Глава 1

МАТЕРИАЛЬНЫЕ

И КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ

ЗАРОЖДЕНИЯ ЛОКАЛЬНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Природные факторы оказали огромное влияние не только на темпы, но и на специфику культурного развития стран побе­режья Бенинского залива в древнейшую эпоху. С юга побе­режье омывает океан, и вплоть до появления португальских мо­реплавателей в XV в. все сколько-нибудь значительные культур­ные контакты местных народов с внешним миром осуществля­лись с суши — караванными тропами и по рекам, имеющим ос­новное направление с севера на юг. Географически социокультурный регион побережья Бенинского залива — это южные районы Нигерии и юго-восточная часть Республики Бенин (бывшего Дагомейского царства). К северу от этих районов, отделенные от них (на территории Нигерии) так называемым Средним поясом, населенным многочисленными малыми наро­дами, находились фульбе-хаусанский социокультурный регион и очаг древней государственности и культуры близ оз. Чад — Канем-Борну. Далее к северу пустыня Сахара отделяла все упо­мянутые регионы от древнейших центров мировой цивилиза­ции.

Основной климатический фактор этой части Африки — убы­вание влажности с юга на север. В III—II тысячелетиях до н. э. Сахара превратилась в пустыню. Таким образом, барьер меж­ду народами Южной Нигерии, Дагомеи и древними очагами ми­ровой цивилизации возник около 4 тыс. лет назад. В это время в основных чертах сложились те природно-климатические усло­вия, в которых развивались культуры народов этого региона: в его прибрежной части — экваториальный климат; далее на се­вер на уровне Энугу и Ибадана — субэкваториальный;  на его северной окраине — климат южных    саванн.     Климатическому разнообразию соответствует разнообразие растительного мира. Севернее прибрежной зоны мангровых зарослей и пресноводных болот тянется полоса дождевого леса. Его северная граница проходит примерно по линии Иларо — Абеокута — Оффа — Ово — Онича — Окигви — Обубра — Огоджа. На большей части территории, населенной йоруба, в результате деятельности че­ловека еще в древности дождевой лес исчез, сменившись вто­ричным лесом. Следующий после дождевого леса растительный пояс — это вторичная саванна; ее северная граница проходит по линии Исейин — Илорин — Кабба — Отуркпо — Обуду и далее на северо-восток. Эта линия была когда-то границей дождевого леса.

Затем следует гвинейская саванна, которую в древности за­меняло редколесье, постепенно исчезавшее вследствие вырубки и выжигания. Далее к северу, в «Среднем поясе», т. е. уже за пределами стран побережья Бенинского залива, лежит зона са­ванн [117, с. 390—391].

Важной природно-климатической особенностью региона яв­ляется так называемый Дагомейский коридор, или проход, — широкая полоса саванны между Западной Нигерией и Запад­ной Ганой, соединившая океанское побережье с саваннами внутренних областей Западной Африки. Его роль в эпоху государствообразования и развития ранней государственности была особенно велика, ибо существование Дагомейского прохо­да обеспечивало принципиально иные по сравнению с лесной зо­ной, более благоприятные условия коммуникаций на дальние расстояния. И, видимо, не случайно на границах этого коридо­ра возникло несколько древних культурно-исторических цент­ров: Ойо, Абомей и за пределами региона, на запад от него, — Кумаси.

Мировой наукой признано, что зарождение цивилизации возможно лишь на определенном уровне развития материаль­ного производства, а именно на стадии, когда производящее хо­зяйство становится основной материальной базой общества. Первичные цивилизации возникли поблизости от районов за­рождения земледелия и скотоводства, от очагов так называе­мой неолитической революции (термин, которым с середины 50-х годов принято обозначать процесс перехода первобытных человеческих коллективов охотников и собирателей к оседлому земледелию и скотоводству как ведущим формам производя­щего хозяйства на ранних этапах человеческой истории). Пере­ход от присваивающего хозяйства к производящему внес су­щественные изменения в характер трудовой деятельности, обес­печил возможность регулярного (циклического) производства прибавочного продукта, явился предпосылкой оседлости и оседлого образа жизни, создал новые условия для разделения труда, послужил основой возникновения городов, новых идеоло­гических представлений, в целом он был необходимой матери­альной предпосылкой зарождения цивилизации.

Охота, рыболовство, собирательство составляли важную часть хозяйственной деятельности народов побережья Бенин­ского залива, а охотник был одной из самых значительных фигур в местных обществах. Однако во всех известных нам ми­фах, песнях, сказках народов Бенинского побережья охотник не столько рудимент старого фольклорного цикла, восходящего к доземледельческой стадии развития, сколько персонаж земледельческо-скотоводческих обществ, герой, который либо осваивает девственный лес, чтобы основать в нем город, либо защищает от врагов рубежи родной земли, либо охраняет де­ревню от нападений диких зверей, либо сражается с мифиче­скими чудовищами «буша» — лесной чащи.

О времени перехода населения региона к производящим формам хозяйства можно судить главным образом по косвен­ным данным — путем сопоставления с более северными райо­нами, лежащими за его пределами. В течение всего известного нам исторического периода территории, прилегающие к побе­режью Бенинского залива, населяли земледельцы и охотники, а скотоводство здесь имело подсобное значение, что объясняет­ся природными условиями. Прогресс земледельческих общин ос­новывался на сочетании земледелия как основы экономики с разведением домашнего скота. Очевидно, первые домашние жи­вотные появились в странах Бенинского побережья в ходе кон­тактов предков местных народов с их северными соседями. Самые ранние изображения и останки домашних животных на территории Нигерии относятся к позднему каменному веку. При раскопках Даймы (на территории современного штата Борно, в Северо-Восточной Нигерии), нижние слои которой датируются VI в. до н. э., обнаружены вылепленные из глины фигурки коров, овец, коз и свиньи. Ранние слои этой стоянки богаты костями домашних животных: крупного рогатого скота, баранов и коз. К западу от Даймы, в скалистом гроте Бирнин Куду (штат Кано), сохранились древние наскальные рисунки, сделанные по меньшей мере тысячу лет назад. На них изобра­жены животные, главным образом коровы. Интересно, что в наскальных рисунках Бирнин Куду фигурируют две породы ко­ров: низкорослые короткорогие животные, распространенные ныне на юге Нигерии в зараженных мухой цеце районах, и длиннорогие коровы, которых в современной Нигерии не раз­водят. В 130 км к югу от Бирнин Куду, в Геджи, находится еще один древний центр наскальной живописи, где запечатле­ны коровы и лошадь [260, с. 58—59]. Живописные и лепные изображения скота говорят о его большом значении в жизни людей, населявших области, прилегавшие с севера к побе­режью Бенинского залива в позднем каменном веке. В афри­канистике принята точка зрения, что все виды домашних жи­вотных не были одомашнены на месте, но попали сюда в ходе миграций и заимствований.

Так, по мнению Дж. Д. Кларка, далекими предками коротко-рогой низкорослой породы коров был рогатый скот, проникший в Египет и Сахару из Азии. Первые неолитические скотоводы появились в Сахаре в V тысячелетии до н. э., и по мере ее высыхания в течение последующих двух тысяч лет часть их по­степенно отходила на юг со своими стадами [40, с. 189—190], достигнув не позднее I тысячелетия до н. э. территории Ниге­рии. К этому времени предки современных нигерийцев уже разводили коз, появившихся в южных районах Западной Аф­рики примерно 4 тыс. лет назад [260, с. 68]; они, по-видимому, были первыми домашними животными на территории Нигерии и современного Бенина.

По другим данным, козы, овцы и крупный рогатый скот (мелкая порода) появились в зоне современного распростране­ния мухи цеце во II или в начале I тысячелетия до н. э. [123, с. 110].

Чем объяснить столь большие расхождения во времени? Де­ло в том, что до сих пор нельзя считать решенным более об­щий вопрос о времени зарождения скотоводства на Африкан­ском континенте. Так, далеко не все специалисты разделяют вышеприведенную точку зрения Дж. Д. Кларка. Существует, в частности, предположение, согласно которому сахарское насе­ление перешло к скотоводству самостоятельно, одомашнив мест­ного тура. Третья гипотеза, связанная с развитием археологи­ческих исследований в Нубии, указывает на важную роль по­следней как центра формирования чисто африканских систем производящего хозяйства [123, с. 110].

Обилие точек зрения по этому вопросу вызвано тем, что ис­следователи располагают слишком малым количеством надеж­ных фактов. В частности, неолитическое искусство — недоста­точно надежный источник с точки зрения специалистов по исто­рии скотоводства. Не выяснена степень информативности сюжетов первобытного искусства. Например, выводы о существо­вании так называемого скотоводческого периода в древней Са­харе на основании интерпретации одних только древних на­скальных изображений могут быть оспорены данными этногра­фии: обилие изображений крупного рогатого скота может сви­детельствовать вовсе не о его ведущей роли в хозяйстве, а лишь о том, что он имел важное культовое и престижное значение. Далее, преобладание скотоводческих сцен в наскальной живо­писи нельзя интерпретировать как отсутствие земледелия, так как земледельческий быт вообще находит в искусстве иное от­ражение, чем скотоводство [123, с. 108].

Точно так же далеко не ясен вопрос о времени перехода населения стран побережья Бенинского залива к земледелию и о степени самостоятельности этого величайшего переворота в жизни людей. Очень мало известно об окультуривании злаков, произрастающих в саванных областях Нигерии (т. е. в север­ной части региона и за его пределами). В 50-х годах нашего века Дж. Мёрдок, опираясь на лингвистические данные, выска­зал предположение о возникновении независимого центра зем­леделия в Западной Африке в V—VI тысячелетиях до н. э. — у мендеязычных народов Западного Судана в верховьях р. Ни­гер [233, с. 67]. Иными словами, Мёрдок считал, что Западный Судан пережил неолитическую революцию, отдельную от нео­литической революции Ближнего Востока и Египта. Эта гипо­теза отвергается сейчас многими африканистами, которые, в свою очередь, высказывают самые разнообразные точки зрения на происхождение и время зарождения западноафриканского земледелия. Американский этнограф X. К. Шнайдер в компиля­тивной работе, посвященной культурной истории Африки, по­лагает вслед за Н. И. Вавиловым, что западноафриканские зер­новые были некогда окультурены на плоскогорьях Эфиопии, от­куда и проникли на запад Африки через Судан [264, с. 32].

С. А. Семенов, напротив, исключает Эфиопию из числа древ­нейших земледельческих центров на том основании, что в Аф­рике не обнаружено диких видов пшеницы. По его мнению, первоначальные зачатки земледелия (как и скотоводства) в субсахарской Африке были следствием культурного заимство­вания народами долины Нила из Юго-Западной Азии в конце VII или начале VI тысячелетия до н. э.; производящее хозяйст­во распространилось затем в суданские области [100, с. 57]. Дж. Д. Кларк считает родиной дикорастущих злаков, от кото­рых произошли разновидности африканского проса и сорго, су­данский пояс, т. е. район, прилегающий с севера к странам побережья Бенинского залива [40, с. 195].

Анализируя немногочисленные факты, накопленные африка­нистикой к концу 70-х годов, Дж. Фэйдж пытается решить про­блему происхождения западноафриканского земледелия в бо­лее широком историческом контексте, связав ее с проблемой культурно-исторического отставания народов субсахарской Африки от древних цивилизаций Старого Света. Ход его рас­суждений в общих чертах сводится к следующему: где-то меж­ду VIII и II тысячелетиями до н. э. происходило высыхание Са­хары, в результате чего ее население (по расовому составу кавказоиды и негроиды) вынуждено было переселяться из пу­стыни на более влажные земли. Кавказоиды двинулись на се­вер и северо-восток (в Средиземноморье и дельту Нижнего Ни­ла), а негроиды Сахары — в Судан. В обоих случаях это спо­собствовало увеличению плотности населения и развитию зем­леделия. Если согласиться с гипотезой Мёрдока, продолжает Дж. Фэйдж, то тогда логично было бы считать и то, что Саха­ра уже превратилась в безводную пустыню между V и II ты­\сячелетиями до н. э. Однако в действительности, по крайней мере в начале этого периода, в Сахаре можно было жить и даже частично заниматься земледелием. Контакты между Се­верной Африкой и Суданом не были прерваны, однако негро­идное население Судана должно было приспосабливаться к но­вым условиям и выбирать, какие нововведения с Ближнего Востока и из Восточного Средиземноморья им следует принимать и развивать. Главное различие в условиях перехода к неолити­ческой революции между народами Ближнего Востока и Евро­пы и негроидным населением состояло, по мнению Фэйджа, в том, что последнее жило в тропиках. Поэтому местные земледельцы вынуждены были, заимствуя идею земледелия, культи­вировать из диких семян новые зерновые, способные произрастать и давать урожаи в условиях тропиков. Это предопреде­лило культурное отставание африканских народов южнее Са­хары. Окультуренные злаки появились в саваннах Судана между III и I тысячелетиями до н. э., т. е. суданские земле­дельцы отстали от земледельцев Египта и Ближнего Востока примерно на три тысячи лет [188, с. 17].

В настоящее время все большее количество специалистов называют в качестве возможного центра окультуривания аф­риканских растений Нубию и Верхний Египет [123, с. 110].

Т. Шоу насчитывает не менее восьми злаковых, окультурен­ных в Африке. Из них важнейшими являются сорго, тростни­ковое просо, африканский рис, пальчиковое просо и фонио, или «голодный рис». Самые ранние находки пальчикового проса сделаны в Эфиопии (ранее IX в. до н. э.), тростникового проса — в Южной Мавритании (II в. до н. э.), сорго — в Респуб­лике Судан (середина III в. н. э.). Оттуда они распространи­лись в те части региона, где они возделываются теперь [260, с. 62—64].

Новые данные о происхождении западноафриканского зем­леделия предложены советским ученым С. Н. Бахаревой. В хо­де полевых исследований в девяти странах Африки ею были выявлены два новых подцентра происхождения растений: западноафриканский и центральноафриканский. 88 видов культур­ных растений происходят из этих подцентров; западноафрикан­ский является родиной шести видов сорго, одного вида риса, масличной гвинейской пальмы и многих других растений [12, с. 4, 10, 11, 13, 15, 20].

В южных районах Нигерии и в Республике Бенин преобла­дающей продовольственной культурой является ямс — основа питания на территории Гвинейского побережья. Раньше пола­гали, что это клубневое растение было окультурено в Азии и появилось в Африке в I тысячелетии до н. э. Однако теперь большинство исследователей считают западноафриканский ямс производным от местных диких сортов [40, с. 196; 260, с. 64— 65; 100, с. 58]. С. Н. Бахарева насчитывает до пятнадцати ви­дов культивируемого ямса из нескольких сот дикорастущих ви­дов [12, с. 26]. Мнение, что возделывание этого корнеплода имеет очень древнюю традицию в социокультурном регионе по­бережья Бенинского залива, подкрепляется исследованиями по истории земледелия. Как отмечает С. А. Семенов, тропическое земледелие раньше появилось в форме посадочного хозяйства, а не посевного. При возделывании корнеплодов, подобных ямсу, обработка земли первоначально ограничивалась только вскапыванием места самой посадки. Собирательство ямса могло начаться со времен культуры санго (начало среднего каменного века), а начало неупорядоченного возделывания — в среднем каменном веке [100, с. 58].

Запрет в некоторых, областях использовать железные орудия выкапывания ямса на празднике нового ямса и важность таких праздников рассматриваются как косвенное свидетельство того, что его возделывание предшествовало появле­нию железных орудий. По-видимому, некоторые африканские клубневые растения в прошлом культивировались более широ­ко, чем теперь, когда их заменили ввезенные европейцами из Америки кассава (маниок), сладкий картофель и один из ви­дов кокоямса. Бананы и цитрусовые попали в Африку, по-ви­димому, из Индонезии в первой половине I тысячелетия н. э. и были завезены сначала на Мадагаскар и близлежащие час­ти восточноафриканского побережья, а впоследствии освоены и жителями стран побережья Бенинского залива. Можно с уве­ренностью предположить, что, как и в других районах мира, начальной стадией возделывания культурных растений здесь было подсечно-огневое земледелие, причем система подсечно-огнсвого земледелия сложилась не сразу, пройдя различные этапы эволюции. По-видимому, переход от полной зависимости от охоты, рыболовства и собирательства к частичному произ­водству пищи произошел примерно в 100 г. до и. э. [260, с. 68]. Это достаточно поздняя дата по сравнению с другими района­ми мира: интенсивное распространение земледельческого хо­зяйства на территории Передней и Центральной Азии происхо­дило в VI—I тысячелетиях до н. э., проникновение производящего хозяйства на территорию Южной Европы датируется VI тысячелетием до н. э., на лессовые равнины Европы — кон­цом IV — концом III тысячелетия до н. э. Древнейший очаг земледелия (в Юго-Западной Турции) возник в VII тысячеле­тии до н. э. Однако производящее хозяйство стало преоблада­ющей формой еще позднее, в эпоху вступления народов стран побережья Бенинского залива в железный век.

Самой ранней культурой железного века в Нигерии, по-ви­димому, является культура Нок, названная так по деревне Нок в штате Плато (Северная Нигерия), т. е. расположенная зна­чительно севернее территории стран побережья Бенинского за­лива. Тем не менее все, что относится к культуре Нок, имеет непосредственное отношение к древней истории не только по­бережья Бенинского залива, но и всей восточной части Запад­ной Африки. Интерпретация находок этой культуры является в настоящее время ключом к раскрытию таких вопросов, как источники заимствования (или самостоятельное изобретение) культурных (в узком значении) и технологических инноваций, послуживших предпосылками для зарождения цивилизации в западноафриканском регионе.

Несмотря на то что первые находки культуры Нок были сделаны несколько десятилетий тому назад, она еще очень ма­ло исследована. Территория ее распространения, известная на сегодняшний день, представляет собой овал примерно 480 на 160 км, расположенный к западу и югу от плато Джое, выше слияния рек Нигера и Бенуэ (южная часть овала заходит за р. Бенуэ). Первые находки этой культуры — несколько терра­котовых скульптур и полированные каменные топоры — были обнаружены в процессе добычи олова в наносных слоях и не могли быть датированы. Позднее фигурки стиля Нок были най­дены за пределами оловянных разработок. Всего их сейчас на­считывается несколько тысяч.

Помимо скульптур культура Нок представлена полирован­ными каменными топорами, маленькими каменными наконечни­ками стрел и рыболовными крючками, бусами и губными укра­шениями из кварца и олова, глиняной посудой, фрагментами горнов для получения сыродутным способом железа, железным лезвием топора.

Раскопки в долине Таруга (примерно в 55 км к юго-восто­ку от г. Абуджа) позволили дать точную датировку предметам культуры Нок. На глубине 40 см от поверхности почвы был вскрыт культурный слой, содержавший сварочное железо, же­лезный шлак, фрагменты терракотовых фигурок, красную ох­ру, зернотерки и древесный уголь. Он датируется III в. до н. э., а слой на 24 см ниже первого — серединой V в. до н. э. [260, с. 79]. Для обнаружения свидетельств о производстве железа был проведен палеомагнитный анализ. Было выявлено 20 мест с остатками железного шлака, указывающего на наличие гор­нов; слой под шлаком одного из них был датирован радиоуг­леродным методом 300±100 г. до н. э. [260, с. 80]. Было раско­пано 13 горнов, все они — «низкие шахтные печи» с ямами, ухо­дящими в землю на глубину в 30 см. Как показывают этногра­фические исследования различных районов доколониальной Африки, в горнах типа таругских осуществлялась не выплавка, а процесс примитивного восстановления губчатого железного полуфабриката. Они были характерны для культуры народов с более или менее развитым земледелием, частично сопряжен­ным со скотоводством. В них получался металл невысокого качества, используемый для внутреннего потребления — изготов­ления простых хозяйственных орудий и охотничьего оружия [67, с. 68—72].

К северо-востоку от Таруги в Самун Дукийе было обнару­жено единственное пока поселение, относящееся к культуре Нок. Оно датируется III в. до н. э. [252, с. 169]. Домашний му­сор из Самун Дукийи содержал фрагменты глиняной посуды, зернотерки, железные лезвия ножей, наконечники стрел, копий, крючки и браслеты из железа, каменные бусы и фрагменты терракотовых скульптур.

Наличие среди находок культуры Нок зернотерок, семян ма­сличных культур, двух обломков терракотовых скульптурных изображений людей с мотыгами (или топорами) говорит в пользу того, что их создатели были земледельцами.

Если в Таруге не было ни одного орудия из камня, то в Самун Дукийе был найден один полированный каменный топор, который, возможно, имел лишь ритуальное значение. Таким образом, можно полагать, что на всей территории распростра­нения сходных по стилю терракотовых скульптур Нок сущест­вовала сложившаяся культура железного века, созданная оседлыми земледельцами не позднее V—III вв. до н. э.

Скульптуры Нок — древнейшие в Африке после древнееги­петских. Они изображают людей и животных. Их форма и раз­меры различны — от нескольких сантиметров до почти нату­ральной величины. Требовалось очень большое мастерство, чтобы подвергнуть обжигу полые глиняные скульптурные изо­бражения человеческих тел в их естественных размерах. Чело­веческие изображения, как правило, стилизованы, а изображе­ния животных реалистичны, но и тех и других объединяет спо­соб трактовки глаз — с сильно вдавленными зрачками, с гори­зонтальным верхним веком и нижним в форме сегмента, при­ближающегося к треугольнику. Рот и ноздри, как правило, имеют сквозные отверстия в отличие от ифских и бенинских па­мятников искусства.

Есть предположение, что терракоты Нок происходят от тра­диции деревянной скульптуры, образцы которой просто не со­хранились в течение последних 1,5—2 тыс. лет. Предположение это строится на искусствоведческом анализе находок [279, с. 68; 66, с. 253].

Все скульптуры людей Нок представляют негроидов. Неко­торые детали платья и причесок, изображенных на скульпту­рах, можно и сейчас обнаружить у народов, населяющих штат Плато {279, с. 72]. Относительно этнической принадлежности творцов культуры Нок нет единого мнения. Возможно, что ее создали народы протобанту [23, с. 10].

Глиняная посуда и терракотовые скульптуры Нок различа­ются по составу материала, из которого они сделаны. На этом основании делается предположение о существовании региональ­ных и, возможно, хронологических вариаций данной культуры. Кроме того, в скульптурах ясно различаются четыре художест­венных подстиля.

Более поздняя по времени культура железного века обнару­жена в Дайме (к югу от оз. Чад). Дайма представляет собой огромный холм, в нижних слоях которого были найдены мно­гочисленные следы обитания людей позднего каменного века (начиная с III в. до н. э.). Железо появляется здесь впервые в верхних слоях холма и датируется временем начиная с V или VI вв. н. э. Вместе с находками из железа обнаружены остат­ки обугленного сорго. Как и люди каменного века, обитатели Даймы железного века лепили из глины фигурки людей и жи­вотных. Они занимались земледелием и скотоводством и строи­ли свои жилища из глины вместо прежних из дерева и травы.

На северо-западе Нигерии культуры раннего железного ве­ка были выявлены на западном берегу Нигера ниже Елвы (стоянка КЗ 63/32, не датирована), на той же стороне реки дальше к югу у деревни Кагоге и в холме Баха, где самый ран­ний слой, содержащий железные орудия, датируется II в. н. э. [260, с. 98].

До сих пор нет археологических данных о начале железно­го века в тропических лесах и лесистой саванне Южной Ниге­рии, т. е. собственно в странах побережья Бенинского залива. Часть западных исследователей считает, что переход к земле­делию в этом регионе мог начаться лишь после освоения же­лезоделательного производства народами Судана и передачи ими этих знаний и навыков жителям тропических лесов путем миграций с северо-востока носителей культур железного века [264, с. 34]. До недавнего времени полагали, что навыки про­изводства и обработки железа получены населением Западной Африки из Мероэ, а туда они попали из Азии [228, с. 578].

После начала регулярного использования металла на Ближ­нем Востоке примерно в 1200 г. до н. э. железные орудия по­явились на побережье Северной Африки (их туда завезли фи­никийцы). Однако производство железа в Африке началось лишь после завоевания Египта ассирийцами в VII в. до н. э. Нубия, обладавшая большими природными ресурсами для про­изводства железа (запасами железной руды и, что особенно важно для ранней металлургии, обилием дерева для обжига), стала главным центром производства железа, откуда последнее проникло в субсахарскую Африку. Но пока, во всяком случае, не найдено свидетельств распространения производства желе­за из Нубии на запад через Судан. В Дайме, где люди обитали с VI в. до н. э. до примерно XII в. н. э., железо, например, обна­ружено лишь в слоях, датируемых V—VI вв. н. э. Это на во­семь веков позднее известной датировки производства железа в стоянках культуры Нок, расположенных дальше на запад от Нубии, чем Дайма. Таким образом, находки культуры Нок сви­детельствуют в пользу североафриканского, а не мероитского происхождения железоделательного производства [257, с. 33]. По-видимому, производство железа распространилось в Запад­ный и Центральный Судан с севера через Сахару [188, с. 18], а из зоны культуры Нок — на большую часть Гвинейского леса, т. е. в страны побережья Бенинского залива, не позднее 500 г. н. э.

Специалисты по истории металла в Африке указывают на сходство между технологией получения железа в Западной Нигерии, т. е. районов, населенных йоруба, и в областях, при­мыкающих к Сахаре [269, с. 143]. Умение получать и обраба­тывать железо было огромным шагом вперед в освоении при­родной среды лесной зоны. Пока невозможно дать общую кар­тину начальной эпохи железного века на территории региона побережья Бенинского залива. Ясно только, что еще долгое время после гипотетической даты 500 г. н. э. железо произво­дилось в очень небольших количествах из-за несовершенной технологии. Европейские письменные источники XVI—XVII вв. говорят о «железном голоде» повсюду на Верхнегвинейском побережье, который частично удовлетворялся ввозом европей­цами железных брусков в обмен на рабов [269, с. 149].

Результаты археологических раскопок, как бы скудны они ни были, позволяют сделать вывод о том, что примерно к ру­бежу нашей эры в некоторых местах данного социокультурно-го региона и к северу от него сложились условия, подготовля­ющие зарождение предцивилизации. Переход охотников-соби­рателей саванн и лесов к производящим формам хозяйства — земледелию и скотоводству — начался в отдельных местах тер­ритории современной Нигерии (очагами) не позднее конца I тысячелетия до н. э., к изготовлению железных орудий — меж­ду V в. до н. э. и V в. н. э.

Антропологические находки убедительно доказывают, что носителями новых знаний были негроиды, а не «белые при­шельцы». Более того, ископаемые останки протонегроида, обна­руженные в скалистом укрытии Иво Элеру в 24 км от г. Акуре (Юго-Западная Нигерия, штат Ондо, область проживания народа йоруба), — пока древнейшие на континенте. Радиоугле­родным методом они датируются IX тысячелетием до н. э. [260, 47—49]. Значение находки трудно переоценить, ибо она опро­вергает распространенную точку зрения о малой пригодности условий тропического леса для успешного развития там челове­ческой деятельности до распространения железа. Вместе с останками человека из Иво Элеру были обнаружены каменные орудия, которые могли применяться для срезки травы и стеб­лей хлебных злаков.

И все же сказанное выше — не более чем несколько штри­хов к древнейшей истории создателей цивилизации побережья Бенинского залива. Слишком мало пока известно достоверного об их жизни и культуре, об их соседях. Имеющиеся археологи­ческие материалы не предоставляют достаточной базы для твердых заключений о заимствованиях тех или иных достиже­ний культуры, о направлениях культурных контактов, которые несомненно имели место. Остается неясной связь между созда­телями предметов культуры, находимых при раскопках, и со­временными народами; неизвестно также, насколько широко и плотно был заселен регион побережья Бенинского залива в древности.

Но, пожалуй, наибольшая трудность для исследователя за­ключается в том, что в его распоряжении пока почти нет све­дений о жизни народов, населявших указанную территорию в последующем, I тысячелетии н. э. Африканисты называют его «немым тысячелетием» за то, что по этому периоду до сих пор не обнаружено (за редким исключением) археологического материала. Письменных источников тоже нет. Что же касается устной традиции, то она, являясь продуктом эпохи государствообразования, сохранила ничтожно мало о предшествующей эпохе. Тем не менее не вызывает сомнения, что в течение «немого тысячелетия» произошли важнейшие историко-культурные сдвиги: появились первые государственные образования в фор­ме городов-государств, стал оформляться институт царской власти. Мы можем судить об этом по памятникам рубежа I и II тысячелетий н. э., известных современным исследователям в зрелых, сложившихся формах. Наиболее значительными из них являются культуры железного века с центрами в Ифе, или Иле-Ифе (на территории проживания народа йоруба), в Бенине (на территории, населенной народом бини), в Игбо-Укву (на тер­ритории, населенной народом ибо, или игбо).

Древнейшим культурным центром стран побережья Бенин­ского залива считается город Ифе, или Иле-Ифе. По традици­онным представлениям народов региона, это место зарожде­ния человечества, государственности, достижений культуры, Такая точка зрения на созидательную культурно-историческую роль Ифе поддерживалась официальными этногенетическими легендами, имела широкое хождение в народе, передаваясь из: поколения в поколение, и подкреплялась культово-обрядовой практикой большинства йорубских государств и Бенина.

В языке йоруба Иле-Ифе имеет несколько устойчивых эпи­тетов, образно выражающих представления народа об истори­ческом значении города. Они переводятся на русский язык при­мерно как «Иле-Ифе, самая древняя земля», «Иле-Ифе, где соз­давался мир», «Иле-Ифе, где забрезжил первый в мире рас­свет», «Иле-Ифе, господин мира» [245, с. 7].

Если в колониальный период к культуре Ифе относились с пренебрежением, отрицая ее автохтонность и самобытность, то в независимой Нигерии она стала объектом поклонения и изу­чения. Правда, работы по комплексному изучению Ифе, в част­ности археологические раскопки, финансируются далеко не в той мере, в какой заслуживает объект. Однако нельзя не при­знать, что и правительство и народ делают немало для того, чтобы создать Ифе всемирную славу.

В этом городе с 1962 г. работают Университет и Институт африканских исследований, которые помимо решения учебных и научно-исследовательских задач ведут широкую культурно-просветительную работу: организуют фестивали искусств, семинары, конференции, посвященные истории, культуре и ис­кусству Африки и Нигерии. При Институте создан культурный Центр Ори Олокун («Голова Олокуна»), где работают театраль­ные группы и художественные мастерские. Периодически устра­иваются выставки традиционного искусства, демонстрируются ритуальные танцы, организуются выступления фольклорных групп из всех районов йорубской земли. Все это по возможности записывается и изучается.

В 1975 г. с целью содействия правительственным организа­циям в охране и сохранении историко-культурных памятников (святилищ, священных рощ, скульптур и т. п.) и организации научных и массовых мероприятий, посвященных культуре Ифе, стране йоруба, Нигерии и Африке, была создана Культурная ассоциация исторических памятников Ифе.

В результате смешения устойчивых культурных традиций со сведениями, почерпнутыми из Библии, с обрывками школьных знаний, а также (точнее — прежде всего) благодаря осознанию величия своей страны и естественному стремлению видеть ее культурные достижения в одном ряду с вкладом других наро­дов в мировую цивилизацию в настоящее время родились нео­традиционные мифы, т. е., в сущности, псевдомифы об ифской культуре. Они интересны не только как своеобразные историче­ские документы эпохи. Гораздо более важно то, что они отра­жают и до определенной степени формируют общественные на­строения, являются живой историей, распространяемой как по традиционным каналам информации (которые, кстати сказать, расширились благодаря тому, что Ифе стал местом паломниче­ства приверженцев традиционных йорубских верований со все­го социокультурного региона), так и через местную печать.

Образцом современного мифа о культурно-исторической ро­ли Ифе в мировой цивилизации может служить содержание публичной лекции носителя традиционного ифского титула одоле атобасу М. А. Фабунми, прочитанной им в апреле 1975г., где автор, опираясь на новую интерпретацию традиционных мифов и этимологию языка йоруба, проводил мысль о том, что (1) «именно здесь, в Ифе, бог создал первых мужчину и женщину», и что «белый человек был первоначально черным, пото­му что, когда он умирает, цвет его кожи вскоре приобретает свою первоначальную черноту» [184, с. 19]; (2) Иле-Ифе — пра­родина мировой цивилизации и культуры: «британцы получили свою цивилизацию от Рима; Рим от Греции, Греция от Персии, Персия от халдеев, халдеи от Вавилона, вавилоняне и иудеи от Египта, египтяне и этруски — от Иле-Ифе, здесь в стране йо­руба»; (3) мировая цивилизация циклична: империи поднима­ются, приходят в упадок и вновь появляются; так было в древ­ности, в средние века, в новое время и так может быть снова [184, с. 20].

Этот (и подобные ему) сплав истинных фактов, идей, по­рожденных патриотизмом, а также ложных представлений и предрассудков рождает новые этногенетические традиции, кото­рые еще больше, чем этногенетические легенды прошлых че­ков, подчеркивают историко-культурное единство йорубских земель с центром в Ифе. Современные кварталы или отдель­ные компаунды агболе (традиционные жилища большесемейных общин у йоруба) в Ифе объявляются, например, прародиной йорубских городов [245, с. 9—10].

В настоящее время существует довольно обширная научная, искусствоведческая и, прежде всего, научно-популярная лите­ратура об Ифе, но нет ни одной сводной работы об этой куль­туре. Главная причина — в противоречивости, «переходности» современных знаний об Ифе: большинство старых мифов потерпело крах под натиском археологических открытий, но по­следние слишком фрагментарны и противоречивы, и потому их довольно-таки трудно свести в систему. Раздел, предлагаемый вниманию читателя, исходя из сказанного выше, ставит скром­ные цели: обрисовать состояние изучения проблемы и вытека­ющие из нее спорные вопросы, связанные с происхождением культур побережья Бенинского залива; охарактеризовать, на­сколько это позволяют источники, уровень социального разви­тия Ифе — основы государственности в стране йоруба, в Бени­не и Дагомее.

Город Иле-Ифе лежит в плодородной долине, окруженной холмами, у границы между зоной лесов и лесистой саванны. Природные факторы способствовали развитию здесь земледелия и ремесел. Население культивировало ямс, масличные пальмы, бананы, орехи, злаки. Природные запасы глины послужили материалом для производства керамических изделий: глиняной посуды, скульптурных изображений людей и животных, масок. Обилие эбенового дерева обеспечило развитие резьбы по дере­ву (изготовление масок, скульптур, богато украшенных резь­бой дверей и веранд домов). Производство стеклянных бус, браслетов и серег основывалось на природных запасах кварца [94, с. 23].

Историческая традиция йоруба утверждает, что Иле-Ифе был первым йорубским городом, тем центром, откуда йоруба ведут свое начало как народ. Большинство традиционных пра­вителей йорубских городов-государств претендуют на происхож­дение династий из Иле-Ифе и подтверждают это устной тра­дицией (дворцовыми хрониками и обрядами, такими, как освя­щение царских регалий в Ифе, некоторые моменты церемонии коронации правителей, элементы похоронных обрядов, символи­зирующие связь местных династий с землей Ифе и т. п.). Что касается Бенина, то традиция недвусмысленно выводит из Ифе происхождение института царской власти в Бенине. Однако устная традиция о зарождении самого Ифе достаточно проти­воречива и многослойна.

Она предоставляет две версии, две этногенетические леген­ды о происхождении Ифе и народа йоруба. По одной из них, первопредок йоруба Одудува спустился с неба на океан, по­крывавший сушу, бросил туда горсть земли и на этом месте основал Иле-Ифе. По другой версии, происхождение йоруба связывается с Ламуруду, правителем Мекки. Одудува якобы бнл сыном Ламуруду. Противоречия, известная двусмыслен­ность ифской этногенетической легенды, в свою очередь, спо­собствовали созданию своего рода «традиции» среди африка­нистов, начиная с Л. Фробениуса, рассматривать все наиболее выдающиеся достижения ифской (а следовательно, и йорубской) культуры как результат воздействия иноземных пришельцев. К циклу легенд об Одудуве нам предстоит еще вернуться в главе 6 в связи с вопросом о происхождении царской власти.

Современная историография, включая нигерийскую, не ви­дит научных оснований в гипотезах о неместном происхожде­нии йоруба. Это объясняется, с одной стороны, развитием ар­хеологии, а с другой — появлением новой методики — исследо­вания доколониальной истории с помощью комплексного исполь­зования африканских источников разных типов. В области же идеологии это связано прежде всего с развенчанием преслову­той хамитской теории, которая впервые в мировой африкани­стике была подвергнута сокрушительной критике Д. А. Ольдерогге [81, с. 220—239], а впоследствии — рядом компетентных западных и африканских ученых.

Что же касается причины появления генеалогически-этно-генетической легенды о Ламуруду, которого исследователи отождествляют с библейским Нимрудом, то, как полагают, возникновение подобных легенд, «ложных в своей основе» [65, с. 139], в Западной Африке в эпоху государствообразования было так или иначе связано с установлением контактов с ара­бами и проникновением ислама [65, с. 136].

Но и кроме этого в легенде об Одудуве остается много не­ясного. Ее можно считать «одной из главных проблем истории Ифе» [181, с. 133]. Данные устной традиции, собранные уже в наше время, могут быть интерпретированы таким образом, что до Одудувы на территории города находилось несколько раз­бросанных поселений. Устная традиция сохранила имена не­скольких обожествленных предков, по преданию уроженцев Ифе, — возможно, первых правителей упомянутых выше мелких общин (всего их, согласно традиции, было тринадцать, однако подтверждение этого археологическими свидетельствами — де­ло будущего) [181, с. 134].

Современный Ифе расположен на территории древнего горо­дища. Это несколько препятствует восстановлению его истории, так как первоначальная застройка перекрыта сетью зданий и коммуникаций XX в. Земля Ифе буквально усеяна древностя­ми. Почти каждый день местные жители — строители домов и дорог, крестьяне, работающие на своих сельскохозяйственных участках, — наталкиваются на старинные художественные пред­меты. В наиболее древних местах города,  например в роще Олокуна, бусы и обломки керамики вымываются на поверх­ность после каждого сильного тропического ливня. Археология, этого крупнейшего культурного центра тропической части Западной Африки находится в зачаточном состоянии. Большинство находок было сделано случайно.

Если не считать поспешных и поверхностных раскопок не­мецкого этнографа Л. Фробениуса в начале XX в. и небольших раскопок в Асири, начало археологическому обследованию Ифе было положено в 50-х годах. В 1953 г. в рощах и святилищах вокруг Ифе вели эпизодические раскопки К. С. Мэррей, Б. Фэгг, У. Фэгг и Дж. Гудвин. Они осуществили частичное обследование районов Осанганган Обамакин, Ивинрин Гроув, Олокун Валоде и святилище Огун Ладин, добыв много терра­котовых скульптур, стеклянные бусы и тигли для плавки стекла. Но материалы раскопок не были опубликованы. Сообща­лось только, что терракотовые скульптуры были произведены где-то в другом месте и лишь впоследствии по каким-то причи­нам перенесены в места раскопок. В 1957 г. семь очень ценных находок из медных сплавов (фигура правителя Ифе в полный рост, два навершия жезлов в виде человеческих голов со ртами, заткнутыми веревками; ритуальный сосуд в форме круглого табурета с ножкой, обвитой человеческой фигурой в короне; два жезла и скульптурное изображение царственной пары — прави­теля Ифе и его жены) были сделаны случайно местным жите­лем на окраине Ифе в Ита Иемоо. В 1957 — 1958 гг. и в 1960 г. в Ита Иемоо копал Ф. Уиллет, обнаруживший терракотовые скульптуры, остатки святилища, керамической мостовой и гли­нобитных домов, тигель для производства стекла, множество бус и т. п. Сделанные им открытия обогатили представления об Ифе, но все же не лишили археологию этого города прису­щего ей характера охоты за сокровищами.

После завоевания страной независимости древности Ифе стали обследоваться более систематично. В 1962 — 1963 гг. не­сколько ифских находок были впервые датированы радиоугле­родным методом (раскопки нигерийского археолога Э. Эйо в Ита Иемоо). В 1963 — 1964 гг. велись раскопки в Обамери Гроув и на территории Одудува Колледж (археолог О. Мейер), в 1967 — 1969 гг. — на улице Одо Огбе (археолог Э. Эйо), в на­чале 70-х годов — за пределами западного оборонительного вала Ифе в Обалара Лэнд, в Войе Асири и Оке Эсо (археолог П. Гарлейк), в конце 70-х — 80-х годах в окрестностях Ифе (археолог О. Элуэми).

Между тем трудно переоценить значение Ифе для понима­ния истории культуры и проблемы становления самобытной ци­вилизации в Тропической Африке. (Некоторые традиционные йорубские историки считают даже, что «ифская цивилизация» старше древнеегипетской, хотя с этим трудно согласиться.) Устные традиции не только йоруба, но и некоторых соседних народов связывают с этим городом становление своих полити­ческих и культурных институтов. Целый ряд других материа­лов, прежде всего археологических (а также результаты изы­сканий лингвистов, фольклористов, искусствоведов и представи­телей других профессий), подтверждает важность этого города в культурно-историческом развитии западноафриканского ре­гиона, а также поднимает вопросы, заставляющие если не пе­ресмотреть в корне, то по крайней мере существенно перерабо­тать многие установившиеся точки зрения на проблемы генезиса и развития самобытных африканских цивилизаций.

Исследование культуры Ифе очень затрудняет перерыв исторической традиции, происшедший, по-видимому, в XIX в. Существует и другое предположение. Высказавший его А. Райдер считает, что какая-то катастрофа, сокрушившая культуру Ифе (скорее всего завоевание города чужой династией), про­изошла в XVI в. [93, с. 5]. Л. Фробениус, который, как извест­но, первым из европейцев по достоинству оценил художествен­ное значение ифских памятников, не мог добиться от местного населения сведений об их происхождении и назначении, и это обстоятельство действительно служило основанием для различ­ного рода гипотез об иноземных истоках ифской культуры. Это не может не интересовать молодую школу нигерийских истори­ков. С. А. Акинтойе, например, объясняет перерыв традиций искусства бронзового литья и изготовления  терракотовых скульптур в Ифе междоусобными йорубскими войнами XIX в. и опустошительными военными действиями на территории го­рода, в результате которых Иле-Ифе на несколько десятилетий был покинут жителями и зарос джунглями [137, с. 34]. Соглас­но ифской традиции, пишет С. А. Акинтойе, до разрушений эпо­хи междоусобных войн XIX в. дворец правителя Ифе, жилища членов царского рода и знати, святилища города были подлин­ными сокровищницами искусства. В Ифе первой половины XIX в. проводились массовые ежегодные празднества, во вре­мя которых надо было обновлять скульптуры в    святилищах города. В городе имелось много семейств, живших изготовле­нием этих скульптур. Когда в  1852 г. и позднее город горел и подвергался разграблению, жители пытались спрятать наи­более ценные из сокровищ искусства, чтобы они не попали    в руки врагов. Однако многие богатые дома были сожжены и сокровища погублены или похоронены под их руинами. В пе­риод запустения города и позднее ежегодные ритуалы, церемо­ниальные празднества не совершались, и поэтому художники и ремесленники переключились на другие занятия. В наши дни многие старожилы Ифе говорили   С. А. Акинтойе, что, когда древние ритуалы возродились, для выполнения обрядов приш­лось каждый год подновлять старые оставшиеся скульптуры, так как техника их изготовления была утеряна [137, с. 38].

Однако эта точка зрения может быть опровергнута. Во-пер­вых, скульптуры, найденные в 60—70-х годах, датируются ра­диоуглеродным методом X—XIV вв., а некоторые находки — еще более ранним временем; иными словами, археология свиде­тельствует в пользу того, что перерыв традиции наступил не в XIX в., а несколькими веками ранее. Во-вторых, в современном Ифе существует устная традиция, противоречащая семейным преданиям, на которые опирался С. А. Акинтойе: по данным, собранным йорубским археологом О. Элуэми, практика изготов­ления ритуальных бронзовых изделий методом потерянной вос­ковой модели, существующая в современном Ифе, наследуется по мужской линии несколькими семьями и прослеживается по семейным преданиям с XIX в. [182, с. 14—17].

Тем большее значение в исследовании культуры Ифе приоб­ретают данные археологии и их интерпретация с помощью этнографии и искусствоведения. Искусству и культуре Ифе, гипо­тезам об их истоках и истории находок посвящена обширная литература, в том числе несколько работ советских авторов [52; 51; 55; 56; 57; 23].

Самым известным элементом культуры Ифе, составившим ей мировую славу, являются бронзовые и терракотовые скульп­туры (головы людей и животных, изображения людей и животных в полный рост). Ифские скульптуры прекрасны и неповто­римы, они уникальны. Никакая фотография или рисунок не в состоянии в полной мере передать одухотворенность и необык­новенную мягкость ифских шедевров, особенно голов людей, выполненных из терракоты. Они как бы излучают мягкий теп­лый свет. Экспонаты выставки «2000 лет искусства Нигерии» [23] в Государственном Эрмитаже были размещены рядом с за­лами античного искусства, и это соседство лишний раз подчерк­нуло ранее неоднократно отмечавшееся многими исследовате­лями сходство ифской скульптуры с древнегреческой.

Долгое время отказывались верить, что это искусство заро­дилось в Тропической Африке, прославившейся, как известно, прежде всего пластикой, исполненной в условной манере. Со­мнения стали рассеиваться после находок, принадлежащих к культуре Нок, а также после того, как в ходе археологических раскопок в Ифе стали попадаться терракоты, не отвечающие установившемуся представлению о стиле ифских скульптур.

Первым мысль о преемственности скульптур культуры Нок, Ифе и современной деревянной скульптуры йоруба высказал Б. Фэгг [189, с. 4]. Развивая эту мысль, Ф. Уиллет писал в 1960 г., что, учитывая связь между Нок и Ифе, с одной сторо­ны, и между Нок и современной йорубской скульптурой — с другой, следует рассматривать искусство Ифе как один из эта­пов развивающихся художественных стилей, охватывающих пе­риод около трех тысячелетий [276, с. 245]. В своей книге «Аф­риканское искусство», написанной в конце 70-х годов, Ф. Уил­лет стал в своих оценках значительно осторожнее [279, с. 73— 76].

Против идеи Б. Фэгга резко выступил П. Гарлейк, произво­дивший в 70-х годах раскопки в Ифе. По его мнению, точка зрения Б. Фэгга является «опасно упрощенной», «не подтверж­денной» и «не имеющей поддержки другими находками». Сход­ство между скульптурами Нок и Ифе «до некоторой степени преувеличено, основано на субъективном отборе изолирован­ных черт» и может быть объяснено многими другими причина­ми [196, с. 130].

В. Б. Мириманов считает, что Нок и Ифе стилистически соотносятся друг с другом    так же, как древнегреческая скульптура  архаического периода с древнеримской.  «Это чисто формальное сравнение, — пишет он, — можно было бы про­должить, если предположить, что культура Ифе в какой-то период ассимилировала культуру своих соседей. Этот процесс мог происходить в эпоху, когда более древняя культура Нок уже угасла или даже была мертвой культурой» [66, с. 265]. Еще более осторожен Т. Шоу, который, предполагая возможность родства в очень слабой и общей форме, подчеркивает, что вви­ду существования разрыва во времени между Нок и Ифе дли­ной в тысячу лет необходимо узнать, какие события происходи­ли в этот период и, особенно, какие типы терракот в это вре­мя изготовлялись [260, с. 137]. Уже после опубликования кни­ги Т. Шоу в районе Абуджи и Ире (близ Ошогбо), т. е. в по­следнем случае на территории Йорубы, были найдены террако­ты стиля Нок.

В первые годы исследования Ифе терракотовые и бронзо­вые скульптуры относили к одной школе мастеров, существо­вавшей предположительно недолго. Находки последних лет, об­наружившие стилистическое разнообразие терракотовых скульп­тур, возможность точной датировки некоторых терракот (брон­зовые изделия остаются до сих пор не датированными, так как ни одна из них не была найдена в процессе археологических раскопок), опровергают эту точку зрения. Теперь предполагает­ся, что терракотовые скульптуры изготовлялись многими масте­рами и в течение долгого времени. Период изготовления реа­листических скульптур принято называть    «классическим»,    а скульптуры, сочетающие реализм изображения со стилизован­ными формами, — «постклассическими», хотя такая периодиза­ция не имеет археологических подтверждений.    Неясно, когда на смену реалистическому стилю пришли стилизованные формы (или наоборот). В то время как одни исследователи полагают, что стилизованные формы предшествовали периоду реалистиче­ских изображений, другие считают, что они могли появиться   с окончанием классического периода. Решение этого вопроса мо­жет быть найдено лишь в результате более широких археоло­гических работ. Оно очень важно для   выяснения   культурных связей между Иле-Ифе и другими йорубскими городами, таки­ми, как Ово, Ондо, Экити, Икирун, Ошогбо, где также были обнаружены скульптуры и керамические мостовые, о которых речь будет идти ниже.

Не вполне ясно также, кого изображали скульптуры и како­во было их функциональное назначение. Есть предположение, что терракотовые человеческие головы представляют собой скульптурные портреты ифских царей или вождей [192, с. 25]. О. Элуэми сомневается в этом, ссылаясь на обычай. Дело в том, что по традиции они (правитель Ифе, царь) не должен по­являться на людях. По представлениям йоруба, он является алаше экеджи ориша — т. е. верховным божеством и господи­ном, заместителем богов, подобно алафину — правителю держа­вы Ойо. Они появляется перед народом лишь дважды в год во время ритуализированных празднеств Олоджо и Итапа, причем во время первого его лицо скрыто от людей короной с вуалью из бус, а во время второго — своего рода колпаком. Таким образом никто из простолюдинов никогда не видит его лица. Вряд или можно сделать скульптурный портрет человека, лицо которого всегда скрыто от людских глаз, полагает О. Элуэми. Скульптурным портретом можно считать лишь хранящуюся в Ифском музее терракотовую голову Ладжувы, который, соглас­но устной традиции, в течение семи дней узурпировал ифский трон и был пятым по счету они (по другому списку правите­лей — шестым). Что же касается остальных терракотовых гкульптур, то, возможно, они совсем не связаны с царским культом [181, с. 131-132].

Предполагают, что в древности некоторые из терракотовых голов ставили на алтари вместо голов живых людей, предна­значенных для принесения в жертву. Б. Б. Пиотровский счи­тает возможным сопоставить (по значению) ифские головы с «портретными головами, помещаемыми в гробницах-мастабах IV династии египетских фараонов или со скульптурными голо­вами в могилах древнего Йемена» [25, с. 5]. Однако пока это все гипотезы.

О связи терракотовых скульптур с культом царских предков говорят также раскопки на Лафогидо стрит, недалеко от цар­ского дворца, где в 1938—1939 гг. было найдено 18 бронзовых предметов. Это место использовалось раньше для ритуалов, связанных с они Лафогидо, который, по преданию, был здесь похоронен. В 1969 г. здесь была найдена терракотовая голова быка — жертвенного животного. При последующих раскопках была обнаружена керамическая мостовая в форме четырех­угольника, один из концов которой уходил под соседний дом. Вдоль трех остальных сторон в мостовую были вставлены 14 глиняных сосудов, некоторые из них — с крышками. Крышки представляли собой глиняные диски, на верхней части которых были вылеплены головы животных, обращенные к центру мо­стовой, где находилось отверстие, возможно, для центрального столба, подпиравшего крышу. Понижение в одном из углов мо­стовой могло быть могильной ямой. Там нашли маленькое тер­ракотовое изображение человеческой головы в 5 см высотой и скульптурные изображения барана, антилопы, быка, змеи и ми­фического животного. Была также обнаружена грубая терра­котовая скульптура другого стиля; что она изображала, устано­вить не удалось. Радиоуглеродный анализ мостовой дал дати­ровку XVI в. [260, с. 152]. По-видимому, археологи раскопали часть «часовни».

К середине 70-х годов ученые располагали датировками из семи раскопов в разных местах города, полученными радиоуг­леродным методом. Самые ранние датировки  относятся к VI в. н. э. в Орун Оба Адо [279, с. 269]. Однако большинство их приходится на X—XIV вв. Если дата VI в. будет подтверж­дена в ходе последующих раскопок, то становление государств есной зоны Нигерии, ныне датируемое XII—XIV вв., отодвинется в древность не менее чем на 600 лет. Есть, однако, предположение, что Иле-Ифе возник еще раньше, но археология по­ка не подтвердила эту точку зрения [256, с. 25—37].

Данные археологии говорят о том, что Ифе X—XIV вв. был значительно больше, чем в XIX в., когда его впервые увидели европейцы [269, с. 129]. Сохранились остатки двух крепостных сооружений — глинобитной стены XIX в. и земляного оборони­тельного вала, возведенного после XIV в. За валом в древ­ности был ров, наполненный водой. Высота вала, если считать со дна рва, превышала 6 м [269, с. 127].

Политическим, религиозным и культурным центром города был царский дворец (афин). Согласно устной традиции Ифе, дворец менял свое местоположение трижды. Современный афин Ифе примерно в восемь раз меньше старого [242, с. 197]. Городские постройки, видимо, мало чем отличались от тра­диционных йорубских жилищ XIX в. — низких, одноэтажных, крытых соломой глинобитных домов, прилегающих друг к дру­гу и образующих четырехугольник, внутри которого помещал­ся двор с бассейном для стока дождевой воды. Этот традици­онный тип жилища называется на йоруба агболе, а в западно­европейской научной литературе обычно обозначается словом «компаунд». Весь город был построен из очень простых, легко поддающихся обработке, но недолговечных материалов — глины, тростника и дерева.

За укрепленными стенами города жили люди, хорошо знако­мые с обработкой зёрна: в скалах в окрестностях Ифе найде­но огромное количество круглых углублений — примитивных ступок, или зернотерок. На глиняных черепках некоторых мо­стовых встречаются отпечатки зерен кукурузы, которая была завезена на побережье Западной Африки с Американского ма­терика в эру трансатлантической работорговли и стала возделываться на территории нынешней Нигерии не ранее XVI в. Од­нако основными (и очень древними) земледельческими культу­рами были, как уже говорилось, ямс и масличная пальма.

Помимо изготовления ныне всемирно известных скульптур из терракоты и медных сплавов в городе было развито произ­водство бус из стекла и полудрагоценных камней — необходи­мых атрибутов власти вождей и священных царей всего побе­режья Западной Африки. В разных частях города были отко­паны тигли и синеватая отработанная масса. Куски тиглей для изготовления стекла обнаружены в керамических мостовых района Войе Асири и датированы XIII—XIV вв. [260, с. 156].

Изготовление бус в Ифе, очевидно, было женским заняти­ем. До сих пор среди приверженцев традиционных верований богиня моря Олокун, одна из жен Одудувы, считается покро­вительницей этого промысла. В современном Ифе бытует леген­да о том, что некогда Олокун жила в городе среди людей и была первой женщиной — изготовительницей бус. В святилищах, посвященных Олокун, и по сию пору ежегодно собираются ма­стерицы и продавцы бус со всей округи для отправления религиозных церемоний в честь богини [182, с. 17—18]. Интерес­но что в Бенинском царстве происхождение царских бус также связывалось с божеством по имени Олокун, но уже в его муж­ской ипостаси в качестве бога моря и богатства.

Процветало и ткачество. Судя по одеяниям на изображениях царей, в Ифе XII—XV вв., а возможно и раньше, были извест­ны два типа ткацких станков — мужской и женский [192, с. 362].

По сложившейся в науке традиции, культура Ифе относится к железному веку, хотя железа там, видимо, было мало. Оби­ходных предметов и орудий из железа не найдено. Но они при­сутствуют в качестве украшений в древних каменных памятни­ках города и его окрестностей (например, 140 железных гвоз­дей вбиты в пятиметровый монолит Опа Оранмиян; два гвоз­дя вместо глаз — в каменную фигурку Идены, «хранителя во­рот»; из железа сделаны глаза и ноздри каменной рыбы). Же­лезные кольца или гвозди присутствуют в латунных и террако­товых скульптурах. В Ифе, как и повсюду в Западной Африке, бронза никогда не ритуализировалась независимо от железа [269, с. 155]. То, что железо использовалось лишь в сакраль­ной форме, ставит под сомнение положение о принадлежности Ифе периода расцвета изделий из терракотты и бронзы к раз­витому железному веку. Может быть, как предлагает Ю. К. Поплинский, следует помещать эту культуру на грани­це развитого неолита и века металла и считать, что благодаря контактам с культурами, широко производящими металл, она восприняла готовую технику и технологию металла, но освое­ние его находилось в начальной фазе?

Из бронзы выделывались ритуальные жезлы и сосуды, скульптурные изображения людей. Собственно, употреблять слово «бронза» в приложении к ифским изделиям не совсем точно. Лабораторный анализ показал, что найденные «бронзы» в действительности являются латунистыми (сплав меди и цин­ка). Некоторые предметы, например маска Обалуфона, были сделаны из почти чистой меди. Технология отливки бронзовых изделий предполагает довольно высокую культуру обработки металла. Ифские мастера пользовались так называемым мето­дом потерянной восковой модели и достигли в его применении большого совершенства. (Отсутствие в Ифе изделий, изготов­ленных методом ковки, возможно, объясняется тем, что архео­логи просто не добрались пока до древних слоев.) Толщина ме­талла в скульптурах, как правило, не превышает 5—6 см. Ли­тейщики использовали привозную медь, об источниках которой можно лишь строить предположения.

И все же не металл, а глина была самым важным, самым характерным материалом культуры Ифе. Мастера Ифе в совершенстве владели секретами использования    свойств    сырой  и обожженной глины. Из глины сооружались крепостные укрепления, жилища,  система водостоков,  изготовлялась домашняя утварь. Жители города знали и обработку камня, но не были в состоянии применять его достаточно широко; пока найдены лишь предметы культа, в том числе монолиты высотой в не­сколько метров. Лишь немногим более двадцати из найденных скульптур отлито из медных сплавов, подавляющее большинст­во — это терракоты. В отличие от скульптуры Нок некоторые терракоты Ифе сохранили следы подкраски и имеют продоль­ные борозды вдоль лица и тела. Другой характерной особен­ностью ифских изделий (и терракотовых, и металлических) яв­ляются небольшие круглые отверстия на лицах некоторых из них: в эти отверстия вставляли волосы, изображавшие усы и бороду.

Керамические изделия Ифе (лепные, ибо народы стран по­бережья Бенинского залива не знали гончарного круга) очень высокого качества. Керамическое производство велось здесь в больших масштабах и, по-видимому, разделялось на ритуальное и обыденное. Во всяком случае, в современном Ифе, где ремес­ленные навыки, как правило, передаются по наследству, суще­ствуют две категории гончаров: горшечницы — изготовительни-цы кухонной утвари и гончары-мужчины, которые лепят исклю­чительно ритуальные сосуды и скульптуры. Этих мастеров на­зывают бабалаво, как и жрецов йорубского божества судьбы [182, с. 31—32].

Раскопки в 1953 г. святилища Огунлади (близ царского дворца) вызвали сенсацию благодаря открытию уже упоминав­шихся ранее керамических тротуаров, или мостовых, сделанных из специально обработанных глиняных черепков. Миллионы обожженных черепков нескольких типов, отличающихся друг от друга величиной и качеством обработки, были употреблены для мощения мостовых. В сочетании с мелкими кварцевыми бу­лыжниками ифские мастера создавали из них разнообразные геометрические узоры наподобие мозаики. Подсчитано, что на каждый квадратный фут тротуара шло не менее 720 специаль­но обточенных черепков [197, с. 46], т. е. около 8 тыс. на 1 кв. м.

Керамические мостовые представляют собой очень важную находку, поскольку не только облегчают археологическую стратификацию объектов, но и дают богатейший материал для изучения проблемы культурных контактов народов побережья Бенинского залива. Долгое время керамические мостовые счи­тались чисто ифским феноменом. Однако позднее оказалось, что это не так. Тротуары из черепков были обнаружены в Бенине на территории старого царского дворца, где теперь находится Бенинский музей. Они сделаны по типу ифских — из отточен­ных и поставленных на ребро глиняных черепков — и датиру­ются радиоуглеродным методом XIII—XIV вв. н. э. (1305±105) [169, с. 32], в то время как ифские мостовые появились не позднее XI в.

В настоящее время остатки древних керамических мостовых двух типов (из черепков, уложенных плоско, и из черепков, по­ставленных на ребро, как в Ифе) обнаружены во многих ме­стах Нигерии и сопредельных стран. Самые ранние мостовые второго типа (VIII в. н. э.) найдены в Дайме (Северная Ниге­рия) и в Амкунчу (Республика Чад). Их находили также в Елве (Северная Нигерия), близ Лагоса, в йорубских городах Ово, Ифаки, Икерин, Эде, на территории дагомейского царства (ны­не Народная Республика Бенин) — в йорубском городе Кету и в городе Даса Зуме. Глиняные мостовые первого типа были найдены на территории Камеруна (около Гаргоны и в Бе), в Олд Варри (дельта Нигера) и близ Елвы в раскопе КЗ 63/32. Традиция вымостки глиняными черепками сохранилась по крайней мере до 40-х годов нашего века в Нуле в Центральной Нигерии. Керамические мостовые Нигерии имеют аналоги и в других районах мира, например в древнеегипетском Делосе во II в. до н. э., а также в Утике (финикийской колонии в Север­ной Африке) до начала нашей эры.

Ни устная традиция, ни письменные источники XIX в. не сохранили сведений о керамических мостовых Ифе. Предпола­гали, что они связаны с культом священного царя или же, бо­лее прозаично, с водосборными сооружениями внутренних дво­ров йорубских, домов. По-видимому, керамические мостовые служили в первую очередь для «бетонирования» полов в цар­ских дворцах (они были обнаружены в компаундах и дворах нескольких дворцов в йорубских городах Старый Ойо, Ифе, Илеша, Ово), В Илеше были также каменные тротуары, начи­навшиеся от городских ворот [241, с. 61]. Раскопки 70-х годов подтвердили вторую гипотезу, не отрицая связи вымосток с ритуальными сооружениями.

Большинство керамических мостовых датируется XII— XV вв., однако, по-видимому, они подновлялись (или делались заново) и позднее: на нескольких черепках найдены оттиски зе­рен кукурузы, ввезенной на Верхнегвинейское побережье не ранее XVI в. [260, с. 162].

Археологические памятники позволяют судить лишь об от­дельных чертах социальной структуры Ифе — о развитом куль­те священных царей, о пышности и богатстве царского двора, о существовании высококвалифицированных ремесленников, об­служивавших царский двор, о группах подневольного населе­ния (видимо, рабах), о практике человеческих жертвоприноше­нии.

Основываясь на 25 радиоуглеродных датировках, археологи смещают основные элементы культуры Ифе — терракотовые и бронзовые скульптуры и керамические мостовые — во временной промежуток длиной в 350 лет между 1100 и 1459 гг. н. э. [260, с. 162].

Гораздо более чем культурное наследие Ифе, за пределами известны памятники древнего Бенина, или Бенинского царства, находившегося к востоку от Ифе, близ дельты р. Ни­гер. Историческая традиция связывает происхождение бенинской культуры с Ифе, однако привлечение других видов источ­ников обнаруживает более сложную картину. Дошедшие до нас памятники изобразительного искусства Бенина разнообразнее ифских. В Бенине изготовлялись скульптуры из медных спла­вов, слоновой кости, глины, дерева. Наиболее известные памят­ники связаны с культом поминовения царских предков. Это прежде всего так называемые бронзовые головы — отлитые из латуни или бронзы, тяжелые и крупные, как правило, больше чзм в натуральную величину, в достаточной мере условные, скульптурные изображения голов бенинских царей и цариц, на­зываемые ухув-элао («черепа предков»). Ухув-элао служили опорой для больших слоновых бивней, которые вставлялись в отверстия на макушках голов и в таком виде водружались на алтари царских предков.

Всемирную славу приобрели изделия из слоновой кости — резные слоновые бивни, подвески, посуда, изображения живот­ных — и из металла — бронзовые (или латунные) плакетки ама с рельефными изображениями мира бенинского царского двора, португальских купцов и воинов, животных и предметов культа. Сохранились также скульптуры и скульптурные группы людей и животных, изображающие сцены охоты, войны, жерт­воприношений, процессий и т. п.; ритуальные колокольчики, оружие, браслеты, подвески, веера, заколки; ритуальные сосу­ды, сделанные в форме леопарда, бабуина, барана и т. п.

Всего существует несколько тысяч    памятников    искусства Бенина. В связи с тем что подавляющее большинство из них поступило в музеи и другие исследовательские центры Европы после разграбления Бенина англичанами в 1897 г. и последую­щих перепродаж или хищений, связь между памятниками и со­ответствующей им культурно-исторической    средой    оказалась грубо оборванной.  Период колониального завоевания  и гнета имел одним из своих следствий удушение традиционной куль­туры. В результате о назначении некоторых предметов можно только догадываться, а главное, до сих пор не существует точ­ной датировки памятников. Искусствоведы пытаются располо­жить их во временной последовательности, основываясь на особенностях стиля, точнее, на стилистических изменениях, а этот критерий открывает возможности для создания    многих периодизаций и не дает идти дальше предположений об абсо­лютных датировках. Отсутствие точной хронологии предопреде­ляет многообразие и зыбкость гипотез о происхождении бенин­ского искусства и его связях с культурами других народов Ни­герии и сопредельных стран.

С конца 60-х годов в африканистике была принята перио­дизация, предложенная У. Фэггом. Исходя из предположения, что искусство изготовления скульптур из медных сплавов при­шло в Бенин из Иле-Ифе и что ранние бенинские памятники несут на себе следы ифского влияния, лишь со временем обре­тая самостоятельность, У. Фэгг выделяет три периода в разви­тии бенинского бронзового литья. К раннему (до середины XVI в.) принадлежат бронзовые головы царицы-матери и срав­нительно небольших размеров головы царей (всего около 20). Неясно, к какому времени следует отнести его начало. Сред­ний период (вторая половина XVI в. — вторая половина XVII в.) характеризуется увеличением роли украшений в ущерб выразительности лиц скульптур. Последние становятся стерео­типными, отличаясь друг от друга главным образом числом нитей бус на шее, орнаментом на ободках у основания голов и некоторыми другими элементами декора. В этот же период по­являются бронзовые плакетки ама и изображения европейских купцов и воинов. Головы позднего периода (с конца XVII в. до 1897 г.) утрачивают портретную выразительность, они массив­ны, монументальны. Часть скульптур имеет «крылья» — высту­пы шапочки над ушами (см. коллекцию МАЭ 525—1,595—2), введенные, согласно бенинской традиции, обой Осемведе, пра­вившим в 1818—1848 гг. В этот период, по крайней мере с XVIII в., бенинцы уже не изготовляли плакеток ама.

Периодизация, предложенная У. Фэггом, продолжает гос­подствовать среди искусствоведов, однако она уже не может удовлетворить историка, располагающего археологическим ма­териалом, пусть и незначительным, поддающимся частичной датировке благодаря радиоуглеродному и спектральному анали­зам и другим современным методам определения возраста ар­хеологических памятников. Эти методы открывают путь к соз­данию новой периодизации: по составу металла, по способу из­готовления, по сопоставлению бенинских памятников с твердо датированными (в некоторых случаях — заново датированны­ми) изделиями Ифе. Сопоставление этих новых датировок с от­носительной периодизацией У. Фэгга может привести к сущест­венному пересмотру общей картины взаимовлияний и взаимоза­висимости древних культурных центров на территории Ниге­рии. В частности, до недавнего времени считалось (и это учи­тывалось в периодизации, предложенной У. Фэггом), что более старые бенинские изделия являются латунистыми (сплав меди ^с Цинком), а более поздние — бронзовыми (сплав меди с оло­вом). Однако спектральный анализ заставляет сомневаться в верности этого утверждения. Найденные в ходе археологических Раскопок на территории Бенина 49 предметов (в основном брас­летов), датируемых XIII в., были все выкованы из оловянистой бронзы с очень небольшой примесью цинка, а находки в культурном слое XIX в. — из свинцовистой латуни. Этого недостаточно для утверждения, что бронзовые изделия из Бенина относятся к древности, а латунистые являются более поздними, но эти факты еще раз ставят под сомнение ставшую почти «традиционной» периодизацию У. Фэгга. Сказанное согласуется со сравнительными данными истории древней металлургии в различных регионах мира: древнейшими этапами в обработке меди были «мышьяковый», когда орудия изготовля­лись в основном из мышьяковистой меди (ученые условно на­зывают ее «мышьяковой бронзой»), и «оловянный», наступив­ший с появлением предметов из оловянистой бронзы. Древней­шие из до сих пор найденных металлических (медных) изделий (в Чайоню-Телези, Турция, 7200 г. до н. э.) были изготовлены путем ковки в холодном состоянии [99, с. 16].

Бронзовые браслеты и кольца Бенина XIII в., как правило, изготовлялись методом ковки. Позднее в Бенине этот метод применяли при производстве главным образом мелких предме­тов: гвоздей, скоб и т. п., а собственно художественные изде­лия отливались из латуни по методу потерянной восковой мо­дели. Мастера учитывали свойство материала: свинцовистая латунь лучше подходит для литья, чем оловянистая бронза. На­пример, среди 30 художественных изделий из Кембриджского музея и 35 из Бенинското музея было обнаружено только два предмета из оловянистой бронзы, остальные были изготовлены из латуни.

Количественный спектральный анализ    нескольких   предме­тов из бенинской коллекции МАЭ, произведенный в 1966 г., дал аналогичные результаты: шесть    бронзовых    плакеток    (595-8, 595-10, 595-11, 595-18, 595-20, 595-21), почти не отличаясь друг от друга по процентному составу металлов, представляли собой свинцовистые латуни, т. е. имели меди  от 86 до 91%, цинка — от 5 до 8%, свинца — от 2 до 5%, а также очень незначитель­ные примеси сурьмы, железа и никеля. Так называемые «брон­зовые» головы ухув-элао (595-2 и 595-3) содержали 77% меди, 20% цинка, 2% свинца и очень небольшие примеси олова, ни­келя и железа. Фигура человека     с    раскрытыми     ладонями (595-5), петуха (595-6)  и голова змеи  (595-7) также были от­литы из свинцовистой латуни [94, с. 224—225].

Все данные бенинской археологии показывают, что исполь­зование меди и ее сплавов расширилось после первых контак­тов с европейцами, с их приходом бенинские мастера получили более широкие возможности для художественного эксперимен­та с металлом. Из португальских источников конца XV — нача­ла XVI в. известно, что латунные или медные изделия ввози­лись в Бенин в обмен на рабов и поступали на переплавку. По-видимому, лишь после ввоза европейского сырья стал широко применяться метод потерянной восковой модели.

Проблема назначения бенинских памятников также остает­ся дискуссионной, несмотря на то что об этом написано много. Так, до сих пор нет единого толкования назначения бронзовых плакеток ввиду утери традиции их изготовления еще в доко­лониальный период. Судя по описаниям европейских путешест­венников, они некогда (до XVIII в.) покрывали стены и стол­бы галерей царского дворца, занимавшего почти половину тер­ритории города Бенина. В 1897 г. (т. е. в год разрушения города и дворца англичанами) в нем находилось тринадцать очень больших дворов, каждый из которых был посвящен от­правлению культа предков в честь одного из умерших прави­телей.

Д. А. Ольдерогге полагает, что, по-видимому, стены дворца бенинских царей были украшены примерно так же, как древне­египетские дворцы и храмы, изображения на стенах которых имели совершенно ясную последовательность и были связаны единством содержания [78, с. 287]. По всей вероятности, каж­дый из бенинских царей, считает он, делая новые пристройки к старому дворцу, украшал стены галерей и залов изображе­ниями событий своего царствования, и, «если бы мы могли установить первоначальное местонахождение всех этих картин, несомненно мы могли бы выяснить многие события истории Древнего Бенина» [78, с. 287]. Это положение не сле­дует понимать буквально, ибо среди примерно 1000 дошедших до нас ама и их фрагментов едва ли 20 являются описатель­ными. Большинство же плакеток представляют собой статич­ные групповые или индивидуальные изображения царя, при­дворных, воинов, европейцев, повторяющиеся неоднократно в качестве вариантов одной и той же темы. Варианты, отличаю­щиеся друг от друга некоторыми деталями костюма, орнамен­том фона плакетки (это обычно крест в круге или цветок), ка­чеством отливки, составом металла; толщиной плакетки, види­мо, создавались в разное время по приказу разных царей и от­ражают традицию этой стороны бенинской культуры на протя­жении длительного исторического периода.

Примерно в 40 км к юго-востоку от г. Онича в штате Анам-бра (Нигерия) расположен небольшой город Игбо-Укву, дав­ший название еще одной выдающейся культуре начала желез­ного века. Географически Игбо-Укву находится значительно восточнее былой сферы влияния Бенинского царства.

Открытие этой культуры в XX в. не приоткрыло завесы над спорными вопросами истории и взаимовлияния древнейших историко-культурных очагов побережья Бенинского залива, а лишь добавило новые проблемы и подтвердило значительность некоторых поставленных ранее вопросов. Забегая немного вперед, скажем, что одна из самых любопытных загадок форми­рования цивилизации в регионе побережья Бенинского залива такова: почему ее самые выдающиеся художественные дости­жения — скульптуры из медных сплавов — были сделаны из весьма дорогого (учитывая уровень культурного развития все­го региона) импортного сырья и откуда это сырье поступало? И что послужило импульсом для развития художественной ков­ки и литья из медных сплавов, если для ее возникновения не имелось даже небогатой местной природно-сырьевой основы?

Игбо-Укву. Ручка опа­хала. Бронза. Рис. Б. Б. Пиотровского для каталога    выставки «2000 лет искусства Ни­герии»

Первые находки в районе Игбо-Укву — богато орнаментированный бронзовый сосуд и несколько дру­гих изделий из бронзы — были   сделаны, как и в Ифе, случайно в 1939 г. местным жителем. В те годы находкам не придали должного значения. Научное   археологи­ческое обследование Игбо-Укву под руко­водством английского археолога Т. Шоу начало осуществляться значительно позд­нее: раскопки   производились   в    1959— 1960 гг. и в 1964 г., обработка и обобще­ние археологического материала — в 60— 70-х годах. Всего было заложено три рас­кола. Один из них был сделан на   месте святилища  или сокровищницы, специаль­но сооруженной для хранения церемони­альных и культовых предметов, но впо­следствии заброшенной по неизвестным причинам и забытой. В ней было обнару­жено пятьдесят два предмета. Среди них — изделия из бронзы и меди, в том числе богато декорированные ритуальные сосуды разной величины и формы, сломанный меч, цепь, навершия ритуальных жезлов, подставки для алтаря, брелоки, и подвески, изображения свернувшейся змеи, куски проволоки, кольца, а также остатки одежды, глиняные сосуды, разноцветные бусы.

Особенностью многих находок было то, что они в отличие от скульптур Ифе и Бенина повторяли в металле без изменений формы живой природы и предметов обихода: сосуд в виде морской раковины был точным воспроизведением последней. То же самое можно сказать о сосуде, воспроизводящем в брон­зе половинку калебасы. Красивая ваза, украшенная металли­ческими шнурами, — это вариант глиняного горшка, помещен­ного в веревочную сетку, и т. п. Лучшие из находок Игбо-Укву изысканно орнаментированы.

Неподалеку от сокровищницы было раскопано богатое захо­ронение. По сохранившимся костям скелета и другим предме­там удалось реконструировать способ захоронения. Изображе­ние реконструированной погребальной камеры можно видеть сейчас почти в каждой книге по истории и культуре Западной Африки. Это была действительно изумительная, впечатляющая находка. Камера, судя по археологическим остаткам, была об­шита деревянными планками, скрепленными гвоздями и скоба­ми, а пол был устлан циновками. Тело было захоронено в си­дячем положении на круглом троне, с руками, лежащими на коленях (традиционная поза высших сановников и царей по­всюду в странах Бенинского побережья). Его левая нога попи­рала слоновый бивень — также традиционный символ богатства и власти, правая — круглую низкую подставку, украшенную множеством бус. С помощью медных скоб его руки удержива­ли веер, опахало и жезл. Покойник был одет в платье из лу­ба. Его босые ноги от лодыжек до колен были покрыты брас­летами из бус, запястья украшали широкие медные браслеты, орнаментированные сверху голубыми бусинами, на голове его была шапочка из бус и медная корона, на лице — маска, на груди — бронзовые подвески в форме человеческих голов и опять-таки ожерелья из разноцветных бус. На железной плат­форме, служившей основанием трону, находился жезл с брон­зовым навершием, изображавшим голову леопарда, и другие ритуальные предметы. После того как покойника посадили на трон, камеру закрыли деревянной крышкой и на ней захорони­ли тела по крайней мере пяти человек, возможно рабов [258, т. 1, с. 244; 257, с. 42].

Третий раскоп оказался тайником, куда были намеренно сложены разнообразные изделия из меди и бронзы (двойная цепь из 200 медных колец, 35 браслетов, два колокольчика и т. д.), фрагменты и целые сосуды из глины, кости животных со следами обжига и разлома. Археологи полагают, что все эти вещи оказались здесь в результате обряда «намеренного из­бавления» от ритуальных и церемониальных предметов, после чего, возможно, был сожжен храмовый дом. Это делали для того, чтобы избавиться от вещей умершего человека или по какой-либо другой причине [260, с. 43].

Значительное сходство между предметами материальной культуры, найденными в трех раскопах, заставляет полагать, что все они принадлежат к одному культурному комплексу.

Изделия, найденные в Игбо-Укву, говорят о концентрации в этом месте в древности большого богатства — металлических изделий, созданных квалифицированными специалистами, и слоновых бивней. Эти изделия, по-видимому, относились к культуре, имеющей аналоги в социально-политических институ­тах народа игбо в восточной части Нигерии, находившегося в доколониальный период на стадии разложения родо-племенного строя. Ее характерной чертой (если эти аналоги — не совпа­дение) был институт царя-жреца эзе-нри, сохранившийся до на­ших дней. Эзе-нри на языке игбо означает «царь нри»: этим словом обозначался титул носителя светской и духовной власти. Одной из функций эзе-нри было обеспечение плодородия в стране, особенно плодородия ямса. Судя по находкам, обнару­женным в погребальной камере в Игбо-Укву, там захоронен но­ситель этого титула; святилище (второй раскоп) могло быть прототипом современного обу — домашнего храма, создаваемо­го главой большесемейной общины у игбо, проживающих в Районе Игбо-Укву. Изображения саранчи и жуков среди брон­зовых изделий можно объяснить, также по аналогии, верой носителей этой культуры в ритуальную силу эзе-нри, выражав­шуюся в его власти над насекомыми — вредителями ямса и тем самым в способности сохранять урожай. Свернувшиеся кольцом змеи, встречающиеся среди находок, также могли быть связаны с религиозным обычаем, сохранившимся доныне в дан­ной местности, а именно с табу на убийство и съедение пифо-нов. Что же касается изображений слонов и леопардов, то и им можно найти объяснение в традиции, дошедшей до современ­ности; у игбо эти животные символизируют лидерство, подобно тому как у народов йоруба, аджа и бини они связаны с цар­ской властью.

Однако такие параллели еще не могут служить бесспорным доказательством принадлежности культуры Игбо-Укву предкам современных игбо, вернее сказать, их недостаточно для того, чтобы можно было безоговорочно заявить о том, что игбо бы­ли создателями культуры Игбо-Укву. Устная традиция игбо не сохранила упоминаний об этой культуре. Что же касается ев­ропейских письменных источников и этнографических данных (и то и другое сравнительно позднего времени), то зафиксирован­ная в них материальная культура игбо доколониального перио­да представляется гораздо более бедной, чем культура Игбо-Укву. В то же время история мировой культуры знает приме­ры культурной деградации в ходе эволюции отдельных об­ществ.

В общем, раскопки не дали достаточного материала для от­вета на вопрос о происхождении этой культуры. Была ли она с момента возникновения автохтонной или же развилась на местной основе в результате внедрения технологических нов­шеств извне? Трудно, практически невозможно строить гипоте­зы на этот счет, обладая данными всего из трех раскопов, сде­ланных на весьма ограниченной территории.

До сих пор не обнаружено место, где выплавлялись брон­зовые изделия Игбо-Укву. По своему художественному стилю они являются, безусловно, африканскими — отличными от изде­лий Ифе и Бенина и имеющими отдаленное сходство с бронзо­выми изделиями из области Нижнего Нигера и Камеруна. По составу металла они распадаются на две группы: изделия из свинцовистой бронзы (с содержанием в сплаве до 12% олова и 16% свинца) и из почти чистой меди [259, с. 72]. Предметы из свинцовистой бронзы были отлиты методом потерянной вос­ковой модели, а изделия из меди производились посредством ковки и украшались гравировкой.

По художественному стилю находки из Игбо-Укву не похо­жи на предметы искусства из Бенина и Ифе. Можно говорить лишь об отдельных элементах, повторяющихся в бенинских ра­ботах и изделиях из Игбо-Укву, но это сходство по содержа­нию, а не по стилю: например, и в Игбо-Укву, и в Бенине на изображениях человека присутствуют украшения в виде зубов леопарда. В Бенине они несут вполне определенную смысловую нагрузку, являясь частью регалий, выступая как символы могущества. И в Бенине, и в Игбо-Укву встречаются изображения змеи, сжимающей лягушку, и некоторые другие общие сюжеты. Можно также найти черты сходства между изделиями из Иг­бо-Укву и района юго-восточной части дельты Нигера, и из не­которых других мест Восточной Нигерии. В частности, стили­стически сходные бронзовые изделия найдены в 24 км от Иг­бо-Укву в местечке Эзири, в слое, датируемом XV в. [210, с. 3481. Эти параллели, однако, не проливают свет на проблему происхождения культуры Игбо-Укву. На территории Нигерии нет месторождений меди. Специалисты Игбо-Укву работали на привозном сырье, но о его источнике можно лишь строить предположения.

Культура Игбо-Укву, способная производить в большом ко­личестве предметы роскоши, поддерживать культ царя-жреца, могла быть создана на основе относительно развитой эконо­мики, производящей прибавочный продукт. В период своего процветания Игбо-Укву имел достаточно железа, выплавляемо­го на месте. В погребальной камере, в самой древней части раскопа было обнаружено несколько кусков железного шлака, показывающего, что захоронение было сделано на месте, где в еще более раннее время люди производили металл. Можно предположить, что до появления медных и бронзовых изделий в Игбо-Укву сложилось общество, имевшее в качестве своей экономической базы земледелие и использовавшее железные орудия. Такое общество уже могло развиться в довольно слож­ную социальную структуру с зарождающейся иерархией титу­лов и институтом царя-жреца [257, с. 47].

Помимо упоминавшихся аналогий между заупокойным культом эзе-нри и найденным захоронением, пока не удалось протянуть ни единой нити, которая связала бы культуру Игбо-Укву с современными игбо. Этот народ, не достигший в доко­лониальный период порога классового общества или даже на­чала классообразования, не сохранил в своих преданиях ника­ких воспоминаний, никаких намеков на процветавшую когда-то на их землях культуру. В то же время современные игбо убеж­дены, что творцы Игбо-Укву — их предки.

Радиоуглеродный анализ органических остатков показал, что все три раскопа в Игбо-Укву принадлежат к одной историче­ской эпохе и датируются VIII или IX вв. н. э. Это означает, что Игбо-Укву является самой ранней культурой, производив­шей художественные изделия из меди и ее сплавов не только в Нигерии, но и во всей Западной Африке. Существует, однако, предположение (основанное на анализе тканей и формы брас­летов, найденных при раскопках) об отнесении памятников Иг­бо-Укву ко времени не ранее XIII в. [23, с. 14].

Раскопки Игбо-Укву показывают, что район, прилегавший с востока к социокультурному региону побережья Бенинского за­лива, в древности не был изолирован от внешнего мира. Поми­мо меди среди находок Игбо-Укву имеется много стеклянных бус, по-видимому, европейского или ближневосточного происхождения, попавших разными сложными путями в эту часть Аф­рики. Вероятно, создатели культуры Игбо-Укву получали медь и бусы в обмен на местные ценности: слоновую кость, рабов и, возможно, орехи кола. Но откуда? С севера? Или, может быть, с юго-востока — из Конго?

Выяснение этой проблемы может заставить пересмотреть все до сих пор бытующие гипотезы и о происхождении «бронз» Ифе, и об их связи с Бенином.

Итак, в конце I — начале II тысячелетия н. э. на территории социокультурного региона побережья Бенинского залива разви­вались три выдающиеся по своим художественным достоинст­вам культуры эпохи металла, творцами которых были предки современных йоруба (Ифе), эдо (Бенин), игбо (Игбо-Укву). Исследования последних 10—15 лет еще более усложнили и без того запутанную проблему происхождения и взаимовлия­ний этих трех культур.

В 1971 г. в 120 км к востоку от Ифе и в 95 км к северу от г. Бенина, недалеко от йорубского города Ово — самого во­сточного в цепи йорубских городов, в Игбо Ладжа был совер­шенно случайно обнаружен еще один древнейший центр изго­товления терракотовых скульптур и керамических мостовых. Раскопки обнажили культурный слой на 20—30 см ниже уров­ня почвы и три фазы заселения этого места. Большинство тер­ракотовых скульптур датируются радиоуглеродным методом началом XV в., а две скульптуры — серединой XVIII в. Есть также предметы еще более позднего происхождения, хотя среди них обнаружено восемь полированных каменных топоров.

До находок 1971 г. Ово считался центром художественных изделий своего собственного стиля. Однако в результате рас­копок было выяснено, что среди терракот Ово много скульптур, очень близких к «классическим» головам Ифе, в частности, они также имеют вертикальную скарификацию (вид татуировки). В то же время среди них есть и такие (их меньше), на кото­рых изображены характерные бенинские племенные знаки в форме коротких вертикальных черточек над глазами, к тому же по художественному стилю эти скульптуры близки бенинским. Археологи полагают, что в Ово, как и в Ифе, был доста­точно отдаленный «классический» период, а потом традиция прервалась. Новые находки заставляют полагать, что Ово — промежуточное звено между Ифе и Бенином.

Помимо упоминавшихся ранее этногенетических легенд, позволяющих строить предположения о древних миграциях с се­веро-востока, некоторые элементы культуры Ифе также наво­дят на мысль о роли влияний с северо-востока в ее развитии. Так, в западной литературе керамические мостовые и йорубский тип домов с бассейнами, напоминающими древнеримские атри­умы, упорно связываются с влиянием романо-византийско-арабского мира [260, с. 163]. В одной из йорубских легенд утверждается, что Обатала, создатель человечества, был «бе­лым». Есть и другие аргументы примерно того же типа.

Возможно также, что с Ифе связаны и находки в Эсие, на­значение которых до сих пор не удалось расшифровать.

Каменные фигурки эсие — около тысячи скульптур из мыль­ного камня (изображения людей и животных) — были впервые научно обследованы в XX в. Для местного йорубского населе­ния эти фигурки, стоявшие в священной роще в двух километ­рах от деревни Эсие в районе Игбомина, были предметом по­клонения. Последователи традиционных культов видели в них окаменевшие останки пришельцев из каких-то далеких стран. Таким образом, скульптуры эти были сделаны достаточно дав­но, чтобы об их происхождении сохранилась какая-либо тради­ция. Некоторые из скульптур были захоронены, а на других сохранились следы сознательного разрушения. Подобные же каменные изваяния были найдены в 35 км к северо-востоку от Эсие. Термолюминисцентный анализ двух обломков терракот, обнаруженных на месте скопления фигурок эсие, дает датиров­ку 1100.г. н. э. Но нет никаких оснований для утверждения, что между этими терракотовыми обломками и фигурками есть временная связь.

Две нагие коленопреклоненные фигурки эсие (одна мужская и одна женская) имеют такие же прически, какие носили гон­цы при дворе правителя йорубского города Ила. Существует предположение, что фигурки принадлежат к той же культурной традиции, что и скульптуры Ифе классического периода; они, как предполагается, отражают йорубскую иерархическую поли­тическую структуру: царя, его слуг, гонцов, жриц и т. п.

Однако с тем же успехом можно вести их родословную из Старого Ойо. Вооруженные ножами женские фигурки могли изображать придворных дам ийалоде при дворах йорубских Царей, и прежде всего при дворе Ойо (см. гл. 6 и 7). Ближай­шие от Эсие залежи мыльного камня (легкого для обработки материала) находятся в верховьях р. Огун в 128 км к юго-за­паду от г. Ойо (Старого Ойо), есть также небольшие природ­ные запасы этого камня в окрестностях Эсие, Илеши, Ифе и Ибадана.

Остается также неясной связь между бронзовыми и терра­котовыми скульптурами и довольно грубыми каменными из­ваяниями в Ифе и его окрестностях и каменными «табуретами», или тронами, относящимися к культу священного царя. По мне­нию Л. Ундервуда, особенности работы мастера, изготовлявше­го трон, заставляют предполагать, что резчик более привык об­ращаться с воском, чем с камнем, и, по-видимому, до того как приступить к созданию трона из кварцита, лепил модель из воска, как привык делать это в процессе создания бронзовых скульптур методом потерянной восковой модели. Таким обра­зом, предполагает Л. Ундервуд, в древнем Ифе не было достаточно искусных резчиков по кварциту, иначе говоря, не было самобытной шко­лы камнерезов. И это, с точки зрения ученого, является дополнительным аргу­ментом в пользу того, что искусство бронзового литья появилось в Ифе вне­запно, извне и довольно скоро столь же внезапно исчезло (!) [272, с. 5].

Эта точка зрения — образец слиш­ком узкого, хотя и добросовестного, взгляда на проблему. Культурные па­мятники Ифе — лишь вершина, возмож­но, самая высокая, но отнюдь не един­ственная. Эта культура была окружена другими, о которых мы 'просто еще слишком мало осведомлены.

В государстве Нупе, граничившем с северо-восточными йорубекими государ­ствами, с северной периферией Бенин-ского царства и с территорией расселе­ния игала, обнаружены самые крупные из известных до сих пор бронзовых че­ловеческих фигур (скульптуры из Тады и из Джеббы). Одна из них считается по стилю ифской работой, другая в стилистическом отношении ближе к послеифской йорубской скульптуре; руки скульптуры запечатле­ны в ритуальном жесте, принятом в йорубоком обществе огбони. Были обнаружены также скульптуры, по стилю сход­ные с бенинскими. Устная традиция Нупе связывает проис­хождение искусства бронзового литья с Ида, столицей госу­дарства Игала, однако о древнем бронзовом литье у наро­да игала ничего не известно.

В период экспансии бенинской «империи» эдо часто воева­ли с игала. Современный традиционный правитель игала ата носит в качестве знака власти латунную маску бенинского из­готовления, приблизительно датируемую (на основании ее сти­листических особенностей) XV—XVI вв. [235, с. 261].

Искусство бронзового литья было также известно народу тив, живущему к востоку от игала и идома, и джукун, населя­ющим долину р. Бенуэ. В XIV—XVII вв. джукун создали мощ­ное государственное образование, разрушенное фульбе в нача­ле XIX в. От эпохи величия государства джукун сохранилось всего несколько изделий из медных сплавов, главным образом сосудов, отлитых в виде животных с открытыми ртами.

Тада. Бронзовая скульп­тура. Рис. Б. Б. Пиот­ровского для каталога выставки «2000 лет ис­кусства Нигерии»

О том, как соотносятся друг с другом все эти центры литья из медных сплавов, пока известно очень мало. Анализ состава металла может служить доказательством родства ифских и бенинских скульптур или наличия общих источников получения меди: подавляющее большинство скульптур Ифе, как и Бени­на, выполнено из свинцовистой латуни. В отличие от них почти все изделия Игбо-Укву отлиты из свинцовистой бронзы, за иск­лючением нескольких предметов, изготовленных методом ковки я гравировки по меди. В то же время анализ изотопов свинца обнаруживает резкое отличие ифского литья от бенинского (а также изделий Игбо-Укву от ифских и бенинских работ).

Результаты археологических раскопок в Бенине также всту­пают в известное противоречие с данными устной традиции: са­мые ранние из до сих пор обнаруженных бенинских бронз (XIII в.) отличаются от ифских по составу металла и по мето­ду его обработки: они выкованы из бронзы, тогда как все до сих пор известные латуни Ифе, от создателей которых, соглас­но традиции, произошла бенинская школа мастеров, отлиты по методу потерянной восковой модели. Этот метод также был под­вергнут специальному изучению, в результате чего выявились существенные различия в технологии литья скульптур в Ифе и в Бенине.

Несмотря на значительный (по сравнению с концом 50-х го­дов) прогресс в исследовании южнонигерийского культурного комплекса, проблема зарождения искусства литья из медных сплавов в этом районе отнюдь не прояснилась. Быть может, она даже усложнилась благодаря раскопкам в Игбо-Укву. Как уже говорилось, все три культуры (Ифе, Бенин, Игбо-Укву) вырос­ли на привозном сырье. Расцвет «бронзового» литья в Бенине связан с получением медных сплавов из Европы, а до XVI в. медь в Бенин могла поступать из Ифе или с севера, из медных рудников Сахары. Предполагается, что в Ифе медь также при­возили с севера. Но, как уже говорилось, в устной традиции Ифе не сохранилось даже намека на происхождение скульптур. Это довольно странно, и перерыв устной традиции в результате опустошительных войн на территории Ифе во второй половине XIX в. нельзя считать достаточно веским объяснением.

В то же время, если признать гипотезу о северном проис­хождении меди, все же остается неясным, каким путем достав­лялась она в Ифе: ведь основные сухопутные торговые пути с севера в лесную зону Нигерии проходили (по крайней мере с Х-—XIV вв.) западнее Ифе — через г. Ойо. К тому же послед­ний, хотя и ведет свое происхождение непосредственно от Ифе, не развил тем не менее в отличие от Бенина традиций бронзового литья. А ведь Ойо на протяжении всей своей исто­рии был тесно связан с транссахарской торговлей.

Что касается Игбо-Укву, то эта культура никак не связана традицией с историко-культурным комплексом Ифе—Бенин (об Игбо-Укву не сохранилось вообще никакой устной традиции). Обнаруженные в Игбо-Укву бронзовые изделия датированы Радиоуглеродным методом тем временем, когда транссахарская торговля и сама государственность саванной зоны переживали начальную стадию своего развития.