Глава II

ФИЛИППИНЫ НАКАНУНЕ ИСПАНСКОГО ЗАВОЕВАНИЯ

Ко времени вторжения испанских колонизаторов Филиппи­ны с точки зрения уровня социально-экономического развития населявших их народов представляли довольно пеструю карти­ну. Среди племен, обитавших во внутренних изолированных об­ластях, продолжал господствовать первобытнообщинный строй. Народности и племена равнинных приморских районов, состав­лявшие большинство населения архипелага, находились на раз­ных стадиях его разложения. В отдельных центрах, где суще­ствовали наиболее благоприятные условия для роста произво­дительных сил, — на Южном и Центральном Лусоне, о-вах Панае, Себу, архипелаге Сулу и Юго-Западном Минданао — возникли классовые общества.

ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО И ОБЩЕСТВЕННОГО СТРОЯ НА ЛУСОНЕ И ВИСАЙСКИХ ОСТРОВАХ

Сведения о различных сторонах жизни населявших эти районы народов содержатся в разного рода документах и ли­тературе, оставленных испанскими колонизаторами (записки и отчеты монахов-миссионеров, донесения военачальников и ко­лониальных чиновников, письма, мемуары и т. п.). Из-за от­сутствия местных письменных памятников (сохранились лишь отдельные документы, относящиеся к XIII—XV вв.) испанские материалы служат главными источниками для изучения исто­рии Филиппин накануне и в период их завоевания. Научная ценность этих источников не равнозначна. Все они отличаются вполне понятной, тенденциозностью, проникнуты колонизатор­ской психологией их авторов, большинство описаний изобилует грубыми ошибками исторического, географического, этнографи­ческого характера. Лишь немногие из них могут служить в ка­честве добротных источников.

Анализ источников показывает, что ко времени испанского, завоевания на Лусоне и Висайских островах, даже в тех передовых районах, где возникали классовые общества, не успели сложиться централизованные государственные образования. Основными территориально-политическими и социальными ор­ганизациями были балангаи — соседские или семейные общи­ны, которые возглавляли общинные вожди. Преобладали мел­кие балангаи, объединявшие каждый от 30 до 100 семей. Лишь в отдельных развитых экономически центрах с высокой плот­ностью населения существовали более крупные общины с чис­лом жителей до 1,5—2 тыс. (на территории Майнилы, о-вах Панай, Себу). В этих районах стали появляться объединения балангаев — федерации, которые не были, однако, прочными государственными образованиями и занимали территориально небольшие площади. У тагалов, висайя, илоков, некоторых дру­гих крупных народов, переживавших интенсивный процесс раз­ложения родо-племенных отношений, общинные вожди превра­щались в феодальных правителей. Известны местные названия правителей балангаев (у тагалов — гат или лакан) и более распространенные, заимствованные из Индонезии, — раджа и дато.

Большинство испанских авторов единодушно указывают на отсутствие среди жителей Лусона и Висайских островов централизованной государственной власти. Анонимный автор обнаруженной в 1958 г. филиппинскими историками испанской рукописи конца XVI в. (так называемый Манильский ману­скрипт) писал следующее о политическом строе тагалов и ви­сайя: «У висайя нет короля или какого-либо верховного пра­вителя, которому они все подчинялись бы. Есть у них лишь вожди в каждой общине, которых они на своем языке называют дато... То же самое у тагалов — у них нет короля или лиц, осу­ществляющих верховное правление».

В отношениях между балангаями часто возникали военные конфликты. Поводами для них служили обыкновенно кровная месть и захват пленников во враждебных балангаях. Часто дато крупных балангаев подчиняли себе более слабых соседей. Повсеместно на островах была распространена практика за­ключения так называемых кровных договоров между вождями балангаев. Возникавшие объединения носили характер времен­ных союзов, создававшихся в оборонительных или захватниче­ских целях. В таких объединениях дато самого крупного и сильного балангая руководил военными операциями, но в то же время вожди мелких общин полностью сохраняли власть в своих балангаях. Очевидно, о такого рода союзе балангаев на о-ве Себу писал Пигафетта, хроникер экспедиции Магеллана, прибывшей на архипелаг в 1521 г. Одного из себуанских влия­тельных дато Хумабояа, с которым Магеллан заключил «кров­ный договор», обратив его в христианство, испанцы называли «королем Себу». Однако Пигафетта отмечал, что Хумабону подчинялась лишь часть местных вождей, большинство же были не только независимы, но и враждебны испанскому «союзнику». В период завоевания Филиппин (60—70-е годы XVI в.) были известны несколько сильных правителей балан­гаев, подчинивших себе слабых соседей и создавших сравни­тельно крупные федерации (раджа Солиман в Майниле, раджа Тупас на о-ве Себу, дато Сикатуна на о-ве Бохоль).

Что касается социальных отношений, то содержащиеся в испанских источниках сведения о наличии сравнительно четкой классовой дифференциации внутри балангаев могут быть отне­сены лишь к некоторым крупным народам (тагалы, висайя, илоки). Основными социальными группами у тагалов были «благородные» (махарлика) во главе с правителями балангаев, «свободные» (тимагуа) и «зависимые» (алипинг). Подобная же социальная структура сложилась у висайя и илоков.

Слой «благородных» представлял собой феодализирующуюся родо-племенную верхушку, которая включала дато, их семьи и узкую прослойку общинной знати, связанной, как правило, родственными узами с правителями балангаев. Последние на­ходились на самом верху складывающейся социальной иерар­хии. Их положение в обществе служило одним из показателей сравнительно далеко зашедшего процесса разложения родовых отношений у развитых народов архипелага. Влияние и власть дато в балангаях поддерживались не только системой патриар­хальных связей, продолжавших играть большую роль во внутриобщинных отношениях, но и различными формами принуж­дения и зависимости основной массы общинников. Во всех источниках указывается, что жители балангаев обязаны были беспрекословно подчиняться распоряжениям дато, малейшее неповиновение строго наказывалось.

Власть дато, как правило, была наследственной. В отдель­ных случаях эта традиция нарушалась, когда представители общинной знати получали верховный пост с помощью военной силы или богатства. Общинная знать, входившая вместе с да­то в прослойку «благородных», была освобождена от налоговых и отработочных повинностей в пользу правителя балангая и пользовалась, как дато, трудом «зависимых». «Благородные» были советниками дато, сопровождали его в военных походах в качестве личной дружины (они имели собственное оружие и полное военное снаряжение). Из общей массы населения «бла­городные» выделялись как привилегированным социальным положением, так и богатством. Внешними признаками, отличав­шими знать от рядовых членов общины, были пышные одежды, дорогие украшения, а у некоторых народов — обилие татуиров­ки (последний обычай был особенно широко распространен среди знатных висайя, которых испанцы называли «пинтадос» — разрисованные).

Следующей за «благородными»   социальной   группой   были «свободные» — полноправные,  незакрепощенные члены общины. Эту прослойку составляли лица,   свободные от рождения; либо «свободными» становились «зависимые», получившие освобождение за выкуп или в награду за определенные заслу­ги перед дато и знатью. «Свободные» обязаны были выполнять ряд повинностей в пользу дато:   сопровождали  его  в военных походах, морских экспедициях, помогали   на   охоте   и рыбной ловле. Во многих испанских источниках обе эти категории на­селения («благородные» и «свободные») объединены в одну группу, очевидно, из-за отсутствия существенных различий в их, положении. При описании общественного строя тагалов ряд испанских авторов выделяют дато и их семьи как высшую про­слойку, затем «благородных» — махарлика, называя их свобод­ными членами общины, и вообще опускают категорию «тимагуа». При характеристике висайя у некоторых авторов, напро­тив, выделена прослойка «тимагуа», которые сравниваются с испанскими идальго, поскольку они    освобождены от уплаты налогов и несения повинностей в пользу дато, в то время как в   других источниках подобным образом характеризуются «благородные» (малахалонг у висайя).

Разноречия в описаниях общественных отношений у филип­пинцев в период испанского завоевания говорят об их пестроте и об отсутствии четких сословных барьеров между отдельными группами населения. Несомненно, однако, что ко времени по­явления на Филиппинах испанцев основная масса населения развитых районов находилась в зависимости от эксплуататор­ской верхушки. Испанцы, столкнувшиеся на архипелаге с боль­шим разнообразием в положении местных низших социальных слоев, называли их обобщенно и неточно рабами[1] '. Между тем оставленные испанскими авторами описания социальных отно­шений в балангаях вполне определенно свидетельствуют об отсутствии на островах рабовладельческого строя. Категории же населения, названные в источниках «рабами», в действи­тельности представляли собой многочисленную прослойку кре­стьян-общинников, находившихся в личной зависимости у дато и «благородных».

В результате разложения первобытнообщинного строя в раз­витых районах страны складывались раннефеодальные отноше­ния. Этот процесс сопровождался закрепощением феодализирующейся верхушкой свободных крестьян-общинников. Низшие социальные слои представляли собой разные категории зави­симых крестьян. У тагалов, висайя, илоков, других крупных народов зависимые крестьяне-общинники были самым многочисленным и основным производящим слоем. Либо их положе­ние было наследственным (их дети оставались в личной зави­симости у того же дато или махарлика), либо в категорию «зависимых» попадали при определенных условиях свободные общинники.

Существование  большого  числа  различных  групп  «зависи­мых» было связано   с отсутствием   непреодолимых   сословных барьеров, возможностями    сравнительно   легкого   перехода из категории «зависимых» в категорию «свободных». «Зависимые» могли получить освобождение за  определенный выкуп, в ре­зультате выплаты долга, в качестве награды за какие-то услу­ги своему хозяину.   Распространенным   явлением   были   браки между «свободными» и «зависимыми». Дети от браков «сво­бодных» и «зависимых» считались наполовину свободными,   а их потомки соответственно на 1/4, 1/8, 1/16. Был и другой способ деления детей от браков «свободных» и «зависимых», при кото­ром половина детей становилась «свободными», а другая — «за­висимыми».

Среди множества категорий зависимого населения выделя­лись две основные группы, различавшиеся по характеру и сте­пени зависимости. У тагалов это были алипинг-намамахай и алипинг-сагагилид, у висайя — соответственно тумаранпу и ауэй. Алипинг-намамахай принадлежали к высшей категории «зависимых» и образовывали основной слой тагальских кре­стьян. Они имели собственные дома, орудия труда, рабочий скот. Могли передавать принадлежавшую им собственность в наследство своим детям. Их нельзя было продавать или дарить лицам из других балангаев, в брак они вступали без разреше­ния господина. Основными формами эксплуатации этих кресть­ян были натуральный оброк (в виде определенной доли уро­жая) и различного рода барщинные повинности.

Степень личной зависимости алипинг-сагигилид — самого низшего социального слоя в доколониальном тагальском обще­стве — была значительно больше. Они не имели собственности, жили в доме господина, не могли вступить в брак без его со­гласия, их продавали, покупали, дарили. Алипинг-сагигилид прислуживали в домах дато и знати, обрабатывали их земли, получая от хозяина пищу, ночлег, иногда небольшую долю со­бранного урожая.

Различия, существовавшие между основными группами «за­висимых», достаточно четко обрисованы в испанских источни­ках. Автор «Манильского манускрипта» выделяет у тагалов две группы «рабов»: «те, которые живут в собственных домах, и те, которые не имеют никакого имущества и живут в доме госпо­дина». Подробно характеризуется статус каждой из них. «Те рабы, что живут в собственных жилищах, отдают своему госпо­дину ежегодно в виде налога 100 гант неочищенного риса и часть собранных овощей, фруктов и т. д. Если они делают вино, то относят господину кувшин вина, если на охоте уби­вают оленя, отдают ему оленью ногу... Обязаны они также помогать в сооружении дома своего господина, который в это время их кормит, а по завершении постройки устраивает празд­нество... Мужчины женятся без согласия или разрешения гос­подина. После смерти такого раба его дом и имущество пере­ходят к детям, которые обязаны служить тому же господину». «Рабы» второй категории, живущие в доме хозяина, «обслужи­вают его день и ночь, за что получают пищу и ночлег. Хозяин может продать такого раба. Эти рабы не могут вступать в брак без разрешения господина, а обзаведясь семьей, остаются в его доме». Таким образом, в данном источнике речь идет, конечно, не о рабах, а о двух категориях зависимого населения, из ко­торых только низшая может быть отнесена к разновидности патриархального, домашнего рабства.

В эту низшую прослойку «зависимых» попадали главным образом бедные общинники, не выплатившие долга, в резуль­тате чего они теряли имущество и сами превращались в собст­венность кредиторов. В  источниках отмечается, что человек, попавший в долговое рабство,   продолжал   оставаться   членом общины; хозяева обычно не продавали своих домашних слуг, и отношение к ним отличалось известной   патриархальностью. В более тяжелых условиях оказывались   военнопленные, кото­рые также принадлежали к категории домашних рабов. Отно­шение к ним со стороны хозяев   и остальных   членов   общины как к чужакам и представителям враждебного балангая было более суровым. Пленников   использовали на самых тяжелых работах, должников же в основном в качестве прислуги. Испан­ские авторы, говоря о распространении «рабства» среди жите­лей архипелага, обычно отмечали особый его характер сравни­тельно с представлениями и практикой европейцев, указывая на отсутствие жестокости и грубости в обращении с «рабами», на патриархальность в отношениях между господином и принадлежавшими ему «зависимыми».

Несомненно, что сложившиеся к тому времени обществен­ные отношения, в том числе и у наиболее развитых народов, сохраняли многие черты родового строя. Балангаи представля­ли собой устойчивые социальные организации, члены которых были спаяны системой патриархальных связей. Каким образом они сочетались с новыми социальными отношениями, склады­вавшимися внутри развивающегося классового общества, про­следить трудно. Некоторое отражение этого процесса можно обнаружить в существовавших в то время правовых нормах, образцы которых содержатся в испанских источниках. Судя по этим сведениям, в филиппинском обществе того времени отно­шения внутри балангаев (речь идет о развитых народах) опре­делялись как нормами обычного права («законы балангаев»» передававшиеся изустно из поколения в поколение), закреплявшими традиционные представления, обычаи, связи, так и писа­ными, составлявшимися правителями балангаев законами, основной целью которых было юридическое утверждение и за­щита власти и привилегированного положения феодализирующейся верхушки. Одним из источников, отразившим характер отношений внутри складывающегося классового общества, является кодекс Калантиао — единственный полностью сохра­нившийся местный письменный памятник, датируемый 1433 г.[2]. Основной смысл уложений этого судебника — защита прав и собственности эксплуататорской верхушки. Нанесение мате­риального и морального ущерба представителям знати (кража или порча собственности, принадлежащей господину, похище­ние женщин из дома дато или «благородного») приравнивалось к самым тяжелым уголовным преступлениям (таким, как убий­ство), которые карались с отменной жестокостью (избиение насмерть, сожжение и т. п.). За отказ от соблюдения установ­лений, записанных в кодексе, полагалась смертная казнь.

Судя по данным испанских источников, в большинстве райо­нов архипелага преобладала общинная форма собственности на землю, когда земля (пахотная, лесные угодья, места для рыбной ловли) целиком принадлежала балангаю. Наличие не­занятых земельных массивов, годных для обработки, при общей сравнительно небольшой плотности населения создавало усло­вия, при которых земля не закреплялась за общинами и жи­тели балангаев могли свободно занимать и осваивать новые территории. Могущество и богатство дато и знати определя­лись числом принадлежавших им «зависимых», обрабатывав­ших общинную землю, но обязанных отдавать часть урожая дато и «благородным». В то же время в отдельных наиболее развитых районах (на Лусоне и Висайских островах) возникла и частная форма собственности на землю, при которой пахот­ные земли были распределены между дато, «благородными» и свободными общинниками. Складывались формы феодальной эксплуатации. «Зависимые» получали в пользование от госпо­дина наделы земли на условиях уплаты оброка в виде опреде­ленной части урожая и несения отработочных повинностей.

В источниках приводятся сведения о том, что земля могла служить объектом купли-продажи, передаваться в дар, перехо­дить по наследству. Описаны также случаи, когда в отдельных балангаях вся пахотная земля принадлежала дато. В таких балангаях «благородные» и «свободные» не были собственни­ками земли — они обладали лравом наследственного владения земельными участками при условии выполнения определенных обязанностей в пользу дато (участие в военных походах, морских экспедициях, а иногда и ежегодное внесение налога натурой). Существовала и практика земельных пожалований, когда дато в качестве феодального владетеля наделял земель­ными угодьями своих родственников и дружинников (из «бла­городных»).

Основой экономики доколониальных Филиппин было сель­ское хозяйство. Было довольно развито ремесленное производ­ство. Среди наиболее распространенных видов ремесел испан­ские источники называли плотничье дело, обработку дерева и металлов, плетение из бамбука и растительных волокон, изго­товление ювелирных изделий. Повсеместно значительное разви­тие получили гончарное дело и ручное ткачество, которым за­нимались женщины-крестьянки. Ткани выделывались из абаки, волокон листьев ананасов, хлопковой и шелковой пряжи. Про­изводством оружия славились тагалы и пампанганы, которые умели отливать из бронзы небольшие пушки типа европейских фальконетов. Почти в каждом балангае были мастера, соору­жавшие из дерева лодки и баркасы. Автор «Манильского ману­скрипта» описывает три главных вида местных судов. Сравни­тельно небольшие маневренные лодки — балангаи и крупные баркасы — вирей, вмещавшие до 100 человек, использовались для военных целей. Для перевозки тяжелых грузов служили еще более крупные суда — бироко. Кроме того, изготовлялось множество разновидностей мелких лодок для плавания по ре­кам и вдоль морского побережья. Филиппинцы не знали камен­ного зодчества. Свайные жилые дома строились из дерева и бамбука, покрывались пальмовыми листьями и тростником, В испанских источниках есть упоминания о разработках же­лезной руды и добыче золота. Так, в 1569 г. Легаспи, воена­чальник испанской экспедиции, захватившей архипелаг, писал в донесении королю о месторождениях золота, которое «добы­вают в реках, а в некоторых местах получают из рудников, где работают туземцы». Однако добыча его была незначительна, и в целом горнорудное дело не было развито.

Экономические связи между различными районами страны и отдельными балангаями были слабыми. Судя по описаниям испанцев, сравнительно развитой товарообмен между балангая­ми существовал в районах Лусона, населенных тагалами, пампанганами и илоками. Сохранившиеся фрагменты из тагальских судебников (XV—XVI вв.) содержат детально разработанные уложения, регламентирующие торговые сделки. Жители Лусо­на вели также морскую торговлю с населением центральных и южных территорий архипелага.

Центр внешней торговли (в северной части архипелага) сло­жился в районе современной Манилы задолго до вторжения испанцев. Ко времени испанского завоевания здесь находилась сильная федерация балангаев Майнила и Тондо с численностью населения до 2 тыс., управляемая феодальными правителями — раджами и дато. Это был единственный на архипелаге центр, который приобрел черты укрепленного городского поселении. Среди жителей Майнилы кроме земледельческого населения су­ществовала торгово-ремесленная прослойка. Возникновение в этом районе торгового центра было связано прежде всего с раз­витием прямой филиппино-китайской торговли. Ко времени испанского завоевания Китай занимал первое место во внешне­торговых связях Майнилы. Велась также оживленная торговля со странами Юго-Восточной Азии и с Японией.

Что касается уровня культуры филиппинцев, в целом он был ниже, чем у народов соседних азиатских стран, что объясня­лось замедленными темпами социально-экономического разви­тия архипелага. Черты племенной культуры, сложившейся в различных районах страны, отличаясь местным своеобразием, имели общие малайские истоки и в той или иной степени испы­тали воздействие индо-яванской и китайской культуры (осо­бенно у народов, населявших приморские территории и зани­мавшихся морской торговлей)[3]. Крупные равнинные народы (тагалы, висайя) имели собственную систему письма (этот факт отмечен многими испанскими авторами, которые с некоторым удивлением писали о большом числе грамотных среди «дика­рей-туземцев»), пользовались собственными алфавитами, соз­данными на основе южноиндийских. Образцов древней филип­пинской письменности почти не сохранилось — часть из них по­гибла от времени (филиппинцы писали на трудносохраняемых материалах — древесной коре, пальмовых и банановых листьях и т. д.), часть была уничтожена испанскими миссионерами.

Среди равнинных народов и наиболее развитых горных пле­мен были распространены разнообразные жанры фольклорно­го творчества. Фольклорное наследие тагалов — одного из са­мых развитых народов Филиппин — представлено стихотворны­ми пословицами, загадками, песнями, театрализованными дра­матическими представлениями. Эти последние носили стихо­творную форму, сопровождались пением и танцами. Наиболее распространенным их видом был карагатан — род поэтического состязания (на определенный сюжет), в котором участвовали мужчины и женщины. Жанр эпической поэзии получил разви­тие среди илоков, населявших северо-западные приморские районы Лусона, и ифугао, одного из наиболее крупных и разви­тых горных народов Лусона.

Непременным атрибутом всех обрядовых и культовых цере­моний повсюду на архипелаге были музыка и танцы. Испан­ские авторы отмечали обилие и разнообразие местных музы­кальных инструментов. Пигафетта писал, что жители Себу изготовляли многочисленные разновидности цимбал. Один из испанских хроникеров XVI в. сообщал, что на о-ве Самар все танцы сопровождались аккомпанементом на музыкальных инст­рументах, похожих на европейские гитары. Почти повсеместно на Лусоне и Висайских островах археологи находят древний и, по-видимому, один из самых популярных музыкальных инстру­ментов — кудьяпи (струнный инструмент, напоминающий гита­ру), который сохранился теперь только у тагалов и стал в та­гальской литературе поэтическим символом.

До прихода испанцев в северных   и   центральных   районах Филиппин еще не сложилось единой религии. Религиозные воз­зрения их жителей в целом основывались на анимизме. У пле­мен, находившихся на различных стадиях разложения перво­бытнообщинного строя, из чисто   анимистических   представле­ний   возник   политеизм — поклонение   сонму   божеств,   хотя   и сохранялась прежняя вера в многочисленных духов, которые за­няли место, следующее за богами. Каждое божество наделя­лось   определенными   функциями,   связанными    с   различными сферами человеческой жизни и деятельности (боги земледелия, дождя, урожая, войны, огня, любви, смерти и т. д.). Обожеств­лялись небесные светила, животные (крокодилы, акулы) и пти­цы. У развитых народов сложилась идея верховного божества, возвышающегося над остальными богами. У тагалов существо­вал культ верховного божества Батхала — творца земли и че­ловека. Весь окружающий мир филиппинцы населяли множест­вом духов (у тагалов они называются анито, у висайя — дивата) — покровителей жилищ, домашнего очага, лесов, рек, мо­рей, полей, пещер и т. д.

Широко распространено было среди филиппинцев почитание предков. Духам предков поклонялись как существам божест­венного порядка, выполняющим роль посредников между людьми и высшими сверхъестественными силами. Им воздава­лись ритуальные почести (из камня, кости, дерева вырезали идолов в память умерших, специальные подношения из пищи и вина приносили на могилы и т. п.). У многих племен сущест­вовали вера в загробную жизнь, понятие рая, идея вознаграж­дения в потустороннем мире. Храмовых сооружений, постоян­ных мест для ритуальных церемоний у филиппинцев не было, отсутствовало жреческое сословие. Религиозными ритуалами и обрядами жертвоприношений (состоявших обычно из рисового вина, фруктов, заколотых свиней, кур, иногда золота) руково­дили старые, почитаемые члены общины, обычно женщины, ре­же — мужчины, исполнявшие фактически функции жрецов.

Из горных племен наиболее развитые религиозные воззре­ния были у ифугао (в значительной степени сохранившиеся до наших дней). Пантеон ифугао включал множество богов и ду­хов, которыми они заселяли почти все окружавшие их предме­ты и явления; в честь божеств вырезались деревянные идолы, расставлявшиеся на дорогах, в домах, полях, лесах.  Ри­туальные церемонии отправлялись жрецами и колдунами.

С начала XVI в. в северных и центральных районах Филип­пин стал распространяться ислам, уже утверждавшийся к это­му времени на юге архипелага (Минданао, Сулу). Он проникал яа север в основном из индонезийского султаната Бруней. В XVI в. жители султаната вели довольно активную торговлю с населением Лусона и Висайев, основывая на территории этих островов свои торговые фактории и поселения. Испанские ко­лонизаторы обнаружили поселения индонезийских торговцев из Брунея на территории Майнилы, в густозаселенном районе оз. Лагуна, ряде других пунктов Южного Лусона и на о-вах Миндоро и Себу (Висайи). Торговые поселения индоне­зийцев служили центрами пропаганды ислама среди местного населения. По свидетельству некоторых источников, на Лусоне и Висайских островах в 60—70-х годах XVI в. действовали также присылаемые из Брунея мусульманские проповедники. Процесс исламизации не носил, однако, массового характера, затронув лишь незначительную часть местной феодализирующейся верхушки в районах, расположенных по соседству с тор­говыми факториями и поселениями индонезийцев. Испанцы, захватившие Майнилу и Тондо в начале 70-х годов XVI в., от­мечали, что их правители и местная знать исповедовали мусульманскую религию и вели свое происхождение или находи­лись в родственных связях с правящей династией Брунея. Основная же масса жителей Майнилы и Тондо сохраняла при­верженность к старым языческим верованиям. Таким образом, ко времени испанского завоевания процесс распространения ислама на Лусоне и Висайских островах находился еще на са­мой первоначальной, зародышевой стадии. Продвижение исла­ма было остановлено испанскими колонизаторами, приступив­шими к христианизации филиппинского населения.

ОСОБЕННОСТИ РАЗВИТИЯ ЮЖНЫХ РАЙОНОВ ФИЛИППИН

Древняя и средневековая история Минданао и Сулу слабо­изучена из-за недостатка источников. В последнее время фи­липпинские ученые проявляют большой интерес к воссозданию исторического прошлого народов, населяющих южные районы страны. Много пробелов в изучении ранних периодов истории Юга Филиппин восполнено в результате выхода в свет в конце 60-х и в 70-е годы капитальных исследований филиппинского историка С. А. Махула. Ему удалось на основе сравнительного анализа генеалогических списков мусульманских правителей Сулу и Минданао — тарсила — проследить основные этапы политической истории этого района Филиппин начиная с периода проникновения туда ислама (XIV в.). Но остается почти неизученным доисламский период. Отдельные материалы (из индо­незийских и китайских источников), приведенные в работах С. А. Махула и других исследованиях, позволяют сделать вы­вод, что в целом развитие Юга Филиппин (точнее — Сулу, за­падных и южных территорий Минданао) с первых веков нашей эры опережало развитие северных и центральных районов Фи­липпинского архипелага. Среди факторов, способствовавших этому, следует указать на их географическую и историко-этническую близость к соседней индонезийской области, на тесные хозяйственные и культурные контакты с государства­ми древней цивилизации, расположенными на территории Ин­донезии, Малайи и Индокитая. Этим контактам способствова­ло направление хозяйственной деятельности народов Сулу и приморских территорий Юго-Западного Минданао, основу ко­торой составляли торговля, добыча жемчуга и морские про­мыслы.

Среди народов, населявших эти южные районы, по-видимо­му, уже в первые века нашей эры шел интенсивный процесс разложения первобытнообщинного строя и создания классово­го общества. До последнего времени в филиппинской и амери­канской историографии преобладала точка зрения о решающем значении исламизации, осуществлявшейся из Индонезии и Ма­лайи, для возникновения государственности на Сулу и Мин­данао. Исследования С. А. Махула показали, что формирова­ние государственности началось там еще в доисламский период и было связано с процессами их внутреннего развития. Ко вре­мени проникновения ислама (на Сулу — на рубеже XIII— XIV вв. и на Минданао — в середине XV в.) здесь уже суще­ствовали относительно централизованные феодальные и по­луфеодальные княжества со сложившимися правящими дина­стиями.

Подтверждением этого вывода служит наличие местных, доисламского происхождения титулов у представителей правя­щей верхушки. Помимо распространенных повсеместно на Фи­липпинах терминов «дато», «раджа» (или «раха») в примене­нии к общинным вождям на Сулу использовались титулы багинда и падука (или сирипада), обозначавшие: принц, князь, верховный правитель; на Минданао правители княжеств назы­вались думата. Наличие этих титулов индуистского происхож­дения свидетельствовало о тесных связях Филиппин с индиани-зированными индонезийскими государствами. В сулуанских тарсила в полные титулы султанов и их близких родственни­ков (в том числе женщин) вплоть до конца XIX в. включался один из индуистских королевских титулов — падука с целью показать их преемственность с древними местными (доислам­скими) династиями.

Первичные государственные образования на Сулу сложи­лись на центральном и самом крупном острове архипелага — Холо у народностей бурануны, тагимаа, баклайи[4]. Столица княжества буранунов была расположена в Маимбунге, где на­ходилась резиденция верховного правителя, носившего титул сирипада. Центры тагимаа и баклайев размещались соответст­венно в Буанса и Холо. Столичные поселения сулуанских кня­жеств были не только политико-административными, но и тор­говыми центрами, которые играли активную роль в морской торговле в островной части Юго-Восточной Азии.

В доисламский период наиболее развитой центр о-ва Мин­данао находился в долине р. Пуланги. Здесь возникли феодаль­ные княжества — Магинданао (в нижнем течении Пуланги) к Буайан (в среднем и верхнем течении Пуланги). Основное на­селение долины Пуланги составляли народности ирануны и магинданао. В княжестве Магинданао утвердилась династия из представителей иранунской знати. В правящей династии кня­жества Буайан преобладали выходцы из народности магинданао. Оба княжества представляли собой довольно устойчивые государственные образования, правители которых (дато, дума­та) обладали значительной властью. Территориально влияние правителей Магинданао распространялось почти на весь район расселения иранунов вдоль северо-западного побережья Минда­нао вплоть до устья р. Сибугай. Под контролем Буайана нахо­дились соседние внутренние районы острова, населенные отста­лыми племенами, которые облагались данью в пользу правителей княжества. Ирануны издавна занимались морской торгов­лей. Среди них были также племена морских кочевников, жив­ших пиратством, торговлей, морскими промыслами. Население Буайана было преимущественно земледельческим, торговлей занимались главным образом представители местной знати. Между княжествами шла длительная, упорная борьба за уста­новление контроля над всей долиной Пуланги.

С проникновением ислама начался новый этап историческо­го развития этих районов. Исламизация Филиппин была частью процесса распространения и утверждения ислама в малайско-индонезийском регионе, начавшегося на рубеже X—XI вв. На Филиппины ислам стал проникать из Индонезии и Малайи, где во второй половине XIII в. мусульманская религия завоевала уже прочные позиции. Сведения о начальном периоде распро­странения ислама на Филиппинах содержатся в тарсила. Они носят большей частью легендарный характер, но включают и элементы, основанные на исторических фактах. В исследова­ниях С. А. Махула, проделавшего большую работу по выявле­нию исторически достоверных данных, впервые воспроизведена общая картина проникновения ислама на Сулу и Минданао и установлены хронологические рамки этапов исламизации.

Первым объектом исламизации стал архипелаг Сулу. В последней четверти XIII в. здесь были основаны торговые фактории и поселения малайских торговцев-мусульман, кото­рые были первыми распространителями новой религии. Воз­можно, что некоторые из них брали в жены девушек из семей местной знати, а отдельные дато и представители сулуанской феодальной верхушки уже в этот период стали переходить в мусульманскую веру. Во второй половине XIV в. появились му­сульманские проповедники и миссионеры из Малайи, прибыв­шие с Явы, где они также занимались пропагандой мусульман­ской религии. Именно к этому времени относятся сведения в ранних сулуанских тарсила о посещении архипелага многочис­ленными макдумами (учеными), проповедовавшими мусульман­ское вероучение среди местных жителей. Подробно сообщалось о Карим-уль-Макдуме, который появился на Сулу, по-видимо­му, в 80-х годах XIV в. Известно, что он поселился в Буанса, где находилась резиденция правителя и знати тагимаа, и выстроил там мечеть. Правящая верхушка тагимаа была уже исламизирована, чем и объяснялась восторженная встреча макдума в Буаяса, описанная в источниках.

В начале XV в. в Буанса прибыл некий раджа Багинда, один из мелких правителей минангкабау. Он появился у бере­гов Холо с большим числом воинов и придворных и был сна­чала враждебно встречен местными дато и знатью, пытавшими­ся разгромить и потопить его флот. Однако после разъяснений, что экспедиция имеет миролюбивые цели и участники ее (му­сульмане) намерены поселиться в Буанса, ему и его людям было разрешено остаться на острове. Ни один из источников не сообщает имени раджи. Как известно, термин «багинда» индонезийского происхождения, употреблялся на Сулу в смысле «правитель, князь». Не установлено, носил ли этот титул раджа до прибытия в Буанса или стал его обладателем после того, как поселился на Сулу. Известно только, что он женился на дочери одного из местных дато и пользовался в Буанса большим политическим влиянием и властью.

Следующей стадией исламизации Сулу было создание му­сульманского султаната в середине XV в. Первым султаном Сулу считается Абу Бакр, принявший на троне мусульманский титул Шариф-уль-Хашим (полный титул включал также и местный традиционный титул — падука). Сведения о его жиз­ни до прибытия на Сулу разноречивы, но во всех сулуанских тарсила указывается на арабское происхождение Абу Бакра, поскольку, согласно мусульманской традиции, султан должен принадлежать к прямым потомкам Пророка или по крайней мере быть выходцем из арабов. Наиболее распространена вер­сия, по которой Абу Бакр в 30-е годы находился при дворе султана Малакки (возможно, был родственником султана), от­куда перебрался в Палембанг (Суматра), затем в Бруней. Из Брунея Абу Бакр прибыл в Буанса, где вскоре женился на до­чери раджи Багинда, принял титул султана в 1450 г., положив начало новой мусульманской династии на Сулу. Во время правления Абу Бакра, с 1450 по 1480 г., ислам превратился в государственную религию, началось формирование политиче­ских и социальных институтов, основанных на исламской тра­диции и шариате. Столица первого султана находилась в Буан­са (при преемниках Абу Бакра она была перенесена в Холо). Территориально султанат объединял княжества Буанса и Холо, расположенные в приморских районах. С созданием султа­ната ускорился процесс исламизации населения горных терри­торий о-ва Холо, входивших в состав княжества буранунов.

Исламизация Минданао началась полтора столетия спустя — с середины XV в. К этому времени относятся сведения в местных тарсила о деятельности миссионеров с архипелага Сулу. В начале XVI в. проповедниками ислама на Минданао стали мусульманские эмигранты из Малайи. Известную роль в этом сыграл захват Малакки (1511 г.), в то время крупнейше­го центра исламского мира в Юго-Восточной Азии, португаль­скими колонизаторами. Падение Малакки вызвало массовое бегство жителей, в том числе членов султанской семьи, при­дворных, знати, торговцев, устремившихся в соседние районы. Возможно, с этой миграцией было связано появление на Мин­данао шарифа Мухаммеда Кабунгсувана. На лодках морских кочевников-баджао он перебрался в Бруней, а в 1515 г. выса­дился в местечке Малабанг, на западном побережье Минданао. Согласно существовавшей традиции, шариф занялся распро­странением ислама в долине Пуланги и вскоре основал султа­нат, став первым султаном Магинданао. Сведения в ранних тарсила воспроизводят, однако, несколько иное и более сложное развитие событий. Первоначально шарифу, встреченному враж­дебно местными дато, удалось установить контроль лишь над небольшой территорией в районе Малабанга. В дальнейшем с помощью политических союзов с дато Магинданао и Буайана, подкрепленных его браком с дочерью местного правителя, Ка­бунгсуван добился усиления своих позиций в долине Пуланги. Но Кабунгсуван не носил титула султана, а был крупным ре­лигиозным и влиятельным политическим деятелем.

Создание на Минданао феодальных монархий по типу му­сульманских султанатов относится ко второй половине XVI в. В этот период после длительной борьбы с Буайаном на первый план выдвинулось княжество Магинданао. Чтобы укрепить престиж государства, в магинданаоских тарсила конца XVI в. Кабунгсуван изображался первым султаном Магинданао, осно­вателем мусульманской правящей династии. Поэтому счита­лось, что все султаны Магинданао — прямые потомки Кабунг­сувана (по мужской линии), в то время как правящая мусуль­манская династия Буайана ведет свое происхождение от дочери шарифа, т. е. связана с первым султаном по второстепенной, женской линии. Тем самым обосновывались претензии магинданаоских султанов на главенство как в Магинданао, так и в Буайане.

Процесс исламизации южных районов Филиппин, продол­жавшийся в течение трех столетий, в основном закончился на рубеже XVII в. Причина успешного внедрения ислама заклю­чалась в том, что в тот период там уже возникло классовое общество, нуждавшееся в новых, более сложных (сравнитель­но с раннеклассовыми) формах религии и идеологии. Не слу­чайно новая религия утвердилась в наиболее развитых центрах Сулу и Минданао. Даже на небольшом по площади о-ве Холо мелкие горные племена, находившиеся на стадии родового строя, остались незатронутыми влиянием ислама. К началу XVII в. на Минданао — самом крупном острове Филиппинското архипелага — ислам утвердился только в юго-западном при­морском районе. С начала XVII в. правители султаната Магин­данао, обеспокоенные появлением на севере испанских конки­стадоров, стали отправлять мусульманских проповедников в соседние, неисламизированные районы. В результате в XVII в. были исламизированы маранао — одна из крупных народно­стей Минданао, — заселявшие район оз. Ланао. Однако пропа­ганда ислама (равно как и попытки христианизации, предпри­нимавшиеся испанскими миссионерами) не имела никакого успеха у многочисленных племен внутренних районов Минда­нао, находившихся на примитивных стадиях развития.

Исламизация Сулу и княжеств Юго-Западного Минданао оказала глубокое воздействие на развитие этого района Фи­липпин. Одним из важных последствий исламизации был рост связей между этими районами и соседним малайско-индонезийским регионом. Общность религии способствовала укреплению исторически сложившихся культурных, экономических и поли­тических связей. Филиппинские султанаты рассматривались как составная часть всего мусульманского мира (Дар-уль-ислама) и, в более узком смысле, мусульманской общины в Юго-Восточной Азии. Исламизация Сулу и Минданао сопровожда­лась экономической экспансией индонезийского и малайского торгового капитала, завоевавшего там господствующие пози­ции. Общность религии и генеалогические связи между пред­ставителями правящих династий в филиппинских султанатах и; соседних мусульманских странах содействовали развитию воен­но-политических, союзнических отношений. С начала испанских колониальных захватов на Филиппинах тесные связи с сосед­ними мусульманскими государствами приобрели первостепенное значение в борьбе народов Юга против колонизаторов.

Исламизация оказала серьезное влияние на процесс внут­реннего развития Сулу и Минданао, укрепив ранее сложившую­ся государственность, так как сопровождалась перестройкой политической структуры по образцу мусульманских государств малайско-индонезийского региона, усвоением мусульманских правовых норм. Старые политические институты «е исчезли полностью, они частично модернизировались, а частично при­способились к новой структуре. Создание султанатов способст­вовало централизации государственной власти. Эта тенденция наиболее отчетливо прослеживалась в султанате Сулу, где сул­тан занимал высший пост в государстве и обладал верховной исполнительной, законодательной и судебной властью. Он был также верховным военным и религиозным вождем. В качестве последнего султан производил назначения на все религиозные посты, вплоть до самых низших.

На следующей ступени политической и социальной иерар­хии находились многочисленные дато. В их среде выделялись так называемые королевские дато, которые считались потомка­ми первого султана, в то время как обычные, некоролевские дато вели происхождение из семей местных доисламских фео­дальных правителей. Из числа королевских дато султаны на­значали двух министров (везиров), носивших титулы «раджа бендахара» (они выполняли функции главного министра и бли­жайшего советника султана) и «раджа муда» (верховный судья). Последний был наследником трона, и потому обычно этот паст занимал брат или племянник царствующего султа­на[5]. Оба министра возглавляли специальный совет при султа­не («рума бихара»), члены которого частично назначались султаном, частично избирались из среды королевских дато. Совет занимался обсуждением законопроектов, вопросов финан­сов, торговли, внешней политики. При обсуждении вопросов, связанных с торговлей, на заседания совета приглашались представители орангкайа — прослойки богатого, незнатного на­селения, занятого главным образом коммерческой деятель­ностью в крупных масштабах.

В административном отношении султанат был разделен на округа, во главе которых стояли панглима — чиновники, на­значавшиеся султаном, ведавшие сбором налогов в пользу трона и одновременно отвечавшие за лояльность населения, в особенности местных дато.

Политика государственной централизации, проводившаяся султанами, находила поддержку у высшего мусульманского ду­ховенства, что способствовало усилению султанской власти. В истории Сулу нет крупных феодальных междоусобиц и войн, хотя проявления недовольства укреплением централизо­ванной власти султанов со стороны местной феодальной знати и борьба за престол различных группировок дато происходили часто.

По имеющимся источникам трудно проследить особенности социально-экономических отношений на Сулу. Известно, что султан был собственником земли ,на определенной, ограничен­ной территории[6]. Султан и дато представляли основную кате­горию крупных феодальных землевладельцев. Обрабатывавшие-их земли крестьяне облагались натуральными повинностями. В хозяйстве довольно широко применялся труд домашних ра­бов — в них превращали пленников, захваченных в войнах и пиратских набегах. Основным направлением хозяйственной: деятельности была морская торговля, в которой принимали участие почти все категории местного населения. Торговля служила одним из важнейших источников государственных и личных доходов султана и знати. Самые крупные барыши полу­чали султаны, принимавшие непосредственное участие в ком­мерческих операциях и пользовавшиеся рядом торговых приви­легий. С подъемом торговли в XVI — начале XVII в. были свя­заны развитие ремесленного производства и рост городов. Холо, столица султаната с конца XV в., превратился в XVI в. в крупный торгово-ремесленный центр Юго-Восточной Азии, куда стекались товары со всей Азии и который славился своими искусными мастерами, — оружейниками, ювелирами, резчиками по дереву.

Что касается мусульманских государств на Минданао, то на начальном этапе их развития (вторая половина XVI — первая четверть XVII в.) тенденция к государственной централизации проявлялась здесь намного слабее, нежели в Сулу. Власть сул­тана Магинданао, номинально являвшегося верховным главой государства, высшим религиозным и военным вождем, ограни­чивалась фактически собственно султанскими землями (типа королевского домена), в то время как на остальных террито­риях размещались вассальные княжества и владения местных феодалов, хозяева которых чувствовали себя независимыми. История Магинданао и Буайана в этот период заполнена фео­дальными усобицами и войнами, прекратившимися к 30-м годам XVII в., когда на территории Минданао возникло сильное централизованное государство.

Появление в Юго-Восточной Азии европейских колонизато­ров, существование у границ султанатов колониальных владений Испании и Голландии не могло не оказывать влияния на ход исторического развития филиппинского Юга. С завоеванием Индонезии Голландией и установлением голландской торговой монополии в Юго-Восточной Азии сузилась сфера торговой деятельности филиппинских султанатов, нарушились истори­чески сложившиеся экономические связи с малайско-индонезийским регионом. В результате последовал постепенный упа­док внешней торговли, ремесленного производства, прекратил­ся рост городов; одновременно стала развиваться контрабанд­ная торговля, усилились пиратство, морской разбой. Длитель­ное пребывание во враждебном окружении, постоянная угроза иноземных вторжений и захватов приводили к растущей изо­ляции южных районов, застою в экономической и общественной жизни, консервации средневековых социальных, политических и религиозных институтов.

Но к началу испанского завоевания Филиппин южные сул­танаты представляли собой довольно сильные феодальные го­сударства, обладавшие значительной военной мощью, тесно связанные экономически и политически с соседними мусульман­скими странами.

[1] Выводы о существовании на Филиппинах рабовладельческого строя, ос­нованные на неточной интерпретации испанских терминов, встречаются в не­которых исторических исследованиях. В современном филиппиноведении (со­ветском и зарубежном) в результате более глубокого и критического изучения испанских источников утвердилась точка зрения об отсутствии в доколониаль­ных Филиппинах рабовладельческого общества.

[2] Предполагают, что он назван по имени дато Калантиао — правителя федерации балангаев на о-ве Панай, т. е. в одном из наиболее развитых центров архипелага.

[3] Здесь речь идет о жителях Лусона и Висайских островов. Культура народов Юга Филиппин (о-в Минданао, архипелаг Сулу), которые к этому времени подверглись исламизации, развивалась под заметным влиянием арабско-индонезийской мусульманской культурной традиции (литература, музыка, народное прикладное искусство).

[4] Тагимаа и баклайи — предки современных таусугов и сулу, населяющих архипелаг Сулу и южную часть Палавана.

[5] В султанатах Сулу и Магинданао отсутствовала система прямого престолонаследия (от отца к сыну). Преемником умершего султана становился его брат или племянник. Официально провозглашение нового султана про­исходило на собрании дато, съезжавшихся в столицу из разных районов стра­ны. В отдельных случаях верх одерживали оппозиционные дато, добивавшиеся утверждения на троне не официального наследника, а своего ставленника из числа королевских дато. В крайне редких случаях трон переходил к одному из сыновей умершего султана.

[6] Согласно некоторым источникам, первый султан, Абу Бакр, пытался объявить все земли собственностью короны, что встретило энергичное сопро­тивление со стороны местных дато, владевших обширными территориями. В результате султан вынужден был пойти на компромисс, получив в личную собственность земли на побережье о-ва Холо и территории вокруг столицы (на расстоянии, «где был слышен королевский гонг или барабан») и оставив за прежними владельцами значительные земельные угодья.