НА ПУТИ К ПОБЕДЕ:

КОЛЬЦО ВОКРУГ ФИЛИППА СЖИМАЕТСЯ

Нельзя сказать, что в последние годы жизни Ричарда все государство Анжу было охвачено пламенем войны. Конечно, источники⁶⁸⁶ сообщают о постоянных боевых действиях, при­чем перемирие и подготовка к заключению мирных договоров были только тактическими маневрами для получения пере­дышки, следовательно, ненависть с обеих сторон усиливалась. Так, мы слышим об ослеплении и убийстве пленных, о мести и возмездии, о пренебрежении к посту и — в одном француз­ском источнике — об ужасных военных преступлениях, совер­шенных Ричардом⁶⁸⁷ в страстную пятницу. Не следует, однако, забывать о том, что в Англии царил мир, и военные столкно­вения происходили только в пограничных районах француз­ских владений Анжу. В издавна неспокойных областях, таких как центральная Аквитания или Бретань, восстания подавля­лись столь быстро, что Ричард очень скоро снова мог уделить все свое внимание основному театру военных действий в Нор­мандии. О его важности он не забывал ни в «святые времена», ни когда война с Филиппом на мгновение прекращалась.

При этом к своей основной цели, возвращению норманд­ского Вексена, он приближался как бы концентрическими кругами, вместо того чтобы — это было бы также возможно — начать поход против Филиппа наступлением на Жизор и, воз­можно, взять его в осаду. Он же, напротив, своей первооче­редной задачей считал стабилизацию всего фронта. Уступка Иоанном территории в январе 1194 года разорвала весь вос­точный фронт, и Филипп продвинулся вперед там, где только смог, Обеспечив защиту Верно, Ричард тотчас же повернул на юг, в Турень, где войска его шурина, Санчо Наваррского, осаждали отданный французам Лош, одну из основных крепостей этого района. Вскоре он смог занять и эту крепость, и надеж­ды Филиппа на вторжение в долину Луары через слабо укреп­ленную границу исчезли. Но так как он хотел показать там свое присутствие, то стал продвигаться с войском на юг к гра­нице Мэна. Ричард расположился лагерем в открытом поле у Вандома и с нетерпением ждал личной встречи с Филиппом, но последний, вероятно, решил не испытывать судьбу. А пото повернул назад. Ричард преследовал его и 4 июля 1194 года под Фретевалем догнал бегущее французское войско. Впереди всех бежал Филипп, Ричард захватил обоз, и так как там нахо­дились ценные документы, изобличавшие анжуйских перебеж­чиков, то снова смог денежными штрафами пополнить воен­ную кассу.⁶⁸⁸ Как уже случалось под Верно, одно только известие о его приближении обратило врага в бегство и при­несло Ричарду большую военную добычу. Филипп уклонился от сражения, и Ричард напрасно пытался вынудить его к это­му. Тот ускользнул. Но военной альтернативой решающему сражению была дорогостоящая и кропотливая работа, связан­ная с осадой замков.

Прежде чем Ричард смог полностью посвятить себя Нор­мандии, на юге предстояло покорить графа Ангулемского и его союзника Готфрида Ранконского, закоренелых мятежников, с которыми Ричард познакомился еще будучи герцогом Аквитанским. Подавление восстания летом 1194 года напоминало блицкриг, и Ричард сообщал Хьюберту Уолтеру в Англию о том, как он в течение одного дня взял город и крепость Ангулем. Бертран де Борн, давно поставивший свою музу на службу власти, прославил короля в песне уже во время его возвращения, не оставив мятежникам ни единого шанса в борьбе с ним.⁶⁸⁹ В следующем году Ричард отправился в другой пограничный регион, на этот раз в Берри, где ему удалось без ущерба для предыдущих уступок сделать территориальные приобретения и, взяв в плен одного из графов Овернских, снова перенести на его земли спорную границу между Анжу и Капетингами. Для Турени это означало дальнейшее освобождение от военного гнета Филиппа. Событий 1195 года мы уже не раз бегло касались. Вспомним о возвращении в конце того года последних заложников из Германии. Это означало, что Ричард вернул себе прежнюю политическую свободу действий, а Филипп, после того как попал в Берри в плен, был вынужден подписать в январе 1196 года мертворожденный Лувьерский мир⁶⁹⁰ и отказаться от своих притязаний. Принятые в то время соглашен в отличие от заключенного за полтора года до этого перемирия (Тийерского),⁶⁹¹ признавали за Ричардом право на отвоеван­ные земли. В 1193 — начале 1194 года Филипп захватил часть восточной территории Нормандии серповидной формы, к началу 1196 года он все еще удерживал нормандский Вексен и замки на берегу Сены. Важный в стратегическом отношении Водро на Итоне вблизи мостовой крепости Понделярш через Сену, контролирующий путь на Руан, в предыдущем году сно­ва перешел к Ричарду. Это показывает, что в то время в Нор­мандии основное внимание он уделял завоеванию территорий, расположенных в низовьях рек Итон, Эр и Авр, южнее Сены. Филипп был вытеснен из юго-восточной части Нормандии, однако удерживал на Сене наряду с замками Гайон и Вернон немало других не менее важных, и на этот ключевой район Ричард вскоре обратит все свое внимание.

Борясь за центральные крепости, Ричард отдавал предпоч­тение двум методам: ⁶⁹² либо прорывал ряды осаждающих и вступал в замок, чтобы возглавить оборону, в то время как основные силы, подтягиваясь, брали неприятеля в кольцо, либо стремился изолировать основные крепости от окрестных укре­пленных форпостов и предместий и, захватывая маленькие замки-сателлиты, постепенно прерывал все коммуникации с центральной крепостью. Первым способом он старался зама­нить в ловушку Филиппа в 1194 году под Верно, но последне­му все же удалось выскользнуть и спастись бегством, но в конце 1195 года под Иссуденом в Берри судьба не была к нему столь благосклонна. Второй метод Ричард применил под Жизором. Наряду с военными, гарнизону крепости прихо­дилось исполнять и административные функции — собирать налоги с близлежащей территории. Но поскольку из крепости теперь невозможно было выйти, так как местностью овладел враг, который принял на себя указанные функции, то хозяину крепости пришлось призадуматься над тем, не выгоднее ли при сложившихся обстоятельствах отказаться от этого опорно­го пункта и использовать деньги, идущие на содержание гар­низона, в других целях. В этой ситуации Филипп оказался под Жизором в 1198 году. Как мы знаем, уже отказавшись от всего остального нормандского Вексена, он все еще судорожно цеп­лялся за крепость, пытаясь то закрепить ее за собой по мир­ному договору, то превратить ее в приданое. Но Ричард, для которого отвоевание Жизора давно стало одной из главных Целей, методично приближался к ее осуществлению, теперь она была близка: даже без осады крепость должна была рано или поздно сдаться. Когда в 1198 году он снова преследовал Филиппа, которому удалось укрыться только в Жизоре, каза­лось, что война близится к завершению. Прежней погранич­ной войне, которая могла продолжаться вечно, Ричард придал четкие очертания и заставил Филиппа перейти к обороне. В кон­це своего жизненного пути он почти выполнил поставленную самому себе задачу Казалось бы, нет ничего удивительного в том, что он преследовал цель возвратить потерянные земли, но это не так, В конце концов, кто бы удивился, если бы он начал поход из мести и вторгся бы в страну Филиппа? Хотя он при случае нападал и на французские земли, его действия; не угрожали самому существованию французского королевст­ва. В этом и состоит существенное отличие его целей от сугубо агрессивных наступательных военных целей, которые пресле­довал Филипп в отсутствие Ричарда,

Для восстановления своего государства Ричард использовал не только военные средства. Ведение войны было дорогим делом, и хотя он знал толк в искусстве добывания денег и к тому же благодаря Хьюберту Уолтеру смог убедить английских ба­ронов в целесообразности уплаты ими военного налога,⁶⁹³ добиться победы с помощью финансирования чисто военной стратегии было невозможно — и ее трудно было бы закрепить политически. Его владения были значительно обширнее, чем у Филиппа, и тот только и ждал удобного случая, когда его противник замешкается в одном из уголков своего государства, чтобы напасть на другой. Одной только военной тактики мог­ло оказаться недостаточно: крепости брали, но их в любой момент мог отвоевать неприятель, что подтверждается примером Омаль в 1196 году. Если рассматривать половину десятилетия, оставшуюся Ричарду для консолидации своего государства, то окажется, что решающее значение имели не военные его дей­ствия, а политические,

С 1196 года все эффективнее пользуясь дипломатическими I средствами, он ставит Филиппа в безвыходное положение. В октябре, после того как Иоанна вышла замуж за нового гра­фа Тулузского, Раймунда VI, был положен конец старой тяжбе с давнишним южным врагом. Ричард отказался от своих при­тязаний, уступил Кверси и в качестве лена пожаловал графу Ажен, назначенный Иоанне в приданое. Это решение отняло у Филиппа, уже давно открывшего для себя, что конфликт Ричарда с Тулузой можно использовать как повод для интер­венции приберегаемого про запас потенциального союзника. Таким образом, Ричард, сохраняя за собой инициативу и пра­вильно устанавливая приоритеты, предпочитал добровольно, и это было для него в высшей степени характерно, делать то, к чему рано или поздно его все равно вынудили бы обстоя­тельства: так как его военное присутствие было невозможно одновременно на севере и на юге, он должен был отказаться от силового решения тулузской проблемы, видимо, осознав неосуществимость притязаний — герцоги Аквитанские неиз­менно требовали не только верховной ленной власти, но даже передачи графства на основании права наследования — и ре­шив, что коалиция Филиппа с этим противником сулила большие беды. Теперь Тулуза, за приемлемую цену, Кверси, переходили в качестве надежного союзника в его лагерь. Что в общем-то было обычным, проявилось преобладание одного из партнеров по договору, вызванное установлением ленных отношений.

Летом 1197 года Ричард подтверждает союз с графом Флан­дрским — Хеннегауским,⁶⁹⁴ тем Бодуэном IX (VI), будущим ла­тинским императором Византии, который в 1194 году за рент­ный лен присягнул ему на верность, но затем, следуя политике своего отца, перешел на сторону Филиппа. Благодаря эконо­мическому эмбарго и штрафным санкциям против нарушите­лей блокады, ощутимо сказавшихся на экономике зависимого от английского импорта региона, а также щедрым взяткам, граф начал понимать, что для его страны, возможно, выгоднее быть не на стороне Франции. Методы экономической войны напоминают нам современность, но и в средние века, разуме­ется, осознавали, что экономика является основой власти и богатства. При общей опенке качеств Ричарда Пшегапит, как и другие источники,⁶⁹⁵ вспоминает некоторые хозяйствен­ные мероприятия, которые он осуществил, став английским королем. При этом унификация мер веса определенно доказы­вает его понимание требований возрастающего хозяйственного пространства. Ряд документов подтверждает, что Ричард по­ощрял городские привилегии.⁶⁹⁶ Конечно, самым лучшим средством, способствовавшим экономическому процветанию и получению дополнительных доходов, был мир: радостная перспектива встала перед соседями по реке Гаронна после окончания войны между Аквитанией и Тулузой. Оценивать финансовое положение целого государства лучше при анализе экономических условий богатых французских владений Плантагенетов,⁶⁹⁷ чем при знакомстве с записями английского и нормандского казначейств. Подтверждается мнение всех источников о том, что Ричард был значительно богаче Филип­па. Массированному применению этой огромной финансовой силы и экономических средств давления последний не мог противопоставить ничего равноценного. Такова была причина измены графа Фландрского, а это означало для Франции не только потерю союзника, но и начало войны на два фронта, так как граф Бодуэн тотчас же вторгся в Артуа — приобретение Филиппа из наследства Филиппа Фландрского, доставшееся ему во времена событий под Аккой. Англо-фландрский союз выдержал испытание временем, и Ричард, заставив Иоанна присягнуть на верность этому союзу,⁶⁹⁸ тем самым позаботился о его сохранении и после своей смерти, молчаливо признавая брата своим наследником.

Впрочем, в последние годы Иоанн был лоялен по отноше­нию к нему и даже участвовал на его стороне в военных дей­ствиях. В 1194 году, очевидно, в надежде умилостивить брата, в городе Эвре, который незадолго до того был им самим сдан Филиппу, он, сменив фронт, вырезал французский гарнизон — еще одно доказательство его человеческой неполноценности. Событие это вызвало осуждение с обеих сторон. Когда фран­цузский король, в конце концов, снова попытался посеять раздор среди братьев, сообщая о вероломстве Иоанна, то до­бился лишь кратковременного успеха, так как вскоре Ричард убедился в том, что это бьша только попытка Филиппа ком­пенсировать выход из-под его влияния Артура Бретонского. В 1196 году Ричард потребовал опеки над своим племянником и вызвал его к себе. Однако по дороге тот был похищен свои­ми же людьми и передан под защиту Филиппа, что послужи­ло причиной похода Ричарда на Бретань. В 1198 году Артур, как и многие другие, перешел к Ричарду, и все члены семьи Анжу, что случалось довольно-таки редко, были в мире с гла­вой семьи. Филипп, казалось, ничего не мог изменить. Из-за анжуйского альянса с фландрами и нижнерейнскими князьями, вступившими в союз с Ричардом в дни его пребывания в плену — с архиепископом Кельна, герцогами Брабантским и Либургским и графом Голландским — он оказался зажатым с флан­гов, и ко всему этому Ричард добился коронации своего племянника Отто Брауншвейгского 12 июля 1198 года в Аахене германским королем.

Тот сын Генриха Льва, родившийся во второй половине семидесятых годов у сестры Ричарда — Матильды, постоянно упоминается в немецких источниках как «граф Пуатунский».⁶⁹⁹ Таким образом он носил титул, принадлежавший самому Ричарду до его вступления на престол, который давал право считаться номинальным герцогом Аквитанским. Мы помним о чрезвычайных волнениях, вызванных попытками Генриха II посягнуть на положение Ричарда в Аквитании, по­этому состоявшуюся в 1196 году передачу Отто Аквитании в качестве лена можно расценить как особое проявление доверия и благосклонности Ричарда к своему племяннику. После окончания ссылки отца, Отто не вернулся в Германию, а, как и его младший брат, Вильгельм, оказался в Англии,⁷⁰⁰ что подтверждается записями английского казначейства. Сначала Ричард старался создать ему положение там — перед кресто­вым походом (1190) путем передачи ему графства Йорк, что не удалось; неудачно окончилась и попытка выдвинуть его кандидатуру на шотландский престол путем заключения брач­ного союза (1195) — из-за беременности шотландской королевы. Теперь он был свободен для более грандиозных дел. Своим внешним обликом Отто, вероятно, очень походил на Ричарда. Его также изображают статным, красивым, отважным рыца­рем, но при этом не наделяют политическими талантами по­следнего. Он не смог полностью использовать представивший­ся удобный случай, когда был убит король из династии Гогенштауфенов (1208), хотя и получил титул императора (1209), но, в конце концов, оказался неспособным противо­стоять политике французского короля; в решающем Бувен-ском сражении (1214) он проиграл ему и в военном отноше­нии, и императором стал еще в 1198 году претендовавший на трон Фридрих II.

В 1218 году, приблизительно в возрасте своего дяди, без­детный, Отто умер в Гарцбурге, полностью не состоявшись как политик. Иоанн также мало смог поддержать его в начале, как и в конце. Ричард создал систему союзов, обеспечивавшую победу, да вот умер не вовремя,

Характерно, что Ричард, несмотря на всю симпатию, кото­рую он, несомненно, испытывал к Отто, сначала собирался сделать королем его старшего брата. У Генриха, пфальцграфа Рейнского, имевшего имперское графство, и благодаря его женитьбе на одной из представительниц дома Гогенштауфе­нов, исходная позиция, несомненно, бьша лучше, но в это время он не мог стать шахматной фигурой Ричарда, потому что, как и большинство немецких князей, еще не вернулся из крестового похода. Но инициатор антигогенштауфенской пар­тии архиепископ Кельна, должно быть, стремился быстро про­тивопоставить своего кандидата уже избранному младшему брату Генриха VI, Филиппу Швабскому.⁷⁰¹ Итак, сошлись на Отто. Согласно Говдену, архиепископ Адольф Альтенский официально пригласил Ричарда в 1197 году на Рождество уча­ствовать как «praecipuum membrum imperii»* (* «Как принципал империи» (лат.).) в выборе короля, правовую предпосылку к чему создал сам Генрих VI. Ничто так хорошо не раскрывает большое значение личных и поли­тических связей, установленных Ричардом с архиепископом Кельна и городом во время его пребывания в плену, как мета­морфозы с архиепископом — традиционный враг Вельфов и, следовательно, человек, крайне незаинтересованный в их возведении на престол, к тому же выдвинувший уже другого кандидата, прежде чем поручить это дело Ричарду, конечно, должен был знать, кого тот будет поддерживать. Хотя инициа­тором вельфского выбора тоже был не Ричард, однако, он пустил в ход всю силу своего политического и финансового влияния, чтобы продвинуть кандидатуру Отто. Источники подтверждают, что английский король инвестировал огромные денежные средства, чтобы выбрали его племянника. Быть мо­жет, финансовые интересы города Кельна, экономическому развитию которого Ричард способствовал уже во время своего возвращения домой из плена, и послужили причиной выбора королем Отто.⁷⁰²

В венской сокровищнице хранится ставший еще одним ат­рибутом императорской власти меч Отто (меч Маврикия). На одной из сторон его набалдашника герб Отто, состоящий из трех львов и половины орла.⁷⁰³ С 1198 года три льва стали гербом Ричарда,⁷⁰⁴ и как бы символизируют удавшуюся месть, так как выбор Отто означал для государства десятилетнюю гражданскую войну, значительно ослабившую королевскую власть. Для Ричарда это, конечно, было венцом его антикапетинговской системы союзов. Поддержав Филиппа Швабского, Филипп нанес ответный удар, но уже с чисто геостратегиче­ской точки зрения это не привело к облегчению его положе­ния, существовало опасение, что новый папа, Иннокентий III, поддержит Вельфов.⁷⁰⁵

Почти что в то же самое время Ричард достигает еще одно­го, в прямом смысле этого слова, конструктивного успеха. Всего за два года строительства в изломе излучины реки Сены, в 35 километрах восточнее Руана, в Лезандели, возникает кре­постной комплекс, который мог использоваться как для отвоевания Жизора и укрепления нормандского Вексена, так и для — и при Иоанне это станет его фактической функцией — защиты нормандской столицы и Нормандии вообще. Если предполо­жить, что именно тогда Иоанн, как будущий наследник, включается в политическую систему союзов, то можно было бы допустить, что именно недостаток времени заставил Ричар­да пойти на столь огромные расходы — о чем можно прочесть в записях нормандского казначейства за 1198 год,⁷⁰⁶ — чтобы на случай войны дать своему некомпетентному наследнику воз­можность все-таки выполнить его задачу.

Предыстория строительства также хорошо подтверждается документально, как и конфликты на этой почве с церковью в лице архиепископа Руана, бывшего верховного юстициариея во время крестового похода. Его история₅ изложенная во взволнованной переписке бывшего королевского доверенного лица с Радульфом Дицето,⁷⁰⁷ интересна не столько тем, как широко были затронуты права церкви — речь шла об отчужде­нии церковной собственности и обычных в этих случаях пра­вовых последствиях, — как количеством тайных оговорок и мас­штабами притворства в скрытом под личиной сотрудничества состязании двух королей под покровом дымовой завесы Лув рьерского «мира», к принятию которого он был причастен и который разоблачал как низкопробный фарс. В составленном в начале 1196 года документе содержится оговорка, что ни одна из сторон не имеет права укреплять Лезандели:⁷⁰⁸ верный признак того, что именно это и планировалось сделать, так что вопрос был только в том, кто из королей первым завладеет естественным опорным пунктом,, меловым утесом на Сене высотою 100 метров. Вторгшись в Нормандию, Филипп присвоил себе также владения архиепископа Руана, в том числе и прибыльную таможню на острове Андели. Тогда была пред­принята попытка тайной статьей договора, которую архиепи­скоп не знал, уменьшить его право налагать интердикт, создав комиссию, состоявшую из духовных лиц, назначаемых обоими королями, но тот, заподозрив неладное, отказался от присяги и поручительства за Ричарда и, бежав, уклонился от возмож­ных последствий. В актуальном политическом контексте эта статья, казалось, была предназначена для того, чтобы предоста­вить Филиппу лазейку для дальнейшего продвижения по доли­не Сены — в действительности же, вероятно, Ричард уже решил сам строить там, и когда возмущенный Уолтер Руанский не со­гласился на предложенный обмен, он начал осенью 1196 года укреплять остров Андели. Последовало наложение интердикта на Нормандию, апелляция к Риму и диспут делегатов короля и архи­епископа перед папой. Убеленный сединой Целестин, не су­мевший обеспечить защиту возвращавшегося домой короля-крестоносца, легко позволил убедить себя в том, что можно было бы по крайней мере не мешать Ричарду эффективно защищать свою страну. Он разъяснил сварливому норманд­скому архиепископу, что без этих утесов церковь обойдется, и склонил его принять компенсацию,⁷⁰⁹ достаточно велико­душно выделенную Ричардом для облегчения примирения.

В течение следующего года на острове наряду с военными сооружениями был возведен маленький дворец, у подножия скалы основан новый город — сегодняшний При-Адли, — бы­ли построены мосты от него к острову и от острова к проти­воположному берегу Сены и установлен через реку палисад, прекративший там всякое судоходство и отгородивший Сену от французской коронной земли. Из документов видно, как часто Ричард во время строительства на острове, затем в кре­пости,  которую  он  неофициально  назвал  Шато  Гайяр  — «замком смелых», останавливался там.⁷¹⁰ Кажется, будто после долгих странствий, средневековый король нашел спокойное место отдохновения, где сочеталось необходимое, то есть во­енная сила, с приятным, — местность, расположенная там, где Сена образует петлю, была на редкость живописна. В этой резиденции был заключен союз с фландрами, ее посетил воз­вращавшийся из крестового похода домой племянник, пфальцграф Генрих. Сегодня о былом величии сооружения свидетельствуют только руины на крепостной горе, а в то вре­мя вся местность была укреплена и оборудована.⁷¹¹ В систему укреплений входили: скала, река, остров, образуемый рукавами Сены,  противоположный полуостров, два форта вверху по течению Сены, старый город Андели — Гранд Андели — на реке Гамбон в долине Сены, новый город — вот почему эта местность из-за двух расположенных рядом городов называет­ся Лезандели, — еще одна параллельно к Гамбон протекающая река (эти две реки, как клешни рака, зажимали новый город) и пруд, прикрывавший его с тыла и одновременно соединяв­ший со старым городом. Сама крепость, гордость Ричарда, состояла из передового укрепления, предназначавшегося для прикрытия единственного подхода к ней со стороны плато, расположенного в ее тылу, и главной крепости с двумя окруж­ными стенами, внутренняя из которых, еще хорошо сохра­нившаяся эллиптическая «волнистая» стена, состоит из круга полуцилиндров, конструкция которых улучшала оборонитель­ные возможности. На внутреннем дворе еще и сегодня возвы­шается донжон, прославленное и хитроумно построенное со­оружение с двойным покрытием, учитывающее баллистические требования, чье основание в любом месте можно было при помощи обстрела защитить от подкопов. Все стены, а также мощная круглая башня передовых укреплений были обложены скальной горной породой, в которой высекались многочис­ленные глубокие укрытия. Все, что было нужно для жизни, находилось внутри сооружения: колодец и пещерные погреба располагались в первом внутреннем дворе крепости, был обеспечен защищенный подход к Сене, и кроме того, во всякое время осуществлялось снабжение из обоих входивших в кре­постной комплекс городов. Все это позволяло держать дли­тельную осаду. Хотя ансамбль служил военным целям, наруж­ные стены выложены из хорошо отесанных камней, а большие двойные окна в недоступной части донжона и жилом здании над Сеной снаружи перекрывались изящными стрельчатыми сводами. То немногое, что было необходимо для проживания, располагалось в четырех помещениях двух этажей, где еще видны основания каминов и сохранились каменные скамьи в нишах окон, отличавшихся необычайно широким обзором.

Шато Гайар стоит сегодня перед нами как величественный символ тщетности любых заблаговременных мер перед лицом неизбежного конца. Гигантское сооружение с его передовой техникой не могло функционировать автоматически, для его обслуживания требовались соответствующие люди. Таковыми не были ни Иоанн, ни комендант. Без желания герцога Нор­мандского защищаться и умения воспользоваться всей полно­той вспомогательных средств размеры и мощь сооружения были почти бесполезными для осажденных, и, следовательно, это строившееся на века укрепление лишь доказывает невоз­можность компенсировать техническими средствами человече­скую неспособность. Несомненно, Ричард не рассчитывал, что при приближении врага у осажденных не окажется сильного вой­ска и бой будет идти на подступах к крепости. Система была соз­дана для активной разумной обороны, а не только для того, что­бы прятаться за стенами и выжидать. Когда весной 1204 года после длившейся несколько месяцев осады пал Шато Гайар, а с ним была потеряна и Нормандия, старая королева-мать Элеонора должна была взять с собою в могилу и эту боль — она умерла почти сразу же после этого. Случившееся стало куль­минационной точкой в цепи катастрофических упущений и ошибок. Если, забежав вперед, взглянуть на то, как прохо­дила осада, то, вероятно, станет понятно, почему этот эпизод лучше всего показывает, за какое безнадежное дело, несмотря на все его успехи, взялся Ричард в конце своей жизни.

Вот как была потеряна ключевая крепость Нормандии.⁷¹² Летом 1203 года не удалось согласованное наступление состо­явшей из сухопутных войск и флота анжуйской армии под руководством Вильгельма Маршалла, которое должно было прогнать осаждавших крепость французов, укрепившихся на обоих берегах Сены. После этого осажденным не приходилось рассчитывать на помощь, и нападающие могли беспрепятст­венно брать один барьер за другим. Все подкрепление Иоанна, которое он послал коменданту прежде чем бежать в Англию, состояло из одного письма. Хотя коменданта описывают нам как смелого и преданного человека, но очевидным становится только его безрассудство в решающих ситуациях. Так, он преждевременно развел огонь и выгнал бежавших в крепость жителей нового города как лишних едоков, и те поздней осе­нью на склонах крепостной горы пережили свою собственную трагедию, — они умирали от голода и замерзали, потому что и осаждавшие не сжалились над ними — между тем можно уста­новить, что, в конечном счете, гарнизон в крепости оказался слишком мал. И прямо-таки гротескно выглядело вторжение врага во внешний крепостной двор. В предыдущем году Иоанн велел пристроить сооружение к внутренней стороне наружной стены, его единственный вклад в созданное братом чудо техники. Это было здание, в котором располагались часовня и отхожие места. В значительно возвышавшемся над стеной строении окно уборной находилось слишком низко, что было уже весьма сомнительным с точки зрения целесообразности, и — непро­стительная ошибка коменданта — оно было неохраняемым и от­крытым. Четверке известных по имени и вошедших в историю отчаянных французов нужно было только влезть в окно и под прикрытием клубов дыма от разведенных по распоряжению коменданта костров открыть осаждавшим главные ворота. На­падающие подошли к волнистой стене, защита ворот которой без помощи, вероятно, предусмотренных Ричардом мер была недостаточной.⁷¹³ Осаждающим удался прорыв там, и непри­ступный донжон потерял свое значение, за него больше не сража­лись. В узком пространстве второго двора сдался в плен обес­силенный, не знакомый с тайнами сооружения и их использо­ванием, слишком маленький гарнизон.

Вернемся к последним годам жизни Ричарда. В январе 1199 года Филиппу при посредничестве церкви удалось скло­нить его принять пятилетнее перемирие, он снова хотел свя­зать Ричарда брачным союзом между своим сыном Людовиком и племянницей Плантагенета. Правда, Ричард, умирая, не согла­сился с этим условием, и если этот брак и состоялся при Ио­анне, то из этого еще не следует делать вывод, что он его так­же одобрял, так как с обеих сторон отсутствовало главное условие, необходимое для заключения брачного альянса, а имен­но: желание достичь примирения. Готовность Филиппа заклю­чить мир объясняется исключительно стремлением стабилизи­ровать свое тогдашнее положение. Уже в 1197 году к Ричарду вернулись те нормандские пограничные бароны, которые по­кинули его, пока он был в плену, приспосабливаясь к сложившимся условиям: владельцы Гурнэ, Мелана и Кэо. Насто­раживало то, что в 1198 году собственные вассалы Филиппа, графы Булонский, Сент-Польский, Першский и Блуаский, пере­шли на сторону Ричарда.

Естественно, в этой ситуации, готовясь к ответному удару, Филипп со своей стороны высматривал союзников в землях Ричарда и нашел одного в лице виконта Эмара Лиможского, Так как его восстание против дома Анжу восходит к 70-м го­дам, когда Генрих II нанес ему ущерб, лишив его супругу на­следства, то мы можем к конфликтным ситуациям, связанным с Аквитанией и Филиппом, причислить еще одну, созданную отцом Ричарда. Впрочем, речь шла, в отличие от предыдущего, об изолированном восстании, а не о всеобщем переходе на сторону Филиппа, и сводный брат Эмара, граф Ангулемский, заключает прочный союз с Филиппом, как мы узнаем, также только после смерти Ричарда.

Ряд источников утверждает,⁷¹⁴ что король отправился к замку Шалю-Шаброль в Лимузене, потому что виконт пря­тал там и не отдавал своему ленному господину клад, несмотря на его требование. Но теперь документально подтвержден его союз с Филиппом,⁷¹⁵ и это вполне достаточная причина для военного присутствия там Ричарда, так что долгое время рас­пространяемой истории о сокровищах, даже если она, должно быть, и возникла не на пустом месте, не следует придавать особого значения. Ричард решил взять все замки и города Змара, и одновременно с осадой расположенного около 30 кило­метров южнее от Лиможа Шалю-Шаброль военные действия велись и у других замков и городов. Вся окрестность стала районом военных действий. Так как с Филиппом в то время было заключено перемирие, Ричард мог сконцентрировать все свои силы для подавления восстания виконта. Ожидалось, что очень скоро он продемонстрирует тому, чего стоит союз с французским королем в случае войны. Во всяком случае, он не допустил бы открытия виконтом и аквитанскими повстан­цами нового фронта на юге.

Смерть Ричарда описывается многими источниками,⁷¹⁶ и среди них есть такие, которые позволяют до мельчайших деталей проследить обстоятельства, приведшие к ней. Точные причины смерти средневековых государей крайне редко из­вестны достоверно, и возможность в данном случае выделить Некоторые факторы, вероятно, является почти уникальной. Гийом Бретонский пытается объяснить эту смерть появлением Парок и их решением перерезать нить жизни Ричарда. Однако имеются все основания считать судьбу Ричарда независимой от воли этих старых дев. Кажущаяся случайность является завершением логической последовательности, возникшей благодаря его характеру, причем неизвестной в ней оставалась только дата, — все это могло произойти намного раньше, но также и позже. Смерть эту нужно считать полностью соответствующей предшествующей жизни. Среди источников можно выделить в данном случае два основных: один — короткое сообщение Бернарда Итьера, образованного и стремящегося к точности бенедиктинца из монастыря Сан-Мартьяль в Лиможе,⁷¹⁷ из-за близости его автора к месту событий; другой — подробное описание цистерцианца Радульфа Коггесхэйла,⁷¹⁸ так как можно предположить, что его информатором был постоянно находившийся при Ричарде Альмосеньор Мило, аббат цистерцианского монастыря Ле Пан под Пуатье, участвовавший в походе и бывший очевидцем всех событий.

Согласно Бернару Итьеру, во время осады Шалю⁷¹⁹ в замке находилось около 40 мужчин и женщин, в том числе двое названных по имени рыцарей. Радульф Коггесхэйл упоминает о том, что маленький гарнизон напрасно ожидал помощи от своего господина и не мог поверить, что сам король участвует в осаде. И было бы неудивительно, если бы никто из осажденных не мог понять, как их небольшой замок мог привлечь внимание короля. После трехдневных беспрерывных атак состояние башен замка из-за подкопов и обстрелов камнями было безнадежным, в то время как осажденные не имели возможности обороняться, потому что королевские арбалетчики отгоняли от бойниц каждого — или почти каждого, как впоследствии выяснится. Здесь нужно вспомнить об одной подробности, сообщаемой нам хотя и не главными источниками Гервасием и Эраклом-«Эрнуль»⁷²⁰, а только Говденом — который для этого периода времени таковым не был, — но, несмотря на это, кажущейся правдоподобной: имеется в виду предложение о сдаче крепости, которое было отклонено, из чего Гервасий делает правильный вывод, что король забыл, как опасен тот, кто доведен до отчаяния. Согласно Говдену, осажденные предложили сдачу на условиях «salvis vita et membris et armis», следовательно, требуя сохранить жизнь, свободу и оружие. В ответ Ричард поклялся взять замок силой, а гарнизон повесить, что потом и случилось, пощадили только совершившего покушение. Эракл-«Эрнуль» сообщают об угрозе виселицы, если осажденные не сдадут замок, Гервасий утверждает, что они якобы выпрашивали «misericordiam»* (* «Милосердия» (лат.).) и «vita»* (* «Жизни» (лат.).). Хотя названные источники, частично из-за фактиче­ских подробностей, таких как история о кладе (Говден, Эракл-«Эрнуль»), или очевидно неправильного имени совершившего покушение (Говден), частично из-за подчеркивания неблагочестивости Ричарда, указывают на французскую версию смер­ти Ричарда, но из-за молчания других источников об этом обстоятельстве не следует делать вывод о предвзятой выдумке французов, либо о сознательном сокрытии доброжелательны­ми хронистами позорного пятна. К тому же для непредубеж­денных современников поведение Ричарда было, пожалуй, само собой разумеющимся. Мы же, вообще, воспринимаем это обстоятельство как решающее только благодаря морализи­рующей, литературно-дидактической тенденции, созвучной с Philippidos. При сравнении этого события с аналогичными становится очевидным, что даже само желание сохранить жизнь уже было слишком большим условием.

Хорошим примером для сравнения является подробно опи­санное Говденом взятие в 1194 году Тикхилла и Ноттингема, последних центров сопротивления Иоанна. Оба раза мы чита­ем о посылке делегатов, которые сначала убедились в присут­ствии короля и двух высших духовных лиц, выступавших в роли посредников. Под Тикхиллом это был епископ Дарн-хемский, Гуго дю Пуисэ, который смог склонить гарнизон к безоговорочной сдаче, как будто поручившись капитулянтам за то, что в этом случае им будет гарантирована «vita et membra»** (** «Жизнь и свобода» (лат.).). Он, вероятно, до некоторой степени знал Ричарда. В Ноттин­геме, где дело дошло до боя и виселиц, убедить гарнизон в преимуществе капитуляции «in misericоrdiam»*** (*** «На милость победителя» (лат.).) смог Хьюберт Уолтер. Автор «Нistoire de Guillaume le Marechal», сообщая об этих событиях и комментируя последовавшую в конце концов безоговорочную сдачу, замечает, что осажденные поступили благоразумно, так как благодаря этому значительно смягчили свою участь. ⁷²¹ Затем он хвалит Ричарда за снисходитель­ность, и хотя он, что касается кротости, видит его из-за рас­стояния во времени, вероятно, слишком преображенным, со­ответствует действительности то, что над сторонниками Иоанна не устраивался кровавый суд, и их, как правило, от­пускали после уплаты денежного штрафа. У нас есть и другой подходящий пример, на этот раз подробно описанный Амбруазом, который, в сущности, подтверждается Радульфом Коггесхэйлом, а также арабской стороной.⁷²² Речь идет о взятии ад-Дарума в мае 1192 года. Мы узнаем от Амбруаза, как Ричард во время осады отклонил предложение о сдаче на определенных условиях — он не был также сторонником этого и под Аккой, что привело к штурму и смерти многих мусулъман. Однако части осажденных удалось укрыться в башне, и когда их положение стало безнадежным, они сдались, не выдвигая никаких условий. Не было никакой резни, они были взяты в плен. Следовательно, условием для пощады была безоговорочная капитуляция «in misericоrdiam», во всяком случае в ситуациях, когда падение крепости было неизбежным. В падении же маленького замка Шалю никто не сомневался. Кроме того, речь шла о мятежниках. Желание вести переговоры было самой большой ошибкой, которую мог допустить гарнизон в этой ситуации, и едва ли, предлагая сдачу непригодной для обороны крепости, можно было купить королевскую милость. Впрочем, Ричард, как сообщают Коггесхэйл, Гервасий и Говден, — милость не предсказуема — подарил жизнь именно стрелку, смертельно ранившему его.⁷²³ Итак, то, что преподносится нам как особая жестокость, при более близком рассмотрении становится нормой. При этом особый барьер нашего понимания представляет существовавшая в то время «круговая порука»: наказывались, по крайней мере лишались жизни, не восставшие феодалы, а их вассалы и крестьяне. Для иерархически мыслящего жителя средневековья было, очевидно, также и с точки зрения теории оправданным — к тому же еще и во время войны, — что желая наказать господ, наказывали слуг, и даже церковь, как подтверждает практика наложения интердиктов, следовала этим правилам. Только тогда государя считали жестоким, когда он при подавлении восстания посягал на жизнь дворянина. Те несколько человек, удерживавшие по приказу своего господина замок Шалю-Шаброль, знали, что вследствие обычной для их культурного круга «представительской системы» при немилости короля они будут повешены.

Возможно, изложение событий Коггесхэйлом позволяет нам более точно восстановить начало развития событий перед замком, чем категорическое свидетельство Говдена об отказе принять капитуляцию на определенных условиях.  Именно здесь мы читаем, что маленький гарнизон ожидал помощи виконта и считал, что осадой руководит не сам Ричард, а кто-то из его свиты. В конце кондов, несколько незначительный рыцарей могли, конечно, и не знать короля лично. Это привело бы к смещению акцентов: речь шла бы не о предложении королю неприемлемой сделки и тем самым о дальнейшем продлении непокорности, просто горстка защитников непра­вильно оценила ситуацию, но так как они уже оказали сопро­тивление и этим задержали Ричарда перед своим замком, то теперь не могло быть и речи о милости. Вполне возможно, что тот поклялся одной из обычных в то время кощунственных клятв⁷²⁴ повесить их. Во всяком случае, при первой встрече осаждавших с защитниками ошибку, должно быть, допустил гарнизон, который находился в полном неведении о механизме проявления королевской милости, или, согласно Когтесхэйлу, не понимал, в каком положении оказался. Маловероятно, что Ричард исключительно из кровожадности отклонил безогово­рочную капитуляцию, морально обязывавшую его помиловать защитников. Он безусловно стремился к скорейшему успеху, что едва было бы возможно, если бы он настаивал на осаде каждой отдельной крепости до ее падения. Оптимальным был бы вариант, когда бы все крепости открывались сразу же, без осады. Но если бы никто не ожидал пощады, то нужно было бы рассчитывать на более длительный поход. Так как войско Ричарда состояло из наемников, то это означало бы, что кам­пания обошлась бы ему дороже. С другой стороны, можно предположить, что гарнизон не продолжал бы сражаться, на­ходясь в безнадежном положении, если бы ему была предло­жена альтернатива. И если он не сдавался, то, вероятно, толь­ко потому, что всем, действительно, было объявлено, что они будут повешены. И тогда только угроза неминуемой смерти объясняет поведение стрелка. Мы видим, что фатальным фак­тором, имевшим столь трагические для Ричарда последствия, стала не его беспощадность, заключавшаяся в том, что он имел обыкновение казнить гарнизоны мятежных крепостей, или решил повесить именно этот после взятия замка, а в том, что он пообещал ему это, заставив тем самым всех несколько дней жить в смертельном страхе, поэтому, несмотря на про­должительные бомбардировки и угрозу обвала башни, защитники все еще оставались за ее стенами. Сочетание безвыходного положения одной стороны с беспечностью другой — его собст­венной, с которой он находился под стенами обреченного на гибель замка — оказалось для него в итоге смертельным.

26 марта 1199 года после ужина, в сумерках, Ричард отпра­вился к замку, без лат, защищенный только шлемом и большим прямоугольным щитом, который, как обычно, несли перед ним. Подробности, сообщаемые нам Коггесхэйлом, вместе со сведениями,  знакомящими  с  особенностями  местности, позволяют предположить, что эти события можно восстановить вплоть до последовательности движений. Вот как все происходило. Осада продолжалась уже три дня, были взяты внешние и внутренние стены, для чего, вероятно, не потребовалось особых усилий. Теперь король стоял под круглой башней небольшого диаметра, но значительной высоты. Чтобы обрушить это последнее убежище осажденных, саперы рыли подкопы. Памятный знак указывает сегодня место, где, должно быть, стоял Ричард:⁷²⁵ всего в нескольких метрах от башни. Если он пришел, чтобы ускорить саперные работы, для этого больше подошло бы место напротив башни, ввиду ограниченного пространства; но будь это также любая точка рядом с фундаментом башни, стрелок находился бы в тех же самых условиях: во всяком случае, он был на самом верху башни, а его жертва слишком близко к основанию, но, однако, вне мертвого угла. Это и сыграло решающую роль. Условия видимости, вероятно, были не из лучших, но силуэт Пьера Базиля⁷²⁶ — это имя рыцаря, который согласно Бернару Итьеру и Дицето произвел выстрел, — достаточно отчетливо выделялся на фоне неба — как бы то ни было, нужно было сильно запрокинуть голову, чтобы наблюдать, находясь у основания башни, за тем, что происходило у бойниц. Но это было задачей нападающих, и не осталось незамеченным, что там уже целый день находился человек, которому удалось остаться невредимым. В то время, как он внимательно наблюдал за событиями внизу, его никто не принимал всерьез. Затем этот одинокий страж выступает вперед. Ричард увидел его и что-то крикнул ему — тогда тот неожиданно поднял арбалет и прицелился в короля. Тот развернулся, и стрела глубоко вонзилась в его левое плечо, рядом с шейным отделом позвоночника. Стрелок, наверное, целился прямо в сердце. Коггесхэйл отмечает, что Ричард недостаточно пригнулся, укрываясь за щитом. Несомненно, так оно и было, но это, пожалуй, не главное. Так как даже если бы он, оборачиваясь, еще сильнее наклонился, то щит, который «несли перед ним», не смог бы защитить его от стрелы, пущенной почти вертикально сверху. Следовательно, положение щита было неэффективным, а его использование механически бездумным. Если бы щит удерживался непосредственно над головой, — что уже едва ли было возможно, принимая во внимание рост щитоносца, — то Ричард не смог бы увидеть стрелка. Но так как он его видел, означает также, что Ричард находился в его власти. Времени, для того чтобы воспользоваться щитом, уже не было. Возможно, конечно, король и его окружение счита­ли, что у человека на башне нет арбалета, а в тексте Коггесхэйла высказывается предположение, что стрелок, прибегнув к хитрости, таился до тех пор, пока его цель не попала в прицел. Во всяком случае, шансы Ричарда противостоять полному решимости стрелку были малы, тем более, что он не осознавал грозившей ему опасности.

Не был задет ни один жизненно важный орган, и Ричард, не подав виду, что ранен, поскакал в свой лагерь, приказав продолжать осаду. Прибыв в лагерь, он попытался самостоя­тельно выдернуть стрелу из раны, но в своем нетерпении до­бился только того, что сломал стрелу, и железный наконечник длиной с ладонь остался глубоко в теле. Ночью при слабом свете масляной лампы один из фельдшеров, Меркадье, долго напрасно старался найти его в массивной спине. Когда, нема­ло потрудившись, он все же извлек наконечник ножом, рана превратилась в смертельную. Заражение крови уже нельзя бы­ло остановить. Полностью осознавая свое положение, Ричард отдавал последние распоряжения. Он назначил Иоанна своим преемником, послал за матерью и составил завещание, в кото­ром не забыл также своего племянника Отто. Вопреки советам врачей, он, как мы слышим, проявил невоздержанность, тем самым, должно быть, ускорил свой конец. Народная медици­на, правда, была противоположного мнения об эффекте, достигаемом физической близостью при опасных для жизни забо­леваниях, следовательно, может быть то, о чем нам сообща­ется как о распутстве, было не столько желанием получить удовольствие, сколько своеобразной борьбой со смертью. На­ивные души полагали, что набожные князья и крестоносцы предпочли бы скорее умереть, чем нарушить супружескую верность. Ричард таким не был, он, несомненно, отдал бы предпочтение жизни. Однако смерть его была несчастным случаем, и не следует отвергать утверждение, что не умирает тот, кто хочет жить, ни в чем себе не отказывая.⁷²⁷

Во время болезни, длившейся одиннадцать дней, он, на­верное, почувствовал бессмысленность своей борьбы, так как, Пожалуй, достаточно хорошо знал Иоанна. Как и его современники, он, вероятно, не строил иллюзий относительно будущего государства, которое создал его отец и которое он сам защищал от Филиппа. Надгробный памятник на могиле,⁷²⁸ кажется, как нельзя лучше отражает трагизм его жизни. В то время как другие члены королевской семьи, например Генрих П или Элеонора, застывшие в умиротворенном покое, изображены лишенными индивидуальности, на исполненном достоинства лице Ричарда — вероятно, попытка реалистического портрета — линия вокруг рта запечатлела глубокую разочарованность.

Ричард умер под вечер 6 апреля 1199 года, во вторник, перед вербным воскресеньем. Ему шел 42-ой год. После его смерти со стрелка, которого он пощадил, Меркадье, как говорят, приказал содрать кожу. С зачинщиком мятежа, Эмаром Лиможским якобы еще до конца года поквитался незаконнорожденный сын Ричарда, Филипп Коньякский: согласно Говдену, он убил его. И, таким образом, отомстил за отца. Из тела Ричарда, согласно обычаям того времени, были вынуты и отдельно похоронены внутренности и мозг, прежде чем его предали земле в Фонтевро⁷²⁹ в Турени, Сердце, необычной величины, как сообщает Гервасий, король в знак своей любви завещал столице Нормандии, которая очень скоро пережила нелегкие дни. Оно нашло место успокоения в Руанском соборе.⁷³⁰