Глава 8

РАННЕЕ ГОСУДАРСТВО:

ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ПРАЗДНИКИ.

ОРГАНИЗАЦИЯ ВОИН И ВОЙСКА

Важнейшим механизмом функционирования раннего госу­дарства, включавшим в государственную жизнь практически все его население самым непосредственным образом, была ор­ганизация войн и общегосударственных праздников. Ввиду их ярко выраженного религиозно-магического характера общего­сударственные празднества обычно принято рассматривать как выражение религиозных верований и культов народа, вследст­вие чего остаются в тени их политический, экономический и социальный аспекты. Между тем эти празднества, осуществляв­шиеся регулярно в рамках вполне определенной социально-экономической структуры, были важнейшими рычагами госу­дарственного регулирования общественной жизни.

Общегосударственные празднества и церемонии — явление, характерное для всех государств исследуемого региона. К со­жалению, неодинаковая обеспеченность доброкачественными историческими источниками не позволяет в достаточной мере выявить их специфические черты (в зависимости от особенно­стей того или иного государства) на фоне бросающихся в глаза общих стадиальных черт.

Число общегосударственных празднеств варьировалось от государства к государству, но повсюду и неизменно среди них фигурировали ежегодные церемонии и празднества, связанные с земледельческим циклом и с царским культом.

Наиболее полные и красочные сведения об общегосударст­венных празднествах в Дагомее и работорговых портовых горо­дах-государствах содержатся в письменных свидетельствах очевидцев XVIII—XIX вв. В Дагомее было два типа государ­ственных праздников, получивших в западной литературе об­щее название «Пошлины» (Customs), поскольку непременной составной их частью было подношение европейскими торгов­цами богатых подарков царю. Первый тип назывался «Боль­шие пошлины» («Главные пошлины») (Grand Customs), вто­рой — «Ежегодные пошлины» (Annual Customs). Относительно «Больших пошлин» в литературе нет единой точки зрения, ибо об этой церемонии сохранилось мало сведений и они противо­речивы. Арджил полагает, что это были поминки, справлявшиеся правящим царем по своему предшест­веннику, которые происходили через не­сколько лет лосле смерти последнего [139, с. 112]. По мнению Ломбара, «Большие тошлины» совершались каж­дый год и длились по три месяца [221, с. 85], но из дальнейшего изложения этого автора можно сделать вывод, что он имел в виду все же «Ежегодные по­шлины». Так или иначе, но оба вида праздников были связаны с культом цар­ских предков.

Ежегодная церемония отправления культа царских предков в Дагомее име­ла характерное название «Хождение в Абомей (столицу царства. — Н. К.) в су­хое время года». К этому времени обыч­но возвращалось из похода войско, и по­клонение царским предкам естественно сочеталось в этом празднестве с выраже­нием благодарности духам усопших ца­рей за военные удачи дагомейцев.

Празднество состояло из многочис­ленных обрядов, процессий, массовых жертвоприношений, демонстрации воен­ного могущества дагомейского войска, пиров, подношения и раздачи подарков и т. д. Это был общегосударственный праздник, в котором должны были принимать участие (непосредственно или через своих представителей) все подданные царя.

Празднику предшествовала подготовка, включавшая изуче­ние состояния дорог Дагомейского царства и приведение их в порядок, создание системы учета товаров, поступающих в сто­лицу, подновление реквизита для оформления ритуалов и праздничных шествий. На главной рыночной площади перед дворцом сооружалась платформа — открытая сцена для царя, сановников и подарков.

Сердцевину празднества составляло движение процессий царских чиновников, воинов, амазонок, представителей сто­личных и провинциальных общин мимо царской платформы с традиционными выражениями покорности и преданности царю, сопровождаемое уплатой ежегодной дани. Все дагомейцы (лич­но или через глав общин) участвовали в церемонии поднесения подарков царю, европейские работорговцы и гости из соседних африканских государств также принимали в ней участие. В от­вет царь делал обильные жертвоприношения всем своим пред­шественникам на дагомейском троне, а том числе многочислен­ные человеческие жертвоприношения. Например, по сведениям очевидца, английского работорговца Р. Норриса (конец XVIII в.), царь Дагомеи на поминках по своему отцу прино­сил в жертву мужчин, женщин, лошадей, крупный рогатый скот, козлов, петухов. Для нужд покойного царя в жертвенную яму опускали также спиртные напитки, ямс и другое продо­вольствие. Всего на церемонии поминовения, о которой пишет Норрис, было принесено в жертву до 800—900 человек [238, с. 30].

Бенин. Традиционное для бенинской иконогра­фии изображение при­дворного.

Рис. Б. Б. Пио­тровского для каталога выставки «2000 лет ис­кусства Нигерии»

Необходимой ее частью была также раздача царем подар­ков его придворным и народу — толпам, проходившим мимо царской платформы. Эти празднества длились в Абомее неде­лями, собирая до 30—40 тысяч народу.

Во время праздника поминовения царских предков прове­рялась лояльность царю носителей высших титулов. В Даго­мее, так же как и в Ойо (даже в большей степени), владение лошадью было привилегией немногих знатных лиц. Во время празднества им предписывалось сдавать своих лошадей царю. Через некоторое время царь возвращал лошадей их владельцам за известную плату, и это повторялось в обязательном порядке из года в год как демонстрация зависимости знати от царя.

К празднику приурочивались решение сложных судебных дел, совещания («палаверы») должностных лиц, введение но­вых законов, установление цен на рабов, рассмотрение царем прошений подданных и т. п. [139, с. 116].

Тот же Р. Норрис оставил описание заключительного дня государственного праздника, состоявшегося 16 февраля 1772 г. в Виде. На этом празднике, начинает свой рассказ Р. Норрис, царь щедро одаривает подарками своих подданных. Возле дворцовых ворот воздвигается большой помост, украшенный флагами и зонтами; он окружается забором из колючих расте­ний, чтобы отгородить его от толпы. На помост наваливаются груды европейских хлопчатобумажных тканей, других евро­пейских и индийских товаров, множество прекрасных хлопчато­бумажных тканей; из Ойо и огромное количество раковин кау­ри. Когда все готово, царь выходит на помост в сопровожде­нии жен, нескольких придворных, губернаторов европейских фортов на территории Виды и капитанов, невольничьих судов. Присутствуют также несколько высших придворных. Каждому из них царь дает, в соответствии с его рангом, ткань из Ойо и нитку коралловых бус. Затем к помосту из толпы вызыва­ются носители менее высоких должностей, и каждый получает от царя по куску ткани и по нескольку раковин каури как знак царской милости. После того как одарены носители титу­лов, царь начинает бросать в. толпу связки каури, а вслед за ним его жены и высшие придворные также бросают в толпу без разбору товары и связки раковин каури. В конце церемо­нии с помоста сбрасывают связанного человека, крокодила с завязанной пастью и пару голубей с подрезанными крыльями, и толпа кидается их терзать к великому удовольствию царя. Тот, кто сумеет захватить головы жертв, награждается хорошим подарком [238, с. 126]. В связи с этим небезынтересно вспомнить о «козлах отпущения» аграрных культов антич­ности, инкарнирующих тьму, мрак, бесплодие, старость года, который, свершив свой круговой ход, должен умереть для то­го, чтобы стало возможным оживление и возрождение приро­ды. «Типологически смерть „козла отпущения", носителя скверны-мрака, — пишет О. М. Фрейденберг, — совершается или пу­тем сбрасывания со скалы, или путем разрывания на части» [108, с. 97].

Швыряние царем прямо в толпу части полученной им да­ни и подарков была кульминацией, важнейшей частью той стадии государственного праздника, которая была связана с перераспределением царского богатства. То, что швырялось в толпу, было предназначено всем, любому. По-видимому, прав Арджил, связывая эту форму распределения с идеей жертво­приношения; в пользу этого говорит, в частности, последова­тельность царских даров, которые предназначались толпе: сна­чала ткани и каури, затем типичные жертвенные животные и под конец люди — высшая форма жертвоприношения [139, с. 107]. Помимо политического значения — публичной демонст­рации богатства и щедрости царя — эта форма раздачи подар­ков была частью общей жертвы царя предкам от имени его на­рода для поддержания плодородия страны.

В обычае раздачи царем части полученной им дани и да­ров явно прослеживается также связь этого обычая с архаи­ческими представлениями о магическом, взаимодействии меж­ду дарителем и получающим дар, с верой в установление свое­го рода сакральной зависимости получателя от дарителя. По­добные представления известны в истории многих народов ми­ра на родо-племенной и предклассовой стадиях их развития.

В Ойо важнейшими ежегодными общегосударственными празднествами, сопровождавшимися публичным выходом ца­ря, были июльское празднество в честь бога судьбы и ворож­бы Ифа, сентябрьские церемонии, называемые Орун (от слова «небо»), и праздник урожая Бере, отмечавшийся обычно в ян­варе.

Празднества и церемонии Орун, по-видимому, генетически восходят к древнему обычаю умерщвления священного царя, исследованному на материалах многих народов мира Дж. Фрэ­зером [112]. Центральной частью церемонии было ритуальное общение башоруна с богами, целью которого было узнать, уго­ден ли высшим силам царствующий правитель. Как уже гово­рилось в гл. 6, в случае отрицательного ответа богов, полу­чаемого с помощью оракула Ифа, царю надлежало покончить с собой. Празднество включало также демонстрацию народу священного царского гроба, находящегося на попечении специ­альной жрицы — официальной царской матери, и обряды, свя­занные с поклонением ори (голове), царя и башоруна. Огром­ное влияние башоруна на судьбу царя внешне выражалось во время церемоний Орун и том, что в этот период, обращаясь к царю, его называли оба айе — «земной царь», а башоруна — оба орун — «небесный царь».

Многодневным общегосударственным мероприятием был праздник урожая Бере. Он имел всенародный характер и в то же время был главным царским праздником, удобным пово­дом для демонстрации силы и могущества правителей Ойо. По Бере они вели счет годам своего правления. Во время Бере в Ойо съезжались многочисленные гости и в стране прекраща­лись войны.

Торжественная церемония начиналась о того, что под звуки дворцового' оркестра в сопровождении жен царь появлялся на дворцовой веранде. Навстречу ему выходил главный евнух с бронзовой косой. Танцуя, он изображал косьбу травы бере (этой травой, растущей в саванной части государства Ойо, на­стилали крыши домов). Одна из придворных жриц «принима­ла» от евнуха «скошенные» им охапки травы. Их жесты повто­ряли другие пары. Каждая обращалась к царю с краткой позд­равительной речью, желая ему долгой жизни и счастливого правления. После этого под звуки музыки придворные вносили во дворец вязанки травы и исполняли перед царем ритуаль­ный танец. Царь, простирая руки над вязанками, освящал их. Это было сигналом для начала сбора урожая в Ойо, для чего отводилось от девяти до семнадцати дней. Затем наступала вторая часть праздника — церемония сжигания травы перед новыми посадками, завершавшаяся вкушением первинок царем и благодарственными жертвоприношениями богам за ниспос­ланный урожай, после чего подданные в знак преданности пре­подносили царю вязанки бере.

По обычаю, каждый житель (точнее, полноправный член общины) должен был послать несколько вязанок этой травы человеку, занимающему более высокое общественное поло­жение: простые люди — своим вождям, те — знатным людям более высокого ранга и т. д. Ойо меси (члены государственно­го совета) дарили царю по сто-двести вязанок каждый. Так же поступали подвластные Ойо провинциальные правите ш — асейн из Исейина, олу-иво из Иво, бале из Огбомошо и др. Более отдаленные города и окраины государства, где бере не росла, слали гонцов с поздравлениями и подарками: перцем, европейскими товарами, орехами кола, рабами и т. п., в зави­симости от того, чем славилась та или иная местность [212, с. 51, 58]. Подношение рассматривалось как выражение вас­сальной преданности, и уклонение от него было проявлением неповиновения.

В йорубском языке сохранился термин одун бере — им обо­значали устаревшую церемонию покрытия царского дворца (Афина) вязанками травы бере. Видимо, ежегодные символиче­ские подарки как выражение вассальной преданности — это развитие в масштабе всей страны обычая, который предписывал свободному населению города-государства ежегодно вы­полнять общественные работы по починке дворцовых зданий, считавшихся всенародным достоянием, вверенным царю.

Во всех описанных случаях общим было личное участие в массовых общегосударственных церемониях священного царя. В Бенине, где религиозная жизнь государства была поставле­на под жесткий контроль дворцовой администрации, насчитывалось по меньшей мере семь ежегодных общегосударственных церемоний: 1) поминовение царских предков; 2) поклонение голове царя, приуроченное к началу нового года; 3) военный праздник в честь бога войны и железа Огуна, демонстрация военной мощи Бенина (составной частью этого празднества бы­ла пантомима, изображавшая мифическую войну людей про­тив неба); 4) праздник вкушения первинок ямса; 5) серия ри­туалов для защиты здоровья беременных женщин Бенинского царства и обеспечения успешных родов; 6) обряды для обес­печения плодородия земли; 7) празднества и церемонии освя­щения коралловых бус » других царских регалий [155, с. 59].

Среди них было два главных, на которых царь показывал­ся народу. Одним из них был, как и в Дагомее, праздник по­миновения царских предков.

Европейцы, оставившие письменные свидетельства об этом празднике в XVII—XIX вв., уделяют преимущественное внима­ние двум моментам: человеческим жертвоприношениям и лич­ному участию царя в церемониях как поводу для демонстра­ции народу его богатств и могущества.

Очевидец XVII в. приводит красочные подробности публич­ного появления царя: он выезжал из дворца верхом, украшен­ный всеми своими регалиями, «в сопровождении 300—400 чело­век знати верхом на лошадях и пеших; впереди и сзади царя двигалось огромное количество музыкантов, весело играющих на различного рода музыкальных инструментах. Затем по при­казу царя в процессию включали прирученных леопардов, а также множество карликов и прочих уродов, которых он лю­бит держать при своем дворе» [217, с. 75].

Во время церемонии поминовения царских предков в жерт­ву приносили по двенадцать мужчин, быков, козлов, баранов и петухов. Их приводили в специальное помещение и выстраи­вали в ряд перед алтарем. Царь Бенина, одетый в парадные одежды, выходил вперед, громким голосом произносил имя своего отца и просил, чтобы он даровал благоденствие его на­роду, умножение скота и рабов и плодородие земле. Затем жертвам отсекали головы и бросали их в жертвенную яму. Кровью убитых окропляли бронзовые головы и слоновьи бив­ни на алтаре, а мясо жертвенных животных распределялось между участниками церемонии [217, с. 71]. Эта часть праздне­ства происходила во дворце, и число ее участников было ог­раниченным.

Была еще одна церемония, во время которой царь показывал народу свои богатства, включая драгоценные камни, бу­сы и другие вещи, и раздаривал рабов, женщин и вещи своим подданным, а также даровал должности правителям городов и деревень [217, с. 75].

Возможно, что имелся в виду праздник освящения, коралло­вых регалий, который устраивался единожды в год в конце сезона дождей. Главными действующими лицами церемонии были царь и раб. Бусы складывались в кучки, затем приводи­ли раба, ставили его на колени, ударяли его жезлом по голо­ве и его кровью окропляли бусы. Обращаясь к бусам, царь просил у них даровать ему мудрость и отвратить от него злых духов, после чего, обращаясь к рабу, приказывал ему пере­дать его молитвенную просьбу духу бус. Затем раба уводили и обезглавливали, после чего его голову приносили на место церемонии, завершением которой было ритуальное прикоснове­ние ее участников к бусам и к голове [217, с. 72].

Очевидец начала XVIII в., скрывшийся под инициалами Д. Р., отмечал парадно-демонстрационный характер празднест­ва, во время которого царь объезжал город, показывая свою силу и здоровье. Царя в этом параде сопровождали все его жены, которых насчитывалось около 600 [217, с. 75]. Неясно, правда, какой из общегосударственных праздников имелся здесь в виду.

Из всех этих разноплановых, подчас фрагментарных описа­ний вырисовывается все же достаточно яркая картина, позво­ляющая рассматривать ежегодные общегосударственные празд­нества в качестве важнейших механизмов функционирования раннего государства.

Ежегодные общегосударственные праздники имели своей главной целью посредством религиозно-магических обрядов, сопровождаемых жертвоприношениями, укрепить благоденст­вие и плодородие страны.

Люди, предназначенные для жертвоприношений, были либо преступниками, либо больными неизлечимыми болезнями, либо рабами-иноплеменниками (они входили в категорию «козлов отпущения», о которой упоминалось, выше). Связанные в об­щественном сознании с бесплодием и умиранием, они выпол­няли функции гонцов, отправляемых к духам предков или к другим божествам с просьбой о даровании благоденствия об­щине. Человеческие жертвоприношения, будучи важной состав­ной частью некоторых государственных праздников, отражали уровень общественного сознания народов побережья Бенинско­го залива. Это было стадиальное явление, известное у многих народов на определенной ступени их развития, а вовсе не спе­цифика региона.

Государственные празднества служили укреплению царской власти. Царь как сакральная фигура, как воплощение здо­ровья и благополучия народа находился в центре общегосу­дарственных празднеств. Но во всех государствах исследуемо-го региона сквозь религиозную форму и содержание церемо­ний явственно просматриваются политические цели царя, и всей правящей верхушки: демонстрация перед подданными, вас­сальными народами и соседними государствами силы и могу­щества царя, производимая в форме, характерной для уровня культурного развития ранней государственности, — в форме открытого показа народу царских сокровищ, многочисленных жертвоприношений и не менее обильных раздач подарков, пуб­личного хвастовства раритетами царского двора, приурочивания к празднествам раздачи и перераспределения государст­венных должностей.

Государственные празднества несли важную идеологиче­скую функцию и наглядно выражали религиозное и политиче­ское объединение подданных государства под властью царя. Они являлись важнейшим общественно-политическим и куль­турным событием года для населения столицы и для всего народа, ибо были демонстрацией военных и политических ус­пехов государства, местом и временем встречи подданных со всей страны и иноземных гостей, поводом и средством про­явить свои таланты музыкантам, танцорам, ремесленникам.

В течение всего времени, пока длились государственные праздники, дворцовые сказители, хранители исторической традиции, внедряли в сознание народа официальную историю государства — историю деяний царей, рассказы о ратных подвигах и т. п.

С культурно-психологической точки зрения государственные празднества имели двойственные функции: с. одной стороны, оня включали в себя обряды, которые должны были устрашать народ и вселять в него почтение и ужас перед могуществом царя и духов предков, но, с другой стороны, в гораздо боль­шей степени это было время всенародного веселья, сильных эмоций и сытости, о чем вполне наглядно, хотя и с оттенком наивного превосходства, повествует очевидец-европеец, говоря про бенинцев XVII в., что «они имеют много религиозных праздников, отмечая их танцами, прыганьем, игрой на музы­кальных инструментах и убоем окота и людей в честь своих идолов_; или фетишей, а также едой, питьем и весельем» [217, с. 51].

И наконец, ежегодные государственные праздники были главным событием экономического цикла раннего государства [250, с. 33]. В экономическом аспекте церемония получения ца­рем подарков и дани и последующая раздача им части этого богатства в качестве подарков придворным и толпе также мо­жет рассматриваться как известное историкам явление редистрибуции, т. е. как перераспределение. Празднество было главной возможностью для накопления богатства царской ад­министрацией и распределения раковин каури и» других мате­риальных благ среди народа. Это была награда всем высшим чиновникам, которым раздавались импортные товары: бренди, табак, шелк, платья, ковры и другие предметы роскоши, полу­ченные в обмен на рабов. Празднества предоставляли возмож­ность отчуждения и раздачи прибавочного продукта в боль­ших размерах, ибо в церемонии участвовало все население. Таким путем (без посредства рынка) перераспределялось мно­жество товаров из Европы, Индии и соседних африканских стран [250,. с. 34, 35]. Это было средство отчуждения и частич­ного перераспределения общественного богатства в условиях, когда еще не были развиты органы принуждения и товарное хозяйство.

Ранние государства постоянно воевали. Война являлась простейшим способом получения прибавочного продукта в форме грабежа, приобретения рабочей силы (или живого то­вара для перепродажи европейским работбрговцам), обложе­ния данью завоеванных территорий. Но она была и гораздо большим: раннее государство идеологически обосновывало сакральный характер войны; магические обряды, имевшие целью заручиться помощью богов для достижения победы, бы­ли усложнены их связью с культом царских предков.

Война была регулярной деятельностью. Дагомейцы совер­шали свои набеги ежегодно в главный сухой сезон, т. е. меж­ду ноябрем и мартом. В ежегодном годовом цикле йоруба и бенинцев сухие сезоны также отводились для ведения насту­пательных войн. В Ойо был обычай, по которому царь раз в три года должен был планировать завоевательный поход.

Повсюду в государствах побережья Бенинского залива во­енные действия начинались только в случао благоприятного от­вета оракула. Затем главнокомандующий организовывал ре­лигиозные церемонии, целью которых было обеспечить успеш­ное ведение войны. В йорубских государствах военачальника­ми сначала вырабатывался план операции, потом он в общих чертах доводился до сведения городского совета вождей, и тог­да же назначался день начала похода. Следующим этапом было публичное объявление главнокомандующим народу ре­шения о войне. Заключительным этапом был торжественный вынос боевых штандартов и их освящение жертвенной кровью. Военные штандарты¹ йоруба должны были, происходить из Иле-Ифе и быть посвященными их мифическому первопредку и ос­нователю царских династий Ораньяну; ему приносился в та­ких случаях в жертву раб, кровью которого должны были быть окроплены мечи участников похода [212, с. 136].

В Дагомее объявление о военном походе делалось во время общегосударственного праздника, после возвращения войска из очередного похода.

В Бенине цари обычно объявляли о начале своей первой вой­ны через три года после восшествия на трон [177, с. 82]. Церемониал подготовки к войне начинался с посещения царем святилища Аруоса, после чего всем правителям зависимых от Бенина тер­риторий посылался кусок мела или белой глины (символ мира в восточной части побережья Бенинского залива). Тот, кто от­вергал священную глину, становился объектом нападения.

Во всех государствах социокультурного региона система организации войска имела общую основу: в его структуре легко­различимы черты «самодействующей вооруженной организации населения» [3, с. 170], однако наряду с этим применялись методы принудительного набора; в крупнейших государствах имелись регулярные и полурегулярные части.

В Бенине у каждого военного вождя была дружина из его родичей, рабов и зависимых людей, но основную часть войска во время похода составляло народное ополчение. Армию в 20—50 тыс. человек можно было собрата за несколько недель [177, с. 83]. О постоянно действующих воинских подразделени­ях в Бенине известно крайне мало. Часть придворных, объеди­ненных в так называемое общество ибиве, имели функции охранников при царском гареме. Некоторые деревни в окрест­ностях Бенина были известны военными традициями [155, с. 44]. Может быть, воинское искусство передавалось в них по наследству подобно ремеслам?

Обычным боевым оружием бенинцев были длинные ножи, или мечи, копья, луки с отравленными стрелами и со времен Эсигие (шестнадцатое правление) — огнестрельное оружие; сначала мушкеты, впоследствии ружья и с XVI в. — пушки.

В йорубских государствах «никогда не было ни регулярной армии, ни обученных солдат... но, согласно обычаю страны, от каждого мужчины, способного носить оружие, ожидалось уча­стие в войне» [212, с. 131]. Лишь в XIX в. в таких государст­вах, как Ибадан, военные вожди стали создавать воинские дружины из обученных рабов. Формой воинского обучения было следование обычаю, по которому военачальники бра­ли с собой на поле брани небольшие отряды юношей; послед­ние не воевали, а лишь наблюдали за сражением и учились преодолевать страх.

Призыв к участию в войне объявлялся от имени правителя и доходил до простых общинников через цепочку подчиненных вождей; в которой последним звеном был вождь квартала. Ба­ле — главы домовых общин агболе были ответственны за вы­полнение воинской повинности в пределах агболе. Последняя считалась обязательной только в случае оборонительной вой­ны. Однако если боеспособные мужчины отказывались воевать в то время как правителю срочно требовались воинские силы, он мог послать карательный отряд, который уничтожал дома и посевы уклоняющихся, Если же они и, после этого не повиновались приказу, следовали еще более суровые меры [132, с. 20].

Во второй половине XIX в. в южных йорубских государст­вах, в частности в Абеокуте, вопрос о наступательной войне решался публично, на так называемых ойо, или чрезвычайных собраниях всех мужчин городской общины, демократическим путем: каждый участник собрания, которое могло насчитывать несколько тысяч человек, мог выразить свое мнение через ста­рейшин. Женщинам на период действия ойо — не более трех дней — запрещалось выходить из домов [162, с. 133].

До использования огнестрельного оружия войско йоруба обычйо состояло из конницы, лучников и пеших воинов, воору­женных копьями, мечами или топорами и щитами. Конница была привилегированной частью войска, так как лошадьми владела знать [180, с. 172—173]. Наиболее искусные воины-лучники пользовались помимо обычного лука так называемым акатанпо — самострелом с приспособлением для прицельной стрельбы, предохранителем для пальцев и кожаной перчаткой, которую надевали на левую руку» чтобы не повредить ее тети­вой. Стрелы смазывали ядом. В бою за воинами, стрелявшими, из акатанпо, следовали носильщики с мешками стрел. Поверх обычного боевого платья (подобие шотландской юбочки и сво­бодной блузы, прикрывающей грудь и спину) некоторые вои­ны носили кольчуги и нагрудные латы. Боевая одежда знат­ных людей была украшена раковинами каури и зубами диких животных. Широкое хождение имели амулеты, различного ро­да обереги для защиты от вражеских ударов и стрел.

В отличие от бенинцев и дагомейцев йоруба стали широко пользоваться огнестрельным оружием лишь в XIX в. Йоруба из Ойо впервые познакомились с ружьями и порохом, по-види­мому, в начале XVIII в., во время завоевательных походов на Дагомею (в источниках есть упоминания о том, что вооружен­ные ружьями дагомейцы не смогли противостоять напору кон­ницы Ойо). После заключения ойо-дагомейского мирного до­говора 1730 г. порох и мушкеты поступали в Ойо в составе дани, а также как предметы торговли. Однако йоруба не це­нили мушкеты как оружие и употребляли их главным образом в церемониальных целях (например, для салютов во время го­сударственных праздников, торжественных выходов важных лиц и т. п.). Впервые по своему прямому назначению огне­стрельное оружие было использовано в йорубских государст­вах в широких, масштабах около 1817 г., во время междоусоб­ной войны между Иджебу и Ову.

Во второй половине XIX в. большинство йорубских воинов, за немногим исключением, были вооружены ружьями. В 1861 г., например, в войске эгба было очень мало копьеносцев, еще меньше — лучников; основной контингент воинов составляли пешие бойцы, вооруженные ружьями, и меченосцы, имевшие при себе в качестве дополнительного оружия пистолеты [162, с. 134]. Большинство военачальников в этот период имели при­возные (европейские) полевые бинокли или подзорные трубы, которые они использовали по назначению [162, с. 137].

Военачальники, как правило, не знали точной численности своего войска [162, с. 133]. В Ойо существовал своеобразный способ «подсчета» кавалерии, необходимой для успешного по­хода: на земле расстилалась буйволиная шкура, по которой должны были проскакать конные воины; число их считалось достаточным тогда, когда шкура превращалась в лохмотья под копытами коней. Поскольку известно, что йоруба прекрасно умели производить сложные и точные вычисления, когда в этом была надобность, подобную «систему подсчета» можно рассматривать скорее как символическую, как часть ритуалов, связанных с морально-психологической подготовкой воинов к наступлению.

Субординация в войске, в общем, соответствовала долж­ностной иерархии в городе-государстве. Командные чины на­зывались ойо илу («городские титулы»), поскольку их дарова­ли правитель и городской совет, а сами их носители были полноправными членами этих советов..

Высшим военным титулом был балогун («господин войны»). Он и его заместители — Правый и Левый, а также Четвер­тый, Пятый, Шестой — командовали ветеранами. Серики (от хаусанского сарки — «царь») и его заместители (Правый, Ле­вый, Четвертый, Пятый, Шестой) командовали молодыми вои­нами. Далее следовал асаджу, командир авангарда, и его за­местители. Саруми, командующий кавалерией, действовал са­мостоятельно; он имел своего балогуна кавалерии и соответст­венно его Правого, Левого и т. д. заместителей. Каждый из перечисленных военачальников имел в подчинении команди­ров более низких рангов, соотносившихся друг с другом в со­ответствии с; той же системой, т. е. сверху вниз и справа на­лево, вплоть да рядовых общинников.

Бале (некоронованный правитель города), глава городско­го совета, непосредственно в битвах не участвовал, однако имел в армии своих представителей; из числа старейшин, вы­полнявших роли советников [212, с. 133]. В Ойо вместо царя на поле брани мог выходить один из его главных евнухов, на­ряженный в царские одежды.

Иными словами, основополагающими принципами структу­ры войска, его деления, на отряды были копирование общинной субординации (иерархия общин), геронтократический принцип (молодежь, зрелые воины-ветераны, старейшины) и принцип бинарных оппозиций (правое-левое). Деление войска по профес­сиональному принципу (выделение конницы) играло» подчинен­ную роль в его структуре.

Что касается привилегированных частей, своего рода «гвардии», то к ней с известной натяжкой можно, видимо, от­нести институт эшо в Ойо. Титулы эшо не всегда были наслед­ственными: они присуждались особенно храбрым и опытным воинам. Эшо разделялись на два ранга: высший (16 человек) и низший (54 человека). Они служили командирами дворцовой охраны, и им предписывалось жить в столице. Их знаками отличия были диадема акоро и «жезл войны». По-видимому, не­правильно сводить роль эшо к исполнению обязанностей цар­ских телохранителей. Это прежде всего офицеры на поле бит­вы. Каждый эшо имел под своей командой обученных солдат (по-видимому, именно они составляли кавалерию и лучников). Многие из таких солдат были рабами с севера [231, с. 189]. Сами эшо в бою не держали в руках оружия, они имели лишь символы своей власти. Характерно, что С. Джонсон, давая описание государственных органов Ойо, поместил эшо под руб­рику «Знать», а не в раздел, посвященный войне и войску. Эшо подчинялись ойо меси (совету знати), и каждый из семи ойо меси был патроном десяти эшо. Однако их назначение вступало в силу только после одобрения, царем, так что в от­личие от титула балогун эшо — не столько трансформирован­ный общинный институт, сколько институт, порожденный ран­ним государством. На поле брани эшо появлялись как симво­лы воли к победе: согласно обычаю, эшо не мог отступить, он либо побеждал, либо умирал [212, с. 73].

Каждый знатный человек, каждый носитель титула имел также постоянно в своем распоряжении нескольких лиц, кото­рые являлись его личной охраной в мирное время и использо­вались исключительно на государственной службе, например, служили гонцами. Они находились на обеспечении своих гос­под, разделяя с ними трапезы [162, с. 133].

Девятнадцатое столетие внесло изменения; в традиционную структуру йорубского войска: после распада «империи» Ойо, массового перемещения йоруба из саванны в тропический лес, утери традиционных источников покупки лошадей роль кон­ницы упала. Если в XVII—XVIII вв. именно на ней зижди­лась военная мощь Ойо, то в XIX в. в войсках бывших окра­ин прежней «империи» она уже не существовала как отдельная часть войска: на поле боя обычно присутствовало лишь неко­торое число конников — представителей знати, военачальников в окружении двух-трех слуг [162, с. 134]. В новом Ойо — госу­дарстве, воссозданном на границе леса и саванны по типу старой «империи» Ойо, существовала специальная категория знатных воинов бада, которые образовывали самостоятельные военные части. Каждый бада имел по крайней мере одного-двух боевых коней и нескольких телохранителей, которых со­держал на свои собственные средства. Он должен был в со­вершенстве владеть военным искусством, сражаться только верхом на> лошади и быть готовым в опасный момент бросить­ся в самую гущу битвы. Все высшие командиры имели в своем распоряжении по крайней мере по одному такому воину [212, с. 131].

Другим изменением в XIX в. в организации войска (это касалось прежде всего Нового Ойо) было увеличение роли двор­цовых рабов за счет уменьшения представителей знати среди царских телохранителей [231, с. 189].

В йорубских городах рабы-телохранители и солдаты зани­мали целые кварталы, отделявшие жилище правителя от до­мов остальных горожан. Рабские дружины знатных людей мог­ли насчитывать несколько тысяч человек [212, с. 354]. В дру­жины богатых и знатных людей добровольно вступали также обедневшие общинники, кабальные должники. Их обучали и ими командовали доверенные рабы. Подобно рабам-солдатам, дружинники йоруба всецело зависели от своего хозяина.

В Дагомее воинами считались все свободнорожденные муж­чины, способные носить оружие, и рабы, захваченные в плен в детстве и выросшие в Дагомее. Главную опору войска состав­ляли так называемые военные вожди, которые на деле были старшинами — руководителями боеспособных мужчин, членов той или иной деревенской общины или линиджа, и домашних рабов. Иными словами, первичные воинские подразделения бы­ли производными от первичных социальных ячеек. Но если в йорубских войсках до середины XIX в. преобладали, по-види­мому, свободные общинники, руководимые представителями го­родской администрации, то в Дагомее, молодом военно-рабо-торговом государстве со слабо дифференцированной социаль­ной структурой, первичные воинские подразделения более на­поминали дружины,, в их составе численно преобладали че­лядь и рабы [160, т. 1, с. 222]. Они сами обеспечивали себя оружием и амуницией.

Помимо этого существовала постоянная личная охрана ца­ря, которая формировалась из трех источников: из царской че­ляди и преступников, изгнанных из своих общин и взятых на царскую службу; из членов царского рода; из амазонок.

Амазонки составляли специфику Дагомеи. Нигде более в Западной Африке женщины не несли военной службы [267, с. 62]. Использование амазонок в качестве солдат ведет свое начало с правления Агаджи (первая половина XVIII в.),_; ког­да после сокрушительного поражения в войне с Ойо Дагомее нечем было пополнить свою воинскую силу. Опыт привлечения женщин к ратному делу оказался весьма успешным. По дан­ным многочисленных источников, амазонки составляли важ­ную часть дагомейского войска, выгодно отличаясь от мужчин выносливостью, свирепостью в бою, меткостью стрельбы из ружей (только амазонки умели метко стрелять с плеча) и преданностью царю. Общая численность амазонок в XVIII в. достигала трех тысяч, из них несколько сот служили воина­ми; их число еще более возросло во времена Гезо (1818— 1858). Арджил объясняет это тем, что Гезо как узурпатор мог вполне полагаться лишь на дворцовых женщин [139, с. 87].

Амазонки сыграли выдающуюся роль в штурме йорубского города Абеокуты в 1851 г., и йоруба осознали, что их враги — женщины, лишь после того, как попытались, по обычаю, каст­рировать одного из пленников.

В фондах МАЭ в Ленинграде можно видеть браслет дагомейской амазонки, колчан для стрел с ядом и ядоносными листьями (659-2; 659-4а). В середине XIX в. они были выве­зены из Дагомеи капитаном французского флота и впоследст­вии куплены музеем.

В XIX в. ряды амазонок пополнялись следующим образом: в определенный день все подданные дагомейского царя должны были представить ко двору своих дочерей, начиная с определен­ного возраста. Некоторых отбирали как будущих офицеров, других — как солдат, детей рабов — как рабыни амазонок, ис­полнявших службу во дворце. Часть отобранных девушек от­давали в жены заслуженным воинам-ветеранам в награду за воинские подвиги, и такой отбор повторялся каждые три года.

Структура дагомейского войска строилась по принципу би­нарных оппозиций. Этот принцип, прослеживаемый и в других государствах побережья: Бенинского залива, особенно явствен­но выступал в Дагомее. Во время военных действий дагомейское войско делилось на мужскую и женскую части, каждая из которых, в свою очередь, имела однотипную структуру, в основе которой было разделение на правые и левые отряды. Правое крыло мужского войска находилось в ведении мигана — правого помощника царя, а на поле боя и в походе воз­главлялось военным заместителем мигана — гау; ответственным за действия левого крыла мужского войска был мё — левый помощник царя, а во время военных действий — заместитель мё — кпосу. Место амазонок было в центре войска, между его цравым и левым мужским крылом. Во главе отрядов амазонок стояли женские двойники военачальников-мужчин.

Привилегированные части составляли воины, обладавшие большой физической силой, богатыри. Как и амазонок, их вво­дили в бой в критические моменты битвы [175а, с. 69].

Когда войско стояло в Абомее, каждое его подразделение размещалось в особом помещении и носило платье определен­ных цветов. Иногда подразделения расформировывались по капризу царя. По-видимому, челядь отдельных «военных вож­дей^ по мере надобности вливалась в более крупные подразде­ления! и затем распределялась между правым и левым крылом войска. Деление на правое и левое крыло имело не столько тактическое, сколько церемониальное значение — по правую и по левую руку царя — и было связано с представлениями о его сакральности [139, с. 89].

Особую категорию дагомейского войска составляли агбаджигбето — лазутчики. Обычно под видом торговцев они внедря­лись в соседние государства и исполняли функции не только разведчиков, но и распространителей ложной информации о силе и намерениях Дагомеи. Они были также «государственны­ми колдунами»: обманным путем агбаджигбето проникали в святилища вражеских воду (божеств) и притворялись их почитателями. Затем они пытались под видом жертвоприношений испортить воду или по меньшей мере ослабить его силу (на-пример, путем добавления, в пальмовое  вино для жертвопри­ношений разрушительного зелья и т. п.).

В их задачу входило также попытаться спрятать в разных местах вражеского города, разрушительное зелье. Особенной удачей считалось, если объектом вредоносной магии станови­лось жилище вождя или правителя; вражеского города, ибо по­вредить правителю значило нанести урон всему городу.

Сохранились предания о том, что агбаджигбето составляли карты вражеских городов, отмечая на них дома правителя и других важных лиц города и городские ворота. Главное на­значение такой карты — мистическое, связанное с вредоносной магией [139, с. 83—84]. Карта и все шпионские сведения до­кладывались царю. Агбаджигбето отвечали за успех военной кампании. После доклада и до начала военных действий; цар­ских шпионов держали взаперти, под: охраной в Абомее (в до­ме главнокомандующего), а затем заставляли идти впереди войска. Если противник, раньше времени обнаруживал дагомейских воинов, агбаджигбето казнили на месте. Если войско по­беждало, разведчика щедро награждали.

И царь и войско очень полагались в бою на помощь сверхъ­естественных сил; дагомейский воин был обвешан амулетами для защиты от пуль, от холодного оружия, он верил, что при помощи специальных, колдовских составов он может стать не­видимым для врагов во время боя [175а, с. 69].

Боеспособность дагомейского войска ощутимо возросла в первой половине XIX в., после того как царь Гезо предпри­нял энергичные шаги по созданию регулярной армии. В его правление небольшие регулярные: части постоянно находились в столице и в военных лагерях на северных и западных рубе­жах страны, насчитывая в общей сложности (не считая ама­зонок) около 800 воинов [221, с. 87].

Ж. Ломбар считает, что, по крайней мере относительно XIX в., можно говорить о формировании в Дагомее регулярной армии [221, с. 87—88]. Однако все материалы, включая те, ко­торые приводит он сам, свидетельствуют в пользу того, что ос­новную массу войска составляли ополченцы и их рабы, а ре­гулярными частями можно назвать лишь царских телохрани­телей. Однако верно и то, что дагомейцы воевали каждый су­хой сезон, так что боеспособные земледельцы волей-неволей значительную часть своей жизни занимались ратным делом. В XIX в. для мобилизации общинников использовалась своего рода ежегодная «перепись населения», о которой говорилось в гл. 5.

После того как объявлялся очередной поход, все боеспособ­ные мужчины должны были идти в Абомей и присоединиться к регулярным частям. Для организации сбора войска страна была разделена на три района: южный с центром в Алладе; приморский, где за созыв ополчения отвечали правители го­родов Глехве, Годомея и Абомей-Калави; третий — к северу от Аллады и в остальных частях страны, где сбор ополченцев осуществлялся непосредственно из Абомея. Все три группы войска соединялись в столице под командованием своих мест­ных военачальников [175а, с. 68].

Нигде в государствах побережья Бенинского залива не бы­ло специальных интендантских служб. Дагомейские амазонки в походе обычно несли на головах постель, порох и недельный-двухнедельный запас еды [267, с. 86]. Йорубское войско на мар­ше обычно сопровождали толпьи жен воинов и рабынь, несших солдатские пожитки и еду. Узаконенным средством снабжения воинов в походе был грабеж окрестного населения. Если же военные действия затягивались, нападающие возделывали по­ля вокруг осажденного города. По поводу снабжения войска в юго-западной Йорубе во второй половине XIX в. европейские наблюдатели сообщали, что каждый воин кормится сам, и, если у него не хватает продовольствия, он может спокойно пре­рвать ратную деятельность, вернуться домой и ждать, пока по­спеет новый урожай [162, с. 135].

Что же касается вооружения, особенно привозного, то обеспечение им, войска частично; брало на себя государство. Вооружение бенинцев приобреталось из трех источников: са­мими воинами; военные вожди снабжали оружием своих дру­жинников, телохранителей; часть, оружия, прежде всего пушки, порох, ружья, закупало государство [177, с. 44]. Известно, что в XIX в. воины йорубского города-государства Абеокуты получали порох из городского арсенала [162, с. 134]. Кроме того (или, может быть, вернее будет сказать, прежде всего), госу­дарство (царская власть) выступало в роли перераспредели­теля части импортных товаров, приобретение которых было царской монополией повсюду в государствах побережья Бе­нинского залива. Это перераспределение, осуществлявшееся в форме даров или наград во время государственных празднеств, было, например, одним из.^:источников приобретения знатью ло­шадей в Дагомее и Ойо. Кроме того, государственная власть наделяла носителей военных титулов и выдающихся воинов знаками отличия и подарками. В Бенине воинские чины полу­чали в подарок от царя ожерелья, подвески из слоновой кости или медных сплавов. В Дагомее царь на ежегодных государ­ственных праздниках дарил воинам-ветеранам в качестве на­ложниц амазонок и т. п.

Традиционные методы ведения войны вели к малым потерям на поле брани. Так, например, из 17 тыс. воинов, участвовав­ших 23 мая 1861 г. в битве между Эгбой и Иджайе, с обеих сторон было убито пять человек и ранено около пятидесяти [162, с. 139]. Значительно более тяжелыми были, видимо, поте­ри от ран, тяжелых условий похода, болезней на марше и т. п.; на эту мысль наводят дворцовые хроники Бенина, в которых постоянно встречаются упоминания о смерти героев и полко­водцев на обратном пути на родину.

С военнопленными обращались по-разному. У йоруба не по­лагалось убивать побежденного врага, взятого в плен. Если все же считали необходимым предать смерти пленного враже­ского военачальника, то в этом случае йорубские командиры обычно отказывались видеть пленника, это означало, что они не будут вмешиваться, если простые солдаты расправятся с ним. Отказ видеть важных пленников обычно рассматривался как окончательный смертный приговор. Если таким пленником был царь, выполнить приговор было особенно трудно, так как особа царя считалась священной во всех государствах иссле­дуемого региона. Если надо было все же покончить с царем, ему обычно говорили, что он отвергнут его народом, и ожида­лось, что он, по обычаю, покончит с собой [243, с. 316].

В Бенине, когда бенинское войско захватывало вражеский город, его правителя либо казнили, либо отправляли в г. Бе­нин, и его судьбу решал царь, который мог «простить» его и сделать вассальным правителем его же родного города либо держать при своем дворе, предоставив возможность сесть на трон в побежденном городе какому-либо другому представи­телю рода побежденного врага.

В Дагомее победа считалась полной только тогда, когда по­бежденного вождя привозили в Абомей, где его полагалось принести в жертву царским предкам на ежегодном государст­венном празднестве их поминовения. На место побежденного вождя дагомейский царь назначал нового либо из завоеванно­го народа, либо из числа своих придворных. Заменить прави­теля означало «разрушить» деревню или город [139, с. 82]. Когда в 1886 г. дагомейцы разгромили древний йорубский го­род-государство Кету, его население и оставшиеся в живых за­щитники были увезены в полон в г. Абомей, столицу Дагомейского царства. Балогуна и других йорубских военачальников вплоть до дня их казни водили ежедневно по улицам Абомея связанными, подвергая их организованному глумлению, вклю­чавшему облачение их в шутовские наряды, пение издеватель­ских песенок, сочиненных специально на этот случай дворцовы­ми сказителями, и т. п. [247, с. 60]. Победа над Кету была впо­следствии запечатлена в барельефах на стенах царского двор­ца в Абомее [273, табл. XXI].

Военная добыча составляла значительную долю доходов царя и знати во всех государствах социокультурного региона побережья Бенинского залива. У йоруба главным принципом распределения военной добычи был следующий: если воин брал в плен трех человек, то один из пленников предназначался ца­рю, второй — непосредственному начальнику, третьим воин мог распорядиться сам. В такой же пропорции распределялось любое награбленное имущество. В Дагомее существовал обы­чай, по которому солдаты были обязаны «продавать» захва­ченных ими пленников царю по номинальной цене, иными сло­вами, в теории ему принадлежали все людские трофеи войны.

Однако войны велись не только ради грабежа и добычи ра­бов. Так, целью ойо-дагомейских войн был не столько пря­мой грабеж, сколько устрашение, разорение Дагомеи с целью превращения ее в данника Ойо. И для Дагомеи, и для Ойо, и для Бенина война была постоянным фактором развития, ран­ние государства росли и усложнялись в ходе экспансии и пре­вращения соседей в реальных или номинальных данников. Поэтому важной особенностью становления ранней государст­венности была борьба внутри правящей верхушки за руковод­ство войском, которое еще не стало армией и в котором не только не было единого централизованного руководства, но и каждый воин оставался в значительной степени «сам себе го­лова».

Во всех государствах региона побережья Бенинского залива верховным главнокомандующим считался царь, и все войны провозглашались от его имени. Что же касается действительно­го распоряжения военной силой государства, то тут дело об­стояло сложнее. Прежде всего, не вполне ясен вопрос о степе­ни участия царя в военных действиях, о том, в какой мере он был символом, а в какой — реально действующим лицом, при­нимающим и осущестлвяющим решения.

В связи с представлениями о сакральности его особы лич­ное присутствие царя на поле битвы имело отрицательные сто­роны, так как подвергались опасности его жизнь и здоровье, а это могло пагубно отразиться на судьбах государства. В уст­ных традициях зафиксированы события (например, смерть во­семнадцатого бенинского царя, утонувшего в море на пути из Бенина в Лагос), которые послужили поводом для введения запрета на участие царя в военных действиях. Но запреты не всегда соблюдались, возникали новые традиции в обход риту­альных запретов.

В ранний период истории Ойо алафин сам водил войско в битву. Традиция рисует первых йорубских царей воинами, за­воевателями. Известно, что тринадцатый алафин, Аджибойеде, едва избежал смерти в битве против Нупе [212, с. 162—163], тридцать третий царь, Маку, и тридцать шестой, Олуэву, лич­но участвовали в боях [212, с. 162—163; 196]. В Дагомейском царстве правитель участвовал в военных походах, но как бы не в качестве царя: существовало много обрядов, выполнением которых царь освобождался от ответственности за исход вой­ны и которые на время как бы лишали его царских прерога­тив. Главнокомандующим в походе был не он, а гау, так что именно на него, а не на царя в случае неудачи обрушивалась кара вражеских богов. Во время похода всячески подчеркива­лось более высокое положение гау по сравнению с царем: он сидел на более высоком троне, чем царь, получал право курить трубку в присутствии царя, мог приказать последнему подойти к нему, и правитель выполнял его приказ [139, с. 84]. У йоруба (в Ойо) один из трех главных евнухов мог заменять царя на поле брани, в это время он должен был носить царское платье и иметь при себе символы царской власти.

В йорубских государствах царь, потерпевший военное пора­жение, лишался права на трон. Не то чтобы его низлагали, он сам должен был понимать, что недостоин носить корону и обя­зан покончить с собой. Если царь оказывался непонятливым, ему настойчиво напоминали о соответствующих нормах тради­ционной морали. По-видимому, подобный «кодекс царской чес­ти» существовал не только у йоруба. Во всяком случае, дагомейские цари имели обыкновение присоединяться к войску тог­да, когда благоприятный исход кампании был уже вполне ясен. Так, например, было в 1886 г. во время войны Дагомеи против Кету: Глеле присоединился к войску лишь тогда, когда его шпионы донесли, что трехмесячная осада Кету дагомейцами подходит к концу и город вот-вот падет.

Реально ходом военных действий руководил не царь, а дру­гие лица. В каждом из трех крупнейших государств региона доля самостоятельности царя была различной и зависела от многих факторов, среди которых ведущим было, по-видимому, соотношение сил между царем и советом родовой по происхож­дению знати. Наиболее сильными позициями с точки зрения влияния на войско обладал дагомейский царь — глава самого молодого (из трех) и наименее развитого в социально-полити­ческом отношении государства. Военно-организаторская функ­ция была ведущей с момента зарождения и в течение всего времени существования дагомейского царства, с самого начала она была функцией царя. Кроме того, в Дагомее царь был, ви­димо, меньше скован ритуальными запретами, связанными с сакральностью, чем правители Ойо и Бенина. Это давало ему возможность большего реального руководства событиями, полу­чения реального представления об их ходе, тогда как и в Ойо, и в Бенине в известные периоды истории цари превращались в затворников в собственных дворцах.

В Бенине царям удалось свести к минимуму политическое влияние совета родовой знати узама нихинрон. Это оказалось возможным за счет возвышения совета «городских вождей», т. е. другой группы родовой по происхождению знати, а также старейшин — глав кварталов г. Бенина. История царской влас­ти в Бенине — это в известном смысле история маневрирова­ния царя между узама нихинрон, дворцовыми ассоциациями и «городскими вождями», и на всем протяжении бенинской исто­рии красной нитью выделяется противоборство царя с главой «городских вождей», ийасе, и членом узама нихинрон — эзомо. Влияние обоих — и ийасу, и эзомо — было связано с тем, что именно они реально руководили военными действиями.

Эзомо, третий по рангу член узама нихинрон, был как пра­вило, вторым после царя по богатству, так как имел много ра­бов, челяди и даннических земель, которые приобретал в ка­честве лица, ответственного за большинство военных предприятий Бенина. Имена наиболее талантливых эзомо передавались из поколения в поколение в дворцовых хрониках Бенина, в бе­нинской иконографии его изображения встречаются почти так же часто, как образы царя. Однако, руководя военной кампа­нией, эзомо не был подлинным главнокомандующим в том смысле, что он не имел полномочий созывать войско в поход. Регулярной, постоянно действующей армии в Бенине не было, поэтому войско созывалось каждый раз заново от имени царя, но через посредство совета городских вождей эгхаэвбо, которые по иерархической цепочке доводили царский приказ до первич­ных социальных ячеек — большесемейных коллективов. Глав­нокомандующим был глава эгхаэвбо — ийасу. Находясь на ле­стнице военной иерархии выше эзомо, ийасу возглавлял поход лишь тогда, когда командиры ниже его рангом не справлялись с задачей. В этом случае после победы над врагом ийасу не разрешалось возвращаться в столицу, он становился пожизнен­ным правителем одного из подчиненных городов [177, с. 83]. Два других высоких военачальника — ологбосе (ологбошере) и имаран — также были членами совета городских вождей, и царь всегда зависел от них, ибо именно они ведали набором воинов, когда царю требовалось войско для посылки каратель­ной экспедиции, и т. п. [156, с. 27].

В Ойо, самом развитом государстве региона, был создан наиболее сложный и сильный аппарат принуждения, и родовая по происхождению знать имела к концу «имперского периода» меньше возможностей для использования остатков народовла­стия в борьбе за власть с царским двором. В то же время не­померное разрастание «империи», составные части которой были объединены с центром преимущественно посредством вне­экономического принуждения, способствовало усилению роли провинциальных военных вождей и развитию в их среде сепа­ратистских настроений. В Ойо не было единого военного коман­дования, хотя верховным главнокомандующим считался царь. Картина там была еще более сложной, чем в Бенине.

В отсутствие царя столичным войском командовал башо-рун — глава совета знати ойо меси. В Новом Ойо руководство столичным войском чаще доверяли не башоруну, а одному из трех главных евнухов — оси ивефа [231, с. 191], что, в общем, соответствовало общей тенденции в изменении структуры го­сударственных органов при Атибе и его преемниках.

Кроме того, в «империи» Ойо существовали провинциаль­ные войска; их возглавляли обы и бале — правители подчинен­ных городов, а внутренняя структура каждого провинциально­го войска более или менее соответствовала общейорубскому стандарту, о котором говорилось ранее.

В «имперский» период истории Ойо верховным главно­командующим всеми провинциальными войсками считался каканфо, или аре она каканфо. Относительно этого титула имеются некоторые неясности. С. Джонсон сообщал, что ка-нанфо был главным среди эшо, что этот титул был введен шестнадцатым алафином, Аджагбо, (т. е. в начальный период создания «империи» Ойо) и что он присуждался самому та­лантливому и умному воину [212, с. 74]. С. О. Биобаку пола­гал, что каканфо назначали   правителем   пограничных  полуне­зависимых областей государства в периоды, когда оно подвер­галось особенно сильной опасности вражеских нападений [152, с.  12]. Это утверждение, похоже,    подкрепляется некоторыми эпизодами из истории Ойо. Комплексное исследование источ­ников заставляет предполагать, что каканфо никогда не стоял во главе эшо и, как правило, данный титул даровался челове­ку, который ко времени возведения в эту должность уже был правителем провинциального города [231, с. 193]. Титул какан­фо не был наследственным. Его назначал сам царь. Так же как и илари, каканфо при вступлении в должность проходил церемонию посвящения: на его выбритой макушке 201  ножом делался 201 надрез, и в ранки втирались снадобья — для того чтобы  сделать его  бесстрашным. Этот обряд преследовал и иную цель — магические снадобья должны    были   обеспечить верность главнокомандующего царю. Знаками отличия какан­фо были так называемый непобедимый царский жезл, голов­ной убор, украшенный красными перьями попугая, особая при­ческа, передник из шкуры леопарда. Сиденье каканфо также должно было всегда быть покрытым шкурой леопарда, что символизировало храбрость     как необходимую качественную принадлежность его титула и его связь с особой    священного царя.

Создание титула аре она каканфо в начальный период воен­ной экспансии Ойо можно рассматривать как одно из важных мероприятий по укреплению царской власти в противовес родо­вой знати, ибо оно институционализировало контроль царя над провинциальными военными силами. Знаменательно, что, ког­да в последней четверти XVIII в. алафин Абиодун готовил свержение узурпатора трона башоруна Гахи, главной частью его заговора было обеспечение поддержки со стороны провин­циальных войск: Абиодун принудил к самоубийству своего лич­ного врага — каканфо Олонгбина из Джабаты и возвел в должность каканфо лояльного ему Ойаби из Аджасе, который двинул провинциальные войска на столицу и помог Абиодуну свергнуть Гаху.

Вместе со становлением государственности в странах побе­режья Бенинского залива развивались органы, связанные с ре­гулированием межгосударственных отношений: вопросов войны и мира, заключения межгосударственных договоров, создания альянсов, определения государственных границ, защиты рын­ков и торговых путей, уплаты дани и т. п. Эта область истории ранней государственности еще очень мало изучена. Высказывалась справедливая мысль, что исследование дипломатии бес­письменных народов, таких, например, как йоруба до XIX в., в идеале должно проводиться совместно различными специали­стами: историками, этнографами, психологами, языковедами и политологами [243, с. 294]. Первые исследования, посвященные традиционной дипломатии, носят предварительный характер, по все же они содержат материал, помогающий глубже раскрыть структуру и функции раннего государства. Этот материал го­ворит прежде всего о том, что в социокультурном регионе по­бережья Бенинского залива формировалась система госу­дарств, отношения между которыми регулировались в течение веков, и что по мере развития этой системы создавались соот­ветствующие внешнеполитические институты.

Р. Смит собрал убедительный материал из свидетельств ев­ропейских наблюдателей XVI—XVIII вв. о существовании по­стоянных дипломатических отношений между государствами социокультурного региона: между Бенином и Ардрой и Лабедде в XVI в., между Бенином и Варри в XVII в., между Ойо и Дагомеей в XVIII в. и т. д. [267, с.13—14]. Ссылки на деятель­ность африканских послов постоянно встречаются в записках Даппера, Босмана, Норриса, Долзела и других европейцев, по­сещавших страны Верхнегвинейского побережья в XVII— XVIII вв.

Большинство договоров, заключавшихся между государст­вами, имело целью покончить с враждой между ними или же оговорить условия торговли. Одной из важных долгосрочных целей африканской дипломатии было обеспечение благоприят­ных условий для караванной торговли, находившейся, как пра­вило, под контролем царской власти.

Во всех государствах Бенинского побережья представления о том, как достигнуть успеха в переговорах, были примерно одинаковыми: наилучшими средствами для достижения целей дипломатическим путем считались затягивание переговоров, бесконечные оттяжки, а также лесть и раздача подарков.

Так, в XVIII в. Дагомея не раз пыталась предотвратить на­падение Ойо посылкой больших подарков царскому двору; то же делала Аллада, нуждавшаяся в военной поддержке Ойо против Дагомеи. У йоруба дары также являлись частью тради­ционной дипломатии. Подарок мог означать признание своего подчиненного положения, выражать отношения дружбы, под­тверждать и подкреплять факт достижения соглашения. Дип­ломатическими подарками могли быть бусы, орехи кола, ткани, рабы, раковины каури, животные и т. д. Другой формой подар­ка мог считаться династический брак. В 1730 г. в знак оконча­ния ойо-дагомейской войны мирный договор был скреплен от­правкой в Ойо дочери дагомейского царя и подобным же от­ветным подарком алафина дагомейскому царю. Отказ от по­дарка рассматривался как недружественный акт и мог служить поводом для военного конфликта [243, с. 315]. Идеологически это было связано с архаическими представлениями о сакраль­ной функции дара.

Договоры после их утверждения считались священными и сопровождались клятвами договаривающихся сторон. Для то­го чтобы расторгнуть договор, требовалось пройти официаль­ную процедуру освобождения от клятвы [267, с. 31].

Дипломатические поручения могли выполнять самые разные люди — от царского сына до привилегированного раба, а так­же торговцы, подчас чужеземные. В некоторых государствах развивались службы, специализировавшиеся на дипломатиче­ской работе. В Ойо это был институт илари.

У йоруба помимо илари дипломатические функции выпол­няли также резиденты аджеле. Отзыв аджеле из вассального города мог быть знаком объявления войны [243, с. 312].

Лица, выполнявшие дипломатические поручения, как прави­ло, имели отличительные знаки, свидетельствовавшие об их го­сударственной миссии. Так, царским гонцам илари, эмесе, оди и венсангун во время церемонии возведения в должность вы­бривали волосы на правой половине головы, за что повсюду в странах побережья Бенинского залива их называли «полго­ловы». Кроме того, повсеместно послы и гонцы, находясь при исполнении обязанностей, имели при себе своего рода «вери­тельные грамоты», или эмблемы службы: жезлы, трости, дуд­ки, веера или мечи, украшенные определенной символикой. Так, роль «верительных грамот» у илари играли веера, расцвечен­ные красным и зеленым. Дагомейских царских гонцов выделял царский жезл, на котором было символически изображено имя царя. По-видимому, жезл, как и корону, можно рассматривать как один из «двойников» царя (см. с. 222). Ему отдавались зна­ки уважения как самому царю, дагомейцы простирались перед ним ниц, а если сообщение предназначалось белым торговцам, гонца с жезлом сопровождал большой почетный эскорт [139, с. 68]. Считалось, что эти предметы, исходившие от особы свя­щенного царя, обеспечивают безопасность посла или гонца за пределами его родины. Кроме того, по-видимому, тут действо­вало и более общее правило, распространявшееся на все обще­ства со слабым общественным разделением труда, в которых лицо, выполнявшее специфические функции, непременно наде­лялось знаками, внешне выделявшими его из коллектива. В до-государственных обществах региона побережья Бенинского за­лива лица, уполномоченные вести переговоры с чужими общи­нами и государствами, могли не иметь позолоченных жезлов, и знаками их отличия могли быть выбеленные лица, пучки паль­мовых листьев (пальма у многих народов региона считалась священным деревом), колокольчики, куски белой ткани. В свя­зи с многообразием функций традиционной символики в доко­лониальных африканских обществах Р. Хортон считает возмож­ным говорить о «политической роли масок» [204, т. 1, с. 103, сн. 36].

Лица, выполнявшие дипломатические поручения, согласно обычному праву пользовались неприкосновенностью, если они не действовали как шпионы или иным враждебным образом в чужой стране [132, с. 21]. Нарушение этого обычая строго на­казывалось. Так, убийство посла Ойо в Алладе в 1698 г. по­влекло за собой карательную экспедицию Ойо и разгром Аллады.