Кто рассказывает нам о средневековом Судане

Шли века. Контактов между Северной Африкой и Афри­кой Западной не могли разрушить никакие политические или военные перемены— а их было очень много — по обеим сторонам Сахары. С Суданом торговали карфа­геняне, их сменили римляне, после распада Римской импе­рии торговля перешла в руки купцов бывших римских провинций на южном берегу Средиземного моря. И нако­нец, в середине VII в. в Северной Африке появились арабские завоеватели. Вот с этого времени у нас возника­ет возможность получить хоть сколько-нибудь достоверные, т.е. поддающиеся проверке, сведения о странах и народах Западного Судана, основанные прямо или косвенно на сви­детельствах очевидцев, людей, побывавших в этой части Африканского континента и общавшихся с ее обитате­лями.

Но это вовсе не означает, что до появления таких свидетельств не существовало других источников, по кото­рым мы, люди конца XX в., можем составить себе пред­ставление о прошлом суданских народов.

Любой современный народ, особенно более или менее крупный, не мог возникнуть сразу. Он складывался века­ми из разных, часто очень и очень разных, небольших этнических объединений. Каждая такая группа приносила свою частичку в облик нового, более крупного объеди­нения — облик социальный, культурный, антропологиче­ский. И нередко мы обнаруживаем у современных людей те или иные черты, восходящие к их предкам, жившим за много столетий до нашего времени. А главное — предки эти неизбежно оставляли после себя следы, ма­териальные и нематериальные, вещественные памятники и историческую память народа, запечатленную в его    пре­даниях.

Западная Африка не была в этом отношении исключе­нием. Правда, когда четверть века назад писалась «Стра­на золота», автор вполне однозначно соотнес начало появ­ления достоверных сообщений о средневековом Судане только с появлением на Севере континента арабов, все дальше и дальше на запад продвигавших границы «области ислама». И тогда это было оправданно: мате­риальные памятники исторического прошлого Западного Судана были изучены совершенно недостаточно, серьезное археологическое изучение этого прошлого, по существу, только начиналось, да и сейчас остается сделать во много раз больше, чем уже было сделано. И историческое пре­дание изучалось лишь отрывочно, без должной планомер­ности, и велись тогда эти работы с явно недостаточ­ным размахом. Все это нисколько не умаляет заслуг тех ученых, которые занимались археологическими и фолькло­ристическими исследованиями в Судане еще в 40-е и 50-е годы нашего столетия и даже раньше. Но общая картина изученности истории региона и его народов была именно такой: неполной, фрагментарной.

Однако с того времени многое переменилось в Африке. С возникновением на месте бывших колоний независимых государств стремительно рос интерес к подлинной, а не искаженной картине прошлого народов континента. Были разработаны крупномасштабные проекты исторических ис­следований, самыми крупными из которых стали восьми­томная «Всеобщая история Африки», издаваемая ЮНЕСКО, и «Кембриджская история Африки», тоже состоящая из восьми томов. Но и помимо этого в Западной Африке работали и работают в наши дни сотни африканских, французских, американских, польских и других археологов и специалистов по записи и изучению устного истори­ческого предания. И результаты их нелегкого труда делают наши сегодняшние знания несравненно более богатыми и полными, так что сейчас уже нельзя было бы сказать, как в 60-е годы, что-де археологические материалы, на­пример, занимают среди исторических источников, расска­зывающих нам о средневековом Западном Судане, последнее по важности место.

Конечно, археологические исследования сопряжены здесь с определенными, специфичными, по существу, для всей Тропи­ческой Африки, трудностями. Прежде всего — потому что климатические условия Судана очень неблагоприятны для сохранения вещественных памятников прошедших времен. В   дождливые   сезоны   все   органические   остатки   быстро сгнивают, жилища и другие постройки,  которые в Запад­ной  Африке возводят из дерева, глины и соломы, разру­шаются. Невредимыми остаются лишь сооружения из обож­женного   кирпича   —  а  их   здесь  очень  и очень немного, они скорее редкое исключение, — керамические и стеклян­ные изделия, иногда изделия из металла. Но даже с таки­ми ограничениями все эти находки имеют первостепенное научное   значение.   А   в   то   же   время   в   сухих   районах Сахеля сохранность органических материалов иногда оказы­вается гораздо лучшей. Так произошло, например, на территории нынешней Мавритании, в таких ее областях, как   Адрар,   Тагант,   Ход.   Результаты   проводившихся   здесь  раскопок, как уже говорилось, открыли совершенно новые, во многом неожиданные, перспективы для историков западносуданского средневековья. И нам еще предстоит погово­рить об этих раскопках более подробно.

Заметно расширились и возможности использования исто­рического предания. Большинство народов Западного Суда­на не создали  письменности для своих языков, и только немногие из них использовали слегка видоизмененное араб­ское письмо. Но вместо письменных памятников эти народы сберегли богатейшие сокровища устных рассказов о своем прошлом, о деяниях своих предков, о происхождении обы­чаев и традиций. Эти рассказы тщательно сохраняли спе­циальные сказители, занимавшие видное место в обществе. Такая профессия была наследственной, и высшим достоин­ством считалась способность передать в неизменном виде легенды,   полученные  от  отца,  к   которому   они   пришли от деда и т.д.  К сожалению,  записывать предание стали лишь сравнительно недавно, многое уже безвозвратно утра­чено.   Но   и   то,   что   сохранилось,   дает   историку   порой бесценный  материал.  И если арабоязычные авторы пока­зывают нам Судан таким, каким они его видели, приходя с восточной стороны, а европейцы — так, как они видели его с запада, то предание — единственный источник, ос­нованный на видении Западного Судана, так сказать, из­нутри,   глазами   людей   самого   описываемого   общества. Такого   подхода   к  событиям  не  могло   быть  ни  у  североафриканцев,   ни   у   европейцев.   И   в   этом-то   как   раз и заключена главная ценность западноафриканского исто­рического предания, устной исторической традиции.

Конечно, у этого источника есть и свои недостатки. Первый из них и, пожалуй, главный для «традиционного» исторического исследования: предание не дает достоверной хронологии. Бесспорно, существуют приближенные методы ее установления (скажем, по числу упомянутых в рассказе поколений), но получаемые таким образом данные тоже далеки от достоверности.

Кроме того, предание (или, как его еще называют, устная историческая традиция) — это живое явление. То, что чуть выше   было  сказано  о  его   передаче  в  неизменном  виде, нельзя понимать буквально. Любой передатчик традиции — человек  своего  времени, и, излагая завещанные ему пред­ками-сказителями устные тексты, он их невольно «редакти­рует» хотя бы тем, что делает такие смысловые акценты, так переносит центр тяжести рассказа, чтобы, даже сохра­няя неизменной сюжетную канву, приспособить его к конкрет­ным потребностям своих современников в данный момент. Иначе   говоря,   предание   —   это   не   только   и,   пожалуй, даже  не  столько  объективное  свидетельство  о прошлом, но  и  в  не  меньшей  мере  идеологический  документ сов­ременной данному конкретному передатчику эпохи.

Но такое редактирование вдобавок не столь уж редко бывало и совершенно сознательным и целенаправленным, когда преданием пользовались для обоснования отнюдь не одних только духовных ценностей, но и претензий на те или иные вполне материальные привилегии, а бо­лее всего — на власть. Генеалогии правителей, неотъем­лемая часть устной исторической традиции, именно поэтому подвергались такому изменению особенно часто.

Наконец, устное предание, как правило, многослойно: оно испытывало самые разные влияния со стороны культур других народов и более крупных человеческих общностей — политических, конфессиональных. Оно впитало в себя мно­гочисленные мусульманские элементы, а в эпоху колониаль­ного владычества случалось, что однажды записанная и опубликованная версия традиции самим авторитетом печат­ного слова превращалась как бы в «нормативную», един­ственно правильную, и воспринималась в качестве таковой не только европейскими исследователями, но и самими африканцами.

Историку многое может дать сопоставление данных предания с материалами этнографических исследований — описаниями быта, обычаев, традиционной общественной организации народов Западного Судана и их осмыслением. Ведь эта часть культурного наследия всякого народа самая устойчивая и, пожалуй, самая консервативная, и сох­раняется она дольше всего. Многие же явления сложились очень давно, в обстановке, совсем не похожей на нынеш­нюю, так что их изучение помогает понять в прошлом народа такие вещи, которых не смогли бы нам объяс­нить ни предание, ни письменные свидетельства.

Итоги исторических исследований последних десятилетий довольно убедительно показали, насколько плодотворным может быть сопоставление этнографических материалов и данных предания с результатами археологических раско­пок. В этом мы еще не раз сможем убедиться на протя­жении нашей книги.

Все, что сказано здесь об археологических, фольклорных и этнографических материалах (а историческим источником могут служить и данные языка, и палеоботаника, и многое другое), ничуть не означает умаления ценности разных видов письменных источников. И в интересующем нас слу­чае — прежде всего арабоязычных.

Ко времени появления первых арабских отрядов в Се­верной Африке и к моменту первого непосредственного знакомства стремительно расширявшегося мира ислама с Западным Суданом (это произошло, по всей видимо­сти, не позднее первых десятилетий VIII в.) на огромной территории Судана далеко еще не завершился процесс скла­дывания крупных этнических общностей, знакомых нам сегодня. И все же на основании многочисленных данных, в первую очередь археологии и устного предания, можно с уверенностью сказать, что уже тогда в Западном Суда­не жили предки нынешних народов, входящих в состав большой языковой группы «манде». Эти люди создали две первые «великие державы» западносуданского средне­вековья — Гану и Мали. На берегах Нигера, между местом, где его русло поворачивает к юго-востоку, и рай­оном современной границы между Нигерией и Нигером, жили предки народа сонгай — они позднее создали третью великую державу этого региона — Сонгайскую. В нынешнем Сенегале в области Фута-Торо и по берегам нижнего течения реки Сенегал обитали предки современных народов фульбе, тукулер и серер. Впоследствии многое менялось в Западном Судане: народы передвигались с места на место в поисках новых плодородных земель и пастбищ, сталкивались друг с другом, кое-где перемешивались, давая рождение новым этническим общностям. Но главные группы родственных народов сохранились, хотя иные из них и расселились в результате всех этих событий по гораздо большему пространству, чем то, какое занимали их предки в начале второй половины I тысячелетия н.э., а то и вообще оказались далеко от мест первоначального своего расселения.

Об этих-то предках современных жителей Западной Африки и спешили рассказать своим единоверцам и землякам купцы-мусульмане, сразу же перенявшие давнюю традицию торговли через Сахару. Немногие из них записали свои впечатления сами. Большинство просто рассказывали об увиденном, а записали эти рассказы более образованные люди, часто на много лет позднее. К тому же среди этих путешественников и на первых порах, да и столетия спустя преобладали коренные жители Северной Африки — берберы. А берберы, даже номинально сделавшись в подавляющем своем большинстве мусульманами довольно быстро, тем не менее далеко не сразу приняли и арабский язык, и культуру, сложившуюся в Средиземноморье и на Ближ­нем Востоке после арабского завоевания из множества разнородных элементов и получившую название «арабской».

Из ученых же мусульман в Западный Судан ездили нем­ногие, особенно в первое время после арабского завоева­ния Северной Африки. Надо сказать, что путь через вели­чайшую пустыню мира был нелегким и далеко не безопас­ным предприятием. Не один десяток караванов усеял сво­ими костями главные дороги Сахары. И все-таки люди продолжали бороться с пустыней, упорно двигались через нее в обоих направлениях. Чаще всего их вела жажда на­живы; лишь единицы решались на поездку в таинственные и окутанные дымкой легенд страны на другом «берегу» из чистой любознательности, основную же массу путешест­венников составляли люди, чьи человеческие качества не всегда были бы способны вызвать у нас восхищение. И тем не менее нельзя не воздать должное мужеству этих людей, их упорству. Ведь именно им обязаны мы большой долей своих знаний о прошлом Африки, и на страницах нашего рассказа мы не раз еще встретимся с именами многих из них.

Арабский язык, который они принесли в Судан, был в сред­ние века международным языком науки и культуры на всем Ближнем Востоке, да и не только там — например, на Пиренейском полуострове или на Сицилии. И неуди­вительно, что на этом языке писали и африканские ученые, уроженцы Западного Судана. Современные исследования позволили обнаружить не так уж мало их сочинений. Многие поселения, располагавшиеся на главных торговых путях, имели собственных историков. И арабское слово «тарих» — история — фактически сделалось в научной литературе об этой части Африки обозначением особого жанра исторической письменности (даже в тех случаях, когда само слово тарих отсутствует в том или ином названии).

Сочинения этого жанра могли быть очень разными — от простого перечня правителей или отдельных событий, представлявшихся автору особо важными, до настоящих исторических трактатов, хроник, описывающих историю целых государств. В последнем смысле особое место занимают три крупных сочинения, созданные в Томбукту; два из них были завершены в начале второй половины XVII в., третье — столетием позже. Именно эти хроники позволят нам в дальнейшем подробно говорить об истории вели­кой Сонгайской державы XV—XVI вв., да и не только о ней. Как правило, исторические труды суданских ученых сохра­нили для последующих поколений многие варианты устно­го предания, в том числе и такие, которые сейчас уже не встречаются в устной передаче. Иные из этих сочине­ний рисуют нам историю миграций, на протяжении веков постепенно создававших знакомую нам ныне этническую карту Западной Африки. Все новые и новые обнаружива­емые и публикуемые рукописи позволяют говорить теперь о существовании достаточно развитой мусульманской западносуданской историографии, традиции которой по извест­ным нам памятникам восходят уже к XVI в. и достигли высокого расцвета в последующие столетия.

По мере того как развивалась экономика средневековой Западной Европы, все больший и больший интерес вызывали там далекие заморские страны. И все больше и больше кораблей уходило в дальние плавания в океан на поиски неизведанных земель. Пионерами этого дела, которое в конеч­ном счете оказалось могучим толчком, резко ускорившим развитие всего человечества, были португальские морепла­ватели. Много интереснейших книг написано во всех стра­нах об эпохе Великих географических открытий, в особен­ности о подвиге Колумба. Но начиналась эта эпоха пла­ваниями португальцев к западному побережью Африки. И с середины XV в. непрерывной чередой следовали отчеты, доклады, записки, а позднее и сочинения общего характера, рассказывающие о том, что застали в Запад­ной Африке европейские мореходы. Так появляется в распо­ряжении исследователя большая группа исторических источ­ников, позволяющих воссоздать подлинную историю Африки в позднем средневековье и в начале нового времени.

А теперь, пользуясь всеми этими историческими источни­ками, попробуем рассказать о том, как развивалась исто­рия Западного Судана в средние века.

Прежде чем приступать к такому рассказу, небесполезно будет, однако, внести ясность в еще один непростой воп­рос. Дело в том, что после колониального раздела Афри­ки французские, английские, бельгийские, португальские и другие завоеватели прилагали немалые усилия для того, чтобы доказать, будто народы континента были «неисто­рическими», будто они ничего не могли создать сами ни в сфере политической организации, ни в культуре — да и вооб­ще история «Черного материка» началась-де только с того момента, когда на нем появились первые европейцы. Правда, многие европейские ученые и в пору расцвета колониальной системы не поддались общему поветрию, доказывая и самобытность африканских культур, и высо­кий уровень развития доколониальных африканских обществ. А уж в наши дни едва ли кому-нибудь даже из числа людей, не испытывающих, мягко говоря, теплых чувств к национально-освободительной борьбе африканских наро­дов, придет в голову отстаивать этот несостоятельный в научном отношении тезис в открытую. Резко возросшая роль африканских стран в современном мире сделала его и поли­тически несостоятельным, попросту бесперспективным. Ну, а о научной его бесперспективности и говорить нечего.

Известно, однако, что наши недостатки часто бывают продолжением наших достоинств. Борясь против расистских утверждений о некоей «неполноценности» африканских на­родов, некоторые ученые и публицисты, даже прогрессив­ные и субъективно честные, ударились в противоположную крайность и стали утверждать, будто Африке человечество обязано вообще всей своей культурой. И Древняя Греция оказывается, таким образом, лишь робкой ученицей Древ­него Египта, который, в свою очередь, был-де сугубо «негро-африканским» и практически не испытывал влияния со стороны других народов Ближнего Востока и их культур. Такого рода тезисы впервые были сформулированы видным сенегальским историком Шейхом Анта Диопом еще в середи­не 50-х годов и с тех пор не столь уж редко воспроизводились в трудах африканских ученых из стран запад­ной части континента.

Так совершенно естественный и законный протест против расизма традиционного колониалистского толка незаметно переходил в, так сказать, «расизм наоборот». Логическим выводом отсюда были рассуждения о том, что Африка будто бы развивалась совершенно особыми путями, что в ней никогда не бывало в доколониальное время ни антагони­стических классов, ни классовой борьбы, что все африкан­ские общества той поры изначально были если и не социа­листическими, то уж, во всяком случае, «коммуналистскими». А раз так — значит, к современной Африке нель­зя применить марксистскую теорию общественного развития: она-де непригодна здесь в силу именно этой «африкан­ской исключительности». И таким вот образом тезис, бывший некогда просто полемическим преувеличением, при­водит в конце концов к достаточно недвусмысленным поли­тическим концепциям.

Что можно сказать о таких утверждениях? Наверное, прежде всего то, что они антиисторичны. Историю нельзя ни улучшать, ни ухудшать; любая попытка ее приукрасить, пусть даже и из самых лучших, самых благородных по­буждений, ведет к искажению действительной картины прошлого, к забвению его, часто ох как нужных, уроков. Если же подойти к делу со строго научных позиций, то очень скоро убеждаешься, что история Африки разви­валась по тем же самым общим законам, что и история любой другой части света. Никто не собирается отри­цать, что развитие это в то же время отличалось опре­деленной спецификой, которая отсутствовала в обществах других континентов. Но нельзя местные особенности, кото­рые по самому своему определению бесконечно многооб­разны, выдавать за «исключительные» закономерности.

Но отсюда следует еще один непременный вывод: не надо преувеличивать уровень хозяйственного и об­щественного развития доколониальной Африки. Конечно, для определения этого уровня очень трудно подобрать какие-то абсолютные мерки; можно только сравнивать Африку с другими районами земного шара. И как раз при таком сравнении всякому непредубежденному истори­ку придется признать, что в период, с которого начи­нается наш рассказ, т.е. примерно к рубежу н.э., впе­реди находилось Средиземноморье — Южная Европа, Ближ­ний Восток, Северная Африка, а вместе с ним — Китай и Индия, но, конечно, не Тропическая Африка, в том числе и Западный Судан (хотя сам по себе он был едва ли не самым продвинувшимся по пути социально-экономического развития районом Африки к югу от Сахары). Развитию человеческой истории вообще присуща неравномерность — это один из главных ее законов. И такую неравномерность могли усиливать те или иные природные или социальные условия. Отставание Тропической Африки от средиземноморского мира начиналось еще задолго до интересующего нас времени (как и почему это отставание возникло — вопрос особый). И как раз Сахара, огромный и труднопреодолимый природный барьер, отделивший тропическую часть континента от быстро развивавшегося Средиземноморья, оказалась одной из важнейших причин отставания Западной Африки.

Люди, населявшие Сахару в IV и III тысячелетиях до н.э., бесспорно, не уступали по уровню развития техники и культуры своим европейским современникам (хотя отставали уже от обитателей Нильской долины и Двуречья). Однако высыхание Сахары во II тысячелетии до н.э. заставило большую часть ее древнего населения отступить к югу. И появление пустыни, отрезавшей Тропическую Африку от Средиземноморья, исключительно неблагоприятно сказалось на развитии народов этой части материка.

Этим народам, в частности тем, что населяли Западный Судан, пришлось до многого доходить самим, не имея возможности использовать опыт соседей, связь с которыми великая пустыня делала очень нелегким и опасным предприятием. Темп развития общества замедлялся, и за много веков до европейской работорговли и последующей колонизации стало ускоренными темпами накапливаться то отставание, которое потом так облегчило эту самую колонизацию.

Признавать этот неоспоримый факт — вовсе не означает принижать достижения народов Западной Африки в создании собственной культуры, своей государственности. Жители Западного Судана сумели добиться многого. И если бы они и дальше продолжали развиваться сами по себе, без повседневных широких контактов с окружавшими их обществами, то, возможно, в конечном счете и достигли бы не менее высокого уровня развития, чем северные соседи. К сожалению, история не знает сослагательного наклонения. И такой возможности она народам Судана не предоставила...