлению оппо­зиции. Нужда подвигла Генриха VI на неожиданно смелое действие против Ричарда, до этого ему никогда не приходилось пережить более успешного политического или военного собы­тия. Будучи ровесником Филиппа, — оба родились в 1165 году, он, таким образом, был восемью годами моложе Ричарда, — в четыре года отроду Генрих становится германским королем и в отсутствие отца вершит государственные дела. Переход власти после смерти Барбароссы происходит без эксцессов, и регент­ство плавно трансформируется в самодержавие. Неприятности ожидали его со стороны начинавших поднимать голову Вельфов, хотя настоящий вызов его власти был брошен в связи с возникшим у него по линии жены, Констанции, правом на сицилийское наследие после смерти в 1189 году Вильгельма II Сицилийского. До появления осенью 1190 года на Сицилии Ричарда, в военных операциях против норманнского государства императорская армия уже успела потерпеть неудачу, но круп­нейшее военное поражение самого Генриха еше ждало его впереди. При осаде Неаполя весной 1191 года в лагере осаж­давших разразилась эпидемия, послужившая причиной прова­ла всего похода. Генрих тяжело заболел, а Констанцу взяли в плен и отправили к Танкреду. За несколько месяцев до этого Ричард в мгновение ока завоевал Мессину, продемонстрировав тем самым, как надо побеждать, и заставил Танкреда признать все свои завоевания. Даже если бы тот не уступил, Ричард вполне смог бы совершить новые завоевания. Да, именно по­тому, что он мог делать то, чего не в состоянии был сделать Генрих, — к тому же по милости английского короля ему те­перь самому предстояло покорять норманнское государство Танкреда, - императорское самолюбие наверняка было сильно ущемлено.

Этот сицилийский эпизод уже сам по себе можно воспри­нимать как особенно провокационный, но он был лишь одним звеном в цепи неизбежных провокаций. В Средиземноморье, на Кипре, в Святой Земле, то есть везде, где через несколько лет можно будет обнаружить самый живой интерес императо­ра, победы Ричарда были впечатляющими, и везде он испол­нял роль, которая, как должно быть представлялось Генриху, более подходила бы ему, императору. Так что на часто подни­маемый вопрос, а можно ли ему приписать притязания на «мировое господство»,⁶³⁸ если вспомнить о его последующих попытках вмешательства в дела почти всех без исключения регионов, как мне представляется, можно с полным основани­ем ответить утвердительно. Конечно, мы не знаем наверняка, но выбор им Ричарда вместо Филиппа указывает на то, что у него давно уже зрели грандиозные планы, поскольку Ричард мог быть ему врагом только в «мировом» масштабе, тогда как Филипп был таковым только в узко территориальном. Генрих никогда не забывал о своем втором враге, но выбор приорите­тов указывает на то, что предпочтение он все же отдал гло­бально политическим целям. Таким образом, финансовый аспект — обогащение Ричарда за счет казны норманнского государства, — не мог иметь определяющего значения. К тому же третья часть этих денег досталась Филиппу, и Генрих впол­не мог получить их у французского короля в форме выкупа. И никто бы не посмел помешать императору получить осталь­ную сумму в рамках «добровольного соглашения». Итак, клю­чевой ошибкой его политики по отношению к Ричарду можно считать то, что он не сумел решить для себя вопроса, что для него важнее: политика или финансы. Генрих не понял, что в сложившейся обстановке от анжуйского правителя, в отли­чие от его французского коллеги, получить сразу и то и другое было просто нереально: деньги и существенные политические уступки — или только их видимость, подозрение зародилось у него лишь в самом конце, когда было уже слишком поздно.

Рациональное решение, которое состояло бы в лишении Ри­чарда власти и получении денег с Франции из-за потери для империи вассала, показалось Генриху недостаточно привлека­тельным. И он демонстративно устремляется побеждать побе­дителя, в чем проглядывает лишь попытка самоутверждения. Несмотря на его полную уверенность в успехе, в этом нет ни доли политического реализма, лучшее подтверждение чему рассматриваемый ниже Бургундский проект. С чисто истори­ческой точки зрения ввиду его неосуществленности он не име­ет слишком большого значения, но в смысле характеристики личности Генриха весьма показателен. Благодаря своей пре­дельной умозрительности он не только демонстрирует полет фантазии Генриха в выборе средств, но и то, насколько эф­фективными оказались отвлекающие маневры Ричарда и как умело тот использовал в своих интересах юношескую пере­оценку собственных возможностей и цезаристские замашки своего противника.

БУРГУНДСКИЙ ПРОЕКТ

Третий этап пребывания Ричарда в плену, охватывающий вторую половину 1193 года, представляется нам периодом кон­солидации, — Ричард, избавленный от сюрпризов судьбы, до­жидался в относительно спокойной обстановке денег и нахо­дил время сочинять свои «стихи из неволи», сдержанно сетуя: на то, что уже вторую зиму томится в неволе, и что его васса­лы не слишком торопятся его выкупить, — хотя по объектив­ным причинам быстрее никак и не получалось — и благородно жалуясь на поведение Филиппа.⁶³⁹ Но под тихой гладью долж­но быть вовсю бурлили подводные круговороты, так как на рубеже столетий появится готовая концепция, нацеленная то,  чтобы документально подтвердить грандиозные масштабы закладывающейся германо-анжуйской дружбы: Ричард должен был получить от императора Бургундское королевство, по существу буферное государство, простирающееся от линии Рона-Сона к Альпам и на севере до излучины Рейна у Базеля и Бургундских ворот. Эта богатая в культурном и хозяйственном отношении страна не в последнюю очередь была важна для итальянской политики императора своими альпийскими пере валами и по договору о разделе наследства с 1033 года была третьим по счету королевством империи. В южной ее части ожесточенно переплелись в борьбе за господство германские, французские и испанские интересы.⁶⁴⁰

О существовании этого проекта имеется три свидетельства, сообщаемые Говденом. В одном из писем Ричарда Хьюберту Уолтеру, датированном 22 декабря 1193 года, Ричард извещает о том, что его освобождение назначено на 17 января 1194 года, сопровождая это известие следующей строкой: «et diu Dominica proximo sequenti coronabimur de regno Provenciae quod (imperator) nobis dedit»* (* «И перед Рождеством был коронован на королевство Прованское, которым (император) нас наделил» (лат.).).⁶⁴¹ В одном из посланий Генриха VI вассалам Ричарда, датированном 20 декабря, подтверждается дата освобождения, и на 24 января назначается коронация Ричарда: «et inde in septem diem posuinus ei diem coronationis suae de regno Provenciae, quod ei promisimus»** (** «И через шесть дней назначена коронация его королем Прован­са, что мы ему обещали» (лат.).).⁶⁴²

Прежде всего следует отметить, что «regnum Provenciae»*** (*** «Королевство Прованс» (лат.).) с X в, уже не существовало, поскольку оно тогда было присо­единено к северному соседу - королевству Бургундскому.⁶⁴³ В обиходной речи того времени употребление термина «regnum Burgundiae» **** (**** «Королевство Бургундия» (лат.).) ⁶⁴⁴ означало устранение прежней равно­значности Бургундии и Прованса в этом политическом образо­вании в пользу первой. Налицо обозначение целого названием части, pars-pro-toto***** (***** Часть за целое (лат.).), и, поскольку, «Верхняя Бургундия» — собственно графство Бургундское - становится частным вла­дением дома Гогенштауфенов, название это перешло в офици­альную речь и закрепилось по вполне понятным причинам политической прагматики. Но вскоре после описываемых здесь событий появляется новое название всей этой области — «regnum Arelatense»****** (****** «Королевство Арлитанское» (лат.).),⁶⁴⁵ указание на Арли — следствие вы­движения на первый план по значимости Нижней Бургундии. Так что не следует очень удивляться тому, что и впредь ис­пользуемое с упорной последовательностью в ХП веке выраже­ние regnum Burgundiae ⁶⁴⁶ будет иногда опускаться и заменяться другим, которое представляется нам политическим анахронизмом. Возможно, это даже исходит из понимания ряда про­граммных документов императора: Бургундией для вассалов Ричарда был прежде всего французский коронный лен, герцог которого во время крестового похода стал притчей во языцех; Прованс же, напротив, был определенно не французским, и император мог здесь напоминать о своих правах выбора назва­ния. И уж совершенно неверно было бы из-за неточности терминологии делать вывод о том, что предполагалось пере­дать только Нижнюю Бургундию.⁶⁴⁷ Какие злые умыслы ни приписывали бы «гениальности» Генриха, все же маловероят­но, чтобы он желал расчленить существовавшее Бургундское королевство. Поскольку Ричарда предполагалось короновать, то вначале надо было еще создать «королевство Прованское», при этом остается неясным, какое бы положение в Империи заняли определенные как «пфальцграфство» владения Гогенштауфенов в Верхней Бургундии. Хотя почва для идеи о пере­ходе на представительскую императорскую власть в Бургунд­ском королевстве была подготовлена еще Барбароссой,⁶⁴⁸ образование лоскутных государств было бы пока что беспреце­дентным, Решающее значение здесь имеет, однако, не отсутст­вие возможности реализации политических намерений. Вот свидетельство Говдена, который к достаточно полному списку того, что касалось наделения нижнебургундским леном, добав­ляет: «et quicquid imperator habet in Burgundia»* (* «И все владения императора в Бургундии» (лат.).). Хотя в позднее добавившихся геополитических соображениях ничего не изме­нилось бы, если бы Ричарду вместо regnum Burgundiae предна­значался только regnum Provenciae, все же с целью приближе­ния к реальности дня и вслед цитируемому месту этого же автора, которого мы должны благодарить за странные назва­ния в обоих письмах, разумнее отдавать предпочтение назва­нию «королевство Бургундское» перед названием «королевство Прованское», появившимся, скорее, как случайное словообра­зование в рамках декларации политической программы.

С другой стороны, бросается в глаза следующее несоответ­ствие: Генрих VI как будто только обещает Ричарду королевст­во (quod ei promisimus** (** Которое ему обещал (лат.).)), тогда как Ричард пишет так, словно он его уже получил («quod nobis dedit»*** (*** Которое нам пожаловал (лат.).)) Письмам у Говдена предшествует глава с названием «De terris quae imperator dedit Ricardo regi Arqliae pro homagio suo»* (* «Земли, которыми наделил император короля Англии за его hominium» (лат.).). Это третье свидетельство начинается словами: «Praeterea⁶⁴⁹ predictus imperator dedit regi Angliae et carta sua confirmavit has terras subscriptas»** (** «В соответствии с обещанием император жалует короля Англии и своей грамотой подтверждает наделение его этими землями» (лат.).). Здесь речь идет только о свершившейся инве­ституре с составлением грамоты о пожаловании леном, что созвучно со словом «dedit»*** (*** «Пожаловал» (лат.).) у Ричарда. Остается гадать, то ли передача королевства не состоялась — ведь о ней дальше ниче­го не слышно⁶⁵⁰, но, с другой стороны_э в источниках всегда достаточно пробелов, — то ли все-таки состоялась.⁶⁵¹ Решаю­щих доводов невозможно привести ни за, ни против, но бросается в глаза, что инвеститура упорно смешивается с ко­ронацией, хотя одно не обязательно предусматривает другое. То, что коронация Ричарда не состоялась, сомнений не вызы­вает, поскольку столь помпезное событие не могло бы пройти мимо внимания хронистов. А если она не состоялась, то впол­не возможно, что в Майнце после упомянутого скандала во­круг превращения Англии в лен, передача в лен regnum Burgundiae уже не могла состояться, и в действительности сло­во «dedit» в письме от 22 декабря 1193 года скорее всего имеет отношение к более раннему, чисто формальному акту. Впро­чем нетрудно себе представить, что присланная в 1195 году Ричарду императором корона в каком-то смысле имела отно­шение к Бургундии. Но в настоящий момент для нас совер­шенно не важно, были ли какие-нибудь формальные ритуалы и какие именно. Важнее понять цели, которые преследовали участники этого проекта, имевшие совершенно противоположные намерения.

В литературе, вместе с тем, встречается мнение, что пожа­лование Бургундии в лен рассматривалось как замена ставшего в глазах императора нереальным вассального подчинения Анг­лии и что оно не состоялось потому, что окончательное пред­ложение Филиппа императору, поставило Ричарда в столь тяжкое положении, что он счел за лучшее признать вассаль­ную зависимость Англии в целом.⁶⁵² Подобная функция Бургундского королевства предполагала бы такую расстановку сил, при которой Генрих был с самого начала слабее, а Ричард сильнее, и опирается на мнение, что не нашедшее отражения в Вормском договоре превращение Англии в лен с помощью Ричарда, в действительности никогда бы не могло быть предме­том соглашения. Данная теория представляется крайне несо­стоятельной уже потому, что исходит из предпосылки о полной неожиданности предложения Филиппа, тогда как нам извест­но, что тот с самого начала добивался выдачи Ричарда, хотя Генрих никогда и не рассматривал французский вариант как равноценный, чему в немалой степени способствовали уступки Ричарда. То, что финансовое предложение Филиппа ни в коем случае не было настолько выгодным, чтобы объяснить перемену во взглядах Генриха, будет нами еще продемонстрировано. Скорее, изменилась сама ситуация для Генриха, и произошло это вследствие отказа Ричарда принять от него Англию в каче­стве лена, и нам остается гадать, не потому ли потерпел неудачу бургундский проект, что он потерял для Ричарда всякую цен­ность, и не потому ли он не пожелал идти на большие уступ­ки, то есть решил смириться с regnum Provenciae только для того, чтобы избежать превращения Англии в лен, ведь именно для него, а не для Генриха, это был запасной вариант .

Согласно другому мнению в намечавшейся передаче Бур­гундии Ричарду видится вознаграждение, «своего рода ответ­ный подарок» императора Ричарду за его hominium в отноше­нии Англии ⁶⁵³, который, однако, так и не был сделан. Тут же возникает вопрос: почему же? Ответить на него невозможно. Прежде всего следует выяснить, могло ли вообще быть коро­левство подарком, и был ли Генрих VI способен на такой по­дарок. В конце концов подарок становится таковым лишь в том случае, если он в радость получателю, и здесь не следует из­лишне теоретизировать — достаточно обратиться к реальной политической ситуации и проанализировать сферу интересов Ричарда. Утверждать, что еще Генрих II якобы планировал экспансию в этом районе, так как в 1173 году хотел женить Иоанна на наследнице Морьенн-Савойи и переносить нечто подобное на Ричарда, было бы натяжкой.⁶⁵⁴ Знакомство Ри­чарда с этой страной ограничивалось тем, что однажды ему довелось ее пересечь. Направляясь в крестовый поход, он спускался вниз по Роне от Лиона к Марселю, и при этом имел место неприятный инцидент: когда жители Монтелимара стали насмехаться над крестоносцами, — а с Ричардом были исклю­чительно его люди, так как Филипп избрал другой путь, — он взял город и какое-то время вел за собой взятого в плен вла­дельца замка. Подобная стычка могла случиться повсюду, на пути любой армии, но здесь особенно, так как Прованс север­нее реки Дюранс, «маркграфство» Прованское было доменом графа Тулузского. Следовательно, если бы Ричард захотел утвердиться в долине Роны, ему в первую очередь пришлось бы считаться с этим противником. В соседнем Дофине сидел герцог Бургундский, сильнейший вассал французского короля к западу от границы, причем умерший к концу крестового похода Гуго III вел себя так, как если бы Ричард был его лич­ным врагом. И как знать, сохранили ли бы граф Тулузский и новый герцог Бургундский лояльность по отношению к своему сюзерену-императору, если бы тот прислал в эту страну их врага номер один. Еще в южной Бургундии остава­лось «графство» Прованс, примерно в границах нынешнего Лазурного берега, арагонский Secundogenitur* (* Протекторат (лат.).), который соперничал с Тулузой за господство в разделенном с 1125 года Про­вансе. Традиционную дружбу с Арагоном, до самого недавнего времени являвшуюся одним из столпов всей его аквитанской политики, ничто не смогло бы спасти, если бы император та­ким образом пожелал бы положить конец фактической неза­висимости страны. Вместе с тем, это означало бы, что южные границы Аквитании, которым пока что не угрожал Арагон и ко­торые были защищены в результате брачного союза с Навар­рой, перестали бы быть безопасными. Альфонс П Арагонский, если бы у него отобрали Прованс, мог бы напасть прямо на Аквитанию, объединиться с аквитанскими повстанцами, воз­можно даже заключил бы еще более опасный союз с Тулузой. Уже во время тулузских походов Ричарда в конце восьмидеся­тых Филипп пытался взять на себя функции защитника Тулу­зы, и теперь появление Ричарда на юге грозило толкнуть це­лую область в объятия Франции.

Мнение о том, что, вступив во владение «Аrelats»** (** «Арлитанией» (лат).), Ричард мог бы «окружить» Францию,⁶⁵⁵ не более как чисто теоретиче­ское рассуждение. Вначале ему пришлось бы завоевать эту страну, точнее, он должен был в первую очередь обеспечить себе туда доступ. Овернь представляла в высшей степени не­надежный путь сообщения с долиной Роны, поскольку с дав­них времен за нее велась ожесточенная борьба между Франци­ей и Анжу, и Ричарду пришлось в ней участвовать в 1189 году, пока он не уступил ее, находясь в 1191 году в Мессине. Так что полем сражения стала бы именно Овернь, и проблемы возникли бы у него с двух сторон: с севера из Бургундии и с юга из Тулузы. Абсурдно было бы предпринимать наступ­ление на юго-востоке своего государства, в то время, когда на севере в его отсутствие рушилась бы оборона Нормандии под натиском Филиппа. Ричард наверняка понимал, что его перво­степенная задача на ближайшее будущее будет заключаться в том, чтобы отвоевать нормандский Вексен и другие утерянные об­ласти, и в укреплении обороны Нормандии. Поэтому после возвращения он позаботился о полном устранении угрозы войны на юге: заключил с Раймундом VI Тулузским, сыном своего старого врага, мир, и в 1196 году отдал ему в жены свою сестру Иоанну. И хотя впоследствии ему приходилось возвращаться в Овернь с оружием в руках, но поскольку он не хотел выходить за ее пределы, она играла роль лишь побочно­го театра военных действий, прикрывая фланг, и эти операции не означали пренебрежения жизненно важным северным фронтом. Выступление Ричарда на юго-востоке вместо севера означало бы отказ от стратегических задач, тогда как окруже­ние Франции путем присоединения Бургундии нельзя было бы осуществить до тех пор, пока она сама не была бы окружена. Следовательно, чтобы взять под контроль новоприобретенное королевство, потребовалось бы эффективное военное взаимо­действие с императорскими войсками. Но свое участие в войне здесь Генрих VI не предусматривал, так что весь проект сводил­ся к тому, чтобы осложнить жизнь Ричарду. Не этого ли хотел, император? Но какой был в этом смысл? Если он хотел выпус­тить из своих рук целое королевство, то, надо полагать, дол­жен был надеяться таким образом защитить собственные стра­тегические интересы. В качестве простого данайского дара, с тем лишь, чтобы найти Ричарду работу или втянуть обе запад­ные державы в длительную войну в надежде извлечь из нее впоследствии выгоду,⁶⁵⁶ добровольное предоставление террито­рии империи в качестве театра военных действий представляет­ся крайне нелепым решением. Поскольку Генрих определенно не имел намерений уступить своему пленнику страну, то главной целью передачи Бургундии в лен Ричарду следует признать желание продемонстрировать свой сюзеренитет над страной.

Однако было бы неверно, следуя Говдену, утверждать, что Генрих совершенно не контролировал соответствующие терри­тории, и в первую очередь это касается северной части земель. Здесь находилось наследство его матери и правил в качестве пфальцграфа его брат, Отто. Когда в 1156 году Барбаросса женился на Беатриссе, наследной принцессе Бургундской, ему удалось здесь закрепиться. Десятилетиями терпеливо и последовательно укреплял он здесь свое положение, и, когда в 1178 го­ду в Арли его провозгласили королем Бургундским, влияние империи в этом регионе достигло своего апогея. Во второй половине восьмидесятых годов Генрих VI в качестве герман­ского короля во всем следовал намеченному отцом курсу. Он сажает в Дофин герцога Бургундского, воюет с Умбером III Морьенн-Савойским, на чьих землях были расположены перевал Мон-Сени и Большой Сен-Бернарский перевал, проявляя повышенный интерес к обеспечению контроля над этими пу­тями сообщения, и в 1188 году выходит на среднее течение Роны Так что проблемы страны были ему хорошо знакомы, и, по крайней мере, с самого начала он осознавал их значение. В любом случае передача этого королевства Ричарду означала бы смертельный удар по всему достигнутому в этом регионе политикой Гогенштауфенов. И что бы здесь сделал или не сделал Ричард, непременно сказалось бы на авторитете импе­ратора. Не предпринимая ничего, он не смог бы удержаться, страна так или иначе превратилась бы в растревоженный му­равейник, и пользу от этого получила бы только Франция. И даже если бы ему каким-то образом все же удалось закре­питься в столь отдаленной от его государства провинции, в выигрыше едва ли остался бы император.

Весь проект приобретал смысл только в том случае, если бы Генрих VI хотел сделать Ричарда генеральным представителем интересов империи в этом регионе и, возможно, он рассмат­ривал такой вариант в качестве альтернативы несостоявшейся помощи в завоевании Сицилии. При этом он, должно быть, забывал, что Ричард был его врагом и таковым бы всегда оставался, и полагал, что сопряженная с этим ленная присяга уже гаран­тировала его власть, а победы Ричарда автоматически бы пре­вращались в его собственные. Данная политическая концепция несла миру двойной смысл: во-первых, грандиозной церемонией пожалования короны император мог показать, как он способен вознаграждать за подчинение, и во-вторых, направлением Ричар­да в этот регион мог пригрозить Франции и Арагону.

Впоследствии Иннокентий III обвинит Генриха в том, что он хотел и Францию превратить в своего вассала.⁶⁵⁷ Действи­тельно, создается впечатление, что и на Филиппа у него име­лись некоторые виды, так как в 1195 году, когда Ричард и Фи­липп в очередной раз готовились заключить тактический мир, Генрих, если верить Говдену, не только запретил Ричарду ду­мать о каком-либо мире, но и послал ему вместе с упомянутой короной приказ перенести военные действия на территорию французского короля, обещая при этом ему свою поддержку. Каких-либо конкретных поводов для враждебности по отно­шению к французскому королю не имелось. Массированное вторжение во Францию было не в интересах Ричарда, поэтому оно не состоялось, но в требовании слышен, похоже, отзвук ста­рых, естественно, давно уже утративших актуальность, совмест­ных планов. Мы еще увидим, какой эффект произвела эта чисто словесная попытка интервенции Генриха. Установлено, что в 1193 году, он, совершенно не думая о последствиях, был готов пожертвовать ради призрака, грандиозных целей и неопре­деленности, близким и доступным — постепенным дальнейшим укреплением позиций Гогенштауферов в Нижней Бургундии. Однако иллюзия, что его бургундский проект мог бы оказаться именно средством, позволяющим достичь одновременно не­скольких целей, должно быть, поддерживалась Ричардом, и, вполне возможно, что в лице уже упоминавшегося епископа Саварика Батского мы встретим особенно усердного сторон­ника этого совместного германо-анжуйского предприятия. Об этом человеке мы знаем слишком мало, чтобы понять, на чьей стороне, в конце концов, он выступал. Исполнение намерений императора имело бы столь же пагубные последствия как для Ричарда, так и для Генриха, если бы Ричард ушел с севера и тем самым развязал бы руки Филиппу. Генриху, как он себе это представлял или как утверждали историки, ни за что бы не удалось подчинить себе Францию.

Нетрудно допустить, что инициативный епископ, чье род­ство с императорским домом было лишь по бургундской линии через мать Генриха,⁶⁵⁸ преследовал в этом деле собственные интересы. О его тесной связи с Бургундией сообщает не только Говден, но и Адам Домерхэмский, писавший в ХШ веке в при­ходе Саварика летопись: согласно обоим авторам, Саварик исполнял обязанности канцлера императора в Бургундии. Но это, увы, не подтверждается официальными германскими ис­точниками. По утверждению Говдена, в 1197 году умирающий Генрих даже послал его к Ричарду, чтобы освободить того от ленной присяги и предложить денежную или земельную ком­пенсацию, при этом под последним можно было бы предпо­ложить предложение Бургундии. К сожалению, после того, как в 1193 году засвидетельствовано его пребывание в Германии,⁶⁵⁹ в качестве заложника по обязательствам Ричарда, а в 1194 году его имя как посла короля к императору появляется в докумен­тах, сведения о его деятельности в последующие годы отсутст­вуют. Вновь он появляется только в октябре 1197 года при дворе Ричарда,⁶⁶⁰ и это уже после его возвращения с последними новостями от Генриха из Италии, где документально подтверждается его нахождение только в 1196 году.⁶⁶¹ Разуме­ется, по подобным отрывочным сведениям невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть сообщения Говдена. Таким обра­зом, епископ Батский играет не совсем понятную роль, и хотя он исполнял функции посредника между Генрихом и Ричар­дом, к числу лиц, пользовавшихся доверием последнего, Сава­рик определенно не принадлежал.

И если он по каким-то причинам оказался вовлеченным в Бургундский проект, то защищать интересы Ричарда — соз­нательно или невольно, — мог только осуществляя отвлекаю­щий маневр. Его более поздняя политика позволяет заклю­чить, что на самом деле он не смог бы сыграть в Бургундии ту роль, которую ему отводил Генрих. Но в погоне за успехом император вышел на путь, который уводил его от реального влияния на анжуйское государство. Ленная присяга в отноше­нии regnum Burgundiae была не более как обязательством по фиктивной сделке, поскольку предметом ее была лишь види­мость, а не необходимость или желание. Если бы с ее помо­щью Ричарду удалось избежать принятия на себя вассальных обязательств по Англии, то это еще могло бы компенсировать тот вред, который нанесла бы временная дестабилизация на аквитанской границе. Но не удалось. Значит, не существовало больше причин мириться с этим вредом, к тому же в конце лишь на вид прочная гармония отношений была подвергнута тяжкому испытанию, так что Генрих сам получил повод усом­ниться в будущей благонадежности английского короля. И все же проводимую Ричардом во время плена бургундскую полити­ку надо признать верной, потому что она в его интересах на­правляла всю мощь дипломатии императора в совершенно глухой тупик.

Под самый конец нахождения Ричарда в плену произошло событие, потрясшее императорский двор, причем все терялись в догадках, приложил ли к этому свою руку Ричард и если да, то в какой степени. Его племянник из династии Вельфов, Генрих Брауншвейгский, неожиданно женился на кузине Генриха VI, Агнессе, дочери пфальцграфа Конрада Рейнского, и приобрел тем самым право претендовать на Рейнпфальц. По установив­шейся традиции брак был организован исключительно по инициативе слабого пола. С согласия дочери мать, не дожидаясь возвращения супруга, вызвала долголетнего жениха, и была сыграна свадьба. Тем самым рушились планы не только Ген­риха VI, но и Филиппа Французского. Остается гадать, а не пре­дусматривал тот пункт Вормского договора, касавшийся Генри-ха Льва, именно отказ Вельфов от этого брака?⁶⁶² С полной уверенностью можно утверждать лишь то, что свершившийся факт Генрих воспринял с крайним неудовольствием. И хотя впоследствии он простил Генриха Брауншвейгского, который появляется при его дворе, еще когда Ричард находится в пле­ну, и даже вскоре после этого примиряется с самим Генрихом Львом, но цена за компромисс оказывается слишком высокой — Рейнпфальц, Вероятнее всего, Генрих VI намеревался передать его герцогу Людвигу Баварскому — после разведки боем Вельфов в Рейнпфальце действительно обосновались Виттелъсбахи, — а не упорно добивавшемуся того же Филиппу.

Последний же, опьяненный возможностями, которые ему открывались в связи с арестом Ричарда, дал увлечь себя в по­спешный брак и опрометчивый «развод».⁶⁶³ В первые полгода нахождения Ричарда в плену он ведет с Кнутом VI Датским переговоры о заключении брака с его сестрой Ингеборг. Через нее он намеревался извлечь из небытия древнее норманнское право на Англию, связанное с датским завоеванием, а также рассчитывал на помощь датского флота и армии при нападе­нии на Англию, тогда как датчане охотно воспользовались бы поддержкой французов в борьбе с императором. Когда в сере­дине августа 1193 года Филипп женится на Ингеборг, эти на­дежды рушатся, и теперь, если не произойдет драматического поворота, ему придется считаться со скорым возвращением Ричарда домой. Поэтому он спешно пытается исправить ошибку, которую совершил, нанеся такое оскорбление импе­ратору: Кнут, женатый на дочери Генриха Льва от первого брака, как мы уже слышали, пожелал избавиться от опеки империи. И Филипп бросает Ингеборг сразу же после свадьбы и с помощью своих родственников, архиепископа Рейнского и епископа Бовэского аннулирует брак по причине близкого родства, что вызывает большое неудовольствие папы Инно­кентия III, не признавшего этот развод. Однако сообщения английских источников о том, что Генрих благосклонно отнесся к брачному предложению Филиппа, представляется мало­убедительным. В конце концов, нам достаточно хорошо из­вестно его отношение к Филиппу, и если он не желал, чтобы Рейнпфальц достался Вельфам, то определенно еще меньше хотел, чтобы он попал к Филиппу, так как тот к тому же уже имел наследников, и новый брак мог бы считаться сомнитель­ным по каноническому праву, и с династической точки зрения поэтому был малопривлекательным, Несмотря на мизерные шансы на успех, которые, если смотреть объективно, имела инициатива Филиппа у Генриха, она все же наверняка встревожила Ричарда. И он, надо полагать, сразу после своего осво­бождения, еще в Германии, связывается с рейнскими князья­ми, и с учетом этого альянса утверждение Вельфов в Рейн­пфальце обретает стратегическое значение. Нам ничего неиз­вестно о роли Ричарда в заключении этого брака, но мы видим его последствия: благодаря ему на востоке смыкалось кольцо вокруг Франции.

ПОВОРОТ

На конечном этапе пребывания Ричарда в плену, между Рождеством 1193 года и его освобождением 4 февраля 1194 года, после, казалось бы, столь длительного периода пол­нейшего взаимопонимания, неожиданно возникает ситуация, едва не перечеркнувшая все предыдущие договоренности между Генрихом и Ричардом. В своем письме от 20 декабря, адресован­ном английским вельможам, император еще говорит о 17 ян­варя как о намеченной дате освобождения. Королева-мать и Уолтер Руанский, которого теперь сменяет на посту верхов­ного юстициария Англии Хьюберт Уолтер, а также многие другие отправляются в Германию, но император неожиданно переносит срок вынесения окончательного решения на 2 фев­раля. Эта отсрочка связывалась, впрочем, так оно и было на самом деле, с прибытием к Генриху делегации от Филиппа и Иоанна, которая привезла с собой настолько привлекательное финансовое предложение, что император, возможно, стал ко­лебаться и подумывать о том, не отказаться ли от договора с Ричардом в пользу нового соглашения с Францией. Предло­жения французов Говден передает нам во всех подробностях.

Речь шла о своего рода коммерческом предложении, включающем в себя четыре варианта и предусматривавшем либо продление срока ареста Ричарда, либо передачу его Франции» Но поскольку по наиболее привлекательному из них выплата составляла 150000 марок, из которых треть предстояло внести Иоанну, это не превышало суммы₅ назначенной по договору с Ричардом. Часть ее была уже в руках Генриха. По этой при­чине вопрос о выдаче уже не мог рассматриваться всерьез, так как для подобного рода двойного инкассо Генрих не настоль­ко прочно сидел в седле, к тому же слишком много князей выступили гарантами по Вормскому договору. Следовательно, Речь могла идти только о испрашиваемой годичной задержке, что в идеальном случае, позволило бы получить со всех, то есть с Ричарда и Филиппа с Иоанном, те же 150000 марок. Подобный вариант еще мог иметь какой-то смысл, тогда как попытки Филиппа добиться выдачи Ричарда до полной уплаты последним причитающейся с него суммы должны были сопровождаться более выгодным финансовым предложением, но, поскольку тот предлагал ровно столько же, сколько и Ричард, с финансовой точки зрения сделка с Францией была для Генриха невыгодной. К тому же анжуйская администрация уже успела  продемонстрировать эффективность своих действ, в сборе денег, а Ричард, соответственно, свою платежеспособ­ность. Но спрашивается, смогли бы Филипп и Иоанн, часть имущества которого была конфискована, собрать необходимую сумму в обозримое время? При этом следует иметь в виду, что оба, в отличие от Ричарда, которому при сборе средств помогало его право сюзерена, не могли воспользоваться всеобщим 25-процентным обложением и широкой поддержкой церкви для денежного покрытия данной сделки. Ко всему прочему на текущий год Филипп готовил крупный завоевательный поход, и это требовало значительных затрат. Все это заставляло сильно усомниться в финансовых возможностях союзников, и, по-видимому,  потребовалось  бы значительно растянуть  сроки выплат и предусмотреть обстоятельные гарантии платежей, тогда как Генрих планировал собственный сицилийский по­ход, так что, надо полагать, был заинтересован в скорейшем улаживании дела с Ричардом. Во Франции он видел своего будущего врага, тогда как в Ричарде - военачальника, отстаивающего интересы империи. Но еще несколько лет в неволе, и Ричард мог лишиться власти, тогда император не только бы потерял невыплаченную сумму, но и не смог бы реализовать свою политическую концепцию.

Ввиду шаткости финансовых основ, на которые опиралось предложение Филиппа, заинтересовать Генриха могли бы только дополнительные политические уступки: Филиппу и Иоанну надо было бы предложить ему сюзеренитет над Англией, что, собственно, наиболее целесообразно было бы сделать сразу же после того, как Ричард попал в плен, когда это еще могло су­щественно стимулировать Генриха на сотрудничество с Францией. Несомненно, убедить Иоанна в необходимости подобного шага не составило бы особого труда, и, поскольку Ричард знал своего брата, то его тревогу по этому поводу легко понять. Только подобное предложение никак не вязалось со взглядами Филиппа на будущее, так что в этом отношении опасаться его было нечего. Будь Иоанн столь же самостоятелен, сколь он был беспринципен, то мог бы сделать такое предложение императору и от себя. Но, возможно, Филипп с Иоанном даже не догадывались о сокровенных чаяниях им­ператора на этот счет, поскольку из всех официальных доку­ментов напрочь были исключены все упоминания о предстоя­щем превращении Англии в императорский лен, и засекречен­ность соответствующего дополнительного соглашения к Вормскому договору по существу оказалась скорее в интересах Ри­чарда, чем Генриха.

Случилось, однако, так, что последнее предложение Фи­липпа и Иоанна пришлось именно на то время, когда Ричард недвусмысленно дал понять, что ввиду секретности соглаше­ния и в расчете на поддержку германских князей он и не по­думает приносить присягу о вассальной зависимости Англии. Но поскольку для Генриха с самого начала не было более су­щественного политического требования, то для него это означало, что не он, а Ричард желает отступить от договора и в сложив­шейся ситуации его никто уже не сможет обвинить в нереши­тельности и алчности.⁶⁶⁴ И когда 2 февраля 1194 года в Майнце открылся рейхстаг, на который съехалось большое число германских князей и приглашенной Ричардом знати, было совершенно неясно, закончится ли он освобождением Ричарда. Генрих показывает Ричарду послов Филиппа и Ио­анна и дает ему почитать привезенные ими письма. Таким образом, он получает в свое распоряжение сильнейшее средст­во убеждения. Присутствовавший при этом Уолтер Руанский, какое-то время находившийся в Германии в качестве заложни­ка, писал одному из наших хронистов, Радульфу Дицето, о том, как ему довелось исполнять функции посредника между королем и императором, и о том, что только «post multas anxietates et labores»* (* «После больших трудов и волнений» (лат.).) и в немалой степени благодаря ходатайству архиепископа Майнца и Кельна перед императором и Лео­польдом Австрийским 4 февраля удалось добиться освобожде­ния Ричарда.⁶⁶⁵

Итак, Ричард, наконец, обнаруживает, что от ленной зави­симости ему не уклониться. Как сообщает Говден, Ричард пошел на нее по настоянию Элеоноры, из-за чего долгое вре­мя делали вывод, что именно она отыскала выход из, казалось бы, безвыходного положения, предложив идею вассального подчинения Англии.⁶⁶⁶ Конечно, она вполне могла положить свой голос на чашу весов в стремлении убедить сына в том, что из двух зол необходимо все же избрать меньшее — hominium, который только понижал его статус, но позволял избежать тем самым длительного отсутствия и даже выдачи Франции. Разумеется, последнее полностью никогда не исключалось, тем более что срывалась разрабатываемая Генрихом в последние месяцы политическая программа, и поведение Ричарда могло в конце концов убедить его в том, насколько безосновательны были по существу все его планы на будущее, построенные на предпосылках сотрудничества с Ричардом. Но, собственно, сама перспектива дальнейшего нахождения в плену, даже до достижения нового соглашения, должна была убедить Ричарда в том, как много он теряет, находясь в нево­ле. Выбирая между моральным ущербом и материальным, ме­жду, по всей вероятности, лишь формальным hominium и существенными территориальными потерями французских владений, Ричард решил поступиться своей гордостью.

При этом не следует недооценивать значение поведения Иоанна. Если бы в этот момент он повел бы себя лояльнее, ожидаемый в связи с продлением ареста ущерб французским владениям оценивался бы не столь высоко. К концу своего пребывания в плену Ричарду почти удалось с помощью Лоншана склонить Иоанна к переходу на свою сторону, но на сей раз, быть может, по недоразумению, его политику бойкотировали его же собственные подданные. Мы уже слышали об общей установке Ричарда, предписывавшей исполнять только те из его приказов, которые явно были бы ему на пользу. Когда же, после того как Иоанн принес присягу на верность Ричар­ду, ему должны были возвращаться конфискованные у него крепости, их коменданты отказались исполнять приказы коро­ля только «per breve»* (* Здесь: по бумаге (лат.).). И их трудно в чем-либо упрекнуть, поскольку, естественно, они не могли понять, каким образом восстановление в правах изменника могло быть на пользу их государю, но Ричарду виделось это по-другому: политике умиротворения Иоанна альтернативы не было. Нарушение нормального сообщения, которое, вероятно, заключалось в том, что на тот момент у Ричарда не оказалось достаточно авторитетных толкователей его воли, имело дурные последствия. Иоанн тут же вновь переметнулся к Филиппу, и в январе 1194 года за­ключил с ним договор, который был обнародован в виде циркулярного письма.⁶⁶⁷ Он показателен во многих отношениях и, в первую очередь, в психологическом: когда после ухода Ричарда в крестовый поход Иоанн перешел в оппозицию, он выступал, скорее, против Артура, чем против короля, отстаивая тем самым свое право наследования на случай возможной смерти Ричарда. Но к началу 1194 года, когда возвращение Ричарда уже рассматривалось как неминуемое, ему самому гарантировалось прощение, и его жизни ничего не угрожало, смягчающих вину обстоятельств больше не существовало. Он предавал не только своего брата, но и интересы всего государ­ства, а, в конечном счете, и свои собственные. О его недос­тойном самоуничижении, с которым он бросился в объятия Филиппа, едва ли забудут тогда, когда ему самому придется всходить на престол. С тех пор французский король знал, что можно позволить себе по отношению к Иоанну, но и вассалы его французских владений увидели, что от него можно было ожидать. И, наконец, исследуя причины стремительного раз­вала анжуйского государства после смерти Ричарда, необходи­мо иметь в виду и этот договор: достаточное объяснение дает патологический характер самого Иоанна.⁶⁶⁸

Появившийся на свет в 1194 году документ по существу был отказной грамотой, по которой Иоанн, не требуя ничего взамен, отказывался от Нормандии к северу от Сены за ис­ключением Руана и его окрестностей, а также от ее восточной части вплоть до реки Итон. Это означало сдачу таких военных укреплений, как Вернель на юго-востоке и Водрель на Сене напротив Руана. Сама нормандская столица превращалась при этом из центрального города в пограничный и в военном от­ношении становилась в высшей степени уязвимой; уступался также и город Эвро. О нормандском Вексене речь уже больше не заходила, поскольку он уже находился в руках Филиппа и тот теперь только расширял свое владение на север, до самого побережья. Но уступки на этом не заканчивались: в Турени Иоанн отдавал даже Тур вместе с важными укреплениями, и это означало, что Филиппу теперь открывался путь на Мэн. Его племяннику, Людовику Блуаскому, номинальному владельцу туреньского лена, Иоанн уступил пограничную провинцию Вандею, так что обнажилась вся восточная граница анжуйско-нормандских родовых земель, да и оставшаяся территория лишилась своих укреплений, обеспечивавших ее оборону. В Аквитании он признал ленную присягу, принесенную гра­фом Ангулемским Филиппу. Кроме того, он пообещал заклю­чить мир с графом Тулузским «ad laudem consilium Regis Franciae»* (* «По славному совету французского короля» (лат.).). Так Иоанн пытался принять меры предосторожности на случай возвращения Ричарда — столь же обстоятельно, как и в конечном счете, напрасно, поскольку все его действия были лишь пустым сотрясанием воздуха. Иоанн позволил диктовать себе условия — отныне он не мог даже самостоятельно вступать в какие-либо контакты с Ричардом, и любое его общение с ним должно было проходить при посредничестве Филиппа. Тот же был об Иоанне настолько низкого мнения, что после возвращения Ричарда просто прогнал своего ставшего теперь совершенно бесполезным союзника, когда тот обратился к нему за защитой.

Содержание этого договора, должно быть, стало известно Ричарду во время переговоров в Майнце, когда посланцы Филиппа и Иоанна еще были там. Разумеется, территориальные уступки не были равнозначны передаче во владение, но еще в феврале 1194 года Филипп взял Эвро и Водро и широким фронтом перешел границу по реке Итон в направлении Ньюбурга, найдя себе союзников среди недовольной аквитанской знати.   Политическая  нестабильность, вызванная подобным договором в этом оказавшемся под угрозой регионе могла парализовать волю к сопротивлению. У комендантов мог возникнуть вопрос, а для кого, собственно, должны они удерживать крепости, если предсказание Иоанна о том, что Ричард никогда не вернется, похоже, начинало осуществляться, а сам он как его наследник, давно уже принес их в жертву. Сложившееся положение, остроту которого Ричард пытался снять нейтрализацией Иоанна, против всяких ожиданий вновь укрепило позицию Генриха, и у него появилась реальная перспектива все же добиться своей политической цели — формального сюзеренитета над Англией. Но к этому времени Ричарду практически удалось лишить эти отношения реального содержания, и, как покажет время, Генрих смог извлечь из этого только сиюминутную выгоду сохранения престижа, достичь долговременного политического выигрыша ему так и не удалось, и даже напротив: Ричард еще выставит при случае политический счет Гогенштауфенам.

Во время принесения этой ленной присяги отмечались значительные разногласия в ее толковании,⁶⁶⁹ поскольку основной источник, Говден, сообщал о ней сразу же вслед за шпейерскими событиями. Но так как Говден никогда не отличался бережным отношением к фактам и о превращении Англии в лен сообщал одновременно с якобы назначенным по распоряжению императора на 1197 год освобождением Ричарда от вассальных обязательств, это место можно вполне рассматривать как более позднюю вставку, и оно не может служить опровержением других, преимущественно германских источников, переносящих это событие на время после Майнца. Да и сами факты говорят в пользу этой даты: подобная формальная церемония требовала гласности и не держалась бы в тайне, поэтому должна была найти отражение в Вормском договоре и письмах Генриха в Англию. Ничего такого не было, напротив, от Говдена мы узнаем, что при освобождении Ричарда император и германские князья написали Филиппу и Иоанну письмо, в кото­ром потребовали вернуть английскому королю отнятые у него земли. Связанное с этим обещание императора помочь Ричарду едва ли обошло бы молчанием правовые предпосылки оказа­ния этой помощи. В конце Дицето упоминает о «patentia scripta»* (* «Письменной грамоте» (лат.).), и в достаточно хорошо информированном «Additamentum»** (** «Дополнении» (лат.).) к «Зальцбургским Анналам» даже говорится, что Ричард, после принятия на себя вассальных обязательств и принесения присяги на верность, собственноручно подписал соответствующий документ: «privilegio exinde facto propria manu subscripsit»*** (*** «Пожалованную привилегию подписал собственной рукой» (лат.).).⁶⁷⁰

Обычно в подобных случаях предусматривалось составление грамоты, но не следует удивляться тому, что она до нас не дошла. Объяснение этому дает Дицето, когда в связи с уже упоминав­шимся письмом Уолтера Руанского о треволнениях последних дней нахождения Ричарда в плену вскользь вспоминает о ка­ком-то соглашении, которое в силу его принудительного ха­рактера следует рассматривать как неправомочное. Тесная связь автора с бывшим верховным юстициарием и канцлером — оба в это время находились с королем в Германии — придает его высказыванию характер почти официальной точки зрения. Несомненно и то, что в нем нашла отражение позиция Ричар­да по вопросу трактовки этих вассальных отношений, и это вполне могло стать причиной того, что обычно столь много­словные английские хронисты не цитируют соответствующий Документ. Хотя личная свобода и не являлась непременным условием законности принятых вассальных обязательств, воз­можно, Генрих VI считал, что ему будет выгоднее, если Ричард перейдет в ленную зависимость как свободный человек. Даже «Марбахские Анналы» подчеркивают, что Ричард «liber et absolutus absque omni coactione»**** (**** «Как свободный человек и без какого-либо принуждения» (лат.).)⁶⁷¹, то есть после формаль­ного освобождения становится вассалом Генриха.

Говден не удосужился изобразить нам во всех подробностях все необходимые этапы процедуры наделения леном. А они были следующими: hominium, или homagium, то есть признание вассального статуса, присяга на верность и инвеститура, то есть символическая передача лена. В отношении Бургундии мы слышим лишь о том, что выдается за homagium, в случае Англии хронист описывает лишь сопровождающие формальности: Ричард якобы передает императору как властелину мира, «sicut universorum domino»* (* «Как владьше всего мира» (лат.).) сначала свою шапку, символизирующую Англию, но туг же получает ее обратно, при этом император завершает инвеституру «двойным крест­ным знамением». Говден — единственный автор, который упоминает о согласованной ежегодной дани в размере 5000 фунтов. Но в самых подробных описаниях этой сцены отсутствует упоминание не только о hominium и присяге на верность, — что должно было фиксироваться в составленной по этому поводу грамоте, — но и то, распространялись ли ленные отношения на правонаследников Ричарда и Генриха. Однако молчание Говдена едва ли можно заполнить сведениями из других источников — везде такие же неполные перечни — так что можно предположить, что ни hominium, ни присяги на верность не было, а, стало быть, и превращения Англии в лен, или таких непротокольных выражений, как «подчинился». Такой хорошо формированный источник, как Жильбер Монский вообще ничего не слышал обо всем этом. В «Дополнениях» к «Зальцбургским Анналам» упоминается о процедуре пожалований лена, в ходе которой Ричард передал императору «terram propriam»** (** «Собственные земли» (лат.).)⁶⁷² и, получив взамен скипетр, присягнул на верность. Это дало повод для спекуляций относительно особой формы правового акта, которые, однако, не исчерпывают существа дела.

Совершенно по-новому освещается этот вопрос в «Марбахских Анналах». Вслед за Говденом и «Gesta episcoporum Halberstadensium» недвусмысленно свидетельствуя о принесении ленной присяги о вассальной зависимости Англии, они, однако, вносят еще большую путаницу: «homo⁶⁷³ factus est imperii Romani, tota terra sua Anglia et aliis terris propriis imperatori datis et ab eo in beneficio receptis»*** (*** «Стал вассалом Римской империи, после того как отдал всю Англию и другие принадлежавшие ему земли императору и получил их назад в качестве лена» (лат.).). Под «aliis terris»**** (**** «Другими землями» (лат.).), разумеется, следует понимать французские владения Ричарда. Этого упоминания, конечно, недостаточно, чтобы на его основе сконструировать факт, но оно дает представление о наличии про­белов в остальных вполне добротных документах. Разве не могла Генриху прийти в голову мысль о том, что путем про­стого формального акта он мог бы стать сюзереном не только Англии, но еще вдобавок половины Франции? Не могла бы ленная присяга Ричарда в отношении французских владений стать последовательным и логическим продолжением пакта о дружбе и взаимопомощи и эффективнейшим вызовом Франции на бой? Отклонил бы ее Генрих, если бы Ричард ему ее пред­ложил? Во всяком случае, в 1195 году он приказал ему начать войну против Филиппа из-за французских ленов. Вновь возни­кает ситуация, когда с исторической точки зрения праздный вопрос позволяет судить о манере поведения человека. Данную тему, как таковую, нельзя рассматривать вне контек­ста того времени. Ричард вполне мог бы проявить подобную инициативу. После того, как Филипп объявил о лишении его французских ленов, он мог бы ответным ходом предложить в Шпейере присягнуть на верность этих ленов императору, чтобы вновь приобрести на них правовой титул. В анжуйско-французских войнах отказ от лотшшт. по отношению к од­ному сюзерену и передача его другому были самым обычным делом среди вассалов, и все сводилось лишь к вопросу о вла­сти. Кто не опасался последствий, тот просто объявлял об изменении правового статуса. Достаточно только вспомнить о том, что Филипп предполагал выделить Иоанну в качестве лена Англию, на что он определенно не имел никакого права. Разумеется, Ричард, подобно своему отцу, никогда не ставил под сомнение номинальное право Филиппа на сюзеренитет над континентальными анжуйскими владениями. В июле 1193 года, вскоре после подписания договора с императором в Вормее, в Мантуйском договоре он подтверждает свою ленную зависи­мость, даже уговаривает Филиппа вновь ее признать, и в Майвде он теперь становится вассалом императора, как король Англии, однако это не означает, что от него никогда не требовали вас­сальной присяги на верность французских ленов. Подобной при­сягой он никак бы не повредил своему престижу, но потерял бы ту правовую базу, которая всегда была для него важна в борьбе с Филиппом. При этом он смог бы выторговать взамен у импера­тора военную помощь. И не имеет значения то, что в 1193 году Уже стало ясно: дальше словесного вмешательства в войну меж­ду западными державами Генрих не пойдет. Исключение с гер­манской помощью Франции как силового фактора было, ко-нечно, из-за возрастания влияния императора нежелательной альтернативой. Поэтому при толковании принятых Ричардом ленных обязательств в отношении Англии следует учитывать, что он совершенно очевидно не брал подобных в отношении находящихся под серьезной угрозой французских владений, означает, что, несмотря на свое крайне стесненное положений Ричард остерегался вовлекать императора в свое противостояние с Филиппом в качестве предполагаемого готового прийти помощь третьего и не питал никаких иллюзий относительно реальной ценности столь высоко оцененного им для видимс весной 1193 года «foedus amoris»* (* «Полюбовного соглашения» (лат.).) с Генрихом.

Чтобы иметь возможность определить политическую ценность присяги о ленной зависимости Англии и оценить соотношение сил между Генрихом и получившим свободу Ричардом, необходимо бросить взгляд в будущее. Немедленно после своего возвращения из Италии, где он завоевал норманнское государство, Генрих попытался, — по сообщениям Говдена это случилось после 24 июня, — вмешаться в мирные переговоры, которые вели между собой Ричард и Филипп. О посылке Ричарду короны и приказа напасть на Францию мы уже слышали. Согласно Говдену, мандат этот мотивировался принесенной ленной присягой, связывался с безопасностью заложников Ричарда и сопровождался обещанием поддержки. Чтобы правильно оценить действия в данном случае Генриха и противодействия Ричарда, необходимо обозреть сложившуюся на тот момент ситуацию в целом: интерес Филиппа в закреплении status quo и жгучее желание Ричарда к его пересмотру, как и постоянную оглядку воюющих на то, какой эффект произведут действия в контексте ни на минуту не прекращавшейся пропагандистской кампании. Ричард хотел войны, но делал все, чтобы нимб миротворца не достался одному Филиппу, который стремился спасти свои завоевания. В конце концов и цер­ковь обычно становилась на позицию того, кто выступал за то, чтобы не отвлекать военные силы на междоусобицы, а направить на новый крестовый поход и борьбу с маврами в Испа­нии. Так что Ричард не скупился на провозглашение мирных намерений, хотя не вызывает сомнения, что вплоть до самой смерти он шел на соглашения с Филиппом только для того, чтобы либо самому их нарушить, либо спровоцировать на нарушение Филиппа. Так что приказывать ему начать войну с Францией было все равно что приказывать солнцу взойти, тем более когда оно уже начало появляться из-за горизонта.

Но даже при наличии принципиального согласия относи­тельно войны могли все же существовать различные точки зрения на ее цели и способы ведения, и Ричарда должен был раздражать сам факт вмешательства Генриха. Поскольку весь этот эпизод передается нам только Говденом, мы не имеел возможности проанализировать содержащиеся в нем сведения, и поэтому целесообразнее было бы воздержаться от предвзя­того его истолкования. Конечно, вполне можно допустить, что своими заложниками Ричард ручался не только за внесение полной суммы выкупа, но и за свою политическую благонадеж­ность, свою «верность». Одно не совсем ясное место у Говдена позволяет все же понять, что Генрих думал об агрессии, «что он (Ричард) пойдет войной на страну французского короля», и хронист связывает это с давними планами императора: «Английскому королю было доподлинно известно, что импера­тор ничего не желал так сильно, как подчинить Священной Римской империи Французское королевство».⁶⁷⁴ Продолжение не кажется логичным, поскольку тогда Ричард опасался объе­динения императора с Филиппом, что должно было бы при­вести к его поражению. Неважно, действительно ли Ричард почуял западню или просто действовал со свойственной ему осмотрительностью, но его ответная реакция, выразившаяся в нескольких шагах, в любом случае свидетельствует о таланте политика. Предоставив событиям развиваться в силу своей собственной динамики, Ричард не только не отверг вмеша­тельство императора — он не мог пойти на такой риск из-за заложников, — но и не проигнорировал его. Напротив, он по­сылает в Германию канцлера Лоншана, чтобы тот навел точ­ные справки об обещанной помощи: какого рода имелась в виду помощь, в каком объеме, где и когда.

Тем временем начались военные действия как на Сене, так и в Берри. На обоих фронтах Ричард пересекает границу Франции, причем в Берри Ричард завоевывает Иссуден и берет в плен обоих графов Овернских. На этом театре военных дей­ствий сражался он и впоследствии, когда все императорские послания давно были забыты, просто потому, что это отвечало его интересам, и совсем не беспокоился о том, как часто за последнее время он уступал эту область, но летом 1195 года это могло восприниматься как исполнение императорского повеления. Что же касается проводимых в то время перегово­ров о мире, то они на время были приостановлены, поскольку надо было теперь ждать согласия императора, Филипп обеспоко­ился и вновь послал своего дядю архиепископа Реймского к им­ператору, но его переговоры были столь же бесплодны, как и прежде. В ноябре 1195 года Лоншан дважды совершает пу­тешествие в Германию и обратно, и результат, который они принесли, объясняет, почему Ричард никогда не лишал своего доверия этого человека, не справившегося с должностью юстициария: император запретил любой мир и снизил подлежавшую еще уплате Ричардом сумму выкупа на 17000 марок⁶⁷⁵ — в чем нашел выражение его вклад в ведение войны с Филиппом, и — что самое важное, — отпустил всех английских заложников. Так Ричард вновь обретал полную политическую свободу действий по ведению переговоров и ему больше не требовалось оглядываться на Генриха и учитывать его желания.

Когда в ноябре 1195 года Филипп вторгся в Берри, чтобы отвоевать Иссуден, Ричард приготовил для него западню, так что тому пришлось срочно хлопотать о перемирии. В ослабле­нии позиции Филиппа Ричард усмотрел самый подходящий момент, чтобы восстановить свой прежний правовой статус. 5 декабря 1195 года он принес Филиппу ленную присягу в отно­шении своих французских владений, то есть Филипп, который уже успел передать их в лен Иоанну, должен был вновь при­знать его во всех отношениях полноправным владельцем. За­тем последовала договоренность об обычном Рождественском перемирии. Согласно Ньюбургу, в это время Старец Горы за­брасывает европейские княжеские дворы письмами, в которых с Ричарда снимаются все выдвинутые французской стороной обвинения в заговоре с целью убийства — своеобразное прояв­ление подготовки к общей анжуйско-французской кампании, необходимой для обоснования выторгованного мира. Да и согла­сие Филиппа снять все подозрения против Ричарда могло бы на время придать правдоподобность мнимому стремлению к миру французского короля. По окончании Рождественского пере­мирия в январе 1196 года дело дошло до Лувьерского «мира», то есть до очищенного от правовых и пропагандистских экс­цессов эпохи крестового похода и плена Ричарда обычного состояния войны, рассматривать которое дальше мы здесь не будем. Нас интересует абсолютно адекватный новой ситуации образ действий Ричарда. Во временном плане этот мир можно также рассматривать, собственно, как немедленное, ставшее возможным благодаря освобождению заложников аннулирование императорского сюзеренитета. Но Генриха VI «больше не интересовал его неблагонадежный вассал», как сформулировал один преклонявшийся перед величием госу­дарственного ума императора исследователь.⁶⁷⁶

Кое-кто позаботился о том, чтобы он не мог забыть интер­медию своего сюзеренитета над Англией. Правда это, или нет, но в 1197 году Говден утверждал, что на смертном одре Генрих освободил Ричарда от вассальной зависимости, по-видимому, именно тогда ему стало ясно, какую ситуацию он создал сам. В отличие от Англии и Франции в Священной Римской империи не действовали династические принципы наследования, и по­литику Генриха не оправдывает то, что перед своей смертью он — тщетно — старался их здесь утвердить. В 1194 году, когда он навязал Ричарду ленную зависимость, еще не было, как во времена Барбароссы, избранного и коронованного наследника, просто никакого не было. И в этой ситуации он превращал Ричарда в самого видного из светских князей империи, кото­рый в будущем получил бы не только право, но и был бы даже обязан участвовать в избрании германского короля, его самого даже могли выбрать. В кошмарной ситуации наметившейся катастрофы слабым утешением перед смертью могло быть для Генриха то_э что в истекшем году германским королем был коро­нован еще не достигший трехлетнего возраста Фридрих (II). Пока что события развивались не затрагивая сына Генриха. Во всяком случае, оправданно или нет, но Ричард вмешался в выбор короля, и это можно понять, если вспомнить поведение Генриха. Вообразимый до этого только в страшном сне альянс между империей Гогенпггауфенов и Францией мог стать ре­альностью благодаря собственным кандидатам. Но еще при его жизни последствия нацеленной на господство западной поли­тики Генриха стали достаточно примечательны. Два враждую­щих между собой короля объединились, и если не в пози­тивном, то, по крайней мере, в негативном смысле: чтобы убрать Генриха с политической сцены. Никто из них больше не делал попыток путем принесения ему ленной присяги по­лучить преимущество над своим противником. Своей безу­держной фантазией в постановке целей и далеким от реально­сти взглядом на мир, непоследовательностью в политике он унижал сильного противника, не лишая его предварительно власти, выдвигал требования, добиться выполнения которых был не в состоянии, в политической типологии Генрих — ан­типод Ричарда,

Остается выяснить, уплатил ли Ричард при своем освобож­дении те 100000 марок по Вормскому договору, или, точнее, что действительно могло быть выплачено из общей суммы в 150000 серебряных марок. Свидетельства источников в той части, которая касается общей фактически выплаченной сум­мы, почти полностью непригодны, однако позволяют нам отследить движение денег и сделать определенные расчеты. Английские источники единодушно утверждают, что к моменту освобождения Ричарда 100000 еще не были собраны, х большая их часть уже была переправлена в Германию, показания получают подтверждение в сообщении Дицето о том, что Уолтер Руанский и другие заложники были отправлены в Германию в качестве поручительства за 10000 марок, «quae rex tenebatur ad praesens persolvere»* (* «Которые королю надлежало выплатить в самое ближайшее время» (лат.).).⁶⁷⁷ Речь шла о кратковременном поручительстве, так как 19 мая 1194 года по документам Уолтер уже находился в Лондоне.⁶⁷⁸ Отсюда хотя и не следует, но с определенной натяжкой можно заключить, что в начале 1194 года из подлежащих оплате 100000 еще не были внесены упомянутые 10000 марок и что остальные заложники — среди них племянники-Вельфы Отто и Вильгельм и наваррский принц — отвечали исключительно за те 50000 марок, которые считались отступными за неучастие Ричарда в сицилийском походе.

И если мы действительно хотим определить заплаченную в итоге сумму, придется вычесть из затребованных 150000 марок то, что по свидетельству источников Ричард не заплатил: ту 21000 марок, которую он оставался должен на момент смерти Леопольда и 17000 марок, от уплаты которых, как утвер­ждает Говден, Генрих освободил Ричарда в 1195 году. Но если рассматривать 1000 марок из предназначавшихся Леопольду 21000 марок как набежавшую по пятипроцентной ставке пеню в связи с отсрочкой оговоренных в Вюрцбургском договоре сроков платежа, то получится, что долг Ричарда точно соответ­ствует его обязательствам по Вормскому договору; тогда следовало бы рассматривать долю Леопольда как выплаченные Ричардом в полном объеме 30000 марок, и последний, таким образом, переслал бы в Германию в общей сложности 113000 марок. Возьмем эту сумму как отправную. Если отнять от нее указанную долю Леопольда., которую тот должен был получить от: императора, то на долю самого Генриха приходится 83000 марок. На эту сумму мы, конечно, также выйдем, если учитывать лишь доли Генриха по Вюрцбургерскому и Вормскому договорам. Они составляли каждый раз 50000 марок и во втором случае выступали как отступные за неоказание помощи в си­цилийском походе. Следовательно, если император отказался в пользу Ричарда от 17000, то он мог из причитавшихся ему 100000 получить только 83000 марок.

Поскольку нам неизвестно, насколько пунктуально Генрих расплачивался с Леопольдом, можно предположить, что полученная в конце 1195 года Ричардом поблажка была отнесена на счет Бабенбергов, которые недоплаченную им сумму уже не могли потребовать ввиду вмешательства папы, и что таким образом свои 100000 марок Генрих мог получить сполна,

Попытаемся теперь из надежных источников вывести в пер­вом приближении сальдо на начало 1194 года. На момент ос­вобождения Ричарда Генриху не могла быть выплачена сумма, превышавшая причитающиеся ему 83000 марок. Если вычесть из них те 10000 марок, за которые был выставлен заложником Уолтер Руанский, и далее взнос на выкуп в размере 6000 ма­рок в соответствии с записью нормандского казначейства за 1195 год, то мы выходим на сумму в 67000 марок.

Но Генрих должен был получить больше и немалую часть из этого тут же отправить Леопольду, поскольку тот к моменту своей смерти на рубеже столетий уже успел произвести инве­стиции. Но если бы мы прибавили к тем 67000 марок полную долю Леопольда в размере 30000, тогда бы мы вышли почти на те же причитающиеся 100000 марок. Куда тогда следовало бы отнести 10000 марок, за которые был выставлен заложником Уолтер Руанский? Следует также учитывать то, что за много­численных знатных заложников в 1194 и 1195 годах Ричард выплатил большие суммы, чем то документально подтвержда­ется, что вынуждает нас еще уменьшить ту сумму, которая на момент его освобождения уже была выплачена. Все же мы не можем в своих расчетах выходить за пределы конечной суммы в 113000 марок. Теперь у нас есть свидетельство источника, подтверждающее эту окончательную сумму. Уже не раз упоми­навшееся Аdditamentum к «Зальцбургским Анналам» представ­ляет собой исключение среди имеющих отношение к данному вопросу сообщений, и, хотя положение вещей в нем отражено таким образом, как если бы Ричард именно при сво­ем освобождении заплатил 110000 марок, эта некруглая сумма привлекает внимание — с одной стороны, потому что она от­личается от оговоренных в договорах сумм, с другой стороны, поскольку архиепископ Зальцбурга, который был родственником императора и присутствовал при составлении Леопольдом за­вещания и его смерти, мог иметь точное представление о пе­реведенных на самом деле деньгах. Но предположение о том, что к 4 февраля 1194 года Ричард мог бы перевыполнить свой план, не только опровергается источниками, но и представля­ется абсурдным, поскольку нет никаких оснований устанавли­вать общую сумму требований Генриха и Леопольда выше 150000 марок и превышать эту сумму добавлением всех после­довавших позднее платежей и скидок. Неизвестным членом в нашем уравнении остается конечное распределение денег между Генрихом и Леопольдом, но к Ричарду это не имеет никакого отношения. Существенно то, что культивировавшийся климат «дружбы» и тот факт, что Генрих отправлялся в Сицилию и хотел побыстрее покончить с этим затянувшимся делом, позволили Ричарду недоплатить выкуп до установленное размера. Таким образом, освобождение от обязательства ока­зания военной помощи в Сицилии он купил не за 50000, а за 13000 марок. Об упоминавшейся Говденом ежегодной дани ничего неизвестно.

Представление о реальной ценности суммы, выплаченной в качестве выкупа, мы получаем, когда узнаем из реестра казначейства, что во второй половине правления Ричарда годовой королевский доход из Англии и Нормандии составлял соответственно примерно по 20000 фунтов, что в общей сложности равнялось 60000 марок. Но при этом надо иметь в виду что сюда не включались остальные анжуйские земли, и статьи королевского дохода вообще-то ограничивались исключительно инкассацией чеков.⁶⁷⁹ Важно отметить следующее: деньги, ушедшие на выкуп Ричарда, не были вытряхнуты из государственной казны, они поступили из других финансовых источников, таких как личная собственность вассалов и сокровища церкви, которые в таком объеме вообще нельзя было бы привлечь для других нужд. Должно быть, поэтому и смог Ричард сразу же принять финансовые требования императора. В чем, сразу же после своего возвращения Ричард начинает войну с Филиппом, и это означает, что для выплаты своего выкупа имевшиеся в его распоряжении средства он использовал не до последней монеты. Из этих соображений не следует связывать представление о существенном ослаблении  оборонительной мощи анжуйского государства с этим чрезвычайно крупным оттоком капитала.

Но вернемся в Майнц к освобождению Ричарда. Наделяя Ричарда Бургундским королевством, Генрих VI намеревался сгладить впечатление о принудительном характере его отношений с английским королем и вместо этого продемонстрировать в полном блеске императорскую милость. Между тем мы знаем, что заключительный этап переговоров протекал далеко не гармонично, Генриху не оставалось ничего иного, как сбросить маску доброжелательства и доигрывать спектакль в роли вымогателя. Из-за маневров Ричарда Генриху стала грозить опасность навлечь на себя дурную славу нарушителя договора, которого должны были сдерживать собственные князья, чтоб он из корыстолюбия не захотел принять французские предложения. Ричарду же удалось доказать свою финансовую щед­рость и хорошее взаимопонимание с этими же князьями. И хотя он одновременно выставил заложников за остаток сум­мы по выкупу, это не мешало ему раздавать рентные лены, так называемые пенсии, пусть хотя бы для того, чтобы подчерк­нуть, что он еще достаточно богат и может покупать себе кня­зей империи. Остается гадать, были ли эти homagia совершены еще в Майнце, как предполагает Говден и что, похоже, следу­ет из его списка тех, кого это коснулось, или во время проезда Ричарда по территориям названных лиц по пути домой, как утверждает другой компетентный хронист, Жильбер Монский.⁶⁸⁰ В любом случае завязывание этих узелков дружбы происходило практически перед самым носом императора. Да­же если речь шла о соглашениях «salva fidelitate imperatoris»* (* «На верность императору» (лат.).) и удар направлялся по Франции, не следует забывать, что в лице Ричарда оппозиция, с которой он сам примирил Генри­ха в предыдущем году, приобретала потенциального вождя. С учетом реальной ситуации эта политика заключения союзов должна была выглядеть по меньшей мере двуличной.

Согласно хеннегаускому хронисту Жильберу, в список пен­сионеров входили архиепископ Кельна, герцоги Брабантский и Лимбургский и избранный епископ Льежа, шестнадцатилет­ний сын последнего. Его избрание Генриху пришлось признать поздней осенью 1193 года, чтобы не поставить под угрозу мир в этой нижнерейнской области, через которую доставлялись деньги Ричарда. Говден значительно расширяет круг ленников, включая в него еще и архиепископа Майнца, сына графа Фландрского-Хеннегауского, графа Голландского, герцога Австрийского, Бонифация Монферратского, брата убитого Конрада, и даже таких членов рода Гогенштауфенов, как гер­цога Швабского и пфальцграфа Рейнского. Как бы то ни было, ясно одно: ядро альянса формировалось на Нижнем Рейне, следовательно, в наиболее удобном месте для вбивания клина между Францией и империей. В любом случае, список Жильбера представляется усеченным, поскольку по записям нор­мандского казначейства маркграф Монферратский в 1198 году получил 800 анжуйских фунтов «de feodo suo»** (** «Со своего лена» (лат.).).⁶⁸¹ Своему будущему союзнику, графу Бодуэну IX Фландрскому, Ричард в 1197 году заплатил пенсию за три года,⁶⁸² и это, похоже, подтверждает свидетельство Говдена о том, что в 1194 году сын на ту пору состоявшего в союзниках Филиппа правящего графа принадлежал к поставленным на довольствие Ричардом князьям.

Политическая слабость Генриха VI, о которой ему при­шлось сигнализировать недавно еще оппозиционной группе нижнерейнских князей, усугублялась их тесной экономиче­ской связью с Англией и Нидерландами.

В соперничестве с Францией светский глава группы, герцог Генрих I Брабантский, имел самую сильную личную заинтере­сованность. В наследственном споре о Фландрии он проиграл хеннегаусцу Бодуэну V, тестю Филиппа. Несомненно, уже тогда Ричард поставил перед собой цель вывести Фландрию, которая принимала участие в интервенции Филиппа в Нор­мандию, из числа союзников Франции. И он добился этого впоследствии сильным экономическим нажимом. Но в 1194 он завязывает политические отношения с фландрским наследником, одновременно приобретая союзников среди соседей старого графа. И когда Жильбер добавляет, что соглашения никогда не соблюдались, поскольку обе стороны — Ричард и его союзники — вообще никогда их не соблюдали, то это тенден­циозное и ложное утверждение: Генрих Брабантский получил значительный лен в Англии.⁶⁸³ Исход войны между Фландрией и Брабантом еще летом 1194 года был предрешен в пользу Фландрии, но в год подписания мирного договора, 1195-й, старый хеннегаусец умер, и его сын, как Бодуэн IX, граф Фландрский и Бодуэн VI, граф Брабантский, был использован Ричардом как орудие войны. С 1197 года Фландрия выступает на стороне Брабанта в антифранцузской коалиции. Безоблачные отношения Брабанта с Ричардом нашли свое проявление также в том, что коронация Отто германским королем в 1198 году сопровождалась помолвкой с Марией, малолетней дочерью герцога Генриха; свадьба состоялась в 1214 году, после недолговечного брака Отто с представительницей рода Гогенштауфенов. Отчетливее всего двойной характер оформившегося альянса раскрывает архиепископ Кельна. Адольф Альтенский,  который уже при освобождении  Ричарда был избран на свой пост и демонстративно осыпал почестями возвращавшегося домой английского короля, впоследствии будет представлять коронацию Отто как кульминационную точку антигогенштауфенского курса. Но все это время архиепископ Кельнский числился таким же получателем английских денежных ленов, как и герцог Генрих III Лимбургский.⁶⁸⁴

Ценность подготавливаемых Ричардом в 1193 году и оформившихся в 1194 году политических союзов проявляется в долговечности. Вплоть до Бувенской битвы в 1214 году они оставались константой европейской политики. Это была столь же простая, сколь и прочная коалиция, порожденная естест­венными интересами. Удивительно лишь то, как Ричарду, ко­торый находился в плену, удалось ее выковать, тем более, что в это время он активно разрабатывал с императором «гениальные» планы будущего сотрудничества. Но последние были только прикрытием, за которым зарождались привязан­ные к реальности отношения. Свой путь на родину Ричард начал в Майнце, Это, скорее, напоминало триумфальное ше­ствие. Неторопливо двигаясь вниз по Рейну, он делает сле­дующую продолжительную остановку в Кельне, где местному архиепископу удается уговорить его задержаться на три дня в городе и пожаловать горожанам Кельна торговую привиле­гию. Проскакав через Брабант, Брюссель и Антверпен — все это были дружественные ему земли, он, в конце концов, от­плывает из небольшого фландрского порта в Англию. Когда 13 марта 1194 года он высаживается в Сэндвиче, то встречает только разрозненные очаги сопротивления сторонников Иоан­на. Их силы были сконцентрированы в замках Ноттингем и Тикхил, и через нескольких дней они сложили оружие. Лон­дон встречал своего уже против всех ожиданий счастливо воз­вращавшегося домой и во всех отношениях дорогого короля пышными торжествами. В конце марта — начале апреля в Нот­тингеме он проводит многодневный вселенский собор, на ко­тором присутствовал и шотландский король и в ходе которого он потребовал вынести приговор Иоанну. Того пригласили на суд. К тому же времени относится и ставшая легендарной охо­та Ричарда в Шервудском лесу, где ему очень понравилось, но Робина Гуда он там определенно не встречал, поскольку тот был лишь воплощением чаяний бедняков о справедливости и равенстве.⁶⁸⁵

17 апреля Ричард в Винчестере участвует в так называемой второй коронации, которая, естественно, сводилась к торжест­венному шествию в короне и должна была положить конец всем сомнениям о каком-либо ущемлении суверенитета. Затем он отправляется в Портсмут, где, распираемый нетерпением, ожидает благоприятной погоды для того, чтобы переплыть на материк. Наконец, 12 мая он выходит в море курсом на Бар-фле, оставив Англию в умелых руках пользующегося полным королевским доверием и наделенного всей полнотой власти Хьюберта Уолтера. Англия Ричарда больше никогда не увидит. В Нормандии его прибытие вызывает такую же безудержную Радость. Через Кан он держит путь на Лизо, где его посещает исполненный раскаяния грешник Иоанн. Эту сцену нам описывает биограф Вильгельма Маршалла: и повалился Иоанн своему брату в ноги, тот же поднял рыдающего, обозвав нера­зумным дитятей — а тому на ту пору было примерно 27 лет, — простил и пригласил за стол. Имущество его он пока что при­держал, тогда как его советчиков и сторонников преимущест­венно карал денежными штрафами. В Лизо Ричард получает тревожную весть об опасности, нависшей над важным пограничным укреплением Верно. И он торопится туда со своими войсками, тем временем Филипп отступает, и 30 мая он также триумфально вступает в Верно, Похоже, после всех метаний и окольных путей он вновь нашел цель в жизни; отвоевать и закрепить Нормандию в прежних границах, поскольку все его будущие военные и политические усилия концентрируются на ее осуществлении. Север он покидает теперь только для случайных военных вылазок в ближайшие окрестности. Герцог Аквитанский, судя по всему, превращается в герцога Норманд­ского.

Одновременно, кажется, разрушаются чары. Вместо того, чтобы как всегда находиться меж двух врагов и, следовательно, внешне в безвыходной ситуации, самое позднее с 1195 года неожиданно у него остается только один противник,, а именно, Филипп. В этом упростившемся положении события начинают прямолинейное развитие. Успехи Ричарда по этой причине легко признать без глубокого анализа, что обычно и делается. Только он не становится в одночасье другим человеком, меня­ется исключительно ситуация, крестовый поход, который внес в жизнь столько путаницы, с его прологом, основным дейст­вием и эпилогом ушел, наконец, в прошлое, И мы будем рас­сматривать прямолинейное развитие событий последних пяти лет — а дольше, можно сказать, такой ситуации Ричард не выдержал, но это, конечно, непозволительное замечание, — без поправки на прямолинейность, в зависимости от значимо­сти событий.